Часть первая

Их было четверо — благополучных мальчиков из обеспеченных американских семей. Они заметили друг друга в аэропорту, познакомились в самолете и сразу же подружились. Перелет в Европу был долгим, и они успели рассказать о себе все, каждый успел высказаться. Объединял их, кроме возраста — всем было по 14 лет, — еще и тот факт, что эту поездку в Европу они выиграли в одной дурацкой лотерее, совершенно того не желая и не думая ни о какой Европе и уж тем более не собираясь эту Европу посещать. Выяснилось, что все они пытались обменять выигрыш на наличные или чек или продать кому-нибудь — желающих было хоть отбавляй: еще бы, бесплатная поездка на 15 дней по Европе, памятники истории и архитектуры, а также посещение мест, связанных с преданиями и легендами. Но ни продать, ни обменять тур на денежный эквивалент оказалось совершенно невозможно по условиям лотереи. От поездки можно было только отказаться. Тогда эти освободившиеся места были бы разыграны дополнительно, и кому-нибудь жаждущему новых впечатлений повезло бы. Но справедливость — как виртуальная реальность: вроде она и есть, но как только понадобится прикоснуться к ней рукой — ее-то и нет. Так и получилось, что в путешествие по Европе отправились четверо скучающих лентяев. Они, безусловно, отказались бы от этого вояжа. Но вот незадача — письма с уведомлениями о выигрыше пришли на домашние адреса, и родители всех четверых словно с ума сошли: такой шанс! Такая возможность! И речи не может быть об отказе! К тому же бесплатно. Ну, организаторы советовали, конечно, взять с собой сколько-нибудь денег на сувениры и карманные расходы — кока-колу там, мороженое… Короче говоря, сопротивление было сломлено и юноши следовали в Европу, которую они уже почти ненавидели и были убеждены, что предки просто вытолкали их из дому, радуясь возможности провести две недели в тишине и покое и, может, самим съездить куда-нибудь недалеко на один из своих дурацких пикников.

В группе было двадцать человек — подростки примерно одного возраста. С восторженно-блестящими глазами, жутко довольные, обвешанные дешевыми фотоаппаратами и видеокамерами, они бесконечно снимали все подряд — замки, крепости, пейзажи, друг друга — обменивались адресами, чтобы пересылать потом друг другу копии: «А то у тебя такого не будет». Все они были из семей очень скромного достатка, и экскурсия по Европе была для них дорогим удовольствием.

Наша четверка не доставала свои фотоаппараты и видеокамеры из чемоданов.

— Я так и сказал, — признался Билл, — что ничего не буду снимать в этой их дурацкой Европе.

Юноши скучали. Европа раздражала их древностью своей истории. Здесь никто не восторгался Америкой и не падал на задницу от счастья знакомства с юными американцами. Замки по берегам Луары, Рейна и Вислы не интересовали их, прилагающиеся к развалинам легенды и предания казались наивными и примитивными. Своих восторженных сверстников они презирали за их восторженность, а гидов — за всезнайство.

И вот, наконец, это мучение под названием «Путешествие по Европе» подошло к концу. Оставалось провести еще две ночи и два дня в одном из этих скучных провинциальных городков, состоящих из пары улиц, трех переулков и площади с какой-нибудь замшелой церквухой. И что, спрашивается, делать там два дня? Замок там, видите ли. Невидаль какая. И природа необычная. Повезут, наверное, на какой-нибудь идиотский пикник, уже пообещали экскурсию по окрестностям.

Автобус должен был вскоре свернуть с автострады на более узкое шоссе, потом пересечь мост через неширокую речку, и там уже минут пять оставалось до городка под названием Кронвальд.

Билл дремал. Сэм с закрытыми глазами слушал плэйер. Майк опять пижонил: пытался разгадывать кроссворд на немецком языке. Крис смотрел в окно автобуса. В его плэйере сели батарейки; отвлекать вспыльчивого Сэма от музыки он не решался, будить Билла — тем более, а Майк плэйера не имел вовсе, утверждая, что это — не звук, и вообще от плэйера у него болят уши. Поэтому Крису поневоле пришлось слушать болтовню гида про этот замок, будь он неладен, и он же оказался первым из четырех приятелей, увидевшим этот самый замок.

Обступавшие дорогу сосны и густой подлесок неожиданно расступились, и глазам открылась панорама: речка на переднем плане, вдали поля, городок на холмах и над ними, отражаясь в гладкой по причине безветренной погоды поверхности речной воды, возвышался замок Кронверк.

Крис прилип носом к окну. Он забыл о том, что они договорились Европу презирать. За все время путешествия он не видел ничего подобного и теперь испытывал, как выразились бы в девятнадцатом веке, смятение чувств. Он не заметил, что в автобусе наступила тишина — остальные путешественники тоже смотрели в окна. Даже болтливый гид замолчал.

Во-первых, замок был огромен. Во-вторых, он совершенно не был разрушен, ну ни капельки. Когда там его закончили строить? В пятнадцатом веке? Ну, так впечатление было такое, что за эти века ни один камень не покинул своего места: гаргулии с совершенно целыми зубами, ушами и когтями раскрывали пасти над желобами для стока воды, а неподвижные кованые узорные флюгеры поблескивали чистым, нержавым металлом. День был теплый и тихий, легкие белые облачка скользили по синему небу, солнце клонилось к закату и косыми лучами освещало каждый камень стен и башен, словно тщательно выверенная подсветка. Ощущение реальности дрогнуло. Крис поймал себя на мысли, что не удивится, если сейчас заскрипят толстые цепи подъемного моста и зазвучит сигнал боевого рога, хотя понятия не имел, как на самом деле звучит боевой рог.

В гостиничке — номера на двоих — побросали вещи и налегке отправились на поиски какого-нибудь бара, потому что в гостиничный идти почему-то не хотелось. Ближайший оказался через дорогу. Взяли прохладительные напитки. В баре работал телевизор, народу было мало, вернее, никого не было, и бармен, приглушив звук, слушал выпуск новостей. Приятели молча пили напитки и разглядывали бутылки и сувениры за спиной бармена. Крис смотрел в окно и тоже молчал.

За окном открывался вид на вход в гостиницу и все тот же замок, теперь уже с другой стороны, почти против солнца. Стены и башни на фоне бирюзового неба казались вырезанными из черной бумаги.

Крис думал о том, что никогда не сможет признаться никому, а этим троим — тем более, что ему вдруг стало интересно, что его увлекли все эти наивно-трогательные истории о рыцарях в блестящих доспехах, о турнирах и поединках, приключениях и интригах прекрасных дам, о страшных колдуньях, благородных кавалерах и злобных епископах — одним словом, все то, что Майк назвал бы романтическими бреднями, Билл — девчачьими слюнями, а Сэм — просто рассмеялся бы ему в лицо. Крис раздумывал, как бы ему пойти завтра на экскурсию в замок, чтобы приятели не сильно над ним потешались, потому что сами-то они идти наверняка не захотят.

Тут он вздрогнул, глаза его округлились, а рот слегка приоткрылся.

— Ты что? — спросил его Майк, как всегда, насмешливо. — Подавился чипсами?

Крис мотнул головой. Тогда Майк проследил за его взглядом. Для этого ему пришлось повернуться на табурете, и приятели не увидели, как насмешник и всезнайка Майк растерянно моргнул два или три раза. Но голос его они услышали:

— О, черт, — пробормотал Майк. — Там что, живут, что ли?

Тут обернулись и остальные двое. Сэм нес ко рту стакан, да так и замер. Билл громко булькнул горлом, чтобы не подавиться кока-колой. В узких окнах замка горел свет. Неяркий, но зрелище было впечатляющим.

Билл откашлялся. Сэм сказал: «Э-э…»

— Нравится? — услышали они голос за спиной и обернулись. Голос принадлежал бармену. — Как будто там кто-то есть. Сначала хотели сделать подсветку стен прожекторами, но это оказалось слишком дорого. Кроме того, так делают многие. Поэтому сделали имитацию света в окнах. Когда начинает темнеть, зажигают маленькие лампочки на батарейках, чтобы не тянуть провода.

Бармен говорил по-английски с сильным акцентом, но вполне разборчиво.

— И долго это длится? — спросил Майк, первым пришедший в себя. — До скольких горит свет?

— В разное время года по-разному, — с готовностью рассказывал бармен. — Пока совсем не стемнеет. Пока различим силуэт замка на фоне неба.

Приятели переглянулись. По их взглядам Крис понял, что сейчас будет высказана какая-то авантюрная идея. Сэм начал:

— Парни, знаете что? Мне до жути хочется…

Но Майк его перебил нарочито громким голосом:

— Ничего, бывает. Иди, мы тебя подождем, — при этом он корчил гримасы и косил глаза в сторону бармена, который снова уткнулся в телевизор.

Сэм не понял:

— Да нет, — заговорил он с досадой. — Я не о том, я…

— Иди, иди, — отправлял его Майк. — Мы не уйдем без тебя.

Тому ничего не оставалось, как отправиться в туалет, чтобы постоять там две минуты перед зеркалом.

— Ты чего? — шепотом спросил Билл, обращаясь к Майку. Билл уважал Майка и даже слегка побаивался, хотя и не осознавал этого: Майк считался умным.

— Дураки, — едва слышно прошептал Майк. — Бармен же понимает по-английски.

Тут все посмотрели друг на друга, на бармена, а потом на телевизор. И поняли, что бармен понимает не только по-английски — новости давались на немецком языке, видно, телевизор был настроен на немецкий канал. «Чертовы полиглоты», — подумал Билл. Сам он, как подшучивал над ним Майк, плохо говорил на родном английском. В этот момент на экране появилось изображение замка, видневшегося через дорогу, диктор пролопотал что-то, потом на фоне стен возник корреспондент с микрофоном и затарахтел с пулеметной скоростью. Под аккомпанемент его тарахтения на экране, сменяя друг друга, появились старинная мебель, ковры, картины, кухонная утварь, коллекция холодного оружия и, наконец, плоская шкатулка из черного дерева, инкрустированная серебром и перламутром. Чьи-то руки открыли шкатулку, камера оператора заглянула сверху: внутри лежали два кинжала — один побольше, длинный и узкий, другой поменьше, тоже с узким лезвием. Ножны лежали рядом. Гладкая сталь еще больше подчеркивала роскошную отделку рукоятей и ножен — золото и драгоценные камни сверкали и переливались под искусственным освещением.

Тут вернулся Сэм и сердито начал:

— Какого…

Билл шикнул на него. Крис, как зачарованный, не отводил глаз от экрана. Майк зазвенел мелочью, приглашая всех расплатиться. Бармен подошел к ним и Майк спросил по-английски, очень вежливо и тщательно выговаривая слова:

— Скажите, я правильно понял: мебель и все прочее вынесли из замка в прошлом веке, а эту шкатулку нашли совсем недавно?

— Да, верно, — подтвердил бармен. — Мебель, посуду и оружие можно увидеть в здании Старой Ратуши. Почти все перенесли туда. Некоторые картины перенесены в музей. Многие из них сильно пострадали от сырости и могут храниться только в темноте, для них там оборудовали помещение со специальным температурным режимом. Большинство книг и рукописей забрал Пражский университет. А шкатулку эту нашли позавчера, в тайнике. Кинжал Милосердия и женский Кинжал Чести. Предполагают, что в замке много тайников и много может быть еще сюрпризов.

Отделавшись от словоохотливого бармена, приятели вышли на улицу и пошли вдоль нее наугад. По пути попался супермаркет, маленький, как и все в этом городке. Купили пива. Улица повернула и перешла в мост. Не в тот, по которому въехали в город. Тот был новый и широкий, стальной. Этот же был каменный, узкий, с низкими ограждениями и без тротуаров. Два автомобиля не разъехались бы на этом мосту. Мощные каменные опоры образовывали три арки, через которые катила свои прозрачные воды мелководная речушка. За мостом дорога уже была грунтовой и пересекала небольшой луг в мелких белых и желтых цветочках, который переходил в склон холма, довольно крутой. На холме возвышался замок. Дорога сворачивала за холм, огибая его с другой стороны, и вела к замку по более пологому склону.

Приятели остановились перед мостом, как странники на перекрестке трех дорог.

— Слышали? — сказал Майк. — Тайники. А нашли пока только один.

— А мне, — выпалил Сэм, — ужасно хочется перебить эти их идиотские лампочки в окнах. Придумали, нечего сказать!

— Два кинжала, — продолжал Майк, — в оправе из золота и драгоценных камней…

— Жаль, но здесь не знаю, как действовать, — продолжал Сэм, все более распаляясь. — Купить бы динамита и заложить, куда надо. То-то бы они запрыгали! Задолбали они меня своими замками!

Билл захохотал:

— Ага, вот была бы потеха! Только сначала вытащить оттуда все клады и сокровища.

— Не взорвешь его никаким динамитом, — сказал Майк с видом знатока. — Это тебе не современная многоэтажка. Гид говорил, туда во время войны авиационная бомба попала, так только стены поцарапала и кое-где решетки из окон выпали.

— Много динамита! — настаивал на своей глупости Сэм.

Майк не удостоил его ответом.

«Варвары», — подумал Крис, а вслух сказал:

— Завтра будет экскурсия.

Ответом ему был дружный смех.

— Да, экскурсия, — передразнил Сэм. — В компании этого придурка-гида. И всех этих восторженных дураков.

— Это еще не все, — добавил Майк. — Еще обязательно будут пара хмырей из службы безопасности. На случай, если под нами половица провалится или еще что-нибудь такое. Да ясно же — чтобы мы там ничего не отломали и имен своих не нацарапали.

— Темнеет, — сказал Билл с досадой. — А внутри-то там совсем темно.

— Балбесы! — Майк постучал себе по лбу. — Бармен же сказал, что там фонарики на батарейках. Можно будет их взять и осветить себе путь. Кроме того, у меня есть фонарик, — сообщил Майк и в ответ на удивленные взгляды приятелей пояснил: — Я еще в автобусе понял, что следует сходить туда на разведку, когда там никого нет. А когда в баре услышал про шкатулку, решил окончательно. Ну, так что? Идете? Или я один?

Билл и Сэм шумно согласились. Крис молчал. Ему идея не понравилась. Он вспоминал рассказ гида. Что-то такое было в этом замке, что идти туда вечером, перед самым закатом, да еще после всего услышанного ему не очень-то хотелось. Он не сразу заметил, что трое приятелей смотрят на него вопросительно.

— Ну, ты идешь? — спросили они в один голос, а насмешник Майк ехидно добавил:

— Или, может, идеи какие одолели мальчика?

Крис вздрогнул и торопливо согласился:

— Иду-иду. A вдруг там охрана?

— Да, охрана, — засмеялся Майк. — Призрак незахороненного молодого графа охраняет свои владения. Ты что, трусишь? Нет там никакой охраны. Кроме разве что летучих мышей.

На середине моста вдруг остановился Билл. Глаза его сделались беспокойными.

— Что ты сказал? — спросил он. Приятели смотрели с недоумением. — Призрак? Ты сказал — призрак? Там есть привидения?

Сэм и Майк рассмеялись. Крис улыбнулся, чтобы не выделяться из компании.

— Так, в чем дело? — спросил Майк, отсмеявшись. — Ты что, веришь в привидения? И боишься, что оно укусит тебя за одно место?

— Что вообще за привидение? — спросил Сэм, который всегда все слушал вполуха. — Откуда оно взялось?

— Так вот, — Майк начинал терять терпение. — Или вы идете, и я по дороге расскажу кто, что и откуда, или я иду один. И объявляю вас трусами. Не стыдно? Вон даже тихоня Крис не боится. — Майк снисходительно похлопал Криса по плечу. — Не обижайся, приятель, что назвал тебя тихоней. Нечаянно вышло.

Крис кисло улыбнулся. Он не то чтобы боялся, а считал, что не следует идти туда в вечернее время. Да, вообще, и днем бы не следовало. И не потому, что там может быть охрана или тем более призрак, а потому, что есть определенные нормы поведения. Ну, например, нехорошо устраивать пикник на кладбище. Не потому, что покойники могут вылезти и покусать за пятки, а потому, что это неэтично. Вслух он сказал:

— Я не верю в привидения.

— Молодец! — воскликнул Майк. — Настоящий храбрый парень.

Билл и Сэм переглянулись и решительно зашагали вперед по дороге. Они только попросили Майка рассказать, что он там болтал насчет призраков.

— Чтоб хоть знать, куда премся на ночь глядя, — пробурчал Билл.

И Майк в двух словах поведал леденящую кровь историю. Что в семнадцатом веке замок и округа принадлежали роду графов Кронверкских. Никто, правда, до сих пор не знает, то ли графская фамилия пошла от названия замка, то ли наоборот — основатель рода дал название замку, возведенному по его распоряжению в четырнадцатом веке. Точно известно было одно, что подтверждали и записи в древних рукописях, хранящихся ныне в музеях Франции, Германии и Чехии: место это было пустынно и не заселено никем, когда в самом конце двенадцатого века на этом холме над речкой решил поставить укрепление и даже начал работы по сооружению крепкого фундамента француз Жильбер Делькло — низшего ранга магистр Ордена Тамплиеров — Бедных Рыцарей Храма Господня. Чем-то эти места очень ему понравились. Но еще не поднялись над холмом крепостные стены, как на Тамплиеров начались гонения, и строительство было остановлено. Орден обвинялся во всех грехах и, как водится, в ереси и колдовстве, без этого в те времена никак не обходились, и звезда славных рыцарей закатилась в черную пустоту. Жильбер Делькло разделил участь многих других рыцарей: был обвинен в колдовстве, подвергнут пыткам и сожжен на костре. Но начатое им строительство не заросло травой. Тогда замки росли по Европе, как грибы, но грамотных людей было мало, а архивы горели… Так что кто был первым владельцем и по чьему приказу был построен замок, точно неизвестно. Короче, в XVII веке жили здесь графы Кронверки. Но однажды ночью на замок напали. Кто — непонятно. Видимо, предателем оказался кто-то из прислуги или охраны. И все обитатели замка, господа и прислуга, были в ту ночь убиты. Нападавшие вели себя странно: ничего не было украдено или разрушено. Очевидно, это было политическое убийство. Выжил всего один человек — слуга молодого наследника, который сражался с нападавшими, был ранен и контужен ударом по голове. От этой контузии с ним что-то случилось, и он утверждал, что это были вампиры, а жизнь ему спас его хозяин, которого он после того, как пришел в себя, больше не видел. Самое же интересное вот в чем: молодой граф со своим слугой приехали домой накануне после долгого отсутствия. Слуга выжил. Тело же его хозяина, единственного сына и наследника, так и не было найдено после той бойни. Ну, и как часто бывает, история обросла легендами: будто всех загрызли вампиры, а молодой граф героически сопротивлялся и погиб в бою. А вампиры тщательно спрятали тело, чтобы люди не нашли его и подумали, будто он ушел с ними. По другой версии, молодого графа действительно покусали, но он не ушел с вампирами, а наоборот — поубивал их всех, но поскольку сам не хотел оставаться вампиром, то, убив последнего, вышел на солнечный свет и превратился в пыль и пепел, поэтому тело и не было найдено. А раз человек умер и не похоронен, не отпет в церкви, душа его не может успокоиться и бродит поблизости от того места, где рассталась с телом. На самом же деле никто никогда никаких призраков здесь не видел — ни в самом замке, ни вокруг него.

— Вот и вся история, — закончил Майк. — Ну что, страшно? Дрожим и стучим зубами?

— Вот черт! — воскликнул Билл. — Так там еще и вампиры? Ничего себе компания!

— В отличие от Праги, — наставительно продолжил Майк, — где по вампиру на каждый камень, в этих местах не было зафиксировано ни одного случая вампиризма, несмотря на то, что этой истории уже более трехсот лет. Кроме того, мы выслушали, наверное, уже не меньше сотни всяких сказок про нечисть, а теперь что-то вдруг случилось. Запоздалая реакция? Решили побояться напоследок? Для разнообразия, что ли? Может, вам и сказку про Красную Шапочку будет страшно слушать?

— Да ладно тебе, — сказал Билл примирительно. — Ясное дело, все это выдумки, а только все эти вампиры — такие неприятные парни…

Они стояли перед подъемным мостом. Крис испытывал неприятные ощущения — будто он вторгается непрошеным гостем на чужую территорию. Но Сэм воскликнул: «Вперед!» — и они решительно прошли по мосту и сразу же оказались в окружении каменных стен. Под сводами замка было темно, и Майк зажег свой фонарик. В поисках тех самых лампочек на батарейках прошли по галерее с узкими окнами, пытаясь посветить в эти окна фонариком. Но ничего не было видно — окна были закрыты изнутри ставнями.

— Вверх надо идти, — сказал Майк. — Внизу этих лампочек не будет.

Они увидели лестницу, ведущую вверх, и пошли по ней. Лестница вывела их в большую залу. Посветили — оказалось, окна закрыты ставнями, а справа и слева в боковых стенах виднеются двери.

— В башни, — уверенным голосом сказал Майк. — Вперед!

Вошли в дверь справа — она действительно вела в одну из башен. Внутри была винтовая лестница из толстых деревянных брусьев — они оказались посредине, лестница вела вверх и вниз. Под каждым узким окном ступень была шире остальных — чтобы стрелку стоять было устойчивей. Тут и увидели первую лампочку. Это оказалась одна из тех дешевых китайских поделок, что усиленно рекламируются всякими «магазинами по телевизору» для шкафов и детских комнат. Свету от нее было мало, в руках держать — неудобно, и решили больше времени на поиски этой ерунды не терять.

Когда вышли из башни и стали искать лестницу, чтобы спуститься, Билл начал оглядываться.

— Это другой зал, — сказал он удивленно. — Не тот, в котором мы были вначале.

Все остальные тоже стали оглядываться.

— Точно, — сказал Майк. — Здесь окна закрыты через одно, а не все. Ничего, вернемся в башню и выйдем в тот зал.

Но в башне почему-то не оказалось другой двери — то ли они спустились на пролет ниже, то ли наоборот — не дошли до нужного уровня, когда возвращались с лампочкой.

— Лестница ведет вниз, — сказал Билл. — Где-то же должен быть выход?

— Не обязательно, — заметил Майк. — Были такие башни — без наружных дверей.

— Как это?

— Чтобы противник их не высадил при штурме. Пойдемте-ка лучше в зал. Хоть он не тот, но там мы вернее найдем выход.

В зале была лестница — широкая, с двумя пролетами, вела она вниз и наверх. Решили идти вниз, потому что вряд ли тайники устраивали в верхних этажах. Крис хотел спросить, откуда они знают, где и как устраивались тайники, но не спросил. Спустились на один пролет. Там опять оказался зал. Огляделись и решили, что это тот самый, куда попали в самом начале, потому что все окна были закрыты.

— Тут и заблудиться недолго, — проворчал Сэм.

— Не заблудимся, — сказал Майк. — Пойдем вон в ту дверь. Даже если там тоже башня — спустимся до самого низа, а там посмотрим. Если ничего интересного, пойдем вверх и опять выйдем сюда.

Спустившись до самого низа, увидели большую дверь.

— Ну вот! — воскликнул Майк. — Куда-нибудь да выйдем!

И вышли в большой темный коридор. Луч фонарика выхватил из темноты ряд дверей на фоне каменной стены — черные львиные морды соответствующих размеров, держали в пастях кольца, каждое чуть поменьше автомобильного руля.

— Ничего себе, — прошептал Сэм, взявшись за одно из этих колец и пытаясь потянуть дверь на себя. — Не идет, зараза!

Билл в это время потянул за кольцо на другой двери, рядом, и дверь тяжело и медленно, словно нехотя, поддалась, даже не скрипнув.

— Петли смазаны, — заметил Билл.

— Это, наверное, экскурсионный маршрут, — сказал Майк. — Ну, что там? — он посветил фонариком в дверной проем: — О! Лестница!

И они пошли вниз по лестнице, не задумавшись, что должны были уже находиться на уровне земли, а значит, все, что ведет вниз, ведет в подвалы.

Если наружные стены и даже колонны галереи были теплыми — нагретый солнцем камень отдавал накопленное за день тепло, — то теперь стены дышали холодом, и приятели, стараясь не оступиться на высоких выщербленных ступенях, ощутимо озябли, пока добрались до конца. Лестница заканчивалась аркой без двери. На обоих косяках виднелись остатки петель — так что когда-то дверь здесь была, и даже двустворчатая.

— Судя по всему, это подвал, — передергивая плечами, заметил Билл.

— Да уж не чердак, — хмыкнул Сэм. — Вниз ведь шли… Черт, я замерз! Как они здесь жили?

— Это подвал, здесь не жили, — наставительным тоном сказал Майк. — Хотя и в комнатах тоже было не намного теплее. Камень же!

«Понятно теперь, — подумал Крис, почему на картинах они все одеты во сто одежек. Такие каменные мешки никакими каминами не прогреешь. Крепкий был народ…»

— Хм, — огляделся Сэм. — Где же здесь может быть тайник?

Фонарик высветил обрушившиеся полки, разбитые горшки, петли для факелов на стенах и какие-то полукруглые доски и ржавые кольца, горой лежавшие вдоль одной из стен и напоминавшие ребра скелета огромного животного. Чуть было не испугались, но Майк быстро успокоил всех, объяснив, что это остатки винных бочек. Стена позади бочек была вся в больших кругах в полоску. Крис успел подумать, что странно это: во-первых, одна стена — гладкая и разрисована кругами, в то время как остальные стены — просто каменные, а во-вторых, так тайники не ищут. Как ищут тайники, он не знал, но что не так — это уж точно. И вообще, не поздно еще убраться отсюда подобру-поздорову…

Тут Сэм, как под гипнозом, прошел через ребра бочек и подошел вплотную к стене.

— Эй, парни, — послышался его голос. — Забавно: крышки бочек вмазаны в глину. Одни крышки, самих бочек нет — стена, только обмазанная глиной.

— Это даже не крышки, — заметил Майк, подходя ближе. — Это днища, здесь нет отверстия для стока. Ха! — и, не отдавая себе отчета в том, что делает, он постучал костяшками пальцев в одно из этих днищ. Звук был глухим.

— Может, там вино? — предположил Билл. — Говорят, старое вино самое лучшее.

— Ты балда, — сказал Майк. — Кто будет вмазывать бочку в стену? Как ее потом вытащить? А наполнить? Они же огромные, литров на двести, не меньше. Значит, заполнялись здесь. Невозможно такую бочку спустить заполненной, ясно же. И, кроме того, если бы там было вино или пиво, дерево давно уже прогнило бы и все вылилось. Не говоря уж о том, что не из всякого винограда делают вино, пригодное для длительного хранения.

— Ой, ну какой ты умный! — съехидничал Сэм, но Майк продолжал:

— Говорю вам, это одни днища, вмазанные в стену. А перед ними были другие бочки, те, что развалились, и прикрывали их. Зачем это сделано, а?

И Майк стал стучать в днища. Звук везде был глухим, но Сэм и Билл с энтузиазмом присоединились. И вдруг послышался гулкий звук.

— Есть! — закричал Сэм. — Пустота! Тайник! У-у-а-й-й!!!

Крис чувствовал, как руки и ноги у него покрываются гусиной кожей. «Сэм дурак, — подумал он. — Классно будет, если на него сейчас вывалится какой-нибудь скелет в кандалах. Или даже без кандалов. В тайниках ведь бывают не только сокровища…»

И фантазия, невероятная, на грани бреда, возникла в его рыжей голове. От сладкого ужаса нарисовавшейся перед внутренним взором картины закружилась голова: вот сейчас раздастся топот многих ног, бряцанье доспехов, лязг оружия, запахнет дымом чадящих факелов — и люди с суровыми лицами и обнаженными мечами наизготовку войдут сюда, а во главе их будет этот самый молодой граф, бесследно исчезнувший более трехсот лет назад, покрытый незаживающими кровоточащими ранами, с горящими глазами, и клацнет он своими вампирскими клыками, и скажет грозным голосом: «Милостивые государи! Какого черта вы здесь делаете?» И тогда глупый забияка Сэм, и не менее глупый заводила Билл, и зазнайка Майк, считающий себя самым умным, — все они разинут рты и выпучат глаза, оседая на ослабевших враз ногах… A ему, Крису, не будет страшно. А граф посмотрит на него и скажет: «Ты тоже дурак, Крис, но у тебя еще есть шанс поумнеть…»

— Еще один! — крик Сэма вернул его в реальность, и реальность эта заключалась в том, что трое приятелей, забыв обо всем на свете, обстукивали стену. Два днища, ответившие гулким звуком, располагались один над другим.

— Выбиваем! — распорядился Майк.

Билл и Сэм отошли на шаг и одновременно ударили в днища ногами: Билл в верхнее, потому что был выше ростом, а Сэм в нижнее. Подгнившее дерево посыпалось сырой и мелкой щепой. Сэм ударил еще раз, выбивая остатки трухлявых досок, — и нога его провалилась в пустоту. Проем расширяли лихорадочно, в полном молчании, не обращая внимания на пассивно стоящего за их спинами Криса.

«…или этот самый Жильбер Делькло, замордованный инквизицией, в своем белом с красным крестом плаще, с обоженным лицом, опаленными волосами. Раздробленные пальцы с вырванными ногтями сжимают прославленный в боях меч, потому что ведь это он был на самом деле основателем и первым владельцем замка, храбрый и мудрый воин, рыцарь-монах — Боже, какой чарующей магией веяло от этих слов! — рыцарь Ордена Тамплиеров! — появился бы сейчас и наподдал бы своим длинным двуручным мечом всем четверым, чтобы катились они отсюда и всю жизнь чтобы помнили…»

— И я тоже этого заслуживаю, — прошептал Крис, глядя на трех искателей сокровищ и ругая себя за свою трусость. — Потому что даже не пытаюсь их остановить.

В образовавшийся проем без труда мог пройти человек некрупных размеров, а уж подросткам это не составило никакого труда. Все трое, толкаясь головами, заглядывали внутрь:

— Ниша?

— Коридор!

— Большой?

— Вроде не очень.

— Идем?!

— А как же! Эй, Крис, ты идешь?

Тот, едва выговаривая слова, непослушными губами пролепетал:

— Я думаю, мы не должны туда идти…

Майк потерял терпение — ему так хотелось найти сокровища, а тут этот придурок!.. И он закричал, размахивая фонариком, и светлое пятно запрыгало по стенам, переходящим в сводчатый потолок:

— Мы идем! А ты как хочешь! Можешь оставаться здесь! Или ползи наверх! Только на ощупь!.. Ну так что?

Крис пожал плечами:

— Я иду.

Ему хотелось добавить: «Только зря мы это делаем». Но он ничего не добавил. Не решился.

На двери были железные полосы и большой висячий замок. Но проржавевшие гвозди выкрошились из полусгнивших досок; петля, на которой висел замок, отвалилась, и сама дверь как-то сразу осела и покосилась. Казалось, она вот-вот рассыплется, но не рассыпалась; все же открывали ее очень осторожно, но открылась она только на треть и не поддавалась больше. Тем не менее, в образовавшуюся щель вполне можно было протиснуться. Майк пролез первым, остальные — за ним, Крис был последним.

Помещение вначале показалось им очень большим, но потом, пошарив лучом фонарика, увидели, что противоположная стена совсем недалеко, да и стена слева — тоже. На противоположной стене они разглядели решетку в форме двери — раньше уже видели такие — и потолок, очень низкий, не больше двух метров. Этот низкий потолок был жутко неприятен: в темноте, под землей, в окружении камня, он давил на сознание — казалось, он вот-вот начнет опускаться. Майк повел лучом фонарика в другую сторону, на этот раз помедленнее. Они разглядели, что стены сложены из огромных каменных глыб, грубо отесанных, и — вот так находка! — они увидели большой напольный канделябр, почти в рост человека, тоже грубо выточенный из светлого серого камня. Искатели сокровищ притихли. Им стало вдруг не по себе. Майк не отводил луч фонарика от каменного канделябра, словно боялся пошевелиться и увидеть что-нибудь еще, гораздо хуже.

Билл, изображая храбреца, вынул из кармана зажигалку и начал зажигать свечи.

— Не загорятся, — сказал Сэм.

— Здесь сухо, — ответил Билл. — Фитили сухие.

И свечи действительно легко зажглись. Фитильки слегка затрещали, пламя вздрогнуло, колыхнулось и выровнялось. Стало светло.

— Ну, что я говорил! — воскликнул Билл, гордый собой, и обернулся к приятелям. Он увидел их вытянувшиеся лица и округлившиеся глаза, вперившиеся испуганными взглядами куда-то поверх его плеча.

— Что вы там увидели? — Билл подумал, что они пытаются разыграть его. — Черный гроб на колесиках?

Он посмотрел в ту же сторону — и замер.

Гроб был не черный, а красно-коричневый, резной и блестящий, будто с него только что смахнули пыль. И не было никаких колесиков, а была невысокая тумба, похожая на мраморную гробницу, покрытая золототканым парчовым покрывалом, наброшенным неровно, и виден был угол тумбы — если это был мрамор, то какой-то некрасивый, серый… Крышка гроба находилась на уровне груди. И была эта крышка приоткрыта — что-то лежало там, на краю, не позволяя ей захлопнуться полностью и образовывая узкую щель не шире мизинца.

Ноги приросли к полу. Билл, стоявший отдельно от остальных, находился ближе всех к гробу — на расстоянии вытянутой руки. По другую сторону гроба виден был другой точно такой же канделябр на семь свечей — все семь, таких же толстых и оплывших, были на месте. Можно было зажечь их тоже, но для этого надо было пройти вдоль гроба. Ноги же стали словно чужими. Голова тоже, потому что в ней вдруг завертелись все эти истории, которые Билл считал глупыми выдумками, — про встающих из могил покойников, про клады в гробах… а также про пропавших кладоискателей, погребенных в ловушках пирамид и подвалах крепостных развалин.

Ужас сковал всех четверых. К этому леденящему чувству примешивалась еще и досада на самих себя за свой испуг. Билл, Сэм и Майк очень удивились бы, если бы узнали, что каждый из них в этот момент подумал одно и то же: «Я считал себя таким крутым парнем и вдруг так перетрусил…»

Крис не считал себя крутым парнем. Он всегда ругал себя за нерешительность, за боязнь высказать свое мнение, если оно не совпадает с мнением большинства, и за боязнь быть осмеянным. Поэтому он, испугавшись не менее остальных, не испытывал чувства досады. Наоборот: он испытывал некоторое злорадное удовлетворение: «Так я и знал…» Он опять подумал, что не поздно еще уйти — ведь ничего еще не случилось, они ничего еще не натворили, если не считать, конечно, того, что проникли незваными гостями на чужую территорию. Эта ощущение «чужой территории» не шла у него из головы.

Тут Билл, пытаясь перевести дыхание, громко икнул. Получилось смешно, и напряжение спало. Ничего ведь не происходило! Ну, подумаешь, гроб! Мало ли! Может, здесь собирались когда-то давно оборудовать склеп, да не закончили…

— Что это мы, в самом деле! — воскликнул Майк и напряженно засмеялся. — Пока еще все вполне спокойно, никаких грозных призраков, охраняющих замок. А мы тут застыли, как кролики перед удавом. Что, ящика не видели? Ящик и ящик. Может, это и не гроб вовсе. Может, это как раз сундук с сокровищами. Вот это бы нам повезло!

— A может, это музейный… как его?.. этот… — замялся Сэм. — Инвентарь!

— Экспонат! — поправил его Майк. — Не исключено, что мы проломили тайный вход, а экскурсии приходят через вон ту дверь, через решетку. Да и чисто здесь. Но все-таки лучше бы это был клад.

— Так! — Сэм нетерпеливо повысил голос. — Много болтаем! Будем открывать или слабо? От страха ручонки трясутся? Кладоискатели занюханные!

— Да ладно тебе! — Билл резко дернулся, пламя свечей колыхнулось, но приятели уже почти забыли о пережитом испуге. — У самого-то ничего не тряслось? Самый храбрый? Книжек не читал? Сейчас возьмемся за крышку, а на нас каменная плита — бац! Или стены начнут сдвигаться. Или потолок — он вон и так невысокий.

— Дверь открыта, успеем выскочить.

— Ага, да-да! А ее сразу засыплет песком!

— Так и скажи, что трусишь! И нечего выдумывать всякий бред!

Сэм и Билл откровенно ссорились, потому что на самом деле им обоим было страшно подойти к гробу.

— Так, парни, — Майк сделал шаг вперед. — Давайте не будем шуметь. Чего уж там — мы все струхнули… от неожиданности! И Билл в чем-то прав — тут может быть подвох. Тем не менее, я не думаю, что здесь нам угрожает ловушка типа как в египетских пирамидах. В европейских средневековых замках не было таких сложных сооружений. На Востоке могло быть, а в Европе — нет.

— А ты откуда знаешь? — с недоверием спросил Билл. — Знайка…

— Книжки надо читать иногда. И по телевизору смотреть не только шоу. Ну, так что? — Майк обвел взглядом остальных. — Так и уйдем ни с чем?

— Надо зажечь остальные свечи, — сказал Сэм. — Билли, ты пойдешь? Или я?

— На, — Билл протянул зажигалку. — «Храброе Сердце», тоже мне…

Сэм взял зажигалку и сделал два решительных шага вперед. Его кроссовки так скрипнули, а голый камень стен так отразил звук, что все невольно вздрогнули. Чертыхнувшись, стараясь не скрипеть, Сэм на цыпочках прошел ко второму канделябру и зажег свечи. Он не представлял себе раньше, что свечи могут давать такой яркий свет. Майк, как обычно, взял на себя роль организатора и руководителя:

— Будем поднимать крышку одновременно, все вместе. Она, наверное, тяжелая. Крис, ты что опять? Или снова скажешь, что мы не должны этого делать?

Крис сжал зубы, презирая и ненавидя себя. Пытаясь успокоить свою совесть и унять дурное предчувствие, он мысленно бормотал: «Мы еще ничего не взяли. Правда, сломали стену… Но она такая гнилая была… Ничего ведь не случится, если мы посмотрим, что там. Ведь интересно! Мы же еще ничего не взяли!»

Сэм оказался у изголовья, Майк — посредине, Билл и Крис в ногах.

Крышка действительно была тяжелой и ползла вверх медленно. Оказалось, что все четверо закрыли в этот момент глаза и открыли их не тогда, когда почувствовали, что крышка уперлась в стену и не нуждается больше в опоре, а когда услышали голос Майка:

— Такого варианта я тоже не исключал.

Приятели открыли глаза, вздрогнули и отдернули руки. В который раз за этот вечер у них перехватило дыхание и округлились глаза.

Лежащая в гробу молодая женщина лет двадцати пяти была невысокой, хрупкой и очень бледной. Тонкие голубые прожилки на опущенных веках и тени под длинными темными ресницами были совершенно как у живого человека. Губы были почти белые, а едва заметные морщинки в уголках рта придавали ее лицу горестно-страдальческое выражение. Темные волнистые волосы с золотистым отливом, уложенные в растрепавшуюся прическу, казались очень длинными. На ней было простое светло-серое дневное платье образца примерно середины девятнадцатого века. Она не была похожа на мертвую, да и лежала не в такой закостеневшей позе, как лежат обычно покойники в гробах, а будто живая, даже голова была чуть повернута набок. Впрочем, на живую она тоже не была похожа. Не менее интересным было и то, что в руках женщина держала небольшую плоскую шкатулку — обыкновенный деревянный ящичек без украшений, без замка и без отверстия для ключа.

Сэм безуспешно пытался определить, красива ли лежащая в гробу женщина или нет, Билл — определить возраст находки. Стоящий между ними Майк лихорадочно соображал, живой ли это человек или манекен. Крис со своего места плохо видел лицо женщины, но ни ее возможный возраст, ни внешность его не заинтересовали. «Еще чуть-чуть, и нам каюк», — подумал он, потом отступил и спрятал руки за спину.

— Это что? — прошептал Сэм, едва дыша.

— Не видишь что ли? — тоже шепотом ответил Билл.

— Вижу. Живая?

— Нет, — огрызнулся Билл, — мертвая. Вампирша. Сейчас как схватит тебя за нос! А-а-ам!

— Дурак! — взвизгнул Сэм. — Сам ты вампир! У нее же клыков нет!

— А ты сунь ей палец в рот — сразу узнаешь. Может, у нее такие маленькие изящные клычочки и с закрытым ртом не видать.

— Вы оба идиоты, — заговорил Майк. — Какие вампиры? Спятили? Боже, с кем я связался! Ясно же, одно из двух: или это восковая кукла, или живая девка. Если это кукла, то сделана классно. Я был в музее восковых фигур старухи Тюссо, в Лондоне. Там они все хоть и здорово сделаны, а все-таки видно, что не живой человек. А если близко подойти, то и тем более видно. А у этой… Да и волосы. Видно, что свои.

— А может, это парик из настоящих волос? — предположил Сэм.

Майк вздохнул — что можно ответить на подобную глупость?

— Не похоже, чтобы она дышала, — заметил Билл. — Разве что она йогой занимается и умеет дышать так, что незаметно и не слышно.

— Конечно, не все так сопят, как некоторые, — сказал Майк. — Есть один очень простой способ проверить: живой человек или кукла.

— Ну?!

— Живой человек теплый.

Сэм и Билл, издавая нечленораздельные звуки с возмущенной интонацией, отошли на несколько шагов от гроба и так же, как Крис, спрятали руки за спину:

— Сам попробуй, если такой храбрый! Нашел дураков!

Майк сокрушенно покачал головой и тяжко вздохнул:

— Ну почему вы такие балбесы? Что может сделать вам манекен? Это же туристическое место, сюда ходят экскурсии. Наверняка это сделано специально для туристов. Имитация!

— Имитация чего?

— Ну, не знаю! Чего-нибудь… Вы лучше посмотрите-ка, что за штуковина была под крышкой.

Борта гроба были довольно широкими, и то, что Майк назвал штуковиной, оставалось лежать на прежнем месте. Это оказались ножны небольшого узкого кинжала. Но разочарование ждало искателей сокровищ: эти ножны нисколько не были похожи на те, виденные по телевизору. Совершенно ничего не было в них привлекательного — черная тисненая кожа в отделке из белесого металла.

— Понятно, — сказал Билл. — Положили, чтоб не задохнулась. Значит, живая. Слушайте, а может, тут готовится какое-нибудь шоу для туристов и актеры здесь вечером репетируют? — Идея насчет шоу понравилась ему. — Услышали, как мы ломимся, и решили нас разыграть. Пошутить! Может, это какая-нибудь студентка театральной школы и сейчас едва сдерживается от смеха над нами, дураками…

— Ты что городишь? — Майк повертел пальцем у виска. — Какая студентка? И она тут, по-твоему, ночевать собралась? Ей больше спать негде?..

— Ладно тебе язвить, умник! — не выдержал Сэм. — Сам-то ты что думаешь? Кто это? Спящая красавица? А в руках у нее сокровища? Маловат ящичек!..

— Кстати, — перебил его Майк. — Почему мы до сих пор не посмотрели, что в шкатулке?

— Сам смотри! Я в гроб руками не полезу!

— Я тоже!

— Идиоты, — пробормотал Майк, протянул руку и осторожно, чтобы не коснуться пальцами голубоватой руки, придерживающей шкатулку, поднял крышку.

От этого движения шкатулка немного наклонилась и то, что там лежало, выскользнуло и легло на руку женщины, охватив ее, как браслетом.

Это и оказался браслет: в широкой ажурной золотой оправе полыхали камни цвета красного вина, каждый размером чуть не с горошину — темное красное вино в хрустальном бокале на фоне пламени свечи, — и каждый слепил глаза, отбрасывая искры всеми гранями и каждой гранью одновременно отражая блики, отброшенные гранью соседнего камня. В шкатулке, тоже готовое выпасть, лежало точно такое же колье. Оно завораживало еще сильнее, потому что было больше размером — просто неприлично широким, с длинными подвесками. Казалось, особенно если смотреть долго и пристально, что колье и браслет — живые, подрагивают и шевелятся. Зрелище гипнотизировало и было почти мистическим.

— Сколько это может стоить? — едва сумел выдохнуть Сэм.

— Ты до стольки считать не умеешь, — ответил ему Майк.

Сэм не обиделся и замолчал: он знал, что Майк родился в семье потомственных ювелиров, из чего следовало, что в камнях Майк кое-что понимает.

— И что теперь? — тоже едва слышно спросил Билл.

— А что, есть несколько мнений?

— А ты уверен, что это не подделка? Какое бы не готовилось тут представление, кто будет использовать настоящие брюлики? На эти штучки можно прикупить небольшой островок в Тихом океане. Нет?

Майк потер переносицу, он пребывал в затруднении.

— Ну, рубины, конечно, не бриллианты… Но это какие-то очень хорошие рубины, и главное — здоровенные какие… Есть такие имитации, — принялся рассуждать он, вновь демонстрируя свою эрудицию. — Распознать можно только на специальном оборудовании. Миллионеры себе заказывают, чтобы носить, а настоящие бриллианты хранят в сейфах. Если такое наденет, например, служащая банка, никто не подумает, что настоящие. Если жена владельца банка — будут спорить. А если королева Англии — никому и в голову не придет засомневаться в подлинности. Такие подделки тоже стоят нехило.

— У них нет денег на подсветку замка, а то они будут заказывать такие штуки для реквизита!.. Стекляшки!

— Не знаю, не знаю… Выглядят очень убедительно.

— И что ты предлагаешь?

— Забрать побрякушки, а потом разберемся, настоящие или нет.

— А если сигнализация? А если она вообще живая и нас сейчас слышит?! — прошипел Билл.

— Ну и что? Скажем, что интересно было. А если живая — вообще никаких проблем: скажем, что пошутили. Шутка! Да и никакая она не живая, а манекен. Ну, кто будет лежать тут на ночь глядя? Какие артисты? Чтобы нас попугать? И потом, я сказал уже, как можно проверить, живой человек или нет.

— И кто же будет проверять?

Они переглянулись. На несколько минут воцарилась тишина.

— Ну-у, — нерешительно протянул Сэм. — Чья была идея?

Билл и Сэм посмотрели на Майка, но тот не растерялся и сказал:

— Между прочим, среди нас есть один мальчик, который ведет себя, мягко говоря, непонятно.

Все трое дружно повернулись, посмотрели на четвертого своего приятеля, стоявшего молча в стороне, и удивились. Выражение лица у Криса было странное. Не испуганное, нет — это бы их не удивило, — а именно странное. Нехорошее было выражение.

— Если вас интересует мое мнение, — сказал тот неожиданно для самого себя окрепшим голосом, — то вот оно: валить нам надо отсюда, пока целы.

Майк презрительно усмехнулся. Билл хмыкнул. А Сэм разозлился:

— Ага, да-да, сейчас же немедленно! Ты понимаешь или нет, придурок, что мы нашли сокровища?! Даже если это имитация, это огромные деньги!

— Это не наше…

— А чье? — Майк засмеялся. — Может, скажешь, что это графские рубины? А это его баба, да? Что ж он ее здесь одну оставил? Обворовать могут! А то и хуже!..

И тут все засмеялись и окончательно перестали бояться.

— Да что с ним говорить! — продолжал Майк. — Пусть как хочет. Мы его в долю не берем!

И он протянул обе руки сразу, чтобы одновременно взять колье и браслет. Все-таки он не был до конца уверен, что это манекен, как и в том, что рубины — настоящие. Скорее всего, это была очень хорошая имитация. Слишком уж они были большие и прозрачные, эти рубины, чистого, самого лучшего оттенка, и огранка — что надо. Такой камень и один-то стоит бешеные деньги, а их тут — целая россыпь. На всю жизнь может хватить, если не очень дурить…

«Кранты! — успел подумать Крис. — Полный каюк!»

Он хотел крикнуть «Нет!», но не успел.

Грохнуло так, что все четверо присели, зажмурились и втянули головы в плечи. Помещение заволокло туманом, несколько свечей погасло, и в воздухе запахло чем-то горько-кислым. Запах был знакомым, похожим на тот, что бывает при запуске петарды. Все четверо пускали петарды, и всех четверых как обожгло догадкой — порох! Но теперь запах был гораздо сильнее, от него резало глаза и першило в горле, и казался он не игрушечным, как раньше, а пугающе настоящим, как… как запах пороха. Запах выстрела.

Оглушенные, они закашлялись, но ничего не успели сказать: раздался скрежет металла о металл, и они обернулись на звук. Удушливый дым рассеивался, и видно было, что решетчатая дверь распахнулась и из черного проема навстречу им шагнул и остановился человек.

Незадачливые кладоискатели перестали дышать — они во все глаза рассматривали вошедшего. А посмотреть было на что!

Удивительным был не столько сам костюм, вызывающий в памяти образы из фильмов «про мушкетеров», сколько идеальный покрой: несомненно, одежда была сшита очень хорошим портным и точно по мерке. Кроме того, и красного цвета камзол, и белый кружевной воротник, и даже ботфорты с поднятыми отворотами выглядели хотя и чистыми и даже новыми, но какими-то все-таки… Впечатление было такое, что одежды то ли долго где-то долго пылилась и оттого поблекла, то ли ее «состарили» искусственно: видно, и художник по костюмам, и закройщик потрудились в поте лица, чтобы достичь такой исторической достоверности костюма. Ни дать ни взять — кавалер сошел со старинного полотна. Именно с полотна, а не с экрана, не со сцены и не со съемочной площадки. А главное — незнакомец выглядел в этой одежде совершенно естественно, а не так, как в некоторых так называемых «костюмных» фильмах, когда над кружевным жабо или под рыцарским шлемом красуется голова современной фотомодели, которая даже не постаралась задуматься о том, какой должен был бы быть взгляд у мушкетера или рыцаря, чтобы привыкнуть к этой одежде. Не говоря уже о прическе…

…Саблю в ножнах они разглядели сразу. Как и дымящийся пистолет, имевший вид скорее музейного экспоната, чем театрального реквизита.

Обладатель безупречно достоверного исторического образа благородного кавалера держал пистолет в опущенной левой руке и стоял боком, как в кино стоят дуэлянты, глядя поверх левого плеча. И взгляд этот не предвещал незваным визитерам ничего хорошего.

Человек был молод, болезненно бледен, с синевой под глазами, нездоровым блеском широко раскрытых темных глаз и вид в целом имел доходяжный. Ростом обладал хоть и неплохим, но отнюдь не богатырским, а уж о горе мускулов и речи не шло. Правда, за поясом у этого доходяги имелся еще один пистолет, и сабля была внушительных размеров, а над левым плечом виднелась рукоять — они видели такие в музеях — здоровенного двуручного рыцарского меча, надетого на широкой перевязи на манер колчана, но все же…

Все это было слишком уж фантастично, чтобы быть правдой: замок, подземный тайник, девица в гробу, а на ней — рубины, каких не бывает, а теперь вот и страж не замедлил явиться. С другой стороны, не сон же это! Значит, правда. Какая правда? А такая, что, как ни крути, а все это — декорация, музейные экспонаты и персонал местного театра. Вот и вся правда! А значит, бояться нечего!

— Уф! — выдохнул Майк. — Вы нас чуть не напугали. Зачем было так грохотать? Отрегулировать надо звук, а то вы так всех зрителей поглушите. Может, эти старинные пистолеты и в самом деле так гремели, но надо же иметь уважение к клиенту! А это кто? — Майк небрежно указал пальцем за спину. — Кого она изображает? Или у вас тут свидание, и мы помешали? Ну, не молчите, скажите: умник Билл правильно догадался, что это готовится представление, а вы — артисты?

Кавалер слушал довольно спокойно, хотя и улыбаться не спешил, но как только прозвучало «вы — артисты», он, казалось, пришел в бешенство: брови его нахмурились, а выражение лица стало совсем нехорошим — впору бежать без оглядки. Он отбросил пистолет в сторону и взялся левой рукой за ножны, а правая легла на рукоять сабли.

— Милостивый государь! — («Вот оно!» — ахнул про себя Крис) — незнакомец заговорил по-английски с изысканным оксфордским акцентом; у него оказался звучный, хорошо поставленный голос уверенного в себе человека. — Оскорбление, нанесенное вами, неслыханно и при иных обстоятельствах могло бы быть смыто только кровью. Однако ваш юный возраст, дерзкий иноземец, несколько смягчает вашу бестактность и дурное воспитание. Поэтому, если вы немедленно и в надлежащей форме попросите прощения, я позволю вам безнаказанно покинуть мой замок.

Сэм, Билл и Майк рассмеялись — это становилось забавным! Вот так представление, и для них одних!..

— Какое оскорбление, приятель! — воскликнул Сэм. — Ты что? А играешь ты классно. И грим — что надо! И костюмчик тоже классный — сразу видно работу мастера. А сабля у тебя настоящая? Можно посмотреть?

И Сэм сделал пару шагов навстречу незнакомцу, протянув вперед руку с намерением похлопать того по плечу и рассмотреть поближе реквизит.

Они не сразу поняли, что произошло.

Сабля вылетела из ножен в мгновение ока. Лезвие толедского клинка со свистом рассекло воздух, блеснув тускло и страшно. Незнакомец развернулся правым плечом вперед — в его движении не было и признака киношного изящества, тщательно отрепетированного для большего внешнего эффекта, а была отточенная техника бойца, сменившего позицию, — и острие лезвия оказалось в паре сантиметров от переносицы Сэма. «Странный артист, — подумал Майк. — И шутки у него опасные».

Незнакомец смотрел исподлобья, не мигая. Губы его сжались в тонкую линию, а глаза сверкали. Красные блики, отброшенные свечами, дрожали в его зрачках, придавая бледному изможденному лицу пугающее сходство с персонажами некоторых ужастиков.

Не отводя острия сабли от лица Сэма, он стал медленно двигаться по кругу. Приятели, как под гипнозом, не сводили взгляда с острия и очнулись только тогда, когда оказались лицом к свечам, спиной к темноте. Парень с саблей стоял теперь спиной к открытому гробу. Он сменил свою прежнюю неудобную позицию на более выигрышную — свет не слепил его, меж тем, своих непрошеных гостей он видел как на ладони.

Сэм чуть подался назад:

— Ну, ты специалист, — сказал он восхищенно. — Долго тренировался? А может, ты спортсмен? Фехтовальщик? Да убери ты ее, того гляди, без глаза меня оставишь!

С этими словами Сэм поднял руку, намереваясь отвести лезвие от своего лица. Он не испугался — ну, подумаешь, парень слегка выпендривается перед пацанами…

Приятели, да и сам Сэм, не сразу поняли, что случилось, когда лезвие коротко просвистело в воздухе. И только увидев, как кружатся, оседая на каменный пол, остриженные пряди длинных волос Сэма, а также клочки его рубашки, виртуозной точности ударом превращенной в лоскутки, они поняли, что шутки кончились. А может, и не начинались. К тому же Сэм застыл с поднятой рукой, склонив голову набок, — лезвие теперь касалось его шеи, и теперь-то как раз касалось, а не застыло, как раньше, в паре сантиметров. Держащая саблю рука не дрожала.

— Я вижу, сударь, — опять заговорил незнакомец, — вас некому было обучить хорошим манерам. Мне тоже недосуг. Поэтому я сейчас просто отрублю вам голову. А потом вашим друзьям. У меня немалый опыт в этом деле. И вас не спасет ни ваш юный возраст, ни ваша безоружность.

«Псих, — подумал Сэм. — Псих, сбежал из психушки, напялил костюм, спер саблю… Еще и правда прикончит…»

— Сваливать надо, парни, — просипел он, — это сумасшедший.

Билл и Майк словно приклеились к полу. Они испугались — теперь уже по-настоящему. «Правда, сумасшедший, — прошептал Майк. — Мнит себя графом. Главное, не спорить, не злить его. Он и так уже злой…»

Крис лихорадочно соображал, что делать. Надо спасать этого дурака Сэма, а то его глупая голова и правда покатится по полу. Но как?! Что можно сказать или сделать в подобной ситуации?!

Билл и Майк вздрогнули, когда услышали голос Криса. Тот заговорил тихо и шагнул вперед, выглядя при этом настолько комично, что в другое время они не удержались бы от смеха: голова виновато опущена, руки прижаты к груди, произносимые же им слова звучали полным бредом:

— Господин граф, ваше сиятельство, — торопливо шептал Крис, — взываю к вашему великодушию… позвольте моим друзьям… и мне… уйти. Мы были неправы, мы не должны были приходить сюда… Простите нас. Разрешите нам уйти… Пожалуйста!..

Ксавьер Людовиг, офицер и кавалер, граф Кронверкский, единственный сын и наследник своих родителей, возвращался домой живым и почти невредимым. Он показал себя храбрым воином в боях, преданным товарищем в дружбе, галантным рыцарем в общении с дамами, а в беседах с учеными — человеком, образованным в науках. Это последнее во все времена не слишком было присуще большинству военных, однако и поныне придает мужчине в форме дополнительное очарование. До поступления на военную службу он с успехом окончил два годовых курса Пражского университета, где слушал лекции известных профессоров едва ли не на всех факультетах, прочел много книг по философии и истории, а также преуспел в изучении алхимии, астрономии и теологии. Науки давались ему легко, профессора предсказывали юному студенту блестящие перспективы, и гостеприимно распахнутые двери мировых храмов науки — Сорбонны и Саламанки — мерещились в розовой дымке восторженных мечтаний…

Однако старый граф Кронверк готовил для сына иную стезю. Военная карьера представлялась удалившемуся на покой ветерану многих войн единственно достойной настоящего мужчины. Ксавьер Людовиг был послушным сыном и в возрасте восемнадцати лет, решив, что к наукам он всегда успеет вернуться, отбыл в один из прославленных драгунских полков, куда был записан отцом в звании младшего офицера еще в младенческом возрасте. То, что с войн не все возвращаются, молодой человек, конечно, знал, но юность беспечна, да и от судьбы, говорят, не убежишь.

Теперь ему было двадцать пять лет. Лицо его обветрилось на солнце и ветрах, черты обрели мужественность и резкость, а взгляд — твердость. Он не забыл науки, но выучился обращаться со шпагой и пистолетом не хуже, чем с пером, а искусством верховой езды владел уже лучше, чем искусством танца. Ему повезло — в боях не изувечили его красивое лицо, а небольшой шрам на левой щеке придавал образу дополнительную романтичность. Светлая даже сквозь загар кожа, темно-синие глаза, длинные черные волосы, схваченные на затылке муаровой лентой, в сочетании с безупречностью манер и орденскими лентами за доблесть делали молодого графа неотразимым кавалером и женихом — и он знал это. Добавим к привлекательной внешности и приятной образованности древность рода и немалое богатство — и станет понятно, что ему не отказала бы ни одна знатная семья, имеющая дочерей на выданье.

— Вы счастливчик, Ксавьер Людовиг, — говорили ему в полку, провожая, товарищи. — Вы целы, здоровы, едете в отпуск, и Вас ждет невеста.

— Да, — улыбался он в ответ. — Я счастливчик.

Дочь соседского барона стала его невестой в возрасте семи или восьми месяцев от роду. «Поженим же наших детей, ведь они оба — наши единственные наследники», — решили их отцы на одной из увеселительных охот, и устный договор был заключен. Мальчику было восемь лет, ему показали невесту — младенца на руках у кормилицы, и он сказал себе: «Хм…» Второй раз он увидел ее перед отъездом в полк, девочке было почти десять лет, у нее были голубые глаза, светлые локоны и маленькие ручки с тонкими пальчиками, и он решил: «Ну что же, ладно…» Он уехал на военную службу, она — в монастырь, на воспитание к монахиням. За все эти годы он едва вспоминал о ней. Незадолго до отпуска он получил письмо из дому, где среди прочего сообщалось, что Мария Анжелина вернулась из монастыря, тиха, скромна, прекрасно воспитана, обучена рукоделию и ведению дома, а также хороша собой. Теперь должна была состояться официальная помолвка.

Ах, что еще нужно человеку? Жизнь распахивала молодому графу свои объятия, и надежды переливались всеми цветами радуги.

Долгий путь к родительскому дому был позади, гонец с последнего постоялого двора послан вперед, успел вовремя и получил хорошее вознаграждение. Слуге был отдан наказ приотстать и подъехать позже. Молодой граф свернул с дороги на длинную, не меньше мили, дубовую аллею, ведущую к воротам поместья, за которыми начиналась еще одна аллея, но уже короткая и светлая, кленовая, и пустил коня рысью.

Конь всхрапнул и замотал головой.

— Ну, что ты? — сказал ему хозяин. — Здесь прекрасное место.

Коня этого он взял как трофей немногим более трех лет назад. По разгромленному лагерю неприятеля носился великолепный годовалый подросток, обещающий сказочную вороную масть и божественную стать. Его пытались поймать, и вокруг раздавалось: «Ах, шея, как у лебедя! Ноги, как у танцовщицы! Глаза, как у прекраснейшей из женщин!..» Молодой граф рассмеялся: «А хвост как у кого?» и протянул испуганному жеребенку кусок сладкого сухаря. Тот остановился, покосил лиловым глазом, подошел и уткнулся мягкими теплыми губами в ладонь, беря угощение. «Да Вы маг и волшебник, Ксавьер Людовиг! — послышались восторженные восклицания. — Никто не смог его поймать, а к Вам он подошел как к хозяину! Теперь никто не осмелится оспаривать его у Вас. Какое заклинание Вы произнесли, поделитесь секретом!» — «Никакого заклинания, — ответил он, поглаживая коня по шее и сооружая недоуздок из своего шейного платка. — Похоже, нам просто судьба быть вместе. Я назову его Нитор. Все помнят уроки латыни?»

И вот после трех неразлучных лет безупречной службы конь впервые выражал недовольство. Перед распахнутыми настежь воротами Нитор жалобно и тревожно заржал, размахивая хвостом и гривой.

— Не будь глупцом, — уговаривал его всадник. — Здесь прекрасные пастбища и немало хороших кобылиц у нас и у соседей. Ты ведь тоже неотразимый жених.

Уговоры не действовали — конь храпел и упирался, не хотел идти в ворота и даже пытался встать на дыбы.

— Однако ты упрям, братец, — сказал ему хозяин. — Но я упрямей. Не обижайся! — и ударил коня хлыстом, чего не делал никогда.

Конь обиделся и в ворота прошел, но недовольства высказывать не перестал, храпел и тряс головой, косился по сторонам.

Вот парадный подъезд все ближе, слуги выстроились в ряд у замшелой каменной стены замка, а граф и графиня вышли на высокое крыльцо, приветствуя сына.

Родители показались ему сильно постаревшими и нездоровыми. «Они совсем не так молоды, как мне казалось в юности. Отец выглядит совсем стариком, да и матушка… Неужели эти семь лет волнений и тревог так состарили их? Да, ведь я не был дома семь лет…», — подумал он с печалью.

Мысли о скоротечности бытия и угрызения совести за редкие письма домой чуть было не затмили радость встречи, но вошел дворецкий и объявил, что ужин накрыт в парадной столовой.

Паркет был натерт, чехлы с мебели сняты, начищенное фамильное серебро блестело на богато вышитой праздничной скатерти, а зеркала в резных позолоченных рамах отражали свет многих свечей в старинных настольных подсвечниках, установленных по случаю торжества, хотя вечер за окнами еще не сгустился.

Перед ужином ему представили даму в трауре и под вуалью, затянутую в длинный испанский корсет.

— Это наша несчастная родственница, — шептала графиня тихо сыну, пока все рассаживались за столом. — У нее ужасное горе, ее бедный муж недавно умер от какой-то ужасной скоротечной болезни, лекари даже не смогли определить, что за ужасный недуг это был, а вслед за тем — пожар, их усадьба сильно пострадала, сейчас ее отстраивают, бедняжке негде жить, не бросать же ее в таком ужасном горе на улице! Она никуда не выходит целыми днями, все молится в своей комнате, бедняжка, только по вечерам спускается к ужину.

«Матушка так же сентиментальна и так же любит слово «ужасно», как и раньше», — подумал Ксавьер Людовиг и тихо спросил:

— А кем же приходится нам эта дама?

— Ах, — растерялась графиня, — право, я не знаю. Мне представил ее господин граф. Наверное, это какая-нибудь его кузина или еще какая-нибудь дальняя родственница…

«Что дальняя — так это уж точно. Матушка сколь сентиментальна, столь же и наивна, — вздохнул Ксавьер Людовиг. — Но ведь отец не привел бы в дом какую-нибудь мошенницу или тем более свою бывшую пассию, это было бы попранием всяческих норм приличия и уважения, мало ли что было в прошлом… Кто же эта особа?» — задал он себе вопрос, но промолчал, а графиня-мать расценила молчание сына как выражение сочувствия к тетушке.

Дама меж тем заняла скромное место у дальнего края стола и подняла вуаль. «Ей лет наверняка не меньше, чем матушке, но выглядит гораздо моложе». Ксавьер Людовиг рассматривал тетушку с понятным любопытством.

Новоявленная родственница обладала очень белым, без признаков морщин, лицом, бледность которого еще больше подчеркивалась черным кружевом вуали и высоким крахмальным воротником. Темные брови, опущенные ресницы — она была бы почти красива, если бы не чересчур прихотливо изогнутая линия слишком бледных губ.

«Возможно, просто недостаточно яркое освещение скрывает ее морщины и другие дефекты, свойственные возрасту, — подумал молодой граф, — а при ярком дневном свете…»

Тут мысли его сбились и спутались, потому что дама в трауре повернула голову в его сторону, медленно подняла свои длинные густые ресницы, и на молодого графа взглянули такие бесовские, такие разгульные, по-кошачьи зеленые глаза, что он едва не вздрогнул. И искрилось в этих глазах совершенно демоническое, злорадное веселье. Длилось это колдовство всего мгновенье, и опять — опущенный взгляд и тень траурной вуали над белым лицом.

«Однако, — подумал Ксавьер Людовиг, переводя дыхание. — Печали и траура в этих глазах — как у цыганской плясуньи на базарной площади! Что это за тетушка и откуда она взялась? Наверняка развратница и мошенница, а никакая не родственница».

…Старый слуга проводил своего молодого господина в его прежнюю спальню и поставил свечу на столик у кровати. Ничего не изменилось в обстановке комнаты, даже книги на полке стояли в том же порядке и несколько хорошо очищенных перьев лежало на чернильном приборе на бюро. «Завтра, — подумал молодой граф, — завтра будут книги, разговоры, расспросы и рассказы… и обязательно поговорю с отцом относительно этой тетушки. Неужели они не понимают?..»

Он сел на край высокой кровати, и слуга помог ему снять сапоги и верхний камзол.

— А… позвольте спросить, господин… — начал слуга нерешительно.

— Что? — Ксавьер Людовиг вдруг почувствовал, как он устал. — Ты можешь идти, я сам разденусь, я привык.

— Да нет, — мялся слуга. — Я хотел спросить, а где оружие молодого господина?

— Оружие? Зачем мне здесь оружие?

— Ну… а все-таки лучше бы держали при себе.

— Да ты что? — сонливость и усталость не отступали, и чувства опасности не возникло. — Что может угрожать мне в родном доме?

Слуга вздохнул:

— Вот господин граф и госпожа графиня тоже беспечны, а мы, слуги то есть, всегда, как спать ложимся, что-нибудь берем. Сабель у нас, конечно, нет, но дубинку или топор — это обязательно. И чеснок за пазуху, это уж тоже непременно. И всегда дежурит кто-нибудь…

— Чеснок? — перебил слугу Ксавьер Людовиг и рассмеялся. — Ты что такое говоришь? Ты здоров ли?

— Я-то здоров, а вот…

В дверь постучали, и молодой граф на мгновение пожалел, что безоружен. Но это оказался его слуга-ординарец, нагруженный военной амуницией хозяина, прежде всего оружием.

— Господин, — сказал ординарец. — Все в один голос твердят, чтобы я оружие Вам отнес. Вот, принес. Пистолеты я зарядил, заряды подготовил. Сабля, извольте осмотреть, и боевая Ваша шпага. И вот еще чеснок…

— Да вы что, все с ума сошли? — Ксавьер Людовиг почти рассердился. — Что это все значит? Ну, оружие еще куда ни шло, но при чем тут чеснок?! Наслушались бабьих сказок про вампиров?

Старый слуга перекрестился, у ординарца же обе руки были заняты, и он прошептал только: «Господи, сохрани и помилуй!»

— Вы, молодой господин, — заговорил старый слуга тихо, но решительно, — не сердитесь и не кричите. Мы Вас так ждали, так молились за Вас, на Вас вся надежда. Мы знаем, Вы храбрый воин и книжек много читали. Нехорошо у нас. А что именно нехорошо — не поймем. А уйти — куда ж уйдешь? Да и господ жалко. А священнику говорили, и без толку — глупости, говорит, и сами вы глупые…

— Так и есть — глупости, и сами вы глупые, — смилостивился Ксавьер Людовиг — наивная доверчивость и преданность слуг тронули его. — Оружие оставьте и идите. Я устал.

— Господин, — заговорил ординарец, раскладывая оружие поближе к кровати, а саблю и шпагу ставя эфесами к изголовью. — Нитор в конюшню не идет. И волнуется. Даже меня не подпускает. Подпругу я ослабил, а седло снять не могу, не дается. Ну, может, само упадет. Так ведь в конюшню не идет, ходит по двору. Что делать-то?

— А другие лошади что же?

— Так нет других в конюшне. На лугах, на дальнем выпасе.

— Ах, да пусть ходит, — Ксавьер Людовиг махнул рукой. — Сам он не уйдет, конокрадам не дастся, а волков здесь нет. И вы уйдите же, наконец!

После того как слуги ушли, молодой граф снял нижний белый камзол и бросил его на стоящий рядом стул. Что-то глухо брякнуло о деревянный пол. «Наверное, монета выпала из кармана. Завтра подберу», — подумал он, вытягиваясь на мягком тюфяке под одеялом и сдвигая к ногам бутылки с горячей водой. Вылезать из нагретой постели не хотелось, да и как ее искать, эту монету, сейчас, в темноте? Снова зажигать свечу?.. «Господи, — подумал Ксавьер Людовиг, засыпая, — горячая вода, чистое белье, нагретая постель… Скоро я женюсь на красивой хорошей девушке. Мои товарищи правы — я счастливчик…»

Ему приснилось что-то неприятное и он проснулся, как от толчка, оставаясь лежать с закрытыми глазами. «Я заснул на спине, — подумал. — Матушка всегда говорит, что на спине нельзя спать, могут сниться дурные сны. Надо перевернуться на бок…»

Эта мысль не успела еще сформироваться, как он почувствовал, что в комнате горит свет, а на грудь ему что-то давит и мешает дышать. «Неужели я забыл погасить свечу? Так ведь недолго и до пожара…», — и открыл глаза.

Свеча действительно горела, но это было еще полбеды. На груди у молодого графа лежала рыжеволосая красавица, улыбалась и гладила его по щеке. У нее было белое лицо и зеленые русалочьи глаза. «Я все еще сплю, — подумал он. — Это сон. И сон приятный…» В иное время он, не долго думая, схватил бы эту красотку в охапку — и гори все синим пламенем. Но что-то насторожило его: слишком белое лицо, слишком красные губы. Да и как она проникла в комнату? Уступив уговорам слуг, он запер дверь на ключ изнутри, на окне решетка и ставни закрыты. А глаза эти он уже где-то видел, и видел недавно…

И вдруг он узнал эту женщину, и к чувству удивления примешалось чувство гадливости и отвращения, но уже через миг эти смутные ощущения накрыла волна тревоги и дурного предчувствия: это была тетушка — и это была не она.

Выглядела она теперь не старше его самого, от траурной мантильи и испанского корсета не осталось и следа: золотисто-рыжие кудри без шпилек и заколок спутанной волной рассыпались по снежно-белым плечам, необыкновенной расцветки платье из огненной парчи сверкало и искрилось, словно было расшито сотнями мелких и крупных алмазов, и зашнурована была внезапно помолодевшая тетушка теперь уже на французский манер по моде времен Людовика XV: талия в рюмочку, плечи открыты, и роскошный бюст чудом удерживался в отчаянно глубоком декольте.

— А Вы шалунья, тетушка, — попытался отшутиться молодой граф. — В Ваши годы следует быть скромнее, к тому же Ваш траур…

— Ах, мой мальчик, мой сладкий красавчик, — залепетала красотка, пытаясь вновь погладить его по щеке; он дернулся, отстраняясь. — Ты ничего еще не понял спросонок, глупенький мой птенчик. Скажи спасибо тетушке, ты уцелел, теперь мы с тобой равны и впереди у нас вечность. Ты так мне понравился, дай же я тебя еще разок поцелую, не сильно, не больно, — она потянулась к нему красными губами, и ему показалось…

— Оставьте меня, сударыня! — крикнул он и оттолкнул ее изо всех сил.

Она упала на пол, но вскочила очень быстро, словно подброшенная пружиной, платье сверкнуло, как потревоженные угли в очаге. Подол был слишком длинным, она приподняла его двумя руками, делая шаг вперед к нему, и он увидел, что она босиком и без чулок. «Ведьма!» — он схватил стоявшую в изголовье саблю и сдернул ножны.

Ведьма остановилась, но испуг не отразился на ее лице. Вдруг на какой-то миг глаза ее сделались огромными и прозрачными, а черты исказились, как в кривом зеркале.

— Ты неблагодарный глупец! — крикнула она неожиданно низким хриплым голосом. — Ты получил шанс на бессмертие! Посмотри на меня! Что в сравнении со мной эта дура Мария Анжелина?!

Он взмахнул саблей, нанося ей короткий скользящий удар по белым плечам ниже ключиц. Такая рана не была бы смертельной, просто осталась бы отметина на всю жизнь: никаких декольте… Но кровь, едва показавшись, почти сразу же превратилась в зеленовато-бурую жидкость, тут же засохла и стала похожа на плесень.

Ведьма поднесла к ране руку и отряхнула плесень, как сухую паутину, от раны на ее теле осталась лишь едва заметная серая полоса. Она уставилась на замершего в потрясении молодого графа своими прозрачными нечеловеческими глазами и захохотала отвратительным визгливым хохотом, запрокинув голову, и он ясно увидел длинные блестящие клыки и понял, что красный цвет ее губ — не помада, а кровь. Его кровь. И тут он почувствовал сильную острую боль в шее справа, как от укуса пчелы. Дотронулся до больного места рукой, и на пальцах остались пятна крови, уже почти запекшейся.

Молния полыхнула у него перед глазами, лезвие сабли блеснуло, занесенное для смертельного удара, но реакция у тетушки оказалась не хуже, чем у опытного бойца, она извернулась, и удар пришелся ей по руке выше локтя. Лезвие было острым, а удар — сильным, и отрубленная рука повисла на лоскутке кожи и обрывке рукава. Крови почти не было. Вампирша подхватила отсеченную руку другой, здоровой, и прижала к груди, как сокровище. Она не перестала хохотать, но отступила в темный угол, куда не доставал свет свечи, и крикнула оттуда:

— Одевайся, неблагодарный! И приходи к нам!

И исчезла.

Ксавьер Людовиг бросился вслед за ней, но руки его в темноте нашли только дубовые доски панелей, дверь оставалась закрытой, ключ торчал в замочной скважине. Вдруг его осенило. Он вложил саблю в ножны и облегченно рассмеялся.

— Как же я сразу не догадался! — сказал он себе вслух. — Это наверняка проделки кого-нибудь из моих университетских товарищей. Они каким-то образом узнали, что я приезжаю, и подстроили этот розыгрыш. Ловко! А девица эта — верно, какая-нибудь комедиантка из бродячего театра… А отрубленная рука? Да у нее такие длинные, густые волосы, что под ними вполне можно скрыть искусственную руку. Я просто не достал ее лезвием. Но каковы проказники! Они сильно рисковали ее жизнью, я ведь мог ее и убить! А она весьма недурна, весьма. Вот только слишком сильно уколола меня в шею. Где же они раздобыли такое королевское платье? Наверное, это просто стекляшки. А клыки? Ах, да в волнении, да при свете свечи еще и не такое покажется. Это, несомненно, Марк и Длинный Юлиус. Ну, вот я им сейчас задам!..

Так думал молодой граф, одеваясь. Уже у двери он заметил, что по военной привычке, не задумываясь, сунул за пояс оба пистолета и надел пояс с саблей. «Ничего, — решил он. — Они меня разыграли, а теперь я их разыграю». И вынул саблю из ножен.

В коридоре было темно; стараясь не загасить свечу, он прошел на галерею, потом через анфиладу новых комнат. В танцевальном зале, где на днях должны были снять чехлы с мебели и люстр, также было темно и тихо. Он прошел через Малую столовую, заглянул в Большую — и услышал шум, доносившийся со стороны буфетной. Там звуки стали громче, послышались голоса. Он распахнул дверь в кухню.

Открывшаяся ему картина, освещаемая несколькими свечами и масляными светильниками, заставила его окаменеть, и была она кошмарней самого кошмарного сна. На полу в разных местах большого помещения лежали тела слуг. Все они были мертвы, сомнений не оставалось. У всех было растерзано горло, а у некоторых — еще запястья и локтевые сгибы. В центре же происходила битва: ординарец его, вооруженный вертелом от очага, отбивался от осаждавших его пяти или шести персон, одетых по-господски и двигавшихся с необыкновенной быстротой и ловкостью и тоже вооруженных шпагами. Ординарец был ранен в нескольких местах, и силы его явно были на исходе. На длинном же кухонном столе стояла в сверкающем платье тетушка и приплясывала от нетерпения. Теперь она не казалась красавицей, наоборот, выглядела на редкость омерзительно и даже старше, чем накануне за ужином. Время от времени она брала с полки позади себя тарелки и горшки и бросала их в слугу, стараясь попасть в голову. Видимо, ни разу еще не попала, иначе парень вряд ли смог бы продолжать сопротивление.

«Это не розыгрыш, — пронеслась мысль. — Это… Что же это — правда?!» Но раздумывать было некогда. Ксавьер Людовиг отбросил свечу — она сразу же погасла на каменном полу — и бросился в битву. Он был хорошим фехтовальщиком, каждый удар сабли находил цель, и враги стали отступать и падать. Одного из них слуга загнал в угол и размозжил ему голову вертелом. На ногах оставался один, последний, и Ксавьер Людовиг решил нанести ему самый страшный из своих ударов, от которого отлетали в сторону голова и, по меньшей мере, одна рука, а иногда и обе. Так и случилось: отрубленная рука упала на пол, шевеля пальцами, а голова покатилась в угол. Но и сабля выпала из внезапно ослабевшей руки молодого графа, словно он сам оказался ранен, и все тело пронзила нестерпимая боль. Он упал на колени, стиснув зубы, стараясь не застонать и пытаясь дотянуться до рукояти сабли. Слуга хотел было кинуться ему на помощь, но омерзительная тварь-тетушка попала-таки ему каким-то кувшином по голове, и бедняга упал без сознания.

— Ты дурачок, племянничек, — услышал молодой граф ее голос. — Крестообразный удар! Ты нанес удар крестом, дурачок. Крест — это теперь не для тебя, ты понял?

Ксавьер Людовиг поднял голову и открыл глаза. Видел он словно через пелену тумана и чувствовал себя беспомощным и униженным пленником, попавшей в силки добычей.

— Загрызть бы тебя насмерть, наглеца, да не велено, — услышал он незнакомый мужской голос.

— Эх, — вздохнул другой голос из другого угла. — Такой знатный молодой господин, наверное, вкусный. A мы тут давились прислугой, этими крестьянами…

От неожиданности и возмущения Ксавьер Людовиг вновь обрел ясность зрения и способность мыслить.

То, что он увидел, чуть было снова не лишило его сознания.

Первый голос принадлежал отрубленной голове. Голова лежала на боку среди битой посуды в луже то ли вина, то ли масла и таращилась на него совершенно живыми и очень сердитыми глазами.

— Да-да, именно, — пробурчала голова тонкими губами, измазанными засохшей кровью. — Насмерть загрызть тебя следовало бы, да теперь уже поздно, ты один из нас.

Голова состроила безобразную гримасу, оскалив клыки и высунув язык. После этого скосила глаза в сторону и стала говорить кому-то:

— Сюда, левее… левее же, теперь прямо. Этот молодой невежа обошелся с нами самым возмутительным образом. Да потом подберешь руку, бестолочь, подбери сначала меня!

Справедливо решив, что уже ничто не сможет ошеломить или напугать его, Ксавьер Людовиг посмотрел в ту же сторону.

Однорукое обезглавленное тело не только стояло на ногах, но и двигалось мелкими неуверенными шагами по направлению к голове, вытянув вперед уцелевшую руку, как это делает слепой, уронивший палку. Наконец телу удалось схватить свою голову за волосы и водрузить на прежнее место. Получилось кривовато, но вампир поспешил обратно, за рукой, пристроил ее и уже обеими руками поправил голову, установил ее ровно и принялся разглаживать волосы, даже пытался повязать остатки уничтоженного сабельным ударом галстука.

Тем временем другое тело, у которого грудная клетка была разрублена почти пополам, заканчивало застегивать у себя на груди и животе уцелевшие пуговицы камзола. Этот второй вампир имел вид благообразного старичка, но клыки у него были такими длинными, что не умещались во рту. Он тоже отряхивал камзол и поправлял манжеты, пытаясь привести в порядок испорченную одежду, и не переставал при этом ворчать:

— Да, давились этими жесткими крестьянами, госпожа запретила нам трогать тебя. Решила оставить себе. Конечно, такого красавчика. И сделала тебя одним из нас. И зачем, спрашивается? Неблагодарный, дурно воспитанный юнец!

Ксавьер Людовиг схватил наконец саблю и вскочил на ноги, озираясь. Тетушка спрыгнула со стола, опираясь на поданные ей руки слуг-вампиров. Не подходя близко, видимо, все же опасаясь, она покачала головой и сокрушенно вздохнула:

— Не такой благодарности я ждала от тебя, дорогой племянничек! Хотя никакой ты мне не племянник, сам понимаешь, наверное, и вообще никакой не родственник… Ну, теперь уж ничего не поделаешь. Идешь ты с нами или нет? — крикнула она нетерпеливо.

— С вами? Да я сейчас изрублю вас всех в мелкие куски, и не успеете вы собрать друг друга по частям, как я принесу из часовни святой воды и уничтожу вас!

Вампиры визгливо захохотали, а их предводительница презрительно ухмыльнулась:

— Ты ничего не сможешь нам сделать. Ты один из нас, пойми же наконец. Ты не сможешь прикоснуться ни к чему из того, чем можно уничтожить вампира. Присоединяйся к нам, — ее зеленые глаза призывно заискрились. — Я — их госпожа, а ты будешь моим господином! — она протянула ему руку, зовя с собой.

Ксавьер Людовиг левой рукой выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил, не целясь. Он попал ей в середину туловища, чуть выше талии, это означало мгновенную смерть для нормального человека, но только серая пыль посыпалась из образовавшейся дыры, а кровь, если и была, не просочилась сквозь плотную парчу.

— Ты испортил мне платье! — возмущенно закричала вампирша, и лицо ее исказилось отвратительной гримасой. — Нахал, мальчишка! Ты знаешь, сколько здесь золотой нити, а алмазов?! Теперь не умеют так шить!

Она задохнулась от возмущения, а может быть, задумалась, как бы покарать упрямца, и в этот момент в тягостной тишине раздался далекий и потому тихий, но вполне четко слышимый крик петуха.

Вампиры заволновались и стали испуганно переглядываться, а их госпожа, вздохнув, сказала:

— Это уже второй. Нам нужно поспешить. Тебе тоже, если не хочешь сгореть в лучах солнца. Солнечный свет для нас смертелен, ты наверняка это знаешь. Ты ведь все знаешь о вампирах, не так ли, милый?

Ксавьер Людовиг почувствовал предательскую слабость в ногах и испугался, что сейчас упадет. Дрожащей рукой он вынул другой пистолет и выстрелил, целясь в голову предводительнице тварей, но попал в кого-то из свиты и услышал недовольное бормотание.

«Пули не берут их! Это — правда, правда!» — в ужасе думал он, не зная, что еще предпринять. Тут один из вампиров открыл крышку низкого большого котла, и они попрыгали туда один за другим с ловкостью и проворством, невозможными для человека. Прыгнувший последним задвинул за собой крышку, под которой что-то лязгнуло. «Засов, — понял Ксавьер Людовиг. — Там потайной ход. И в мою спальню эта тварь проникла тоже через потайной ход и так же сбежала… Нет! — он встряхнул головой, пытаясь отогнать наваждение. — Бред, галлюцинации! Этого не может быть, такого не бывает, все это ложь! Меня чем-то опоили за ужином, мне все это мерещится! На дом предательски напали, в доме предатель — он опоил всех и отпер двери! Где другие слуги? Где охрана? Где все?!»

— Да где же все, наконец?! — закричал он изо всех сил, но тишина была ответом, и в этой тишине он услышал далекое жалобное ржанье. «Нитор! Вот верный друг, который никогда не изменит!»

Ксавьер Людовиг бросился к черному ходу кухни. Коридор здесь был очень коротким, а дверь распахнута настежь.

Задний двор был пуст, низкая каменная изгородь отделяла его от теплиц и яблоневого сада, дорога между теплицами и садом вела на луга и пастбища. Молодой граф выбежал на дорогу и среди деревьев сада увидел коня.

— Нитор!

Конь повернул голову и радостно заржал, узнавая хозяина. Ксавьер Людовиг вложил саблю в ножны и пошел навстречу коню, который рысью тоже направился к хозяину.

— Нитор!.. Я знал, ты не предашь меня!..

Но конь вдруг остановился и тревожно всхрапнул.

— Ну, что же ты? — и тревога опять кольнула висок.

Конь ржал, вытягивал шею, мотал головой, переступал точеными ногами — и не подходил.

Он решил, что животное просто напугано, но он сумеет успокоить его, взяв за уздечку и погладив по шее, как делал много раз, и он поднял руку привычным подзывающим жестом.

Конь отшатнулся, издав жалобное, как стон, протяжное ржание. Помедлил несколько мгновений и вдруг сорвался в галоп и скрылся из виду, лишь топот копыт раздавался еще некоторое время в звенящей тишине.

«Я сплю, — думал Ксавьер Людовиг. — Это просто дурной сон. Это не может быть явью. Нужно сделать что-нибудь такое, от чего просыпаются. Может, встретить кого-нибудь…»

Он вернулся в замок через черный ход, но прошел не через кухню, а через кладовую — так было короче — в буфетную и потом в Большую столовую. Там в камине еще тлели угли, присыпанные золой. Он взял со стола подсвечник, раздул угли и зажег все пять свечей. Стало светло. Он чувствовал себя ослабевшим и больным, но причиной считал затянувшийся кошмарный сон, который следовало прервать усилием воли. Отходя от камина, подумал, что стоит, может быть, прижечь руку над свечой и проснуться от мнимой боли, во сне всегда достаточно ощутимой. Тут он вспомнил, что рядом с камином находится большое зеркало.

«Наверное, я скверно выгляжу, и наверняка у меня глупое выражение лица», — поставил подсвечник на подзеркальную полку, приблизившись к зеркалу с намерением привести себя в порядок.

Темная поверхность старого зеркала отразила яркий свет пяти свечей — и больше ничего. Ксавьер Людовиг почувствовал, как похолодели ладони. Он стоял прямо напротив зеркала и не отражался в нем! Протянув вперед обе руки, он увидел свои перепачканные пальцы, порванные манжеты, дотронулся до зеркала и ощутил под рукой холодное гладкое стекло. Он передвинул подсвечник на полке — зеркало послушно отразило дрогнувшее пламя свечей и темную бронзу литых лепестков — и все… Послышалось ли ему или действительно раздался шепот, но был этот шепот подобен грому: «Ксавьер Людовиг, ты — вампир!»

— Нет!!! — закричал он страшным голосом, задыхаясь. — Нет! Нет!

Дрожащей рукой схватил он тяжелый канделябр и ударил им в зеркало. Брызнули осколки, свечи погасли. Он схватил осколок покрупнее и резанул себя по запястью левой руки — и не почувствовал боли. В темноте он не видел пореза, поднес руку к губам — запястье было сухим. Он отбросил осколок, вынул саблю и полоснул себя по сонной артерии. На мгновение даже обрадовался — теплая кровь брызнула фонтаном, заливаясь за ворот и стекая по телу. «Сейчас я проснусь, — подумал он, поднося руку к ране и затем к губам. Ладонь была мокрой и липкой, а на языке он ощутил кисло-соленый вкус. Но кровотечение прекратилось, он даже почувствовал, как затягивается порез и высыхают на груди и на ладони потеки крови, превращаясь в мелкий порошок. «Это же смертельное ранение, я должен истечь кровью… Бред! Я даже не могу покончить с собой!..»

Остатки зеркала на стене отразили посветлевшее небо: противоположная стена была вся из больших окон, и свет щедро проникал в помещение.

Ксавьер Людовиг чувствовал себя больным. «Это не слабость и не болезнь, — понял он. — Это приближение рассвета. Ведь я теперь вампир. Солнечный свет… Я могу покончить с собой!»

Шатаясь, он прошел через зал и толкнул дверь на террасу, обе створки распахнулись. Небо было синим, нежно-бирюзовым на востоке, слабо розовеющая полоска обозначилась над горизонтом, звезды померкли.

«Первый солнечный луч коснется меня и я сгорю. Интересно, что я почувствую в этот момент? Будет ли это долго и мучительно или все произойдет очень быстро? Жаль. Столь о многом мечтать и столь мало успеть. Как жаль!..»

— Господин! Господин! — услышал он вдруг знакомый голос. — Вот Вы где! Слава Богу, Вы живы! Я уж Вас обыскался!

Это был слуга-ординарец. Он наконец-то очнулся, выбрался из разгромленной и залитой кровью кухни и отправился разыскивать своего господина. В правой руке он сжимал огромный кухонный нож. Он был хороший слуга и никогда не бросал хозяина в тяжелые минуты.

Ксавьер Людовиг обернулся. Не думая о том, что делает, отступил в тень и вложил саблю в ножны. Странное волнение охватило его, дрожь пронизала тело, как судорога, он почувствовал прилив сил. Но также он почувствовал, как челюсти его налились тупой, горячей болью и он понял, почему вампиров изображают и описывают такими: рычащими, с оскаленными клыками и искаженными лицами — ему захотелось повести себя так же. Он почуял человека! «Вот, значит, как это бывает!..» Изо всех сил он сжал зубы; клыки вонзились в десны, рот наполнился кровью. Ему пришлось сглатывать ее, чтобы она не вытекала изо рта и не показалась на губах и чтобы не захлебнуться.

Слуга ничего не замечал и приближался, держась левой рукой за голову и причитая:

— Что же это, господин? Нечистая сила! Надо послать за священником. И собрать людей, вооружить. Может, какой-нибудь подсвечник перелить на пули, а? Вы-то лучше знаете, что делать. Надо найти этих тварей, они где-то недалеко, днем-то они ничего не смогут сделать…

— Стой! — крикнул ему Ксавьер Людовиг. — Не подходи ко мне!

Слуга остановился в недоумении.

— Стой там, где стоишь, и, не колеблясь, убей меня, если возникнет необходимость! — ему было трудно говорить, клыки мешали, и он испытывал внезапный и невероятно сильный — нечеловеческий! — голод, от которого мутился рассудок; он едва сдерживал себя. — Сходи за священником. Пусть сделают все, что необходимо. Все, чтобы погибшие не стали вампирами. Пусть всех отпоют, как положено, полную литургию, сегодня же! И всем чеснок в гробы, обвязать серебряными цепями. На цепи можете порезать все фамильное серебро. А теперь иди! Иди же! — и он впился зубами в жесткий манжет камзола.

Слуга, застывший с полными ужаса глазами, медленно опустил левую руку в карман штанов, вытащил оттуда головку чеснока и откусил, шурша неочищенной шелухой.

— Господин, — пробормотал он растерянно. — И Вы? И Вас тоже?.. Как же мы теперь? Что же нам теперь делать?

— Я сказал, что делать! Выполняй!

Слуга вздрогнул, повернулся и торопливо пошел прочь, на ходу громко читая молитву и жуя чеснок.

Ксавьер Людовиг смотрел ему вслед и думал: «Я не могу умереть сейчас. Я не вправе этого делать, пока эти твари бродят по округе и убивают людей, а приглянувшихся им превращают в себе подобных. Когда-то замок Кронверк был мощным укреплением, защитой для всей округи…»

Он добрался до своей спальни, закрыл дверь на ключ и даже заложил кованый засов, который много лет не использовался и потому с трудом проворачивался в петлях. Ставни на окне были плотными, но тонкие лучики света все равно проникали сквозь крохотные щелки. Один из лучиков освещал на полу какой-то маленький блестящий предмет. «Монета, что выпала накануне из кармана», — вспомнил Ксавьер Людовиг и нагнулся, чтобы подобрать. Он взял предмет в руку раньше, чем успел разглядеть его, потому что не сомневался, что то была монета, тут же бросил его снова и замахал обожженной ладонью, будто схватил маленький уголек из камина.

— Что это такое?!

Это оказался его нательный крест, который он носил, не снимая, много лет. Шнурок был порван. «Крест оборвался… Многие считают это недобрым знаком. Вот, так оно и вышло, хуже не придумать. Сколько раз хотел заменить шнур серебряной цепочкой!..» Ксавьер Людовиг накрыл лежащий на полу крест подушкой, а на ставни набросил снятое с кровати покрывало.

Он бросился на кровать, ему хотелось рыдать и рвать простыни зубами, слезы отчаяния душили его. «Плачь! Плачь! — раздался в его голове насмешливый, неизвестно кому принадлежащий голос. — Молодой и он же, судя по всему, последний граф Кронверк — вампир!.. Ну, если Вы, господин граф, ничего больше не в состоянии предпринять, можете лежать здесь и проливать слезы. А также дожидаться, когда люди с осиновыми кольями и серебряными пулями придут за Вами!»

Он вскочил и сел на кровати. «А ведь верно! Ведь они будут искать и меня! Возможно, меня — в первую очередь! Что же делать? Надо спрятаться. Как противно прятаться, разве я трус?»

Он встал и зашагал по комнате, пытаясь сосредоточиться и составить план действий.

«Возьми себя в руки, Ксавьер Людовиг, — говорил он себе. — Ты попал в засаду, ты окружен врагами, что ж, не в первый раз. Нужно прорываться и при этом уничтожать, уничтожать, уничтожать врагов! А умереть всегда можно успеть — выйти на солнечный свет — и все кончено. Но будет ли это смерть со славой, если при этом ты оставишь округу на растерзание тварям? И сколько их всего? Скольких я видел? Пятерых? Шестерых? Не исключено, что где-то есть еще… Что я знаю о вампирах? То же, что и все: они боятся серебра и креста, не выносят чеснока. Убить их можно святой водой, серебряной пулей или вонзив в сердце осиновый кол. Также для них смертелен солнечный свет. Но я не могу прикоснуться ни к серебру, ни к кресту, ни выйти на свет. Может быть, люди справятся сами? А если вампиров не пять и не шесть, а гораздо больше?.. Книги! Старые записи, архивы предков! Возможно, кто-либо когда-либо что-либо слышал и есть другие средства…»

Дверь из его спальни вела в кабинет, который в свою очередь сообщался с библиотекой. Там были выходы и в коридор, но они были заперты на ключ — ни старый граф, ни госпожа графиня не читали других книг, кроме Библии. «У меня есть несколько часов», — решил Ксавьер Людовиг и открыл дверь кабинета из своей спальни.

Но при взгляде на полки, уставленные томами разных размеров, отчаяние вновь охватило его: «Разве я успею хотя бы бегло просмотреть все эти книги?! А самые старые, где рукописный текст и каждая строка — как кружевная лента? Понадобятся даже не дни — недели, чтобы прочесть их! В моем же распоряжении всего несколько часов. Скоро здесь будет полно народу… Потайные ходы! Эта тварь проникла в мою спальню через потайной ход!»

Он вернулся и прошел к тому углу, в котором исчезла накануне вампирша. «Только бы здесь не оказалось какого-нибудь особого секрета!» — думал он, ощупывая дубовую обшивку панелей и скрепляющие их резные ореховые планки. Он нашел этот ход довольно быстро и почти случайно: на планку и панель нужно было не надавливать, а оттягивать на себя. Приложив немалое усилие, он открыл панель в самом углу, из узкого отверстия пахнуло сыростью и холодом, как из подвала. Он шагнул в проем и закрыл за собой панель. Снова налег плечом, пробуя, как открывается изнутри, — это оказалось гораздо проще, чем открыть снаружи, доска отъехала в сторону легко и беззвучно. «Этот люк предназначен для проникновения из хода в спальню, а не наоборот. Зачем?»

Поначалу он даже не заметил, что не нуждается в освещении. Он не мог бы сказать: просто ли чувствует, что в этом тайном переходе одна стена — стена спальни — сухая и сложена из кирпича, другая, сырая и холодная — из серого камня, а сам ход довольно просторен, или же он обрел способность видеть в темноте, как кошка. Он шел вперед спокойно и уверенно, как по хорошо освещенному помещению. «Я должен изучить все эти потайные ходы, если хочу помочь людям уничтожить тварей», — и снова услышал насмешливый голос: «Ты и сам тварь». «Ничего, — сказал он спокойно, как о давно обдуманном решении. — Себя я всегда успею уничтожить».

Вскоре он все же заметил, что ориентируется в полной тьме совершенно уверенно. «Я вижу в темноте, как кошка?» — спросил он сам себя. И сам себе ответил: «Но ведь я ничего не вижу глазами. Между тем в этом коридоре я уже сделал несколько поворотов и не наткнулся на стену, поднялся и спустился на несколько ступеней и ни разу не споткнулся. Как это возможно? Неужели я передвигаюсь во мраке, как летучая мышь?» — и сердце его вновь тоскливо сжалось: «Ты тварь, Ксавьер Людовиг, за тобой будет охота!»

— Прочь эти мысли, граф Кронверк! — крикнул он вслух. — Думай о другом!

И действительно, справа от себя он увидел светлое пятно. Это оказался глазок, через который видна была вся Танцевальная зала: мебель, зеркала и люстры скрыты под полотняными чехлами. Вид на залу открывался сверху, почти из-под самого потолка, обзор был отличным.

После этого глазки стали попадаться чаще, и имелись они во всех помещениях новой части. Ксавьер Людовиг хорошо помнил расположение комнат новой части дома, которую называли Дворцом и предназначавшуюся для приема гостей и проведения балов и праздников, и старой части, называемой Замком, — старой постройки, где находились кухня, склады и кладовки, обширные подвалы, помещения для прислуги, а также спальни, Малая столовая и Большая гостиная с огромными каминами, кабинет и библиотека, часовня и еще одно помещение, которое все называли Архивом, но отзывались о нем пренебрежительно, произнося: «Это пора убрать в Архив, с глаз долой» или «Этому хламу место в Архиве» так, как будто речь шла о мусорной яме. Ксавьер Людовиг никогда не бывал там, и Архив этот представлялся ему не хранилищем древних рукописей и истории дворянского рода, а большой свалкой ненужных, отслуживших свой век вещей. «Нужно обязательно найти этот Архив, — подумал он. — Там может оказаться что-либо, что может пригодиться мне, а не только старый хлам».

Лабиринты потайных ходов огибали все помещения Дворца. Везде было пусто и тихо. «Неужели никто не выжил?!» — с тоской думал Ксавьер Людовиг. И тут он услышал голоса. Он находился сбоку от входа, через глазок мог обозревать весь холл и первый широкий пролет парадной лестницы, ведущей в анфилады, приемные покои и гостевые залы. Рядом было высокое узкое окно, похожее на бойницу, внутренняя ниша которого была гораздо шире отверстия, но человек едва мог подойти к узкой щели, чтобы увидеть крыльцо, площадку перед ним и часть аллеи.

Перед крыльцом толпились люди. Тут же ходил Нитор, его гладили, дружно жалели, чем-то пытались угощать. Конь не брал угощений из чужих рук, но и не пугался людей, не убегал. Слуга-ординарец был тут же, с уже перевязанной головой. Он взял коня под уздцы, тот вздохнул и положил на плечо человеку свою красивую черную голову. Слуга гладил его по шее и рассказывал свою ужасную историю, видимо, уже не в первый раз. Его внимательно слушали и сокрушенно качали головами. Ксавьер Людовиг узнал приходского священника, церковного старосту и еще кое-кого из городского и окружного управления. Они добрались гораздо быстрее, чем он рассчитывал. Вскоре прибыл в сопровождении нескольких монахов аббат францисканского монастыря, расположенного невдалеке от замка, и они со священником и церковным старостой долго совещались о чем-то в стороне.

В ту ночь в замке погибли все, кроме ординарца, который теперь был героем и единственным свидетелем.

Старого графа и графиню нашли мертвыми в своих постелях. Теперь Ксавьер Людовиг был не молодым уже, а единственным графом Кронверкским. Впрочем, его считали пропавшим, все более склоняясь ко мнению, что он также погиб и поиски его тела необходимо продолжить на следующий день. Слуга правдиво и подробно рассказал обо всем, чему оказался свидетелем, включая сцену сражения на кухне, вплоть до того момента, как он потерял сознание от удара глиняным кувшином по голове. Заключал он свою печальную историю сообщением о том, что молодой граф был все же ранен, но ранен холодным оружием, а не укушен вампиром, и больше он ничего не помнит, очнулся, когда все было уже кончено, и хозяина своего больше не видел.

До вечера люди едва успели вынести из помещений замка тела погибших. Их тут же уложили в наспех сколоченные гробы, соблюдая все правила предосторожности: серебряные цепи, чеснок, изображения крестов на внутренних поверхностях гробов, святая вода и молитвы. Потом гробы закрыли и увезли на телегах. Ксавьер Людовиг услышал разговоры: предполагалось оставить покойников на ночь в церкви, служить всю ночь заупокойную службу, а похоронить наутро. Потом священник и настоятель с монахами три раза обошли все помещения замка, рисуя на земле кресты, читая молитвы и разбрызгивая святую воду. «Если твари попали в этот круг, — понял Ксавьер Людовиг, — то они не смогут покинуть его пределов, по крайней мере, до первого дождя. Но если они прошли по какому-нибудь глубокому подземному ходу в сторону, тогда жди беды. Этот замок источен потайными ходами, как плохое дерево короедом. Как же мне найти их? Где искать? Солнце уже на закате…»

Он потратил день на слежение за людьми и почти ничего не узнал о расположении потайных коридоров, скрытых дверей и глазков. Он жестоко ругал себя за это, когда, повинуясь неясному предчувствию, свернул в кромешной тьме потайного хода там, где поворота не должно было быть, он не чувствовал поворота и даже вытянул вперед левую руку, опасаясь удариться лицом о стену, но там оказался коридор, очень короткий, в несколько шагов, и рука наткнулась на деревянные доски и металлические полосы скреплений. Не было ни висячего замка, ни врезного, только кольцо. Он потянул за кольцо. На руки посыпалась древесная труха, петли издали оглушительный скрежет — дверь открылась, и он вошел в помещение.

«Где же это находится? — подумал он, озираясь. — Наверное, в башне, на самом верху. Но в какой из башен?»

Помещение было круглым, относительно небольшим и невысоким. Три высоких и узких готических окна с восточной стороны и три таких же окна с западной несли в себе узорные решетки и остатки цветных витражей. Солнце было уже довольно низко, лучи проникали через западные окна и отбрасывали на пол и предметы красные и желтые пятна.

Стараясь не попасть в свет этих лучей, Ксавьер Людовиг стал обходить комнату вдоль стен. Он сразу увидел другую дверь — большую, двустворчатую, с хорошо смазанными жирно блестевшими петлями: дверь, которой пользовались.

«Это Архив, нет сомнений. Тот самый. Склад? Свалка? Здесь действительно полно всякой рухляди. Поломанная мебель — почему ее отправляли сюда, а не в камин? Кованые доспехи в углу, надетые на перекладины кольчуги — моих предков? Почему здесь, а не на почетном месте? И где же сам собственно Архив? Книги, записи? Или же никакого Архива на самом деле нет, а есть только название?»

Книги, наконец, нашлись. В старом дубовом сундуке в углу, будто их спрятали, чтобы не попадались на глаза. Но все они были написаны на иностранных языках, и даже не современных, а древних. Ксавьер Людовиг хорошо знал латынь и греческий, а также английский, французский и старославянский языки, но прочтение устаревших оборотов требовало определенных усилий, а главное — времени! Времени, которого не было. И не было также никакой уверенности, что в этих текстах окажется подсказка. На самом же дне сундука он обнаружил совершеннейшую загадку: в каменном ковчеге лежал свернутый в тугую трубку и обвязанный кожаным шнуром пергамент, исписанный знаками, не похожими ни на один из известных ему алфавитов. Хотя Ксавьер Людовиг и не знал ни арабского, ни еврейского языков, но смог бы определить, на каком именно из этих языков написан текст. Этот же не был образцом ни первого, ни второго. Но возникло другое — осознание огромной важности находки и догадка, что именно этот ковчег стал причиной того, что Архив был превращен в склад ненужных вещей — чтобы здесь ничего не искали. А когда-то Архив действительно существовал, настоящий Архив — хранилище Истории и Знания. Но необходимо было сделать так, чтобы это знание оказалось забыто, по крайней мере, до своего часа.

«Может быть, именно теперь пробил этот час? — думал Ксавьер Людовиг, укладывая таинственный манускрипт обратно в ковчег. — Может, здесь написано что-то чрезвычайно важное и оно помогло бы мне сейчас? Но я не могу прочитать это!.. Тогда его необходимо спрятать до лучшего времени!»

Он перебрал в памяти все известные ему тайники замка и остановил свой выбор на самом глубоком, расположенном в подземном помещении, найденном когда-то давно, когда только начинали постройку стен, и которое считали подземной часовней, над которой и хотел возвести крепость французский рыцарь, казненный позже по обвинению в колдовстве. Туда проложили спуск, узкий и крутой, но никогда не спускались — делать там было нечего, место было неприятным, и воздуха там не хватало для более или менее длительного пребывания — факелы и свечи горели плохо и быстро гасли. Но, снеся туда все книги на старых языках и каменный ковчег, Ксавьер Людовиг обнаружил там нечто вроде древней гробницы из простого серого мрамора, грубо отесанного и потому некрасивого, и из такого же камня — напольные канделябры на семь свечей каждый. «Это еще что такое? Об этом никогда не было упомянуто!..» Но приближение вечера не оставляло времени на раздумья. Он спрятал книги в нише за каменным блоком, едва сумев открыть его и с еще большим трудом закрыть. «Надеюсь, их не найдут, а я выживу, — думал он, поднимаясь по земляным ступеням узкой винтовой лестницы. — Потому что та рукопись должна быть прочтена, а не похоронена здесь на веки вечные…»

Солнце село, стало почти совсем темно, небо быстро чернело.

— Господин граф! — услышал Ксавьер Людовиг голос со стороны черного хода. — Господин граф!

Он узнал голос своего слуги и очень удивился: «Я недооценивал его. Конечно, я знал, что он храбрый малый, но осмелиться прийти сюда после всего произошедшего… Зачем?»

Он вышел через черный ход на задний двор. Там, в раме распахнутых настежь ворот, стоял слуга. Повязку с головы он уже снял, на нем была новая куртка и новые башмаки — наверное, одарили парня за геройство сердобольные обыватели.

— Господин! — позвал он снова, увидел графа и замолчал.

— Ты смелый парень, — сказал ему Ксавьер Людовиг. — Но зачем ты пришел?

— Смелый? — заговорил слуга громко, как говорят люди, когда пытаются успокоить себя звуком собственного голоса. — Не знаю. Против людей, пожалуй, не струшу, а вот против… Уж извините. А пришел я вот зачем. Может, это все только сказки, слухи, только Вы тоже говорили про вампиров, что сказки, а вот оказалось, что нет. Так вот, в деревне идет слух, будто тут в лесу за Каменным ручьем и за Черной Дубравой, той, что много лет тому назад сгорела непонятно отчего, сырая погода была и без грозы… Так вот, там, где холмы будто разрезаны и один из склонов каменистый, там есть пещеры и там будто, говорят, живет колдун. Ну, то есть никто толком не знает — то ли колдун, то ли монах изгнанный, а за что монаха могут изгнать из ордена? А главное, что говорят, — тут парень перешел на шепот и оглянулся быстро по сторонам, словно кто-то мог бы его подслушать и это имело бы значение. — Еще говорят, что будто есть люди, которым особая сила дана, чтобы одолевать нечистую силу. Так вот, будто бы тот человек — один из таких людей, а они подолгу живут. Только, говорят, в чем-то он согрешил против своего устава, и его изгнали или прокляли, ну, не знаю, из этого их Ордена или войска, как уж они себя там называют. Может, он Вам совет какой даст?

— О чем ты говоришь? — Ксавьер Людовиг вцепился руками в дверные косяки, отвратительная вампирская дрожь пробежала по его телу. — Что за колдун? Какой совет?

— Ну, может, он и не колдун, может, они как-то по-другому называются. А совет… Ведь не справитесь Вы один. А я Вам не помощник, уж не обессудьте. А в деревне перепуганы все насмерть, некоторые даже уезжать хотят. Так что один Вы против них всех. Один-то ведь, как известно, в поле не воин. К тому же Вы сами… уж извините.

Ксавьер Людовиг зажмурился. Он сжимал зубы, как и прошлой ночью, чтобы не случилось непоправимое, и клыки вонзались ему в десны. «Я так скоро умру, — подумал он. — Или сойду с ума. Обезумевший вампир — что может быть ужасней?..»

— Подожди, — сказал он, видя, что слуга порывается уйти, и не просто уйти, а бежать со всех ног. — Я провожу тебя.

— Может, не надо? — в глазах слуги запрыгала тревога.

— Неизвестно, где могут выскочить эти твари, — замок пронизан потайными галереями, и подземные ходы ведут неизвестно откуда и неизвестно куда. Я не подойду близко.

Они спустились с замкового холма на дорогу, невдалеке виднелись огоньки в окнах домов. У дерева была привязана невзрачная лошадка. Услышав шаги, она подняла голову. Слуга подошел к ней и стал отвязывать. Лошадь повела ушами и заволновалась, слуга погладил ее молча по шее и прыгнул в седло.

— Постой, — крикнул ему Ксавьер Людовиг. — Почему ты никому не сказал?

— Потому, господин граф, — ответил тот, сдерживая лошадь, — что Вы мне вчера в кухне спасли жизнь и потом не тронули. Мог ли я после всего этого выдать Вас? Ведь они бы Вас искали и непременно бы нашли. Да и потом, кто же, кроме Вас, уничтожит эту нечисть? Больше некому!

— Постой, — крикнул ему граф. — Почему я один? Неужели никто не собирается ничего предпринять?

— Да собираться-то они собираются, — невесело усмехнулся слуга. — Только вот соберутся ли? Несогласий меж них много, а решимости мало… А некоторые говорят, что и не было никаких вампиров… Прощайте, господин граф, вряд ли свидимся!..

Как ни напрягал Ксавьер Людовиг память, как ни пытался вспомнить хоть что-нибудь: подслушанные ли когда-то в детстве разговоры родителей или болтовню прислуги на кухне или в конюшне — ничего ему вспомнить не удалось. Ничего и никогда не слышал он о таинственном монахе ли, колдуне, или же о каком-то необыкновенном воине. Место, описанное слугой, он знал хорошо и знал также, как туда добраться. Резаные Холмы за сгоревшей дубравой считались нехорошим местом издревле, там не обрабатывали землю и не строили жилья. Когда-то давно там косили траву на сено, но после того, как сгорела дубрава, пошел слух, что там очень и очень «нечисто» и ходить туда вовсе перестали. Ведущая туда лесная дорога, и прежде-то узкая и плохо укатанная от редкого употребления, совсем заросла травой. Было это довольно далеко — летом можно добраться к полудню, если выехать на рассвете и лошадь окажется резвой и выносливой.

Но лошади не было.

«Сколько же мне понадобится времени, чтобы достичь этого места пешком?! Я же не доберусь и за неделю!»

В отчаянии он всплеснул руками и поднял глаза к ночному небу. Уже совсем стемнело, и круглая желтая луна показалась над верхушками деревьев. Летучая мышь бесшумно пронеслась над его головой своим ломаным полетом и исчезла. «Ну, конечно, конечно! Конечно, это отвратительно, но намерения мои благородны!.. Благими намерениями… — злорадно кольнуло в висок, но он встряхнул головой: — Я должен использовать каждый шанс! Я не совершу ничего дурного!»

Он превратился в летучую мышь одним лишь усилием воли и почувствовал себя освобожденным духом — тела больше не было! Крохотный комочек плоти с перепончатыми крыльями трудно было назвать телом. Легкость, необыкновенную легкость испытал Ксавьер Людовиг, поднимаясь все выше. По луне и звездам он определил направление на Резаные Холмы. Внизу осталась дорога, крыши деревенских домов и огоньки города, наконец, и башни родового замка проплыли вниз и в сторону.

Путь по воздуху оказался удивительно коротким. Вот Каменный Ручей — то ли узкая речка, то ли широкий ручей, дно и берега которого состояли из больших круглых камней, множества перекатов, а воды было немного, и его легко можно перейти по этим самым камням, не замочив ног. Такие речки обычны в горах, а в лесном краю откуда столько камней?.. Потом Черная Дубрава, названная Черной, потому что стволы погибших в огне деревьев остались стоять обугленные. Шли годы, но ни снег зимой, ни дожди осенью не смывали эту сажу и не валили деревья наземь. После Дубравы открылись Холмы. Небольшая долина была залита лунным светом. Несколько холмов, все правильной округлой формы, действительно казались рассеченными гигантским лезвием посредине и края разрезов были каменистыми. В них открывались пещеры и ведущие неизвестно куда подземные коридоры.

Ксавьер Людовиг опустился перед одной из таких пещер и вновь принял человеческий облик. Постоял немного перед черным холодным провалом и шагнул внутрь. Он не смог бы объяснить, почему выбрал именно эту пещеру, а не какую-либо другую, но выбор его оказался правильным, потому что из непроглядной тьмы раздался тихий и слабый, но властный голос:

— Разведи огонь. И тогда поговорим.

«Я не вижу, куда идти…» — чуть было не сказал он, но, едва вспомнив, что не нуждается в свете, услышал:

— Тебе не нужно видеть глазами. Здесь есть хворост и дрова, а огниво лежит в нише над очагом.

Он быстро развел огонь в очаге, хотя огниво оказалось слегка отсыревшим; дрова затрещали, язычки пламени весело заплясали и осветили пещеру.

Пещера была небольшой и довольно низкой — рослый человек без труда мог бы достать до свода рукой, очаг был сложен кое-как из камней, обмазанных глиной, и дымоход был, видимо, прорыт в толще земли, как нора, и исправно выводил дым наружу. Напротив очага находилось примитивное ложе, сложенное тоже из камней, сухой травы и листьев, покрытых рогожей. На рогоже лежал человек немалого роста.

У него были длинные редкие белые волосы и такая же борода, худое, изрезанное морщинами бледное лицо, крючковатый нос и тонкие губы, сложенные в презрительную усмешку. Одет он был в некое подобие монашеской рясы и грубые короткие сапоги, сшитые, возможно, им самим и швами наружу. Человек был очень стар и, несомненно, очень болен.

Но, встретив взгляд старика, Ксавьер Людовиг вздрогнул от неожиданности: с обезображенного старостью лица смотрели очень молодые, ясные и мудрые серые глаза, и был этот взгляд спокоен и тверд. В нем не было тоски утекающей жизни, или боли, вызванной болезнью, или того умиротворенного просветления, какое часто встречается в глазах древних стариков, как будто они уже прозревают вечность. Это были глаза воина, и воина непобежденного.

Ксавьер Людовиг не нашел сказать ничего лучшего, как:

— Я стал вампиром…

Ответ старика потряс его.

— Ты ничего не знаешь об этом, — был ответ. — Ты — то, что ты о себе думаешь. Если будешь считать себя вампиром, то им и станешь. Там, возле очага, есть обрубок бревна, садись и слушай и поддерживай огонь.

— Но я не отражаюсь в зеркале, — растерялся Ксавьер Людовиг. — У меня вырастают клыки при виде человека, и я превратился в летучую мышь, чтобы добраться сюда! Если меня встретят люди…

— Люди, — перебил его старик, — сейчас должны волновать тебя менее всего. Ты должен уцелеть, выстоять и победить. Если человека укусили, еще не значит, что он вампир. Вампиром становятся, когда сами отведают крови, вот тогда уже нет возврата, разве ты не знаешь об этом, книгочей?.. То, что ты обладаешь внешними признаками вампира, ничего не значит, это для тебя окажется даже выгодно. Не пролей невинной крови, и тогда у тебя будет шанс, и шанс немалый. И, кроме того, тебе, похоже, дано… Ладно, — продолжил странный отшельник. — Ты пришел за советом? Будет тебе совет.

Старик приподнялся на своем жалком ложе, и Ксавьер Людовиг увидел, как блеснули холодным стальным блеском светлые серые глаза:

— Сейчас слушай и запоминай, поймешь потом. Ты спрятал древние рукописи, правильно сделал, они могут многое объяснить. Когда ты прочтешь их, ты все поймешь. Это случится не скоро, и дело не только в том, что ты не знаешь арабского или древнееврейского, сейчас ты еще не готов к этому знанию… Возьми-ка там, у тебя за спиной, мешок с сухой травой и положи мне под спину — лежа тяжело говорить.

— Откуда Вы знаете, кто я? — спросил граф, послушно выполняя просьбу старика.

— Я много чего знаю, — усмехнулся тот. — Долго живу, многому научился. Не забывай про огонь. Слушай, я буду говорить. Возможно, непоследовательно и путанно, но постарайся запомнить, повторять не стану. Я — воин Ордена, название которого тебе пока знать не положено. Запомни, мой мальчик, выбор есть всегда и всегда можно найти выход. Возможно, и я мог бы получить прощение, но об этом нужно просить, а я никогда ни о чем не просил, да и не чувствую себя виноватым, просто рано или поздно за все приходит расплата. Но это неважно. Что же касается тебя, мой мальчик… Тебе послано испытание, и у тебя есть выбор — стать вампиром, и тогда тебя рано или поздно убьют, и скорее всего рано, чем поздно, потому что ты наивен и идеалистичен, или же ты станешь великим воином. Это ты верно думаешь — стать обычным человеком ты не сможешь уже никогда, но ты можешь стать человеком необыкновенным, испытывая при этом все радости и огорчения, свойственные простым смертным. Прошедшие великие испытания становятся великими воинами. На тебя пал выбор. Назови это судьбой, если тебе так понятнее. Кронверк… Напрасно твои предки поставили здесь замок, и напрасно они стали здесь жить. Это красивое место, но оно — не для жилья. Даже странно, что замок простоял столь долго. Сейчас его пытаются захватить, а я слишком немощен, чтобы противостоять им. Значит, это придется сделать тебе. Ты вампир, но ты не один из них. И ты вполне можешь уничтожить их традиционными способами — почему бы и нет, нужны только нехитрые трюки, чтобы обойти возникшие перед тобой трудности. Ну, чем можно уничтожить вампира?

— Святой водой, серебряной пулей, осиновым колом, — пробормотал Ксавьер Людовиг, который действительно мало что понял из слов старика. — Но я не могу прикоснуться ни к одному из этих предметов.

— И не прикасайся. Подумай. Ты сражался с вампирами чем — палкой?

— Саблей…

— Какая гарда на твоей сабле? Круглая?

— Нет… на саблях не бывает круглой гарды, это на шпагах, на сабле — перекладина… То есть Вы хотите сказать, что… — от волнения у него закружилась голова и слова застряли в горле.

— Скажи сам!

— Что у меня всегда при себе… крест?

— Молодец! Следи за огнем, иначе нас услышат.

— Кто может услышать нас здесь? — он был словно в лихорадке, руки его дрожали, а зубы стучали. Он подложил поленьев в огонь, пламя оживилось. — И как огонь может помешать этому?

Старик улыбнулся снисходительно, как взрослый улыбается в ответ на наивный вопрос ребенка:

— Речь не о людях. Но продолжим. Итак!..

— Итак, у меня в руке крест. В таком случае я вижу его перевернутым, а мой противник — нормальным. Но ведь я нанес им смертельные раны, а никто из них не умер!

Старик неожиданно расхохотался хриплым кашляющим смехом:

— А ты думал, что это окажется так просто? Если бы это было так легко, мы давно бы их всех истребили! Но подумай. Тебе придется отныне много думать. Неужели ты считаешь, что сумел нанести им эти раны потому лишь, что ты такой непревзойденный фехтовальщик, а они недотепы? Да, ты неплох, но запомни — вампир очень ловок и очень быстр в обращении с холодным оружием, особенно если он умел владеть им при жизни, и тебе удалось ранить их всех потому, что в руке у тебя был крест! Если взять старый двуручный меч, эффект будет еще сильнее. Но двуручный меч тяжел, им не отобьешься от шпаги, тем более нескольких.

— Но позвольте, а мой крестообразный удар?

— Именно, и не воспользоваться таким случаем! Да, ты поставил правильный крест перед собой, но и перед ними тоже, и если бы твой слуга, вместо того, чтобы геройски помогать тебе, сбегал бы в часовню за святой водой, то за те пару минут, что враги твои пребывали в беспомощном состоянии, вы смогли бы уничтожить их всех в ту же ночь!

— A эта тварь, их предводительница? Почему она не убила меня? Разве у нее не было такой возможности?

— Потому что она дура! И еще потому, что ты ей понравился. Но никогда не следует рассчитывать на глупость противника, и ты знаешь это. Прошлой ночью тебя спасла случайность. Твоему отцу заморочили голову, а твоя матушка, уж не обижайся, никогда не отличалась большим умом и прозорливостью. Слуги почуяли, что в дому «нечисто», но они — люди неграмотные, а грамотные их не послушали.

Ксавьер Людовиг подложил еще поленьев в огонь. Мысли и чувства его были в смятении:

— Я отрубил одному из них голову и руку, а отрубленные части соединили друг друга в единое целое, словно и не были разъединены!

— Думай! Да, соединили, но мгновенно ли?

— Прошло некоторое время. Но немного, всего несколько минут.

— Несколько минут! Это может быть очень много! Это может быть достаточно для того, чтобы… — старик замолчал, призывая молодого графа сделать самостоятельный вывод.

— Чтобы уничтожить их по отдельности!

— Верно. Это непросто, вампир обладает чудовищной физической силой, и тело будет рваться к голове, а голова — направлять тело. Нужно действовать очень быстро, тебе — особенно, потому что ты один.

— Значит, для меня лучше выслеживать их по одному?

— Пожалуй. Что же касается осинового кола, святой воды и серебряной пули, так и быть, подскажу, а то скоро рассвет, ты можешь не успеть вернуться. Заострить и вбить осиновый кол ты можешь, почему нет, но опять же, если вампир один и у тебя достаточно времени. Святая вода обожжет тебя — так не лезь в нее голыми руками, набери в стеклянную или глиняную посуду, чтобы легко разбить в нужный момент. Смотри, чтобы брызги не попали тебе в глаза, на коже ожоги быстро заживут, если не будут обширными. Серебряная пуля — не прикасаясь к ней, ты вполне можешь отлить ее и зарядить пистолет, серебро будет слепить: потерпи или вымажи ее сажей, от этого она не утратит своих качеств, смертельных для вампиров. A взять в руки пистолет ты можешь, он-то ведь не серебряный… Сейчас для тебя убить вампира — еще хуже, чем для человека — убить человека: преступление против особи, и этим поступком ты отторгаешь себя от них. Да, мой мальчик, ты оказался между двух огней: тебя убьют люди, если найдут, и вампиры тоже не примут, потому что ты поднял руку на тех, в мире которых оказался, а среди вампиров не принято убивать друг друга. Ну, ты понял хоть кое-что?

— Что это за Орден, к которому Вы принадлежите? Почему Вы здесь и в таком состоянии? Или это великая тайна?

— Не великая и, в общем, не тайна, но мне слишком тяжело об этом говорить. A названия Ордена тебе знать не положено — пока! И я к нему больше не принадлежу. Теперь главное: вампиры — это всегда слуги, даже если они сами не знают об этом… Они здесь, чтобы обжить Кронверк для кого-то, гораздо более сильного. Как первопроходцы, потому что их хозяин не хочет рисковать. И они что-то ищут, я чувствую это и подозреваю, что именно. Их необходимо остановить. В битве с тварями время — наш союзник и наш враг, потому поспеши. Дай мне что-нибудь, какой-нибудь личный предмет. Таким образом я смогу поддерживать с тобой связь.

Ксавьер Людовиг снял с пальца кольцо и протянул старику. Тот надел его — кольцо пришлось впору.

— Изумруд — хороший камень, — сказал старик. — Ты мог просто оторвать пуговицу от камзола или выдернуть нитку — не имеет значения. Но это хорошо, что ты не пожалел кольца, значит, ты не жадный… И запомни, мой мальчик, запомни навсегда: и один в поле воин, если он воин.

Старик поднял левую руку и неожиданно гибкими пальцами начертил в воздухе символ, которого Ксавьер Людовиг не знал и повторить не смог бы.

— Теперь лети. Будь рассудителен и спокоен. Ничего не бойся — я всегда буду у тебя за спиной.

Вопросов было по-прежнему больше, чем ответов. Путаные речи старика мало что прояснили. Из всего услышанного Ксавьер Людовиг понял лишь, что бороться с вампирами он может, причем традиционными способами, нужно лишь проявить смекалку.

Он добрался до замка, когда лучи встающего над лесом солнца уже коснулись верхушек деревьев. В замке было пусто и тихо, на территории усадьбы тоже — пустота покинутого жилья, кладбищенская тишина.

В кухне он нашел кожаные фляги для вина, потом прошел в буфетную с намерением взять несколько серебряных приборов, чтобы отлить пули. Вид серебра ослепил его, словно он в ясный полдень взглянул на солнце. «Святая вода обожжет, — вспомнил слова старика, — ну, так не лезь голыми руками в святую воду…»

Он бегом направился в гардеробную, там стал лихорадочно распахивать шкафы и поднимать крышки больших и малых сундуков и наконец нашел то, что искал, — несколько пар новых кожаных перчаток из тонкой замши и более плотных — из оленьей кожи, с хорошо обработанными швами.

Отворачиваясь и прикрывая глаза, он сгреб в кожаную седельную сумку несколько столовых приборов.

Форму для отлива пуль он хранил в своем кабинете. Когда-то давно, в детстве, нашел брошенную в углу кузницы забавную вещицу, вычистил и оставил себе; родители даже не знали об этом. В спальне, принесенные слугой в ту трагическую ночь, лежали на бюро в дорожной шкатулке два пистолета, заряженные свинцом. На ходу выбивая свинцовые заряды, он прошел в кухню и подобрал брошенные там другие два пистолета.

На заднем дворе к конюшне примыкала небольшая кузня.

Не снимая перчаток, он быстро развел огонь, пачкаясь в саже, и бросил приборы в тигель.

Отлив пули, он зарядил четыре пистолета, оставшийся порох разделил на заряды, а пули вымазал сажей, чтобы не так слепили глаза, и загасил огонь.

Оставалась святая вода. Он попробовал войти в часовню — деревянные ручки дверей обжигали даже через перчатки, но двери открылись и он, к своему удивлению, не умер на месте. Купель со святой водой находилась рядом с входом, но переступить порог все же было необходимо, и это-то и было самым сложным. Недолго раздумывая, он снял верхний камзол и бросил его на пол так, что один рукав остался за порогом, а другой лег у самой купели; прошел по ткани и стал набирать воду во фляги. Сукно камзола на полу нагревалось, пуговицы, касающиеся пола, раскалились, и ткань вокруг них начала тлеть. Воздух в часовне душил его, но не настолько, насколько он опасался. «Похоже, старик прав, — думал он. — Я не простой вампир. А какой? Что мне дано? Какое такое испытание? Я не хотел никаких испытаний!..» Он наполнил фляги, вышел из часовни и поднял с пола камзол. И не удержался от вздоха сожаления — одежда годилась теперь только для наведения блеска на сапоги: истончившаяся ткань дымилась, а вокруг пуговиц почернела и обуглилась, и пуговицы посыпались на пол. Остатки совсем нового камзола были брошены в ближайший камин.

Ксавьер Людовиг выбрал в гардеробной новую, еще ни разу не бывшую в употреблении, одежду: рубашку с дорогими кружевами манжет и воротника, белый нижний камзол, и верхний — из хорошего сукна красного цвета. Не имея возможности увидеть себя в зеркале, на ощупь расчесал и завязал волосы.

Метательные ножи он разместил за обшлагом левого рукава, стилет — за обшлагом правого, пистолеты — за пояс, запасные заряды — в карманы, фляги привязал к перевязи на шнурах, затянутых хитрыми узлами так, чтобы можно было легко и быстро сорвать их. Сабля — на своем обычном месте. Все лезвия он сбрызнул святой водой.

Он решил искать тварей, пока не наступил вечер, пока они спят или прячутся где-то. Где же?

«Они скрылись через потайной ход, ведший из кухонного котла… Ведший куда?» Вертелом он сорвал закрытую на задвижку крышку и теперь стоял перед этим вмазанным в плиту котлом без дна, когда последние слова старика: «Я всегда буду у тебя за спиной» — вспомнились столь отчетливо, что он обернулся. Конечно же, никого не было.

Он привязал к веревке разбитый кувшин и опустил в люк — глубина оказалась около двух метров. Отбросив последние колебания, он взялся руками за края котла и спрыгнул — глухо брякнули запасные заряды — и огляделся. Вниз круто уходили ступени, он насчитал их девятнадцать штук, дальше пол подземного хода был ровным, а сам коридор — довольно широким: два человека разошлись бы в нем, не задев друг друга.

«Этот ход сделан очень давно и весьма основательно. Кем? Зачем? Потайные переходы занимают в замке больше площади, чем все жилые и служебные помещения. Мне казалось, что я знаю о Кронверке все, а теперь оказывается, что не знаю ничего… Здесь совершенно темно, но я иду так, как будто хорошо знаю направление. И почему я выбрал именно этот ход, а не какой-либо другой? То, что вампиры скрылись здесь вчера, еще не значит, что здесь же следует искать их сегодня… Я даже не задумался о поисках другого хода, другого направления!» — мысли его сбились и смешались и словно затаились, осталось непонятное, незнакомое чувство напряжения, обостренного восприятия — но восприятия чего? Состояние чем-то было похоже на не раз испытанное им чувство в последние секунды перед боем, когда рука уже лежит на рукояти сабли — вот сейчас раздастся сигнал к атаке! Но все же это было не то, не то! Сейчас он просто знал, куда нужно идти и что делать. Откуда же взялось это знание, он не смог бы объяснить. Словно кто-то внушил ему необходимость именно этих поступков, и даже мысли не возникало об иных действиях. Мелькнула мысль: «Так, наверное, гончая несется по следу, не задумываясь и не замечая, куда ведет след и есть ли преграды; для этого выведена порода, и она не умеет ничего другого, она не может без этого: она гонит зверя. Зверя?» Но мысль эта исчезла, и не осталось никаких мыслей и никаких чувств, легкость наполнила тело, руки больше не дрожали; на миг он почувствовал себя гончей — потом исчезло и это.

Впереди оказалась дверь, он толкнул ее изо всех сил ногой, подошвой сапога под замок, — он знал этим своим новым знанием, что дверь старая и легко слетит с петель. Так и случилось: обломки прогнивших досок посыпались от сильного удара. Открылось помещение довольно обширное, но не огромное, тусклый свет едва проникал сверху, через маленькие круглые окошки под самым потолком. Стены сложены были из серого камня, такого же, как древние основания старых башен, сохранившихся с тех времен, когда Кронверк еще был боевой крепостью. Вдоль одной из стен стояли в ряд шесть каменных тумб прямоугольной формы, сложенных из таких же блоков грубо отесанного камня. На каждой из тумб стояло по гробу. Все гробы были новые, дорогие, из красного дерева, полированные и украшенные резьбой, на каждом — по шесть бронзовых ручек замысловатой формы. На трех из них крышки были откинуты и видна была внутренняя обшивка из стеганого красного атласа и маленькие подушечки, тоже из красного атласа с золотой бахромой. Один из этих гробов отличался особенно богатой отделкой и богатой вышивкой на обшивке. В помещении была еще одна дверь — напротив, окованная железными полосами, и была эта дверь чуть приоткрыта.

Крышка одного из закрытых гробов дрогнула и стала приоткрываться. Ксавьер Людовиг вынул один из метательных ножей. Крышка поднялась, толкаемая двумя руками в рукавах синего камзола, пострадавшего в недавней схватке на кухне, откинулась — и показалась голова в парике.

— О! — сказала голова, близоруко щурясь. — Никак, наш граф пожаловал. Чего изволите, ваше сиятельство?

Ксавьер Людовиг дернул за конец одного из шнуров, и раздутая фляга тяжело легла в ладонь.

— Лови! — крикнул он и бросил кожаный мешок. Вампир, не думая, поймал флягу обеими руками и прижал к животу:

— О! Что это? Винцо? Нам нельзя этим злоупотреблять, но если немного…

Он не договорил: граф метнул остро заточенный нож, тяжелое лезвие попало острием точно в мешок; святая вода брызнула, разливаясь по телу вампира и внутри гроба. Вампир дико взвыл, пытаясь выбросить флягу и одновременно выпрыгнуть из гроба, но только еще сильнее обливался водой. Ксавьер Людовиг одним прыжком оказался у тумбы, заряженный серебряной пулей пистолет со взведенным курком был уже у него в руке — он выстрелил вампиру в упор в сердце и захлопнул крышку, надавливая на нее обеими руками, а потом навалившись всем телом. Под крышкой загрохотало, задергалось, завыло и захрипело, но через несколько секунд стихло. Осторожно и медленно, держа наготове другой пистолет, он приоткрыл крышку. Оттуда вылетел голубь и заметался по помещению, поднимаясь все выше и выше к потолку, нашел отверстие и вылетел наружу.

— Есть один! — крикнул Ксавьер Людовиг, едва решаясь верить своему успеху, и стукнул кулаком по крышке гроба, в котором остался лишь черный пепел и обуглившийся кожаный лоскут от фляги.

— Что за шум? — услышал он голос позади себя и обернулся: в другом гробу, уже открытом, сидел другой вампир, тот, что накануне потерял и нашел руку и голову. — Какого черта, в самом деле? Не спите сами и не даете спать другим. Вы жуткий невежа и грубиян, ваше сиятельство, вас надобно высечь…

Тут вампир увидел пистолет и замолчал. Тем временем Ксавьер Людовиг сделал несколько шагов вперед, чтобы уж наверняка попасть, и поднял руку с пистолетом на уровне груди. Брюзгливое выражение на лице вампира сменилось тревогой:

— Граф, ваши шутки не остроумны…

Раздался выстрел. Вампир прижал руки к ране, захрипел, лицо его безобразно исказилось, но он продолжал сидеть, хотя и не двигался. Ксавьер Людовиг отбросил пистолет и снял другую флягу; торопясь и боясь упустить возможность, вынул пробку и щедро плеснул на вампира, облил его всего, и половина фляги еще осталась. Вампир задохнулся, лицо и руки его стали чернеть, обугливаясь. Ксавьер Людовиг поступил с ним так же, как и с первым: захлопнул крышку и придавил ее собственным весом. Через несколько секунд грохот и нечеловеческие визги стихли. Он открыл крышку — оттуда тоже вылетел голубь и отправился вслед за первым в окно под потолком.

— Второй!..

Прямо перед ним стоял третий вампир, уже выбравшийся из гроба и держащий в руках шпагу. У него был вид молодого и даже красивого человека. Выглядел он рассерженным.

— Что вы творите, граф?! — закричал вампир. — Вы поднимаете руку на своих! Вы что, не понимаете, что этого нельзя делать? Это против закона!

«Я не могу сразиться с ним! — подумал Ксавьер Людовиг. — Он может проткнуть одну из кожаных фляг, и тогда я погиб!»

Он держал полупустую флягу за пробку и понимал, что вампир не позволит ему сделать ни одного опасного движения. И вдруг его осенила догадка: «Почему я так остерегаюсь их? Ведь если те раны, что нанес им я, оказались для них не только не смертельными, но и бесследно исчезли, значит, и его шпага не опасна для меня! Мне следует опасаться проткнутой фляги со святой водой или отсечения головы. Но шпагой он не сможет отсечь мне голову, для этого ему пришлось бы отобрать у меня саблю. Ну, уж этого я ему не позволю!»

Он отступил на несколько шагов назад, образуя между собой и вампиром безопасное пространство. Медленно, чтобы не привлечь внимания к жесту, он потянулся свободной рукой к манжету. Вампир не понял его маневра. Но даже если бы и понял, ничего уже не смог бы изменить.

— Как?! — воскликнул вампир смеясь. — Граф Кронверк отступает? Не стыдно ли Вам?

— Стыдно, — сказал Ксавьер Людовиг. — Очень.

И проткнул стилетом флягу. Святая вода брызнула слабой струйкой и стала вытекать из фляги, смачивая ее снаружи.

— Прекратите! — взвизгнул вампир и поднял шпагу в боевую позицию. — Я убью Вас!

— Попробуйте, — сказал Ксавьер Людовиг и шагнул навстречу. — A я посмотрю, как у Вас получится.

Вампир заколебался, и это оказалось роковым для него. Приблизившись на достаточное расстояние, Ксавьер Людовиг бросил мокрый, истекающий святой водой кожаный мешок ему в лицо; от удара вода снова брызнула, обливая вампиру голову и стекая на плечи. Фляга сразу же упала на пол, но вампир уже выл и хватался за глаза, бросив шпагу, — кожа на лице его начала тлеть и дымиться. «По людским правилам это было бы подло, — подумал Ксавьер Людовиг, вынимая саблю из ножен. — Но в этой битве, как я вижу, другие правила…» Он сжал рукоять сабли обеими руками, занес ее над головой и описал полный круг: кисти рук вампира упали к ногам, а голова покатилась в сторону, обезображенная, будто в нее плеснули кислотой. Ксавьер Людовиг быстро подобрал флягу — там еще оставалась вода, подбежал к голове, изрыгающей проклятия черным языком, надсек флягу лезвием сабли — святая вода хлынула на вампирскую голову, повалил дым, и вскоре на полу остался только обгорелый череп. Череп клацнул челюстью один раз, другой, словно пытался что-то сказать, но языка не было, и сказать он ничего не смог. Граф пнул череп носком сапога — тот рассыпался в прах.

Тело оставалось стоять, поводя в воздухе перед собой руками без кистей. Ксавьер Людовиг подошел к нему сзади и толкнул, тело упало. Минуты две или три оно будет беспомощно, я должен поспешить». Он за ноги подтащил тело к ближайшему гробу и закинул внутрь. «Не будет ли оно рваться наружу? С другой стороны, головы уже нет…» На всякий случай он выпустил в тело серебряную пулю; агония была столь слабой, что он даже не стал закрывать крышку. Ему было интересно увидеть, как образуется голубь, но что-то отвлекло его внимание, он посмотрел на лежащие на полу кисти рук — и в этот момент раздалось хлопанье крыльев. Голубь поднялся к потолку, сделал круг, ткнулся в одно окно, в другое, потом нашел нужное, с выбитым стеклом, и исчез.

Ксавьер Людовиг острием сабли переместил на полу еще шевелящиеся кисти рук в лужицу вокруг фляги. Святой воды оказалось маловато, сгорели только мягкие ткани, кости остались. Он поддал их носком сапога — они раскатились в разные стороны.

Трое вампиров были уничтожены, но еще три гроба были пусты. Ксавьер Людовиг подобрал пистолеты, зарядил их снова и засыпал порох. Взгляд его остановился на большой двери, и он опять почувствовал себя гончей, взявшей след.

За дверью сразу начались широкие земляные ступени, уходящие вниз плавно и образующие широкую винтовую лестницу. По мере продвижения спуск становился все круче, коридор — уже, ступени — все выше, будто лестницу скручивали в спираль. Он насчитал пятьдесят ступеней, конца им не предвиделось, и подумал: «Уж не в самую ли преисподнюю спущусь я сейчас?» — и сбился со счета. Спуск продолжался еще примерно столько же. Ксавьер Людовиг едва успевал поворачиваться вокруг оси лестницы, это было почти то же самое, что повернуться вокруг собственной оси, высота ступеней достигала полуметра, а сами ступени давно уже были не земляные, а каменные, поросшие скользким мхом. «Кажется, сто ступеней, не меньше. Сто — магическое число. Сейчас они кончатся». И они кончились.

Перед ним оказалось нечто вроде арки, за которой угадывался тусклый свет и слышались голоса и чирканье металла о камень. Граф остановился и прислушался. Один из голосов был женский:

— Давайте же быстрее! Лодыри, белоручки!

— Но, госпожа, — ответил ей другой голос, мужской, и было слышно, что обладатель этого голоса с трудом переводит дыхание. — Конечно, мы неловки в этих крестьянских трудах. Мы — благородного происхождения, и это копание земли…

— Замолчите! Копайте живее! — теперь уже не оставалось сомнений — женский голос принадлежал так называемой тетушке. — Этот проклятый мальчишка летал к старику. Почему никто из вас не догнал и не убил его?!

— Мы полетели, госпожа, но он ведь молодой, к тому же злой, мы не догнали его!

— Хотя бы подслушали, о чем они говорили! Что этот старый вражина наболтал ему?

— Мы пытались, госпожа, но они жгли огонь!

— Конечно, огонь! Потому что они умные, а вы — бестолочи!

Ксавьер Людовиг вышел из арки и очутился в круглом помещении, похожем на огромный колодец; стены казались высеченными в скале — стыков блоков не было видно. Стены уходили вверх, как в бесконечность, и в высоте виднелся кружок золотисто-розового закатного неба, похожего на полную луну. На дне этого гигантского таинственного колодца стояла вампирша в черном плаще, накинутом на простреленное платье, и покрикивала на своих подчиненных — двух других вампиров, которые, стоя по колено в разрытой яме, пытались углубить ее. У одного в руках была кирка, у другого — лопата. Копать они явно не умели, да и земля поддавалась с большим трудом. Шпаги лежали рядом. Все увидели друг друга и на миг замерли.

— Как же вы не почуяли его, бестолочи?! — закричала вампирша.

— Как же мы могли почуять его, госпожа, если он один из нас?! И что же Вы сами-то?..

Тут они опомнились, побросали лопату и кирку и схватились за шпаги.

— Убейте, убейте его! — кричала вампирша. — От него пахнет дымом, дымом! Порохом! Он побывал в нашем подвале! Наши друзья, наверное, мертвы! Как Вы неблагодарны, граф!

Он не дал им сделать ни шагу, не стал вступать в благородный бой — он выстрелил из двух пистолетов сразу, почти в упор. Тяжелая фляга, полная святой воды, оказалась в его руке раньше, чем вампиры упали. Еще секунда — и оба тела были облиты с ног до головы и задымились, съеживаясь и потрескивая. Вампирша схватила шпагу одного из упавших и бросилась на графа. Она немного умела фехтовать, но боевая офицерская шпага оказалась слишком тяжела для женской руки, к тому же слепая ярость — не лучший помощник в бою, и Ксавьер Людовиг без труда выбил шпагу из ее рук. Она бросилась к другой — он отсек ей руку, рука отлетела в сторону, кровь хлынула и тут же превратилась в бурую пыль. Вампирша потянулась за отрубленной рукой, он отсек ей вторую руку по локоть, ударил лезвием плашмя — она упала на спину, хрипя и скаля клыки в безобразном оскале и пытаясь пнуть графа ногами. Он подошел к ней сбоку и приставил саблю к горлу:

— Я изрублю тебя в куски, тварь, проси быстрой смерти и говори, кто вас прислал!

За спиной у него раздалось хлопанье двух пар крыльев, но он не обернулся. Краем глаза он видел, как отрубленные руки, цепляясь пальцами за неровности пола, медленно подбираются к телу. Медлить было нельзя. Он приподнял клинок, занося его для удара. Но тут вампирша дернулась и, отталкиваясь ногами, поползла к рукам, причем ползла она довольно быстро и при этом хрипло истерически кричала:

— Ничего не скажу, ничего не скажу! Тьфу! Тьфу! Князь придет, Князь наш, Великий Господин, он отомстит за нас! Недолго протянешь, гадкий мальчишка!..

Он выхватил пистолет и выстрелил ей в голову, она остановилась, конвульсивно дергаясь, он перевернул ее ногой на спину и другой пистолет разрядил в сердце, в упор. Потом взял последнюю флягу, самую маленькую, и облил руки и тело, стараясь не пролить напрасно ни одной капли. Воды хватило…

Ксавьер Людовиг вбросил саблю в ножны, прислонился спиной к каменной стене и закрыл глаза. Его трясло от усталости и пережитого волнения, и он стыдился этой своей слабости, хотя никто в этом колодце не мог его увидеть. Он открыл глаза, когда услышал хлопанье крыльев. Последний голубь, шестой, поднимался кругами вверх, к розовому вечернему небу, вслед за предыдущими двумя, что уже едва виднелись на фоне светлого круга.

— Что же теперь, — спросил он вслух и услышал:

— Теперь, мой мальчик, начнется самое главное, — голос старика звучал будто из-за спины, хотя за спиной была стена. — Она дура, она все выболтала: «Князь придет», хотя и так было ясно, что кто-то придет. Плохо то, что мы не знаем когда. Возможно, завтра. Возможно, через сто лет. Князь — высокий титул. Слушай меня, мой мальчик, слушай внимательно. То, что я сейчас сделаю, я делать не должен. Но я уже совершил много поступков, которых не должен был совершать, одним больше… Хотя ты и не прошел посвящения, но так уж случилось, что ты сейчас — единственный защитник Кронверка. Не уходи отсюда, битва не кончена… И хотя непосвященным не полагается владеть Оружием, но я, — голос старика зазвенел металлом, — данной мне и никем не отобранной силой и властью Посвященного Воина даю тебе разрешение на Оружие. Возьми его!

Ксавьер Людовиг, пошатываясь, покорно отошел от стены и взялся за лопату. Земля в яме была не земля даже, а сплошные камни, перемешанные с глиной, которая настолько высохла, что тоже стала похожа на камень. Так же, как и уничтоженные им вампиры, Ксавьер Людовиг был человеком благородного происхождения, графом, и копать землю его не учили ни в университете, ни на военной службе.

— Честно говоря, — заговорил он, учащенно дыша. — я надеялся, что после всего сделанного я смогу спокойно умереть, просто выйдя на солнечный свет. А вместо этого я ковыряю эти проклятые камни. Я не умею этого делать! Послушайте!.. — он воткнул лопату в землю и поднял глаза к уже звездному небу, видневшемуся в вышине. — Не кажется ли Вам, уважаемый господин Воин Тайного Ордена, что я заслужил право узнать если не все, то хотя бы часть? Что за Князь? Еще одно воплощение сил зла? И почему он захотел укрепиться именно в моем замке? И что за Оружие я сейчас откапываю? И кто Вы сами-то такой?!

— Мальчик мой, — печаль зазвучала в голосе старика, печаль и тревога. — В отличие от многих твоих сверстников знатного происхождения, ты много учился и много читал. Но ни в одном из университетов не учат тому, что тебе предстоит познать. Замок Кронверк — это Перекресток. Здесь находится Хранилище того Оружия, которое ты сейчас достанешь. Владение этим местом дает большую силу. И большую власть. Жильбер Делькло здесь не грибы искал и крепость начал ставить не для того, чтобы любоваться красивым пейзажем. Тамплиеры вообще много знали. Или догадывались. За что и были уничтожены. Делькло не успел… Я держал границу, сколько мог, но я слабею, и вот они проникли сюда. Я все ждал, почему же никто не приходит мне на смену и я здесь как забытый часовой… Несмотря на мой проступок, меня должны были сменить. Но я не понимаю, почему не пришел Посвященный Воин. Честно говоря, я очень боюсь за тебя, ты совершенно неопытен и потому очень уязвим… Осторожно! Не повреди саркофаг!

Лопата звякнула обо что-то твердое, но не камень, Ксавьер Людовиг выбросил из ямы последние камни и увидел металлическую крышку. Мелькнуло: «Не подниму я эту глыбу!», но старик будто услышал его мысли:

— Поднимай. Он не такой тяжелый, как кажется.

Это оказалось правдой. Вытащить то, что старик назвал саркофагом, из ямы было трудно скорее из-за его размеров, чем из-за веса. Это оказался металлический ящик черного цвета, кованный, похоже, из цельного слитка, длинный, почти в рост человека, крышка закрывалась нехитрыми задвижками, никакого замка не было.

— Нет никакого замка, — вновь заговорил старик, — тут не нужны никакие замки. Открывай! Теперь он твой.

Ксавьер Людовиг открыл задвижки и осторожно поднял крышку ящика. Он не ожидал увидеть ничего иного, кроме меча, возможно, причудливой формы или с невероятными украшениями.

Внутри саркофага, в ложе из черной замши, действительно лежал клинок.

На лезвие был надет чехол, тоже из мягкой черной замши, с ремнем-перевязью — очевидно было, что носить такого размера клинок можно только за плечом, наподобие колчана. Ксавьер Людовиг приподнял меч за рукоять, развязал узел шнура и позволил чехлу соскользнуть.

Вид его не потрясал воображение ни формой, ни изысканностью отделки. Формы он был самой обычной, как простой прямой двуручный рыцарский меч, отделки же не было вовсе никакой — рукоять вырезана из черного блестящего дерева, широкая перекладина надежно защищает руку — ничего особенного.

Лезвие… Ксавьер Людовиг не мог отвести взгляда. Разные мысли пронеслись в его голове за один миг: «Игрушка, каприз мастера-виртуоза… Нет, но вампиры-то были настоящие, и они вряд ли стремились бы завладеть игрушкой… Что же это за металл?»

Лезвие было полупрозрачным, но сквозь него ничего не просвечивало; поверхность казалась зеркальной, но ничего не отражала. Странные знаки начертаны были на этом лезвии ближе к рукояти, где пишут обычно дарственные надписи на наградном оружии, и похожи они были на буквы той рукописи в каменном ковчеге, что он нашел в Архиве и спрятал в подвале.

Ксавьер Людовиг почувствовал, как кровь прилила к щекам и в висках застучало. Он не задумался, в состоянии ли вампир испытывать подобные человеческие проявления волнения, — мысли его были о другом. Вновь охватило его то же чувство, что и в подземных ходах замка, когда спешил на поиски вампиров, — непонятно откуда взявшееся Знание, ЧТО нужно делать и КАК это нужно делать.

— Это — не для людей, — прошептал он.

— Ты быстро учишься, — услышал в ответ.

Он вытер ладони о полы камзола. Затем встал на одно колено — ему показалось необходимым соблюсти хотя бы видимость ритуала. «Это нечто вроде посвящения в рыцари, как на старинных гравюрах. От этого звания нельзя будет отказаться никогда. Это на всю жизнь, сколько бы она ни продлилась…» Двумя руками он осторожно взял загадочный меч и вынул его из саркофага. Он не помнил, какие именно слова произносились при посвящении в рыцари; от волнения перехватило дыхание, и он едва сумел прошептать:

— Господин Посвященный Воин Тайного Ордена, я офицер и кавалер, Ксавьер Людовиг, граф Кронверк, клянусь, что оправдаю Ваше доверие. Благословите меня.

Нужно было подняться в верхний подвал, туда, где стояли гробы. Находиться в башне-колодце дольше совершенно необходимого времени было нельзя.

Следуя указаниям таинственного наставника, Ксавьер Людовиг зачехлил клинок и надел его на плечо. Когда волнение его слегка улеглось, он спросил у старика, присутствие которого по-прежнему чувствовал постоянно:

— Вы мне весьма помогли. Без Ваших советов я просто бы бесполезно погиб. Однако догадываюсь, что благодарить за это не следует.

— Правильно догадываешься.

— Но все же, простите мое любопытство, если оно навязчиво, — чей это меч? Как Вы узнали про него? Ведь невозможно же все чуять чутьем!

Старик ответил не сразу, и голос его звучал глухо:

— Я всегда знал про него и знал, где он. Потому что это мой меч. И это я его здесь закопал.

 

Часть вторая

Опомнлись они возле самого моста, когда в лицо потянуло речной прохладой. Остановились, посмотрели друг на друга, потом молча оглянулись: на фоне густеющей синевы закатного неба черный силуэт замка на холме нависал над головами зловещим призраком, узкие окна-бойницы светились, как глаза притаившегося в засаде и готового к прыжку зверя. Вдобавок ко всему, летучая мышь пронеслась очень низко, следом за ней другая, они поднялись выше, то появляясь на фоне темного неба, то исчезая, и бесшумность их полета тоже пугала.

Не проронив ни слова, незадачливые искатели сокровищ перебрались через мост и, лишь добравшись до первых домов городка и электрического света, почувствовали себя в относительной безопасности и перевели дух. Первым заговорил Майк, не желающий упускать свою роль лидера и организатора ни при каких обстоятельствах.

— Ну, парни, — выдохнул он, — мы должны признать, что Крис оказался самым хладнокровным и сообразительным из нас. Пока мы там примерзали к полу, он нашел самые подходящие слова для этого психа.

— Да какой он псих! — взорвался криком Сэм. — Он уголовник, самый настоящий! При этом ограбил какой-то музей! Не сам же он шил себе этот пиджак!

— Это называется не пиджак, а камзол, — поправил его Майк, верный своей привычке. — Конечно, не сам. Но почему, собственно, уголовник не может быть психом и наоборот? В любом случае странный тип. Ну, пистолеты-то у него заряжены холостыми, это понятно, это мы зря перетрусили, а сабелька настоящая, что верно, то верно, и отточена как положено. Как он тебя обрил, а, Сэм? Ну-ка, покажись… — все посмотрели на смущенного и злого Сэма. — Да, приятель, надо тебе завтра с утра в парикмахерскую, а то сейчас тобой можно детей пугать. Почти что налысо придется побриться. Скажешь дома, что в Европе теперь такая мода.

— Да ну вас, — злился и дулся Сэм, ощупывая голову. — Вас бы на мое место! Этот идиот мне чуть полбашки не снес, я думал, сейчас и уши мне отрежет, только свист и ветер над головой. Смешно вам? А рубаха? Между прочим, она не из дешевых. Что я предкам скажу?

— Ну, соврешь что-нибудь, первый раз что ли? — пытался утешить его Майк. — А парень — специалист! И убивать тебя он не собирался. Иначе сразу бы голову снес, такой долго раздумывать не будет.

— А почему ты думаешь, — подал голос молчавший до этого Билл, — что у него пистолет был заряжен холостым? Ты можешь на слух отличить холостой выстрел от боевого?

— Ну, не могу, — признался Майк. — А ты что же, можешь?

— И я не могу, — ответил Билл. — А только после того выстрела в стене образовалась дырка величиной в ладонь, а за шиворот мне попали осколки, вполне настоящие. А стенка, между прочим, каменная.

— Ну и что?

— Ну и то. Как можно в каменной стене проделать дырку холостым патроном?

Наступила тишина. Майк задумался.

— Ну-у, Би-или! — протянул он наконец. — Тебе это, наверное, показалось!

Билл пошарил за воротом, сунул руку под футболку, словно хотел почесать спину, потом протянул ладонь приятелям.

— Да? А это что? — на его ладони все разглядели осколок камня с острыми краями, размером с ноготь. — Я футболку в джинсы заправил, а то великовата. Смотри, скол свежий, а края — порезаться можно.

— Хм, да, — согласился Майк. — Но странно: где сейчас можно найти патроны для таких пистолетов? Разве что в том же музее, где и сами пистолеты.

— О, черт! Черт! — взвыл Сэм. — Все-то у него настоящее — и сабля, и патроны!

— А эти старинные пистолеты, — продолжал Билл, — при попадании, например в голову сносили полбашки, не то, что нынешние, такую маленькую дырочку оставляют, хотя для головы, конечно, и маленькой дырочки достаточно… А если из такой пушки в живот засадить, то сразу все кишки наружу вывалятся, ни один хирург не заштопает…

— Билли, — заговорил Майк ласково и положил руку на плечо Биллу. — Успокойся, пойдем купим тебе чего-нибудь. Колы или пивка, сядем на скамеечке. Выкурим по сигаретке, успокоимся… Над нами кто-то жестоко пошутил. Но мы счастливо избежали опасности, а поэтому нужно успокоиться и подумать.

— О чем подумать? — закричал опять Сэм. — Мыслитель ты наш, о чем еще думать?! Чуть не угробили нас там, вот и все, и думать тут больше не о чем.

— Ну, Сэмми, не скажи, — тихо проговорил Майк.

Они шли уже по улице городка, приближаясь к площади. Билл молчал с мрачным видом. Крис молчал с видом отрешенным. В городке готовились к маскараду. Гирлянды лампочек уже горели, светящиеся ярким зазывным светом фургончики торговцев всякой всячиной притягивали к себе магнитом. В одном из таких передвижных киосков взяли пива и чипсов и уселись в ряд на скамейке. Было светло, оживленно и людно, замок не просматривался, а после первых глотков пива недавнее приключение стало казаться действительно не более чем приключением. Ну, например, как средней крутизны ужастик.

— Слушайте, — заговорил Сэм, — а может, нам следует пойти в полицию? Сообщить, что у них тут в подвалах прячется беглый псих? Такой ведь нападет еще и на экскурсию…

— Сэм, очнись, — перебил его Майк. — В полиции тебя первым делом спросят: «А что ты, мальчик, делал в замке ночью?»

— Да ну, ерунда! — отмахнулся тот. — Скажу, что пошел посмотреть, что мне жутко интересно было, невтерпеж до утра ждать.

— A ты, мальчик, видел там, у входа, большой щит на трех языках, в том числе и на английском, что посещение замка вне состава экскурсии строго запрещено и администрация не несет ответственности и все такое прочее?

— Ну, пусть меня поругают! — горячился Сэм. — Скажу, что так уж мне хотелось, так хотелось посмотреть их замечательный замок! А психа-то надо же выловить!

— Ага, выловишь его, как же, — вступил в разговор Билл, по-прежнему мрачный. — В этом замке такие подвалы, что только держись! Слушать надо было гида хоть вполуха. По легендам, там подземных построек не меньше, чем надземных. А теперь прогнили некоторые двери, соединяющие открытые подвалы с потайными ходами, и сейчас там вообще такой лабиринт, которого ни на каких планах нет. Там блуждать можно неделями, и по кругу, как водится. А псих этот их, видно, хорошо изучил, может, он там давно уже бродит и взвод спецназа уложит в два счета. Он, может, сам бывший спецназовец…

— Ну, Билли, ты, видно, очень сильно испугался! — с досадой протянул Майк. — Вот и спецназ приплел! А парень-то хоть и крут, но для спецназа все же жидковат. A рожа? Он же или туберкулезный, или раковый, к тому же на терминальной стадии. Видно же, что он больной не только на голову. Но только даже если пистолет у него и настоящими патронами заряжен, то от этого он не перестает быть однозарядным пистолетом. И если захватить его врасплох…

— Майк, да ты, видно, тоже того… на голову!.. — Билл даже подпрыгнул от возмущения и выразительно покрутил пальцем у виска. — Врасплох? Мы? Его? Ну, ты даешь! И даже если и застанешь, дальше что? Приставишь ему палец к затылку и скажешь: «Пух!» A он сразу испугается и запросит пощады?

— Напрасно смеетесь, уважаемый сэр, — ответил Майк серьезным голосом. — Мне есть что приставить ему к затылку. Пока в Польше некоторые ленивые юноши дрыхли до полудня, другой юноша, менее ленивый, подсуетился и купил пистолет.

— Гонишь! — воскликнули Сэм и Билл в один голос. — У тебя и денег таких нет. В Восточной Европе хороший кольт стоит не менее пяти тысяч. И как ты успел выйти на торговца?

Майк вздохнул:

— Вынужден признаться, парни, пистолет не кольт и не совсем… В общем, он стреляет резиновыми пулями. А продавался почти открыто. Ну, я порасспросил, конечно. Но не спешите выражать свое презрение — резиновая пуля на малой дистанции выбьет глаз. Голову не пробьет, конечно, но контузит крепко. Вся важность в том, чтобы выстрелить первым. Ну, и попасть, конечно.

Билл и Сэм переглянулись за спиной Майка, который сидел между ними.

— Слушай, Майки, — осторожно начал Билл. — Ты, конечно, парень умный и знаешь много, и мы все это сразу признали, но сейчас, ты уж извини, какой-то бред несешь. Ну, куда нам связываться с тем кадром? Где мы будем там его искать? Он же в пять минут найдет нас всех вместе или по одному, чтобы растянуть удовольствие. Даже если мы вооружимся до зубов каждый, а не одним резиновым пистолетом на всех, положит он нас там, как котят, и пикнуть не успеем. Точно вам говорю — он из какого-нибудь секретного подразделения, а у них от нервного напряга тоже, бывает, крыша едет. Может, у него туберкулез и рак вместе, только от этого он боевых навыков не утратил.

— Правда, Майк, согласись, — вступил в разговор Сэм. — Билли ведь прав. Пойдем завтра на экскурсию, может, удастся от них отколоться и спустится туда. Днем все-таки не то что ночью…

— Да какая разница?! — воскликнул Билл. — В подвалах-то все равно темно что днем, что ночью. Нет, вы как хотите, а я еще пожить хочу.

— Вы трусы, — с презрением бросил Майк.

— Пусть трусы, — торопливо ответил Билл. — Зато живые.

Если Билла мало озаботило обвинение, брошенное Майком, то самолюбие Сэма оказалось задетым за живое. Он всегда считал себя храбрым и продвинутым парнем, и лидерство Майка в их компании всегда несколько угнетало его, а теперь еще этот зазнайка и чистюля обозвал их трусами. Сэм посмотрел на приятелей. Билл сидел с мрачным видом. Майк смотрел прямо перед собой. Крис запрокинул голову, но взгляд его был направлен не на звезды, а вглубь себя.

— Эй, Крис, — позвал его Сэм. — А ты-то что думаешь?

Тот вздрогнул, словно задремал, а его ущипнули.

— Если вы помните, — сказал он тихо, — я в самом начале говорил, что идти туда не следует.

— Да ладно тебе! — поморщился Сэм. — Ты как думаешь — положит нас там этот боец или пожалеет?

Крис усмехнулся:

— А чего ему нас жалеть? Мы ему кто — родственники?

— Ну, мы все-таки несовершеннолетние.

— Да? — Крис обернулся ко всем остальным, и все уставились на него, удивленные произошедшими в тихоне переменами. — Как мародерствовать — так ничего, взрослые, а как ответ держать — так несовершеннолетние?..

— Ой, да перестань! — воскликнули одновременно Билл и Сэм. — Правильный какой выискался! Так и скажи, что поджилки трясутся!

— Да, — ответил тот, удивляясь самому себе. — Я боюсь. Только пора бы нам научиться отличать храбрость от глупости! Гида надо было слушать хоть вполуха, вот именно. В те подвалы археологи сунулись недавно, так у них через пятнадцать минут фонари погасли и мобильники сели. Так что никто не знает, что в тех подвалах и какой они на самом деле глубины… А сейчас международную экспедицию готовят с помощью НАСА, как на Марс. Поэтому там и охраны нет, потому что замок сам себя охраняет…

— Крис, ты чего городишь-то?

— То! Гид говорил — все пропустили, да? Замок закрыт для людей, понятно? Ну, так, по поверхности… Триста лет стоит пустой, а ни одного камня не растащили на строительные нужды, не то что в других местах… Кроме того, у него может быть совсем другое понятие о возрасте совершеннолетия. А только и это тут ни при чем, потому что никакой он не спецназовец…

Тут Майк громко расхохотался, запрокинув голову и затопав ногами:

— А кто? Молодой граф, да? Ой, не могу! Крис, да ты что? Что с тобой? Ну, ты перещеголял даже Билла и Сэма! Это же доходяга! Ловкость у него есть, не отнять, а силы-то нет! Он же на одном самолюбии держится, вы что, не заметили? Его пальцем ткни — он упадет и не встанет! Если мы навалимся на него все вместе, мы его в порошок сотрем! Палкой саблю выбить, а пока он свой мушкет вытаскивать будет, можно успеть всю обойму выпустить! Ну, Билли, Сэм, вы взбодрились? Сейчас купим у торговцев по фонарику, зайдем в гостиницу за куртками, чтобы не мерзнуть там, я свой ствол возьму — и вперед!

— Сейчас?!

— Именно сейчас! — и Майк встал, демонстрируя свою готовность действовать. — Сейчас нас не хватятся, будет праздник, маскарад и толпа. — И, глядя на колеблющихся Билла и Сэма, добавил:

— Кто не хочет, может оставаться. Но пусть не надеется, что я с ним поделюсь. Вы что, не поняли? На девке рубины, как вишни, и полкило золота, а у парня в ухе бриллиант размером с горошину.

Напоминание о драгоценных камнях заставило Билла и Сэма задуматься. Страх боролся с жаждой наживы. И чем больше они колебались, тем быстрее таял страх, а блеск камней и золота становился все более соблазнительным.

— Хорошо тебе рассуждать, — пробурчал Сэм. — Тебя не оболванили, тебе лезвие у шеи не держали. Оно холодное. Знаешь, какое ощущение? — Сэм почесал затылок. — А вид у него и правда нездоровый. Может, если со спины навалиться…

— Ну, не знаю… — сомневался Билл. — Может, нам еще какую-нибудь сетку купить? Набросить на него, саблю выбить, это главное, а один чтоб со спины зашел с палкой, чтобы оглушить.

Крис усмехнулся:

— Ты сначала подойди к нему со спины!

— Да ладно! Нас все-таки четверо! — сказал Майк и посмотрел Крису в лицо. — Ведь нас четверо?

Но тот покачал головой:

— Нет, ребята, вас трое. Я пас. Буду сидеть здесь и глазеть на толпу.

— Ну и ладно! — закричал Сэм, забывший уже и про свой страх, и про оболваненную голову, на которой уцелевшие длинные пряди чередовались с проплешинами. — Ха! Нам же больше достанется! Тогда-то он застал нас врасплох, а теперь мы его врасплох застанем! Ну, последний раз спрашиваю: идешь с нами?

Крис покачал головой:

— Нет. И вам не советую, тоже последний раз.

Билл и Сэм во главе с Майком махнули на него рукой и ушли, оживленно обсуждая, какие они купят фонарики и лассо и где раздобудут палок.

Ему показалось, что он засыпает на ходу. «Не спи!» — услышал он крик старика, вздрогнул и тряхнул головой. — «Нельзя!»

Поднявшись наконец по казавшейся бесконечной лестнице в тот подземный зал, где недавно уничтожил трех вампиров, он услышал вдруг шаги и голоса наверху. Поправив меч за плечом — он еще не привык носить оружие таким образом, — взялся за рукоять сабли и осторожно, стараясь не издать ни малейшего шума, стал подниматься по лестнице, выходом из которой служил тот большой котел в кухне. Голоса раздавались оттуда. Один, низкий и раскатистый, с повелительными интонациями, отдавал распоряжения и, несомненно, принадлежал человеку, привыкшему повелевать. Остальные два или три голоса что-то поддакивали и звучали с покорной преданностью, как голоса слуг:

— …все изрядно запущено. Танцевальную залу освободить от обломков. Люстры вычистить и заполнить свечами. Парадный вход и лестницу в залу вымыть, чтобы блестело, как в прежние времена. Наймите в деревне и этом городишке баб и девок, пусть вымоют здесь все за один день!

— Но, Господин! Люди боятся этого замка! Женщины не пойдут сюда ни за какие деньги!..

— Глупости! — рявкнул голос Господина. — Люди жадны еще более, чем трусливы! Дайте им столько денег, чтобы они забыли про свой страх! — и что-то тяжелое ударило в пол, почти над самой головой, с такой силой, что каменные плиты зазвенели и едва не пошли трещинами. Наверное, это невидимый пока, но грозный повелитель, рассердившись на глупость слуг, ударил в пол тростью. Какова же у него трость, да и сам он, если способен производить удары такой силы?..

— Будет исполнено, Господин! — пискнул тонкий голосок. — А кухня? А другие помещения?

— Бестолочи! Кому понадобится кухня? Зал, зал — главное! Зал и вход! Остальное будет приводиться в порядок после, без спешки. Кронверк слишком долго простоял пустым, пора обживать его! Все ли ясно?

— Да, Господин. А… Э… А ужин?.. Сколько?…

— Четверо. Да выбирайте получше! В Кронвальде теперь большой постоялый двор и гостиница для утонченных господ. Много проезжего люду. Так что найдите каких-нибудь молодых бездельников, от избытка времени и денег путешествующих в поисках острых ощущений. Вот мы и устроим им острые ощущения! Острее не бывает!

И низкий голос громогласно расхохотался над собственной шуткой. Шаги стали удаляться. Ксавьер Людовиг поспешил вверх по лестнице, на ходу сдергивая ножны и не задумываясь о том, что ему могут снести голову раньше, чем он успеет разглядеть незваных гостей, высунувшись из котла — позиция хуже не придумать. Кто-то находился в замке! Что это за распоряжения, похожие на подготовку к балу? Кто вообще смеет распоряжаться в его замке?! И что это значит — слишком долго стоял пустым?..

Пригнувшись, он свободной левой рукой и плечом толкнул крышку котла, и она упала, покатившись по полу, оглушительно звеня. В кухне никого не было. Ставни на окнах были закрыты. Но в некоторых из них доски рассохлись, и в образовавшиеся щелки проникали тонкие лучики тусклого света.

Похоже, день был пасмурный, в серых полосах слабого света кружились пылинки. Толстый слой пыли покрывал всю мебель и утварь. Некоторые полки обрушились, и хранившаяся на них посуда разбилась, усеяв пол мелкими и крупными осколками. Паутина затянула углы и свисала серыми лохмотьями. На полу слой пыли и мелкого мусора был столь толстым, что не различались плиты покрытия, следы же нежданных и незваных визитеров были видны четко, как на мокром песке.

Ксавьер Людовиг остановился, потрясенный открывшейся ему картиной запустения. «Как же это возможно? Ведь не далее, чем вчера, здесь была образцовая чистота. Конечно, мебель и утварь пострадали в той схватке, но ведь не в этом дело! Столько паутины, пыли…»

Он подошел к ближайшему окошку и, на всякий случай встав сбоку, чтобы уберечься от возможных солнечных лучей и чужих глаз, потянул задвижку. Железные петли оказались проржавевшими и выпали из рамы, и одна из ставен скрипнула и открылась сама собой; верхняя петля хрустнула и отошла от рамы вместе с гвоздями, и ставня повисла на нижней, перекосившись, скрипя и покачиваясь. Стекло было тусклым и серым. Ксавьер Людовиг стал протирать стекло рукой, но слой пыли был очень плотным и поддавался плохо, и вдруг стекло качнулось — оказалось, ничто не удерживает его в раме — и выпало наружу. Ксавьер Людовиг едва успел отдернуть руку, прикрыть лицо и отступить в тень: солнечный свет ослепительного летнего утра резанул по глазам, ослепляя и выжимая слезы. «Значит, это всего лишь пыль и грязь! Но как?..»

Прикрывая глаза рукой, он вышел из кухни, идя по следам, оставленным на пыльном полу. Он никого не догнал, только услышал стук колес и увидел, как два крытых экипажа удаляются от замка по центральной аллее.

Но больше, чем самоуверенные распоряжения незнакомца, удивляла панорама разграбленного и запущенного родового гнезда: мебели и картин не осталось, в лучшем случае можно было обнаружить обломки деревянных деталей и пустые рамы от картин и зеркал. Во многих окнах стекла частично были выбиты, и сквозняки гоняли по полу мусор и сухие листья. Белые перила мраморной лестницы были грязны, а ступени, не менее грязные, выщерблены. Хрустальная люстра парадного фойе лежала на полу разбитая, осколков же хрустальных подвесок не было видно — то ли скрыл слой пыли и мусора, то ли растащили местные жители, готовые поживиться любой мелочью.

Он прошел по изуродованной лестнице наверх, пересек небольшой зал с выходом на террасу, где в прежние времена дамы, отдыхая от танцев, кокетничали с кавалерами, а кавалеры сплетничали о дамах. Картины запустения, пыль и паутина в углах казались с каждым шагом все ужаснее. Вздох облегчения вырвался из его груди, когда он остановился в проеме большой двустворчатой двери: танцевальный зал почти не пострадал. Пыли и паутины там было не меньше, чем в других комнатах, но люстры, по-прежнему зачехленные, не валялись разбитыми на полу, а висели под потолком, на котором хоть и с трудом, но все же угадывалась богатая роспись; паркет не был взломан, и зеркала тоже уцелели. Правда, бархатные шторы на высоких окнах напоминали грязные тряпки и не все канделябры были на своих местах, но это уже не казалось важным. Ксавьер Людовиг пересек зал, шаги его гулко раздавались в пустом помещении, а пыль мягкими серыми хлопьями оседала на сапогах.

— Что происходит? — спросил он вслух, не сомневаясь, что ему ответят. — Что все это значит?

И ему ответили. Голос, тихий и усталый, раздался, как и прежде, над правым плечом:

— Что ж, мой мальчик, постарайся сохранить спокойствие. Прошло сто пятьдесят лет.

Среди пассажиров, прибывших в Кронвальд дилижансом из Кале, находилась молодая особа с карими строгими глазами и темно-каштановыми волосами, тщательно уложенными в гладкую прическу. Ее дорожный костюм и шляпка, хоть и хорошо сшитые и довольно элегантные, тем не менее больше пристали бы пожилой матроне и потому вызывали толки и недоумение остальных пассажиров. По их общему мнению, столь пригожая молодая женщина должна лучше разбираться в одежде. Тем более, что ее объемистый чемодан, привязанный вместе с багажом остальных пассажиров на крыше дилижанса, и саквояж, не выпускаемый ею из рук, были совершенно новыми, из дорогой, еще скрипящей и пахнущей кожи, несомненно, купленные незадолго до поездки и в одном из самых модных лондонских магазинов. Выйдя из дилижанса перед лучшей в городе гостиницей и не дожидаясь, пока кучер отвяжет и снимет ее чемодан, путешественница подошла к портье, стоявшему на крыльце и не спешившему на помощь пассажирам дилижанса, потому что дилижанс — это ведь не фамильная карета с гербом, и чаевые всегда жалкие, так что не стоит и суетиться. Вон едет крытая повозка — это посерьезнее. Если позовут, тогда, конечно, ничего не поделаешь…

— Меня зовут Доминика В.Кр., на мое имя должен быть заказан номер.

Портье моргнул два или три раза и засуетился, распахивая перед ней дверь:

— Да, сударыня, будьте любезны, проходите, пожалуйста. Сюда, пожалуйста. Конечно, ваш номер готов. — Он знал, что на имя Доминики В.Кр. заказан еще на прошлой неделе лучший номер гостиницы, но не такой представлял он себе клиентку этого номера.

Хозяин гостиницы встретил ее лучезарной улыбкой, согнулся в поклоне и лично проводил на второй этаж в отведенные для нее апартаменты с большим балконом и хорошим видом из окна, а портье уже тащил следом ее чемодан.

Доминика прошла на балкон и опустилась в стоявшее там плетеное кресло. Вид открывался действительно замечательный: речка, холмы и замок. Да, замок был великолепен, целенький, словно театральная декорация. «Легенда, конечно, не представляет из себя ничего особенного. Странно, что до сих пор не нашелся никто из наследников. Интересно, сколько на самом деле у меня денег? И какую взятку нужно дать главе городского управления и нотариусу, чтобы… чтобы купить этот замок? Вот было бы смешно!..» Она улыбнулась своим мыслям. Конечно, она не будет покупать этот замок. Зачем он ей? И вообще, она ничего не будет покупать. Ну, может быть, несколько платьев, шляпок… Так, самое необходимое. Но не здесь, конечно. За одеждой надо ехать хотя бы в Прагу. Или в Вену. Да, в Вену лучше всего. Знаменитая Венская Опера! Она будет посещать театр каждый день! А потом можно поехать в Италию. Да, а потом в Грецию. А осенью, в ноябре, когда зачастят дожди, вернуться сюда, сидеть у камина и читать книги из старухиной библиотеки. Интересно, что там за дом? Адвокат говорил, что большой…

Доминика закрыла глаза. «Господи Боже, спасибо тебе. Наконец-то кончилась эта проклятая бедность! Кто сказал, что бедность — не порок? Уж, наверное, не тот, кто от нее страдал!»

Нужда всегда дышала им в затылок. Но однажды на отца пало подозрение в растрате казенных денег, и он, не вынеся позора и не доводя дело до суда, застрелился. За это она его всегда слегка презирала. Разве это выход? A семья? Думал ли он о них, когда писал в прощальном письме «Господь не оставит вас своей милостью»? Ей было тогда шесть лет, брату — семнадцать. Мать сразу постарела на двадцать лет. Бедность прочно обосновалась в их доме. Брату пришлось бросить учебу, и он стал работать помощником конторщика в лавке. Прошло три года. Просвета не было. Мать болела. Тогда брат решил попытать счастья в восточных колониях. Но он даже не доплыл туда: в океане их корабль попал в шторм и утонул, никто не спасся. Они еще не успели получить ужасную новость, как однажды утром не проснулась мать. Ее кое-как похоронили, а Доминика попала в сиротский приют. Боже, забыть бы о тех годах! Не забывалось… В возрасте семнадцати лет она покинула приют. И что? И куда? При этом в ней всегда жили воспоминания, которые можно было бы назвать воспоминаниями о воспоминаниях родителей. Хотя об этом никогда не говорилось вслух, но это всегда носилось в воздухе: что не всегда была бедность, и не всегда был сырой и туманный Лондон. То, что они не англичане, Доминика знала всегда. Взять хотя бы ее имя — совершенно не английское, оно всегда и у всех вызывало недоумение и подозрение: иностранка? Истории семьи она не знала, но теперь, став взрослой и собрав по крупицам все недомолвки, вздохи, сказанные и несказанные слова, кое-какие дорогие вещицы и безделушки, о которых она не знала и которые после смерти отца извлекались из спрятанных где-то коробок и продавались за гроши, пришла к выводу, что они — беглецы. Но воспоминаниями и предположениями о былом благополучии сыт не будешь, надо было зарабатывать на жизнь. С трудом нашла она место горничной. Рекомендаций не было. Ничего не было, кроме хорошей внешности и отчаяния в глубине не по возрасту серьезных глаз. Первые несколько недель все было просто замечательно. Потом началась обычная история: хозяин, как это часто случается, посчитал, что юные горничные для того и приходят в дом, чтобы щипать их за бока. Она пожаловалась хозяйке, по неопытности и наивности не зная, что это только ухудшает положение. Так и случилось. Пришлось уйти. Правда, хозяйка написала ей хорошее рекомендательное письмо и она довольно легко нашла новое место. Но история повторилась. И потом еще, и еще раз, и везде находились или не- старые еще отцы семейств, жаждущие свежих впечатлений на стороне, или подросшие сыновья. Ее отказы и возмущения вызывали, кроме раздражения, недоумение — ведь ей за это заплатили бы, подарили бы что-нибудь. Прислуга, а корчит из себя леди. Но она к этому времени уже утвердилась в мысли, что она действительно леди и что унижение не будет вечным. Между тем домогательства повес, молодых и не очень, стали невыносимыми. Из последнего дома она ушла со скандалом, который сама же и спровоцировала. Затея удалась — ей заплатили довольно щедро в обмен на обещание не компрометировать семью. Она сняла жалкую однокомнатную квартирку с закопченной кухонькой в трущобном районе Лондона и стала искать место компаньонки при одинокой старухе.

Лежа в холодной и сырой постели, потому что не было денег, чтобы купить дров и протопить камин, — проклятая сырость! Даже летом! — она думала о том, что нужно разузнать историю семьи и найти родственников. Ведь должны же остаться какие-то родственники! Ведь не может же быть, чтобы она была одна в целом мире! Для этого нужны были деньги, и немалые. Жизнь же компаньонки оказалась ненамного слаще, чем у горничной или гувернантки. Правда, в доме одинокой пожилой леди никто не пытался тискать ее в темном коридоре, и это было большим облегчением. Два раза в день она пила вместе со старухой чай — в десять утра и в пять вечера, с печеньем и булочками — и это тоже было большим облегчением, потому что не приходилось тратиться на еду, но вот беда — старуха ничего не платила. Доминика узнала, что другие компаньонки еще и обедают и даже ужинают со своими госпожами, но старая сквалыга во время обедов и ужинов посылала ее гулять с собачкой, в любую погоду. Она дарила ей свои старые платья, шляпы и шали, вышедшие из моды лет двадцать назад, в которые Доминика могла к тому же завернуться два раза, а шляпы использовать вместо зонтика… Первый такой «подарок» она приняла со слезами на глазах, слезами разочарования и унижения. Старуха же приняла их за избыток чувства благодарности. Несколько дней Доминика была вне себя от ярости, пока не догадалась сдать ненужное тряпье в лавку старьевщицы. Это и стало ее заработком. Пока однажды старуха не спросила, почему же она не надевает эти хорошие платья. Доминика скрипнула зубами и сказала правду, аргументируя тем, что ей нужно платить за квартиру. Старуха сказала: «Зачем тебе квартира? Живи у меня», на что Доминика, сочиняя на ходу, соврала, что в квартире она хранит старые пыльные книги, оставшиеся от покойных отца и брата, хотя ничего не осталось, а также у нее живет принадлежавший еще ее деду-моряку старый попугай, которому уже лет двести, его мучают блохи и, видимо, именно поэтому он по ночам ругается страшными словами, но ведь бедная птица не виновата, что она стара и что ей довелось жить среди моряков. Доминика знала, что старуха терпеть не может книги, потому что от них много пыли, а она от пыли задыхается; сквернословящий же попугай привел ее в ужас. Она выразила бедной девушке свое сочувствие, но по выражению ее лица та поняла, что скоро ей придется уйти и отсюда. К тому же после этого старуха перестала дарить ей старые тряпки.

Ей исполнилось двадцать три года, но она чувствовала себя намного старше. Жизнь проходила в постоянной и изнурительной борьбе за существование. Отчаяние начало обволакивать ее, подобно лондонскому туману, когда едва видишь пальцы вытянутой руки и хотя не ночь, но ничего не видать.

И вот в один из таких полных отчаяния вечеров у подъезда дома, где она снимала квартиру, ее поджидала хозяйка — препротивнейшая особа с длинным носом и близко посаженными маленькими глазками. Доминика испугалась — Боже, неужели повысит плату?! Но хозяйка, обладательница такого же неприятного, как и внешность, голоса, обратилась к своей жилице с другим сообщением:

— А к Вам, милочка, приходил судебный исполнитель. Очень любезный господин, и хорошо одетый. В наемном экипаже, но я сразу поняла, что это судебный исполнитель, а не кто-то другой. Я сказала, что Вы в отъезде. Он оставил Вам письмо. Что это Вы натворили, а? Такая приятная молодая барышня. И большие неприятности? Все корчите из себя леди, а на самом деле…

— Где письмо? — перебила ее Доминика, с ужасом думая о том, что старая грымза сейчас потребует за письмо денег, а в кармане — ни гроша.

— Ай, вот оно! — и, гадко смеясь, хозяйка вытащила из кармана своего нечистого фартука маленький узкий конверт из хорошей плотной бумаги казенного синего цвета. — А что Вы дадите мне за услугу? Ведь я могла бы сказать, что Вы уже съехали отсюда, и тогда… — и принялась размахивать конвертом у себя перед носом.

Годы борьбы за выживание выработали у Доминики быстроту реакции, точность движений и цепкость хватки — жестом, неуловимым, как бросок кобры, она выхватила письмо, хозяйка не успела и «Ах!» сказать, только завизжала оскорбленно что-то в спину, пока Доминика бежала вверх по лестнице, лихорадочно думая: «Господи милосердный Боже, что еще за судебный исполнитель?! Почему? Ведь я же никогда ничего…» и не находя ответов на свои вопросы. Оставшись наконец одна, она осмотрела конверт, на котором было карандашом написано только ее имя, распечатала его и прочла письмо. Это было не письмо даже, а короткая записка — в изысканных фразах ее просили сообщить, где и в какое время согласна она почтить своим вниманием представителя адвокатской конторы «Гн. Х. и Ком.», расположенной по адресу такому-то, поскольку оный представитель вот уже несколько дней подряд не может застать госпожу дома. Деликатность же вопроса такова, что представитель не взял на себя смелость искать госпожу по адресу леди, у которой госпожа состоит компаньонкой… Держа записку в руках, Доминика просидела без движения почти до полуночи, пытаясь совладать с охватившим ее волнением. Он знала, что адвокатский дом «Гн. Х. и Ком.», расположенный по указанному адресу, — весьма престижная юридическая фирма, специализирующаяся на вопросах недвижимости, ценных бумаг и наследства. «Несколько дней! Старая хрычовка!..» — проклинала она хозяйку.

Наутро она не пошла к старухе, у которой унижалась компаньонкой. Одевшись как можно лучше, она появилась в конторе м-ра Х. через четверть часа после ее открытия, придя туда пешком, потому что денег на кэб не было. И вообще не было.

Контора занимала большое здание со сверкающим интерьером, чиновники одеты были в отлично сшитые сюртуки. По причине раннего часа двор еще не был заполнен каретами с родовыми гербами, но широкая подъездная аллея и наличие у входа ливрейных лакеев не оставляли сомнений в том, что кареты не замедлят появиться. Доминика стыдилась своего бедного наряда, поэтому постаралась придать своему виду наибольшую уверенность и молча протянула бумагу встретившему ее чиновнику. Тот взглянул на бумагу, потом на нее, потом жизненный и служебный опыт подсказал ему:

— Вы и есть г-жа Доминика В.Кр.?

— Да, это я.

— О, — сказал чиновник. — О, прошу прощения, уважаемая госпожа. Прошу!.. — и подумал: «Не иначе, как опальная герцогиня, которую восстанавливают в правах…»

Адвокат согнулся в поклоне при встрече и больше уже не разогнулся. Ее усадили в кресло с резными позолоченными подлокотниками, лакей принес чай и печенье в почти прозрачном невесомом фарфоре на сияющем подносе. У Доминики от голода и волнения кружилась голова. После первого сообщения адвоката она посмотрела на него своими строгими глазами и сказала:

— Уважаемый сэр, мне хотелось бы быть полностью уверенной в том, что здесь нет никакой ошибки или недоразумения. Извольте меня понять: разочарование было бы для меня роковым.

Адвокат делал большие глаза и раскладывал перед ней многочисленные бумаги с гербами и золотыми тиснениями и уверял с дрожью в голосе, что ошибки быть не может, что дело перепроверено несколько раз и именно поэтому они задержались с извещением: залогом — репутация конторы… Но теперь все сомнения рассеяны, она — наследница движимости, недвижимости, наличности и ценных бумаг, а также титула баронессы с правом передачи по наследству. Собственно, пояснил адвокат, наследным баронским титулом обладал ее отец, а, следовательно, и мать, поскольку родители состояли в законном браке, и, несмотря на трагические события, постигшие семью, титул у нее был всегда…

Доминика плохо помнила, как закончился разговор с адвокатом. Под конец ей стало совсем нехорошо. Она выпила весь предложенный чай и съела все печенье, лихорадочно соображая, как бы, не уронив достоинства, попросить немного наличных денег в счет наследства. Но адвокат знал свое дело: бумаги были подписаны, большой плотный конверт выдан.

— Миледи, — сказал адвокат участливо, — вы должны найти себе другое жилье. В нынешнем вам в скором времени грозят туберкулез и ревматизм.

Она посмотрела на адвоката и сказала:

— Я хочу покинуть Англию навсегда. Хочу выехать как можно скорее в один из этих городков на континенте, где эта почтенная леди — благословенна ее память, надеюсь, душа ее попала в рай — оставила мне дома. Например, в Кронвальд. Вы говорите, там хороший климат и красивые пейзажи…

Как во сне, она дошла до Гайд-Парка, побродила по аллеям, людей было еще мало, потом села на скамейку — и самообладание покинуло ее, она начала плакать молча, без всхлипываний и стонов, пока к ней не подошел констебль и не спросил, что случилось. Констебль был немолод, у него были добрые голубые глаза и смотрел он участливо. Доминика подняла на него заплаканное лицо и прошептала:

— Я получила наследство.

— И что же?

— Довольно много денег.

— Так это же хорошо! — воскликнул констебль. — Бывает, знаете, в наследство получают долги. Что же вы плачете?

Доминика вздохнула и попросила:

— Пожалуйста, найдите для меня кэб. Я поеду.

Она поселилась в хорошей гостинице, спала в теплой, удобной и сухой постели, каждый день мылась горячей водой с душистым мылом и заказывала еду в номер. Она никого не хотела видеть. На четвертый день купила чемодан и саквояж, кое-какую мелочь, необходимую в путешествии, немного одежды и белья. На пятый день она выехала дилижансом в Дувр, а еще через пару дней с борта шхуны, направляющейся через пролив в Кале, простилась с Англией, надеясь, что навсегда. Она могла бы купить собственный экипаж и хороших лошадей и путешествовать с большим комфортом, но предпочла продолжить путь опять в дилижансе. Она еще не привыкла к своему богатству, тщеславие не было ей свойственно никогда, и ей хотелось быть в пути незаметной. Пассажиры дилижанса жаловались на тряску, пыль и тесноту и мало обращали внимания на молодую женщину в дорожном костюме не по возрасту, принимая ее за домашнюю учительницу в поисках места. Доминика почти все время смотрела в окно. Стояло начало лета, зелень была еще свежей, солнце и чистое небо радовали глаз после лондонской сырости и тумана. Иногда она прикрывала глаза, притворяясь задремавшей, чтобы их блеском не привлечь к себе внимания, и думала: «Боже, Боже, неужели это правда? Ведь я не желала богатства, просто хотя бы среднего дохода, чтобы не терпеть унижений. И жить нормально. Теперь я буду жить только на юге Европы, где тепло и мягкие зимы…»

Она была счастлива.

Наконец она очнулась от воспоминаний и размышлений. «Надо смыть с себя дорожную пыль и, пожалуй, поужинать в ресторане гостиницы. Хватит прятаться от людей…» Она нашла шнурок для вызова горничной, которая не замедлила явиться: круглолицая толстушка с розовыми щеками и чистыми голубыми глазами смотрела приветливо и внимательно. Доминика попросила мыла и побольше горячей воды, горничная сказала: «Сию минуту», — сделала книксен и удалилась. Но едва успела за ней закрыться дверь, как вновь постучали. На крик «Входите… Да входите же!» никто не вошел, а стук повторился. Доминика, досадуя на глухоту визитера, подошла к двери и открыла ее. Никого не было. Она посмотрела вправо и влево по коридору — никого. Решив пожаловаться администратору на глупые шутки прислуги или кого бы то ни было, она отступила в комнату и тут увидела лежащий на полу у самого порога конверт. «Какая странная манера доставлять почту», — подняла с пола конверт и открыла его.

И сам конверт, и бумага, на которой изящным старомодным почерком с завитушками было написано послание, были из дорогой бумаги, плотными и шелковистыми на ощупь. Послание — всего несколько строчек — написано было на двух языках, французском и немецком. По-французски Доминика говорила не так свободно, как по-английски, но достаточно для того, чтобы прочитать послание. Это было странное приглашение: ее, только что прибывшую в этот город, приглашал на бал-маскарад в замок Кронверк новый владелец замка. Маскарадного костюма при этом не требовалось: письмо обещало, что в гардеробной Князя (имени не сообщалось) найдется наряд на любой вкус и размер. Более же всего Доминику смутило то, что ее просили никому не сообщать об этом приглашении, объясняя эту таинственность желанием сделать сюрприз для всех гостей — то-то же посмеются все, когда маски будут сняты! Также предлагалось пройти до Старого моста пешком, а там ее будет ждать экипаж Князя.

«Глупости какие! — подумала Доминика. — Кто это может приглашать меня в гости в городе, где я никого не знаю и никто не знает меня? Кроме того, меня даже не называют по имени, просто — многоуважаемая госпожа. Что это за шутки? Да и устала я…»

В дверь опять постучали, и вошла та же круглолицая горничная и еще одна девушка, у обеих в руках было по большому кувшину, из носиков которых клубился пар.

— Видели ли вы человека, доставившего это письмо? И что это за манеры в вашей гостинице — подбрасывать письма под дверь, а не вручать их лично в руки?

Глаза обеих девушек округлились, а лица вытянулись от удивления. Толстушка даже начала заикаться от волнения:

— Су-дарыня, в этой г-гостинице н-не п-принято так д-делать, честное слово. Если г-госпожа желает, я с-скажу господину администратору, он разберется, господин администратор не допустит, чтобы госпожу беспокоили подобным образом. У нас такого никогда не бывало!.. Я никого не видела.

— Ну, хорошо, — смягчилась Доминика, видя искренний испуг горничных, и даже упрекнула себя за резкость: ведь сама еще совсем недавно была прислугой: «Как быстро приобретаются господские замашки!..» — Но, может быть, вы знаете, что это за новый владелец замка?

— Да! — девушки поставили кувшины, и толстушка начала торопливо рассказывать новость, со вчерашнего дня не дающую покоя городку и округе: — Вообще-то всегда все говорили, что Кронверк продать нельзя. Во-первых, где-то наследники все же есть. А во-вторых, что-то там такое есть, как заклятие какое-то, что его и сами владельцы не могут продать, а только подарить. Ну, я не знаю, я бедная девушка, едва обучена грамоте… Может, и нету наследников, уж полтораста лет прошло, никто не объявился, замок перешел под опеку городского управления. А что управлению с ним делать? Все боятся. Ну, нашелся богатый покупатель. Никто не знает, что за Князь такой, откуда. Говорят, что предложил управлению столько денег — золотом! — что страсть! Ну, может, так и лучше, а то стоит этот замок без владельца, как призрак какой. А Вы знаете, что рассказывают про последнего графа Кронверкского?

— Это которого загрызли и утащили вампиры? — усмехнулась Доминика. — Знаю, наслушалась в дороге.

— Ах, сударыня, не смейтесь! Ведь говорят, что молодой граф вернется и восстановит справедливость!

Доминика рассмеялась: девушка была мила, но доверчива и наивна сверх меры.

— Милая, знаете, ведь этот молодой граф уже не молодой. Боже, ведь ему уже страшно подумать сколько лет! Ведь это немыслимо — столько не живут! Даже если представить, что он до сих пор жив, то наверняка выглядит жалким дряхлым стариком. И где же он скрывается все это время? В подвалах замка? Неужели никто не догадывается, что молодой — тогда еще молодой — граф не вернулся домой, а погиб на войне? Или в дороге. А убийство владельцев замка было частью политического заговора. Ведь Кронверки были богаты и влиятельны, не так ли?

— Ну, не знаю, — вздохнула горничная. — Может, и погиб. Конечно, столько не живут. A может, он был женат тайным браком и у него остались законные наследники? Или наследники по другой линии?

— Милая, да вы романтичны совершенно невероятным образом! Вы читаете романы?

Горничная почти обиделась:

— Я, сударыня, не читаю романов. Мне, изволите видеть, некогда читать, да и читаю я едва. A только и читать ничего не надобно, у нас и так все это знают.

Романы читала другая юная особа, остановившаяся со своей гувернанткой в соседнем номере. Девушке было шестнадцать, и звали ее Марианна. Ее везли из монастыря, где она воспитывалась, домой, чтобы выдать замуж за старого, толстого, лысого… — она знала, за кого именно. И ненавидела его, гувернантку, родителей — весь мир. Она ни в кого не была влюблена, нет, но ей не хотелось выходить замуж вообще ни за кого… Ну, может быть, если какой-нибудь принц или герцог, молодой и красивый, попросил ее руки, тогда бы она согласилась, надеясь со временем его полюбить. А романы она читала тайком, на каникулах, таская их из библиотеки отца и воруя свечи на кухне. Читать романы — это было почти преступление, моральное падение, девушке положено читать Библию и поваренную книгу. В романах она находила все — любовь, дружбу, преданность, верность, понимание, участие и приключения. И вот все это кончалось, кончалось навсегда. Она бы бежала, но не было ни денег, ни с кем бежать. Она так всех ненавидела, что не могла даже плакать. Подъезжая к гостинице в маленьком аккуратном городке с черепичными крышами, Марианна приняла решение — утопиться. Но сначала — нагрешить, сколько можно. Правда, самоубийство — грех, но она сделает как-нибудь так, чтобы все подумали, что нечаянно. Тогда отпоют, похоронят…

Ей стало до слез жалко себя, молодую и красивую, которую совсем скоро вытащат из озера — холодную, застывшую, с синим лицом и раздутым телом… О Господи!..

Они въехали в городок, и повозка покатила по мостовой к гостинице. Панорама за окном стала интересней — люди, магазины, лоточники, цветочницы. На въезде в гостиничный двор их опередил дилижанс. А когда проезжали по аллее, она увидела приятной наружности длинноволосого молодого человека в очень приличном сюртуке. Марианна хорошо его разглядела и не сомневалась, что он тоже ее разглядел, — еще бы, она высунулась в окошко, словно собиралась выбраться наружу, улыбаясь этому незнакомому молодому человеку со всем очарованием, на какое была способна. Он тоже улыбнулся ей в ответ и поклонился. Гувернантка дернула ее за подол платья и что-то зашипела насчет приличия. Марианна попыталась стукнуть ее локтем. «Не начать ли грешить прямо сегодня вечером?» — подумала она. Упав на сиденье, она прикрыла глаза, чтобы не видно было их блеска, и прикусила губу, чтобы сдержать улыбку.

Доминика переоделась в чистое новое платье с намерением спуститься в общий зал и заказать ужин. Но, открыв дверь, она увидела перед собой совсем юную девушку, очень хорошенькую, взволнованную и слегка разозленную. Девушка держала руку поднятой так, как обычно это делают, чтобы постучать в дверь.

— Сударыня, — начала она торопливо. — Прошу простить мою недостойную навязчивость, но извольте великодушно выслушать меня. Мы остановились в соседнем с вашим номере. Честное слово, я не подслушивала, но двери были закрыты неплотно, и я все услышала…

«Да уж, — подумала Доминика, — не подслушивала ты, как же. Уши до сих пор шевелятся от напряжения. Несносная капризная девчонка из обеспеченной семейки с недалекой матерью и отцом, равнодушным к дочерям и неравнодушным к их молодым гувернанткам…»

— И что же?

— Ах, сударыня, я услышала, что Вы получили приглашение на бал, а идти не хотите.

— Дорогая моя, Вы не могли услышать ничего подобного. Ни про приглашение, ни про бал.

— Какая разница! Разговор про приглашение и бал я услышала из другого номера, уж они так кричали, что глухой бы услышал! A Вы спросили про письмо, а потом про Князя. Понятно же, что Вы тоже получили приглашение. Разве нет?

— И что же из того?

— Ах, сударыня, не могли бы Вы отдать его мне?

— Ах, вот оно что! А не кажется ли Вам, милая юная барышня, что в Вашем нежном возрасте не пристало появляться на подобного рода балах, куда приглашают инкогнито и под маской, к тому же без надлежащего сопровождения, и куда Вас, извольте согласиться, даже не приглашали? И известно ли Вам, что за напитки подаются на таких балах и чем такие балы кончаются?

Слёзы вскипели в глазах Марианны:

— Сударыня, ведь Вы ничего не знаете! Вы ведь даже не представляете…

Приглашение лежало на столике для писем у самой двери. «Это домашняя учительница музыки и танцев, наверное, а строит из себя невесть какую госпожу! И зачем только ей прислали приглашение?! И откуда у нее деньги на гостиницу, к тому же на лучший номер? Ей место на постоялом дворе! И еще поучает меня!..»

Такую возможность — познакомиться на балу с кем-нибудь «приличным и симпатичным» — Марианна не упустила бы даже ценой собственной жизни. Может, тогда и топиться бы не пришлось… Она протянула руку, схватила письмо и прижала его к груди.

— И не надо учить меня хорошим манерам! — прошипела она, отбегая к двери своего номера и скрываясь за ней.

Доминика пожала плечами. «Что мне за дело? В конце концов, не я воспитала ее подобным образом и я не давала ей этого письма. Девочке хочется приключений. Сегодня она получит их с лихвой!»

В общем зале за соседним столиком ужинала пара: красивая и хорошо одетая светловолосая молодая дама лет двадцати пяти и скучного вида джентльмен лет сорока. «Супруги», — не ошиблась Доминика. Джентльмен что-то раздраженно бурчал, а дама твердила громким шепотом: «А я пойду! Все равно пойду! Вы не сможете меня удержать! Вы скучный тип, сударь. И это свадебное путешествие? Я умираю от скуки и разочарования! Вы скряга и зануда! Боже, как я ошиблась!..»

«Тоже получили приглашение, — усмехнулась про себя Доминика. — Ну и пара! Если это медовый месяц, можно представить, какой будет их дальнейшая жизнь! Луково-чесночной…»

Стемнело.

Черный силуэт замка едва виднелся на фоне темно-синего неба. Первые звезды засверкали в этой чернильной синеве, и взошла луна — большая, ярко-желтая и безупречно круглая, словно очерченная циркулем.

Доминика немного постояла на балконе, любуясь фантастическим пейзажем, залитым лунным светом. «Не успела я купить замок, — ей было смешно даже думать об этом. — Опередил меня какой-то Князь. Наверняка изрядный повеса, раз устраивает подобные маскарады…» Потом она легла в постель и быстро уснула спокойным и глубоким сном без сновидений.

Марианна дрожала как в лихорадке. Умирая от нетерпения, она едва дождалась, пока дыхание гувернантки, спавшей в соседней комнате на диване, не стало ровным и глубоким. После этого Марианна на цыпочках выскользнула из номера, прошла по коридору и вышла через черный ход. Никого не встрети, пересекла задний двор гостиницы, и маленькая деревянная калитка вывела ее на тропинку, извивающуюся по берегу реки, под ивами. За мостом на другом берегу она увидела запряженный одной лошадью крытый экипаж со сгорбившимся на козлах кучером. Она пробежала по мосту и прыгнула в экипаж, лошадь переступила ногами, кучер щелкнул хлыстом — и коляска быстро покатила по дороге, потряхивая Марианну на ухабах. «Что я делаю?! — замирала та от внезапно охватившего ее ужаса. — А если там?.. А чем кончаются подобные балы? A вдруг меня…» Но было поздно. Коляска уже поднималась вверх по холму, выпрыгивать же на ходу было бы очень опасно. Наконец остановились. Марианна увидела свет факелов и фонарей, лакеев в ливреях — было светло и оживленно, и страх ее начал улетучиваться.

Ее встретили с поклонами, как дорогую гостью, проводили в просторную комнату, где молчаливая, но услужливая дама в маске луны помогла ей выбрать костюм и маску и одеться. Потом ее проводили в залу, поднесли вина в роскошном хрустальном бокале, и к ней приблизился кавалер в старинном богато расшитом камзоле и широкополой шляпе с длинным пером, тихо и любезно заговорил по-французски, она что-то пролепетала в ответ…

Гостей было не особо много, — вот что значит бал для избранных!.. — все в масках, все смотрели в ее сторону и переговаривались между собой, она слышала иностранную речь на незнакомом языке. Музыканты на галерее настраивали инструменты.

Вскоре появились еще двое гостей: джентльмен и дама, им тоже поднесли вина, любезно кивали и приветствовали.

…Абигайль была несколько удивлена тем, что бал дается в здании, совершенно не приведенном в порядок после многих лет запустения. Конечно, подъездная аллея, холл и парадная лестница были очищены от пыли и паутины, а танцевальный зал был вымыт, и даже паркет хорошо натерт, и в люстрах горели все свечи. Но канделябров все равно не хватало, и множество свечей прилеплены были на перилах лестницы и в холле, где придется, даже на полу. «Можно было бы сначала привести замок в порядок, а потом уж устраивать бал, — думала Абигайль. — А впрочем, так даже интереснее. Так романтично! И необычно. Эти свечи на полу и перилах, никогда не видела такого. И даже лакеи в масках. И вино великолепное. Интересно, какое будет угощение?..»

Заиграла музыка, начались танцы.

«Ах! — замирала от восторга Марианна, держа под локоть своего кавалера в шляпе с пером. — Вот это жизнь! Настоящий бал! Я буду танцевать, пока не отвалятся каблуки!..»

«Прошло сто пятьдесят лет…» — эти слова не заставили его окаменеть — он просто махнул рукой, как обычно отмахиваются от очевидной глупости:

— Что Вы такое говорите? Время ли сейчас для шуток? Лучше скажите, много знающий господин отшельник, что это за колдовство?

— Никакого колдовства. Прошло полтора века. Спуск в хранилище опасен, очень опасен. Там можно заснуть вечным сном — не умрешь, но и не проснешься. Ты задремал на ходу — помнишь? Вот — пролетели полтора столетия. Но поверь мне — это к лучшему. Тебе повезло! Иначе, не исключено, ты все это время бродил бы по подвалам замка, поджидая этого проклятого Князя, и, учитывая обстоятельства, неизвестно, не превратился бы ты в настоящего вампира. Тогда всем стало бы хуже, но хуже всех стало бы тебе…

— Прекратите! Что за ерунда! И в чем это мне повезло? Чьи это проделки? Я не могу даже умереть по собственной воле!

— Умереть всегда можно успеть, для тебя это еще легко. Слушай меня внимательно. За тобой следят и тебе помогают. Ты получил новое знание, разве ты не чувствуешь это? Ты сам даешь себе ответы на возникающие вопросы, ты побеждаешь ситуацию. A умереть тебе действительно вряд ли дадут, пока не победишь. Теперь успокойся и подумай. Ты не сам удержался от вечного сна — тебя из него выдернули. Поверь мне, я знаю. И если это произошло сейчас, а не раньше и не позже, значит, для чего-то это было нужно. За мечом должны были прийти. За ним придут. Ты должен быть готов к бою. И это будут не вампиры, а кое-кто посильнее. Вампиры, может быть, тоже будут, но тебе они уже не страшны. Постарайся найти обычное оружие, оно тебе пригодится. Смотри и слушай. Это наверняка произойдет сегодня…

Ксавьер Людовиг долго просидел в своей спальне, по счастливому стечению обстоятельств не разграбленной, хотя и заросшей паутиной до отвращения. Ставни на окне были закрыты. Было темно, холодно и пыльно. Он не чувствовал холода. Он ничего не чувствовал, даже голода и жажды крови, ничего, кроме тупой боли там, где, как он когда-то считал, находится душа. Ему хотелось кричать: «Я ничего этого не хотел! Ни миссии, ни особой славы, ни даже бессмертия! Ведь я не прожил эти сто пятьдесят лет! Я ничего не видел! Какая теперь жизнь? Кто и откуда меня выдернул? Зачем? Почему никто не спросил, хочу ли я этого? Почему даже не упредили, если уж действительно больше некому?.. Теперь я как призрак, и что будет дальше? Ведь я не могу никуда пойти, что я скажу людям? Я — ваш господин, граф Кронверк, вернулся после долгого отсутствия? Меня угостят осиновым колом. И правильно сделают…»

Теперь уже была ночь. Через смотровое отверстие он следил за происходящим в зале. Он вооружился, как мог, обычным оружием, а в руках сжимал меч с зеркальным лезвием. Весь вечер он провел в споре со стариком, они даже начали злиться друг на друга:

— Почему, почему я не должен их спасать? Эти люди еще так молоды! Их заманили в ловушку! А эта юная девушка? Она же еще наивный ребенок!..

— Эта девушка не так проста, как может показаться. Твое вмешательство ни к чему не приведет. Эти люди обречены. Даже если ты спасешь их сегодня, это не будет спасением, ты просто отсрочишь приговор.

— Почему вы уверены, что вампиры не намерены превратить их в себе подобных?

— Вампиров много. Они чувствуют себя достаточно сильными. Сейчас им не нужно пополнение. Они торжествуют.

— Я не могу оставить этих людей на гибель.

— Ты совершишь ошибку.

— Я — владелец Кронверка, я должен защищать людей.

— Да, когда в этом есть смысл.

— Разве может не быть смысла в спасении человеческой жизни?!

— Может.

— Вы жестоки и циничны.

— Увы. Но я видел достаточно много, чтобы отдавать себе отчет за каждое слово. Послушай меня и сделай, как я говорю: вмешайся, когда все будет кончено и вампиры отяжелеют, а их повелитель утратит бдительность…

— Я не могу так.

— Ты совершишь ошибку и все усложнишь. Ты должен не спасать людей, а уничтожать тварей.

— Разве же это не одно и то же?

— Не всегда.

— Я не понимаю Вас. Объясните.

— Со временем поймешь. Если уцелеешь.

— Я постараюсь.

— Тогда, по крайней мере, займи более выгодную позицию. За правым зеркалом никогда не было стены. Решетку откроешь от себя. Смотри, чтобы не захлопнулась, пока не пройдешь обратно. Тогда захлопни ее покрепче. Закроется замок. Иди, безумец…

Бал тем временем был в разгаре: музыканты, казалось, были в эту ночь особенно в ударе, музыка заполняла собою все вокруг, даже потускневшая роспись потолков и выщербленные ступени лестницы стали не так заметны. Музыка стала почти осязаемой, и в целом мире оставалось только кружение пар, мелькание свечей и зеркал, и чарующая, заставляющая забыть обо всем на свете мелодия, и головокружительный вихрь танца.

Улучив мгновение, когда музыканты утирали пот со лба, а дамы усиленно обмахивались веерами, Марианна решила убедиться, что она так же хороша, как и в самом начале бала. Она отпустила локоть своего кавалера, не оставлявшего ее ни на минуту, — даже когда она танцевала с другими он держался рядом, — и подбежала к одному из двух огромных зеркал в тяжелых резных рамах. Она увидела свое отражение: искрящиеся весельем и радостным возбуждением глаза смотрели сквозь прорези шелковой маски, локоны слегка растрепались, но она была уверена, что это не испортит ее очаровательной юности, когда наступит момент и маски можно будет снять. Она страстно желала, чтобы ее кавалер тоже оказался молодым и пригожим. Кстати, где же он? Зеркало было достаточно большим, чтобы видеть происходящее за спиной, не поворачивая головы. Но Марианна никого не увидела. В зеркале отражалось пламя свечей и зеркала на противоположных стенах, сама Марианна — и больше никого. Зеркало отражало пустой зал — пустой! Она обернулась — зал был полон гостей — кавалеров и дам в дорогих нарядах, — да и шум голосов и шорох одежд не оставлял сомнений, и ее спутник в шляпе с пером спешил к ней — она посмотрела в зеркало и снова увидела там только себя. — Как это возможно? — прошептала она. — Что это за трюк? Может, здесь зеркало только напротив меня? А остальная поверхность — картина под стеклом?

Она сделала шаг влево, потом вправо, и еще один шаг вправо — ее отражение перемещалось вместе с ней. Она обернулась. Ее кавалер стоял рядом, но не сзади, а сбоку, таким образом, что не мог отразиться в зеркале.

— Послушайте-ка, сударь, — сказала Марианна. — Будьте любезны, встаньте рядом со мной. Что за странное зеркало!

Ее спутник ничего не успел ответить, если предположить, что он вообще намерен был отвечать. По залу пронесся шелест, наступила тишина и кто-то невидимый произнес торжественно и громко:

— Великий Господин и Повелитель Тьмы!.. Приветствовать Князя!

Вслед за этими словами раздались три оглушительных удара, словно огромным молотом били по камню. Кавалеры все опустились на одно колено, дамы склонили головы и застыли в глубоком реверансе. Высокие и широкие двустворчатые двери в глубине зала медленно раскрылись, послышались тяжелые шаги…

И Марианна, обмирая от страха, увидела хозяина замка. На миг ей показалось, что это не человек, но только на миг. «Ну, как же, — пыталась она совладать с собой, — конечно же, человек, кто же еще!»

Князь, которого, видимо, по приготовленной заранее шутке назвали Повелителем Тьмы, обладал высоким ростом и величественной осанкой, но при этом довольно массивной, почти бесформенной фигурой и бледным лицом, не лишенным, однако, некоторой импозантности. Лишь глаза на этом лице пугали своей тусклой чернотой и неподвижностью, но пугали лишь тех, кто отваживался в эти глаза посмотреть. Он заговорил низким глухим голосом:

— Мои любезные друзья и подруги, я вижу, наш скромный праздник удался на славу, и вы все довольны. Тем не менее, уже минула полночь, а летние ночи коротки. Сейчас мажордом объявит ужин и можно будет снять маски. Я желаю моим верным подданным закончить вечер так же приятно, как он был начат. Веселитесь, друзья мои, веселитесь!

Двери за таинственным повелителем закрылись, и опять воцарилась тишина, не нарушаемая даже шуршанием вееров и одежд. И тишина эта не понравилась Абигайль и еще одному гостю, в котором она даже под маской без труда узнала молодого путешественника, обратившего на себя ее внимание еще в гостинице своим одиночеством и отрешенным видом разочаровавшегося в жизни человека. Они оказались рядом в середине зала. Абигайль поискала глазами мужа, и нашла его подпирающим колонну в простенке между зеркалами, как всегда, со скучающим выражением глаз, и даже маска не могла скрыть брезгливое выражение его лица. «Боже, и этот человек когда-то сумел вскружить мне голову?!» Каким утонченным джентльменом с изысканными манерами, с тонким вкусом, прекрасной речью, чувством юмора казался он ей совсем недавно! Четыре года знакомства до помолвки и еще полгода потом до венчания казались ей бесконечными. И вот оно — разочарование, всего за две недели супружеской жизни! Что же дальше?! Она решила думать о другом. Например, все-таки это странный бал. Приветствие владельца тоже показалось ей странным: кого он, в конце концов, приветствовал — гостей, друзей или подданных? Если к гостям еще можно обратиться «друзья мои», то как-то все же странно тут же назвать всех подданными.

— Какие же мы ему подданные? — прошептала она, обращаясь к стоявшему рядом с ней соседу по гостинице.

Тот наклонился к ней и тоже шепотом произнес:

— Знаете, сударыня, мне этот бал не нравится с самого начала. Видите ли, я принял это приглашение потому лишь, что в этом моем путешествии постоянно ищу неприятностей…

— И что же? — Абигайль почувствовала слабость.

— И мне кажется, я нашел их. Но тем не менее…

Он не закончил фразы. Раздалось хлопанье закрываемых и запираемых на ключ дверей, затем невидимый мажордом хлопнул в ладоши и тонким голосом крикнул:

— Снять маски! Ужин!!!

Мгновенно слетели маски, словно тесемки были уже развязаны заранее, и открылись лица. Некоторые были молодые и даже красивые, были лица средних лет и также старые, но все они без исключения были искажены безобразными торжествующими гримасами, и сразу же глаза на этих лицах сделались водянистыми и неживыми, рты оскалились, обнажив вампирские клыки, жаждущие крови, раздалось леденящее душу рычание — и многие пары рук потянулись к своим жертвам. На мгновение у Абигайль мелькнула мысль, что все это — жестокий розыгрыш. Но если еще можно вставить себе в рот зубы из папье-маше, то никакой шутник не в состоянии придать своим глазам такое выражение, и так щелкать картонными зубами тоже невозможно. В глазах у нее потемнело. Она еще увидела, как ее сосед ударил одного из вампиров кулаком в лицо, и как выхватил шпагу из ножен у другого, и что шпага оказалась не бутафорской, но и не боевой, а тонкой и легкой, богато изукрашенной деталью придворного костюма семнадцатого века.

Тем не менее, сам факт сопротивления со стороны приговоренной жертвы вызвал замешательство среди вампиров, они остановились, но кто-то крикнул: «Он же один!» — и кольцо опять стало сжиматься. Абигайль застонала и начала опускаться на пол. Прежде чем окончательно потерять сознание, она услышала звон бьющегося стекла, но ничего уже больше не видела.

Два зеркала на внутренней стене зала были огромными, до полу, выше человеческого роста, словно две двери в резных рамах. Они выглядели очень старыми, поверхность была несколько тусклой и даже слегка поцарапанной, и единственным достоинством этих зеркал всегда считалась и особенно ценилась дамами возможность увидеть себя во весь рост. К царапинам же никто никогда не присматривался.

Медлить больше было нельзя: дама погружалась в обморок, придворная шпага в руке молодого человека не была сколь-нибудь серьезным оружием. Ксавьер Людовиг открыл решетку — раздался резкий скрежет давно не смазываемых петель, но, к счастью, он не был услышан в зале.

…Зеркало взорвалось осколками, пламя свечей отразилось в зеркальном клинке и в глазах человека в старинном костюме, сжимавшем этот клинок обеими руками. Давя осколки зеркала каблуками ботфорт, человек наносил удары направо и налево, открывая себе проход в толпе. Вампиры ахнули и отшатнулись, отступая: наносимые этим лезвием раны были для них так же болезненны, как для любого нормального человека, а отрубленные руки и головы не могли больше прирасти. Вампиры знали об этом, и паника охватила их. Но, уворачиваясь от ударов рокового для них меча, они пытались утащить с собой Абигайль и ее защитника, придворная шпага в руках которого практически ничем не угрожала им.

Ксавьер Людовиг вырвал из ножен свою саблю и бросил ее через головы вампиров храбрецу, крикнув:

— Пробивайтесь ко мне!

Тот поймал оружие, но при этом порезал ладонь, к счастью левой, а не правой руки; левой рукой он подхватил даму, уже не владевшую собой. Вид крови привел вампиров в бешенство, некоторые из них тоже выхватили шпаги. Молодой человек наносил удары неплохо, но обычное лезвие не могло нанести вампирам длительного вреда, и вампиры это знали и, не особенно боясь, только берегли головы. Меч с зеркальным клинком — вот что сеяло панику и гибель в их рядах. Шпага одной из тварей переломилась от его удара, подобно соломинке, а голова отлетела в сторону и осталась лежать неподвижно, не кричала и не хлопала глазами, а тело не сохранило равновесия — конвульсивно дергаясь, оно рухнуло на пол, и агония была недолгой.

— Берите даму на руки и отходите! Я прикрою вас!

— Кто Вы, сударь?

— После! Скорее!

Молодой человек, неловко держа даму и не выпуская из рук оружия, скользя на осколках, нырнул в черный проем. Ксавьер Людовиг шагнул за ним и изо всех сил дернул на себя решетку. Вампиры устремились следом. «Если они пройдут за решетку, я ничего не смогу сделать — в этом узком коридоре не взмахнешь мечом, в темноте лезвие не отбросит блика и не ослепит их. О каком замке говорил старик? Где он?!»

Вампиры уже сунули головы в проем стены позади разбитого зеркала, когда раздался оглушительный скрежет, и Ксавьер Людовиг едва успел отступить: скрытая в стене пружина сработала, и каменная плита опустилась перед самым носом вампиров, отрезав не только преследование, но и звуки, и источники света.

В узком проходе едва разошлись. Внезапная тишина оглушила, а непроглядная тьма ослепила молодого человека.

— Идите за мной и старайтесь не шуметь.

— Возможно, Вас это удивит, сударь, но я ничего не вижу. По крайней мере, будьте любезны предупредить меня о ступенях, если таковые здесь имеются.

— Здесь имеются еще и повороты, постарайтесь поворачивать сразу, как только я скажу, чтобы не разбить вашу даму о стену.

— Честно говоря, это не моя дама. Я даже не знаю ее имени. В гостинице «Империал Кронвальд» она остановилась вместе с мужем. На этот бал она тоже прибыла вместе с мужем.

— Ну, теперь она вдова. Но мне больше жаль ту юную девушку… Почему вы не держались вместе?

— Боже мой, сударь, кто же мог представить?!

— Вы знаете легенду?

— Конечно, приезжие узнают о ней, еще не доехав до города. Но ведь это легенда! Разумный человек не может воспринимать это всерьез!

— Значит, все местные жители — сумасшедшие? Никто из них не принял бы подобного приглашения. Более того: если кто-либо из местных жителей получил бы подобное приглашение, уверяю Вас, наутро здесь было бы втрое больше народу, чем Вы видели. Потому что мужчины всей округи — не только Кронвальда — пришли бы сюда с кольями и крестами, святой водой и серебряными пулями. Вампиры это прекрасно понимают и послали приглашения скучающим проезжим бездельникам в поисках приключений. Вы познакомились здесь с кем-либо?

— Нет, я приехал вчера и не искал знакомств. Не могу объяснить, почему я принял это приглашение. В нем чувствовалась опасность, но, честно говоря, последнее время я почти желал умереть.

— И Вам это почти удалось. Еще не поздно, я могу провести Вас обратно в зал.

— Нет, знаете ли, благодарю покорно, я передумал. Но неужели это правда? Неужели это настоящие вампиры? Может быть, это секта каких-нибудь безумных почитателей культа крови?

— Культа крови, несомненно. Уверяю Вас, это настоящие вампиры. И они не безумны, нет. Они голодны! Они не получили ужин полностью, а это значит, что они не смогут сегодня уснуть… Сейчас повернете направо и остановитесь. Я открою дверь.

— Сударь, я премного благодарен Вам за спасение, но, может быть, мы, наконец, представимся друг другу? Меня зовут У. фон З., Фредерик У. фон З. Я из Варшавы. Мой отец немец, а мать полька…

— Милостивый государь, меня не интересует ваша родословная. У меня и своя неплохая…

Ксавьер Людовиг открыл тяжелую дверь, и они вышли из потайного хода в другой коридор, не менее темный, но по движению воздуха чувствовалось открытое пространство. Потом вошли еще в одну дверь, и Фредерик услышал, как его спаситель заложил засов. Здесь казалось светло: комната щедро освещалась луной через распахнутые настежь ставни. Из окна тянуло ночной прохладой и запахом молодой листвы. Комната была похожа на спальню: высокая старинная кровать под балдахином с раздвинутыми занавесями занимала треть комнаты, два деревянных кресла с высокими прямыми спинками и резными подлокотниками стояли напротив холодного черного камина, а в углу виднелось нечто вроде секретера или бюро. Вся мебель была покрыта толстым слоем пыли, паутина свисала из всех углов. Это зрелище напоминало Фредерику гравюры из книжки про Замок с Привидениями, и он невольно вздрогнул. Его таинственный спаситель не торопился представиться. Вместо этого он указал ему на кровать и сказал:

— Положите ее. Вы, наверное, устали. Садитесь в кресло. Оно неудобное, но другого нет.

Только при этих словах Фредерик почувствовал, как он устал. Он неловко положил даму на постель — облачко пыли поднялось и стало медленно оседать на ее нарядное светлое платье и волосы, уложенные в замысловатую прическу, а также на лицо и руки. Фредерик рухнул в одно из кресел — оно действительно оказалось жестким и неудобным, — снял маску и бросил ее в камин. «Какой я глупец! — подумал он. — Скучающий бездельник в поисках приключений — мой таинственный спаситель прав. Кстати, где же он?..»

Фредерик обернулся. Человек в старинном красном камзоле, надетом поверх другого, белого, с кружевным воротником белой тонкого полотна рубашки и такими же манжетами, закрывающими половину кисти руки, стоял у секретера. Он высек искру огнивом, затеплив трут, потом зажег свечу, пересек комнату, поставил свечу на каминную полку и опустился в соседнее кресло. На Фредерика глянули усталые глаза, обведенные темными кругами, — глаза пожилого человека на молодом лице.

— Я должен представиться? — усмехнулся незнакомец. — Извольте: я — граф Кронверк. Тот самый, исчезнувший. Полтора столетия пролетели для меня быстрее одной минуты. Я не могу объяснить, как это случилось, потому что сам не понимаю многого из того, что происходит со мной и с окружающим меня миром. Но я не хочу сейчас говорить об этом. Сударь! С наступлением рассвета Вы сможете покинуть замок, я не намерен Вас удерживать. Но пока рассвет еще не наступил, позвольте просить Вас о помощи. Я убедился, что Вы неплохо владеете холодным оружием. Наверное, у Вас был хороший учитель, старый дуэлянт?

— Вы правы, граф, — голова у Фредерика еще шла кругом, но он уже решил совершить, наконец, имеющий смысл поступок, даже если поступок этот окажется последним в его жизни. — Родители пытались дать мне хорошее образование, нанимали для меня разных и хороших учителей, но из меня получился, как Вы справедливо изволили заметить, скучающий бездельник. Что я должен делать?

— Мы попытаемся уничтожить Князя.

— О! Этот Князь, я предполагаю, не решаюсь произнести вслух…

— Не стоит, — Ксавьер Людовиг устало махнул рукой. — Ни Вы, ни я не знаем, кто это на самом деле.

— В таком случае как Вы предполагаете его уничтожить?

Вместо ответа тот спросил:

— Вы умеете заряжать пистолеты? Вот такие, — и он вытащил из-за пояса и протянул ему один из своих пистолетов: почти прямой, большой и тяжелый пистолет украшенный замысловатой насечкой и инкрустацией. — Теперь, наверное, оружие сильно изменилось?

Фредерик взял пистолет и осмотрел его: массивный курок можно было взвести только другой рукой.

— Да, граф, оружие изменилось. Нынешние пистолеты меньше, легче, и курок можно взвести большим пальцем той же руки, которой держишь оружие. Но я уверен, что смогу зарядить такой пистолет. Мой учитель фехтования, старый дуэлянт, показывал мне всякие забавные штуки…

— Отлично. Эти пистолеты останутся у меня. Они заряжены серебряными пулями. Вы возьмете себе другие четыре, они лежат на бюро. Там же Вы найдете заряды и порох. Возьмите также мою саблю. Это хороший клинок. Если нам придется вступить в бой, старайтесь рубить головы, они потом приставят их обратно, но на какое-то время Вы сможете вывести их из строя. Прошу Вас, не будем терять времени. Возьмите свечу. Мне свет не нужен. Признаться, я понятия не имею, как подступиться к этому Князю…

Задавая своему кавалеру вопрос относительно странного зеркала, Марианна ни на секунду не задумалась о том, что может быть истинной причиной этой необычности.

Когда вампиры сняли маски, ее любезный кавалер тоже открыл лицо и действительно оказался обладателем приятной наружности и возраста не старше тридцати лет, чего юная искательница приключений так желала. Он смотрел на нее, как ей казалось, почти влюбленно, улыбался и был так мил! Она не сомневалась: страшные гримасы и клыки — это розыгрыш, над ними шутят! А вот ее спутник просто стоит и улыбается! Она решила поддержать шутку и спросила:

— Послушайте, сударь, отвечайте быстро: нравлюсь ли я Вам?

— Помилуйте, прекрасная госпожа! Никто и никогда еще не нравился мне так сильно!

— Тогда спасите меня от этих ужасных вампиров! Обещаю, что сумею отблагодарить Вас! — и она посмотрела лукаво.

— Обещайте же, — сказал тот, подходя ближе и беря ее за руку, — что будете моей, только моей подругой до скончания времен!

— Обещаю! — воскликнула Марианна, сжимая в ответ его руку. Сердце ее бешено забилось: вот он, молодой, красивый, любезный и, похоже, богатый кавалер, который, кажется, предлагает ей руку и сердце! А если и нет, то даже мимолетное приключение с ним будет приятным! У нее никогда еще не было мимолетных приключений. И вообще никаких не было. Сейчас, сжимая крепко ее руку, он выведет ее из зала, они спустятся бегом по лестнице и укроются от любопытных глаз где-нибудь среди этих романтических развалин!..

Он поднес ее руку к губам, но не поцеловал, а, повернув ладонью вверх, вонзил клыки в тонкие голубые вены на запястье, задержавшись лишь на секунду — и тут же отпустил ее. Марианна вскрикнула от неожиданности и боли, попыталась вырвать руку, но он держал крепко.

— Что Вы делаете? — обиженно вскрикнула она.

— Спасаю Вас, — был ответ. — Посмотрите туда!

В середине зала шла битва — сверкали и звенели клинки, раздавались крики ярости и боли, у стены под колонной тело несчастной доверчивой жертвы едва виднелось из-под навалившихся вампиров. Несколько обладателей оскаленных лиц направлялись в сторону Марианны и ее спутника.

— Так это что же, правда вампиры? — она похолодела.

— А что Вы думали, милая? Что это изящная шутка?

— А Вы?.. Тоже?..

— А кто же я, по-вашему? Ангел небесный?

— Ах! Как же?.. А я? Что будет со мной?!

— Вы хотели, чтобы я спас Вас? Обещали быть моей подругой?

— Да…

— Ну, так у Вас не было и нет выбора! Или умереть растерзанной и обескровленной, или стать одной из нас. Но сегодня всех предполагалось только съесть! Я же спас Вас! Нужно продержаться еще несколько минут!

К ним приближались. Вампиры были голодны и злы: двух жертв отбил какой-то неизвестный со слепящим мечом, а одного, не очень молодого, на всех было безнадежно мало. Здесь же стояла молодая, пригожая, сладкая — и совершенно целенькая! Марианна зажмурилась. Она согласилась бы стать кем угодно, лишь бы не быть терзаемой заживо многими парами клыков одновременно.

— Так нечестно, мсье Француз! — крикнул один из вампиров. — Нужно делиться! Вы захватили целое блюдо себе одному!

— Эта женщина не блюдо! Она будет моей подругой! И я уже приобщил ее! — он держал слово и прикрывал Марианну, не давая другим приблизиться к ней.

— Сегодня никого не приобщают! Вы нарушаете приказ Князя! Отойдите! — те, что были вооружены, выхватили шпаги.

Марианна приоткрыла один глаз и увидела, что ее защитник тоже выхватил свою шпагу, и это оказалась не бутафорская вещица, а тяжелый офицерский эспадрон, и он без труда выбил оружие из рук одного из нападавших. Его еще пытались увещевать:

— Одумайтесь! Если Вам так уж хочется иметь постоянную подругу, выберите себе кого-нибудь в следующий раз! Что за блажь! Нужно спешить, пока она еще пригодна!

Теперь уже почти все вампиры толпились в нетерпении вокруг них, и вперед выступили те, у кого было настоящее оружие, а не придворные игрушки:

— Мсье, отойдите! Вас простят!

— Нет! Она моя!

«Наконец-то хоть кто-то полюбил меня так сильно, что готов отдать жизнь за меня! Готов защищать меня, несмотря ни на что! — с тоской думала Марианна. — Жаль, что это оказался вампир. Теперь я стану вампиршей?»

И тут она почувствовала: озноб охватил ее, но почти сразу же сменился приятным теплом, разлившимся по телу, пьянящим, словно вино, но это тоже было приятно, мгновенная слабость сменилась легкостью, страх — весельем. Она вскинула вверх руки и засмеялась:

— Я бессмертна! — закричала она. — Ах, мсье! Я люблю Вас!

Нападавшие остановились. Ее защитник опустил оружие и обернулся: все! Его услуги были ей больше не нужны.

— Мсье, у вас будут неприятности, — сказал кто-то. — Вас, мадемуазель, тоже никто не приветствует.

Когда, вооружившись, выходили из комнаты, Фредерик обернулся и посмотрел на лежащую без движения даму.

— А она? — спросил он. — Не проникнут ли сюда вампиры в наше отсутствие?

— Не думаю. Им сейчас не до того. Уверен, они побежали жаловаться своему повелителю. Идемте же!..

Они шли по скрытому между стен потайному ходу в полной тьме.

— …Мы должны узнать их намерения. Вы увидите такое, чего не видели никогда прежде и, если удача не отвернется от нас, никогда больше не увидите.

— А если отвернется? — Фредерик боялся как отстать и безнадежно потеряться в полной темноте, так и наткнуться на спину идущего впереди графа, если тот остановится без предупреждения.

— В таком случае, боюсь, мы оба уже ничего не увидим. Но тише! Кажется, мы пришли. Здесь тонкая стенка. Ни звука!

Ксавьер Людовиг взглянул в узкую щель, которая по другую сторону выглядела не более чем глубокой трещиной в старой стене. Там, в небольшой комнате с невысоким потолком, в камине пылали дрова и Повелитель Тьмы сидел, закутавшись в черный плащ, в массивном деревянном кресле. Он смотрел в огонь. За его спиной толпились оставшиеся без ужина вампиры: они докладывали своему господину о случившемся и жаловались на несправедливость. Казалось, их жалобы вызывают у него не сочувствие, а насмешку: «Не сумели справиться с горсткой людишек? Значит, не заслуживаете ужина!» Ему не понравилось другое — то, что этих людей спас неизвестно кто, появившийся неизвестно откуда, из зеркала — утверждали его обиженные подданные. Тот, кого называли Князем и Повелителем, нахмурился:

— Что значит «из зеркала»? Человек не может проходить через твердые поверхности, в том числе и через зеркало, не разбив его!

— Но ведь он и разбил! Он разбил зеркало то ли камнем, то ли выстрелом и увел их туда!

— Ах, вот оно что! Потайной ход, обычное дело. Найдите его и уничтожьте! Вот и будет вам ужин, заработанный! Человек это или нет, его необходимо уничтожить до наступления утра, пока эти двое не выбрались из замка. Иначе убираться придется нам. Тем, кто успеет. Почему вы их не преследовали?

— Повелитель, мы пытались! Но там сработала решетка с секретным пружинным замком, и гранитная плита упала, едва не раздавив нас! Мы разбили другое зеркало, но за ним оказалась стена!..

— Так… А что же другая женщина?

— О Повелитель! Нашему возмущению нет предела! Этот негодяй Француз приобщил ее и не дал нам прикоснуться к ней! Теперь она одна из нас, и они счастливы как влюбленные молодожены!..

— Действительно негодяй, — усмехнулся Князь. — Этот Француз всегда был своеволен. Впрочем, храбрец может себе это позволить. Где он?

— Я здесь, Повелитель, — вампир, называемый Французом, вышел вперед, держа за руку еще робеющую Марианну. — Как все присутствующие здесь знают, я никогда не боялся давать ответы за свои поступки. Да, эта женщина мне понравилась, и я взял ее себе — с ее добровольного согласия.

— Ты оставил других без ужина.

— Повелитель, — Француз склонил голову с почтением, но не подобострастно. — Я знаю закон и готов принести столько людей, сколько прикажут! Но меня беспокоит другое: почему этого неизвестного все называют просто человеком с мечом? Не хочу думать, что Ваши подданные лживы и трусливы, тем более, что в подобной лжи — смертельная для всех нас опасность. Но не могу и представить, будто никто не понял, что то был не человек.

— Вот как! А кто же?

— То был не отведавший крови вампир с зеркальным клинком — одним из тех мечей, о которых все мы наслышаны. Сюда пришли уцелевшие и говорят о мелочах, не имеющих…

— Что?!

Князь развернулся вместе с креслом, рык его поверг всех в трепет, а глаза метнули молнии. Он встал и рывком отшвырнул от себя кресло, которое в былые времена с трудом передвигали двое крепких мужчин. Вампиры вжались в стены — гнев Повелителя был ужасен.

— Зеркальный клинок?! Да не лжешь ли ты?!

— Повелитель, выйдите в зал! Там стонут раненые, чьи раны не заживут никогда, а пол усеян останками тех, кто уже никогда не поднимется!

Князь взмахнул своей огромной тяжелой тростью, открывая проход — его подданные едва успели спасти свои головы. Сотрясая стены тяжелыми шагами, он вышел в зал и остановился в дверях: горящие глаза его уставились на залитый кровью — настоящей кровью! — пол, изуродованные тела и нескольких раненых, жалобно стонавших и пытающихся зажимать кровоточащие раны.

— Почему же ты не схватился с ним?! — зарычал Князь, обращаясь к Французу. — Ты, один из лучших моих воинов?!

— Чем, Повелитель? Зеркальный клинок рассекает камень…

— Найти его! — взревел Князь и ударил в пол тростью с такой силой, что паркет пошел трещинами. — Немедля! Кто бы он ни был — вампир или человек! Ваши жизни ничего не стоят, если вы не найдете его! И если вас не уничтожит он, это сделаю я! А теперь все вон!!!…A вы, милостивый государь, и ваша дама, останьтесь.

Когда все убрались, Князь снова уселся в кресло и уставился на Марианну и Француза тяжелым взглядом своих пустых, как провалы, черных глаз:

— Ну, сударыня, отвечайте без утайки. Вы могли лгать родителям, священнику и монахиням, но не вздумайте лгать мне! Откуда и куда вы ехали?

— О Повелитель, я ехала из монастыря, где воспитывалась, домой. Меня вскоре должны выдать замуж.

— Что же, Вы ехали одна?

— Нет, в сопровождении гувернантки и кучера…

— И при этом Вы получили приглашение? Отвечайте же!

— Нет, Повелитель… Я его… украла. Приглашение получила другая особа, из соседнего номера. Она не собиралась принимать его. Она похожа на домашнюю учительницу и приехала одна.

— Вот как! Домашняя учительница останавливается в дорогой гостинице, в лучшем номере? Чему же учит такая учительница? Впрочем, неважно. Как именно Вы украли приглашение?

— Я услышала, как она высказывает горничной свое возмущение тем, что письмо подбросили ей под дверь, а не вручили лично…

— А почему Вы решили, что это приглашение, а не какое-либо другое письмо?

— Дело в том, Повелитель, что еще раньше я услышала, как в другом номере препирается та супружеская пара, а они говорили именно о приглашении на бал, подброшенном под дверь. Дама настаивала, чтобы пойти… Пока гувернантка возилась с чемоданами, я пошла и попросила его у нее… Конверт лежал на столике у двери. Я схватила его и убежала…

— Какая вы удивительно моральная девушка! Значит, эта особа не отдала Вам конверт?

— Нет, она стала учить меня морали. Она сказала, что мне такие балы не по возрасту и еще что она знает, какое на таких балах бывает угощение и чем они кончаются.

— И это все?

— Все, Повелитель.

Князь нахмурился:

— Она такая же учительница, как я — монашка. Что именно она знает?.. Так. Сударыня, Вам дадут бумагу, перо и чернила, и Вы своей рукой напишете Вашей гувернантке, что бежали с офицером, обвенчались в деревенской церкви вблизи Кронвальда и домой не вернетесь, по меньшей мере, в ближайшие несколько лет, так как полк вашего супруга расквартирован невдалеке от Женевы. Вы, мсье, отнесете письмо. Особа, получившая наше приглашение и не принявшая его, опасна, она может рассказать о нем, и тогда, едва будет упомянуто о бале в Кронверке, как поднимется шум на всю округу и здесь не оставят камня на камне. Потом возьмите столько помощников, сколько сочтете нужным, и доставьте мне эту особу сюда. Я попытаюсь использовать ее как приманку. Но осторожно — не повредите ее. Нам сейчас нет нужды в пополнении рядов, несмотря на сегодняшние потери… Вы уверены, что этот неизвестный с зеркальным клинком — вампир, не отведавший крови?

— Повелитель, я уверен, что он не человек. Поэтому никто не почувствовал его приближения, и именно этим он опасен…

— Он опасен не только и не столько этим, — перебил его Князь и опять стал смотреть на огонь. — Уже несколько столетий я охочусь за этим оружием. И вот, когда я узнал, что здесь, в Кронверке, схоронен один из этих клинков, к тому же принадлежавший одному из самых сильных воинов Ордена, меня опередили. Но, судя по описанию внешности, это не он. К тому же опытный воин Ордена, решивший уничтожить вампиров, не стал бы спасать нескольких жалких людишек, он действовал бы по-другому. Уж не молодой ли это Кронверк? Ведь его не нашли тогда ни люди, ни мои посланцы. А и те, и другие искали не на страх, а на совесть… Ступайте. Когда все будет кончено, отпразднуем вашу свадьбу.

Ксавьер Людовиг провел Фредерика по темным коридорам, пока они не вышли к еще одному смотровому отверстию, через которое можно было наблюдать за происходящим в зале. Некоторые из вампиров, не утратившие еще способности сочувствовать, оказывали помощь раненым, которым мало что могло помочь. Другие убирали останки. Остальные держали совет. Настроение их было безнадежно испорчено. Они были голодны, злы и напуганы гневом Повелителя еще больше, чем незнакомцем с зеркальным мечом. Француз, от которого не отходила Марианна, предлагал разделиться на группы и искать обидчика в потайных коридорах. Никто не соглашался, все боялись. Объяснения, что в узком коридоре потайного хода, где негде размахнуться и где абсолютная тьма, зеркальный клинок малоэффективен, хоть он и режет камень, как сырую глину, но фехтовать им, как шпагой, практически невозможно, не помогали. Предложение же только найти обладателя меча и, не вступая с ним в схватку, сообщить о его нахождении Повелителю тоже не вызывали энтузиазма. «Вот Вы и идите, раз такой храбрый, — раздавались голоса. — А мы потом, так и быть, подберем Вашу голову и похороним ее рядом с телом!»

— Идемте, — услышал Фредерик едва уловимый шепот. — Они не будут искать нас сейчас.

Они вернулись в ту же комнату, по-прежнему залитую лунным светом. Дама все так же лежала без движения.

— Как долго она не приходит в себя, — заметил Фредерик. — Если, конечно, она не притворяется. Знаете, женщины бывают так кокетливы.

— Представьте себе, сударь, я это знаю, — ответил Ксавьер Людовиг не без сарказма. — Я, знаете ли, тоже жил светской жизнью. Когда-то я был одним из первых танцоров на всех балах, одним из первых фехтовальщиков и стрелков нашего полка, а также изрядным сердцеедом, хотя сейчас в это трудно поверить. Я вспоминаю свою прошлую жизнь, как сон, и думаю — неужели это было со мной?.. Но оставим сантименты. Вы слышали, о чем говорили вампиры? Кто эта дама, которую они собираются притащить сюда на расправу?

— Право же, граф, я знаю о ней не много, кроме того, что она наследница какой-то старой баронессы, умершей несколько лет назад и не оставившей прямых наследников. Она приехала сегодня — или уже вчера? — дилижансом из Кале, из Англии, но она не похожа на англичанку. Я не сказал бы, что она очень красива, но в ней что-то такое есть… что-то такое южное, знойное и сильное. Не знаю, как сказать. Глядя на нее, представляешь себе морской прибой, белую пену, скалы и ослепительное солнце на синем небе. Хм, да… Для лучшего номера хорошей гостиницы она выглядит слишком скромно одетой. Пожалуй, она действительно похожа на учительницу, но это, несомненно, только внешнее сходство. О ней все говорят, но никто ничего не знает наверняка. Она не приняла приглашения, и правильно сделала!

— Тем не менее, это не спасает ее от опасности. Слушайте меня, Фредерик У. фон З. Сейчас я оставлю Вас… наедине с этой дамой. Признаться, мне не нравится ее обморок, пора бы ей уже очнуться. Садитесь в это кресло и наблюдайте за ней, не сводя глаз, да не усните же! Вам остается все оружие. Надеюсь, Вам не придется стрелять, но не колеблясь рубите головы. Мне не хотелось бы пугать людей, стрельба в замке приведет их сюда, и они спугнут этого Повелителя. Он не хочет шума, он хочет сначала завладеть Кронверком… Не смотрите на меня такими глазами, я ничего не могу Вам объяснить!.. Как я найду ее окно?

— Ее окна — второе и третье от угла со стороны реки. Это номер с большим балконом.

Ксавьер Людовиг подошел к окну и взялся руками за распахнутые ставни. Свет полной луны облил его, отразился в его расширенных зрачках, и он опять почувствовал себя вампиром. Хотя это было не так мучительно, как тогда, в первый раз, но все равно — он испытывал голод, жажду, но более всего — усталость, горькую досаду на свою злую судьбу. «Я становлюсь желчным и злым, — вздохнул он про себя. — Я так устал! Кончится ли когда-нибудь эта пытка?!»

— Ты опять совершаешь ошибку, — услышал он тихий голос над правым плечом. — Пусть вампиры успокоятся, они насытятся, и их бдительность притупится. Замок и его тайные переходы ты знаешь лучше, чем они, и я помогу тебе. Ты уничтожишь их всех! Чего ты добился, спасая этих людей? Не усложняй же все еще больше! Ты не спасешь эту женщину!

Ксавьер Людовиг краем глаза взглянул на сидящего в кресле молодого человека — тот смотрел на графа взглядом, в котором страх и недоумение постепенно уступали место решимости и восторгу. Не похоже было, чтобы он что-либо слышал.

— Меня слышишь только ты! Можешь говорить со мной мысленно.

— Я предупрежу ее.

— Ты упрям и своеволен. Ты ведешь себя неправильно.

Ксавьер Людовиг подался ближе к окну, вздохнул глубоко — и Фредерик не уловил того момента, когда исчез граф, а летучая мышь взмахнула бесшумно своими острыми крыльями и вылетела прочь из оконного проема, скрываясь в ночи.

Он видел четыре тени за собой. Он опережал их всего на несколько мгновений.

«Империал Кронвальд» располагался в здании старой таверны, которую Ксавьер Людовиг прекрасно помнил и которая полтораста лет назад была высоким двухэтажным зданием и называлась «Золотой Империал», потому что одна ночь в лучшем номере стоила там вместе с лучшей кухней и вином ровно один золотой империал. На старом втором этаже номера были просторнее и с балконами — лучшие номера. На третий этаж, надстроенный позже, вела отдельная лестница, и номера там были поменьше размером и подешевле.

Вот и второе и третье окна со стороны изгиба реки, дверь между ними. Он опустился на балкон и принял человеческий облик. Дверь, ведущая из комнаты на балкон, была открыта, и легкий ночной ветерок шевелил белую кружевную штору. В комнате было тихо. Везде было тихо. Из гостиничного парка доносился дурманящий запах жасмина и ночных цветов, а в зарослях кустарника на другом берегу реки соловьи заливались, будто в последний раз. «Какая ночь! Почему я раньше никогда не обращал внимания на запах цветов, не прислушивался к соловьиному пению?..»

Две тени пронеслись бесшумно в сторону. Два силуэта летучих мышей зависли перед ним в воздухе. Он потянул ножны вниз, стараясь не издать при этом характерного резкого звука. Он надеялся, что не придется вступать в бой, что вампиры не станут поднимать шум в центре города — города, где легенду о Кронверке знают все жители без исключения, от младенцев до стариков.

Летучие мыши пытались атаковать его с флангов. Они не могли принять человеческий облик в воздухе, и один из вампиров бросился ему в лицо. Лезвие сабли блеснуло в лунном свете раз и другой — и две мертвые летучие мыши упали в траву под балконом. Ксавьер Людовиг вздохнул с облегчением, опустил руку и обернулся: ему показалось, что за белой шторой произошло движение, и, кроме того, он почувствовал близость человека.

Женщина в наброшенной на плечи шали стояла по другую сторону шторы молча и не шевелясь смотрела на него широко раскрытыми темными глазами, излучавшими недоумение, удивление, возмущение, но в этих глазах не было и тени страха.

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Ксавьер Людовиг представил, как он выглядит со стороны: в одежде, какую давно уже не носят, длинные волосы завязаны лентой по давно забытой моде, а выражение лица? Какое может быть выражение лица у вампира?! К тому же обнаженная сабля в руке. «Надо хотя бы вложить оружие в ножны и попытаться успокоить даму, пока она не подняла крик», — подумал он.

— Не двигайтесь! Иначе я выстрелю! — раздался звенящий шепот.

Только в этот момент он увидел в руке у женщины крошечный пистолет с коротким дулом — такой маленький, что был почти незаметен и казался игрушечным. Тем не менее, курок этого пистолета был взведен, а размер на таком расстоянии не имеет значения.

— Сударыня, умоляю Вас! Не стреляйте и не кричите! Я немедленно удалюсь, но прежде…

— Сейчас же убирайтесь вон! — перебила его Доминика. — Иначе я выстрелю, и не надейтесь, я не промахнусь!

«Конечно, не промахнется, на таком-то расстоянии — почти в упор! Но только бы она не нашумела!..»

— Вы можете выстрелить мне в лоб, или в сердце или отсечь мне голову — это не причинит мне большого вреда. Смотрите, у меня нет пистолета, я не двигаюсь с места, выслушайте меня: Вам угрожает опасность!

— О, да! Я это вижу!

— Да нет же, не видите! Я пришел, чтобы защитить и предупредить Вас!

— О, это излишне! Я привыкла сама защищать себя. И Вы убедитесь в этом, если немедленно не покинете мой балкон!

— Смотрите! — он указал ей на две тени, мелькнувшие в воздухе. — Вот они, еще двое!

— Вам не удастся…

Не обращая больше внимания на угрожавший ему пистолет, Ксавьер Людовиг опять взмахнул саблей: одну летучую мышь он рассек пополам, другой, подлетевшей близко, повредил крыло, она стала падать, но он успел схватить ее за другое крыло и протянул Доминике:

— Смотрите, сударыня! Смотрите внимательно!

— Это всего лишь летучая мышь! Вы безумец, Вас…

— Смотрите! — он отвел штору в сторону и поднес свой трофей почти к самому лицу женщины. — Видите?

«Сумасшедший, — с досадой подумала Доминика. — К тому же хорошо владеет саблей. Выстрелить? Столько будет шума… Порубил этих несчастных летучих мышей на лету. Ловок! Что я там должна увидеть?.. Какая мерзость!»

Любопытство пересилило осторожность и здравомыслие, да и не чувствовалось никакой опасности в этом чудаке, несмотря на саблю, и она взглянула — и не поверила свои глазам: у летучей мыши было человеческое лицо размером с мордочку летучей мыши, но это было настоящее человеческое лицо молодого мужчины, искаженное гримасой боли и ярости, оно беззвучно шевелило губами и скалило крохотные, но вполне ясно различимые клыки.

— Что это? — прошептала Доминика и подняла глаза на странного визитера. Луна светила ярко, и она хорошо разглядела его.

— Это вампиры.

— Перестаньте. Это трюк. Немедленно убирайтесь!

Ксавьер Людовиг отсек вампиру голову, стараясь не пролить крови на балкон, и выбросил останки в траву, туда, куда упали остальные, вложил саблю в ножны и обернулся вновь к даме, которая пистолета не опустила, но смотрела уже не столь угрожающе.

— Уходите, несчастный безумец, — сказала она. — Я хочу спать, я устала. Грабить у меня нечего… пока еще.

— Да выслушайте же меня! Смотрите, уже светает, я не успею вернуться, если буду так препираться с Вами!.. Вы получили письмо, приглашение на бал, и его похитила у Вас одна юная особа…

— Похитила? Похищают тайком, она же выхватила его у меня почти из рук!

— Это не имеет значения! Кронверк заполнен вампирами, и Вас туда приглашали в качестве ужина, надеясь, что никто не хватится незнакомого человека, едва прибывшего в город, где его никто не знает. Та девушка стала вампиром почти добровольно, но это еще не все: она рассказала о Вас, и теперь вампиры опасаются, что Вы известите людей об этом бале…

«Да это же мне сон снится! Ну, не может это все в самом деле быть явью? Что это за господин? Уж не молодой ли граф собственной персоной? А он еще молодой, не испортился за столько лет, да и неплох собой. Пококетничать с ним, что ли? Я не умею кокетничать… Ой, сейчас рассмеюсь! Боже, я наслушалась этих сказок, вот и снится всякая ерунда…»

— А разве об этом бале не известно?

— Нет! Вы читали приглашение? Там написано, что просят никому ничего не говорить, не так ли?

— Да, но все только и говорят о том, что замок купил какой-то очень богатый князь за огромные деньги. А если так, то разве не вправе он устраивать бал в своем владении?

— Купил? — Ксавьер Людовиг подался вперед, чувствуя себя растерянным и опять не зная, что делать. — У кого? Сударыня, знаете ли Вы, что…

— Что Кронверк не может быть захвачен, а только передан в дар, да кто же делает такие подарки? А если продан, то исключительно с согласия владельца, а не, скажем, по решению суда за долги… Ну так вот он его и купил! Наследники не объявляются, уже столько времени прошло! Городское управление решило…

— Ах, вот оно что! Городское управление! А видел ли кто-нибудь этого князя?

— Послушайте, я приехала в этот город несколько часов назад и не знаю подробностей. Говорят, что замок куплен через поверенного, и в этом нет ничего удивительного, если этот князь так богат, как болтают.

Небо посветлело на востоке. Ксавьер Людовиг взялся руками за перила балкона.

— Сударыня, Ваши слова о продаже Кронверка потрясли меня. Эта сделка незаконна! Вампиры купили Кронверк! Как они посмели продать его?! Что стало с людьми, неужели они не понимают?..

— И не говорите! — Доминика едва сдерживалась от смеха. — И правда, люди изрядно поглупели за последние полтораста лет!

Ксавьер Людовиг обернулся, казалось, он не заметил насмешливых интонаций в голосе женщины. Он думал о другом: что ему не хочется уходить, что он не спас ее от опасности и еще о том, что старик был прав…

— Сударыня, скоро рассвет, днем вампиры не смогут причинить Вам зла. Постарайтесь покинуть это место как можно скорее и навсегда! — последнее слово он произнес, будто резанул себя по венам: «Навсегда?! Какое страшное слово…»

Доминика наконец позволила себе рассмеяться:

— А я никуда не собираюсь ехать! Я уже приехала! Я получила здесь наследство — покойной баронессе В. Кр., оказалось, некому больше завещать свое богатство. Родство наше дальнее, но все же родство. Таким образом, я буду жить здесь. Зимой. А летом буду путешествовать. Как только приведу в порядок бумаги, поеду куда-нибудь. А каковы Ваши планы? Наверное, будете сражаться с вампирами?

— Милостивая госпожа! — его захлестнула вдруг волна черной тоски и предчувствия беды, а Доминика молча удивилась: «Вот так обращение!» — Умоляю Вас, будьте осторожны! Не оставляйте ночью двери и окна открытыми и никуда не выходите после захода и до восхода солнца, даже на балкон своего дома! И даже днем… Хотя бы ближайшие несколько дней. А также не говорите никому о том приглашении, людям пока не следует знать.

— Хорошо, обещаю, — продолжала смеяться Доминика. — А теперь уйдите же, наконец!

Она не заметила, куда и как исчез с балкона человек в красном старинном камзоле. Откинув штору, она выбежала на балкон — внизу никого не было видно, не было слышно звука удаляющихся шагов. Перед рассветом запах цветущего жасмина стал совершенно колдовским, а соловьиное пение заставило ее замереть и, чем дольше она слушала, тем меньше оставалось в ней желания вернуться в постель. Мир был наполнен тишиной и покоем. Летучая мышь пронеслась над ее головой, едва не задев крылом, и исчезла в еще темном небе. Доминика поставила пистолет на предохранитель и села в кресло, по-прежнему стоявшее на балконе, и не заметила, как задремала. Через пару часов она проснулась.

— Боже, что за сон! — сказала она себе, улыбаясь. — И приснится же такое!.. Смотри, дорогая, не сойди с ума. В этом Кронвальде все, похоже, слегка не в себе… Ну-с, госпожа баронесса, следует послать известить этого адвоката, как там его зовут? И заняться делами…

— Слава Богу, граф, наконец-то Вы вернулись! Знаете, наша дама беспокоит меня, она так странно стонет!..

Ксавьер Людовиг, вновь принявший человеческий облик, задумчиво смотрел на даму, и выражение его лица становилось все мрачнее:

— Мне не хотелось бы пугать Вас, сударь, постарайтесь не утратить самообладания, но я чувствую здесь только одного человека, справа от меня — Вас.

— Что? Что Вы хотите сказать?..

В этот момент Абигайль открыла глаза и села на постели. Она увидела двух стоящих перед ней незнакомых мужчин, обвела растерянным взглядом пыльную мрачную комнату, в распахнутое окошко которой уже приникал рассвет, и вспомнила про бал, нападение вампиров, страшный бой… Где же она теперь? Ее похитили эти двое? Будут требовать выкуп? Или же они вампиры и нужен им не выкуп, а ее кровь?

— Господа, умоляю вас всем, что было святым в ваших прошлых жизнях, не причиняйте мне зла! Мой муж богат, он заплатит любой выкуп!

При первых же ее словах Ксавьер Людовиг убедился в худших своих предположениях:

— Bo-первых, сударыня, наши жизни еще не ушли в прошлое. Во-вторых, ваш муж уже ничего никому не заплатит. Он сполна расплатился за ваши капризы и жажду развлечений. И, наконец, никто из присутствующих не намерен причинять вам зла. Впрочем, как и рыдать от сочувствия.

Выслушав эту речь, Абигайль растерянно заморгала, поняв лишь, что с ее мужем не все в порядке. Страшная догадка мелькнула в ее хорошенькой головке:

— О, что с моим мужем? Он хотя бы жив?

— Нет, сударыня, — безжалостно и сухо ответили ей. — Вы вдова.

— О! — воскликнула она. — О, нет! Нет! — и, закрыв лицо руками, она упала на кровать и залилась слезами. Еще день назад она называла своего мужа занудой и скучным типом и ругала себя за этот необдуманный, несмотря на долгое знакомство, брак, а вот теперь ей стало жаль его! Себя ей тоже было очень жаль, и было страшно.

Ксавьер Людовиг обернулся к Фредерику и указал ему на кресла:

— Пока наша дама переживает свое горе, прошу Вас, обсудим наши дела. Я узнал нечто чрезвычайно обеспокоившее меня.

— Но… — Фредерик растерянно переводил взгляд с рыдающей Абигайль на своего собеседника. — Не слишком ли мы жестоки по отношению к ней? Может быть, следует дать ей воды?

— Молодой человек, слезы этой неутешной вдовы высохнут быстрее, чем Вы думаете. Воды же в целом замке нет ни капли, за водой пришлось бы бежать с ведром к реке, потому что колодцы высохли, и ведра тоже нет, поэтому выслушайте, что я Вам скажу, у нас мало времени. Итак, — начал он, когда они уселись в кресла, при этом он не сводил глаз с заливающейся слезами Абигайль. — Как только взойдет солнце, Вы вернетесь в город, в гостиницу. Я провожу Вас так далеко, как смогу. Прошу Вас никому ничего не рассказывать. Если окажется, что кто-либо знает или подозревает, что Вы не ночевали в гостинице, солгите что-нибудь. Например, что у Вас было свидание с дамой, тем более, что это недалеко от истины, а люди склонны верить такому. Но главное, что мне потребуется от Вас, заключается вот в чем: постарайтесь узнать о настроениях в городе. Этой ночью вампиры выходили из замка. Я убил четверых, но не исключено, что их было больше. В трактирах, на рынках всегда можно подслушать последние слухи. Разговорите кого-либо из прислуги гостиницы, заплатите — за плату Вам с готовностью расскажут все. Сумеете ли Вы сделать это?

— Не беспокойтесь, граф, я умею собирать слухи.

— Отлично. Будьте осторожны. Случается, что вампиры принимают себе на службу людей за очень щедрое вознаграждение… — он мрачно усмехнулся. — Как, например, это делаю сейчас я, с той лишь разницей, что мне нечем вам заплатить.

— Граф, прошу Вас! Я не беден и готов помогать Вам всеми силами, потому что это честь для меня, а не…

— Оставьте! — Ксавьер Людовиг жестом руки остановил пылкую речь молодого человека. — Сейчас не время для комплиментов. Затем отправляйтесь в гостиницу, запритесь в номере, закройте окна. Когда зайдет солнце, я приду, и Вы расскажете мне, что Вам удалось узнать. Наутро после этого я рекомендую вам покинуть этот город.

— Граф, я сделаю все, что в моих силах. Что-либо еще?

Ксавьер Людовиг посмотрел на молодого человека, не будучи уверенным в его надежности. Ему хотелось кричать: «Они продали, продали замок! Продали вампирам! Продали им Кронверк в законное владение!..» Но этот крик ничего не объяснил бы. Поэтому он просто спросил:

— Известно ли Вам, где ныне располагается нотариальная контора? Или как теперь называется контора адвоката, где заключаются сделки по купле-продаже недвижимости?

— Да, граф, мне это известно. Таких контор в Кронвальде несколько, но та, в которой заключен этот договор, располагается напротив Городского Управления, такое старое здание с двумя башенками с флюгерами и с готическими окнами во втором этаже…

— Благодарю Вас. Значит, они никуда не переехали. Тем лучше…

Они уже были в дверях, но остановились, когда Абигайль, не получив сочувствия и внимания, перестала рыдать. Молодая женщина сидела на краю кровати и смотрела исподлобья; взгляд у нее был сердитый.

— Я умираю от голода и жажды, — сказала она и в упор посмотрела на Фредерика.

— Что это с ней? — спросил тот.

— Увы, я не ошибся, — так же тихо ответил Ксавьер Людовик и, обращаясь к даме, сказал:

— Сударыня, будьте любезны оставаться там, где Вы находитесь. Иначе, клянусь, Ваша очаровательная головка вылетит вот в это окно и сгорит в лучах восходящего солнца. Уверяю Вас, я умею рубить головы и рука у меня не дрогнет!

— Что Вы такое говорите? — возмутилась Абигайль, она больше не испытывала страха. — Кто Вы такой? По какому праву?..

— Сейчас я провожу этого молодого человека, потом вернусь и расскажу Вам все про ваши и мои права. Не вздумайте даже пытаться покинуть эту комнату!

Выйдя, он запер за собой дверь на ключ.

— Боже мой, граф! — воскликнул Фредерик. — Неужели она стала вампиром?!

— Увы, это так.

— Какой ужас! Что же теперь? Вы… убьете ее? Неужели ничего нельзя сделать?

— Даю Вам честное слово, что попытаюсь обратить ее вампиризм к ее же, а также и нашей пользе.

Они расстались у замковых ворот. Дальше было открытое пространство, и Ксавьер Людовик не мог проводить молодого человека — уже почти совсем рассвело. Он вернулся в комнату, где оставалась запертой растерянная и снова несколько испуганная Абигайль. Едва он вошел, она напустилась на него с негодованием:

— Что Вы себе позволяете, милостивый государь?! Сначала Вы убили моего бедного мужа, а теперь обращаетесь со мной, как с… как… Кто Вы такой, чтобы угрожать мне? Как Вы смеете?..

— Милостивая государыня, — Ксавьер Людовиг устало опустился в кресло, положив саблю в ножнах себе на колени. — Извольте прекратить истерику и выслушать меня со всей доступной Вам серьезностью. Вчера вечером в замке Кронверк имел место быть бал вампиров, куда Вы были приглашены в качестве десерта. Я пытался спасти Вас, но, увы! Действительно спасти мне удалось только этого юношу. Видимо, во время схватки Вы оказались укушены. Ваш обморок был долгим, и Вы очнулись вампиром. Вы готовы были погубить этого славного молодого человека…

— Что? — прошептала Абигайль. Она почувствовала слабость в ногах, колени ее подогнулись, дама едва сумела удержаться на ногах, чтобы не упасть на пол, и присела на край пыльной кровати. — Это шутка? Это жестоко!

— Да, сударыня, это жестоко. Но выслушайте меня. Я не предлагаю Вам смириться, я предлагаю…

— Да перестаньте же! — настоящие, непритворные слезы затуманили ее взгляд, она сжала кулачки и тут увидела на запястье своей левой руки темную точку, похожую на укол иголки, и идущую от нее длинную глубокую царапину, уже почти зажившую. Боли не было. Она поднесла руки к глазам — и слезы хлынули, горькие, настоящие слезы отчаяния и ужаса. Она попыталась посмотреть на сидящего перед ней человека, но ничего не увидела сквозь пелену слез.

— Ничего, — услышала она голос. — Это хорошо, что Вы искренне плачете. Но потрудитесь взять себя в руки, еще не все потеряно. Выбор есть всегда. Перестаньте плакать. В замке нет воды, мне нечем Вас отпаивать. К тому же от слез у Вас покраснеет нос и опухнут глаза.

Последний аргумент оказался самым действенным: с опухшим и покрасневшим от слез лицом Абигайль не согласилась бы предстать перед мужчиной ни за что на свете, ни при каких обстоятельствах. Постепенно она успокоилась, вытерла слезы и, все еще прикрываясь платком, стала смотреть на своего странного собеседника:

— Кто Вы?

— Я — владелец замка, граф Кронверк.

— Но ведь Вы давно…

— Умер? Уверяю Вас, я был бы счастлив умереть тогда, сто пятьдесят лет назад.

— И Вы тоже?..

— Лучше скажите, что Вы знаете о вампирах.

— Ах, право же, немного. То, что знают все. Они пьют человеческую кровь… боятся чеснока…

— И это все?

— Да, пожалуй… И еще они боятся креста! Ведь так?

— Да, так. Но запомните еще вот что: если укушенный вампиром в полнолуние и не умерший человек, даже став вампиром, не попробует человеческой крови до нового полнолуния, то он перестанет быть вампиром.

— О! Значит, от этого возможно избавиться?

— Возможно, но это очень трудно. Порой соблазн кажется невыносимым.

— Я справлюсь! Скажите, а этот молодой человек, который ушел… его лицо показалось мне знакомым… Я его больше не увижу?

— Я не цыганка, сударыня, и не умею предсказывать будущее. Это Ваш сосед по гостинице. Я попросил его о некоторой услуге, о помощи.

— Ах, граф, чем могу помочь Вам я?

Ксавьер Людовиг встал, подошел к окну и закрыл ставни.

— Сударыня, — сказал он. — Вы премного обяжете меня, если не будете выходить из этой комнаты, пока я не вернусь. Не подходите к окну — солнечный свет смертелен для нас. Кроме того, никто из людей не должен Вас увидеть. А также никто из вампиров.

— Вы уходите?

— Да, я должен закончить некоторые дела.

Когда дверь закрылась и ключ повернулся в замке, Абигайль откинулась на кровать и несколько раз глубоко вздохнула, глядя в темные занавеси мечтательными глазами. «А этот граф довольно хорош собой! Но нет, слишком сух, даже жесток. И совсем не обращает на меня внимания! Конечно, он много страдал… Ну и что? А этот милый юноша? Вряд ли он тоже имеет графский титул… Ну, ничего! Когда все это кончится!..»

С самого детства Доминика была приучена вставать очень рано. Ни в сиротском приюте, ни тогда, когда она была прислугой, никто не позволил бы ей валяться в постели до полудня. Но ей нравилось начинать день рано, и теперь, став богатой, она не намерена была изменять этой своей привычке. Отправленный к адвокату посыльный вернулся с сообщением, что г-н адвокат готов принять г-жу баронессу в любом угодном для нее месте и в любое угодное для нее время, и был отправлен вновь — г-же угодно встретиться с г-ном адвокатом в его конторе… Ей действительно не хотелось говорить о делах в гостинице. К тому же она рассчитывала заодно осмотреть город. Ей хотелось пройти не спеша по улицам, полюбоваться на цветы — накануне вечером она разглядела из окна дилижанса, что в этом городке много цветов, — в конце концов, просто поглазеть на витрины магазинов — почему бы и нет? Тем более теперь, когда она может зайти в любой магазин и купить там все, что захочет, — даже и сам магазин… Пойти в церковь и посидеть там, подумать, что пути Господни и правда неисповедимы, поставить свечку и помолиться за упокой души этой доброй женщины, оставившей ей наследство, хотя, может быть, эта женщина и не была доброй, а как раз наоборот, но это уже не важно… Да и, конечно же, осмотреть дом — ее собственный дом! Наверное, он мало пригоден для жилья после того, как простоял пустым более трех лет. Может быть, там не хватает стекол в окнах, потому что в пустующих домах стекла бьются просто сами собой, и наверняка там отсырели стены — тогда тем более следует нанять людей, чтобы протопили камины и привели все в порядок. И еще нанять садовника, потому что сад, верно, тоже зарос… Так думала Доминика по дороге в контору адвоката. Она с удовольствием прошлась бы пешком, но дежурный служащий гостиницы спросил: «Не угодно ли госпоже взять гостиничную коляску с кучером? Очень хорошая коляска, удобная, на английских рессорах…», — заглядывая ей в лицо с такой услужливостью, что она смутилась и подумала, что, наверное, не пристало богатой наследнице отправляться по делам пешком, — и она согласилась.

К тому же коляска, как выяснилось, была уже подготовлена и ждала ее у крыльца.

Разговор с адвокатом был недолгим, последние необходимые бумаги были подписаны, вопросы заданы и ответы получены, кофе, принесенный слугой, выпит, и наконец, адвокат открыл сейф, достал оттуда деревянный ящик казенного образца и протянул его Доминике. В ящике лежали ключи: две связки ключей на больших железных кольцах; на одной связке были большие ключи — от дверей, на другой — ключи поменьше размером, от шкафов и сундуков. Все, можно было уходить. Служащий конторы готов был сопроводить госпожу баронессу и перенести бумаги, куда прикажут.

— Г-н адвокат, — спросила Доминика, — могу ли я задать Вам еще один вопрос?

— Сколько угодно, баронесса, сколько угодно!..

— Скажите, — взгляд ее стал задумчивым: она вспомнила свой странный сон, бледное лицо человека с саблей на балконе и то приглашение — все это вспомнилось слишком четко, последовательность событий и слов была слишком ясной, чтобы быть похожей на сон… — Эта легенда о замке, что рассказывают всем приезжим как главную местную достопримечательность… прошло полтора века с тех пор. Говорят, что то были вампиры… Поймите меня правильно, я не считаю, что такое возможно в действительности, но… Не знаю, как правильнее выразиться: все ли в вашем славном городе спокойно с тех пор?

— О, баронесса! Не извольте беспокоиться! Кронвальд и округа — одно из самых спокойных мест в Европе! Даже от этих ужасных войн наши места пострадали в наименьшей степени. Конечно, легенда существует, но ни о каких вампирах не может быть и речи! Здесь никогда не случалось ничего подобного, не то, что в Праге или Варшаве! Эта легенда — такая же часть местного ландшафта, как сам замок, эта речка, эти холмы, этот булыжник наших мостовых, наконец! Уверяю Вас, Вам не о чем беспокоиться!

— Что же тогда там произошло сто пятьдесят лет назад? Почему погибли все обитатели — и господа, и прислуга?

— Да, баронесса, тут вы правы, — согласился адвокат. — Это темная история. Всех убили, и по какой причине — можно только гадать. Предполагают, что то был политический заговор, — Кронверки были богаты и влиятельны, а слуг убили, чтобы те не опознали убийц. Что же касается молодого графа, наследника, то точно неизвестно, вернулся он тогда все-таки или нет. Да, он выехал из расположения полка, но, баронесса, путешествия небезопасны и сейчас, а уж в те времена! — дороги кишели разбойниками и грабителями! Не исключено, что на него напали по дороге, хотя, конечно, ничего толком не известно о его исчезновении, это верно. А люди, Вы ведь знаете, люди любят выдумывать всякие романтические истории!..

— Да, пожалуй, Вы правы, — согласилась Доминика. Хотя заверения адвоката не убедили ее, она решила выразить свое согласие. — Ну, а мебель, картины, ценные вещи, книги, что имелись в замке? Где это сейчас?

— Ах, баронесса, многое утрачено, но многое и сохранилось. Некоторые картины, портреты, кое-что из мебели и утвари хранятся сейчас в здании Городского Управления, для них там отвели несколько комнат.

— И… на них можно посмотреть?

— О, конечно, конечно! Если желаете, я могу сам проводить Вас.

— Благодарю Вас, сударь, — любезность адвоката начинала утомлять. — Но сначала я бы хотела зайти в церковь… «В крайнем случае, — решила про себя Доминика, — потом всегда можно соврать, что передумала».

Но, выйдя из конторы адвоката, она действительно направилась в церковь, которая размещалась на соседней улице, надо было только перейти через площадь.

Она села на скамью в сумраке полупустого зала и задумалась. «Сон ли это? Великий Боже, но не может же это быть явью! Летучая мышь с искаженным человеческим лицом, наваждение какое-то! Надо пойти и посмотреть, что за портреты вынесли из замка. Интересно, каким был этот молодой граф? Вот будет забавно, если портрет не только сохранился, но и окажется похож на того призрака на балконе!..»

Она собиралась уходить, когда заметила владельца гостиницы: он беседовал со священником. Они стояли под большим деревом у входа и оживленно разговаривали шепотом. Хозяин гостиницы выглядел очень расстроенным и встревоженным. Священник, хотя и сохранял спокойствие, подобающее его сану, кивал головой с плохо скрываемой озабоченностью.

Пройти незамеченной было невозможно. Неясная тревога смутила ее спокойствие, когда хозяин гостиницы, торопливо попрощавшись со священником, обратился к ней, догнав ее уже у самой коляски.

— Сударыня, прошу прощения, но я покорнейше прошу несколько минут Вашего благосклонного внимания! Какое счастье, что я встретил Вас так скоро!..

— Слушаю Вас.

— Умоляю, не поймите меня превратно, менее всего я желал бы показаться Вам невежливым, но должен задать Вам деликатный вопрос.

— Как интересно. Что же Вас интересует, любезный? — и у нее вдруг перехватило дыхание.

— Э… Скажите, пожалуйста, не потревожило ли что-либо сегодня ночью ваш сон? Какой-нибудь шум? Или запах? Например, дым?

— Дым? Шум? — переспросила Доминика, и сердце ее забилось вдруг часто и неровно. — Что Вы хотите сказать? Я Вас не понимаю.

В голове мелькнуло: «Видели!..» — и тут же эта мысль оказалась вытесненной другой: «Ну и что?», — а потом и вовсе все спуталось: «Кого они могли там видеть? Мужчину? Ну, в конце концов, я — молодая незамужняя женщина. Призрака? Разглядели одежду? Бред! Нелепость! Тогда почему эти вопросы?» Она так взволновалась, что не заметила, как произнесла последнюю фразу вслух:

— Почему эти вопросы?

— Ради Бога, не сердитесь, но, видите ли, в чем дело. Сегодня рано утром садовник вышел, как всегда, прибрать сад, пока постояльцы еще спят. У нас хороший садовник, прилежный малый… Так вот, почти под самым балконом вашего номера он обнаружил четыре кучки пепла в траве.

— И что же? — неясная тревога готова была принять вполне четкие образы.

— Видите ли, трава под пеплом не сожжена, будто его бросили сверху, но пепел, если его бросить сверху, разлетится хлопьями, а этот лежит аккуратной кучкой. Конечно, это еще ничего не значит, но он не похож ни на пепел от бумаги, ни на древесную золу.

— Право же, друг мой, не знаю, как Вам помочь. Я ничего не слышала, я крепко спала после долгой дороги. Но почему Вы так взволнованы? Неужели какой-то пепел в траве смог так расстроить Вас?

— Ах, баронесса, даже не знаю, как сказать, чтобы не показаться Вам суеверным мракобесом, но… Кое-кто из жителей города, страдающих бессонницей, утверждает, что нынче ночью со стороны замка доносился неясный шум, похожий на музыку.

— Но ведь все только и говорят, что замок купил какой-то очень богатый князь. Может быть, он отмечал там эту сделку? Разве он не имеет на это права?

— Ах, баронесса, — покачал головой хозяин гостиницы. — Сразу видно, что Вы человек приезжий. Да, Городское управление продало замок, и продало его человеку, которого никто не видел. Поверенный привез документы и подписал договор, да, так делается уже давно, я знаю, но самое главное, что он привез, — это очень много денег! Золотом! Между тем, кто дал разрешение на продажу замка? Да, замок находится под опекой Управления, но не во владении! Это все равно, как если бы кто-нибудь купил бы мою гостиницу без моего ведома, с разрешения того же Управления! Нет, нет, никто не может купить ее у меня, если я не намерен ее продавать! Я владелец, я решаю!..

— Помилуйте, сударь, — перебила Доминика словоохотливого хозяина. — Но ведь наследников не осталось! Прошло сто пятьдесят лет!

Но тот был непоколебим:

— Это ничего не меняет! — стоял он на своем. — Вот про баронессу В. Кр. тоже все говорили, что не осталось наследников, а искали и, в конце концов, нашли — Вас. Следует продолжать искать и ждать. Законный владелец появится.

— Ах, сударь, прошу меня простить, все это очень интересно, но столь же и непонятно, а между тем, мне не терпится осмотреть мое наследство. Давайте сегодня вечером в гостиной у камина Вы расскажете мне эту увлекательную историю. А то я слышу пока что только несвязные обрывки.

Откланявшись, хозяин гостиницы ушел, все так же озабоченно кивая головой. «Да в этом городе все сумасшедшие! — думала Доминика с досадой. — Все здесь совершенно помешались с этим замком и этим графом — да покоится он в мире! Что значит ждать? Ждать чего? И мне снятся какие-то безумные сны! Может, здесь безумие разлито в воздухе и это заразно? Что там говорил тот призрак? Что он убил двоих, а вот еще двое?.. Итого, четверо. Четыре кучки странного пепла. Вампиры принимают образ летучей мыши и сгорают в лучах солнца! Кстати, а как он сам попал на мой балкон? Ведь от земли там очень высоко, и нет никаких деревьев рядом. И я не увидела там ни лестницы, ни веревки… Господи, что это я?! Ведь то же был сон! А о чем тогда говорил владелец гостиницы? Может, это чья-то неудачная шутка — насыпать пепел на траву и напугать приезжих, как я не догадалась сказать ему об этом! Вечером все обсудим. А что я собиралась делать? Ах, да, пойти в Городское управление и посмотреть на картины и мебель из замка. Боже, неужели меня тоже захватило это безумие? Какое мне, собственно, дело?.. Ну да ладно, раз уж решила, пойду посмотрю эти местные реликвии…»

С любезностью, становившейся уже как привычной, так и утомительной, ее проводили в комнаты, где были размещены вынесенные из замка вещи. Главной достопримечательностью считался — и это Доминику уже не удивило — портрет молодого графа Кронверка, того самого. Ее больше интересовали книги, она уже собиралась спросить, нельзя ли взять почитать эти старые французские календари, как взгляд ее упал на портрет, и она забыла про календари.

С потемневшего от времени полотна на нее смотрело лицо молодого человека в богато расшитом белом парадном камзоле с белым тончайшего кружева воротником и такими же манжетами и в парике — по официальной моде восемнадцатого века. Портрет был поясной, и художник уделил большое внимание лицу и рукам. Левая рука была в перчатке и покоилась на вычурном эфесе, наверное, шпаги. Правая рука была без перчатки — несомненно, для того, чтобы изобразить перстень на среднем пальце, массивный, с большим зеленым камнем. Алмаз в левом ухе — в те времена ношение мужчинами серег, одной или даже двух, было в порядке вещей. Алмаз, тоже тщательно выписанный, был большой, в оправе старинной работы.

В портрете не было бы ничего особенного — в любом дворянском семействе с родословной в три-четыре столетия найдется десятка два подобных портретов; на самых старых из них уже трудно что-либо разглядеть, — если бы не потрясающее сходство с тем призраком на балконе. Конечно, лицо на портрете принадлежало очень молодому человеку, почти юноше, и было нежнее, свежее и румянее, чем у того призрака, и глаза смотрели живо и даже весело. Тот, на балконе, казался старше этого портрета лет на десять и выглядел усталым и даже как будто больным, был без парика — она помнит его длинные волосы, завязанные темной лентой. Луна светила так ярко, что она разглядела и лицо, сходство которого с портретом было очевидным и даже пугающим.

«Наваждение… Осмотреть дом, отдать распоряжения относительно необходимого ремонта — и уехать. А может, вовсе поселиться в другом месте? Например, в Вене? Дорогой город, но средств достаточно, чтобы жить, где угодно…»

Фредерик был светским молодым человеком и, несмотря на юный возраст, был неплохо образован, хорошо начитан, умел вести светскую беседу с господами и непринужденно болтать с простолюдинами. Его приятная внешность и грустные глаза в сочетании с деликатными манерами и природным обаянием обеспечивали ему расположение мужчин и благосклонность дам в свете, а отсутствие напыщенности и простота общения не вызывали недоверия у слуг. При желании он мог разговориться по душам и с принцем, и с извозчиком. Он умел собирать сплетни, и теперь это умение пришлось ему как нельзя кстати.

В гостинице он сменил вечерний фрак на дневную одежду, выбрав костюм для верховой езды. В ресторане было еще пусто — ни одного клиента по причине раннего часа. Официанты только начинали накрывать столы к завтраку. Выпив подряд две чашки крепкого кофе, он направился в конюшню гостиницы якобы поинтересоваться лошадьми и попросить оседлать для него одну часам к девяти утра. Изображая из себя придирчивого наездника, желающего самому выбрать себе лошадь, он надеялся подслушать в конюшне какие-нибудь разговоры.

Так и случилось: ему пришлось для этого задержаться за створкой распахнутых ворот, молясь, чтобы никто не помешал. Но конюхи, похоже, не делали секрета из своего разговора, раз они, не закрыв ворот, разговаривали громко:

— Говорю тебе, видел, вот как тебя сейчас вижу! Лунища такая пялилась, как фонарь, и слепой бы увидел! — голос был молодой и взволнованный. — Сидел там в ивняке чуть не до света. А эта бестия так и не пришла!..

«О чем это он? — Фредерик невольно состроил гримасу недовольства. — Кого он называет бестией? И кто сидел в ивняке? О Боже!..»

Но вскоре все выяснилось.

— Да ты заснул там! — раздался другой голос, хрипловатый, принадлежащий, похоже, человеку постарше. — Вот тебе и приснилось! В полнолуние может что угодно присниться. А подружка твоя пришла, увидела, что ее ухажер дрыхнет, как бревно, да и ушла. Зачем ей такой дружок? Такой засоня? Да и потом, кто назначает свидание у реки? Комары заедят!..

— Она же и назначила! — ответил молодой. — И не пришла. И не засыпал я! Просидел там, как дурак! А оттуда всю стену видно, как на ладони! Говорю тебе: в старинной одежде и с саблей! Появился ниоткуда и исчез вникуда! И только летучих мышей было не счесть! Так и носились! А потом исчезли!..

— Ох-ха-ха! Летучих мышей? Надо мне, верно, слазить на чердак, а то у меня там этих вампиров поразвелось! Погонять их надобно. Чем лучше: святой водой или чесноком в них покидать? Ха-ха-ха! Вот так рассмешил старика! Летучих мышей испугался парень! Да их же во все времена было видимо-невидимо!

— Вот не веришь! — досадовал молодой. — А вот увидите, что я прав. Хоть на Библии поклянусь! И он к тому же с ней разговаривал. А зачем, скажите на милость, он к ней прилетал?

— А может, она ему понравилась? — продолжал смеяться другой конюх. — А что, она красотка.

— Так, значит, признаешь, что то был он?

— Кто «он»?

— Да граф же!

Тут пожилой конюх перестал смеяться: похоже, он немало рассердился на своего молодого помощника, потому что в голосе его зазвучала досада:

— Да ты, парень, дурак еще больше, чем я думал! Хватит болтать! Давай-ка, веди каурого, я его почищу, а ты проверь рессоры у коляски, после завтрака надобно будет подать баронессе.

— Баронессе… — бурчал молодой и звук его голоса удалялся, будто он уходил в глубь конюшни. — А что она за баронесса такая? Откуда взялась? Понаехало господ один за другим незнамо откуда — князь, баронесса… Может, они все вампиры…

— Замолчи-ка, дурень! — крикнул пожилой. — Не хватало напугать постояльцев! Уволят тебя, тогда и будешь искать службы аж в Праге, если тебе здесь плохо! Вот там точно вампиров полно, и тебя, такого пригожего, быстро скушают!..

Едва дыша, на цыпочках, стараясь не издать ни малейшего шума, Фредерик отошел от ворот конюшни, повернул за угол и только там перевел дух и огляделся. «Кажется, никто не видел меня, — вздохнул он. — Впрочем, это еще неизвестно. Часто находятся нежелательные свидетели. У кого бессонница, у кого свидание… Надо же было случиться такому совпадению! Что бы им не назначить встречу в другом месте!»

И он направился на городской рынок, где уже шумела бойкая торговля. Многочисленные продавцы громко расхваливали свой свежий товар, а покупатели торговались за каждый грош. В птичьем ряду кудахтали куры, крякали утки, гоготали гуси. Во фруктовом ряду ранние яблоки издавали такой аромат, что Фредерик не удержался и решил купить пару. Краснощекая торговка чуть не зарыдала:

— Ну, кто же покупает два яблока, господин хороший?! Ну не скупитесь, глядите, какие яблочки наливные, одно к одному!

И сумела уговорить его на два фунта вместо двух штук.

«Как это ей удалось? — недоумевал Фредерик, прижимая к груди рогожный кулек. — Ведь я не собирался покупать так много!.. Безусловно, продажа Управлением замка — это деликатный вопрос: не осталось завещания, не объявилось ни одного наследника за полтора века. Но, с другой стороны, не стоять же этому великолепному замку в запустении! В окнах бьются стекла, крыша протекает, все ветшает, даже эти каменные глыбы. Этому замку, как любому другому, нужен хозяин, что не дал бы ему разрушиться. Конечно, законный владелец, граф Кронверк, жив… А жив ли? — Фредерик смутился от этой мысли. — Кого, собственно, я там видел? Может, это все чудовищный розыгрыш?.. А отрубленные и не умирающие при этом головы и продолжающие ходить тела? И кровь, мгновенно превращающаяся в пыль? Боже, ведь этой ночью я впервые… А до этого брал в руки оружие только на уроках фехтования… И они не умирали! Не умирали от обычного оружия, от ран же, нанесенных тем мечом, корчились в муках и умирали, как все люди! Что за странный клинок! Будто зеркало, но это не может быть зеркало. Столь совершенная шлифовка стали? Неужели это сам граф? Это невероятно! Как же он намеревается опротестовать сделку?..»

— Господам-то что, — услышал он женский голос. Его обладательница, по виду небогатая горожанка, выбирала глиняный горшок у гончара, и Фредерик невольно задержался рядом с гончарным товаром, делая вид, что тоже интересуется. — Господам-то лишь бы балы да праздники с танцами, готовы продать что угодно кому угодно. Моя племянница служит в одном богатом доме, так говорит, там все довольны: теперь, мол, будут балы да маскарады с фейерверками! А о другом не думают. Ехали бы за балами в Вену, раз им так балов хочется. A Кронверк — не для балов.

— Эх, эх, — кряхтел гончар, сокрушаясь. — И не говори, кума! Что за Князь такой? Хоть бы показался добрым людям!..

— Извините, — обратился к ним Фредерик, задавая вопрос, на который уже знал ответ. — Я человек приезжий. Почему все столь недовольны? Ведь замок рушится без хозяина.

Гончар и его покупательница, выбравшая наконец большую крынку для молока, уставились на него, переглянулись, и гончар ответил:

— А как же, господин, ясное дело, рушится. Любое жилье рушится, если в нем долго не живут, хоть дворец, хоть самая распоследняя хижина. А только все одно замок продавать нельзя. Сдали бы в аренду с условием, что пока наследник не объявится, пусть бы хоть и на сто лет! Аренда — не продажа. Или подписку объявили бы — на ремонт и поддержание. И стражу бы выставили! А то ведь растащили все почти добро, разграбили! Хозяин в отлучке — значит, ничье? Можно себе забрать? Э-эх! А хозяин-то объявится, вот попомните, господин, что верно говорил горшечник, — появится законный хозяин!..

— Я уже слышал подобные утверждения, — согласился с ним Фредерик. — Но, знаете, никто особо не бережет арендованное жилье, и уж тем более сомнительно, что озаботится столь дорогостоящим ремонтом. Прошло столько лет! Неужели не искали наследников?

Гончар пожал плечами:

— А Бог его знает! О таких делах нам неведомо. Мы тут вот: кто яблоки растит, кто горшки лепит. А о таких мудрых делах господам адвокатам надо бы думать. Они умные, в университетах учились, вот и придумали бы чего, вместо того, чтобы продавать.

Похожий на зажиточного крестьянина седоусый пожилой мужик подошел и стал присматриваться к горшкам. Он тоже не удержался и вступил в разговор:

— А может, и искали: того, кто больше заплатит. А теперь только и разговоров, что жди беды. Вон, глянь-ка, господин, кум-то мой как бойко чеснок распродает, уж два раза цену повышал, а все одно торговля идет.

— Что же, никто не протестовал?

Ответом были грустные усмешки:

— Кто же нас послушает? Посылали к священнику делегацию, мол, повлияйте, отче, объясните! Развел руками: объяснял уж, говорил, да без толку. А повлиять не могу — дела, мол, мирские. Эх, эх! Послал, говорит, петицию епископу, а что толку? Бог высоко, царь далеко, и рука руку моет…

«Невероятно! Невероятно! — думал Фредерик, выбираясь с рынка. — Население округи испугано, недовольно, запасается чесноком, а кто-то радуется будущим балам! Хм, да ведь я сам же принял приглашение! Интересно, этот князь все свои балы намерен проводить подобным образом — приглашая приезжих в качестве ужина? Но ведь их же все равно хватятся! Вещи оставлены, за номера не заплачено, лошади не затребованы…»

Пересекая площадь, он увидел, как к подъезду нотариальной конторы подкатила гостиничная коляска, из нее вышла молодая женщина и скрылась за дверью. Фредерик узнал ее: та самая баронесса В. Кр., наследница умершей несколько лет назад старухи. «Интересно, граф предупредил о грозящей ей опасности или не стал тревожить ее покой? Я так и не спросил его, чем кончился его визит к ней. Или же он с ней и не встречался? Тогда она не знает… Разумеется, она не англичанка, она откуда-то с юга…»

Он решил пройти к гостинице по узкой пустынной улочке, но дорогу ему преградила цыганка — немолодая и некрасивая, с выводком чумазых оборванных ребятишек мал мала меньше:

— Эй, молодой красивый господин, позолоти ручку, всю правду скажу, ничего не утаю!..

Как большинство людей, Фредерик сторонился цыган, побаивался их «дурного глаза», опасался воровитости и признавал их только в ресторанах — цыганские оркестры нравились ему, плач цыганской скрипки, звон бубна в руках танцовщиц — всегда молодых, стройных и красивых — воспринимались не только им одним как пикантная приправа к изысканным блюдам. Но тут словно что-то толкнуло его:

— Денег осталась жалкая мелочь, вот яблоки могу отдать детям.

— Ай, хоть и мелочь, да яблочки хороши! Дай погадаю тебе, что было, что будет, чем сердце успокоится…

— Скажи, что будет со мной завтра, а более ничего не надобно.

Она взяла его левую ладонь своей темной рукой, взглянула на линии — и тень пробежала по ее лицу, сразу же посмотрела на правую руку — и словно окаменела на миг, глаза ее расширились и она отбросила от себя его руку, словно обожглась.

— Что такое?

Но цыганка уже не слушала его: лопоча что-то на своем гортанном языке, она отобрала у детей яблоки, сложила их, некоторые уже надкушенные, обратно в кулек и всучила в руки растерянному Фредерику.

— Грех с тебя и плату брать! — и заторопилась уходить, подгоняя ребятишек, тоже притихших.

— Что же? — воскликнул он ей вслед. — Столь ужасно мое завтра?

Но та лишь отмахнулась, не оборачиваясь, и буркнула так тихо, что он едва расслышал:

— Не будет у тебя завтра!..

«Что за беда? — думал молодой человек по пути в гостиницу; яблоки он оставил прямо там, на улице. — Что значит «не будет завтра»? Куда же оно денется? Или это значит, что я погибну? Ну, это вряд ли! Ведь я никуда не буду выходить сегодня вечером, закроюсь в номере…»

Ксавьер Людовиг сказал Абигайль неправду: у него не было никаких дел, требующих срочного завершения, но была необходимость обдумать ситуацию и составить план действий. Он по-прежнему был один против всех — считать союзником кокетливую вдову было бы даже не смешно. Хорошо, если она не станет врагом, — это уже будет большой удачей.

Он чувствовал себя военачальником, потерпевшим поражение по причине собственного тщеславия. «Старик был прав — я ничего не добился, только усложнил все еще сильнее. Если бы эти четверо погибли, вампиры не полетели бы сегодня в город. И почему я так уверен, что они никого не погубили там? Потому лишь, что я этого не видел? Ты тщеславен, Ксавьер Людовиг, — сказал он себе с горечью. — Тщеславен и неразумен…»

— Но я не мог оставить их! Вы были правы — их нужно было отдать. Но я не мог их оставить!..

Старик молчал столь долго, что Ксавьер Людовиг даже начал опасаться, не решил ли тот оставить его своей помощью, оскорбленный пренебрежением к его хотя и жестоким, но все-таки, как оказывается, единственно разумным советам. Но знакомый голос, тихий и усталый, раздался, как обычно, над правым плечом:

— Мальчик мой, не казнись, не терзай себя. Наблюдать гибель себе подобного, и гибель мучительную, и не пытаться спасти его, когда ты в состоянии это сделать или считаешь, что в состоянии, — это невыносимо. Это приходит со временем. Мы видим столько людских страданий, что чувства притупляются, и воин начинает мыслить как стратег, — спасти одного или спасти многих. Теперь следует подумать, как исправить ситуацию. Ту женщину, в гостинице…

— О, нет, нет! — Ксавьер Людовиг застонал от той тоски и дурного предчувствия, что пронзили его еще тогда, на балконе. — Не говорите мне, что я должен отдать ее!

— Ты не сможешь ее спасти. Люди, намеченные вампирами к уничтожению, всегда погибают если не с первой, то со второй попытки или с третьей. Как бы мы ни пытались их спасти, это почти никогда не удается. Исключения можно пересчитать по пальцам одной руки…

— Исключений будет еще меньше, если не пытаться! Та женщина заслуживает жизни больше, чем многие другие, разве нет?

— Э-э, мой мальчик, уж не получил ли ты самое тяжкое из всех ранений — стрелой амура?

— Ах, оставьте! До амуров ли мне сейчас?

— А это всегда случается не вовремя! Разве ты не знал об этом? Нет, мой мальчик, ты не знал об этом, потому что ты вообще ничего еще не знал о любви.

Ксавьер Людовиг промолчал, но весьма удивился — в самоуверенности цветущей молодости он был уверен, что уж о любви-то он знал если не все, то многое. А теперь этот жестокий насмешник, умирающий в одиночестве в темной холодной пещере, решил посмеяться над ним! Самым же неприятным было смутное сознание того, что тот, как всегда, оказывается прав. Это злило, и способность старика угадывать мысли тоже злила.

— Да, мой мальчик, — продолжил тот. — Ты ничего не знаешь о любви, потому что твои шалости в венских будуарах кощунственно даже назвать этим святым словом.

— А Вы знали, да? — Ксавьер Людовиг не выдержал, хотя ему не хотелось говорить на эту тему. — Вы, как я вижу, все знали: и любовь, и ненависть, и это Тайное Знание, и о Перекрестке, и о Хранилище — только говорить ни о чем не хотите!

— Не хочу. А ты злишься потому, что я прав. Я даю тебе тактические советы — ты им не следуешь, и злиться следовало бы мне. Что толку, если я начну сейчас рассказывать тебе про Перекресток и Хранилище, — все равно, что дать тебе книгу на языке, которого ты не знаешь. И не серди меня, иначе я наговорю тебе много оскорбительных вещей… Теперь наберись терпения и послушай еще. Так и быть, скажу кое-что. Перекресток — это как застава, боевой пост, который ставится в строго определенном месте, а не где угодно, и его нельзя перенести по мере изменения контура линии фронта, потому что линии фронта нет — она везде. Это укрепление — ты понимаешь или нет? И его нельзя сдавать врагу, а оно почти захвачено! Хранилище: меч, бездействующий по какой-либо причине, тоже не должен храниться где попало. Поэтому я закопал его здесь.

— Зачем Вы это сделали? Ведь Вы были воином, и, предполагаю, воином не из последних?

Повисла пауза — и Ксавьер Людовиг угадал ответ. Но ответ этот тем не менее напугал его именно потому, что был угадан:

— Вот мы и подошли к любви. Я закопал меч, потому что потерял интерес к жизни, отказался от борьбы и отрекся от бессмертия.

— Бессмертия?

— Теперь оно вытекает из меня капля за каплей, год за годом, — то время, что я прожил сверх средней человеческой жизни после того, как одолел одного такого, вроде этого Князя.

— Но телесного бессмертия не бывает!

— Бывает! Все можно завоевать, но не от всего можно потом избавиться.

— Так… — прошептал Ксавьер Людовиг. — А если я одолею этого Князя?..

— Князь бессмертен, когда-то он был человеком, но давно перестал им быть. Он — посвященный воин другой стороны, и воин сильный. Первая победа над бессмертным противником дарует бессмертие, вторая — неуязвимость, кроме как от руки такого же, третья — всесилие, но таких еще нет — ни по нашу, ни по другую сторону. А теперь делай выводы. Если даже та женщина и проникнется к тебе ответным чувством, что ты сможешь ей предложить? Если ты станешь вечен, хотя и относительно, то она-то — нет! Если ты погибнешь — она будет страдать. Ты ведь не хочешь, чтобы она страдала?

Последнего вопроса старика Ксавьер Людовиг почти не слышал. С каждым разговором на него обрушивались новые сложности, каждая последующая неожиданнее и непреодолимее предыдущей. «Я не хочу! — чуть не закричал он. — Я не хочу никакого бессмертия! Зачем? Вот так рубить вампиров и прочую нечисть — до бесконечности?! — Но он понимал, что не договаривает одну фразу — главную: «Не хочу без нее».

— Хорошо, — сказал он наконец. — Что мне теперь делать? Как подступиться к этому Князю?

— Я не знаю.

— Не знаете?

— Нет. Воин всегда сражается один на один. Всегда нужно исходить из ситуации, из обстоятельств. Князь пришел за мечом, но запомни: ты сражаешься не только и не столько силой оружия, сколько силой духа. И пока ты продолжаешь битву, никто не может забрать у тебя меч. Можно выбить его другим мечом, и, если появится другой меч, тебе конец: вряд ли найдется кто-либо, имеющий еще меньше опыта.

— Я хочу выкрасть и уничтожить договор о продаже замка.

— Это правильно. Но уничтожить, то есть сжечь договор, ты должен в присутствии Князя, перед ним. А это значит, ты должен ему показаться.

— Я плохо понимаю, что происходит.

— Конечно, это нелегко. Но поверь мне: одолев Князя, ты станешь силен почти как он. Подумай об этом!

— Разве от моих мыслей что-то зависит?

— Да. Все. Твои мысли и желания, особенно высказанные вслух, приобретают огромную силу, они — такое же оружие, как этот клинок, нужно лишь научиться им пользоваться.

— Почему выбор пал на меня, а не на кого-либо другого, более подготовленного?

— Все когда-то приходится совершать в первый раз. Рано или поздно выбор должен был пасть на кого-либо из уроженцев Кронверка. Место такое — оно не могло не породить воина…

Ксавьер Людовиг смотрел в окно, к которому не мог подойти. Он чувствовал, что галстук душит его, хочется рвануть ворот камзола, не тратя время на расстегивание, и пусть отлетят пуговицы, высунуться в окно, глотнуть свежего воздуха, и желательно, чтобы гремела гроза с громом и молниями и завывал холодный ветер, — но за окном был тихий солнечный летний день, и вдруг нестерпимо захотелось подставить лицо солнцу, упасть на зеленую траву, смотреть, прищурив от яркого света глаза, как в синем полуденном небе парят, распластав мощные крылья, орлы, выслеживая добычу, и слушать, как в траве жужжат мухи и звенят цикады…

«Ну, теперь ты знаешь, что такое любовь? — спросил он сам себя и сам себе ответил: — Наверное, это когда без Нее не хочешь бессмертия…»

Утренняя свежесть ножиданно сменилась духотой, похожей на предгрозовую. Ветер утих, листья на деревьях почти не шевелились. Около полудня из-за леса выползла маленькая серая тучка, которая быстро приближалась и росла, все больше закрывая небо, и скоро приобрела не вызывающие сомнений очертания тяжелой грозовой тучи.

Фредерик все-таки попросил в гостинице лошадь, сказав, что желает осмотреть окрестности.

— Смотрите, господин, — предупредил его конюх. — Гроза приближается! Экая тучища! Скоро грохнет, и ливень тоже будет знатный!

Еще за завтраком молодой человек заметил, что среди гостиничной прислуги царит тихое злорадное веселье: весть о том, что прибывшая накануне юная барышня подсыпала гувернантке снотворное и сбежала с драгунским офицером, поджидавшим ее здесь, распространилась с той фантастической скоростью, с какой и распространяются подобные известия. Богатые дамы за утренним кофе шептались о том же, в притворном ужасе закатывая глаза и прикрывая себе рты кончиками пальцев, как будто они тоже замышляли бегство с офицером. «Готов биться об заклад, — думал Фредерик, глядя на двух сорокалетних кокеток за соседним столиком, — что этим сплетницам тоже хотелось бы сбежать с драгуном — хотя бы на пару дней… Они бы лишились чувств на месте, узнай, куда в действительности подевалась эта юная барышня!» Гувернантку, конечно, было жаль: она пребывала в беспамятстве, и ее пытались привести в чувство нюхательной солью. К ней относились с состраданием, потому что страшно было даже представить, что ждет бедную женщину по возвращении в господский дом. Судачили даже, что лучше ей и не возвращаться, а тоже бежать с кем-нибудь, — а что, она хоть и не первой молодости, но и не старуха…

Фредерик выехал через ворота заднего двора, чтобы избежать улицы, и направился к берегу реки. Лошадь оказалась молодой и резвой, но при этом спокойной и послушной. Узкая дорожка извивалась по зеленому берегу. Хотя по причине приближающейся грозы духота усиливалась, пейзаж по-прежнему радовал глаз, и Фредерик решил перебраться по мосту на другую сторону речки и, не приближаясь к замку, прогуляться по цветущему лугу, а заодно поразмыслить над вопросом, терзавшим его последние несколько лет: как жить дальше?

Возле ивовых зарослей он увидел владельца гостиницы и двух мужчин, пожилого и молодого, похожих на слуг. Он узнал их по голосам: молодой светловолосый парень показывал хозяину одной рукой на гостиничную стену, которая действительно хорошо просматривалась с этого места, а другой — на заросли и взволнованно пояснял:

— Я стоял, извольте видеть, вон там, а он был вон там, на балконе между вторым и третьим окнами! Христом Богом клянусь — не спал я!..

Хозяин его слушал историю, Фредерику уже известную, с мрачным выражением на лице. Потом велел обоим конюхам помалкивать под угрозой увольнения.

— Мало ли что, — сказал он строго. — Это еще ничего не значит!

Все трое обернулись в сторону приближающегося всадника. Хозяин сделал своим работникам знак рукой, и те побрели в направлении конюшни. После обмена приветствиями хозяин сказал:

— Вот, сударь, мой слуга рассказал мне презабавнейшую историю: будто видел мужчину на балконе вашей соседки.

— Каков негодник! — улыбнулся Фредерик. — Ведь так можно испортить репутацию порядочной женщины!

— Да-да, Вы правы. Я строго предупредил его, чтобы не смел распространять подобные слухи!..

«Как же, волнует тебя ее репутация! — подумал молодой человек. — Тебя волнует, кого именно видел там парень — не вампира ли? Не призрака ли графа? — о том только и разговоров в городе…»

— A Вы, сударь, позвольте спросить, — продолжал хозяин, — не страдаете ли случайно бессонницей? Не потревожило ли что-либо Ваш сон сегодня ночью?

— Нет, сударь, я не страдаю бессонницей. Но дело еще и в том, что нынешнюю ночь я провел не в гостинице, а в другом месте. Позвольте воздержаться от подробностей, дабы никто не оказался скомпрометированным!

— О, да! Что Вы, я понимаю! На то и молодость! А все же будьте осторожны. Места наши спокойные, а все же, знаете: береженого Бог бережет.

Фредерик пообещал быть предельно осторожным и продолжил свой путь.

Берег реки, на котором располагался город, был несколько ниже, чем тот, где возвышался над зелеными холмами замок. С одного из таких холмов город просматривался как на ладони.

Большой двухэтажный старый дом с просторным двором, окруженный заросшим садом, выделялся на фоне соседних домов серой замшелостью своего камня и запущенностью сада — дом, в котором давно не жили. Но теперь ставни и в нижнем, и в верхнем этажах были открыты. Открыта была и дверь на галерею. «Новая баронесса осматривает свой дом», — догадался Фредерик. Он разглядел во дворе коляску и кучера, повесившего на шею лошади торбу с овсом: частично скрытые ветвями деревьев, и кучер, и лошадь были едва различимы издали.

И тут ему вспомнилась та, другая женщина, ставшая вампиром и запертая в замке. «Что с ней будет? Граф, конечно, благородный человек и дал слово, но при малейшем признаке опасности он, не колеблясь, отсечет ее молодую красивую голову. Что же делать? Как ей помочь? Она, возможно, не отличается такой силой характера, как баронесса, но именно поэтому ее так жаль…» Фредерик подумал, что не удивится, если окажется, что баронесса фехтует, стреляет, умеет носить мужскую одежду и скакать на лошади в мужском седле. «Она отлично может постоять за себя и вряд ли нуждается в защитниках. У нее лицо валькирии, хотя валькирий обычно представляют блондинками, но неважно… А та — о Боже, я даже не знаю ее имени! — так несчастна! Едва выйдя замуж, овдоветь при столь ужасных обстоятельствах! И теперь она там, в этом мрачном замке, полном вампиров… Да ведь она и сама вампирша! Но не может быть, чтобы ничего нельзя было сделать!..»

Грозовая туча, выросшая уже до устрашающе огромных размеров, продолжала увеличиваться и приближаться к полуденному солнцу. Город был накрыт ею почти полностью, и тень приближалась к реке. «Пожалуй, мне следует поспешить с возвращением. Не исключено, что вампиры могут выходить не только ночью, но и днем, если солнце скрыто облаками, а эта туча сейчас закроет солнце. Лошадь может испугаться грома, да и промокнуть не хотелось бы…»

Улицы города были пустынны: горожане и гости прятались от приближающейся бури, и торопящиеся прохожие встречались все реже. Коляска и дремлющий в тени деревьев кучер по-прежнему находились во дворе большого дома. «Не предупредить ли мне баронессу? Наверняка она совсем одна в этом большом пустом доме и, если вампиры могут выходить в такую погоду… Хм, а как я заговорю с нею о вампирах? Не сочтет ли она меня сумасшедшим? Проехать мимо?..» За размышлениями он не заметил, как подъехал к воротам. Туча закрыла солнце и очень быстро потемнело, почти как поздним вечером, и Фредерик решил еще немного подождать и попросить у баронессы разрешения переждать грозу в ее доме. «Неужели откажет?!» — он надеялся, что нет, спешиваясь возле коляски во дворе большого дома.

Кучер открыл глаза и сдвинул шляпу на затылок.

— Дома ли баронесса?

— Верно, дома, — ответил кучер неуверенно. — Если не вышла в сад через другую дверь. А у Вас, господин, дело к ней?

— Я ее сосед по гостинице, и мне надобно сказать ей несколько слов.

— А-а, вот теперь я узнал Вас, господин, — обрадовался кучер, просыпаясь окончательно. — Вот же и наши Серые Яблоки! Привет, Серые Яблоки, прогулялась? Хорошая лошадка!.. Так Вы проходите, господин; госпожа, наверное, в доме, где же еще. Сад-то зарос, не пройти! А я за Яблоками присмотрю!

Фредерик поднялся на высокое крыльцо и прошел в раскрытую настежь дверь. В просторном холле было пусто и тихо, сквозняки еще не изгнали затхлый дух долго простоявшего закрытым отсыревшего дома. Эхо отражало звук от пустых стен.

Послышались чьи-то шаги. «Наверное, это кучер», — подумал он, оборачиваясь. Но ничего не увидел: сильнейший удар по голове ослепил его. «Черт, как я неосторожен!» — успел подумать он, еще услышал голоса, но не смог разобрать слов — перед глазами поплыли цветные круги, и все исчезло.

Через неплотно прикрытые ставни Ксавьер Людовиг наблюдал, как тьма наползает на город, а люди спешат покинуть улицы. «Вампиры в такую погоду могут выйти. Коварство их безмерно, а новые двери гостиницы кажутся столь ненадежными. Но нет, нет! Гроза пронесется быстро, и вновь выглянет солнце, ведь до вечера еще далеко…» И в этот момент он увидел, как вверх по склону поднимающегося от реки луга по направлению к замку катит экипаж с полностью поднятым верхом. Видно было только сгорбившегося на козлах кучера в темной одежде, изо всех сил погонявшего лошадь. По тому, как двигалась лошадь, можно было предположить, что коляска сильно нагружена. Тень уже накрыла город, переползла через реку, и впечатление было такое, будто коляска убегает от тучи. Но это было безнадежное бегство: туча уже закрыла солнце, и вскоре тень от нее настигла и накрыла коляску, весь луг и замок. Мир погрузился в глубокий сумрак. В недрах тучи глухо ворчал и перекатывался гром.

В тишине и одиночестве Абигайль задремала. Сквозь неглубокий сон она услышала звук поворачиваемого в замочной скважине ключа, но не спешила открывать глаза. Потом подумала, что вряд ли будет интересно кокетничать с графом, таким сухим и бесчувственным в своем нереализованном вампиризме. Но дверь распахнулась резко, и прямо от порога раздался громкий голос:

— Сударыня, мне нужна Ваша помощь.

Она вздрогнула, открыла глаза и села на кровати. Вид графа, его горящие глаза и меч, хотя и направленный острием вниз, испугали ее. Она хотела спросить, что случилось, но вошедший опередил ее:

— Владеете ли Вы каким-либо оружием?

Абигайль растерялась:

— Нет…

— Все равно! Вот Вам пистолет, в нем серебряная пуля, постарайтесь не выстрелить в себя или в меня. И вот вам нож — лезвие хорошо заточено с обеих сторон. — С этими словами он протянул ей пистолет и нож. — Берите же! Это не сложно, важно только не промахнуться. У Вас наверняка будет возможность приставить пистолет прямо к голове противника. — Себе он сунул за пояс два пистолета. — Идите за мной и не отставайте.

Он отодвинул панель на стене и шагнул в темноту потайного хода. Абигайль послушно последовала за ним.

— Что случилось, граф? — спросила она после того, как они прошли некоторое расстояние. — На замок напали?

— Скверно, сударыня, очень скверно, — ответил он, будто отвечал своим мыслям, а не на ее вопрос. — Много хуже, чем я ожидал.

«Вот ведь! — с досадой и волнением думала Абигайль. — И как меня угораздило принять это приглашение! Теперь придется совершать всякие военные подвиги. Никогда не держала в руках пистолета, а нож — только для разрезания бумаги. Что же теперь — мне придется убить человека? Нет, наверное, не человека, наверное, вампира, но все равно страшно! А если я промахнусь? Или замешкаюсь, и он опередит меня?..»

Ксавьер Людовиг остановился. Несколько секунд ушло у него на отыскание нужного камня. Наконец он нашел этот камень и надавил на него: кусок каменной стены размером с узкую дверь медленно повернулся, и они вышли в неширокий и невысокий коридор без окон, с двустворчатыми воротами в обоих концах. Одни из этих ворот вели наружу, и серый предгрозовой свет проникал в щели, едва рассеивая мрак. Выход из потайного хода находился в нише, напротив была другая. Ксавьер Людовиг вышел первым, Абигайль проскользнула за ним. «Мог бы и подать руку даме! — досадовала она. — Экий невежа! Неужели он всегда был таким?»

— Становитесь туда, — услышала она и увидела, как он указывает ей на нишу в противоположной стене. — И стреляйте или вонзайте нож в того, кто окажется к Вам ближе всего.

— Но, граф, — прошептала Абигайль. — Я никогда прежде не убивала людей!

— Вам придется убивать не людей, а вампиров, а это совсем иное дело. Кроме того, сделать это гораздо труднее. Тише! Они уже здесь.

И действительно, послышался сначала далекий, а потом все более четкий и громкий перестук колес, и слышно было, как экипаж остановился перед воротами, фыркнула и цокнула копытами лошадь, кто-то спрыгнул и стал открывать ворота. Это оказался один из пассажиров; возница остался на своем месте, и коляска въехала в темный коридор. Тот, кто открыл ворота, снова закрыл их и заложил засов, потом подошел к экипажу, намереваясь заглянуть внутрь.

Ксавьер Людовиг шагнул из ниши по направлению к нему — он безошибочно чуял вампира. Тот резко повернулся и взялся за шпагу, но не успел ничего ни сделать, ни крикнуть: короткий удар — и тело, продержавшись на ногах несколько секунд, осело на пол и не подавало признаков жизни.

— Что Вы так мешкаете? — раздался нетерпеливый голос возницы. — Ведь нам велено поторапливаться, пока солнце скрыто за тучей…

Ксавьер Людовиг стоял лицом к нему. Тот, заподозрив неладное, спрыгнул с козел и скинул шляпу и темный плащ, больше похожий на крестьянскую накидку. Под накидкой оказался обладатель офицерского мундира и большой шпаги, ставший вампиром, судя по всему, недавно. Похоже, это был храбрый малый, глаза его сверкнули, а рука выхватила шпагу умело и уверенно:

— Что здесь происходит? — крикнул он. — Кто Вы?

Ксавьер Людовиг молчал. Вампир держал оружие в боевой позиции:

— Ведь Вы один из нас! Что за шутки? Кто Вы такой? Я не узнаю Вас… — и тут он заметил зеркальный клинок, уже занесенный для удара. — Ах, вот Вы кто!..

Но простым оружием невозможно было оказать сопротивление: меч переломил шпагу, как соломинку, вампир рухнул, рассеченный почти пополам, и остался лежать неподвижно.

Из экипажа выпрыгнул третий, чтобы обойти коляску и подойти к агрессору с другой стороны, но это не спасло его. Абигайль прыгнула ему на шею, как кошка, схватила его за волосы и стала наносить ножом один удар за другим в горло. Вампир взревел от ярости, извернулся и откинул нападавшую с такой силой, что она оказалась отброшена к стене, а нож выпал из ее руки. Но этой секунды оказалось достаточно, чтобы граф подоспел на помощь. Клинок описал полукруг в тесноте ограниченного пространства — и голова вампира покатилась в угол.

Из коляски они вытащили человека в бессознательном состоянии и со связанными руками и ногами. При ближайшем рассмотрении, освобождая его от пут, они без труда узнали Фредерика. Абигайль разволновалась:

— Ах, что это с ним, граф? Он ведь не умирает, нет? Почему он не отвечает?

Глаза ее наполнились слезами, а голос дрожал. Она стала похлопывать молодого человека по щекам, причитая:

— Но почему же он так долго не приходит в себя? Что они с ним сделали?

Ксавьер Людовиг пожал плечами. Потом приподнял за подбородок голову Фредерика и отвесил ему такую пощечину, что Абигайль вскрикнула возмущенно: «Как Вы можете?», а Фредерик открыл глаза. Взгляд его был мутный, да и в помещении было темно, поэтому он не сразу узнал своих спасителей. Узнав же, полностью пришел в себя, взгляд его прояснился, а первые слова: «Где же баронесса?» — заставили графа и Абигайль переглянуться, а потом посмотреть в коляску.

— Ее там нет? — понял Фредерик по их взглядам. — Она там была, уверяю Вас! Я был в обмороке, но не в бреду!.. Постойте, ведь коляска останавливалась один раз после того, как подъем закончился! Они вытащили ее там! Где же она может быть?

Ксавьер Людовиг почувствовал, как земля поплыла у него под ногами.

— Вот что, — обратился он к Фредерику, пытаясь не утратить самообладания. — Умеете ли Вы ездить верхом без седла?

— Смогу, — ответил тот, не колеблясь. — В детстве много ездил без седла.

— Отлично. Обрежьте лишнюю упряжь, верхом будет быстрее, к тому же из этого коридора вывести коляску назад займет много времени, и во весь опор — к конторе нотариуса. Мне нужен договор о продаже замка как можно скорее! А Вы, сударыня, — он посмотрел на Абигайль, — будете главным исполнителем. Оборачивайтесь летучей мышью и летите вперед, сейчас нет солнца, но поспешите! Если в конторе кто-то окажется, оглушите его и свяжите, да не нанесите же большого вреда. Прошу Вас, господа, не будем терять времени!

— А баронесса? — Фредерик уже обрезал постромки.

— Я пойду один. Вы придете потом на звук. Вот Вам все пистолеты и заряды, — он передал молодому человеку оружие.

— Как мне обернуться летучей мышью? — воскликнула Абигайль растерянно. — Что говорить? Или делать?

Но Ксавьер Людовиг уже нажал на камень потайного хода, и стена повернулась.

— Это получится само! — крикнул он, скрываясь за плитой, которая через несколько секунд вновь встала на прежнее место, став просто углублением в стене.

Он двигался по тайным галереям со всей возможной скоростью, на ходу лихорадочно вычисляя, где мог остановиться экипаж сразу после подъема на холм. «Если я не ошибаюсь и если там нет другого входа, о котором я не знаю, то это должен быть вход в боковой стене старых построек, а если это так, то ее не могут привести ни в какое другое место, как в тот зал, где я видел Князя нынче ночью. Вряд ли он переехал… Впрочем, они могут повести ее куда угодно! Ну почему, почему они выбрали ее, а не кого-либо другого? Зачем она вообще приехала в этот город? В. Кр-ы были не беднее нашего, наверняка у них остались дома в других местах. Что же с ними случилось, если не осталось прямых наследников?.. Успеть бы… Я не переживу, если не успею. Покончу с собой, к черту эту таинственную миссию, дар… Я не выиграл ни одного сражения у этих тварей, наверное, старик был прав… Пусть придет другой воитель, умнее и ловчее меня… Ты, чье имя я не могу произнести, спаси и сохрани ее! Ведь она верит в тебя! Я тоже верил…»

Наконец он почувствовал, что цель близка. Коридор становился все более узким, и вот стали слышны голоса, и запахло дымом. Он понял, что еще несколько шагов — и он ступит на тлеющие угли: выход из потайного хода находился внутри камина, сбоку. Это был старый камин в старой части замка, высокий и глубокий. Чтобы выйти из этого хода в зал, надо было бы пройти через огонь. На счастье, огонь уже погас, угли подергивались пеплом, и пройти по ним не составило бы большой опасности.

— Нет, нет, — послышался низкий голос Князя. — Ее мы не будем трогать. Во всяком случае, пока. Я уверен, что он придет.

— Но, господин, — раздался голос того, кого называли Французом. — Ее нельзя отпускать! Она приведет сюда весь город!

— Мсье, Вы храбрец, но из Вас никогда не вышло бы стратега! Есть вопросы поважнее минутного удовольствия. Что — она? Мне нужен этот негодяй с мечом!..

«Да, ведь он намеревался использовать ее как приманку! И ждет меня. Значит, они готовы к встрече. Ну, что ж…» — пригнувшись, он прошел по углям и вышел из камина в зал.

Позиция оказалась не очень выгодной, хотя за спиной у него и оставался путь к отступлению.

Князь сидел в кресле, теперь поставленном так, чтобы он мог видеть происходящее в зале, и довольно далеко от камина. Доминика стояла в середине, окруженная вампирами. Руки ее не были связаны, а на лице не было испуга. Даже удивления не было в ее глазах, а скорее — нетерпеливое ожидание. В самом зале вампиров было немного: видимо, наиболее приближенные к особе Повелителя, но в распахнутых настежь дверях толпились другие, вытягивая шеи, пытались разглядеть поверх голов стоящих впереди происходящее в зале, словно зрители в театре, которым достались плохие места.

Как бы то ни было, они не ждали его с этой стороны. Вампиры ахнули, волнение прошло по их рядам. Доминика подавила в себе вздох облегчения, и тихое торжество блеснуло в ее глазах, но Ксавьер Людовиг не видел этого блеска: он избегал смотреть в ее сторону. Ему казалось, что если он посмотрит на нее, то все вампиры сразу разглядят его слабость и он утратит свое над ними превосходство, и без того сомнительное.

— А-а! — низкий глухой голос Князя звучал торжествующе. — Вот, наконец, и Вы, сэр молодой нахал! Я был прав, Вы пришли! Отвечайте-ка, кто Вы такой и почему безобразничаете в моем замке?

— Замок этот не Ваш, никогда не был и не будет Вашим!

— Бросьте! Я его купил. Вместе со всем Городским управлением!

— Вы прекрасно знаете, что сделка незаконна! Я, владелец замка, граф Кронверк, не подписывал договора!

— Последний граф Кронверкский, молодой наивный романтик, убил моих посланцев, а затем и себя, выйдя на солнечный свет, — повисла тягостная пауза, но длилась она недолго. — Даже если Вы не лжете, кто подтвердит Вашу личность? Вы один!

— Не требуется никакого подтверждения — и Вы, и я знаем истину!..

— Если хотя бы один, — продолжал Князь свой странный монолог, — человек или не человек подтвердит Ваши слова, в вашем присутствии здесь окажется некоторый смысл. Кто готов? — и он обвел взглядом своих подданных.

По рядам вампиров пролетел смешок. И ухмылки замелькали на их лицах, но тотчас исчезли, потому что Доминика, неожиданно для самой себя и уж тем более для остальных, сказала:

— Я могу подтвердить личность этого господина! — и, не дожидаясь, когда ей попытаются заткнуть рот, продолжила: — Хранящийся в Городском управлении портрет последнего графа Кронверкского является точной копией…

Вампиры зашумели. Князь нахмурился и взмахнул рукой так, что ветер пронесся по лицам:

— Ваше слово, сударыня, не имеет…

Но та, набрав побольше воздуха в легкие, выкрикнула, стараясь перекричать Князя, и ей это удалось, потому что никто не ожидал такой дерзости от приговоренной жертвы:

— …этого господина, называющего себя таковым!

Наступила тишина. Что-то изменилось, что-то неуловимое, как ветер за окном, которого не чувствуешь, но знаешь, что он есть, и это изменение было не в пользу захвативших замок. Князь, не поворачивая головы, переводил взгляд с графа на Доминику, и пустые и тусклые провалы его глаз становились все страшнее.

— Ну вот что, молодые люди! — сказал Князь глухо и ударил в пол своей тяжелой тростью. — Ваша осведомленность в оккультных науках, сударыня, заслуживает не меньшего признания, чем ваша дерзость.

«Какие оккультные науки? — изумилась Доминика. — Просто у тебя на лбу было нарисовано, сколь важно это — подтвердить личность графа, и без того для всех очевидную. Но как важно для вас было, чтобы сказали: «Это он!» Сколь важно, столь же и нежелательно — вот вам!..»

— Тем не менее, все это не имеет никакого значения, — продолжал Князь. — Пусть Вы действительно граф Кронверк, это ничего не меняет. Люди считают Вас умершим. Люди продали мне замок, а я его купил, и теперь я его владелец, я хозяин Кронверка, а у Вас осталась только фамилия, ха-ха!.. Но разговор наш будет не об этом, — слова Князя падали в звенящую тишину зала, как камни. — Я вижу, милостивый государь, Вам небезразлична эта дама. Да, я это вижу, это увидит даже слепой. Так вот, я меняю ее на Ваш меч. Думайте быстро! Вы отдаете мне меч, а я отдаю Вам вашу даму, и можете делать с ней, что хотите: съесть или отпустить на все четыре стороны. Но поторопитесь с ответом: мои подданные голодны, и им не нравится мое решение. Ну же! Ведь она небезразлична Вам, не так ли? Вы можете спасти ее, а можете стать свидетелем ее гибели. Вы не успеете и одного раза взмахнуть Вашим оружием, как несколько пар клыков вцепятся в ее нежное белое горло.

Тишина стала такой, что казалось, будто она вот-вот взорвется и всех оглушит и изрежет осколками, как чугунная бомба. Прошло несколько мучительных бесконечных секунд, когда Ксавьер Людовиг услышал спокойный тихий голос:

— Они не намерены отпускать меня! Не дай Вам Бог, граф!..

— Клянусь, что отпущу! — воскликнул Князь, и в пустой черноте его глаз даже мелькнуло какое-то выражение. — Я так тронут Вашим сентиментальным благородством! Граф ли Вы или кто-то другой — безразлично! Вы сможете уйти, взявшись за руки, Вам никто не станет препятствовать! В сущности, что такое власть и могущество по сравнению с этим великим чувством?! Вы будете знать, что спасли любимую женщину. Почему же Вы колеблетесь?

Ксавьер Людовик смотрел в глаза Князя, как в жерла пушек. И тут словно пелена спала с его глаз, он вспомнил: «Не только поступки твои, но и слова — все материально, и даже мысли и желания, особенно высказанные вслух. Твои мысли и желания — такое же оружие, как и любое другое. Надо только научиться им пользоваться… Вот почему они так оцепенели от ее слов! И что значит вся эта базарная торговля? Что этот всемогущий Князь… ничего не может мне сделать? Никто не может забрать меч у воина, пока тот продолжает битву», — сам ли он вспомнил, или таинственный отшельник в своем невидимом присутствии шепнул ему, напоминая… «Да, он не может забрать меч у меня, пока я продолжаю битву, но почему этот торг?! Разве они не могут выстрелить в меня? И тогда я наверняка выроню меч. A может, дело в том, что я, граф Кронверк, не подписывал договор купли-продажи, сделка незаконна и этот Князь — не владелец замка? А раз он не владеет замком, то не может завладеть и мечом? Не может завладеть им силой — и поэтому торгуется?..»

Князь не сводил с него взгляда, ловя каждое его возможное движение, каждую тень на его лице.

Все вампиры переводили полные нетерпения взгляды со своего Повелителя на отступника, называющего себя графом и, хотя они и окружали Доминику плотным кольцом, но не смотрели на нее.

Боковым зрением Ксавьер Людовик увидел, как она двигает левой рукой, только кистью, не шевеля плечом, медленно, очень медленно, так, как мужчина искал бы на ощупь карман.

— Ну же, граф! — раздался снова голос Князя. — Сделка?

«Уж не принимает ли он меня за идиота? — думал Ксавьер Людовиг, молясь, чтобы никто не заметил движения Доминики. — Неужели он мог хоть на миг предположить, что кто-либо отдаст такой клинок добровольно?.. Мы и так уйдем отсюда, взявшись за руки…»

В этот момент в каминной трубе послышался шорох и это еще больше отвлекло внимание от Доминики, потому что из камина вылетела летучая мышь. В лапках она держала и с немалым трудом удерживала свернутые в тугую трубку листы плотной бумаги. Летучая мышь подлетела к графу. Удерживая меч правой рукой, левой он схватил свиток и крикнул: «Назад!» Вампиры ахнули и дрогнули, не сразу поняв, что это было сказано не им, а летучей мыши, которая незамедлительно скрылась вновь в дымоходе камина.

Князь начал приподниматься со своего кресла. Выражение лица его было ужасно. Со словами: «Вот договор о купле-продаже замка Кронверк!» — Ксавьер Людовиг бросил бумаги на тлеющие угли камина.

Князь застыл неподвижно. Бумага была плотной и не сразу начала чернеть по углам. Кто-то из вампиров бросился к камину с намерением выхватить документ, но взмах меча — и тот, завывая от боли, откатился в сторону. Напряжение звенело в воздухе, и никто не поспешил на помощь раненому. Листы договора на углях камина нагрелись и вспыхнули яркими язычками бесшумного пламени. Вампиры ахнули. «Значит, это важно? Не только знать, но и сказать вслух? Как интересно!..»

— Мы не видели текста, — раздался в тяжелой тишине голос Князя. — Может, это совсем другой договор?

— Отчего же Вы тогда столь напряжены и испуганы? Замок — мой, а вы — агрессоры и оккупанты!

Один из вампиров, окружавших Доминику, шагнул к ней. «Все! — сказал себе Ксавьер Людовиг, занося меч для нового удара. — Больше нельзя терять ни секунды!»

Тогда произошло нечто, оказавшееся неожиданным для всех. Доминика повернулась лицом к подошедшему к ней почти вплотную вампиру. В левой руке она сжимала свой казавшийся игрушечным пистолет со взведенным курком. Быстрым и точным движением она приставила короткое дуло пистолета к правому глазу вампира и нажала курок. Грянул выстрел, оглушительный в ограниченном пространстве. Порохового дыма и гари было на удивление мало.

Вампир схватился за глаз, которого больше не было. Голова его была обезображена: ранение, конечно же, оказалось сквозным, и пуля проделала в его затылке выходное отверстие величиной с небольшое блюдце. Он не мог умереть от простого свинцового заряда, но и восстановить глаз тоже не смог бы.

— Эта ведьма лишила меня глаза! — взревел он. — Правого глаза!

Мгновенного замешательства в рядах вампиров оказалось достаточно, чтобы Доминика выхватила шпагу из ножен у того, что продолжал держаться за выбитый глаз, а Ксавьер Людовиг двумя взмахами меча разметал по углам уцелевших вампиров, которые поддерживали тех, кому не удалось избежать ударов смертоносного для них клинка.

Они оказались лицом друг к другу. Взгляды их встретились, и в этот миг где-то близко раздался сильный и долгий, настоящий удар грома, не прежнее глухое ворчание в глубинах тучи, и сверкнула молния. Ее бело-желтый неживой свет проник в зал даже сквозь закрытые ставни, даже стены, казалось, пропустили этот свет, настолько он был ярким. «Люди в городе примут выстрел за удар грома, — сказал себе Ксавьер Людовиг. — Это хорошо, что гроза…»

Доминика взмахнула шпагой, обеспечивая безопасное пространство перед собой; не сговариваясь, они развернулись спиной друг к другу.

Вид Князя был ужасен. Казалось, глаза его вот-вот извергнут огонь, а голос прозвучал, как эхо громового раската:

— Что же вы медлите? Убейте их! Где ваши пистолеты? Выстрелите ему в голову, и он выронит меч! А она — она всего лишь смертная женщина, для нее окажется роковой любая царапина!

Несколько пар рук потянулось к пистолетам, но Доминика выстрелила снова, два раза подряд, почти наугад — и удачно: одного она поразила в правую руку, а другого опять в голову.

Вампиры снова ахнули и отступили: «У нее несколько зарядов в одном пистолете! — пронеслось по их рядам. — И сколько же их всего?!»

— Бестолочи!! — взревел Князь. — У нее же простые свинцовые заряды! Они безопасны для вас!

Вампиры стали группироваться вокруг своего Повелителя, но непонятно было, пытаются ли они его защитить или, наоборот, сами ищут у него укрытия.

«Снести ему голову? — думал Ксавьер Людовиг. — Чего от него ожидать? Как с ним бороться?»

Не отводя взгляда от страшных провалов нечеловеческих глаз Князя, он прошептал:

— Прикройте меня, сударыня.

— Я плохо фехтую, — также шепотом ответила Доминика.

— Ничего. Достаточно.

В это время где-то в глубине коридора, в котором толпились вампиры, хлопнули двери, и потянуло сквозняком, холодным воздухом, приятной влагой. И сразу же послышался голос Фредерика:

— Граф! Я в конце коридора! У меня все ваши пистолеты с серебряными пулями и бутыль со святой водой!

— Разлейте ее перед собой! — крикнул ему Ксавьер Людовиг. — И на себя тоже! Держитесь!

И он пошел навстречу Князю.

Внешность Повелителя Тьмы менялась непостижимым образом. Он не становился похож на какого-нибудь ужасного монстра, но вместе с тем в нем оставалось все меньше человеческого, и если раньше его выдавали только глаза, то теперь уже весь он казался одной большой маской, тонким карнавальным костюмом из бумаги, и впечатление было такое, что сейчас порвется эта бумага и под ней откроется нечто действительно страшное: его настоящая внешность.

— Граф Кронверк! — он встал, выпрямившись во весь свой немалый рост, тяжело опираясь на огромную трость, но это не выглядело признаком слабости, наоборот.

— Граф Кронверк! — голос его тоже изменился и теперь звучал еще более глухо и грозно. — Я признаю Вашу личность и предлагаю Вам почетный договор! Вы имеете право на владение этим мечом, но станьте моей правой рукой! Я предлагаю Вам силу и власть почти неограниченную! Вдвоем мы подавим сопротивление безумцев, еще не сдавшихся, и будем править миром! Вечно!

Ксавьер Людовиг набрал побольше воздуха в легкие и начал поднимать меч для удара:

— Прекратите, Князь, уламывать меня, как капризную девку! Сделки нет!

Он сделал еще шаг по направлению к Князю, занося меч над левым плечом, чтобы описать полный круг.

Но меч вдруг сделался тяжел и с каждым мгновением становился все тяжелее. Ксавьер Людовиг еще не успел полностью осознать этого факта, как в этот самый миг Князь оказался стоящим от него на безопасном расстоянии нескольких шагов. Черты его лица, ставшие еще больше похожими на страшную маску, стали расплываться, теряя четкость, а сам он казался видением, сотканным из дыма чадящего камина и ночного кошмара. В зале повисла неживая тишина и раздался хохот, оглушительный и дробящийся на множественные эхо:

— Ты мальчишка, Кронверк! Тебе ли тягаться со мной? Тот, кто отдал тебе свой меч, мог бы стать для меня достойным соперником, но не ты! И я не стану играть с тобой в прятки, я приду позже, когда обстоятельства будут благоприятствовать мне! А пока — на этой земле есть места, где меня не будут беспокоить подобные нахалы! Через сто, двести, триста лет Перекресток Кронверка будет моим!

После этих слов Повелитель Тьмы совсем утратил четкость очертаний. Вместо него образовался небольшой черный смерч; сначала расплывчатый, он вскоре сгустился, оторвался от пола и направился к закрытому ставнями окну. Ставни задрожали, закачались, засов подпрыгнул в петлях и упал на пол, ставни распахнулись, ударившись о стены, а смерч, вылетев в окно, исчез.

В распахнутое окно ворвался шум ливня, очередной удар грома и вспышка молнии. Порыв сырого воздуха пронесся по залу, забрасывая капли дождя внутрь. Слышно было, как сильный ветер трепал листву деревьев, наполняя помещение запахом этой самой свежесорванной листвы и холодным и свежим воздухом.

Меч опять стал легким настолько, что Ксавьер Людовиг едва не выронил его. Он чувствовал себя опустошенным и уничтоженным. Даже гроза не радовала. Почему так вышло? Как сражаться с этим Князем, или кто он там на самом деле, если он не принимает боя?.. Надо было вынудить его принять бой! Поставить его в такие условия, чтобы ему не оставалось иного выхода. Но как? И что теперь?..

Чья-то теплая рука коснулась его руки, он вздрогнул от неожиданности и обернулся. Доминика стояла рядом, не выпуская шпаги из правой руки и не теряя из вида вампиров, застывших словно в гипнотическом оцепенении.

— Не падайте духом, граф, — сказала она тихо. — Это еще не поражение.

Ее темные глаза смотрели внимательно и спокойно. Ксавьер Людовиг подавил вздох:

— Но это и не победа.

— Ничего, — она улыбнулась уголками губ. — У Вас будет возможность реванша… А что делать с этими?

Она кивнула в сторону замерших вампиров.

— С этими? — он развернулся лицом к толпе, и глаза его сверкнули тем нехорошим блеском, что несвойственен человеку. — С этими? — повторил он почти злорадно. — Эй, госпожа любительница балов! Где Вы? — позвал он.

Тотчас из камина вылетела летучая мышь, словно только и дожидалась зова, и зависла в воздухе.

— Примите человеческий облик, сударыня, и закройте окно!

«Нет, он положительно не годится в объекты моего внимания! — думала Абигайль, спеша, тем не менее, исполнить приказ. — Он так и намерен мною командовать, как генерал солдатом? Даже с этим юношей он любезней, чем со мной, а я все-таки дама!»

Но граф уже будто и вовсе забыл о ней, и она стояла у закрытого окна, не зная, что делать дальше, и не без некоторого чувства невольной ревности наблюдала, как граф взял Доминику за руку, подвел ее к камину и сказал: «Уходите по коридору влево. Где-то здесь недалеко есть решетка, она закроется следом за Вами и убережет от погони. Потом я найду Вас…», — а она покачала головой: «Я останусь с Вами. Не теряйте времени!» — «Обещайте мне уцелеть!» — прошептал он, а она улыбнулась и ответила: «Обещаю!» — и при этом как они смотрели в глаза друг другу!

«На что они рассчитывают? — думала Абигайль, не осознавая, что ей слегка завидно, что не она является объектом тревоги и заботы графа и не ей он смотрит в глаза таким взглядом… — Она человек, а он — вампир. Хотя и чрезвычайно благородный, но все равно вампир!»

Ксавьер Людовиг перехватил меч поудобнее обеими руками и крикнул:

— Фредерик!

— К Вашим услугам!

— Берегите себя!

Это была бойня! Те, кто пытался оказать сопротивление, пали первыми, и это даже нельзя было назвать сопротивлением. Другие пытались бежать, но бежать было некуда: Доминика со шпагой в руке и Абигайль, опять принявшая облик летучей мыши, не подпускали их к камину, а открыть засовы на окнах они не успевали. В коридоре — единственном выходе из зала — Фредерик, прижавшись спиной к дверям, поражал их серебряными пулями в голову, в сердце, одного за другим, а они не могли приблизиться к нему, чтобы навалиться толпой и уничтожить, потому что не могли ступить в святую воду, разлитую перед ним. Они могли бы в него выстрелить, — но не выстрелили… Паника царила в коридоре и в зале. Через непродолжительное время все было кончено.

Ксавьер Людовиг остановился в середине зала. Он тяжело опирался на меч и пытался восстановить дыхание. Его одежда и лицо были забрызганы высыхающей кровью. Ему хотелось обернуться и посмотреть на Доминику и убедиться, что с ней все в порядке, но он опасался испугать ее своим видом. В этот момент послышался голос Фредерика:

— Граф! Что мне делать? Здесь гора трупов, наполовину сгоревших! Они падали в святую воду и сгорали в ней, будто в огне! Невиданно!

«Что же тут невиданного?» — усмехнулся про себя Ксавьер Людовиг. Он поспешил через зал, остановился в дверном проеме, чувствуя, как предательски дрожат ноги, и привалился плечом к косяку, боясь упасть. «Что же, это всегда так бывает после боя с нечистой силой? Утомительно…» Его вновь охватил озноб, как тогда, в первый раз. Стараясь не стучать зубами, он сказал:

— Обождите немного. Тела не полностью сгорели. Не исключено, что у кого-либо из них уцелели зубы, это может быть опасно. Видите в этой наружной стене два окна, их нужно будет открыть, и солнце завершит работу, начатую Вами…

Доминика пребывала в растерянности.

«Что же теперь? — стучало в голове. — Следуя традициям романтических поэм, мы должны броситься друг другу в объятия».

Тут сознание словно раскололось и раздвоилось, словно два человека в ней, один разумный, а другой не очень, заспорили между собой: «Какие объятия? Ты с ума сошла! Он же вампир!» — «Ну и что?» — «А то, что тотчас же получишь клыки в шею!» — «Он благородный человек!» — «Он вампир, а не человек!» — «Ну и пусть! Пусть получу клыки в шею! Тогда я стану, как он, и мы будем вместе до скончания времен!..» — «Да ты обезумела совсем! Сходи в церковь, помолись, несчастная!..»

Она потрясла головой, отгоняя прочь безумные мысли. «Ну, не в объятия, но хоть подойти-то к нему надо! — и она сделала несколько шагов по направлению к двери. — Ведь не бросится же он на меня, в конце концов! Если бы это входило в его намерения, то давно бы уже бросился…»

Он обернулся, посмотрел на идущую к нему Доминику и покачал головой:

— Не стоит приближаться ко мне, сударыня. Это может быть опасно.

— Нет, — улыбнулась она в ответ. — Самое безопасное место в целом мире — это рядом с Вами.

Он попытался улыбнуться ей в ответ, но губы дернулись, как в судороге, и улыбки не получилось.

— Нет, — сказал он. — Безопаснее всего для Вас будет как можно скорее покинуть этот город и никому не рассказывать о том, чему Вам довелось быть свидетелем.

— А Вы?

— Я должен остаться здесь. Моя миссия не окончена.

— Значит, мы больше не увидимся?

— Так будет лучше для всех.

Разумный человечек в голове Доминики опять подал голос: «Чему ты огорчаешься, глупая? Великолепное приключение, но не более того! И не должно стать ничем более! Что ты выдумала, в самом деле? Ты же разумная женщина. Ну, сделай реверанс и — все было очень мило, прощайте, граф!..»

— Что ж, — сказала она вслух. — Прощайте, граф.

— Прощайте, баронесса, — ответил он, с трудом шевеля немеющими губами, не в силах отвести взгляда от ее лица.

— Но Вы, во всяком случае, проводите меня?

— Да. Конечно. Я провожу Вас.

Он откинул с прохода к стене остатки тел, не сгоревшие еще полностью рассыпающиеся черные кости. Фредерика, снявшего засов и раскрывшего двустворчатые высокие двери, он не видел. «За что? За что? За какой такой страшный грех?.. Я не хочу этого!..»

В танцевальном зале сквозняк гонял по полу черный пепел. Тяжелые пыльные шторы были опущены и было очень темно. Он подошел к одной из них и дернул вниз. Истлевшие шнуры не выдержали, и ткань, оседая крупными мягкими складками, упала на пол, подняв облако из серых хлопьев пыли и паутины. Солнце еще не вышло, но гроза уже теряла свою силу, гром гремел не так сильно и часто и вместе со вспышками молний отползал все дальше за лес, и теперь над городом и замком проливался обильный и освежающий дождь. В разбитые секции окна заносило капли и сорванные ветром листья.

Они шли рядом, стараясь не смотреть друг на друга. Когда поравнялись с зияющим провалом в раме и осколками зеркала на паркете перед ним, Ксавьер Людовиг остановился и посмотрел на Доминику.

— Сударыня, — сказал он, — позвольте мне… подарить Вам… одну вещь… в знак… Впрочем, без всяких знаков. Потому что рано или поздно ее найдут, а мне не хотелось бы, чтобы эта вещь попала в случайные руки.

— О чем Вы говорите? — удивилась Доминика. — Какую вещь? Право же, граф, не стоит…

— Нет, нет! — он сделал протестующий жест свободной рукой. — Не отказывайтесь, умоляю Вас! Эта вещь не запечатлена на портретах и не была внесена в реестр наследия, никто не посмеет… Пройдемте, это недалеко и не задержит Вас надолго.

Движимая скорее нежеланием расстаться, чем любопытством, она послушно пошла за ним. Пройдя через зал и еще несколько расположенных анфиладой комнат, они оказались в коридоре с закрытыми ставнями на окнах по одной стороне, а по другой — с рядом больших дверей с массивными ручками в виде львиных голов, держащих в пастях железные кольца.

— Этот коридор соединяет Дворец со старыми постройками, с тем, что мы всегда называли Замком. За этими дверьми — кладовые, хозяйственные помещения и подвалы, это было построено вместе с замком, — он остановился возле двери, первой в ряду. — Считалось, что это — фальшивая дверь, что ее сделали, чтобы не нарушить симметрии, образуемой линией дверей, но это не так.

Он поставил меч рядом с дверью, прислонив его к стене, взялся за кольцо обеими руками и начал поворачивать его. Кольцо заскрипело, но поддалось и стало медленно вращаться против часовой стрелки.

— Вот, — продолжал Ксавьер Людовиг, повернув кольцо на полоборота, — если открывать его таким способом, обычным, то за дверью действительно окажется стена.

Он потянул дверь, приоткрывая ее, и в проеме действительно показалась каменная кладка.

— Но теперь, если повернуть кольцо определенным образом и нужное количество раз в нужных направлениях… — он повернул его именно так, как говорил, но Доминика не смотрела на дверь, она смотрела на лицо этого странного человека, которого язык не поворачивался назвать вампиром, и ей хотелось крикнуть: «Зачем все это? Я и без того не забуду Вас!» Но тут она перевела взгляд на дверь, потому что ей показалось, что дрогнула каменная кладка в раме проема.

Ксавьер Людовиг открыл дверь полностью и надавил рукой на один из камней. Камень, довольно большой, вдавился в стену, образовав нишу. Из этой ниши Ксавьер Людовиг вытащил предмет прямоугольной формы, завернутый в холстину. Под холстиной оказалась небольшая плоская шкатулка из красного дерева, без украшений и без замка. Ксавьер Людовиг открыл крышку. Доминика невольно ахнула.

На сером шелке обшивки покоились колье и браслет причудливой, ажурной, как кружево, формы, несущей в себе восточные мотивы, и камни колдовского красного цвета, как истекающие кровью сердца, вспыхнули пламенем даже в тусклом полумраке неосвещенного коридора, вызывая в памяти образы джинов, охраняющих клады в заколдованных пещерах из восточных сказок.

Доминика подняла на графа глаза, в ее расширенных зрачках отразился блеск драгоценных камней:

— Вы сошли с ума! — прошептала она. — Это же фамильная реликвия! Ведь так?

— Это рубины редкой для времени их изготовления изящности огранки, — ответил он тоже шепотом. — Один из моих предков привез его из четвертого крестового похода в тринадцатом веке. Этому колье завидовали королевы, поэтому его не носили. Но теперь, надеюсь, времена изменились. Мне кажется, Вам оно… будет… к лицу.

— Я не могу его взять! — что-то неестественное и неправдоподобное чудилось ей всегда в подобного рода поступках. Она была твердо убеждена, что драгоценных камней не дарят просто так, от избытка чувств и широты души.

— Отчего же?

От досады она всплеснула руками:

— Вы с ума сошли! Что значит «Отчего?» Это же безумно дорогая вещь!

— Честно говоря, я затрудняюсь сказать, сколько это может стоить. Но прошу Вас, не убивайте меня отказом! Когда-нибудь этот тайник найдут, как нашли уже некоторые из них, и это достанется какому-нибудь искателю сокровищ, мародеру, который продаст камни по одному, а золото оправы распилит на куски!

— Это было бы ужасно, но я все равно не могу!

— Прошу Вас! Рода графов Кронверков больше не существует, наследовать эту вещь некому…

Он закрыл шкатулку и протянул ее Доминике. Возникла неловкая пауза, когда приведены уже все доводы «за» и «против» и лишь чувство какого-то необъяснимого благоразумия препятствует соглашению.

Мелькнула тень и они оба заметили ее, но было поздно. Что-то ударило Доминику в шею слева сзади, она тотчас схватила это что-то и с силой отбросила от себя. Это оказалась летучая мышь, неподвижно распластавшаяся на стене, словно оглушенная ударом.

Доминику передернуло от отвращения:

— Какая мерзость! — воскликнула она.

Ксавьер Людовиг изменился в лице: «Какое легкомыслие! Ведь мы же не знаем, сколько их всего и где они скрываются!..»

В долю секунды он схватил меч и толкнул Доминику к стене, прикрывая собой.

Летучая мышь отлепилась от стены и упала на пол, обернувшись Марианной, которая тут же вскочила на ноги с криком: «Это ты убила моего мужа! Ты, гувернантка без места, ты убила, убила его!..» Глаза ее были совершенно безумными, с губ летела пена. Графа она словно не видела вовсе и попыталась броситься на Доминику. Конечно, ей не удалось сделать и шагу — она наткнулась на зеркальное лезвие, как на вертел, еще продолжая кричать что-то уже совсем невнятное, потом взмахнула руками, закатила глаза и обмякла. Ксавьер Людовиг скинул ее на пол.

— Это та девчонка из гостиницы, что завладела моим приглашением, — сказала Доминика. — Но про какого мужа она говорила?

Но тут в конце коридора показались три или четыре мужские фигуры, и раздался голос:

— Стреляйте же! Стреляйте ему в голову, чтобы он выронил этот проклятый меч! А девку поделим поровну на всех!

Доминика быстро вынула из кармана свой маленький дамский пистолет и взвела курок. Она знала, что там оставалось еще три заряда и, если не произойдет осечки и она не промахнется, силы почти равны. Трудность была в том, чтобы попасть вампирам в глаз, это нанесло бы им хоть какой-то урон. Богатой практики по стрельбе у нее не было, но было хорошее зрение, и рука не дрожала, а прицел у пистолета был очень неплохим.

Первым выстрелом она попала шедшему впереди и поднимавшему большой однозарядный пистолет в переносицу, вампир дернул головой и левой рукой стал ощупывать лицо и глаза — целы ли, в этот миг Ксавьер Людовиг метнул в него вынутый из-за манжета нож, и нож воткнулся в середину ладони, пригвоздив ладонь к лицу. Вампир взревел и разразился проклятиями — не от боли, а от того, что почти ничего не видел, так как сам себе закрывал глаза, даже если они и уцелели. Он не выпустил из руки пистолет, а повернулся к тому, что шел позади него, со словами: «Выньте же из меня этот чертов нож!» В этот момент Доминика выстрелила снова в другого вооруженного и попала на этот раз точно в глаз. Но тот почти не обратил на это внимания, продолжая поднимать руку с пистолетом. «Какая я дура!» — обругала себя Доминика, сжимая свой пистолет обеими руками и прицеливаясь, зная, что времени у нее — доли секунды и только один патрон. — «Надо было стрелять им в…» Она нажала на курок — и удачно: пуля попала в пистолет вампира, взорвался пороховой заряд, обильный в таких старых пистолетах, и вампиру оторвало палец, готовый нажать на спусковой крючок. Он зарычал и схватился за шпагу — другого пистолета у него не было. Тот, которому уже вынули нож из лица, единственным уцелевшим глазом искал свою жертву, но его время было упущено. Ксавьер Людовиг в два прыжка преодолел разделявшее их расстояние — и пистолет упал на пол вместе с отсеченной рукой. Несколькими взмахами меча все было кончено. Он оглянулся: Доминика стояла в той же позе, прижавшись спиной к стене, и смотрела на него. Он сорвал крючок на одном из окон, чтобы солнечный свет попал потом на тела. Со словами: «Сударыня, Вам следует поспешить покинуть этот замок, здесь слишком опасно для Вас!» — он подошел, поднял упавшую шкатулку и вручил ее Доминике.

Его насторожило не то, что она взяла шкатулку сразу же, обеими руками, словно и не отказывалась наотрез пару минут назад, и даже не ее настороженно-удивленный взгляд, а то, что, принимая из его рук шкатулку, она выронила пистолет и не обратила на это внимания, будто не заметила. Он поднял пистолет и положил поверх шкатулки. Доминика по-прежнему не двигалась с места. И тогда его охватила тревога и нежелание смириться с тем, что дело плохо.

— Что с Вами? — он заглянул в ее расширенные глаза. — Идемте же!

Она моргнула, губы дрогнули, но ей не сразу удалось выговорить:

— Мне очень жаль, граф, но… что-то не так… Я не могу… Что-то случилось… Не понимаю…

После этих слов глаза ее подернулись поволокой, взгляд утратил ясность, а лицо начало быстро терять цвет, под глазами обозначились тени, она обмякла и стала сползать по стене на пол.

— Нет! — ему показалось, что он крикнул оглушительно громко, но этот крик на самом деле оказался шепотом. — Что?.. — он подхватил ее, не давая упасть, но она уже не держалась на ногах и начинала дрожать. — Ведь Вы же не ранены? Ведь нет?! — на ней действительно не было заметно ни капли крови, ни царапин, и одежда была цела. У него мелькнула успокоительная мысль, что это просто обморок — слишком много было потрясений, а женщины имеют обыкновение падать в обмороки.

— Ничего, — шептал он, успокаивая ее, а в большей степени себя. — Не страшно. Сейчас я вынесу Вас на воздух, Вам станет лучше…

— Я никогда не падала в обмороки, — ответила Доминика едва слышно. — Мне было не до того. Что-то случилось. Какое красивое колье… Жаль, не придется… Я хотела поехать в Италию…

Он не в состоянии был ответить ей, не мог вымолвить ни слова, не мог двинуться с места. Вампиры могли бы появиться в любой момент и растерзать их обоих — он не оказал бы сопротивления. День превращался в ночь, и мир рушился. Видевший войны и смерти, он никогда не спутал бы дамский обморок с агонией, а то, что происходило с Доминикой, не было обмороком. «Но почему? Что произошло? На ней нет ни единой царапины… Даже если эта тварь укусила ее, то от такого укуса не умирают, а становятся вампирами!» Если бы Доминика стала вампиршей, он бы обрадовался. Тогда появился бы шанс, пусть один на двоих и по крайней мере какое-то время они были бы вместе. Может быть, даже весьма продолжительное время. Но, глядя в ее лицо и тускнеющие глаза, он видел, что надежды не осталось.

— Этого не должно быть! — крик его прорвался, как хрип раненого зверя. — Сделай же что-нибудь, ты, старый колдун!

— Что же я могу сделать? — раздался знакомый тихий голос. — Она была обречена. Так и случилось.

— Замолчи! Она ведь не ранена! Почему?!

— Какая разница почему? Она умирает, вот и все.

— Ты говорил, что всегда есть выход!

— Есть. Смириться. Это будет выход из боли.

— Замолчи! Будь все проклято! Я выйду на солнце, пусть все кончится!..

— Проклинать — грех, — он скорее угадал эти слова, чем услышал их, потому что белые губы Доминики едва шевельнулись. — Не ходите на солнце… граф… Ксавьер Людовиг… Хорошее имя… Что же делать… Так распорядилась судьба…

— Нет! — решение, еще неясное, выплывало откуда-то из глубин сознания. Он положил ее пистолет себе в карман, зачехлил и бросил за плечо меч, а шкатулку пристроил между нею и собой, поднял ее с холодного пола и встал с колен:

— Нет, господа! Судьба распорядилась иначе!

 

Часть третья

Видеть, как улепетывают перепуганные юнцы, было почти забавно. Он хотел было даже расхохотаться им вслед страшным демоническим хохотом, но передумал. Стрелять тоже не стал. Его обеспокоило другое. «Эти мальчишки говорили, что она как живая. Судя по их одежде и манерам, времена сильно изменились. Опять пролетело полтора столетия? Неужели люди стали настолько вульгарны и невоспитанны? Они сравнивали ее с куклой, значит, она не… с ней ничего не… ничего не случилось»?

Он принес ее сюда, в этот тайник не для того, чтобы положить в гроб, который оказался для него сюрпризом, но который он счел лучшим решением, чем класть еще живую женщину на холодный каменный пол. Он не сомневался, что она жива, и принес ее в этот глубокий подвал не только для того, чтобы спрятать от возможных любопытных глаз, но прежде всего для того, чтобы вытащить из тайника спрятанные им там книги и попытаться найти в них совет и подсказку, надеясь, что это новое знание, казавшееся ему так похожим на звериное чутье, поможет при разгадывании старых текстов. Обнаружив в подвале не только тумбу, но и роскошный резной гроб из красного дерева, он решил, что это Князь собирался устроить здесь для себя логово. Место было вполне для этого подходящим. Тогда же мелькнула мысль, что это, возможно, не развалины древней часовни, а нечто другое, какое-то другое святилище, которое Делькло все же нашел, но не успел разгадать его загадку и воспользоваться им.

Камень тайника сдвинулся на миллиметр. Прилагать тут силу было смешно даже пытаться. Ксавьер Людовиг зажмурился, молясь, сам не зная какому Богу, чтобы послал озарение. Кто-то его все же услышал, потому что подсказал поискать другой вход в тайник, призвав на помощь интуицию, и направил за решетчатую дверь. Но едва он шагнул за эту дверь, как услышал шум, шуршание осыпаемой земли и голоса. А потом, почти сломав вторую деревянную дверь, в подвал ввалились возбужденные и странно одетые мальчишки. Поиски входа в тайник откладывались, а значит, и спасение Доминики тоже. И было неизвестно, есть ли время на ожидание. Поэтому желание порубить в куски непрошеных визитеров возникло у него сразу же. Мальчишек спасло не вмешательство одного из них, а всплывшие в памяти слова: «Не пролей невинной крови…».

Он вложил саблю в ножны и подошел к гробу. Не решаясь заглянуть внутрь, с горечью и страхом подумал, что время течет для него какими-то рваными кусками и если сто лет кажутся ему минутами, то не может ли случиться так, что за ту минуту, что он не решается приблизиться, пройдут десятилетия и вместо молодой красивой женщины, которую видели незваные гости, он обнаружит…

Но он увидел Доминику нисколько не изменившейся. На белом до голубизны запястье горели колдовским огнем красные рубины. «Рубины — не бриллианты…» — вспомнил он только что слышанные слова. «Что вы можете понимать! Этим камням уже без малого тысяча лет, а в те времена мало кто владел искусством огранки…» Он положил браслет обратно в шкатулку. Доминика не выглядела мертвой, несмотря на неживую бледность и отсутствие дыхания. «Что же мне делать? Где спрятать тебя? В Хранилище? Там можно уснуть вечным сном… Но не умереть!.. Потом разберемся!..»

Подводя руку под шею Доминики, чтобы взять ее на руки, он почувствовал под пальцем что-то твердое и холодное, похожее на ощупь на булавочную головку. Он наклонился ниже и отвел в сторону спутанный локон.

Маленькая бусинка из матового черного стекла словно прилепилась к коже за ухом. Такими бусинками часто украшаются булавки. «Что ты знаешь о колдовстве, Ксавьер Людовиг? — спросил он сам себя и не смог ответить на вопрос. — Что теперь делать? Вытащить? Тогда она или проснется, или умрет, на этот раз окончательно…» Он взялся двумя пальцами за бусинку и быстрым движением вынул то, что действительно оказалось булавкой. Из крошечной ранки показалась капелька крови, настоящей, которая не спешила становиться бурой или серой и превращаться в пыль.

В тот же миг Доминика вздохнула и открыла глаза. Это произошло столь быстро, что Ксавьер Людовиг не успел выпрямиться и отвести руку. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга глазами, полными изумления.

Доминика моргнула. Ксавьер Людовиг выпрямился. Он хотел сказать, что не думал пугать ее и что никогда не посмел бы оскорбить ее или обидеть, даже в мыслях, и что очень сожалеет, если она подумала, будто он… Но все куртуазные выражения застряли в горле, а радость, захлестнувшая было его, сменилась прежней тоской — рядом с собой он чувствовал обыкновенного смертного человека.

Доминика тем временем села, не отводя глаз от его лица.

— Граф, — прошептала она, — что Вы себе позволяете? Я считала Вас порядочным человеком! В чем дело?

— Булавка, — ответил шепотом он, протягивая ей свою находку. — Я вытащил ее, и Вы сразу очнулись.

— Ах, оставьте! Что за булавка? Вы начали вытаскивать у меня из платья булавки? Это, знаете ли!.. Извольте-ка объясниться!

Она огляделась, увидела низкий свод подвала, оплывшие свечи в каменных огромных канделябрах и снова ахнула:

— Что все это значит? Куда Вы меня принесли? Вы положили меня в гроб?! Вы объяснитесь, в конце концов, или нет? Да помогите же мне выбраться отсюда!

— Объяснюсь, — ответил он, отбрасывая в угол булавку, и протянул Доминике обе руки, помогая ей выбраться из гроба и спуститься на пол. — Боюсь только, что мне нечем Вас порадовать. Прежде всего, нам следует покинуть это место, здесь слишком опасно. Не уверен, впрочем, что где-либо в мире есть место, безопасное для нас.

Он погасил свечи, и сразу наступила полная темнота. Доминика, не обладавшая чутьем летучей мыши, схватила его за рукав камзола, а другую руку держала вытянутой перед собой. В напряженном молчании они двигались по тайному ходу, пока в воздухе не потянуло свежестью и запахом трав и ночного леса. Вскоре стали слышны трели цикад и шелест листьев, а еще через несколько шагов Доминика увидела темно-синее закатное небо. Они вышли в нижнюю башню старой наружной стены замка. После слепящей тьмы тоннеля казалось, что очень светло, а запах ночных цветов дурманил голову. Но чувства успокоения не было — ни свежий воздух, ни россыпь звезд над головой, ни звуки города — голоса людей и странная музыка, доносившиеся снизу, — не радовали. В молчании графа чудилось ей нечто гораздо более странное и пугающее своей непонятностью, чем недавние схватки с вампирами, их катящиеся отсеченные оскаленные головы и обугливающиеся тела. Все то было столь ужасно, столь невероятно, что почти не напугало ее, словно дурной сон, который, несмотря на все кошмары, иногда доставляет даже какое-то жуткое наслаждение, тем более, что Доминика не была нервной барышней, склонной к ночным кошмарам. Теперь же она чувствовала себя проснувшейся, и поведение графа и собственные предчувствия тревожили ее все сильнее — на этот раз по-настоящему. Возникло и с каждой секундой все больше крепло ощущение того, что сон кончился и началась реальность.

— Вы помните, как выглядела округа, когда Вы приехали? — услышала она вопрос. — Помните, как выглядел город? Неважно, что Вы не видели его сверху, со стороны замка. Посмотрите, как все изменилось!

Доминика оглянулась и посмотрела в ту сторону, куда ей показывал граф. Она почему-то опасалась увидеть пустыню: выжженные поля, черные обуглившиеся деревья и дома, превращенные в руины. Но ничего подобного не было. Она увидела город гораздо больших размеров, чем тот, в который приехала. Городок разросся почти вдвое, и старые каменные дома в центре, крытые красной черепицей, были окружены другими домами, светлыми и высокими. Во все стороны вели черные гладкие дороги, но самым удивительным было изобилие света на улицах, большое количество столбов с ярчайшими фонарями на них, превратившими ночь в день, оживленная толпа на площади, гирлянды маленьких цветных фонариков, натянутых через улицы, и ослепительно сияющие утробы того, что казалось крытыми повозками с откинутыми бортами. Громко играла музыка, непривычная и не особо приятная для слуха.

— Там праздник? — шепотом спросила Доминика, глядя на графа встревоженными глазами. — Ярмарка? Почему ночью? Столько света… Что же Вы молчите?

— Я не знаю, как объяснить, но, видимо, опять прошло… очень много лет. Может быть, сто, может быть, больше…

— Сто или более лет? Вы что, смеетесь надо мной?

— Отнюдь, сударыня, поводов для смеха у нас немного. Со мной происходит нечто, чего я не понимаю, и никто не может или не считает нужным объяснить мне что-либо. Вы ведь знаете день и год, когда погибли все обитатели замка. А когда мы с Вами встретились? Те без малого полтора века я не бродил по округе мрачным призраком, пугая запоздавших путников. Полтора века пронеслись для меня подобно минуте. Кто-то или что-то управляет мной, внушает, что я должен делать и как я должен это делать и не позволяет вырваться из-под его власти. Во всяком случае, полностью.

— А я?

— Вы… Полагаю, что Вы оказались случайной жертвой этой чудовищной мистерии. С Вами не должно было произойти ничего подобного. Вы должны были погибнуть жертвой вампиров на балу или как-то иначе, поскольку знали про бал. Я вмешался, но немногого достиг. Вы не успели покинуть замок. Это моя вина.

— Ах, оставьте. В чем же Ваша вина? Значит, я тоже стала вампиром?

— Нет. И не знаю, к счастью ли это или к сожалению, но Вы не вампир. Вы остались человеком, я безошибочно чувствую это. Знаете сказку про Спящую красавицу?

— Граф, ну что Вы такое говорите? — перебила она его. — Поскольку мне воткнули в шею булавку, то по этой причине я проспала полтора века? Помилуйте, это даже не смешно! Если человеку воткнуть булавку в шею, то ему будет просто очень больно!

Ксавьер Людовиг покачал головой:

— Сударыня, Вы рассуждаете логично, как разумный человек, но в том, что произошло с Вами, или в том, что происходит со мной, нет логики. Или же есть, но какая-то другая логика, которая нам неведома. Посмотрите на город! Могут ли такие перемены произойти за короткий срок?

Доминика несколько минут в молчании смотрела на залитый светом центр города. Слова графа были слишком просты, чтобы быть ложью, и слишком жестоки, чтобы быть шуткой.

— Значит, мне некуда идти? И у меня нет ни документов, ни денег, ни наследства? Я бесследно пропала много лет назад, да? И я уже не баронесса…

— Скорее всего это, к сожалению, правда. Так же, как я давно уже не граф, не наследник рода и, собственно говоря, не владелец Кронверка. Потерявшийся во времени вампир…

Доминика посмотрела на него:

— Мне кажется, Вы ошибаетесь. Вы не вампир.

И, отвечая на его удивленный взгляд, пояснила:

— У Вас руки не холодные. И от Вас не пахнет плесенью. Ведь у вампиров холодные руки и от них пахнет плесенью и подвальной сыростью, так? От Вас же пахнет просто пылью и старой тканью, уж извините.

Ксавьер Людовиг не сразу нашелся, что ответить:

— Сударыня, я ценю Ваш порыв и Ваше стремление ободрить меня, но, право же, Вы ошибаетесь. Я безошибочно чувствую, человек рядом или вампир, я боюсь света, не умираю веками. Наконец, я испытываю жажду крови, и у меня вырастают клыки, и я превращаюсь в летучую мышь.

— Да? И когда же все это случалось с Вами в последний раз? Прошло время! Вы теряете, если еще не потеряли полностью, качества вампира и восстанавливаете качества человека. Поэтому, мне кажется, Вам следует беречься как серебряных, так и свинцовых зарядов. На всякий случай, — она вздохнула. — Может быть, Вы и не человек. Но и не вампир.

Возникла неловкая напряженность. Было нужно что-нибудь сказать или сделать, и Доминика спросила:

— Вы можете рассказать, что произошло с Вами на самом деле?

Абигайль и Фредерик очнулись почти одновременно в объятиях друг друга на земляном полу какого-то подвала. Они посмотрели один на другого, не решаясь высказать вслух свои мысли.

«Все кончилось? — подумал молодой человек. — Мы всех их победили? Тогда почему у этой красивой женщины такое заплаканное лицо? Я ранен? Но ведь не убит же! Наверное, я потерял сознание, а она подумала, что я умер. Надо ее утешить. А также узнать ее имя».

«Лучше бы он умер! — тосковала заплаканная красавица, чувствуя, как глаза ее вновь наполняются слезами. — Да, так было бы лучше! Для него же! Он попал бы в рай! А теперь? Лучше бы ему умереть! Нет, что это я говорю? Не лучше! Ах, что же теперь делать? Граф говорил, что от этого можно избавиться… За что нам эти муки?!.»

— Почему Вы плачете? — спросил Фредерик тихо. — Словно оплакиваете меня. А между тем, я жив.

Абигайль всхлипнула и закрыла лицо руками:

— Нет, мой друг, Вы не живы… То есть да, но… нет. Теперь я понимаю, как это бывает. Я помню, какие испытывала чувства тогда, когда очнулась после обморока. Я чувствовала Вас и ту женщину, что так очаровала графа, не понимаю чем, разве она так уж красива?.. Не могу объяснить, что это за ощущение, но тогда Вы были живым человеком, и только угрозы графа удерживали меня от того, чтобы не впиться в шею Вам или ей, даже не спасение моей бессмертной души, а теперь… Увы, Вам не повезло. Тогда в той драке были убиты не все вампиры. Я не смогла уберечь Вас…

По мере того, как Абигайль говорила, слезы ее высыхали, а горе, еще так недавно казавшееся неутешным, постепенно вытеснялось другой мыслью: «Теперь мы вместе». Она только боялась реакции молодого человека на свое новое состояние, и поэтому его спокойствие удивило ее.

— Что Вы хотите сказать? — спросил он. — Что я стал вампиром? Ну и что?

Абигайль убрала руки от лица, забыв о покрасневших глазах:

— Вас это не пугает?

Фредерик сел на полу и улыбнулся:

— Пугаться следовало раньше. А теперь пугаться поздно. Да и бессмысленно. Теперь следует подумать, что делать, чтобы избавиться от этого. А для начала давайте-ка выберемся отсюда.

— А потом?

— Потом надо будет найти графа и обсудить наше положение.

Они долго шли темными коридорами по крутым лестницам с выщербленными и вытертыми ступенями, иногда с непривычки натыкаясь на углы неожиданных поворотов, и наконец, едва справившись вдвоем с тяжелой отсыревшей дверью, с трудом повернувшейся в давно не работавших петлях, оказались в другом коридоре, не менее темном, но гораздо более широком. К тому же теперь уже не только не пахло затхлой сыростью подвала, но наоборот: было сухо, намного теплее, и доносились запахи летней ночи. Вскоре они оказались во дворе замка. Под ногами путалась высокая трава, над головой блестели на темно-синем небе звезды. На западе догорал закат. Откуда-то из-за стен доносились звуки, похожие на шум ярмарки и деревенского праздника.

Они вышли из ворот, обогнули башню и замерли, потрясенные панорамой улиц, раскинувшихся впереди и внизу и залитых яркими цветными огнями.

— Как красиво! — выдохнула Абигайль.

— Да, красиво, — растерянно согласился с нею Фредерик.

Он думал о другом. Яркий свет ослепил его лишь на миг, и он быстро разглядел новые широкие улицы, высокие дома с гладкими стенами и ярко освещенными окнами и подумал, что никакие газовые или керосиновые лампы не в состоянии давать такой сильный свет.

— Знаете что, сударыня, — сказал он, — это зрелище заставило меня вспомнить слова графа о том, как полтора века промелькнули для него подобно нескольким минутам…

Абигайль засмеялась — ее мысли неслись уже, подобно урагану, и совсем в другом направлении:

— Полтора века? Это действительно невероятно! По крайней мере, я не очень постарела?

— Нет, Вы совершенно не изменились, но…

— Никаких «но»! — воскликнула она и повернула к нему свое лицо с расширенными и сверкающими глазами. — Летим туда! Что может нам помешать? Там праздник! Разве Вы не видите?

— Сударыня, — попытался образумить ее Фредерик. — Мы должны избегать встреч с людьми. Как Вы знаете, это необходимо для их и нашей безопасности. Кроме того…

— Прошу Вас! — она взяла его за руку и прижалась к нему, и он почувствовал, что запах ее духов еще не улетучился. — Ненадолго! Только посмотрим — и сразу обратно! Мы никого не тронем. Обещаю Вам, что никого не трону! Ну же! Всего на несколько минут! Если Вы откажетесь, я полечу одна!

Красивая упрямая женщина почти всегда сумеет уговорить мужчину, которому она нравится.

— Но с одним условием: ни один человек не должен пострадать! В противном случае, несмотря на Вашу красоту и мое к Вам расположение, клянусь, я убью Вас!

Но его реплика осталась без ответа: вместо кокетливой молодой дамы рядом с ним в воздухе парила летучая мышь. Фредерик вздохнул и покачал головой — Абигайль была мила, но неуправляема. Он принял облик летучей мыши, и они полетели к городу. «По крайней мере, — думал он, — будучи рядом с ней, я смогу контролировать ее. Надеюсь, что смогу…»

Они приземлились в узкой боковой улочке в стороне от центра, чтобы не быть замеченными. Было тихо и безлюдно. Большинство окон были закрыты, и лишь в немногих сквозь щелки жалюзи пробивался свет — желтый или голубоватый. Но Абигайль не смотрела на окна. Она разглядывала то, что сначала им обоим показалось непохожим ни на что. Затем они узнали в неподвижных коробах странной формы те самодвижущиеся кареты, что они разглядели, пролетая над улицами, — низкие и вряд ли удобные для сидящих внутри пассажиров. Фонари у этих крытых экипажей располагались прямо над колесами и освещали путь далеко впереди.

Абигайль трогала блестящую крышу одной из таких карет, погашенные фонари и даже колеса и пыталась заглянуть внутрь через не закрытые шторами окна. Фредерик не удержался от любопытства и присоединился к ней.

— Интересно, — шептала Абигайль, приблизив лицо к самому стеклу, — удобно ли ездить в таком экипаже? Сиденья низкие, как турецкие диваны. У одной моей тетки был такой настоящий турецкий диван, очень красивый, но жутко неудобный, без посторонней помощи не встанешь. Я бы не сказала, что у этих карет богатая отделка. Более того, похоже, что там внутри вовсе нет никакой отделки. Чехлы будто из рогожи. Может, это транспорт бедных людей? Почему Вы молчите?

— Меня больше интересует, как они движутся.

— Насколько я заметила, очень быстро. И не очень шумно.

Она подошла к другой машине. Там ей повезло больше: владелец не поднял до конца стекло, и Абигайль тотчас сунула пальцы в щель с намерением открыть окно. От приложенных ею усилий автомобиль даже начал раскачиваться на колесах.

— Сударыня! — зашипел ей в ухо Фредерик. — Прекратите это безобразие!

В этот момент стекло поддалось и поползло вниз.

— Сударь, не будьте ханжой! Там на сидении что-то лежит!

— Ведь это же воровство!

— Я только посмотрю! А этот растяпа пусть не оставляет вещи на улице или окна закрывает!

Если бы Абигайль родилась не в богатой семье, а на так называемом дне общества, то наверняка стала бы воровкой. Схватив то, что лежало на сидении и при ближайшем рассмотрении оказалось чем-то вроде плоского кожаного саквояжа, она повернула за угол улицы и там, в свете яркого уличного фонаря, разглядела находку и довольно быстро сумела открыть ее.

Назначения некоторых вещей они не смогли разгадать. Но два маленьких ридикюля не вызвали у них никаких сомнений.

— Я знаю, что это! — восторженно шептала Абигайль. — Это дамские вещи!

Она крутила в руках плоскую коробочку размером меньше ладони, наконец, догадалась нажать на кнопку, и коробочка открылась. На одной стороне оказалась бархатная подушечка, на другой — зеркало, в котором Абигайль не отразилась.

— Ах, черт! Какая досада не иметь возможности посмотреть на себя в зеркало! Это пудра. Почти не пахнет. И не рассыпается. Какая прелесть, можно носить с собой и всегда иметь под рукой. А это будто карандаши. Так, черный — это, конечно, для бровей. A этот? Хм… A это помада для губ. Странный цвет. Я бы не накрасила себе губы таким цветом. Больше всего мне нравится пудра с зеркалом!..

Она провела бархатной подушечкой по лбу и щекам, потом погуще припудрила нос и подбородок и посмотрела на Фредерика сияющими глазами:

— Я хорошо выгляжу?

Потом вынула из сумки флакон, быстро справилась с пробкой и понюхала духи:

— Какая прелесть! Совершенно колдовской аромат! Я тоже хочу себе такие!

И она щедро полила себя «Шанелью».

— A знаете ли Вы, что это? — заговорила она снова, размахивая перед лицом Фредерика другим ридикюлем. — Это деньги! Нынешние, современные деньги! Интересно, здесь много или мало? Вот это нам действительно пригодилось бы для прогулок по городу!

— Ну, хватит! — терпение Фредерика лопнуло, он выхватил портмоне из рук Абигайль и бросил его обратно в сумку. Туда же последовали косметичка и духи, что были разложены на широких перилах каменной лестницы. — Это уж слишком! Вампирами мы уже стали, осталось превратиться в воров!

Он проследовал обратно к машине и кинул сумку в раскрытое окно. Абигайль сначала бросилась за ним, потом остановилась и собралась обидеться. Но не успела она обдумать это решение, как открылась дверь подъезда почти напротив того автомобиля и на улицу вышли две молодые женщины.

Фредерик мог бы превратиться в летучую мышь, и тогда его точно никто бы не увидел, но он еще не привык к этой возможности и просто отшатнулся в тень и пригнулся, спрятавшись за другой машиной, фургоном. Он хорошо видел вышедших из подъезда женщин, которые направлялись к автомобилю, и слышал их разговор:

— В центре, наверное, не найти места для парковки. Может, пойдем пешком? Недалеко ведь!

— Да, пожалуй, ты права, — ответила другая, когда они стояли уже у машины. — Только посмотрю, не забыла ли я свою сумку здесь…

И она стала ключом открывать дверцу со стороны водительского места. Ее спутница стояла с другой стороны, на тротуаре.

— Смотри-ка, — воскликнула она, — у тебя окно полностью открыто! И сумка прямо под окном! Ты с ума сошла! Так не только сумки, но и машины потом не найдешь!

— Ты права, — согласилась та, закрывая окно, а потом и дверцу, и прижимая к боку сумку. — Странно, я была уверена, что закрыла его. Уж сумку-то точно закрывала, это я хорошо помню!

Она проверила содержимое и вздохнула с облегчением:

— Слава Богу, кошелек на месте и деньги целы, карточки и права тоже. Какая-то я совсем рассеянная стала, косметичку тоже не закрыла, все вывалилось, куча-мала…

Наконец, она привела вещи в порядок, и они обе ушли туда, откуда доносились музыка и шум.

Фредерик перевел дыхание. Вид обеих женщин потряс его. У него даже мелькнула мысль, что дамы второпях забыли одеться. «Неужели теперь выходят на улицу в таком виде? — думал он, не сводя глаз с приближающейся Абигайль. — Но, глядя друг на друга, они не могли не заметить, что не одеты! Конечно, сегодня очень теплая ночь, даже душновато. Но все-таки!..

— Вы видели, — обратился он к Абигайль, — как одеты эти дамы?

— Нет, — ответила та, — я ничего не разглядела из-за этого фургона, он закрыл мне всю улицу, а я боялась пошевелиться и поддаться соблазну. А что? Они одеты лучше, чем я?

— Э-э, — он не нашелся, что ответить. — В любом случае нам не следует там появляться, по крайней мере, в человеческом облике. Мы сразу же обратим на себя внимание.

— Тогда летим!

«Она же так любит, чтобы на нее обращали внимание! И она командует мною», — подумал Фредерик, а вслух сказал:

— Только без эксцентричных выходок!

— Да! Да!

И они полетели.

Каково же было удивление обоих, когда на заполненной народом ярко освещенной площади они обнаружили довольно большое число людей, одетых примерно так же, как и они, и даже в наряды еще более старинные: мужчины — в расшитых камзолах и широкополых шляпах с перьями, а дамы — в смело декольтированных платьях с кринолинами и белых башнях на головах. Надпись на большом щите возле здания Городского управления развеяла остатки сомнений: маскарад под названием «Бал в Замке», проводимый по случаю Дня Замка, объявлял конкурс старинных костюмов и приз за лучший и наиболее достоверный.

Первой вновь приняла человеческий облик Абигайль. Фредерику ничего не оставалось, как поступить так же.

— Вот видите! — услышал он ее восторженный шепот. — А Вы говорили! Конечно, на нас обратят внимание, потому что наши костюмы окажутся наиболее достоверными и соответствующими эпохе.

— Я не считаю Вашу идею благоразумной.

— О, ну пожалуйста! Не делайте такое лицо, как мой муж, упокой, хм, его душу! Клянусь Вам, я никого не обижу!

Она взяла Фредерика под руку и почти силой вытащила его на освещенное место, и они стали прокладывать себе путь сквозь толпу в ту сторону площади, где людей в костюмах было больше всего. И на них действительно обращали внимание, оглядывались и шептались и иногда даже расступались, освобождая дорогу. Абигайль расточала улыбки направо и налево и болтала без умолку:

— Да будет Вам известно, сударь, на мне очень хорошее платье, и отлично сшитое, и не где-нибудь, а у одного из лучших венских портных, и довольно дорогое. На Вас же весьма приличный костюм для верховой езды, правда, это дневная одежда, а для бала необходим фрак, но для этого маскарада подобные мелочи, похоже, не являются необходимым условием. К тому же я пока еще вообще не увидела ни одного вечернего наряда. Кроме того, эти люди, видимо, имеют весьма смутное представление о старинной одежде. Например, такое платье, как вон у той дамы, должно украшаться не кружевами, а лентами, и жемчуга к нему не надевают. А вон к тому положена шелковая шаль с кистями, а не то, что она на себя надела. А прически? Если теперь модно так коротко стричь волосы, то следовало бы надеть парик. Менее же всего они понимают в искусстве оформления лица. Если они думают, что такой раскраской украшают свои лица, то ошибаются. К тому же опять-таки это не соответствует костюму. Ни в XIX, ни в XVIII веках, ни тем более раньше мы не раскрашивали себе лица подобным образом…

Пока Абигайль наслаждалась устремленными на нее восторженными взглядами, Фредерик внимательно следил за людьми. Он заметил, что между людьми в костюмах прохаживается немолодой человек в очках и с блокнотом в руках. «Вот этот господин в пенсне, наверное, разбирается в прежних модах. Очевидно, он и будет решать, кто победитель».

Немолодым человеком в очках и с блокнотом был смотритель местного музея. Двое его добровольных помощников из числа старших учеников колледжа тоже принимали участие в оценке и обращали его внимание на костюмы, казавшиеся им наиболее интересными.

Увидев пару в идеально смоделированных и отлично сшитых костюмах середины девятнадцатого века, историк замер. Он посмотрел на даму и кавалера поверх очков, моргнул и направился к ним.

— Господа, — сказал он, откашлявшись. — Прошу прощения, если, э-э… Но позвольте Вам напомнить, что по условиям конкурса можно было консультироваться с кем угодно, делать зарисовки в каких угодно музеях и прибегать к помощи профессиональных портных, потому что не все умеют шить, это понятно, но костюмы не должны быть взяты ни из театральных, ни из киномастерских, ни тем более из запасников музеев… Вы понимаете, что я имею в виду? Иначе Вы не можете участвовать в конкурсе.

Они переглянулись. Абигайль послала историку ослепительную улыбку.

— Уверяю Вас, уважаемый господин, — пропела она, — что ни о театральных, ни о каких-либо других упомянутых Вами мастерских не может быть и речи! Наши костюмы действительно сшиты профессиональными портными, но мы руководствовались исключительно модными журналами того времени.

— Я очень рад, — расцвел улыбкой историк. — Очень рад! А Вы не отсюда, да?

— Да, мы издалека, — ответил Фредерик более сухо и надменно, чем того заслуживал их собеседник и даже чем он сам от себя ожидал.

— A… Ну, хорошо, — смутился историк. — Желаю всего наилучшего.

И он ушел, что-то чиркая на ходу в блокноте.

— Зачем Вы так? — с упреком спросила Абигайль. — Он был очень мил.

— Право, я не хотел его обидеть, — оправдывался Фредерик. — Я хотел лишь, чтобы он ушел. Кроме того, я считаю, что мы достаточно повеселились и нам пора. Нас ждут дела поважнее, чем маскарады.

— Да-да, хорошо, — покорно согласилась Абигайль. — Пожалуй, Вы правы, и нам действительно пора…

«Как это мучительно!» — думал меж тем Фредерик; он страдал и с трудом удерживался от непоправимого поступка с того самого момента, как увидел выходящих из подъезда полуодетых женщин. Его терзало чувство голода и жажда крови. Первые несколько минут пребывания на площади он только озирался и растерянно моргал, потрясенный изобилием обнаженного загорелого тела. «Те две дамы не забыли одеться, нет. Можно даже сказать, что они одеты более, чем многие другие, — думал он, не в силах оторвать взгляд от юных особ, одетых, как ему казалось, в один корсет и такие короткие панталончики, что просто темнело в глазах. — Ведь это же все равно, что никакой одежды! Все равно, что в одном белье! Какое же теперь белье?! О времена, о нравы!..» Потом беспечно открытые руки и ноги немного примелькались, и его захлестнула жажда крови, которую он всеми силами давил в себе, и настроение его стало резко и сильно портиться. «Ах, впиться бы сейчас в кого-нибудь из этих обнаженных нимф! Хотя бы вот в эту — есть за что укусить. О, как бы она закричала, завизжала бы от ужаса и боли, и вся эта толпа праздных гуляк вместе с ней!..» Именно в этот момент к ним и подошел смотритель музея.

Абигайль же была так увлечена атмосферой праздника, что даже не вспоминала о том, что она вампир. До того самого момента, как взглянула на бледное напряженное лицо Фредерика.

Но не успели они повернуться и направиться к выходу с площади, как на импровизированной сцене стало что-то происходить. Там зажглись цветные лампочки, и к микрофону поднялся молодой человек в джинсах и футболке. Его голова была выбрита причудливым рисунком, и напомаженные разноцветные пряди торчали в разных направлениях. «Чучело!» — подумала Абигайль. Человек между тем бурно и весело всех поприветствовал и отрекомендовался Небесным Громом.

— Ну и имечко! Никогда не слышала такого! — шепнула Абигайль на ухо Фредерику. — Может, сценический псевдоним?

Тот ответил тоже шепотом:

— А может, он из племени тех дикарей, что до прихода европейцев заселяли земли Северо-Американских Соединенных Штатов? Я слышал, у них в употреблении именно такие имена и даже еще более странные.

Они не слушали, что говорил Небесный Гром, и собрались уже окончательно уходить, к тому же Абигайль тоже начала бледнеть и нервничать, но тут Небесный Гром захлопал в ладоши и уступил место у микрофона тому самому историку в очках и с блокнотом. Историк откашлялся, произнес несколько путаных и малопонятных фраз, из которых Абигайль и Фредерик разобрали только последние: «Дама в бальном платье из японского шелка с вышивкой морским жемчугом и кавалер в костюме для верховой езды из твида и замши, оба образца 50-тых годов девятнадцатого века. Поздравим же их!» Небесный Гром закричал в микрофон: «Вот наши победители!» — и показал на них обеими руками.

Молодые люди одновременно испытали жгучее желание превратиться в летучих мышей и немедленно покинуть это шумное и людное место, но тут их поймал свет прожектора, и они оказались на виду у всех собравшихся на площади, все взгляды устремились на них. Толпа под предводительством Небесного Грома захлопала, засвистела и заулюлюкала, а сам Небесный Гром стал делать обеими руками жесты, приглашающие их подняться на ярко освещенную площадку.

Фредерик скрипнул зубами. Абигайль вздохнула:

— Ничего не поделаешь. Постараемся покончить со всем этим как можно скорее.

Наконец закончились шумные и суетливые поздравления, пожатия рук, восторги и вспышки фотоаппаратов. Небесный Гром спросил, как их зовут, и они представились своими настоящими именами. Говорила в основном Абигайль, у нее хорошо получалось — сразу было заметно, что она привыкла находиться в центре внимания, и выглядела она вполне современно, будто просто играла роль кокетливой барышни прошлого века.

Выбравшись наконец из толпы и свернув в боковую улицу, оба глубоко вздохнули:

— Ох, как я устала! Никакое веселье не в радость при такой жажде и таких усилиях над собой!

— Теперь Вы понимаете, почему граф такой мрачный и резкий?

— Да, ему не позавидуешь. Кстати, что с ним? А с той женщиной?

— Не слишком ли мы задержались здесь?

Фредерик не закончил фразу: перед ними возникли несколько странно одетых молодых людей и окружили их. Несколько секунд все молчали. Потом тот, который в этой группе казался вожаком, сделал шаг вперед и усмехнулся:

— Ну, а теперь колитесь, кто вы такие на самом деле? Богатенькие туристы в поисках экзотики?

Из-за его плеча выглядывала девица в мини-платье и пожирала глазами колье и серьги Абигайль и жемчужины на ее платье.

В прежние времена, попав в подобную ситуацию, Абигайль немедленно лишилась бы чувств от вполне искреннего испуга, предоставив своему кавалеру выпутываться самому. Теперь же все было иначе, и она устремила на стоящего перед ней юнца тяжелый взгляд исподлобья. Лицо ее приобрело мертвенно-бледный цвет, а веки покраснели, и голос, всегда такой мелодичный, прозвучал резко и хрипло:

— Нет, мы вампиры из замка Кронверк.

Вожак захохотал:

— Ага, меня моя старуха тоже называет кровососом!

Девица захихикала, остальные усмехнулись.

— Ну, ладно, — сказал главный. — Ты, подруга, снимай быстро побрякушки, а жемчужинки мы тебе сами срежем, а ты, приятель, не дергайся, и тогда твоей бабе ничего не будет и сам уцелеешь.

И он поднес руку с ножом к самому лицу Фредерика.

Тот улыбнулся и сказал, обращаясь к Абигайль:

— Не кажется ли Вам, сударыня, что этих юных нахалов следует слегка поучить?

— Непременно!

С этими словами он схватил своей рукой руку, державшую нож и с хриплым рыком несколько раз вонзил нож себе в грудь, что не нанесло ему, разумеется, ни малейшего вреда. Главарь уличной банды пытался вырваться, но это ему не удалось. Кисть его оказалась в железных тисках, пальцы ослабли, и нож выпал. Лязгнув клыками перед самым его носом, Фредерик дернул его за руку, и тот взвыл от боли: вывихнутая из плечевого сустава рука плетью повисла в рукаве, и он упал на колени, почти теряя сознание.

Тем временем Абигайль схватила другого и притянула к себе так, что тот сквозь аромат дорогих духов почувствовал запах подвальной сырости, а через ткань футболки — ледяной холод пальцев. У самого его лица оказалось голубоватое лицо с красными расширенными зрачками и оскаленными клыками, никак не похожими на пластмассовые, и дамочка, секунду назад такая красивая, стала монстром и просипела:

— Значит, мне ничего не будет? А тебе, мой сладкий?

И она лизнула его в щеку, потом в шею, мечтательно закатив при этом глаза, будто слизывая с торта взбитые сливки:

— Ах, какой сладкий!..

Чувствуя себя так, словно его прижали к глыбе льда, и мгновенно растеряв свой кураж, юнец дернулся, стремясь освободиться, а его приятель, стоявший позади Абигайль и не понявший еще, в чем дело, попытался нанести ей удар тяжелым ботинком под колено. Но ощущение он при этом испытал такое, будто пнул фонарный столб. У него успела еще мелькнуть мысль: «На каратистов нарвались!», но когда она обернулась и он увидел ее лицо — искаженное лицо вампира в обрамлении светлых локонов и сияния голубых сапфиров в ушах и на шее, то невольно отступил, испуганно моргая. Абигайль же безо всяких усилий оторвала от земли того, которого держала за грудки, и бросила его через голову, как пустой мешок, попав при этом в обладателя тяжелых ботинок, сбив его с ног, и те оба покатились по земле, желая только одного — чтобы их больше не трогали.

Фредерик в этот момент схватил за тонкую шейку девицу, которая пыталась бежать, но не успела сделать и двух шагов. Девица выглядела готовой лишиться чувств, и Фредерик старался не слишком сильно сжимать ее горло.

— Зачем Вам, милая, такие дорогие украшения? — прохрипел он ей прямо в остекленевшие от ужаса круглые глаза. — Барышню Вашего возраста украшают не драгоценности, а скромность, в том числе и в одежде. Разгуливая же в таком виде, Вы подвергаете свое прекрасное юное тело большой опасности!

При этих словах он провел свободной рукой по ее боку волнистую линию, давая понять, какой именно опасности она себя подвергает. Когда ледяная ладонь вампира коснулась теплой кожи ноги, девица взвизгнула и задергалась, а последний уцелевший из банды сдавленно крикнул:

— Она несовершеннолетняя!

— Неужели? — Фредерик обернулся, держа трепыхающуюся барышню почти на весу. — Ну, так и быть, пощадим невинность, хотя соблазн велик!

Он отпустил ее, и она осела на мостовую, не в силах удержаться на ногах, и стала отползать в сторону, демонстрируя эти самые ноги, весьма аппетитные. Фредерик послал ей напоследок оскал клыков и рявкнул:

— Очень велик соблазн!

Абигайль взяла его под руку и спросила, указывая на стонущего главаря:

— Вы совсем оторвали ему руку или только вывихнули?

— Надеюсь, что только вывихнул. Крови нет.

— Это хорошо. Мне не хотелось бы калечить их, хотя они и падшие личности.

— Не сошли бы эти падшие личности с ума от испуга. Не перестарались ли мы?

— Ничего. Через несколько дней они перестанут заикаться, а доктор убедит их, что это всего лишь страшный сон. Прекратите свои ночные похождения, молодые люди! — обратилась она наставительно к поверженному воинству. — А Вы, милая, оденьтесь и задумайтесь над своими знакомствами.

Она посмотрела на Фредерика:

— Я возмущена Вами, сударь! Вы лапали эту девицу совершенно недопустимым образом!

— А Вы, сударыня? — парировал он в ответ. — Вы прижимались к этому типу, как истосковавшаяся любовница!

Они обменялись нежными взглядами, улыбнулись друг другу и направились за угол улицы, чтобы там принять образ летучих мышей и поспешить в замок. В обоих крепло предчувствие решающих событий в их жизни.

Ксавьер Людовиг рассказал Доминике о произошедших с ним невероятных событиях все без утайки, в том числе о передаче старику перстня с изумрудом и установившегося вследствие этого необъяснимого телепатического общения. В начале своего повествования, рассказывая о неизвестно откуда взявшейся и сразу показавшейся ему подозрительной тетушке — рыжей и распутной предводительницей вампиров, которой имел несчастье понравиться, он испытал чувство странной и незнакомой доселе неловкости. Он чуть было не ударился в нелепые и ненужные оправдания, что не было никакой романтической истории, никакого флирта, но вовремя опомнился. Доминика слушала молча, не перебивая, и в глазах ее не отразилось ничего похожего на то, что он так опасался увидеть, — того полупрезрительного снисхождения, что может быть примерно выражено словами: «Знаем мы цену этим вашим «честное слово», «ничего такого не было» и «я тут ни при чем»! Ему даже показалось, что ей неинтересно, что она слушает его длинную и путаную историю исключительно из вежливости, поскольку имела неосторожность попросить об этом, тогда он стал избегать подробностей и умалчивать о предположениях и сомнениях, стараясь излагать лишь факты, но она сделала протестующий жест рукой:

— Пожалуйста, граф, не пропускайте деталей, насколько это возможно. Детали очень важны.

И это был единственный раз, когда она перебила его.

Они стояли в большом пустом помещении, бывшем когда-то Большим Танцевальным Залом, на покрытом слоем земли и щебня полу, потому что паркет не сохранился. Сесть было не на что. Сначала было темно, но вскоре в окно заглянула луна, большая и круглая, и заполнила пространство своим голубоватым и неживым, но удивительно ярким светом.

Ксавьер Людовиг ждал и боялся вопросов, и прежде всего вопросов о рыжей вампирше. Но Доминика, помолчав немного, спросила о другом:

— Тот человек, отшельник… Он по-прежнему разговаривает с Вами?

Ксавьер Людовиг покачал головой:

— Честно говоря, я вспомнил о нем, лишь дойдя в моем рассказе до сообщения слуги. В моменты коротких пауз я пытался вызвать его на разговор, спросить, могу ли я упоминать о нем или же этого нельзя делать, но он не ответил. Он всегда отзывался сразу, а иногда начинал разговор первым. Может быть, он не хочет говорить со мной? Я не следовал его советам, может быть, он чувствует себя оскорбленным моим пренебрежением?

— Может быть, он умер?

Ксавьер Людовиг едва не вздрогнул — настолько неожиданным показалось ему подобное предположение. Он оборвал себя на полуслове, потому что едва не воскликнул: «Как посмел?»

Он был близок к отчаянию: «У меня ничего не осталось: титул, состояние, сама жизнь с ее планами и надеждами — я все потерял. Строго говоря, у меня уже нет даже имени. Кто я? Ни вампир, ни человек… А теперь и этот отвергнутый своим Орденом загадочный воин оставил меня. Что бы ему не подождать еще немного…»

Он видел, как Доминика подошла к нему и заглянула в глаза, но не двигался с места и ничего не говорил. Любое слово казалось ему неподходящим.

— Вы чувствуете себя одиноким и брошенным на произвол судьбы, не так ли? — услышал он. — Но тот человек, он ведь не виноват, что умер. Для него столетия не проносились подобно минуте. Иначе он никогда не оставил бы Вас своей помощью… Да очнитесь же!

Ксавьер Людовик вздрогнул как от пощечины, словно очнулся от дремоты, а кроме того, он не привык, чтобы с ним разговаривали, как с неразумным ребенком, в голосе же Доминики ему слышались именно такие интонации — будто она разъясняет ему простые истины, которых он не в состоянии осмыслить самостоятельно.

Он сжал обеими руками рукоять меча:

— Когда я уничтожу Князя, я найду и убью того, кто столь жестоко распорядился моей жизнью, не только не получив моего согласия, но даже не упредив…

Но Доминика неожиданно рассмеялась:

— Полно Вам, граф! В Вас сейчас говорят усталость и отчаяние. Как только Вы уничтожите Князя, все станет по-другому.

— Да? И как же именно? — он с неприятным удивлением услышал в своем голосе язвительные нотки и вздохнул: — Я превращаюсь в старого ворчуна… Да, конечно, все станет по-другому, но лучше ли? Возможно, на этом моя миссия закончится и я рассыплюсь в прах, гремя по полу костями и пуговицами, давно уж пора. Да и Вы, сударыня, тоже, уж извините великодушно за мрачный юмор…

Но случилось неожиданное — Доминика топнула ногой и сжала кулаки:

— Граф Кронверк, возьмите себя в руки! Чем бы ни кончилось противостояние, Вы должны победить! Неважно, рассыплемся мы в прах или нет… А кстати, где эти двое искателей приключений? Или их не перенесли через полтора века?..

В этот момент в один из оконных проемов влетели две летучие мыши, пересекли зал, ударились о стену и приняли человеческий облик.

— Ну вот, — прошептала Доминика, глядя на них. — Нас четверо. Неужели вчетвером мы не справимся?

— Какое счастье, граф! — воскликнул Фредерик. — Какая удача, что мы нашли Вас так быстро!.. Баронесса, Вы тоже с нами! Я так рад, право, снова видеть Вас! Вы не поверите, господа, до чего изменилась жизнь! Невероятно! Мы побывали в городе…

Абигайль подошла и взяла его под руку, напомнив тем самым о себе:

— В городе праздник, маскарад, а со стороны леса приближается гроза.

«Она красива, — подумала Доминика, — и этому юноше от нее не вырваться».

— Праздник? — переспросил Ксавьер Людовиг. — Расскажите подробнее, что вы видели и о чем говорят люди. А также какой ныне год, если удалось узнать.

Стараясь быть кратким, Фредерик сообщил, что год ныне 199…, число — 29 июня. Люди ужасно беспечны, легенду никто не принимает всерьез, хотя замок поддерживают в хорошем состоянии, гордятся им и с готовностью показывают любопытствующим путешественникам восстановленную его часть, некоторые жилые и служебные помещения и коллекцию оружия. Городок разросся и производит впечатление в целом благоприятное, но тревожит совершенно несомненное катастрофическое падение нравов.

— Женщины почти совсем не одеваются! — прошептал он, косясь на обеих дам.

Ксавьер Людовиг вздернул бровь:

— Что Вы хотите этим сказать?

— Что как будто в одном белье! Конечно, сегодня довольно жарко и душно, но не настолько же! Даже пожилые… Поначалу это забавно, но ведь не все обладают приятной глазу внешностью и формами!.. — он вздохнул. — Не хотел бы я пускать наших дам туда…

— Признаться, это самое неожиданное в вашем сообщении! Хотя пока что нашим дамам угрожает совсем иная опасность… Но к делу! Господа, — обратился он ко всем. — Сегодня самая важная ночь в нашей жизни! Сегодня мы должны победить или погибнуть, но погибать мы не имеем права, а значит, следует выбрать место для битвы. Князь явится с началом грозы, у нас мало времени. Надеюсь, что на этот раз он примет бой!

Он увидел, как Фредерик застыл в напряженном молчании, а у Абигайль округлились глаза.

«Ах, какие вы ненадежные союзники, господа! — подумал он с досадой. — Жизнь была для вас сплошным праздником, и вы до сих пор не осознали того, что праздник кончился. Да и жизнь тоже…»

— У нас нет оружия, — сказала Доминика.

Ксавьер Людовиг посмотрел на Фредерика:

— Что Вы говорили о коллекции для показа путешественникам? В каком она состоянии?

— Надеюсь, в боевом, во всяком случае, что касается холодного оружия. Пороха и зарядов для пистолетов нам, боюсь, не добыть.

— Пистолеты нам не понадобятся…

В продвижении по коридорам замка труднее всех приходилось Доминике. Она не обладала чутьем летучей мыши с ее способностями огибать препятствия. Конечно, для всех было бы лучше и быстрее, если бы трое, могущие превратиться в летучих мышей, облетели бы территорию и нашли экспозицию оружия, но Ксавьер Людовик не решался ни оставить Доминику одну в пустых и темных руинах, ни тем более оставить ее в обществе даже одного из вампиров, — а чутье безошибочно говорило ему, что Фредерик и Абигайль — вампиры, причем вампиры голодные, и никакое благородство, даже если они и обладали таковым при жизни, не послужит гарантией ее безопасности. Доминика оставалась человеком, а это означало, что при всей своей храбрости и силе характера она не почует приближения вампира, не сможет передвигаться в кромешной тьме иначе, как на ощупь и не может превратиться в летучую мышь. А главное — является постоянной и сильной приманкой.

Они шли, все четверо, по темным коридорам и залам замка, и он держал ее за руку. По правилам хороших манер следовало бы в таком случае надеть перчатки — и кавалеру, и даме. Но перчаток не было, во-первых; а во-вторых, всем было уже не до хороших манер. В воздухе пахло приближающейся грозой и становилось все более душно. Ксавьер Людовиг лихорадочно обдумывал способ уничтожения Князя. Ничего не придумывалось — неизвестно, из чего исходить: кто такой этот Князь? К какому он относится миру? И чем, черт бы его побрал, можно его одолеть?! — времени для подготовки уже не оставалось, а тепло руки Доминики окончательно путало все мысли.

С удивлением остановились перед закрытой дверью. Фредерик сказал:

— Я не совсем уверен, но мне кажется, что музей начинается за этой дверью. Ломаем?

— Вы дикари, господа, — прошептала Абигайль. — Разрушители. Стыдно!

После этих слов она поковыряла в хрупком маленьком замочке застежкой от своей брошки — дверь легко открылась. Никто не подумал при этом о нелогичности только что сделанного заявления в сочетании с поступком сомнительной морали, то есть взломе замка.

Тонкие были двери, легкие. «Такие и выбить ничего не стоит, и замок совсем никудышный, — думал Ксавьер Людовиг, осматриваясь, — все равно, что никакой преграды — ни двери, ни замка. Или теперь не воруют? И не нападают?»

Перед коллекцией оружия он едва сдержал вздох разочарования — имевшиеся там экземпляры годились только для украшения интерьера: «Хороший клинок при хорошем ударе разнесет это несчастье в мелкие осколки». Но выбора не было, оставалось лишь вспоминать слова: «Ты сражаешься не силой оружия, но силой духа!» Тогда он этого не понял, теперь тоже понимал не до конца, но в голове стучало: «Князь — не человек, точно, теперь и я уверен в этом, а значит, бить его следует не простым оружием; и обычная, даже самая лучшая дамасской или толедской стали сабля в руке — так, для успокоения души, чтобы знать, что вооружен. Но как, чем его бить?! Учитель, Учитель, почему ты оставил меня именно сейчас?!»

Витрина — застекленный шкафчик — не была заперта ни на какой, даже символический замок, только табличку повесили: «Руками не трогать!», поэтому оружие достали легко и быстро.

Фредерик осмотрел доставшийся ему офицерский палаш и шепотом спросил:

— Не кажется ли Вам, граф, что это оружие, мягко говоря, так себе?

— Молчите! — прошипел тот в ответ. — Делайте вид, что это хорошее оружие. Кроме того, это может оказаться совершенно не важно.

Абигайль вертела в руках шпагу — она никогда не брала в руки оружия и обращаться с ним не умела.

— Имеет ли смысл вооружаться мне, граф? — грустно и без тени кокетства спросила она.

— Имеет, — ответил тот. — Это придаст Вам уверенности.

Доминика выбрала для себя саблю, похожую на его собственную, но с более скромным эфесом и сильно поцарапанной гардой. Она разглядывала клинок, и на лице ее лежала тень сомнения. Она подняла глаза и молча посмотрела на него. «Она кое-что понимает в оружии, да и в фехтовании тоже, практики не хватает и силы удара…» Он вынул из ножен свою саблю и протянул ей:

— Возьмите лучше эту, мои руки все равно будут заняты мечом.

— Извините мою назойливость и бестолковость, граф, но отчего Вы так уверены, что бой состоится именно сегодня? — спросил Фредерик.

Ксавьер Людовиг посмотрел на него, потом на растерянную и притихшую Абигайль, потом на Доминику и больше не мог уже отвести взгляда. «Полная неизвестность… Возможно, я вижу ее в последний раз. Я всех их втянул в то, что их совершенно не касается. Может, им и правда было лучше погибнуть там, на том балу, и не мучились бы теперь… Если я уничтожу Князя — стану бессмертным, говорил этот старый колдун, земля ему пухом… А они? Что будет с ними?..»

— Первый раз меня перебросили через полтора столетия именно для этого, — чтобы я вступил в схватку с Князем. Вы все знаете, чем все закончилось. Теперь мы переброшены через такой же отрезок времени, и вряд ли для иной цели. Надеюсь, что на этот раз нам повезет больше. Прошу вас, не задавайте вопросов. У меня нет на них ответов.

— Господа, — раздался голос Доминики, — посмотрите сюда.

Она стояла у одной из витрин, придерживая открытую крышку большой деревянной шкатулки. Ксавьер Людовиг узнал этот ларец, и у него сжалось сердце: когда-то он хранил в нем запас свечей и пару огнив, и ларец этот стоял на его письменном столе в кабинете…

Там и сейчас лежали свечи — те же самые, только ленточек, связывавших свечи по три штуки вместе, больше не было. «Истлели… Триста лет…» Но фитили были сухие, он чиркнул пару раз огнивом — и высек искру.

Из другой витрины достали фонарь, помятый и с треснутыми стеклами, зажгли одну из свечей и прилепили ее между осколками. Он протянул фонарь Доминике, она молча взяла его. Потом они с Фредериком рассовали свечи по карманам…

По полу потянуло сквозняком, из одной двери в сторону другой, закрытой; сквозняк быстро усиливался, закрытая дверь начала постукивать створками, и, наконец, обе половинки ее распахнулись, открывая проход в другой зал; оказалось, что комнаты расположены анфиладой, и двустворчатые двери начали распахиваться одна за другой, словно приглашая пройти через них.

— Все, господа, — прошептал Ксавьер Людовиг. — Слушайте свой внутренний голос и будьте предельно внимательны.

Крис все еще сидел на скамейке и смотрел на потемневшее небо, когда трое приятелей подошли и остановились рядом.

— Ну, что? — спросил Билл. — Надумал, идеалист?

Тот посмотрел на них с сожалением:

— А как вы собираетесь вывозить камушки? Незаконный провоз драгоценных металлов и камней называется контрабандой. А камушки там — как из пещеры Аладдина.

— Да ладно тебе, нашел о чем беспокоиться! — беспечный Сэм махнул рукой. — Мы — дети из бесплатной группы для бедных, кто нас будет досматривать? Ерунда!

— Короче, ты отказываешься от своей доли? — Майк был раздосадован этим «бунтом на борту». — Тебя это не интересует?

— Нет, ну почему же, кое-что меня интересует, — Крис посмотрел на них с усмешкой. — Например, как вы будете выковыривать у этого кадра бриллиант из уха. Позовете, ага?..

— А мы вот что купили — краску в пульверизаторе, похвалился Сэм. — Он такой воспитанный, пока будет нам разговоры говорить, мы ему краску в глаза — пшик, а там уж дело за малым!

«Дураки», — подумал Крис, а вслух сказал:

— Ну-ну, давайте. Потом расскажете. Если память не отшибет. Вместе с башкой.

Они махнули на него рукой и ушли, оживленно разговаривая. Крис почти не сомневался в их печальной участи. Одна у него была надежда — что они этого парня не найдут, побродят по подвалам до утра или даже пару дней и выберутся ни с чем, усталые и голодные. «Надо было мне все-таки быть понастойчивей. Еще и правда, положит он там этих придурков в два счета, а я буду виноват, что знал и не остановил. — Он закусил губу. — Ведь и правда буду виноват, и не в том даже дело, знает кто-нибудь или нет, что я знаю, что они пошли, а я-то буду знать… Вот черт! Кто его знает, что у этого графа на уме, может, у него и правда с головой не в порядке… Остановить их? Не остановишь, богатства им захотелось! Опередить? Попросить его не убивать их? Глупо! Сказать нашему гиду? Где он? Пока буду искать, они уже дойдут до замка… Где же они? Ведь только что были здесь! Бегом, что ли, врезали?..»

Он поднялся и посмотрел вдоль ярко освещенной улицы: троицы не было видно. Он пошел в ту же сторону, оглядываясь по сторонам, надеясь, что они задержались у какого-нибудь лотка, но напрасно — не увидел. Так он дошел до моста. За мостом освещения уже не было, и противоположный край терялся в темноте. «Быстро-то они как!..» Идти в темноту не хотелось, но повернуть обратно он тоже не мог, понимая, что будет иначе казниться всю жизнь, особенно если они и правда не вернутся. Он перешел мост. Узкие окна замка слабо светились желтым светом, и от этого делалось еще более не по себе. Крис оглянулся: людей не было видно. «Не услышат», — подумал он и позвал:

— Эй, идиоты, постойте! — Тишина. — Стойте, я с вами! — позвал громче, но с тем же результатом. Потом решил, что ну и пусть услышат, тогда их остановят, и закричал изо всех сил:

— Стойте, вы! Подождите меня, я пойду с вами, э-эй!

Тишина в ответ. «Что делать? Бежать назад, за подмогой? А вдруг я их просто упустил, не увидел и они еще не вышли из города? Хорош я тогда буду! Точно к доктору поведут, и так на меня криво смотрят…»

Он помедлил несколько секунд, а потом, спотыкаясь на неровностях неосвещенной грунтовой дороги, поспешил в сторону замка, рассуждая: «Если я приду раньше их, тем лучше, если позже, тоже еще не все потеряно, может, мне повезет и я найду его раньше, чем они. Вернее, чем он их… А ведь и правда, он-то точно их в спину бить не будет, а они его — запросто. Ну, допустим, они к нему со спины вряд ли подберутся, а вот краской в лицо вполне могут успеть, но только все равно, он-то ведь не человек уже, может, он в полсекунды проморгается, и вот тогда точно будет, как в анекдоте: «А вот теперь тебе крышка», но только это будет не смешно…

Когда Крис добрался до ворот замка, наползающая с запада туча уже не выделялась на фоне черного неба, ворчание грома же слышалось с каждой минутой все яснее; ни один листок не шевелился на деревьях, и с каждой секундой становилось все более и более душно, словно воздух сгущался, причем удивительно быстро, и казалось, что если этот процесс не остановится, то дышать вскоре станет совсем невозможно, а сам воздух можно будет резать ножом или ковырять ложкой, как гель. Крис мгновенно и сильно вспотел, волосы взмокли, и он стал задыхаться, будто долго бежал в гору. «Что это такое со мной? — подумал он. — Никогда так не запыхивался…» В этот момент блеснула молния, и через несколько секунд раздался первый удар грома. «Сейчас хлынет. Испортит им праздник», — и он прошел в ворота, чувствуя, как холодеют ладони от волнения и страха, словно переступал грань реального и нереального.

Под сводами крытой галереи он остановился и прислушался, но везде было тихо — ни звука, ни шороха. Он прошел в тот коридор, из которого они свернули на ведущую вниз, в подвалы, лестницу, — та дверь оставалась открытой, посмотрел в проем — черный, как Черная Дыра, потом разглядел в конце коридора дверь и решил идти туда, не спускаясь в подвалы. «Закрыто ведь, наверное, да и темнота там не хуже, чем в подвале, а я и фонарика не захватил. Надо было хоть плохонький купить у торговцев, а теперь как — на ощупь? Кретин!..» — ругал он себя, приближаясь к двери. Тут по полу слабо потянуло сквозняком, где-то за спиной сверкнула опять молния, и почти сразу же раздался новый раскат грома. «Будь здоров будет гроза», — и он протянул руку, чтобы нащупать кольцо, и попытался открыть дверь. Сквознячок по полу усиливался и приятно холодил ноги. Крис тянул на себя дверь — дверь не поддавалась. Он подумал, что, может, она открывается вовнутрь и надо не тянуть, а налечь плечом, но в этот момент дверные петли скрипнули — он замер, и сразу же петли скрипнули снова, громче, и заскрипели противным и оглушительным скрипом, словно не открывались триста лет, и теперь бы не открылись, если бы не разбудили их обстоятельства чрезвычайные. Дверь дрогнула под рукой и медленно поползла, открываясь навстречу, а не внутрь. Крис отступил на шаг и отвел руку, но дверь продолжала открываться, пока не открылась настежь, из проема хлынула волна холодного воздуха, окатив его с ног до головы и превратив пот в гусиную кожу. Снова полыхнула молния и осветила саму дверь и за ней — большой пустой зал с голыми каменными стенами и выщербленными плитами пола. Сквозняк гонял по этим плитам сорванные и занесенные ветром внутрь зеленые листья деревьев и мелкий мусор.

Крис повернулся и быстрым шагом, почти бегом, направился обратно — ему стало страшно. Однако у входной двери под аркой он остановился и оглянулся. Ничего не происходило. «Что же это я, струсил? — он отер пот со лба. — Ведь он убьет этих придурков!..»

Но к двери, ведущей в пустую залу, он не вернулся, а пошел в противоположную сторону, там коридор не перегораживался дверьми, секции его разделялись низкими арками, и в сторону вправо вели другие коридоры, более узкие, в которые Крис старался не заглядывать. Он не сразу заметил, что идет в направлении сквозняка, а когда заметил, то чуть было не растерялся окончательно, но тут услышал где-то впереди голоса, и ему показалось, что это голоса его приятелей, и он ускорил шаг…

Вход в зал открывался за поворотом коридора, из-за этого поворота виднелся свет, и в полной уверенности, что это лучи фонариков искателей сокровищ, он почти вбежал в залу, радуясь, что темнота закончилась.

Там действительно было светло. На полу, образуя круг, расставлены были горящие свечи. В круге стояло четверо — и все четверо обернулись и уставились на незваного гостя. Он почувствовал себя забежавшей в ловушку мышкой. «Хана!» — пронеслось в голове.

Все четверо были вооружены, и двоих он узнал сразу же — невозможно было не узнать.

Тот тип из подвала, в красном камзоле и с дурными глазами, стоял лицом к нему, и ничего хорошего это лицо не выражало. Обеими руками он сжимал рукоять длинного двуручного меча с лезвием то ли зеркальным, то ли из матового стекла, острие упиралось в пол. Напротив него стояла та дамочка из гроба — живехонькая, рубинов на ней не было. Двух других он не разглядел, видел только краем глаза еще одну дамочку в светлом платье и какого-то кадра в непонятном костюме.

Зал был не то чтобы большим, а очень высоким, как будто не сохранились перекрытия между этажами, и откуда-то из стен и правда торчали обломки балок, а окна терялись где-то высоко, в темноте их не было видно, они угадывались по движению холодного воздуха откуда-то сверху. Ветер трепал волосы на головах и кружева на платьях женщин. Надо было что-то делать, надо было что-то говорить. Крис открыл рот и начал шевелить губами, но сразу понял, что не издает ни звука. И тут он услышал голоса — настоящие голоса своих незадачливых приятелей. Голоса приближались, звуча весело и возбужденно. Крис откашлялся и заговорил, торопясь успеть:

— Ваше сиятельство… господа… прошу Вас, не убивайте их! Они дураки, да, напугайте их как угодно, только не убивайте, у них родители, пожалейте…

— Уходи, безумец! — закричал Ксавьер Людовиг. — Прочь! Сейчас здесь начнется ад!

Крис почувствовал, как у него подломились в коленях ноги, он едва устоял и не тронулся с места: он ждал какого угодно ответа, но не такого. В этот момент троица ввалилась в зал и остановилась в дверях. Они не могли не слышать слов Криса, ни тем более крика, они просто не успели еще ничего понять, а Сэм даже сказал: «О!»…

— Прочь отсюда все! Быстро! — каменные стены дробили эхо, голос срывался в хрип. — Назад! Через минуту будет поздно! Глупые мальчишки!..

Но поздно стало не через минуту, а сразу же — прямо над головами молния полыхнула, просвечивая живые тела, как рентгеном, и гром грянул, оглушая так, что заложило уши и заныли зубы, откуда-то сверху посыпались пыль и мелкие камушки, а ветер начал скручиваться в спираль, образуя воронку, похожую на смерч, которая темнела, словно наполнялась пылью или сажей, росла в размерах и опускалась вниз.

Крис увидел, что приятели его оседают на пол, сползая по стене, что у Сэма и Билла выпучены глаза и даже у Майка рот раскрыт и выражение лица глупое, и понял, что бежать уже поздно. «Так не бывает…» — успел подумать он. Ему хотелось закрыть глаза, но глаза почему-то не закрывались…

И дальше началось такое, какое бывает только в фильмах, богатых спецэффектами, но в фильмах это не страшно, потому что знаешь, что кино, выдумка, хотя иногда впечатляет, но теперь-то Крис, а вслед за ним Билл, Сэм и даже Майк понимали, что попали не на съемочную площадку, а куда-то несравненно хуже.

Пламя свечей задергалось, вытянутые тени заметались по стенам, а смерч стал принимать формы человеческой фигуры, и, наконец, воздушная спираль упала, рассыпавшись пылью, словно отпустили держащую ее нитку, и перед вооруженной четверкой предстал Князь Тьмы точно в том же виде, что и полтора столетия назад, — для него Времени не существовало.

— Я пришел, как и обещал, — загремел его голос, сливаясь с раскатами грома. — Вижу, ты ждал меня!

Ксавьер Людовик перехватил меч так, чтобы иметь возможность нанести любой удар, а голос его прозвучал хрипло, но достаточно твердо и громко:

— Здороваться надо с хозяином дома!

— Не пытайся острить, твое время отсчитывает последние секунды! Эти наивные дураки из Ордена подставили тебя как пушечное мясо, разве ты до сих пор не понял? Они должны были простить Охотника, вот с ним бы мы померялись силой, он был бы мне интересным соперником, а тебя и твоих жалких союзников я размету в пыль, как только мне надоест играть с вами!..

«Может быть, он не знает, что Старик разговаривал со мной, а не просто молча дал мне меч? Может, он не знает, что я знаю, что никто не может отобрать у воина меч, пока воин продолжает бой? Что прежде ему придется меня убить? Но убить воина, который держит в руках меч, невозможно, если только… если только не выбить меч другим мечом?! Но другого меча нет! Значит… значит, победить меня он не сможет, а может лишь напугать. Ха! Но он может убить любого, у кого нет меча, это плохо, или поднять меня в воздух и бросить с высоты, и тогда, не исключено, я выроню меч… Но не раньше! A еще он может уйти. Да, просто уйти, как сделал это тогда, и не принять боя — какая ему разница, сейчас или через сто лет? Нужно не дать ему уйти! Как?!»

Доминика первой пришла в себя. Держа саблю обеими руками и стараясь не моргать, она стала обходить Князя, двигаясь по кругу, вдоль свечей.

«Она думает о том же? Окружить его!»

— Окружить его!

Хохот Князя слился с очередным раскатом грома:

— Ты мальчишка, Кронверк! Что ты знаешь о Законах Боя? О Науке Знаков? Вас всего лишь четверо! Жалкие создания!..

Абигайль и Фредерик тоже очнулись и, двигаясь, как во сне, стараясь не поворачиваться к врагу боком, прошли и встали по обеим сторонам от него. И тут им всем стало невыносимо, совершенно невыносимо тяжело, словно воздух давил их книзу железной плитой, словно чугунными ядрами сковали руки и ноги — движение стало невозможным, они почти превратились в статуи. В статуи, испытывающие тяжесть и боль.

«Мы что-то не то делаем!.. Законы Боя? Наука Знаков? Каких Знаков? Символов? Мы неправильно стоим? Но мы стоим крестом — разве это не самый сильный символ? Или просто не тот?..»

— …А это кто там в углу? Маленькие сладкие мальчики, вам хотелось сильных ощущений? Вас я оставлю на десерт!..

Ксавьер Людовиг попытался поднять меч и с ужасом понял, что не только не в состоянии поднять оружие, но и просто пошевелиться — острие же меча не отрывалось от пола, будто стало с ним одним целым.

«Может, нам не хватает синхронности действий? Если сейчас я дам команду и мы поднимем оружие все одновременно — что будет? — и тут словно в голове у него разорвалась молния: — А будет то, что мы направим оружие друг на друга! Мы смотрим друг на друга! Мы убьем сами себя?.. Крест — это не окружение, это не то, что нужно!..»

— Это не то! — крикнул он. — Это пересечение!..

Доминика вздрогнула: она поняла. Но она тоже не могла знать, что именно следует делать, а могла лишь догадываться.

— Что?!. - крикнула она в ответ…

Князь начал поднимать руки, и от этого движения по полу пошел ветер, кругами, и очень сильный, и поднялся шум, будто включили гигантскую шлифовальную машинку. Крис почувствовал, как сечет по ногам мелким щебнем; сначала стучало по ботинкам, потом поднялось до щиколоток — и стало больно. «Сейчас этот терминатор разнесет их на атомы! И нас заодно…»

Но тут он увидел, что ветер и правда словно шлифует пол — сила Князя оборачивалась против него самого: утоптанная за столетия земля разметалась по углам, вылетая даже из-под подошв, и все стоящие, покачиваясь, опускались вместе с уровнем пола, и, когда в центре зала, где и находился Князь, образовалось подобие воронки с покатыми краями, все заметили, что под слоем щебня, земли, песка и глины, поверх которых когда-то давно уложены были плиты из шлифованного камня, более не существующие, открывается другое покрытие, тоже каменное, но со сложным геометрическим рисунком, похожим на чертеж…

Крис посмотрел на графа — тот умирал. Не падая, не шевелясь и даже не моргая. Крис никогда не видел, как умирают люди, даже в кино, потому что боевики не в счет: там — хлоп! раз! бряк! — и готово… но тут он понял, что граф умирает. Лицо его, и без того не пылавшее румянцем, сделалось цвета сигаретного пепла, под глазами легли черные страшные тени, а сами глаза начали затягиваться неживой поволокой. Как выглядели остальные, Крис не видел, но догадаться было нетрудно.

Не зная, зачем, он посмотрел на пол — краем глаза он видел, что ни граф, ни его люди в пол не смотрят — не до того им, да и просто не в состоянии они отвести взгляда от глаз Князя — приклеил их к себе этот нелюдь. Рисунок на полу… И в этот момент что-то случилось, словно качнулась чаша весов. Ксавьер Людовик сумел отвести взгляд и посмотреть на пол. Голоса у него уже не было — посеревшие неживые губы прошептали:

— Пять… Пентаграмма…

Глазами он нашел глаза Доминики — она опять все поняла, она тоже увидела рисунок на полу — и от этого у нее словно прибавилось силы, и она крикнула так громко, как смогла:

— Нужен пятый!

Билл, Сэм и Майк сидели в углу, сбившись в кучку. В головах у них билось одно — «такого не бывает!», но ужас на их лицах был вполне настоящий, потому что не было это все похоже на забавное представление…

Крис стоял ближе всех, почти на краю покатой воронки, и ему тоже было страшно, просто он не успел почему-то упасть…

Четыре пары глаз уставились на него, он их увидел, а глаз Князя — отчего-то нет.

И опять на этот раз граф и его дамочка крикнули в один голос:

— Пятый!..

Голоса их звучали, будто им оставалось три секунды жизни.

Крис оглянулся на своих недавних приятелей — они скукожились на полу, вжавшись в стену. И тогда он шагнул вперед — не от избытка храбрости и не из благородной солидарности, и уж тем более не из любопытства — сам не мог бы объяснить себе почему; наверное, потому, что тем четверым приходилось туго и надо было помочь…

Едва он пересек круг горящих свечей, Князь обернулся к нему. «Не смотри!» — услышал Крис чей-то голос, не поняв, чей именно, а взглянуть так хотелось!..

— Чего ты пытаешься добиться, Кронверк? Почему ты подчиняешься Ордену? Ведь они бросили тебя, бросили одного! Я предлагаю тебе союз — последний раз! С твоим мечом и моей силой мы захватим мир!..»

— А один не справляешься?..

Крис чувствовал, что его ждут — как последнюю надежду. Каждый следующий шаг давался труднее предыдущего, а ветер сек щебнем уже по коленям. Но наконец ему удалось подойти и встать между брюнеткой из гроба и незнакомцем в клетчатом смешном костюме. Конечно же, ему хотелось встать рядом с графом, но тот был далеко, а описывать круги — было не до капризов…

И все сразу почувствовали, как стало по-другому. Прежде всего, Князь замолчал. Потом ветер, режущий битым камнем тело до кровавых ран, начал слабеть. А потом Крис увидел, как у графа прояснились глаза, лицо дернулось в гримасе — и он поднял меч и вывернулся в таком немыслимом маневре, что куда там всем мастерам всех единоборств вместе взятым; меч описал в воздухе не восьмерку даже, а выписал иероглиф, лезвие полыхнуло то ли отраженным пламенем свечей, то ли собственным слепящим красным светом, остановив движение в середине фигуры Князя, — и будто взрыв произошел на этом месте, шаровая молния или короткое замыкание, только очень сильное, и воздух потянуло вверх, опять поднимая с пола тучи пыли. И все кончилось.

Свечи догорали, некоторые уже гасли в лужицах воска. Все смотрели в пол: там на вновь открывшемся покрытии из пересечения многих линий проступал рисунок пятиугольника. Гром рокотал уже не так сильно и где-то в стороне. Было слышно, как ударили первые капли, и сразу же на мир обрушился поток воды — хлынул ливень необыкновенной силы.

Ксавьер Людовик опирался на меч и не чувствовал ничего — ни боли, ни усталости, ни облегчения, ни холода. «Свечи гаснут, — подумал он, — темнеет…» Ему казалось, что свечи гаснут одна за другой, и он хотел сказать, чтобы принесли еще, но не смог. Посмотрев вперед, он увидел перед собой бледную темноволосую женщину с испуганными глазами. «Кто это? Ах, да… Как же ее зовут? Ах, черт, я так и не узнал, как ее имя…» Он хотел спросить и заодно попросить прощения, что приходится обращаться с подобным вопросом лично, но в этот момент стены зала опрокинулись, пол оказался где-то вверху, а свечи погасли — все сразу…

…Он очнулся от звука женского плача. «По ком рыдают? Уж не по мне ли? В некотором роде это даже приятно… Хорошо, если это та брюнетка, наследница баронессы В. Кр. Значит, ей не безразлично, что я умер…»

Но плакала Абигайль, Фредерик пытался ее успокаивать.

Доминика сидела на полу, рядом, положив свои руки поверх его рук, так и не выпустивших меч, и молчала. Он увидел ее окаменевшее лицо и остекленевшие глаза и прошептал:

— Вы жестоко разочаровали меня, сударыня. Я думал, Вы меня оплакиваете. Иллюзии…

— Зачем же Вас оплакивать? — тоже шепотом ответила Доминика. — Вы ведь не умерли…

Из коридора донесся звук шагов нескольких пар ног, и в зал вошли люди — трое мужчин среднего возраста с облаченным в длинный плащ субъектом во главе.

«Вот они, люди с суровыми лицами, — подумал Крис, — что-то вы подзадержались в пути, господа…»

— Господа, — заговорил субъект. — Ваше будущее будет рассмотрено через несколько дней на Совете. Пока же для вас приготовлено место в гостинице за городом. Прошу следовать за мной.

К этому моменту Ксавьер Людовиг стоял уже на ногах. Пришедшие ему не понравились, особенно их предводитель.

— Милостивый государь, не имею чести знать вас. А также мне неведомо, по какому праву вы отдаете распоряжения в моем замке. Извольте объясниться!..

— Изволю, — ответил тот. — Но не здесь и не сейчас. Вы все переходите в подчинение Ордену, если не хотите окончить свои дни в сумасшедшем доме. Прошу не задерживаться! Это в ваших интересах…

— Вы не можете мне приказывать!

— Могу. Кроме того, Вам некуда больше податься…

— Может быть, мне и некуда больше податься, но есть чем защитить мои права! — и он сжал обеими руками рукоять меча.

Предводитель группы откинул полу плаща и извлек точно такой же меч.

«О-па! — ахнул Крис. — Еще один дункан-макклауд-из-клана-макклаудов!»

— Мне тоже, — заговорил пришелец. — И перевес будет на моей стороне… Не усложняйте ситуацию еще больше. Господин Кронверк, никто не собирается командовать вами и не ограничивает вашу свободу, но прислушайтесь к голосу разума и оцените сложившуюся ситуацию… Вы получите все ответы на все вопросы, но сейчас здесь нельзя задерживаться. Кроме того, здесь четверо ненужных свидетелей…

И он обернулся в сторону горе-кладоискателей, замерших, как кролики перед удавом.

— Стойте! — закричала Доминика. — Вы с ума сошли! К черту ваше бессмертие! Это же дети!..

— Сударыня, — в голосе незнакомца зазвучало снисхождение, да и тон смягчился. — Никто не намерен убивать их, я только сотру им память о сегодняшней ночи… — и он протянул вперед руку, почти как гипнотизер…

— Стойте! — Ксавьер Людовиг шагнул вперед. — Этому, рыжему, — он кивнул в сторону Криса, — оставьте.

— Вы понимаете, о чем просите?

— Вполне. Он был пятым, разве вы не знаете?

— Это не имеет значения.

— Имеет. Я ручаюсь за его молчание. Он заслужил память, как награду.

— Господин Кронверк, с вами будет трудно…

— О да! За это я тоже ручаюсь…

Но несколько минут памяти ему все-таки стерли, потому что, в какую сторону ушли граф и остальные и как он сам добрался до города, Крис не помнил. А может, он сам забыл — от пережитого волнения.

В городе было пусто. Близился рассвет. На тротуарах стояли лужи, газоны превратились в болота, украшения были сорваны и смяты ветром. Крис быстро промочил ноги, но идти в гостиницу не хотелось, и он продолжал бродить по пустым улицам, не задумываясь, что его могут искать. Так и случилось: вскоре он наткнулся на гида группы в сопровождении полицейского. Полицейский по-английски не говорил, а гид говорил, и довольно долго, громко и сердито, пока не довел Криса до его комнаты и не убедился, что тот вошел в номер и запер дверь.

Наутро новостью номер один было известие о том, что на трассе остановлено движение, потому что ливнем где-то там недалеко размыло мост и к тому же повалило столб высоковольтной линии, ведутся работы, но пока все сидят в Кронвальде. Потом все узнали, что за сорокаминутный ливень выпала годовая норма осадков и размыло не только мост, но и железнодорожные пути, так что, господа путешественники, устраивайтесь с удобствами. Крис наблюдал за приятелями: те вяло бродили по городку, вяло обсуждали легенду и грозу, а больше валялись в номере на кроватях, спускаясь только к завтраку, обеду и ужину. Экскурсия в замок откладывалась по причине непроходимости ведущей туда грунтовой дороги, народ разочарованно ныл, что ну как же так, ведь это единственный в своем роде замок, не разрушенный ни людьми, ни временем; гид разводил руками и объяснял, что вездехода у него нет.

А наутро следующего дня над Кронвальдом разорвалась бомба: со скоростью горящего бикфордового шнура распространилась весть о том, что наследник и владелец замка приезжает, чтобы отписать этот самый замок департаменту культуры. Мотивы поступка не были точно известны, предполагалось, что просто не хватает средств на содержание и уплату налогов на собственность. Ну и, конечно же, слухи и сплетни росли и множились, подобно снежной лавине.

Поэтому народ, начиная с полудня, группировался на площади перед Городским управлением в надежде подсмотреть прибытие владельца. Крис занял место заранее, почти у самого входа в здание. Сэм, Билл и Майк пришли позже и устроились рядом, говоря, что им интересно, какая у этого графа будет машина…

Машина оказалась что надо — шестиметровый крайслер, сияя перламутровыми боками и тонированными стеклами, вывернул с улицы и остановился на стоянке перед входом. Водитель остался на месте. С первого места вынырнул неопределенного возраста кадр в костюме с просторным пиджаком, и Майк тихо шепнул: «Телохранитель. А как же!» Вслед за телохранителем, или кто уж он там был на самом деле, из автомобиля вышел сам граф, а за ним — дамочка в шляпке и темных очках и сразу ухватила графа под руку. Граф вызвал вздохи и ахи женской половины любопытствующих. Несмотря на то, что выглядел он как после долгой и изнурительной болезни и глаза его, не защищенные темными очками, похоже, страдали от яркого солнца, взгляд этих глаз был достоин легенды, той ее части, где говорилось, что его предок мужественно сражался с вампирами. Длинные волосы схвачены были на затылке темной муаровой лентой. Небольшой шрам на левой щеке придавал образу дополнительную романтичность. В левом ухе сверкал необыкновенным даже при дневном освещении блеском чистейшей воды бриллиант каратов на двадцать, в оправе, как на портрете. В общем, хорошей внешности оказался граф, вполне благородной. Те, кто видел недавно отреставрированный портрет, шептали, что живой граф — ну, прямо копия своего дальнего предка, только лет на пятнадцать старше. Несколько удивляло отсутствие журналистов — как это так, что никто из них не узнал о таком важном событии? Или это совсем не важное событие?..

В этот момент подъехала еще одна машина, попроще, и из нее вышла еще одна пара — молодой человек весьма приятной наружности (юные девушки вновь принялись ахать) и особа с внешностью похудевшей Мэрилин Монро. Вся компания, не расточая улыбок и не посылая толпе воздушных поцелуев, направилась к дверям, там их уже ждали.

Крису хотелось крикнуть: «Я хочу знать, что именно там произошло, тогда, давно, и позавчера! Разве я не имею права? Ведь я сражался вместе с вами!..»

Она слегка сжала пальцы левой руки. Но он и без того боковым зрением увидел поедающего его глазами мальчишку — того, который стал пятым и рисковал вместе с ними. Тот боялся дышать.

Он прекрасно понимал, что граф не сможет публично пожать ему руку и сказать: «Вот храбрый парень, два дня назад мы с его помощью спасли человечество!», но все-таки, хоть мимолетный взгляд!..

Возле самых дверей произошла непонятная заминка, словно время остановилось на пару секунд, и этой пары секунд оказалось достаточно.

Абигайль улыбнулась ему, вслед за ней — Фредерик, сопроводив свою улыбку джентльменским поклоном. Доминика сняла очки, и у нее оказались такие же усталые и с темными кругами глаза, как у графа. Но она улыбнулась, а Ксавьер Людовиг, улыбаться отвыкший, едва заметно склонил голову в том жесте, который безошибочно понимается как «Весьма признателен… Честь имею…»

Вечер не успел сгуститься над городом, как взорвалась еще одна бомба: группа туристов, совершавших конную прогулку по окрестностям, в размытом склоне одного из каменистых холмов за сгоревшей неведомо когда и до сих пор не проросшей зеленью Черной дубравой обнаружила пещеру. А в ней — скелет на ложе из камней. А среди костей кисти правой руки — перстень с зеленым камнем, тот самый золотой перстень с изумрудом, с портрета.

Известие, что найдены останки Того Самого Графа, облетело город со скоростью, с какой и распространяются подобные слухи. Туристы оказались честными и перстень не украли. Да иначе они и не прославились бы — подумаешь, нашли скелет, мало ли…

Полиция обнесла пещеру желтой лентой, как место происшествия.

Ювелиры затруднились определить стоимость перстня, колеблясь между пяти- и шестизначными числами. Понаехала толпа всякого ученого люда, останки с великой осторожностью были извлечены из пещеры и увезены для лабораторных исследований. Исследования показали, что человек этот, мужчина такого же роста и комплекции, каким был, согласно уцелевшим архивным документам, загадочно исчезнувший три столетия назад молодой граф, умер приблизительно триста — триста десять лет назад в возрасте двадцати пяти — тридцати пяти лет.

Историки запросили у графа согласие на экспертизу ДНК. Экспертиза подтвердила родство.

Все жаждали разъяснения легенды. Конечно же, никто не мог дать никакого разъяснения. Наконец, приехали и журналисты. Городок бурлил, в отелях не хватало мест…

«Какое родство?! — шептал сам себе ошеломленный Крис. — Вот же он — живой и здоровый. Хотя и то, и другое относительно. Конечно, для него это выгодно — останки предка найдены, замок передан, теперь он свободен… Хотя опять же свобода его относительна…»

На следующее утро объявили, что наконец-то уезжают, а то уже выбились из всех расписаний и рискуют не попасть на самолет еще месяц. Вся группа сидела в холле на чемоданах в ожидании автобуса. Оживленно судачили про графа с графиней, про остающихся на жительство в Кронвальде молодых ученых — исследователей и хранителей музея. Девушки вздыхали. Майк ревниво молчал. Билл мог говорить только о машине и о том, что граф этот, похоже, крутой парень, по глазам видно, в спецназе, наверное, служил, с таким лучше не ссориться. Сэм приставал с вопросом: «Он тебе кивнул, я видел, чего это он, а? Вы что, знакомы?» — получал в ответ шутки, обижался, и через несколько минут начинал снова. Пришел автобус и объявили посадку. Тут появился продавец из магазина сувениров — того, что на площади, где в витрине выставлены были «Шпаги графа» — сувенирные поделки в натуральную величину, эфес был скопирован с портрета.

— Мне нужен Кристофер Джеральд Д.! Он забыл! Его покупка! — кричал продавец по-английски с сильным акцентом.

Крис вышел вперед:

— Это я.

— Вот, — ему протянули коробку. — Ваша покупка, вы забыли, вы были так увлечены! Документ о том, что это имитация, сувенир, вложен внутрь коробки, у Вас не будет проблем на таможне.

— Но я ничего не… — залепетал было Крис и тут же прикусил себе язык.

Коробку открыли уже в самолете. Все ахали: какая хорошая имитация, прямо как настоящая! На лезвии ближе к рукояти было выгравировано на латыни: «Мы оба знаем правду».

Крис готов был не руку даже, а голову дать на отсечение, что шпага — не сувенир, а гравировка сделана вчера…