ЕЙ

Я сплю, и мне снится, что я просыпаюсь в доме на берегу моря рядом с любимой женщиной, подарившей мне минуты сказочного блаженства. Легкий шум прибоя вначале служит для нас камертоном в бурных ласках, но потом, изменив ритм, убаюкивает, и мы, прижавшись друг к другу разгоряченными телами, погружаемся в сладкое забытье…

Но я просыпаюсь в гостиничном номере в Париже. Я уже знаю, что не сплю, но все еще слышу плеск волны.

Но ведь в Париже нет моря!

Бесспорная истина моей догадки помогает мне различить в доносящихся звуках нарастающий городской шум.

На часах двадцать минут восьмого. Будильник я поставил на восемь, но в последнее время я все чаще просыпаюсь до того, как он прозвенит. Накануне был напряженный день, который завершился перелетом. Прибыв на место около десяти вечера, я предпочел сразу нырнуть в постель — спуститься вниз и поужинать уже не оставалось сил. Но, если я не ем так долго, организм напоминает сам — пора вставать, впереди ждет завтрак.

Однако настоящей причиной столь раннего пробуждения была предстоящая встреча. Самая важная встреча в моей жизни. Я не могу предугадать, что меня ждет, но эмоции, которые я сейчас испытываю, невольно напоминают детство.

Рождество… За окном еще темно, но я тороплюсь выпрыгнуть из кровати, чтобы раскрыть приготовленные подарки…

Охваченный приятными мыслями, я некоторое время лежу в постели, затем встаю и раздвигаю шторы на окнах. В сущности, пока торопиться некуда — осознав это, я снова залезаю под теплое одеяло. Ничего не могу поделать — мне нравится нежиться в постели. Эго помогает неспешно подготовиться к наступающему дню.

Я лежу и смотрю в окно, любуюсь крышами Парижа, между которыми робко проступает небо. По небу плывут легкие облака. Я привожу в порядок свои мысли, оглядываясь на прожитые годы. По утрам я отношусь к себе не слишком строго. Не так, как по вечерам. Перед сном я тоже часто вспоминаю свою жизнь, но утром все выглядит иначе.

Если я просыпаюсь раньше назначенного часа, я встаю сразу, а внимательно прислушиваюсь ко всем неясным звукам, которые доносятся из разных углов. Прислушиваюсь я и к самому себе. Мое внимание привлекает всё — шум в моем собственном номере, шум из соседних номеров, шум, долетающий с улицы.

Сегодня я слышу привычные звуки. Кто-то захлопнул дверь, кто-то открыл кран, кто-то двигает стул… Из коридора доносятся невнятные голоса — кажется, говорят на иностранном языке. Парижская гостиница просыпается рано. Шум, который я принял за морской прибой, издает маленькая машина, подметающая улицу.

Наконец звенит будильник, и я решаю… встать. Иду в душ, затем одеваюсь. Уже сентябрь. Точнее, 16 сентября. Я выглядываю из окна и не могу понять, какая будет погода, не пойдет ли дождь. Раньше, когда мне хотелось узнать, какая будет погода, я всегда обращался к бабушке. Бабушка никогда не ошибалась. Говорила она так: «У меня болят ноги, завтра будет дождь». И на другой день в самом деле шел дождь. В детстве у меня была статуэтка Мадонны. Она меняла свой цвет в зависимости от перемены погоды, но ноги бабушки предсказывали погоду лучше, чем Мадонна.

Я открываю окно. На улице тепло, но я все равно беру с собой легкий свитер.

Пару месяцев назад мама подарила мне сушильную машину, так что дома я больше не развешиваю белье. Однако, с тех пор как я начал пользоваться этим агрегатом, моя одежда значительно уменьшилась в размере. Футболка, в которой я спал, с трудом дотягивает до пупка, а трусы, которые я только что надел, сильно давят. Моя сушилка и сушит, и укорачивает. Но я все равно доволен, что мама подарила ее мне, потому что способ, которым я пользовался раньше, вообще никуда не годился. Я вываливал выстиранное белье на раскладную сушилку, и так, скопом, оно сохло частями в течение недели: сперва рукав, потом ворот, потом все остальное Последствия были омерзительными: стоило только вспотеть, одежда начинала издавать ужасный запах. Воняло псиной.

Не имея желания завтракать в гостинице, я неспешно иду в одно из моих любимых кафе — «Ле Пэн Котидьен». Гостиница, где я живу, находится родом с Центром Помпиду, и я решаю дойти пешком до Рю дез Аршив, где оно находится. «Ле Пэн Котидьен» — это сеть булочных и кафе, распространившаяся по всему миру. Где бы ты ни был, они везде похожи: все отделано деревом — барные стойки, полы, столы и стулья. Светлое дерево типично для Северной Европы. Ешь и ощущаешь себя белкой в лесу. Капучино, кофе с молоком, кофе по-американски — все подается в фаянсовых кружках, таких же, как у моей бабушки.

Я взял апельсиновый сок, американский кофе и бриошь. Есть одна вещь, которая сразу дает понять, что ты в Париже, — запах топленого сливочного масла, который до вечера сохраняется на руках, если за завтраком ты ел круассаны.

В кафе уже много народу. В зале сидят не только французы, посетители за соседними столиками говорят на незнакомых языках.

Я натягиваю на себя свитер. Становится немного прохладно.

На другой стороне улицы находится кафе «Старбакс». За стеклянной витриной видны хорошо знакомые мне диваны и кресла. Много раз, и не только в Париже, я сидел в этих креслах, читал книгу или работал с компьютером. Чаще всего такое бывало, когда предстояло возвращение домой: самолет, допустим, вылетал поздно, а номер в гостинице надо освободить в одиннадцать часов дня. В общем, в такие дни кафе становилось моим домом, я мог даже вздремнуть в кресле.

Встреча назначена на одиннадцать часов в Люксембургском саду. Еще нет и десяти, и я иду навестить одно из самых моих любимых мест в Париже — Пляс де Вог, она совсем недалеко от меня. Всякий раз, когда я прихожу на эту площадь, я испытываю радостное волнение.

Я неспешно иду к Пляс де Вог, наслаждаясь погодой. Сентябрь мне нравится больше других месяцев в году. Гуляя по городу, я заигрываю с солнцем; перехожу на ту сторону улицы, что щедро залита его по-осеннему мягкими лучами. Летом совсем по-другому: улицу переходишь, чтобы спрятаться от жары. На Рю де Франс Буржуаз в этот утренний час солнце освещает правую сторону.

Я вхожу в сквер на Пляс де Вог и сажусь на скамейку под деревом, рядом с одним из четырех фонтанов. Воздух полон свежести. Я кладу руки на спинку скамейки, поднимаю голову и блаженно закрываю глаза: теплые лучи солнца ласкают лицо. Потом я слышу хруст гравия на дорожке. Мимо идет девушка. Она садится на скамейку неподалеку от меня, открывает портативный компьютер и начинает набирать текст. В парках я часто вижу, как люди работают с компьютером, потому что появилась возможность подсоединиться к Интернету с помощью вай-фай. Отчего бы не посидеть на свежем воздухе, пользуясь хорошей погодой?

В женщинах, встречающихся на улицах Парижа, есть нечто особое — они не похожи на других женщин. Я так и не понял, что именно делает их более привлекательными, во всяком случае для меня. Кажется, парижанки свободны от вульгарности, нахлынувшей в нашу жизнь. По внешнему виду жительницы Парижа, по ее одежде и аксессуарам можно судить о характере. Иногда это брошь, иногда шляпка или перчатки, а может, и просто необычно подобранные цвета… Есть одежда, которая украшает женщин, и есть одежда, которая подчеркивает красоту ее души. Вот, например, платье, надетое на девушке, сидящей рядом со мной, говорит о многом. Я уверен, что она живет в своем собственном мире, в котором ей спокойно и уютно. Глядя на нее, хочется приобщиться к нему.

На мой взгляд, она относится к тем женщинам, которые покупают недорогие вещи на распродаже, но, благодаря фантазии и умению подбирать детали, одеваются очень оригинально. Чтобы быть красиво одетыми, им не нужны большие деньги, их талант проявляется в том, что они берут несколько кусков материи, просто сшивают их вместе — и становятся притягательными и желанными. От таких женщин пахнет яблоками.

В каждом городе, где мне довелось пожить какое-то время, есть уголок, который стал «моим местом». Местом, где мне свободно дышится, где мне по-домашнему легко и просто. Часто я случайно набредаю на него, оказавшись в незнакомом городе. В Париже это Пляс де Вог. Когда я жил в Париже, я любил приходить сюда по воскресеньям, потому что под колоннадой в этот день играют музыканты, исполняющие классическую музыку.

Хорошо, что я пришел на площадь пешком. Прогулка помогла сбросить напряжение, которое нарастало с каждой новой минутой, приближающей меня к встрече. Но я все равно еще волнуюсь. Что это — страх?

Постепенно эмоции берут верх, и возбуждение становится почти безудержным. Я всегда был меланхоликом, но теперь я скорее холерик, чья душа бестолково мечется во все стороны.

Успокойся, говорю я себе, то, что с тобой происходит, вполне объяснимо, ведь если встреча пройдет так, как ты надеешься, она полностью перевернет твою жизнь.

 

1. ДЕВУШКА В ТРАМВАЕ

Всякий раз, когда женщина мне нравилась, я искал возможность познакомиться с ней, а главное — переспать. Очень мало было женщин, с которыми я не пытался сблизиться, несмотря на то, что они нравились мне. Я не знаю, в чем здесь причина.

Девушка в трамвае стала одной из таких. Я… Я как бы защищал ее от самого себя. Это не было осознанным решением — просто так получилось. И я так и не понял; она заслуживала особого к себе отношения или я сам начал меняться?

Почти два месяца по утрам мы встречались в трамвае. Эти встречи проходили как по графику.

Вместе с Алессандро я являюсь совладельцем типографии. Мы печатаем каталоги и брошюры, рекламные объявления и проспекты, а также книги, если у них небольшой тираж. Перед последними выборами нам перепал заказ на агитационные материалы соперничающих политических партий. Листовки, надо сказать, отличались только по цвету, во всем остальном между ними не было большой разницы. Политики всегда говорят о светлом будущем. Возможно, они имеют в виду рай.

Я работаю с Алессандро уже несколько лет, вначале я был простым служащим, потом мы стали компаньонами. Немного некрасиво говорить об этом, но я добиваюсь успеха во всем, чем занимаюсь. Поставив перед собой цель, я, как правило, осуществляю ее. Причина весьма проста; мой характер часто ставит меня в затруднительное положение в личных отношениях, зато, наоборот, помогает в работе. Но справедливости ради следует пояснить: успеха я достигаю не столько благодаря своим талантам, сколько благодаря отсутствию некоторых из них. Я так и не научился владеть собой, мой эмоциональный мир раним и переменчив — это и заставляет меня целиком отдаваться работе.

Вообще говоря, эмоциональные отношения всегда были моим слабым местом, а в работе я нашел для себя отдушину. К тому же у меня имеется огромное преимущество — любовь к женщине никогда не отвлекала меня от дел. До некоторых пор я был убежден, что могу полностью контролировать свои чувства, и всегда думал, что буду жить так и дальше.

Мне приходилось работать и за границей. В основном в юности. Добираться до работы в общественном транспорте я привык в Лондоне.

Ежедневные встречи с девушкой, которая ехала куда-то по своим делам, стали самыми волнующими моментами в моей жизни. В остальном жизнь текла как обычно. Но эти короткие минуты в трамвае были удивительно чистыми, они открывали окно в другой мир. Радужные встречи…

Ни один человек, так или иначе причастный к моей жизни, с кем я общался почти ежедневно и чье имя значилось в записной книжке моего мобильного телефона, не мог взволновать меня сильнее, чем эта таинственная незнакомка. Она меня притягивала к себе, манила. Меня снедало любопытство, но я даже не попытался познакомиться с ней.

Отправляясь на работу той зимой, я каждое утро садился в трамвай и видел ее в вагоне. Прекрасное видение, призрак… Вероятно, ей было около тридцати пяти…

Когда трамвай подходил к моей остановке, прежде чем сесть в него, я становился на цыпочки и вытягивал шею, чтобы убедиться: на месте ли моя незнакомка? Не заметив ее, я ждал следующего трамвая. Однако, несмотря на все эти ухищрения, иногда мне случалось добираться до работы в полном одиночестве.

Именно в те дни я стал просыпаться до того, как прозвенит будильник. Не желая изводить себя предположениями, что она, вероятно, уже уехала, я приходил на остановку раньше обычного времени.

Днем я часто занимал себя тем, что выдумывал разные истории про нее, но прежде всего — о нас с ней. Хорошо, когда у тебя есть женщина, о которой ты думаешь весь день. Пусть вы и незнакомы. Не знаю почему, но, когда я думал о ней, мои мысли ни разу не добрались до точки — шли одни запятые. Это был поток слов и, образов, льющихся свободно, без всяких знаков препинания.

Эта девушка… Она постоянно была со мной. Однако наши отношения не заходили дальше мимолетных взглядов и робких улыбок.

Она выходила за две остановки до моей. Естественно, у меня появлялось искушение выйти следом, узнать о ней что-то новое, но я ни разу не отважился на это. Мне не хватало смелости далее опуститься рядом на сиденье. Я всегда держался от нее на значительном расстоянии, которое зависело от наличия свободных мест в трамвае и мало-мальски удобного угла обзора.

День за днем я учился следить за ней исподволь, краешком глаз. Иногда она сидела позади, довольно далеко от меня, и я стеснялся повернуть голову в ее сторону. Тогда я пытался наблюдать за ней совсем уж немыслимыми способами, включая отражение в оконном стекле, и от этого у меня начинали болеть глаза.

Случалось, в трамвай набивалось много народу, пассажиры стояли в проходе и закрывали девушку от меня. Тогда я не сидел всю дорогу, наслаждаясь мнимой близостью. Мне просто нравилось посматривать на нее, когда выдавалась такая возможность, потом отводить взгляд в сторону и снова смотреть не отрываясь. Сама мысль о том, что она находится так близко от меня, поднимала настроение.

Самое удобное для меня место было рядом с выходом. Если оно оказывалось свободным, день складывался для меня удачно, потому что, когда девушка вставала, собираясь покинуть трамвай, ей приходилось идти в мою сторону, и она на ходу улыбалась мне — едва уловимо, слегка, но все-таки улыбалась.

Иногда на моем месте кто-то сидел, но я извлекал из этого определенную выгоду. Я вставал у двери, и на несколько секунд мы с девушкой оказывались рядом, бок о бок. Как же жадно я вдыхал ее аромат! Он был для меня сродни горному воздуху, которым невозможно надышаться, стоя у распахнутого окна…

Я вдыхал ее аромат, но не осмеливался дотронуться до нее. Может быть, еще выпадет случай, успокаивал я себя.

Однажды, впрочем, я слегка коснулся ее. Как-то утром трамвай слишком резко затормозил, и девушку толкнуло ко мне. Край ее пальто и моя рука на миг соприкоснулись, потом я легонько поддержал незнакомку. Будь моя воля, я бы ни за что не отпустил ее!

Она тоже иногда смотрела на меня со своего места.

Часто случалось, что наши взгляды пересекались, и казалось, что между нами установилось молчаливое сообщество. Пугало только одно: вдруг эти взгляды, эти волнительные полуулыбки, которыми она изредка одаривала меня, всего лишь плод хорошего воспитания?

По дороге она что-то писала и делала это часто. Писала она в тетради оранжевого цвета в твердом переплете. Что она там записывает? — спрашивал я себя. Может, и про меня найдется пара строк?

Мне нравилось смотреть, как она пишет. Во-первых, она снимала перчатки, и в этом было что-то интимное. Во-вторых, было заметно, что она целиком отдается тому, чем занимается. Временами я даже испытывал чувство ревности. Действительно, когда она писала, она ни разу не отрывала глаз от тетради, полностью погружаясь в свое занятие. Ее очарование от этого еще более усиливалось. В такие минуты мне безумно хотелось стать частицей ее мира.

Иногда, подобно другим пассажирам, она читала книгу. Читая, она тоже не отвлекалась. Для чтения моя незнакомка надевала очки. Они были ей к лицу. Мне нравилось наблюдать, как она указательным пальцем приподнимает страницу и быстро переворачивает ее. В этом естественном движении столько женственности! Но когда на тот же указательный палец она накручивала прядь темных волос — это завораживало еще больше…

Незнакомка была красивой. Мне нравилось ее лицо, мне нравились ее волосы — тяжелые и густые, мне нравилась ее шея, и я всегда любовался ее тонкими запястьями. На безымянном пальце она носила маленькое гладкое колечко. На ее руках не было никаких других колец — только это.

Но сильнее всего меня притягивали ее глаза, даже не сами глаза, а то, что читалось в них, когда наши взгляды на миг пересекались. Мне казалось, что более бездонных, роковых глаз я не встречал нигде и никогда.

Можно ли влюбиться в незнакомую женщину, с которой каждый день встречаешься в трамвае? — спрашивал я себя в те дни. Ответа я не знал. У меня нет ответа на этот вопрос даже сейчас. Скорее всего, я не был влюблен. Меня просто тянуло к ней. С полной уверенностью могу только сказать: я чувствовал, что связан с ней прочными нитями, и мне нетрудно было поверить, что это сама судьба решила поиграть со мной. Или, вернее, с нами.

Однажды трамвай был переполнен, и я был прибит к своей незнакомке вплотную — но только спиной к ней. В окне мы могли видеть отражение друг друга. Не было сомнений девушка смотрела на меня. Наши взгляды встретились на зеркальной поверхности стекла, и я, пусть не сразу, понял: она была заинтересована. Вскоре девушка вышла, и трамвай двинулся дальше. Я обернулся, чтобы посмотреть на нее, она тоже обернулась…

Два раза в неделю моя незнакомка брала с собой спортивную сумку — как правило, в понедельник и четверг. И мне бы так делать, однажды подумал я. Спортзал находится рядом с моим домом, поэтому я никогда не брал с собой сумку. Обычно после работы я захожу домой, намереваясь взять спортивные принадлежности, но кончается всё тем, что на тренировку я так и не попадаю. Ничего удивительного — позади долгий рабочий день, хочется есть, хочется повалятся на диване перед телевизором, и сама мысль о том, что надо куда-то выходить да еще изводить себя физическими нагрузками, становится невыносимой. «В спортзал я пойду на следующий день», — решаю я на пути к холодильнику. Что же касается сумки, у меня с ней сложились странные отношения. Если я собираю сумку вечером, то, пока я укладываю вещи, у меня возникает желание забраться внутрь и устроиться спать на сложенном вчетверо махровом халате. Допустим, я все-таки иду в спортзал, но тогда возникает другая проблема; по возвращении сумка чаще всего остается неразобранной. Иногда я вспоминаю о ней, уже лежа в постели. Представив влажный халат, насквозь пропотевшую майку и мокрые плавки, в которых сидел в сауне, я поднимаюсь и иду вытаскивать все это, иначе не смогу заснуть спокойно. Если же меня одолевает забывчивость, то на другой день я уже боюсь обнаружить в сумке грибницу; о запахах — промолчу.

Девушка из трамвая оказалась мудрее меня. Она брала сумку с собой на работу.

Однажды утром, помню, я вошел в салон и увидел ее с новой прической: густые темные волосы она собрала в хвост. У меня даже дыхание перехватило — на мой взгляд, самая женственная прическа. Волосы были подняты высоко, что позволяло видеть уши, шею и нижнюю часть лица. Помню, что я подумал тогда: сейчас подойду к ней и буду пожирать ее глазами, пока она не поднимется со своего места. Мы молча будем смотреть друг на друга. Не проронив ни слова, мы откроем друг другу наши чувства. Сердце, душа будут перевернуты. Потом мы поцелуемся. Потом она отстранится, но я возьму ее руки в свои и осыплю нежными поцелуями темные глаза, щеки, лоб и нос. Затем опять последует поцелуй в губы. Все пассажиры в трамвае будут смотреть на нас. Неожиданно вагон взорвется долгими аплодисментами. Грянет музыка, трамвай остановится, мы выйдем из вагона и затеряемся в тесных городских улочках. Далее — заключительные титры, в зале зажигается свет, зрители, утирая глаза, покидают кинотеатр.

На самом деле ничего подобного не происходит. Я, как всегда, стою у дверей. Никакой музыки, никаких аплодисментов — только сильно запотевшие в тот день окна.

Из-за нее я наделал кучу глупостей. Однажды, когда она вышла на своей остановке, я подождал несколько мгновений и подошел к ее сиденью. Я положил руку на поручень, на котором несколько секунд назад лежала ее ладонь. Я еще мог почувствовать тепло ее руки…

В тот день мне хотелось более реальных ощущений, я уже не мог просто смотреть на нее. Осязание предъявляло те же права, что и зрение. Вот почему я стал искать оставленные ею следы. Я жаждал прикоснуться к тем вещам, к которым прикасалась она, я не хотел, чтобы кто-то другой сделал это раньше меня. Однажды я даже остановил трамвай, так как не удержался и нажал на кнопку звонка, до которого дотрагивался ее палец. Я прикасался к предметам, еще хранившим ее тепло, и спрашивал себя: кто мы такие — друзья, сообщники, товарищи по игре, платонические любовники или просто два незнакомых человека?

Как-то утром, выбегая из трамвая, она обронила перчатку. В вагоне было мало народу, никто ничего не заметил — как обычно, пассажиры дремали или читали, — и я наклонился, чтобы подобрать ее. Самое лучшее было вернуть ее сразу, но двери трамвая уже закрылись, и потом, не знаю, что-то удержало меня. Быть может, я боялся окликнуть свою незнакомку, тем самым нарушив молчание, быть может, мне просто не хватило смелости…

Я держал перчатку в руках. Она была шерстяная, вишневого цвета. Мне повезло — кожаные перчатки не сохраняют запахов. Я нюхал ее весь день. Я очень боялся, что кто-нибудь заметит это и подумает, будто я маньяк. Конечно, я отдавал себе отчет, что занимаюсь глупостями, допускаю вещи, о которых раньше и помыслить не мог. Если бы мне такое рассказал мой друг, я бы принял его за сумасшедшего и не уверен, что сумел бы оправдать его поведение. Но все это происходило со мной, и я ничего не мог с этим поделать. Мое отношение к девушке из трамвая вышло из-под моего контроля. Когда я рассказал об этом Сильвии, она расхохоталась, но не приняла меня за помешанного.

Сильвия — моя лучшая подруга. Она про меня знает все. По вечерам мы часто говорили об этой девушке. Единственное, за что она меня осудила, — так это за то, что я хранил перчатку в пластиковом пакете, как следователи в сериалах: но я это делал осознанно — чтобы подольше удержать запах.

Я нюхал перчатку и с укором спрашивал себя: чем ты занимаешься?! Тогда я откладывал перчатку в сторону, но мысли о девушке не покидали меня, и я снова поддавался искушению. Я вел себя как человек, который пробует бросить курить. Мне, наверное, следовало написать на пакете: «Вредит вашему психическому здоровью!»

В конце концов, я нашел выход. Нет, я не перестал нюхать перчатку, я просто перестал при этом глупо себя чувствовать. Мне хотелось нюхать, и я это делал. Я наслаждался, и все.

На следующий день я взял перчатку с собой, чтобы вернуть ее хозяйке. Понятно, что в своем воображении я уже не раз прокрутил нашу встречу. Судьба предоставила мне возможность нарушить молчание, подарила чудесный предлог. Теперь я могу познакомиться с девушкой, могу порадовать ее находкой: «Я… я тот, кто поднял вашу перчатку».

Утром, когда подошел трамвай, я заметил девушку в вагоне. Я вошел в салон и сел на свободное сиденье. Пока я набирался смелости, чтобы подойти к своей незнакомке, у меня промелькнула мысль, что перчатка, по сути, была единственной связанной с ней вещью и, пожалуй, я могу подержать ее у себя еще несколько дней. Так я и сделал.

Я помню, в тот день она мне снова улыбнулась…

Одно время, около двух недель, ее не было видно. Я не знал, что случилось. Заболела? Уехала в отпуск? Я очень боялся, что она поменяла работу или решила ездить на машине. Я не находил себе места. Разлука с незнакомкой мучила меня, чувство бессилия терзало сердце: я не мог видеть ее, я не мог отыскать ее — ведь я ничего о ней не знал!

Я не хочу даже вспоминать эти проклятые дни. Наконец я снова увидел ее в трамвае. Думаю, мне не удалось скрыть своей радости. Я был возбужден, как младенец, который пытается схватить погремушки, раскачивающиеся над его кроваткой. Я по-прежнему ничего не знал о девушке, но это уже не имело никакого значения. Было важно только то, что она вернулась. Мне не было известно, как ее зовут, где она работает, сколько ей лет, есть ли у нее жених или любовник. Я даже не знал ее знака зодиака. Почему я тогда подумал о зодиаке? Меня никогда не интересовало, под каким знаком зодиака родились девушки, с которыми время от времени я встречался, но с незнакомой все было иначе. По утрам на остановке я брал бесплатную газету и сразу же открывал ее на странице с гороскопами. Я бы с удовольствием прочел ее гороскоп — хотя бы для того, чтобы знать, в какой день лучше всего заговорить с ней. О девушке из трамвая я знал только две вещи: во-первых, она, даже не догадываясь об этом, наполняла мою жизнь новыми эмоциями и, во-вторых, она жила в нескольких остановках от меня.

Однажды утром она закрыла тетрадь, поднялась и подошла к выходу. Проходя мимо, она впервые не улыбнулась мне. Будто бы меня не было…

Мне стало не по себе. Я всегда готов сомневаться в себе, я буквально соткан из комплексов. Поэтому я сразу сделал тысячи безумных предположений: вдруг кто-то видел, как я поднял перчатку, и рассказал ей об этом; вдруг я слишком пристально смотрю на нее, и ей стало это надоедать; вдруг она подумала, что в тот миг, когда мы случайно коснулись друг друга… тысячу лет назад, я сделал это преднамеренно; вдруг… вдруг… вдруг…

Самое ужасное, если легкое прикосновение она приняла за проявление похоти. Известно, как устроены женщины: если ты ее хочешь, она это сразу чувствует. Может быть, это ее напугало?

Я так и не подошел к ней, чтобы заговорить. Но сколько раз я ощущал в себе внутреннюю силу, которая подталкивала меня подойти. И… я снова и снова одергивал себя. Мне это давалось с трудом, потому что она на самом деле была притягательной, в буквальном смысле этого слова. Иногда по утрам, глядя на нее, я мялся в нерешительности, как подросток: с пятки на носок, с носка на пятку, подойду — не подойду, подойду — не подойду…

К счастью, не подошел…

Пока я искал объяснение ее поведению, она обернулась ко мне и первой прервала молчание:

— У тебя есть время выпить со мной кофе, или ты спешишь?

— Извини, что?

— Не хочешь выпить со мной кофе перед работой? У тебя есть время?

— Да, да… С удовольствием. Я выйду с тобой.

Открылись двери, и мы вышли из трамвая.

— Здесь есть бар, совсем рядом. Давай познакомимся, я Микела.

— Джакомо.

Я шел рядом с ней и с радостью думал, что еще две вещи нравятся мне в этой девушке — ее голос и имя.

Мне симпатичны самостоятельные женщины, они сами могут сделать первый шаг навстречу, хотя, сказать по правде, этим они немного выбивают меня из колеи, потому что первым, как правило, начинаю я. Такие женщины отнимают у меня пальму первенства, лишают исконной роли мужчины-охотника.

У входа в бар я открыл дверь и пропустил вперед пожилую женщину.

— Проходите, синьора… прошу вас… Застегнитесь, на улице холодно.

— Спасибо, спасибо, вы очень любезны.

Закон жизни: когда ты счастлив, ты всегда вежлив с посторонними.

Мы сидели друг против друга за столиком и были слегка смущены. Я больше, чем она.

— Я позвала тебя выпить кофе, потому что ты мой давний попутчик. Случилось так, что у меня в жизни скоро многое может измениться, вот я и набралась смелости, пригласила тебя.

Так вот в чем дело… она выходит замуж, а меня пригласила попрощаться со своей свободной жизнью. Пошепталась, видно, с подружками, те ей и подсказали: смелей, не теряйся, пригласи его в кафе — в ужасе подумал я.

— Ты правильно сделала, я и сам собирался позвать тебя в бар, только не хотел ставить тебя в неловкое положение. Это было еще давно, в тот день, когда я случайно коснулся тебя и мне показалось, что ты рассердилась на меня.

— Прости, когда?

— Ну, в тот день, когда трамвай резко затормозил и я задел тебя рукой… Я не убрал руку, наоборот, мне было приятно прикасаться к тебе.

— Я этого даже не заметила.

— В каком смысле твоя жизнь изменится? Ты выходишь замуж?

— Нет, я не выхожу замуж, я уезжаю в Нью-Йорк. Я поменяла работу.

— Как, ты будешь жить в Нью-Йорке?!

— Да, я получила письмо с подтверждением от американской фирмы, в которой я работаю. Я их просила о переводе в Нью-Йорк.

Говоря это, она вытащила из сумки письмо.

— Двадцать дней назад я проходила собеседование, и мне сказали, что я их устраиваю. Потом я получила окончательный ответ. Знаешь, я думала, что они меня не возьмут, все-таки возраст… Мне уже тридцать шесть, могли возникнуть вопросы, но у меня все получилось.

— Да? Значит, ты уже не будешь ездить на трамвае? С тридцатым номером покончено? Не будешь скучать?

— Не знаю… Наверное, вначале будет тоскливо, а с другой стороны, нет. Я не хочу потерять возможность изменить свою жизнь, а потом мне уже давно хотелось там пожить, это не первая моя попытка.

— Ты уедешь насовсем?

— Не знаю… Главное сейчас только то, что я уезжаю, а там будет видно. Может, через месяц я не выдержу и вернусь. У меня нет окончательных планов, я делаю только то, что мне хочется в данный момент. В соответствии с этим правилом я и устраиваю свою жизнь.

— Досадно…. Наконец-то мы с тобой познакомились, и ты вдруг уезжаешь… Не везет мне! Выходит, это прощальная чашка кофе?

— В каком-то смысле да… Извини, мне надо зайти в туалет, я сейчас вернусь.

Мне стало не по себе. Мне стало тоскливо. Я уже видел трамвай без Микелы.

Я сидел рядом с ней в баре и, по сути, ничего не сумел сказать ей. Я так и не признался, что у меня дома лежит ее перчатка. Я хотел спросить у нее номер телефона, узнать адрес электронной почты, но у меня не хватило на это смелости. Как все просто… Перед отъездом она пригласила меня выпить с ней кофе, словно хотела перевернуть прочитанную страницу. Так всегда бывает. Когда понимаешь, что уже поздно, что время ушло, тогда только и начинаешь хвататься за любую возможность как за соломинку, пытаясь удержать то, что от тебя уже ускользнуло. Дело в том, что я всегда стесняюсь причинить людям беспокойство. В раннем детстве, когда в чужом доме меня спрашивали, не хочу ли я пить, я всегда отвечал: «Нет, спасибо», даже если умирал от жажды. С годами ничего не изменилось: когда кто-то предлагал мне что-либо, то я отказывался, прежде чем фраза прозвучит до конца. В жизни я всегда старался не надоедать людям, не быть им в тягость. Это было настоящим издевательством над собой. Первое время, когда ко мне домой стала приходить домработница, я делал совершенно нелепые вещи: я занимался уборкой. Из уважения к домработнице или еще по какой-то причине я не хотел, чтобы она, войдя в мою комнату, обнаружила там страшный беспорядок. И так во всем…

Я не спросил у Микелы номер ее телефона, потому что побоялся показаться назойливым и поставить ее в неловкое положение. Я не хотел, чтобы она дала мне его из вежливости, вопреки своему желанию. К тому же эта чашка кофе была не началом, а концом. Я — часть ее старой жизни, с которой она собиралась распрощаться. Тогда почему я должен просить у нее координаты? Мы с ней не были друзьями, а потом ее отъезд уж точно был не самым лучшим поводом для завязывания отношений. Я ни о чем не мог ее попросить.

Страшно разочарованный, я ждал ее за столиком, и тут мой взгляд упал на письмо из американской фирмы, которое она показала мне и не убрала в сумку. На конверте был адрес. Я решил переписать его. Зачем? Я подумал, что было бы большой ошибкой потерять ее, ничего не узнав о ней.

«Запиши адрес, — повелевал внутри меня чей-то голос. — По крайней мере прочти его!»

«Прекрати! Ты же воспитанный человек…»

Но я прочел адрес. Очень быстро. Я прочел его и много раз повторил про себя, чтобы не забыть. Потом я поднялся и пошел к кассе расплатиться.

— Извините, у вас не найдется листка бумаги и ручки?

Девушка за кассой протянула мне бумагу и ручку, но, уже собираясь записать адрес, я вдруг увидел, что Микела возвращается к столику.

— Извините, уже не нужно, спасибо.

Я вернулся назад, и мы снова присели. Я посмотрел на Микелу и сказал ей:

— Мне почему-то жаль, что ты уезжаешь. Я знаю, это звучит странно, тем более мы едва знакомы, но все-таки это так.

Эти слова вырвались самым естественным образом, лишь только она села за столик. Мне даже не надо было напрягаться, чтобы выговорить их, а тем более обдумать заранее. Я вслушивался в них одновременно с Микелой.

Микела взглянула мне прямо в глаза и на несколько секунд застыла, не проронив ни слова. Казалось, мои слова ее взволновали. Думаю, ей было приятно, потому что на ее лице заиграла чудная улыбка, от которой меня бросило в дрожь. Хотя не исключено, что вздрогнул я от холода: какой-то мужчина вошел в бар и оставил дверь открытой.

— Так когда ты уезжаешь?

— Завтра после обеда, у меня рейс в четыре часа.

— Ты вещи уже собрала?

— Крупные — да, остальное уложу сегодня ночью или завтра утром, перед отъездом. Мои подруги и коллеги по работе устраивают для меня проводы, надеюсь, что вернусь домой не слишком разбитой и сумею собрать чемодан. Ты не хочешь прийти? Там не будет ничего особенного… так, человек пятнадцать соберется.

— Нет, спасибо, не беспокойся, кстати, мне уже пора уходить… Выходит, завтра ты уже не поедешь в трамвае?

— Нет, сегодня в последний раз.

— Увы!

— Ну что же, спасибо за кофе, мне уже пора идти… Тебе, думаю, тоже.

Мы попрощались и по случаю дважды поцеловались в щеку. Какие хорошие духи, подумал я.

— Ну, тогда пока и счастливого пути!

— Спасибо. Пока!

Я отходил от бара, как мантру повторяя адрес ее новой работы.

Свернув за угол, я столкнулся с Данте. Это был мой лицейский товарищ, с которым мы уже много лет не виделись. Он засыпал меня вопросами обо мне, о других наших однокашниках. Потом Данте начал рассказывать о себе. Он сообщил, что недавно расстался с женой, что у него есть ребенок, и я выслушал подробный отчет о его сыне. Но все это время я шептал про себя адрес, проставленный на конверте.

Потом он продиктовал мне свой номер телефона и спросил:

— Ты ничего не заметил?

— А что я должен был заметить?

— Посмотри на мой номер… ты ничего не замечаешь?

— Нет.

— Это палиндром.

— Что?

— Это палиндром — перевертыш. У меня номер телефона в виде палиндрома. Его можно читать с начала и с конца. Как Адда, Анна, Отто. Видишь, как просто запомнить. Достаточно первых пяти цифр. А они очень простые, их нельзя забыть.

Я оставил ему свой номер, и мы попрощались. Увидев в своих руках телефон, я догадался, что могу воспользоваться его возможностями. Нажав на кнопку SMS-сообщений, я набрал адрес Микелы и зачем-то отправил его Сильвии. Было бы логично сохранить его в папке «отправленные сообщения», но я не подумал об этом.

Через две минуты Сильвия позвонила мне.

— Что за сообщение ты прислал?

— Это девушка из трамвая. Я сегодня разговаривал с ней. Мы вместе пили кофе.

— Наконец-то тебе хватило смелости пригласить ее!

— Да, верно… сегодня у меня хватило смелости пригласить ее, но она сказала, что завтра уезжает работать в Нью-Йорк. А то, что я послал тебе, это адрес ее нового офиса, я не знал, как его сохранить. Ты его запиши где-нибудь, а потом отдашь мне. Мы увидимся сегодня вечером?

— Сегодня тот самый день, поэтому мы не увидимся. Может быть, завтра?

— Давай завтра.

Я пошел на работу. По дороге мне поступило SМS-сообщение от Сильвии. Она переслала мне адрес, который я только что ей отправил. Очень умно. Хотя, вероятно, чокнутым все-таки был именно я.

В общем, как только я доберусь до работы, я его куда-нибудь запишу.

Так я и сделал.

 

2.«КУПИТЬ — НЕ КУПИТЬ»

В тот вечер, когда Микела отмечала свой отъезд, Сильвия не могла посидеть со мной, чтобы пролить бальзам на мои раны. «Сегодня тот самый день», — сказала она. «Тот самый день» — это первый день ее месячных, а поскольку у Сильвии загиб матки, то ей часто приходится отлеживаться в постели — боли были слишком сильны.

На тот момент мой роман с очаровательной спутницей из трамвая, скорее, уже подошел к своему завершению. Да, я подглядел адрес ее новой работы в Нью-Йорке, но я уже знал, какой конец уготован нашей истории. Со временем ее адрес потеряет для меня всякий интерес, и наш роман канет в Лету так же, как и большинство моих фантазий.

До разговора в баре Микела жила в моем воображении, и я представлял ее такой, какой мне хотелось ее видеть. Образ, который я вылепил, не соответствовал реальности, но, несмотря на это, Микела мне понравилась. За время короткой встречи она не развеяла мои фантазии, наоборот: когда ее взгляд погрузился в меня, я мгновенно испытал глубокое волнение.

Да, Микела мне определенно нравилась. Сейчас она мне нравилась даже больше, чем вначале. Обидно…

Я так и не понял, почему отказался от ее приглашения на вечеринку. Зачем-то соврал, сославшись на неотложные дела. Я даже хотел вернуться назад и сказать ей, что передумал, что обязательно приду, но было уже поздно. А потом меня задержал Данте.

Мысли о Микеле не отпускали меня весь день; известие о ее скором отъезде, приглашение на вечер, выражение ее лица, когда она говорила со мной, звук ее голоса…

После работы я пошел в торговый центр. Я всегда хожу в торговый центр, когда меня одолевает хандра или когда мне срочно требуется что-то обдумать. Иногда, правда, я выбираю прогулки по городу, но торговый центр все же предпочтительней. Игра под названием «купить — не купить» отвлекает от мрачных мыслей. Я кладу в тележку понравившиеся мне вещи, которые хотел бы иметь у себя дома. Эго приводит меня в хорошее настроение. Я кружу по торговому залу с безразмерной тележкой и складываю в нее все подряд: деревянные бруски, циркулярные пилы, телескопические удочки, велосипедные покрышки, туристические палатки, электробытовые приборы, банки с краской, упаковки с едой, костюм для велоспорта, роликовые коньки… Удовлетворив свои желания, я оставляю тележку в углу и ухожу из магазина Возможность подержать в руках все эти красивые, блестящие, хранящие запах новизны вещи доставляет мне огромное удовольствие. Забыл сказать, я обязательно беру канцтовары: мягкие резинки, тетради, ручки и карандаши, кисточки, пеналы — все это напоминает мне первые сборы в школу.

Пока я еще далеко от кассы, я ощущаю все эти вещи моими, я обладаю ими. Это очень сильное переживание. Я действительно наслаждаюсь. Я чувствую себя раскрепощенным. Потом радость от кратковременного — в пределах супермаркета — обладания понравившимися вещами сменяется чувством удовлетворения от того, что я не потратил ни пенни, воздержавшись от покупки.

В тот ветер я не купил чехлы для скутера, теннисную ракетку, две банки с мячами и детский велосипед со страховочными колесиками.

В секции детских товаров стояла очень красивая женщина, она выбирала игрушку для сына. Чтобы завязать разговор, я наплел ей, что хочу сделать сюрприз для дочки. Она и посоветовала мне купить велосипед.

Будь я таким же раскованным и целеустремленным с Микелой, как с этой мамашей, — я бы уж точно пошел на вечеринку, а не бродил по нескончаемым магазинным лабиринтам.

У меня есть еще одна любимая забава. Прежде чем пройти в торговый зал, я выглядываю хорошенькую кассиршу. Я определяю, в какой кассе мне лучше расплатиться, если что-то все-таки будет приобретено. Встать туда, где меньше народу? Нет, это не в моих правилах! Я всегда шел в ту кассу, за которой сидела симпатичная девчонка. Только однажды, увидев за прилавком миленькую, блондинку, я предпочел пропустить вперед других покупателей, а сам отправился в очередь к мужчине. Случилось это в аптеке, куда я зашел за лекарством, без которого у меня не получалось сходить в туалет. В моей жизни бывают периоды, когда я страдаю запорами. Блондинка была слишком симпатичной, и мне было стыдно. Я подождал, пока освободится фармацевт-мужчина. Он громким голосом обратился ко мне:

— Слушаю вас.

Внутренне я не был готов к этому и замялся.

— У вас есть что-нибудь… Мне надо очистить кишечник… моему сынишке…

— Могу предложить маленькую клизму.

— Хорошо.

Когда я увидела то, что он принес, я сообразил, что детская клизма слишком мала и никакого эффекта не произведет.

— Извините, я вспомнил, что мне надо взять лекарство и для отца, у него тоже бывают… э…

— Я могу дать вам слабительный сироп.

— Отлично.

В наш разговор вмешалась пожилая синьора, стоявшая сбоку от меня:

— Сироп вам не поможет. Знаете, я их все перепробовала. Самое лучшее — сделать хорошую клизму на сто тридцать три миллилитра. Она наверняка сработает. А если и клизма вам не поможет, могу посоветовать слабительные свечи, ими моя сестра пользуется. Говорит, они прочищают, как бомба!

В аптеку я входил бочком — хотел, чтобы все прошло тихо и незаметно, — и вот оказался в центре жаркой дискуссии о клизмах, слабительных и почему-то о геморроидальных свечах, которые мне вроде и не требовались. В конце концов фармацевт хитро посмотрел на меня и вручил мне большую клизму, сказав при этом: «А вот это для дедушки», как бы давая понять, что уж он-то прекрасно понял, кому предназначалась сия резиновая штука.

В тот вечер, наигравшись вдоволь в «купить — не купить», я еще долго бродил по городу. Я ходил и представлял себе Микелу. Что она делает в настоящий момент? Наверное, смеется, шутит… а может, обнимает расплакавшуюся подругу. На ее празднике не было только болвана, который в это время болтался по темным улицам.

Когда я пришел домой, я долго думал о ней, уткнувшись лбом в оконное стекло. Помню, что было холодно и окно запотевало — на нем оставался след от моего дыхания. Казалось, так бьется сердце. В тот вечер я поздно лег спать, забыв положить телефон на подзарядку. Но к утру аккумулятор не успел разрядиться. Я включил телефон и не нашел новых сообщений, потому что все они пришли раньше, чем я его выключил.

Если я поздно ложусь спать, то одного взгляда на часы бывает достаточно, чтобы почувствовать, каким разбитым я буду целый день. Я знай, что ближе к обеду все мысли будут направлены на то, где бы выпить кофе.

Мне было грустно, когда на следующее утро я вошел в трамвай. Я не знал, на чем остановить свой взгляд, и он блуждал по вагону, как птица в поисках ветки. Забегая вперед, скажу, что и в последующие дни я испытывал беспокойство…

Я не переставал думать о Микеле.

Во время обеденного перерыва я решил, что могу поехать в аэропорт попрощаться с ней, а в качестве предлога использовать ее перчатку. Я признаюсь, что подобрал перчатку, но не вернул ее сразу — забыл. Теперь я жалел, что не взял у нее электронный адрес. Ну что же поеду и исправлю эту свою оплошность. Я бы с удовольствием подложил ей в карман бумеранг. Бумеранг возвращается — вдруг он когда-нибудь привнесет ее ко мне?..

Я заскочил домой, забрал перчатку и помчался в аэропорт. Приехал я туда поздно — Микела, очевидно, была уже в зоне вылета. Я потерял ее…

Потом я заметил, что вылет ее самолета задерживается на пятьдесят минут. Тут же мелькнула мысль купить билет и лететь вместе с ней. Сейчас, перед ее отъездом, я был готов на все, лишь бы снова увидеть ее, хотя до вчерашнего дня я и пальцем не пошевельнул, чтобы завоевать прекрасную незнакомку. Но это было вчера, а сегодня я ощущал себя так, словно меня бросила любимая женщина, и я был готов заложить душу дьяволу, лишь, бы вернуть ее. Жаль, что такое желание приходит слишком поздно.

Несколько минут я стоял перед табло и не мог оторвать от него взгляда. Казалось, самолет Микелы унесет с собой частицу моего сердца. Я почувствовал во рту странный привкус утраченной надежды. Потом повернулся и пошел прочь.

Когда я уже выходил из аэропорта, я увидел ее за столиком бара. У меня в груди словно разорвалась подушка безопасности. Меня распирало от счастья. Несколько секунд, застыв, я смотрел на нее, а потом навился в ее сторону. Но в десяти шагах от Микелы я заметил, как от стойки бара к столику приближается мужчина примерно моего возраста, в руках он держал две чашки кофе. Едва успев свернуть, я спрятался за стену. На душе у меня скребли кошки.

Я ушел не оборачиваясь — боялся, что она увидит меня, и, только когда я отошел на достаточно большое расстояние, я повернулся в ее сторону, чтобы взглянуть на нее. Они смеялись.

Я не знал, что мне делать. Подождать, подойти попрощаться, сделав вид, что я здесь оказался случайно, или сразу же уйти?

Мне было очень тоскливо…

Я вышел из аэропорта и тотчас отправился в огромный торговый центр. Я набрал три тележки всякой всячины. Потом я позвонил Сильвии.

— Она улетает не одна, с ней какой-то мужчина.

 

3. СИЛЬВИЯ

Несколько лет назад мы с Сильвией обещали друг другу: «Если в ближайшие пять лет никто из нас не встретит настоящую любовь, тогда мы родим ребенка».

Три года спустя после этого Сильвия познакомилась с Карло, вскоре они поженились, и ребенка, дочку Маргериту, она родила от него. Но и после ее свадьбы наша дружба не прервалась. Вначале ее муж немного ревновал — думаю, что это вполне нормально, — но потом, со временем, он понял, в чем суть наших отношений, и все понемногу утряслось.

Прекрасно, когда лучший друг у тебя женщина. В этом случае отношения строятся иначе, не как с мужчиной. Когда лучше, когда хуже. Ну, например, если ты пошел с приятелем выпить и познакомился с женщиной, которая согласна провести с тобой вечер, ты можешь оставить его одного в баре и уйти с ней. Достаточно сказать ему.

— Завтра я тебе все расскажу.

Твой друг, мужчина, будет рад за тебя.

Однако с друзьями-женщинами все по-иному. Оставить ее одну ради другой девушки совсем не просто. Ничего удивительного — у женщин всегда так. Любой мужчина, которому понравилась девушка и он хотел бы провести с ней вечер, наверняка слышал: «Я бы с удовольствием пошла, но не могу бросить свою подругу». Вот видите. А что бы при этом сказал мужчина — ну тот, которого оставляют одного? «Один раз потрудись и за меня, дружище…»

Однажды Сильвия спросила, что я думаю о Карло. Я ответил, что если он ей нравится, то я счастлив за нее. Я так сказал, потому что мне он никогда особенно не нравился, я не видел в нем мужчину, с которым она могла бы полностью раскрыть себя. Но я попытался подружиться с ним, пару раз мы даже сходили на стадион, но не сумели найти общий язык. Так и вышло, что дружил я только с Сильвией; Карло не возражал против наших встреч, он много работал и часто уезжал из города. У него ткацкая фабрика, и по работе ему часто приходится мотаться за границу. Сильвия немного помогала ему в офисе, но в основном занималась дочкой. Ее муж сам настоял на том, чтобы она бросила работу и посвятила себя семье.

Карло любит выставлять напоказ свое богатство. Он не пользуется бумажником, деньги он носит в кармане, перетянув их резинкой. Когда ему надо расплатиться, он вытаскивает всю пачку, сперва перебирает крупные купюры, которые лежат сверху, и лишь потом добирается до мелких денег. У него куча наручных часов, а также несметное количество солнцезащитных очков; у него масса костюмов, курток и прочей ерунды, ну и, конечно, машин. Еще у него есть лодка, точнее глиссер. Глиссер больше подходит человеку, которому важно поскорее добраться до определенной цели, а не наслаждаться прогулкой по морю.

Ему нравится, когда знакомые обращают внимание на его вещи. Он считает, что таким образом окружающие признают его высокое положение в обществе. Поэтому при встречах я всегда с похвалой отзываюсь о его новых приобретениях. Мне даже забавно подтрунивать над ним: какие у тебя красивые часы, какие симпатичные очки, какая шикарная машина. Меня поражает только, что он меня за это благодарит.

— Карло, у тебя шикарные солнечные очки!

— Спасибо.

Я никогда не мог понять, почему некоторые люди благодарят тебя за то, что ты похвалил что-либо из надетого на них. Мне так и хочется сказать ему.

— Послушай, ты же не придумал дизайн этих очков! За что ты меня благодаришь? Да очнись же ты, наконец!

Сильвия тоже добродушно подсмеивается над ним. Она для меня то же, что канат для канатоходца; когда я счастлив, я танцую на нем с ярким зонтиком в руках, когда плохо, я могу за него зацепиться.

Какое-то время, сразу после нашего знакомства, мы с ней спали, но как пара мы ничего особенного не представляли. Мы оказались плохими любовниками, зато нашли себя в дружбе. Вот вам прямое доказательство того, что дружба между мужчиной и женщиной — вполне реальная вещь. Правда, до этого им следует переспать друг с другом. Я думаю, мы смогли бы подружиться и без постели, но после нее отношения становятся более определенными. Мы знаем, что нам такой тип отношений не интересен. А как друзей нас, наоборот, связывают общие переживания и… искренняя любовь. Сильвия — моя любимая женщина.

В свое время, когда мы были любовниками, мне было с ней совсем неплохо, единственная проблема состояла в том, что мы оказались очень похожи; мы были двумя винтиками, двумя штекерами, двумя парными ключами.

В общем, три года назад она могла бы стать матерью моих детей, а я — отцом ее детей. Короче, мы могли бы стать родителями наших детей.

Я познакомился с ней в одном ресторанчике. Миловидная длинноволосая невысокая женщина с чудесной улыбкой. Нетрудно было понять, что она приятный собеседник, потому что ее подруги начинали смеяться сразу же, как она кончала говорить. Я был вместе с Сильвио, неисправимым донжуаном, и Лючано, у которого совсем другие вкусы. Попав в компанию, он сразу же обращает внимание на мужчин. Я, естественно, положил глаз на Сильвию, поскольку ее подружки были настоящими каракатицами.

— Вагоновожатого уж точно оправдают, если этих телок переедет трамвай, — глядя на девушек, глубокомысленно заметил Сильвио.

Я сразу же начал к ней клеиться:

— Извини, что подошел, но у меня сегодня день рождения, и я хотел бы отметить его бокалом вина вместе с тобой. Надеюсь, ты согласишься?

Сильвия посмотрела на подруг, они заулыбались. Ей, возможно, было нужно их одобрение, но в итоге она взяла бокал и чокнулась со мной.

— Сколько тебе стукнуло?

— О возрасте не спрашивают, — отшутился я. — Ровно тридцать.

Таким был мой первый разговор с Сильвией.

В тот вечер мы долго с ней болтали. Я сразу же начал нести обычную чушь, которую несу, когда клеюсь к девушкам, но чем дольше я говорил, тем быстрее выходил из роли Джакомо-обольстителя; в конце концов я стал «простым парнем, который надеется понравиться таким, какой он есть на самом деле».

Сразу было понятно, что Сильвия умная девушка, и через несколько минут разговора с ней я почувствовал себя полным олухом.

— Сегодня не мой день рождения, — решил я сдаться. — Этот приемчик я использую для знакомства, чтобы преодолеть неловкость… Ты не рассердилась на меня?

— Да нет… Ты правильно поступил, если тебе надо было побороть свою робость… Ну а потом, если уж ты кретин, то в этом лучше признаться сразу.

— Но я совсем не робкий человек.

— А это мы увидим потом.

В отношениях с людьми Сильвия ценила определенность. Именно поэтому после нескольких ночей, проведенных вместе, когда стало ясно, что между нами не проскочила искра страсти, она не стала тянуть время. Она вызвала меня на разговор, сказала, что я ей нравлюсь и что она догадывается: мне тоже приятно быть с ней, но мы, видно, не созданы друг для друга.

Я был того же мнения, но мне бы никогда не хватило смелости сказать ей об этом. Я бы делал вид, что все в порядке, а потом, выждав время, постарался бы исчезнуть из ее жизни, как, впрочем, я обычно и поступаю. И тогда я потерял бы чудесного человека.

Вот уж не знаю, как часто мужчины молчат и ничего не говорят, когда уже и так ясно, что отношения не складываются. Я обычно так себя и веду. Это мой талант — притворяться, что все прекрасно…

Через несколько дней после отъезда Микелы я ужинал у Сильвии. За столом мы сидели втроем: я, Сильвия и Маргерита. После ужина я отвел девочку в постель. Она отказывалась ложиться спать, стала хныкать, а потом наконец заснула.

Мы с моей подругой пересели на диван и проговорили допоздна. Получился приятный вечер. С Сильвией у меня такое часто бывает. Вначале мы говорили о ней и Карло, а потом я подробно рассказал о том, что случилось в аэропорту. Сильвия выслушала меня и вернулась к теме, которая ее волновала.

— Недавно нас позвали на ужин, и там помимо старых друзей были Патриция с Пьетро.

— Патриция и Пьетро?

— Да, Пьетро, приятель Алессандро, он с ним часто играет в теннис.

— Я догадался, кто это… А как они оказались в вашей компании?

— Потому что Патриция дружит с женой Джорджо.

— А кто такой Джорджо? Ладно, неважно, перейдем к сути дела. Почему ты заговорила об этом?

— Потому что весь вечер Патриция обнимала Пьетро, держала его за руку, ласково обращалась к нему… и я ей страшно завидовала. Я всегда мечтала о таких отношениях, но у меня с мужем этого не получилось. Я не за того человека вышла замуж.

Ее семейная жизнь с Карло зашла в тупик. Впрочем, случилось это уже давно. Последние полтора года Сильвия пыталась спасти свою семью, но потому нее опустились руки. Она надеялась, что это всего лишь временное охлаждение в их отношениях, и уже много раз пыталась поговорить с мужем начистоту. Но вызвать Карло на серьезный разговор было невозможно. Он отговаривался тем, что все это пустяки, что все образуется, что не стоит беспокоиться, если в их семейной жизни стали возникать размолвки. Во всех семьях бывает такое.

— Но ты пыталась выяснить все раз и навсегда?

Я уже знал, что она мне ответит, потому что Сильвия не та женщина, которая будет скрывать свое раздражение ради спокойной жизни.

— Ох, что только я не придумывала, но его поведение настолько нелепо, что оно выбивает меня из колеи. Мы об этом говорили и вчера вечером, но наутро он, как обычно, вел себя так, словно накануне ничего не произошло. Все возвращается в свое русло. Говорить с ним, что о стенку горох. Возможно, он думает, что я просто хочу выговориться, и не принимает меня всерьез. Но вчера я впервые высказала ему всё. Я ему даже напрямую сказала, что больше его не люблю и терплю только из-за дочери.

— И что он?

— А он мне ответил, что, наоборот, любит меня и что в семье всегда могут возникать размолвки и недопонимание. Нет, ты подумай! Сперва меня унижает, придирается ко всему, а потом говорит, что любит. Вечно из одной крайности в другую!

— Он к тебе цепляется и придирается, потому что у него самого мелкая душонка, понятно, что ему и других хочется опустить до своего уровня.

— Он вчера даже подошел поцеловать меня, но я его сразу же оттолкнула, сказала, что не хочу. Я ведь говорила тебе, Джакомо, мы уже скоро восемь месяцев, как не спим вместе. Я его больше видеть не могу. Я его больше не люблю, все кончено, я его разлюбила. И я не выношу, когда он говорит, что все в порядке. Я его ненавижу! Когда он уезжает по своим делам, я счастлива. Я счастлива, когда остаюсь дома одна, без него. Как только он говорит мне, что ему надо уехать, я сразу же смотрю на календарь. Я даже быстрее засыпаю, когда я одна.

— И долго ты еще проживешь с ним?

— Не знаю… Мне трудно расстаться с ним. Маргерита очень любит отца, она его просто обожает — как я могу разлучить их? Как я могу лишить ее радости просыпаться утром и видеть отца? У меня нет выбора. Уйти самой и оставить дочь ему? Это невозможно. Я буду чувствовать себя страшной эгоисткой. Я на такой шаг никогда не отважусь, ты только подумай; вдруг дочь возненавидит меня за такое решение. А в ней вся моя жизнь… Я раньше была согласна ради дочери терпеть такие отношения, пусть все уже и рассыпалось, мне казалось, что из двух зол эту боль легче вынести. Но в последнее время я в этом больше не уверена. Сил у меня больше нет!

— Сильвия, наверное, пришло время принять окончательное решение. Ведь в первый раз мы об этом говорили больше года назад. И ты была готова на все, чтобы спасти свою семью. Признаться, я тебя не понимал. Ведь ты живешь с мужчиной, который не то что тебя не слышит, он сам себя не слышит. И его такое положение устраивает. С тех пор как ты живешь с ним и у тебя появилась Маргерита, твоя жизнь полностью изменилась. Ведь так? А в его жизни что изменилось? Может, только в финансах, но в остальном он продолжает жить так, как жил раньше. Вот и все. До сегодняшнего дня все сходило ему с рук, потому что ты на это соглашалась. Тебе хотелось иметь семью, и ты отказалась от самой себя. Взвалила на себя всю ответственность, и пока ты и дальше будешь продолжать так жить, то какой ему смысл с тобой расставаться? Ведь сложности между вами стали возникать тогда, когда ты попросила его уделять больше внимания — тебе, дочери, наконец, — а ему это было не нужно. Ну-ка вспомни, он пытался отвязаться от тебя подарками, часами. Так он принимает участие в жизни семьи! Не спеши, выжди какое-то время, посмотри, когда ты сможешь уйти, не испытывая чувства вины, но только сделай это. Думаю, так будет лучше и для твоей дочки. Видеть рядом с собой несчастную мать не лучший пример для девочки, и не обманывай себя, что в будущем она этого не заметит. Дети все чувствуют.

— Я знаю, Джакомо, знаю. Слышал бы ты, что она мне как-то сказала, когда я укладывала ее спать: «Мамочка, почему ты больше не улыбаешься?» Я еле сумела сдержать слезы, пока не вышла из ее спальни, а потом разрыдалась. Ты и предположить не можешь, сколько раз мне пришлось плакать за все это время. Я не знала, что мне делать, меня душила тоска. Бывает, что проснусь и не могу больше заснуть, просто дыхание перехватывает. Такого со мной раньше не было. Но моя дочка помогает мне выжить. Мне, чтобы приободриться, достаточно услышать одно ее слово или подержать ее ручки в руках. Она мне говорит. «Мамочка, я тебя люблю», — и у меня уже сердце тает. — Глаза у Сильвии наполнились слезами. — Я устала, Джакомо, сил моих больше нет, эта жизнь мне все нервы вымотала!

Я обнял ее, и мы оба прослезились.

Чтобы отвлечь Сильвию от горьких мыслей, я, улыбнувшись, спросил ее, как ей удается отталкивать мужа, когда он домогается любви.

— Да он меня давно уже не хочет. В последний раз это было ужасно, я его совсем не хотела. Мне хотелось только, чтобы он поскорее кончил, поэтому я его подталкивала, не давала ему остановиться… Давай лучше поговорим о Микеле. Никогда бы не подумала, что ты поедешь в аэропорт ради нее. Ладно, как бы там ни было, но ты молодец. В любом случае, надеюсь, что мужчина, который ее провожал, был ее коллегой по работе.

— Да нет, не думаю, он был слишком внимателен к ней, даже в лоб ее поцеловал, прежде чем сесть за стол.

— В лоб это не в губы. И что же ты собираешься делать? Будешь ждать, когда все пройдет само собой?

— А что мне еще делать?

— Я сколько недель тебе твердила: пригласи ее в кафе, но ты так этого и не сделал. Теперь она уехала, ты садишься в трамвай, и тебе не по себе, что ее нет там. Все эти дни ты только о ней и думаешь. Попытайся хотя бы понять, почему она так на тебя действует. Это же не единственная женщина, которая тебе улыбнулась. И если ты чувствуешь, что тебя тянет к ней, то для этого должна же быть причина. Не бросай все сразу. Мы уже больше двух месяцев о ней говорим.

— Сильвия, но что же мне все-таки делать? Лететь в Нью-Йорк? Избить жениха, а потом признаться ей в том, что мне ее не хватает?

— Но ты хоть пытался осмыслить то, что с тобой происходит?

— Ты хочешь знать, почему меня тянет к ней? У меня возникло ощущение, что мы давно нравимся друг другу, это ощущение появилось у меня, когда мы только-только стали обмениваться взглядами. И в бане мне показалось, что она тоже волнуется. Потом я начинаю убеждать себя, что все это не так, что я лишь себя иллюзиями. Я ни разу не пытался заговорить с ней, потому что боялся быть похожим на других мужчин, которые считают: если женщина им улыбнулась, значит, она готова пойти с ними. А кончается все тем, что женщина никому больше не улыбается. Это неправда, будто женщинам нравится выпендриваться, они не улыбаются только потому, что, увидев их улыбку, мужчины сразу же начинают думать, что такую женщину нельзя упускать. Но наши взгляды, наше молчание, наш взаимный интерес и встреча в баре были настолько прекрасны, что я испугался банального продолжения. Все было так, словно мы встретились во вращающихся дверях отеля. Мы здоровались, но разошлись в разные стороны. Неужели ты думаешь, что встречи в необычной обстановке перерастают в необычные отношения?

— Я думаю, что да. Боюсь, мужчина вроде моего ужа не сумеет пригласить меня даже в кафе-мороженое!

— Но если мои ощущения всего лишь плод фантазии, кадры из фильма, который я снял в своем воображении, то я окажусь в дурацком положении, заявившись к ней. Нет, ну в самом деле… Мне придется узнать ее номер телефона, позвонить и попросить прислать пленку с ее вариантом воображаемого фильма, чтобы посмотреть, совпадает ли он с моим. «Алло, Микела? Ты не против, если мы обменяемся нашими фильмами о том, как мы живем и каким видим мир? Интересно, будут ли они похожи, или это две разные ленты?» Тебе это, верно, покажется странным, но, когда я узнал, что она уезжает, меня будто кислотой обожгло, а когда на другой день я увидел ее с другим мужчиной, то я потерял голову, словно застал свою жену в постели с любовником. В этом отношении я очень ранимый человек.

— Прекрасно тебя понимаю, Джакомо, но и тебе рано или поздно надо принимать решение. Не можешь же ты вечно прятаться от жизни.

— И отчего же я прячусь?

— От своего безволия. Боишься показаться слюнтяем. Стоит тебе об этом подумать, как ты начинаешь дрейфить.

— Ну и что мне делать? — в который уже раз спросил я.

— С годами, прежде всего в отношениях с женщинами, ты оградил себя китайской стеной. Я это вижу. Ты и со мной раньше говорил из-за стены. Ты и сам превратился в стену. Не человек, а неприступная крепость. Ее можно обойти, но взять ее невозможно.

— Моя беда, возможно, в том, что я ни у кого ничего не прошу, но психологически зависим от чужого мнения. Сколько себя помню, я всегда старался не разочаровывать близких, никому не быть в тягость, мне не хотелось обременять людей своей персоной. Я рос, а на меня давили ожидания моей матери…

— У тебя открытое сердце, Джакомо. Таких мужчин, как ты, я редко встречала в жизни. Ты честен. А для меня это дороже всего на свете. Хотела бы я видеть, каким ты станешь, когда повзрослеешь. Какими мы станем… Иногда я воображаю, каким ты будешь через несколько лет.

— И каким же ты меня видишь?

— Сейчас, например, мне смешно, что в твоем возрасте ты все еще такой безалаберный. У тебя вечно пустой холодильник. Картины ты так еще и не повесил. Ты часто не помнишь, где оставил свою машину. Тебя не приучили к порядку. Ты — лентяй. В последнее время тебе стало скучно жить.

— Безалаберность — это естественная реакция на маню порядка у моей матери.

— Ты до сих пор еще перебираешь телефоны в записной книжке, чтобы провести вечер с девушкой. Но все же ты не такой, как остальные. Ты другой. В тебе есть любопытство, творческая жилка, ты поездил по миру, рано научился приспосабливаться к жизни, продолжаешь развиваться. Единственное, что тебе пока не дается, — это поддерживать отношения с людьми. Я с тобой научилась держать нужную дистанцию, иначе ты и от меня бы убежал. Мне нужно было дать тебе время, чтобы ты раскрылся со мной. Я знаю, что рано или поздно ты повзрослеешь. В том смысле, что научишься организовывать свою жизнь, сделаешь ее более упорядоченной. Все станет более ясным. Я всегда так думала, и, по-моему, твоя хандра и твой интерес к Микеле стали своеобразной подсказкой, тропинкой к той самой двери, которую надо распахнуть, чтобы начать новый период в своей жизни.

— Какая еще дверь? Где она?

— Как бы тебе объяснить… Иногда такой дверью бывает человек. Даже в наших с тобой отношениях — ты открыл, дверь для меня, а я для тебя. Каждая встреча может привести к этой двери. Например, Микела могла бы стать для тебя путем к спасению. Ты мог бы найти в стимул для своего роста.

— Сильвия, ты меня знаешь, я не тот человек, который сядет в самолет и полетит к незнакомой женщине только потому, что она не выходит у него из головы.

— Жаль… Вместо того чтобы вариться в собственном соку, ты бы мог попытаться совершить неожиданный поступок. Придумай себе нового Джакомо, хотя бы на один раз. Что сейчас волнует тебя в жизни, о чем ты мечтаешь, о чем тебе приятно думать?

— Ты и так знаешь. Думать и мечтать я могу только о Микеле, потому что она для меня стала неизведанным миром, который не соприкасается с моей жизнью.

— Но если ты хочешь бежать от привычной жизни и Микела притягивает тебя к себе, то, может, она и есть та самая дверь, которую надо приоткрыть? Почему бы тебе не поехать в Нью-Йорк? Поезжай, поймешь, что ошибался, и вернешься назад. Но ты хотя бы сделаешь попытку.

— Даже если я полечу в Нью-Йорк, то что от этого изменится? Ладно, я ее встречу, если только смогу искать, но от этого я не стану другим.

— Как раз наоборот, потому что, по крайней мере, ты переборешь страх показаться смешным. Но ты предпочитаешь остаться здесь. Риск слишком велик.

— Но ей уже… тридцать шесть лет, а не пятнадцать.

— И что это значит? Это ничего не меняет. Ты совсем не знаешь женщин!

— Так, по-твоему, я не собираюсь ехать туда, не потому что это абсолютно бессмысленно, а потому что боюсь показаться смешным?

— Именно поэтому! Чтобы не побояться попасть дурацкое положение, надо набраться смелости. А с женщинами у тебя никогда ее не было. С Микелой ты не мог контролировать ситуацию, поэтому и отступил. История с ее женихом всего лишь попытка оправдаться. Я прекрасно знаю, что ты будешь делать, не первый год с тобой знакома. Еще неизвестно, какую новую легенду ты придумаешь, чтобы оправдать свое бездействие. Знаем, знаем твои приемчики, твои доводы и выводы, ты все готов использовать, лишь бы не нарушить привычный уклад своей жизни.

Неожиданно зазвонил телефон. Звонил Данте.

— Сильвия, угадай, кто это.

— Данте?

— Точно.

Несколько дней назад мне было приятно встретиться с ним, но теперь он замучил меня своими звонками и SМS-сообщениями. «Давай сходим в ресторан», — предлагал он, а мне этого не хотелось. Я чувствовал, что между нами не осталось ничего общего. Мы стали слишком чужими… У меня есть знакомые, с которыми я стараюсь не видеться, потому что после каждой встречи с ними я чувствую себя не в своей тарелке. Как будто они крадут у меня жизненную энергию, лишают сил. Данте был из их числа, к тому же он оказался слишком навязчивым. Иногда он хитрил и звонил мне с другого телефона. Но я догадывался, что это он, и не отвечал на звонок. На моем сотовом есть клавиша, нажав на которую можно отключить звуковой сигнал. Если нажать ее дважды, связь обрывается. Данте часто вынуждал меня нажимать эту клавишу.

— Ума не приложу, как сказать ему, что мне не хочется с ним встречаться. С женщиной не так-то просто расстаться, а с приятелем… «Данте, у нас с тобой нет ничего общего…» Нет, я так не могу. Придется ждать, когда он сам догадается.

— Если ты не можешь сказать ему об этом, рано или поздно он сам поймет. Честно говоря, я тоже представить себе не могу, как расстаться с подругой…

— В моей записной книжке он теперь не Данте, а Зануданте… Я и не думал, что он такой настырный, — звонит и звонит.

Я пристально посмотрел на Сильвию. По выражению моих глаз она обычно догадывается, когда я не намерен шутить, а собираюсь сказать нечто важное.

— Значит, по-твоему, я пожалею, если не сделаю этого?

— Если не ответишь Данте? — Потом, понимая, что речь идет о более серьезных вещах, она добавила. — Если ты о Микеле, то кто знает… В этом и есть прелесть риска.

 

4. БЕЗ ОТЦА

В семь лет я на двадцать минут стал гением. Потом наступил мрак. Мы с друзьями говорили о том, что утром в классе нам объясняла учительница. Она говорила, что Земля за двадцать четыре часа совершает полный оборот вокруг своей оси и за триста шестьдесят пять дней и шесть часов оборачивается вокруг Солнца. Поэтому каждые четыре года в календаре появляется 29 февраля. Шестью четыре — двадцать четыре. Еще она рассказывала о силе тяжести и о том, как далеко от нас находится Америка.

Один пожилой мужчина, живший в нашем доме, часто говорил, что Америка находится на другом краю света, а Париж, если мы хотим, он готов показать нам прямо сейчас. Для нас между Парижем и Нью-Йорком не было большой разницы, оба эти города находились как бы в другом мире. Но любопытство переваливало, и мы соглашались. Тогда он по одному хватал нас за уши и поднимал вверх. Я помню, что руками цеплялся за его запястья, стараясь уменьшить свой вес, — тогда было не так больно. Но все равно, уши после этого горели.

Пока мы болтались в его руках, он спрашивал нас, видим ли мы Париж. Это было жестоко. Он же на протяжении многих лет устраивал нам розыгрыш с носом. Захватывал чей-нибудь нос двумя пальцами, тянул его вниз, а потом сжимал пальцы в кулак, просовывал большой палец между указательным и средним и говорил:

— Вот твой нос, я его у тебя украл.

Забавный был старикан. Потом он умер. Такое бывает в жизни.

Моя мысль, которая на двадцать минут сделала из меня гения, состояла в следующем: «Если Земля верится, то Америка непременно окажется на том месте, где сейчас находимся мы. Надо только найти способ повиснуть в воздухе. Повиснуть надо на столько часов, на сколько разнится время между нами и Америкой. Совсем не обязательно лететь туда, достаточно зависнуть в воздухе, допустим, на вертолете, и, когда Америка, вращающаяся вместе с Землей, окажется под нами, на нее можно будет опуститься».

Почему-то мы решили, что Земля вращается в том же направлении, в каком едут машины по нашей дороге е односторонним движением. Мы начали прыгать вверх, чтобы убедиться, приземляемся ли мы чуть в стороне от места толчка. Это было важно. И должен сказать, что результаты наших опытов показали: Земля действительно вращается, и Америка, выходит, не так уж и далека от нас.

Я стал не только гением, но и кумиром всей ватаги, королем нашего двора.

В детстве я играл со многими мальчишками, но моим закадычным другом был, только Андреа. Он мне был как брат. Я спал у него дома, он ночевал у нас. В конце дня мы часто заходили перекусить к моей бабушке. Я это хорошо помню, потому что, сидя за столом с набитым ртом, мы все время спрашивали друг у друга:

— Хочешь увидеть аварию в туннеле?

Каждый из нас открывал рот и показывал кашицу из пережеванной пищи. Теперь мы с ним уже не такие близкие друзья.

В тот день, когда мои научные открытия сделали меня королем двора, мой отец, который почему-то оказался дома, а не на работе, долго разговаривал с матерью, после чего спустился в мое царство и позвал меня:

— Джакомо!

У него было странное выражение лица. Я пошел к нему навстречу, чтобы сообщить замечательную новость: его сын оказался гением, он должен знать об этом. Отец крепко обнял меня — я стал вырываться, мне не терпелось выпалить новость. Но он, глядя на меня повлажневшими глазами, сказал, что должен идти работать, и ушел со двора. Больше я его не видел. Отец маленького гения ушел из дому, оставив его одного с матерью.

А тем временем продавец овощей по прозвищу Всёзнаюя объяснил нам, что нельзя взлететь вверх и ждать, когда под тобой, появится Америка, потому что существуют воздушные течения, атмосфера, гравитация и масса всего прочего, о чем мне уже и не вспомнить, но дело уже было сделано: я перестал быть гением. Мне было досадно узнать об этом. Немного позже у меня появилась еще одна гениальная мысль, но я уже никому о ней не рассказывал. Я стал немного постарше. Я решил, что если лифт срывается вниз, то человек в кабине лифта уцелеет, если успеет подпрыгнуть на какую-то долю секунды раньше столкновения с полом. Кто знает, может, эта догадка и сработает…

С того дня, как отец ушел от нас, моя жизнь заметно изменилась. Я не был гением, у меня больше не было отца. Но прежде всего я стал единственной любовью и утешением для своей матери. Вначале мать говорила мне, что отец уехал по работе, но потом я увидел, как она набивает в черные мешки для мусора вещи, оставшиеся от отца, и догадался, что он больше не вернется. Я пытался остановить ее, плакал, просил, чтобы она прекратила делать это, а она, вся в слезах, крикнула мне, что все впустую, и залепила мне пощечину. Я ушел к себе в комнату и спрятал один из отцовских свитеров. Моя мать сразу не заметила эту пропажу, но однажды она застала меня в закрытом платяном шкафу, где я прятался и вдыхал сохранившийся запах отца. Я часто так делал: прятался и сидел, уткнувшись носом в свитер. Мать вырвала свитер у меня из рук, и больше я его не видел.

У меня осталось мало воспоминаний, связанных с отцом. Дома на всех фотографиях с ним на месте лица зияла дыра. Моя мать их все порезала. Есть ли на свете еще что-то более печальное? Смотреть на фотографию, на которой я, моя мать, а сбоку стоит тело с дыркой выше плеч? Хотя мой отец, даже когда еще жил с нами, никогда не уделял мне много внимания. Например, в субботу после обеда проходили матчи футбольного турнира между дворовыми командами — так на них меня всегда отвозила мать. Однажды отец сказал, что он сам отвезет меня на игру. Когда я услышал это, то сразу же решил, что сегодня будет лучшая игра в моей жизни. Я пообещал себе, что кровью изойду, но докажу ему, что я настоящий чемпион. И действительно, едва я вышел на поле, как принялся носиться как угорелый. Я помогал в защите, открывался на краю, получал мяч, пытался обыграть одного, второго соперника, прорывался к штрафной площади противника… После каждого удачного финта я взглядом искал отца среди зрителей.

Наконец мои усилия были вознаграждены. Я получил мяч в штрафной площадке и забил гол. Он не был уж очень красивым, но это было и не важно. Мяч залетел в ворота, и, когда мои товарищи обнимали и поздравляли меня, я все пытался вырваться из их объятий и посмотреть на отца. Но в ту минуту он отошел куда-то в сторону. Его не было видно. Потом я обнаружил его за припаркованной машиной. Он стоял и о чем-то спорил с женщиной, которую я раньше никогда не видел. Они так оживленно беседовали, что мне показалось: они знают друг друга сто лет.

Наша команда в тот день выиграла, но в машине, когда мы ехали домой, мне было грустно. А мой отец того даже не заметил. Он только спросил у меня:

— Ты чего так надулся? Вы же выиграли.

Но я ничего ему не ответил. По дороге домой мы больше не разговаривали.

У меня остались и другие, приятные, воспоминания. Например, поездки за город по воскресеньям. В машине я ехал стоя, держась за спинки передних кресел, и без умолку болтал с родителями. Мама сидела впереди справа, а отец сидел за рулем. Когда я уставал или когда мне становилось скучно, я повторял через каждые тридцать секунд, словно заезженная пластинка:

— Сколько еще осталось? Мы уже приехали? Сколько еще осталось? Мы уже приехали?

После бегства отца места в машине распределялись в таком порядке: мама за рулем слева, справа пустое сиденье, занятое пакетами с покупками.

Помню, как отец разговаривал со мной наедине в моей комнате, после того как я сделал то самое перед пришедшими к нам гостями. «То самое» — это когда в детстве я дергал себя за пипирку. Я не знал, что это дурно, мне нравилось, вот я и теребил ее. Однажды, когда в гостиной собрались родственники и друзья, я вышел к ним весь голый и, помахивая своим стручком, стал кричать им:

— Это очень здорово, попробуйте и вы…

Кто-то засмеялся, поэтому я еще усерднее принялся играть с пипиркой. Я был счастлив, что мое открытие их обрадовало. В тот же день отец сказал мне, что такие вещи делать нехорошо, нельзя. Я никак не мог понять — почему? Я все повторял отцу.

— Но это же здорово, попробуй сам.

Признаться, я и сейчас еще не понимаю, что же в этом плохого, и довольно часто этим занимаюсь. Весь секрет в том, чтобы не делать этого перед родственниками и друзьями. Но это сейчас, а тогда я в сексе вообще толком не разбирался. Видимо, Лючо был прав, когда в восемь лет подошел ко мне в школьном коридоре и спросил у меня:

— Джакомо, ты знаешь, что такое залупа?

— Нет.

— Ни фига себе… Да, старик, ты в сексе не сечешь…

Потом он повернулся и ушел.

И правда, мне про секс никто ничего не рассказывал.

Совсем не так поступил папа Сальваторе, который как-то сказал ему:

— Пора тебе кое-что узнать про секс… Иди-ка за мной. Спрячься в шкафу и смотри, что я буду делать с мамой.

Невероятно… Я ему так и не поверил.

У меня было замедленное сексуальное развитие. Из-за размера я не переживал, я страдал оттого, что в отличие от моих приятелей у меня долго не вырастали волосы, тогда как они уже могли делать прически на своих лобках. Обидно — у меня все еще гладкая кожица, а они все как один походили на Пеппе, южанина-калабрийца, ставшего мужчиной в девять лет.

Мои друзья наперебой рассказывали, как они дрочат и кончают, я же просто онанировал, как когда-то дома перед гостями. И то мне пришлось около часа пыхтеть, прежде чем я кончил в первый раз. Стручок просто весь горел. На нем можно было жарить овощи для барбекю. Но в конце, когда вытекла малюсенькая капелька, я был страшно горд. Незабываемое ощущение!

Моего отца тогда уже не было с нами. Я даже не знаю, сказал бы я ему об этом. Он мне тоже не про все рассказывал, наоборот, иногда он городил всякую чушь, и я ему верил. В моей комнате висел плакат с изображением гоночной машины из «Формулы-1», и отец сказал мне, что гонщик в шлеме — это он. Якобы до женитьбы ему довелось работать на заводе, где делают «феррари». Но это еще что — однажды, заговорщически подмигнув, он сообщил, что был другом самого Джузеппе Гарибальди. И я, проезжая по Каироли, смотрел на конную статую и обращался к ней:

— Привет, я Джакомо, сын Джованни.

После этого в школе, когда учительница рассказывала нам про Гарибальди, я поднял руку и сказал:

— А знаете, я с ним знаком. Он друг моего отца.

Все подняли меня на смех, но я тогда думал, что они мне просто завидуют.

Издевались надо мной и ребята постарше. Но у них была другая причина для насмешек. Однажды я услышал от отца практичный, как мне показалось, совет. Мол, для того чтобы сбить птицу без выстрела, достаточно насыпать ей соли на хвост. И я много раз пытался сделать это…

В школе я был единственным учеником, у кого отец ушел из дому. Были дети из нормальных, полных, семей, были, дети, у которых родители жили раздельно, были, конечно, дети, чьи родители официально состояли в разводе, и, наконец, мой случай. Мое положение полностью отличалось от их положения. Мой отец просто ушел. У меня не было выходных, которые я мог бы провести с отцом, как дети разведенных родителей, не было двойных подарков на Рождество и на день рождения. Мой отец почти полностью исчез из моей жизни и завел себе где-то новую семью. Теперь у меня есть сводная сестра.

Мои родители, по сути, оказались детьми, так и не сумевшими стать взрослыми. Но зато они сумели сделать ребенка — меня. Вот я перед вами. Как в фильме «Крамер против Крамера». Я был уже взрослым, когда увидел этот фильм в первый раз, и весь сеанс заливался слезами, как теленок. Только в кино из семьи ушла мать.

Некоторое время мама укладывала меня в постель вместе с собой. Иногда я был счастлив, иногда, наоборот, мне от этого становилось плохо. Например, когда мама плакала по ночам. Она стискивала меня, прижимая к себе. И чем сильнее она плакала, тем сильнее прижимала. Я сейчас ощущаю на себе ее запах. Запах потной кожи. Я чувствовал, что задыхаюсь. Мне не хватало воздуха. Мама наваливалась на меня всем телом, придавливала своей грудью. Ее цепочка с распятием отпечатывалась на моей щеке. Мне было больно, но я молчал. Временами она целовала меня в голову, и я чувствовал, как ее слезы капали на мои волосы. Иногда среди рыданий она со злобой говорила о мужчинах, особенно о моем отце. Я был еще ребенком, и ее слова не задевали меня. Ей нравилось напоминать мне, что отец нас не любил и поэтому бросил. В конце концов я стал радоваться, когда ложился спать один, потому что начал бояться матери. К тому же я ощущал свое полное бессилие — я не мог помочь ей в ее положении. Мне страшно хотелось снова увидеть свою мать такой, какой она всегда была, Когда отец еще жил с нами, мне хотелось стать моим отцом.

Подрастая, я стал ощущать ответственность за сложившееся положение. Я старался не огорчать свою мать, не разочаровывать ее, я старался быть хорошим мальчиком, добрым сыном. С детских лет я всегда делал то, что надо было делать. Я боялся разбить надежды матери, я не хотел разочаровать свою учительницу, весь мир, Бога, наконец.

Довольно скоро я почувствовал себя взрослым. Но я был вынужден быть таким, каким меня хотели видеть, хотя в иных обстоятельствах я мог бы вырасти совсем другим.

У меня всегда было сильно развито чувство ответственности, я понимал, что не должен требовать многого, что я сам должен научиться устраивать свою жизнь, что нельзя никого беспокоить зря. Когда бабушка брала меня на руки, чтобы я опустил конверт в щель почтового ящика, для меня наступал ответственный момент. Я должен был с честью выдержать это испытание. Я волновался и боялся ошибиться, ведь было два ящика: городской и «По всем другим направлениям». У меня в памяти осталось четкое воспоминание о притягательности этой надписи: «По всем другим направлениям». Я представлял себе далекие страны. Когда я стану взрослым, обязательно поеду туда — по всем другим направлениям, обещал я себе. А пока я старался делать все как положено и никого не разочаровывать.

Потом я заметил, что мама перестала плакать по ночам. Она больше не придавливала меня своим телом. Прошло уже больше года с тех пор, как ушел отец.

Однажды ночью, когда я спал в ее постели, я проснулся и услышал, как она с кем-то говорит по телефону. Я не разобрал, о чем она говорила, но через несколько минут после того, как она положила трубку, она взяла меня на руки и отнесла в мою комнату. Уходя, она плотно закрыла дверь.

Немного погодя я услышал, как мама снова с кем-то разговаривает, но уже не по телефону, а в прихожей. До меня доносился мужской голос. Я поднялся и подкрался к двери — мне не терпелось посмотреть, кто к нам пришел. Я успел разглядеть его, когда они проходили в гостиную. Это был мужчина с усами.

Той ночью мне было страшно. Даже не знаю почему. Помню, что мне было страшно и я чувствовал себя одиноким. Мне было очень одиноко. Моя мать стала другой женщиной — далекой, словно ее отрезали от меня.

Однажды под Рождество мама привела меня в офис, где работала. Там отмечали праздник, среди прочих был и этот мужчина. Как выяснилось, он был ее начальником. Теперь они живут вместе.

Не могу сказать, связано ли это с уходом моего отца, но только людям я никогда не доверял, а особенно женщинам.

Мне тридцать пять лет. Мой отец умер, когда мне было двадцать пять. С матерью я почти не разговариваю. Мои отношения с родителями: отец меня бросил, а мать никогда меня не понимала.

Когда я узнал, что отец умер, что-то произошло во мне. Я не испытывал ни злости, ни горечи. Но в течение нескольких дней я жил в постоянном напряжении. Странно, он давно ушел от нас, но, когда человек отправляется в мир иной, трудно с этим примириться.

Довольно скоро после его смерти я стал жить один, а усатый мужчина окончательно переселился к моей матери.

Мать всегда была одержима чистотой. За обеденным столом я, как правило, сидел один, потому что мама, поставив передо мной тарелку, сразу же принималась мыть кастрюлю и плиту. У нас в доме полы и мебель сверкали как зеркало. Любой человек, по какой бы причине ни заходил, всегда слышал от моей матери одну и ту же фразу: «Извините за беспорядок». При этом я всегда оглядывался: все было в идеальном порядке. Я с детских лет ничего не пачкаю.

Время шло, и вот я стал подростком. Естественно, мне хотелось найти для себя свой угол, где дышалось бы свободнее, но мать продолжала относиться ко мне так, что я чувствовал себя кругом виноватым. Иногда я чувствовал свою вину еще до того, как она делала мне замечание. Ее чрезмерное внимание душило меня. Мать баловала меня, у меня было все, что нужно, но каждый раз она перечисляла свои заслуги в моем воспитании и образовании. И я попал в западню.

С матерью я постоянно ощущал свою неправоту. С годами я понял, что ее поведение было болезненным желанием привязать меня к себе из страха, что и я могу оставить ее.

Между мною и жизнью всегда стояла моя мать. Она не оставляла без внимания и порой убийственных комментариев любое мое действие Я не мог спокойно выпить стакан воды: «Помой потом стакан», я не мог спокойно войти в дом: «Сними ботинки… Положи на место… Не ложись на кровать. Погаси свет…» Когда я мылся в душе, она стучала в дверь: «Осторожней, не лей воды на пол». Или как вам такая фраза: «Кишечник надо очищать»? Страдая запорами, я слышал ее почти ежедневно. Эти бесконечные одергивания, сложившись в комплекс, преследуют меня и по сей день, и избавиться от них, боюсь, не так-то просто.

В тот вечер, когда я узнал, что мой отец умер, я решил приготовить себе ванну. Я не закрыл кран, и вскоре вода начала переливаться через край, но я даже не шевельнулся. Я неподвижно лежал и смотрел, как стекает вниз. Потом я полчаса вытирал пол. На меня это оказало терапевтическое воздействие — это был первый смелый поступок в моей жизни.

Через несколько дней после смерти отца меня вызвали к нотариусу на вскрытие завещания. Этот вызов меня удивил и потряс. Я не знал, что делать. Мне не хотелось идти туда, но я все же пошел. Кроме меня там были моя сводная сестра и ее мать — подруга моего отца. В комнате нотариуса, читавшего текст завещания, стояла такал тишина, что я вряд ли ее забуду. Отец оставил мне в наследство маленькую однокомнатную квартиру. Я сразу подумал, что они будут ненавидеть меня за это. Мне было стыдно, но я молчал.

Через какое-то время, подписав все документы, я быстро попрощался и чуть не бегом направился к выходу. Подруга моего отца окликнула меня, когда я был уже на лестнице. Она спустилась ко мне и спросила, не хочу ли я выпить ними кофе.

— Извините, но я спешу.

— Жаль… Ну, тогда прощайте.

— Вы знаете, я выпью с вами кофе, я успею.

Представьте себе сюрреалистическую картину: я, моя сводная сестра Элена и ее мать Рената сидим вместе за столиком в баре. Всем троим немного не по себе. Первое, что я открыл для себя: они вовсе не испытывают ненависти ко мне. Наоборот, они знали, что я получу квартиру, они говорили об этом с отцом. Элена даже предложила обменяться телефонами. Номера были внесены в книжку, но я уже знал, что не захочу больше видеть этих особ. Я не мог этого допустить. К тому же сестра мне понравилась.

Мы просидели в баре меньше получаса. Когда Рената сказала: «Твой отец тебя очень любил», — я поднялся, пробормотал: «До свидания» и вышел из бара.

В квартире, оставленной отцом, жить мне не хотелось. В течение нескольких лет я сдавал ее, потом продал и вырученные деньги вложил в фирму Алессандро.

Квартира стала предметом долгих споров с моей матерью. Она была против того, чтобы я принял ее.

Когда мой отец ушел из дому, мой мать ничего не хотела брать от него. Она отказывалась даже от денег. Это я знаю, потому что она сама мне об этом говорила и не один раз. Думаю, после разрыва с отцом моя мать больше страдала из-за оскорбленной гордости, чем из-за потери любви. Мне вообще кажется, что честно выразить любовь можно только при полном отрицании эгоизма. У моей матери это не получилось. В отношении ко мне она была безупречна: я всегда был сыт, чисто одет и все такое. Но при этом она не уставала повторять: все, что она делает, она делает ради меня. Но даже ее любовь ко мне не была лишена эгоизма: она как бы соревновалась с отцом и окружающим миром. И, по большому счету, я думаю, она любила только себя.

В моем решении принять квартиру по завещанию отца она увидела предательство. Мне это так не казалось, но и сильнее любить отца из-за того, что он проявил заботу обо мне, я тоже не мог. Для меня квартира была лишь малой каплей огромного моря радостей, которыми меня обделили в детстве. Почему теперь я должен лишать себя этой малой толики? Из гордыни?

— Он оставил ее тебе, чтобы очистить свою совесть, — споря со мной, сказала мать.

— Какую совесть? Он умер. Какую совесть очищают после смерти? Неужели я должен вечно от всего отказываться? Мне должен принадлежать весь мир, а я уже чувствую себя виноватым из-за того, что не отказался от этого чулана.

— Ты хочешь сказать, что я о тебе плохо заботилась?

Я постарался уйти от этих бесконечных «ты хочешь сказать», прекрасно зная, что потом мне будет муторно из-за того, что я ввязался в перепалку.

Через, несколько месяцев я навсегда ушел из дома, в котором вырос.

Однако правильней будет сказать, что я сбежал.

 

5. БЫВШИЕ ПОДРУГИ

(Порой они возвращаются)

Во время прогулок по городу я иногда захожу в книжный магазин. Стоит мне войти туда, провести в нем какое-то время, неспешно перебирая книги, как все заботы и тревоги улетают прочь. Мне легко и приятно. В окружении книг я кажусь себе умнее и интереснее, чем есть на самом деле. Если мои глаза случайно встречаются со взглядом женщины, я отвечаю ей вежливой, скромной улыбкой. В книжном магазине я ощущаю себя интересным, привлекательным мужчиной. Но почти не разговариваю и при посторонних не беру в руки легкую, развлекательную литературу. Среди полок с книгами я острее ощущаю свое одиночество, несмотря на то что рядом со мной стоят и другие покупатели. Скорее это даже не покупатели, а читатели. В таких местах общение возникает не между людьми, а между человеком и книгой. В книжном магазине всегда чувствуешь себя слегка отстраненным от остального мира.

Однажды я читал вступительную статью к одной научной книге и услышал, как кто-то окликнул меня:

— Джакомо!

Я поднял глаза и увидел Камиллу, свою бывшую девушку. Единственную, о которой могу так сказать. Вместе мы провели всего два года, чуть больше, чуть меньше. До нее постоянных девушек у меня не было, да и моей маме никто из них не нравился.

После того как мы расстались, вернее, когда я ее оставил, мы с ней не перекинулись ни словом. Да, изредка мы сталкивались друг с другом, но всегда старательно избегали общения. Помню, как однажды я увидел ее поздно вечером — она возвращалась домой на велосипеде. Встреча была совершенно неожиданной. Я спрятался за машину, чтобы незаметно наблюдать за ней. Камилла казалась очень Красивой, впрочем, она всегда была для меня красивой. Выглядела она вполне счастливой. Она уже проехала вперед, а я все еще продолжал стоять в темноте. Прошло некоторое время, прежде чем я сбросил оцепенение. В ту ночь я плохо спал, ворочался с боку на бок, а утром, когда проснулся, не знаю уж, из-за случайной встречи с ней, а может, и по какой другой причине, у меня подскочила температура.

И вот в книжном магазине Камилла не просто окликнула меня, но, кажется, готова была разговаривать со мной.

— Привет, Камилла, ты что здесь делаешь?

То, что вопрос дурацкий, это я понял сразу.

— Ищу одну книгу. Ты не поверишь, но… Ладно, пустяки, это не важно… Ты как поживаешь?

— Я? Хорошо…

В горле у меня пересохло. Кто знает, что за выражение было на моем лице. Мы оба смутились, что неудивительно.

Через несколько секунд она первой нарушила молчание:

— Мне пора, оставь свой номер телефона, он у меня потерялся. Не бойся, я к тебе приставать не буду…

— Да, конечно…

Я продиктовал номер своего телефона. Она положила на полку книгу, которую держала в руках, и покинула магазин. Стоя у окна, я смотрел ей вслед.

В тот день я много раз вспоминал о ней. Вспоминал и на другой день. Когда я проснулся и включил телефон, я нашел ее SМS-сообщение. Мне нравится включать телефон по утрам и читать пришедшие за ночь эсэмэски. Мне это настолько нравится, что, собираясь спать, я сам отправляю несколько сообщений, а утром, проснувшись, читаю, что мне ответили. Если мне очень хочется получить ответ, то я отправляю SМS с вопросительным знаком в конце текста. Словом, обращаюсь к миру с вопросами.

В то утро поступили три сообщения. Одно от Сильвии, другое от Данте-Зануданте, а третье от Камиллы. Вчера вечером я не послал им ни строчки. Все написали по своей воле. От Зануданте было самое короткое.

«Вечером по пиву?»

Сильвия прислала мне чей-то электронный адрес.

Я сразу же позвонил ей.

— Сильвия, что это такое?

— Это адрес Микелы.

— Кто тебе его дал?

— У меня было немного свободного времени, я порылась в Интернете, проставив в поисковик адрес, который ты мне оставил, вышла сперва на компанию, а потом и на персональный e-mail. Так что, если хочешь, мажешь написать ей.

— Я тебя ненавижу…

— Вот если ты ей не напишешь, я возненавижу тебя!

Сильвия, видно, имела свой взгляд на мои отношения с Микелой, потому что раньше, когда дело касалось других женщин, она так никогда не поступала. Что это — интуиция, нюх? Действительно, в женщинах есть нечто странное, я бы сказал — паранормальное. Например, женщина способна безошибочно угадать адресата своей ревности. Зайдет она, скажем, к тебе на работу, где сидят десять женщин, но из них тебе нравится только одна. Можешь не сомневаться, приятель, вечером, дома, тебя будут расспрашивать только о ней. Ты даже подумаешь, что твои мысли читают как открытую книгу. И тут ничего не поделаешь, ошибаются женщины крайне редко. В какой-то момент тебя начнут бесцеремонно расспрашивать, нравится ли тебе эта девушка, и ты начинаешь юлить и врать, уверяя, что она не в твоем вкусе: «Да, согласен, она миленькая, и я бы слукавил, сказав что-то другое, она мне совсем не нравится». Что угодно наплевать, лишь бы успокоить свою жену или подружку, хотя, возможно, тебе уже приходилось, занимаясь любовью с законной половиной, думать о той девушке. Или же, когда твоя жена расщедрится на оральные ласки, ты вдруг представишь на ее месте свою коллегу по работе.

Кстати, события могут развиваться и по-другому. Допустим, твоя подруга ошиблась и раньше ты не обращал внимания на девушку, к которой тебя приревновали. Но теперь, после всех заданных и незаданных вопросов, ты начинаешь видеть свою знакомую уже в новом свете и понимаешь, что она тебе нравится. Женщины даже предвосхищают твои вкусы, вот как!

— Сильвия, сегодня утром я получил три сообщения: одно от тебя, другое от Зануданте и третье… угадай, от кого? От Камиллы!

— Какой же ты болван, Джакомо! Опять тратишь на нее время! Если ты снова с ней свяжешься, я тебя растопчу.

— Да нет, не бойся.

Камилла написала:

«Привет, это я. Можешь позвонить мне?»

Что ей от меня нужно? Я не переставал думать об этом.

Мы с Камиллой расстались по очень простой причине: я догадался, что она мне изменяет. Та ночь, когда я укрепился в своих подозрениях, до сих пор стоит перед глазами, словно была вчера. Я помню Лицо Камиллы, ее жеста, ее голос, когда, она просила меня: «Подожди, я тебе все объясню». Перед этим она сказала мне, что встречается с подругой, но меня насторожили какие-то странные нотки в ее голосе. Я понятия не имел, куда они собирались пойти, и поэтому, поддавшись предчувствиям, ждал Камиллу возле ее дома. Сидя в машине, я чувствовал себя довольно-таки глупо, если уместно такое сравнение — как полицейский из американского фильма, поджидающий свою жертву в засаде.

Около половины второго Камилла приехала, и не одна. Никакой подруги рядом с ней не было. «Подругой» оказался мой товарищ Андреа. Старый друг времен детских считалок… Мне не больно было, свиное твое рыло, не побить тебе меня, гадкая змея. Хочешь спать, полезай к бабке в кровать, хочешь нить, иди к попам просить, хочешь есть, полижи собачью шерсть. А кто это говорит, на себя пусть последит… Нас с ним все эти годы связывала уйма забавных детских воспоминаний.

Андреа остановил машину, они поцеловались, и Камилла вышла из нее. Я тоже вышел. Мой старый приятель заметил меня и тут же смылся, наверное, решив, что в темноте я его не узнал. Что же касается моей девушки… Она обернулась и с гримасой, которую я иногда не забуду, сказала:

— А, привет… Ты что здесь делаешь?

Я всегда думал: если узнаю об измене, дело кончится кровью. Побью и ее, и его. Но в тот вечер я стоял перед Камиллой у ее дома и даже не мог подобрать нужных слов, только лишь повторял:

— Почему? Почему? Почему?

Потом я зарыдал и ушел, плюнув на все попытки Камиллы объясниться со мной. Я не хотел ее больше видеть. Я четко следовал правилам, которые соблюдают пары, вынужденные расстаться, но продолжающие жить в одном городе. Как поется в песне Баттисти, я старался «забыть о тех местах, которые мы знали, и не ходить туда, куда приходишь ты». Все вещи Камиллы, копившиеся в моем доме, были отравлены на помойку — потому что всякий раз, когда я смотрел на них, я начинал страдать. Кофточки, шарфы, шляпки — я все выкинул. Я старался не слушать музыку, которую мы слушали вместе. Я даже сменил одеколон, потому что тот, которым я пользовался ранее, был куплен в впервые дни нашего знакомства. Единственное правило, которое я так и не сумел применить на деле, было «клин клином вышибают». По крайней мере, сразу после нашего разрыва.

Камилла поставила мне шах и мах. Я не мог больше обладать ею, но и никакой другой женщины я не хотел, потому что вбил себе в голову, что Камилла была для меня женщиной на все времена. Мне казалось, что я знаю ее лучше всех. Но скорее я знал ее привычки, а не то, чем она жила. Привычки могут перемениться, но тогда она спала исключительно на правой стороне кровати. Где бы мы ни были — у нее дома, у меня дома, в гостинице, когда мы уезжали на каникулы. Камилла всегда ходила только по правую руку от своего спутника. Я не припомню, чтобы она шла слева от меня. По утрам, за завтраком, она съедала только четное число крекеров. В вагоне она садилась по ходу поезда, если эти места были заняты, то она предпочитала ехать стоя.

Общаясь с Камиллой, я впервые понял, что мужчины и женщины по-разному понимают наготу. Например, если они решили лечь в постель обнаженными, то мужчина ложится действительно голым, а женщина в трусиках. А иногда даже в трусиках и бюстгальтере. Для мужчины быть голым — значит быть полностью голым: в трусах ты не голый; а для женщины быть голой — значит быть в трусиках.

Еще помню, что ей нравилось выдавливать у меня на коже прыщики и угри. И не только на лице, но прежде всего на спине. Иногда она это делала без предупреждения.

— Ой! Ты что?! — вскрикивал я.

— Извини, знаю, что больно, но он был такой большой… я не смогла удержаться!

Вначале я не думал, что наши отношения затянутся надолго. Камилла была одной из тех девушек, которые всегда крутились в нашей компании. Однажды, скрывшись от друзей, мы начали с ней целоваться. Наша близость началась втайне от остальных. Как-то вечером, проведя весь день вдвоем, мы должны были всей оравой пойти в пиццерию. За столом мы переглядывались, едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться. Наконец, незаметно для остальных, я передал ей записку, в которой написал одно только слово: smack. Я не мог поцеловать ее на глазах у всех.

Камилла мне нравилась, однако препятствием для развития наших отношений было то, что я знал ее целую вечность, и это заставляло меня относиться к нашим встречам как к легкой интрижке, к тому же через месяц у меня появилась еще одна подружка. Но какие-то пустяшные эпизоды, произошедшие как раз в это время, заставили меня понять, как сильно на самом деле я привязан к Камилле. Однажды мои друзья, ничего не знавшие о наших с ней отношениях, начали перебирать позы, в которых они готовы были ее трахнуть. Внезапно я почувствовал, что мне этот треп неприятен, и я поспешил уйти. В другой раз мы все были в большой компании, и она тоже была среди нас. Лючано спросил, как у меня идут дела с девушкой ну, с той, другой. Я начал от нее открещиваться, и ребята подняли меня на смех. Но самый удивительный поступок совершила Камилла — поступок, который дал мне понять, что нас с ней связывают серьезные чувства. В тот вечер она лишь опустила глаза, а потом как ни в чем не бывало заговорила с соседями по столу. Зато на другой день она позвонила той девушке и сказала: «Если ты влюбилась, поступай как знаешь, а если это не так, то оставь его мне. Пока». И после этого повесила трубку. Мне ее поступок понравился. Даже не знаю почему. После этой истории мы с ней обручились. И не стали скрывать этого.

А спустя еще какое-то время я окончательно влюбился. Было немножко странно, что человек, которого я знал утке многие годы, вдруг стал вызывать во мне такие глубокие чувства. Как-то вечером я почти сжег мотор машины, потому что, сидя за рулем, держал ее за руку: это было настолько прекрасно, что я не мог отпустить ее руку, чтобы поменять передачу, и долго ехал, на второй скорости.

Когда я узнал об измене, я, как в детстве, предпочел спрятаться от жизни, и моим убежищем стало литературное творчество. Я хотел придумать, вообразить иной мир, в котором главный герой творит добро. Мой герой был необыкновенным человеком, он старался всем помогать и в итоге приносить людям счастье. Я писал, писал и писал. Творчество стало для меня ширмой, отгораживающей от реальности. Прошлое осталось в прошлом, а теперь, благодаря творчеству, я словно пересел в машину времени, которая несла меня к совершенному обществу, в котором царило благоденствие. Я писал в надежде исправить окружающий мир, подтянуть его под свои мерки. Листы в тетради были так густо испещрены словами, что, когда я переворачивал страницу, бумага, казалось, начинала хрустеть.

В детстве я тоже любил придумывать всякие истории, в которых главный герой, то есть я, обладал сверхъестественными способностями. Иногда я даже начинал думать, что и на самом деле обладаю ими. Однажды по телевизору я видел человека, который силой мысли мог сгибать ложки. Я целый час просидел, сверля ложку взглядом. Под конец мне могло казаться, что она пусть чуть-чуть, но все-таки согнулась. На самом же деле это я сам сгибался от усталости.

Сочинительство стало для меня спасением. Помогло и чтение. Мне случалось (да и сейчас такое иногда происходит) испытывать приступы патологического литературного голода, во время которого я хватаюсь за несколько книг одновременно. Не дочитав одну книгу, я начинаю читать другую, потому что меня мучает жажда новизны. Однажды я читал сразу три книги. Или четыре?

После того вечера мне больше не хотелось встретиться с Андреа. Мы с ним пересекались несколько раз, но я всегда уходил в сторону.

Я никогда не думал, что именно так буду реагировать на наш с Камиллой разрыв: покорно и молча, даже не потребовав объяснений. Я знал, что все последние годы они с Андреа провели вместе, что же теперь ей было нужно от меня? Прошло уже много времени, я сумел выкарабкаться из этой истории, и все-таки ее сообщение перевернуло мою привычную жизнь.

Чтобы набраться смелости и позвонить ей, мне понадобилось часа четыре. Наконец я сделал это.

— Алло, — сказала она.

Едва я услышал ее голос, как почувствовал жар в ногах; этот огонь быстро стал подниматься вверх и залил мое лицо.

Камилла сразу же предупредила, чтобы я не волновался и не переживал, что ничего серьезного не произошло. Потом она спросила меня, сможем ли мы увидеться, потому что ей надо поговорить со мной. Мы договорились встретиться за аперитивом после работы.

Прежде всего я подумал, что она, наверное, раскаялась и со временем поняла, что все еще любит меня; былая страсть вернулась к ней.

«Может, ей хочется еще раз переспать со мной, как раньше?» — даже такая мысль промелькнула в голове.

Если все дело в сексе, то я, скорее всего, соглашусь — хотя бы для того, чтобы отомстить этому говнюку Андреа. С Камиллой мы, в общем-то, неплохо трахались, и в этом была не столько моя заслуга, сколько наше физиологическое соответствие. По крайней мере вначале. Камилла была одной из тех женщин, которых во Франции называют фонтанирующими. Такие достигнув оргазма, просто истекают соком, как родник. И я как дурак делился с Андреа даже такими интимными подробностями.

Пожалуй, мои откровения и подтолкнули Андреа сделать то, что он сделал. Уже за несколько месяцев до этого памятного вечера между нами что-то произошло. Поэтому у меня и возникли подозрения. У Камиллы пропало желание, и в те редкие дни, когда мы занимаясь любовью, она была какой-то странной, порой даже плакала. И еще — мне до сих пор непонятно, почему я об этом не задумался сразу? — после секса у нее ко случались нервные срывы, во время которых она принималась печь торты. Именно так: закрывалась дома и превращалась в кулинара. Вот почему она пичкала меня сладостями… И награждала рогами… А я оказался разиней!

В бар я пришел раньше Камиллы. Дожидаясь ее, я обратил внимание, что никто больше не заказывает кофе так, как раньше. Помню, посетители входили в бар и спрашивали: «Чашечку кофе!» Вариант: «Кофе с молоком!» Но теперь, за те несколько минут, что я просидел в баре, я слышал: «Кофе без кофеина», «Кофе по-американски», «Ячменный кофе», «Холодный кофе», «Горячий с молоком», «Холодный с молоком», «Растворимый кофе».

Я ничего не заказал — сидел и ждал Камиллу. Скрашивая ожидание, я составлял набор отговорок для Данте, опасаясь, что по неосторожности могу ответить на один из его звонков. Мне не хотелось, чтобы он застал меня врасплох.

1. Вечером я иду на курсы гимнастики по методу Пилатеса.

2. Я вступил, в секту «Свидетели Иеговы». Вечером у меня урок катехизиса… Кстати, в воскресенье утром, пораньше, мы бы могли поговорить об Армагеддоне. (Вторую часть я потом зачеркнул, испугавшись, что он скажет мне: «Хорошо, увидимся в воскресенье утром».)

3. Говоря начистоту, я люблю тебя… Эта пытка началась еще в лицее. Поэтому мне лучше не встречаться с тобой, так как мне больно тебя видеть. Я надеялся, что это наваждение пройдет, но… Прощай, мой кутенок.

Когда Камилла пришла, в первые десять минут у меня сильно потели руки, голос дрожал, в горле все пересохло. Я на глазах терял силы, как сдувшийся Супермен. Совладать с волнением было не в моих силах. Вместо того чтобы придумывать глупые отговорки для Данте, мог бы подумать, что я скажу Камилле. Я бы сказал ей: «Привет, Камилла, пусть любовь уже в прошлом, но и сейчас при виде тебя у меня замирает сердце». Как только я ее увидел, я подумал: «Да, я бы согласился ее поиметь».

После первых фраз «Как дела?», «Все в порядке?», «А с работой?» Камилла выложила две новости, которые сильно задели меня. Первая касалась ее будущей свадьбы с Андрея.

Казалось бы, все, связанное с Камиллой, для меня давно уже в прошлом — так, забытая песенка. Но все-таки, когда она сообщила, что выходит замуж, в сердце кольнуло. Понятно, что она меня не приглашала на свадьбу, она вовсе не с этой целью зазвала меня в бар. Просто перед замужеством ей захотелось снять с души камень. Она чувствовала, что мы не высказались до конца, и поэтому хотела поговорить со мной на чистоту.

Камилла сидела передо мной и вертела в руках стакан. После нашего разрыва прошла уже уйма времени, но я не сумел устоять перед искушением и спросил нее, почему она мне изменила. Но еще больше меня интересовало, раскаивалась ли она в этом.

— Да, я совершила ошибку, да, я поступила дурно, а ты представить не можешь, как я жалею об этом. Что случилось, то и случилось. Между прочим, своей дурацкой ревностью ты сам вынудил меня сделать это. Если бы не твои навязчивые подозрения, я бы по-прежнему была с тобой. Ведь я любила тебя, ты мне безумно нравился. Я всеми силами пыталась дата тебе это понять, но потом догадалась, что в наших отношениях ты мне сразу отвел второстепенную роль. Ведь не мое же поведение вызывало твою ревность — вплоть до тех самых дней, Джакомо, я жила как затворница, и все из-за твоих навязчивых страхов. В конце концов ты столкнул меня в одиночество. Ты слышал что-нибудь об одиночестве вдвоем? Когда ты был рядом, я чувствовала себя еще более одинокой. Я не хочу оправдываться, я знаю, что виновата, но вспомни, как мы могли молчать часами, потому что ты дулся на меня… А когда ты застал меня с Андреа, это была только вторая наша с ним встреча. Понимаешь, еще ничего и не было — так, несколько поцелуев. Но мне уже было плохо. Я копила силы и мужество, чтобы расстаться с тобой, но я боялась сделать этот шаг, я слишком долго ждала этого. Я совсем запуталась. Каждый раз, когда я была близка с тобой, мне казалось, что я тебе изменяю. Тебе — с тобой. Бред, конечно… Но… наша с тобой совместная жизнь была безнадежно испорчена. Тебе не надо было уличать меня в измене. Ты лишь приблизил момент истины и поставил меня в положение неверной женщины, которая во всем виновата.

Камилла была права. Но я не сказал ей об этом. Мое молчание стало мелкой местью.

— Послушай, Джакомо. Я должна еще кое-что тебе сказать… Возможно, тебе будет больно… Я знаю, что я эгоистка, но…

— Ты хочешь переспать со мной перед свадьбой?

— Прекрати, это серьезный разговор…

Не знаю, хотел ли я услышать то, о чем она собиралась рассказать. Мне было достаточно и того, что она наговорила о наших не сложившихся отношениях.

Камилла долго собиралась с духом, а потом выпалила:

— Когда мы еще жили вместе… еще до того, как я заинтересовалась другим мужчиной, случилось одно событие, которое помогло мне понять, что я действительно не хочу больше жить с тобой. Это важное событие, Джакомо, о котором я тебе никогда не говорили, но я буду помнить о нем всю жизнь…

Внезапно она замолчала. Ее глаза чуть блеснули и вот уже наполнились слезами. Я не знал, как поступить. Мне захотелось обнять ее, но я сомневался, будет ли это правильно, если… Где теперь грань допустимого контакта между нами?

Наконец я накрыл ее руку своей рукой.

— Камилла, в чем дело?

Сдержав рыдания, она шмыгнула носом:

— Джакомо, за три месяца до того, как мы расстались, я… сделала аборт!

Аборт… Я не шелохнулся. Я не мог разобраться в себе: то ли меня взволновала эта новость, то ли, напротив, не вызвала никаких эмоций. Скорее, мне было неприятно, что Камилла не сказала об этом раньше, что она скрыла это от меня. В глубине души — полный штиль. Стены моей самозащиты так и остались непреломленными. Потом я смутился.

— Почему ты молчала?

— Не знаю, я боялась… С одной стороны, я не хотела впутывать тебя в эту историю, ведь по большому счету только мне одной надо было принимать решение. А с другой стороны, я боялась, что ты захочешь оставить ребенка… Ведь я уже тебя больше не любила. Честно говоря, ты мне нравился, но я никогда не видела в тебе отца моих детей. Тяжело было пережить это… Ты даже не представляешь, сколько раз я плакала, вспоминая о тех днях. В первое время, помню, достаточно было услышать пустяковый комплимент в свой адрес, как мне уже становилось гадко. Я себя чувствовала настолько замаранной, что на каждый комплимент мне хотелось ответить: вы хвалите меня, потому что не знаете, кто я такая на самом деле. И с Андреа было то же самое я страдала молча, не открывая ему причину своих мучений.

— Но потом ты ему рассказала?

— Нет. Об этом только ты знаешь и… Федерика, моя подруга… Мне трудно простить себя за этот поступок, но я была еще очень молода… Да, я ошиблась, но теперь я должна смотреть в будущее. Перед тем как мы встретились в книжном магазине, я как раз думала о тебе и о том, что мне необходимо рассказать тебе об этом. И когда я случайно увидела тебя, я решила, что это знак. Прости меня…

Мы еще немного посидели в баре, поговорили о том о сем. Глаза у нее были красные. Не сразу, но до меня дошло, что ей пришлось пережить за все эти годы, какой тяжестью давила на нее неоткрытая эта тайна. Я почувствовал, что меня снова влечет к этой женщине, но теперь уже по-другому. Я был уверен, что никогда больше ее не увижу, но она, тем не менее, навсегда останется в моем сердце. Камилла была одним из самых сильных переживаний в моей жизни, переживанием одновременно и горьким и радостным. Я уже собирался произнести те самые, полные патетики слова, которые обычно редко удается удержать губах: «Камилла, что бы с тобой ни случилось, помни, ты всегда можешь рассчитывать на меня…» Но я не произнес их. Я прошептал их про себя, и, надеюсь, они были искренними.

По дороге домой я думал, что, возможно, и сам в те годы не захотел бы обзаводиться ребенком. Узнай я тогда об аборте… Нет, чувства вины я бы не испытывал. Мысль жестокая, мысль самца. Еще я наскоро сделал подсчеты: моему сыну сейчас было бы около десяти лет…

Той ночью мне никак не удавалось заснуть. Волновался ли я? Тоже нет. Плохо, конечно, так говорить, но, скорее, я испытывал эмоциональное неудобство, неприятное ощущение… Такое обычно появляется летом, когда весь день носишь шлепанцы, а вечером ложишься спать, не помыв ноги. Словно что-то противно свербит у тебя внутри.

 

6. Женщины и неприятности

Шел снег, время приближалось к трем. Снег в конце марта — само по себе большая редкость. Снежинки были настолько легки, что некоторые из них взлетали вверх. Но в те минуты я не мог наблюдать за ними, потому что лежал на полу в ванной. Струи воды по-прежнему падали на меня сверху, но так и не смыли кровь, которая текла из разбитой губы и носа.

Нет, я не упал.

Пока я намыливал голову, вдруг отдернулась занавеска, и в глазах потемнело. Откуда был нанесен первый удар, я не заметил. Отлетев назад, я стукнулся головой о стену. Потом последовало еще пять или шесть ударов. Когда я свалился на пол, меня несколько раз ощутимо пнули ногой. Сквозь грязную ругань донесся голос Моники:

— Хватит, хватит, прекрати, ты убьешь его.

Потом они ушли.

Лежа на мокром полу, я вспомнил слова бабушки, которая сказала мне накануне, когда я принес ей продукты и уже уходил от нее:

— Паоло, не забудь выгулять собаку, а то дедушка рассердится.

Болело здорово, но я рассмеялся. Бабушка забыла мое имя, дедушки давно уже нет, как нет и собаки… Грустный симптом болезни Альцгеймера, а я вот счел его смешным…

Спустя еще несколько минут я кое-как поднялся и посмотрел в зеркало. Губа распухла, глаз затек, из носа сочилось непонятно что. Грудь тяжело вздымалась. Дышал я так, словно только что пробежал стометровку. Во рту ощущался металлический, привкус крови. Наверное, мне сломали челюсть, подумал я и открыл окно.

Снегопад не прекращался. Весь двор был белым. Несмотря на субботу, на улице стояла удивительная тишина.

Голый и мокрый, я стоял у открытого окна, но не чувствовал холода. Я только чувствовал, как лицо начинает гореть. Мне хотелось спуститься вниз и лечь в снег… чтобы меня накрыло этой ватной тишиной.

Закрыв окно, я позвонил Сильвии.

— Маргерита еще у бабушки?

— Да, а что?

— Экстренный случай, приезжай ко мне, я жду тебя.

Сильвия примчалась ко мне сразу. Увидев мое лицо, она здорово перепугалась. С таким лицом, считала она, надо немедленно ехать в больницу.

— Что случилось?

— Сегодня суббота, а с кем я обычно встречаюсь в субботу?

— С Моникой.

— Правильно. Поджидая ее, я хотел принять душ. Когда зазвонил домофон, я не стал спрашивать, кто пришел, поскорее нажал на кнопку и побежал в ванную, оставив дверь открытой. Но Моника была не одна, с ней пришел ее жених, который здорово мне всыпал.

— Он, верно, заставил ее признаться, с кем она встречается.

— Не знаю. Я даже спросить не успел, что ему нужно в моем доме, а мог бы с ним объясниться, сказать, что все не так, как он думает. Но… сразу получил кулаком в глаз.

— Мы ведь предполагали: рано или поздно что-нибудь такое обязательно случится…

Вот почему я считаю Сильвию своей лучшей подругой. Она меня никогда не осуждает, никогда не говорит «я же тебя предупреждала», хотя на самом деле предупреждала, и не один раз. Главное, она все понимает. Понимает, что я олух, хотя я и сам об этом догадываюсь.

— Я отвезу тебя к врачу.

— Вначале я должен заехать к бабушке — сиделке пора уходить, а моя мать не может приехать, ей должны привезти новую мебель.

— Хорошо, я поеду с тобой к бабушке, а потом отвезу тебя в больницу, согласен?

— Согласен.

Мы вместе спустились на улицу. Я прихрамывал. Пока Сильвия ходила за машиной, которую оставила в стороне от дома, я прошелся по двору, покрытому еще не затоптанным снегом. Скрип снега под ногами мне безумно нравился. Скрип, скрип — это один из самых моих любимых звуков. И я сделал то, что всегда делал в детстве во время снегопада. Я задрал голову и закрыл глаза, чтобы ощутить на своем лице хлопья падающего снега, потом открыл рот и высунул язык, чтобы почувствовать вкус снежинок. Я сгреб немного снега и приложил комок к больному месту. После этого я лег в сугроб, широко раскинув руки, как мечтал сделать полчаса назад, глядя во двор из окна. То же самое я делал в детстве, называлось это отпечаток ангела. Чтобы оставить отпечаток, надо упасть на спину, а потом придвинуть широко раскинутые руки к телу — на снегу получается что-то вроде крыльев. Но, для того чтобы вышло действительно красиво, нужно, чтобы кто-то помог тебе встать на ноги, не испортив оттиск на снегу.

Вернулась Сильвия, она подумала, что я потерял сознание.

— Джакомо, — бросилась она ко мне, но я вовремя остановил ее.

— Не подходи близко, а то испортишь ангела.

— Что?

— Сильвия, подходи слишком близко. Подойди так, чтобы ты могла дотянуться до моем руки, а потом помоги мне подняться.

— А ты уверен, что тебя не били по голове?

Она помогла мне встать на ноги. Я оглянулся посмотреть на отпечаток. Мой ангел застыл в снегу. Он был великолепен.

Мы поехали к бабушке, матери моей матери. Она была больна. То есть временами она была вполне нормальная, но наступали дни, когда ей сносило крышу и она несла несусветную чушь. Меня она часто звала Альберто — это было имя моего дедушки. Когда она назвала меня Паоло, она меня рассмешила, потому что впервые так ко мне обратилась, и я не мог догадаться, с кем она меня перепутала.

В те дни болезнь бабушки усилилась. Несмотря на то что день уже клонился к вечеру, она спала. Мы сварили с Сильвией кофе, а потом, покаСильвия говорила с Карло по телефону, я зашел в комнату бабушки и сел у изголовья ее кровати. Я сидел и смотрел на бабушку. Разные мысли приходили мне в голову. Какими прекрасными полдниками она угощала меня в своем доме: хлеб с ореховой пастой, пудинги, тосты с маслом и джемом, рогалики, фруктовые соки… Наголодавшись в детстве, она старалась побаловать меня. Бабушка брала с собой пакетик с чем-нибудь вкусным и фруктовый сок, даже когда мы ходили в кино на дневной сеанс. Для нее было важно знать, что мне хотелось бы съесть. Еще несколько лет назад, когда она была относительно здорова, я навещал ее в конце недели. Так она, едва я заканчивал ужин, сразу же спрашивала меня, чего бы мне хотелось поесть на следующей неделе.

— Бабушка, я сыт по горло, а потом, это будет на следующей неделе, как я могу знать?

— Тогда я приготовлю тебе хорошую порцию пасты и, может быть, котлетки.

В детстве я часто оставался у нее после обеда, потому что моя мать уходила на работу. Помню, как я, сидел за столом и готовил уроки, а бабушка мыла посуду или прибирала в доме, после чего ложилась на диван немного отдохнуть. Проснувшись, она непременно разыгрывала меня.

— Боже мой, что же я натворила! — раздавался негромкий вскрик.

Я ее спрашиваю:

— Что ты сделала?

— Что? Я придавила подушку!

Сейчас это уже не кажется смешным, но маленьким я все время смеялся. Мне нравилась эта белиберда. Как стишок про призрак — плавленый сырок. Никак не пойму, почему он так нравится детям? «Я — призрак, плавленый сырок, иди ко мне на бутерброд…» Попробуй разберись, что к чему!

Еще я любил, когда бабушка просила меня вдеть нитку в ушко иголки, потому что у нее уже портилось зрение. Мне это было приятно — ведь когда ты маленький, у тебя не так много возможностей принести пользу взрослым. Если я видел, что она смачивает нитку слюной, чтобы сделать ее более плотной, я вдевал ее с другого конца — мне было противно прикасаться к обслюнявленному месту. Иногда нитка расслаивалась и не сразу проходила в ушко. Но после двух попыток мне таки удавалось справиться с ней.

Я мог подолгу смотреть, как бабушка штопает чулки. Для этого она просовывала вовнутрь деревянное яйцо, которое медленно сползало вниз, когда работа заканчивалась.

Иногда я помогал бабушке готовить стручковую фасоль. Мне поручалось обрывать лишнее на стручках. Я ногтями отщипывал верх и низ, складывая сор на газету, которую заранее раскладывал на столе. Фасоль была вкусной, и я ее ел, хотя не люблю бобовые.

Помню, как бабушка гладила мне платки. Платки она гладила мокрыми. От них поднимался пар. Носик утюга как бы заезжал под край платка, когда разглаживались углы.

Еще было здорово, когда бабушка звала меня складывать простыни. Для смеха я всегда перекручивал сторону, противоположную той, за которую держалась она, но бабушка не сердилась — она смеялась со мной. Забавно было, когда она сильно делила свой край, чтобы лучше растянуть полотен, и я подлетал к ней, не в силах удержаться на месте.

До чего же она была терпелива со мной и как сильно меня любила… Она постоянно доказывала мне свою любовь, даже когда я устраивал глупые шутки с ногами. Я ковырялся между пальцев ног, а потом протягивал ей руки:

— Если ты меня любишь, то нюхай.

Я сидел и сидел у ее кровати и только потом сообразил: если бы она проснулась в эту минуту, мы бы могли потерять ее навеки. Увидев меня с разбитым лицом, любой испугается…

Я тихо поднялся, чтобы выйти, но тут у меня зазвонил телефон, у которого я забыл отключить звонок. Бабушка открыла глаза, мельком взглянула на меня сказала:

— Здравствуй, Альберто.

— Здравствуй, Тереза.

Потом она снова задремала, и я пошел к Сильвии. Сильвия сидела на кухне и пила кофе. Телефон в кармане снова зазвонил. Я достал его, посмотрел на высветившийся номер и сразу отключил.

— Кто это был? — спросила Сильвия.

— Мой старый приятель, будь он неладен. — Я имел в виду Данте.

— Он все еще звонит тебе? — поняла Сильвия.

— Зануданте просто так не сдается. Представляешь, позавчера я ответил, не посмотрев, кто звонит, так оказалось, что это он. Я был в туалете, сидел на стульчаке. Разговаривая с ним, я продолжал справлять нужду, а потом вышел, не спусти в воду, чтобы он не догадался, где я был. В итоге я вообще забыл ее спустить. Захожу в туалет через пару часов, а там… когда я заглянул в унитаз…

— Прекрати! Какая гадость! — прервала меня Сильвия. — Что за дурная привычка говорить что попало! Ты похож на ребенка, который радуется, сказав «какашка». Если бы тебя не поколотили, я бы тебя избила!

— А ты знаешь, я даже доволен, что мне врезал жених Моники…

— Ну, поздравляю.

— Пожалуй, это пойдет мне на пользу. Это… ну, как знак, что я должен изменить свою жизнь.

— Ты уже не в первый раз такое говоришь. Видно, думаешь о Микеле…

— Да, я часто о ней думаю. Скорее, даже не о ней самой, а о том, что она несет в себе. Как бы тебе объяснить… Люди, которых мы плохо знаем, в нашем воображении часто становятся такими, какими мы бы хотели их видеть. А можно и по-другому. Допустим, ты стоишь у светофора в толпе других людей. Кто-то тебе улыбнулся, а в это время загорается зеленый, и вы расходитесь. И у тебя создается впечатление, что это как раз тот человек, которого ты долго искал.

— Да, так бывает, — согласилась Сильвия. — Ты же еще нюхаешь ее перчатку?

— Угу.

— Тогда поезжай и увези ее оттуда. По крайней мере, попробуй. А сейчас собирайся к врачу.

— Хорошо.

Пришла моя мать подменить нас у бабушки.

— Привет, мама.

— Здравствуйте, здравствуйте. Извините за опоздание и за мой вид, но даже говорить не хочется, что за люди эти грузчики. Если бы я не осталась дома, они бы мне всю квартиру разнесли. Подумать только: они умудрились поцарапать стену, когда подносили к ней шкаф! Мне даже пришлось с ними поругаться. Боже мой, что у тебя с лицом?! — спохватилась она.

— Я упал.

— Ты уже был у врача?

— Да, был, — соврал я, — и мне сказали, что это пустяки.

— Ты уверен? Тебе ничего не нужно?

— Нет, спасибо. Нам пора идти.

— Хорошо. Как бабушка?

— Она спит.

— Пока.

— Ну, пока.

— До свидания, синьора, — сказала Сильвия.

— До свидания, Сильвия.

— Да, мама… — начал я, решив проявить запоздалое участие.

— Что такое?

— Царапины на стене — они за шкафом?

— Да, к счастью, за шкафом, так что их не видно, но я все равно разозлилась. Я хочу сказать, это их работа и они должны быть внимательны.

— Ну ладно, пока.

— Пока.

 

7.НОЧЬ В БОЛЬНИЦЕ

В больнице меня осмотрел врач. Ничего серьезного он не нашел, но решил оставить меня на ночь для дальнейшего наблюдения, потому что я получил сильные удары по голове.

— Как на ночь?.. Вы же сами сказали, что у меня нет ничего серьезного.

— Это, конечно, так, и вы можете уйти, но вам придется написать: «Я, такой-то, отказываюсь от госпитализации».

Я взглянул на Сильвию, она кивнула:

— Соглашайся.

Врач спросил у помощницы:

— Третья палата свободна?

— Пока да.

— Мы положим больного в третью палату, а вы, если хотите, можете остаться посидеть с ним, — предложил врач Сильвии.

В итоге мы отправились в третью палату — прекрасное завершение субботы. Перед этим Сильвия поинтересовалась:

— А что такого особенного в третьей палате?

— Там только две койки, а в других палатах больше, — объяснила помощница врача. — Вашему другу в ней будет спокойнее, хотя я в этом не уверена. Понимаете, сегодня суббота, а по субботам у нас всегда кавардак.

Честно говоря, я не очень понимал смысл моего пребывания в больнице. Чувствовал я себя неплохо, оставалась только небольшая боль в затылке, но с ней можно было справиться и дома. Тем не менее я растянулся на койке, в изголовье которой пристроилась Сильвия.

В последний раз в больнице я тоже был с Сильвией, только тогда плохо было ей. Это случилось в тот короткий отрезок наших отношений, когда мы были любовниками. Сильвия, расчесывая свои длинные волосы, вначале закидывала их вперед, а потом делала резкое движение головой, и они рассыпались по ее плечам. В тот день у меня засорилась раковина в ванной. Раковина у меня вмонтирована в шкафчик с зеркалом. Чтобы добраться до слива, мне пришлось выдвинуть шкафчик немного вперед. Расчесывая волосы, Сильвия по привычке резко дернула головой. Послышался, глухой удар. Когда я вошел в ванную, моя подруга лежала на полу без сознания.

Сейчас в больнице оказался я. Сильвия вышла купить печенье. Пока ее не было, мне на мобильный пришло сообщение «Ну и дуреха!» — подумал я, прочитав его: Сильвия в который уже раз прислала адрес Микелы. Сначала эти ее напоминания меня смешили, потом я понял: она вкладывает в них скрытый смысл. Сильвия и в самом деле считала, что я должен поехать к Микеле и тем самым изменить свою жизнь.

Вскоре она вернулась с печеньем.

— Когда ты перестанешь посылать мне ее адрес?

— Я буду посылать его до самой смерти.

— Позавчера, я не вру, я думал ней. Попытался представить нашу встречу в Нью-Йорке… Я даже не знаю, с чего начать, как поздороваться с ней.

— Попробуй так: «Привет, как дела? Знаешь, я случайно тут оказался, гулял по городу и вдруг вижу — ты…»

— Ну что же, неплохо, такое вполне может сгодиться. Я вижу, наш вечер затянется, вот и посоветуй мне как женщина: что вообще ей сказать?

— Откуда я знаю, нас же не штампуют!

— Я знаю, но тебе все же легче поставить себя на ее место. Ну хорошо… Скажи тогда, что тебя сильнее всего раздражает, в мужчинах при первой встрече.

— Я давно уже не встречалась с мужчинами.

— Но ты помнишь, что тебя в них раздражало? Погоди… Ты была просто безжалостной! Стоило мужчине произнести не то слово, не так себя повести — как ты тут же ставила на нем крест.

— Да, ты прав, но только мне это не помогло… Видишь, к чему все это привело. А потом, всегда надо учитывать, с кем имеешь дело. Человек человеку рознь. Есть умные, есть глупцы. Ты сам, между прочим, перестаешь встречаться с девушкой, если она делает ошибки в эсэмэсках или шлет их тебе слишком часто. А что ты сказал про Монику? Ты сказал, что начал с ней встречаться, потому что у нее шикарная попка. Так вот, тебе, чтобы сблизиться с девушкой, достаточно ее красивой попки, а мне было достаточно пустяка, чтобы отвернуться от мужчины…

Сильвия была права. Я готов был встречаться с женщинами только из-за бедер или красивой груди. Но мне приходилось слышать такие откровения от своих подруг: «Я давно не занимались любовью. Мне вообще трудно дается близость с мужчиной. Я могу сойтись с ним, если он мне понравится, для этого не обязательно влюбляться. Но мне мало, если он просто симпатичен…» Выходит, женская психология все же отлична от мужской.

У Моники самая красивая в мире попка, против такой не устоишь. Сильвия говорит: нельзя встречаться с женщиной только потому, что у нее умопомрачительные бедра. А я говорю — можно, и с этим ничего не поделаешь. Мне нравятся женские попки. Даже манекены в магазинах дамского белья привлекают мое внимание. Если я прохожу мимо витрины и вижу вращающиеся манекены, то, прежде чем двинуться, дальше, я обязательно дождусь появления ягодиц.

— …И потом, — продолжила Сильвия, — со мной никогда не бывало, чтобы я отшила мужчину только из-за того, что он неудачно выразился. Это ты так обо мне думаешь, но это неправда. Конечно, были случаи, когда претенденты теряли очки, но это нормально, такое со всеми бывает.

— А что за случаи?

— Например, мне никогда не нравились мужчины, которые приглашали меня к себе домой на ужин, а потом говорили, что заранее ничего не купили, и готовили на скорую руку из того, что было в холодильнике.

— О, Сильвия, прости. Ведь я именно так всегда и поступал…

— Да ты еще хуже делаешь! Приглашаешь меня к себе, заставляешь готовить из того, что есть в доме, и вдобавок ко всему я еще мою посуду, потому что ни одной чистой тарелки на кухне нет.

— Но мы с тобой друзья, тут все по-другому.

— Вот именно. Так что давай оставим эту тему. Еще я помню, что мне никогда не нравились мужчины, которые постоянно спрашивали разрешения, прежде чем что-то сделать: «Я могу с тобой поговорить? Можно тебя поцеловать? Я могу тебе позвонить?» Или те, кто говорил фразы вроде этих: «Я тебе не позвонил, потому что не хотел тебя беспокоить. Если захочешь, позвони мне сама». Мне также не нравились мужчины, которые приглашаю женщину на ужин в ресторан и при этом спрашивают, куда она хочет пойти. Я люблю уверенных в себе мужчин, у которых есть определенная цель, которые знают, куда тебя повести. Я люблю мужчин, которые хотя бы притворяются вежливыми. Я люблю мужчин, которые подают мне стакан воды только потому, что они хорошо воспитаны и им все равно, кто перед ними, я или старушка. Такие мужчины всегда внимательны. А то бывает, что при первой встрече он — сама галантность: выходит из машины, открывает дверцу и все такое, а потом у него дома почему-то приходится самой вставать из-за стола, чтобы взять соль. И знаешь, мне никогда не нравились мужчины, которые не надевали презерватив, и я должна была напоминать об этом.

— Наверное, трудно прервать ласки и потребовать надеть презерватив.

— Да, но я научилась этому.

— И этого было достаточно, чтобы они почувствовали свою вину?

— Не всегда. Все зависело от обстоятельств, но настоящим кошмаром были оправдания. Лучшее из них было такое: «У меня аллергия на латекс». Больше всего я ненавидела вот это: «Обычно я им пользуюсь, но тебе доверяю».

— Я обычно говорю, что он мне жмет.

— В таком случае ты должен сказать об этом заранее, пока еще не начал раздеваться. Но, если мне не изменяет память, ты так не говорил.

— Правильно, потому что с тобой я его сразу надевал. Это-то ты помнишь?

— Да, это я помню, но я помню также, что нам пришлось развить эту тему, потому что после первых трех раз ты больше не хотел пользоваться «резинками».

— Извини, но после третьего раза это уже не случайная связь, а близкие отношения.

Моя глупая шутка нас рассмешила.

— А как Карло удалось пройти через твое минное поле?

— В Карло я сразу влюбилась. И если я что-то и замечала, то меня это не раздражало.

— Кажется, после ваших первых встреч ты сказала, что многое в нем тебе нравилось, но было и то, что тебя раздражало… Ведь так?

— И что же мне в нем нравилось? Освежи-ка мне память.

— Тебе нравились его руки, тебе нравилось, как он улыбается, но прежде всего — это ты постоянно говорила, — что он очень воспитанный человек.

— Да, это правда. А что мне не нравилось, помнишь? Если забыл, могу сказать.

— Не надо. Тебе не понравилось, что при первом свидании он не заехал за тобой, а дал адрес ресторана, в котором назначил встречу. Тебя немного коробило, что, заканчивая телефонный разговор, он всегда говорил: «Пока, красотка». Что еще? Когда он начинал целовать тебя и давать волю рукам, ты просила его не спешить, но тебе было досадно, что он сразу же останавливался и не повторял своих попыток.

— Представь себе, я помню ту минуту, когда я решила остаться у него на ночь. Это было перед рестораном, когда он начал парковать машину на тротуаре. Он крутил руль одной рукой и не прерывал разговора со мной. Наверное, это сложно — парковать машину, а смотреть только на меня… Тогда я и поняла, что хочу его.

— Ну и ну… и это нормально? Мужчина паркует машину, а ты вдруг понимаешь: хочу, чтобы он меня трахнул. По-моему, это супер!

— Одна моя подруга часто говорила: «Если хочешь узнать, как ведет себя мужчина в постели, посмотри, как он водит машину».

— Итак, подытожим. Если я когда-нибудь встречусь с Микелой, то буду парковать машину, не отрывая от нее взгляда и держась за руль одной рукой. Отлично, в таком случае все в порядке. Теперь дай совет, как вести себя в постели?

— Да я уже и не помню. В чисто сексуальном плане мне никогда не нравились мужчины, которые спрашивали: «Тебе тоже было хорошо?»

— Как ты думаешь, когда в постели не все получается удачно, способна ли женщина понять: так вышло, потому что это у них случилось в первый раз? Или она сразу подумает, что мужчина ни на что не годен.

— Глупый вопрос. Это и так понятно. Любовь не спорт. Есть, конечно, мужчины, которые просто не умеют трахать. Но, уверяю тебя — и любая женщина это подтвердит, — нет ничего хуже мужчины, который в постели ведет себя слишком вежливо.

— Как понять — слишком вежливо?

— Вежливый секс хуже всего на свете! Такие мужчины, перед тем как лечь с тобой, раздеваются и аккуратно складывают свою одежду на стуле. От этого у любой женщины пропадет желание. — Сильвия на мгновение замолчала, высматривая что-то в коробке с печеньем, потом сказала: — Сегодня утром, когда я отвозила Маргериту к бабушке с дедушкой, я говорила с мамой о своей семейной жизни. Раньше, когда я только намекала на эту тему, она сразу же заводила разговор о другом. Казалось, что она меня не слышит. Но сегодня утром я ей высказала все до конца с предельной ясностью.

— Ну, и чего ты добилась?

— Ничего. Я думала, мама проявит по крайней мере сочувствие… Знаешь, мы обе женщины, в конце концов… Но в итоге ничего не получилось. Она стала говорить мне, что брак всегда требует жертв, что жизнь не состоит из одних удовольствий, что она тоже не всегда была счастлива с моим отцом, но жила только ради нас, детей. Даже рассказала, как она, оставаясь одна, часто плакала. Потом она сказала, что Маргерита будет страдать от нашего разрыва, что я должна подождать, не спешить, как говорится, семь раз отмерить. По ее мнению, у нас с Карло лишь короткие размолвки, ведь до серьезных ссор дело не доходило. Все говорят мне одно и тоже! Я старалась объяснить ей, что наш конфликт возник уже давно, что это не легкая размолвка. Решение уйти от мужа я приняла не вчера. А потом я уверена, что не смогу больше любит Карло. Я словно очнулась от долгого сна и стала понимать то, чего раньше просто не могла понять. Как будто я впервые увидела свою жизнь такой, какой она стала в последнее время, и мое решение, пусть оно и далось мне с трудом, придало мне такую силу, какой я не чувствовала уже долгие годы. Я словно ожила, воскресла. И поняла, что вышла замуж за кретина. Нехорошо так говорить, но Карло на самом деле набитый дурак. И о чем только я думала?

— Хочешь скажу? Об Эдуардо?

Я назвал имя. Не следовало называть… Эдуардо был молодым человеком, с которым Сильвия встречалась до замужества с Карло. Я всегда думал, что она вышла за Карло, потому что связь с Эдуардо нанесла ей слишком глубокую рану. Этот парень просто растоптал ее. Даже наша дружба была не в силах помочь ей.

С такими людьми, как Эдуардо (между собой мы называли его Эгоардо), наверняка сталкивался каждый из нас. Эгоисты до мозга костей, они почему-то так сильно привязывают нас к себе, что мы не можем от них отделаться, пока они не исковеркают нашу жизнь. Даже умные люди попадаются на их удочку, как это было с Сильвией. Попытки Сильвии найти оправдание его поступкам и придать хоть какой-то смысл их отношениям полностью вывели ее задушевного равновесия. Каждый день она разгадала ребус, который невозможно разгадать. Я не понимаю, почему это сказал! Я не понимаю, почему он так сделал? Что он хотел этим сказать? В чем моя ошибка? И это Сильвия, которая понимает все!

— Сильвия, — говорил я ей, — ты становишься наркоманкой. Ты зависима от его мнения. Сегодня ты радуешься его похвале, а завтра готова повеситься от одного его неодобрительного слова. Разве так можно?

Но Сильвия была неуправляемой. Даже такой пустяк, как послать сообщение на мобильный телефон, превращалось для нее в страшное испытание: «Последнее сообщение отправила я, и он мне не ответил. Что мне теперь делать? — будила она меня посреди ночи. — Послать еще одно, подождать или позвонить с другого номера? Может быть, упрекнуть его, сказать, что воспитанные люди так не поступают, а отвечают сразу?»

Я был другом Сильвии, и я быстро понял одну вещь: если я стану настаивать на том, что она должна расстаться с Эдуардо, то в проигрыше окажусь я сам. В таких случаях лучше давать лекарство малыми дозами, как в гомеопатии.

А Сильвия между тем была сама не своя. Первый тревожный звонок прозвучал, когда она впервые осталась ночевать у него дома. На следующее утро она мне позвонила:

— Джакомо, я сделала страшную глупость. Я ночевала у Эдуардо, и, когда проснулась, он уже ушел на работу. Меня охватило любопытство, и я принялась искать следы других женщин. Прежде всего я искала в ванной. Я еще с вечера задумала сделать это — мне показалась слишком подозрительной раковина на кухне. Она была уж слишком чистой для квартиры одинокого мужчины, к которому никто не приходит убирать. Но я ничего не нашла.

Та Сильвия, которую я знал, никогда бы не совершила подобного поступка…

Главная проблема была в том, что они оба любили одного и того же человека. Его — Эгоардо.

Моя подруга таяла на глазах, она уменьшилась на пару размеров и полностью потеряла самообладание. Эдуардо, напротив, расцветал. Он, как вампир, питался ее любовью. Но при этом он капризничал, перепады его настроения могли напугать любого, к тому же он был наркоманом, злоупотреблял кокаином. Что тут можно добавить? Когда наконец их отношения оборвались, Сильвия была выжата как лимон. С Карло она обрела хоть какой-то покой. Я и тогда пытался объяснить ей, что решение выйти замуж за Карло — это всего лишь реакция на ее отношения с Эдуардо, но Сильвия поклялась мне, что она влюблена в своего жениха. Временами, кстати, казалось, что она говорит правду, но я все же не мог исключить вероятность своего предположения.

— Помнишь, как ты злилась, когда Эдуардо смотрел на других женщин?

— Конечно помню! Только злилась я не из-за этого. Мне было неприятно, что он обращает внимание на других женщин, но сердилась я лишь тогда, когда в ответ на мои упреки он отвечал, что ничего подобного не было. Я просто звереть начинала оттого, что он не хотел признаваться! — Сильвия погрузилась в задумчивость. — Да, Джакомо, пожалуй, ты прав, все случилось из-за него, из-за Эдуардо, — сказала она немного погодя. — Тяжело в этом признаться, но я не могу объяснить свою привязанность к нему, у меня и впрямь была какая-то наркотическая зависимость.

— А что еще говорила твоя мать по поводу ваших отношений с Карло? — спросил я.

— Как обычно, она начала с того, что вывалила на меня все свои страхи перед жизнью. Она, по сути, была и остается прислугой у моего отца. Я же вижу: они никогда между собой не разговаривают.

— А почему бы тебе не поговорить с отцом?

— Я не хочу даже вспоминать, как мой отец отреагировал на то, что моя подруга Джулия разошлась с мужем. Иначе как шлюхой он ее не называл. Я заранее знаю, что, если уйду от мужа, папа перестанет со мной разговаривать.

— Да, с семьями нам повезло. Что же делать?

— Не знаю… Мне, например, было неприятно присутствовать при твоем разговоре с матерью, когда она пришла к бабушке. Я знаю о ваших проблемах, знаю, что за женщина твоя мать, но уж больно тоскливо было наблюдать за вами сегодня…

— И что должен делать, по-твоему? Сильвия, я устал бороться.

Я произнес эти слова и почувствовал, как мои глаза увлажнились. Не хватало только заплакать! Но мне удалось сдержаться.

— Знаешь, — продолжил я, — говорить с матерью выше моих сил. Что-то сковывает меня, я замыкаюсь. Мне спокойнее с незнакомыми людьми, чем с ней. На кой черт ей скандалить с грузчиками из-за двух царапин на стене, закрытой шкафом? Можно подумать, она будет смотреть на них каждый день!

— Да, это тяжело выносить. Родители горбатились, чтобы обеспечить нас всем необходимым, но для счастья нам не это было нужно. Доброе слово, дружеское объятие, одобрительный взгляд… У меня этого не было…

— Надо что-то менять, Сильвия. Наверное, нам самим надо меняться.

— Я вот сейчас думаю только о том, как мне изменить свою жизнь, но так, чтобы Маргерита была счастлива. А ты можешь поехать к Микеле…

— При чем тут Микела? К тому же ты забыла одну деталь: она уехала не одна.

— Судя по сегодняшнему случаю, Джакомо, тебя никогда не смущали встречи с чужими женщинами. И Микела появилась вовремя — она первая за долгие годы сумела немного расшевелить тебя.

Через несколько дней после той ночи в больнице у меня созрело решение ехать в Нью-Йорк. Я точно помню минуту, когда пришло озарение. Я сидел в трусах в раздевалке спортзала и разворачивал длинный носок, перед тем как надеть его. И вдруг я оцепенел. Не выпуская носка из рук, я уперся локтями в колени и замер, уставившись в пустоту. Внутри меня пробирался чей-то голос. Он развеял туман в моей голове, и все встало на свои места. Я должен поехать к ней. Так будет правильна.

Моя бабушка как-то сказала:

— В старости живут воспоминаниями. Поэтому, пока ты молод, Джакомо, живи так, чтобы остались только хорошие воспоминания.

После этих бабушкиных слов всякий раз, когда я делал что-то хорошее или, наоборот, валял дурака, я говорил себе:

— Ладно… я расскажу об этом своим внукам.

Что бы там ни случилось, я поеду в Нью-Йорк. По крайней мере, в старости буду вспоминать, на что пошел ради незнакомой женщины… Пора накапливать воспоминания.

Я уже не в первый раз замечаю, что в раздевалке со мной происходят странные вещи. Например, я часто наблюдаю явление, механизм которого для меня совершенно непостижим. Для себя я назвал его «закон шкафчика». Все очень просто: допустим, в раздевалке тысяча шкафчиков, а в спортзале тренируются только два человека. Так вот, этот второй обычно занимает место рядом с моим шкафчиком, перед которым я уже разложил свои вещи. И переодеваться он выходит в то же время, что и я. Просто удивительно!

И вообще, жизнь в раздевалке предстает в каком-то странном свете. Незнакомые тебе люди запросто ходят голыми, как никогда не ходят дома в присутствии близких. Некоторые мужчины заправляют майку в трусы, края майки вылезают им на бедра, наподобие маленьких юбочек. Многие перед тренировкой наносят оттеняющий крем, поправляют волосы — словом, приводят себя в порядок, будто собираются на сцену. Попадаются такие, от кого плохо пахнет еще до того, как они вспотеют, но вот ведь удивительно — после тренировки именно они не идут в душ. Уходя из зала, они говорят, что принимают душ дома, а сами надевают пиджак с галстуком, и я боюсь, что дома они тоже не моются. Особая статья — культуристы. Забавно наблюдать, как они надувают мускулы перед зеркалом или хвастают друг перед другом спортивной формой…

И именно там, в раздевалке, меня посетило озарение — вот почему я считаю раздевалку священным местом.

Когда решение было принято, я поднялся, натянул носки, надел брюки и рубашку и вышел на улицу. Перед уходом я сполоснул шлепанцы. Я всегда споласкиваю шлепанцы, потому что как-то заметил на подошве волосы. Они были короткие и жесткие, такие на руках никогда не растут. У меня это вызывает отвращение.

Я позвонил Сильвии и рассказал ей о своем решении:

— Я еду в Нью-Йорк.

— Великолепно… Я потом дам тебе список, что ты должен купить.

— Вот почему ты так настаивала! У тебя были свои интересы…

— Вполне понятно. Я сейчас гуляю с Маргеритой. Увидимся ближе к вечеру?

— Отлично, пока.

— Пока.

Я, конечно, не уехал на следующий день. Чтобы спокойно собраться в дорогу и уладить дела на работе, не требовались недели две, не меньше. В офис я приходил теперь рано. Алессандро, надо отдать ему должное, проявил себя настоящим другом, помог мне. Однажды он пришел со спортивной сумкой, потому что собирался играть в теннис.

— И не вздумай играть сегодня, ведь у нас дел невпроворот, — в шутку заметил я.

— Не нуди, Джакомо, я пойду в обеденный перерыв.

— Ты уже не мальчик, силы побереги.

— Я себе подобрал слабого противника. Ты его знаешь — Пьетро.

— Но ты мне всегда говорил, что он играет мастерски.

— Да, это так, но в последнее время у него куча проблем, никак не может сосредоточиться. К тому же он очень устал. Представляешь, он уже больше двух месяцев спит один на диване.

— Но Сильвия мне рассказывала, что однажды она ужинала с ними и ушла огорченной. Пьетро и Патриция постоянно обнимались, а у Сильвии, как ей кажется, брак оказался неудачным.

— Да, на людях они обнимаются. Только они уже год не разговаривают друг с другом. Патриция не хочет, чтобы посторонние узнали об их отношениях, и Пьетро уже на грани срыва.

— А почему он не уйдет от нее?

— Не так-то все просто… Дело в том, что дом записан на ее имя.

— Да, славное дельце… Ну ладно, мне надо позвонить, а потом примемся за работу.

Вечером накануне отъезда я зашел к Сильвии попрощаться. Пока мы разговаривали, в комнату вошла Маргерита и попросила меня:

— Дядя Джакомо, не уезжай, оставайся с нами, будешь играть со мной.

— Я не могу, детка, мне надо ехать, но я скоро вернусь.

— Дядя, идем со мной, мне надо кое-что тебе показать.

Я прошел в комнату и немного поиграл с девочкой. Когда я вернулся на кухню, Сильвия плакала. Я крепко обнял ее.

— Я скоро вернусь. Ты ведь из-за этого плачешь? Из-за того, что я уезжаю?

Она шмыгнула носом и улыбнулась моей шутке.

Не знаю, любил ли я кого-нибудь так же нежно, как Сильвию. Я поцеловал ее в макушку, она проводила меня до двери.

— Не забудь привезти мне коричную карамель!

Домой я возвращался пешком, мне хотелось подумать по дороге.

Я ехал в Нью-Йорк, чтобы встретиться с женщиной, образ которой уже стал расплываться в моей памяти. Все это время она не выходила у меня из головы, но когда я думал о ней, то временами не мог отчетливо представить ее лицо. Вполне возможно, что эта женщина была чьей-то невестой. Но все равно, я не мог не поехать. Просто настал момент, когда я должен был прожить часть своей жизни в новой обстановке и среди новых людей.

И центром притяжения была Микела.

 

8. НИКТО НЕ ЗНАЕТ, ГДЕ ТЫ

Я не боюсь летать на самолетах. Но я чувствую себя намного спокойнее, когда схожу по трапу на землю. То, что я испытываю в Полете, вовсе не страх, это сродни тому, когда кажется, что у тебя жар, а на самом деле температура нормальная. Я не принимаю успокоительное или снотворное, просто накануне я стараюсь измотать себя большими нагрузками.

Самолет вылетал в Нью-Йорк в десять утра. Вещи я собрал поздней ночью, после долгой прогулки по городу. Было очень красиво. Как и всегда, когда я один брожу по городу, ко мне пришло ощущение, которому я никак не могу подобрать определение. Щемящая смесь грусти, тоски, досады и… счастья. Я часто переживал его в прошлом, переживаю и теперь. Оно становится отчетливее, когда я погружаюсь в размышления. И иногда оно бывает таким же сильным, как боль после удара.

В пять утра, вернувшись домой, я собрал чемодан, прилег на диван и сразу уснул. Проснулся я как от толчка, принял душ и вышел из дому. Всего несколько минут назад мне казалось, что выхожу я слишком рано, но, как только я повернул ключ в замке и стал спускаться по лестнице, я испугался, что опоздаю. Потом меня стала преследовать мысль, будто я что-то забыл дома. Успокойся! — приказал мне внутренний голос. Я перебрал в голове список самых важных вещей: билет, паспорт, кредитная карточка. Если они у тебя в кармане — можно ехать, остальное всегда несложно приобрести.

Переживания по поводу опоздания, вероятно, достались мне в наследство от путешествий с мамой и бабушкой на поезде. Их объединяло стремление приехать на вокзал за час до отхода поезда. Если поезд отправлялся в семь, мы были на платформе без десяти шесть: «Лучше прийти немного пораньше».

В аэропорт я, конечно, приехал вовремя, прошел регистрацию и сдал в багаж чемодан. При себе я оставил только сумку с книгой, ежедневником, дисками и зубной щеткой. Потом я отправился завтракать. В баре, в очереди в кассу, пожилая женщина решила схитрить и встала впереди меня. Когда в очереди пытаются занять место впереди меня, я особенно не злюсь, но мне было неприятно, что на обман пошла именно пожилая женщина. С возрастом люди не становятся лучше. А потом это выражение ее физиономии. Я ничего ей не сказал, да это было и не нужно. Она уже сама все знала. В общем, пока я ждал своей очереди и думал, что мне лучше заказать — чай или кофе (чай все-таки лучше, в самолете можно поспать), — на телефон пришло сообщение от Камиллы: «Я рада, что встретилась с тобой и поговорила. Желаю удачи в жизни».

Сообщение как сообщение, если бы не одно «но»: я получил его в день вылета. В чем другом, может быть, и нет, но перед посадкой в самолет я становлюсь фаталистом. В любом неожиданном событии я вижу знак судьбы. Камилла именно сегодня послала мне SМS… Самолет упадет…

Я перечитал текст. Конструкция «желаю удачи в жизни» мне никогда не нравилась. За этими словами обычно скрывается упрек. Например, приятель не получил ответа на отправленное ему письмо или кто-то дает понять, что разрывает отношения, и, вместо того чтобы написать: «Порядочное ты дерьмо, катись куда подальше», пишет: «Желаю удачи в жизни». Но в сообщении Камиллы я не увидел подвоха. Что же, желаю и тебе удачи в жизни.

Я опустил телефон в карман рубашки. Мысли о шустрой старушке и полученном сообщении отвлекли меня настолько, что я, даже не заметив этого, заказал себе кофе. Только увидев кофе в чашке, я понял, что ошибся. Тогда я добавил в кофе молока. Может быть, он не так сильно подействует, решил я. Потянувшись за сахаром, я встретился взглядом со старушкой, и она опустила глаза.

Потом я пошел в туалет. Обычно я мочусь в писсуары — так мне больше нравится. Но у писсуаров прибирался служащий аэропорта, поэтому я зашел в пустующую кабинку. На боковой стенке кабинки я увидел крючок и решил повесить на него сумку. Я поднял руку, и в этот момент телефон выскользнул из моего кармана. Он полетел прямиком туда, где ему было совсем не место.

Да что же это такое! Что же мне теперь делать?

Пришлось выходить из кабинки и просить у служащего одолжить мне на минуту резиновые перчатки.

— А зачем они вам?

— Мне надо достать телефон из унитаза.

— Я сам это сделаю. — Из своей тележки он достал маленький сачок, которым вылавливают рыбок из аквариума. — Знаете, вы не первый. Я уже успел подготовиться. Иногда трубки просто оставляют в унитазе.

Служащий вытащил телефон и протянул его мне. Я отмотал от рулона метров двадцать туалетной бумаги и принял свой аппарат. Потом я положил телефон на раковину и вымыл руки. Я не знал, стоит ли мыть сам телефон. Может, все-таки вымыть и сразу же вытереть? Дело в том, что у меня есть своего рода пунктик. Когда я захожу в общественный туалет, я всегда боюсь подцепить какую-нибудь заразу. Я брезгую нажимать на кнопку слива, а потом прикасаться к ручке двери, ведь кто-то проделывал эго до меня. Не сразу, но я наловчился нажимать на кнопку каблуком ботинка, а потом ногой открывать дверь, которую я не закрываю, а только прикрываю. Наверное, при этом я похож на каратиста, выполняющего свои упражнения.

Я смотрел на телефон, побывавший в унитазе, и надеялся, что он не сломался. Переборов себя, я не стал обмывать его водой, а только высушил, подставив под струю горячего воздуха.

Служащий не проявлял ко мне особого интереса, возможно, потому, что он был занят работой, но скорее всего по иной причине — мой случай не был для него диковинкой. Проходя мимо меня, он, однако, сказал:

— Вряд ли ваш телефон заработает. Думаю, придется его выбросить. И вам еще повезет, если сим-карта цела, иначе вся информация пропадет.

Я еще немного подержал телефон под струей горячего воздуха и попробовал включить. Засветилась подсветка, но дисплей окрасился в радужные цвета. Ни одной надписи на нем не появилось.

Пришлось завернуть телефон в бумагу и положить в сумку. Ну и невезуха…

Для того чтобы попасть в зону вылета, где я когда-то пытался отыскать Микелу, нужно было пройти зигзагом по дорожке, размеченной синими полосками. На этой дорожке чувствуешь себя подопытной крысой, попавшей в лабиринт. Иногда, когда никто не смотрит, я подлезаю под ограждение. Ладно еще когда очередь, но когда впереди никого нет, чувствуешь себя полным идиотом, проходя все эти повороты. Я тотчас начинаю воображать, что в особой комнате за стеклянной стеной сидят люди в белых халатах, наблюдают за моим поведением и делают пометки в журнале. Не удержавшись от улыбки, я помахал рукой воображаемым психологам.

Черт! Адрес Микелы записан в телефоне. Что делать, если телефон не заработает? Остается одна надежда, что адрес сохранился у Сильвии.

При посадке я обратил внимание, что собралось много пассажиров. Самолет был огромный. Мужчина, сидевший впереди меня, поднялся помочь женщине положить сумку на багажную полку. Он произвел на меня приятное впечатление. Мне нравится, когда я встречаю вежливых людей. Так и хочется сказать: «А люди все-таки хорошие…» Я бы адресовал эти слова всем телевизионным каналам, показывающим новости. В новостях только и слышишь, что люди чудовища, нет бы рассказать о воспитанных людях. Еще я вспомнил шуструю старуху в баре — ей бы тоже не помешала прививка вежливости. А я? Какой я — вежливый или нет? добрый или злой? Мне часто приходится помогать людям. Но я не думаю, что это связано с добротой. По крайней мере, я не считаю себя добрым человеком.

Как обычно, при регистрации билетов я надеюсь, что все кресла в середине уже зашита, а при входе в самолет молю Бога, чтобы ближайший ребенок находился от меня на расстоянии двух километров. Мои надежды о кресле иногда исполняются, мольба же о детях — никогда. Во мне, наверное, спрятан магнит, который притягивает их. Так получилось и в этот раз. Как вы думаете, кто сидел за моей спиной и с силой давил ногами в спинку моего кресла? Гражданин около пяти лет. Мать приказывала ему прекратить баловаться, называя меня «синьором»:

— Энрико, сиди смирно, ты мешаешь синьору.

Самолет взлетел с часовым опозданием. Он был огромным, перевозил уйму народа и багажа. Я постоянно спрашиваю себя: как же такая махина отрывается от земли? Я и на самом деле не могу этого понять…

Через несколько минут после взлета я пошел в туалет. Я собирался сделать то, чего не успел сделать раньше. Более того, на этот раз мне потребовалось сделать нечто серьезное. Беда в том, что я стараюсь не пить кофе с молоком. Кишечник надо очищать. Почему в детстве, вместо того чтобы ставить клизмы, мама не давала мне кофе с молоком?

Я пошел в туалет, как только объявили, что можно расстегнуть ремни. Мне хотелось воспользоваться туалетом, пока он еще был чистый, не загаженный. Пока я справлял естественные потребности, я слышал, как пилот извиняется за задержку рейса и обещает наверстать потерянное время в полете. Я подумал: если самолет полетит быстрее, чтобы нагнать график, то почему же он не летит быстро, когда все идет по расписанию? То есть если можно лететь быстрее, сокращая время полета, то почему этого не делают? Кто их поймет!

В туалете мои мысли становятся более злободневными. Наконец до меня дошло, что если мой телефон так и не заработает, то я не вспомню ни одного номера телефона. Я и в офисе постоянно пользуюсь мобильным телефоном: ищу имя в рубрикаторе записной книжки и нажимаю вызов. Я давно не набираю номер самостоятельно. Возможно, я смогу с кем-нибудь связаться через Интернет. Ладно, будем надеяться, что телефон заработает, успокаивал я себя.

Погруженный в размышления, я совершил большую ошибку: нажал на слив, пока еще сидел на унитазе. Слив в самолете действует не так, как в домашнем туалете. Одновременно с появлением воды здесь срабатывает устройство вроде пылесоса, засасывающее воздух с мощностью, наверное, в двенадцать тысяч атмосфер. Вот этого-то я и не учел. Когда я поднялся, волосы у меня на заднице распрямились и вытянулись, стали длинными, как конский хвост. Чтобы застегнуть брюки, мне пришлось заплести их в косичку. А когда я взглянул на себя в зеркало, мне показалось, что глаза сползли вниз, к губам. Думаю, и легкие опустились в желудок. Одним словом, здорово засасывает.

Я вернулся на свое место, и вскоре принесли обед. К обеду я взял пару бутылок пива, надеясь, что оно поможет заснуть, но кончилось все тем, что я вообще не сомкнул глаз, только на несколько минут впал в дремоту. Голова свалилась на грудь, и я резко выпрямил шею — сон пропал. Что поделать, я не могу спать сидя. Вдобавок ко всему у меня одеревенели ноги. А вот пассажир рядом со мной сладко спал на протяжении всего полета.

Убедившись в том, что заснуть мне не удастся, я достал сверток туалетной бумаги, выудил из нее телефон и разобрал его. Высохшие детали я разложил на столике. Каждую деталь я зачем-то брал в руки и старательно продувал. Я не знал, был ли какой-то смысле том, что я делаю, но занять себя чем-нибудь другом я не мог. Как выяснилось, под кнопками находился сплошной вкладыш из мягкой резины. Это меня удивило.

Когда я снова собрал телефон, мне захотелось немедленно включить его, чтобы посмотреть, будет ли он работать. Ждать до посадки не было сил. Тогда я пошел в туалет, сжимая телефон в руке, словно это был драгоценный камень. Я вообразил, что самолет начнет камнем падать вниз, как только я коснусь кнопки «Включить». С одной стороны, меня съедало любопытство, но с другой — было страшно совершить несусветную глупость. В конце концов телефон был включен. Как и раньше, загорелась подсветка, но команда «Введите PIN-код» на экране не появилась…

В туалете я почувствовал, что у меня был и другой стимул зайти сюда. Я сделал то, что требовалось, но теперь уже поднялся, прежде чем спустить воду.

Кишечник надо очищать. Почему в детстве, вместо того чтобы ставить клизмы, мама не давала мне кофе с молоком и не отправляла летать самолетом?

Голос стюардессы в динамике предупредил, что через несколько минут самолет начнет снижение. Обычно после этого я начинаю собирать вещи — кладу книгу в сумку, выключаю музыку, если слушал плеер, обязательно беру карамельку и, если есть время, иду умываться в туалет. В общем, готовлюсь к выходу.

Самолет приземлился в нью-йоркском аэропорту. Не могу понять, почему пассажиры вскакивают с кресел сразу же после остановки крылатой машины. Двери еще закрыты, а все уже стоят на ногах. Стоять неудобно, потому что приходится низко наклонять голову — мешают багажные полки. Такое бывает и на внутренних рейсах, когда полет длится не более часа. Иногда по работе мне приходилось летать из Милана в Рим. Я заметил, что незадолго до взлета многие пассажиры говорят по сотовому о ценах на акции, о бюджетах и дивидендах, о продвижении товара и прочих серьезных вещах. Все эти, важные персоны не отрываются от трубки до тех пор, пока самолет не начинает разбег по бетонной полосе. Даже если рядом с ними сидит женщина, они часто роняют такие фразы: «Без моего согласия никто ничего не решает…», «Если я сказал нет, значит, нет…» Я в своей футболке и с рюкзачком под ногами ощущаю себя среди них совершенно никчемным человеком. После приземления все вскакивают и опять включают телефоны. Застыв в неудобном положении, они говорят, говорят и говорят. Потом они топчутся в проходе, мешая друг другу и извиняясь. Меня они часто просят помочь достать сумки с багажных полок. Разобравшись с багажом, они снова теснятся в проходе, стоя на ногах. В автобусе, набившись как сардины в банку, они ждут последнего пассажира. Бывает, что тот преспокойно сидит на своем месте, потом в три секунды поднимается, забирает свои вещи и спускается по трапу. Сев последним в автобус, он первым выходит у терминала. Пассажиры, летающие на внутренних рейсах, ворочают огромными капиталами, но мозги у них, когда не требуется складывать цифры, полностью отсутствуют.

В аэропорту Нью-Йорка я заметил, что пограничный контроль стал намного строже, чем когда я был в Америке первый раз. Снимали отпечатки указательного пальца на левой и правой руке, фотографировали на цифровую камеру, сканировали паспорт. Я даже испугался, не захочется ли им проверить состояние моей простаты. Но настоящие неприятности возникли позже, когда на ленте с багажом я не обнаружил своего чемодана. Мне ни разу не посчастливилось забрать свой багаж первым, но такое было впервые. Что это значит? Воображение нарисовало, как мой чемодан, опрокинувшись набок, одиноко крутится на багажной ленте в каком-нибудь европейском городе. Вполне возможно, что там его выставили первым. Пусть это будет мне маленьким утешением.

Мне обещали доставить чемодан на другой день в гостиницу. Честно говоря, я не знал, стоит ли верить обещаниям, но девушка за стойкой была очень вежливой, а вежливость всегда подкупает. В общем, я ей поверил.

В такси я разговорился с водителем. Я обычно всегда так поступаю, тем более что только так можно понять, на каком уровне находится твой английский, а я давно на нем не говорил. Понимаю я его хорошо. Иногда я смотрю фильмы на английском языке, они дают хорошую языковую практику. Если мне трудно выразить свою мысль или подобрать нужное слово, я вставляю глагол to get [2]To get (англ.) — получить (стать обладателем чего-либо; стать объектом действия; стать носителем какого-либо свойства); заразиться.
, и, как правило, это помогает. Для меня глагол to get играет ту же роль, что и глагол — кстати, единственный — «смурфить» в языке гномиков из мультяшек про смурфов. Срабатывает безотказно.

Таксист спросил меня, откуда я приехал. Я сказал, что из Италии. Он признался, что никогда не был в Италии, но в следующем месяце полетит на Ямайку, проведет там медовый месяц.

— Я заказал номер в пятизвездочной гостинице, там все включено, ну, знаешь, это где выдают браслет на руку… Раз в жизни можно себе такое дозволить.

— Ямайка — прекрасное место.

— А у тебя есть невеста?

— Нет.

— Тем лучше. Все женщины, даже самые красивые, через год тебе наскучат.

— А зачем же ты женишься?

— Потому что мне уже скучно. Для меня это ничего не меняет.

Мы оба засмеялись. Расплачиваясь, я сказал ему:

— Желаю тебе удачного медового месяца и побольше страстных объятий.

— С кем, с женой?

— Of course!

— Ты рехнулся?! Лучше и не говори об этом…

Мой отель находился в северной части Манхэттена. В магазине рядом с отелем я купил вещи, без которых невозможно обойтись, пока не найдется чемодан: пара трусов, футболка, носки и дезодорант. Пока я ходил по магазину, я непрерывно думал, как бы мне узнать номер домашнего телефона Сильвии или, еще лучше, номер ее мобильника. Я надеялся, что она сохранила адрес Микелы. Я уже говорил, что с запоминанием номеров у меня плохо. На ум пришел только домашний номер бабушки, которая, разумеется, не могла знать телефонов моих знакомых. К тому же бабушка была не в форме и к телефону практически не подходила. Раньше, когда она была в лучшем состоянии, я безуспешно пытался научить ее пользоваться сотовым телефоном. Моего терпения хватило ненадолго, бабушка все время держала телефон включенным (кнопку «Выключить» она почему-то игнорировала), а потом забывала зарядить аккумулятор. Но прежде всего ей было трудно прочесть команды, она говорила, что не может их разглядеть. Услышав от меня слою «меню», она сказала: «А… здесь даже еда есть, совсем как в ресторане». Я счел это за милую шутку. Бабушка не знала, как пользоваться функцией «SМS-сообщения», и ее телефон без конца забивался спамом. Иногда трубка валялась на диване. Не заметив ее, бабушка садилась и случайно включала номер последнего вызова. Почти всегда это был мой номер. Когда такое случалось, я кричал ей: «Бабушка, бабушка!» — но при всем моем старании она не могла услышать эти истошные вопли. Бабушка была почти глухая, а поскольку она сидела на телефоне, то вообще ничего не могла разобрать.

Однажды я собрался поехать в горы и забыл у нее дома вязаную шапку. Я кричал ей с улицы: «Бабушка, кинь мне, шапку». Она ушла в комнату и через несколько секунд бросила мне из окна мою папку с бумагами. «Шапку, а не папку… Шапку!»

Вскоре ее сотовый телефон оказался в ящике комода. Он был выключен навсегда.

Одним словом, бабушка ничем не могла мне помочь.

Я решил подняться в свой номер и принять душ, мне хотелось смыть усталость после длительного перелета. Отдохнув немного после душа, я быстрее догадаюсь, что делать дальше. Всему свое время. К тому же адрес Микелы, если и обнаружится, в субботу мне не понадобится, ведь это был адрес офиса. Но все-таки было любопытно сходить и посмотреть, где, он находится.

Я вошел в свой номер и стал заниматься тем, что всегда делаю в гостиницах.

Вначале я снимаю покрывало с постели. Для каждого нового постояльца покрывало не меняют, поэтому мне противно сидеть, а тем более лежать на нем. Я сбрасываю покрывало на пол или убираю его в шкаф, потом вытаскиваю из-под матраса загнутые углы верхней простыни. Я не могу спать в конверте, я чувствую себя весенним рулетом, упакованным в тесный целлофан. Иногда я забываю сделать это заранее и начинаю дергать ногами уже лежа в постели. Как правило, все заканчивается тем, что вместе с верхней я сдираю и нижнюю простыню, а утром обнаруживаю, что всю ночь проспал на голом матрасе. В таком случае можно было и покрывало не снимать. В некоторых гостиницах мне не нравятся сами простыни. Они какие-то странные, скользкие. И не такие мягкие, как дома. Полотенца тоже часто бывают не на высоте. Когда ими вытираешься, возникает ощущение, что они покрыты невидимой пленкой. Еще мне противно брать в руки телевизионный пульт. Я почему-то представляю голых мужчин и женщин, которые лежат в постели и нажимают пальцами на кнопки.

После душа я вышел из гостиницы прогуляться. С собой я взял плеер. Для первой прогулки по Нью-Йорку я врубил песню LiveWire группы АС/DС. Потом поставил более спокойную музыку: BackinYourArms Уилсона Пиккета, TiredofBeingAlone Эл Грина, Use Me Билла Уитерса…

На углу улицы, недалеко от входа в отель, я познакомился с бомжом Альфредом. На его картонке было написано: «Один доллар за анекдот». Я ему дал доллар, он рассказал мне анекдот, но я его не понял.

В восемь вечера, смертельно усталый, я снова был в гостинице. Восемь вечера — это два часа ночи в Италии. Я так и не решил, как мне разыскать телефонные номера моих знакомых.

Пока я пытался заснуть, мое подсознание продолжало работать. Далекий голос в моем мозгу принадлежал Данте. Он спрашивал у меня: «Ты не заметил ничего необычного в моем номере? Это палиндром… все очень просто». Я открыл глаза и понял, что я вслух повторяю номер его телефона. Осталось встать и записать комбинацию цифр.

Черт… подумал я, вот где мое спасение. Выбора нет, придется обратиться к нему за помощью, иначе я не найду Микелу. Зануданте будет как рекламный ролик к фильму, записанному на DVD. Хочешь не хочешь, а приходится смотреть всю эту предваряющую ерунду.

Из-за разницы во времени я не мог позвонить ему сразу. Сначала это меня огорчило, а потом даже обрадовало. Гораздо проще отправить эсэмэску, в которой попросить найти Сильвию и передать ей, чтобы она дозвонилась до меня. Но у Сильвии не было телефона гостиницы, поэтому я вынужден был вписать свой номер, и Данте не преминул им воспользоваться.

В десять утра в воскресенье, время итальянское, зазвонил телефон. В Америке было четыре часа ночи.

Я попытался объяснить ему, что у нас глубокая ночь, но он невозмутимо продолжал говорить. Я узнал, что до шести вечера он будет занят с сыном, а потом начнет искать Сильвию.

— Ну, что в Нью-Йорке? Ты там надолго? Если задержишься, я, пожалуй, тоже возьму отпуск на неделю и приеду к тебе… Ты как, не возражаешь?

— Мы об этом поговорим вечером. Спасибо за звонок. Пока, пока.

После его звонка я так и не смог заснуть. Я лежал в постели и думал о Микеле. В шесть часов утра я уже был на ногах и решил прогуляться. Нет ничего лучше, чем бродить ранним утром по городским улицам. На 7-й авеню я зашел перекусить в кафе, а потом отправился в Центральный парк.

Около десяти утра я вернулся в отель и, обнаружив, что завтрак еще не закончился, направился в ресторан.

Там я взял ветчину, сыр и сделал себе бутерброд. Я много ходил и успел проголодаться. Еще я взял себе дыню. Но в ресторане не оказалось сыровяленой ветчины. Очень жаль. Когда я ем сыровяленую ветчину с дыней, я всегда задаю себе вопрос кто придумал такое сочетаний. Я попробовал есть их вместе, потому что видел, как это делают другие, и мне понравилось. Но я совсем не уверен, что сам догадался бы положить эти продукты на одну тарелку, будь в моем холодильнике ветчина и дыня. Вот так!

Народу было мало: пара парней из Южной Америки, говоривших на испанском, мужчина в пиджаке и галстуке и за соседним столиком женщина лет примерно сорока. Официант, убиравший посуду в центре зала, уронил на пол стеклянный кувшин с соком. Мы с женщиной переглянулись и беззвучно посмеялись над его неловкостью. К концу завтрака я поднялся взять кофе, пока его не унесли обратно на кухню. Остановившись у ее столика, я спросил, не хочет ли и она выпить чашку кофе. Она ответила, что с удовольствием, и предложила мне пересесть к ней. Как выяснилось, она была американкой, но не из Нью-Йорка, а сюда приехала вместе с мужем, он здесь по делам. Звали ее Дина.

В одиннадцать утра о моем чемодане еще ничего было слышно. Я позвонил по телефону, который дали мне в аэропорту.

— Скорее всего, его привезут к двум часам, — ответили мне.

В тот день меня не особенно волновала судьба чемодана. Более важно было узнать адрес Микелы и пережить разговор с Данте.

Те самые качества Данте, которые меня так донимали (среди них я бы выделил настойчивость), все же доказали свою эффективность. Около двух часов дня (в Италии был вечер) он дозвонился до меня и после предисловия, растянувшегося на двадцать минут, сказал:

— Миссия завершена. Я оставил для Сильвии записку под дверью ее дома. Я звонил ей, но никто не ответил.

— Спасибо, Данте.

— Да брось ты… Поставишь мне пару пива и пиццу. Будет повод для встречи, поболтаем немного.

Ну вот, так и знал…

 

9.Я ЖДУ МИКЕЛУ

Сильвия мне позвонила. У нее, к счастью, сохранился адрес Микелы. Я записал адрес на листе бумаги и долго держал бумагу в руках, как волшебный манускрипт. Потом я еще три раза переписал, адрес на отдельных листочках.

Посмотрев карту, я с радостью обнаружил, что офис находится недалеко от гостиницы, в Вест-Вилледже.

— А как у тебя с Карло, ты не пыталась еще раз поговорить с ним? — спросил я Сильвию.

— Он сказал, что ему осточертело мое нытье. И еще — что я избалованная женщина, живу как королева, а он вертится как белка в колесе.

— А ты что ему ответила?

— Ничего. Рядом стояла Маргерита, и я не хотела, чтобы она слышала нашу перепалку. Теперь он вбил себе в голову, что я ему изменяю. Мол, я его разлюбила, потому что у меня появился другой мужчина. У меня нет мужчины, но что это меняет? Да, я могу полюбить другого, поскольку больше не люблю Карло. Ладно, проехали, я не хочу донимать тебя всей этой тягомотиной.

— Сильвия, не огорчайся, так всегда бывает с мужчинами, которые не хотят взять на себя ответственность.

— Я ему сказала, что пора повзрослеть. Все, Джакомо, ты не скучай, давай покоряй ее и поскорее возвращайся.

— Пока, Сильвия.

Утром в понедельник я спустился к завтраку, выпил кофе из бумажного стаканчика и пошёл к офису Микелы, надеясь увидеть ее до работы. На углу 7-й авеню и Перри-стрит я обнаружил кафе, из которого отлично просматривался вход в офис. Я. не знал, когда у нее начинается рабочий день. Я был взвинчен — возможно, на меня подействовали две огромные порции кофе (вторую я выпил в кафе).

Сидя за столиком, я наблюдал за прохожими. Мне всегда нравилось это занятие. В детстве летом я подолгу торчал на балконе в бабушкином доме и смотрел на людей, проходивших по улице. Когда было жарко, я завидовал детям моего возраста, которые вышагивали рядом с родителями и лизали мороженое. Моя мама много работала, а бабушка не любила выходить из дому. Еще я помню, как вечерами, стоя на том же балконе, я оглядывался назад и смотрел на бабушку, сидевшую в комнате. Комната освещалась голубоватым свечением телеэкрана. Бабушка сидела на диване в одной ночной рубашке и обмахивалась веером. Ноги она всегда ставила поверх домашних тапочек. Ноги у нее отекали. Казалось, что их отливали на литейном заводе и мастер при этом забыл вовремя крикнуть «хватит». Иногда бабушка засыпала. Заметив это, я окликал ее: «Бабушка, ты спишь?» — но она отвечала: «Нет, не сплю, я только на минуту закрыла глаза». Почему-то ей было стыдно признаться в том, что она заснула. Я никак не мог понять почему.

Когда под балконом проходили счастливые семьи (улыбающиеся родители, держащие за руки улыбающихся детей), я чувствовал неприятный укол. Тогда, как старый пьяница, который топит свое горе в вине, я открывал холодильник и доставал из него бутылку с холодным чаем. Чай заваривала моя бабушка. Она никогда не пользовалась пакетиками — только настоящий, листовой, и удивительно вкусный. В чайник она выжимала целиком два или три лимона, а потом разливала чай по бутылкам.

Бабушка постоянно твердила мне: «Помни, Джакомо, эта бутылка последняя». Этим она хотела ограничить меня, но я ничего не мог с собой поделать — мне нравилось пить чай. Наверное, мне следовало посетить Центр анонимных алкоголиков и рассказать о своей зависимости. Это звучало бы так:

— Привет всем, меня зовут Джакомо, доне восемь лет, пить я начал ради забавы. Однажды я заметил, что не могу обойтись без своей бутылки чая с лимоном. Но с вашей помощью я решил завязать с этой пагубной привычкой.

После этих слов модератор собрания должен был сказать:

— Поаплодируем нашему другу Джакомо, он не побоялся рассказать нам о своих проблемах. Благодарим тебя, Джакомо, за твое мужество.

— Спасибо всем вам.

В те годы мое тело было покрыто татуировками. Рисунок можно было разобрать только в первый день — потом он превращался в сплошное грязное пятно. Рисунки я находил под обертками жвачки. Достаточно было приложить бумажный вкладыш к коже, смочить его водой — и я превращался в бандита в наколках. А если еще добавить, что в этом возрасте мои коленки и локти были ободраны и покрыты корочками запекшейся крови, то можно смело сказать, что я был похож на холодильник, облепленный разноцветными магнитами. Глядя на меня, можно было подумать, что у меня была тяжелая жизнь…

Пока я сидел и ждал Микелу, у меня возникло ощущение, будто я нахожусь внутри мыльного пузыря. Я внимательно присматривался ко всему, что меня окружало, но был как бы в стороне от происходящего. Со мной такое случается, когда я попадаю в незнакомое мне место. Безусловно, разница во времени тоже играла свою роль. Однако по опыту я знал, что этот пузырь скоро лопнет. За границей я всегда стараюсь быть похожим на жителя этой страны. Меня не интересуют места, где собираются много туристов, я не ношу с собой карту города и не надеваю фотоаппарат на шею. Я помню, как, прогуливаясь по Лондону, встретил итальянских туристов с пестрыми рюкзачками. Я смотрел на них так, будто сам я житель Лондона. Я старался держаться от них подальше, но в то же время мне хотелось подойти к ним и подсказать, где можно вкусно поесть, неплохо повеселиться и все такое прочее. Мне хотелось показать себя человеком, хорошо знающим город.

Сидя за столиком кафе, я заметил, что магазинчик напротив называется «Amore» — по-итальянски «Любовь». Это, верно, знак? — спросил я себя.

Рядом с магазинчиком был телефон-автомат, и я решил им воспользоваться. Позвонив в офис, я сумел узнать внутренний номер Микелы. Но на этом моя смелость закончилась. Я вернулся в кафе и еще полчаса сидел, за столиком, положив перед собой листок с ее номером. Что я ей скажу? «Привет, это я, Джакомо. Не знаю, помнишь ли ты меня, но я тот самый парень из трамвая. Я жду тебя в кафе внизу».

Нет, так не годится!

В конце концов я решился. «Пожалуйста, оставьте свое сообщение…» — сработал автоответчик.

После звукового сигнала я повесил трубку. Сердце билось так, словно сейчас выпрыгнет из груди. Конечно, я узнал голос Микелы, хотя и говорила она на английском…

Чтобы прийти в себя, мне потребовалось минут десять. Потом я снова набрал номер.

— Привет, Микела, я Джакомо, твой знакомый по трамваю. В Нью-Йорке я по делам и хочу спросить тебя: не согласишься ли ты выпить со мной кофе? Я остановился в отеле неподалеку. Позвони мне, вот мой номер…

Я продиктовал название отеля, номер телефона и повесил трубку. Все-таки с автоответчиком разговаривать не в пример легче!

Признаюсь, я чуть было не брякнул, что нахожусь сейчас в кафе на углу, но вовремя остановился. Микела могла подумать, что я ее подкарауливаю. Однако на самом деле это было не так. Но почему не так? Да, я собирался подглядывать за ней, но только в другом смысле. В каком другом смысле?.

Чтобы окончательно не запутаться в мыслях, я без всякой цели стал бродить по городу. Каждый час я звонил в гостиницу, чтобы узнать, нет ли для меня сообщений. Но мне никто не звонил, и я окончательно пал духом. Похожие чувства терзают тебя, когда ты отправляешь SМS любимой девушке, а она тебе не отвечает. Каждые три секунды ты проверяешь свой телефон, начинаешь считать минуты, секунды. Потом перечитываешь последние сообщения, которые она отправила тебе. Ведь все ее SМS, даже те, что пришли несколько дней назад, ты хранишь в памяти телефона. Они идут одно за другим, потому что все остальные ты сразу же удаляешь. Скверно, если последнее сообщение отправил именно ты, в таком случае остается только ждать. Ты, конечно, не хочешь показаться назойливым. Все, как в шахматной партии: ты думаешь, что сделал неверный ход, и моментально впадаешь в отчаяние. А вдруг она говорит своим подругам: «Он меня просто замучил своими сообщениями»? Попадая в такое положение, ты чувствуешь себя загнанным в угол и понимаешь, что уже ничего нельзя сделать. У тебя остается один-единственный выход — не писать ей больше ни строчки. А потом она тебе отвечает, и до тебя доходит, что весь этот негатив был спровоцирован тем, чего самом деле не было.

К счастью, Нью-Йорк — одно из лучших в мире развлечений. Этот город полон стимулов. Ты идешь по тротуару и вдыхаешь сменяющие друг друга ароматы. Сначала чуткий нос улавливает дразнящий запах пиццы, и вот он уже сменяется ароматом восточной кухни, но вскоре его перебивает запах каленых орешков, которые продаются на каждом углу. Жители Нью-Йорка — это особая статья. Никаких ограничений! — каждый ведет себя так, как считает нужным, и все — улыбаются. Про одежду не говорю — люди носят то, в чем им удобно. Когда я приезжаю в Нью-Йорк, мне всегда кажется, что в этом городе сосредоточен весь мир, а все остальное — это просто окраины огромного мегаполиса. Да, я городской житель, но в Нью-Йорке я чувствую себя деревенским парнем, глазеющим, открыв рот, на все эти диковинки. У меня поднимается настроение, когда я прогуливаюсь по улицам, заглядываю в витрины магазинов, и мне не важно, что я в них ничего не купил. Если есть время, я захожу в книжный, а после заглядываю в бар, чтобы поседеть в нем с чашкой чая на столе, перелистывая только что приобретенные книги или рассматривая обложки дисков. В ближайшем будущем я должен решить для себя, где мне хочется жить. Человек, живущий всю жизнь в одном и том же городе, рискует остановиться в своем развитии…

Погуляв, я вернулся в гостиницу. К четырем часам дня Микела так и не дала о себе знать.

Я спустился в бар выпить пива. Что она могла подумать, когда прослушала мое сообщение? — гадал я. Видно, что-то плохое, если так и не позвонила. В конце концов, пригласив меня в бар еще там, в Италии, она сказала, что порывает со своей прежней жизнью и хочет начать новую. Конечно, если ей неприятно видеть меня, то она может найти тысячу оправданий, чтобы отказать во встрече, но что ей стоит позвонить… А вдруг она просто не заметила моего сообщения?

Потом я услышал, как кто-то окликнул меня:

— Джакомо!

Я оглянулся и увидел Дину, сидевшую в одиночестве. Она позвала меня выпить с ней. Дина ждала своего мужа. Мы поболтали немного, но я был слишком рассеян. Мысли о Микеле не оставляли. Мне показалось, что с каждой минутой моя затея теряет очарование авантюры и все больше превращается в постыдную глупость. Но Дина была очень мила, и я почувствовал некоторое облегчение, потрепавшись с ней. Ее болтовня на короткое время позволила мне забыть обо всем.

Наш разговор прервала служащая отеля, которая позвала меня и сказала, что на мое имя поступило сообщение.

Я извинился перед Диной и пошел к конторке администратора. Женщина за стойкой протянула мне листок. На бланке отеля было написано: «Когда будешь возвращаться, не забудь привезти мне ковбойскую шляпу. Данте».

Уму непостижимо, как некстати напоминают о себе некоторые люди! Смяв листок, я поднялся в номер.

В восемь вечера я снова отправился в город. Я решил пойти в район небоскребов. У меня теплилась глупая надежда встретиться с Микелой. Хотелось на практике испытать теорию случайностей. Но все было впустую, в центре Манхэттена Микелы не оказалось. Тогда я спустился в метро. Мне нравится ездить в метро, я пользовался им во всех городах, где мне доводилось побывать. Город становится понятнее, когда ты проезжаешь под ним. Туннели метро я бы сравнил с кровеносной системой человека. Но в Нью-Йорке мне почему-то всегда сложнее ориентироваться, чем в других юродах. В парижском метро — бесспорно, лучшем в мире — я никогда не ошибался, определяя маршрут, а вот в Нью-Йорке часто путался. Но если у тебя нет спешных дел, то и заблудиться по пути довольно забавно. Иногда можно попасть в интересные места, о которых раньше и не знал ничего.

На этот раз у меня не было никакой цели. После пары поездок туда-сюда я поднялся наверх. Почувствовав голод, я остановился у лотка, чтобы перекусить хот-догом. В итоге съел три порции — в Нью-Йорке даже хот-доги особые. Потом я пошел в сторону гостиницы. Когда я проходил по одной из улиц Ист-Сайда, ко мне на тротуаре привязалась проститутка. Довольно привлекательная. Мы перебросились с ней парой фраз. Она спросила меня, откуда я.

— Итальянец, — ответил я.

— Итальянец… Здорово, я говорю по-итальянски… Идем со мной, я сосу с заглотом.

Пытаясь соблазнить меня, деваха вытащила свои груди, но потом поняла, что я не интересуюсь ее прелестями, и послала меня куда подальше. Чтобы окончательно не упасть в ее глазах, мне пришлось воспользоваться хохмочкой Сильвио, которую он отмочил во время турпоездки по проституткам:

— Прости, детка, мне некогда, я спешу. Заверни один отсос, я зайду попозже.

В номере я сразу лег. Не знаю, что стало тому причиной: хот-доги или Микела, которая так и не позвонила. Я долго ворочался с боку на бок, и, когда мне наконец удалось забыться сном, спал я плохо.

На другой день в шесть часов утра я уже был на ногах, а в восемь в кафе у офиса Микелы.

Через пару часов я почувствовал себя полным идиотом. Пусть я и увижу ее, но ведь она не ответила мне, поэтому для меня и так уже все ясно. Я решил перенести обратный рейс и не задерживаться в Нью-Йорке больше двух дней. Но мне не давала покоя мысль о том, что я приехал черт-те откуда и не смог добиться даже простого отказа.

Обуреваемый невеселыми мыслями, я побрел к гостинице. Мой путь шел через Вашингтон-сквер. В парке было полно народу. Некоторые молодые люди сидели с учебниками, другие читали книги, попадались музыканты, кто-то бегал и делал гимнастические упражнения, кто-то выгуливал собаку на специально отведенном участке. Каждый занимался своим делом. В центре парка стояла статуя Джузеппе Гарибальди. Привет, Гарибальди, я Джакомо, сын Джованни, того самого, который сбежал от семьи…

А вот и моя гостиница. Несмотря на то что поселился я в ней совсем недавно, у меня уже выработались определенные привычки. Ну, например, завтракать перед самым закрытием ресторана. Я взял себе кофе, а через несколько минут в зал вошла Дина. Мы теперь всегда садились за один столик. Кроме нас, в зале никого не было. Мы с Диной немного поболтали, потом попрощались, и я поднялся в свой номер. Через четверть часа зазвонил телефон. Я сразу же снял трубку. Звонила Дина. Она спросила меня, не хочу ли я пойти вместе с ней в музей Гуггенхайма. Дел у меня никаких не было… почему бы и не пойти?

Помню, я сказал ей, что через десять минут буду готов.

— I`ll pick you up, — ответила она.

Когда Дина постучала в дверь, я чистил зубы. Впустив ее, я закончил свои дела в ванной и вернулся в комнату. Дина сидела на краю постели. Через несколько секунд мы уже целовались. Снимая с нее одежду и увидев ее белье, я догадался: она знала на что шла. Вид обручального кольца на ее руке возбуждал меня. В то утро я сделал три захода. Между первым и вторым постучалась горничная, чтобы прибраться в номере. У нас даже не было времени повесить на дверь табличку с надписью «Do not disturb».

Когда мы пошли на обед, было уже начало третьего. После обеда Дина осталась в гостинице ждать мужа, а я решил прогуляться. В общем, никакого музея.

Вечером, спустившись на ужин, я натолкнулся на Дину и ее мужа в холле. Дина настолько хороша была в постели, что, когда я увидел ее, член у меня напрягся. Мы обменялись короткими взглядами, и каждый из нас окунулся в свою прежнюю жизнь. Через день она уезжала.

Мне захотелось съесть пиццу, и я пошел в пиццерию на Бликер-стрит. Мальчишка, обслуживающий мой столик, родился в Бруклине, но был из калабрийской семьи. Классический представитель итальянских эмигрантов, какими их всегда показывают в кино. Он говорил на смеси английского и калабрийского диалекта. По-итальянски почти не говорил.

— How are you, земеляк? — Это выглядело примерно так.

Вечером в гостинице меня окликнула девушка из службы размещения. Мне нравится, как иностранки произносят мое имя: ударение они часто ставят на середине и говорят Джакомо.

Она сказала, что мне пришло сообщение. Я был уверен, что это Дина. Наверняка тайком от мужа она написала мне пару строк. Но сообщение оказалось от Микелы. От неожиданности я сглотнул.

«Привет, Джакомо! Я только сейчас прослушала свой автоответчик в офисе, так как по делам уезжала в Бостон. Завтра буду свободна в пять вечера. Зайди утром, если сможешь, в мой офис и назови охране свое имя. Если у тебя будет время, в пять мы сможем попить кофе. Оставляю тебе номер моего сотового телефона».

Кроме телефона она написала также адрес своего офиса, который я знал наизусть.

Я был на седьмом небе от счастья. Однако в номере, преодолев первые минуты эйфории, я стал недоумевать, потому что никак не мог уловить связи между свиданием, назначенным на пять часов вечера, и просьбой зайти утром в ее офис. Что, перед тем как выпить кофе, необходимо зарегистрироваться?

На другой день я поднялся около семи. Вроде бы идти еще рано. Сначала я посидел за компьютером в своем номере, а потом подумал, что лучше пойти в кафе на углу, откуда, может быть, удастся тайком увидеть Микелу. Вот и проверю, какие эмоции она всколыхнет во мне. Я не сомневался, что положительные, но при личной встрече меня хотя бы не разорвет от нахлынувших чувств…

По привычке я сел за столик недалеко от входа. Практически у самого окна. Вместо того чтобы читать утренние газеты, как это делали остальные посетители, я дырявил взглядом подъезд, куда должна была войти Микела.

Между тем не могу не сказать, что кафе было на редкость уютным, хотя и необычным. Простые деревянные полы, выкрашенная белой краской кирпичная стена, на которой висели картины неизвестного мне художника. (Мне всегда приятней смотреть на оригинальные работы, а не на репродукции музейных картин.) В центре зала высились две колонны, тоже выкрашенные белым. Стойка бара старая, деревянная. Сбоку примостилась большая доска, на которой мелом было написано меню. В стеклянной витрине выставлены кондитерские изделия, среди которых преобладали маффины. Из проигрывателя рядом с кассой доносилась музыка. Музыка была подобрана великолепно: Нина Симон, Карол Кинг, Crosby&Nash, группа Rem, Сэм Кук, Дженис Джоплин, Джон Леннон, Синди Лаупер…

В зале всего около десяти столиков, разных по размеру и форме. За большими столами рядом сидели незнакомые между собой люди. Стулья, казалось, вынесли из старых чердаков и подвалов. Как я уже сказал, многие читали газеты, кто-то строчил на компьютере. Молоденькая девушка в джинсах фотографировала посетителей, сидевших за столиками. Она не спрашивала разрешения, но на нее никто не сводился. Казалось, что здесь собрались сообщники, связанные некой тайной, и еще казалось, что время в этом кафе разгоняют мерно вращающиеся лопасти двух вентиляторов.

Я взял кусок яблочного пирога и чашку кофе. В пирог добавили немного корицы. В Нью-Йорке в большинство сладких пирогов кладут корицу — достаточный для меня повод, чтобы появилось желание переселиться сюда навсегда.

Я совсем не мог сосредоточиться. Тогда я решил позвонить Микеле на мобильный телефон. Я впервые буду говорить с ней по телефону. Я надеялся, что не оторву ее от дел.

Я ей не помешал, по крайней мере, так она мне сказала.

— Привет, я Джакомо.

— Привет, как дела? Ты прочел мою записку? Думаю, что прочел, раз звонишь мне. Извини, я сегодня с утра какая-то отупевшая. Значит, мы увидимся вечером?

— Да. Но, может быть, я что-то неправильно понял — я должен зайти к тебе в офис до встречи?

— Да, если сможешь. Я оставила для тебя у охраны одну вещь. Если ты не сможешь заглянуть, я принесу ее сама.

— Нет, я сегодня свободен. Я сам зайду. Надеюсь, ты не приняла мой звонок за проявление нахальства. Но, понимаешь, я оказался в ваших краях и подумал, что это нормально. Надеюсь, я не буду для тебя обузой…

— Наоборот, я счастлива, ты все правильно сделал. Пока, до скорого.

— Пока.

— У тебя есть мобильный?

— Нет, я его уронил… на пол, и он больше не работает.

Поговорив с Микелой, я пошел в офис. Когда я назвал себя охране, чернокожий человек-гора улыбнулся мне и передал сверток. «Для Джакомо» — значилось на нем.

Я взял сверток, расписался, поблагодарил и вернулся в кафе. Там я заказал себе фруктовый салат. В салате были кусочки арбуза, а арбуз в смеси с другими фруктами я не люблю. Арбуз я предпочитаю есть отдельно. А вот моей бабушке нравилось есть арбуз с хлебом. Я больше не видел, чтобы его кто-нибудь так ел. Когда бабушка ела арбуз, она говорила мне: «Как все-таки щедра природа! Смотри, сколько зернышек. Вот что называется любить жизнь». Теперь, когда я ем арбуз, я всегда вспоминаю эти слова. Но я также помню, что бабушка, убирая арбуз в холодильник, не затягивала его пленкой и он, как губка, впитывал в себя все запахи, так что лучше было съесть его сразу. Кому понравится арбуз, пахнущий котлетами!

Вскрыв конверт, я сразу узнал оранжевую тетрадь, лежавшую внутри. По утрам в трамвае Микела делала в ней свои записи. Вместе с тетрадью в конверт была вложена записка. Я прочел ее: «Если бы ты не приехал в первые шесть месяцев, я бы сама отправила это тебе. Увидимся в пять внизу. Желаю тебе приятного чтения. Микела».

 

10.ДНЕВНИК

Мне никогда не доводилось читать дневник женщины. Только один раз, когда мне было лег двадцать, девушка, с которой я встречался уже несколько месяцев, дала мне почитать отдельные страницы из дневника, который она вела каждый вечер. Девушку звали Луиза. Из того, что я прочитал, запомнился случай, когда я забыл купить презервативы. У Луизы были опасные дни цикла, и я испугался, что не сумею контролировать себя. «Знаешь, лучше потерпеть и заняться любовью потом, без спешки» — записала она мои слова. Ну и фигня… По дороге домой я, помнится, клял себя без перерыва — только кретин может забыть о таких вещах!

Но Луиза увидела в этом событии неопровержимое доказательство того, что я люблю ее, а не встречаюсь с ней ради секса. Ох уж эти женщины… Мне нравится, когда меня целуют в глаза, но у Луизы была дурная привычка не просто целовать, а буквально вылизывать мои глаза. При этом язык у нее был слюнявым, а слюна настолько густой, что после ее поцелуев мне с трудом удавалось разлеплять веки. У нее, видно, во рту жили улитки…

И вот передо мной дневник Микелы. Он лежал на столе, и на меня снова нахлынули чувства, которые я испытывал тогда, в трамвае… Как мне хотелось узнать, о чем она пишет…

Я открыл тетрадь как священную книгу. Библию так не открывают, как я открыл ее дневник.

Он… он… он — я повсюду упоминался на страницах. Микела писала обо мне, о том, как я был одет, как выглядел, каким она представляла меня в своем воображении. Я люблю читать, но в то утро я открыл для себя, что самое увлекательное — читать о себе самом. Некоторые страницы меня потрясли.

Четверг

Я сижу и пишу. Я не поднимаю голову, но чувствую, что ты смотришь на меня. Я чувствую на себе твой взгляд. Твои глаза ласкают меня, проникают в меня. Когда ты смотришь на меня, мне хочется поправить прическу, одернуть одежду. Я испытываю смущение, как смущается женщина, когда лицом к лицу сталкивается с мужчиной.

Если ты отведешь взгляд, я тайком посмотрю на тебя, постараюсь похитить твой образ. Кажется, сегодня тебя отвлекают какие-то мысли. С одной стороны, я страшусь, что ты потерял ко мне интерес, но с другой — я могу чуть дольше обычною смотреть на тебя. Поскольку мне выпала такая возможность, я приглядываюсь к твоим рукам. У тебя красивые руки. Твои руки многое рассказывают о тебе.

Вторник

Когда трамвай приближается к твоей остановке, я по привычке начинаю всматриваться в окно. Часто я не выдерживаю этого испытания. Проще закрыть глаза и открыть их только тогда, когда трамвай снова трогается. Мой взгляд ищет тебя среди тысячи неинтересных деталей. Какое счастье, сегодня ты в вагоне! Похоже, ты не спал ночью, но от этого стал еще красивее. Твои волосы растрепаны. В мыслях я привожу их в порядок, а потом снова взлохмачиваю своими поцелуями. Я прикоснусь рукой и к твоим мыслям… Ты сидишь впереди, лицом ко мне. Я не выйду из трамвая. Не выходи и ты, прошу тебя. Мы доедем до конечной остановки. Мы дойдем до конца. До конца этого пути. Там мы обретем новое дыхание. Давай останемся здесь, в нашей общей бесконечности.

Пятница

Не знаю, правда это или нет, но говорят, что при встрече двух человек возникает реакция, которая изменяет и того и другого; что же произойдет с нами, если мы на самом деле встретимся друг с другом? Если мы начнем разговаривать?

Кто ты, кем ты был без меня? Каким ты стал бы после нашей встречи?

А я? Что бы изменилось в моей жизни, какой бы стала я по сравнению с той, кто я сейчас?

Я бы никогда не задавала таких вопросов, если бы не встретилась с тобой, пусть встреча продлилась бы всего лишь лай.

Ты бы вывел меня из душевного равновесия. Но одновременно ты бы уравновесил хаос моих страстей.

Понедельник

Сегодня, едва я взглянула на серое небо, как у меня перехватило дыхание. Только когда я подошла к корзине с моими детскими игрушками, с сердца как будто свалился камень. Я привезла сюда свои игрушки, чтобы они помогли мне выжить. Ты не хочешь поиграть со мной? Бери любую, выбери что-нибудь. Только не предлагай игру в равнодушие — мы в нее сегодня не играем. Эта игра уж отняла у нас чистое небо. Давай поиграем в прятки. Я спрячусь, а ты будешь меня искать, и если найдешь, то я сделаюсь такой маленькой, что ты сможешь положить меня в карман своей рубашки. Можно выбрать и другую игру: я не буду прятаться, а, наоборот, позволю тебе найти меня.

Я надела длинное платье. Сегодня я чувствую себя Золушкой. Увези меня отсюда. Привези меня на бал. Потанцуй со мной.

Скоро мне выходить, и я выскочу из трамвая. Я потеряю для тебя свою туфельку, пусть это будет перчатка. Я очень патетична.

Четверг

Сегодня я притворяюсь, что не замечаю тебя. Вот не буду смотреть на тебя, пока не выйду из трамвая. Мне нравится поддразнивать тебя. Интересно, что ты думаешь обо мне? Если я загляну в твое лицо, что за женщину я увижу в твоих глазах? Я хотела бы испариться, а потом тысячью капелек осесть на оконном стекле, отражающем наши лица. Я хотела бы превратиться в свое отражение, стать лихом на стекле, в котором вчера не сразу узнала себя. Я стала другой — благодаря тебе, только тебе. Я, прежняя, никогда бы не посмотрела на тебя… и на себя тоже. Наверное, в каком-то смысле я ждала тебя, чтобы измениться. И я буду ждать тебя… Ждать и надеяться.

Четверг

Завтра я уезжаю, расстаюсь с этим трамваем и с тобой. Ты дал мне силы изменить то, что мне не нравилось. Я с тобой ни разу не разговаривала, я даже не знаю, существуешь ли ты? Ты воплощал образ проводника, указывающего мне путь. На тебя я навьючила свои чувства, мысли, желания. Ты был силой, и мускулом, действием. Теперь по утрам ты будешь ездишь один. Я прощаюсь с тобой и навсегда уношу с собой твой образ. А напоследок я угощу тебя чашкой кофе.

Почему мои надежды так быстро оказались связаны, с тобой?

Сколько ложечек сахара положить в мою чашку?

Чем дальше я читал, тем больше понимал, что меня как бы вели к тому, что я оказался здесь, в Нью-Йорке. Самое очевидное доказательство было приведено на последней странице. В тот день она улетала в Америку…

…Вчера я и Джакомо, так его зовут, пошли выпить кофе. Он оказался очень, может быть, чуть неловким. В какой-то момент, после того как мы немного поговорили, мне захотелось поцеловать его, но я предпочла встать из-за стола и сказать, что мне надо в туалет. Я оставила конверт на столе. И я очень надеялась, что ему хватит смелости переписать адрес, ведь он даже не спросил у мет мой e-mail.

Я улетела и не знаю, увижусь ли с ним еще. Что бы там ни было, но в этой игре с судьбой есть своя прелесть. Перед тем как пройти в зону вылета, я на секунду оглянулась. Я надеялась, что он придет попрощаться со мной. Я оглядывалась еще и еще раз, и мой брат, обратив на это внимание, спросил, не жду ли я кого. Я ответила: нет, не жду. Не хочу, чтобы о нас с тобой знал еще кто-то.

Наверное, я сама должна была, спросить у тебя адрес или номер телефона. Это все глупая женская гордость. У тебя есть полгода, чтобы позвонить мне, разыскать меня или приехать ко мне. Если этого не случится, я пошлю тебе свой дневник. Но встречаться после этого смысла уже не будет.

Закрыв тетрадь, я не знал, толи мне радоваться, то ли, наоборот, сердиться. Хотя нет, я не сердился. У меня было ощущение, что я оказался в мышеловке, что я, как подопытная мышь, бежал по дорожке, уже заранее размеченной Микелой. Месяцами я выдумывал черт знает что, а она, оказывается, ждала меня здесь…

И все-таки у меня не было повода огорчаться. Эмоции, которые я испытывал в тот наш трамвайный период, не были фантомом. Похоже, мы с ней смотрели один и тот же фильм.

Я встал и вышел из кафе. Сюда я вернусь к пяти часам. На сердце у меня было удивительно легко. Я шел и улыбался. Мне не надо было прятать улыбку. Одним из сладчайших моментов жизни за границей является независимость. Ты уж точно не встретишь никого из знакомых. Никаких друзей, сослуживцев, никаких соседей по дому — ты здесь сам по себе. Никто не знает, кто ты, чем занимаешься, где живешь. Тебя никто не знает, и ты никого не знаешь — хорошо! Все это позволяет делать то, что я не могу себе позволить, если нахожусь дома, в своем городе. Например, такой вот пустяк. Я часто замечаю за собой, что, гуляя по городу, начинаю напевать какой-нибудь мотивчик, отчего мне сразу становится неловко: а вдруг кто-нибудь услышит? Но как быть, если мотивчик засел в голове и просто рвется наружу? За границей я иду себе и пою, ни на кого не обращая внимания. В то утро я был настолько счастлив, что довольно долго шел по 8-й авеню, напевая «Одинокие люди» группы Pooh. Я допел эту песню до конца, по крайней мере те куплеты, что помнил. В Италии я бы сразу умолк, но на 8-й авеню я не стеснялся. Особенно я увлекся припевом: «Бог громадных городооооооов…» — а что, неплохо получилось.

В пять часов вечера я был у офиса Микелы. Через несколько минут она, улыбаясь, вышла. Едва я увидел ее, как меня захлестнула волна эмоций. Я был возбужден, смущен, горд, доволен… Мы были почти не знакомы, но я испытал ошеломляющее чувство привязанности к ней, все мои привычные страхи куда-то испарились. Только много позже я смог разобраться в своих ощущениях, но в первое мгновение нашей встречи я не помнил себя от счастья.

Микела тоже была взволнованна. Это было сразу видно.

Мы сели да скамейку у входа.

— Ты знаешь, я чувствую себя довольно глупо. Когда я читал твой дневник, то ощущал себя то ли подопытной свинкой, то ли рыбкой в сачке, — начал я.

Микела улыбалась:

— А меня увлекла идея игры, хотелось посмотреть, что из этого получится. И вот ты здесь. Выходит, что-то получилось. И я… я всегда ощущала тебя рядом.

— А как ты могла знать, что я приеду?

— Я этого не знала.

— А когда ты нашла мое сообщение на автоответчике, о чем ты подумала?

— Наконец-то. Я подумала: наконец-то! Ты прочел мой дневник и должен понимать, что это обрадовало меня. Даже если ты приехал не ради меня, а… по делам.

Последние слова Микела произнесла так, что стало ясно: она обо всем догадалась.

Я был настолько взволнован, что начал говорить без умолку, уже не помню что. Но через какое-то время Микела перебила меня:

— Послушай, передохни немного. Я хочу тебя спросить… Почему в трамвае ты ни разу не подошел ко мне, не предложил встретиться? Ты не похож на робкого мужчину… Я ведь все уловки пустила в ход. Даже перчатку обронила. Я думала, что у тебя есть невеста…

— Нет, у меня нет невесты. Я тоже думал, что у тебя есть жених. В тот день, когда ты улетала, я приезжал в аэропорт.

— Как, ты был в аэропорту… и не нашел меня?

— Да нет, нашел. Я увидел тебя с мужчиной и не стал подходить.

— Это был мой брат.

— Я это узнал, только когда прочел твой дневник. Все это долгий разговор. У меня сейчас такой период в жизни, когда в мыслях сплошной сумбур… Честно говоря, это ты меня таким сделала Я обычно не чувствую себя скованным, с женщинами я веду себя довольно свободна. Но я доволен, что не стал спешить… Никогда раньше я не совершал таких поступков из-за женщин, да и теперь не понимаю, почему я это сделал…

— Ну, так это хороший знак, или ты так не думаешь? Может, ты предпочитаешь не меняться?

— Нет, ты не права. Впрочем, не знаю. Ну и ну…

Мы с ней долго разговаривали. Через какое-то время, несмотря на волнение, я начал чувствовать себя спокойно и комфортно. Я был не просто счастлив — мое счастье искрилось, словно под кожей лопались пузырьки игристого вина. Как здорово, что наш фильм о жизни совпал и что премьера его состоялась в Нью-Йорке!

Когда Микела говорила со мной, она не старалась понравиться, как поступают многие женщины. У них появляются особый взгляд, интонация, жесты… Но Микела была совершенно естественной. Или у меня создалось такое впечатление?

— Что ты делаешь сегодня вечером? — спросил я ее после какой-то шутки.

— Что я делаю сегодня вечером? Я надеялась, что ты спросишь меня об этом!

 

11.РОМАНТИЧЕСКИЙ УЖИН 

(Гамбургер с жареной картошкой)

Сразу же после нашей встречи у офиса я понял, что, наверное, впервые в жизни у меня возникли отношения не с девушкой, а с женщиной. Я даже не знаю, как объяснить, в чем здесь разница. Все на уровне ощущений: запахи, манера говорить и прежде всего — манера смотреть. Думаю, как раз взгляд и отличает женщину от девушки. Ну и, конечно, ум, жизненный опыт. Умная, образованная девушка в любом возрасте выглядит взрослой женщиной. Микела была женщиной, это было ясно по тому, как она двигалась, жестикулировала.

Мы договорились встретиться в половине десятого у моей гостиницы. Я перебирал в уме варианты, куда пойти. Самое лучшее — поужинать в каком-нибудь ресторане Манхэттена. Приглушенная музыка, свечи на столах — обстановка должна быть романтичной.

В гостинице я принял душ, а после душа не придумал ничего лучше, чем прилечь на минутку в постель. К счастью, я быстро заметил, что начинаю засыпать, и тут же выскочил из огромного полотняного конверта, в который опять превратили мою кровать. Мой чемодан наконец доставили, и я смог надеть свою любимую рубашку. Не знаю, как бы я выглядел в этот вечер, если бы у меня не было привычной одежды. Я спустился в бар и заказал себе тройной кофе. Еще не хватало выглядеть за ужином слишком сонным или, того хуже, зевать в присутствии Микелы. После еды, особенно если я выпью красного вина, я начинаю зевать. Что будет, если на меня нападет зевота, когда она начнет говорить?

Признаться, я не люблю поздних ужинов. Когда я работаю, я устаю, и в такие дни мне не удается полностью выполнить свою программу: ужин — кино — секс. От чего-то поневоле приходится отказаться. В кино мне совсем уж трудно бороться со сном.

В начале десятого приехала Микела на желтом такси. Привез ее усатый водитель в тюрбане. Так начался наш первый совместный вечер.

Она поприветствовала меня и протянула мобильный телефон.

— Я его купила для себя, но потом мне дали служебный телефон. Можешь им пользоваться, если хочешь… Только напомни, что я должна отдать тебе зарядку.

— Спасибо.

Потом она спросила, куда мы пойдем.

Я вспомнил уроки Сильвии, которая говорила, что женщинам нравятся решительные мужчины, заранее знающие, куда повести спутницу, и нашел, как мне показалось, удачный компромисс:

— Я не так хорошо знаю Нью-Йорк, поэтому доверяю твоему выбору. Но только на сегодняшний вечер.

— Ты не хочешь пройтись пешком?

— С удовольствием.

Мы пошли в сторону Гринвич-Вилледж.

— Хочешь попробовать гамбургер?

Гамбургер? — удивился я. Гамбургеры не подают в симпатичных ресторанчиках с приглушенной музыкой…

— А почему бы и нет? Идем.

Микела решила угостить меня гигантским гамбургером с жареной картошкой, луком и кетчупом.

— Я редко ем такие вещи, но иногда мне нравится заходить сюда. Знаешь правило? Если уж зашел куда не следовало, то извлеки из этого пользу.

— В каком смысле?

— В прямом. С удовольствием поглощай гадости, которые не приносят пользы. Но здесь самые вкусные гамбургеры во всем Манхэттене.

Бистро, где продавались гамбургеры, находилось на 4-й авеню. Оно было обставлено в стиле семидесятых. В углу, за стойкой бара, висел телевизор. Деревянные столы изрезаны ножами совсем как в провинциальных бутербродных в Италия. Ни в обстановке, ни в обслуживании не было и намека на изысканность. Гамбургеры вместе с жареной картошкой подавали на бумажных тарелках. Я взял классический гамбургер, Микела заказала чизбургер.

Не могу не признать, это был самый вкусный гамбургер из тех, что мне когда-либо доводилось есть. Правда, потом мне пришлось выпить пару бутылок колы, иначе я бы не смог переварить его. Колу я взял с лимоном — с натуральной долькой лимона, которая все время тыкалась мне в губы, и глотать из-за этого было неудобно, но потягивать напитки через соломинку я не люблю. Короче, этот ужин совсем не напоминал романтическую встречу, нарисованную в моем воображении. Место было далекое от романтики, но в конце вечера оно все же окрасилось в романтические тона, и в этом была заслуга Микелы.

Если женщина меня заинтересовала, я стараюсь предстать перед ней человеком, который понравится ей. Я говорю о том, что ей не может не нравиться, и всегда угадываю. Допустим, рассказываю какую-нибудь историю, а она посередине перебивает меня: «Не может быть… Я тоже всегда так думала… А я считала, что только я это замечала».

С Микелой мы много говорили о наших утренних встречах в трамвае. Улучив момент, я с улыбкой спросил у нее:

— Микела, ты прелестная женщина, но у тебя нет жениха. В чем тут дело? Может, есть какой заводской брак? Давай выкладывай начистоту!

— Начнем с того, что фразы типа «ты прелестная женщина» слышать просто невыносимо. Ну да ладно, я тебе все равно отвечу.

Вот оно! Я сразу вляпался, несмотря на все мои благие намерения.

— Я не думаю, что у меня есть какая-то определенная проблема в отношениях с мужчинами. Я считаю, что у меня много проблем… — В голосе ее звучали иронические нотки. — Но в действительности одна серьезная проблема у меня есть. Я всегда нарываюсь на ответ, противоположный тому, что я жду.

— То есть?

— Когда мне нравится мужчина, я хочу, чтобы нас связывало нечто большее, чем монотонные встречи с сексом в конце. Но если я по своей неосторожности даю ему это понять, он сразу же начинает дергаться, говорит, что не хочет лишать меня свободы, и в конце концов сматывает удочки. Он даже не понимает, что я вовсе не намерена связывать его какими-то обязательствами. Поэтому я научилась обходиться тем, что мне могут дать мужчины, не надеясь на большее. Но это убивает чувство… Бывает и так, что я начинаю встречаться с человеком без всяких планов на будущее. И что ты думаешь? В этом случае мне почему-то попадаются мужчины, которые уже на втором свидании начинают объясняться в любви, заваливают дурацкими посланиями, еще более дурацкими, напыщенными стихами и говорят о самых серьезных намерениях.

— Мне тоже одна девушка постоянно посылала стихи и всякие романтические бредни… Однажды я ей написал в ответ что-то не то, и она, кажется, обиделась, потому что больше мы с ней не общались.

— Все зависит от того, что ты ей написал.

— Туман окутал вздыбленные утесы, влагой покрылись камни… Ну, что-то вроде этого. В общем, у нас одна и та же проблема. Мне тоже часто хотелось пойти дальше обычных сексуальных отношений, но так, чтобы это не стало проторенной дорожкой к браку. Но в ответ начинали сыпаться требования. Девушкам нужны определенность, гарантии, обещания. Я, видите ли, обязан оправдать их ожидания…

— Да, все как-то сложно…

— Дальше некуда. А для тебя Нью-Йорк — это временный эксперимент, или ты думаешь задержаться здесь надолго?

— Я не знаю. Прошло еще слишком мало времени, и если не считать отдельных трудностей вначале, то мне здесь хорошо. Порой мне не хватает многих вещей из моей прежней жизни, но я все-таки довольна, что приехала в этот город.

— А почему ты решила приехать именно сюда?

— Не то чтобы именно сюда… Я хотела порвать со своей прежней жизнью. Фирма, в которой я работала в Италии, входит в американскую корпорацию, и мне несложно было попросить о переводе. Знаешь, мне уже давно хотелось разобраться в своей жизни и кое-что изменить в ней, так что отъезд был весьма кстати, Я довольна, что в моей жизни произошел такой поворот.

— А до этого в твоей жизни случилось что-то особенное?

— Нет, мне просто не нравилось, как я жила, какой стала. Я уже давно об этом задумывалась. Последним толчком для такого решения стала прошлогодняя история с моим бывшим другом, который просил меня выйти за него замуж, а я решила расстаться с ним.

— И ты сбежала! Ты поняла, что он дерьмо?

— Если бы так… Нет, Джакомо, он был почти само совершенство. Паоло красивый, умный мужчина, он по-настоящему любил меня. Все, за исключением моего брата, говорили мне, что он золото, а не человек, что мне страшно повезло, что другого такого мне не найти. Мои подруги, моя мать, мои сестры каждый день повторяли, что он просто создан для меня. А я не уверена, есть ли люди, созданные друг для друга? Думаю, что такого человека найти можно, но только если ты сама в это веришь. При желании из любого человека можно сотворить идеал. Но потом все равно прозреваешь. Паоло мне нравился, я ценила его достоинства, но я его не любила. Скорее я любила его как брата, а не как спутника жизни. В итоге мы расстались, и, поверь, разрыв с человеком, который тебя любит, опустошает твою душу. Это отнимает слишком много сил. Я не могла дать ему то, чего он ждал от меня. Все, что я могла для него сделать, чтобы доказать свою любовь, — это объяснить, что он не должен терять со мной свое время. Если бы я осталась с ним, я бы поступила несправедливо по отношению к нему. Но мы сейчас говорим не обо мне, а о другой женщине, не похожей на меня. За последний год я так сильно изменилась, как не менялась за всю свою предыдущую жизнь.

— Он просил тебя выйти за него замуж, и ты бросила его?

— Ну что же… более или менее, но так и вышло. Смешно, правда? Я помню ту минуту, когда это произошло. Все случилось во время пустой болтовни. Так сказать, из сладкого рая — я имею в виду его предложение — мы оба попали в ад. Мне было больно отказывать ему, а ему было больно это слышать. Помню, как он сказал мне: «Как же так, я прошу тебя выйти за меня замуж, а ты не просто отказываешь, а еще и бросаешь меня… Значит, если бы я промолчал, мы бы остались вместе? Послушай, Микела, давай будем жить так, словно я ничего тебе не говорил, сделаем вид, будто ничего не случилось…» Но я уже решилась. Через два часа я собрала вещи и ушла.

Микела сидела напротив меня, я слушал ее, и мне казалось, что мы знакомы уже многие годы. Пока она говорила, я мысленно раздевал ее. Мне хотелось целовать ее, я хотел обладать ею.

Эти видения отвлекли меня от разговора, и, когда она спросила: «А ты зачем приехал? Что за дело у тебя в Нью-Йорке?» — ей пришлось дважды повторить свой вопрос. По выражению моего лица она должна была догадаться, о чем я думаю.

— У меня здесь нет никаких дел, я приехал сюда, потому что мне хотелось увидеть тебя. Но ты не бойся, я не буду просить тебя выйти за меня замуж.

— А я и не боюсь.

После ужина с гамбургером она повела меня в кондитерскую на Бликер-стрит, чтобы я попробовал местный десерт. Мы взяли одну порцию на двоих. На вкус десерт был как сливочное масло с сахаром.

— Я надеюсь, что ты не каждый день так питаешься. Моя печень уже взывает об отмщении…

— Нет, только сегодня. Я хотела отвести тебя туда, где мне нравится. Попробуешь другой десерт?

— Ты что, хочешь посмотреть, лопну я или нет?

Микела засмеялась, а потом спросила:

— Почему ты захотел увидеть меня?

— Потому что ты мне нравишься, потому что я часто думал о тебе. Еще я думаю, что мой приезд — это испытание на смелость, мне надо было пройти через него. Я всегда боюсь показаться смешным, и мне надо было преодолеть это. Одна моя знакомая убедила меня, что будет лучше, если я распахну дверь, на которой написано твое имя. По адресу твоего офиса она нашла твой электронный адрес и сказала, чтобы я связался с тобой. Но я не решался тебе написать. А потом наступил день, когда я решил поехать к тебе, потому что у меня появилось ощущение: так будет правильно. Я тебе уже сказал, я никогда не совершал таких поступков ради женщины. Но больше всего меня поражает, что ты все это восприняла так, как нужно. Я не был уверен, найду ли тебя в Нью-Йорке, я не знал, как ты отнесешься к моему приезду, но теперь я спокоен. В общем, все это очень странно… И дело не в ком, что я влюблен в тебя по уши, или хочу, чтобы ты стала моей невестой, или считаю тебя женщиной, созданной для меня. Я только следовал за своими чувствами и не задавался вопросом, правильно ли я поступаю или нет. Может быть, меня пригнало сюда любопытство. Я постоянно думал о тебе и хотел найти этому объяснение. Вероятно, меня притягивает то, что мне непонятно.

Я проводил ее до дома. Микела жила на Принс-стрит, над булочной «Везувий». Мне хотелось поцеловать ее. Мы ни словом не обмолвились о ее признаниях, оставленных в дневнике, но воспоминание о них давало мне повод думать, что и ей хочется сделать то же самое. Более того, я был в этом уверен, но она не подавала никакого сигнала.

Несколько секунд я смотрел на нее не отрываясь, и при этом в голове у меня вертелось: целовать — не целовать, целовать — не целовать…

Я уже собрался шагнуть к ней, но она сказала:

— Ты, наверное, страшно устал, нам лучше попрощаться и идти спать.

— Да, так будет лучше, — неожиданно согласился я. Потом добавил: — У тебя очень цельная, насыщенная натура.

— Это комплимент? Или ты намекаешь на то, что я слишком много съела?

— Нет… то есть да, это комплимент. У тебя насыщенная натура в том смысле, что ты живешь наполненной, интенсивной внутренней жизнью. Звучит не совсем как комплимент, но это так.

Она улыбнулась:

— Думаю, я тебя правильно поняла. По части комплиментов ты не слишком ловок.

Микела передала мне зарядку для телефона, и я пешком пошел в гостиницу. Помню, по дороге я постоянно повторял: а вдруг она передумала? Вдруг она пригляделась ко мне и поняла, что я ей не нравлюсь? Тогда зачем она пригласила меня на ужин? Чтобы я не висел больше у нее над душой? Непонятно… Да и сам я хорош. Брякнул ей: «Ты прелестная женщина». Интересно, а, если бы я сделал попытку поцеловать ее? Как бы она отреагировала?

Мне хотелось поскорее вернуться в номер, позвонить Сильвии и излить все свои сомнения на автоответчик.

Когда я занялся этим, Микела прислала мне сообщение: «Мне было хорошо. Спасибо. Я знаю, о чем ты думаешь. Да, я бы согласилась».

 

12.НА ДРУГОЙ ДЕНЬ

Я жил в Нью-Йорке уже больше четырех дней и ни разу не смог сходить в туалет. Я чувствовал, как меня раздувает. На улице я довольно часто пускал газы, но казалось, что они были не мои. У них был какой-то запах, я не мог поверить, что эти газы выпустил я. За границей они уже не твои, а иностранные. Бродя по Манхэттену, я временами пускал очереди. Меня пучило, мне хотелось избавиться от газов, но у меня ничего не получалось — газы не желали расстаться со мной. Самая распространенная ошибка — пустить очередь, перед тем как сесть в машину. Ты думаешь, что вонь осталась на улице, но через секунду, уже в машине, ты сидишь, весь окутанный зловонным облаком.

Все эти дни, посещая туалет, я гадал, смогу ли, поднатужившись, выдать что-то более существенное, чем порцию мочи. Я мужчина, но мочусь, сидя на унитазе. Что поделать, я рос в окружении женщин и всегда думал, что мочиться нужно сидя. Стоя я мочусь только в общественных туалетах. Даже в гостях у друзей я сажусь на унитаз. Если малую нужду справлять стоя, брызги разлетаются во все стороны — кому как, но мне это не нравится.

При посещении туалета я исполняю целый ритуал. Если я дома, я обязательно снимаю рубашку. Нижний край рубашки может сползти вниз, а без рубашки этого не произойдет. Летом мне нравится ходить в туалет голым. Я снимаю брюки, чтобы пошире расставить ноги, — так я чувствую себя более комфортно. Когда ноги сдвинуты, мне кажется, что я выдавлю из себя тонкие спагетти, как из машинки для производства пасты.

Все четыре дня в Нью-Йорке я садился на унитаз и пробовал тужиться. Я стискивал зубы и как маятник раскачивался вперед-назад. Я был похож на Рея Чарльза за фортепиано.

Запорами я чаще всего страдаю в поездках. Я помню свой отдых с Камиллой — вот где я установил личный рекорд. К тому же ее присутствие усугубляло мои муки: когда рядом с тобой находится посторонний человек, все становится намного сложнее. Пусть ты и спишь с этим человеком. В нашем гостиничном номере дверь в туалет была справа от постели. Я не мог зайти туда, зная, что от подруги меня отделяют только три сантиметра гипсокартона. Я боялся, что все будет слышно, но никак не решался сказать об этом Камилле.

Я был единственным ребенком у матери, и у меня выработалось странное отношение к естественным отправлениям. Я могу позволить себе громко выпустить газы на улице, но во всем остальном я очень застенчив. Несмотря на долгие годы знакомства, я не мог покакать, когда в соседней комнате находилась моя девушка. Сколько раз, ощутив позывы, я сдерживался изо всех сил, боясь пустить газы. Я был настолько закомплексован, что не мог даже последовать совету одного моего приятеля, который сказал:

— Я иду в туалет, плотно прижимаю к заду полотенце и начинаю выпускать газы в ткань. Полотенце все заглушает — и вонь, и звук. Поверь мне, это проверенный способ.

У меня так не получалось. Я часто задавался вопросом: когда я сдерживаю газы, куда они потом деваются? улетучиваются? Иногда я формулировал вопрос по-другому: когда ты остаешься один и можешь, наконец, пропукаться, из тебя вылетают те же газы, что ты пытался сдержать, или новые? А если новые, то откуда они берутся?

Однажды я провожал домой на машине знакомую девушку. Меня просто распирало от газов. Как только она вышла, я не стал сдерживаться. Заряд оказался настолько мощным, что я испугался, не сработает ли противоугонное устройство. Через секунду девушка вернулась, она хотела что-то сказать мне.

— В чем дело?

— Открой, мне надо с тобой поговорить.

— Говори, я тебя слышу.

— Тогда опусти стекло.

— Не надо, я и так слышу.

— Тогда я не буду с тобой разговаривать, прощай.

Наши отношения после этого прервались. Что поделаешь, видно, в них не было ничего необыкновенного, если один, скажем так, порыв ветра смог их испортить…

Когда во время отдыха с Камиллой я чувствовал потребность зайти в туалет, я звал ее на прогулку, а потом, едва мы спускались в холл, делал вид, что забыл что-то в номере и возвращался. Нужду мне приходилось справлять в спешке, и, естественно, никакого облегчения при этом я не испытывал. Но в Америке у меня не получалось вообще ничего.

Найду ли я здесь, в Нью-Йорке, свои свечи? — гадал я. Если найду, поставлю сразу семь или восемь штук. Устрою между ними соревнование, какая первая сработает.

Позвонила Микела и спросила, не хочу ли я пообедать вместе с ней. Через два часа я уже был у ее офиса.

Когда она появилась, мы пошли в ресторанчик на 7-й авеню.

— Что ты делал сегодня утром?

— Ничего. Погулял немного. После вчерашнего ужина я съем только салат.

— Я тоже.

— А ты умеешь готовить?

— Да, меня мама научила. Меня и моих сестер. Она считает, что для женщины очень важно уметь готовить.

— Не могу сказать, что она не права. В том смысле, что это хорошо и неважно, мужчина ты или женщина. Когда человек умеет готовить, это очень хорошо.

— Согласна.

— С твоим бывшим другом вы жили вместе? Ты готовила?

— Да, мы жили вместе. Как сказали бы раньше, я сожительствовала с ним. И готовили мы оба. Только лучше сказать, что я не сожительствовала с ним, а сосуществовала.

— И в чем разница?

— Жить вместе, не люблю слово «сожительствовать», — это значит прежде всего разделять взгляды на жизнь, а я предпочитала держаться от этого в стороне.

— А, понимаю, это стало одной из причин для разрыва…

— И это тоже. Но решение расстаться созрело не сразу, я уже рассказывала тебе об этом.

— У меня есть подруга, у нее похожая ситуация, только у нее растет дочь. Трудно, наверное, жить в доме, где тебе не хочется больше находиться.

— Да, довольно тяжело, С детьми, конечно, все намного сложнее. А у меня вот сложилось так, что я была довольна, когда мне приходилось задерживаться на работе. Дома я старалась пораньше лечь в постель или, наоборот, засиживалась допоздна у телевизора. Если я ложилась рано, он иногда искал близости со мной, но я притворялась, что сплю. Бывало, что я и на самом деле спала, тогда меня это бесило еще сильнее. Сквозь сон я говорила ему, что устала, что хочу отдохнуть или что у меня болит голова, и ему приходилось подавлять свои желания. Паоло был не глупый человек, он все понимал, но любящие мужчины часто делают вид, будто они ничего не замечают. Они уходят от серьезных разговоров, потому что боятся получить доказательство того, что их разлюбили. До чего же отвратительно говорить: «Нет, милый, ничего не случилось, я просто устала, у меня был тяжелый день». Все, надоело, не хочу, чтобы в моей жизни еще раз такое повторилось. В последнее время мне было неприятно, когда к нам обращались как к единому целому. Ну, знаешь, когда друзья приглашают тебя куда-нибудь, они говорят, вы придете… Что значит «вы»? Есть я, есть он, и пропасть между нами все увеличивалась. Но я никак не могла собраться с духом и оставить его. Да еще уговоры моей Матери и подруг — они ведь тоже действовали на меня.

— Но в конце концов ты смогла уйти. Не все на то способны.

— Потому что это действительно трудно. Когда я с Паоло, у меня возникли сложности не только с его родственниками, но и с моими родителями. Его мать звонила мне и просила одуматься. Она уверяла, что ее сын прекрасный человек, и даже давала понять, что если я останусь с ним, то буду хорошо обеспечена. И в моей семье велись такие же разговоры. Мои родители вечно смотрели на меня как на инопланетянку. Они считали меня странной. Но я не во всем разделяла их взгляды. Я никогда не была такой, как они. Родители всячески подталкивали меня к замужеству, они надеялись, что после брака у меня «голова встанет на место», как обычно выражалась моя мать. К тому же еще одной заботой меньше. В любом случае все ждали, что я останусь с Паоло, несмотря на то что моя любовь к нему осталась в прошлом. Именно это и угнетало больше всего. Представляешь, моя лучшая подруга сказала мне, что я должна выйти за Паоло, потому что он отличный мужчина и лучшей партии мне не найти. «Тебе почти сорок, чего ты ждешь?» — очень мило с ее стороны! Мне ведь было всего тридцать пять… Меня утомляет общение с людьми, которые лезут к тебе с одним и тем же вопросом, едва тебе перевалило за тридцать: «А почему ты еще не замужем?» Раз женщина не замужем, люди всегда думают, что она просто не смогла найти себе достойной пары, и никто не считает, что это ее личный выбор. Незамужняя женщина для них — это всегда и причина и следствие. А не лучше ли спрашивать у женщин: «А почему ты вышла замуж? Что вообще хорошего в замужестве?» Я устала оттого, что женщины, мечтающие любой ценой выскочить замуж, смотрят на меня как на неудачницу. Вот и пришлось переменить обстановку».

— И теперь ищешь идеального мужчину?

— Нет, надеюсь, что нет… Я думаю, что идеальный мужчина, со своей стороны, ищет идеальную женщину. А я не похожа на такую.

— А ты сама чего ищешь?

— Не знаю. И все, и ничего. То есть сейчас я ничего не ищу, я живу, как живется, что дает мне жизнь, то меня и устраивает. Мне нравятся игры с непредсказуемым результатом. Я люблю свободу. В Нью-Йорке я занимаюсь делом, которое мне нравится, к тому же работу для себя я нашла сама. Я счастлива, я горжусь собой, даже когда иду по магазину, толкая перед собой тележку с покупками. Если мне захочется, я могу пойти куда-нибудь вечером, если нет, сижу, дома, читаю, смотрю фильмы, а то и готовлю что-нибудь вкусненькое для себя. Почему нет? Иногда я обедаю за красиво накрытым столом, а в другой раз усаживаюсь на пол, прислонившись к дивану. Могу откупорить бутылку вина, хотя в доме я одна. Мне ни с кем не надо спорить. Я независима. И я не пожалею сил, чтобы защитить это свое положение. Но… Иногда я тоскую по нежности и ласке, мне хочется казаться слабой и покорной и искать защиту в мужских объятиях. В руках мужчины я буду чувствовать себя в безопасности, хотя сама умею постоять за себя. О да, я в состоянии обеспечить себя всем необходимым, но… иногда так притвориться, что ты не можешь, что ты не умеешь, и с удовольствием наблюдать, как кто-то другой делает за тебя простые вещи. Это сильное ощущение, но я не хочу быть с мужчиной только ради этого. Я не согласна идти на компромисс, я не могу отказаться от того, что я с таким трудом отвоевала для себя, от своей свободы и независимости ради нежностей, которые с годами часто приедаются, а то и вовсе сходят на нет… Знаешь, я включилась слишком поздно. У меня в жизни было мало мужчин. Я всегда хранила верность своему избраннику. Мои связи тянулись годами, так что хватит пальцев на одной руке, чтобы пересчитать моих любовников. У моей племянницы в девятнадцать лет мужчин уже больше, чем было у меня за всю жизнь. Может, это покажется странным, но раньше я не могла состоять в близких отношениях с мужчиной, если не была влюблена в него, влюблена по-настоящему… — Микела замолчала.

— Моя жизнь в корне отличалась от твоей, — сказал я. — У меня почти не было длительных отношений, зато было много любовных приключений. И чтобы чувствовать себя с женщиной легко и свободно, мне нужно совершенно другое: чем меньше я к ней привязан, тем лучше. А что ты хочешь найти в мужчине?

— Даже не знаю… Я бы хотела, чтобы рядом со мной был мужчина, с которым мне хорошо. Я хочу, чтобы этот мужчина был рядом со мной, когда я иду в кино или в ресторан, когда еду в автобусе… Я бы хотела встретить человека, с которым у меня были бы общие жизненные цели. Я не имею в виду, что это семья, дети и тому подобное. Терпеть не могу мужчин, которые начинают паниковать, когда ты говоришь с ними о будущем, а не о планах на два ближайших дня. Однажды в июне я спросила у человека, с которым была близка, что мы будем делать в августе, во время отпуска, у нас с ним совпадай графики отпусков. Он так разволновался, что буквально дар речи потерял, а потом сказал мне, что отпуск хотел бы провести в одиночестве. Я и не собиралась никого обуздать, но терпеть рядом с собой мужчину с которым невозможно спланировать отпуск, потому что он боится потерять свою независимость, — это, знаешь ли… Мне надоели мужчины-дети. Мне не возрасту играть в девочку, но и до старухи мне еще далеко. Ты спросил, чего я хочу… Я хочу видеть рядом с собой человека, который мне нравится, я хочу говорить ему о своих чувствах и знать, что его не пугает моя искренность… Я хочу, чтобы и мужчина искал встреч со мной. Как это сделал ты, когда приехал сюда. Но прежде всего я хочу чувствовать, что он есть…

— Как это, понимать?

— Мне трудно это объяснить… Мой мужчина будет во всем, что меня окружает. Я буду чувствовать его взгляд везде, где бы ни находилась. Вот это и значит, что он есть.

Я внимательно слушал Микелу, и под конец мне стало казаться, что в человеческих отношениях она ищет того же самого, что и я. Когда я сказал, что у меня было много любовных авантюр, я не стал вдаваться в подробности. Как, например, признаться в том, что моя мужская сила слабеет, если я долгое время встречаюсь с одной женщиной? Тело нас никогда не обманывает. Спустя какое-то время после начала отношений у меня пропадает желание. А вот когда я занимаюсь любовью с незнакомой женщиной, член у меня становится твердым как камень, иное да мне даже мало одного соития за вечер, я готов на любые подвиги. Со старыми подружками эрекция у меня не такая сильная. Бывает, чтобы ввести член, мне приходится помогать себе руками. Помню, я как-то был в расслабленном состоянии, и девушка захотела переменить позу. Пока мы переворачивались, член взял и выскользнул из нее… В таких случаях мне приходится снова ложиться сверху или пристраиваться сзади — в этой позиции я всегда возбуждаюсь.

В женщине сильнее всего возбуждает ее тайна, затаившееся в ней незнакомое существо. Я должен познать ее тело, ее кожу, ее запах, я должен услышать ее страстное дыхание. Я становлюсь исследователем, первооткрывателем, путешественником Я люблю женщин, поэтому я всегда избегал связывать себя обязательствами. Изменять какой-либо женщине не в моих правилах. Но не изменять — это значит закрывать глаза на всех остальных. Но что делать, если меня тянет к тем, остальным? Я становлюсь больным, когда вынужден подавлял, свое влечение к незнакомому телу, к незнакомому взгляду, к загадочному изгибу губ. Трепетное ожидание первого поцелуя… Обнаженная грудь, очертания которой угадываются под одеждой… Бедра, прикрытые юбкой… Узкая кромка трусиков… Дурманящий запах шеи… Лицо женщины, когда она достигает вершины наслаждения… Ее чарующая улыбка, за которую можно отдать все, что угодно… Женщина, даже если она не красавица, сродни аварии на дороге: ты невольно сбрасываешь скорость, чтобы лучше рассмотреть подробности. Все это действует на меня как наркотик.

Я люблю женщин, я всегда их любил. Да и как можно не любить их? Женщины красивы. Красивы их фигуры, руки, кожа… Прекрасен аромат, который они источают, когда пылают страстью. Когда их охватывает тревога или страх — они тоже красивы. Я могу до бесконечности любоваться красотой их движений. Мне нравится смотреть на женщин, когда они, расплакавшись как дети, рукой вытирают слезы, а губы неожиданно растягиваются в виноватой улыбке… Я люблю женщин. Без них мне не выжить.

Сколько себя помню, я всегда был таким. Когда я говорю по телефону и слышу, что пришло сообщение, разговор сразу же теряет для меня всякий смысл, потому что мне не терпится узнать, кто отправил это сообщение. Ради женщин я готов отвлечься от всего, что делаю, но у меня никогда не было одной-единственной женщины. Но в этом нет ничего удивительного. В детстве я занимался карате, настольным теннисом, играл в футбол, баскетбол… Мне трудно было сосредоточиться на чем-то одном. Я искал клад повсюду, поэтому, возможно, так ничего и не нашел. Микела преподала мне важный урок. Только в те дни я еще не знал об этом.

 

13.В ПЕРВЫЙ РАЗ ВМЕСТЕ В ДУШЕ

(…и первая ночь)

Вечером мы снова ужинали вместе. На этот раз в ресторане. Перед уходом из гостиницы мне удалось решить свои проблемы с туалетом — ну, наконец-то!

Ресторан был неплохой. За соседним столиком сидела пара. У мужчины на шее виднелась татуировка в виде следа от губной помады после поцелуя. Мне никогда не хватало смелости сделать себе настоящую татуировку. Главной причиной был страх, что она останется навсегда. Но, возможно, когда-нибудь я решусь. Только татуировка будет не на шее, разумеется.

— У тебя есть татуировки?

— Нет, но одну я бы себе сделала.

— Где?

— Думаю, на щиколотке.

— А что ты хочешь вытатуировать?

— Я уже давно думаю об этом, но пока еще не нашла рисунка, который мне бы понравился. А у тебя есть татуировка?

— Нет, но когда-нибудь я себе ее сделаю.

После ужина мы бродили по улицам, а потом присели на скамейку на площади Демо, там играли на гитарах юноша и девушка из Японии. Они исполняли песни из знаменитых вестернов. Наблюдая за ними, я решил, что это семейная пара. Не знаю почему, но мне понравилась версия о том, что они живут вместе и разъезжают по всему миру со своими гитарами.

— Как, по-твоему, они только играют вдвоем или еще и живут вместе? — спросил я у Микелы.

— По-моему, у них семья.

— Я тоже так думаю.

Потом мы пересекли 6-ю авеню и вышли на маленькую улочку Минетта. Там, среди разговора, мы впервые поцеловались. Я откинул назад ее волосы и притянул голову к своим губам. Это был прекрасный, неспешный поцелуй. Долгий… Настоящий… Едва наши губы соприкоснулись, меня словно током ударило. Я был счастлив. Такое же счастье наполняет тебя, когда ты наконец находишь последний пазл для сложной картины. Я, видно, прирожденный любитель поцелуев — в этот момент я испытываю сильные эмоции.

Мне и в самом деле нравится целоваться. В своем пристрастии я, наверное, так и остался пятнадцатилетним подростком. Я готов целовать женщину, перед тем как овладеть ею, во время соития и после него. Не каждый мужчина наедет в себе силы целоваться после занятий любовью, но я — редкое исключение. Я буду целоваться до тех пор, пока у меня не онемеют губы. Что же касается женских губ, мне больше нравятся губы без помады или без липкого блеска — я люблю губы с естественным вкусом и думаю, что не одинок в своем пристрастии. Еще мне нравится целовать женщину в тот момент, когда она этого совсем не ожидает. Ты проходишь мимо, — допустим, тебе надо заглянуть в холодильник — и вдруг останавливаешься и целуешь свою подругу. Ты прижимаешь ее к стене, и она обмирает от твоего поцелуя. Нежданные поцелуи самые сладкие… Иногда мне приходится прерывать женщину, когда она беседует со мной, потому что я не могу дождаться конца разговора. Я смотрю на ее губы и даже не слышу, что она говорит. Я жажду ощутить вкус ее губ на своих губах и припадаю к ним как к источнику…

В ту ночь я ночевал у Микелы, и, до того как мы занялись любовью, мы вместе стояли под душем. Девушка из трамвая, моя прекрасная незнакомка, которую я месяцами представлял в своем воображении, вдруг возникла передо мной во всей своей наготе. Мне не пришлось постепенно раздевать ее, как это обычно бывает с другими женщинами.

— Я пойду приму душ, — сказала она, и у меня нечаянно вырвалось:

— Можно я пойду с тобой?

Наверное, в эту минуту я был похож на ребенка, который не думает, о том, что можно говорить, а что нельзя, и просто заявляет о своем желании.

Поскольку я не отличаюсь безупречным телосложением, я сразу стал перечислять все свои недостатки. Я решил, что лучше рассказать о них заранее, чем ждать, когда она их заметит. Казалось, что ей это было неинтересно, она ласково смотрела на меня и иногда даже посмеивалась над моими репликами. Мое тело вобрало в себя массу недостатков. Некоторые из них объяснить невозможно. Я, например, не волосатый мужчина, но на спине у меня, чуть ниже лопаток, растут два пучка волос. Два волосяных островка. Они не очень густые, но их видно. Непонятно, зачем они там растут? В тот вечер я не стал включать этот изъян в общий перечень, так как думал скрыть его, не поворачиваясь к ней спиной.

На мой вопрос Микела ответила сразу же, не задумываясь:

— Конечно! Я дам тебе свежее полотенце.

Через несколько минут она ушла в ванную и начала раздеваться. Я угадывал ее силуэт в узком просвете между дверью и дверным косяком. Мне не терпелось увидеть ее тело. Вот сейчас я открою дверь — и она окажется передо мной, она будет моей, я получил право прикоснуться к ней. Я могу дотронуться до нее, я буду обладать ею…

Когда я вошел, Микела уже стояла под струей горячей воды. Я невольно залюбовался ею. К лицу прилипли намокшие волосы, и это было очень красиво. Под душ я встал с уже заметной эрекцией. Достаточно теплая, как она выразилась, вода мне показалась кипятком, но ничего, я готов был потерпеть. Мы поцеловались. У Микелы была нежная кожа. Я выдавил из флакона жидкое мыло и намылил ее тело — шею, плечи, спину, грудь, живот… До заветного местечка я старался не дотрагиваться, хотя именно к нему мне хотелось прикоснуться в первую очередь. Потом я опустился на корточки и намылил ее ступни. Как богине. Но она и была для меня богиней. За ступнями последовали лодыжки, затем колени, бедра, и, наконец, я там. Я по-прежнему сидел на корточках, но эта поза показалась мне недостойной, чтобы целовать то самое место, и я встал на колени. Я не просто целовал, а скорее испил его. Вместе с водой, стекавшей по телу.

Однако мы не стали ускорять события. После того как я смыл с нее остатки мыла, намыливать меня стала она…

Когда мы вышли из душа, я взял полотенце и снова опустился на колени, чтобы вытереть ее. Я начал с ног. Я вытирал пальцы ее ног и тут же прикасался к ним губами, целовал их. Мне нравилось целовать ее ноги, но нравилось целовать и другие места. Я вытирал ее кожу, припадал к ней губами и целовал, целовал, целовал… Ее тело благоухало. Мои руки уже прикасались к ее груди, к ее шее, плечам. Я осторожно коснулся губами уха, стараясь, чтобы поцелуй были беззвучен. Затем я наспех вытерся сам и снова вернулся к Микеле. Я вытер ее волосы, бережно расчесал их, а потом припал к ним, целуя ее голову.

Мы подошли к ее постели. Она казалась облаком. Я стал смазывать тело Микелы кремом. Нет, я не делал массаж, а всего лишь наносил крем. Мне казалось, что массаж — это слишком банально. Микела лежала на животе, мои руки скользили вверх по ее ногам и, наконец, достигли манящей впадинки.

Микела, как и я, была возбуждена. Но я хотел свести ее с ума. Я хотел, чтобы она отдалась мне с такой страстью, с какой не отдавалась еще никому. Мне хотелось стереть воспоминания о других мужчинах, с которыми она встречалась раньше. Я хотел стать ее первым мужчиной. Я надеялся, что хотя бы в этом мне пригодится мой любовный опыт. В выражении своих чувств я обычно скован, закрепощен, но зато чувствую себя хозяином положения, когда приступаю к ласкам. В уме у меня вертелась фраза, которую постоянно выдавал мой механик, когда я пригонял в мастерскую свою машину: «Не волнуйся, я знаю, куда сую руки». Немного грубовато, конечно, но зато в точку. Микела призналась, что у нее было не так уж и много мужчин, к тому же почти все они считались почти женихами. Эти, как правило, трахают хуже всех.

Я начал нежно поглаживать ее тело. Когда дыхание Микелы стадо прерывистым, я мягко попросил ее перевернуться на спину и закрыть глаза. Я хотел, чтобы она угадывала место поцелуя только в тот момент, когда мои губы касались ее тела. Микела должна была ощутить мое дыхание. Я долго ласкал ее своими губами. Мне важно было почувствовать вкус ее тела, прежде чем я овладею им. Я пробовал его кончиком языка, как собирают цветочный нектар. Ее запах впитывали мои руки, и я подносил их ей ко рту, прижимал пальцы, к ее губам. Эта игра продолжалась бесконечно… И когда я вошел в нее, она была уже вся в ожидании и через несколько мгновений затрепетала в оргазме. Помню, в тот момент зазвучала мелодия TheDivisionBell группы PinkFloyd. Какое блаженство прикасаться к ее коже, глядеть ей в глаза, вдыхать ее запах, сливаться с ее телом, чувствовать ее грудь под своим сердцем и любоваться ее наслаждением под звуки ClusterOne, потом Marooned и CamingBacktoLife!

Не знаю, удалось ли мне вычеркнуть из памяти Микелы других мужчин, но надеюсь, что это случилось. Сдвинув головы, мы лежали в постели и молча смотрели друг на друга. Потом мы пошли на кухню приготовить цветочный чай. Она, как Мадонна, завернулась в белую простыню. Я натянул на себя трусы. В комнате было темно, только слабый свет лампы над плитой проникал из кухни. Не знаю почему, но в мою память отчетливо врезалась эта картина: Микела сидит, завернувшись в белую простыню, прядки волос прилипли ко лбу, напоминая о бурной страсти, перед ней на столе две белые чашки, и она неторопливо окунает в одну из них чайный пакетик, словно пытается уловить ускользающую мысль. Этот образ часто встает у меня перед глазами. Возможно, он стал идеальным сплавом фантазии и реальности, линией горизонта, за которой земля сливается с небом.

Микела сидела на стуле, подтянув ноги и обхватив руками колени, и медленно попивала свой чай. Она выглядела маленькой и сексуальной. В ту минуту я как раз об этом и подумал. Микела была божественно сексуальной. Даже дыхание перехватывало. Ее образ мыслей был сексуален, манера разговаривать, двигаться, смеяться. Запах ее кожи заставлял сильнее биться мое сердце, и оно готово было выскочить из груди. Когда я занимался с ней любовью, я думал, что только это мне нужно от жизни — как можно дольше ощущать Микелу в своих объятиях.

Потом мы вернулись в постель и заснули, переплетя мизинцы ваших рук.

В половине седьмого я открыл глаза. Из окна проникал неяркий утренний свет. Кровать была высокой. В изголовье кровати лежали четыре подушки, и утром я увидел, что Микела спит на боку в позе зародыша, зажав одну из подушек между коленями. Люди довольно часто спят в странных позах. Я, например, могу спеть, засунув одну ногу под одеяло, а другую вытянув поверх него.

Осторожно, боясь разбудить Микелу, я встал. Пол в ее доме поскрипывал. Паркет словно озвучивал мои шаги. Я пошел в туалет помочиться. Я никак не могу решить для себя один важный вопрос. Когда утром тебе надо в туалет, а твоя девушка еще спит, что лучше: спустить воду и тем самым разбудить девушку или оставить все как есть? Я спустил воду, и Микела не проснулась. Потом я пошел на кухню посмотреть, что можно приготовить на завтрак, хотя не знал, что Микела привыкла есть по утрам. На всякий случай я сварил кофе, заварил чай, достал из холодильника апельсиновый сок, поджарил хлебцы и выставил на стол разные виды джема. После этого я включил на кухне музыкальный центр и немного замешкался с выбором музыки. В коробке лежало около десятка дисков, я и колебался, чему отдать предпочтение. В конце концов я остановился на Норе Джонс, альбом ComeAwaywithMe, и группе Morcheeba с BigCalm. Я поставил первый диск, убавил громкость и, разбудив Микелу, спросил, что принести на завтрак.

— Кофе, — сказала она.

Я поцеловал ее в щеку, принес чашку кофе, а сам пошел принять душ.

Я уже успел надеть брюки, когда Микела вышла к столу. Она съела несколько тостов с джемом.

— Спасибо за завтрак, — поблагодарила она меня хрипловатым голосом.

Кивнув, я сел на диван и стал допивать свой кофе. Микела натянула на себя мою рубашку. Она была ей слишком велика — спускалась чуть ли не до колен. Ноги Микелы возбуждали меня. На секунду наши взгляды пересеклись. Она в это мгновение подносила чашку ко рту. Чашка закрывала нижнюю часть лица, открытыми были только глаза. Взгляд у Микелы был глубокий, прямой и ясный. Потом она скрестила ноги, и я понял, что не могу больше сдерживаться. Я подошел к ней, обхватил руками ее голову и поцеловал в губы. Я старался как можно глубже засунуть язык ей в рот. На ее губах и языке ощущался слабый привкус кофе. Затем я увлек Микелу за собой на пол и расстегнул рубашку. От ее светлой кожи пахло по-утреннему. Одну руку я положил Микеле на грудь, а другую завел под голову, чтобы ее голова не касалась пола. Я вошел в нее. Микела ухватилась за ножку стола и крепко сжала ее. Этот образ впечатался в мою память. Мы оба кончили уже в постели. Эго было действительно великолепное начало дня. Мы потерлись носами друг о друга и, рассмеявшись, одновременно произнесли:

— Доброе утро!

После этого я проводил ее на работу.

 

14. ИГРА

Все утро я чувствовал на себе ее запах, и мне это нравилось. Я нарочно не стал мыться. Я гордо нес на себе ее запах, и мне казалось, что в тот день все прохожие, даже мужчины, были вежливы со мной.

Проводив Микелу до работы, я решил немного прогуляться и по дороге зашел в кафе на углу Клинтон- и Стэнтон-стрит. Красный пол, деревянные столы и стулья, причем все разного цвета и разной формы, а в глубине кафе — книжная лавка. Там было много молодых людей, поодиночке сидевших за столиками.

Одни что-то писали, другие читали, третьи просто размышляли, глядя на улицу через окно. Что-то я не припомню, чтобы в нашем городе встречались молодые люди, готовые в одиночестве проводить свое время в кафе. Но в Америке это в порядке вещей. У нас в кафе или бар заходят, чтобы наскоро выпить чашку кофе, или приходят надолго целой компанией. А здесь молодежь часами сидит в кафе с ноутбуком. Когда садится аккумулятор, они подключаются к розетке, даже не спрашивая разрешения.

Я выпил свой кофе, поглазел на улицу. Небо было хмурым, солнце в то утро так и не выглянуло из-за туч. Прохожих было много. Почти все держали в руках бумажные стаканчики с кофе, кто-то с сумкой через плечо ехал на велосипеде, сновали желтые такси, выделяющиеся в общей массе машин. Мне казалось, что я смотрю кино.

Немного поколебавшись, я отправил сообщение Сильвии: «Провел с ней ночь. На этот раз именно с ней». Через пару минут Сильвия мне позвонила. Мы разговаривали довольно долго. Мужчина на ее месте сразу стал бы выспрашивать подробности: какое у нее тело, как она себя ведет в постели… Но Сильвию больше интересовало, что я чувствовал, о чем мы разговаривали, нравится ли она мне по-прежнему или что-то в моем отношении к ней уже изменилось. Я подробно ответил на все ее вопросы. Сильвия была рада за меня, я понял это по тону ее голоса. Я всегда чувствую, когда она действительно рада. Прежде чем закончить разговор, она сказала:

— Мне хочется увидеть, какое у тебя сегодня лицо.

Случайно я заметил, как в бар вошла очень красивая девушка. Темные волосы, светлая кожа, яркие губы. Говорила она с легким французским акцентом. На руках у девушки примостился черный щенок, он был крошечный. Чтобы взять кофе и расплатиться, девушка опустила щенка на пол. Через секунду малыш напустил лужицу. Девушка извинилась и бумажными салфетками стала вытирать пол, но официант остановил ее, сказав, что он сам уберет за щенком. Это растрогало даже такую огрубевшую скотину, как я. И тут я вспомнил один день из своей жизни. Я был еще маленький, но отец уже не жил с нами. Бабушка повела меня к своей приятельнице и по дороге сказала, что там для меня приготовлен сюрприз. Когда мы пришли на место, бабушкина знакомая показала мне коробку, где лежали четыре щенка.

— Выбери себе любого, — сказала бабушка.

Я не знал, как поступить, потому что мне хотелось взять всех щенков сразу. Я просто не мог выбрать кого-то одного, и бабушка через какое-то время поторопила меня:

— Джакомо, не стой, выбирай, мы же не можем взять с собой всех.

Я уже готов был ответить ей:

— Ты так думаешь? Они же маленькие, всем места хватит, — но промолчал.

Наконец один из щенков попытался выбраться из коробки. Он неуклюже перевалился через край и свалился вниз. Его я и взял. Получается, что не я выбрал собаку, а она меня. Это был кобелек, я назвал его Коки. Мама не разрешила держать собаку в доме, заявив, что от нее одна грязь и весь пол в царапинах. Тогда мою собаку отнесли к бабушке. Но от этого ничего не изменилось, потому что я почти все время проводил в доме у бабушки.

Я помню, как через несколько дней Коки написал на кухне на пол. Когда бабушка заметила это, она пошла за ним, схватила его за шкирку и стала возить, как тряпкой, по лужице. Она вытирала мочу собачьей мордочкой. Я расплакался. Я никогда не видел бабушку такой жестокой, это было не в ее характере. Потом она объяснила мне, что просто хотела проучить щенка, чтобы он больше так не делал. Я перестал плакать, взял Коки на руки и стал говорить ему, чтобы он больше не писал на пол. При мне он больше так не поступал, но не знаю, поливал ли он пол, когда меня не было дома. Мне захотелось сказать красивой девушке, что лучше вытереть лужицу собачьей мордочкой, а не бумажными салфетками. Интересно, как бы она отреагировала на мой совет? Но я ничего не сказал и вышел.

Начался дождь, причем довольно сильный. В Америке про сильный дождь говорят «It`s raining cats and dogs» — «Льют кошки с собаками»… ну и ну!

Спасаясь от дождя, я спрятался под навесом кинотеатра на Хьюстон-стрит. Было половина одиннадцатого, и я обратил внимание, что первый сеанс начинается в одиннадцать. Утренний сеанс в кинотеатре — это как возвращение в детство. Я купил билет и вошел в зал. В зале стоял запах попкорна, я нормально отношусь к этому запаху, но утром он был неприятен. Кроме меня, в зале никого не было. Потом подошли еще пять человек.

Моя учительница английского говорила, что самый быстрый способ выучить язык — это ходить в кино или театр, пусть ты сразу и не поймешь ничего. Наверное, это весьма распространенная теория, поскольку в зале сидели одни иностранцы. В список того, что мне нравится в жизни, я добавлю посещение утренних сеансов в кинотеатре.

Когда я вышел из кино, от Микелы пришло сообщение «У меня обеденный перерыв в два часа. Если ты не против, мы можем перекусить вместе. Хочу сделать тебе одно предложение».

Я ненадолго зашел в гостиницу, а потом направился к офису Микелы. Перед гостиницей я встретил нищего, который за тот же доллар рассказал мне еще один анекдот. Я опять его не понял, но на всякий случай перескажу. Мужчина идет на прием к своему врачу, женщине, и говорит ей: «Доктор, извините, но у меня большая беда. У меня все время стоит, все двадцать четыре часа в сутки. Что вы можете мне прописать?» Доктор улыбается и отвечает: «Бесплатное питание, крышу над головой и тысячу долларов в месяц».

Микела отвела меня обедать в магазин, где продают мотки шерсти и все нужное для вязания. Там можно перекусить, потому что в зале есть бар, но прежде всего это место, где посетителям разрешают сидеть и заниматься вязанием. Они едят, пьют, беседуют между собой и одновременно вяжут шарфы, свитеры — в общем, что угодно. В магазине много мужчин, которые вяжут на спицах, как старушки. Магазин называется «The Point», находится он на Бедфорд-стрит.

Я снова вспомнил бабушку: маленьким я часто заставал ее за вязанием и однажды попросил научить меня вязать. Кое-чему я научился.

На столике лежали спицы с небольшим фрагментом уже связанного свитера, кто хотел, мог подойти и продолжить работу. Когда я сказал Микеле, что умел вязать, она заставила меня подойти и связать один ряд. Вязал я медленно, но движения еще помнил. Затем мы уселись за столик перекусить.

— Чем ты занимался сегодня?

— Ходил в кино.

— На днях, если хочешь, я возьму отгул и повожу я по городу. Ты согласен?

— Конечно, согласен. Я приехал сюда ради тебя, или ты забыла?

— Мне нравится, когда ты об этом говоришь.

Пока мы ели бейгл с сыром и помидорами, она изжила свое предложение.

— Помнишь, о чем мы говорили позавчера? Когда живешь с человеком, но не хочешь, чтобы вас с ним связывали взаимные обязательства, то он в итоге влюбляется в тебя, и, наоборот, когда тебе хорошо и ты говоришь об этом, он сбегает?

— Да, помню. Это беда нашего века.

— А помнишь, ты еще сказал, что стараешься держать себя в определенных рамках, потому что если ты свободно выражаешь свои чувства, то тебя, к сожалению, неправильно понимают?

— Ну да, что-то такое я, кажется, говорил…

— Так вот, мне с тобой вчера было очень хорошо… вернее, мне всегда было очень хорошо с тобой. Это звучит нелепо, но мне было хорошо с тобой еще до того, как мы познакомились… еще в трамвае.

— Я могу сказать то же самое.

— В таком случае я хочу сделать тебе предложение.

— Мне пора испугаться?

— Нет, это так, глупость, игра. Тебе нравится играть?

— Да… но все зависит от того, в какие игры.

— Сколько дней ты еще пробудешь в Нью-Йорке?

— Около девяти дней.

— Ну так вот, для того чтобы один из нас не загонял себя в рамки, а другой не опасался чрезмерного проявления чувств, я предлагаю…

— Ну, говори!

— Объявить между нами помолвку.

— Какую помолвку?

— Мы станем женихом и невестой на то время, что ты будешь здесь. Я предлагаю объявить помолвку, и, независимо от того, как сложатся наши отношения, через девять дней мы расстанемся. Это будет помолвка на определенный срок. Как срок годности на упаковке.

— Краткосрочная помолвка?

— Да, мы объявим помолвку, но сразу примем решение, что через несколько дней расстаемся, и неважно, как будут складываться наши отношения. Ты еще несколько дней пробудешь в Нью-Йорке, так? Мы будем заботиться друг о друге, будем поступать, как велит наше сердце, а после девятого дня мы расстанемся. Мы исключим из наших отношений отговорку «ты меня неправильно понял». Ты, насколько я понимаю, был бы рад любить женщину, дарить ей цветы, посвящать стихи и все такое прочее, но ты не делаешь этого, потому что боишься, что сперва втянешь ее в эти отношения, а потом передумаешь… Я с радостью приму от тебя такое выражение чувств, если, конечно, ты захочешь проявить их, а если я захочу выразить свои чувства, то я тоже буду иметь на это право. Мы сейчас вместе, и нам хорошо, так почему должны ограничивать себя только ужином и постелью? Давай позволим себе свободу самовыражения. Я знаю, это глупая игра, но и забавная. Ты когда-нибудь сходился с женщиной, зная заранее день расставания? Это не просто встретиться и потрахаться или твердить о любви до гроба, нет, это новая возможность быть вместе. Что ты на это скажешь? Попробуем, что мы теряем? Все-таки лучше, чем банальные друзья по койке… Нам не надо выстраивать наши отношения, мы будем ими жить, мы предоставим друг другу полную свободу. Попробуем и посмотрим, выйдет ли что-нибудь путное из этого, сумеем ли мы быть самодостаточными, решимся ли мы дать друг другу все, что в силах дать. Эта мысль пришла мне в голову, потому что мне показалось, что у нас есть что-то общее. Это будет наш испытательный полигон, на котором нам предстоит познать друг друга. Будем считать, что у нас есть общее поле. Согласись, обидно упустить такой случай. Нельзя остаться равнодушным, когда встречаешь родственную душу. Я нутром чувствую, что ты именно такой. С тобой у меня искра пробежала.

— Как понять — искра пробежала?

— Один и тот же диапазон настройки. Гармония с другим человеком. Особая близость. С кем-то другим ты не сумеешь добиться ее, даже прожив вместе годы.

Честно говоря, я не знал, что ответить, но Микела и не настаивала на скором решении.

— Мне пора идти, подумай об этом… Пока, до скорого. — Она поцеловала меня и вышла из зала.

Мои ноги снова понесли меня по городу. Мысли об игре, предложенной Микелой, не выходили у меня из головы. Я не мог понять, в чем ее смысл. Зачем устраивать помолвку? Ведь достаточно просто жить с тем, что мы имеем. Но Микела умная женщина. Раз она сделала такое предложение, значит, она придает ему какое-то значение. Я вспомнил, что сказал ей сегодня утром:

— Послушай, я не хочу тебя пугать, но я вижу в тебе очень близкого для меня человека, для меня совершенно естественно быть рядом с тобой, и вчера вечером, вначале в душе, а потом во время нашей близости, мне казалось, что я давным-давно знаю тебя. Я раньше никогда не испытывал такого чувства. Но пусть тебя это не настораживает. Когда я проснулся, мне захотелось спуститься вниз и купить тебе цветы, но я испугался, что это будет перебор.

— Что касается цветов, — улыбнулась Микела, — то их либо дарят, либо молчат. Ну а что касается того, стоит ли мне бояться или не стоит, то, будь я трусливой женщиной, тебя бы здесь не было. Не так ли? Не надо быть таким самоуверенным.

— Самоуверенным? Когда я им был?

— Ты самоуверенный, Джакомо. С первого дня ты без конца говоришь, что мне не надо бояться, не надо встроить иллюзий. В первый вечер, когда мы пошли ужинать, ты, например, сказал, что приехал сюда, потому что тебя тянуло увидеть меня. Это было красиво указано. Я растрогалась, услышав эти слова, мне было приятно. Почему же потом тебе надо было высказать опасения, что я могу неправильно истолковать твои слова? Вот и теперь ты, по сути, сказал, чтобы я не строила иллюзий. Ты самонадеянный. Считаешь, что обязан объяснять людям их поступки, думаешь, что должен их защищать, охранять и предупреждать об опасности неверных решений. Вначале кажется, что это проявление вежливости с твоей стороны, а в действительности это поведение человека, который страдает комплексом превосходства.

— Комплексом превосходства?

— Ты общаешься со взрослыми людьми, каждый решает за себя сам. И если кому-то потом плохо, это значит, что он должен был получить этот урок и негативный опыт пойдет ему на пользу. Это не означает, что надо наплевательски относиться к другим людям, но и не стоит проявлять о них излишнюю заботу. И причина твоей заботливости, между прочим, кроется в твоих собственных страхах. Потому что это ты боишься. Я не знаю, почему ты вызывал во мне такое любопытство при встречах в трамвае. Не все в моей жизни зависит от моего выбора. Но ты заинтересовал меня, и точка. Но теперь уже нам решать, что делать. Жизнь — это не то, что с нами происходит, а то, как мы поступаем, когда с нами что-то происходит…

— Я думаю, именно поэтому я и оказался здесь. Чтобы научиться, как проще относиться к жизни. Ты мне нравишься, Микела. И на этот раз я не буду добавлять, что тебе не стоит этого бояться.

— Ты тоже мне нравишься, Джакомо.

Со мной Микела была откровенна. Как и Сильвия. Но Сильвия нравилась мне по-другому. Возможно, цель игры состояла в том, что я получал полную свободу делать, что мне хочется. Возможно, она предназначалась для меня одного, а не для нас двоих. Пусть это и была только игра, но она полностью устраивала меня, потому что, согласившись принять в ней участие, я мог выпустить на свободу, как джинна из бутылки, сотни своих желаний. Я хотел обладать Микелой, я хотел наслаждаться ее запахом, ощущать каждой клеточкой своего тела ее нежную плоть. Я хотел поддерживать ее за спину, когда она изгибалась в порыве страсти. Я хотел нашептывать ей на ухо, что она мне безумно нравится. Я хотел целовать ее без конца. Я хотел лежать рядом с ней в постели, весь мокрый от пота, после того как мы утолим нашу страсть, есть фрукты и хохотать от души. Я хотел говорить ласковые слова, я хотел дать волю своим эмоциям. В процессе игры я буду тем, кем хочу быть. Никто, кроме Микелы, не поможет мне в этом. Я просто-напросто проживу эти дни так, как мне этого хочется: без страха обмануть чьи-то ожидания, без опасения, что придется спасаться бегством от слишком навязчивых чувств… Как чудесно, что в этой игре никто не может неверно истолковать мои слова и я никому не должен давать обещаний!

Если уж быть до конца честным, то меня странным образом успокаивала мысль о том, что игра, при всей ее непредсказуемости, должна продлиться всего девять дней. Каждый из нас когда-нибудь да встречал человека, которого сразу же чувствовал своим, близким. Того, кто говорит с тобой на одном языке. Человека, с которым все просто. Я в первый же вечер понял, что Микела стала для меня таким человеком. Я почувствовал это, когда сказал ей, что никогда не совершал таких безумных поступков ради женщины. И пока я произносил эти слова, я моментально понял, что мог бы и не говорить их, что они были излишними, потому что то, что возникло между нами, не нуждалось в объяснениях.

«С этой минуты ты моя невеста. Начинаем игру» — отправил я сообщение.

 

15. ПРАВИЛА

Вечером мы пошли в ресторан. Микела повела меня в «Lucky Strike» на Грэнд-стрит. Мы говорили с ней об игре, о том, что для нее надо установить правила. Мы шутливо обсуждали эти правила, порой подтрунивая друг над другом, и в конце концов вывели главные.

На протяжении игры каждый из нас поступает как считает нужным. Мы можем и даже должны рассказывать о своих чувствах, делиться своими переживаниями, потому что они принадлежат намобоим. Как бы ни развивались наши отношения, через девять дней мы расстанемся.

Запрещается произносить «навсегда», «до конца жизни» и тому подобное. Навсегда — это чистая иллюзия. Мы должны жить сегодняшним днем.

Если один из нас что-то делает, а другому это не нравится, нужно сразу ж сказать об этом. У нас не должно быть стратегических расчетов. Мы оба свободны.

Запрещается заранее определять нормы поведения, по ходу игры мы сами установим их для себя.

Каждый из нас перед началом игры забывает о своих прежних связях, словно мы впервые вступаем в близкие отношения с другим человеком. Мы проживем эти дни без багажа прошлого. Мы будем жить так, словно собрались на пикник, на который не везут с собой диван, шкаф, тумбочку и прочую обстановку. Мы будем жить налегке, мы сбросим с себя бремя прошлою, отбросим все то, чем мы были прежде.

Иногда мы имеем о себе очень смутное представление. Часто мы не знаем самих себя и рисуем себя такими, какими мы себя воспринимаем или воображаем. В ходе игры мы попытаемся найти ответ навопрос «кто я на самом деле?», но если этого не произойдет, мы не будем огорчаться.

— Мне кажется, я уже разобрался в смысле игры, потому что, когда ты говоришь, что мы в любом случае через девять дней расстанемся, уже сейчас мне становится немного досадно, — заметил я.

— Это правда. Но так нам будет спокойней. Согласись, это здорово: полная свобода в проявлении чувств — и никаких обязательств.

— Но что тебя натолкнуло на эту бредовую затею?

— Мне было неприятно, когда ты сказал, что испугался подарить мне цветы, потому что решил, что это будет перебор. А в игре все встанет на свои места, такие проблемы уже не могут возникнуть.

— Верно. Пусть это и глупая затея, но, вполне возможно, она сработает. И все же… идея, наверное, возникла раньше?

— Да, ты прав. Знаешь, Джакомо, помолвки, брачные обязательства, совместная жизнь для многих стали больным вопросом. Вот я и подумала, что можно лечить болезнь, используя принципы гомеопатии. Ты знаком с ними?

— Кое-что я слышал, но не очень хорошо разбираюсь в этом вопросе.

— Принцип гомеопатии состоит в том, что в оргазм вводится крошечная доля вещества, которое вызывает какую-либо болезнь. Если у тебя, скажем, бессонница, то прописывают горошины с небольшим содержанием кофеина. Они подталкивают организм самостоятельно вырабатывать защиту.

— Поэтому, чтобы излечиться от неадекватной реакции на помолвку, мы включим ее в нашу жизнь в небольшой дозе. Пусть это будет мини-помолвка.

— Ты схватываешь все на лету. Сегодня в офисе, за кофе, я просматривала газету и натолкнулась на интервью с человеком, который заболел неизлечимой болезнью. Он рассказывал, что, с того дня как он узнал, что ему осталось всего несколько месяцев, он стал острее воспринимать жизнь. Осознание приближающегося конца заставило его внимательнее относиться к каждому мгновению жизни, к каждому мимолетному чувству. Часто люди живут так, словно они будут жить вечно, и поэтому забывают о том, что время быстротечно. Статья называлась «В поисках эмоций». Вот я и подумала, что в совместной жизни близкие люди часто употребляют выражение «мы будем вместе до конца жизни», но при этом они напрочь забывают, что жизнь состоит из мгновений, они привыкают не уделять им внимания. Мне кажется, наша с тобой игра в помолвку поможет иначе прожить отведенные нам дни. Без навязчивых мыслей о будущем, без груза воспоминаний о прошлом…

— А если в ближайшие дни обнаружится, что мы слишком разные?

— Тем интереснее будет разговаривать. В любом случае мы расстанемся.

— Правильно. И, может быть, мы даже сумеем преодолеть наши разногласия, — воодушевился я.

В тот вечер в ресторане мы устроили для себя одно моих любимых развлечений; сидели и обсуждали пары за соседними столиками, придумывали им истории, пытались представить их совместную жизнь. Нам хотелось понять, кто из них больше влюблен, сколько времени они знакомы, пришли ли они в ресторан, потому что им обоим захотелось поужинать вместе, или один из них привел другого помимо его воли. Это забавная игра, мы с Сильвией часто играли в нее. Самые колкие замечания рождаются тогда, когда пара сидит молча. Мне как-то довелось видеть пару, которая за весь вечер не произнесла ни слова.

— Некоторые пары производят удручающее впечатление. Почему они вместе, почему не решаются расстаться? — сказал я.

— Потому что вместе им плохо, но порознь может быть еще хуже. Это печально, ведь в супружеских отношениях есть много прекрасных моментов.

— Например, развод.

— Или любовник, — улыбнулась Микела — Перестань, я говорю серьезно. Попадаются просто фантастические пары. В жизни очень важно не зацикливаться на отведенной тебе роли жениха, невеста, мужа, жены…

— Ты меня извини, но что за красоту ты видишь в семейной паре?

— Супруги сознают, что они союзники, что один принадлежит другому. Я бы предпочла знать близкого человека наизусть.

— Наизусть? А тебе не кажется, что это привычка? Монотонное однообразие жизни… Что в этом красивого?

— Нет, я не говорю о привычке, я говорю о том, что человека можно знать наизусть. Не знаю, как тебе это объяснить, но это похоже на то, как в школе нас учили запоминать стихи…

— Я пока не понимаю тебя.

— Ну да, как стихи. Знаешь, как на английском будет «выучить наизусть»? Byheart — сердцем.

— И по-французски purcoeur… Тоже сердцем.

— Так вот, «наизусть» я понимаю в этом смысле. Знать человека byheart, сердцем — значит вбирать в себя ритм его жизни, как при чтении стихов. В человеке, как в стихах, есть свой ритм. Поэтому знать человека наизусть — это согласовывать удары своего сердца с его ударами, проникаться его ритмом. Вот это мне нравится. Мне нравится, когда люди состоят в интимных отношениях, ведь это значит, что они не боятся измениться, стать немного не такими, какими были раньше. Люди меняются, люди должны меняться. В отношениях между двумя людьми меня восхищает не тот, кто остается самим собой, а тот, кто находит в себе смелость стать другим, не похожим на себя самого. Потому что в этом и проявляется его настоящая сущность, которую иначе он никогда не узнает. Мне нравится любить человека и запоминать его, как стихи, наизусть, потому что человека, как и поэзию, нельзя постичь до конца. Я поняла, что, когда ты любишь, ты познаешь не что иное, как самого себя. Ты можешь понять другого человека в той степени, в какой ты можешь понять самого себя. Для тебя очень важно поддерживать интимные отношения с другим человеком, потому что это становится твоим самопознанием. То же самое имела в виду твоя подруга Сильвия, когда говорила о двери, которую ты должен открыть. Ты меня понимаешь?

— Думаю, да. Что тебе подмешали в вино? Я смотрю, ты не шутишь. Вот почему ты одна, ты, как Пенелопа, ждешь, когда вернется твой муж.

— Если бы я была Пенелопой… Это правда, она ждала и дождалась именно Одиссея. Подумай, что она могла почувствовать, когда он оказался дома. Что она испытывала в его объятиях. Наверняка, даже когда он был далеко от нее, она ощущала, что он наблюдает за ней. Быть может, она чистила блюдо, и ей казалось, что он сидит за столом. Она ощущала на себе его взгляд, чувствовала, что он любит ее Она чувствовала себя любимой даже тогда, когда он был в объятиях других женщин. А в нашей жизни ты можешь ждать годами, а потом видишь в своем доме человека, который даже кран починить не может или делает вид, что ничего не происходит, но самое худшее, когда он ни слова не говорит даже тогда, когда все совсем уж плохо. Проблема не в том, сколько ты ждешь, а в том, кого ты ждешь.

После ужина мы пошли домой. Был вечер пятницы, но на другой день Микела должна была выйти на работу. Однако она пообещала мне, что на следующей неделе возьмет два дня отгула, чтобы провести со мной весь день.

Красное вино нас развеселило. Мы были в меру пьяны. Как говорят испанцы — до точки. Это когда входишь в дом, срываешь с себя одежду, а утром видишь на полу свои брюки; карманы штанин вывернуты наизнанку, все содержимое рассыпано по полу. Именно так потом и случилось.

 

16.МЫ УЗНАЁМ ДРУГ ДРУГА 

(…осталось восемь дней)

По правилам игры я мог, не стесняясь, выражать свои чувства. Будь что будет, ведь мы все равно расстанемся. Оставалось восемь дней.

Со дня нашей помолвки с Микелой у меня появилась привычка писать ей короткие записки. Я оставлял их в ее сумочке, в карманах жакета или в карманах брюк Я подкладывал свои листочки ей в бумажник, приклеивал к экрану ноутбука — открыв его, она могла видеть мою записку перед собой. Я наслаждался возможностью свободно выражать свои чувства.

Утром Микела оставила мне ключи; мы договорились, что я приготовлю ужин и мы не пойдем в ресторан. Я пошел за продуктами в магазин на углу Бродвея и Принс-стрит. Мне пришлось постоянно одергивать себя, потому что, когда я иду за продуктами, у меня возникает желание скупить все, что лежит на прилавках; рыбу и мясо, фрукты и овощи и даже кухонную утварь. Я взял только то, что нужно было для ужина, букет цветов и бутылку вина. Потом я зашел в другой отдел и купил несмываемый фломастер. А разве бывает смываемый? Ладно, проехали…

Потом я вернулся домой. Перед тем как открыть дверь, я обратил внимание на забавную надпись на коврике у соседних дверей. Вместо привычного «Добро пожаловать» там было написано «О, нет! Опять ты».

Оставив покупки дома, я снова вышел на улицу погулять по городу. До Нью-Йорка я давно уже не бродил в одиночестве по незнакомому городу. Когда я был моложе, такое случалось часто. В первый раз — в Лондоне, после того как я сдал все экзамены. Я хотел как можно лучше выучить английский язык — знаний, полученных в школе, мне явно недоставало. Поэтому я поехал в Лондон. Для меня это был первый опыт жизни за границей. Я должен был все делать сам. Помню, мне было немного страшно, но в то же время я впервые испытал чувство, которое ранее мне было незнакомо: пьянящее чувство свободы. Это было что-то вроде личного вызова, от меня требовалось повернуться лицом к незнакомому миру, и я чувствовал, что в конце этого испытания меня ждет нечто важное, какая-то грань, через которую я должен буду переступить, и это должно было сделать меня мужчиной. В конце концов, я становился совершеннолетним, и я обязан что-то сделать.

Есть индийская поговорка, которая гласит: «Нет никакого достоинства в том, что ты в чем-то превосходит… другого. Настоящее достоинство в том, что ты становишься лучше, чем был раньше». Вот, кстати, основная причина, по которой я оказался в Нью-Йорке.

А та поездка в Лондон была одной из самых важных вех в моей жизни. Самолет приземлился в Хитроу в полдень, после вынужденной посадки в Швейцарии из-за неполадок с двигателем. Сейчас, когда я вспоминаю об этом, я думаю, что именно этот случай вызвал во мне страх перед полетами. В общем, я прилетел в Лондон в полдень, а уже к четырем часам дня нашел работу мойщиком посуды в ресторане у Ливерпульского вокзала. Прилетел я в пятницу. На работу надо было выходить в понедельник. У меня оказалось почти три свободных дня.

Преодолевать первые трудности мне помогали внутренняя собранность и энтузиазм, но немного погодя на меня навалилась тоска. Каждый день я плакал, плакал, но не хотел возвращаться домой. Я чувствовал себя одиноким, затерянным в мире, который не замечал меня и, казалось, отталкивал от себя. С детских лет я привык ощущать себя человеком, который приглашения оказался на чужом празднике. В Лондоне это же ощущение вызвало у меня желание отвоевать, наконец, для себя жизненное пространства. Я хотел, чтобы окружающий мир стал моим. В те дни мне было плохо, потому что, когда мои школьные товарищи там, в Италии, преспокойно отдыхали на море, абсолютно уверенные в том, что в будущем их ждет только удача, я чувствовал себя всеми покинутым и на будущее у меня были совсем другие взгляды… Я то и дело спрашивал себя: зачем я принял такое глупое решение, прилетев в Лондон, за что я наказываю себя, когда мне следовало бы наслаждаться жизнью, как другие. «Брось ты все, возвращайся домой, поедешь к друзьям, на море!» — мне часто слышалось такое. Голоса сирен, заманивавших Одиссея… И только потом я понял, какую огромную ценность приобретает для нас умение преодолевать трудности, как важно в жизни умение решать поставленные перед собой задачи.

Когда я звонил маме, я говорил ей, что у меня все в порядке, просил ее не беспокоиться, а потом набирал номер бабушки и, с трудом сдерживая слезы, признавался ей, что мне не сладко. Тогда она начинала умолять меня вернуться дамой. После ее слов я не выдерживал и пускался в слезы, и бабушка все повторяла в трубку мое имя: «Джакомо… Джакомо… Джакомо… Ну, не надо… не надо…» Я прекращал плакать и говорил ей, что люблю ее, тогда плакать начинала она.

У меня все время появлялась улыбка, когда бабушка благодарила меня за то, что я позвонил ей: «Спасибо за то, что позвонил…»

Желаю тебе крепкого здоровья, бабушка!

Из своей тоскливой жизни в Лондоне я отчетливо помню один день. Был июль, лил дождь. Я шел под дождем и плакал. Я проклинал Лондон за бесконечные дожди, за трудно дающийся мне язык, за то, что его жители не обращают на меня внимания, за то, что они, услышав мой акцент, смеются прямо мне в лицо и говорят, что не понимают меня. Я вышел к перекрестку, весь во власти этих переживаний, и, прежде чем пересечь улицу, посмотрел, нет ли приближающихся машин. Но посмотрел я налево, как привык в своем городе. Машин не было видно, и я сделал первые два шага. Справа, в нескольких сантиметрах от меня, резко затормозив, остановилось такси. Я в испуге отскочил назад. Водитель обругал меня, потом тронулся дальше. Я стоял у края тротуара, меня трясло, по щекам текли слезы. Минут двадцать я неподвижно стоял под дождем и плакал. Потом я вернулся в свою комнатушку и залез в постель. Проснулся я только на другой день.

Я снимал комнату в квартире, где кроме меня жили и другие постояльцы. Я все время сидел в своей комнате, выбирался из нее только в туалет.

Мне не хотелось просить денег у мамы, поэтому я устраивал свою жизнь так, чтобы тратить как можно меньше. Днем я старался поесть на работе. Воровал кусочки, когда заходил в кладовку. Так делал и другой парень, африканец Дуке, который работал вместе со мной. Когда ему удавалось утащить кусок сыра для бутерброда, он брал и на мою долю и прятал сыр за упаковкой молока.

Дружба с Дуке поддержала меня, помогла пережить первые трудности. Постепенно моя жизнь стала налаживаться. Я начал говорить и понимать по-английски. Потом появилась Келли. Она работала официанткой в ресторане, где я мыл посуду. Келли была голубоглазой блондинкой, но она не была похожа на англичанку. Периода ухаживаний у нас не было — я не заигрывал с ней, она со мной не кокетничала. Однажды Келли пригласила меня на вечеринку. Я пошел, и в конце вечера мы стали целоваться, а потом переспали и не расставались весь месяц, вплоть до моего возвращения в Италию.

Не знаю, может быть, причиной стало мое плохое знание языка, но я даже не заметил, как мы оказались вместе. Это произошло самым естественным образом, как будто нас что-то толкнуло в объятия друг друга. Вечеринка проходила на открытом воздухе. На огромном, во всю стену дома, полотнище проецировали психоделические изображения. Еще в самом начале вечера Келли дала мне таблетку. Я впервые попробовал это. После вечеринки, которая закончилась уже под утро, мы пошли к ней домой, и я остался у нее ночевать. Кровать, стоявшая у стены в ее комнате, оказалась слишком узкой, тогда мы расстелили одеяло и устроились спать на полу в другой комнате, рядом с диваном. Тем не менее я хорошо выспался, видно здорово устал… Я и сегодня не знаю, что за таблетку она мне дала. Помню только, в тот вечер я всех любил. Я любил весь мир, я был готов без конца обнимать земной шар, мне хотелось так крепко сжимать его в своих объятиях, что на животе у меня, наверное, остался бы след от экватора.

Мне никогда не забыть, как мы кувыркались на полу на одеяле. На работе мы никому ничего не рассказывали, поэтому в рабочее время лишь незаметно переглядывались и обменивались только нам понятными словами. Однажды, когда мне пришлось чистить картошку, я придал картофелине форму сердца. Келли смеялась. Английские женщины не привыкли к итальянской романтике. Для нас это выгодно.

Самым странным в наших отношениях было то, что пора ухаживаний началась после того, как все уже свершилось. Понимаю, что это странно, но это было прекрасно. Келли постоянно улыбалась мне, а я, в окружении грязных кастрюль и немытых тарелок, с каждым днем все сильнее влюблялся в нее.

Тогда еще не было электронной почты, сначала мы переписывались по старинке, но через несколько месяцев после возвращения в Италию я потерял всякую связь с ней. Знаю, она переехала в Австралию… Прошло много лет, и я уже с трудом могу вспомнить ее лицо, но, когда я думаю о ней, мое сердце наполняет светлая печаль. И я хотел бы встретиться с ней, хотя, возможно, мы даже не узнаем друг друга.

Келли водила меня на кладбище, где мы усаживались на скамейку и разговаривали, как будто дело происходило в обычном парке. Она говорила, что это одно из ее любимых мест в Лондоне. В первое время эти посещения кладбища мне казались дикими, но потом я ощутил волшебную притягательность этого места. Каждый раз, когда я приезжаю в Лондон, я выбираюсь побродить по этому кладбищу. Благодаря Келли, моя бабушка перестала плакать, поговорив со мной по телефону.

После Лондона я часто стал ездить один, мне не нужна была компания. Как правило, уезжал я на два месяца. Летние каникулы я проводил за границей, искал там работу и угол для ночлега. Я побывал в Париже, Берлине, Мадриде, Праге… Меня подстегивала жажда приключений, стражи тоска, терзавшие в Лондоне, исчезли, Я учился, а летом искал себе работу. Иногда я подрабатывал и зимой, чтобы не быть матери в тягость. Я приезжал в незнакомый город, о котором почти ничего не знал, меня переполняло любопытство, мне было интересно встречаться с новыми людьми. Собираясь куда-то, я представлял дом, в котором мне предстояло жить, воображал девушку, с которой я буду заниматься любовью. Такая девушка всегда находилась. Когда путешествуешь один, переспать с кем-то не проблема. Сама жизнь стала моей любимой книгой, дюйм лучшим кино, моим приключением, о котором можно долго рассказывать. Жизнь — это самый сильный в мире наркотик.

Каждый раз перед отъездом я звал своих знакомых приехать ко мне, потому что думал: с ними мне будет веселее. Вначале, пока я не успел обзавестись новыми знакомствами, я звонил домой почти каждый день. Я, как воздушный змей, был привязан к привычной для меня обстановке. Но, как только у меня появлялись знакомые и я начинал понимать язык, моя жизнь становилась другой, новой, никак не связанной с тем, чем я жил в Италии. И мне больше не хотелось, чтобы кто-то навещал меня. Бывало, конечно, что ко мне приезжали друзья, но я начинал радоваться, когда они собирались в обратный путь. Присутствие друзей вынуждало меня окунаться в ту жизнь, из которой я выныривал для короткой передышки. Впоследствии я уже никому не говорил о своих планах. В основном из-за того, что обсуждение будущей поездки с кем бы то ни было настолько воспаляло мое воображение, что исчезал эффект новизны. Мне казалось, будто я уже побывал в том месте, куда только собирался, и это мне не нравилось. Во времена своей молодости я жил будущими эмоциями, и настоящее для меня становилось прошлым. Можно сказать, что я с опозданием приходил на встречу с самим собой…

Домой я вернулся к семи часам вечера. У меня еще оставалось время, чтобы приготовить ужин: Микела звонила и сказала, что задержится на работе. Когда а пришла, я поставил на огонь воду для пасты. Соус был почти готов. Меню я составил после телефонного говора с Сильвией. Мне хотелось выяснить ее мнение, и она посоветовала приготовить простой ужин, выпендрежа. Помимо пасты я приготовил пинцимонио и брускетто с помидорами и базиликом. Бутылку вина я откупорил заранее, потому что вино этого сорта должно подышать.

Немного вина мы выпили сразу, закусывая брускетто. Отличный аперитив: помидоры, базилик и поцелуи с привкусом вина. На кухне, на полке рядом с окном, стояла ваза с цветами, которые я купил утром. Также я зажег несколько свечей, которые мне удалось найти у Микелы. Из окна кухни был виден дом напротив. Обычный нью-йоркский дом из красного кирпича с противопожарными лестницами на фасаде, совсем как в кино.

Из колонок лилась музыка, специально подобранная для нашего вечера, диски я купил днем в магазине. Казалось, во всем мире остались только мы. Все было прекрасно. Микела прилегла на диван Она вернулась с работы усталой. Отпивая немного из бокала, я прикасался к ее губам и смачивал их вином. Потом немного помассировал ей ноги. Чуть позже Микеле захотелось принять душ. В душ она ушла одна — у меня еще были дела на кухне. На кухню она вернулась в легком платье, удобном и очень завлекательном. Стоило только спустить бретельки с плеч, как платье упало бы к ее ногам. Я не мог дождаться этого мгновения.

Протянув ей на пробу соус в деревянной ложке, я поцеловал ее. Мне хотелось ощущать на ее губах вкус всего, что нас окружало.

— Знаешь, о чем я тоскую, чего мне не хватает здесь из того, что было в моем доме в Италии?

— О чем?

— О ванне. Как видишь, здесь только душ. Я обычно возвращалась с работы и, прежде чем сесть ужинать, принимала ванну. Это была моя многолетняя привычка. — Микела повертела в руках бокал с витом. — Какая красивая музыка. Это ты принес диски? У меня нет таких записей.

— Я не спросил, может, ты хочешь поставить свои?

— Нет. Мне нравится слушать музыку, которую я раньше не слышала. По этой причине я люблю слушать музыку в гостях. Вот только сегодня я у себя дома, а музыка новая… Кто это?

— Эго Сэм Кук. А дальше будут Джон Колтрейн, Майлз Дэвис, Рей Чарльз, Бонни Рэйтт, Стэн Гетц, Джеймс Элмор и Дейв Брубек.

— О, я запомню тебя как жениха, с которым слушала классную музыку.

— Будь у меня право выбора, я бы предпочел амплуа классного любовника. Запомни: я спелеолог, всю жизнь изучаю пещеры.

— Ну что же… посмотрим, на это место высокая конкуренция.

— Уж постараюсь, милая. А какой ты хочешь остаться в воспоминаниях?

— Женщиной, с которой ты казался себе самым лучшим из парней. Или же самой сексуальной женщиной из всех…

— Ты выбрала верный путь, но и на нем ты столкнешься с конкуренцией.

— Как ты чувствуешь себя в роли моего жениха?

— Сейчас хорошо.

— По-моему, не только помолвку, но и брак надо заключать на определенный срок.

— И возобновлять каждые девять дней?

— Нет, девяти дней мало. Для брака нужны годы, не знаю, ну, например, пять лет. Эго как контракт на определенный срок. После пяти лет, если супруги любят друг друга и все их устраивает, брак возобновляется, если нет, то они расстаются. Тогда муж и жена будут внимательней относиться друг к другу.

В тот вечер я спросил у нее, что ей нравится во мне. И узнал, что ей приятны многие мои черты.

— Мне нравится, что ты ласковый. Что ты не скрываешь этого, не притворяешься жестким, а остаешься честным, искренним. Хотя, может быть, еще рано говорить об этом. Потом ты романтик, пусть ты и говоришь, что у тебя было много любовных приключений и мало романов.

— Так получилось…

— Мне с самого начала понравилось, как ты смотрел на меня в трамвае. Мне казалось, что твой взгляд ласкает меня, он никогда не давил, не вызывал раздражения. Ты же читал мой дневник. Еще мне понравилось, как ты разговаривал со мной в баре при нашей первой встрече, как ты сказал, что тебе жалко, что я уезжаю. Мне понравились твои глаза, твой интерес ко мне. Мне нравится, как ты жестикулируешь, мне приятно следить за твоими руками, когда ты разговариваешь. У тебя очень сексуальные руки. Мне нравится твоя шея, форма твоей головы, твои губы. И еще зубы. От тебя веет свежестью, как от свежевыстиранного белья.

Я молчал и думал о том, что мне нравится в ней. Не считая того, что я уже определил для себя, о чем догадался с самого начала; с этой женщиной я почувствую себя другим человеком, с ней я стану тем, кем хотел в тот момент моей жизни. Но я не сказал ей об этом.

— О чем ты думаешь? — спросила она.

— Пытаюсь расставить по местам женщин, которых встречал в жизни.

— Назови мне ту, из-за которой ты страдал сильнее всего.

— Камилла? Да нет, скорее Лаура. А теперь ты.

— Аттилио. Он изменил мне с лучшей подругой…

— Давай оставим эту категорию. Возьмем другую. Моника — самая красивая попка и кошачья грация в постели.

— Кто, черт возьми, эта Моника? По части попки, пожалуй, у меня нет шансов, насчет второго не знаю. Мой ход. Паоло — первое место в номинации «А я тебе так верил…».

— Сильвия — безусловный победитель в категории «Останемся друзьями». Лаура, в силу обстоятельств, вне конкуренции в номинации «Это случилось впервые».

— Ты о ней уже говорил, она проходила у тебя под рубрикой «Страдания». Или это другая Лаура?

— Та же. Нам было всего по пятнадцать лет.

— С Камиллой ты тоже страдал?

— Страдал, но уже взрослым.

— Все ясно… А у меня в номинации «Это случилось впервые» значится Веронелло.

— Веронелло? Что за имя?! Как можно трахаться с парнем, которого зовут Веронелло? К тому же в первый раз.

— Это составное имя, в честь бабушки и дедушки: Вероника и Антонелло. Вообще-то, я уже забыла.

— Давай дадим ему приз в категории «Нелепые имена».

— Да, имечко еще то… Но были и похлеще.

— Ты меня пугаешь, Микела…

— Был у меня один ухажер, еще в школе… Но мы не спали…

— Послушай, мне не терпится узнать, как же его звали!

— Амарильдо.

— Ух ты… Да ты надо мной издеваешься. Как, черт возьми, можно дать сыну такое имя, Амарильдо?

— Я тебе клянусь, Амарильдо Коччи, группа «Е».

— Амарильдо… Веронелло… А знаешь, в этом что-то есть. Твоих парней можно приглашать в качестве специальных гостей на дискотеки. «Дамы и господа! Сегодня у нас в гостях Веронелло и Амарильдо! Поаплодируем им!»

Микела засмеялась.

— Ну а ты, верно, хочешь победить в номинации «Лучший секс»?

— Ты угадала.

— Пока ты на первом месте по предварительным ласкам и поцелуям Ты доволен?

— Значит, кто-то меня опередил… Кого же я должен обойти, чтобы стать абсолютным победителем?

— Тебе… тебе надо опередить Веронику.

— Бабушку Веронелло?

— Нет, другую. Но об этом я тебе не стану рассказывать.

— Как это не станешь рассказывать?!

— Ладно, перестань, я пошутила… Вкусная получилась паста. Итак, ты удостоен лаврового венка в номинациях «Музыка», «Кухня» и «Предварительные ласки».

— Ну… и это неплохо. Теперь моя очередь раздавать награды. Тебе нет равных в категориях «Не знаю, что ты со мной делаешь, но мне хорошо», «Ужасно сексуальная женщина» и… «Уютный дом».

— Иди ты куда подальше со своим уютным домом, я в эту категорию не хочу. Но, если тебе понравилось, можешь пожить здесь, тем более я часто летаю в Бостон и квартира пустует.

— Спасибо, ты меня приглашаешь, потому что уезжаешь?

— Конечно, а иначе тебя разве вынесешь?

— Иди к черту!

— Зато будешь знать, как включать меня в номинацию «Уютный дом».

— Ты часто летаешь на самолетах?

— Так получается. Сейчас у нас в компании перестановки, а головной офис находится в Бостоне. Бесконечные совещания, такая морока!

— Может быть, они и меня возьмут?

— Я понимаю, что ты шутишь, но с твоим знанием английского в моем отделе будет совсем не трудно найти для тебя местечко.

— Если бы не знать, что через несколько дней мы расстанемся, я бы подумал. Но только в Бостон каждую неделю я летать не буду. Мне не нравится летать на самолетах.

— Ты боишься летать?

— Я боюсь умереть в полете. До какого-то времени я боялся смерти, теперь все стало немного иначе Дело в том, что я не боюсь смерти, но она Меня страшно раздражает. Меня раздражает, что настанет день, когда меня не будет. И мне неприятно уходить из этого мира. Но это не страх, это просто досада. Смерть — это офигенная дикость. Я жизнь готов отдать, лишь бы не умереть.

— Я один раз думала, что умираю. Смерть была совсем близко от меня.

— Дорожное происшествие?

— Нет, со мной случилась какая-то странная вещь. Утром, тогда мы еще жили с Паоло, я проснулась и не могла подняться с постели. Представляешь, я не могила держаться на ногах. Казалось, что у меня отнялись все мышцы. Неделю я пролежала в больнице. Врачи не могли понять, в чем дело. Мне сделали кучу анализов, но безрезультатно. Как-то ночью я почти перестала дышать и подумала, что умираю. Да нет, я была уверена в этом. Я вызвала врачей, они дали успокоительное. А утром у меня неожиданно пропал страх. Я чувствовала, что готова к смерти. Мною овладело какое-то странное ощущение… Не знаю, как объяснить… Я лежала в постели и думала, что умираю, но мне не было страшно. Потом я выздоровела. Но то ощущение покроя, которое я испытала в те дни, я не забуду никогда. Самое интересное — никто так и не понял, что со мной было.

Мне все больше нравилась моя подружка, и мне правилось то, что она рассказывала. Было удивительно хорошо сидеть рядом с ней и слушать ее. То, что испытывал с ней, казалось мне совершенно незнакомым.

 

17. ПОЗДНИЙ ЗАВТРАК

(…осталось семь дней)

В воскресенье мы проснулись поздно. После легкого завтрака пошли в spa-салон на углу 14-й улицы и 6-й авеню. Микела сделала себе маникюр и педикюр, а я массаж ног. В последнее время я так много ходил пешком, что, когда она предложила мне сходить на массаж, я сразу согласился. По сути, это был не массаж, а настоящий сеанс магии. Женщина-массажистка ловко взбила мыльную пену в тазике, куда я опустил ноги, и пена поднялась так высоко, что стала сползать на пол. Потом она взяла флакон и накапала в воду несколько капель непонятной пахучей жидкости. Удивительно, но после этого вся пена исчезла. Я испугался было, что вместе с пеной растворятся и мои ноги, но тут массажистка начала разминать мне ступни, и, хотя на вид она была маленькой и хрупкой, пальцы ее обладали прямо-таки геркулесовой силой. Совершенно волшебные ощущения! Когда я вышел из ее кабинета, я чувствовал себя легким как перышко. Я даже взял Микелу за руку, потому что боялся улететь, как воздушный шарик.

Мы пошли перекусить в кафе на площади Св. Марка. Я заказал свежевыжатый апельсиновый сок, поджаренные хлебцы, омлет с сыром, беконом и овощами, жареную картошку и фрукты. Пока я ел, я смотрел на Микелу и пытался понять, что со мной происходит. Солнца в тот день не было, но я надел темные очки: они как бы помогали замедлить время, которое летело вперед с крейсерской скоростью. Глядя на Микелу, мне и раньше приходилось ощущать, но я выпадаю из времени и пространства.

Вспомнив детство, я обратился к Микеле на языке глухонемых. Вначале было трудно изобразить букву «я», но потом я припомнил, как это делается. «Микела, я счастлив, безмерно», — с помощью жестов передал я ей. Она улыбнулась. Казалось, она была смущена. Потом она поднялась и поцеловала меня.

Микела подарила мне «смотровую площадку», с которой я мог по-новому смотреть на мир. Она перевела мою жизнь в пространство игры. Я давно уже не наслаждался игрой. До встречи с Микелой я считал, что играют в основном дети и актеры. Правда, однажды я вычитал фразу, звучала она примерно так: «Люди не перестают играть, оттого что стареют. Они стареют потому, что перестают играть». Я не хотел стареть.

— Знаешь, чем хорошо было бы завершить этот завтрак? С наслаждением затянуться сигаретой, — заметил я.

— Ты куришь? Ни разу не видела тебя с сигаретой.

— Нет, я не курю. Это просто образ. Если бы мы снимали фильм, то герою сейчас полагается закурить.

— Давай попросим, чтобы тебе дали закурить.

— Но я не курю…

— Перестань! Если ты выкуришь одну сигаретку, это не значит, что ты привыкнешь курить.

— О’кей, одну я выкурю. Может, и ты закуришь? Или в нашем фильме курит только мужчина?

— Героиня тоже закурит.

Нас угостили парой сигарет. Мы закурили, пересев на скамейку, стоявшую под деревом в маленьком атриуме. Курить за столиком в кафе не разрешалось. После первых затяжек мы переглянулись и, не сговариваясь, выбросили сигареты. Курить нам было противно.

Во второй половине дня мы пошли в Музей современного искусства на 53-й улице, между 5-й и 6-й авеню. Мне нравится бродить по музеям, они дарят много прекрасных эмоций. Мне также нравятся магазинчики, где продают открытки, каталоги, карандаши и еще кучу всякой мелочи. Мы ничего не стали покупать, только выпили чаю в местном баре.

Потом мы направились по 9-й авеню в сторону Даун-тауна и по пути остановились около кондитерской. На тротуаре, по бокам от двери, стояли деревянные скамейки фисташкового цвета. Кондитерская называлась «Billy`s Bakery». Она была похожа на ту, куда Микела привела меня в наш первый вечер. Я взял маффин с шоколадом. Теперь, когда я вспоминаю тот день, я все еще ощущаю его вкус и запах. Микела заказала только чашку кофе. Хорошо еще, что в Нью-Йорке приходилось много ходить пешком, иначе я бы стал круглым и запрыгал как мячик. Мы сели на крашенную скамейку.

— Кем ты хотел стать в детстве?

— Ветеринаром. А ты?

— Учительницей.

— Вау! Какие прилежные дети! Никто не хотел астронавтом, балериной, футболистом или парикмахершей…

— Тем не менее я не стала учительницей, а ты — ветеринаром. Значит, мы или изменили нашим мечтам, или сами изменились с возрастом. Ты помнишь, когда тебе расхотелось быть ветеринаром?

— Нет. Я помню, что одно время мне хотелось стать ветеринаром, а вот когда расхотелось, сказать не могу. А тебе?

— Когда моя сестра сообщила, что тоже хочет стать учительницей. Тогда я и передумала. У тебя есть братья или сестры?

— Нет, я единственный ребенок в семье.

— Твои родители развелись?

— Мой отец умер.

— Извини.

— Не переживай. Он давным-давно ушел из семьи. Оставил меня и мать, когда я был еще маленьким. Думаю, поэтому я с трудом привыкаю к другим людям… за исключением невесты на короткий срок.

Мы оба улыбнулись.

— Привыкнуть к другим людям — это для многих проблема. Вполне возможно, что ты не создан для близких отношений. И все дело только в этом.

— Не знаю. Но я много раз об этом думал. Мне кажется, моя проблема в том, что я все еще остаюсь сыном своей матери.

— Тебе хватало ее любви?

— Наоборот, ее было слишком много. Мама постоянно следила за мной. Она меня слишком любила.

— То, что она висела у тебя над душой, еще не значит, что она тебя любила. Наоборот. Иначе бы ты сказал не «следила», а «была рядом со мной». Потом, многое зависит от вторичного месседжа.

— А что такое вторичный месседж?

— Ах, прости, у нас так в компании говорят. Месседж — это основная идея, а вторичный месседж — это ее отражение, иногда как в кривом зеркале. Например, моя мать всегда казалась мне простым, добрым человеком, но потом, когда я стала старше, я поняла, что за ее простотой скрываются страх перед жизнью, недоверие к чужим людям Она никогда не учила меня этому. Но подсознательно я воспринимала эти сигналы, и они мешали мне развиваться. Вот это и есть вторичный месседж.

Я невольно подумал о Маргерите. Бедная девочка… Надо будет рассказать Сильвии.

— Очень многие отклонения и болезни у подростков вызваны вторичным месседжем родителей, — продолжала Микела. — У меня, например, в переходном возрасте случались приступы анорексии, и я отказывалась от еды.

Мы замолчали. Я пытался понять, каким мог быть встречный месседж у моей матери, но на ум приходило только эсэмэски от Данте.

В то воскресенье, помню, мы говорили о многих грустных моментах в нашей жизни. Мое детство, ее девичьи годы… Вечером мы опять ужинали дома.

— С тобой случалось такое, что мужчина что-нибудь скажет или сделает, и после этого все рушится? — спросил я.

— В каком смысле?

— Ну, допустим, ты встречаешься с человеком, и сказал или сделал что-то такое, из-за чего перестал тебе нравиться, и ты вычеркиваешь его из своей жизни.

— Хм… — задумалась Микела. — Как-то раз один парень, в первый же вечер разговаривая со мной по телефону, назвал меня любимой, а на следующий день явился на свидание с отвратительной лягушкой розового цвета. Он сказал, что купил ее, потому что у нее глаза такие же огромные, как у меня. Встречаться с ним я больше не захотела. Потом он неделями осыпал меня эсэмэсками. Но я не могла переменить своего отношения… Другой в конце ужина… когда принесли счет, отдельно подсчитал, что заказала я и что заказал он. При этом он добавил; что за вино расплатится сам. Уж лучше бы он заставил меня заплатить за нас обоих… Нет, правда, мне было бы проще… Что меня еще всегда раздражало, особенно когда я была моложе, так это парни, которые через пять минут после поцелуя вытаскивают наружу свое хозяйство и сразу же суют его тебе в руку. Меня это всегда бесило, даже если парень был мне интересен. Но помимо смысла самих фраз еще всегда важно, кто их говорит, как он их говорит и в каком контексте… Ну а тебе что неприятно слышать от женщин?

— Кроме бессмертной фразы «я беременна»?

— Да, кроме этой фразы.

— Пожалуй… вопрос, который задают все женщины, когда им было хорошо с мужчиной.

— И что за вопрос?

— Они спрашивают: «Ты такой со всеми?»

— А ты что отвечаешь?

— Кто они, эти все? В моей жизни существуешь только ты, — я произнес это без иронии.

— Вот-вот… Такая фраза уж точно отбила бы у меня всякое желание встречаться. Надеюсь, что ты шутишь. Ты же шутишь, да?

— Шучу, шучу… Мне еще не нравится, когда женщина говорит о себе в третьем лице и называет себя по имени.

— То есть?

— Года три назад я встречался с девушкой, ее звали Сандра. Когда она что-то про себя рассказывала, то говорила примерно так: «Я себе сказала: Сандра, ты должна быть выше этого… Сандра, не делай этого… Сандра, я знаю, у тебя все получится…» Еще меня коробит от женщин, которые в постели лепечут, как девочки.

— А что тебе приятно слышать?

— «Джакомо, ты трахаешь как бог». Ладно, я пошутил. В общем, не так уж много таких слов. Скажем, моя любимая фраза звучит так «С тобой я могу быть сама собой». Когда я ее слышу, мне всегда очень приятно.

— А с тобой и в самом деле легко. По крайней мере, не возникает ощущения, что тебя постоянно оценивают. Так, значит, ты такой со всеми? Вот возьму и признаюсь тебе, что вчера я сказала себе: «Микела, этот парень на самом деле очень милый».

— Ты хочешь меня поддразнить? В тебе меня это раздражает, только, пожалуйста, не злоупотребляй моим к тебе отношением. А почему ты вдруг решила, что я милый? Что тебе нравится во мне?

— Какой же ты зануда, а! Во всяком случае, мне нравится, что ты не выставляешь напоказ свою образованность.

— В каком смысле?

— Да в самом прямом. С тобой не надо быть заумной. Какая есть — такая есть.

— А что тебе нравится в мужчинах?

— Кажется, ты уже спрашивал.

— Подведи итог.

— Мне нравится, когда мужчина меня удивляет. Когда он в состоянии поразить меня, выбить из колеи. Многие мужчины после непродолжительного знакомства становятся похожи на заезженную пластинку…

— Что это значит?

— Ну, ты точно знаешь, какая песня последует за первой, и, когда она заканчивается, ты уже начинаешь напевать вторую. Бывает, мужчина только начинает говорить, а ты уже знаешь, что он скажет в конце. Даже занимаясь любовью, он целует тебя, гладит, а ты уже знаешь, где через мгновение будет его рука. Погоди, дай подумать… Мне нравятся мужчины, которые в первый же вечер дают тебе понять, что ты им нравишься, но не лезут напролом.

Я тотчас подумал о нашем первом вечере. Я не пытался добиться ее с места в карьер, но, кто знает, дал ли я понять, что она мне нравилась.

— Мне нравятся мужчины, которые догадываются, когда мне хочется побыть одной. И мне очень не нравятся ревнивые мужчины. Меня радовало только одно проявление ревности — со стороны своего отца, когда я поздно возвращалась домой. В такие минуты я чувствовала себя его женщиной. Есть еще одна вещь, которая мне нравится в людях вообще, а не только в мужчинах, только я не знаю, как тебе объяснить…

— Это что-то особенное?

— Да нет, ничего такого… Вот что ты понимаешь под словом «мы»?

— Мы — это ты и я, мы — это я и мои друзья, я — это я и моя семья…

— Правильно, — перебила меня Микела, — но — это еще и масса незнакомых людей, которые я окружают, включая даже тех, кто еще не родил… Так вот, я ценю людей, которые ощущают себя частью человечества. Немного высокопарно, но ничего не делаешь…

Микела, как в кино, попросила меня помочь ей расстегнуть молнию на платье. Я собрал ее волосы и приподнял их вверх. Эта сцена тоже отпечаталась в моей памяти и даже сегодня без особых причин встала у меня перед глазами. Нежная шея, руки, которыми она поддерживает волосы, и сияющая белизна спины… Мне казалось, что я вижу картину Эгона Шиле, одного из лучших, на мой взгляд, экспрессионистов…

Я всегда гадал, может ли мужчина, расстегивая молнию на платье, не целовать и не покусывать женщине плечи и шею. Я этого не сделал. Я остался лежать рядом с Микелой в постели и ждал, когда она заснет.

Я хотел уйти сразу после ужина, но она попросила меня остаться и дождаться, когда она заснет.

— Расскажи мне что-нибудь.

— Что именно?

— Придумай какую-нибудь историю.

Я немного помолчал, а потом начал выдумывать на ходу. Я говорил с закрытыми глазами, пытаясь представить себе вымышленные события, и нежно поглаживал ее по голове.

Скоро она заснула. Я продолжал ласкать ее и незаметно для себя тоже заснул. Такое бывает. Потом я проснулся, поднялся с кровати и пошел умыться. Я взял фломастер и написал на керамической плитке ванной: «Это так прекрасно — бродить с тобой по твоим любимым местам». Ниже, чтобы не напухать ее своей патетикой, я добавил: «Фломастер можно стереть, но память — никогда».

Одевшись, я долго смотрел на спящую Микелу. В наушниках моего плеера звучала песня Creep группы Radiohead. Я не сдвинулся с места, пока она не закончилась. Микела была, как ребенок. Особенно выражение ее лица, ее рука, поднесенная ко рту… Я смотрел на нее, слушал музыку, а в голове у меня вертелось: кто ты? какая ты на самом деле? почему именно ты? почему именно сейчас? почему с тобой я становлюсь другим человеком; почему мне кажется, что именно также и должно было случиться? С какой радостью я бы приласкал ее в эту минуту, если бы не боялся разбудить…

Когда я вышел на улицу, уже светало. В наушниках теперь звучала мелодия NiceDream. На небе все сильнее проступала голубизна, вытесняя звезды. Утро выдалось довольно прохладным, но прохлада бодрила, и мне было хорошо. Мне всегда хорошо, когда я брожу по Нью-Йорку. Иногда меня охватывает ощущение, что на его шумных улицах теряется какая-то часть меня, а сам я иду навстречу своей судьбе, своему новому «я». Может быть, из-за того, что я видел этот исполинский город в тысяче фильмов, его удивительное разнообразие всегда приводит меня в хорошее настроение. В то утро мне казалось, что я рождаюсь заново, я ощущал себя чистым, как ребенок. Наверное, святой Павел назвал бы такое состояние метанойя — изменение ума. Я и в самом деле чувствовал, что изменился, как при духовном перерождении. В последние дни мне пришлось расстаться с доспехами, которые на прежнем этапе моей жизни помогали побеждать в битвах. Есть люди, которые не могут прикрыть себя щитом, есть люди, которые без щита не сделают ни шагу. Теперь я обойдусь без щита, Я хочу, чтобы меня переполняли эмоции. Доспехи мне больше не нужны. До встречи с Микелой я жил так, словно жизнь была игрушкой, спрятанной в коробку, и я все никак не мог набраться смелости; чтобы открыть ее. А теперь? Что теперь? Как случилось, что сейчас у меня появились новые ощущения? Могут ли два человека решить, что они будут любить друг друга и что они будут счастливы вместе? Но все дело в том, что мы с Микелой не принимали никакого решения, мы… просто искали друг друга. С самого начала среди множества народа я приметил в трамвае именно ее. Все остальные люди для меня как бы носили маски, только у нее было лицо. Быть может, весь секрет в том, что надо раскрыть свои чувства хоть на секунду? На скалах вдоль горных дорог иногда начинают расти деревца. Я был скалой, в которой проросло дерево. В небольшой расщелине моей души пустило корни любопытство, а уже оно породило эмоции. Все другие мои романы были похожи на красивый букет цветов, который приносят в дом и ставят в вазу. Каждый день в вазе меняют воду, но цветы постепенно начинают увядать. Микела была живым цветком, деревцем, которое шло в рост.

В то утро в Нью-Йорке я почувствовал себя свободным человеком. Все, что окружало меня, казалось мне необычным, никогда прежде не виденным. Мне казалось, что я смогу сделать все, что задумаю. Я смогу распоряжаться своей жизнью, своей судьбой. Все было в моих силах.

Впереди меня ждал день без каких-либо обязательств, и от этого чувствовал себя богом, не меньше. Я присел на скамейку. О нет, я не устал — мне просто хотелось понаблюдать за жизнью на улице. Я сидел и думал о том, что происходило со мной в последние дни, о Микеле, о времени, которое я провел с ней. Было видно, что эта глупая игра, эта смешная затея все-таки приносила свои плоды. В конце концов Микела с помощью этой игры смогла подобрать ко мне ключик, освободила меня от моих страхов.

— Хочешь сыграть со мной?

— Да.

Я сидел на скамейке, ждал, когда взойдет солнце, и приводил в порядок свои мысли. Хорошо, что время от времени у каждого из нас появляется уверенность, что ты можешь отбросить старые привычки и изменить свою жизнь. В те дни я не думал о будущем. Не думал я и о том, что эти перемены уже необратимы. Я чувствовал то же, что и ангел в фильме «Небо над Берлином», который говорил: «С каждым шагом, с каждым порывом ветра мне хотелось повторять: СЕЙЧАС, СЕЙЧАС, СЕЙЧАС, а не „на веки вечные" и не? „навсегда"».

Микела стала для меня тем самым ангелом СЕЙЧАС, СЕЙЧАС, СЕЙЧАС…

Мне не хотелось вставать. Так бывает в кинотеатре на хорошем фильме: фильм закончился, в зале зажигается свет, но ты не торопишься подниматься со своего кресла. Ты все еще сидишь и ждешь, словно в надежде, что так впечатления прочнее врежутся в твою память. Потом я поднялся и пошел завтракать. Я взял кофе и маффин. Немного погодя я уже подходил к гостинице. Мне хотелось подольше растянуть наслаждение, которое принес с собой новый день, но усталость уже давала о себе знать. Мне, было приятно проводить время с Микелой. Даже тогда, когда мы ничего не делали, у меня не возникало ощущения потерянного времени. Я мог бы спать в ее объятиях двадцать лет, и у меня не было бы ощущения, что я провел время впустую. Почему?

В последние месяцы, до встречи с ней, у меня было совсем другое настроение. Мне казалось, что я бесцельно трачу свое время. Словно я стою в очереди, чтобы заплатить штраф, — более пустое занятие трудно представить. Это меня угнетала. По ночам я пытался наверстать упущенное. Но что можно сделать ночью? Ре в силах заснуть, я лежал и строил планы. Иногда вставал и смотрел фильмы — два, три фильма подряд. Мне хотелось писать, рисовать, заниматься творчеством… или просто смотреть в окна. Правда, утром я не мог оторвать голову от подушки.

Мне вообще кажется страшной несправедливостью, что утром нужно вставать с постели, — от одной мысли об этом у меня начинается резь в животе. Мне бы поменять местами две мои ипостаси: «я» ночное заменить на утреннее «я». В другие дни, наоборот, глаза у меня слипаются, едва я прикоснусь к подушке, но утром все равно хочется спать. Бывает, я готовлю себе травяной отвар, чтобы крепче спать ночью и не просыпаться до утра. Но стоит мне выпить отвар, как среди ночи я просыпаюсь и иду в туалет, а после этого мыкаюсь, не зная, чем заняться. Как видите, проблемы подстерегают нас даже в таких простых вещах, как сон.

Микела еще спит, и мне очень, хочется войти в ее сон, чтобы высказать все, что я еще не успел ей сказать. Я не могу держать эти слова при себе.

Общаясь с ней в эти дни, я часто приходил в замешательство. Кажется, Микела обладает способностью превращать меня в неуверенного, ранимого мужчину. С ней я теряю ту долю уверенности в себе, с которой обычно веду себя с женщинами. Она словно читает мои мысли. А мне хочется выглядеть перед ней мужественным. Я лелею надежду, что у нее появится желание забыться в моих объятиях. Со мной она будет чувствовать себя в полной безопасности, она может целиком отдаться своим желаниям, потому что я готов принять все заботы о ней. Я хочу стать для нее всем. Я хочу держать ее за руку, когда она переходит дорогу, я хочу вести ее по улице так, как это умеет делать только мужчина, я хочу каждый день поджидать ее у офиса после работы, для того чтобы видеть, как она с улыбкой выходит мне навстречу. Я хочу научиться выбирать и дарить ей платья, которые ей понравятся, я хочу, чтобы она называла мое имя в разговоре с подругами, я хочу, чтобы мое имя согревало ее губы. С Микелой у меня появлялось желание надеть свежую рубашку, причесаться, привести себя в порядок, быть внимательней к себе, заботиться о ней. Когда Микела рядом со мной, мне хочется порезать на небольшие кусочки ее порцию пиццы, как это обычно делают для детей.

Вчера я спросил у нее:

— Микела, что я еще могу сделать для тебя, что я не догадался сделать для тебя?

— Ничего, Джакомо. Тебе ничего не надо делать. Живи спокойно и наслаждайся временем, которое нам отпущено. Давай научимся принимать его как дар и проживем эти дни счастливо от начала и до конца. Не надо ломать себе голову. Посмотри на меня. Посмотри внимательней, Джакомо. Неужели ты не видишь, что я счастливая женщина?

Микела обратила мое внимание на то, что я постоянно боюсь не соответствовать какому-то уровню. Когда она сказала об этом, я сразу подумал о своих взаимоотношениях с матерью. Тех еще — детских — взаимоотношениях…

Я лег спать, у меня во рту еще оставался привкус кофе. Время, проведенное с Микелой, источало запах пеших прогулок, взаимного узнавания. Прежде чем заснуть, я записал в своей записной книжке: «Что мне нравится делать с ней: бродить пешком, разговаривать, заниматься любовью, свободно выражать свои чувства. Стоять рядом и молчать. Когда мы рядом и молчим, эмоции переполняют меня».

 

18.SEXY MANHATTAN

(…осталось шесть дней)

Рано утром я проснулся от стука в дверь моего номера. Открыв, я увидел Микелу с пакетом в руках и цветком подсолнуха. Она принесла американский кофе в бумажных стаканчиках и маффины с бананами и лесными орешками. Мы позавтракали, сидя на постели, а потом занялись любовью. Есть мне не очень хотелось, я очень хотел Микелу. Позже, уже одеваясь, она сказала мне:

— Здесь, за углом, я встретила человека, который за доллар рассказал мне анекдот.

— Альфред.

— Мне кажется, его зовут Боб. Ты его знаешь?

— Иногда я останавливаюсь послушать его хохмы, но не всегда понимаю смысл. Но я с удовольствием плачу ему доллар, потому что он придумал забавную штуку. А почему ты думаешь, что его зовут Боб?

— Он сам сказал. Начал с того, что когда он учился писать, то оказался единственным учеником в классе, способным написать свое имя наоборот. «Меня зовут Боб. Эго имя — палиндром» — вот что я от него услышала.

Я улыбнулся и вспомнил Данте.

Микела поцеловала меня и ушла на работу.

Оставалось еще шесть дней…

В то же утро, гуляя по городу, я набрел на магазин, в котором почти задаром продавали CD. Цена была настолько смехотворной, что я скупил почти все, что было в магазине. Я взял Чета Бейкера, Роберту Флэк и Донни Хэтуэя, Смоки Робинсона, Нэнси Синатру, Билли Холидея, Отиса Реддинга и Сару Воэн. Музыка в их исполнении была созвучна нашему роману на фоне Манхэттена. Выходя из магазина, я подумал, что, должно быть, оправдываю первое место в номинации «Лучшая музыка»: Справедливости ради добавлю, что по более дорогой цене я взял еще Arctic Monkeys и She Wants Revenge.

Пообедал я в закусочной на 9-й улице, рядом с 1-й авеню. Мне нравится гулять по Лауэр Ист-Сайду. В этом районе я провел почти весь день. К пяти я пошел за Микелой. Мы перекусили и еще немного погуляли.

Вечером мы заглянули в секс-шоп. Там было все и даже больше. О назначении некоторых предметов мы ли весьма смутное представление. Микела шепнула мне на ухо:

— Купи что захочешь, а я потом с тобой поиграю. После этого она вышла на улицу.

Я не знал, на чем остановиться. Мне только дважды пришлось делать покупки в секс-шопе. Один раз в Мадриде, с Марией; мы с ней познакомились во время ей поездки по Испании. Тогда я купил вибратор, этого прибора в Испании изумительное название: утешитель. Второй раз — с Моникой. Мы зашли в магазин вместе, потому что она сказала, что ей хочется попробовать чего-нибудь новенького. Мы специально уехали из города на выходные, вволю потешились и наигрались. Вибраторы, шарики, хлысты, длинные шелковые ленты, чтобы связывать партнера… Еще мы прихватили виброяйцо с пультом управления. Вечером перед тем как пойти в ресторан, я вставил эту милую штучку в Монику, а потом за ужином время от времени приводил ее в действие. Особенно уморительно Моника выглядела, когда разговаривала с официантом или спрашивала, как пройти в туалет, у молодого человека из администрации гостиницы.

С Моникой мы еще играли в презерватив-подлодку: наполняли презерватив водой в ванной, а потом сводили его в вагину. Я сдавливал ту часть, которая оставалась снаружи, отчего презерватив начинал расширяться внутри. Монике это нравилось. Может быть, то же самое предложить и Микеле? — подумал я.

Была у нас с Моникой и другая игра — в ледяной фаллос. Берется презерватив, в него наливается вода, потом презерватив с водой отправляется в морозильную камеру, после чего получается ледяной фаллос. Такой при сношении освежает не только партнершу, но и партнера, который, в свою очередь войдя в женщину, ощущает бодрящую свежесть. Существенный недостаток; быстро тает. P.S.: лед не вынимать из презерватива. P.S.: рекомендуется применять летом.

Да… Выходные, проведенные с Моникой, забыть невозможно: неизгладимые впечатления…

Не могу сказать, что у меня развитые сексуальные фантазии, поэтому я взял только шелковые ленты, которыми собирался связать Микелу, и проверенное уже на практике виброяйцо. Забегая вперед, скажу, что мы его испробовали на следующий день — хохотали как ненормальные. Теперь я мог обогатить наши отношения всеми штучками, известными мне: теми, на которые я вначале не решался. Я не забыл слов, сказанных мне Сильвией: «Вежливый секс хуже всего на свете». А потом не бывает такого, чтобы одни женщины соглашались что-то делать, а другие принимали в штыки. Просто есть женщины, которые сразу согласны на эксперименты, и есть те, которых надо, постепенно подвести к этому. С Микелой все превращалось в игру. Но игра эта была без извращений. Мы могли весь вечер только целоваться и ласкать друг друга, а до большего дело не доходило. Ну и что? Порой мы изображали пару с различными вкусами. И я с нетерпением ждал выходных, когда можно будет весь день провести в постели. Я готов был к перевоплощениям. Поле нашей любовной игры было безграничным. Любовь была для меня спасательной шлюпкой, красивым цветком, майским дождем, звездным небом, окном в коттедже с видом на море, лучами солнца, пробивающимися сквозь листья деревьев, белоснежными простынями, развешенными на ветру, разноцветными банками с газировкой, вечерними нарядами, вспышками света… Все, что прежде было разрозненными страницами, мы с Микелой переплели в один том. Лежать с женщиной в одной постели, беспечно болтать с ней и, наконец, обладать ею — вот радость жизни.

Один раз мне удалось сделать то, что я безуспешно пробовал раньше с другими женщинами: войти и замереть, не двигаться. В какой-то книге я прочел, что когда мужчина не спешит достигнуть оргазма, а на некоторое время замирает, то оба партнера заряжают себя энергией. Я был в ней, мы лежали и тихо разговаривали, и это длилось долго.

Я помню лицо Микелы, когда я держал в руках ее запрокинутую голову. Ее глаза светились, как в те дни светилась и моя жизнь. Мы говорили тихо, почти шепотом, и нам было хорошо.

Но даже не это потрясло меня до глубины души, лежали рядом, точнее, я лежал на ней. Мы целовались, я шептал ей на ухо ласковые слова, и она кончила непроизвольно, без соития. Мои слова вовсе не были страстной фантазией. Я просто говорил ей о том, что ждет нас через несколько мгновений…

В тот вечер, сделав покупку в секс-шопе, мы сразу пошли домой к Микеле. По дороге она увидела мужчину, входившего в подъезд дома. Микела подбежала к нему и попросила не закрывать дверь, объяснив, что она живет в этом доме. Потом, придержав дверь, стала ждать, когда подойду я.

— Иди за мной, — шепнула она.

Мы поднялись по ступеням.

— У тебя в этом доме живут знакомые?

— Нет, я здесь никогда не была.

— А куда мы идем?

— Посмотрим, можно ли подняться на крышу.

— А мы не можем подняться на крышу в твоем доме?

— Он от нас слишком далеко.

На последнем лестничном пролете мы увидели незакрытую дверь.

Я впервые поднялся на крышу дома в Манхэттене. Раньше я видел такое только в кино. Эго было невероятное зрелище. Казалось, перед тобой вывесили рекламный плакат. От восторга я замер, а Микела начала целовать меня, сказав, что хочет меня здесь, сию же секунду. Она увлекла меня к невысокой стенке — что-то вроде ограды — и притянула к себе. Потом она расстегнула мне брюки, я задрал вверх ее юбку, приспустил трусики, она приподняла ногу и крепко обхватила меня. Одновременно я смотрел и на нее, и на лежащий передо мной город. Я занимался любовью не только с ней, но и со всем Манхэттеном.

Спускаясь по лестнице, мы без конца останавливались и целовались. Недавняя близость не утолила, а, наоборот, распалила наше желание. Когда мы пришли и к ней домой, я вытащил из пакета свою покупку. В магазине я вспомнил, что у кровати Микелы не было выступов, за которые можно было бы перекинуть ленты, поэтому купил сразу пять штук. Сначала я обвязал ноги Микелы — ленты выглядели как две шелковые подвязки, затем — кисти ее рук и наконец затянул ленты по бокам. Последней лентой я притянул Микелу к кровати.

Эта игра очень сильно возбудила меня. Почти так же, как и игра с зеркалом. Я снял со стены зеркало, поставил его на пол и подвел Микелу к столу. Она полулежала на столе, я пристроился сзади, а внизу, в зеркале, отражались наши тела. Микела тогда сказала мне, что я эротоман. «Романтический», — добавила она улыбаясь. Я точно не знаю, что бы это могло знакомить. Похабно, конечно, но я это представляю так: мужчина покупает розу, а потом пытается засунуть ее даме в пикантное место.

Под утро, в четыре часа, мы решили перекусить перед сном. За столом я в шутку спросил у нее:

— А когда мы с тобой сделаем ребенка?

— Все зависит от того, как ты его хочешь назвать.

— Ты права. Еще неизвестно, что за дикие имена взбредут тебе в голову. Если будет девочка, как ты ее назовешь?

— Лючия, Кассия, Микела-вторая…

— Микела-вторая — это не слабо… а мальчика?

— Джакомо-второй, Филиберто, Луиджи, Клементе, Джачинто.

— О нет, все имена, за исключением Джакомо-второй, мне не нравятся, поэтому — никаких детей. По-моему, даже Веронелло звучит благороднее.

— Хорошо, тогда назови свои имена.

— Женские: Джада, Лючилла, Беатриче. Мужские: Маттео или Альберто, как у моего дедушки.

— Так не пойдет. Сделаем вот что: будем выбирать имя в зависимости от пола. В том смысле если родится мальчик, то имя ему даю я, если девочка, то ты.

— Микела, меня просто оторопь взяла от мужских имен, которые ты предложила. Нет, лучше не рисковать, а договориться наоборот, мужские имена выбираю я, а женские — ты.

— О’кей. Только мне жаль, что я не смогу назвать своего сына Филиберто.

Мы немного помолчали, и я подумал: действительно ли хочу от нее детей? В ту минуту я бы ответил утвердительно. Теперь я могу понять людей, которые заводят ребенка от человеком, которого знают всего несколько месяцев. Еще бы, они воодушевлены, им кажется, что все будет хорошо, что все в их жизни устроится. Может быть, это и верно, в наше время все ускоряется, в том смысле, что, если кому-то захочется иметь детей, для этого не надо годами женихаться. А уж в нашем возрасте вопрос и вовсе встает ребром. В общем, в тот вечер я сказал себе «да», но это не значит, что «да» было крепкое: просто мне надо было что-то сказать, совсем не всерьез.

Тем более мы вот-вот должны были расстаться.

 

19. ПИКНИК

(…осталось пять дней)

На другой день я проснулся от звука ее голоса:

— У тебя крылья… у тебя крылья, как у ангела…

Открыв глаза, я повернул голову в ее сторону и увидел, что она рассматривает мою спину.

— У тебя крылья, как у ангела, я только сейчас это заметила.

Я понял, что она говорит о моих волосах под лопатками.

— Омерзительные волосы, почему-то решили там вырасти…

— Это крылья.

Чтобы посмешить ее, я встал и закружился по комнате, делая вид, что летаю.

Микела, как и обещала, взяла два дня отгула, и мы решили устроить пикник в Центральном парке.

Она готовила еду, я сидел сложа руки, но сидеть мне пришлось недолго: Микела отправила меня в магазин за налитками. Когда я вернулся, то увидел в кухне корзинку с едой. Прямо как в кино! В корзинке были фрукты, что-то в пакетиках и головка сыра.

Думая, что пора выходить, я поднял корзину, но Микела сказала, чтобы я поставил ее обратно, — она ее понесет сама.

— Но это тяжело! — возразил я.

— Ничего, я справлюсь. А ты лучше возьми скатерть, сумку с вином и радио.

— Но, Микела…

— Смотри, какие у меня мускулы, — сказала она и, как молоденькая девчонка, напрягла руку. — Нет, ты пощупай!

Мне нравится, когда женщины так делают. В эти минуты они совсем как дети. У них не рука, а тонкий шланг, согнутый посередине, зато сколько гордости на лице.

На улице мы поймали такси. Я спросил, может ли свистом подозвать такси, как это делала Одри Хепберн в фильме «Завтрак у Тиффани».

— Нет, я не умею свистеть.

— Как это не умеешь? Все умеют свистеть!

— Я пытаюсь свистнуть, но у меня только воздух вырывается. В детстве я страшно переживала из-за этого, надо мной все насмехались.

— Вот почему ты позволила Амарильдо поцеловать тебя! Кроме него, никто не хотел. Ладно, не переживай, я вот не могу нырять, не зажав нос пальцами. Когда вода в нос заливается, так противно!

— Да это же просто, надо только выдохнуть.

— Ты опять о том, что не умеешь свистеть?

Мы улыбнулись.

В Центральном парке мы выбрали место и расстелили скатерть. Микела достала яйца, пирог и соус гуакамоле. Я безумно люблю соус гуакамоле. Еще она вытащила печенье с фундуком и корицей и в центр скатерти поставила термос с кофе. Я за это время успел найти радиостанцию, которая передавала красивую мелодию. Мы ели неторопливо, запивая еду красным калифорнийским вином. Вино было неплохое.

Потом мы растянулись, подставив лица солнцу. Микела положила голову мне на грудь. Разговаривать не хотелось, было и так хорошо. Вначале мы просто грелись на солнце, потом Микела взяла книгу. У меня в голове вертелись вопросы, но задать их все как-то не получалось.

По радио передавали одну из моих любимых песен: Fly Me to the Moon в исполнении Ширли Бесси.

— Красивая мелодия, — сказала Микела.

Когда песня закончилась, я прервал молчание и спросил:

— И все-таки, как тебе пришла в голову идея с обручением на время?

— Мне показалось, что тебе будет проще, если ты будешь точно знать отпущенные нашей любви сроки, И мне, наверное, тоже проще.

— Микела, это уже набило оскомину, но все наши страхи произрастают из детства. От меня вот отказался отец. Это серьезная травма. Лишь несколько лет назад я сумел с иронией взглянуть на это событие. Но у тебя родители… они целый век живут вместе!

— Не думай, мое детство не обошлось без травм. Ты удивишься, но самая большая травма — это наша дружная семья. Моя мать до замужества была девственницей и близка была только с моим отцом Она счастлива, что ее жизнь сложилась именно так. По-моему они жили вместе потому, что их поколение просто не задумывалось о том, что можно жить по-другому. И каким примером они могли стать для меня? У меня бы так никогда не получилось. Сама мысль о моногамии — навсегда — меня угнетает. Но это теперь я стала такой эмансипированной, а раньше… Меня шарахало из стороны в сторону. Да, независимость, да, личная свобода, но бывали дни, когда до смерти хотелось иметь семью, воспитывать детей — в общем, все так, как это было у моих родителей. Эта внутренняя борьба шла во мне до недавнего времени…

— Вижу, несладко пришлось нам обоим. Но почему же тогда мне так хорошо? Почему нам хорошо? Неужели два человека не могут встретиться и решить, что они будут счастливы вместе?

Микела закрыла книгу.

— Начнем с того, что мы никакого решения не принимали. Ты здесь потому, что искал меня, а интересно мне зародился раньше, с той самой минуты, как мы увиделись с тобой, и этот интерес был взаимный. Я вчера думала об этом. Понимаешь, раз в тебе зародилось чувство, нужно просто жить им. А в нашем случае мы знаем, что через несколько дней, чтобы ни случилось, мы расстанемся. Поэтому… давай жить нашими чувствами. Никаких вопросов, никаких обязательств — что же в этом плохого? Зачем мучить себя вопросом, что будет, когда мы расстанемся? Это все равно что ехать по проселочной дороге на мотоцикле и все время спрашивать себя: а если колесо спустит? а если дождь пойдет? а если бензин кончится? Никаких «если», они только отравляют существование.

Микела, как всегда, была права. Не могу не признать, что затеянная ею игра обогатила и меня. Я не испытывал никакого принуждения. Микела не требовала от меня больше, чем я ей давал, и это распаляло мои чувства. «Играй, если игра идет» — так говорят в казино, и я хотел продолжить игру. Увеличу ставку, посмотрю, чем ответит соперник, думал я, как при игре в покер. Вчера ночью мне пришла в голову мысль предложить Микеле выйти за меня замуж — это было бы достойным продолжением игры, но следом я вспомнил, что то же самое предлагал ее бывший любовник, и она бросила его. К тому же Микела говорила мне, что она уехала из Италии, потому что ее стали раздражать мать и подруги, настойчиво советовавшие выйти замуж.

— А ты действительно противница брака? — спросил я. — Помню, ты разозлилась на тех, кто уговаривал тебя поменять статус…

— Нет, Джакомо, я уехала по другой причине. Я уехала, потому что была зла на саму себя.

— На себя? Мне кажется, по отношению к себе ты поступила честно.

— Понимаешь, моя мать считает меня неудачницей, поскольку в моем возрасте у меня еще нет семьи, детей. Моя мать так устроена, и я ничего не могу с этим поделать. Но ее отношение ко мне заставило задуматься над тем, что за свою жизнь я не сумела сделать ничего такого, что могло бы показать ей: не иметь семьи еще не значит потерпеть неудачу… Я видела, как мать смотрит на меня, как ей было стыдно за меня перед ее приятельницами… Она до сих пор стыдится меня. А мне было стыдно за нее. Я не должна была позволять своим близким относиться ко мне так, как они относились, но злиться при этом я должна была только на саму себя. Я позволила им навязывать мне их мнение, я тебе уже говорила об этом. И я переживала разрыв с Паоло как свой полный провал, потому что не смогла поступить так, как поступила бы моя мать. Мне тоже было бы приятно провести оставшуюся жизнь рядом с близким человеком, но я не могу это сделать с тем, кош я не люблю, с кем соглашаюсь жить лишь за неимением лучшего. Это как серебряная медаль. Я знаю массу людей, которые согласны на серебряную медаль, на второе место в розыгрыше — только бы не одиночество. Знаешь, Джакомо, брак до сих пор является устойчивым признаком социального статуса — вот почему люди придают ему такое большое значение: когда женщина говорит «я замужем», это звучит как «я добилась своего в жизни», а когда женщина отвечает, что она «живет одна», то люди думают, что ей еще надо устроить свою жизнь. Я смотрю на своих подруг одни выходят замуж, потому что не хотят быть честными по отношению к себе, другим не хватает стойкости, и они просто ломаются, третьи привыкли довольствоваться малым… А потом они же смотрят на тебя как на ущербную. Не все, но многие. К черту биологические часы, к черту положение в обществе! — последнюю фразу Микела, смеясь, отчеканила как лозунг.

А ведь она права, пусть и не все женщины так поступают, но я встречал многих, которым просто надо было выйти замуж, и кто был под рукой — того они и брали.

Помолчав минуту, я обратился к ней:

— Микела, я должен спросить у тебя одну вещь. Ты согласна выйти за меня замуж?

Она приподняла голову от моей груди и удивленно посмотрела на меня:

— В каком смысле?

— В том смысле, что в оставшиеся нам дни, вместо того чтобы считаться женихом и невестой, мы поженимся. А потом расстанемся в тот день, который уже назначили. Мы сами решим, где и как мы устроим свадьбу, сами придумаем свадебный обряд. Это как продолжение игры. Что скажешь? Если ты выйдешь за меня, я научу тебя свистеть.

— Скажу, что согласна. Я буду рада выйти за тебя замуж на четыре дня, разумеется.

— Может быть, ты хочешь, чтобы мы устроили свадьбу прямо сейчас, в Центральном парке?

— А почему бы и нет… Постой, если хочешь, идем, я покажу тебе одно место. Это даже не парк, а так, крошечный скверик. Я часто туда хожу. Мне было бы приятно устроить там свадьбу, если ты не будешь возражать.

— Да не надо мне его показывать, я доверяю твоему выбору.

— Вот увидишь, тебе понравится… Только давай поженимся завтра, не сегодня.

— Почему?

— Потому что я хочу прийти домой, выбрать платье, лечь спать с мыслью о том, что завтра я выхожу замуж.

— Правильно. Нам нужны свидетели? Кого бы ты хотела выбрать свидетелем?

— Не знаю, надо подумать Мне бы хотелось, чтобы свидетелем был… Данте.

— Кто, кто? Мой лицейский товарищ, этот зануда?

— Да нет, Данте Алигьери…

— А, вот кто… А я подумал… ладно, неважно.

— Или Пабло Неруда, или Вирджиния Вульф, или Моцарт… или самый мужественный в мире мужчина, Став Маккуин. Мне надо подумать. А ты кого?

— Не знаю, сейчас никого не могу назвать.

— А в котором часу мы устроим свадьбу?

В десять? А потом пойдем завтракать.

— О’кей.

Я сразу же позвонил Сильвии, чтобы оставить ей сообщение на автоответчике, но, как ни странно, ее телефон был включен, и после нескольких звонков я услышал что-то похожее на «алло».

— Ты почему не спишь, ведь уже поздно?

— Я забыла выключить телефон.

— Извини. Я просто так, я тебе завтра позвоню. Я хотел только сказать, что завтра женюсь. Пока.

— Пока.

До меня дошло, что Сильвия ничего не поняла. Она еще не проснулась. Через минуту она действительно мне перезвонила.

— Брось, я тебе завтра все расскажу.

— Ты меня уже разбудил своим звонком, а особенно тем, что сказал. Ты пошутил?

— Нет.

Я объяснил ей, в чем дело. Мы долго разговаривали, удили почти все. Закончив разговор, я напомнил себе, что должен привезти ей бонбоньерку с конфетами. На углу Спринг- и Мерсер-стрит торговец-индус зычно продавал с лотка бусы, браслеты, подвески и кольца. Я пошел к нему и купил два обручальных кольца с финифтью. Они лежали в груде других колец в той коробке и стоили пять долларов. Я взял еще серебряный браслет для бабушки. Увидев его, я почему-то сразу подумал о ней, хотя она и не носит браслеты. Бабушка носит только обручальное кольцо и пару сережек, которые подарил ей мой дед еще на помолвку. Я был уверен, что браслет бабушке понравится, он был очень простой, без всяких наворотов. Когда я был маленький, бабушка в течение месяца, чтобы не огорчать меня, носила бусы, которые я сделал для нее из эго пластилина, так что она наверняка оценит простоту моего подарка. Как я был счастлив, когда видел, что она носит эти бусы, да еще говорит мне, что ей безумно нравятся, что я отличный ювелир! Бабушке всегда было трудно делать подарки, она ничего хотела по-настоящему она радовалась только открыткам, которые я отправлял ей во время путешествий. Это была ее единственная просьба ко мне: пиши. Посылал бабушке открытки со всех концов света. И сейчас я написал ей открытку из Нью-Йорка.

Купив кольца, я вернулся в гостиницу. Ничего стоящего для Сильвии я пока еще не нашел, а конфеты покупать было рано.

Я собирался ложиться спать, когда мне позвонили в номер по телефону.

— Алло? — сказал я в трубку.

— Эго Данте. Как дела?

— Данте… Ты почему не спишь? У вас же сейчас сумасшедшая рань.

— Так, сидел, думал… Встречался тут с одним другом, выпили с ним немного, потом вернулся домой и никак не мог заснуть. А тут еще соседский пес на балконе лает по ночам. Я вчера даже стрелял в него камнями из рогатки, а утром хозяин их нашел и закатил мне скандал.

— Мне жаль, надеюсь, что скоро сумеешь заснуть. Ну, пока.

— Подожди, я должен тебе задать один вопрос, только ты не обижайся.

— А почему я должен обижаться? О чем ты хочешь меня спросить?

— Понимаешь, я тут думал… только ты не обижайся… Мы с тобой ровесники, но ты не был женат, у тебя нет невесты, твой самый близкий друг — женщина… Вот у меня и возникло подозрение, может, ты гей?

Я хотел огрызнуться: «Извини, Данте, у вас сейчас пять утра, ты не спишь да еще лезешь копаться в моем белье!» — но вместо этого просто сказал:

— Нет, я не гей. Завтра я женюсь.

— Как женишься?

— Шучу, я не женюсь, но я не гей. Можешь спать спокойно.

— Хорошо, ну, ты меня извини, надеюсь, я тебя не обидел. Когда вернешься? Не забудь, мы с тобой должны выпить пива, о’кей?

— О’кей. Давай отдыхай и., попробуй льдом.

— Что значит — попробуй льдом?

— Ну, не камнями в собаку стреляй, а кубиками льда — тогда хозяин утром ничего не заметит.

— Здорово, я об этом не подумал. Тогда пока, пойду посмотрю, что у меня есть в морозилке…

— Пока.

Зачем я посоветовал ему взять лед? Я сразу же пожалел об этом.

 

20.БРАКОСОЧЕТАНИЕ 

(… осталось четыре дня)

Мы поженились ранним солнечным утром в конце апреля. Все браки надо заключать так, как прошло наше с Микелой бракосочетание, на котором присутствовали только мы — новобрачные. Парк, который выбрала Микела, назывался Jefferson Market Garden, он находился рядом с Гринвич-авеню. Скорее это был небольшой зеленый сквер, весь усаженный цветами. В центре сквера — небольшой фонтан с рыбками. Перед входом за деревянным столиком сидели две пожилые дамы, они приветствовали посетителей и вручали им буклет, в котором перечислялись мероприятия, проводившиеся в парке. День цветов, День ребенка, День литературных знакомств, выступления камерных оркестров… Парк существовал на пожертвования, работали в нем волонтеры. Прелестный уголок!

Я сел на скамейку и стал ждать свою невесту.

В тот день я надел голубые джинсы и голубую рубашку. Волосы я зачесал назад, как это делал мой дед. Он смазывал волосы бриллиантином, а я использовал специальный гель. Моего набриллиантининного деда я никогда не видел. Про него мне рассказывала бабушка. Она говорила, что всю неделю дед горбатился на работе, но по воскресеньям, или, как она выражалась, — «на праздник», всякий раз элегантно одевался, отдавая предпочтение голубым сорочкам. Дед тщательно брился, не менее тщательно зачесывал волосы назад и смазывал их бриллиантином. Бабушка рассказывала, что эта привычка появилась у него еще в юности, и, увидев его в первый раз, она влюбилась в него сразу же с пол-оборота. Горожане в то время собираюсь на площади, где проходили воскресные гулянья. Дедушка заметил ее, подошел и пригласил на танец, но бабушка отказала ему — не потому что не хотела, а потому что она разволновалась. С каждым новым танцем дед снова подходил к ней и приглашал танцевать. На седьмой раз она согласилась. С этой минуты они больше не расставались, а через год, накануне главного городского праздника, стали мужем и женой.

Я хотел, чтобы у Микелы сохранилось незабываемого впечатление от нашей встречи в парке. По дороге я купил ей букет цветов. Свидетелем со своей стороны я выбрал Ника Дрейка и взял с собой текст одной из его песен. Я еще не знал, кого выбрала Микела.

Как она входит в парк, я увидел издалека. Волнуясь, я поднялся со скамьи. Несмотря на то что это была игра, меня даже дрожь пробирала от волнения. Микела надела светлое платье с матовым отливом. В руке она держала книгу и пакет. Когда она остановилась передо мной, мы оба улыбнулись. Это был наш фильм, нам нравилось сниматься в нем, свои роли мы играли с увлечением, весело.

Как правило, молодожены думают, что они заключают свой союз навеки, до гробовой доски. В жизни, правда, «навеки» не существует. Но в это «навеки», по крайней мере, надо верить.

Церемония бракосочетания была короткой. Несколько минут мы молча смотрели в глаза друг другу.

— Мне не терпится обвенчаться с тобой, — сказал я ей.

— Мне тоже, — ответила она.

Я вынул два колечка, и мы по очереди надели их друг другу на пальцы.

Сразу после этого я прочел посвященные ей слова из песни Time Has Told Me моего свидетеля Ника Дрейка:

Стихи тронули ее, я это понял по ее лицу. Потом она прочла мне отрывок из 116-го сонета Шекспира, ее свидетеля. Она сама перевела его на итальянский:

Пока она читала стихи, я совершенно забыл о том, наша свадьба была игрой, — настолько искренними правдивыми казались мне все прозвучавшие слова.

Мы поцеловались.

— Нам полагается принести друг другу клятву. Я свою клятву написала сегодня утром за завтраком, — сказала Микела.

Она вытащила из пакета бумажную салфетку и стала читать:

— Принимаю тебя, Джакомо, как мужа своего и отдаю тебе всю душу свою на оставшиеся нам дни. Обещаю вкушать вместе с тобой плоды моих замыслов, мыслей, моих чувств. В дар тебе я приношу себя, какой я была, какая я есть и какой я буду. Ты тот, кого я ждала в своей жизни. Теперь твоя очередь.

— Я ничего не приготовил, за исключением Ника Дрейка.

— Можешь придумать на ходу.

Через несколько секунд я произнес:

— Перед лицом Господа беру тебя, Микела, себе в жены на ближайшие четыре дня. Клянусь не давать тебе пустых обещаний, но готов разделять с тобой дар любви, любить тебя всем сердцем. Ты раскрыла лучшие струны моей души, рядом с тобой я увидел себя другим человеком, и это останется со мной навсегда.

Она поцеловала меня и прошептала:

— Здравствуй, супруг…

— Если кто-нибудь узнает, чем мы занимались в последние дни, то решит, что нас обоих пора отправлять в психушку, — ответил я.

— А какое нам дело до других? До чужих пересудов, чужих мнений и суждений? И потом, все эти клятвы и обещания, которые люди дают всерьез, — это разве не безумие?

Потом, уже как новобрачные, мы пошли обедать. Свадебный банкет мы устроили в ресторанчике на Хьюстон-стрит. В праздничном меню были бутерброды с гигантскими огурцами и жареный картофель.

После обеда мы решили прогуляться и совершенно случайно оказались перед аудиомагазином. Тем самым, где задешево продают компакт-диски.

— Давай купим что-нибудь для нашей свадьбы, — предложил я.

Свой выбор мы остановили на Луи Армстронге и Элле Фитцджеральд. Эта пара лучше всего соответствовала нашему настроению. Сначала я хотел взять «Порти и Бесс» Джорджа Гершвина, но там не было песни Cheektocheek [8]Щека к щеке.
которая нравилась Микеле. Тогда я попросил диск Ella& Louis. С этого дня Cheektocheek стала нашей песней.

По дороге домой мы оказались перед церковью на востоке 3-й улицы. Мы вошли и сели на скамью. Сидели молча. Не знаю, о чем думала Микела, я же думал о нас, о матери и бабушке, о Сильвии, о своей собаке и еще о многих других. Когда мы поднялись и пошли к выходу, Микела остановилась около образа Мадонны, сняла свое обручальное кольцо, затем мое и опустила их в щель ящика для пожертвования. Потом она взяла две свечи, и мы зажгли их. Я не сказал ни слова, потому что был согласен с ней. Я поднял глаза, посмотрел на Микелу и забыл обо всем на свете. Мне показалось, что весь мир исчез, что за стенами этой церкви ничего больше не осталось. Я просто смотрел на свою любимую, и у меня не возникало и тени сомнения в том, что такие чувства возможно испытывать к женщине, с которой познакомился не так давно. Казалось, рассудок на несколько мгновений оставил меня. Когда Микела оглянулась и посмотрела мне в глаза, я вздрогнул, у меня даже мурашки по коже пробежали.

На улице нас ослепил яркий дневной свет.

— Правда, красиво было в церкви? — спросил я у нее.

— Да. Я довольно часто захожу в церковь. А ты знаешь, что я писала диплом по средневековой иконографии Девы Марии?

— Интересно… Как-нибудь объяснишь мне, что это такое. А ты веришь в Бога?

— Я агностик.

— Агностик? А что это конкретно значит?

— Агностик — это человек, который утверждает, что он не знает ответа на вопрос, касающийся существования Бога, или же что человеку, невозможно постичь Божественный промысл, поэтому он не может сказать что-то определенное о Его существований. А ты в Бога веришь?

— Я вот сейчас заметил, что даже не знаю, верю ли я в Него или нет. В детстве да, верил, потом какое-то время не верил» а затем вера снова вернулась. Это у меня периодами. Когда был маленьким, то мне хватало пустяка, чтобы потерять веру в Бога. В отношениях с Богом я часто занимался вымогательством. Ты представь, на какое-то время я перестал в Него верить, потому что у меня не росли волосы на лобке. Моя вера имеет прерывающийся характер.

— Ну что же, волосы на лобке — это достойная причина для потери веры. Как бы то ни было, в твоем случае речь идет о маловерии, по-гречески — oligopistia: несостоятельная, короткая вера.

Я со странным удивлением посмотрел на нее.

— Хорошо, я закругляюсь, а то у тебя от напряжения кровь сейчас из носа пойдет. Идем выпьем кофе.

Вечером мы ужинали дома, после ужина я, остался ночевать у нее. Первая ночь в постели с моей женой. Мы общались, целовались, гладили друг друга, ласкали, но я так и не вошел в нее. Мы только дарили друг другу ласку и нежность. Мы так и заснули в объятиях друг друга.

Утром я шутливо сказал ей:

— Видно, это правда, что после свадьбы перестают трахаться.

Оставалось всего несколько дней до приближающейся разлуки. Нас, как и Золушку, ожидало скорое окончание бала, как и всей сказки.

 

21.СНЕГ И ДЕТИ

(…осталось три дня)

На следующее утро, когда я провожал Микелу на работу, мы увидели засыпанную снегом Барроу-стрит. Для нас стало полной неожиданностью в солнечный апрельский день оказаться вблизи улицы, занесенной снегом. Барроу-стрит — это обсаженная деревьями короткая улочка с невысокими домами, сложенными из красного кирпича. Когда я бывал в этом районе, мне нравилось гулять тут. Из окон Гринвичской музыкальной школы всегда доносились звуки музыки. В основном играли на фортепиано.

Снег лежал на тротуарах, на крышах машин, на ветках деревьев. По улице проходили люди, одетые по-зимнему. Эго было красиво, сюрреалистично, в духе фильмов Феллини.

Мы подошли поближе, но пройти дальше не смогли. Поперек улицы стояло ограждение.

— Можно пройтись по снегу?

— Нет, извините, но это невозможно. Вам даже нельзя здесь останавливаться.

Почти сразу же раздался голос из мегафона:

— Мотор!

— Вам придется отойти в сторону.

Шли съемки фильма. Один прохожий сказал, что видел Винсента Галло, который обычно снимается в боевиках.

— Жаль, что нам не разрешили пройти по улице, я бы мог оставить для тебя на снегу отпечаток ангела, — обратился я к Микеле.

— Да, только мне пришлось бы помочь тебе подняться, иначе на снегу останется след от рук.

Меня поразил ее ответ. Я бы моментально женился, если бы не был женат на ней.

Мы зашли выпить кофе в бар на Воверли-плейс. Там была приятная обстановка, но мы предпочли сесть на улице. Кофе был отличный, а печенье с фундуком — просто объедение.

До конца нашего союза оставалось всего ничего.

— Сделай мне эксклюзивный подарок, — сказала Микела.

— Подарок? Какой?

— Ну, например, расскажи, что ты такого сделал, о чем никому никогда не рассказывал.

— Сразу трудно ответить… дай подумать.

— Но это должно быть то, в чем ты на самом деле никому не признавался.

Я немного поколебался, а потом решил выложить ей свою историю. Вспомнил я ее быстро, но она казалась мне довольно глупой.

— Знаешь, многие годы я стыдился того, что сделал… И я действительно никому не признался в этом. Даже на исповеди у священника. Это случилось, когда мне было около девяти лет…

— И что же ты мог натворить в столь юном возрасте? Признаться, я думала услышать какую-нибудь пикантную историю, но если ты никому об этом не рассказывал, то уж ладно, освободим ребенка, который сидит в тебе, от мук совести. Давай рассказывай.

— Однажды отец моего товарища пришел во двор, где мы играли, и принес ему красивую машину с пультом управления. Мой товарищ был счастлив. Он бросился к отцу, они обнялись, а потом стали играть вместе. Я стоял и смотрел на них. Я испытывал зависть и ревность. И к машине, и к тому, что у него есть отец. Я никогда не забуду, как они обнимались. Потом его отец ушел, а мы с товарищем остались играть, но он не давал мне машину в руки. Потом согласился — только на одно мгновение, всего на несколько секунд, уж точно меньше минуты. Он разрешил мне нажать на кнопку, но пульт из рук не выпускал. Он держал его крепко, как может держать только ребенок. Вокруг машины все и завертелось. Она стала символом нашего отчуждения, возникшей между нами разницы. Он приносил ее и на следующий день, и потом, и в другие дни. Он не расставался со своей новой игрушкой. Однажды я вышел во двор и увидел, что машина стоит без присмотра. Не знаю, что на меня нашло, но я схватил ее и убежал со двора. Я прибежал на пустырь, камнем разбил игрушку, а обломки выбросил в густую высокую траву рядом с фонарным столбом. Когда я вернулся назад, мой друг рыдал, Я смотрел на него и испытывал счастье. Я был рад, что ему плохо. Мне даже сейчас стыдно, когда я рассказываю об этом. В какой-то момент мой взгляд встретился с его взглядом: глаза у него опухли, в них стояли слезы, и мне показалось: он догадался, что это сделал я, но прежде всего он догадался, что я рад его горю…. Несколько дней спустя, во время ссоры, он действительно сказал мне: «Я знаю, что это ты взял мою машину. Жулик!» Впервые мы с ним подрались. Мы все равно остались друзьями и об этом случае больше не вспоминали, даже когда стали взрослыми. Видишь, обычная фигня, но…

— Бедный мальчик… — сказала Микела и поцеловала меня.

— А ты сделала что-то такое, за что тебе стыдно, о чем ты никому не рассказывала?

— Если хочешь, я тебе расскажу один случай… Но мне не очень-то стыдно за то, что произошло, даже больше — ни капельки не стыдно. Только об этом никто не знает, за исключением меня и еще одною человека.

— Ну, если ты никому об этом не говорила, то давай начинай.

— Когда мне было двадцать лет, я с моим женихом и его приятелями — молодой парой — поехала отдыхать. На двадцать дней мы сняли дом на море в Сардинии. С третьего дня нашего отдыха и до конца поездки я изменяла своему жениху с девушкой.

— Как с девушкой?. с Вероникой?

— Ты помнишь ее имя?

— Но ты мне сказала, что пошутила.

— Я не могла так просто сказать тебе об этом. В общем, ни у нее, ни у меня не было опыта таких отношений, она не была лесбиянкой, но что-то притягивало нас друг к другу. Она была очень красивая. Вплоть до того дня, не считая глупых поцелуев с подружками в лицее, я никогда не думала, что буду заниматься любовью с женщиной. Как-то вечером мы были одни в комнате и готовились к выходу на вечернюю прогулку. Мы мазали себя кремом, помогали друг другу одеваться и неожиданно поцеловались. Мы сразу же почувствовали: что-то пробежало между нами. До нашей поездки я видела ее мельком пару раз, и у меня и мыслей никаких не было на ее счет, а тут, едва мы только прикоснулись друг к другу, нас словно током ударило. После этого поцелуя в комнате мы с ней целовались в туалетах ресторана и дискотек. На другой день мы постоянно искали предлог, чтобы остаться одним. Ни у кого и подозрений не могло возникнуть. Две женщины на отдыхе — им вечно нужно куда-то сходить, что-то купить или примерить. По вечерам мы закрывались в комнате, как в день нашего первого поцелуя, и мазались кремом. У меня осталась в памяти эта прекрасная сцена, как она стоит обнаженная перед зеркалом а я опустилась на колени и целую ее… Я помню, как наши взгляды встречались на зеркальной поверхности. Все это было очень забавно. Мы относились к нашим тайным встречам не как к измене, а как к возбуждающей игре. Она не пересекалась с нашими романами. Я, конечно, ничего не сказала своему жениху. Но за всю нашу поездку я чаще занималась любовью с ней, чем с ним. После отдыха мы встречались несколько раз в компаниях, но между нами ничего больше не было.

Пока Микела рассказывала свою историю, я пытался представить двух обнаженных женщин в доме на море. В комнате, еде на полу валяется раскрытый чемодан, набитый туфлями на высоких каблуках, летними сандалиями, баночками с кремом, поясами и платьями… Я возбудился от одного только образа этого чемодана. Ее рассказ распалил меня. Вечером, когда я ее трахал, у меня перед глазами стояли две загорелые девушки. Я видел, как они целуются, как они трогают друг дружку, и все остальное. Мне безумно нравились эти картинки. К тому же Веронику я мог вообразить себе такой, какой мне хотелось, а Микела была здесь, рядом со мной.

— А ты в последнее время не виделась с Вероникой?

— Нет. Я знаю, о чем ты думаешь. Ни за что! А ты со своим другом встречался? Как его звали?

— Андреа. Скажем так: я у него увел игрушку, а он у меня, спустя несколько лет, невесту. Мы с ним давно уже не виделись.

— Ну… по крайней мере, вы квиты.

— Да, но игрушка, в конце концов, не невеста.

— Речь идет не о невесте или игрушке, а об измене. Как я понимаю, вопрос стоит в другой плоскости: доверяешь ты другу или нет.

Не помню, убедила ли меня Микела, но, возможно, она была права. Сейчас я думаю так же, как она.

— Сколько в твоей жизни наберется людей, с которыми ты перестал разговаривать? Не считая Андреа.

— Наверное, одна-две женщины, которые обиделись на меня.

— Список не очень устрашающий.

— А у тебя?

— Мой бывший жених, почти муж, и все ею семейство.

— В общей сложности — незначительные потери убитыми и ранеными.

Вот так мы болтали о нашем прошлом, потом Микела пошла на работу, а я, как всегда, отправился гулять по Нью-Йорку. Пообедал я в «Chelsea Market» на 9-й авеню, между 15-й и 16-й улицами. Чудесное место! Едва туда заходишь, как тебе сразу хочется купить все, что ты видишь, не говоря уже о ресторанах и барах, которые там находятся. В разное время я побывал в мясной лавке-ресторане «Frank`s Fine Meats», Chelsea Thay». К этому списку следует добавить кондитерские «Amy`s Bread» и «Fat Witch Bakery», где однажды я попробовал вкуснейшее шоколадное пирожное с орехами.

На этот раз я пошел в «Lobster Place», рыбный магазин, где можно заказать обед и съесть его, сидя за столиком напротив большого аквариума. Для таких любителей рыбы, как я, это просто рай. Я взял суши и порцию гигантских королевских креветок.

Отобедав, я позвонил Микеле, потому что увидел афишу нью-йоркской филармонии, где вечером шел концерт из произведений Рахманинова и Шумана.

— Ты не хочешь пойти?

— С удовольствием.

— Как ты думаешь, мне стоит купить приличный костюм?

— Разве в этом есть необходимость? — удивилась Микела.

— Мне было бы приятно, если бы мы пришли в филармонию в элегантных вечерних нарядах.

— Ну что же… у меня есть вечернее платье, а тебе костюм покупать необязательно. Можешь взять его напрокат, на вечер.

— Верно, я об этом не подумал. Тогда принарядимся?

— Да.

— Я заеду за тобой в восемь часов, Обещаю, я буду потрясающе выглядеть.

Так мы и поступили. Я взял напрокат черный костюм, надел его и поехал на такси к ее дому. Увидев Микелу, я был потрясен. На ней было длинное красное платье с открытой спиной и тонкое ожерелье на шее. Когда она села в такси, мне захотелось бросить эту затею с филармонией и поскорее вернуться в спальню. Ложбинка в вырезе платья выглядела восхитительно.

В Микеле мне нравилось то, что с ней можно было пойти куда угодно — ив убогую забегаловку, и в шикарное заведение. Без всяких проблем. Сегодня на ней могли быть дорогие туфли на шпильках, а завтра простенькие кроссовки — от этого ее сущность нисколько не менялась. Я всегда мечтал о такой женщине, и в те дни она была рядом со мной.

Музыка взволновала нас. Когда оркестр заиграл Вторую симфонию, Микела взяла меня за руку. Так обычно делают дети в кино, когда им страшно. И действительно, исполнение было настолько мощным, что мы оба испытали нервное потрясение.

После концерта мы вернулись домой, и, едва переступив порог, я овладел ею, не снимая одежды.

 

22.В ВАННЕ 

(…осталось два дня)

Наступило утро пятницы. Мой самолет улетал в воскресенье. До моего отъезда оставалось два дня.

Я ночевал у Микелы. Когда я проснулся, она уже ушла на работу. На столике лежала ее записка; «Подумай о том, насколько бедной была бы наша жизнь, не сумей мы стать самими собой. То, что я воображала, блекнет по сравнению с реальностью. До встречи. Твоя жена Микела. P. S. Во сне ты похож на ребенка».

Одно слово в записке было зачеркнуто. Я стал смотреть бумагу на свет, чтобы понять, что она зачеркнула.

Я давно заметил, что зачеркнутое слово интригует больше остального текста. Я далек от того, чтобы думать: дело здесь в правописании. Наверное, человек написал что-то слишком откровенное, а потом зачеркнул. Скорее всего, так поступила и Микела.

Идти мне никуда не хотелось, поэтому я еще два часа провалялся в постели. День выдался неприветливый. В этом городе погода меняется очень часто. Пасмурно, идет дождь, а через минуту уже появляется солнце. Вблизи залива перемена погоды зависит в основном от направления ветра. Когда холодно, но безветренно, ты чувствуешь себя вполне комфортно и дышишь полной грудью. А стоит подуть ветру, как тысячи иголок впиваются тебе в лицо. Интересно, смогла бы жить в Нью-Йорке моя бабушка с ее метеозависимыми ногами?

Той ночью я видел сон. Вообще-то видел его уже не в первый раз — он преследует меня с детских лет. Как будто я нахожусь на спортивной площадке у нашей приходской церкви. Я знаю, что должен пробить одиннадцатиметровый удар. Ворота пустые, без вратаря, но за воротами стоит отец и смотрит на меня. Я боюсь промазать. Чаще всего я просыпаюсь до удара, но иногда все-таки бью по мячу. Я уже почти тридцать лет выполняю этот штрафной удар и ни разу не забил гол. Мяч обычно летит мимо ворот, но бывает, останавливается у самых ног отца…

Чтобы занять себя, я включил телевизор. Шла реклама Цена всех рекламируемых товаров оканчивалась на цифру 99. Шесть долларов и 99 центов, девять долларов и 99 центов, девятнадцать долларов и 99 центов….

Единственным моим делом на тот день было вернуть костюм, взятый напрокат. Потом у меня появилась одна идея, и я послал SМS Микеле: «Можешь сегодня вечером после работы зайти ко мне в гостиницу?»

Через пять минут я получил от нее ответ: «О’кей. Я потом позвоню тебе. Постараюсь быть к семи. Сегодня работаем без обеда. Сижу на скучном совещании. Пусть ты меня не видишь, но знай, что свое платье я надела только для тебя».

Чуть позже я вышел из дому. Сдав костюм, я перекусил на площади Святого Марка и отправился купить набор дюбелей, свечи и губку. Когда я принимал душ в квартире Микелы, то обратил внимание, что всякая ерунда (гель для душа, шампунь и прочее) стоит у нее на полу. Вернувшись с прогулки, я попросил у консьержа дрель и повесил в душе полку. Теперь я мог свободно помочиться под душем, не опасаясь, что струя попадет на флакон. Полупустые флаконы такие звонкие, что все время боишься, как бы тебя не застукали за этим занятием.

У Микелы было много моющих средств. В доме у некоторых женщин невозможно понять, чем можно помыться, — повсюду, одни кремы и бальзамы для волос. Однажды я случайно помылся бальзамом, и что вы думаете? — распушился, как плюшевая игрушка. В волосах на лобке птички могли вить гнезда.

Закончив мужскую работу, я снова отправился в город. Никаких конкретных целей у меня не было. По дороге я подумал, что поступил опрометчиво. Вдруг Микела рассердится из-за того, что я; повесил полку, не спросив ее разрешения? Вдруг решит, что я нахально распоряжаюсь в ее доме, и потребует закончить игру раньше срока? Чтобы не развивать в себе паранойю, я отогнал к черту назойливые мысли.

Гуляя по Нью-Йорку, я часто оказывался в тех местах, где мне уже приходилось бывать вместе с Микелой. Они казались мне важными точками, определявшими мой спонтанный маршрут. Я чувствовал себя туристом, впервые посетившим территорию любви. Гигантский город на берегу Атлантического океана стал для меня метафорой душевных переживаний. Я и раньше бывал в Нью-Йорке, но конечно же знал его лишь поверхностно. Точно так же поверхностно до встречи с Микелой я знал и свой внутренний мир, и мне приятно было делать открытия.

Я прошелся по улице, где мы в первый раз поцеловались. «Вернулся на Минетта-стрит, на дороге нашел два наших поцелуя. Подобрал их и положил в карман. Сегодня вечером не забудь напомнить, что я должен отдать их тебе» — написал я Микеле.

Ближе к вечеру я зашел в бар рядом с гостиницей, взял чашку кофе и посидел немного с компьютером. В баре было беспроводное подключение к Интернету.

Мне позвонила Микела и сказала, что через полчаса она будет у меня. Я бегом бросился в номер и приготовил все, что нужно: напустил в ванну воды, добавил пену, положил губку и на зеркале написал: «Наслаждайся». Около ванны я расставил зажженные свечи и вышел из номера, оставив дверь приоткрытой.

Мне нравилась сама идея, что после долгого рабочего дня она сможет расслабиться. А потом ей самой хотелось полежать в ванне, она мне об этом говорила, когда я готовил ей ужин.

Мне хотелось, чтобы вначале она сделала все сама, без моих объяснений. Я знал, что она обо всем догадается и не будет меня искать. Через двадцать минут после того, как она поднялась в номер, я пошел к ней.

Микела лежала в ванне. Мы посмотрели друг на друга, она улыбнулась и просто сказала:

— Спасибо! — потом добавила: — Ты придешь ко мне?

Я разделся и вошел, но в эту минуту зазвонил мой телефон.

— Если бы я не был с тобой, то вернулся бы посмотреть, кто звонит.

— Можешь идти, мне это не помешает.

— Я хотел сказать, если бы я был один, то пошел бы посмотреть, не ты ли мне звонишь.

Мне нравилось разыгрывать романтического влюбленного. Микела всегда понимала, когда я шучу, и смеялась в ответ на мои неуклюжие розыгрыши.

Мы немного полежали в ванне. Время от времени выдергивали пробку, спускали часть остывшей воды и добавляли горячую. Плохо только, что из крана какое-то время текла холодная вода. Когда я жил в доме у матери и мне надо было долить горячей воды, я решал эту проблему просто: поворачивал кран в сторону биде, которое стояло рядом, и ждал, пока холодная вода стечет.

Я уже и не помню, когда последний раз принимал ванну вдвоем с девушкой. Хотя нет, пешню… Это было с Моникой года два назад. Мы тогда посвятили уикэнд эротическим играм. В памяти всплыли некоторые подробности… Вероятно, выражение моего лица при этом изменилось, а может, это было простое совпадение, но Микела придвинулась ко мне, раздвинула ноги, и через несколько мгновений мы предались любви.

Микела, сидевшая сверху, медленно двигалась, а я наблюдал, как плещется вода в ванне. Потом я взял губку и начал окатывать Микелу горячей водой. Я выжимал губку и смотрел, как вода тонкими струйками стекает с ее плеч на грудь и на руки. Микела уткнулась лицом мне в плечо. Ее прерывистое дыхание, чуть слышные стоны, тихий плеск воды — все эти звуки слились в волнующую мелодию. Микела сводила меня с ума. Эго было настолько прекрасно, что мне казалось: еще чуть-чуть — и мое сердце разорвется на куски. Я приподнял голову Микелы. Я хотел видеть ее лицо, целовать его. Не знаю, что она испытывала, но в ее глазах стояли слезы. Я осушил их губами, и мы снова обнялись.

В такие минуты я научился ни о чем не расспрашивать женщин. Или ты сам все понимаешь, или молчишь.

Немного погодя мы добавили пены и помылись.

— А тебе в душе не мешает батарея флаконов на полу?

— Нет, не метает.

Я сглотнул.

— Почему не мешает?

— Так, не мешает… Конечно, если бы я умела пользоваться дрелью, я бы повесила полку, но поскольку я не умею…

Уже лучше, подумал я.

Микела закрыла глаза и положила голову на край ванны. Она выглядела расслабленной. Я в тысячный раз разглядывал ее. Иногда я не мог связать ее с той девушкой из трамвая. Это было странно, но временами мне казалось, что Микела — это совсем другая женщина. Она, эта незнакомая женщина, подарила мне глубокое чувство, и впервые в жизни я подумал, что от такой женщины я хотел бы иметь ребенка.

— А тебе приходилось всерьез задумываться о детях? — спросил я у нее.

— Конечно, я думаю об этом. Мне будет обидно, если я не смогу испытать радость материнства.

— А со мной ты готова на это?

Не открывая глаз, она ответила:

— Не знаю. Думаю, да.

Мы помолчали.

— Но мы совсем недавно познакомились… — сказал я.

— Ты прав. Но только что в этом странного.

— Я тебе так и не сказал, что люблю тебя…

Наши фразы разделяли долгие паузы. Моя фраза — ее, моя фраза — ее… Как партия в пинг-понг, снятая рапидом…

— То, что ты не признался мне в любви, не имеет никакого значения.

— Как не имеет значения? Если ты хочешь родить ребенка от мужчины, то должна, как минимум, любить его.

— Для меня это не так. — Микела помолчала, а потом продолжила: — То, что ты любишь меня, — это не главный довод в вопросе о ребенка Вернее, одного этого повода недостаточно. Неважно, что ты испытываешь ко мне Важно другое — как ты живешь, кто ты есть на самом деле.

— То есть? Я тебя не понимаю. Разве не говорят о детях, что они плод любви?

— Возможно, но я так не думаю. И если я рожу от тебя ребенка, то, конечно, не потому, что мы любим друг друга.

— Тогда почему?

— Когда мне было двадцать лет, я была готова родить ребенка от своего жениха, потому что любила его, потому что верила в сказки. Но теперь все по-другому. Я чувствую, что готова иметь ребенка, и ищу мужчину, с которым смогу разделить это испытание. Но для этого вовсе не обязательно быть влюбленной, наоборот, как мне кажется, иногда лучше не испытывать этого чувства. Влюбленные — люди не очень надежные.

Ее слова показались мне абсурдными. Я никогда не слышал, чтобы женщина говорила что-то похожее.

— Я хочу, чтобы у отца моего ребенка были такие мужские качества, которые имели бы значение сами по себе, независимо от тех чувств, что он напитывает ко мне. Слишком несправедливо по отношению к ребенку выбирать ему отца, ставя на первое место любовь. Мне кажется, что это глупый женский эгоизм. Например, Паоло любил меня так, как никто больше не любил, но я никогда не думала родить от него ребенка. Я никогда не хотела, чтобы он был отцом моих детей. Видишь ли, женщина может быть влюблена в мужчину, может завести с ним роман, но их отношения устраивают ее только до тех пор, пока они касаются их двоих. Одно дело жить вместе — другое дело заводить детей. Намного важнее, чтобы мужчина был настоящим человеком, чем просто влюбленным. А если он к тому же и влюблен, так еще лучше Ты мне нравишься таким, какой ты есть. Знаешь, почему мне захотелось лучше узнать тебя? Я обратила внимание на твое поведение в тот день, когда мы пошли в бар и впервые поговорили с тобой. Мне твой поступок очень понравился.

— А что я сделал?

— Ты открыл дверь бара, чтобы пропустить пожилую женщину, и еще ты сказал ей, чтобы она запахнула пальто, потому что на улице холодна. По тому, как ты это сделал, было понятно, что для тебя это вполне естественно. Ты единственный в трамвае вставал, чтобы уступить место пожилому человеку, и когда ты это делал, то не оглядывался по сторонам, как многие, желая проверить, заметили ли другие твой поступок. Ты внимателен к посторонним, ты любишь людей. Мне нравится твой ум, твоя порядочность, твоя честность. А потом, в тебе не подавлено женское начало. Ты женственен.

— Как это понимать?

— Я не могу объяснить… Мне очень нравится твоя ранимость и то, что ты ее не скрываешь. Ты очень женственный мужчина, и это здорово.

— И ты хочешь ребенка от женственного, ранимого мужчины? Да ты с ума сошла!

— Многие думают, что нельзя быть мужчиной и в то же время быть ранимым. Даже больше нельзя быть женственным.

— Не знаю, что мужественного ты находишь в ранимом, женственном мужчине…

— Ты так говоришь, потому что под словами «женственный» и «ранимый» ты подразумеваешь «обабившийся» или «слабый». Но ранимый — не слабый. Женственный — не обабившийся. Это разные понятия.

— И в чем же проявляется моя женственность?

— В твоих жизненных интересах, в твоей чуткости, в остроте восприятия, в твоем внимании к деталям. В том, что ты никогда не пытаешься строить из себя мачо, а всегда остаешься самим собой. Ты помнишь, когда в душе мы впервые увидели друг друга обнаженными?

— Да.

— Ты не думай, что женщине легко оказаться голой перед мужчиной. По крайней мере, для меня это не так. Я заметила, что и для тебя это непросто, но ты начал перечислять свои недостатки, стал подтрунивать над собой. Вообще, это свойственно женщинам. Своей иронией ты сумел показать мне, что тебе страшно, но ты преодолел свой страх. Ты и сам не замечаешь некоторые свои поступки, но они-то и помогли мне понять, что ты мне нравишься. Ты мне нравишься как личность, и мне бы хотелось, чтобы у моих детей был такой отец. Вот и все. Через несколько лет мы с тобой, может быть, перестанем нравиться друг другу как любовники, но ты мог бы навсегда остаться отцом, моих детей, поэтому наша нынешняя любовь нег имеет большого значения. Любовь важна для нас, как для отдельных личностей, но не как для семейной пары. В дальнейшем, если это дальнейшее возможно, для нас будет важно, как мы сумеем общаться, сумеем ли мы понимать и чувствовать друг друга. Ты не должен думать о том, какие чувства испытываешь ко мне, лучше спроси себя, нравится ли тебе, как я мыслю, как живу, как себя держу и прежде всего — во что я верю. Важно понимать, что мы можем сказать друг другу, а что никогда не скажем из опасения, что другая сторона может неправильно истолковать твои слова. Допустим, ты меня любишь… Эго прекрасно, но для ребенка надо создавать такие условия, которые стоят выше наших отношений.

Ее речь звучала несколько странно, я не все понял до конца, но мне было приятна слышать: «Ты мне нравишься…» Никогда прежде я не встречал такой женщины. Мы ни разу не обменялись признаниями в любви. То, что происходило с нами, не имело названия. Если бы Микела спросила, что мне в ней нравится, я бы ответил так: «Ты не похожа на других…» Но она ни о чем не спрашивала, и мы еще немного полежали в ванне, погрузившись в свои мысли.

В тот же вечер мы пошли в ресторанчик, куда трудно попасть. Микела заказала столик за три дня до ужина, свободных мест там не бывает.

Рядом с гостиницей, как всегда, стоял Альфред. Мы протянули ему доллар, и он сказал:

— Сегодня я не рассказываю анекдотов, сегодня я говорю одну только правду. Ты, парень, взлетел на недосягаемую высоту… поверь мне.

Смеясь, мы пошли дальше.

Ресторанчик «Corner» на Кенмейр-стрит с виду ничем не отличался от других, но при входе стоял мальчишка со списком. Проверив, есть ли в списке наши имена, он открыл дверь и вежливо предложил спуститься вниз по лестнице. В конце лестницы нас встретила девушка и еще раз спросила наши имена. Чтобы попасть в зал, пришлось пересечь кухню, пройти мимо плит, кастрюль и поваров. Все выглядело очень таинственно. Зал освещался только свечами — никакого электричества. На меню было написано La Esquina — то же самое, что Cornet, но по-испански.

В ресторане была хорошая мексиканская кухня и отличные коктейли е текилой. Я безумно проголодался. После ванны у меня всегда разыгрывается аппетит, а если при этом еще заниматься любовью, то я вообще превращаюсь в вампира. Мы сделали заказ, но мое блюдо приготовили первым. Из вежливости пришлось ждать, пока принесут блюдо Микелы.

В ресторане мы просидели долго. Выходя из зала, снова прошли через кухню и поблагодарили поваров. На этот раз нам пришлось потрудиться, чтобы одолеть лестницу. Ступеньки после нескольких коктейлей стали намного круче, чем при спуске.

Наши желудки были переполнены. На несколько минут мы даже присели на лавку напротив ресторана. Ту ночь мы провели порознь. Мы оба немого смущались. В те дни нас накрыло лавиной переживаний, и нам надо было побыть в одиночестве. Мы должны были осознать наши чувства, привести в порядок свои мысли. То, что мы испытали, нисколько не походило на переживания влюбленных, это было нечто новое. Казалось, нам открылось, что и без влюбленности существует территория, сотканная из переживаний и узнаваний другого человека. На этой территории можно не просто жить, но и дарить другому свои чувства. Мы не строили наши отношения, мы сразу окунулись в них с головой и ни разу об этом не пожалели.

Я никогда не испытывал ничего подобного, ни одна женщина не поднимала во мне такую волну чувств. Микела породила во мне потребность не только получать, но и давать. Меня переполняла радость, которую принесла внезапно открывшаяся способность дарить любовь.

Все, что ты даешь, — твое навсегда…

Наши отношения близились к концу. Микела останется моей подругой — да нет, женой — еще два дня. Сейчас мне было жаль терять то, что когда-то так пугало меня. Она станет моей бывшей возлюбленной. Я собрался послать ей сообщение, в котором собирался сказать, как она прекрасна, но, в тот момент когда я набирал льющиеся из сердца слова, пришло ее SMS:

«Спасибо за полку. Ты очень красивый».

Она похитила эти слова из-под моих пальцев.

 

23. GAME OVER

(…последний день)

На следующее утро, а было уже около восьми часов, я еще спал. Мне снился нелепый сон: я пришел на ужин в дом подруги моего отца, с нами была и их дочь Элена. Мы сидели молча. Отец открыл морозильник, вытащил оттуда миску и отколол немного замороженного супа минестроне. Потом переложил кусок в небольшую кастрюльку. Движения его были замедленными, словно он держал в руках драгоценный хрусталь. Отец разогрел суп и налил мне небольшую порцию, сказав, что его перед смертью приготовил Пьер Паоло Пазолини. «Когда мы услышали сообщение о том, что его убили, мы заморозили минестроне. Эго последнее, что он сделал перед смертью, он сам его приготовил». Когда я поднес ко рту первую ложку, то помню, что суп мне очень понравился, но мне еще хотелось плакать. «Он вкусный… но только мне плакать хочется». — «Это нормально, потому что…»

Дзииииинь!

Неожиданно я проснулся от телефонного звонка.

— Алло…

— Это Сильвия.

— А сколько времени?

— У нас сейчас два часа дня, значит, у вас, думаю, восемь утра.

— Восемь… ты с ума сошла.

— Мне надо с тобой поговорить.

— Что такое?

Я никак не мог проснуться, поэтому издавал какие-то нечленораздельные звуки.

— Сегодня положили в больницу твою бабушку.

Я мгновенно очнулся.

— Что с ней? Что-то серьезное?

— Я не знаю. Мне позвонила твоя мать и попросила предупредить тебя. Сама она не могла дозвониться, у тебя телефон был выключен. Разве ты не дал ей свой новый номер?

— Я забыл об этом.

— Позвони ей… Мы с тобой поговорим позже.

Я сел в постели, потер лицо и набрал номер мамы.

— Что случилось?

— Бабушка почувствовала себя плохо. Мы ее отвезли в больницу. Врачи говорят, что она может поправиться, как это уже было раньше, а может, и нет. Знаешь, в ее возрасте каждая минута грозит стать роковой…

Я не знал, что ответить. Сам предмет разговора был непростой, да к тому же разговаривал я с матерью.

— Джакомо, ты можешь и не возвращаться, поступай как знаешь, только я хотела, чтобы ты был в курсе…

— Хорошо, я перезвоню. — Я нажал на кнопку отбоя.

Кошмарное утро… Бабушка в больнице, мать хочет, чтобы я вернулся, но вместо этого говорит то, что говорит.

На часах было восемь утра. Мой самолет вылетал вечером следующего дня. И я действительно не знал, что мне делать. Уехать раньше? Подождать до завтра? Один или два дня ничего не меняют. «Знаешь, в ее возрасте каждая минута грозит стать роковой…» Что за дерьмовая фраза! Но мать права. Если бы речь шла о неделе, я бы все бросил и уехал, но когда остается один день…

Я поднялся. Я не мог успокоиться. Первое, что надо было сделать, это узнать, есть ли свободные места на вечерний рейс. Оставались два места. В агентстве сказали, что, доплатив пятьдесят долларов, я могу поменять рейс. В девять я позвонил Микеле и объяснил ей ситуацию. Она посоветовала поменять билет и лететь в тот же день. Но я все еще не мог решить, что мне делать. До конца нашей игры оставался всего лишь день… Наконец я позвонил в агентство и поменял билет. Микела тем временем приехала ко мне в гостиницу.

В моей душе полыхали смешанные чувства. Я не мог понять, что меня тревожило сильнее: то ли умирающая бабушка, то ли скорая разлука с Микелой — на день раньше срока Я не был готов к этому. Возможно, я не буду готов к этому и на следующий день, но серьезно обдумать свое положение я пока не успел.

Мы спустились вниз, заказали кофе. Потам вышли побродить по городу и присели на скамейку у океана.

За прошедшие дни мы о многом переговорили. Но в ту минуту, когда нам, как никогда, требовалось выговориться до конца, мы сидели, не проронив ни слова. Сидели и угрюмо смотрели на горизонт, где океан сливался с небом. Мы приблизились к концу, к пробуждению от сна, к окончанию сказки. Еще мгновение — и туфелька слетит… Мы оба знали, что обязаны соблюдать установленные правила. Если мы не разорвем наши отношения, если мы будем изредка встречаться друг с другом, исчезнет сам смысл нашей игры, все испортится, превратится в банальность. Кажется, об этом мы и думали в ту минуту.

Микела, прервав молчание, сказала:

— Джакомо, со мной такое случилось впервые… С тобой я могла выражать самые потаенные движения своей души, не опасаясь, что ты меня поймешь неправильно. Мне не надо было объяснять или оправдывать свои чувства, слова, поступки, жесты. Сюда, на это место, мы пришли вместе. Теперь я не сумею вернуться сюда одна. Я не знаю дороги, которая приведет назад, я не вижу ее перед собой. Мое сердце подсказывает мне, что я никогда еще не испытывала ничего подобного с другим человеком, да еще за такой короткий срок… Если я обращаюсь к разуму… ну, ты знаешь, что я думаю об этом…

Она говорила, а у меня перед глазами вставал ее образ, какой я запомнил ее во время наших первых встреч в трамвае. Все это время Микела была для меня распахнутым окном, из которого я мог видеть красоту мира.

Сейчас, когда я пытаюсь оживить эту сцену на скамейке у океана, у меня возникают короткие провалы памяти. В моих воспоминаниях все перепуталось, сохранились лишь отдельные слова, вырванные из разговора Они как вспышки, как просвистевшие пули, как брошенные в море камни. Слова произнесенные… Слова услышанные…

Давай расстанемся здесь… Это было прекрасно… Ничего не получится… Ты живешь на другой стороне океана… Так будет лучше… Останется навсегда… Пусть и будет больно, но это правильно… Мы должны быть счастливы… Попрощаемся здесь… Нам не надо звонить… Нам не надо общаться…

Мы обнялись. Крепко-крепко. Расплакались. Я оплакивал все, что терял.

Мне было скверно, я не мот оторваться от Микелы. Мне было плохо, очень плохо.

Часто наилучший выход из сложившейся ситуации не приносит счастья…

Я изредка поворачивал голову, чтобы поцеловать ее. Я целовал ее залитое слезами лицо и прижимался к нему щеками, мокрыми от слез.

— Ты проводишь меня до гостиницы?

— Идем.

Мы шли молча, держась за руки. Впервые в жизни я ощущал в своем сердце боль другого человека. Мне было больно и за себя, и за нее. Ее горе приносило горе и мне. Мне хотелось вырвать это страдание из ее сердца, освободить ее от него. Ради нее я был готов на все, как в детстве был готов разорваться на куски ради своей матери.

В то мгновение я осознал, что действительно влюблен в нее, но так, как это понимают англичане: inlove. Наверное, мы не столько любили друг друга, сколько любили то, что нас объединяло. Как два джазовых музыканта, которых объединяет не любовь одного к другому, а общая любовь к музыке. К тому, что они творят. Пока мы шли, мне вспомнилось знаменитое выражение: «Любить не значит только смотреть друг на друга. Это значит смотреть в одном направлении».

Недалеко от гостиницы Микела неожиданно сказала:

— Я больше не могу. Извини. Я не смогу, я должна уйти. — И остановила такси, подняв руку.

— Подожди, Микела, не уходи так… Подожди, прошу тебя, ну, хоть чуть-чуть…

— Я не могу, извини… Отпусти меня… мне плохо.

Такси стояло у бровки тротуара. Я пытался удержать ее. Мы поцеловались, крепко прижавшись губами. Мое сердце готово было разорваться от этого поцелуя. Когда мы оторвались друг от друга, она пристально посмотрела мне в глаза, нежно провела рукой по моему лицу и села в машину.

Желтое такси увозило от меня Микелу, увозило навсегда. Машина набирала ход, и некоторое время я видел через стекло голову своей любимой. Потом Микела наклонилась вперед, и больше я ее не видел. Я все еще продолжал плакать. В гостиницу я вернулся с распухшими, красными глазами. Что же со мной произошло за последнюю неделю? Я ли был тем мужчиной, который плакал как ребенок на улицах Манхэттена?

Быстро побросав вещи в чемодан, я заплатил за проживание и заказал такси. На улице я лишний раз убедился, что в мире не бывает чудес. Мой старый знакомый Альфред обращался к кому-то: «Сегодня я не рассказываю анекдотов, сегодня я говорю одну только правду. Ты, парень, взлетел на недосягаемую высоту… поверь мне». А я-то, дурак, купился на стандартную фразу, заготовленную для влюбленных парочек… Каким же я оказался болваном!

Когда вызванное мною такси тронулось, пошел дождь. Шел дождь, а за окном светило солнце. Тогда я понял, что безнадежно хмуро было только у меня на душе.

Я прошел регистрацию, поднялся в самолет и занял свое место. Мужчина, сидевший рядом со мной, принял таблетку, сказав, что она помогает спать в течение всего полета. Я попросил такую же. Но заснул я не сразу, накопившиеся во мне переживания невольно воскресили в памяти воспоминания о моем юношеском увлечении на море. В возрасте тридцати пяти лет я вновь пережил с Микелой нечто похожее. Я не думал, что такое может повториться. В нашем возрасте все становится намного сложнее. Иногда ты ужинаешь с девушкой, и у тебя создается впечатление, что тебе не лишним будет пройти тест, устраиваешь ты ее или нет. С Микелой все было по-другому. Мы с ней были как два подростка. Нам было хорошо, а только это в конце концов и имеет значение. Игра, придуманная Микелой, открыла во мне лучшие мои стороны. Я научился намного полнее выражать свои чувства. И если сейчас у меня было тяжело на сердце, значит, я сделал гигантский шаг вперед. Встреча с Микелой не прошла бесследно…

Засыпая, я думал о Лауре. Впервые я познал женщину в четырнадцать лет, и случилось это на море, во время каникул. С Лаурой я был знаком уже три года, но встречались мы только летом, так как жили в разных городах. Она мне казалась экзотичной, манящей иностранкой. В том возрасте другой город кажется другим миром… За год до случившегося мы объявили себя женихом и невестой, но близости между нами еще не было. «Я не чувствую, что готова к этому», — сказала она мне. Мы часами целовались, но не трахались. И еще мы по-детски ощупывали друг друга. В основном тискал ее я, она осмеливалась прикасаться ко мне намного реже. Когда мы не могли встречаться в моем или ее доме, мы уходили в сосновую рощу. В то время секс пах сосновой смолой. Да и сейчас, стоит мне почувствовать запах сосны, я вспоминаю Лауру…

Я думал о ней весь учебный год. Своим школьным товарищам я сказал, что у меня есть невеста, и это притом, что в течение зимы мы ничего не знали друг о друге. Мы даже по телефону не разговаривали. Это было вполне нормально — снова встретиться на следующее лето и возобновить отношения с той точки, на которой остановились. Первые дни, когда мы немного смущались после разлуки, не в счет.

Потом я стал мужчиной. Назло тем, кто не верил, что у меня есть невеста на море. Была вторая половина дня, все мои приятели торчали на пляже, а я шел к ней. Я помню, как волновался по дороге. Потому что уже догадывался, что рано или поздно, но это должно было случиться, и когда она сказала: «Приходи ко мне после обеда, моих не будет дома», — догадки только укрепились. Я до сих пор хорошо помню дорогу к ее дому. От пляжа надо было идти по песчаной тропинке, заросшей низким кустарником. Некоторые кусты здорово кололись. Было жарко, солнце жгло во всю силу, и было очень тихо. Я оглянулся, чтобы посмотреть на море. Море было спокойное. Зонтики на пляже были раскрыты, но не все — часть отдыхающих дремали дома после обеда.

Когда я пришел к ней, она полулежала на веранде в кресле-качалке. Я сел к ней в кресло. Мы молчали, нам не хватало духу заговорить, мы были настолько еще дети, что не могли оценить окружавшую нас тишину. Я думал только о том, как бы мне приступить к главному. Мы прижимались, ласкались, а потом, под предлогом, что на веранде слишком жарко, ушли в комнату.

Жалюзи были приспущены. Помню, что стояла мертвая тишина, которую нарушал только стрекот цикад… Запах моря, комната, в которую пробивается слабый свет, влажное, горячее тело, простыни, прилипающие к потной спине… Ее кожа, ее испуганный взгляд, когда я пытаюсь войти в нее… Поцелуи… Обещания вечной любви… Я искренне думал, что никогда не расстанусь с Лаурой, что она навеки будет моей единственной женщиной. Я не мог представить, как можно желать другую девочку. В тот период я был моногамным во всех смыслах этого слова. Только позже я стал моногамным в проявлении чувств, но не в сексуальных отношениях. В том смысле, что в сексуальном отношении. Я не однолюб, зато однолюб в чувствах. Я могу спать с несколькими женщинами, но любить могу только одну.

С Лаурой я не мог думать о других. Кто знает, что потом случилось со мной, что заставило меня перемениться…

В тот день, проведенный с Лаурой, меня потрясла красота жизни, ее всевластие над нами. Я разрывался от счастья. Когда лето подошло к концу, я думал, что умру без нее. В последний наш день мы плакали, обещая, что каждый день будем писать друг другу. В то время не было мобильных телефонов. Не было и электронной почты. Но мы не написали ни строчки. После летних каникул жизнь оказалась совсем иной штукой. Она отвлекла от любви. Я только немного боялся, что Лаура найдет себе за год другого парня. Так оно и произошло: она стала встречаться с мальчиком, который приезжал на каникулы туда же, где отдыхали и мы, но только, на мое несчастье, жил в ее городе. Он тоже за ней увивался, но ему она предпочитала меня. Потом все изменилось…

Не помню, чтобы я так сильно страдал из-за женщины. Когда мы снова встретились, она скрыла от меня, что у нее появился другой парень. Говорила только, что не хочет больше встречаться, что между нами все кончено, что она меня разлюбила. Подозревая, что она спуталась с тем типом, я впервые выдал свое: «Я все знаю».

С годами я научился ловко пользоваться удобной фразой «Я все знаю». С ее помощью легко добиться подтверждения своих подозрений — стоит лишь заявить собеседнику, что тебе и так уже все известно. И я настолько усовершенствовал технику, что мог добиться не только признаний в измене, но и узнать имя своего соперника. Увы, мне не всегда удается сохранять холодное достоинство, услышав ответ… Применение этой техники — своего рода азартная игра, требующая умения блефовать и, соответственно, контролировать свою мимику. Как в картах. Или во взрослой забаве под названием «каменное лицо». Сняв брюки, мужчины садятся за стол. После этого под стол залезает девушка и выбирает, с кем из мужчин, сидящих за столом, она будет заниматься оральным сексом. Счастливчик должен сделать каменное лицо, чтобы остальные ничего не заметили. Если он выдаст себя, выйдет из игры.

С Лаурой я узнал правду с помощью «Я все знаю». Для меня это был тяжелый удар. Я смирился с тем, что больше не смогу ее трахать, и из чувства мести подкатил к ее подруге, о которой знал, что она уже давно влюблена в меня. Когда Лаура увидела нас вместе, она страшно разозлилась, и на некоторое время мы перестали разговаривать. Потом мы решили, что нам все-таки следует поговорить. Мы назначили свидание, которое обеспокоило ее приятеля и мою подружку. Лаура сказала мне, что если я брошу свою новую девушку, то тогда и она оставит своего парня и мы снова будем вместе. Я на это не согласился.

Какие чудесные истории случались в юности… Взять, к примеру, мою встречу с Евой. Когда мне было семнадцать лет, я встречался с девушкой, которую звали Ева. Она была уже обручена и не давала мне, потому что не хотела изменять жениху, но зато с удовольствием соглашалась на минет. Говорила, что это не настоящая измена и поэтому у нее не возникает чувства вины. Я целыми днями сидел у нее дома на диване, а она на коленях стояла передо мной…

С помощью воспоминаний я возвращался к своей привычной жизни. Но я нес в себе неизведанный ранее опыт. С Микелой жизнь виделась по-другому.

Таблетка подействовала, и я провалился в глубокий сон. Как ребенок после долгих рыданий.

Проснулся я, когда самолет уже заходил на посадку. В зале выдачи багажа я забрал свой чемодан. Говорил я с трудом. Виной тому было все, что произошло со мной, а также, думаю, еще и таблетка. На выходе из аэропорта я увидел улыбающуюся Сильвию.

 

24.БАБУШКА

Из аэропорта я сразу поехал в больницу. Бабушка лежала на больничной кровати… сбоку на стуле сидела моя мать.

— Привет.

— Привет.

— Как она себя чувствует?

— Заснула часа два назад. Она всю ночь не спала. Иногда кажется, что с ней все в порядке, но чаще она заговаривается или жалуется на боли. Сейчас необязательно сидеть с ней. Я пойду домой, а потом вернусь и проведу здесь ночь.

Я посмотрел на спящую бабушку. Черт возьми, с тоской выругался я про себя, поцеловал бабушку в лоб и тоже засобирался домой. Выйдя из больницы, я проводил маму до машины.

— Как съездил в Нью-Йорк?

— Нормально.

— А как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, хорошо. Мама, если хочешь, я могу подежурить ночью, тем более из-за разницы во времени мне спать не захочется. А завтра утром ты придешь.

— Не беспокойся, у меня куча дел, но я все равно приду.

— Мама, я серьезно говорю, глупо же сидеть вдвоем.

— Хорошо, тогда приходи к восьми часам.

— Отлично. Пока.

Ровно в восемь я был в больнице. Бабушка поздоровалась со мной, назвав меня моим именем. Я отдал ей браслет, который купил для нее.

— Какой ты милый, — сказала она мне. Этими словами она благодарила меня, когда я делал для нее что-нибудь приятное.

Мы не спали всю ночь. Бабушка, правда, ненадолго забывалась, а потом снова открывала глаза.

Куда делась та крупная женщина, которую я знал всегда? Морщинистая старушка, лежавшая в постели, словно была не она. Моя бабушка была сильной. Рано овдовев, она одна вырастила двух дочерей, работала и заботилась о семье.

— Бабушка, как ты себя чувствуешь?

Она посмотрела на меня, но не ответила.

— Ты помнишь, как ты говорила, что придавила подушку?

— Что?

— Когда я был маленьким, ты охала-ахала, просыпаясь, а потом говорила, что придавила подушку.

Бабушка промолчала, а потом сказала:

— Завтра, когда придешь, принеси мне сережки. Те самые, с жемчугом. Они в коробочке в платяном шкафу, в глубине, под трусами.

— Бабуль, зачем тебе здесь сережки?

— Мне Альберто вчера сказал, что скоро вернется.

Когда она говорила про дедушку, у меня всегда немного щемило сердце.

— Давно он тебе сказал это?

— Вчера, когда приходил навестить меня.

Раньше, столкнувшись с такими ее странностями, я с горячностью доказывал, что такого быть не могло. Я пытался направить ее мысль в правильное русло, мне казалось, что если я буду разубеждать ее, то она наконец очнется от своих видений. Только потом я научился потакать ей, не мешая фантазировать.

— Бабуль, а ты обрадовалась, увидев его?

— Конечно. Он сказал, что я очень красивая, а уж раз он это сказал, то я поверила ему — такой человек, как твой дед, зря болтать не станет. Это он велел мне надеть сережки. Говорит, когда он видит их на мне, то сразу вспоминает день, когда он мне их подарил.

— А что еще он тебе сказал?

— Ничего. Он ведь недолго здесь побыл. Он стоял вон там, рядом со стулом, на котором ты сидишь, только тогда на нем сидела мама. Они оба смотрели на меня. Он погладил ее по голове. После мама начала плакать, и тогда он ушел отсюда. Перед уходом он сказал, что вернется и принесет мне мороженое.

Она стала пристально смотреть на меня, словно хотела сказать что-то крайне важное.

— В чем дело, бабушка?

— Я бы с удовольствием съела мороженое. Но только сейчас, а не тогда, когда мне его дедушка принесет. У тебя нет мороженого?

— Ну, бабушка, где я его сейчас найду? Сейчас я не могу. Я принесу его завтра. Раньше, чем дедушка.

Потом я вспомнил, что, наверное, должны быть автоматы, в которых можно купить мороженое в упаковке Я спросил у санитарки, и она сказала, что на первом этаже, рядом с выходом, стоит такой автомат.

— Потерпи чуть-чуть, бабуль, я сейчас принесу тебе мороженое.

Я пошел вниз искать автомат и по дороге подумал, что бабушка, видно, не в таком тяжелом состоянии, раз ей захотелось мороженого, и вообще она сегодня выглядит лучше чем обычно.

Я взял мороженое и поднялся наверх. Когда я вошел в палату, бабушка спала. Что делать? Разбудить ее или пусть спит? — гадал я.

Я ее разбудил.

— Бабушка, мороженое…

— Спасибо, Альберто. Ты меня прости, но у меня еще нет сережек.

Я снова стал дедушкой.

— Бабушка, я Джакомо, твой внук.

— Я знаю, я же не сумасшедшая.

Она начала есть мороженое на палочке. Как обычно, она не стала разворачивать его целиком, а только сдернула вниз бумагу, как кожуру у банана. Палочку она все время заворачивала в бумагу, наверное, чтобы не испачкать пальцы. Вот и сейчас она не изменила своей привычке.

Пока она ела мороженое, я рассказывал ей про Микелу.

— Ты знаешь, бабуль, в последние дни я много играл, как ты мне всегда советовала.

— И правильно делал, тебе надо чаще играть. Обещай мне, что ты и дальше будешь играть… но только не играй с китайцами.

— Хорошо, обещаю. А чем тебя китайцы не устраивают?

— Потому что они плохие, я их знаю… Ну и как, ты доволен?

— Сейчас мне не очень хорошо, мне подружки не хватает, с которой я играл, но я счастлив, что играл именно с ней.

Я говорил, а она разглядывала мороженое, словно раздумывая, с какой стороны его откусить. Она прямо-таки любовалась им. Совсем как девочка.

Потом она сказала:

— Альберто, ты помнишь, как я для тебя разнашивала шерстяное белье?

Говорила ли она сама с собой или на самом деле мой дедушка был рядом? Я в такие вещи немного верю, так что у меня мурашки по коже пробежали. Про шерстяное белье бабушка мне рассказывала сотни раз. Каждую субботу она носила днем шерстяные фуфайку и кальсоны дедушки, чтобы они растянулись, сделались мягче и не так сильно кололись. Моя бабушка была крупнее дедушки. Все это она делала для того, чтобы холодной зимой Он мог надеть теплое белье, которое не раздражает кожу. Так по старинке делали белье более мягким.

Я посмотрел на нее и сказал то, что обычно говорят в больницах:

— Если все и дальше так пойдет, то через несколько дней тебя выпишут.

Она продолжала смотреть на мороженое, словно видела его впервые в жизни, а потом, помолчав немного, произнесла:

— Но я скоро умру. Ты знаешь, что я скоро умру?

Ее слова встревожили меня.

— Ну о чем ты говоришь?!

— Да, да. Вот доем мороженое, а потом умру. Я это знаю.

— Перестань пороть глупости!

Она все, так же разглядывала мороженое, потом по-детски пожала плечами. Ее жест можно было истолковать так «Подумаешь, какое дело».

Я привык к ее несуразному поведению, но на этот раз она меня напугала. Я вспомнил обо всех странностях, которые происходят с людьми перед смертью. Я на самом деле перепугался.

Немного погодя все с тем же детским видом она сказала мне:

— Тебе больно, но ты счастлив, а я не чувствую больше боли. Я ничего не чувствую. Когда ты в жизни ничего не чувствуешь, даже боли, то, значит, тебе остается только ждать, когда ты умрешь… Я вот доем мороженое, а потом умру.

— Бабушка, перестань так говорить.

— Будь умницей, Джакомо, не трусь. Лучше помоги мне умереть спокойно, не надо меня успокаивать.

— Если ты еще будешь так говорить, я уйду отсюда.

Она снова пожала плечами. У меня слезы стояли в глазах.

Бабушка не только казалась девочкой, она и в самом деле стала как девочка. Она лежала в белой ночной сорочке с розочками и бантиком на груди. Она была такой тоненькой и хрупкой, что, когда я приподнял ее, намереваясь повыше уложить на подушке, я испугался, что она переломится в моих руках.

Она доела мороженое и положила палочку на тумбочку рядом с кроватью. Мне было страшно, я пугливо наблюдал за ее движениями, будто ждал, что с минуты на минуту она умрет.

Прошло какое-то время после того, как она съела мороженое. Бабушка не умерла.

— Черт побери, как же ты меня напугала!

Я не спал всю ночь. Бабушка иногда что-то говорила, иногда молча смотрела на окно, время от времени дремала.

Рано утром больница проснулась. Включили свет, санитарки перестилали постели, в общем, начиналась обычная суета перед утренним обходом врачей. В семь утра бабушка не спала. Когда принесли завтрак, я ушел. Перед уходом я поцеловал ее:

— Увидимся вечером. Я принесу тебе сережки.

— До свидания, Джакомо.

В восемь утра я уже лег в постель. Скорее, я рухнул в нее. Через несколько часов я проснулся и не сразу понял, где я нахожусь. Красный глазок телевизора помог мне сообразить, что я дома.

Днем я узнал от матери, что бабушка умерла в десять часов утра.

 

25. МАМА

Бабушка играла очень важную роль в моей жизни, поэтому меня удивило, что я довольно быстро примирился с ее потерей. Я сильно горевал, но вел себя довольно сдержанно. Ее любовь я носил в своем сердце. Ее бесконечная любовь часто проявлялась даже в совсем уж несущественных мелочах, что придавало особую окраску нашим отношениям. Моя бабушка умела исцелять раны, которые наносила мне жизнь.

Через две недели после похорон мы с матерью пришли разобрать вещи в доме бабушки. К счастью, у матери с тетей были хорошие отношения, Они не таскали поочередно вещи из бабушкиной квартиры, как это часто случается в подобных случаях. К слову, пожилая соседка моей матери попала в больницу. Она находилась в очень тяжелом состоянии. Врачи, принимая во внимание преклонный возраст — ей было восемьдесят девять лет, — считали, что она безнадежна, и сказали об этом родным. Но через несколько дней, как это ни странно, пожилая синьора оправилась от болезни. Вернувшись домой, она обнаружила, что ее дочери уже вынесли все из дому. Я не хотел в это поверить, но, к сожалению, все так и оказалось.

Мне было не по себе рыться в вещах бабушки и при этом еще общаться со своей матерью. Мне казалось, что, открывая бабушкины шкафы, я без спроса вторгаюсь в ее жизнь, подсматриваю за ней. Я считал, что это неправильно. Если я вдруг неожиданно умру, кто знает, что подумает моя мать, когда найдет у меня порнофильмы, вибраторы, ремни и вагинальные шарики, а в морозильнике — презерватив, заполненный льдом. У меня есть еще видео, где я трахаю Монику. Я всегда надеялся, что меня не постигнет внезапная смерть. Вполне понятно, не только по этой причине. В прошлом я часто онанировал перед сном в постели. Вытирался я туалетной бумагой. В конце мне приходилось вставать и относить в туалет испачканную бумагу. Я не оставлял ее на тумбочке — боялся, что чужие люди узнают о моей забаве с кулачком, если я вдруг внезапно умру ночью. Когда я сильно уставал, то, прежде чем встать с постели и уничтожить все следы, я долго разглядывал скомканную бумагу и гадал, можно ли предположить, что я в нее просто высморкался. Возможно, виной всему была драма, пережитая мною в подростковом возрасте, когда я после мастурбации спрятал бумагу под матрас Утром, по дороге в школу, я неожиданно вспомнил, что забыл выкинуть ее. Когда я вернулся из школы, постель была прибрана, а бумаги под матрасом уже не было. Мне никто ничего не сказал, но несколько дней я не решался дрочить, потому что думал, что мама узнала обо всем.

Я и при жизни бабушки заглядывал в ее ящики, но после ее смерти я открывал их с новым чувством. Все вещи, которые я годами видел в ее доме, остались лежать на своих местах, но в них появилось что-то новое. Я открыл ящик, набитый трусами и бюстгальтерами. Все было огромного размера. Ко всем лифчикам пришита розочка. Такие вещи, не советуясь, мы сразу же бросали в мешок для пожертвований. В нижнем ящике я нашел шкатулку с сережками.

Я спросил у матери, могу ли я забрать их себе.

— Если хочешь, бери.

В этой же шкатулке было еще обручальное кольцо дедушки, его часы и помазок, с которым он брился.

Мать за эти дни не пролила ни слезинки, даже на похоронах. Наверное, она выплакала все слезы, когда я был маленьким. Она даже не хотела, чтобы я пришел помочь ей. Мне пришлось настоять, сказав ей, что я это делаю для бабушки, а не для нее.

Мы сняли со стен картины, убрали в коробки тарелки, бокалы, столовые приборы и все остальное. Из серванта я достал кофейные чашки, которыми так никто и не пользовался, две фотографии деда и бонбоньерки, оставшиеся после семейных и церковных праздников. Среди них была и моя, доставшаяся мне к первому причастию, на ней был изображен мальчик с собакой.

— Мама, я хочу кофе сварить, ты будешь?

Она, как ни странно, согласилась, но только добавила:

— Я сама приготовлю, ты разбирай дальше, не беспокойся.

В этом вся моя мать.

Чуть позже мы были на кухне и пили кофе. Я сидел, она стояла.

— Чашки ты могла бы забрать, они почти новые, — сказал я матери.

— Я думаю, что ничего брать не буду, у меня и так весь дом забит вещами. Тем более я собираюсь поменять все на кухне и уже купила то, что мне нужно. А ты, кроме сережек, ничего не возьмешь себе? Я позавчера говорила с тетей, она возьмет только картину, которая висит в прихожей. Остальное мы или раздадим, или выбросим.

— Кроме сережек, я ничего брать не буду. А почему ты решила поменять кухню? Что-то сломалось?

— Да нет, все работает, но только кухонное оборудование уже старое, его давно надо было заменить.

Мы помолчали. Однако в нашем молчании слышались грозовые нотки.

Трудно объяснить, почему человек предпочитает вести уединенную жизнь. Про себя могу сказать, что я выбрал одиночество для самозащиты, а вот в одиночестве моей матери я видел следы саморазрушения. Даже если сейчас она и жила с другим мужчиной. Я понимаю, нелегко было пережить боль, которую причинил ей отец, когда ушел из дому, но я абсолютно уверен, что большинство наших проблем зависели от характера моей матери, от ее способа реагировать на жизненные обстоятельства.

— Мама… присядь на минуту.

— Подожди, я хочу убрать вот эта тарелки.

— Мама, пожалуйста, потом это сделаешь.

Она посмотрела на меня, с трудом оторвалась от тарелок и села. Я понял, что пора положить конец моей борьбе с матерью. Конечно, эта мысль не пришла ко мне в голову в ту же минуту, я давно уже задумывался над этим. Еще после ночного разговора с Сильвией в больнице. Я только ждал удобного случая для такого разговора. Встреча в доме бабушки больше всего подходила для этого.

— В чем дело?

— Мне жаль, мама, мне в самом деле очень жаль…

— Мне тоже жаль, но в ее возрасте надо было ждать этого.

Я говорю не о бабушке, я говорю о нас с тобой, о тебе и обо мне.

Она молчала. Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза. Не отрываясь, ни разу не моргнув. Я уже давно не смотрел так на свою мать, я вообще никогда так на нее не смотрел. Как она изменилась…

— Мне жаль, что все так получилось. Как сложилась твоя жизнь… да и моя. Мы оба заслуживали большего.

— Хорошо, но зачем сейчас об этом говорить… Мне тоже больно, но в жизни такое бывает. Я знаю, Джакомо, что я была плохой матерью.

— Мама, не надо так говорить. Зачем ты снова прячешься за словами.

— Я прячусь?

— Да, когда ты так говоришь, ты прячешься, а потом убегаешь. Ты не была плохой матерью. И я не хочу, чтобы ты просила у меня прощения. Я хочу сказать, что раз так получилось, значит, так и получилось, но теперь понемногу…

Я хотел добавить: «Понемногу я буду стараться снова сблизиться с тобой». Но я не сумел договорить до конца. В любом случае она меня поняла.

Мы еще минуту помолчали. Сделали по глотку кофе. Потом она поставила свою чашку на блюдце и сказала мне:

— Знаешь, что позавчера сказала мне бабушка? «Ты никогда не умела жить спокойно».

Мы улыбнулись.

— Мне горько, но, для того чтобы сохранить свое «я», я должен был уйти от самого любимого человека. Без тебя, мама, я бы умер, но и с тобой тоже.

— Ты правильно сделал, что ушел. А ты знаешь, я тебя поняла. И представь, я тоже поняла, как важно уметь разговаривать друг с другом.

— Я должен был преодолеть твое влияние. Вы с отцом — вначале отец, а потом ты — дали мне хороший урок. Тебе будет плохо, если ты слишком сильно привяжешься к другому человеку. Поэтому я многие годы не мог завязать близкие, доверительные отношения с женщинами.

— А ты думаешь, мне было легко? Я оказалась совсем одна. Я делала то, что могла.

— Не надо просить прощения. Я могу тебе только сказать, мне досадно, что я ушел от тебя и не смог тебе объяснить, почему я это сделал. Мне жаль, что я разочаровал тебя и причинил тебе боль, что я ничем не смог помочь тебе. В последнее время я многое понял, я новыми глазами посмотрел на свою жизнь. Прошло время, и то, что в прошлом, я вижу более отчетливо. Я часто думаю о том, чего я был лишен в моей жизни. Ты боялась, что не сумеешь создать для меня хорошие условия, дать мне все, что ты можешь, и в конце концов стала отнимать у меня волю к самовыражению, но прежде всего — право на ошибку. Жизнь отдалила нас друг от друга, но я хоту сказать, что люблю тебя. Я научился любить и хочу, чтобы ты почувствовала силу любви, которую я обрел в себе. Вот и все.

Я говорил, а моя мать слушала и беззвучно плакала. Я говорил не останавливаясь, вскоре и сам я не выдержал и расплакался. Она пыталась что-то сказать мне, но не смогла выговорить ни слова. Всю свою жизнь она отказывалась заглянуть внутрь себя. Но я уже знал, что она хотела сказать мне. Она всхлипывала, плакала, потом на время умолкала. И я сказал ей, что все, что она хочет сказать мне, она обязательно скажет в другой раз. Так оно и получилось. В последние месяцы мы понемногу стали сближаться. Хватит слез. Ока мне даже подарила сушилку.

Перед тем как уйти из дому, мама сказала, что наш разговор наверняка произошел не без влияния бабушки. Я ответил ей, что тоже так думаю.

— Я пойду. До свидания, мама.

— До свидания.

Примирение с человеком, с которым мы раньше ссорились, оказывает на нас сильное воздействие. Так происходит и с малознакомыми людьми. Человек сразу становится добрее. Закрывая дверь, я произнес:

— Передавай привет Фаусто.

Фаусто — это ее приятель, я впервые назвал его по имени.

Я помирился с матерью, и у меня было отличное настроение. Я шел по городу и заглянул в магазин детских игрушек. Одну игрушку я купил в подарок и попросил завернуть ее. Потом я купил точно такую же для себя.

Я пошел на работу к Андреа. В офисе его не было, тогда я оставил сверток на его письменном столе, а сверху положил записку. «Извини. Надеюсь… увидимся». Потом я повернул к дому и, перед тем как подняться к себе, поиграл во дворе со своей машинкой. Это ее я только что купил в магазине. Я был доволен, что наконец подарил машинку тому мальчику, каким когда-то был в детстве, и… вернул ее другому мальчику, которому много лет назад причинил большое горе. Я не считал себя добрым человеком после этого поступка. Я и сегодня не стал им. Отнюдь нет. Но какую-то легкость я действительно испытывал.

 

26.РАЗГОВОР С СИЛЬВИЕЙ

В последнее время я часто виделся с Сильвией. Нам было о чем поговорить. Мне показалось, что она похудела. Что касается меня, то из Нью-Йорка я вернулся с двумя лишними килограммами веса. Вместе с Микелой я перепробовал блюда чуть ли не каждой кухни мира: японской, индийской, тайской, венесуэльской, мексиканской, русской…

Как-то за кофе в баре Сильвия сказала мне:

— Мой отец попал в автомобильную аварию.

— Когда?

— Вчера.

— Он здорово разбился?

— У него перелом предплечья и ушиб головы. Он ехал, не пристегнувшись. Его отвезли в больницу и оставили для дальнейшего наблюдения. Но сегодня или завтра его выпишут.

— Он сильно напугался?

— Думаю, да. Меня же эта история очень расстроила.

— Успокойся, он скоро поправится. Будь ушиб опасным, тебе бы уже сказали об этом.

— Я расстроилась не из-за аварии.

— А из-за чего, из-за машины?

— Нет, он в машине был не один. Он был с женщиной, которая отделалась легким испугом. Она его любовница.

— Даже если он был в машине с женщиной, это вовсе не значит, что она его любовница.

— Они уже три года вместе.

— А кто тебе это сказал?

— Моя мать.

— Как так — твоя мать?

— Ты представляешь? Моему отцу шестьдесят пять лет, уже больше двух лет у него есть любовница, и моя мать знала об этом. И ничего мне не сказала.

Я не знал, что ответить.

— Ты помнишь, что сказала моя мать, когда я призналась ей, что разлюбила Карло и хочу расстаться с ним? И что сказал отец, когда узнал, что разводится моя подруга Джулия? Ты это помнишь?

— Конечно, помню. Твоя мать сказала, что ты должна терпеть, жертвовать собой ради дочери, а твой отец заявил, что Джулия обыкновенная потаскуха. Ты из-за этого на них сердишься?

— Я не сержусь, я взбешена, я зла как фурия. На них обоих. Моей матери шестьдесят лет, а у нее ничего нет. И она молчит, потому что смирилась. Но больше всего меня бесит то, что, вместо того чтобы рассказать мне обо всем, помочь мне не повторить ее судьбу, она говорит об отречении и смирении! Я просто не понимаю, как можно так жить? Я ее дочь, и она хочет, чтобы я прожила свою жизнь так же, как она, хочет сказать мне, что выбора нет… Я правда вне себя. А вдобавок еще отец, который прожил всю жизнь, тыча пальцем в других, строил из себя моралиста… и тут вдруг открывается, что он по вечерам не в карты с друзьями играет, а торчит у любовницы!

— А с ним ты говорила?

— Я приходила навестить его, спросила, как он себя чувствует. Потом сказала ему, что с его приятельницей все в порядке, что он может спать спокойно. И сразу же ушла Я не знаю, чем все закончится, я начинаю подыскивать съемную квартиру, небольшую, для себя и Маргериты. Дома с Карло я не могу больше находиться. Я дошла да края. Я думала, что родители будут на моей стороне, посочувствуют мне. Теперь, кажется, надежд на это не осталось. Ладно, оставим этот разговор… Меня больше интересует вы с Микелой. Вы на этих днях разговаривали или все закончилось так, как вы и пообещали друг другу. «Мы расстанемся, независимо от того, как сложатся наши отношения»?

— А какой смысл в разговорах? Она живет в Нью-Йорке, я здесь. Что мне делать, бросить все и переехать к ней? А потом? Одно дело несколько дней, другое дело — совместная жизнь. Если мы станем общаться, то и разлуку будет тяжелее переносить. Поэтому мы и избегаем разговоров. Хотя мне очень хочется поговорить с ней. Знаешь, была минута, когда мне захотелось, чтобы она родила мне ребенка.

— Ребенка? Ты, случайно, не рехнулся?

— Я тебя понимаю, но это так. Мы об этом даже говорили, и если бы мне не пришлось внезапно вернуться домой, то, возможно, я бы решился…

— Ты и ребенок? Да стоило тебе только намекнуть на семейную жизнь, как у тебя начиналось воспаление яичек Ты до того докатился, что с одной женщиной не мог провести два выходных дня подряд, и вдруг после двух педель тебе захотелось стать папочкой? Хотя, с другой стороны, я всегда подозревала, что ты способен завести ребенка, особо не раздумывая, а так, с бухты-барахты…

— С Микелой я чувствовал себя свободным человеком. С ней все по-другому. Господи, я заговорил как все: «У нас с ней все по-другому…» Но с Микелой так и было на самом деле, по крайне мере не так, как это было у меня прежде. Я с ней был таким, каким раньше никогда не был. Конечно, десять дней в Нью-Йорке не идут ни в какое сравнение с настоящими, серьезными испытаниями, я это и сам знаю, но мне в ней нравится то, как она думает, как рассуждает, как мечтает и, главное, — о чем она мечтает.

— Пожалуй, такое в жизни бывает.

— Как-то в шутку мы заговорили о детях, так она целый монолог произнесла, смысл которого я, возможно, до конца и не понял. Она довольно путано говорила о том, что для нее намного важнее, чтобы отец ее детей был настоящим мужчиной, чем просто любящим ее человеком Что для нее поводом родить ребенка будут не чувства, которые она испытывает ко мне, а то, что она думает обо мне. Сумасшедшая!

— Но она права. Посмотри на меня. Если бы Карло повел себя как мужчина, разве пришлось бы мне одной расхлебывать всю эту историю?

— Он по-прежнему делает вид, что ничего не случилось?

— Хуже! Делает вид, что ничего не происходит, и начинает всю вину валить на меня. Говорит, что если я уйду, то мне придётся нести ответственность за то, что пострадает Маргерита… Я боюсь, что он скажет ей, будто я во всем виновата, начнет настраивать дочь против меня…

— Ну и дерьмо… Докатился до шантажа…

— Да. И не понимает, что тем самым он сильнее убеждает меня в том, что дальше жить с ним просто невыносимо.

— Есть одна знаменитая фраза, звучит она так «Если действительно хочешь узнать, на ком ты женился, расстанься с ним…»

После бара Сильвия довезла меня до дома на своей машине.

Шли дни, и я медленно отходил от игры с Микелой. Вернее, еле-еле выползал из нее. Как купюра в банкомате… После нескольких поездок на трамвае я решил пересесть на велосипед. Я не мог больше смотреть на свободное сиденье у окна, меня угнетала пустота. Это чувство было острее, чем в первые дни после ее отъезда. Я входил, в трамвай, мой взгляд натыкался на незнакомые лица, а потом упирался в пустоту. Наступало лето, велосипед оказался как нельзя кстати… Мы прожили вместе лишь крошечный кусочек нашей жизни. Но, просыпаясь утром, я представлял ее спящей в постели, окутанной покровом ночи: ведь мы жили в разных часовых поясах. Воображая Микелу в постели, я всегда видел светящееся тело. Микела была светлым пятном в моей жизни. Я нашел в ней так много от самого себя, что было бы непоправимой ошибкой, если бы я не решился на поездку в Нью-Йорк. Дни, проведенные с Микелой, на время развеяли мою мировую скорбь, но потом она охватила меня с новой силой.

Чтобы забыть Микелу, я начал встречаться с другими женщинами, следуя правилу «клин клином вышибают». Но со мной это правило не срабатывало. Чем чаще я встречался с другими женщинами, тем больше я думал о ней. После таких встреч я испытывал полное опустошение. С другими женщинами я не мог пойти туда, куда бы пошел с Микелой…

С Микелой все казалось простым, мне не надо было… Мне было не нужно… На этом можно поставить точку. Это трудно объяснить. Признаться, я решил было предложить такую же игру одной из своих знакомых, но этот шаг показался мне изменой. Хотя на самом деле Микела сама подсказала мне, как можно использовать игру в жизни. Я подумал о своих друзьях, которые месяцами, иногда даже годами встречаются с женщиной и только спят с ней. Что же в этом хорошего? Действительно, лучше заводить кратковременные связи, оговаривая заранее день расставания, но отношения при этом будут более насыщенными, с нервом. Но… после Микелы я не мог повторить такое с другими женщинами. Меня окружала пустота. Я не мог быть с ней, и у меня не получалось с другими… Однажды в детстве я поднялся на высокий трамплин в бассейне и, оказавшись наверху, испугался прыгнуть вниз, в воду. Но и спуститься по лестнице я не мог, потому что наверх поднимались другие мальчишки. И все ждали, когда я спрыгну. Дождались… Нечто такое происходило и сейчас.

Вероятно, мне надо было выждать какое-то время. Бывает, что ты в течение нескольких секунд глядишь на солнце и после этого кажется, что на всех предметах лежит черное пятно. Солнцем была Микела. Она была повсюду: в хлебных крошках, оставленных на столе после ужина, в короткой паузе после смеха, в медленном вращении колеса, когда я нес свой велосипед на плече, поднимаясь по лестнице. Микела была моими эротическими мечтами, и, просыпаясь по утрам рядом с другой женщиной, я испытывал чувство брезгливости. После бурного секса мне иногда приходилось в изнеможении валиться на подушку, и я не находил в себе сил, чтобы подняться, с постели и дать понять случайной подружке, что ей пора уходить. В такие ночи засыпаешь голым, а утром замечаешь, что член прилип к простыне. Омерзительно… Иногда я испытывал брезгливость, когда обнаруживал на подушке длинный женский волос или ощущал запах незнакомой женщины. Дерьмово, что я вынуждаю себя жить такой жизнью… Кстати, у меня всегда было странное отношение к женским волосам. Мне очень нравятся женские волосы, когда они пышной гривкой спадают на плечи, но стоит мне найти упавший волос, как меня чуть наизнанку не выворачивает.

Это ужасно: просыпаться рядом с женщиной, на которую тебе ровным счетом наплевать. Особенно в воскресенье, когда ты начинаешь паниковать, что тебе придется провести с ней весь день. Однажды я притворился, что мне надо идти на работу. Я оделся, мы вышли на улицу, потом я попрощался, обошел вокруг дома, вернулся к себе и лег спать. Сколько бессмысленных, ненужных историй. Когда я был моложе, был один случай… Девушка проснулась и увидела у меня в руках свой кошелек. Так она стала кричать, что я хотел ее ограбить, и выскочила из дому. Я не успел объяснить ей, что всего лишь искал ее документы, чтобы вспомнить, как ее зовут… Часто случалось, что я просыпался с женщинами, которые, прощаясь, оставляли свой номер телефона, а я не знал, на какое имя его записать. «Запиши сама», — просил я. А потом, когда они уходили, я пролистывал книжку, отыскивая новое имя.

Однажды утром я выглянул в окно ванной и обнаружил, что внутренний дворик, где несколько месяцев назад я оставил отпечаток ангела на снегу, теперь весь утопает в цветах. Моего ангела больше не было. И именно в ту минуту пришло сообщение от Моники. Не так давно я возобновил отношения с ней. Я вспомнил об игре в номинации, которой мы забавлялись с Микелой, и решил, что Монику надо поместить в рубрику «Количество прощаний». Я, наверное, не меньше тысячи раз говорил себе «хватит» сразу же после того, как отдирал ее. И каждый раз верил, что так и будет. Но стоило получить от Моники SMS с вопросом «Ты занят?», как через полчаса мы снова совокуплялись. Но даже с Моникой я не мог забыться.

Я прочел ее послание: «Увидимся вечером? Я хочу тебя» — и впервые ответил: «Нет».

В последующие дни меня не особенно удивили полные ненависти сообщения. Все лучше, чем кулаки ее жениха, думал я.

Прошло уже два месяца, как я уехал из Нью-Йорка и расстался с Микелой, но я все не мог успокоиться.

Из-за своего внезапною отъезда я потерял один день с Микелой, и у меня все чаще стало появляться желание вернуться в Нью-Йорк, чтобы прожить с ней этот оставшийся день. Вероятно, именно этого мне и не хватало: еще одного дня.

Я уже не однажды думал о том, чтобы вернуться к Микеле, и никому не говорил об этом, даже Сильвии. В первый раз я подумал об этом, когда вместе с мамой разбирал вещи в доме бабушки. Выдвигая многочисленные ящики, рассматривая содержимое коробок и связывая баулы, я припомнил, как в детстве бабушка рассказывала мне и моим кузенам, что ее отец, когда она была маленькой, подарил ей волшебный мешок, только она не знает, куда он подевался. Стоит положить в мешок любую картинку, как на другой день вытаскиваешь из него изображенную на ней вещь, только настоящую. Поэтому я с кузенами дни напролет искал этот мешок и вырезал из журналов то, что мне хотелось получить. Пусть эти вещи по размеру и были больше мешка. Однажды мой кузен спросил у бабушки, может ли мешок сделать так, чтобы из него появился танк. У нас была папка, полная вырезок: космические корабли, велосипеды, паровозы, лошади… Я даже вырезал фотографию маленького мальчика, потому что мне хотелось братика.

Пока я копался в бабушкиных вещах, я вообразил, что нашел волшебный мешок, и спросил себя, что бы хотел получить. Ничего из материального мира мне не было нужно. Ни новой машины, ни денег, ни дома. Если бы я мог выбрать, как в волшебной лампе Аладдина, три вещи, я бы попросил: мгновения, часы, минуты…

В доме бабушки я понял, что больше всего хочу вернуть то, что было утрачено. Я подумал, что хочу вернуть воскресные дни, проведенные вместе с отцом, и те редкие минуты, когда он брал меня на руки. И еще мне хотелось вернуть мой день с Лаурой, наш «первый раз». Я очень хотел, чтобы бабушка вновь погладила меня по голове, я очень хотел съесть ее лазанью, услышать ее голос. Я хотел вернуть и тот день, когда сломал машину Андреа, но только теперь я бы не стал делать этого. Я вернул бы утренний трамвай, в котором ехала Микела. Свою собаку, которая умерла и о которой я тосковал, словно она была человеком. Когда Коки умерла, я переживал так, как будто умер кто-то из нашей семьи. Я даже поссорился с одним типом, который сказал: «Да, жаль, конечно, но все-таки это собака, а не человек». А мне было так плохо, что я не могу вспоминать об этом без боли в сердце до сих пор. Возможно, собака казалась мне единственным живым существом, которое понимало и любило меня. Коки болела, и в день ее смерти я сам отвез ее к ветеринару, чтобы ей сделали укол, усыпили ее. Вернее, ей сделали три укола. Первый, чтобы успокоить, второй со снотворным, а третий был летальный. Никогда не забуду выражения ее глаз, когда я вез ее в клинику. У меня было ощущение, что Коки знала, куда мы едем, и в то мгновение, когда ей сделали последний укол, я был уверен, что она все поняла.

Если бы я когда-нибудь нашел тот, бабушкин, мешок, я бы не стал просить ничего нового. Я бы попросил, чтобы мне вернули то, что принадлежало мне. Но, наверное, самым сокровенным желанием было бы вернуть время, проведенное с Микелой…

В другой раз я серьезно задумался над тем, чтобы вернуться в Америку, после разговора с Сильвией. В то время я часто ходил с ней смотреть новые квартиры. Агентство недвижимости принадлежало нашему общему знакомому. Однажды она нашла квартиру, которая ей понравилась, и попросила меня пойти с ней туда вечером, после ужина, потому что ей хотелось посмотреть на вид из окна в это время суток. Так мы и коротали вечер, усевшись на полу в совершенно пустой комнате. Мы прихватили с собой две пиццы в упаковке и пару бутылок пива. Квартира оказалась красивой, как и описывалось в рекламном объявлении. Я всегда отличался богатым воображением, поэтому, когда я читаю рекламу, мне обычно хватает двух-трех предложений, чтобы увидеть перед собой достойное жилище. Я представляю просторные комнаты и изящный дизайн в моих любимых тонах. Однако, после того как я побываю на месте, мифы рассеиваются. Но на этот раз самообмана не произошло. Сильвия впоследствии сняла как раз эту квартиру.

У нас с ней в тот вечер состоялся очень искренний разговор, и, может быть, она остановила свой выбор именно на этой квартире вследствие нашего разговора.

Моя подруга была полна энергии, речь ее текла плавно, даже паузы были красноречивыми.

Рассказывая о своих отношениях с Карло, она помогла мне разобраться в том, что касалось нас с Микелой. Она… она как бы очертила круг вопросов.

— В жизни я всегда старалась помочь тем… кого любила. Если я видела, что им тяжело, я готова была выполнить любую их просьбу. Я всегда больше пеклась о счастье других людей, чем о своем собственном Я всегда думала, что если я и сорвусь, то, как кошка, упаду на ноги, а потом легко поднимусь. Но… когда я прошу уделить мне больше внимания, я кажусь избалованной женщиной, в том числе и себе. Ты ведь, Карло, знаешь, какой у меня характер. Извини, я назвала тебя Карло.

— Будь внимательней. Пока моя бабушка звала меня Альберто, все было еще ничего, но Карло, прошу тебя, ни за что меня не называй… Ты помнишь, как бабушка называла меня Альберто?

— Конечно помню.

— Я на днях думал об этом и понял, что все мое детство я пытался заменить для матери отца, а кончилось все тем, что я заменил дедушку для бабушки. Маленький мужчина в доме.

— Мы перестали быть самими собой, и обижаться нам не на кого, кроме как на самих себя.

— А мы еще можем стать самими собой? Снова вернуться на прежнюю траекторию, снова обрести себя?

— Думаю, да. Надо только отважиться на это.

— Я уже решился и съем твою половину пиццы, я вижу, ты больше не хочешь.

— Бери, конечно… Джакомо, знаешь, что я поняла? Ты не можешь не согласиться, что это действительно верно… Я поняла, что хорошо быть рядом с другим человеком, когда отношения помогают каждому подняться на свою высоту.

— В каком смысле «подняться на свою высоту»?

— Например, с Карло я была не той, какой я могла быть в жизни. Но он этого даже не замечал. Его не интересовало, сумела ли я реализовать свои мечты, да и знал ли он вообще, что они у меня были, ведь ему было все равно. Ему было не важно, что я делала, чего я хочу. Для него было важно то, кем я была для него лично. Меня можно было подогнать под его представления, я годилась для его жизни. Он принимал решения, а я должна была подстраиваться под него. Карло всегда воспринимал меня в одном цвете. Мои же действия были бесплодны, в отношениях с ним я не чувствовала себя живой. Он никогда не обращал внимания на перемены в моем настроении, на мою хандру. Он никогда не воспринимал их всерьез. Конечно, в этом была и моя вина. Мне для жизни было недостаточно его любви, потому что это была не та любовь, о которой я мечтала. Это была любовь не мужчины, а ребенка. И это видно по тому, как он повел себя в сложный период наших отношений: стал, как капризный ребенок, подвергать меня моральному шантажу. Его любовь требовала внимания лишь к нему одному.

— А я всегда думал, что он знал, насколько для тебя важно воплотить твои честолюбивые надежды, и поэтому делал вид, что ничего не замечает. Ведь он понимал, что если ты добьешься своего, то в ваши отношения вмешаются еще и твои интересы. А ты, добившись своей цели, наверняка отдалилась бы от него, ты бы поднялась на ту высоту, на какую он не способен подняться.

— Мне нужны такие семейные отношения, Джакомо, при которых каждый волен выбирать свою дорогу, потому что он знает, что другой в состоянии последовать за ним. И если у меня не сложились такие отношения, то в этом прежде всего была моя вина. Я не захотела осознать свою мечту, я испугалась догадаться, кем могла стать. Но я хочу достичь своей высоты, какой бы она ни была. Пусть я даже не знаю, что произойдет со мной в ближайшие дни. Сейчас все так перепуталось. Но я снова чувствую себя свободной, и это прекрасно.

В тот вечер я понял, почему мне так нравилось быть с Микелой. Когда я вернулся домой, по радио передавали TheDivisionBell группы PinkFloyd. Звучала мелодия, под которую мы с Микелой в первый раз занимались любовью. Вся моя жизнь была отмечена знаками, каждый день. Под эту мелодию я и решил, что поеду вернуть себе кусочек внезапно оборвавшейся жизни. Если я не сумел отказаться от Микелы здесь, в нашем городе, поговорив с ней всего десять минут в баре, то как я смогу сделать это сейчас, познав ее, пропитавшись ею? Для меня она стала дверью, которую я, набравшись отваги, наконец распахнул и теперь не мог, не хотел закрывать. Пусть у меня остался всего только день, но я все равно поеду, чтобы прожить его. Один день с Микелой… Один день на моей высоте…

 

27.ЕЩЕ ОДИН ДЕНЬ 

(…не считая двух неполных)

На этот раз перед отъездом я выяснил, будет ли она в Нью-Йорке. Я не хотел прилететь в Америку и не застать ее на месте. Я позвонил в ее офис и договорился о встрече, выдав себя за клиента. Теперь в ее рабочем расписании на пятницу на семнадцать часов была намечена встреча с человеком, который не указал своего настоящего имени.

Я прилетел в Америку в пятницу и в четыре часа дня был уже в Манхэттене. Обратный билет я взял на вторник. Это было безумием, но я ни о чем уже не думал. Перед отъездом я боялся, что она не обрадуется, увидев меня, что у нее, возможно, появился другой мужчина, с которым она играет в ту же игру, и тогда мой приезд доставит ей ненужные хлопоты.

В пять часов я вошел в ее офис. Когда она увидела меня, у нее перехватило дыхание. Я не могу описать выражение ее лица. Она тут же закрыла Дверь и обняла меня, как будто я вернулся с войны. Я был счастлив, как никогда в жизни. Я и сейчас думаю, что то, что я испытал в ту минуту, уже оправдывало мой поступок.

Я обхватил руками ее мокрое от слез лицо. Мы целовались, обнимались, вглядывались друг в друга, говорили бессвязные слова, а потом вышли на улицу. Встреча со мной была последней в ее расписании.

Мы зашли в кафе, где я ждал ее в свой первый приезд.

— Я здесь потому, что у меня остался еще один день.

— Я тебя ждала… Я надеялась, что ты приедешь…

— Наши отношения со дня знакомства — сплошные ожидания.

— На сколько дней ты приехал?

— Во вторник я улетаю. Задержаться я не смогу, а потом я не знал, как ты отреагируешь на мой приезд. Как видишь, я надеюсь провести с тобой больше одного дня.

— К сожалению, в воскресенье вечером я должна лететь в Бостон. Отменить поездку я не могу.

— Ну что же, на один день больше, чем я рассчитывал, и на один день меньше, чем я надеялся.

Все время, от вечера пятницы до вечера воскресенья, мы провели вместе. Я отменил заказ в гостинице и остановился у нее дома. Волна переживаний нахлынула на меня, когда я снова увидел ее ванную, где в душе висела прибитая мною полочка, ее кровать… На кухне все еще лежали диски, которые мы приобрели в день нашей свадьбы. Мы оба были счастливы, снова оказавшись вместе.

Довольно скоро я был вовлечен в очередную игру, затеянную Микелой.

Вечером мы долго предавались ласкам, а потом Микела спросила:

— Так ты хочешь, чтобы у нас был ребенок?

— Ты серьезно?

— Да.

Я решил, что это первое после нашего знакомства проявление ее женской слабости.

— Я думал об этом все два месяца. Я даже с Сильвией об этом говорил. Ты — единственная женщина, с которой я бы отважился на это. Но, если честно, я не знаю, хочу ли я этого сейчас. — Помолчав немного, я добавил: — Я тебе рассказывал про Сильвию и Карло. Если бы не Маргерита, Сильвия давно бы уже ушла от него. Возможно, это меня пугает. Мне было бы неприятно превращать ребенка во что-то вроде замка.

— Настоящая проблема твоей подруги не в Маргерите, а в ее муже. Она оказалась в положении, когда ей надо решить важный вопрос, а она не может обсудить его серьезно, как это делают взрослые люди. Эго то, о чем я тебе говорила в ванне, ты помнишь?

— Конечно, помню.

— Вопрос в том, есть у мужчины мужество или его нет. Карло, очевидно, трусливый ребенок, неспособный отвечать за свои поступки. Как, впрочем, многие мужчины. У него нет мужества. Он не мужчина и, как все, кто не сумел стать мужчиной, притворяется, что он ничего не замечает. Знаешь, что для них будет самым простым решением?

— Что?

— Он должен сказать ей, чтобы она уходила, потому что он не может больше жить с женщиной, которая давно не хочет быть с ним. Так бы он по-настоящему выразил свою любовь, вместо того чтобы без конца талдычить о любви и… по любому поводу демонстрировать ее отсутствие.

— А может быть, он так и не понял, что она его больше не любит, хотя Сильвия много раз говорила ему об этом?

— Да, бывает такое, что человек тебя любит, а ты этого не замечаешь. Но когда разлюбит тот, кто когда-то любил тебя, то такого нельзя не заметить. Он избегает окончательного объяснения, потому что при этом возникают другие серьезные вопросы. Ведь трудно расстаться с человеком, трудно смириться с тем, что тебя бросили, оставили одного, тяжело ощущать себя неудачником. Здесь еще присутствуют и уязвленная гордость, и желание спасти свое лицо перед семьей, родственниками, друзьями… Во всем этом много эгоизма. Похожая история произошла с одной девушкой, которая работала со мной в Италии. Только она, вместо того чтобы расстаться с мужем, стала встретиться с коллегой. Знаешь, когда ты живешь с мужчиной и тебе понятно, что ты его интересуешь не больше рваного шлепанца, то вполне достаточно, чтобы кто-то посмотрел на тебя по-особому, сказал тебе ласковые слова, и ты улетаешь, теряешь голову. В конце концов о ее связи стало известно, и несчастная женщина, обделенная вниманием, сразу превратилась в шлюху, которая дает кому не лень, тогда как бедняга муж с утра до вечера вкалывает на работе. Классический вариант.

Мы лежали в постели, Микела говорила, и до меня стало доходить, что на самом деле она хотела сказать мне, когда мы были с ней в ванне.

После того как я ответил, что хотел бы иметь ребенка, но только не сейчас, а когда буду готов к этому, у меня появилось ощущение, что настроение у Микелы изменилось. Словно от моих слов ей стало нехорошо. Но она ничего не сказала, и я поспешил отогнать от себя эту мысль.

В субботу вечером, прежде чем пойти ужинать, я вручил ей подарок, купленный накануне. В пакете лежал электропровод с переходником Странный предмет, но для меня он в какой-то степени символизировал наши отношения.

Ужинали мы в ресторанчике на пересечении 23-й улицы и 8-й авеню, нам захотелось попробовать ребрышки молочного поросенка. Кажется, там ничего больше и не подают, если не считать соуса, картофелины в фольге и кукурузной лепешки. Но порции были огромные. После такого ужина желудку непросто справиться со своей работой. Мы вволю посмеялись, наблюдая за соседями. Все как один поднимали разноцветные стаканы с коктейлем из текилы и делали это почти синхронно.

За свиными ребрышками я спросил у нее, что будет с нами после того, как мы расстанемся.

— Я не хочу снова мучиться, как мучилась последние два месяца, — сказала Микела. — Думаю, наши отношения должны претерпеть сильные изменения, если мы хотим и дальше быть вместе. Они не могут оставаться такими же, какими были до сих пор, иначе мы все испортим. Да ты и сам знаешь об этом… Думаю, нам лучше больше не видеться.

Я не ожидал услышать последнюю фразу.

— Если мне придется быть в Нью-Йорке, я могу позвонить тебе?

На мой неудачный вопрос Микела вполне резонно ответила:

— Лучше не надо.

С этой минуты у меня голова пошла кругом, я запутался и стал совершать одну оплошность за другой.

— Ты это сказала серьезно?

— Более или менее.

— Мне трудно порвать с тобой. Я не могу больше встречаться с другими женщинами. Я тебе перестал нравиться? У тебя появился другой?

— Нет. Но почему ты меня об этом спрашиваешь?

— Потому что ты не такая, как в прошлый раз. Я вижу, что ты счастлива меня видеть, я это не отрицаю, но ты стала какая-то молчаливая. Иногда мне кажется, что ты вообще находишься где-то в другом месте.

— Нет, у меня никого нет. Хочешь еще выпить?

— Да. А ты не будешь?

— Предпочитаю колу.

— Тебе не очень хорошо со мной?

— Не надо так относиться к нашим отношениям…

— В каком смысле?

— Не надо задавать таких вопросов. Они не имеют к нам никакого отношения. Не своди все к банальности.

Эти слова привели меня в чувство. Не знаю, сколько коктейлей я выпил после этого, помню только: в отличие от Микелы я был пьян.

Дома мы занялись любовью, потом просто лежали рядом Я все время куда-то улетал, как это бывает, когда ты выпил лишнего. Я готов был плакать при одной мысли, что больше ее не увижу, ведь это был наш последний вечер вдвоем. Но я ни на чем не настаивал, потому что, вероятно, так и в самом деле будет лучше. Однако под влиянием тоски, боли и алкоголя я сказал ей:

— Давай, сделаем ребенка.

— Такими вещами не шутят, — ответила Микела.

— Я серьезно говорю…

— Нет, ты не серьезный, ты пьяный.

— Это точно. Но я бы его сделал.

— Давай лучше спать.

И мы провалились в сон.

В воскресенье утром мы проснулись поздно. За завтраком почти не разговаривали. Голова у меня раскалывалась. Спустя какое-то время, когда мы уже приняли душ и оделись, Микела сказала, глядя прямо мне в глаза:

— Вчера вечером ты хотел зачать ребенка. К счастью, пьян был только ты.

Мне показалось, что, когда разговор заходил о детях, то, с одной стороны, она шутила, а с другой — хотела посмотреть, как я прореагирую на ее слова.

— Не знаю, сказал ли я это, потому что был пьяный, но думаю, что я бы так и сделал. Я и сейчас повторю, что я бы завел с тобой ребенка. Может быть… только не сейчас…

Мы вышли побродить по городу. Я предложил заглянуть в бар, и там мы задержались надолго. Она читала книгу, я газету. Вдруг она сказала мне:

— Давай сделаем так. Больше не будем встречаться, не будем звонить, не будем искать встреч друг с другом Конец сказки. Я тебя не буду искать, и ты меня не ищи, обещай мне это.

— Я тебе это обещаю. Мы еще вчера вечером так решили.

— Да, я знаю, но послушай, что я хочу тебе предложить. Через три месяца я должна быть в Париже на деловой встрече. Если через три месяца ты еще захочешь иметь от меня ребенка, а я — от тебя, то мы встретимся там. Это будет местом нашей встречи. Что скажешь?

— Я не знаю, правильно ли я тебя понял? Через три месяца мы назначаем свидание в Париже. Если один из нас хочет ребенка от другого, то он приходит на встречу, если нет, то не приходит, это так?

— Все правильно. Мне кажется, что я уже готова завести от тебя ребенка, но сейчас я этого делать не буду. Мне нужно пожить немного вдали от тебя, чтобы лучше во всем разобраться. Может быть, ты за эти три месяца встретишь другую женщину или я передумаю заводить с тобой детей… Как можно все предугадать? Но дадим себе еще один шанс, прежде чем потеряем друг друга навсегда.

Почему Микеле каждый раз удавалось убедить меня в своей правоте, втянуть в свои планы? Но в целом мне нравилась игра, в которой надо рисковать. Я посмотрел на нее и сказал:

— Ты женщина, о которой я всегда мечтал. Пусть будет так. Я согласен, предоставим себе такой шанс. Наши отношения этого заслуживают. И где мы назначим свидание?

— Не знаю, давай вместе решать… Может, встретимся у статуи Свободы?

— Я так понял, что свидание назначается в Париже, а не в Нью-Йорке?

— Да, в Париже.

— В Париже есть статуя Свободы? Я не знал этого.

— На самом деле их даже две, Одна большая, на набережной Сены, а другая маленькая, в Люксембургском саду. Если через три месяца нам еще захочется завести ребенка, мы встретимся у статуи в Люксембургском саду. Думаю, ребенок — это единственный достойный повод для того, чтобы встретиться и строить жизнь дальше, иначе лучше сразу разойтись и только вспоминать о том, как мы были вместе.

Пока я переваривал ее очередное абсурдное предложение, Микела перелистала записную книжку и сказала:

— Удобнее всего будет встретиться шестнадцатого сентября.

— Это безумие! — Потом я добавил: — Согласен. А во сколько?

— Решай ты.

— Увидимся в одиннадцать утра. Хорошо?

— Шестнадцатого сентября в одиннадцать часов утра. Или больше никогда.

 

28.ПАРИЖ

Сильвия сейчас счастлива. Она живет одна с Маргеритой в новом доме. Карло, в конце концов, все понял и повел себя не так уж плохо, как она думала. Жизнь его тоже наладилась. Маргерита совсем не грустит, мы все были поражены тем, как она восприняла эти перемены в своей жизни. Из них троих она оказалась самой умной. Ей объяснили, что если родители и живут в разных домах, то все равно они ее любят так же, как раньше. Чтобы решить этот вопрос, Сильвия и Карло обращались за помощью к психологу. Мать Сильвии признала, что дочь поступила правильно, оставив мужа, раз она его разлюбила. Странными иногда бывают люди…

Бессмысленно объяснять, почему я приехал в Париж. Я хочу, чтобы у нас с Микелой был ребенок. Прошло три месяца с того дня, когда я видел Микелу в последний раз, но я не только не забыл ее — меня все сильнее тянет к ней. Я хочу, чтобы у нас с ней родился ребенок, потому что Микела была для меня как дом со стеклянной крышей: я могу любоваться небом и чувствую себя в безопасности. Сейчас я иду пешком, позади осталась Пляс де Вог, и теперь мне надо выйти к Отель де Виль. Я снял свитер, потому что солнце окончательно растопило тучи, да и сам я разогрелся, пройдя значительное расстояние. Сейчас половина одиннадцатого. Я мог бы пройти мимо Нотр-Дам, а дальше идти по бульвару Сен-Мишель, но я предпочел более короткий путь. На обратном пути я еще смогу пройтись по тому маршруту, хотя… чем бы ни закончилась наша встреча, я буду слишком взволнован и вряд ли сумею обратить на что-нибудь внимание, даже если мимо меня по тротуару пронесется дюжина розовых пони. И уже сейчас я знаю: если она не придет, я начну стареть. Стареть я буду очень быстро… Я иду по Понт дез Арт, деревянному мосту, где по вечерам в хорошую погоду молодежь устраивает вечеринки. Затем я пересекаю Сен-Жермен де-Пре и выхожу на Рю Бонапарт, которая выводит к церкви Сен-Сюплис. А за ней, наконец, и Люксембургский сад.

Я пришел раньше назначенного времени, но мне очень хочется войти в сад и увидеть, что она уже ждет меня. Я волнуюсь и все же задерживаюсь около фонтана, где несколько молодых ребят делают наброски дворца, стоящего напротив. Я вспоминаю, как однажды в музее д’Орсе видел студентов, которые, сидя на полу, рисовали статуи. Мне нравится, когда в Музеях течет жизнь…

Я хожу по аллеям и смотрю, как парижане играют в теннис, бегают по дорожкам, занимаются под тентом восточной гимнастикой. Многие сидят с книгой в руках. Повсюду стоят железные стулья, которые можно поставить где угодно. Многие относят их к фонтану, потому что фонтан окружает невысокая чугунная ограда, в которую удобно упираться ногами.

А вот и статуя Свободы. Около нее нет скамеек. Тогда я беру два стула и отношу их на место нашего свидания. Один для меня, другой, надеюсь, для нее. Сейчас у меня только одна надежда, что она придет. Я часто думал о том, что произойдет в минуту нашей встречи. Очевидно, я и на этот раз смогу убедиться: то, что происходит, никогда не бывает похоже на то, чего ты ждешь. Но… быть может, именно сейчас, пока я пристально вглядываюсь вдаль, надеясь заметить ее на дорожке, я вдруг почувствую, как теплые ладони закрывают мне глаза… «Угадай, кто это?» — услышу я ее голос…

Конечно, наша встреча порождает много вопросов: что будет потом? где мы будем жить? Мне следует перебраться в Америку или она вернется в Италию? Каждый раз, когда я думаю об этом, я даю только один ответ: страна, в которой я хочу жить, называется Микела.

Три долгих месяца, что я провел вдали от нее, я не переставал ощущать ее присутствие. Я смотрел в бесконечность, сидя на краю жизни, и таким странным образом принял решение завести ребенка. Но в моем возрасте это не так уж удивительно. Когда мне было двадцать лет и я был влюблен, я мечтал о ребенке от женщины, которую любил. Сейчас все изменилось. В двадцать лет я расценил бы нашу с Микелой историю как полный бред. Немыслимый бред, с моей — в то время — точки зрения на любовь…

Я хочу ребенка, и Микела как раз та женщина, которая подарит его мне. Радость отцовства я хочу разделить только с этой женщиной, и точка. Мне всегда казалось, что наша встреча — ну та еще, первая встреча в трамвае — произошла самым естественным образом в самый нужный момент. Как будто это было предсказано судьбой. Новый важный этап в моей жизни, крутой поворот, за которым открываются новые горизонты…

Скрасить ожидание мне помогали литературные опыты. Я записывал свои впечатления и переживания, я наблюдал за изменяющимся, живым миром, я стал его частью. Еще я писал Микеле письма, которые никогда не отправлял ей. Я взял их с собой. На конвертах наклеены марки, потому что, если она не придет, я опущу эти письма в почтовый ящик.

В конверты я вложил фотографии. На одной из них цветы, на другой стол, накрытый на двоих, на третьей — наш трамвай. Еще одну фотографию я сделал в день ее рождения. На ней календарь, сверток с подарком и два бокала с вином. Я разделял с ней все мгновения, которые нам не суждено было провести вместе.

Уже без шести одиннадцать, у меня комок стоит в горле, я чувствую, что мне трудно дышать. Я озираюсь и судорожно поглаживаю пакет с письмами. Помимо писем я принес еще пару красных туфель, которые купил специально для нее. Я выбрал туфли в качестве подарка, потому что они, на мой взгляд, отлично символизируют мое стремление идти рядом с ней в общее будущее. Но до одиннадцати остается три минуты, и я начинаю сомневаться, увижу ли я их на ее ногах.

Неожиданно ко мне подкатывается мячик. Я поднимаю глаза и вижу девочку. Она подбирает его, смотрит на меня несколько мгновений и убегает играть дальше. Слышится пение птиц и отдаленный шум отбойного молотка. Мне нравится шум работающей техники, если, конечно, она не стоит под моими окнами.

Смотрю на часы: пять минут двенадцатого. Спрашиваю себя, сколько времени я буду ждать ее Я должен установить срок, говорю я себе. Если она не придет через пятнадцать минут, я уйду. Нет, лучше буду ждать до половины двенадцатого…

Я стараюсь отвлечься, наблюдая за людьми вокруг меня. Здесь много народу, у каждого свои мечты, свои радости, своя боль. Когда я был маленьким и думал о том, сколько же народу живет на белом свете, у меня появлялась уверенность, что Бог ну никак не может знать о моем существовании.

Одиннадцать двадцать. Микела еще не пришла… Я всерьез начинаю думать, что она не придет. Потом решаю, что буду ждать ее до полудня.

Да, это было бы слишком хорошо… Мне грустно. Я уже не рад, что встретил ее. Сейчас я не могу радоваться тому, что она открыла во мне лучшие черты. Я мог бы радоваться, если бы не чувствовал, что становлюсь смешным. Я, конечно, смешон — сижу на этом стуле, с красными туфлями и неотправленными письмами в руках… Я не отправлю эти письма, как собирался сделать раньше. Все ясно, Микела не придет. Мне надо только смириться с тем, что в моем фильме не будет счастливого конца.

Что мне делать, если ты не придешь?

Я встаю, потому что сидеть больше нет сил. Подхожу к памятнику. На земле лежат цветы, их, наверное, принесли несколько дней назад, в годовщину манхэттенской трагедии. Читаю надпись слева на пьедестале: «Свобода освещает мир». Потом я снова, сажусь на стул, закидываю голову назад и смотрю в небо. По щеке течет слеза и стекает мне за ухо. Я чувствую резь в животе. Я вспоминаю обо всем, что сделал ради нее, о том, что придавало мне сил в жизни. С тех пор как я встретился с ней, я не знал, что такое скука, с ней мне всегда было хорошо, пусть даже в мыслях. Но бывало и плохо, как, например, сейчас; я чувствовал себя раненным, но… живым.

Неожиданно я понимаю, что, кроме воспоминаний, у меня ничего нет. Ни единой вещицы, связанной с ней… И в это мгновение у меня рождается догадка, что Микела — это мираж, что ее никогда не существовало на свете. Кто может гарантировать, что она не была проекцией моей мечты, плодом моей фантазии? Видел ли ее кто-нибудь, кроме меня? Люди, с которыми я говорил о ней, никогда с ней не встречались, не были с ней знакомы. Даже Сильвия. У меня нет конкретных доказательств реального существования Микелы. Боже мой, какая путаница… До этого момента все казалось чудесным. Я увидел Микелу в трамвае, она мне понравилась, потом я познакомился с ней, и она с помощью глупейшей игры показала мне, как я могу раскрыть себя. Мы даже поженились без одури настоящего бракосочетания. А теперь я сижу здесь и жду ее, чтобы доказать себе самому, что хочу от нее ребенка. В сущности, мы прошли тот же путь, что и другие люди, но только в виде игры, забавы. Может быть, пока я сижу здесь, на этом стуле, с красными туфлями и письмами в руках, в моей безумной голове промелькнула, первая трезвая мысль? Вряд ли такое скажет Сильвия, но другие мои знакомые вполне могут сказать, что я сошел с ума и вбил себе в голову воображаемую женщину. А как я могу доказать, что это не так? Свадебные колечки — и те мы опустили в ящик для пожертвований… Все, что связано с ней, хранится в моей голове, в моей душе и останется там навсегда. Она то, чем я дышу, она мое волнение и озарение. Если я вгляжусь в свое отражение в зеркале, я отыщу в зрачках ее след… Микела научила меня верить в мечты, и я больше не боялся показаться смешным, поэтому уже не столь важно, придет ли она. Важно то, что она мне дала. Она — как компас, показывающий направление пути.

Я рассмеялся, подумав о своем положении. Я смеялся, закрыв лицо руками. Руки еще пахли топленым сливочным маслом.

Неожиданно мой смех оборвал резкий свист. Я открыл глаза. Микела стояла в нескольких метрах от меня, убеждая в том, что она все-таки существует. У меня екнуло сердце.

Микела стоит передо мной, и на губах ее играет знакомая улыбка. Она — само будущее, которое одаривает меня улыбкой. Я подхожу к ней и застываю на несколько мгновений. Когда я делаю последний шаг, чтобы поцеловать ее, она жестом останавливает меня. Я не понимаю, в чем дело. Она берет мою руку, и, глядя мне в глаза, кладет ее на свой живот.

Я мгновенно все понимаю — настоящую причину ее игры, из-за которой она заставила меня ждать все это время. Я смотрю на живот, к которому прикоснулась моя рука. Микела ждет ребенка. Я потрясен, я вопросительно смотрю ей в глаза. Она утвердительно кивает и, прежде чем мы обнялись, говорит мне:

— Это уже было, когда ты во второй раз приехал в Нью-Йорк.

— Но почему же ты мне ничего не сказала?

— Я не хотела, чтобы ты признал его только потому, что это уже случилось. Я хотела быть уверенной в твоих намерениях. Если бы ты не пришел сюда, я бы не дала тебе знать об этом. Ты бы никогда не узнал про ребенка. И знаешь, я счастлива, что мы это сделали. Я всегда хотела найти для себя такого товарища по играм.

Мы наконец обнимаемся и стоим молча. Потом я говорю:

— Я вспоминаю имена, которые ты выбрала для своих детей, особенно женские имена. Я в ужасе!

— Не переживай, его будут звать Маттео. А почему ты ничего не говоришь мне? Я же научилась свистеть!

— Именно это меня и потрясло. Ты поразила меня своим свистом. Нет, неправда, я просто боялся, что ты не придешь. Кстати, а я научился нырять.

— Извини, что опоздала. Но на самом деле я минут двадцать уже за тобой наблюдаю. Мне было страшно, я слишком волновалась… Когда я пришла, ты был уже на месте. Ты давно меня ждешь?

— Не очень, лет тридцать пять.