День прошел странно. Помыслить не могла, что буду вот так запросто сидеть с муженьком на траве и не дергаться от его малейшего движения или звука голоса. Да еще играть с его внуком. Игру затеял Далран, позвав и меня, и деда погонять его в пятнашки. Такие дела — дети глотта, как и хевья, играют в пятнашки. Хоть и зовут эту игру своим глоттовским мудреным словцом.

Бегая за мальцом, я на миг забылась, что я в лесу не для забав, а в изгнании. Преступница, которой влетит и от глотта, и от хевья, ежели попадусь. Шустрый Далран улепетывал так ловко, что ни я, ни Нолгар не могли его запятнать. В попытках нагнать шалуна мы с Нолгаром обежали вокруг мохнатого ствола огромного дерева вакабурн с разных сторон и едва не врезались носами друг в дружку.

Я отскочила от него и едва не подвернула ногу. Рухнула бы носом, а то и глазом на торчащий из земли корень, но муженек удержал меня, крепко обхватив за талию. Почувствовала себя куклой в его руках. Беспомощной, безвольной — твори чего за хочу.

Где-то в отдалении слышались лихие вопли Далрана. Мол, не догоните. Никто и не гнался, застыли друг напротив друга. Руки Нолгара — мощные, твердые, зажали меня как в стальные тиски. Не убежать, не спрятаться. Одна рука отпустила захват, пальцы взяли меня за подбородок, подняли лицом вверх.

Я увидела его глаза. Сверлит меня взглядом, будто разглядеть чего пытается. Чего? Испугалась — вдруг поцеловать захочет?! От этой мысли все перевернулось внутри. И накатила злость немеряная. Гад. Втянул меня в свои дела. Если бы не он, не было бы меня тут, жила бы себе спокойной жизнью.

А за этой злостью поднималась волна иной, которую я ни описать, ни почувствовать толком не могла. И понять, на что злюсь — тоже. Будто что-то чужое, не мое. Но силы непреодолимой. С этой силой я муженька толкнула — он не ждал и удержать не смог. Вырвалась из тисков, отпрыгнула.

— Трогать не смей, — процедила сквозь зубы. — Сам сказал, без моего разрешения ни-ни. Так вот я тебе его не даю. И никогда не дам.

Посмотрел на меня странно. Что-то сквозило в глазах — будто жалость… или сожаление. Покачал головой.

— Не буду, Лесс. Как обещал, так слова не нарушу. Ступай, запятнай Далрана, ему уже скучно стало.

Повернулся и пошел прочь от дерева вакабурн, на поляну. Мне почудился вздох. Пусть вздыхает, вражина. Нечего девиц умыкать и женить на себе насильно. Не будет у меня к нему любви, хоть обвздыхается.

Под ночь, когда уже стемнело, все втроем сидели вокруг костерка, жарили окуньков, подловленных Нолгаром. Не магически подловил, на удочку. Удочку, правда, смастерил из воздуха. Из «псевдореальности» — так сказал на своем заумном ксарандском. Тьфу, глоттовском. Поживу еще с ними, совсем уподоблюсь, буду все ихней речью обзывать.

Окуньки славные оказались — сочные, нажористые. Любит Фросах своих чад-глотта, хорошее едалово им посылает. Едва насытились, как муженек поднялся, положил руку на плечо мелкому.

— Далран. Сейчас мы с тобой отправимся домой.

Малец завизжал от счастья.

— Правда домой?! И все опять как раньше будет, ты, мама с папой, деда с бабой, тетя Эрени и Лесс — все дома?!

Муженек вздохнул.

— Нет, Далран. Только ты, родители и деда с бабой. Эрени теперь живет в доме диктатора Тибальда. А мы с Лесс останемся здесь. Я только отнесу тебя к дому. Но сам не вернусь с тобой. И Лесс не вернется.

Пацан сник.

— Но почему, Нолгар?..

— Диктатор объявил нас вне закона. Он ничего не сделает тебе — горожане ему не простят. Но нас он заключит в темницу.

— Тогда и я не пойду домой! Останусь с вами!

— Нет, Далран. С нами скоро станет опасно. Потому я и хочу отправить тебя домой. Подойди.

Мальчик повиновался. Умел муженек говорить таким голосом, что ослушаться было невозможно. Положив руку на плечо Далрану, сказал мне:

— Не отходи от костра, Лесс. Я установил магический барьер, чтобы никто не причинил тебе вреда в мое отсутствие. Скоро вернусь.

Шорох, хлопанье крыльев — и в небо взмыл исполинский кондор. В когтях держал нечто крошечное — то ли птенца, то ли мышонка, то ли еще что-то. Крепко держал — почему-то я совсем не переживала, что может выронить то, во что обратил Далрана. Знала — не выронит.

Вернулся, как и обещал, скоро — часу не прошло. Огромная птичья тень в свете луны — и тут же темная фигура шагнула к костру. Я поежилась, осознав, что осталась с муженьком наедине. Присутствие Далрана разжижало напряжение между нами. А теперь только я и он. Вдвоем.

— Что ж, Лесс, пора и нам идти в другое место.

— Это куда?

— К твоим сородичам. Мятежным хевья. К прачечнику Андру и твоему бывшему другу… Крам, так его зовут?

* * *

Морани не посадили в темницу — жрице Фросаха причиталось уважение и почет. Как и семью Нолгара, ее заключили в собственном доме, запечатав его магическим барьером. Только слуги, чародеи из МагООН и сам Диктатор могли пересекать его. Тибальд объявил в Базилике, что лично проведет допрос бывшей предводительницы Сов, общалась ли она с изменником Нолгаром. Но спешить с допросом не стал.

Он вернулся домой, желая скорее увидеть Эрени и заняться с ней любовью. Но Кита встретила его сообщением, что ксара весь день не вставала с постели, сказавшись больной. Зато на ужин явилась Нальдани. Оба известия не порадовали Тибальда. Он хотел подняться к Эрени и выяснить, капризничает она или на самом деле больна. Но тут навстречу бросилась сестра и повисла на шее.

— Ти! Я соскучилась.

— Ай-яй-яй, Нальда. Ты стала слишком часто бросать Марела одного за ужином. Как бы он не заподозрил тебя в неверности.

Девушка надула очаровательные губки.

— Он знает, что я у тебя. Впрочем, вздумай я встретиться с любовником, он поверил бы любому моему слову. Тряпка, а не мужчина.

— Увы, любовь превращает мужчину в тряпку.

— И тебя? — хихикнула Нальдани, поддразнивая. — Ты взял в жены внучку Нолгара, вместо того чтобы просто трахнуть. Серьезно запал на нее, братец?

— Об этом судить не твоей очаровательной, но пустой головке. Кроме того, у меня была еще одна причина жениться на ней.

— И какая же?

— Тебе интересно?

— Очень! Ты же знаешь, как я люблю твои замыслы! Они такие хитроумные!

— Хорошо, пойдем в кабинет, поболтаем, пока Кита готовит ужин.

Он обнял сестру за талию и направил к небольшой двери в конце холла. Ни брат, ни сестра не заметили женскую фигуру, проскользнувшую по холлу вслед за ними. Пять минут назад Эрени надумала принять ванну и вышла из спальни, чтобы попросить Киту приготовить воду. Услышав голос мужа, она остановилась на лестнице, и прислушалась, не стала спускаться.

Его фраза, что была еще одна причина жениться на ней, насторожила девушку. Когда Тибальд и Нальдани зашли в кабинет, она сбежала по лестнице, бесшумно подошла к двери и прислушалась. В холле было пусто — ни Киты, ни других слуг, ни магов. Эрени решилась рискнуть: главное, услышать что же за причину жениться на ней имел Тибальд. А если кто-то застигнет ее, скажет, что шла поздороваться с мужем.

— Видишь ли, милая Нальда, — доносился из-за двери голос Тибальда, — Нолгар упертый и принципиальный болван. Зная, что я законно обручен с его внучкой, он ничего не станет делать. Наш друг слишком чтит обычаи и устои. А если я буду держать Эрени наложницей, с него станет нагрянуть освобождать ее. МагООН придется защищать меня, начнется драка. Кто бы ни вышел победителем, мне это не на руку. Если Нолгар уделает моих телохранителей — следом раскатает под орех меня. И моя песенка спета. Если они одолеют старика, у меня больше не будет причин откладывать рейд для захвата хевья-налетчиков. А когда их поймают, военное положение будет снято. И значит, закончатся мои диктаторские полномочия. Я не намерен прощаться с ними столь быстро. Пока весь Лудар считает, что Нолгар вместе с хевья, я оттягиваю карательный рейд. И пусть так продолжается еще некоторое время. Я немало постарался для этого и постараюсь еще. За это время я смогу устроить так, что диктаторские полномочия останутся за мной пожизненно.

Эрени стояла у двери ни жива ни мертва. Сквозь пульсирующий звон в ушах раздался приторный голосок Нальдани:

— Тогда зачем ты посадил под арест мымру Морани? Он ведь и ее рванется спасать.

— Ради элатейи он не станет рисковать. Эрени — его внучка.

— А Морани влюблена в него как кошка.

— Не говори глупостей, она прекрасно знает, как и все в Лударе, что он одержим покойной женой.

— Ее это не удерживает. Поверь, женщины разбираются в таких вещах.

Дальше Эрени не стала слушать, бросилась обратно в спальню. Тибальд не просто оболгал Нолгара. Он подставил его, заставил весь город считать, будто ее дед заодно с налетчиками. А на самом деле ему это нужно, чтобы сохранить диктаторские полномочия. Он использует Нолгара, как использует и ее, Эрени…

Что ей теперь делать? Бросить в лицо обвинения, посмотреть, как он будет смотреть ей в глаза? Она действительно верит, что Тибальд устыдится ее слов? Ему неведом стыд, в отличие от самой Эрени. Чего она добьется? Он окончательно запрет ее в четырех стенах, оградит от всех, чтобы она никому не выдала его намерения.

А может, поступит еще хуже? На что способен ее навязанный муж, чтобы сохранить в тайне свои интриги? Насколько он дорожит подневольной женой? Не станет ли ему проще заставить ее умолкнуть навеки?

Думай, приказала себе Эрени. Легко встать в красивую позу и швырнуть обличающие слова. Трудно представить последствия. И еще труднее вообразить, как можно воспользоваться подслушанным и помочь. Деду, Морани, себе самой — хотя бы кому-нибудь.

Девушке, воспитанной в уважении порядка и почтении к истине, тяжко решиться на ложь. Эрени никогда не умела врать, ее учили не поступаться правдой. Но сейчас ее судьба, судьба близких, всего города зависела от человека, который оказался мастером вранья. Правда против него бессильна, потому что он перевернет ее, выставит ложью, а собственный обман выдаст за истину. Единственный способ вернуть все на места — играть по его правилам. Лгать. Ему самому. И не испытывать угрызений совести — он заслужил это. Как он, так и к нему. Пусть постигнет это простое жизненное правило.

Полчаса девушка провела в мучительных раздумьях. Потом снова вышла из спальни, попросила Киту приготовить ванну. Искупалась, привела себя в порядок и вышла к ужину. Тибальд удивленно наблюдал, как жена — утром мегера — сейчас вежливо улыбалась ему и Нальдани. От утренней агрессии к нему не осталось и следа. Такое преображение его заинтриговало. И обрадовало бы, не будь диктатор так осторожен.

Маги-телохранители тоже с удивлением поглядывали на любезную и дружелюбную хозяйку. Слишком острой оказалась разница между прошлым ужином и нынешним.

После ужина Тибальд нетерпеливо выпроводил сестру и поднялся в спальню. Эрени, сидя перед зеркалом, расчесывала медовые локоны. Он подошел к ней, раздвинул пышную гриву на две пряди, провел пальцем по оголившейся шее. Девушка затрепетала.

— Как ты себя чувствуешь, возлюбленная супруга? Кита сказала, днем ты сказалась больной.

Эрени посмотрела на него в зеркало из-под густых ресниц.

— Я была в расстройстве из-за гнева и обиды на тебя. Поэтому чувствовала себя ужасно.

— Что-то изменилось?

Его тон был мягок, но настойчив. Эрени вздохнула.

— Я решила смириться, Тибальд. Ты победил. Моим родным не станет лучше от того, что я стану сопротивляться тебе. И мне самой не станет.

— И все?

Эрени потупила взгляд.

— Не могу притворяться, что не хочу тебя. Это не утаить ни от тебя, ни от себя.

— Я тоже не могу этого утаить, Эрени, — шепнул Тибальд, склоняясь над ней и целуя изящную шею. — Ты лишь поэтому решила не капризничать и не ругаться со мной? Это единственная причина?

Эрени сглотнула. Нервно или возбужденно — невозможно определить.

— Она для тебя недостаточна?

— Слишком достаточна… моя сладкая, медовая девочка…

Он резко выпрямился, схватил ее за волосы, заломил голову назад.

— Что ты задумала? Сознавайся!

Девушка вскрикнула.

— Пусти! Мне больно!

— Будет больнее, если не скажешь правду. Что произошло?

— Ничего не произошло! Будь ты проклят! Я уже ничего не хочу! Убирайся, ненавижу тебя!

Тибальд потянул ее за волосы вверх, вынуждая встать.

— Так-то лучше. Такой ты мне нравишься больше, Эрени. Искренней.

Подняв девушку, он развернул ее к себе лицом. В зеленых глазах полыхала ярость.

— Решила смириться, говоришь? Ненадолго же хватило твоего смирения. Чего ты добивалась своим притворством? Говори!

— Чтобы ты перестал держать меня взаперти! Выпустил на свободу, чтобы я могла повидаться с родными! Не была пленницей в четырех стенах. И чтобы ты не унижал меня насмешками. Наедине и перед другими людьми.

Тибальд пристально смотрел ей в глаза, не выпуская из руки медовую гриву, удерживая лицо жены совсем близко к своему. И смотрел, как ее взор наполняется гремучей смесью злости и вожделения. Произнес насмешливо:

— Птичка захотела полетать. И почти не солгала птицелову. Вранье, что ты смирилась. Ты все такая же дерзкая и непокорная. Нескоро перестанешь быть такой. Но ты честна в том, что хочешь меня. Передо мной и собой, как и сказала. Не могу не порадоваться такой честности. И может быть, вознагражу тебя за нее. Отпущу повидаться с родителями и братом. Завтра. А сейчас — ты моя, Эрени. Я хочу получить тебя сполна.

Его руки скользнули по плечам девушки, расстегнули платье, обнажая стройное тело. А затем приступили к ласкам — нежным, но властным. Напряженная Эрени медленно обмякала в его объятьях. Тибальд полностью раздел ее, подхватил на руки, отнес на кровать и уложил на спину. Оба дышали часто и возбужденно. В их соитии, желанном и горячем, растворились правда и ложь, которую оба таили друг от друга. Ни прошлого, ни будущего не осталось между ними — только этот момент бессловесного единения, полного сладости и горечи разом.