Сознание медленно и нехотя возвратилось. Он застонал и со второй попытки открыл глаза.

Над ним стояла Бабка со знакомой флягой.

— Пей.

Паша покорно сделал глоток. Уже привычно скривился. И уронил голову на подушку.

Вдруг он вспомнил всё. Попытался вскочить, но руки подломились, и он чуть не грохнулся на пол.

— Лежать! — скомандовала Бабка, прижав его к постели.

— Как Маша?! Как она?!

— Как–как. Нормально она. Не суетись.

— Где она?

— Наверху. Спит наверно.

После живца стало намного легче. Через пару минут он, хоть с трудом, но сел. Потряс головой.

— Что со мной?

— Да ты, вроде как, копыта попытался отбросить. Но, неудачно.

— Где Маша?

— Да я же говорю, — наверху в спальне.

Павел огляделся. Он лежал на кожаном диване в большой гостиной. Слегка ныло отбитое снайперкой плечо. За окнами вечерело.

— Мы где?

— На «Богатой даче».

Название ничего не говорило. Он поискал глазами, где это «наверху» и обнаружил лестницу на второй этаж. Осторожно встал и, стараясь не потерять равновесие, пошел туда. Поднявшись на пять–шесть ступеней он понял, что таки переоценил свои силы и стал заваливаться, цепляясь за перила. Перед глазами закачалось и поплыло.

Его подхватили. С одной стороны Бабка, с другой Шило. И потянули наверх, понимая, что пока тот не увидит Марию — не успокоится.

В спальне, на белых простынях, укрытая одеялом в белоснежном пододеяльнике, лежала Маша. Рядом с кроватью стоял журнальный столик, на нём пара стопок книг. На этом постаменте покоилась Машина рука.

Увидев Пашку, Мария брызнула слезами.

— Дядя Паша…

Шило огорчённо шлёпнул себя по ляжкам.

— Ну, что ты будешь делать! А? Ну, вот — что говори ей, что не говори. Тебе же объяснили — никаких «дядь»! А ты снова–здорово!

Бабка подтащила к Машкиной кровати кресло.

— Садись. Лекарь–самоубийца.

Павел тяжело плюхнулся на дерматин.

— Маш. Ты как себя чувствуешь.

— Дя,… — она испуганно посмотрела на Шило, — Паша, я‑то нормально. А вы… Ты сам, как?

— Да вроде, тоже ничего.

— Тётя Ба…

Шило кашлянул:

— Хм, хм.

— Бабка сказала, что ты мне свою жизнь отдал.

Пашка удивлённо посмотрел на Бабку. Она пожала плечами.

— Ну, если так и есть. Ты поосторожней давай со своим даром. Учись дозировать.

— У меня дар врача? — спросил Дугин.

И Бабка, и Шило усмехнулись.

— У тебя дар знахаря, горе луковое.

Шило горько вздохнул.

— Эх. Я так надеялся, что он к нам в команду…

— А вы что — знахарей не принимаете?

Бабка тоже вдохнула.

— Да ты и сам не останешься. Знахари живут хорошо. Они сидят в защищённых городах. Им платят за лечение. Власти их не трогают. Благодать.

Маша посмотрела на Пашку жалостливо.

— Дя… То есть, Паша. Вы… Ты же меня не бросишь? У меня тут никого, кроме тебя.

— Мария, вот чего ты несёшь?! — оскорбился Павел, — У меня ведь тоже никого. Да и вообще! Я что — тварь какая?!

— Ладно, свидание окончено, — скомандовала Бабка. — Ты — спи дальше. А ты — вниз и тоже ложись, отдыхай.

Маша спросила:

— А поесть можно?

— Сейчас. Кашу доварю — все поедим. Потерпи немного. Пошли Паша, ещё глотнёшь живца.

После второго глотка Пашка совсем взбодрился и, полежав минутку, побрёл на кухню, где кашеварила Бабка.

На газовой плите стояла и булькала здоровенная кастрюля, литров на семь. Пашка заглянул.

— Каша с молоком?

— Ага. С сухим.

— А это что? Мясо, что ли?

— Тушёнка! Белорусская! Высший сорт! — похвасталась та.

— Гречневая каша с молоком и с тушёнкой? Бабка, тебя кто учил готовить?

— Слушай ты, ревизор полудохлый, — оскорбилась Бабка, — ты ещё не пробовал, а уже критикуешь! Следующий раз я тебя заставлю готовить!

— Ухожу, ухожу, ухожу.

Он пошел в гостиную, где у окна сидели мужики и уже играли в нарды. Улёгся на диван. И только расслабился, как влетела Бабка.

— Тревога, мужики. Лампу погасите.

Мужики отработанно, в секунды залезли в броню, одели каски, кинулись к оружию, потом Шило задул лампу. Зашипел:

— Бабка, ты опять голышом воевать собралась?!

— От руберов броник не спасёт… Зато подвижность.

Пашка тоже взял карабин и ждал распоряжений.

— Откуда? — спросил Короткий.

— Со стороны дороги, — ткнула пальцем Бабка.

— Кто?

— Пара руберов и мелочи штук шесть… Сейчас…

Она сосредоточилась.

— Да. Пара руберов, три топтуна и прыгунов пять голов.

— А чего паниковать? — спросил Пашка. — Мы же за стенами. Стены кирпичные. Чего паникуем?

— Для рубера такие стены не преграда.

Пашка понял, что дело нешуточное. Все напряглись до предела. У Шила желваки ходили ходуном.

Бабка поманила Пашку пальцем.

— Возьми снайперку Короткого. Если начнётся, то двух, самых здоровых, бей в глаз. Самое верное место. На мелочь крупный калибр не трать, их мы и из калашей положим. Главное — руберов успокоить.

Видно было, что Бабка боится. Когда их догнали муры, она была абсолютно спокойной. А тут… Даже побледнела слегка.

Короткий протянул Пашке снайперку, а сам вооружился акээмом.

Сидели в темноте и тишине минут десять.

Наконец Бабка выдохнула:

— Уф. Уходят… Уходят в сторону Черновки. Жрать пошли, твари небожии. Ещё немного подождём и тоже будем ужинать.

И тут же взвилась:

— А, мать твою! Каша!

Рванулась на кухню.

Оттуда понеслись маты и проклятия. Мужики двинулись за ней.

— Ну, что?

— Пригорела, — огорченная Бабка выключила газплиту.

Шило приподнял крышку, понюхал.

— Да чё ты паникуешь? Нормальная каша.

— Точно — нормальная?

— Да ладно тебе. Накладывай, давай.

Пашка предложил:

— Давайте наверху у Марии поедим. А то ей скучно будет.

Все согласились.

Пашка достал из рюкзака свой армейский котелок. Мужики посмотрели на него и тоже полезли в рюкзаки. И только Маше положили кашу на фарфоровую тарелку.

Бабка поставила на газ чайник литра на три, и, прихватив кастрюлю с варевом, поднялась следом за мужиками.

Машка проснулась и попыталась сесть, но охнула, сморщилась.

— Лежи, Машенька, лежи, — захлопотал Павел. Подсунул ей под голову ещё одну подушку, подсел с тарелкой и ложкой на край кровати. Нагрёб каши с краю, чтобы не горячо, ещё и подул и поднёс к Машкиным губам.

— Давай, золотце.

Она застеснялась.

— Может, я сама.

— Ты уже попробовала «сама», — укорила Бабка, — ешь, пока есть кому кормить.

Мария прожевала.

— Ну, как? — поинтересовался Пашка.

— Странная каша. Но вкусная.

— А! Что я говорила! — хмыкнула Бабка.

Кастрюли смели всю. Только на дне, то, что слега пригорело, оставили нетронутым.

Пашка принёс свой липтон, сахар и шоколад. Бабка тоже спустилась вниз и вернулась с эмалированной чашкой галет и карамелек. Начали чаёвничать.

 

* * *

Ну, что,… — очень серьёзно сказала Бабка, отставляя кружку, — надо крестить. Чего ещё тянуть.

Мужики согласно закивали.

Посмотрев на настороженный лица новичков, Бабка добавила:

— Это не больно… Почти.

Шило хохотнул.

— Начну с тебя, — Бабка ткнула в Марию, — потому, что с тобой всё просто. Вообще–то, женщины в Улье сами выбирают себе имена. Но если бы вы, ребята, знали, сколько у нас тут «Принцесс», «Рапунцелей» и «Диан»! А всё потому, что пустили это дело на самотёк.

Мужики криво посмеивались.

— Но, тут у нас — закавыка. Тебя нашла я…

— Да нет же. Мы ведь сами нашлись. Правда, Паша? — возразила Мария.

— Не прерывай обряд, — погрозил пальцем Шило.

— Так вот, — торжественно и почти нараспев продолжила Бабка, — тебя нашла я. А я, тоже женщина. Поэтому имею кое–какие права. И посему, нарекаю тебя Мария позывным — «Беда».

И перекрестила Машку. Потом трижды перекрестилась сама. На окно.

Мужики следом осенились. Павел подумал–подумал, и тоже сотворил крестное знамение.

Маша сидела удивлённая и даже слегка обиженная.

— Но почему?!…

— Внимание. Объясняю — почему именно «Беда». За три часа пребывания в этом мире тебя укусил заражённый… Раз, — загнула она палец, — Тебе прострелили ногу — два. И тебя чуть не убил дрон — три. Но!…

Бабка выдержала многозначительную паузу.

— Если ты проявишь себя крутой девахой, значит твоё имя будут воспринимать как «Бедовая.» Если не будешь давать никому спуску, значит будут говорить, что связываться с тобой — беду наживать. Ну а если так и будешь дырки в пузе считать, да рыдать, то и останешься просто Бедой. Поняла?…

И снова затянула нараспев:

— С сегодняшнего дня забудь, что ты была когда–то Марией. Никому не говори своего прежнего имени. Ты — «Беда». И никак иначе. Все те, кто знает её прошлое имя, забудьте его навсегда.

И уже не тожественно, а буднично и деловито добавила.

— Тут попадаются такие дураки, что могут и выстрелить за это дело.

— Теперь с тобой, — повернулась она к Павлу. — Тут всё сложно. Раз ты прикончил Стикса и Брута…

— И Черепа, — добавил Шило.

— Нет, Черепом я его в любом случае не назову. Так вот. Ты можешь взять себе имя убиенного тобой крутого говнюка… Но я сильно не рекомендую этого делать. Возникнет много проблем. Вон мы, с моими соколами, тихо, мирно, без громких имён, никому ничего не доказывая, живём тут уже… если по земному, считай — четвёртый год. И здоровёхоньки.

— Может меня «Стрелком» назвать?… Я же это… Стреляю.

— Идея конечно хорошая. Но, глупая. Этих стрелков тут, блин, как муров нерезаных. Да и вызывающе как–то. Я думала назвать тебя «Пулемётом». Но… Представляешь — «Эй Пулемёт, подай пулемёт»… как–то двусмысленно получается.

Она снова перешла на торжественную напевность:

— Так вот! Я придумала тебе имя.

Пашка, прочувствовав момент — встал.

— Нарекаю тебя, раб божий — «Скорым». Потому, что… Ну, короче, ты сам понял… С сего момента ты только «Скорый». И никак иначе. Все те, кто знает его прошлое имя, забудьте его навсегда.

Перекрестилась. Немного подумала.

— Вроде всё… Можно аплодировать?!

Все зашлёпали в ладоши, а Мария похлопала левой рукой по стене.

Бабка скромно раскланивалась.

— Нет–нет. Не благодарите, не надо.

— Это всё серьёзно? — спросила Маша. То есть — Беда.

Ей ответил Шило:

— Тут розыгрыши, как–то… не таво.

А Короткий добавил.

— За розыгрыш тут кастрировать могут… Без наркоза…

— А что, были случаи? — поинтересовался новоиспечённый Скорый.

Все бывалые хмыкнули. Мол — он ещё спрашивает.

Скорый попросил:

— Бабка, расскажи ещё про это место. Про этот Улей. Там, на дороге, нас так нехорошо прервали.

— Ну, ждать вежливости от муров, как–то… Давай завтра… Завтра мы устроим постирушки, помывку, обшивку. Пересмотрим трофеи. Я, например, там интере–есный ствол заметила. И тогда, в процессе, поговорим. Я сегодня что–то… Не то, чтобы устала… А просто вымоталась как собака. Давайте спать. Дежурим по два часа. Первым в наряд — Скорый. За ним — Короткий. Потом — Шило. Я последняя.

И все пошли спать.

Женщины улеглись в верхней спальне. Беда, так, как и лежала — на кровати. А Бабка на широченной софе.

Мужики разбрелись кто куда. Шило — на диван, в роскошный, почти кремлёвский кабинет. Короткий — в кальянную, на низкую софу. Пашка так и остался на диване в гостиной. Придвинул невысокий, но широкий стол, поставил керосиновую лампу, и принялся чистить оружие, прислушиваясь к шорохам за окнами.

Наверно, пока он валялся в отключке, заодно и выспался. Сонливости — никакой. За час он обработал и Сайгу, и Ремингтон, и АПС. Стечкин был сильно запущен, но не испорчен. Ни ржавчины, ни каверн в стволе. Хороший металл — это главное достоинство оружия.

Приволок снайперку Короткого, сделал неполную разборку, почистил затворные части. Вытащил шомпол из акээма и, с двух сторон, продраил метровый ствол этого чудовища. Заодно понял работу механизма. Поискал маркировку оружия, не нашёл. Пометил себе в памяти — спросить у Короткого, как эта зверюга называется.

Решил не будить смену, отстоять, пока сам спать не захочет.

Часа в три ночи Беда вскрикнула. Может во сне. Но Скорый взял лампу, поднялся в «женскую», приоткрыл дверь. Прошептал:

— Маш… Это… Беда, ты чего?

Она отвечала поскуливая:

— Рана чешется. Я её во сне почесала.

Он подошел, приоткрыл одеяло. Беда зашипела:

— Дя… Паша, ты с ума сошёл? — закрылась снова.

Пашка пристрожил.

— Маша, дай я тебя полечу. Не дёргайся.

Она сердито шептала:

— Дядя Паша! У меня грудь голая!

Пашка вздохнул, покачал головой.

— А там, на земле, ты к врачам прямо в дублёнке приходила? Прекрати глупить. Есть возможность быстро выздороветь, а ты тут стеснения разводишь. Нужна мне прямо твоя «грудь».

Беда тоже вздохнула. Откинула одеяло, стеснительно отвернулась.

Скорый подумал:

— Господи. Было бы там что прятать.

Вслух конечно не сказал. Приложил руки прямо на повязку, закрыл глаза и вернул себе ощущение, которое испытал перед тем, как выключился на дороге.

И почувствовал. Аж заулыбался, — получается. Рана почти затянулась. А ребро уже стояло на месте и чернело маленькой чёрточкой трещины. Он осторожно отправил Беде немного своих сил. Черное амёбообразное пятно на ране дрогнуло и заметно сократилось. А трещина в кости исчезла вовсе.

Скорый прислушался к своим ощущениям. Вроде, всё нормально.

Отправил ещё порцию необычного лекарства. Пятно на ранении уменьшилось до размеров средней монеты. Он остановился, не стал рисковать.

Открыл глаза. Маша–Беда глубоко и ровно сопела. Спит! Накрыл её и спустился в гостиную.

Потушил лампу. Взял сайгу, походил, повыглядывал в окна. Всё было тихо, только цикады свиристели. Он придвинулся к стеклу и посмотрел на небо.

Да. Это точно — не Земля. Огромные пуговицы звезд осыпали весь небосвод, освещая панораму не хуже луны. На которую, кстати, и намёка не было. Никакого млечного пути, и уж тем более знакомых созвездий. А от звездного неба было даже светлее, чем на земле в полнолуние.

Дугин огорчённо вздохнул и пошел дальше в обход. На кухне пооткрывал навесные шкафчики, посмотрел на коробочки и кулёчки. Прикинул, что тут можно конфисковать.

Открыл свой рюкзак, достал ветчину, понюхал. Отломил кусок от батона и пополуночничал.

Где–то далеко грохнул выстрел. Скорый снова затушил лампу. Прислушался. Прострекотала очередь. Ещё одна. Грохнул взрыв гранаты. Затихло.

Сверху спустилась Бабка. Как и все старожилы, она спала не раздеваясь. Оружие все держали рядом. Спросила:

— Сколько времени?

— Почти четыре.

— А что смену не будишь?

— Не спится. Пусть ребята отдохнут. Не чувствуешь — что это там за стрельба?

— Ох, — вздохнула атаманша, — чувствую, конечно. Смутно. Далеко очень. Едят там кого–то. В пяти километрах на север. Поспать не дают.

— А давай я попробую тебя усыпить.

— Думаешь, получится? — насторожилась Бабка.

— Я попробую.

— Ну, давай.

Они поднялись в спальню и Бабка легла навзничь, укрывшись лёгким одеяльцем. Сложила руки на груди, как покойник.

Скорый протянул ладони над её головой, напрягся, открылась картина Бабкиного тела.

Абсолютно здоровый организм! Абсолютно. Даже на коже царапин нет. Удивился. И послал маленький успокаивающий импульс на те очаги возбуждения в голове, которые светились ярче всех. Весь мозг слегка потускнел, яркие пятна на нём успокоились.

Он открыл глаза и убрал руки. Женщина ровно дышала.

— Бабка, — шёпотом позвал он…

Тишина.

Он удивлённо помотал головой:

— Ай, да Скорый, ай, да хрен с горы.

И пошел будить смену.