ТИПЫ РЕСУРСОВ И ТИПЫ ВЛАСТИ

В общественных науках под властью понимается способность одних людей или групп определять поведение других людей или групп, реализуя при этом собственный интерес даже вопреки желанию последних. Однако эта способность не является врожденной, а появляется благодаря обладанию некоторыми средствами, которые называются ресурсами. Ресурсы можно условно разделить на силовые, экономические и символические. Это простейшая классификация установлена в соответствии стремя основными способами воздействия на поведение людей, обнаруживаемыми в любом обществе и являющимися фундаментальными для любой социальной организации.1 Силовым ресурсом будет выступать все то, что обеспечивает относительное превосходство в физической силе и дает возможность воздействовать на поведение других индивидов или групп с помощью насилия или принуждения (явной или косвенной угрозы насилия). Источником действенности физического принуждения является естественное стремление людей избежать смерти или нарушения физической целостности, что ставится в зависимость от выполнения команд стороны, обладающей силовым превосходством.

Обладание какими-либо ограниченными благами, необходимыми для жизнедеятельности сообщества, может также служить средством для управления действиями тех индивидов или групп, которые этими благами не обладают. Воздействие экономических ресурсов связано с материальной зависимостью или материальным интересом (стремлением к увеличению экономических ресурсов) и предполагает взаимовыгодный обмен или материальное вознаграждение за какое-либо действие или воздержание от действия.

В своей деятельности люди воспринимают окружающий природный и социальный мир не напрямую, а через призму коллективных смыслов, представлений, символов, ориентируя свои действия на определенные нормы и ценности. Поэтому, имея возможность определять или менять символический мир и господствующие ценности, можно также управлять поведением индивидов и групп. Те, кто имеют привилегированный доступ к символическому производству и моральному нормотворчеству, также обладают важным властным ресурсом.

Исходя из этих трех способов воздействия — силой, интересом и убеждением — и соответствующих ресурсов, выделяют три формы власти: политическую, экономическую и нормативную.[2]Социолог Майкл Манн, однако, считает, что необходимо разделять военную и административную власть, поскольку в современном мире они институционально разделены. Для нашей аналитической схемы такое разделение несущественно. См.: Michael Mann, The Sources of Social Power,vo\s. 1–2. Cambridge: Cambridge University Press, 1993.
Исторически обладание и использование этих типов власти конституировало определенные социальные группы, которые можно обнаружить в большинстве существующих или прошлых обществ и которые играли ведущую роль в управлении, хотя и не в равной мере. Социальное существование этих групп, их социокультурная организация и тип действия определялись их специализацией в использовании одного из трех ключевых ресурсов. Несмотря на то, что в разных обществах эти группы именовались по-разному, мы можем обобщенно обозначить их как класс военных, торгово-экономический класс и класс служителей культа. Три указанных типа социальной власти персонифицированы в образах рыцаря, буржуа и священника (или воина, купца и жреца) со свойственной каждому социокультурной спецификой, схожей в различных обществах. Наконец, в процессе развития обществ для каждого типа социальной власти определилась и соответствующая ей форма институционализации, т. е. устойчивые и узнаваемые образцы социальной организации. Для политической власти — это государство; для экономической — рынок; для нормативной — церковь (плюс многочисленные формы массовой культурной продукции и коммуникации). Вышеизложенное можно выразить в виде следующей таблицы.

История обществ являет множество примеров как соперничества, так и сотрудничества социальных групп, распоряжающихся указанными типами ресурсов и осуществляющими политическую, экономическую и символическую власть. Эпохи господства одной из групп сменялись равновесием или победой другой группы, которая затем устанавливала длительное господство. Явная или скрытая борьба между королевской властью и церковью была характерна для истории Италии и Франции. В Иране в 1979 г. такая борьба закончилась революцией, победой исламского духовенства и установлением теократического режима (другие примеры теократического государства — Саудовская Аравия, Афганистан времен правления «Талибана»). На Руси и в России отношения этих властей были и остаются преимущественно союзническими, за исключением нескольких исторических эпизодов.

Зато конфликт между «старым режимом», который был, по сути, господством военной аристократии, и новым экономическим классом — буржуазией — составил важнейшую движущую силу европейской истории Нового времени. В результате победы «буржуазных» революций в ведущих западноевропейских странах в XVI–XVIII вв. там установилось длительное господство экономического класса, ограничившего или уничтожившего королевскую власть и взявшего под контроль аппарат насилия, т. е. государство. В других странах, таких как Испания или Греция, а также в государствах Центральной Америки военные режимы просуществовали до 1970-1990-х гг. XX в. Но в целом для современных западных государств характерно господство мирного, или «гражданского», общества над военными, превратившимися в наемных служащих государства.

Во всех обществах существует тесная взаимосвязь между использованием силовых и экономических ресурсов. Она проявляется прежде всего в отношениях обмена между владельцами этих ресурсов, в возможности их взаимной конвертации и продуктивного использования одного типа ресурса в целях увеличения другого. Иными словами, устойчивое политическое господство всегда предполагает извлечение доходов (дань, налоги, ренты) в пользу правящей элиты, прежде всего владельцев средств принуждения. Но размер этого дохода и распоряжение им зависит от соотношения сил с другими группами. Оставляя за пределами рассмотрения нормативную власть, на страницах данной книги мы сосредоточимся на особых формах социальной организации и социального действия, связанных с использованием силового ресурса в целях получения дохода на постоянной основе, т. е. на формах конвертации силового ресурса в экономические блага и, шире, на его роли в функционировании экономики. Формирование новой социально-экономической системы в России в 1990-2000-е гг. дает обильный материал для исследования этой проблемы. Эта книга не только и не столько о государстве как монопольной организации, распоряжающейся силовыми ресурсами, сколько о его конкурентах — частных автономных организациях, как легальных, так и действующих за пределами легальности, также владеющих и распоряжающихся силовым ресурсом и занятых специфическим видом предпринимательства на формирующихся рынках.

ИСПОЛЬЗОВАНИЕ СИЛОВОГО РЕСУРСА:НАСИЛИЕ И ПРИНУЖДЕНИЕ

В современных высокодифференцированных обществах осуществление власти предполагает сложную организацию, в которой переплетены вышеупомянутые формы власти. Повседневный социальный порядок поддерживается во многом за счет экономических механизмов и тонкого идеологического манипулирования, а насилие как бы спрятано за кулисами общественной жизни. Поэтому утверждения о приоритете политической власти над другими ее формами могут, на первый взгляд, показаться необоснованными. Наивными могут казаться и утверждения о том, что в основе политики лежат насилие и принуждение: ведь сегодня политика представляет собой сложный комплекс действий, подчиненных множеству правил и процедур, а к насилию прибегают, как принято говорить, только когда все «политические» меры исчерпаны. И тем не менее мы беремся утверждать, что силовой ресурс обладает приоритетом перед другими, что, по сути, он является главным и что в основе политики лежит принуждение.

Главенствующую роль силового ресурса можно обосновать следующими обстоятельствами. Во-первых, он необходим для обеспечения безопасности, а тем самым и для обеспечения возможности любой другой деятельности. Другие формы деятельности (включая экономическую и духовную) невозможны, если сообщество не обладает способностью мобилизовать достаточные силовые ресурсы для сдерживания угроз, обеспечения безопасности, создания благоприятной среды для «мирного труда». Во-вторых, применение силы является самым крайним, убедительным и конечным средством воздействия и решения проблем. Если другие формы власти или средства решения противоречий неэффективны, то стороны всегда могут прибегнуть к последнему и решающему средству — насилию. В-третьих, во многих ситуациях экономический и нормативный ресурсы имеют ценность не сами по себе, а как средство доступа к силовому ресурсу, как средство мобилизации или, наоборот, сдерживания насилия.

Анализ специфики силового ресурса удобно начать с выделения двух способов его использования: насилия и принуждения. Насилие — это применение силы, несущее явный и непосредственный ущерб имуществу, здоровью или жизни. Принуждение, наоборот, предполагает использование силы без ее фактического применения, т. е. в виде демонстрации или угрозы, для того чтобы заставить кого-либо действовать определенным образом (включая воздержание от какого-либо действия). Для нас важны как различия между этими двумя способами использования силового ресурса, так и их тесная взаимосвязь. В насилии мы видим расходование силы для достижения непосредственного разрушительного эффекта. В отличие от этого, принуждение предполагает скорее потенциальное, нежели действительное насилие, т. е. его использование в виде угрозы или обещания; принуждение направлено на чье-либо будущее поведение, а не на физическую целостность человека или имущества. Принуждение подразумевает сохранение силового потенциала, в то время как насилие — это его интенсивное расходование. Тогда можно сказать, что принуждение — это искусство использования силового ресурса без его активного применения и расходования. Вместе с тем для успешного и эффективного принуждения необходимо хотя бы однократное применение насилия. Ведь принуждение всегда подразумевает насилие — одновременно и как память, и как возможность. Поэтому определение минимально необходимого уровня и частоты насилия, требуемых для действенного принуждения, является ключевым элементом политической экономии силы как во внутренней, так и во внешней политике.

По сути, принуждение — это отложенное насилие, временно отмененное, не применяемое до тех пор, пока объект принуждения демонстрирует поведение, которое соответствует требованию или образцу, установленному теми, кто контролирует силовой ресурс. Тогда мы имеем феномен правила, т. е. устойчивой связи между настоящим и будущим поведением, которая обеспечивается возможностью применения каких-либо санкций. Концепция следования правилу включает три составляющих: установление ограничений или предписаний, наличие некоторой когнитивной схемы, которая делает правила субъективно значимыми и понятными, и видимая повторяемость (т. е. «регулярность» или правилосообраз-ность) поведения, позволяющая фиксировать отклонения или нарушения и при необходимости применять санкции. Собственно, эти три составляющих образуют социальный институт. Он предполагает наличие правил, их субъективного понимания, а также внешне узнаваемого повторяющегося поведения, позволяющего контролировать следование правилам со стороны сообщества. Конечно, далеко не все правила поддерживаются негативными физическими санкциями. Известно множество других форм позитивного социального контроля, но сама идея правила логически невозможна без санкций. Правила употребления слов в обыденном языке, например, не контролируются какой-либо специально созданной организацией (хотя есть организации, занятые составлением таких правил), но их нарушение может вызывать замечания, раздражение или просто непонимание со стороны других членов сообщества, своего рода «мягкие» санкции. При этом во многих сообществах существуют запреты на употребление определенных слов, нарушение которых ведет к более суровым физическим санкциям. Превосходство в каких-либо ресурсах дает возможность влиять на определение правил, а доступ к силовым ресурсам имеет решающее значение для контроля следования правилам, особенно тем, которые относятся к распределению других важнейших ресурсов в данном сообществе.

Использование силового ресурса представляет собой более тонкий социальный механизм поддержания стабильного порядка, когда принуждение осуществляется не столько как персонифицированная команда, подкрепленная угрозой (вроде приказа под дулом пистолета), сколько в качестве способа, которым сообщество обеспечивает следование безличному правилу. Тогда политика как применение силового ресурса (в данном случае так называемая «внутренняя» политика) уже предстает не как грубая сила, а как создание и поддержание — посредством явного или скрытого принуждения — определенных институтов, необходимых для упорядоченной общественной жизни, распределения ресурсов и воспроизводства сообщества. В таком «экономичном» режиме явное принуждение, не говоря уже об открытом насилии, не требуется до тех пор, пока правилу следуют, причем добровольно. Отсюда понятно, что экономически более эффективной будет политика, результатом которой является добровольное подчинение и следование правилам, не требующее активизации средств насилия. И вместе с тем любая, даже самая цивилизованная политика все же предполагает хотя бы фоновое знание о возможных насильственных санкциях.

ПОЛИТИЧЕСКОЕ СООБЩЕСТВО

Хотя Макс Вебер считается основателем гуманистической и конструктивистской социологии, в области социологии политики и теории международных отношений он больше известен как реалист, стоящий в ряду таких мыслителей, как Макиавелли, Гоббс, Ницше, Моргентау и Раймон Арон. Реализм подразумевает, что господство и борьба за власть, какой бы скрытый или превращенный характер они ни носили, являются постоянными и неизбежными свойствами общественных отношений; он также признает существование объективной, определяющей реальности, в качестве которой полагается установившееся или меняющееся соотношение сил. Распоряжение организованной силой и создание условий, позволяющих достигнуть превосходства или сбалансировать силу конкурентов в борьбе за власть, представляется реалистами сутью политики, которая обозначается как realpolitik или balance-of-power politics [5]См. также: Marcel Merle, The Sociology of International Relations. New York: Berg, 1987, p. 24–57.
Видение политики как действий, направленных на концентрацию силовых ресурсов и распоряжение ими для борьбы против конкурентов и достижения устойчивого господства, и отличает реализм от других способов понимания политики, например от республиканского — как принятия решений гражданами в процессе открытых дебатов. По словам Вебера, «все политические организации применяют силу, хотя и отличаются по способу, которым они используют силу или угрозы против других политических организаций».

В рассуждениях Вебера субъектом политики выступает /?ола-тическое сообщество. Он определяет его как «сообщество, социальное действие которого направлено на подчинение упорядоченному господству “территории” и ее обитателей посредством готовности применить физическую силу, включая, как правило, силу оружия».Членство в политическом сообществе первоначально определялось способностью к войне, этосом самопожертвования, владением оружием и его ношением, что на протяжении тысячелетий было первейшим условием принадлежности к классу «свободных» и «равных». Но не всякая вооруженная банда есть политическое сообщество. Политическое сообщество, по Веберу, конституируется следующими условиями: (1) территорией; (2) наличием силового ресурса, необходимого для осуществления господства; и (3) социальным действием, которое не ограничивается исключительно удовлетворением общих экономических нужд в рамках общинного хозяйства, а направлено на регулирование отношений между теми, кто проживает на данной территории. На последней особенности следует остановиться особо. Сообщество становится политическим не просто потому, что использует физическое насилие, а постольку, поскольку оно претендует на выполнение определенной институциональной работы по упорядочиванию и регулированию отношений между людьми, занятыми хозяйственной деятельностью на данной территории. При этом само политическое сообщество напрямую не занимается хозяйственной деятельностью и посредством своей организации, ценностей (в большинстве таких сообществ присутствует запрет на занятие трудовой или хозяйственной деятельностью) и образцов поселения отделено от экономического сообщества. В концепции Вебера, таким образом, рассматривается определенный способ использования силового ресурса, специфический для политического сообщества и состоящий в создании и поддержании институтов постоянного господства, призванных регулировать производство и обмен благами в пределах определенных территорий. Историческим примером политического сообщества может служить банда варягов (викингов) во главе с Рюриком, которая в X в. силой захватила власть на территории у озера Ильмень, обложила данью местное население, занималась охраной и поддержанием определенного порядка, способствуя образованию протогосударства — Новгородского княжества. Впоследствии они же основали Киев, обеспечивали его охрану от набегов кочевников, собирали дань, снаряжали и охраняли караваны для торговли с Византией, т. е. выступали как политическое сообщество и охранное предприятие.

МОНОПОЛИЯ ЛЕГИТИМНОГО НАСИЛИЯ

Вебер определяет государство как территориальную монополию легитимного насилия. На практике существование государства зависит от способности администрации успешно поддерживать притязания на монопольный контроль за применением силы и обеспечивать легитимность поддерживаемого таким образом порядка.Любое сообщество, обладающее превосходящей силой и способное сохранять длительный контроль за применением силы в рамках определенной территории, а также защищать ее границы, рано или поздно обретет легитимность. Вебер выделяет три исторических этапа превращения политического сообщества в государство: конкурентная борьба и бесконтрольное применение насилия группами воинов, занимающихся грабительскими набегами; возникновение территориальных монополий с ограниченным использованием силы, обладающих возрастающей степенью легитимности; и, наконец, период, когда аппарат принуждения преобразуется в институт охраны прав собственности.

Согласно Веберу, формирование государства не является планомерной реализацией замысла или движением к намеченной кем-либо цели. Он рассматривает возникновение государства как результат борьбы за выживание и господство, как набор организационных решений, способствующих созданию превосходящей силы. В его подходе неявно содержится идея Ницше о том, что любое важное историческое событие — а возникновение государства, безусловно, является таковым — есть отражение меняющегося соотношения сил, находящихся в постоянной борьбе, признак того, что некая превосходящая сила установила свое господство. Исходя из критического подхода Ницше, названного им «генеалогией», формирование государства должно рассматриваться не как преднамеренное действие или реализация определенного проекта и тем более не как свободный контракт участвующих сторон. Сточки зрения Ницше, оно представляется «последовательностью более или менее укоренившихся, более или менее не зависящих друг от друга и разыгрывающихся здесь процессов возобладания, включая и чинимые им всякий раз препятствия, пробные метаморфозы в целях защиты и реакции, даже результаты удавшихся противоакций». Согласно такой точке зрения, формирование государства — это серия организационных нововведений в контексте непрекращающейся борьбы различных сил как внутри так и вовне какой-либо территории, процесс создания различных приспособлений и механизмов, предназначенных для сиюминутного использования. Причем некоторые из них переживают своих создателей и меняют свой смысл и назначение, будучи впоследствии приспособленными к другим целям. Например, всеобщий налог (taitle royale) и аппарат регулярного налогообложения были оригинальными изобретениями французского короля, в середине XV в. введенными с целью быстрого сбора средств для финансирования первых регулярных военных формирований в Европе, состоявших из шотландских наемников.Лишь много лет спустя регулярное налогообложение прижилось в качестве общественного института и превратилось в важный инструмент макроэкономического регулирования.

Социолог Норберт Элиас считал формирование территориальных монополий силы законом истории. Распад империи Карла Великого привел к образованию большого количества мелких, слабо структурированных королевств, графств, феодальных вотчин и других территориальных объединений. Их правители, бывшие вассалы великих князей, превратились в суверенов, управлявших собственными владениями, собиравших дань и воевавших с соседями, чтобы завладеть трофеями и захватить новые территории. В ходе этих войн многие земли теряли суверенитет в результате поражения и присоединялись к владениям победителя. Это обеспечивало приток ресурсов для ведения новых войн. Элиас утверждает, что динамика развития ранних европейских государств состоит в следующем: стечением времени в результате войн на уничтожение (elimination contests) увеличивающиеся силовые ресурсы неизбежно сосредоточиваются в руках постоянно уменьшающегося числа правителей.Вследствие простого закона, согласно которому в каждой войне есть победитель и проигравший, в действие вступает механизм формирования монополии: если определенные претенденты оказываются победителями, их силовые ресурсы возрастают, а возможности проигравших уменьшаются. Впоследствии ресурсы победившего правителя возрастают до такой степени, что он оказывается в состоянии установить и поддерживать долгосрочную монополию на использование силы в пределах значительной территории, которая таким образом становится его суверенным владением, а затем, будучи организованной и пережив своего создателя, — государством. Благодаря механизму конкуренции и монополизации в ходе человеческой истории количество автономных субъектов политики в мире неуклонно уменьшалось — с примерно 100 тыс. в V в. н. э. до около 170 (суверенные государства — члены ООН) на исходе XX в.

Теоретический анализ того, как «невидимая рука» ведет к созданию центральной организации с монопольным правом на охрану и принуждение в пределах своей юрисдикции (территории), представлен также в работах известного теоретика государства Роберта Нозика. Он начинает свои рассуждения с анализа эволюции ситуации так называемого «естественного состояния» и «естественных прав», категорий, введенных Томасом Гоббсом и ставших центральными для западной политической философии. В естественном состоянии каждый гражданин имеет право сам защищать свою жизнь и собственность. В силу затратности индивидуальной защиты граждане будут склонны формировать охранные ассоциации и делегировать им соответствующие функции. Эти ассоциации или «охранные агентства», как их называет Нозик, будут прежде всего предотвращать конфликты внутри своей клиентелы. Но что будет, если конфликты возникнут между клиентами разных охранных агентств и они будут вынуждены защищать своих клиентов? Здесь неизбежен силовой конфликт или серия конфликтов и возможны три исхода:

а) победа одного охранного агентства над другим и присоединение клиентов и территории проигравшего к победившему;

б) раздел сфер влияния и проведение границы с последующим распределением клиентов по территориям;

в) в силу осознания бесперспективности и дороговизны дальнейшей войны стороны договариваются об общих правилах и решают подчиняться третьему лицу или организации, устанавливая единую юрисдикцию, т. е. сливаясь и увеличивая территорию.

Нозик стремится показать, как «невидимая рука» конкуренции формирует протогосударства, называемые им «доминирующими охранными ассоциациями». «Под давлением спонтанного объединения в группировки и ассоциации взаимной защиты, разделения труда, воздействия рынка, экономии на масштабах и рационального эгоистического интереса из анархии возникает нечто очень напоминающее минимальное государство или группы географически определенных минимальных государств». Дополнительным объяснением действенности механизма «невидимой руки» у Нозика служит анализ особых свойств продукта под названием «охрана», но мы вернемся к этим рассуждениям в главе 4, посвященной рынку охранных услуг.

Прошло много времени, прежде чем историческая действительность начала приобретать черты идеально-типического государства, как его определил Вебер. Ситуация, при которой различные силовые структуры конкурировали с правительством или дополняли его, сохранялась вплоть до XVIII в. Отношения между правительствами и частными владельцами средств насилия, особенно за территориальными границами государств, долго основывались на временных альянсах, а не на постоянной службе, на соображениях тактического характера, а не на правовых нормах. «В периоды войн, — пишет Ч. Тилли, — правительства часто поручали каперам совершать набеги на противника, а иногда нанимали для этого бандитов или пиратов; они также поощряли мародерство в своих регулярных войсках». Английский трон активно использовал услуги каперов вплоть до XIX в. В XVI в. так называемые «морские волки» (Sea Dogs) способствовали победам английского флота над Испанской армадой. «Помимо нападений на испанские суда и поселения, морские волки — капитан Дрейк, Кевендиш, Клиффорд (третий герцог Камберлендский) и Рэйли — занимались тем, что можно было бы назвать терроризмом при поддержке государства», — утверждает историк Дженис Томпсон.11 Угрожая спалить дотла два испанских колониальных города, Дрейк получил от них крупные выкупы. При этом он уничтожил три других города. И он, и Рэйли делились своей добычей с английским троном и были награждены за свои заслуги рыцарскими титулами. Однако позже, в 1618 г., когда грабежи сэра Рэйли в испанской Америке вошли в противоречие с внешней политикой Англии, он был казнен.

НЕКОТОРЫЕ ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ПОСЛЕДСТВИЯ МОНОПОЛИИ СИЛЫ

Монополия силы является предпосылкой, условием возможности мирной экономической конкуренции. Классическая экономическая модель свободного рыночного обмена неявно подразумевает условия равной безопасности для всех участников (фирм). Такое положение может поддерживаться либо индивидуальными мерами по обеспечению безопасности, которые предпринимаются каждым участником против всех остальных, либо посредством всеобщего разоружения и отказа от права использовать силу в пользу третьей стороны. Первое решение является нестабильным и дорогостоящим (хотя это зависит от размеров фирмы), и механизм образования монополии со временем приводит ко второму. Это не значит, что монополия силы возникает в результате соглашения. Конкуренция с применением насилия будет способствовать перераспределению силовых ресурсов в пользу тех, кто выигрывает конфликты. Увеличение силового ресурса позволяет одерживающей верх организации вводить в действие и обеспечивать выполнение все большего числа правил и постановлений. Государство возникает как общий результат подобных усилий. Этот процесс способствует появлению безопасных экономических пространств, в которых развивается сотрудничество или мирная конкуренция.

В своей классической работе «Теория международной политики» Кеннет Уолтц приводит наглядный пример экономических последствий монополизации силы в сфере международных отношений. Нам представляется, что подобные закономерности действуют в любой системе, в которой присутствуют независимые силовые структуры и хозяйствующие субъекты. После перехода от многополярной системы баланса сил в мире к биполярной, т. е. после образования двух ядерных сверхдержав, Советского Союза и Соединенных Штатов, между государствами Западной Европы начало стремительно развиваться экономическое сотрудничество. Раньше, когда основные европейские государства сами были великими державами, их взаимоотношения подчинялись принципу игры с нулевой суммой: экономический выигрыш одного государства воспринимался другими как собственный проигрыш. Каждое государство расценивало экономический рост другого государства как угрозу собственной безопасности. Сотрудничество было возможно исключительно как стратегический альянс одних стран против других. Когда после Второй мировой войны государства Западной Европы попали под протекторат североамериканской сверхдержавы, они стали потребителями, а не производителями безопасности, т. е. основные заботы по обеспечению безопасности были переданы другому, значительно более могущественному государству. Вследствие этого изменилась система коллективных ожиданий: экономические успехи или трудности европейских стран перестали напрямую связываться с уровнем военной угрозы друг другу. «Впервые в современной истории, — пишет Уолтц, — факторы, определяющие вопросы войны и мира, находятся вне пределов европейских государств, а средства их выживания переданы другим». Это новое обстоятельство, относящееся к структурному изменению в распределении силового потенциала (основные составляющие обеспечения безопасности были делегированы США как более сильной стороне), способствовало осознанию общих экономических интересов среди более слабых и последующей их реализации через новые механизмы европейского сотрудничества. Помимо зоны свободной торговли, система европейской безопасности создала возможности для введения однородных правил, регулирующих общий рынок, и тем самым позволила участникам получать все возрастающие выгоды от экономического сотрудничества.

ИЗЪЯТИЕ РЕСУРСОВ И СОЦИАЛЬНЫЙ КОНТРОЛЬ

Хотя в основе политики формирования государства лежит принцип монополизации силы, он не является единственным. Монополия силы как запрет на применение насилия без санкции правителя была тесно связана с фискальной монополией — исключительным правом правителя собирать дань или различные налоги под предлогом защиты страны и для управления ее хозяйством. Увеличивающийся спрос на средства для ведения войны и сохранения превосходства над внутренними или внешними противниками (в прошлом эта граница была весьма условной) подталкивал правителей к организационным нововведениям, целью которых было более эффективное взимание налогов.

Согласно утверждению Йозефа Шумпетера, модели налогообложения оказали не меньшее воздействие на форму современного государства, чем войны. Элементарной формой изъятия ресурсов была дань натуральным продуктом, однако для ее сбора и учета требовались значительные усилия. Еще одной проблемой для правителей зарождающихся государств была зависимость от надежности военачальников (крупных феодалов) в военное время. Для увеличения дохода европейские правители предпринимали меры по монетаризации экономики, т. е. введению единого средства обращения и платежа, поскольку равномерное налогообложение подданной территории и эффективное использование полученных средств в военно-политических целях возможны только при выражении податей во всеобщем эквиваленте. Возможность содержать наемные войска и регулярную армию также зависела от наличия платежных средств. Попытки денежной консолидации, вызванные (гратегическими соображениями, способствовали, в свою очередь, созданию национальных рынков, основанных на универсальном средстве обмена.

Как правило, король являлся самым крупным землевладельцем, и источником его благосостояния были его владения. Попытки «нести регулярный налог и распространить его на всю территорию королевства встречали жесткое сопротивление подданных, часто доходившее до открытого бунта. Общее мнение, согласно которому король так же, как и все остальные, должен жить за счет своих земель, было одним из главных препятствий для легитимности государства, препятствием, которое пришлось преодолевать с помощью насилия и убеждения. Вот как описывает взаимозависимость принуждения и налогообложения Тилли: «Налогообложение было основным средством, с помощью которого строители государств начиная с XVI в. содержали свои постоянно растущие армии, являвшиеся, в свою очередь, главным инструментом защиты территории, ее расширения, обороны от внешних нападений и утверждения приоритета в использовании силы в ее границах. И наоборот, военные нужды в те времена были основным стимулом введения новых налогов и упорядочивания старых. Далее эта необходимость становилась самоподдерживающейся; для преодоления отказа платить налоги требовалось наличие боеготовых военных формирований».

Процесс формирования государства неправомерно сводить лишь к попыткам правителей консолидировать политическую власть «наверху». Важнейшей, хотя и менее заметной, составляющей этого процесса является политика микроуровня, отправление власти «снизу вверх», эффектом которого и является государство. Как и другие формы общественной жизни, государство представляет собой некоторую совокупность практик. Так, в своем классическом исследовании истории манер Н. Элиас показывает, насколько сложным было практическое установление и поддержание монополии силы. Он блестяще описал механизм, связывающий социальные процессы макроуровня и повседневные социальные взаимодействия на микроуровне. Большие военные победы и последовавшая за ними централизация власти создали структурные условия, которые позволили правителю учредить институты, корректирующие поведение личности так, чтобы при этом обеспечивался эффективный контроль насилия. По мере того как более сильный князь становился суверенным правителем зарождающегося государства, его двор превращался в основное место и форму государственного управления, а удельные князья, бывшие рыцари, — в придворных. Такая перемена статуса предполагала и изменение поведения в соответствии с кодексом «хороших» манер, который Элиас рассматривает как важнейший инструмент контроля аффектов, в первую очередь спонтанной агрессии. Таким образом, процесс превращения рыцарей в придворных оказывался тонким социокультурным механизмом демилитаризации местной военной знати. Основное открытие Элиаса состояло в том, что трансформация манер и морали от рыцарства к цивилизованности связана с политикой централизации государства. В действительности, набор практик, позволявших контролировать уровень насилия, варьировался от застольных манер (например, способа передачи ножа за столом) до жестких запретов на дуэли. В период формирования государств многие европейские монархи издавали эдикты, запрещавшие дуэли, а Людовик XIV установил четкие правила разрешения споров, особенно тех, что затрагивали вопросы чести. Именно придворное общество, сформировавшееся как социокультурное выражение превосходящей силы и наложившее жесточайший запрет на несанкционированное использование насилия, дало мощный толчок развитию наук и искусств, этих исключительно мирных занятий, требовавших вкуса и самоконтроля. Цивилизация, таким образом, получала свое наивысшее развитие там, где господствующая сила устанавливала жесткую дисциплину аффектов, препятствуя свободному разряжению агрессии и придавая ей множество более утонченных моральных и эстетических форм.

Рост эффективности государства в XVIII в., связанный с введением мер повседневной дисциплины и надзора, способствовавших увеличению податливости населения, — основная тема исследования в известной книге Мишеля Фуко. Пьер Прудон, один из основателей анархизма в XIX в., был, вероятно, первым, кто составил своего рода каталог практик современного государства и вынес им обвинительный приговор. Его рассуждения передают характерное для того времени отношение к этим недавним и еще не ставшим привычными нововведениям:

Быть объектом правления — это когда за тобой следят, шпионят, тебя инспектируют, направляют, держат в рамках закона, присваивают номера, регулируют, записывают, индоктринируют, наставляют, контролируют, проверяют, пересчитывают, оценивают, подвергают цензуре, командуют, — и делают все это существа, у которых нет на то ни права, ни мудрости, ни добродетели. Быть объектом правления означает, что при каждой операции, каждой трансакции тебя регистрируют, считают, облагают налогами, ставят на тебе штамп, замеряют, нумеруют, оценивают, выдают лицензию, уполномочивают, убеждают, останавливают, запрещают, исправляют, наказывают. Это означает, что под предлогом общественной пользы и во имя общего интереса тебя облагают налогами, муштруют, обдирают как липку, эксплуатируют, монополизируют, обкрадывают, обременяют податями, обманывают, грабят; затем при малейшем сопротивлении, при первой же жалобе тебя подавляют, облагают штрафом, поносят, изводят, загоняют как зверя, нападают, бьют дубинками, разоружают, связывают, душат, сажают за решетку, судят, осуждают, расстреливают, депортируют, приносят в жертву, продают, предают; и в довершение всего насмехаются, издеваются, осмеивают, оскорбляют, обесчещивают. Вот что такое правительство, вот что такое его правосудие, вот что такое его мораль.

Как и в случае с монополией силы, создание фискальной монополии на практике требовало гораздо большего, чем просто организации определенного центрального аппарата. В своей книге Джеймс Скотт описывает повседневные практики, конституирующие налоговое государство (fiscal state). Столь различные новшества, как введение фамилий и городское планирование, были частью государственной стратегии, нацеленной на создание более четкой инфраструктуры, что, в свою очередь, помогало идентифицировать и найти каждого отдельного налогоплательщика. Однако тот факт, что массовые народные выступления стали редкостью, не означает отсутствия сопротивления, поскольку, как показывает Скотт, борьба была успешно переведена в сферу повседневной практики, где крупные государственные проекты зачастую терпели неудачу.

Борьба за легитимацию регулярной налоговой системы была важнейшей составляющей перехода от патримониального к современному бюрократическому государству. Рано или поздно данный переход произошел в большинстве государств. Частная монополия силы, дававшая победившему правителю возможность контролировать значительные ресурсы, одновременно создавала практическую проблему эффективного управления ими. Изначально государство являлось не более чем организационным решением данной проблемы. Государственный аппарат, которым сначала был просто королевский двор (и как частное место жительства, и как публичное пространство), постепенно расширялся и превращался в систему функционально дифференцированных органов, управляемых представителями государства. По мере того как государственное управление отделялось от королевского двора и становилось функцией иерархически организованного профессионального аппарата, государство превращалось в отдельную институционализированную сферу, обслуживавшую публичные,т. е. общественные интересы. Элиас называет это переходом от частной монополии к общественной.

ГОСУДАРСТВО И БАНДИТ — ЕСТЬ ЛИ РАЗЛИЧИЯ?

Реалистическое описание процесса формирования государства как силовой конкуренции охранных ассоциаций за установление контроля над источниками дохода, а также само положение о том, что о основе политической власти лежит принуждение, ведут к непростому концептуальному вопросу: насколько адекватно утверждение о том, что государство представляет собой хорошо организованный охранный рэкет? Есть ли различия между бандитом и государством? если есть, то в чем они состоят?

Критика государства как организованного вымогательства известна давно. Еще Блаженный Августин высказался по этому поводу: «Если убрать понятие справедливости, то что такое королевства, как не грабежи большего масштаба?»

Вспомним, что исходным пунктом упоминавшейся выше теории политического сообщества Вебера была группа «организованных мародеров», которые постепенно встраивались в территориальное сообщество, ограничивая использование силы и направляя ее вовне при поддержке сообщества и в его интересах. Для анализа политико-экономических оснований государства Манкур Олсон использовал термин «стационарный бандит». Исследования по истории формирования государств привели Чарлза Тилли к радикальному тезису: «Если охранный рэкет представляет собой наиболее гладкую форму организованной преступности, то ведение войны и строительство государства, которые суть тот же охранный рэкет, только обладающий преимуществом легитимности, можно квалифицировать как главные примеры организованной преступности».

Большинство исследователей согласны в том, что, сопоставляя бандита и государство, мы имеем дело не с различными сущностями, а с некоторым континуумом, в котором меняются количественные показатели, такие как длительность господства и его экономические характеристики. При достижении определенных параметров они приводят к качественным изменениям, прежде всего к возникновению коллективной иллюзии (обладающей всеми признаками реальности именно в силу своей коллективности) легитимации государства и превращению его в некоторую внешнюю сущность или объект. Из рассуждений Олсона (как и многих других исследователей) следует, что время, т. е. фактическая длительность и ожидаемые горизонты господства (на современном языке — «политическая стабильность»), является основной и, по сути, достаточной переменной, обеспечивающей переход от бандита к государству. Для обыкновенного, «кочевого» грабителя (минимальная длительность господства) рациональным поведением будет требование к жертве отдать все имеющиеся блага. Стационарный бандит, т. е. тот, у которого есть возможность долгосрочной принудительной эксплуатации подконтрольной территории, заинтересован в подавлении других грабителей, поскольку они являются конкурентами за ограниченные ресурсы, которыми обладает население территории. Более того, у него есть рациональный интерес в том, чтобы брать менее 100 %,точнее, избегать повышения принудительного изъятия (дани или налога) сверх того уровня, при котором каждое новое повышение и следующее за этим расстройство хозяйственной жизни уменьшает совокупный доход общества настолько, что доля бандита в этой потере такая же, как и его доход от повышения доли в совокупном доходе. И хотя неограниченная власть стационарно-ю бандита будет создавать соблазн изымать как можно больше ресурсов в свою пользу, его долгосрочный интерес, возникающий в случае достижения прочного контроля над под-данной территорией и ее хозяйством, «подобно невидимой руке, будет заставлять его ограничивать уровень грабежа», — пишет Олсон. Более того, стационарный бандит заинтересован в производстве общественных благ (безопасности, справедливости) и готов инвестировать в них до тех пор, пока затраченные на них средства приносят дополнительные деньги в казну. Следовательно, теоретически существует оптимальный уровень налоговых изъятий и трат на производство общественных благ. Однако в действительности его достижение связано не столько с рациональным расчетом стационарного бандита (или руководителя доминирующей охранной ассоциации) — сам он более чувствителен к собственной жадности, чем к требованиям «невидимой руки», — сколько с жесткими ограничениями, накладываемыми внешними и внутренними силами. Избыточное изъятие способно ослабить государство до такой степени, что оно рано или поздно либо потерпит военное поражение от внешних врагов, либо разрушится под действием внутренних конфликтов, что нередко приводило не только к поражению конкретного автократа, но и к насильственной смене режима.

Таким образом, чем длительнее господство, тем ближе изъятие ресурсов к оптимальному уровню и тем больше блага, доставляемые стационарным бандитом сообществу, следовательно, тем менее бандит походит на грабителя и тем более — на государство, т. е. тем легитимнее и, следовательно, эффективнее и стабильнее его господство и т. д., по кругу.

Аналитически основные отличия государства от бандита состоят в следующем:

а) государство производит безопасность, справедливость, порядок как общественные благо (априорно и для всего сообщества

граждан) в обмен на обязательную уплату налогов, а не как частные услуги, которые предоставляются отдельным клиентам при условии индивидуальной оплаты;

б) применение насилия и принуждения государством ограничено набором безличных формальных процедур, что должно снижать степень произвола, свойственного бандиту;

в) обе вышеперечисленных особенности, а также идеология долга и служения (государству, народу, отечеству) способствуют обретению легитимности, т. е. тому, что господство группы, контролирующей насилие, выглядит в глазах большинства граждан «полезным» и «справедливым», поэтому признается и добровольно поддерживается.

Таким образом, успешный процесс формирования государства предполагает производство общественных благ, наличие формальных правил и процедур, регулирующих действия власти, и легитимность последней. Это, конечно, идеально-типическое видение государства. В действительности многие государства далеки от такой модели. В разные исторические периоды государства демонстрируют различные свойства. В периоды, когда приватизируются важнейшие государственные функции, стираются институциональные границы между формальной и неформальной сферой, государство напоминает стационарного бандита или даже совокупность таковых. Рассматривая государство как процесс формирования и воспроизводства определенных институтов и практик, необходимо иметь в виду обратимость этого процесса, т. е. множественные случаи фрагментации и ослабления государств, а также многообразие социальных форм, которые исторически принимало политическое сообщество. Кроме стабильных демократических государств в современном мире есть группа так называемых слабых государств (weak states), расположенных в Африке и Азии. Слабость таких государств проявляется в неспособности центральной власти контролировать автономные вооруженные формирования; в полной приватизации охранных и арбитражных функций и неспособности к производству общественных благ; в приватизации государственной казны правящим кланом. Для многих слабых государств (Ангола, Уганда, Кот'Ивуар, Сьерра Лионе, Киргизстан, Таджикистан, Афганистан и др.) характерен высокий уровень внутреннего насилия или тлеющий вооруженный конфликт (low intensity conflict) между различными политическими сообществами, низкий уровень безопасности и, как следствие, экономическая отсталость.

ГЕНЕЗИС СИЦИЛИЙСКОЙ МАФИИ

Го, что впоследствии было названно «мафией», первоначально возникло и устойчиво воспроизводилось в шести западных провинциях острова Сицилия, а также в южноитальянской провинции Калабрия. По свидетельствам членов сицилийской мафии, они называют свою организацию Cosa Nostra («наше дело»), а ее аналог в Калабрии носит название Ndrangheta, которое произошло от греческого слова, обозначавшего «смелый», «благородный». В Неаполе также длительное время существует преступное сообщество, известное как Camorra.

Исторически Сицилия находилась на перекрестке средиземно-морских торговых путей, занимала важное стратегическое положение и постоянно подвергалась завоеваниям. Большую часть своей истории население острова прожило под властью других государств — греческого, византийского, нормандского и испанского. Феодальная Сицилия не имела собственной государственности, но ее жители, как отмечают многие исследователи, выработали неформальные механизмы самоуправления, которые позволяли поддерживать во многом самостоятельную жизнь, не зависимую от иностранного господства. Этот исторический фон создал локальную субкультуру, характерной чертой которой являлась враждебность к государству и склонность полагаться на свои силы. Конфликт с государством приобрел особую остроту после победной высадки на острове армии Джузеппе Гарибальди в 1863 г. и последующего создания единого итальянского государства.

Первое упоминание о тайных преступных сообществах на Сицилии относится к 1838 г. В докладе генерального прокурора Сицилии министру юстиции Бурбонского королевства говорилось: «Во многих деревнях существуют союзы или братства, что-то вроде сект, которые называются partiti, которые не имеют политической окраски, целей, постоянных мест встречи и которые объединены только лишь общей зависимостью от своего главы, который в некоторых случаях является землевладельцем, в некоторых — священником. У них есть общий денежный фонд, служащий общим целям, иногда для освобождения от ответственности или защиты какого-нибудь официального лица, иногда для защиты обвиняемого, иногда для уголовного преследования невинных. Они (братства) образуют множество маленьких правительств внутри правительства». Первое систематическое описание мафии, свидетельствующее о ее устойчивости и влиянии, было опубликовано в 1876 г. Леопольдо Франчетти. Он описал ее как «индустрию насилия» — совокупность подпольных ассоциаций, имеющих законы, правила членства, санкции и промышляющих незаконным насилием.

Классовая структура феодальной Сицилии вплоть до середины XIX в. состояла из владельцев латифундий (баронов) и крестьян. Испании так и не удалось создать на Сицилии эффективную полицию, и порядок на острове поддерживался частными армиями и частными охранниками (campieri). После отмены феодальной собственности на землю в 1812 г. началось формирование земельных и сельскохозяйственных рынков. При этом большая часть владельцев латифундий стала переезжать в города, продавая свои земли или сдавая их в аренду частным предпринимателям (gabelotti). Считается, что частично из габелотти, частично из оставшихся не у дел частных охранников и начала формироваться мафия. После объединения Италии на Сицилии была создана новая система государственной власти, введены новые законы и выборные органы. Началось формирование нового государства. Именно в период формирования государственности и рынков (последняя четверть XIX в.) и образовалась мафия.

Самим участникам тайных ассоциаций и братств термин «мафия» долгое время был не знаком. Они употребляли выражения «наше дело», «наши друзья», а себя называли иото di rispetto, иото d’onore — уважаемыми людьми, людьми чести. Термин «мафия» вошел в обиход благодаря театральной пьесе Джузеппе Ризотто / Mafiusi della Vicaria, название которой можно перевести как «Крутые из Викарии» (Викария — тюрьма в Палермо). В ней идет речь о сообществе бесстрашных и агрессивных преступников, находящихся в тюрьме и являющихся членами влиятельного секретного сообщества со своими правилами, ритуалами, характерным поведением. Пьеса была поставлена в Палермо в 1863 г. и стала гвоздем сезона, будучи сыгранной в том же году 55 раз. За последующие двадцать лет на Сицилии и в Италии ее сыграли более двух тысяч раз. В пьесе термин «мафиози» употребляется в смысле «крутой», «надменный». Одна из реплик стала крылатым выражением того времени: «Chu vurrissi fari u mafiusu cu mia?». В свободном современном переводе это звучало бы так: «Ты что, пытаешься крутого передо мной изображать?». По мнению большинства исследователей, благодаря этой пьесе термин «мафиози» и производное «мафия» стали устойчиво ассоциироваться с тайным преступным сообществом, которое в то время уже существовало, но не имело обобщающего имени. Функцию наименования — но не изобретения, а скорее артикуляции уже существовавшей совокупности практик и социальных форм — выполнило, как это часто случается, произведение искусства.

К началу XX в. мафия заняла прочное место в политике и экономике Южной Италии, насчитывая вместе с калабрийской Ндран-гетой более 200 относительно автономных братств или «семей», каждая из которых контролировала определенную местность или населенный пункт. Численность некоторых семей не превышала 10 человек. Систематическая борьба с мафией началась в 1920-х гг., после прихода к власти фашистов во главе с Муссолини и с началом политики укрепления государства. Именно в этот период в уголовном кодексе появился термин associazione о delinquere, «преступное сообщество», что позволило комиссару Чезаре Мори, префекту Палермо, назначенному в 1924 г., арестовывать и сажать в тюрьму сотни мафиози. Борьба с мафией велась чисто репрессивными мерами, без особой заботы о правовом и процессуальном аспектах. Имея неограниченные полномочия, полиция просто стремилась выявить наиболее активных членов мафии, найти их и посадить в тюрьму под любым предлогом. Так, во время операции против клана Грисафи в течение одной ночи подчиненные Мори арестовали 357 человек по подозрению в принадлежности к мафии или сотрудничестве с нею. Прекрасно понимая, что основой власти мафии является насилие, Мори открыто признавал, что он борется с мафией ее же средствами: «Если сицилийцы боятся мафии, то я докажу им, что я самый могущественный мафиозо». Мори также стремился лишить мафию морального авторитета, обесчестить мафиози в глазах населения. По его распоряжению полиция конфисковывала имущество и скот членов мафии, устраивая праздничные раздачи населению и демонстрируя, что «уважаемые люди» не в состоянии защитить свою собственность, а значит, более не могут претендовать на уважение.

Спасаясь от преследований, многие мафиози эмигрировали в США, пользуясь каналом, налаженным одним из самых знаменитых мафиозо Вито Кашио Ферро. В США в то время как раз начался период сухого закона и расцвета бутлегерства, что создавало благоприятные условия для роста организованной преступности. Этот рост происходил во многом за счет массового прибытия свежего контингента с Сицилии. В 1928 году Мори объявил об успешном окончании борьбы с мафией и восстановлении государственности. Действительно, в период фашистской диктатуры влияние мафии было очень слабым. Но в 1943 году американские войска высадились на Сицилии и начали освобождение острова от фашизма. Для успешной операции им, естественно, требовались союзники, информанты, проводники и т. п., которые нашлись в большом количестве в итальянских кварталах американских городов среди обосновавшихся там «уважаемых людей». Так вместе с триумфальным освобождением Сицилии буквально «на броне» американских танков мафия вернулась и снова заняла господствующие позиции в политико-экономической жизни острова.

Послевоенная эволюция мафии во многом определялась ее активным вовлечением как в нелегальную, так и легальную экономику Южной Италии. С началом послевоенной индустриализации Южной Италии и активного развития инфраструктуры мафия фактически монополизировала государственные субподряды на строительство дорог, заводов, нового жилья. Это позволило повысить доходы преступных организаций. Из сельского дона, заботившегося о местном населении и вершившего справедливость, мафиозо постепенно превращался в городского гангстера-предпринимателя, а богатство становилось альтернативным источником статуса. Пино Арлакки одним из первых описал процесс превращения мафии п капиталистическое предприятие, последовавший за этим кризис традиционных ценностей и потерю легитимности. После того как и 1970 г. американская полиция ликвидировала основной канал поставок героина в США через Марсель (известный как French Connectioni), высокодоходные поставки наркотиков были налажены через Сицилию. Это означало нарушение традиционного морального запрета на наркоторговлю, долгое время соблюдавшегося мафией. Именно внутреннее разложение мафии облегчило задачу борьбы с ней, которую на этот раз возглавили коммунисты. В 1983–1984 гг. в Палермо прошли масштабные судебные слушания (Palermo maxi-processi), на которых впервые двое глав мафиозных семей, Томмазо Ьушетта и Сальваторе Конторно, нарушили обет молчания и дали показания. Всего в судебном процессе фигурировали 474 подозреваемых, 254 из которых были приговорены к различным срокам заключения. К концу XX века влияние мафии заметно ослабло. Этому способствовало активное преследование членов преступного синдиката, продолжившееся в 1990-е гг., а также снижение преступных доходов, вызванное как уменьшением государственных расходов на строительство в Сицилии, так и изменением географии мировых наркопотоков, которые теперь обслуживаются более мелкими этническими группами, близкими к местам производства наркотиков.

МАФИЯ КАК СУБКУЛЬТУРА, ПОЛИТИЧЕСКОЕ СООБЩЕСТВО И ПРЕДПРИЯТИЕ

Мафия — один из самых интенсивно эксплуатируемых жанров в кино и литературе. Члены подпольных синдикатов предстают то как кровавые убийцы в темных очках с автоматами и на черных машинах, то как защитники обездоленных и последний оплот традиционных семейных ценностей — жутковатые, но, в общем-то, симпатичные и трагические персонажи. Аура мафии, созданная силой искусства, затрудняет понимание этого явления, романтизируя его или, наоборот, сводя к обыкновенному криминалу с примесью эстетики. Что же представляет собой мафия с точки зрения социологии? Каковы основные парадигмы «мафиологии», и какие социологические теории применялись для объяснения ее появления, деятельности и шолюции? Условно можно выделить три основных способа интерпретации мафии в зависимости оттого, какому аспекту ее деятельности уделяется основное внимание и какие социологические подходы или исследовательские методы при этом используются: субкультурный, политологический и экономический.

МАФИЯ КАК ЭКОНОМИЧЕСКОЕ ПРЕДПРИЯТИЕ

Многие исследователи (Франчетти, Гесс, Арлакки) обращали внимание на экономический аспект деятельности мафии — как на ее стремление к извлечению дохода, так и на ее роль в локальной хозяйственной системе. Но содержательно-экономический аспект деятельности мафии, который присутствует наряду с другими аспектами, следует отличать от формально-экономической модели мафии как предприятия или фирмы, занимающейся производством и продажей определенных услуг. Последнее означает описание структуры и деятельности мафии исходя из логики извлечения дохода посредством рыночного обмена, вне зависимости от того, как понимают свои действия сами участники и как они представляются своим клиентам. По сути, это применение теории рационального выбора для анализа явления, которое на первый взгляд кажется традиционным или даже экзотическим.

Наиболее полно и последовательно этот подход выражен в книге социолога Диего Гамбетты «Сицилийская мафия: частный охранный бизнес» (1993). Если деятельность мафиозо содержит определенную полезность, то необходимо понять суть услуг, которые он производит, источник спроса на них, ресурсы, требуемые для производства этих услуг, способы их реализации и т. д. Гамбетта исходит из того, что мафиозо, по сути, является посредником на экономическом рынке; он производит и продает специфический товар под названием «охрана» (protection). Именно охрана, а не насилие как таковое, имеет определенную полезность, цену, а также требует издержек для своего производства. Но охрана выступает не столько как физическая защита, сколько как определенные гарантии, которые мафиозо дает продавцам и покупателям на рынках с повышенным уровнем риска. Последнее обстоятельство важно, поскольку именно риски, связанные с низкой защищенностью собственности, склонность к недобросовестному поведению и, как следствие, низкий уровень доверия создают спрос на услуги мафии. Иными словами, посредничество мафиозо гарантирует, что покупателю не продадут «лимон» (некачественный товар), что продавца не ограбят по дороге на рынок и т. п.[58]О проблеме «лимона» см.: Джордж Акерлоф, «Рынок “лимонов": неопределенность качества и рыночный механизм, THESIS, 1994, № 5, с. 91–104.
На рынках с высоким уровнем риска и низким уровнем доверия экономический обмен и, соответственно, прибыльная торговля затруднены без посредничества инстанции, которая может принудить обе стороны к соблюдению условий соглашения или прав другой стороны. Покупатель платит мафиозо за то, что тот защищает его от недобросовестного поведения продавца, а продавец — за то, что ему доверяет покупатель. Благодаря такому контракту, пишет Гамбетта, «возникает новое равновесие, и даже и простом мирке, состоящем всего из трех агентов — продавца, покупателя и мафиозо, — каждый получит преимущество. Трансакционные издержки будут выше, чем в мире полного доверия, но вы-юда тоже будет выше, чем при отсутствии трансакций».[59]D. Gambetta, The Sicilian Mafia, p. 21.

Гамбетта последовательно проводит аналитическое различие между рынком охранных услуг и рынком обычных товаров и услуг. В условиях Сицилии развитие первого стало условием формирования и функционирования последнего. Вместе с тем деятельность мафии и ее интерес в сохранении своих доминирующих позиций уменьшали эффективность обычных рынков и консервировали отсталость Южной Италии. Мафия предоставляла несколько видов защиты своим клиентам. Кроме очевидной физической охраны и защиты от недобросовестного поведения, которое рассмотрено выше, мафия осуществляла защиту от конкуренции. Например, в строительной сфере в Палермо мафия поддерживала картель, допуская на рынок подрядов только ограниченное количество фирм, поскольку рост числа рыночных агентов приближал бы предоставляемую мафией охрану к общественному благу и затруднял бы контроль, распределение возможностей получения прибылей фирмами и сбор налога мафией. «Именно по этой причине мафиозо продает защиту как благо, которое может потребить один агент, только если другие не могут это сделать. И конкуренция развивается во вредном направлении, поскольку другие фирмы входят в бизнес в меньшей степени за счет улучшения качества своих товаров и конкурентоспособности цен, чем за счет развития тех навыков (в пределе — навыков военного характера), которые позволят пользоваться монополистической властью мафиозо и его окружения». Кроме того, мафия сама заинтересована в поддержании высокого уровня недоверия на рынках и в том, чтобы время от времени были пострадавшие от недобросовестных сделок или сторонней агрессии. Это касается прежде всего хозяйственных субъектов, не являющихся клиентами мафии. Знание о таких сделках препятствует повышению уровня доверия и переходу к двусторонним контрактам, исключающим мафию. Не отрицая определенной функциональности мафии, экономическая модель показывает отрицательные следствия ее господства на рынках, которые заключаются в поддержании менее эффективных конкурентной ситуации и институтов, что, в свою очередь, ведет к проблеме хронической недоразвитости и низких темпов экономического роста.

Для производства охраны требуются специфические ресурсы. К таким специфическим ресурсам относятся прежде всего информация (секретность), насилие и репутация. С одной стороны, мафия отличается гипертрофированным культом секретности во всем, что касается ее собственной жизнедеятельности. Это служит снижению собственной уязвимости перед лицом конкурентов из других семей или официальных властей, что дает преимущества для осуществления охранной деятельности. «Omerta не является, как полагали многие, просто традиционным кодексом, который формировался в течение длительного периода иностранного господства и сохранился по инерции; он не является и только средством недопущения государства в сферу деятельности мафии. Он является ключевой частью способности выступать в качестве предпринимателя в области охраны. В этом — одно из различий между продажей автомобилей и продажей охраны. Если в последнем случае наша частная жизнь не обязательно является индикатором того, насколько надежны будут наши автомобили, то в случае с охраной <…> то, что мы есть — или кем мы хотим казаться, — считается одним из важнейших признаков надежности», — утверждает Гамбетта.

С другой стороны, важнейшей частью деятельности мафии является добывание и управление информацией. Рядовые члены мафии все время находятся в людных местах, ведут беседы с населением и бизнесменами, наблюдают, дают задания своим информаторам. Это связано с необходимостью знать о сделках, преступлениях, замыслах, конфликтах, экономической деятельности и прочих аспектах жизни на подконтрольной территории для того, чтобы осуществлять эффективную охрану, разрешение споров, устрашение и посредничество. Лучшая информированность позволяет более эффективно распоряжаться другими доступными ресурсами.

Понятно, что насилие и угрозы являются ключевым ресурсом для производства охраны, поскольку дают возможность к принуждению и контролю. Поэтому решительность в применении силы и ютовность к убийству обусловлены не столько культурой как таковой, сколько логикой бизнеса. При этом применение силы является частью самого бизнеса, поскольку демонстрирует возможности надежной защиты и создает соответствующую репутацию. Конкуренция между мафиозными семьями как охранными предприятиями неизбежно носит насильственный характер, поскольку отступить означает показать неспособность к защите своих клиентов, а успешное насилие, наоборот, является мощнейшим маркетинговым средством продвижения охранных услуг. Интенсивность насилия в Южной Италии объясняется не столько темпераментом или культурными кодами, сколько фактором репутации, который сам по себе является важнейшим ресурсом в охранном бизнесе. Сама репутация, воплощенная в имени «уважаемого человека» или мафиозной семьи, играет роль охранной грамоты. В этом специфика репутации в охранном бизнесе: в отличие от других сфер хозяйственной деятельности, где репутация подтверждает надежность поставщика, способствует сохранению прежних клиентов и привлечению новых, но не влияет на издержки производства товара или услуги, в охранном бизнесе надежная репутация сама выступает как ресурс, который экономит издержки, поскольку автоматически производит эффект сдерживания. Собственность на имя и воплощенную в нем репутацию являются аналогом собственности на торговую марку, и многие действия мафиози по регулированию использования свое-ю имени или защите чести, по сути, аналогичны защите торговой марки.

Гамбетта применяет экономическую логику и для объяснения 1гнезиса мафии, господствующей преимущественно в западной части Сицилии. С одной стороны, исторические обстоятельства создали спрос на охранные услуги. К таким обстоятельствам можно отнести отмену феодализма, введение частной собственности, формирование рынков. С другой стороны, на Сицилии возникло избыточное предложение людей, готовых к насилию, — бывших охранников поместий, служащих частных армий, вернувшихся с войны солдат, просто бандитов, которые к тому же создавали и дополнительные угрозы хозяйствующему населению. Западная Сицилия была более богатым районом с более интенсивной хозяйственной деятельностью, что, по мнению Гамбетты, и обусловило более широкое распространение мафии на западе. Таким образом историческая констелляция факторов спроса и предложения обусловила появление специфических предприятий, заменивших собой государство.

Экономическая модель мафии действительно проясняет и позволяет рационально объяснить многие поведенческие особенности ее членов. Она также несет в себе критический потенциал, отрицая культурную предрасположенность некоторых народов к преступной деятельности, что иногда предполагает субкультурный подход. Мафия или аналогичные структуры могут возникнуть там, где появляется сочетание специфических обстоятельств, способствующих возникновению рынка частной охраны и появлению независимых поставщиков соответствующих услуг вне связи с этнокультурной спецификой страны или сообщества, т. е. исключительно под действием экономических стимулов. Аналогичные явления наблюдались в США, Японии, Гонконге и России. Однако эта модель не в полной мере объясняет само формирование соответствующих организаций, их воспроизводство и эволюцию. Воспроизводство мафии на Сицилии на протяжении многих поколений невозможно объяснить лишь устойчивостью рынка, как если бы он был автономен от местной культуры, политики и действий самой мафии. Поэтому адекватное объяснение мафии возможно лишь путем наполнения той или иной модели конкретными историческими и социокультурными деталями.

МАФИЯ В США

В отличие от Сицилии, организованная преступность в США формировалась преимущественно в сферах противозаконной деятельности или торговли, таких как распространение наркотиков, подпольное производство алкоголя, проституция, азартные игры и т. д. Основной деятельностью подпольных синдикатов, состоявших главным образом из ирландских и еврейских эмигрантов, была торговля опиумом и кокаином, после того как в 1914 г. правительство приняло Закон Гаррисона, запретивший свободную продажу этих наркотиков. К этому времени уже сформировался устойчивый спрос на опиаты и кокаин, поскольку число наркоманов, среди которых были в основном белые состоятельные женщины среднего возраста, достигло, по некоторым оценкам, 500 тыс. человек. Центром импорта и дальнейшего распространения наркотиков был город Филадельфия, а лидером картеля — Арнольд Ротштейн по кличке Мозг.

Но «золотой век» американской мафии начался после введения «сухого закона» в 1919 г. Как предшествовавшие события, так и последствия этого закона заслуживают отдельного внимания, поскольку хорошо иллюстрируют сложные причинно-следственные связи и роль непреднамеренных последствий в генезисе социальных инсти-tyroB. Введению «сухого закона» предшествовало появление широкого общественного движения — «движения за воздержание» (temperance movement), которое было инициировано Американским обществом воздержания, основанным консервативной протестантской частью американского населения в 1826 г., а также Женской христианской лигой воздержания и Американской лигой против салунов (Anti-Saloon League of America). Впоследствии была создана Национальная партия за запрет алкоголя, которая перенесла широкую общественную инициативу по борьбе с пьянством в сферу законодательной политики. Однако, как выявило исследование, проведенное Джозефом Гусфилдом, в действительности это движение было направлено против новых иммигрантов, прежде всего ирландских католиков, которые и играли роль «модельных» пьяниц, разлагающих трудолюбивую протестантскую Америку. Антиалкогольное движение было, по сути, классовой борьбой с этническим и религиозным оттенком, — борьбой белого протестантского сегмента ia рынки труда, лучшие поселенческие территории и другие возможности против ирландцев, а также евреев, итальянцев и других меанглоговорящих групп. В результате в январе 1919 г. была принята знаменитая 18-я поправка, а через 9 месяцев — подзаконные акты, регламентировавшие исполнение закона. Практически сразу начался рост подпольного алкогольного бизнеса — теневого производства, а также «черного» импорта алкоголя из Канады, открытие подпольных баров и клубов (известных как speakeasies), которых в одном Чикаго во времена «сухого» закона насчитывалось до 10 тыс. Наиболее активными и эффективными в организации этого бизнеса оказались итальянские иммигранты и прежде всего выходцы с Сицилии, многие из которых прибыли в США, спасаясь от репрессий против мафии, развернутых Муссолини (наиболее известные среди них-Джозеф Боннано, Джозеф Профачи и Сальваторе Маранзано). Таким образом, сочетание борьбы между американскими протестантами и ирландскими католиками, законодательных мер в США и государственной политики в Италии этого же времени привели к последствиям, которых никто не планировал и не предсказал. Открылась новая предпринимательская ниша и новые возможности, которыми в силу имевшихся навыков и организации воспользовались прежде всего итальянские иммигранты. В результате того что отрицательные следствия явно перевешивали положительные, уже в 1933 г. закон был отменен. Но именно в этот период сформировалась мощная теневая экономика и организованная преступность, с которой власти США будут бороться последующие сорок лет, мафия же будет последовательно переносить свою деятельность в новые сферы: азартные игры, управление профсоюзами, торговля наркотиками и т. д.

Символом новой организованной преступности стали чикагские гангстеры и лидер наиболее крупной группировки Альфонс Капоне. Он родился, вырос и начал свою преступную деятельность в Нью-Йорке, но в 1920 г. после совершения нескольких убийств перебрался в Чикаго, примкнув вместе со своим наставником Джонни Торрио к сицилийской мафиозной группе Джима Колоссимо, который курировал проституцию. Вскоре Колоссимо был устранен и Торрио с Капоне вложили все силы и средства в организацию подпольного алкогольного бизнеса, который приносил обоим до 100 тыс. долларов чистой прибыли в неделю. По инициативе Капоне чикагские гангстеры заключили перемирие, разделив Чикаго на зоны влияния: конкурирующей ирландской группировке ОЪэньона досталась северная часть города. Но перемирие просуществовало до 1924 г., после чего началась война, послужившая прообразом для всех гангстерских боевиков. ОЪэньон был убит и лидерство «северных» перешло к Чарлзу Морану, штаб которого находился в просторном гараже на Кларк-стрит. Знаменитый эпизод этой войны вошел в историю как «бойня в день святого Валентина». 14 февраля 1929 года по приказу Капоне три киллера, переодетых в полицейских, подъехали к гаражу, вошли, поставили к стенке якобы для обыска (гмерых находившихся там ничего не подозревавших гангстеров и хладнокровно расстреляли их всех. Сам Моран, который должен был туда прийти, опоздал, и это спасло ему жизнь. Но вскоре его влияние гошло на нет, и Капоне практически монополизировал организованную преступность в Чикаго. В апреле 1930 г. Криминальная комиссия Чикаго опубликовала список из 28 «врагов общества», который возглавлял Капоне — «враг общества номер один». Примечательно, что всего лишь год спустя киностудия Warner Brothers и режиссер Джеймс Кэгни выпустили фильм про Капоне Public Enemy, а котором известный гангстер обладал привлекательными манерами и вел роскошный образ жизни, став своего рода ролевой моделью для Америки 1930-х. По мнению социолога Дэвида Рута, именно после того, как Голливуд сконструировал Капоне, гангстер стал центральной фигурой американской культуры. Образ гангстера помогал американцам осваивать и осмысливать быстро меняющийся мир.[64]19 David Ruth, Inventing the Public Enemy: The Gangster in American Culture, 1918-I v U. Chicago: The University of Chicago Press, 1996.

Карьера Капоне иллюстрирует важную закономерность в отношениях мафии и государства. До тех пор пока мафия действует а тени, не бросает публичный вызов власти и от ее действий не страдают обычные граждане, официальные власти не предпринимают против нее активных действий. Но когда лидеры мафии переоценивают свое влияние и их действия наносят ущерб репутации властей, последние, как правило, расправляются с лидерами мафии. Сальваторе Риина, Альфонс Капоне, Пабло Эскобар, Владимир Кумарин закончили свою карьеру публично известных лидеров мафии после того, как бросили открытый вызов властям и не справились с ответной реакцией. Капоне был посажен в тюрьму летом 1951 г. на 11 лет за уклонение от уплаты налогов, освобожден досрочно по состоянию здоровья в 1939 г. и умер своей смертью в 1947 г.[65]50 Подробно см.: Laurence Bergreen, Capone: The Man and the Legend. London: Mrt Millan, 1994.

В Нью-Йорке в это же время наблюдался аналогичный бум бутлегерства и организованной преступности. В 1930 г. там тоже начался конфликт между крупнейшими конкурирующими группировками — Джо Массерии и Сальваторе Маранзано, — вошедший в историю как «Кастелламарская война» (по названию городка на Сицилии). Причиной большинства таких войн было то, что гангстеры периодически перехватывали грузовики с алкоголем, принадлежащим конкурентам, и отнимали товар. Кульминацией «Кастелламар-ской войны» стало убийство обоих боссов, сначала Массерии, а потом Маранзано, классического сицилийского мафиозо, ставшего на короткое время после смерти конкурента «боссом всех боссов». Убийство было подготовлено новыми молодыми гангстерами Чарлзом «Лаки» Лучиано, Джо Адонисом, Франком Костелло, Мейером Лански и Бенджамином Зигелем («Багси Зигель», которому американский народ обязан появлением Лас-Вегаса), работавшими сначала с одним, а потом с другим лидером и предавшими обоих для того, чтобы самим занять господствующие позиции в преступном мире Нью-Йорка. Впоследствии американский криминалист Дэвид Кресси напишет, что в течение нескольких дней после убийства Маранзано 10 сентября 1931 г., произошла серия из сорока других убийств и что это было устранение классических сицилийских мафиози новыми молодыми гангстерами, руководствовавшимися исключительно интересами бизнеса. В отличие от своих «усатых» сицилийских донов, чтивших сельские традиции родины, новое поколение городских гангстеров выросло в Бруклине и Бронксе. Они были рациональны, динамичны, руководствовались исключительно интересами бизнеса и были гораздо лучше интегрированы в американское общество, разделяя его ценности и стремление к успеху, который измерялся прежде всего деньгами. И хотя постепенная смена поколений в американской мафии на рубеже 1930-х гг. действительно имела место, обширный заговор, на который указывали представители официальной американской криминалистики, был скорее всего мифом. Историк мафии Алан Блок, проверив все основные американские газеты, вышедшие в течение месяца после убийства Маранзано, обнаружил только три других убийства, которые могли быть как-то связаны, что полностью опровергало версию об организованной «чистке» мафии.[66]Alan Block, «History and the Study of Organized Crime», Urban Life, 1978, N 6, p. 455–474. См. также: Alan Block, East Side — West Side: Organizing Crime in New York, 1930–1950. New Brunswick: Transaction, 1983.

Тем не менее версия властей о существовании мафии как обширной подпольной организации, состоявшей преимущественно из сицилийцев и представителей других этнических групп, своего рода заговоре иммигрантов, приобрела популярность по мере усиления борьбы с организованной преступностью. В предвоенные годы борьбу с мафией возглавил прокурор Нью-Йорка Джон Дьюи, наи-пысшим достижением которого было уголовное дело против Лаки Лучиано за принуждение к проституции: глава нью-йоркской мафии был осужден на 50 лет. Новый этап борьбы властей с мафией пришелся на 1950 г., когда была создана так называемая Комиссия Кефауэра (по имени сенатора от штата Теннесси Эстеса Кефауэра). И течение двух лет перед комиссией предстали около 600 свиде-м*лей, давших показания о различных аспектах организованной преступности. Слушания комиссии показывались по телевидению, чю впервые сделало мафию фактом публичной жизни в США. Однако показания в пользу существования разветвленного пре-пупного синдиката давали только представители власти, ФБР и Комиссии по наркотикам, в то время как все представители мафии, иызванные на слушания, говорили, что ничего о мафии не слышали (пот эпизод нашел отражение во второй части фильма «Крестный отец»). Единственным свидетельством, исходившим «с той стороны», пали показания Джо Валачи, данные им перед комиссией сенато-р.| Маклеллана в 1963 г. Валачи был одним из рядовых членов мафиозного семейства Гамбино в Нью-Йорке, затем попал в тюрьму, где совершил убийство другого члена мафии, и, опасаясь мести, иынужден был пойти на сотрудничество с властями в обмен на гарантии безопасности. Именно Валачи ввел в обиход термин La Cosa Nostra (в котором артикль La обозначал некую осязаемую сущность, в отличие от просто «общего дела»), рассказал о суще-стовании верховного совета мафии под названием «Комиссия», описал жесткую иерархическую структуру мафии, ритуал инициации и назвал основные территории мафиозных семей. В результате показаний Валачи окончательно оформилась теория организованной преступности, представлявшая ее как единую иерархическую (цианизацию, и теория этнического заговора, обвинявшая во всем представителей меньшинств. Наиболее полно эта теория выражена v работе Кресси «Похищение нации: структура и операции организованной преступности в США» (1967).[67]David Cressey, Theft of the Nation: The Structure and Operations of Organized (ilmr in America. New York: Harper and Row, 1969.
По данным ФБР, к началу 1970-х гг. американская мафия насчитывала до 3 тыс. человек, организованных в 24 мафиозных семьи.

ДЕБАТЫ О ПРИРОДЕ МАФИИ И ЕЕ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

Американские социологи и антропологи предложили видение мафии, которое существенно отличалось от картины, нарисованной официальной криминологией.[68]Подробный обзор представлен в статье Peter Lupsha, «Organized Crime in the United States», in: R. Kelly, ed., Organized Crime: A Global Perspective. New York: Roman and Littlefield, 1996, p. 33–57.
В 1953 г. впервые вышла ставшая широко известной статья Дэниэла Белла «Преступность как американский образ жизни».[69]54 Daniel Bell, «Crime as an American Way of Life», in: D. Bell, The End of Ideology» Glencoe: The Free Press, 1967.
Ее основной тезис заключался в том, что в США организованная преступность является «причудливой лестницей социальной мобильности» (queer ladder of social mobility), т.e. выполняет важную социальную функцию, и поэтому обладает значительной культурно-символической притягательностью. Эта идея легла в основание теории этнического наследования, согласно которой каждая новая этнокультурная группа, прибывшая в США, проходит стадию организованной преступности, прежде чем ей удается интегрироваться в американское общество и повысить свой статус (фильм «Крестный отец» является иллюстрацией именно этой теории). Отчасти это происходило потому, что другие каналы вертикальной мобильности были недоступны или монополизированы иными этническими или конфессиональными группами. По мере восхождения одной этнической группы по «лестнице» благосостояния и престижа (во многом за счет коррупции и легализации криминальных доходов) освободившуюся нишу организованной преступности занимает другая группа и т. д. Если первоначальной этнической основой организованной преступности были ирландские и еврейские иммигранты, то постепенно их сменили итальянские, затем, по мере интеграции последних в деловой мир и политический истеблишмент, эту нишу заняли чернокожие, а также мексиканцы, затем выходцы из Китая и Юго-Восточной Азии и т. д.

Антропологические исследования Джозефа Албини и Фрэнсиса Янни наполнили теорию этнического наследования богатым эмпирическим содержанием и нарисовали альтернативную картину структуры и деятельности американской мафии. Албини, исследовавший преступный мир Детройта, утверждает, что мафия организована по сетевому принципу, в котором основную роль играют отношения дружбы, родства и патронажа. Лидеры мафии — это люди, на которых замыкаются множественные связи, соединяющие легальный и нелегальный бизнес, которые могут обеспечивать различным теневым группам контакты с политиками и другими влиятельными людьми для создания возможностей по извлечению дохода. Причём такие альянсы часто носят временный характер и включают множество людей, не имеющих постоянного отношения к преступному миру. Албини утверждает, что мафия не является тайным обществом, а представляет собой синдикат, состоящий из «системы слабо структурированных отношений, функционирующих прежде всего потому, что каждый участник заинтересован в улучшении своего благосостояния».[70]15 Joseph Albini, American Mafia: Genesis of a Legend. New York: Appleton-Century-C tofts, 1971, p.288.
Исследования Янни подтвердили, что «организация» преступности далека от современной иерархической бюрократической модели. Связи в преступных группировках имеют традиционный характер, т. е. высоко персонифицированы, аффективны, а преступные организации «не имеют структуры, которая была бы независима от их текущего персонала».[71]Francis lanni, Ethnic Succession in Organized Crime. Washington, DC: US Government Printing Office, 1973, p. 20.
Кроме итальянской организованной преступности, Янни предпринял изучение преступного мира чернокожего и пуэрториканского населения, к которому переходили наиболее криминализованные виды бизнеса, по мере того как итальянцы перемещались в легальную сферу. Этим он не только подтвердил идеи Белла об этническом наследовании, но и показал наличие различных форм социальной организации преступности в зависимости от этнических корней. Сицилийский тип организации и социального контроля, который давал выходцам с итальянского юга конкурентные преимущества в мало престижных полулегальных (форах жизни, постепенно уступал место другим, более гибким формам организации.[72]Francis lanni, Black Mafia: Ethnic Succession in Organized Crime. New York: Simon etui Schuster, 1974.

Версия официальной криминалистики, согласно которой основным бизнесом организованной преступности является поставка населению запрещенных законом товаров и услуг, послужила также отравной точкой дебатов об экономической составляющей деятельности мафии. Альтернативную точку зрения выразил Томас Шеллинг, известный своими работами в области теории игр и теории сдерживания (deterrence theory). По его мнению, основным бизнесом организованной преступности является установление монополии для регулирования других видов бизнеса и организованного вымогательства. Мафия использует насилие для установления монопольного контроля над теми сегментами рынка, которые государство объявило нелегальными и на которые защита и контроль со стороны государства не распространяются. Поэтому организованная преступность осуществляет охрану и регулирование криминальных видов деятельности и собирает налог, выступая в качестве правительства. Поставщики нелегальных товаров и услуг, таким образом, сами являются жертвами организованной преступности.[73]Thomas Schelling, «Economics and Criminal Enterprise» and «What is the Business of Organized Crime», in: Choice and Consequences. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1984, p. 158–194.
В книге, написанной по результатам устного интервью с несколькими членами итальянской организованной преступности, Говард Абадинский приводит интересное свидетельство в пользу точки зрения Шеллинга — запись разговора мафиозо с мошенником, предоставленную бывшим начальником отдела расследований полиции Нью-Йорка. Некто Вуди мошенническим способом присвоил 500 тыс. долларов, принадлежавших универмагу «Мэйз», а Кармин Персико по кличке Змея, один из боссов мафиозной семьи Профачи, контролировавшей Бруклин, «просит» его заплатить значительную сумму, хотя сам никакого участия в операции не принимал. Персико приводит следующий аргумент:

— …Когда ты получаешь работу в телефонной компании или даже в универмаге «Мэйз», они берут с тебя налоги на каждую зарплату, так?

— Так, — отвечает Вуди.

— Тогда ты можешь спросить, имеет ли правительство право заставлять тебя платить налоги? Ответ на этот вопрос, Вуди, таков, что ты платишь налоги за право жить и работать и зарабатывать деньги в легальном бизнесе. Вот, так это та же самая ситуация — ты провернул дело в Бруклине; ты очень старался и заработал много денег. Теперь ты должен заплатить налог на это, так же как и в нормальном мире. Почему? Потому что мы тебе это позволяем. Мы правительство.[74]Howard Abadinsky, The Mafia in America: An Oral History. New York: Praeger, 1981, p. 50.

Следует, однако, подчеркнуть, что одно из основных отличий американской мафии от сицилийской состояло в том, что она действовала в основном в нелегальных и полулегальных секторах американской экономики и никогда не имела моральной поддержки со стороны населения и политической легитимности.

Современные исследования мафии заимствуют способы интерпретации, выработанные новым институционализмом и экономической социологией. В частности, дальнейшее развитие получила идея о том, что специфика институциональной среды (законы, правила) определяет способ адаптации организаций (фирм) и особенности навыков работников таких организаций. Из этого следует, что государственная правовая политика или несоответствия между законами и возможностями их применения (enforcement) могут способствовать появлению организаций, эксплуатирующих несовершенства правовой системы. Несовершенная система прав собственности и их защиты ведет к появлению частных предпринимательских организаций, создающих альтернативные государству правовые системы и правоприменительные механизмы.

Иллюстрацией использования этого подхода для объяснения деятельности мафии может служить исследование американских правоведов Куртиса Милхаупта и Марка Уэста, посвященное японской организованной преступности, «якудзе». В 1997 г. организованная преступность в Японии насчитывала 80 100 человек (в 1963 г. их было 184 091), организованных в большие корпорации. Наиболее крупная группировка Ямагучи-гуми насчитывает до 18 тыс. человек. Семья якудзы представляет собой иерархическую организацию, похожую на фирму, со своей эмблемой, визитными карточками, офисом и т. д. С одной стороны, группировки якудзы контролируют традиционные виды «индустрии пороков»; они также активны в сфере уличной торговли и в строительстве.

С другой стороны, важными сферами деятельности якудзы являются проведение банкротств, получение долгов и посредничество между квартиросъемщиками и собственниками в жилищном секторе. Здесь активность якудзы объясняется несовершенством законодательства. В результате постоянного заимствования схем регулирования банкротства, в японском законодательстве присутствует

несколько схем банкротства, в результате чего эффективного механизма банкротства, который бы давал возможность удовлетворять права кредиторов, так и не сформировалось. Поэтому большинство банкротств происходит частным образом с участием посредников, которыми могут быть либо лицензированные адвокаты, либо представители якудзы, так называемые сейрия. Якудза получает дополнительные предпринимательские возможности и за счет того, что сложная процедура получения адвокатской лицензии в Японии создала дефицит адвокатов. Кроме того, законодательство, регулирующее отношения между квартиросъемщиками и владельцами, составлено так, что дает преимущества квартиросъемщикам и делает процедуру их выселения, особенно в случае нового строительства, требующего разрушения старых домов, практически невозможным. Поэтому улаживание споров и насильственное выселение жильцов часто берет на себя якудза. Специфика японской организованной преступности состоит в ее полулегальном статусе. По мнению Мил-хаупта и Уэста, она представляет собой наилучший пример для иллюстрации того, как несовершенное государственное регулирование создает организованную преступность.

РЫНОК ОХРАННЫХ УСЛУГ

Различие между реальным насилием (т. е. непосредственным применением физической силы, сопровождающимся нанесением ущерба здоровью или собственности) и потенциальным насилием (т. е. угрозой силы, ставящей ее реальное применение в зависимость от

дополнительных условий) вводит в игру широкий набор политико-экономических отношений. Важнейшим долгосрочным последствием наличия у какой-либо организации силового ресурса, т. е. последствием относительного преимущества в использовании физического насилия, является способность определять поведение других людей или организаций. К этим другим людям или организациям относятся, во-первых, другие владельцы силы и, во-вторых, хозяйствующее, мирное население. В отношении других владельцев силы, выступающих в качестве потенциальной угрозы, силовой ресурс производит эффект сдерживания. Именно на эффекте сдерживания основано важнейшее общественное отношение, называемое «охраной», «защитой» или «обеспечением безопасности». Далее, силовой ресурс или ресурс физического принуждения может применяться для контроля за поведением тех, кто не владеет силовым ресурсом, в частности за поведением экономических субъектов, производящих конвенциональные блага и услуги. В этом случае силовой ресурс дает возможность управлять людьми, упорядочивать их поведение, обеспечивая предсказуемость действий и соблюдение правил или контрактов. Таким образом, наличие силового ресурса определяет две важнейшие формы ограничения действий других субъектов или управления их поведением — охрану (protection) и принуждение к исполнению (enforcement). Они же естественным образом могут быть превращены в услуги, предоставляемые другим группам в обмен на деньги или иные ценности, которыми эти группы обладают.

ДАНЬ И ОХРАННАЯ РЕНТА

Экономический историк Фредерик Лэйн считал охрану действительной услугой, а спрос на нее — объективной необходимостью. При этом он предложил разделить предприятия на два типа: те, которые производят охрану и называются правительствами, и те, которые производят материальные блага или услуги и при этом платят правительствам за охрану. Плата за охрану, полагал Лэйн, может принимать форму не только непосредственных платежей за конкретные услуги по обеспечению безопасности, но и существовать в превращенных формах, включая налоги, тарифы, подарки, взятки в пользу тех, кто контролирует средства насилия. Независимо от формы эти платежи составляли важнейший параметр политической экономии раннего капитализма, влияя на издержки и создавая разнообразные предпринимательские возможности. Представив отношения охраны как обмен между поставщиком и покупателем, Лэйн оказался первым обществоведом, предпринявшим попытку систематического анализа этих отношений с экономической точки зрения.

Доходы от использования силы принимают две основные формы: охранная дань и охранная рента. Предприятия, производившие охранные услуги, — города-государства, княжества, королевства и другие политические организации — занимались сбором охранной дани, составлявшей важнейший источник их дохода. Чистый доход военной элиты складывался из совокупных сборов с подданного мирного населения минус затраты на содержание войска или ведение войны. Правительство получало нечто наподобие монопольного дохода, который во многих случаях инвестировался обратно в экономику. Даже если данный доход тратился исключительно на предметы роскоши для правящей эл иты, это стимулировало производство новых видов продукции и не являлось полностью непродуктивным использованием ресурсов, утверждает Лэйн.

Однако это был не единственный доход, который приносила торговля охранными услугами. В определенных условиях покупатели не только несут бремя охранных издержек, но и сами могут получать доход от подобных услуг. Это происходит в случае умелой политики охранного предприятия (правительства). Лэйн ввел понятие охранной ренты — специфического дохода, получаемого купцами или другими производителями каких-либо мирных услуг за счет возможности покупать охрану по более низким ценам, чем у конкурентов, и тем самым снижать издержки и реализовывать это преимущество на рынке. Охранная рента являлась, по сути, разновидностью дифференциальной ренты, получение которой зависело от эффективности, активности и ценовой политики предприятия, контролировавшего организованное насилие и поставлявшего охранные услуги. При этом как охранные предприятия, так и торговые группы были вовлечены в сложные конкурентные отношения, нацеленные на получение экономических преимуществ путем использования реального и потенциального насилия, — когда для поддержания высокого уровня риска коммерческой деятельности и нанесения ущерба конкурентам привлекались пираты, разбойники, частные и правительственные армии, использовались иные средства.

Наиболее яркий исторический пример устойчивого, коммерчески успешного взаимодействия производителей охраны и торговых предпринимателей являла собой Венеция, военная аристократия которой активно способствовала, прежде всего за счет умелого использования военного флота, увеличению совокупного богатства республики. Например, в конце XI века Венеция получила от Византии хартию, согласно которой ее купцы наделялись правом беспошлинной торговли, что давало им колоссальные конкурентные преимущества. Этими привилегиями они были обязаны венецианскому правительству, предоставившему военный флот для поддержки византийского императора в его войне против нормандского короля Сицилии, а затем и для других военных кампаний. Благодаря такой политике военных купцы получали охранную ренту, ибо их охранные издержки в Византии, в отличие от издержек конкурентов, были равны нулю (в то время как конкуренты должны были платить пошлины, которые Лэйн причисляет к категории охранных издержек). На примере Венеции Лэйн попытался показать — в духе меркантилистского подхода к вопросу об источниках богатства, — что охранная рента как реализация в международной торговле преимуществ, полученных в результате умелого использования силы, может стать важным источником экономического роста отдельно взятых государств. В эпоху раннего капитализма, пишет Лэйн, охранные ренты «были более важным источником доходов, чем превосходство в промышленных технологиях или промышленной организации».

ОХРАННЫЕ ПРЕДПРИЯТИЯ И ХОЗЯЙСТВЕННОЕ РАЗВИТИЕ

На самом деле аргумент, выдвинутый Лэйном в пользу экономической продуктивности правительств и других организаций, владеющих средствами насилия, может быть принят, только если предположить, что перераспределение ресурсов от слабых стран в пользу более сильных является естественным и неизбежным процессом, а продуктивность государства измеряется его выигрышем в условиях игры с нулевой суммой. Поэтому модели Лэйна можно противопоставить аргумент, известный еще во времена Адама Смита: создание торговых монополий, перераспределение богатств или заключение торговых соглашений с помощью силы не является экономически оправданным, поскольку ведет к неоптимальному использованию ресурсов, отклоняя последние от наиболее эффективного их размещения, которое может подсказать лишь свободный рынок. Но модель, предложенная Лэйном, — это не единственный способ решить проблему экономической роли владельцев средств насилия. Дуглас Норт предложил альтернативную теорию, в рамках которой рассматривается прежде всего способность правительств определять правила игры и принуждать экономических субъектов им следовать, а тем самым формировать условия, способствующие экономическому росту или, наоборот, тормозящие его.

Что нам может сказать неоинституциональная теория об экономической роли силовых структур, в том числе государств? Неполнота информации о свойствах обмениваемых благ, о других участниках обмена (или ее несимметричное распределение среди участников экономической деятельности), а также необходимость контролировать соблюдение договорных обязательств вызывают появление трансакционных издержек. Иными словами, значительные ресурсы инвестируются в создание общей системы мер и весов, обеспечение безопасности, формулирование правил (законодательства) и контроль за их исполнением для того, чтобы упорядоченный экономический обмен стал возможен. Правила, регулирующие обмен, образуют институты, благодаря которым поддерживается порядок и уменьшается степень неопределенности в поведении контрагентов. При этом любая система экономического обмена, от локальной бартерной экономики до международной торговли, предполагает существование некоторых механизмов социального контроля и контроля за выполнением правил. В локальных экономиках плотная сеть социальных связей и моральные нормы принуждают людей к выполнению контрактных обязательств без каких-либо специальных организационных решений. Трансакционные издержки в такой системе будут ничтожны, но и территориальные масштабы обмена будут чрезвычайно малы. С ростом специализации и развитием торговли на дальние расстояния отношения обмена выходили за пределы локальных сообществ и полагались на безличные отношения или отношения в малознакомой местности или с малознакомыми партнерами. Здесь сразу возрастает значимость информации и появляются трудности с принуждением к исполнению обязательств. Трансакционные издержки начинают влиять на издержки производства. Тогда участники обмена стремятся образовывать свои ассоциации, гильдии, сети; они обмениваются заложниками, обзаводятся охранными отрядами или даже частными армиями, начинают активно взаимодействовать с правительствами. Создание этих институтов, предназначенных обеспечивать безопасность и принуждать к исполнению обязательств, предполагает растущие затраты. Основной аргумент Норта заключается в том, что торговля и другая экономическая деятельность будут развиваться лишь тогда, когда выгоды от нее будут больше, чем трансакционные издержки, связанные с созданием институциональной среды.

Способы принуждения к исполнению (enforcement) различаются по своим затратам и эффективности, т. е. требуют различного количества ресурсов и покрывают различные по протяженности экономические пространства. В некоторых случаях экономические субъекты способны создать эффективные механизмы контроля, не сдерживающие развитие торговли. К примеру, неформальные ассоциации и частные охранные организации способны решать многие институциональные проблемы и способствовать расширению торговли, но их потенциал ограничен. Наиболее эффективное решение, по мнению Норта, — это универсальный посредник, способный вводить единые правила, законы, единицы измерения и контролировать их применение. Благодаря экономии на масштабах деятельность такой опосредующей инстанции будет сравнительно дешевой, а применение единых правил и стандартов позволит расширить пространство предсказуемого и правилосообразного поведения. Очевидно, что этим посредником является современное государство, которое в пространстве своей юрисдикции обеспечивает охрану граждан, непредвзятое разрешение споров и исполнение обязательств. «Государство продает совокупность услуг, которые мы назовем охраной и юстицией, в целях извлечения дохода. Поскольку в предоставлении этих услуг задействована экономия на масштабах, в результате появления организации, специализирующейся на этих услугах, совокупный доход общества будет выше, чем если бы каждый индивид сам защищал свою собственность». Более эффективная охрана и юстиция, таким образом, создают возможности для экономического роста.

Тем не менее во многих случаях организации, обладающие преимуществом в использовании силы и, соответственно, имеющие возможности определять и контролировать права собственности, не в состоянии создать эффективные институты. Напротив, они склонны к чрезмерному и экономически непродуктивному изъятию и присвоению ресурсов гражданского общества, следуют интересу максимизации собственного дохода и поддерживают неэффективные права собственности. Такое поведение может быть ограничено либо организованным противодействием гражданского общества, либо конкуренцией, вызванной угрозой со стороны сильных и более эффективных государств (или охранных предприятий). Эти рассуждения аналогичны рассмотренной в предыдущей главе модели «стационарного» бандита. Неоинституциональная теория, однако, не предлагает какого-либо объяснения того, почему в истории удавалось ограничивать интересы государства и изменять его политику или каким же образом «стационарный» бандит находит оптимальный уровень изъятий и затрат на производство общественных благ. В последующих главах мы вернемся к проблеме выбора силовыми структурами определенной экономической политики. В данный момент важно выделить общую для Лэйна и Норта мысль, имеющую также непосредственное отношение к основной проблеме настоящей книги. Отношения между организациями, владеющими средствами насилия, и их политика по отношению к экономическим субъектам, для которых они выступают в качестве источников безопасности и контроля за соблюдением правил, решающим образом влияют на экономические показатели группы хозяйствующих субъектов, локальной или национальной экономики — в зависимости от того, идет ли речь об охранной организации с небольшим числом клиентов, локальном политическом сообществе или национальном государстве.

ОПРЕДЕЛЕНИЕ СИЛОВОГО ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСТВА И ТИПЫ СИЛОВЫХ СТРУКТУР

Экономический аспект деятельности силовых структур, т. е. способы или методы, с помощью которых они зарабатывают деньги, можно обозначить термином «силовое предпринимательство». Производный термин «силовые предприниматели» (violent entrepreneurs) ранее упоминался авторами, изучавшими сицилийскую мафию, но не получил какого-либо теоретического развития. В данной книге предлагается систематическое применение этого термина для исследования и концептуального объединения ряда явлений, родство которых не всегда очевидно. Понятие «силовое предпринимательство» будет применяться шире, чем это делали упомянутые авторы, т. е. не только для обозначения деятельности преступных групп, но также для описания действий законных и неформальных организаций или даже государств.

Силовое предпринимательство можно определить как совокупность организационных решений и способов действия, применяемых для конвертации организованной силы (угроз или насилия) в деньги или другие рыночные блага на постоянной основе. Если потребительские товары составляют основной ресурс торгового предпринимательства: деньги — финансового предпринимательства, информация — информационного и т. д. то силовое предпринимательство конституируется социально организованным насилием, потенциальным или реальным. Информационный ресурс для деятельности силовых структур не менее важен, однако пока мы ограничимся лишь самым простым определением и сосредоточимся на главном. Силовое предпринимательство — это средство извлечения и увеличения частных доходов групп, владеющих и распоряжающихся средствами насилия, посредством установившихся отношений обмена с другими группами, владеющими другими ресурсами. Основную единицу силового предпринимательства мы будем обозначать, следуя обыденному словоупотреблению, «силовой структурой» или другими сходными понятиями, такими как «организация, владеющая средствами насилия (или средствами физического принуждения)» и «охранное предприятие». Специалистов, занятых в этой области, мы будем называть иногда в соответствии с обыденным словоупотреблением («бандиты», «сотрудники охранных предприятий», «работники милиции, органов государственной безопасности» и т. д.), а иногда — имея в виду сходные аспекты их деятельности как частных лиц — обобщенно: «силовые предприниматели». Позже, в связи с рассмотрением основного вида силового предпринимательства, «силового партнерства», будет введен еще один термин — «силовой партнер».

Применительно к российскому контексту 1990-х гг., который будет рассмотрен во второй части книги, мы предлагаем следующую простейшую классификацию силовых структур и, соответственно, силовых предпринимателей. Они делятся на законные и незаконные (преступные), а также на государственные и частные. В итоге мы получаем четыре основных типа силовых структур (см. табл. 2): незаконные частные (организованные преступные группировки); законные частные (частные охранные предприятия и службы безопасности); незаконные государственные (неформальные группы сотрудников милиции и госбезопасности, так называемые милицейские и «комитетовские» «крыши») и законные государственные (органы правопорядка и госбезопасности, действующие только по должностной инструкции). Несомненно, в реальной жизни границы могут исчезать, образуя смешанные типы.

Грабитель не подходит под определение силового предпринимателя, а стационарный бандит или местный князь, наоборот, являются таковыми, постольку поскольку стремятся к установлению длительных налоговых отношений с подданными (т. е. теми, с кого собирается дань) и предоставляют им определенные услуги, которые призваны оправдывать поборы. Превосходство в применении силы является необходимым условием силового предпринимательства, но оно не образует его содержания. Конвертация организованной силы в постоянный доход включает набор методов, которые приобретают форму отношений обмена определенных услуг на деньги или, по крайней мере, деклараций о якобы предоставляемых услугах. Эти услуги, как правило, включают физическую охрану, защиту прав собственности, разрешение споров (арбитраж), принуждение к исполнению и в некоторых случаях создание с помощью силы конкурентных преимуществ своим клиентам. Мы предлагаем объединить эти услуги в три группы, в результате чего получим три основных вида силового предпринимательства: физическая охрана, силовое партнерство и силовое посредничество. В последующих главах будет подробно описан каждый вид, а также связи между ними.

Доходы силовых предпринимателей принимают форму дани или налога (на прибыль, с оборота), собираемого регулярно и в соответствии с более или менее постоянной ставкой — как бы в оплату регулярных благ или услуг, которые владельцы средств насилия предоставляют клиентам или жителям некоторой территории. Отсюда очевидно, что силовое предпринимательство предполагает высокую степень монополизации использования силы внутри сферы, являющейся объектом правления и налогообложения. Вмешательство других субъектов охраны или налогообложения ставит эту деятельность под вопрос до окончательного выяснения отношений между конкурентами и раздела сфер деятельности — как правило, с использованием силы или угроз. Поэтому владельцы средств принуждения склонны мыслить в терминах «территории» и «сферы влияния» и проявляют болезненную чувствительность к вопросам границ. За пределами монополизированной сферы, наоборот, находится пространство, где царят неопределенность, угрозы и конкуренция, что служит обоснованием необходимости услуг силовых предпринимателей для их клиентов. Таким образом, монополия силы и, соответственно, иерархия внутри определенной сферы и неограниченная конкуренция,^ е. анархия, за ее пределами являются логическими условиями силового предпринимательства.

Наконец, необходимо подчеркнуть, что силовое предпринимательство является частной деятельностью. Это значит, что оно предполагает относительную свободу при принятии тактических и стратегических решений относительно использования силы, автономию от других источников принуждения и возможность извлечения частного дохода, напрямую зависящего от эффективности действий владельца силового ресурса. Таким образом, если некая силовая структура (в предельном случае — государственный аппарат насилия в целом) подчинена более высокой инстанции или находится под общественным контролем, то ее возможности вести силовое предпринимательство существенно ограничены (в сфере международной политики суверенных государств такие ограничения очень слабы). И наоборот: когда государственные служащие, имеющие доступ к соответствующим ресурсам, выходят из-под контроля вышестоящих инстанций и получают возможность извлекать дополнительный доход от распоряжения этими ресурсами как частные лица, они становятся силовыми предпринимателями.