Очнулся в темноте.

Через секунду понял, что лежит на полу движущейся машины. Руки сзади, в наручниках.

Ещё через секунду вспомнил всё и осознал безнадёжность своего положения.

Убьют…

Мда. Ну, что же, он прожил неплохую жизнь. Весёлую.

И умирал весело. Он посчитал — четырнадцать человек сегодня забрал с собой.

Жаль — вспоминать о нём некому. Ни семьи, ни детей… Да и какие дети, с его образом жизни? Что он может им дать, кроме денег? Мотается по свету, нигде ни места, ни гнезда.

Прожить можно по-разному. Он предпочитал это сделать ярко. Хоть и коротко… Промелькнул по жизни как метеор, вспыхнул и погас.

Денис, как-то, лет двадцать назад, прочёл начальные основы воинского мастерства одного древнего японского самурая и философа. Запомнилась одна фраза — «Настоящая смелость заключается в том, чтобы жить, когда нужно жить, и умереть, когда нужно умереть».

Теперь пришло его время.

Он отчётливо понимал безвыходность ситуации, но просто так сдаваться не собирался. Если появится хоть малейший шанс, если банда Коня допустит хоть малейшую ошибку, если проявят малейшую слабину, он этим мгновенно воспользуется. И то, что у него руки за спиной в наручниках, этим ребяткам не поможет.

Криво ухмыльнулся.

Машина остановилась. Дверки фургона открылись.

На снегу стояли четыре лба. Один с автоматом, остальные с пистолетами. Близко не подходят. Боятся.

— Выходи!

Денис хмыкнул.

— Мне и тут удобно.

Начнут вытаскивать, появится возможность…

Лысый вскинул автомат.

— Вышел! Быстро, я сказал!

— А мне торопиться некуда?

Если пришьют в салоне, то придётся машину от крови отмывать. Хоть так этим сукам насолить.

Они, как принято, рассчитывали, что жертва сама выкопает себе могилу. Ага! А вот сами помашите лопатами, ребята. Нехрен.

Быки переглянулись.

— Чо делать-то?

— Время идёт. Надо кончать.

— А яму кто копать будет?

— Придётся самим. Он — точно не будет.

Один, самый здоровый, спросил:

— А чо это он не будет?

— Ну, так подойди — заставь… — огрызнулся лысый.

— Земля мёрзлая…

Денис пошевелил, разминаясь, плечами. Быки прервали разговор, вскинули оружие, окрысились. Гниды трусливые. Понимают — с кем имеют дело. Потому и держатся на расстоянии, подойти боятся.

Лысый вздохнул.

— Ну, ладно.

И засадил короткую очередь Денису в грудь.

* * *

Второй раз очнулся лёжа на животе. Снова в темноте.

Спина болела жутко. Словно на ней костёр развели. Он попробовал пошевелиться, чтобы лечь поудобней, и, охнув, снова потерял сознание…

Третье возвращение в реальность случилось менее болезненно.

К спине аккуратно прикладывали что-то прохладное.

Денис открыл глаза и осторожно повернул голову… День. Где-то ближе к вечеру. Какая-то изба. Небелёная и неоштукатуренная. Просто брёвна, стёсанные с внутренней стороны, между которыми торчала то ли пакля, то ли мох. Крошечное мутное оконце. Рядом с лежаком — грубо сколоченная лавка, на которой стояла столь же грубо вылепленная глиняная посуда — тарелка, кувшин и маленький кувшинчик.

Над ним хлопотала женщина. Она прикладывала к его спине мокрую тряпку, от этого становилось немного легче.

Отодвинув женщину, к нему подошёл поп. Натуральный, такой, дремучий поп, в черной рясе, из-под которой торчали стоптанные сапоги.

Он склонился, посмотрел Денису в лицо и сказал:

— Рано ещё. Поди, жив будет.

И отвел глаза от спокойного, но настороженного Денисового взгляда. Встал, перекрестился, что-то пробормотал и вышел из комнаты. Хлопнула дверь.

Вошёл мужик в застиранной одежонке и… В лаптях! Денис смотрел на эту древнюю обувь и не мог понять — на кой чёрт он лапти-то напялил.

Женщина накинулась на мужика.

— Зачем ты его приволок?! Ванечка не умрёт! Я не дам! Он не умрёт!

— Он всё равно не выживет. Такие не живут.

— Нишкни!! — закричала женщина. — Нишкни! Я не дам! Уйди прочь!..

Мужик треснул женщине подзатыльник. Не сильно, а так, для острастки.

— Пошто орёшь, дура. Я же хочу как лучше.

Повернулся и вышел.

А та подсела на корточки перед Денисовым лицом, посмотрела ему в глаза, осторожно погладила по щеке.

— Ванечка, солнышко моё, как ты, родной?

— А ты кто? — спросил Денис.

У той покатились слёзы ручьём.

— Ванечка! Я мамка твоя. Неужто не признал?

— А звать как? — строго спросил Деня.

— Марией звать меня, сыночка… Ну? Вспомнил?

— Мне по маленькому надо, — Денис решил не спорить с Марией, — …мама.

— Сейчас. Я мигом.

«Мама» бегом исчезла за дверью и через секунду вернулась с деревянным ведром-бадьёй с верёвочной ручкой.

Денька, кряхтя и превозмогая боль, сел на лежаке, опустил тощие ноги.

— Это что за твою мать?!

— Что, Ванечка?

Денис помолчал, потом попросил:

— Выйди, я управлюсь.

Мария удивлённо глянула на него, пожала плечами и вышла в сени.

Денис справил нужду в ведро, отодвинул его ногой и осмотрел себя.

Ну? И где кубики пресса? Где мощные квадратные пласты грудных мышц? Где бицепсы сорок шесть сантиметров в обхвате? Где всё?!!

— Пипец!

Он опустил голову. Какая-то петушиная грудь с проглядывающими сквозь кожу рёбрами, тонкие ноги с узлами коленок и хлипкие дрищеватые ручонки.

Его вечная невозмутимость была поколеблена. Это не его тело. Пусть он валялся долго… Пусть даже год… И от этого растерял мускульную массу. Но где следы от пуль на груди? Где ножевой шрам на левом предплечье? И вообще…

Его засунули в другое тело!

— Мама! Я всё.

Зашла Мария.

— Мама… Сколько мне лет?

Женщина подошла, внимательно посмотрела ему в глаза.

— Семнадцать, Ванечка. Месяц назад семнадцать исполнилось.

Денис оглядел весь крестьянский, средневековый антураж. Ухваты, прислонённые к русской печи, местами позеленевший медный самовар, образа в углу под расшитым рушником, прялка… До него начало кое-что доходить.

— А какой сейчас год?

Мать озадачилась. Вышла в сени, крикнула:

— Петя! А год нынче какой?

Вернулась.

— Тыща восемьсот двадцать шестой, Ванечка… От рождества Христова.

Снова внимательно на него посмотрела.

— Ванюша, ты смотришь по-другому…

— Как по-другому?

— Не так, как прежде. Взгляд у тебя не такой…

— Я смерть видел… мама. Может, от этого.

У женщины снова покатились слёзы. Она протянула руки обнять его, но опомнилась, остановилась.

— Что со мной произошло?

— Ты ложись, хороший мой, не сиди. Тебе надо лежать.

Денька послушно лёг. Боль отпустила. Приготовился спрашивать и слушать.

То, что он оказался неизвестно как, и неизвестно где, его, конечно, смутило, но не выбило из колеи. Он понял, что попал. Попал по полной программе. И, поэтому, первым делом следовало выяснить окружающую обстановку.

— Тебя собачка Варвары Ильиничны укусила, а ты её пнул. Вот Захар Маркелыч тебя плетью и отходил.

— Сильно?

Мария снова всхлипнула.

— На спине живого места нет…

— Ничего. Теперь выкарабкаюсь… А отца как звать?

— Петром, Ванечка.

— То есть я — Иван Петрович?

— Да, сыночка. Прохоров Иван, Петра сын.

— Ясно. А чем я занимаюсь?

— А у Варвары Ильиничны в дворне. На побегушках. Печь растопить, хворосту нарубить, бабам помочь бельё выкрутить…

— А Варвара Ильинична, это кто?

— Барыня наша, сынок. Варвара Ильинична. Гагарина, фамилия.

— Княгиня Гагарина?

— Нет. Не княгиня… Я не знаю, сыночка.

— Ладно. Потом выясним… А муж у неё кто?

— Она вдова. Сергей Палыч лет пятнадцать назад на войне сгинул. Наполеона воевал, да и сгинул.

— Ладно… мама. Спасибо. Я посплю.

— Ванечка, ты покушай сначала, а потом уже и спать.

Мать принесла тарелку каши, тарелку отваренных овощей и кусок хлеба.

— Это что? — поинтересовался Денис.

— Толокняная кашка да репа запаренная. Кушай.

Он опять сел. Спина горела уже поменьше. Принялся за еду. Потом лёг и уснул.

* * *

Проснулся среди ночи. Где-то лаяла собака. Как будто плёнку на магнитофоне закольцевали. Три раза гав-гав-гав, потом секунд пять тишины. Потом снова. Это раздражало.

Он собрался повернуться набок, но вовремя опомнился. Лежал мордой в травяную подушку и размышлял.

То, что его закинуло чёрте куда, это не страшно. Вопрос только в том — надолго ли?

Но надо жить так, как будто это навсегда. Обустраиваться капитально.

— Да, Соколов, — думал он, — куда же тебя черти занесли?

Тысяча восемьсот какой-то там год. Царская Россия. Дворяне, помещики и крепостные. Промышленность только-только попёрла в рост. Или нет? Чёрт его знает, историю отечества он знал плохо. Да и отечество ли это? Может параллельная вселенная какая-нибудь, где всё не так.

Ладно. Судя по уровню жизни крестьян, на примере «матери» и «отца», это несколько смахивает на его представление о крепостничестве.

Итак — недостатки. Законов не знаю. Прав никаких. Нахожусь в самом низу иерархической лестницы. Социальные лифты… Их просто нет…

Из достоинств, только знания и навыки. Да и те… Где тут могут пригодиться навыки бойца спецподразделения и наёмного киллера. Впрочем, есть наверняка некие государственные службы с потребностью именно в таких кадрах. Но с государством связываться в этих вопросах… Он усмехнулся. Два-три дела и устранят, как отработанный материал. Пробовали, знаем.

Интернета нет, чтобы принимать заказы. Организовать сеть сборщиков предложений?

Впрочем, есть у меня и иная полезная информация. Например — оружие. В оружии я разбираюсь хорошо. Вот только есть ли в наличии достаточная техническая база для моих передовых идей.

Ещё один путь — женщины. В это время, насколько я помню, удачная женитьба решает многие вопросы. Только нужен ли он кому, пацан безродный. Впрочем, недостатки можно компенсировать его богатым практическим опытом общения с противоположным полом.

Есть и совсем тяжкие проблемы. Здоровье. Уж больно он дохлый. Значит, надо есть и качаться. А то, как-то, без кубиков на прессе — некомфортно… Но ничего… Если ему семнадцать, то организм молодой, на тренировку отзывчивый…

И Денис, совсем уж засыпая, вспомнил — он же грамотный… В отличие от остальных крестьян…

Ладно. Надо спать. Завтра. Всё завтра.

Проснулся — уже светло. «Мать» сидела у печи на скамеечке, чистила овощи.

— Мама, а отец где.

— Ванечка. Проснулся, золотце. А отец в поле. Давно ушёл.

— Ясно.

Посмотрел на недоумевающее лицо матери.

— В смысле — понятно.

Да. За языком теперь придётся следить. Самое малое — не поймут. А то и обидятся…

Соколов начал планировать дальнейшие действия.

Первым делом — здоровье. Надо как можно быстрее становиться на ноги.

Потом — кадры. Кто есть кто и какое отношение имеет к его персоне?

Следом — география, экономика и прочее. Где он находится? Какие тут у него возможности?

— Мам, а какой сейчас день?

— Пятница, Ванечка.

— А число?… Месяц?…

— Мая, тринадцатого.

Ну, что же. Впереди лето. Это хорошо.

Почему хорошо? Ну как же! Три месяца тепла.

— Мама, слушай, а раны мне дезинфицировали?

Мария подняла удивлённые глаза.

Денис поправился.

— Раны чем-то обрабатывали? Спирт, перекись водорода?

— Я, Ванечка, чистой водой омываю. А что такое «пекерись»?

Объяснять женщине состав и предназначение антисептиков, кажется, не стоило.

— Ай, мам, забудь. У меня в голове иногда всё путается. У нас есть спирт, водка, самогон?…

— Нет, Ванечка, нету. Была брага, да отец выпил.

— Ладно. Хорошо. А скипидар, ацетон, бензин, наконец?…

Мария смотрела недоуменно.

— Да зачем тебе скипидар?

— Раны на спине надо дезин… обработать. Иначе пойдёт заражение… Если уже не пошло.

— Ваня, а что надо? — перепугалась мать.

— Ну, хотя бы водки.

— Водку на спину лить?

— Да, мам.

— Пойду к Варваре Ильиничне. Выпрошу. Доктора-то к тебе не получится. Платить нечем. Без денег он не приедет.

— Не надо доктора, мама. Надо рану обработать.

Мария убежала.

Вернулась только через полчаса.

Она открыла дверь, пропустила вперёд себя женщину и, непрерывно кланяясь, указала на Дениса… Точнее на Ивана.

Женщина была симпатичной. Симпатичной и породистой. Это сразу становилось понятно. Её выдавали и осанка, и невозмутимый взгляд уверенного в себе человека.

— Открой, — скомандовала она.

Мария отвернула легкую материю, закрывавшую рану на спине.

Денис с любопытством рассматривал барыню через чуть приоткрытые веки.

Её реакция была достаточно спокойной. Либо рана была не столь страшна, либо дама обладала достаточной выдержкой.

— Иван, ты уже не спишь. Я прекрасно вижу.

Денис открыл глаза.

— Здравствуйте, Варвара Ильинична.

— Доброе утро.

Она повернулась к дверям.

— Захар, тут ты явно перестарался.

Из сеней зашёл быковатый мужик. Согнул спину в поклоне.

— Да кто-ж знал-то, матушка. Дал ему, как и другим. Кто-ж знал.

Денис вклинился.

— Варвара Ильинична, я ведь не со зла. Вернее всего — испугался от неожиданности. Не обижайтесь.

Барыня внимательно посмотрела на него, потом на Марию. Та бухнулась на колени.

— Матушка Варвара Ильинична, он, после того как умер, не в себе сделался. Себя не помнит. Никого не помнит. Говорит чудно.

— Умер?

У Марии покатились слёзы.

— Побился, побился и дышать перестал. Я его у Бога отмолила. Откричала…

Варвара медленно и спокойно повернулась к Ивану.

— От неожиданности, говоришь, пнул?

— Да…

— Если ты ничего не помнишь, то откуда, друг мой, знаешь, что произошло на самом деле?

— Я строю предположения. Мне мама рассказала о случившемся.

Барыня постояла, помолчала в задумчивости. Потом спросила.

— Ты хочешь, чтобы тебе спину обработали водкой?

— Желательно. Но можно и скипидаром.

Захар крякнул, помотал головой. Варвара спросила.

— А зачем?

— Раны надо дезинфицировать, иначе может быть заражение.

— Ты знаешь слово «инфекция»?

— Ну… Да…

— Откуда?

Денис сыграл искреннее огорчение.

— Я не знаю.

— Ладно, давай я обработаю твою рану.

И, на вопросительный взгляд Дениса, почему-то объяснила.

— Я, во время войны, в Московском госпитале и не такое видела.

Спину обожгло спиртом. Денис чуть поморщился. Неприятные ощущения. Но терпимо.

Он вспомнил, как зашивал сам себе предплечье. Усмехнулся.

Захар у порога сказал:

— Другой бы волком выл, а этот смеётся…

А Денис спросил:

— Мама, у нас зеркало есть? Посмотреть на раны.

Мария испугано глянула на сына, на барыню.

— Да откуда же, Ванечка…

— У меня есть зеркало, — сообщила барыня.

Денис изобразил смущение.

— О… Нет… Я не смею вас беспокоить.

Самое сложное было обуть лапти. Это не просто пипец, это полный пипец. Но Соколов справился.

Потихоньку, стараясь не тревожить ран на спине, опираясь на мать, он добрался до усадьбы госпожи Гагариной. Варвара Ильинична приоткрыла дверь в комнату. Денис застыл в ступоре.

— Ну, что же ты? Проходи. Вон зеркало. На стене.

— Но… — Денис топтался на пороге, изображая крайнюю неловкость, — это же ваш будуар.

— И что?

— Мужчина, в вашей спальне…

Барыня спокойно смерила его взглядом сверху вниз и обратно.

— Ты ещё не мужчина. Проходи, не стой.

Денис подошел к зеркалу, задрал рубаху на спине, повернулся. Пять поперечных шрамов. Рассечённая до мяса кожа. Всё уже подсохло и начало покрываться коркой.

Он нахмурился.

— И вот от этого я сдох? Ну и ну. Ну и тельце мне досталось.

Посмотрел на своё лицо. Простой русский пацан. Длинный и тощий. Короткий ёжик на голове и давно заросший шрам на верхней части лобной кости.

— Мама, я всегда был таким… Худым?

— Нет, сынок. Это тиф тебя так обкорнал.

— Спасибо, Варвара Ильинична, мы пойдём…

Тут он увидел на столике, на кружевной скатерти, стопку тонких книжек и спросил:

— Вы «Дамский журнал» читаете?

— Да. Вот выписала. Тридцать пять рублей заплатила за год. Да зря. Скучное чтение…

Потом спохватилась.

— Постой!

Посмотрела внимательно на Дениса. То есть, на Ивана.

— Ты умеешь читать?

Он изобразил растерянную задумчивость.

— Вроде бы… Да…

Мария заторопилась.

— Мы пойдём, матушка. Мы не смеем вам мешать… Пойдём, Ваня, пойдём.

— Стойте, — скомандовала Варвара. — Ваня, иди сюда. Садись, — подала ему верхний журнальчик. — Читай.

Видимо, она ждала медленного чтения по буквам начинающего грамотея.

Денис начал нормально читать, невзирая на «яти» и «еры»:

— С прискорбием сообщаем вам, что четвёртого мая, сего года, скончалась вдовствующая императрица всея Руси Елизавета Алексеевна.

Поднял растерянные глаза на Варвару Ильиничну.

— А кто сейчас на царствовании?

— Сейчас никого, — вздохнула та. — Великий князь Константин отрёкся от престола… В других царствах люди убивают друг друга, лишь бы взойти на трон. А мы, русские, никому не нужны. Тут наоборот, никто не берёт на себя смелость править империей…

Спохватилась.

— Подожди! А кто тебя научил читать?

Денис растерянно посмотрел на мать, пожал плечами.

— Не знаю… Не помню.

— А писать можешь?

— Не знаю.

Барыня подошла к секретеру, достала лист бумаги, чернильницу, перо. Приказала:

— Пиши.

— Что именно?

— С прискорбием сообщаем вам, что четвертого мая… Мда… Пишешь ты быстро, но с ошибками… Считать умеешь?

Денис сначала удивился:

— Ну конечно.

Потом спохватился.

— Наверное.

— Хорошо. Пиши. Восемнадцать прибавить семнадцать.

— Тридцать пять. Это не надо писать, бумагу портить.

Варвара снова внимательно посмотрела на Марию, дёрнула бровью.

— Хорошо. Сто тридцать два прибавить двести тридцать один, сколько будет?

— Триста шестьдесят три, — тут же ответил Денис, и внутренне усмехнулся: «Детский сад».

— Это ты в уме посчитал?

— Да. А надо обязательно было записать?

— Хорошо… Тысяча восемьсот двадцать шесть, отнять тысяча восемьсот двенадцать.

— Четырнадцать, — снова в удивлении пожал плечами Денис. Он играл удивлённого пацана, который не понимает того, что с ним происходит, и чего от него хотят.

Эти испытания, возможно, продолжались бы ещё долго, но Дену надоело, и он болезненно поморщился.

Варвара спохватилась.

— Ладно, хватит. Иди домой, Ваня. Сегодня вечером я ещё приду осмотреть твои раны. А пока подумаю, относительно тебя…

И снова со значением посмотрела на Иванову мать.

Что ей могла объяснить эта женщина, крепостная крестьянка, безграмотная и забитая.