В воскресенье мы проснулись поздно. После легкого завтрака пошли в spa-салон на углу 14-й улицы и 6-й авеню. Микела сделала себе маникюр и педикюр, а я массаж ног. В последнее время я так много ходил пешком, что, когда она предложила мне сходить на массаж, я сразу согласился. По сути, это был не массаж, а настоящий сеанс магии. Женщина-массажистка ловко взбила мыльную пену в тазике, куда я опустил ноги, и пена поднялась так высоко, что стала сползать на пол. Потом она взяла флакон и накапала в воду несколько капель непонятной пахучей жидкости. Удивительно, но после этого вся пена исчезла. Я испугался было, что вместе с пеной растворятся и мои ноги, но тут массажистка начала разминать мне ступни, и, хотя на вид она была маленькой и хрупкой, пальцы ее обладали прямо-таки геркулесовой силой. Совершенно волшебные ощущения! Когда я вышел из ее кабинета, я чувствовал себя легким как перышко. Я даже взял Микелу за руку, потому что боялся улететь, как воздушный шарик.
Мы пошли перекусить в кафе на площади Св. Марка. Я заказал свежевыжатый апельсиновый сок, поджаренные хлебцы, омлет с сыром, беконом и овощами, жареную картошку и фрукты. Пока я ел, я смотрел на Микелу и пытался понять, что со мной происходит. Солнца в тот день не было, но я надел темные очки: они как бы помогали замедлить время, которое летело вперед с крейсерской скоростью. Глядя на Микелу, мне и раньше приходилось ощущать, но я выпадаю из времени и пространства.
Вспомнив детство, я обратился к Микеле на языке глухонемых. Вначале было трудно изобразить букву «я», но потом я припомнил, как это делается. «Микела, я счастлив, безмерно», — с помощью жестов передал я ей. Она улыбнулась. Казалось, она была смущена. Потом она поднялась и поцеловала меня.
Микела подарила мне «смотровую площадку», с которой я мог по-новому смотреть на мир. Она перевела мою жизнь в пространство игры. Я давно уже не наслаждался игрой. До встречи с Микелой я считал, что играют в основном дети и актеры. Правда, однажды я вычитал фразу, звучала она примерно так: «Люди не перестают играть, оттого что стареют. Они стареют потому, что перестают играть». Я не хотел стареть.
— Знаешь, чем хорошо было бы завершить этот завтрак? С наслаждением затянуться сигаретой, — заметил я.
— Ты куришь? Ни разу не видела тебя с сигаретой.
— Нет, я не курю. Это просто образ. Если бы мы снимали фильм, то герою сейчас полагается закурить.
— Давай попросим, чтобы тебе дали закурить.
— Но я не курю…
— Перестань! Если ты выкуришь одну сигаретку, это не значит, что ты привыкнешь курить.
— О’кей, одну я выкурю. Может, и ты закуришь? Или в нашем фильме курит только мужчина?
— Героиня тоже закурит.
Нас угостили парой сигарет. Мы закурили, пересев на скамейку, стоявшую под деревом в маленьком атриуме. Курить за столиком в кафе не разрешалось. После первых затяжек мы переглянулись и, не сговариваясь, выбросили сигареты. Курить нам было противно.
Во второй половине дня мы пошли в Музей современного искусства на 53-й улице, между 5-й и 6-й авеню. Мне нравится бродить по музеям, они дарят много прекрасных эмоций. Мне также нравятся магазинчики, где продают открытки, каталоги, карандаши и еще кучу всякой мелочи. Мы ничего не стали покупать, только выпили чаю в местном баре.
Потом мы направились по 9-й авеню в сторону Даун-тауна и по пути остановились около кондитерской. На тротуаре, по бокам от двери, стояли деревянные скамейки фисташкового цвета. Кондитерская называлась «Billy`s Bakery». Она была похожа на ту, куда Микела привела меня в наш первый вечер. Я взял маффин с шоколадом. Теперь, когда я вспоминаю тот день, я все еще ощущаю его вкус и запах. Микела заказала только чашку кофе. Хорошо еще, что в Нью-Йорке приходилось много ходить пешком, иначе я бы стал круглым и запрыгал как мячик. Мы сели на крашенную скамейку.
— Кем ты хотел стать в детстве?
— Ветеринаром. А ты?
— Учительницей.
— Вау! Какие прилежные дети! Никто не хотел астронавтом, балериной, футболистом или парикмахершей…
— Тем не менее я не стала учительницей, а ты — ветеринаром. Значит, мы или изменили нашим мечтам, или сами изменились с возрастом. Ты помнишь, когда тебе расхотелось быть ветеринаром?
— Нет. Я помню, что одно время мне хотелось стать ветеринаром, а вот когда расхотелось, сказать не могу. А тебе?
— Когда моя сестра сообщила, что тоже хочет стать учительницей. Тогда я и передумала. У тебя есть братья или сестры?
— Нет, я единственный ребенок в семье.
— Твои родители развелись?
— Мой отец умер.
— Извини.
— Не переживай. Он давным-давно ушел из семьи. Оставил меня и мать, когда я был еще маленьким. Думаю, поэтому я с трудом привыкаю к другим людям… за исключением невесты на короткий срок.
Мы оба улыбнулись.
— Привыкнуть к другим людям — это для многих проблема. Вполне возможно, что ты не создан для близких отношений. И все дело только в этом.
— Не знаю. Но я много раз об этом думал. Мне кажется, моя проблема в том, что я все еще остаюсь сыном своей матери.
— Тебе хватало ее любви?
— Наоборот, ее было слишком много. Мама постоянно следила за мной. Она меня слишком любила.
— То, что она висела у тебя над душой, еще не значит, что она тебя любила. Наоборот. Иначе бы ты сказал не «следила», а «была рядом со мной». Потом, многое зависит от вторичного месседжа.
— А что такое вторичный месседж?
— Ах, прости, у нас так в компании говорят. Месседж — это основная идея, а вторичный месседж — это ее отражение, иногда как в кривом зеркале. Например, моя мать всегда казалась мне простым, добрым человеком, но потом, когда я стала старше, я поняла, что за ее простотой скрываются страх перед жизнью, недоверие к чужим людям Она никогда не учила меня этому. Но подсознательно я воспринимала эти сигналы, и они мешали мне развиваться. Вот это и есть вторичный месседж.
Я невольно подумал о Маргерите. Бедная девочка… Надо будет рассказать Сильвии.
— Очень многие отклонения и болезни у подростков вызваны вторичным месседжем родителей, — продолжала Микела. — У меня, например, в переходном возрасте случались приступы анорексии, и я отказывалась от еды.
Мы замолчали. Я пытался понять, каким мог быть встречный месседж у моей матери, но на ум приходило только эсэмэски от Данте.
В то воскресенье, помню, мы говорили о многих грустных моментах в нашей жизни. Мое детство, ее девичьи годы… Вечером мы опять ужинали дома.
— С тобой случалось такое, что мужчина что-нибудь скажет или сделает, и после этого все рушится? — спросил я.
— В каком смысле?
— Ну, допустим, ты встречаешься с человеком, и сказал или сделал что-то такое, из-за чего перестал тебе нравиться, и ты вычеркиваешь его из своей жизни.
— Хм… — задумалась Микела. — Как-то раз один парень, в первый же вечер разговаривая со мной по телефону, назвал меня любимой, а на следующий день явился на свидание с отвратительной лягушкой розового цвета. Он сказал, что купил ее, потому что у нее глаза такие же огромные, как у меня. Встречаться с ним я больше не захотела. Потом он неделями осыпал меня эсэмэсками. Но я не могла переменить своего отношения… Другой в конце ужина… когда принесли счет, отдельно подсчитал, что заказала я и что заказал он. При этом он добавил; что за вино расплатится сам. Уж лучше бы он заставил меня заплатить за нас обоих… Нет, правда, мне было бы проще… Что меня еще всегда раздражало, особенно когда я была моложе, так это парни, которые через пять минут после поцелуя вытаскивают наружу свое хозяйство и сразу же суют его тебе в руку. Меня это всегда бесило, даже если парень был мне интересен. Но помимо смысла самих фраз еще всегда важно, кто их говорит, как он их говорит и в каком контексте… Ну а тебе что неприятно слышать от женщин?
— Кроме бессмертной фразы «я беременна»?
— Да, кроме этой фразы.
— Пожалуй… вопрос, который задают все женщины, когда им было хорошо с мужчиной.
— И что за вопрос?
— Они спрашивают: «Ты такой со всеми?»
— А ты что отвечаешь?
— Кто они, эти все? В моей жизни существуешь только ты, — я произнес это без иронии.
— Вот-вот… Такая фраза уж точно отбила бы у меня всякое желание встречаться. Надеюсь, что ты шутишь. Ты же шутишь, да?
— Шучу, шучу… Мне еще не нравится, когда женщина говорит о себе в третьем лице и называет себя по имени.
— То есть?
— Года три назад я встречался с девушкой, ее звали Сандра. Когда она что-то про себя рассказывала, то говорила примерно так: «Я себе сказала: Сандра, ты должна быть выше этого… Сандра, не делай этого… Сандра, я знаю, у тебя все получится…» Еще меня коробит от женщин, которые в постели лепечут, как девочки.
— А что тебе приятно слышать?
— «Джакомо, ты трахаешь как бог». Ладно, я пошутил. В общем, не так уж много таких слов. Скажем, моя любимая фраза звучит так «С тобой я могу быть сама собой». Когда я ее слышу, мне всегда очень приятно.
— А с тобой и в самом деле легко. По крайней мере, не возникает ощущения, что тебя постоянно оценивают. Так, значит, ты такой со всеми? Вот возьму и признаюсь тебе, что вчера я сказала себе: «Микела, этот парень на самом деле очень милый».
— Ты хочешь меня поддразнить? В тебе меня это раздражает, только, пожалуйста, не злоупотребляй моим к тебе отношением. А почему ты вдруг решила, что я милый? Что тебе нравится во мне?
— Какой же ты зануда, а! Во всяком случае, мне нравится, что ты не выставляешь напоказ свою образованность.
— В каком смысле?
— Да в самом прямом. С тобой не надо быть заумной. Какая есть — такая есть.
— А что тебе нравится в мужчинах?
— Кажется, ты уже спрашивал.
— Подведи итог.
— Мне нравится, когда мужчина меня удивляет. Когда он в состоянии поразить меня, выбить из колеи. Многие мужчины после непродолжительного знакомства становятся похожи на заезженную пластинку…
— Что это значит?
— Ну, ты точно знаешь, какая песня последует за первой, и, когда она заканчивается, ты уже начинаешь напевать вторую. Бывает, мужчина только начинает говорить, а ты уже знаешь, что он скажет в конце. Даже занимаясь любовью, он целует тебя, гладит, а ты уже знаешь, где через мгновение будет его рука. Погоди, дай подумать… Мне нравятся мужчины, которые в первый же вечер дают тебе понять, что ты им нравишься, но не лезут напролом.
Я тотчас подумал о нашем первом вечере. Я не пытался добиться ее с места в карьер, но, кто знает, дал ли я понять, что она мне нравилась.
— Мне нравятся мужчины, которые догадываются, когда мне хочется побыть одной. И мне очень не нравятся ревнивые мужчины. Меня радовало только одно проявление ревности — со стороны своего отца, когда я поздно возвращалась домой. В такие минуты я чувствовала себя его женщиной. Есть еще одна вещь, которая мне нравится в людях вообще, а не только в мужчинах, только я не знаю, как тебе объяснить…
— Это что-то особенное?
— Да нет, ничего такого… Вот что ты понимаешь под словом «мы»?
— Мы — это ты и я, мы — это я и мои друзья, я — это я и моя семья…
— Правильно, — перебила меня Микела, — но — это еще и масса незнакомых людей, которые я окружают, включая даже тех, кто еще не родил… Так вот, я ценю людей, которые ощущают себя частью человечества. Немного высокопарно, но ничего не делаешь…
Микела, как в кино, попросила меня помочь ей расстегнуть молнию на платье. Я собрал ее волосы и приподнял их вверх. Эта сцена тоже отпечаталась в моей памяти и даже сегодня без особых причин встала у меня перед глазами. Нежная шея, руки, которыми она поддерживает волосы, и сияющая белизна спины… Мне казалось, что я вижу картину Эгона Шиле, одного из лучших, на мой взгляд, экспрессионистов…
Я всегда гадал, может ли мужчина, расстегивая молнию на платье, не целовать и не покусывать женщине плечи и шею. Я этого не сделал. Я остался лежать рядом с Микелой в постели и ждал, когда она заснет.
Я хотел уйти сразу после ужина, но она попросила меня остаться и дождаться, когда она заснет.
— Расскажи мне что-нибудь.
— Что именно?
— Придумай какую-нибудь историю.
Я немного помолчал, а потом начал выдумывать на ходу. Я говорил с закрытыми глазами, пытаясь представить себе вымышленные события, и нежно поглаживал ее по голове.
Скоро она заснула. Я продолжал ласкать ее и незаметно для себя тоже заснул. Такое бывает. Потом я проснулся, поднялся с кровати и пошел умыться. Я взял фломастер и написал на керамической плитке ванной: «Это так прекрасно — бродить с тобой по твоим любимым местам». Ниже, чтобы не напухать ее своей патетикой, я добавил: «Фломастер можно стереть, но память — никогда».
Одевшись, я долго смотрел на спящую Микелу. В наушниках моего плеера звучала песня Creep группы Radiohead. Я не сдвинулся с места, пока она не закончилась. Микела была, как ребенок. Особенно выражение ее лица, ее рука, поднесенная ко рту… Я смотрел на нее, слушал музыку, а в голове у меня вертелось: кто ты? какая ты на самом деле? почему именно ты? почему именно сейчас? почему с тобой я становлюсь другим человеком; почему мне кажется, что именно также и должно было случиться? С какой радостью я бы приласкал ее в эту минуту, если бы не боялся разбудить…
Когда я вышел на улицу, уже светало. В наушниках теперь звучала мелодия NiceDream. На небе все сильнее проступала голубизна, вытесняя звезды. Утро выдалось довольно прохладным, но прохлада бодрила, и мне было хорошо. Мне всегда хорошо, когда я брожу по Нью-Йорку. Иногда меня охватывает ощущение, что на его шумных улицах теряется какая-то часть меня, а сам я иду навстречу своей судьбе, своему новому «я». Может быть, из-за того, что я видел этот исполинский город в тысяче фильмов, его удивительное разнообразие всегда приводит меня в хорошее настроение. В то утро мне казалось, что я рождаюсь заново, я ощущал себя чистым, как ребенок. Наверное, святой Павел назвал бы такое состояние метанойя — изменение ума. Я и в самом деле чувствовал, что изменился, как при духовном перерождении. В последние дни мне пришлось расстаться с доспехами, которые на прежнем этапе моей жизни помогали побеждать в битвах. Есть люди, которые не могут прикрыть себя щитом, есть люди, которые без щита не сделают ни шагу. Теперь я обойдусь без щита, Я хочу, чтобы меня переполняли эмоции. Доспехи мне больше не нужны. До встречи с Микелой я жил так, словно жизнь была игрушкой, спрятанной в коробку, и я все никак не мог набраться смелости; чтобы открыть ее. А теперь? Что теперь? Как случилось, что сейчас у меня появились новые ощущения? Могут ли два человека решить, что они будут любить друг друга и что они будут счастливы вместе? Но все дело в том, что мы с Микелой не принимали никакого решения, мы… просто искали друг друга. С самого начала среди множества народа я приметил в трамвае именно ее. Все остальные люди для меня как бы носили маски, только у нее было лицо. Быть может, весь секрет в том, что надо раскрыть свои чувства хоть на секунду? На скалах вдоль горных дорог иногда начинают расти деревца. Я был скалой, в которой проросло дерево. В небольшой расщелине моей души пустило корни любопытство, а уже оно породило эмоции. Все другие мои романы были похожи на красивый букет цветов, который приносят в дом и ставят в вазу. Каждый день в вазе меняют воду, но цветы постепенно начинают увядать. Микела была живым цветком, деревцем, которое шло в рост.
В то утро в Нью-Йорке я почувствовал себя свободным человеком. Все, что окружало меня, казалось мне необычным, никогда прежде не виденным. Мне казалось, что я смогу сделать все, что задумаю. Я смогу распоряжаться своей жизнью, своей судьбой. Все было в моих силах.
Впереди меня ждал день без каких-либо обязательств, и от этого чувствовал себя богом, не меньше. Я присел на скамейку. О нет, я не устал — мне просто хотелось понаблюдать за жизнью на улице. Я сидел и думал о том, что происходило со мной в последние дни, о Микеле, о времени, которое я провел с ней. Было видно, что эта глупая игра, эта смешная затея все-таки приносила свои плоды. В конце концов Микела с помощью этой игры смогла подобрать ко мне ключик, освободила меня от моих страхов.
— Хочешь сыграть со мной?
— Да.
Я сидел на скамейке, ждал, когда взойдет солнце, и приводил в порядок свои мысли. Хорошо, что время от времени у каждого из нас появляется уверенность, что ты можешь отбросить старые привычки и изменить свою жизнь. В те дни я не думал о будущем. Не думал я и о том, что эти перемены уже необратимы. Я чувствовал то же, что и ангел в фильме «Небо над Берлином», который говорил: «С каждым шагом, с каждым порывом ветра мне хотелось повторять: СЕЙЧАС, СЕЙЧАС, СЕЙЧАС, а не „на веки вечные" и не? „навсегда"».
Микела стала для меня тем самым ангелом СЕЙЧАС, СЕЙЧАС, СЕЙЧАС…
Мне не хотелось вставать. Так бывает в кинотеатре на хорошем фильме: фильм закончился, в зале зажигается свет, но ты не торопишься подниматься со своего кресла. Ты все еще сидишь и ждешь, словно в надежде, что так впечатления прочнее врежутся в твою память. Потом я поднялся и пошел завтракать. Я взял кофе и маффин. Немного погодя я уже подходил к гостинице. Мне хотелось подольше растянуть наслаждение, которое принес с собой новый день, но усталость уже давала о себе знать. Мне, было приятно проводить время с Микелой. Даже тогда, когда мы ничего не делали, у меня не возникало ощущения потерянного времени. Я мог бы спать в ее объятиях двадцать лет, и у меня не было бы ощущения, что я провел время впустую. Почему?
В последние месяцы, до встречи с ней, у меня было совсем другое настроение. Мне казалось, что я бесцельно трачу свое время. Словно я стою в очереди, чтобы заплатить штраф, — более пустое занятие трудно представить. Это меня угнетала. По ночам я пытался наверстать упущенное. Но что можно сделать ночью? Ре в силах заснуть, я лежал и строил планы. Иногда вставал и смотрел фильмы — два, три фильма подряд. Мне хотелось писать, рисовать, заниматься творчеством… или просто смотреть в окна. Правда, утром я не мог оторвать голову от подушки.
Мне вообще кажется страшной несправедливостью, что утром нужно вставать с постели, — от одной мысли об этом у меня начинается резь в животе. Мне бы поменять местами две мои ипостаси: «я» ночное заменить на утреннее «я». В другие дни, наоборот, глаза у меня слипаются, едва я прикоснусь к подушке, но утром все равно хочется спать. Бывает, я готовлю себе травяной отвар, чтобы крепче спать ночью и не просыпаться до утра. Но стоит мне выпить отвар, как среди ночи я просыпаюсь и иду в туалет, а после этого мыкаюсь, не зная, чем заняться. Как видите, проблемы подстерегают нас даже в таких простых вещах, как сон.
Микела еще спит, и мне очень, хочется войти в ее сон, чтобы высказать все, что я еще не успел ей сказать. Я не могу держать эти слова при себе.
Общаясь с ней в эти дни, я часто приходил в замешательство. Кажется, Микела обладает способностью превращать меня в неуверенного, ранимого мужчину. С ней я теряю ту долю уверенности в себе, с которой обычно веду себя с женщинами. Она словно читает мои мысли. А мне хочется выглядеть перед ней мужественным. Я лелею надежду, что у нее появится желание забыться в моих объятиях. Со мной она будет чувствовать себя в полной безопасности, она может целиком отдаться своим желаниям, потому что я готов принять все заботы о ней. Я хочу стать для нее всем. Я хочу держать ее за руку, когда она переходит дорогу, я хочу вести ее по улице так, как это умеет делать только мужчина, я хочу каждый день поджидать ее у офиса после работы, для того чтобы видеть, как она с улыбкой выходит мне навстречу. Я хочу научиться выбирать и дарить ей платья, которые ей понравятся, я хочу, чтобы она называла мое имя в разговоре с подругами, я хочу, чтобы мое имя согревало ее губы. С Микелой у меня появлялось желание надеть свежую рубашку, причесаться, привести себя в порядок, быть внимательней к себе, заботиться о ней. Когда Микела рядом со мной, мне хочется порезать на небольшие кусочки ее порцию пиццы, как это обычно делают для детей.
Вчера я спросил у нее:
— Микела, что я еще могу сделать для тебя, что я не догадался сделать для тебя?
— Ничего, Джакомо. Тебе ничего не надо делать. Живи спокойно и наслаждайся временем, которое нам отпущено. Давай научимся принимать его как дар и проживем эти дни счастливо от начала и до конца. Не надо ломать себе голову. Посмотри на меня. Посмотри внимательней, Джакомо. Неужели ты не видишь, что я счастливая женщина?
Микела обратила мое внимание на то, что я постоянно боюсь не соответствовать какому-то уровню. Когда она сказала об этом, я сразу подумал о своих взаимоотношениях с матерью. Тех еще — детских — взаимоотношениях…
Я лег спать, у меня во рту еще оставался привкус кофе. Время, проведенное с Микелой, источало запах пеших прогулок, взаимного узнавания. Прежде чем заснуть, я записал в своей записной книжке: «Что мне нравится делать с ней: бродить пешком, разговаривать, заниматься любовью, свободно выражать свои чувства. Стоять рядом и молчать. Когда мы рядом и молчим, эмоции переполняют меня».