В полдень позвонила Наташа — не хочет ли Аня пойти с ними в ресторан, втроем.

Аня отказалась, соврав, что едет к родителям. Она не могла позволить себе нарушать уединение нового медового месяца Алика и Наташи.

В час тридцать позвонил отец — не приедет ли Аня к ним в Александрово.

Аня соврала, что хочет посмотреть новогодний концерт по телевизору. Врать родителям — скверное дело. Придется теперь смотреть этот концерт, чтобы не чувствовать себя последней свиньей.

Виктор позвонил в три часа и, извинившись, сообщил, что сможет добраться до нее не раньше девяти вечера. Аня сказала, что все в порядке. Она будет дома, пусть приезжает в удобное для него время. В конце концов, для нее лично — дело принципа покончить с астаролом в ее жизни как можно быстрее.

Аня не собиралась никуда идти и никого приглашать к себе встречать Новый год. Она впервые могла не бояться остаться одной и захотела сделать это.

Она предвкушала надвигающуюся полночь с таким же трепетом, как в детстве. С первым ударом курантов начнется ее новая жизнь.

Аня боялась, что, если поддастся на чужие уговоры и отправится в компанию, она прозевает этот удар и не сможет насладиться им.

В четыре Аня выбралась в магазин. На улице уже начало смеркаться, и это усилило ее предпраздничное волнение. Мимо пробегали шумные молодежные компании, спешили отцы семейств с елками под мышкой. Но Аня одна знала, какой замечательный праздник вот-вот наступит у них у всех.

Она выбрала самый крупный ананас в отделе фруктов и пару авокадо. Купила свежих креветок и кусочек копченого лосося, поверх всего этого нагрузила несколько разных коробочек со сладостями — пастилой, пирожными.

Вернулась домой, сделала салат из креветок и убрала его пока в холодильник.

Настроение улучшалось с каждым часом. Она почти простила себя за то, что так испортила сама себе целых два месяца жизни.

В ванной Аня провела не меньше сорока минут. Она лежала в пенной горячей воде и ни о чем не думала. Могла теперь позволить себе ни о чем не думать.

Выйдя из ванной, она взглянула на часы — часовая стрелка приблизилась к цифре «шесть». Спохватилась, что елка до сих пор не наряжена.

Вчера они с Виктором совсем позабыли о его любезном предложении установить Анину елку. Придется теперь делать это самой.

«Виктор», — вспомнила Аня, и теплая волна пробежала по ее телу. Она чуть не обозвала его проходимцем, и вымогателем вчера в лифте. Аня тихо рассмеялась.

Аня поиграла с собой в игру «загадай желание» — подумала, не подыскать ли место для Виктора в ее новой жизни. Если, конечно, он сам не будет возражать. Она больше не его клиентка. А значит, ему не придется нарушать профессиональную этику.

«Что за фантазии, — одернула себя Аня, — когда елка еще не наряжена».

Она поставила на проигрыватель пластинку Диззи Гиллеспи — ноктюрн Шопена в исполнении дерзкого, но нежного саксофона.

Это была мелодия ее юности, нерастраченных надежд и сбывающихся желаний.

Аня полезла на антресоли и разыскала там запыленную крестовину. Заодно вытащила и ящик с игрушками. Чуть не свалилась вместе с ящиком с табуретки, но удержалась, а потому осталась очень довольна собственной ловкостью.

Елка долго капризничала и не желала становиться прямо, Аня вся искололась и запыхалась. Пусть это будет ее последняя, самая сложная в этом году проблема.

Наконец, после того как Аня решилась подрезать одна ветку, елка обрела равновесие. Теперь ее можно было наряжать.

Аня достала красные и синие большие шары, золотистые шишки, прозрачные сосульки. Нет ничего лучше Нового года. Мишура последовала на елку вслед за игрушками. Елка показалась Ане красавицей.

Ни одного шара не разбилось в Аниных руках, а это — хорошая примета.

Полчаса Аня сидела в кресле и любовалась своим произведением. Потом попросила у себя разрешения съесть ложку салата, не дожидаясь полуночи. Сама себе не разрешила. В тайне от себя прокралась на цыпочках в кухню, не вынимая тарелку из холодильника, съела свою ложку. Салат таял во рту, как ему и полагалось.

В девять вечера в дверь позвонил Виктор. Аня с бьющимся сердцем открыла дверь.

Праздничное настроение охватило и Виктора. Глаза его сияли, на лице подрагивала улыбка, от которой не можешь избавиться, когда думаешь о чем-то приятном.

Он протянул Ане бумаги. Она пригласила его выпить чего-нибудь. Достала из бара джин, вермут и предложила ему самому приготовить напиток.

На Викторе были черный с иголочки костюм, белая рубашка и яркий галстук. По костюму можно было судить, что он заскочил к Ане на минутку перед походом в гости.

Но посидеть немножко он согласился.

— Как протекает ваше выздоровление?

— Спасибо, добрый доктор, — усмехнулась Аня. — Кажется, я полностью выздоровела. Вы вернули мне веру в себя, а она победит любую болезнь.

— Очень рад. В следующий раз не злоупотребляйте собственным доверием.

Это был намек на Анину подозрительность, сыгравшую с ней такую плохую шутку. Но Аня не обиделась. Она не могла обижаться на человека, который помог ей выкарабкаться из этого грязного «контейнера для мусора», в который она сама себя загнала.

Аня вообще ни на кого сегодня не могла бы обидеться. Она любила, кажется, весь мир. И всему миру желала счастливого Нового года.

Они немножко выпили. Виктор спросил, как Аня собирается встретить полночь.

— В чудесной компании — наедине со своим чувством вины. Шутка, — ответила Аня. От чувства вины в ее душе не осталось и следа. Она ощущала себя свободной как ветер.

— Ну что ж, — Виктор поглядел на часы и встал, — не буду вам мешать.

Ане показалось, что он смотрит на нее выжидательно, но она не стала обращать на это внимания. Виктор, конечно, мужчина приятный во всех отношениях, но сегодня она не будет обдумывать его достоинства. Ей нужно собраться с мыслями и встретить новую жизнь.

А ведь она по-прежнему о Викторе ничего не знает, кроме клички его собаки.

— Сделайте мне еще один маленький подарок, — попросила Аня, когда они оказались в прихожей.

Виктор взглянул на нее вопросительно.

— Признайтесь, кем вы мечтали стать в детстве?

Виктор задумался ненадолго и ответил, сохраняя на лице серьезное выражение:

— Если вы пообещаете не смеяться.

— Обещаю.

— Конечно, космонавтом, — произнес он невозмутимо. И Аня рассмеялась.

Виктор откланялся. Аня закрыла за ним дверь.

Часовая стрелка приближалась к половине одиннадцатого.

Все свои дела на этот год Аня переделала. Оставалось только забраться в кресло с ногами и ждать.

Аня сделала себе еще немного мартини — поменьше вермута и джина, побольше содовой. Включила телевизор, ожидая, что непременно разыщет на одном из каналов старую добрую «Иронию судьбы».

«Ирония судьбы» нашлась на кабельном канале, и Аня погрузилась в перипетии фильма, которые знала наизусть вся страна.

В половине двенадцатого фильм закончился, и пошел рекламный блок. Аня убрала громкость до минимума и вспомнила о своем мартини.

Как только она поднесла стакан ко рту, в дверь позвонили — долго и громко. Как звонят почтальоны или незваные гости.

Она никого не ждала сегодня. Может, соседка за солью заглянула? Но в такое время только Дед Мороз может явиться. Все нормальные люди уже сидят за столом и провожают старый год. А некоторые уже проводили и лежат под столом.

Аня открыла дверь и застыла в смятении.

На пороге топтался Дед Мороз, сбивал снег с валенок. Красная шелковая шуба, расшитая серебряными звездами и снежинками, красная шапка с белой меховой оторочкой. Белая борода до пояса. Даже варежки. Не было только мешка с подарками.

Аня отпрянула в замешательстве, и Дед Мороз вошел в квартиру.

Кто-то из друзей или соседей решил разыграть ее, подумала Аня. Дед Мороз на пороге ее квартиры — это настоящее праздничное безумие.

Сейчас заставит ее стихотворение читать или хоровод водить. А где, интересно, у него мешок? И кто же все-таки такой заботливый позвонил в фирму «Заря» и нанял Ане Деда Мороза?

Но Дед Мороз стянул с себя шапку, затем бороду с усами и оказался Губиным Анатолием Георгиевичем, бывшим охранником из Аниной аптеки, который должен был сейчас при смерти лежать в больнице.

— Ну и жарко в этой бороде, — пожаловался он.

Анатолий Георгиевич выглядел так комично и трогательно, так нелепо, что Аня улыбнулась.

— И как он в этакой бородище ходит? — продолжил охранник, имея в виду, вероятно, самого Деда Мороза. Кончиком бороды он промокнул капельки пота на лбу.

— Привык. — Аня не выдержала и засмеялась.

Она совсем не ожидала Анатолия Георгиевича и вовсе не пылала страстью встретить праздник в компании с ним. Но раз уж Губин явился, не выставлять же человека на улицу за тридцать минут до Нового года. Возможно, это его последний Новый год.

«Эй, не вздумай упиваться своими жертвенностью и благородством! Забудь об этой дурной привычке», — строго сказала она себе.

Аня не могла не отметить его находчивость. Если бы Губин не вырядился Дедом Морозом, она бы не впустила его. Чем-нибудь отговорилась бы.

— Проходите, — махнула она Губину рукой, указывая в сторону гостиной, — я вам минералки налью. Неужели вас выписали из больницы?

— Нет, боюсь, что меня еще хотели бы долго там держать. Исследовать, сопоставлять. То и дело находят в моей голове что-нибудь новенькое.

Анатолий Георгиевич расстегнул красную шубу, и под ней оказалась мятая больничная пижама, которую Аня уже видела. Мелкий невзрачный растительный узор застиранных серых тонов.

— Вы сбежали? — охнула Аня.

Губин кивнул. Он смотрел на Аню спокойным, немного ироничным, заговорщическим взглядом. От бывшего бравого фельдфебеля не осталось и следа. Ане понравилась эта перемена. Но больно было думать о ее причине — неизлечимой никакими лекарствами болезни.

— Я не мог получить мою одежду в гардеробе, — объяснил Губин. — Это самая гадкая особенность отечественных больниц — кастелянша имеет над тобой еще большую власть, чем главный врач.

— Где же вы раздобыли одежду Деда Мороза?

— Больничный персонал решил поразвлечься и заказал для себя одного такого на фирме «Заря», чтобы порадовать дежурных врачей и сестер. Я выследил его между этажами, придушил подушкой, снял одежду. В больницах между этажами по ночам выключают свет. И вот я здесь. — Губин развел руками немного удивленно, как будто сам не очень верил, что ему это удалось.

Аня рассмеялась, и Губин посмотрел ей в глаза. На лице его проскользнула хмурая ухмылка и исчезла, в глазах мелькнул давний Анин знакомый — тусклый глубокий огонь.

— Почему вы смеетесь? Вы не верите мне? — спросил охранник.

— Я нахожу это остроумным. Убить Деда Мороза — в этом есть некий черный юмор.

— А я не шучу, — вздохнул Губин, как вздыхает учитель над учеником, который никак не может усвоить элементарный материал.

«Все-таки странный он, этот Губин. Одинокий, несчастный человек».

Аня смотрела, как он пьет воду. Кадык быстро ходил по тонкой шее — Губин похудел еще больше, черты лица заострились, кожа туго обтягивала их.

Одежда болталась на охраннике как на вешалке, худые руки тонкими прутиками выглядывали из слишком просторных рукавов.

Левый глаз опух, и белок покрылся красными прожилками лопнувших сосудов.

Аня знала, что это означает, — еще одно точечное кровоизлияние. Приближение инсульта и смерти.

Не хватало, чтобы он умер прямо здесь, у нее в квартире, подумала Аня, но отогнала эту мысль. Сама впустила его, теперь заботься о госте.

— Дед Мороз, — произнес Губин замедленно, словно с трудом что-то извлекая из глубин памяти, — это кошмар моего детства. Когда мне было три года — родители были еще живы, — ко мне пришел страшный бородатый Дед, протянул свои толстые пальцы к моему лицу и дернул за нос. Мне было так больно и страшно, как больше никогда в жизни. Я плакал сутки напролет. Но больше я не боюсь Деда.

Он погладил воротник красной шубы, которая все еще была на нем, с видом охотника, который поглаживает шкуру своего трофея.

«А что, если он и вправду не шутит?» — мелькнула у Ани нелепая мысль, и она снова рассмеялась.

— Расскажите что-нибудь еще о себе, — попросила она. Ей было интересно, зайдет ли речь об астароле.

— Во время испытаний они называли его «А-4», а я называл «Большой А».

Аня не ожидала такого резкого перехода к волнующей ее теме.

— Я немного знаю об астароле.

— Еще бы, вам ведь довелось его попробовать.

— Вы шутите? — притворно удивилась Аня, а про себя подумала: «Что за чушь он несет?»

— Сегодня я не склонен шутить. Слишком большой день в моей жизни. Я бы не пришел, если бы вы не стали одной из нас. Нас осталось только двое.

Аня постаралась пропустить мимо ушей этот бред.

— Хотите есть? — спросила она. — В больнице, должно быть, ужасная еда.

— Не пытайтесь отвлечь меня, я должен рассказать вам все. После того как вы стали одной из нас, вы имеете право все знать.

— Расскажите, — согласилась Аня. — Кто были ваши родители? Если, конечно, воспоминания о родителях не причиняют вам боль.

Губин пропустил мимо ушей ее вопрос. Он был во власти своих мыслей и должен был рассказать все — но только не о своих родителях.

Предмет его рассказа стал для Ани полной неожиданностью.

«Сегодня, — подумала она, — у охранника вечер признаний. Не буду лишать его этой последней возможности».

— Сначала я просто боялся вас, — Губин, не смущаясь, смотрел на Аню, — вы могли меня уволить, как делали все остальные, могли накричать на меня или просто молча источать презрение. Мои учителя говорили мне — чтобы избавиться от страха, надо избавиться от источника страха. И я так и делал там, в Афганистане, — я убивал их сотнями, тысячами…

Губин закрыл ладонями глаза.

Аня впервые захотела выпроводить гостя, но не знала как.

— И когда я делал то, что мне велели, когда я убивал их всех, поднимался на вершину и видел оттуда весь мир, — приходила боль. Боль грызла мой мозг изнутри. Большой белый кролик с мерзкими красными глазами просыпался и начинал медленно двигать челюстями. Белый как снег, как одежды у смерти.

«Ничего себе, — подумала Аня, — пониженная психическая активность. Там, в Нижнереченске, они недооценили Губина. Или это препарат так развил его воображение?»

Бледный, с ладонями, мнущими лицо, произносящий слова невыразительным монотонным голосом, Губин сейчас походил на сомнамбулу.

— Вам нехорошо? — осторожно спросила Аня. — Что я могу сделать?

— То, зачем я сюда пришел. — Охранник оторвал руки от лица, и губы его расползлись в кривой усмешке. — Я долго готовился к сегодняшнему дню. Но теперь приготовления завершены.

— Какие приготовления?

Губин выглядел обезумевшим, человеком, впадающим в транс, и Аня старалась разговаривать с ним мягко, как с испуганным ребенком. Но вопрос ее звучал натянуто и неуверенно.

— Сначала я мог ходить за вами — наблюдать, как вы выбираете покупки или блюда из меню, как гуляете по вечерам с собакой или работаете за компьютером. Это в рабочие дни. Но в выходной вы могли в любой момент сесть в машину и пропасть из моего поля зрения. Я хотел, я нуждался, — Губин медленно раскачивался, сидя в кресле, — чтобы у нас было место — только наше место, где я бы мог вас видеть, а вы меня — нет. Я ходил в вашу бывшую школу и на факультет университета, где вы учились. Я разговаривал с вашими знакомыми и собирал ваши фотографии. Я узнал про вас все. И я придумал. — Глаза Губина вспыхнули и загорелись, как у ночного зверя. — Это была гениальная идея — простая и красивая — подарить вам коньки. Я мог бы каждое воскресенье приходить на каток и наблюдать за вами. А мне нужно было видеть вас каждый день.

Вы чуть все не испортили, когда удрали на дачу к тому фотографу. Он держал вас там пять дней, а я не находил себе места, думал, что потерял вас навсегда.

«Полагаю, что он немного влюблен в вас», — вспомнила Аня слова Виктора.

Ей стало тоскливо и тягостно на душе — кому понравится сумасшедший поклонник? Уж не явился ли Губин, чтобы сделать ей предложение руки и сердца?

Аня попыталась улыбнуться, но улыбки не получилось. Она прикусила нижнюю губу и молча слушала Губина, который все меньше походил на того охранника, которого она почти ежедневно встречала на работе.

— Но фотограф теперь наказан. — Лицо Губина не изменило выражения, хотя он признавался в убийстве. — Это было так легко — угостить его раствором «Большого А». Знаете, что он сделал после этого?

Губин умолк и молчал до тех пор, пока Аня не спросила:

— Что?

— Попросил связать его, — с удовольствием ответил Губин, — а затем накрыть лицо подушкой. С Дедом Морозом из фирмы «Заря» возни было больше. Я не люблю, когда они сопротивляются. Когда они сопротивляются — приходит большой белый кролик и разевает свою красную пасть.

Мысль, что Анатолий Георгиевич не шутит, вернулась к Ане, но больше она не казалась ей такой уж нелепой. Теперь эта мысль могла заставить неприятный холодок пробежать по спине.

Губин болезненно сморщил лицо и прикоснулся рукой к распухшему левому веку. Кажется, приближался приступ его головных болей.

— Боюсь, что он появится слишком рано. А я должен все рассказать вам, чтобы вы приняли должное с открытыми глазами. На чем я остановился? Фотограф… — Он замолчал, потирая виски руками. — Фотограф — это ерунда. Я не ожидал, что вы появитесь там. Я чуть с ума не сошел от досады, но потом понял, что так даже лучше. Услышал машину, бросил все и выбежал из дому, спрятался у забора. Вжался в него. Потом увидел, как вы вошли в дом. Вас не было так долго, что я хотел вернуться и задушить вас, чтобы вы не мучили меня. Чтобы кролик успокоился хотя бы на время.

Когда вы уехали, я вернулся в дом и увидел пустой стакан, в котором оставил дозу для себя.

Я поехал за вами, хотел объяснить, что вы наделали, но мне было не угнаться. Я хотел, чтобы вы заплакали вместе со мной. Потом я оказался в больнице. И понял, что так даже лучше — теперь мы с вами одной крови, сегодня мы будем на равных.

До Ани начал доходить смысл сказанного.

Если она выпила астарол, становится понятным, что такое произошло с ней по дороге домой. Безумная гонка, отчаянное ликование, галлюцинации. А потом, когда действие препарата отступило, — приступ животного ужаса.

Губин должен испытывать тот же самый леденящий ужас, когда говорит о своем дурацком кролике. Нет, не тот же самый, намного сильнее.

Аня взглянула на часы и встала с кресла:

— Так мы с вами Новый год прозеваем, Анатолий Георгиевич.

Она решила выйти в прихожую и позвонить оттуда в «Скорую помощь» или в милицию — куда угодно, где могут помочь больному Губину.

— Сядь! — выкрикнул Губин визгливым голосом и снова обхватил голову руками. — Ты делаешь нам больно.

Он встал сам, пошатываясь, прошел в прихожую, выдернул телефонный провод и оторвал розетку. Он словно смог прочитать ее мысли.

Вернувшись в гостиную, он занял положение между Аней и выходом из комнаты.

— Послушайте, — сказала Аня, — вам лучше уйти. Давайте позвоним в больницу, они приедут за вами и помогут. Сделают укол.

Губин рассмеялся хриплым смехом:

— Помочь мне можешь только ты. Кролик сказал мне, что я поступаю с ним нечестно.

Аня кашлянула.

— Уж не думаешь ли ты, что я сумасшедший и мне повсюду мерещатся кролики?

Губин вздернул руки и приставил сухие широкие ладони к макушке — на манер кроличьих ушей. Рот растянулся в ухмылке. Он пошевелил ладонями, но совсем не был похож на кролика. Он был похож на безумца.

— Кроликом я называю свою головную боль — в шутку, ей нравится это любовное прозвище. Видишь, я не сумасшедший, могу, если надо, пошутить.

Губин теперь не отрывал от нее глаз, и Аня застыла в кресле. Ей казалось, что, если она будет шевелиться как можно меньше, Губин перестанет замечать ее, как хищные рептилии не видят неподвижную жертву.

Она по-настоящему испугалась, до холодной испарины, до дрожи в руках.

— Так вот. Мой кровожадный маленький пушистый друг кролик говорит, что ему нужна женщина, которая лучше всех остальных. Ему нужна ты. Если ты не испугаешься — кролик обещал уйти. — Губин полез в карман и достал оттуда ампулу. — У меня есть все, что нужно. «Большой А». Это последняя ампула, последняя во всем мире. Но больше мне и не понадобится. Кролик обещал уйти. — Он протянул Ане ампулу. — Это нужно растворить в воде — здесь десять доз, будет немножко горько.

Губин заговорил отрывисто и быстро, глотая гласные. Аня не все разбирала. Если закрыть глаза, можно подумать, что игла подскакивает на одном и том же месте старой заезженной пластинки.

— Но это ничего, главное, чтобы страх не помешал тебе. Кролик может положить тебе на лицо подушку, как сделал с теми двумя. Или перерезать сонную артерию, как поступал на войне. Вид крови не пугает тебя? Здесь смертельная доза, но сначала кролик должен видеть, как ты сопротивляешься. А потом кролик уйдет.

Аня глубже вжалась в кресло, но Губин настойчиво протягивал ей препарат.

— Вот увидишь, ты будешь счастлива.

— Не надо мне никакого счастья!

Аня ударила его по руке, ампула выскользнула и упала. Она не разбилась, а только закатилась под кресло.

Губин тупо посмотрел на щель между полом и креслом, словно не веря своим глазам. Когда он поднял взгляд на Аню, глаза у него были красные.

Он ударил ее наотмашь по лицу, и она провалилась в темноту.

Аня не могла знать, что Виктор сейчас направляется в гости к своему старинному приятелю спортсмену Гене Решетникову.

Виктор вышел из такси и прошел между двумя одинаковыми джипами «Чероки».

Вечер был ясным и морозным, таким же, как и день накануне.

Пузатая луна висела в середине неба, как самая дорогая елочная игрушка. Остальной небосвод был обильно усыпан звездной мишурой.

Зажмурив глаза, Виктор с наслаждением втянул через ноздри леденящий воздух. Выдохнул белые клубы пара и зашагал в сторону дома — двухэтажного коттеджа в колониальном духе, выглядящего чужаком на фоне среднерусского пейзажа. Впрочем, в его облике было что-то неуловимо сказочное. Как в заснеженном пряничном домике с новогодней открытки, которую он видел когда-то в детстве.

В окнах маячили теплые огоньки.

Уже с расстояния в тридцать метров от подъезда Виктор услышал музыку. Музыка рвалась из раскрытых окон. Судя по всему, гости уже вовсю предавались веселью.

Когда Виктор подошел немного ближе к дому, он разобрал, что гремит одна из ранних песенок «Битлз» — рок-н-ролл, годный на все случаи жизни.

Виктор вошел внутрь, и ему захотелось заткнуть уши — так громко это было.

Гена, по его собственному выражению, продался в итальянский футбольный клуб правым полузащитником и праздновал сегодня Новый год и заодно расставание на два года с друзьями.

В большом двухэтажном коттедже на северо-востоке города, в пятнадцати минутах быстрой езды от Аниного дома, еще пахло побелкой, древесной стружкой и прочими свежими строительными запахами.

Виктор посмотрел на веселящихся гостей, которых набилось человек тридцать, так что просторная гостиная на первом этаже сразу оказалась тесной.

Прошел в кухню.

В кухне мужчины стояли плотным кружком и курили. В воздухе висели обрывки странного бессвязного текста, являвшегося, разумеется, просто продолжением начатого до появления Виктора разговора. Не то о биржевых котировках, не то о женщинах, не то о сортах водки.

Впрочем, может быть, это было окончание неизвестного Виктору анекдота.

Один из углов громадной кухни был занят циклопических размеров столом, на котором, сверкая яркими этикетками, теснились разнокалиберные бутылки и тазы с разноцветными салатами.

Виктору показалось, что даже для тридцати человек этого многовато. Гена всегда был мастером устраивать вечеринки с размахом.

Виктор приготовил себе коктейль, взял стакан и пошел в гостиную, заполненную все так же плотно. Но ему показалось, что состав сменился.

В гостиной пахло горячим свечным воском.

«Куда Гена подевал первую партию?» — подумал Виктор и тут же забыл об этом вопросе. Поставил стакан на крышку черного рояля, громоздящегося посреди комнаты, и забыл о нем.

Помахал рукой знакомому, но не смог вспомнить его имени.

Виктор прислушивался к разговорам и смеху. Он чувствовал себя подкидышем на чужом семейном празднике. И это чувство немного возмущало и в то же время слегка озадачивало его.

Он специально оставил машину дома и приехал на такси, но при этом отказался от шампанского. Что-то не давало ему покоя, не позволяло расслабиться.

Он прокручивал в голове всю историю с астаролом снова и снова и не находил какой-то маленькой детали, которую он, кажется, упустил.

Как он искал когда-то несуществующую связь между несчастными событиями в жизни его клиентки, так и теперь он словно позабыл что-то важное в уходящем году.

Как будто не позвонил лучшему другу, чтобы поздравить с праздниками. Или занял деньги и забыл о своем долге.

На уровне глаз в гостиной повисло густое неподвижное облако голубого табачного дыма.

Виктор вздрогнул, когда вдруг заметил, что из клубов дыма над ним склонилась дама лет сорока в ярко-красном декольтированном платье; от дамы пахло тяжелыми приторными духами и хорошим виски.

Она не отставала от большинства и была заметно навеселе, хотя часы еще не пробили полночь.

— Они не хотят со мной танцевать. Говорят, что я перебрала, — капризно сказала женщина.

Виктор пожал плечами. Он не собирался танцевать ни с этой дамой, ни с какой другой.

— Но вам как сыщику легко будет доказать им, что я трезва как стеклышко. Правда? — игриво спросила она и подмигнула Виктору.

Виктор слабо улыбнулся.

— Да! Гена открыл мне тайну вашей профессии. И знаете еще что — как только я оказываюсь рядом со столиком, на котором стоит выпивка, мой муж тут как тут. И уводит меня на другой конец комнаты. Мне кажется, — женщина наклонилась и обдала Виктора новой волной запахов, — что мой муж следит за мной. Вы возьметесь это расследовать?

Женщина рассмеялась пьяным смехом, встала со спинки дивана, на котором сидел Виктор, и побрела в гущу веселья с довольным видом человека, которому сошла с рук рискованная проделка.

Виктора словно током тряхнуло.

Слежка — вот о чем он забыл. Помощник Сева говорил ему о каком-то мужчине — обладателе военной выправки, сухощавом, высоком, лысоватом мужчине, которого Сева засек не менее трех раз.

Виктор забрел в комнату, где был устроен зимний сад, чтобы ненадолго побыть одному и подумать в обществе пальм и фикусов, представляет ли реальную угрозу для Ани тот высокий лысоватый мужчина, которого описал Виктору Сева.

Звуки чужих поцелуев во влажном полумраке оранжереи выгнали его оттуда.

Конечно, думал Виктор, мужчина может оказаться сотрудником Лавки, и тогда не его это дело — вмешиваться в отношения между Лавкой и наркотиками.

Сомнения охватили Виктора. Не рано ли он вручил Ане счет за услуги?

Виктор огляделся.

Вечеринки у футболиста Гены Решетникова были особенные — на них напивались до поросячьего визга даже самые серьезные и сдержанные с виду люди.

Неизменно даже те, кто оказывался на них по долгу вежливости — поздороваться, выразить почтение хозяину и через несколько минут уехать, — по какому-то волшебству все равно так или иначе оставались у Гены до утра. Они словно становились жертвами гипноза.

В воздухе дома содержался особый газ, который убивал в людях всякую сдержанность. Они танцевали и орали песни, ползали под столами, били посуду.

В четыре часа утра всегда можно было наблюдать каких-нибудь крупных руководителей, расставшихся с пиджаками и галстуками, которые отплясывают румбу под воровские романсы Димитриевича.

А наутро горько плакали с похмелья. Но приезжали сюда снова и снова.

Тридцать человек — это еще довольно скромное количество приглашенных и явившихся без приглашения для такого праздника, как Новый год.

Декольтированная дама, которая только что подходила к нему, вполне способна через полчаса уже забраться на стол и продемонстрировать стриптиз.

Дом снизу доверху заполнил звук курантов — кто-то из гостей до упора вывернул звук телевизора. А значит, наступил Новый год.

Но кажется, кроме Виктора, никто не обратил на это внимания — все были слишком увлечены проводами старого года. А некоторым он так полюбился, что они предпочли напиться мертвецки пьяными, чтобы остаться с ним хотя бы еще на одну ночь. Эти уже спали в глубоких креслах и на маленьких диванчиках, словно специально разбросанных там и сям по гостиной для такого случая.

Виктору стало скучно. Он знал заранее программу, словно сам сочинял ее сценарий.

Ему захотелось поздравить Аню.

Он поднялся на второй этаж и открыл дверь одной из спален — его встретила стеклянной улыбкой жена Гены, примерно восьмая по счету. Виктор давно уже перестал давать себе труд запоминать Гениных жен по именам. Достаточно того, что имена у всех разные.

Эта была брюнеткой примерно ста восьмидесяти сантиметров росту. На ней было узкое короткое платье, имитирующее агрессивную окраску ягуара. Она совсем не походила на елочку.

Однако, когда Гена, который стоял лицом к открытому окну, высовывался до половины наружу и кричал глухим и тоскливым голосом в темноту:

— Елочка, зажгись!

Она отвечала:

— Я здесь, милый.

Виктор не стал прерывать этой сцены и вышел.

В соседней спальне было пусто и имелся телефон на тумбочке. Хотя Виктора не удивило бы, если б под кроватью в пустой с виду спальне играла в прятки пара-другая пьяных гостей.

Виктор вошел, плотно притворил за собой дверь и набрал Анин номер.

Трубку никто не снимал.

Виктор взглянул на часы — половина первого. Она не может лечь спать так рано в новогоднюю ночь. Может быть, она вышла?

Виктор обругал себя за навязчивые мысли.

В комнату вместе с музыкой и шумом ворвалась компания из двух женщин и одного мужчины. Женщины душили мужчину галстуком, он кашлял от смеха и удовольствия, и вообще всем троим было очень весело.

Виктор спустился по ступенькам в гостиную.

Если он поторопится, вполне прилично будет выглядеть с букетом цветов и бутылкой шампанского на пороге Аниной квартиры. Новогодняя ночь — самое пристойное время для сюрпризов.

Ему так понравилась эта мысль, что он отмел все сомнения.

Но где он в полпервого ночи добудет цветов и шампанского?

Виктор набросил пальто и выскочил на улицу. Никто из гостей не обратил внимания на его уход. Быстро поймал такси и через пятнадцать минут вышел у станции метро рядом с Аниным домом.

Здесь работали магазинчики, чьи владельцы благоразумно рассчитывали на привычку соотечественников бегать в праздники за второй и за третьей.

И действительно — из соседних многоэтажек уже потянулись посланцы с выражением жажды на лицах и интереса к ассортименту.

В витрине одного из магазинчиков Виктор нашел, к своему удивлению, настоящий «Дом Периньон». Вместо цветов купил коробку конфет.

Его била какая-то лихорадка. Он быстрым шагом дошел до Аниного дома. Лифт не работал, нужно было подниматься пешком на восьмой этаж.

И тут Виктор вдруг передумал. Не то чтобы ему было трудно подняться так высоко. Он вдруг показался себе смешным.

Никто его не звал в квартиру на восьмом этаже. Может, там и нет никого. А он примчался как идиот — идиот с бутылкой и коробкой.

Виктор вышел из подъезда и посмотрел на окна. Как и во многих других, в гостиной на восьмом этаже горел яркий свет.

Виктор зашагал обратно в сторону шоссе. Выпьет шампанское у Гены и повеселится. Потанцует, например, с той пьяной дамой на столе.

Аня очнулась и увидела Губина. Его лицо было темным, взгляд блуждал. Он сидел в профиль к ней и теребил в руках один из ее чулков.

Это был чулок из комплекта «Cotton Club», который Аня решила подарить себе.

У нее появилось странное мгновенное ощущение — она не знала как, но только что она лишилась последней надежды на спасение. Словно нить, связывающая ее с нормальным, понятным, безопасным миром оборвалась.

Место, на которое пришелся удар, ныло. Аня понимала, что щека распухла. Она прикоснулась к больному месту и слабо застонала.

Губин медленно повернул к Ане лицо. Это была маска безумия, а не лицо. Неподвижные черты и красные блуждающие глаза.

— Ты должна надеть это. И еще — коньки. Те, что я сам выбрал для тебя.

Аня истерически захохотала, когда представила себя в белье, на коньках, с распухшим лицом и мертвой. Какой подарок телерепортерам! Шоу «Несчастный случай»!

— Я не стану этого делать, — выговорила она сквозь смех.

Она больше не боялась Губина. Она просто приготовилась умереть. Зря она не воспользовалась ничьим приглашением. Сейчас могла бы веселиться где-нибудь в загородном теннисном клубе.

С чулком в руке Губин бросился к ней.

— Ты не должна надо мной смеяться. Ты боишься меня, боишься до судорог, — закричал он. — А это нехорошо. Бояться — это плохо. Я должен наказать тебя.

Он чуть не плакал. Он боролся с желанием задушить ее прямо сейчас, затянуть чулок на ее шее. Но это разрушило бы все его приготовления.

Она должна выпить «Большого А» и показать ему, что такое настоящее бесстрашие.

Аня вцепилась ему зубами в руку, и он завыл от неожиданности и злости. Она двинула ему коленом в живот, и он согнулся пополам, навалившись на нее. Аня попыталась выбраться из-под него и тут же получила еще один удар по лицу. Голова раскололась от боли.

Он набросил чулок на ее шею и резко дернул за оба конца.

У Ани потемнело в глазах, но она успела вскинуть их — чтобы в последний раз посмотреть на своего убийцу.

Тень накрыла его лицо, послышался звон разбиваемого стекла, и пена брызнула Ане в лицо. Запахло терпким сухим вином.

Губин покачнулся и беззвучно рухнул на пол.

— Это был «Дом Периньон», — услышала Аня знакомый голос.

Виктор смотрел на нее сверху вниз и сжимал в одной руке горлышко разбитой бутылки из-под шампанского, в другой — коробку конфет и букет красных роз на длинных стеблях.

Аня с недоумением посмотрела на цветы.

— Только не говори, что ты пришел сделать мне предложение, — простонала она.

Виктор захохотал. Аня потрогала рукой раздувающуюся щеку и улыбнулась.

Еще секунда — и они смеялись вместе.