Пашка проснулся в холодном поту.
Приснилось что–то жуткое. Подробностей сна он не помнил, но страх и ощущение опасности остались. Фух, хорошо, что это всего лишь сон.
В спальне темно. Ночь. Или раннее утро. Послезавтра должна приехать Лариса с детьми…
Подожди, а кто тогда спит головой на его плече?…
И тут Паша вспомнил — где он.
Невыносимая горечь разлилась по душе. Стало бесконечно обидно от такого выверта судьбы.
Да твою же мать!… За что?!…
Женщина вздохнула, шевельнулась. Пашка замер — пусть спит. Путь спит, потому, что сейчас он совершенно не готов говорить с ней и даже видеть её.
Тьма–то девушка хорошая.
Не красавица. Нет. Курносенькая, губастенькая, глазастенькая. Пегая… За то время, что она прожила с момента спасения, волосы нормального, шатенистого цвета отросли под сединой, и шевелюра у Тьмы представляла собой странное, мелированное клоками зрелище.
И она вовсе не виновата в том, что жизнь забросила его в эту клоаку вселенной. Не её вина, что это она лежит головой у него на плече, а не его Лариса.
Как он относится к ней? Любовь ли это?
Он сам усмехнулся такой постановке вопроса. Как подросток, прямо. Любовь–морковь.
Главное, что душа у этой девочки на месте. А ещё главнее то, что прикипел Скорый к ней всем сердцем. Так уж получилось. Теперь уж не оторвать.
Он скосил глаза, посмотрел на безмятежное личико Тьмы, на припухшие от поцелуев губки и как–то потеплело на душе.
А Бабка? Что у него с Милкой? Что их связывает?
Буквально месяц назад Пашка и предположить не мог, что способен закрутить такой адюльтер. А тут…
Он задумался о перспективе таких отношений. И о перспективах жизни вообще.
Возможно, ему повезло. Одному в этом хаосе не выжить, нужен кто–то, кто прикроет спину. А у него есть группа. Этот маленький коллектив относительно порядочных людей. Который ему очень нужен. И он будет стараться сохранить его в целости столько, на сколько хватит сил и ума… Или терпения и желания жить.
Отношения с шефом у него, можно сказать, сложились… Близкие. Пусть даже не по его инициативе. Он как–то не воспринимал свои отношения с Бабкой и Тьмой, как упадок морали. Вроде бы так и надо…
Скорый сегодня ночевал в своей комнате. Пашка вообще намеревался найти или купить двуспальную кровать и установить в своём купе.
Он потянулся даром к товарищам.
Сразу за стенкой Шило и Беда беззаботно спали, обнявшись лицом к лицу. Оба безупречно здоровые, как и все тут, в Улье.
Дальше, в комнате Короткого, дрых Дед. Он лежал навзничь, почему–то без подушки, уставив спутанную бороду в потолок и что–то бормоча. Деду снилось тревожное. Пашка плеснул ему здоровья — пусть старый хрен поправляется.
Короткий… А Короткий где? Наверно уже проснулся и учесал в гараж, колдовать над луноходом. Короткий вообще, всегда рано вставал. Жаворонок, что с него возьмёшь.
Следующая комната Тьмы и Беды пустовала, по известным причинам.
Бабка тоже спала, положив по–детски под щеку ладошки и совершенно по–стариковски нахмурившись. Скорый осветлил её суровые сны, и женщина расслабилась, разгладила морщинки на переносице, улыбнулась.
Игла тоже спала. Спокойно и деловито. Господи! Она даже сон воспринимала как серьёзный и необходимый процесс. Ох, Мазур. Железная баба.
Сто–оп! А это что такое?! Ванесса лежала головой на груди Короткого, который дрых в её постели. Пашка хмыкнул — права была Бабка.
Потом задумался. Может свадьбу сыграть. Нет — правда. А то ведь тут так всё и будет идти. Без праздников. А праздники в жизни нужны. Праздники, это рукотворная радость.
— Сегодня же, — решил он, — поговорю с Бабкой, и вообще — с массами.
За окном стояла темнота и Скорый решил ещё поспать. И усыпил сам себя.
Проснулся, когда Тьма перелезла через него, накинула халатик и потопала в коридор.
Вернулась, присела на край кровати и сообщила:
— Я выспалась. Пойду на кухню.
— Меня с собой возьмёшь?
— Ну, так — вставай.
Когда немытый и непричёсанный народ повылазил в гостиную, Пашка уже нажарил в духовке целый противень картошки, а Танечка развела и вскипятила пятилитровую кастрюльку сухого молока.
Все принялись вяло ковырять завтрак.
Самыми последними из купе выбрались Ванесса с Коротким. На что Бабка незамедлила отреагировать.
— Ну вот! Я же говорила!
Мазур отмахнулась.
— Ай, Милка, не строй из себя пророка.
— Да ладно, тебе, не серчай.
Ванесса ничего не сказала и уплыла в душевую, напевая и помахивая в такт зубной щёткой. А Короткий сел за стол и, на вопросительный взгляды команды, приподнял бровь.
— А что особенного? Мы тоже люди…
Шило потыкал в него вилкой с картошкой.
— Я, Аркашка, горжусь тобой. Такую ба… э-э… женщину завалить… Это что–то…
— Господи. Шило, кто тебя воспитывал?
Короткий вздохнул, помотал огорчённо головой. Что, мол, возьмёшь с этого некультурного обормота.
Ванесса вышла из душа одетая с иголочки, села за стол, внимательно осмотрела команду. И принялась за картошку с молоком. Ментат! Ей ничего спрашивать не надо. Прожевала и, всё–таки, спросила ни на кого не глядя:
— Я только не пойму — чему вы радуетесь?
Бабка, как всегда выдала прямолинейное:
— Я, лично, за тебя радуюсь. Хватит уже монашкой жить.
— Монашкой?… Я произвожу именно такое впечатление?
— Нет. Ты производишь впечатление хорошо отлаженного механизма.
Ванесса задумалась. Короткий успокоительно положил ладонь на её руку, лежащую на столе. Та глянула на него, вздохнула.
— Наверно ты права.
Потом добавила.
— Спасибо вам. Вам всем.
Ответил за всех Шило:
— Да ладно… Главное, чтобы не худела.
Вот зараза. Брякнул — ни к селу, ни к городу. Но всем стало смешно.
И тут Скорый протолкнул свою идею. Под шумок, так сказать. Он начал издалека:
— Ребята, а тут в Полисе бывают какие–нибудь праздники?
Все старожилы удивились.
— Какие ещё тебе праздники?
А Бабка добавила:
— Тут вся жизнь, сплошное веселье. Чего тебе ещё нужно? Первое мая?
— Ну, например… церковные… православные.
Бабка пояснила ему как младенцу.
— Скорый, тут календаря нет! Тут нет времён года! Тут нет равноденствия! Тут вообще нихрена нет!
Вот тут Пашку оглоушило. Он ведь не интересовался — как тут отсчитывают течение времени. Ну, сутки, часы, минуты… это понятно. А год?!
— Подождите! Подождите. А… А как же тут считают даты? Вот я например, появился тут первого февраля 2015 года. Отсюда ведь можно вести отсчёт.
Старожилы криво усмехнулись. Бабка продолжила пояснять:
— Вот примерно тысячу двести дней назад, твой кластер уже перезагружался. И через такое же время он перезагрузится снова. И там снова будет первое февраля 2015 года. Вот и объясни мне, с какого момента вести отсчёт?
Пашка поставил локти на стол и обхватил голову. Давненько его так не ошарашивали.
А дед Максим осторожно и испуганно спросил.
— Так это что?… Это что выходит?… Пасхи, что ли, не будет?… И сочельника?
— Не будет, Дед. Уж извини.
Дед откинулся на спинку стула и уставился в одну точку. Застыл в шоке.
Но Пашка не сдавался.
— А как же церковь дни считает?
— Я не знаю, — отвечала Бабка, — никогда не интересовалась. Календарь тут простой. Десять дней, это типа — неделя, называют «декадой». Десять декад — сотня. Это типа, ну примерно… как бы, месяц. Десять сотен — тысяча или «миллениум». Вот и всё. Куда тут засунуть пасху?
Все задумались о перипетиях местного календаря.
Потом Дугин вспомнил, к чему он начал этот разговор. Махнул рукой.
— Да и Бог с ним, с этим календарём. Я вот что хочу сказать… А что если мы праздник устроим? А? А то… как–то… Пф…
Бабка подозрительно поинтересовалась:
— А какой именно праздник ты собираешься тут устроить?
— Я думаю, надо хороший праздник закатить. Например — свадьбу.
И все уставились на Беду с Шилом. Машка удивлённо спросила:
— Мою?… То есть — нашу свадьбу?
А Шило сразу засиял. Замечтал.
— А что! Это идея хорошая! Мне нравится! Представляешь, Маш — ты, во всём белом. Я во фраке. В церкви ладан. Поп всякую хреновину бубнит. Колокола звенят! Тройка с бубенцами! Свадебное турне! А?! Как тебе?!
Беда осадила:
— Ну и куда ты «турнёшь»? В Отрадный, заражённых пострелять. А тройку где возьмёшь? Тут, в этом Улье, всех лошадей твари сожрали.
Пашка встрял:
— Ребята, не ссорьтесь? Мы, все вместе, обязательно что–нибудь интересное придумаем.
Бабка тоже загорелась:
— Идея мне нравиться. Это же первая свадьба в Полисе. Представляете? Первая!… Уж подарков–то надарят — не утащить! Может администрация дом выделит…
Тут Беда заартачилась:
— Нет, не надо. Дадут где–нибудь на выселках. А мне надо рядом с бригадой быть. А вдруг в поход? А вдруг за добычей? А?… Впрочем, если дают — надо брать. Можно, например, сдавать дом. А можно для чего–нибудь приспособить. Как гостиницу, например. А ещё можно…
Пока она так рассуждала, рассусоливала, Шило о чём–то шептался с Бабкой. Потом начальница сходила к себе в каюту, вернулась и что–то передала Ромке.
Тот встал, отодвинул стул и бухнулся перед Бедой на колени.
— Мария Максимовна! Не вели казнить! (Комик, блин…) Выходи за меня, за сироту, замуж! Жить без тебя не могу! С утра до вечера только о тебе и думаю! А ночью, только тебя во сне вижу! Только тобой и дышу! Ты моё единственное счастье в жизни! Согласишься — на небеса меня вознесёшь! Откажешь — белый свет для меня станет немил!… Вот — прими.
И протянул ей на ладошке колечко.
Мария растерянно осмотрела компанию, осторожно взяла колечко. Пожала плечиками.
— Ну, ладно, Ромка. Ну, чего ты? Я согласна. Встань.
Шило, оглянулся на Скорого и подмигнул. Как, мол, я!
И тут все зааплодировали, загомонили.
— Ну вот, — подумал Скорый, — маленькая радость уже есть. Будем дальше сплачивать коллектив.
А Бабка подёргала бровями, подумала и предложила.
— А может сразу уж три свадьбы забабахать? А? Беда с Шилом, Тьма со Скорым, Игла с Коротким.
Шило хохотнул:
— А тебя, Шеф, за Деда выдадим…
Скорый охолонил:
— Нет. Так не пойдёт. Удовольствие надо растягивать. Сначала только Беда и Шило. А там посмотрим.
Бабка поднялась.
— Так. Ладно. Я в город. Кто со мной?
Все дружно подняли руки. Все, кроме Мазур и Деда.
— Ты, Игла, остаёшься?
Ванесса дёрнула бровью.
— Нет. Я тоже иду.
— А что руку не тянешь?
— Мила, мы же не в школе.
— А ты, Дед?
Дед замялся.
— Не знаю, деточки… Ну, если вы меня возьмёте…
Тут все поняли, что Дед просто боится. А Маша, которая видимо «пощупала» его психику, успокоила.
— Максим Севостьяныч, вы не переживайте, всё нормально. Никто вас в обиду не даст. Нет, если хотите — то, конечно, оставайтесь, но я вам советую прогуляться.
Собирались недолго. Только Скорый потребовал, чтобы женщины одели под куртки кевлар. Слава Богу кевларовых броников было уже аж семь штук.
Один напялили на Деда. И вообще, одели его по–военному. А то ходит в холщовых портках и ситцевой рубахе в горох. Ещё бы лапти обул. А куча амуниции без дела валяется.
Первым делом зашли к Фуксу. Точнее — к Анечке.
Пашка по дороге поинтересовался:
— Бабка, а может Аню к нам перевести? Одна комната опустела. И ребёнок будет рядом с бабушкой.
Бабка вздохнула.
— Можно, конечно. Но… Вот ты заглядывал в Анькину комнату? Нет? А ты загляни… Из покоев принцессы и в спартанскую общагу?… Мне, думаешь, не тоскливо без неё? Мне тоже хочется, чтобы ребёнок был со мной рядом. Но ты видишь — как я живу?
Она скривила губы, поморщилась.
— Да и Ольга на дыбы встанет. Она просто не позволит забрать ребёнка… Она уже её «дочкой» называет… А Анька её — «мамой Олей»… Нет. Пусть уж так.
Когда ввалились в гостиную, из кухни вылетел запыхавшийся Тобик и чуть не ударившись мордой о Бабкины ноги, сел и замер перед командой, вывалив язык. Следом выскочила тоже запыхавшаяся и раскрасневшаяся Анечка. И тоже резко остановилась.
— Здравствуйте. Я сейчас. Я только оденусь. Я быстро.
И умчалась наверх.
Ольга вышла из кухни.
— Носятся с утра, как угорелые друг за дружкой. Здравствуйте. Завтракать будете?
И посмотрела почему–то на Шило.
Тот, как ни странно, отказался. И все тоже.
Сверху спустилась Аня. Одетая по–походному — в детский камуфляжик, в бейсболку защитной окраски и в тёмно–синие кроссовки.
— Я готова.
— Куда это ты, солнышко, готова?
Аня удивилась:
— Как куда? Вы же меня сейчас в город с собой возьмёте.
Ну, вот что делать с этим, всё предвидящим дитём?
Скорый озаботился:
— Надо тогда всем серьёзную броню одеть. С ребёнком идём.
На что Анюта тут же возразила:
— Дядь Паш, да ничего не надо. Всё будет в порядке. Только у наших ворот ещё одного возьмём с собой, и всё.
Бабка поинтересовалась:
— А кого ещё мы, радость моя, возьмём.
Аня слегка огорчилась:
— Я не знаю.
Но настроение у неё быстро возвратилось к прекрасному. Она осмотрела бойцов.
— Ну, что бригада?! Пошли?!
Шило откозырнул:
— Слушаемся, наш генерал! Кру–у–хом! На выход шаго–о–м марш!
Ванесса подхватила Анютку на руки, и бригада пошла развлекаться.
Выйдя из ворот, увидели спину кваза, идущего к воротам общежития.
— Бекас, что ли? — спросила Бабка сама себя.
Шило крикнул:
— Бекас!
И действительно. Бекас. Тот развернулся и пошёл тяжёлой походкой к команде.
Дед охнул и рванул обратно в ограду. Но Короткий его перехватил и объяснил:
— Не бойся Дед. Это свой.
Дед Максим спрятался за спину Короткого и выглядывал круглыми от напряжения глазами.
— Я к вам, — объявил кваз.
— Что, опять эта зараза тебя послала? На переговоры?
— Нет. Я от него ушёл.
— А что так?
— Да он окончательно обнаглел. Зарплату за две декады зажилил. Скотина, короче. Я что хочу узнать… Когда выезжаем? У вас же, насколько я знаю, автомобиль готов.
— Сейчас, — Бабка достала блокнотик и полистала. Она бормотала.
— Так… Тут у меня Игла…Тут, тоже Игла… Давай — через три дня. Устроит? Как раз у нас «окно».
— Нормально, — одобрил Бекас. — Тогда я в этот день прямо с утра подойду. Ну, пока.
— Подожди. А где ты сейчас живёшь?
— У Завена, в гостинице.
— Слушай, — сказала Бабка, — у нас тут свободная комната… Типа, образовалась. Ты можешь к нам перебраться.
— А, что, у вас уже убили кого–то?
— Неа. Можно сказать — наоборот. Мы просто перешли на семейный подряд. Блин. Так что…
— Ну, в принципе, это для меня нормально. А вы сейчас куда?
— Ай, — небрежно махнула рукой начальница, — по городу пошастаем. Пошаримся по злачным местам. Анютку выгуляем. Споранами бездумно посорим. Ну, и всё такое.
— Меня примете?
— Хе. Как в сказке «Теремок». «Вместе веселее».
— А старикана где взяли?
— Нашли.
— А собака — ваша? — ткнул кваз бригаде за спину.
Все оглянулись. Тобик втихушку выскользнул из дома и пристроился к отряду. Засмущавшись, он спрятался за Машкины ноги.
Бабка вздохнула.
— Наша… Куда теперь от неё денешься. Это, Тобик. Тобик, это Бекас… Так. Ладно. Всё. Пошли кутить.
Неасфальтированные улицы Полиса плавно поднимались от реки в горку. Пахло осенью. Листва на насаждениях, убитая неожиданным морозом, высохла и с бумажным хрустом опадала. Цветочные клумбы выглядели печально. Почерневшие стебли согнулись или сломились, опустив бутоны на землю. Со стволов яблонь и груш потрескавшаяся кора слезала лохмотьями. Только дикая трава, конотопка да пырей, зеленели по прежнему.
Бригада сначала зашла в одёжно–обувную лавку.
Разочаровались. Беда первым делом заинтересовалась свадебными платьями. Но ни их, ни добротных мужских костюмов и в помине не было. Причём, продавцы утверждали, что во всём Полисе такого товара нет. Он просто не пользуется спросом.
Предлагали американский камуфляж, итальянский берцы, советские яловые армейские сапоги, маскировочные костюмы для снайперов и прочую военную амуницию. Гражданской и детской одежды — ноль.
Посовещались, решили — снова в Отрадный. Пашка–то не в курсе, а Мария знала в городке аж пять свадебных салонов. Она прямо с придыханием произносила:
— «Долина роз»!… О–о–о!… Там такие роскошные платья!… О–о–о!
Бабка скривилась:
— Что–то у нас всё на Отрадном завязано. Без него, что, прямо — никак?
— А где у нас ещё поблизости достаточно крупные поселения? — спросила Ванесса. И сама же ответила. — Нигде. Так что — придётся ехать.
И всем сразу стало понятно, что Мазур и для себя решила подобрать наряд невесты. И Тьма тоже стрельнула хитрыми глазами на Скорого. Женщины!
Походили по другим лавкам. Надолго задержались в небольшом оружейном магазинчике. Ничего не купили. Просто приценились, чтобы определить стоимость своего собственного арсенала.
Вышли всей толпой на улицу, Игла снова взяла Анечку на руки. И вдруг заволновалась.
— Анечка, что случилось? Солнышко, что с тобой?
Анюта плакала, вытирая кулачком слёзы. Все мгновенно окружили присевшую Ванессу, вызверились стволами. Скорый, первым делом проверил ребёнка на здоровье. Нет, ничего не болит, никаких нарушений. Бабка вертела головой прикрыв глаза, искала опасность. Выдохнула недоумённо:
— Нет ничего…
Анечка, всхлипывая, попыталась объяснить.
— Нет… Сейчас ничего… Завтра…
Все расслабились. А Бабка успокаивала:
— Анечка, ты не бойся. Никто тебя не обидит. Мы не дадим. Всё будет хорошо.
Ребёнок, шмыгая носиком, выговаривал.
— Не будет «хорошо». Дядю Пашу завтра убьют.
И слёзы ручьём.
— Кто его убьёт, внученька?
— Зверь какой–то.
Пашка попытался успокоить девочку:
— Аня, ты же знаешь какой я скорый? Я сам кого хочешь… Никто меня завтра не убьёт.
Анюта сквозь слёзы возражала:
— Если завтра не убьёт, то потом убьёт…
Все в шоке замолчали. А ребёнок выдавал дальше, судорожно всхлипнув:
— Потому, что он мешает…
Бабка подошла поближе заглянула внучке в глазки.
— Кому, золотце, он мешает?
— Он… — Анечка задумалась. — Он миру мешает.
— Какому миру, солнышко моё?
— Этому миру. Улью.
Народ стоял в ступоре. Все, кроме Скорого.
— Ты смотри, мать его! Мешаю я ему! А! Можно подумать — он мне не мешает!
Постоял, подождал, потом спросил:
— Ну, что? Пошли дальше. Где тут мороженного можно купить? Или в кафешке посидеть?
Бабка нахмурилась.
— Что–то мне расхотелось веселиться. А мороженного в Полисе нет. Пошли домой. Для ребёнка тут ничего интересного. Для остальных тем более. Пошли. Баню затопим.
— Стойте, — запротестовал Пашка. — Ну, вы чего? Мы же ещё Деда к знахарю собирались вести. И вообще — погулять. Отдохнуть.
— Так. Ладно. Пошли к знахарям, — скомандовала шеф.
И они потащили Деда в центр Полиса. В знахарский тупик.
Знахари походили вокруг сидящего на стуле старика, поморщили лбы и определили.
— Он «историк», — объявила женщина.
У Деда лицо вытянулось.
— У меня, деточки, образования–то нет. Какой из меня историк?
Женщина–знахарь усмехнулась.
— Для этого образования не нужно. Это специфический и довольно редкий дар. Историк может заставить человека вспомнить любой момент в его жизни. Он может заставить прокрутить в мозгах всю свою жизнь, с момента рождения. Любого человека. Кроме себя.
— Ну, и куда он годен? — поинтересовалась Бабка.
Мужик–знахарь хмыкнул:
— Почему вы все ждёте от Улья какой–то практической пользы? Это же наивно.
— А второй у него какой?
— Вроде бы — «травник». Но странный… Нестандартный… Пусть поэкспериментирует с растениями, постепенно само выяснится.
Вышли на крыльцо.
Пашка спросил:
— А где тут кафе? Или ресторанчик какой?
Бабка вздохнула:
— Ох, неугомонный. Пошли. Покажу.
И повела в сторону главных ворот.
Подвела к зданию с высоким крыльцом и вывеской над дверью — «Каспий».
— Вот, ресторан… Заходим?
Шило одобрил.
— Зайдем. А чё… Я, лично, уже оголодал.
Зашли.
Два парнишки официанта засуетились, сдвинули два столика.
Спросили про Бекаса:
— Кваз с вами?
Бабка подтвердила.
Мальчик принёс тяжёлую, прочную, деревянную табуретку.
Усадили. Припёрли… Ой нет! «Подали»! Подали меню. Все уставились на Анечку.
Ребёнок открыл лощёную папочку и ткнул пальцем.
— Мороженое, — и спросила у бабушки, — можно?
— Внуча, бери всё, что хочешь. Всё, на что глаза глядят.
— Тогда мороженое, — подумала секундочку, — для всех.
И «все» заулыбались, от такой заботливости маленькой девочки.
А Бекас спросил:
— Рыба есть? Покрупнее?
— Да есть, — расшаркался парнишка, — у нас сейчас щука маринуется. Она большая и поэтому жёсткая.
— Жесткая говоришь? — кваз задумчиво цыкнул зубом. — Пойдёт.
— Затушить? Обжарить? Приготовить на пару?
— Нажарить. По простому, без изысков.
— Всю?
— Да. Всю.
Официант ушёл. А к столу подкатил продавец Гоги.
Что–то начал говорить Бабке. Но та прервала. Зашептала:
— Гоги, ты знаешь, что мы с Векселем в контрах… Так что не демонстрируй доброе отношение. А то тебя уволят без выходного пособия. А ты мне ещё нужен.
Гоги, с печальным лицом выпрямился.
— Обидно… Но мудро… Приятно вам покушать.
Кивнул по–гусарски, и ушел в дальний угол за свой столик.
Принесли мороженое, посыпанное шоколадной крошкой, в больших, чуть ли не суповых тарелках. В Улье помалу угощать не принято.
Ещё не успели съесть и четверти порции как квазу принесли жареную щуку, нарезанную огромными кусками, горой на блюде. Килограммов пять. Тот, вооружившись армейским ножом и двузубой вилкой, начал закидывать ломти в пасть, хрустя рыбьими костями.
Тобик, просочившийся в помещение, встал передними лапками на коленку ящеру и сосредоточенно следил за тем, как исчезает жарёха. Кваз сжалился, поманил когтем официанта. Просипел:
— Тарелочку Тобику принеси. Пожалуйста.
Официант только тут заметил собаку. И попытался объяснить, что собакам нельзя, и всё такое.
Но, получив от Бабки два спорана, умчался на кухню и вернулся с эмалированной миской. В которую Бекас отложил псу половину здоровенного куска щуки.
Кваз ещё не закончил глотать последний ломоть, как принесли вторую щучью серию, такого же размера. Бекас рыкнул довольно, и принялся за свежую порцию.
Все, в общем–то, не обращали на него внимания, разговаривали о своём. Только Дед, забыв про десерт, смотрел на ящера во все глаза и открыв рот.
Шило толкнул его в бок:
— Дед, не пялься на человека. Нехорошо…