Почти сразу же после завершения строительства Амурской железной дороги Сибирь оказалась ввергнута в хаос революции 1917 года и Гражданской войны. В Первую мировую войну, в которой Россия участвовала с самого начала, с 1914 года, Транссибу не удалось покрыть себя славой. Или скорее, те, кто осуществлял управление железной дорогой, опять не смогли эффективно использовать ее потенциал в военное время. Союзники, стремившиеся удержать Германию и Австро-Венгрию на востоке, пытались слать помощь русским через Владивосток и Транссиб, поскольку делать это через Западный фронт, тянувшийся от Бельгии до Швейцарии, было невозможно, а воды Балтики патрулировали немецкие подлодки. Однако, словно желая окончательно расписаться в своей некомпетентности, царское правительство не сумело обеспечить доставку союзнической помощи по железной дороге. Помимо недостаточной мощности, существовала также проблема, связанная с «закупоркой» путей в районе Томска, в Западной Сибири, где в то время резко увеличилась добыча угля, что привело отправке 15 дополнительных углевозов в день. Это, в свою очередь, препятствовало продвижению поездов, прибывающих с востока. Кроме того, управление Транссибом осуществлялось на примитивном уровне, что препятствовало увеличению количества поездов. В отличие от большинства европейских стран, в России паровозы все еще топились вручную — другими словами, уголь закидывался в тендер лопатами, вместо того чтобы сыпаться из углеподатчика под действием земного притяжения. Также из-за особенностей стандартной конструкции русских паровозов, оборудованных трубами малого диаметра, много времени уходило и на то, чтобы наполнить паровозный котел водой. Все это было крайне важно для повышения эффективности, а значит, и мощности линии.

Никто в правительстве не догадался отдать приоритет отправке этих огромных запасов грузов, и в результате Владивосток превратился в самый большой склад в мире: порт был полностью забит, поля и пляжи в радиусе многих километров от города заполнены скопившимися товарами. Чего тут только не было: оружие, сырье и предметы роскоши, например тысяча автомобилей, которые даже не были вынуты из контейнеров. По словам специалиста по истории американской интервенции, «эти товары, памятник неэффективности царского режима, который за них так и не заплатил, лежали в доках и громоздились на полях под открытым небом горой [из] тюков хлопка, миллионов патронов, 37 000 колесных пар для поездов, стальных рельсов в количестве, достаточном для того, чтобы построить третий путь от Владивостока до Петрограда, и колючей проволоки, которой хватило бы, чтобы огородить всю Сибирь». Настоящим piece de resistance. была субмарина, вероятно, предназначавшаяся для патрулирования Японского моря. Всего по тем деньгам в порту скопилось товаров на умопомрачительную сумму — от 750 миллионов до 1 миллиарда долларов. Вся эта колоссальная куча товаров не только гнила в сравнительно мягком, но влажном климате Владивостока, но и начала привлекать внимание большевиков, хотя те еще не сумели завладеть городом.

Эта своего рода пещера Аладдина сыграла важную роль в вовлечении Транссиба в Гражданскую войну, разразившуюся вслед за Октябрьской революцией, поскольку последняя послужила предлогом для военного вмешательства со стороны таких государств, как Англия, США, Япония и Франция, каждое из которых действовало весьма противоречивым образом.

После Октябрьской революции 1917 года, когда большевики свергли Временное правительство, пришедшее в результате Февральской революции в марте того же года на смену царскому режиму, в Брест-Литовске, на западе России, начались мирные переговоры с Германией, продлившиеся несколько месяцев. Хотя большевики контролировали большую часть Европейской России, оказалось, что распространить свое влияние на остальную территорию империи им было не так-то просто.

Союзники питали надежды на то, что в случае своевременного вмешательства и при определенной удаче с большевиками удастся покончить. Правительства этих стран имели весьма слабое представление о характере или причинах Октябрьской революции и сильно недооценивали поддержку народных масс. Или, если быть более точным, не осознавали всю глубину ненависти к царскому режиму. Сибирская интервенция была одной из попыток поддержать борьбу белых против красных. На севере небольшой контингент войск под командованием англичан и при некоторой поддержке американцев должен был высадиться за Полярным кругом в Мурманске для того, чтобы обеспечить охрану военных грузов, скопившихся в Архангельске (где порт зимой замерзает). В Прибалтике также надеялись на антибольшевистское восстание. Финляндия, в свою очередь, тоже боролась за свободу. С другой стороны, в Баку (ныне столице Азербайджана) англичане сражались бок о бок с армянскими революционерами в тщетной попытке не дать туркам захватить город и получить доступ к нефтяным месторождениям. Хотя ситуация оправдывалась конкретными условиями, она свидетельствовала о творившейся в то время неразберихе, в которой англичане не могли решить, на чьей же они стороне, учитывая, что их главным врагом (до перемирия, заключенного в ноябре 1918 года) по-прежнему оставались немцы. У Британии не было четкой политики, так как Министерство иностранных дел действительно хотело, чтобы Советская Россия вступила в войну с Германией, но при этом поддерживало самых яростных врагов большевиков, что едва ли способствовало достижению этой цели. Почти все, кто заявлял о своем намерении выступить против большевиков, вскоре начинали получать деньги от английского правительства.

Таким образом, через три года после революции Сибирь представляла собой неконтролируемый водоворот из политических партий, наемных армий и бандформирований. На более поздних этапах Гражданской войны она стала местом основных боев между белыми и красными и ареной последней битвы за Россию.

Еще до Октябрьской революции союзники проявляли интерес к этому региону и особенно к железной дороге. Американцы (по соглашению с Временным правительством) направили специально для этого созданный отряд из 300 опытных инженеров-железнодорожников — наблюдать за эксплуатацией магистрали и следить за тем, чтобы она не нарушалась. Инженеры высадились во Владивостоке и, изучив обстановку, пришли к заключению, что линия является единственным реальным путем в Европу, даже с учетом трудностей, связанных с ограниченной пропускной способностью дороги в районе Томска. Чтобы оказать содействие в обеспечении функционирования Транссиба, они разделились на 14 групп, которые распределились по всей протяженности как КВЖД, так и самого Транссиба, но их помощь носила сугубо мирный характер. Когда в марте 1918 года был подписан Брест-Литовский договор, союзники вознамерились убедить американцев направить в Сибирь войска. Идея заключалась в том, что, если американцы согласятся осуществить военное вторжение, соседняя Япония, которая поддерживала союзников в войне, но минимальным участием, также направит в регион значительное число армейских подразделений. С целью ускорить вторжение секретные службы распространяли слухи о том, что в Сибири находится большое число немецких и австрийских военнопленных, перешедших на сторону большевиков.

Р. Г. Брюс Локхарт, британский дипломат, в годы Гражданской войны возглавлявший специальную миссию при советском правительстве, в своих воспоминаниях писал, что, «согласно получаемым ею [британской разведкой] донесениям, в Сибири было полно немецких полков, которые состояли из военнопленных, получивших оружие от большевиков. Они контролировали огромную территорию». Это был еще один случай, когда британская разведка намеренно распространяла ложную информацию. Помощник, которого Локхарт отправил в Сибирь проверить факты, провел там шесть недель, после чего доложил, что ему не удалось обнаружить никаких следов немецкой армии. Результаты расследования не обрадовали британское правительство, поскольку из-за них оно лишилось повода начать вторжение.

Президент Соединенных Штатов Америки Вудро Вильсон, который в 1917 году согласился послать войска на Западный фронт только после серьезной провокации со стороны немцев (когда в результате подводной войны было потоплено несколько американских торговых судов), не горел желанием открывать еще и второй фронт, даже несмотря на то что «союзники непрерывно оказывали на Вильсона сильное давление, желая вынудить его вмешаться». Потом произошел один из тех на первый взгляд незначительных инцидентов, которые навсегда меняют ход истории: небольшая стычка между чешскими и венгерскими солдатами в Челябинске у подножия Уральских гор привела к американскому вторжению в Сибирь — единственный случай в истории, когда американская армия ступила на Русскую землю.

70 000 солдат, чехов по происхождению, в результате октябрьских событий оказались заброшенными в Сибирь. Чехия и Словакия были в то время частями Австро-Венгерской империи, и большинство солдат сражались против русских на стороне австрийцев. По правде говоря, делали они это неохотно и после революции быстро перешли на сторону русской армии, и в июле 1917 года они успешно сражались на стороне Временного правительства Керенского при Зборове, на Украине, воюя с бывшими хозяевами, чем способствовали поднятию самосознания чешского народа и началу борьбы за независимость Чехословакии.

Однако, когда большевики подписали мирный договор с Германией, чехи оказались в трудном положении. Они не хотели мира с немцами и потому заявили о своей преданности Антанте — французам, которые продолжали сражаться на Западном фронте. После этого чешские части стали называться легионами, в честь знаменитого французского Иностранного легиона. Хотя Сталин, тогда носивший звание народного комиссара по делам национальностей, предлагал обеспечить им беспрепятственное возвращение на Запад, чехи по вполне понятным причинам боялись попасть в лапы немцам. Те казнили бы их как предателей, поскольку все они в свое время дезертировали из австро-венгерской армии, сражавшейся по одну сторону фронта с немецкой. Единственной безопасной возможностью вернуться домой было проделать долгий кружной путь, добравшись на поезде до Владивостока, а оттуда на пароходе морем через полмира. Им удалось договориться с советскими властями о предоставлении такой возможности. Но постепенно доверие между чехами и большевиками было нарушено, и, как предполагает Орландо Файджес, автор эпической истории о русской революции и ее последствиях: «Если бы обе стороны соблюдали достигнутые договоренности, Гражданская война могла бы развиваться совсем по иному сценарию).

С учетом плохого состояния интенсивно используемой железной дороги было совершенно очевидно, что транспортировка чешских частей займет несколько недель, но, когда первые эшелоны с чешскими легионерами были уже на середине пути к Владивостоку, возникла заминка, вызванная инцидентом, произошедшим 17 мая 1918 года в Челябинске. Чешский эшелон прибыл на станцию одновременно с эшелоном бывших пленных венгров, которые возвращались домой по более короткому западному маршруту. Хотя обе страны являлись частью Австро-Венгерской империи, их народы всегда враждовали, как это часто случается между соседями. Все шло довольно гладко и ограничивалось добродушным подшучиванием с обеих сторон до тех пор, пока поезд с венграми не тронулся. Кто-то швырнул крупный обломок чугунной печки в группу чешских солдат — один из них упал на землю, из раны на голове хлынула кровь. Чехи бросились вдогонку за медленно идущим поездом, заставили машиниста остановиться и, силой заставив венгров выдать виновного, казнили его.

После этого эшелон с венграми смог отправиться дальше, но дело на этом не кончилось: теперь, как в детской песочнице, поссорились русские с чехами, и это привело к трем годам кровопролитного конфликта, который мог в корне изменить результаты как Гражданской войны, так и Октябрьской революции. Местные представители советской власти прибыли на станцию в сопровождении отряда бойцов Красной армии, которые немедленно арестовали несколько легионеров и отправили их в городскую тюрьму. Делегация, в состав которой вошли офицер и несколько солдат, отправилась узнать о судьбе товарищей и тоже оказалась брошенной за решетку. Чехи, не дождавшись своих, послали в Челябинск два батальона, которые удерживали город до тех пор, пока пленники не были освобождены. Чехи пополнили запасы оружия и боеприпасов и отступили.

На этом бы все и закончилось, если бы не гордость и высокомерие большевиков. Красные пришли в ярость, Лев Троцкий, главнокомандующий Красной армией, который всегда отличался воинственностью, отдал приказ, согласно которому все чешские части, следующие по Транссибирской дороге, должны были быть задержаны, а чешские легионы расформированы и направлены в части Красной армии. Любой чешский солдат, у которого будет найдено оружие, подлежал расстрелу. Это была классическая ошибка начинающего военачальника — отдавать приказы, которые невозможно выполнить. Хотя большевикам удалось захватить города, располагавшиеся вдоль Транссиба (за исключением Владивостока), их власть была слабой, поскольку контролировать такой огромный регион, как Сибирь, вообще непросто, а Красная армия на том этапе представляла собой плохо обученное и недисциплинированное ополчение, состоявшее преимущественно из местных рабочих, сочувствующих идеям большевиков. В любом случае, сельская Сибирь, в которой не было ни крепостных, ни надменных дворян-помещиков, была неподходящей почвой для революционной горячки. Слабые Советы — местные коммунистические комитеты, осуществлявшие власть в городах, — не могли противостоять намного лучше организованным чехам, которые стремительно рассредоточились вдоль всего Транссиба и, захватив телеграф, имели возможность поддерживать связь между станциями. На импровизированном бронепоезде они разъезжали по линии, с непревзойденной легкостью выбивая большевиков из захваченных ими городов. Когда Ленин в свою очередь в июле 1918 года отправил против чехов бронепоезд, который тянул знаменитый бронированный паровоз «Заамурец», они быстро захватили его и использовали для патрулирования и защиты линии. В течение считанных недель после инцидента в Челябинске чешские легионеры, сражавшиеся вместе с отрядами белых, которые внезапно обрели в них сильных союзников, сломили сопротивление большевиков на всем протяжении Западного участка Транссиба и на большей части территории Западной Сибири.

Как выразился один из историков интервенции, захват чехами Транссиба вызвал «фурор во всем мире:», и союзники усилили давление на президента Рузвельта, убеждая его, наконец, отдать приказ начать вторжение, поскольку летом 1918 года ситуация на полях сражений Первой мировой резко ухудшилась. В результате начатого в марте весеннего наступления немцы прорвали Западный фронт, пробив первую начиная с 1914 года, значительную брешь в обороне Антанты, и потому повторное открытие фронта на Востоке с целью компенсировать крах русского сопротивления казалось союзникам заманчивой перспективой. По выражению автора одной из книг, посвященных американской авантюре в Сибири, «по мнению Вильсона, восстановление русскими Восточного фронта, даже в более скромном масштабе, не только поднимет боевой дух союзников… но и заставит немцев удерживать на Востоке значительные силы, что вполне может повлиять на победу и поражение в войне». В этом к тому же не было особого риска, поскольку отправка на восток нескольких тысяч солдат никак не могла отразиться на миллионах, остававшихся на Западном фронте. Союзники надеялись, что успех чехов сможет стать частью более масштабного антибольшевистского движения на Украине, Кавказе и в Арктике, победа которого приведет к свержению большевиков и, как следствие, повторному вступлению России в войну с Германией. Над всем этим маячил, как его называл Питер Флеминг (брат создателя романов о Джеймсе Бонде, Яна Флеминга, и автор труда по истории интервенции), «неопределенный проект создания где-то в Южной России некоего бастиона или плацдарма, на который будут направляться или вокруг которого будут объединяться румынская армия, украинцы, выходцы из Закавказья и кто угодно, кого военные представители Верховного военного совета довольно оптимистично называли “нашими друзьями в России”».

К середине июня чехи начали стекаться во Владивосток, хотя кораблей, которые смогли бы доставить их на родину, там не было, и теперь при поддержке местных сил контрреволюции они полностью контролировали весь сектор магистрали от Пензы до Иркутска длиной около 4800 км, в то время как большевики удерживали Амурский и Уссурийский участки. Чешские легионеры практически не несли потерь в боях и одерживали победу за победой в крупных сражениях за те или иные города. Они доказали, что являются грозной силой, но, разбросанные по громадной территории, конечно, не могли надеяться удержать свое влияние достаточно долго. Чехи нуждались в помощи и поддержке, но союзники никак не могли придумать повод, чтобы вмешаться.

Несмотря на хаос, железная дорога по-прежнему функционировала, а красные и белые, как ни странно, делали все, чтобы позволить железнодорожникам как следует выполнять свою работу. Успех чехов, однако, имел очень важный побочный эффект, затронувший весь мир. Их непосредственная близость к Екатеринбургу, где находился в заключении царь, заставила местных большевиков, следуя приказам Ленина, 17 июля 1918 года убить царскую семью и тех, кто оставался с нею до последнего, хотя, возможно, это был всего лишь удобный предлог для расправы.

Вильсон после долгих проволочек наконец с неохотой согласился отравить в Сибирь экспедиционные силы в составе 8500 человек. В меморандуме, направленном командующему экспедиционными силами генерал-майору Уильяму С. Грейвсу, называлось три цели вторжения: помощь чехам в эвакуации из Сибири, обеспечение охраны и возврата грузов, отправленных союзниками во Владивосток, и «помощь русским в организации нового правительства». Последнее нуждалось в уточнении, о каком именно правительстве идет речь, поскольку в то время у белых было несколько штабов в разных регионах России, где они вели бои, а красные обосновались в Москве, своей новой столице. Однако никаких пояснений не последовало. Неудивительно, что военный министр Ньютон Бейкер, вручая Грейвсу меморандум, предупредил: «Смотрите под ноги; вы будете ходить по яйцам, начиненным динамитом».

Англичане, французы и итальянцы также отправили небольшие контингенты войск, но главным союзником американцев в интервенции была Япония, обещавшая в ответ на особое приглашение, которое Вильсон направил в Токио, послать в Сибирь такое же количество солдат, но вскоре значительно увеличившая эту цифру: в разгар интервенции в Восточной Сибири и Маньчжурии находилось 72 000 японских военнослужащих. Действия японцев казались неясными, учитывая общее нежелание японского народа вмешиваться в происходящее. До этого момента японцам удавалось вести идеальную войну, практически не неся потерь, ни финансовых, ни человеческих. Они вступили в войну рано, в 1914 году, на стороне Антанты, но практически не участвовали в сражениях, потеряв на поле боя всего около 1000 человек, зато выиграли в экономическом плане, захватив германские колонии в Азии и в тихоокеанском регионе. Теперь же они могли оказаться втянутыми в намного более кровавый конфликт, что вызвало в стране сопротивление. Однако участие в интервенции сулило огромную выгоду, учитывая давнишние планы Японии по установлению господства на Дальнем Востоке, которое позволило бы усилить контроль над КВЖД и, как следствие, над северной Маньчжурией. Японцев не интересовала судьба чешских легионеров или перспектива закрепиться в Сибири, а вот туманные, долгосрочные планы на Монголию у них имелись. Они договорились с американцами не продвигаться дальше Иркутска, но на протяжении всего периода сибирской интервенции между этими двумя странами, направившими в регион две самых крупных армии, сохранялось взаимное недоверие.

Японцы отчасти выдали свои скрытые мотивы, оказывая мощную поддержку самому гнусному отребью: наемным армиям, которыми командовали казачьи атаманы, славившиеся своей жестокостью. Они щедро снабжали их деньгами, оружием и практической помощью. Во главе двух самых крупных и кровожадных добровольных формирований стояли соответственно самозваные генералы Григорий Семенов и Иван Калмыков, которые, казалось, старались превзойти друг друга в злодеяниях. Питер Флеминг называл Семенова, с его огромной головой и сверкающими глазами, «Хитклиффом степей», а Грейвса — «убийцей, грабителем и самым презренным негодяем». Семенов воображал себя эдаким Наполеоном и всегда носил в кармане книгу великого французского генерала «Максимы», хотя доподлинно неизвестно, читал ли он ее когда-нибудь, и, в нелепом стремлении подражать Бонапарту, также закладывал руки за жилет.

Когда началась Гражданская война, Семенов сумел собрать армию из примерно 2000 местных казаков и других наемников, быстро захватил участок Транссиба на пересечении с КВЖД и превратил приграничную станцию Маньчжурия в свою штаб-квартиру. За свои заслуги он получил 10 000 фунтов от британского правительства, которое стремилось поддерживать всех, кто был готов поднять восстание против большевиков, но вскоре англичане поняли, что имеют дело с кровожадным бандитом. Однако японцы не были столь разборчивыми, и Семенов вовсю пользовался их щедростью, поскольку «хаос, который он устроил в Восточной Сибири, устраивал японцев, в чьи намерения входило не дать России объединиться под властью какого бы то ни было правительства, которое сумеет вновь сделать ее соперником Японии на Дальнем Востоке». Это показало их отличие от англичан, которые, наоборот, хотели видеть в Сибири сильную русскую власть, которая дала бы отпор большевикам. Французы тем временем по-прежнему мечтали о создании Восточного фронта, который оттянул бы на себя часть немецких ресурсов из западной зоны боевых действий. Файджес одной лаконичной фразой сумел передать разобщенный характер действий союзников: «Ни одна из западных держав не понимала, какие цели ей следует преследовать в Сибири; но ни одна из них не желала упустить своего».

Когда деньги у японцев закончились, Семенов занялся обычным разбоем, грабя банки и китайских торговцев, но больше всего японцев, которые, казалось, всегда с готовностью пополняли его казну. С помощью девяти бронепоездов, отбитых у царской армии, он патрулировал и контролировал протяженный участок линии вокруг своей базы. Эти поезда носили устрашающие, но какие-то детские названия, например «Беспощадный», «Мститель» и «Истребитель», который из всех был самым внушительным, он имел защиту из каленой стали и пятисантиметрового слоя железобетона и был оснащен четырьмя пушками и множеством пулеметов.

Калмыков, действовавший дальше на востоке в окрестностях Хабаровска, возглавил Уссурийское казачье войско, убив законного претендента на это место. Грейвс отзывался о Калмыкове даже хуже, чем о Семенове: «Калмыков был самым отъявленным негодяем, которого я когда-либо встречал… Там, где Семенов приказывал другим убивать, Калмыков убивал своею собственной рукой, и в этом заключается разница между Калмыковым и Семеновым». Он терроризировал местное население и грабил поезда, когда ему заблагорассудится.

Американцы ненавидели кровожадных казаков в первую очередь потому, что ничего не могли поделать с их варварством. Неприязнь была взаимной. Калмыков повадился сбрасывать с поезда мертвых лошадей рядом с лагерями американцев, теша себя надеждой, что те будут держаться подальше, опасаясь зловония. Американцев удерживали от нападения на казаков условия их нахождения в Сибири, согласно которым они должны были всего лишь защищать чехов и скопившиеся во Владивостоке грузы. Таким образом, им приходилось терпеть оскорбления, не имея возможности ответить. Более того, когда американцы попытались заставить японцев приструнить казачьих генералов, те ответили, что об этом и речи быть не может, поскольку это будет являться вмешательством в дела русских. В своих воспоминаниях Грейвс ясно дает понять, что оказание поддержки казачьим генералам было ошибкой: «Следует помнить, что Семенов и Калмыков были бандитами и убийцами. Они были способны на любое преступление». Главным занятием этих двоих было препятствовать нормальной работе железной дороги, которую японцы призваны были защищать: «На территории контролируемых ими районов, Семенов в Забайкалье, а Калмыков в Хабаровске, эти двое постоянно чинили препятствия сообщению по железной дороге, нападали на инженеров-железнодорожников союзников, грабили поезда, захватывали оружие и другие ценные грузы, предназначавшиеся Омскому правительству [единый штаб белых] и осуществляли жестокие карательные операции в отношении местного населения, направленные на борьбу с партизанским движением, даже в тех местах, где партизан не было».

Почти невозможно преувеличить жестокие и кровавые деяния этих двух мятежных атаманов, пользовавшихся поддержкой лидера Белого движения адмирала Александра Колчака. (О степени кровожадности белых можно судить по опыту моего отца, Бориса Кугульского. Ему, бывшему офицеру, который после революции дезертировал и бежал в Одессу, в 1918 году случилось оказаться в штабе белых в Екатеринодаре, ныне Краснодаре, когда он подумывал о том, чтоб вступить в Белую гвардию, но отказался от этой мысли, увидев повешенных на телеграфных столбах вдоль дороги мужчин, у некоторых из которых во рту торчал их собственный отрезанный пенис. Его старый командир, полковник Левицкий, который пригласил его к себе на неделю, сказал ему: «Это коммунисты, они пытались захватить один из наших кораблей, а мы им не дали». Отцу, который страстно ненавидел большевиков до конца своих дней, тем не менее, претило подобное обращение с людьми, и он был тронут смелостью узников, которые громко проклинали своих палачей и, даже зная о своей неминуемой участи, не выказывали ни малейшего страха. Он отказался вступать в ряды Белой гвардии и, к счастью для меня, вернулся в Одессу, а оттуда бежал в Марсель и Париж). О том же писал и Грейвс: «Генерал считал, что одного утверждения, что человек — большевик, достаточно для того, чтобы заставить его исчезнуть».

Семенов, хваставшийся, что не может заснуть ночью, если не убил кого-то днем, организовал застенки, где ежедневно казнили тех, кого он считал врагами, а однажды в августе 1919 года в один день из пулемета было расстрелян целый поезд заключенных — 350 человек. В конце войны американская военная разведка подсчитала, что только в тот год Семенов казнил 30 000 человек. Калмыков был более скромен, но зато менее щепетилен. Считается, что им без суда было казнено по меньшей мере 1500 человек, а также он широко известен тем, что убил двух членов шведского Красного Креста и похитил деньги миссии. По словам одного из историков, Калмыков «хвастался, что ему никогда не наскучивает убивать, потому что он все время придумывает новые способы казни».

Эти двое были худшими, но не единственными военными преступниками среди белых. Например, генерал Борис Анненков, атаман Сибирского казачьего войска, в июле 1919 года во время погрома в Екатеринбурге вырезал 2200 евреев. Казаки, естественно, утверждали, что всего лишь отвечают на «красный террор», но это вряд ли может служить им оправданием. Колчак в период своего правления тоже не был чужд террора. Стремясь набрать на службу как можно больше новобранцев из числа сибирских крестьян, его офицеры силой уводили из деревень всех мужчин призывного возраста. Если те прятались, местных старейшин подвергали пыткам и убивали: «Некоторых били так сильно, что стены были забрызганы кровью. У других были сломаны руки и выбиты зубы… некоторых вешали, но не до конца, и потом отпускали. После всех этих издевательств, деревенских стариков расстреливали, сначала целясь по ногам, а потом в остальные части тела. Иногда на то, чтобы убить одну жертву, уходило по шесть и более пуль». Сергей Розанов, командующий армией Колчака на Дальнем Востоке, инструктировал своих подчиненных убивать каждого десятого пленника в деревне, жители которой отказываются выдавать местонахождение вожаков партизанских отрядов. Позднее Розанов убил, по меньшей мере, 500 человек во Владивостоке в последние дни режима Колчака. Как изящно отозвался Флеминг о кровавых расправах и бесчинствах с обеих сторон: «Ну, что сказать, черен и котел, и горшок». На самом деле, поддержка союзниками этих военных преступников была контрпродуктивна. По мнению генерала Грейвса, местное население видело, что именно присутствие иностранных войск позволяет казакам действовать безнаказанно, и потому его симпатии были на стороне красных: «Действия этих казачьих атаманов и других колчаковских командиров, находящихся под защитой иностранных войск, были самым большим вкладом в победу большевизма, какой только можно было придумать».

Летом 1918 года во Владивосток начали прибывать экспедиционные части союзников, и город погрузился в хаос — повсюду были люди в военной форме самых разных армий, которые не понимали, что они здесь делают. Британцы прислали до смешного неподходящий отряд, батальон Мидлсекского полка под командованием полковника Джона Уорда, члена лейбористской фракции парламента из города Стокон-Трент, активного участника профсоюзного движения, который являлся создателем и первым генеральным секретарем организации под замечательным названием Профсоюз строительных рабочих, каменщиков и разнорабочих. Как писал Питер Флеминг, батальон «состоял из людей, классифицированных В1 (то есть непригодных к действительной военной службе), и этот головной империалистический отряд нежно называли «грыжевым батальоном». Более того, спешно передислоцировавшись из Гонконга, они прибыли к месту нового назначения в начале августа, не имея при себе самого необходимого, например москитных сеток, — серьезное упущение, учитывая особенности лета в Сибири. А их зимний гардероб составляли черные как уголь меховые куртки и шапки — не самый лучший выбор для войск, которым предстояло сражаться среди снегов (хотя, конечно, предполагалось, что они будут не воевать, а охранять чехов, что бы это ни значило).

С прибытием в сентябре американцев обязанность охранять восточный отрезок Транссиба была разделена между ними и японцами, тогда как чехи при поддержке белых отрядов контролировали все участки к западу от Байкала. К тому времени предприимчивые чехи уже свергли местные Советы, а японцы укрепили свои позиции, очистив от коммунистов территорию вокруг своей базы в Хабаровске. Таким образом, не весь Транссиб находился в руках союзников. Американские военные силы были сконцентрированы в Восточном и вдоль Уссурийской железной дороги, им также было дано задание охранять расположенные к западу от Владивостока Сучанские угольные копи, которые обеспечивали основные потребности магистрали в угле. Остальная же часть линии оставалась в руках чехов.

К тому времени, когда войска союзников прибыли в Сибирь, ситуация в Европе в корне изменилась: немцы поспешно отступали, и им явно грозило поражение. Теперь президент Вильсон еще меньше хотел, чтобы американские войска оказались втянуты в какие бы то ни было военные действия. Это окончательно смутило бедного Грейвса, а «начиненные динамитом яйца под его ногами» сделало еще более хрупкими, учитывая, что он и прежде не понимал, что именно он должен делать; он решил придерживаться политики невмешательства, которая порой приводила в ярость остальных союзников. Он разочаровал японцев, упорно отказываясь подчиняться их приказам, и взаимоотношения между двумя главными военными группировками накалились. Когда в ноябре 1918 года стало известно о перемирии с Германией, ситуация еще больше осложнилась, так как Колчак, пользующийся финансовой и военной помощью со стороны британцев, требовал, чтобы те поддержали переворот в Омске, находящемся на западном конце линии, в 6400 км от Владивостока.

Как отмечали впоследствии сторонники теории заговора, некая странность заключалась в том, что Колчак объявил о перевороте сразу после прибытия в город батальона Мидлсекского полка и генерала Альфреда Нокса, главы Британской военной миссии в Сибири. Нокс, работавший военным атташе в Петрограде в годы Первой мировой войны и бывший ярым антикоммунистом, предварительно встретился с Колчаком в Токио и уговорил его помочь делу интервенции. Нокс в свое время приложил руку к свержению Керенского и активно поддерживал ключевые фигуры Белого движения. Тот факт, что возглавляемый Колчаком переворот произошел через неделю после заключения перемирия, указывает на причастность к нему англичан. Второй британский отряд, 1/9-й самокатный батальон Хэмпширского полка, прибыл в Омск вскоре после переворота, как и головной отряд канадских войск; однако Оттава воздержалась от отправки остальных 5000 солдат, так как канадское правительство было обеспокоено ухудшением дисциплины в армейских рядах, наблюдавшимся после заключения мира. Этот эпизод, свидетельствующий об отсутствии желания воевать дальше, как нельзя лучше объясняет, почему чехи так и не получили той широкой поддержки, в которой они отчаянно нуждались.

Неоднозначное отношение к перевороту, осуществленному Колчаком, со стороны союзнических войск, которым пришлось одновременно сражаться с большевиками и обеспечивать функционирование Транссибирской магистрали, обнажило слабость и неустойчивость вновь провозглашенного правительства. В то время как британцы приветствовали переворот, американские солдаты восприняли его без энтузиазма, а Грейвс отмечал, что само присутствие американских войск воспринималось как поддержка диктаторского режима, не пользовавшегося популярностью среди местного населения. Чехи встретили переворот протестами и были глубоко разочарованы произошедшим. Им не нравилась правая ориентация Колчака и его политика антисемитизма, так как сами они в основном сочувствовали левым социал-революционерам либо были сторонниками социал-демократов и большевиков. Летом 1918 года чешские легионеры добились значительных успехов, установив контроль над магистралью, и все еще рассчитывали на помощь союзников. Их собственных сил в количестве 40 000 человек, разбросанных вдоль линии, было недостаточно для того, чтобы долго удерживать все 7240 км пути, и в первые же недели после ноябрьского переворота Колчака они начали сдавать позиции.

Когда чехам, наконец, стало ясно, что никто не придет к ним на помощь, они отказались воевать с большевиками на стороне Колчака и начали готовиться к тому, чтобы двигаться на восток и отправляться домой. Колчак отмахнулся от чехов как от использованного материала и грубо обошелся с их командирами, не дав себе труда подумать о том, что обязан проявлять к ним глубочайшее уважение за то, что именно благодаря им Транссиб оказался в руках белых и была создана армия, достаточно большая, чтобы двинуться на Москву. Он еще пожалеет о своем высокомерии по отношению к чехам.

Колчак, не отличавшийся скромностью, назвался Верховным правителем России и, и как показало время, оказался абсолютно неподходящим кандидатом на этот высокий политический пост. Один из современников отзывался о нем следующим образом: «Неврастеник, быстро вспыхивающий… Жизни в ее суровом, практическом осуществлении он не знает. Своих планов, своей системы, своей воли у него нет, и в этом отношении он мягкий, из которого советники и приближенные лепят что угодно».

Союзники, возможно, не спешили на помощь белым войскам, но не отказывали им в финансовой и материальной поддержке. В первые шесть месяцев 1919 года они оказывали Колчаку огромную помощь. Во Владивосток снова хлынул бесперебойный поток военных грузов. Файджес приводит следующие данные: «миллион ружей, 15 000 пулеметов, 700 полевых орудий, 800 миллионов патронов, одежда и снаряжение для полумиллиона солдат». Хватило бы на целую армию, но из-за некомпетентности и коррупции Колчаку не удалось воспользоваться щедростью союзников.

Самым большим недостатком Колчака была его способность настраивать против себя тех, кто мог бы быть ему полезен. Он и его штабные офицеры щеголяли эполетами, выказывая надменное презрение к окружающим их людям и проявляя то же высокомерие, которое в свое время стоило царю престола. Вся история Сибири указывала на то, что эта земля не была благодатной почвой для идей большевизма, но и деспотический режим Колчака тоже не встретил здесь радушного приема. Крестьяне относились к нему с особой ненавистью и массово присоединялись к партизанскому движению, боровшемуся с белыми — но не обязательно на стороне красных. Сибиряки широко поддерживали на выборах партию социал-революционеров и были обескуражены высокомерием Колчака и его правыми взглядами. Они также не желали вступать в армию. Неспособность Колчака провести мобилизацию среди местного населения контрастировала с умением красных привлечь людей на свою сторону. Не удалось ему и удержать благорасположение со стороны союзников, в частности, американцев, которых он глупо оттолкнул от себя, развернув против них бессмысленную пропаганду — в одной проколчаковской газете утверждалось, что все американские солдаты — это «зараженные большевизмом евреи», в то время как большая часть из них на самом деле прибыла из Иллинойса, штата, в котором доля еврейского населения минимальна.

Горькая правда состоит в том, что Колчак ни при каких условиях не мог совершить столь желанную многими контрреволюцию, поскольку был неумелым военачальником, стоявшим во главе кучки в высшей степени коррумпированных, своекорыстных и заносчивых офицеров. Самой показательной является, вероятно, ситуация в Омске, когда Колчак предпринял главное наступление на Оренбург. Он оставил город, в котором 2000 «штабных» офицеров проводили все дни, сидя в кафе, или перекладывали бумаги в кабинетах, управляя армией, которая в лучшие дни насчитывала до 100 000 человек. По выражению Флеминга, Омск «превратился в авгиевы конюшни, а как вскоре стало очевидно, Колчак был далеко не Гераклом». Коррупция достигла масштабов эпидемии; процветала личная месть и сведение счетов, выражавшееся в убийствах и казнях. Тем не менее, веселье не утихало: «Кафе, казино и бордели были открыты день и ночь». Колчак не заботился и о своих солдатах. Когда Грейвс летом 1919 года направлялся в Омск, он нагнал состав с больными и ранеными, умиравшими прямо в вагонах, которые, похоже, были брошены на железной дороге на произвол судьбы. «Многие из этих людей были слишком больны, чтобы помочь себе, а на пять или шесть сотен раненых была всего лишь одна медсестра. Мы заглянули в первый вагон и обнаружили двух мертвых солдат и одного умирающего, товарищ которого, сам больной, поддерживал ему голову и пытался напоить». Некоторые солдаты выползли из вагонов и, обессиленные, лежали на земле. А всего в сотне метров от них, в парке, «веселая толпа», насчитывавшая не менее тысячи человек, наслаждалась концертом.

Транссибирская магистраль находилась в плохом состоянии, учитывая ее чрезмерное использование и ненадлежащее обслуживание в условиях военного времени. Мосты, депо, водонапорные башни и другие железнодорожные объекты были повреждены в результате боевых действий или саботажа. Туннели также пострадали, а подвижной состав и локомотивы выходили из строя из-за отсутствия регулярного техобслуживания. Чтобы исправить ситуацию, в январе 1919 года союзниками был создан, согласно соответствующему соглашению, объединенный Межсоюзнический железнодорожный комитет, в задачу которого входили эксплуатация и обслуживание как Транссиба, так и КВЖД. Комитет, включавший представителей всех государств, чьи войска находились в Сибири, щедро финансировался союзниками. Четыре главные державы — США, Япония, Великобритания и Франция — перечислили по 5 миллионов долларов каждая и взяли на себя основные работы по устранению ущерба, нанесенного войной и природой. Технический совет, осуществлявший руководство всеми работами, находился в Харбине, его возглавил американский инженер Джон Ф. Стивенс; разделение ответственности за каждый из участков железной дороги было закреплено документально. Американцы отвечали за отрезок протяженностью около 800 км, а чехи — за весь Западный участок Транссиба, в то время как японцы сохранили контроль над 3700 км пути, а китайцы отвечали за КВЖД под косвенным надзором японской стороны.

Все это указывало на то, что союзники собирались задержаться тут надолго, хотя их активная деятельность породила ряд вопросов. Учитывая, что война на западе закончилась, а чехи, которых они должны были «защищать», рвались домой, особенно после подписания в июне 1919 года Версальского договора, даровавшего им государственность, непонятно, что все эти оккупационные войска до сих пор делали в Сибири? И почему железная дорога находилась в руках иностранцев? У каждого из союзников было свое объяснение происходящего. Японцы, отказывавшиеся признавать власть Советов в том, что касалось военных действий, продолжали предпринимать атаки на местные партизанские отряды, которые поддерживали большевиков, в то время как американцы с каким-то даже мрачным упорством сохраняли нейтралитет, утверждая, что охрана дороги является их единственной целью. Японцы также отказывались покинуть территорию, прилегающую к Китайско-Восточной железной дороге, хотя, согласно принятому соглашению, линия входила в зону ответственности китайцев.

Когда режим Колчака начал разваливаться, вопрос о присутствии иностранных войск в Сибири стал еще более щекотливым. Наибольший успех сопутствовал Колчаку весной 1919 года, когда три его армии продвинулись на 400 км. Белые заняли Пермь, но затем перед ними раскинулись безлюдные просторы, которые они не могли преодолеть, и наступление остановилось. В то же самое время маршруты снабжения оказались перерезаны, и материально-техническая база истощилась. Военные грузы, щедрым потоком прибывавшие во Владивосток, не доходили до Колчака, поскольку шедшие по Транссибу поезда были слишком легкой добычей. Партизаны и красные совершали нападения, где только можно. По словам Файджеса, «разрушение партизанами километров полотна и их постоянные нападения из засады практически прекратили поставку по Транссибу жизненно важных ресурсов армиям Колчака на протяжении большей части наступления». Даже предполагаемые союзники Колчака, два казачьих генерала Семенов и Калмыков, тратили больше сил на то, чтобы грабить поезда, чем на поддержку Белого движения. Добраться до места назначения целыми и невредимыми поездам удавалось только ценой огромных взяток, которые нужно было платить как железнодорожникам, так и бандитам. Большая часть боевой техники оказывалась в руках у большевиков, и в какой-то момент Лев Троцкий решил продемонстрировать свое чувство юмора, послав Ноксу благодарственную телеграмму. По словам Грейвса, «100 000 человек, вооруженных и снабженных британцами, присоединились 1 декабря 1919 года к антиколчаковским силам. Большевики телеграфировали генералу Ноксу, благодаря его за помощь одеждой и снаряжением советским войскам».

Троцкий, руководивший военными действиями, передвигаясь на бронепоезде, был реальным прототипом ужасного комиссара Стрельникова в «Докторе Живаго», книге, основанной на опыте, полученном Борисом Пастернаком в Сибири. За два с половиной года, начиная с лета 1918 года, Троцкий совершил не менее 36 рейсов, точная цифра общего пробега составила 105 600 км (он имел привычку записывать расстояния), из них значительную часть по Транссибу, на прекрасно оснащенном бронепоезде, который стал его штабом и символом Красной армии. Состав, называвшийся «поезд Предреввоенсовета» — Председателя Революционного военного совета (должность Троцкого) — представлял собой частично бронепоезд, частично гараж с автомобилями и частично штаб, из которого Троцкий вел Гражданскую войну. Хотя кое-что со временем менялось, в поезде имелись «секретариат, типография, телеграф, радио, электростанция, библиотека, гараж и баня». Состав был так тяжел, что шел с двумя паровозами, а потом пришлось даже разбить его на два поезда.

В своем личном вагоне Троцкий «принимал являвшихся в пути с докладами, совещался с местными военными и гражданскими властями, разбирался в телеграфных донесениях, диктовал приказы и статьи». Когда поезд останавливался, Троцкий пересаживался на автомобиль, где размещалась команда пулеметчиков, и отправлялся на линию фронта или в солдатские казармы. Он рассказывал, как его появление обеспечивало большевикам поддержку на местах и давало моральный заряд, которого хватало на несколько недель: «Работа поезда была теснейшим образом связана со строительством армии, с воспитанием ее, с управлением ею и со снабжением ее)». Поезд был складом на колесах, снабжавшим воинские подразделения, действовавшие одновременно в 16 различных зонах боевых действий. Он не только имел запас необходимых материальных ресурсов, а именно сапог, кожаных курток, медикаментов, пулеметов, биноклей, карт, часов и других подарков, но и, как писал Троцкий, «у на с всегда было в резерве несколько серьезных коммунистов, чтоб заполнять бреши, сотня-две хороших бойцов… Все носили кожаное обмундирование, которое придает тяжеловесную внушительность».

Троцкий постоянно находился на прямой связи с Москвой, отправляя по телеграфу боевые приказы и требования необходимого для армии снабжения, и хвастался, что «мы могли в пути принимать радиотелеграммы Эйфеля, Науэна [одна из крупных передающих станций к западу от Берлина], общим числом до 13 станций, и в первую голову, конечно, Москвы)». Благодаря этому техническому преимуществу поезд всегда получал самые свежие мировые новости, которые печатались в поездной газете.

У Колчака не было такой мощной поддержки. Он потерпел поражение не только по причине собственной слабости и силы Красной армии, но потому, что надеялся захватить такую огромную страну, опираясь на одну лишь маломощную железнодорожную линию. У красных за спиной была вся европейская Россия. Для того чтобы покорить Россию, нужен был куда более выдающийся лидер, пользующийся широкой поддержкой на местах; многие, взять хотя бы Наполеона или Гитлера, терпели неудачу и до, и после него. В начале 1919 года стало ясно, что надежды на то, что белые, предприняв наступление на красных со всех четырех сторон света, одержат над ними полную и окончательную победу, абсолютно несбыточны, и вскоре они были полностью развеяны. Когда Колчак, попытавшись подвинуться на запад, столкнулся с яростным сопротивлением, армия начала разваливаться из-за неспособности отдельных частей связаться друг с другом и скоординировать свои действия. Этому развалу способствовали конфликтующие между собой группировки и отдельные политики, включавшие как левых сторонников Керенского, так и приверженцев монархии, которые стремились отомстить за убийство царской семьи. К концу марта 1919 года войска союзников были вынуждены оставить Украину. В последующие месяцы они начали покидать Центральную Азию, а вскоре бои стихли и в Закавказье, Баку и Архангельске. Скоро Колчак остался один. Тем не менее, Гражданская война все еще бушевала по всей России, и только осенью ее исход стал окончательно ясен. К тому времени Колчак уже отступал.

Сама идея о том, что белая контрреволюция начнется с Сибири, оказалась от начала и до конца иллюзией, выдуманной оптимистично настроенными кабинетными генералами и политиками, находившимися за тысячи километров от театра военных действий. Многие обещания были нарушены. В какой-то момент британцы обязались поддерживать Колчака «в любом необходимом объеме», но, завалив Владивосток дорогим снаряжением, они не могли восполнить недостаток сапог на местах. На самом деле, британцам и остальным союзникам никогда не удавалось собрать из их измученных войной солдат достаточно внушительную армию, чтобы начать серьезное наступление от Владивостока. Солдаты союзнических армий не только устали от войны, но многие из них разделяли левые взгляды и, как следствие, могли отказаться поднимать оружие против большевиков. Железная дорога, в любом случае, была слишком уязвимой и протяженной, чтобы использоваться в качестве маршрута снабжения для войны в Европейской России. Решающей, в конечном итоге, оказалась нехватка людей, а не денег.

К июлю Красная армия значительно продвинулась вдоль Транссиба, вернув себе Пермь и Екатеринбург. Все стало ясно. В Омске, где перегруппировывались белые части и куда толпами прибывали беженцы, спасавшиеся от наступления красных, возникла паника. Но все еще можно было бы исправить, будь белые чуть лучше организованы. По утверждению Флеминга, «передовые части Красной армии слабые и растянутые, сильно зависели от железных дорог». Однако войска Колчака пребывали в замешательстве, и он не смог воспользоваться слабостью красных. Снабжение по Транссибу прекратилось, поскольку поезда на запад не ходили. Колчак принял решение бежать с кортежем из семи эшелонов, в одном из которых находилось царское золото на общую сумму, по различным оценкам, от 50 до 80 миллионов фунтов стерлингов, которое он больше года прятал в то время, как его правительство нуждалось в деньгах, а значит, солдаты не получали жалованье и нуждались буквально во всем; жалованья не платили даже железнодорожникам, что значительно осложнило побег Колчака на восток.

14 ноября 1919 года, почти ровно через год с того дня, когда Колчак объявил себя Верховным Правителем, и всего через несколько часов после того, как его правительство покинуло город, красные взяли Омск практически без боя. Лидеры Белого движения, больше заботившиеся о спасении собственной шкуры, чем о том, чтобы сражаться за высокие идеи, поспешно бежали, оставив после себя настоящее изобилие. Большевики обнаружили в городе оружие и военную в технику в количестве, достаточном для того, чтобы вести боевые действия на протяжении нескольких месяцев, в том числе 2000 пулеметов, 1 миллион ружей, 3 миллиона снарядов, 16 бронепоездов и 1000 бронированных грузовиков американского производства. Они захватили 35 000 пленных, в том числе 1000 офицеров, и обмундирование, которого хватило бы на то, чтобы одеть 30 000 человек, — яркий пример того, что белое правительство предпочитало придерживать поступавшие от союзников военные грузы с тем, чтобы впоследствии выгодно их продать, вместо того чтобы снабдить ими армию.

Хотя Транссибирская магистраль за годы войны успела повидать уже немало людского горя и жестокости, то, что происходило во время отступления белых, невозможно описать словами. Отступление стало безобразным, кровавым эпизодом в истории, причиной гибели тысяч людей и невыразимых человеческих страданий, вызванных невероятным бессердечием членов всех воющих армий. Поскольку теперь линия на всем протяжении была двухпутной, а в западном направлении движение не осуществлялось, южный ход был оставлен для обычных составов, а северный, по которому обычно шли поезда, направляющиеся в Москву, был зарезервирован для скоростного приоритетного транспорта Колчака и его свиты, в которую входили жены офицеров и возлюбленная адмирала, Анна Тимирева. На самом деле называть эти поезда «скоростными» неправильно, поскольку даже те, кто имел преимущество на дороге, двигались мучительно медленно, учитывая состояние железных дорог, урон, нанесенный войной, и дефицит угля. На другом пути разворачивалась настоящая трагедия: тысячи охваченных паникой людей бежали от стремительно наступавшей Красной армии. Из-за нехватки топлива поезда еле ползли, если вообще двигались, и когда пар переставал образовываться, паровозы оказывались парализованными, так как на холоде трубы замерзали и лопались. Насосы на водонапорных станциях не работали, и пассажиры выстраивались в цепочку, чтобы вручную наполнить паровозный котел водой — трудоемкий и медленный процесс. Еды и топлива, чтобы согреться, не хватало. Даже те, у кого были деньги, не могли ничего купить, поскольку местные крестьяне отказывались брать омские бумажные рубли, требуя за свои товары золото и ценности.

На тракте — старой, заброшенной почтовой дороге, часто проходившей параллельно железнодорожным путям, по которой нескончаемым потоком двигалась грязная измученная толпа военных и штатских, — картина была не менее ужасающей. Здесь основную массу составляли беженцы из самых бедных слоев общества — крестьяне, гнавшие с собой немногочисленную тощую скотину, сироты и нищие, у которых не было денег на билет или чей поезд не мог двигаться дальше: «Путники на тракте смотрели на поезда, как потерпевшие кораблекрушение люди, находящиеся на плоту, смотрят на проходящий мимо пароход, зная, что он их не подберет».

Самые чудовищные страдания выпали на долю тех, кто ехал в «тифозных поездах». Когда разразилась эпидемия, паника распространилась по всей магистрали. Когда подозревали, что в прибывавшем на станцию санитарном поезде есть тифозные больные, «железнодорожное начальство делало все возможное, чтобы пропустить его без остановки, совершенно не принимая во внимание, что пассажирам необходима помощь, продукты или лекарства. Часто люди, оказавшиеся в изоляции, умирали целыми вагонами». Трупы раздевали и, поскольку они быстро деревенели на морозе, складывали, как дрова, и оставляли до весны, чтобы похоронить, когда земля немного оттает. В одном только Новониколаевске красные, войдя в город, насчитали 30 000 погибших. По одной из оценок, во время отступления белых по Транссибу умерло около миллиона человек, и основная масса — от тифа.

Хотя Колчак не видел в пути всех этих ужасов, ему это не помогло. С его стороны было ошибкой довериться чехам, которые все еще контролировали западные участки дороги.

Через месяц после отъезда, по прибытии в Мариинск, расположенный в 965 км от Омска, Колчак получил от чешского офицера — простого подпоручика транспортной службы, подчинявшегося приказам сверху, — распоряжение перевести эшелоны Верховного правителя с приоритетной на общую линию. Чехи, делавшие все, чтобы их собственные войска получили доступ к скоростной линии, по мере продвижения на восток становились все более непопулярными среди местного населения и поэтому хотели публично отмежеваться от проклинаемого всеми Верховного правителя. Тот факт, что Колчаку понадобилось целых семь эшелонов, каждый из которых был так тяжел, что его тащили два паровоза, в то время как даже царь довольствовался одним, а Троцкий двумя, только подливал масла в огонь. Промучившись неделю в ползущем еле-еле поезде, преодолевавшем в день всего несколько километров, взбешенный Колчак совершил серьезную ошибку, отправив Семенову телеграмму, в которой приказывал остановить продвижение чехов к Владивостоку, при необходимости взрывая на Забайкальской линии мосты и туннели. Не говоря уже о том, что, по сути, это решение было равнозначно объявлению войны, оно к тому же было равно самоубийству, поскольку блокировало дальнейшее продвижение на восток самого Колчака.

И, что было хуже всего, телеграмма, хотя и зашифрованная, попала в руки чехов.

После нескольких недель превентивного заключения в Нижнеудинске, в 480 км от Иркутска, Колчаку было позволено продолжить путь на восток в единственном вагоне, но постепенно стало ясно, что все станции по пути следования находятся в руках партизан; в конце концов, место машинистов заняли люди с красными розетками в петлицах. Это не предвещало ничего хорошего для Колчака, которого по-прежнему охраняли чехи. Его сняли из поезда и отправили в Иркутск, где передали большевикам, которые только что заняли город. После трех недель допросов, материалы которых стали богатейшим кладезем информации для историков, его намеревались отправить для суда в Москву, но столкновения с арьергардными частями белых заставили опасаться, что по дороге им удастся его отбить. Вместо этого он был поспешно казнен на льду Ангары, а его тело сброшено в прорубь, пробитую специально для того, чтобы избавляться от трупов. Золотой запас также попал в руки большевиков.

Союзники понимали, что с падением режима Колчака в Сибири им делать нечего. По иронии судьбы все, кроме японцев, покинули регион раньше чехов, которых они якобы должны были защищать. Британские солдаты, по-видимому, были глубоко огорчены тем, что им приходится покидать многочисленных собак, которых они приобрели за время своего пребывания, а американцы, будучи, несомненно, более страстными, больше внимания уделяли местным женщинам, а не псам, и потому увозили с собой на родину восемь жен, с которыми их прямо перед отправкой в массовом порядке обвенчал американский капеллан. Солдатам Хемпширского батальона по возвращении в Британию в качестве компенсации за ужасные условия, которые им пришлось вытерпеть, был предоставлен двухмесячный оплачиваемый отпуск. Британцы покинули Сибирь к январю, американцы — к апрелю, но и те и другие предоставили суда, на которых чехи, общим числом около 57 000 человек, смогли отплыть домой в сентябре 1920 года.

Японцы, однако, задержались. Они сохраняли контроль над небольшой территорией вокруг Владивостока, а позднее захватили южную половину острова Сахалин. На юге основные силы Белой армии при незначительной поддержке извне вели тщетную войну с большевиками и поначалу сумели подчинить себе значительную территорию. Но когда они были всего в 400 км от Москвы, началось контрнаступление Красной армии, в 1920 году закончившееся окончательным разгромом белых в Крыму. Остальные союзники к тому времени уже отозвали свои экспедиционные войска, и Восточная Сибирь осталась последним российским регионом, не входившим непосредственно в состав Российской Советской Федеративной Республики, как официально именовали созданное ими государство большевики. Дальневосточная республика, провозглашенная через несколько месяцев после гибели Колчака, задумывалась большевиками как «буферное» государственное образование между новым коммунистическим государством, РСФСР, и территорией, по-прежнему контролируемой японцами. Она должна была дать возможность разоренному войной краю восстановить экономику; столицей республики сначала стал Верхнеудинск, а затем Чита. Руководство Дальневосточной республикой осуществляли не большевики, а правительство, сформированное из представителей демократически настроенных группировок левого толка; однако обстановка в регионе оставалась нестабильной из-за того, что сконцентрированные во Владивостоке остатки Белой гвардии не признавали никакой формы власти, кроме правой диктатуры.

Молодая республика стремилась к демократии, приняв в 1921 году конституцию, в основу которой была положена американская модель, но это было безнадежное дело. В мае произошел белогвардейский переворот, но, когда Семенов прибыл во Владивосток, чтобы заявить свои претензии на власть в качестве главнокомандующего, японцы, поддерживавшие переворот, потеряли терпение и вынудили его уехать, а вместо него поставили у власти собственных марионеток. Семенов бежал во Францию и продолжил воевать на стороне японцев в годы Второй мировой войны, но в 1945 году был схвачен советскими войсками и через год повешен. Его соратник по кровавым делам, атаман Калмыков, в 1921 году допустил ошибку, бежав в Читу, — неудачный выбор, учитывая его нападения на китайские военные корабли, — и вскоре был убит.

После ухода союзников японцы остались под предлогом, что им необходимо обеспечить безопасность своих граждан, проживающих в регионе. В результате японцы больше всего пострадали в результате самого жестокого столкновения между партизанами и войсками союзников, произошедшего в марте 1920 года. В Николаевске, расположенном недалеко от устья Амура, анархист Яков Тряпицын, командир партизанского отряда, сражавшегося на стороне красных, жестоко расправился с 700 японскими солдатами и мирными гражданами, а после неудавшегося нападения японцев отомстил городу, уничтожив около 6000 его русских жителей. Об инциденте стало известно в Японии, и вывод войск был отложен еще на два года.

После того как летом 1922 года японцы, наконец, покинули Сибирь, среди белогвардейцев началась паника. По мере приближения Красной армии, действовавшей под видом войск Народно-революционной армии Дальневосточной республики, тысячи русских бежали от нового режима за границу. 25 октября 1922 года красные войска заняли Владивосток, положив конец Гражданской войне, после чего Дальневосточная республика быстро вошла в состав РСФСР. Японцы продолжали оккупировать Северный Сахалин до 1925 года, оправдывая это компенсацией за резню в Николаевске. Общие потери японцев в Сибири составили 1500 человек, намного больше, чем всех союзников вместе взятых, и больше, чем было убито в Первую мировую войну.

Гражданская война оставила Транссиб в ужасном состоянии. Партизаны разрушили более 800 мостов, а после ухода союзников дорога оказалась полностью заброшена. Флеминг, как всегда, подобрал точные слова, чтобы описать то плачевное состояние, в которое пришла дорога, превратившаяся из национального инженерного триумфа и источника национальной гордости в место для трагедии и безнадежного отчаяния: «Как ни смотреть на этот проект — с надлежащей гордостью или с излишней тревогой, нельзя отказать Транссибирской железнодорожной магистрали в величии и почти жюль-верновской фантастичности. Теперь, менее чем через 20 лет после завершения, эта главная транспортная артерия, этот символ имперской мощи и имперского предвидения, потерял свое предназначение и свое величие. Вызывавшая чувство гордости железная дорога стала крестным путем, длинной узкой сценой, на которой разыгрывались бесчисленные трагедии… горе и нищета, трусость, боль и страх, холод, трупы и экскременты).

Советы, однако, не собирались оставлять все как есть. «Артерия прогресса» была ключевой частью их планов на будущее, и они понимали, что Транссиб — их главная железная дорога.