Уличный шум имеет странное свойство: он может истончаться и совсем исчезать, как кусок мыла от воды, стоит только зайти в каменную коробку подъезда. Пока преодолеваешь первые два пролета, с улицы еще доносятся крики дворников или собачий лай, но чем выше поднимаешься, тем дальше уходишь от внешнего мира. Дом со всеми его запахами и собственными странными звуками поглощает тебя, закрывает в себе. Причем я давно заметила, что запах у каждого дома разный. В некоторых подъездах пахнет кошками и старыми дедушками, в иных – пловом и блинами, а пару раз я заходила в новомодные подъезды, где пахло исключительно моющим средством и духами. В подъезде, куда я сейчас попала, с трудом открыв тяжелую дверь без кодового замка, пахло вкусно: пирогами с корицей. Я сразу прониклась доверием к этому дому и решила, что все у меня получится и Тонина подруга окажется на месте.

Пятьдесят третья квартира обнаружилась на четвертом этаже за коричневой дерматиновой дверью. «Звонок не работает. Стучите» – прочитала я над кнопкой звонка. Стучать совсем не хотелось, но что делать? Сначала я постучала по дерматиновой обивке, но получилось совсем тихо, и тогда я заколотила по косяку что было сил. С той стороны послышался собачий лай, потом кто-то долго ковырялся в замке, и наконец дверь приоткрылась на старинную цепочную щеколду, а в получившейся щелке появился чей-то прищуренный глаз.

– Вы кто? – спросили из-за двери.

– Ох, так быстро и не объяснишь, – вздохнула я. – А вы – Ангелина Федоровна?

– Я-то да, но если вы будете опять предлагать мне купить пылесос или заполнить анкету в поддержку каких-то депутатов, то до свидания.

Дверь стала медленно закрываться, и я решилась:

– Я правнучка вашей подруги, Тони. Помните такую?

Дверь замерла, так и не закрывшись, а изнутри стали нетерпеливо теребить щеколду.

– Одну минутку! Сейчас.

Ангелина Федоровна отошла к стене, давая мне пройти в тесный темный коридор. Все стены занимали книжные стеллажи, на которых, похоже, уже сто лет никто не вытирал пыль. У меня сразу защипало в носу, и я чихнула. Ангелина Федоровна махнула на дверь справа и снова пропустила меня вперед. Комната, куда мы попали, была не очень большая; все стены увешаны картинами, фотографиями и книжными полками. В углу – стеклянный шкаф, забитый куклами, а на низеньком столике у окна громоздилась старая печатная машинка. Как в музее. Я не успела рассмотреть хозяйку дома в коридоре и сейчас с любопытством оглянулась на нее. Ангелина Федоровна напоминала дореволюционную учительницу: высокая, худая, с седым пучком на голове. В отличие от Тони, она держалась как-то слишком прямо, будто в позвоночник была вставлена спица. На руках у нее сидел маленький серый пудель и нюхал воздух. Ангелина Федоровна сощурила глаза и окинула меня с головы до ног оценивающим взглядом.

– Неужели умерла? – спросила вдруг она.

– Кто?

– Тоня.

– Нет, нет, что вы! С ней все в порядке, – испугалась я.

– А зачем же ты тогда пришла? – удивилась Ангелина Федоровна.

Будто больше прийти незачем.

– Это долгая история… – начала я, но хозяйка тут же перебила.

– Тогда садись, а я за чаем, – сказала она и вместе с пуделем вышла в коридор.

Я завертела головой: все-таки комната очень напоминала музей. Особенно сильно притягивал шкаф с куклами. И было с первого взгляда понятно, что это коллекция, которую собирали долго и с любовью. Куклы стояли на полках группами: старинные, с фарфоровыми лицами, – повыше, современные, в национальных костюмах, – внизу.

– Руками не трогать, – донеслось с кухни, – я ими очень дорожу!

Через минуту хозяйка появилась в дверях с двумя заварочными чайниками:

– Там на кухонном столе – поднос с печеньем и чашки; принеси, пожалуйста. Тебе какой чай: черный или зеленый?

Ангелина Федоровна уселась в кресло у окна, налила зеленого рисового чая и пристально посмотрела на меня. Есть я совсем не хотела, но из вежливости взяла сушку с маком и отгрызла маленький кусочек.

– А ты совсем на нее не похожа, – констатировала Ангелина Федоровна. – Значит, говоришь, с ней все хорошо?

– Ну, не совсем хорошо, конечно, руки болят, у нее этот… остеохондроз.

– Да уж не девочка, понятно. И зачем же ты пришла?

– Ой, это долгая история, – повторила я и поняла, что почему-то мне хочется рассказать этой женщине все как есть, так, как я ни за что бы не рассказала собственной бабушке: и про занятия по субботам, и про Якова Семеновича, и про Старцева.

Услышав эту фамилию, Ангелина Федоровна вздрогнула и отставила чашку. Она смотрела на меня не отрываясь и слушала, слушала…

– А Тоня мне сказала, что вы учились у Старцева, вот я и подумала, что, может, вы что-то про него помните, – закончила я свой рассказ и замолчала. Вместе со мной замолчало в комнате все, только часы где-то на кухне перекатывали время, подталкивали его стрелками на циферблате: тик – секунда, ток – еще одна. Ангелина Федоровна сидела, вытянувшись в кресле, и смотрела куда-то на стену за моей головой, прямая и несгибаемая, как вековая сосна. И лицо – как у ее фарфоровых кукол: белое и застывшее.

– Я никогда этому не верила, – вдруг быстро и сбивчиво заговорила она, – ни одной секунды. До последнего, пока школа еще работала, он собирал нас на кружок. Я даже была в него чуток влюблена, ну, так, по-детски, конечно… А перед каждым занятием мы залихватски пели на немецком.

Ангелина Федоровна на секунду замолчала, что-то припоминая, а потом вдруг запела глубоким низким голосом:

– Хорошо, кроме нас, никто не понимал, о чем это… А еще была у нас такая игра в шифровки. На дом он раздавал нам текст, каждому свой, а мы должны были расшифровать. С помощью дешифратора. Так-то и не станет никто читать, а с дешифратором этим даже двоечники покупались. Не, Старцев был голова! И учитель от бога. Не мог такой предателем стать. Вот доказать не могу, а не верю. А трафаретка эта у меня, кстати, до сих пор где-то валяется. Погоди-ка.

Ангелина Федоровна встала и прошествовала к комоду в углу комнаты. Старинные ящички выдвигались со скрипом, будто просили оставить их в покое. Все они были набиты открытками, письмами, квитанциями и записями.

– Никогда ничего не выкидываю, – говорила Ангелина Федоровна, перебирая длинными сухими пальцами бумаги. – Вот, погляди-ка, это мне Тоня писала в пятидесятых.

Ангелина Федоровна передала мне стопку писем, перетянутых аптечной резинкой. Я сразу же узнала убористый Тонин почерк и, вытащив из стопки верхнее письмо, быстро пробежала глазами:

Здравствуй, Геля!

Тоня

Не ожидала я от тебя такого. Не думала, что будешь мой адрес направо-налево раздавать всяким старым знакомым. Я чуть не умерла, когда ко мне Серега Савельев постучался. Пьяный вдрызг, на кухню прошел. Сидел до ночи, в любви объяснялся. А у меня, к твоему сведению, муж молодой и дочка грудная. Зачем мне эта пьянь? Еле его выпроводила. Я понимаю, что он герой, войну прошел и т. д. Но ты и меня пойми: у меня новая жизнь началась, я не хочу ничего вспоминать, ни про войну, ни про школу. Ты бы хоть разрешения моего сначала спросила. Я очень тебя любила и дорожила нашей дружбой, но так нельзя.

Не пиши мне больше, и тем более никому не давай мой адрес.

Я пораженно подняла глаза на Ангелину Федоровну.

– Серега Савельев? Савельев?

– Серега, да, они с Тоней в одном классе учились. Кажется, она ему действительно нравилась. А с войны он вернулся контуженый, ну и пил, как говорится, горькую. Очень непросто привыкнуть к обычной обстановке после того, как там побывал. Там каждый день с жизнью прощаешься, теряешь тех, с кем вчера бок о бок в палатке ночевал, вокруг тебя грязь, кровь. Тем более он в партизанах был, всякого насмотрелся. А сюда вернешься – вроде и радоваться надо, а не можешь, потому что война всю душу съела, пережевала тебя, да и выплюнула. Не все с этим справлялись… Вот Серега так и не выкарабкался. Я, как его увидела, не могла отказать, он очень с Тоней повидаться хотел. Кто знал, что она психанет? Но ты на нее не сердись, ей тоже хлебнуть пришлось, ничего вспоминать не хотела.

– И вы с тех пор не общались?

– Нет, – улыбнулась Ангелина Федоровна, – Тоня такой человек: если решила что-то, то так и будет. Ты же ее знаешь.

– Знаю, – вздохнула я. – Жалко.

– Ко всему привыкаешь… Ага, вот оно. – Ангелина Федоровна повернулась ко мне; в руке у нее был зажат потрепанный картонный прямоугольник с дырочками, которым она торжественно потрясла над головой. – Это и есть дешифратор. Смотри!

Хозяйка вытянула из нижнего ящика исписанный листок и разгладила его на столе. Я склонилась над столом и прочитала:

– Королева позвала к себе гвардейца и дала ему задание, чтобы он отправлялся к соседнему королю и привез от него огромный сервиз на сто человек уже завтра. Она записала приказ на странице из своего блокнота. Но гвардеец потерял его по дороге. Поэтому через день он доставил королеве только пятьдесят чашек и тарелок, четыре из которых тут же полетели в его голову из-за невыполненного приказа. Что это за бред?

– Это не бред, это задание на дом по немецкому языку, – засмеялась Ангелина Федоровна. – Я сама шифровала, между прочим! Попробуй теперь вот так его прочитать.

И она протянула мне дешифратор, показывая, какой стороной его надо приложить к листочку. В окошках дешифратора тут же появилась надпись:

«Задание на завтра на странице пятьдесят четыре».

– Ого! – только и сказала я. – Здорово!

– Это еще не «ого», у Антона Петровича каждый урок превращался в детективную историю. Он нам даже спряжения глаголов не объяснял, мы сами должны были расследовать, почему в словах окончания разные. Из-за него я немецкий на всю жизнь полюбила. Вот хоть режьте меня, а не мог он быть предателем.

– А можно я сфотографирую этот дешифратор? – спросила я.

– Фотографируй на здоровье. Вот отдать я тебе его не отдам, это у меня память о нем. У меня вообще тот комод – ящик с воспоминаниями.

Ангелина Федоровна собрала чашки со стола и отправилась на кухню, а я достала телефон и нащелкала несколько кадров дешифратора, истории про королеву, а заодно еще зачем-то и Тонино письмо отсняла.

– Ты Тоне все-таки от меня привет передавай, – сказала на прощание Ангелина Федоровна. – Я на нее зла не держу, люблю все так же. Глупо на старости лет помнить обиды.