Глава 1
Сема пил уже пятый стакан воды, а жажда все не проходила. Сушняк после принятого на грудь накануне.
В животе уже булькало, но Ткачев, увидев банку с квасом, потянулся к ней. Вот что ему сейчас поможет!
Не успел он сделать и двух глотков, как дверь распахнулась, и в комнату стремительно зашел крупный молодой мужчина с густыми русыми кудрями и обильным румянцем на полных щеках.
Глянув на него, Сема сразу вспомнила героя сказки «Варвара-краса» Андрея Еремеевича. Он был таким же кровь с молоком парнем.
— Старший оперуполномоченный Костин, — отрекомендовался он и махнул перед лицом Семы документом.
До этого с ним уже беседовали. Сначала участковый, потом какой-то поселковый полицейский. А этот «Андрей Еремеевич» наверняка из районного центра пожаловал. Если не из областного. Как-никак видный российский бизнесмен погиб. Да так нелепо — упал в колодец. Хорошо, что пока журналисты об этом не прознали. Уже налетели бы…
— Это вы убили Сергея Сергеевича Пименова? — спросил Костин будничным тоном.
— Что, простите?
— Чистосердечное признание облегчило бы вашу участь. — Выдав это, он плюхнулся на стул и, подперев румяную щеку кулаком, уставился на Ткачева.
— Пименова убили?
— Без сомнения.
— Я думал, он упал в колодец.
— Нет, его столкнули. При первичном осмотре обнаружены синяки и ссадины, доказывающие, что к покойному было применено насилие.
— Может, побился, когда падал?
— Если вы такой умный, что же в криминалисты не пошли? Даже не взглянув на тело, писали бы отчеты, — свой сарказм Костин никак не демонстрировал.
Его голос оставался таким же ровным, а лицо благодушным. С таким лицом не в менты — в проповедники, попы или… политики.
— О смерти Пименова я узнал от Алексея, фамилии которого я не знаю. Вернулся из Голышей…
— Это деревня?
— Нет, озеро. Точнее, место, где оно находится, называется так. Когда-то там база нудистов была.
— Ага, понятно. В озере купались голышом. И вы зачем туда пошли?
— Хотелось окунуться.
— Удалось?
— Да. Отлично поплавал.
— Этому были свидетели?
— Я купался один. Никого не видел.
— Значит, алиби у вас нет, — проговорил Костин задумчиво. Под вторую щеку он тоже кулак поставил и сейчас напоминал собаку породы «бульдог» — его брыли так же свисали. — Зато мотив имеется. Вы признались в своем негативном отношении к Пименову. Бросили ему в лицо «Я вас ненавижу».
— И после этого его убил? Я — дебил, по-вашему?
— Вы были в состоянии алкогольного опьянения. А как показывает практика, именно под «синькой» совершаются убийства из личной неприязни.
— Я был чуть хмельной.
— Но на взводе.
— Да, иначе сдержался бы и не высказал своего отношения к Сергею Сергеевичу. Но я успокоился через пять минут, и мы вели уже нормальный диалог. Тот, кто вам рассказал о нашей ссоре, должен был и об этом сообщить.
Костин опустил руки. На щеках остались следы от костяшек пальцев. Затем он встал, подошел к окну. Отдернув занавеску, выглянул на улицу.
— Кого-то ждете? — спросил Сема.
— Кого только не… Понаедут сейчас всякие. Начиная от личной службы безопасности господина Пименова, заканчивая журналистами… Не дадут работать спокойно, черти.
— Вы сами из Калуги?
— Да. Дело передали в область за какой-то час. А я послезавтра должен был уйти в отпуск. Теперь фигушки мне, а не отдых на Черном море.
— Зато если дело раскроете, вас не только им поощрят, в звании повысят.
— Уху, — поддакнул Костин, но пессимистично.
— Я главный подозреваемый у вас, не так ли? Мне звонить адвокату или рано?
— Пока я с вами беседую. Так что погодите. Но вас вызовут к следователю, и тогда лучше будет иметь юридическую поддержку в лице адвоката.
Он вернулся за стол. Раскрыл сумку, с которой пришел, достал из нее какие-то бумаги.
— Копия завещания покойного? — предположил Сема.
— Затребовали. Но пока не получили. С момента обнаружения тела прошло всего четыре часа. Это вам не криминальный сериал, в жизни все происходит не так быстро, как на телеэкране. Передо мной отчет патологоанатома, осматривавшего труп Филарета Одинцова. Мне всучили его перед тем, как я выехал в Васильки. Не понял зачем, пока не прочел сопроводительную записку. И что я узнал? Пименов не первый, кого ваша компания нашла мертвым. Был еще деревенский алкаш.
— Он упал и расшибся.
— Нет, его уронили и ударили головой о камни. Вы же видели синяки на шее. Они так просто не появляются.
— Даже если и так…
— То Фила (так же вы его называли?) убил кто-то из деревенских собутыльников? Я уже слышал эту версию. И мы, естественно, будем проверять ее. Только как-то странно получается… За тридцать часов ваша компания потеряла двоих.
— Согласен, странно. Но между двумя жертвами социальная пропасть. Деревенский дурачок и столичный миллионер — эти двое не могли стать жертвами одного и того же человека. Даже если он маньяк… У них свой стиль и предпочтения.
— Я вас умоляю, — лениво отмахнулся Костин, — при чем тут социопаты? Кто-то мог просто тренироваться на, как вы выразились, деревенском дурачке. Проверять себя. Те же маньяки начинали с животных. Душили кошек, сдирали шкуры с собак. На людей переходили потом. Но для кого-то алкаши или дебилы хуже животных.
Сема, пока велся разговор, выдул весь квас. И нестерпимо захотел в туалет. Просто удивительно, как его мочевой пузырь еще не лопнул.
— Не возражаете, если я отлучусь на пару минут? — обратился к Костину Семен.
Хотел, как на школьном уроке, поднять руку со словами «Можно выйти?», но воздержался. Серьезный опер решит, что над ним издеваются.
— Потерпите, — тоном суровой учительницы ответил тот. — Есть еще пара вопросов, интересующих меня в первую очередь.
— Так задавайте их скорее.
— По вашему мнению, Виталий Сергеевич мог убить своего отца?
— Нет, — без колебаний ответил Сема.
— Вы настолько хотите помочиться, что готовы бросить короткое «нет»? Я же все равно так просто не отстану…
— У Витали, на мой взгляд, кишка тонка. Напакостить он может. Но всерьез навредить — нет.
— Он все еще пьян. А я уже говорил вам, что львиная доля убийств совершается под действием алкоголя или наркотиков.
— Виталя перманентно под чем-то. Это его привычное состояние… А теперь можно мне выйти?
И не дожидаясь ответа, вскочил и бросился к выходу.
До туалета Ткачев не добежал. Помочился в лопухи. Облегчившись, выдохнул, а потом огляделся. Оказалось, он справлял нужду на глазах у Елены.
— Пардон, — извинился перед ней он.
— Тебя допросили? — спросила девушка.
У нее был усталый вид и грязная одежда. Елена залезла в колодец, чтобы проверить, жив ли Пименов-старший.
Сам он этого не видел. От Лехи услышал.
— Со мной побеседовали, — вспомнив слова Костина, ответил Ткачев. — А с тобой?
— В первую очередь. Ведь я его обнаружила.
— Расскажешь? А то я со слов Лехи только могу судить о том, как это произошло.
— Уложив Виталю, я ушла спать на террасу. С его телефоном. Пришлось отобрать, потому что он порывался звонить журналистам и сливать им грязные подробности из личной жизни своего папаши. Разозлился, хотел напакостить. Но я не дала. Унесла телефон от греха подальше. Спать легла. Проснулась от звонка. Думала, мне звонят — оказалось, Витале. Это был вертолетчик. Сказал, прилетел, а Сергей Сергеевич трубу не берет. Я забеспокоилась. И побежала к околице — тут недалеко, сам знаешь. Мы встретились с вертолетчиком. Стали вместе искать Пименова-старшего. Кричали и звонили. И тут мне показалось, что я слышу сигнал айфона. Не ошиблась, звук доносился из колодца.
— Ты на самом деле полезла в него, чтобы проверить, жив ли Сергей Сергеевич?
— Кто-то должен был это сделать.
— Мужчина, наверное?
— Наверное, да. Но он не захотел рисковать здоровьем. Поэтому спустилась я. Правда, представитель сильного пола меня страховал. Сергей Сергеевич был еще теплым. Если бы не пустые глаза, выцветшие почти до белого, я бы подумала, что он без сознания и его можно спасти. Я тут же позвонила Лехе, разбудила его и велела сообщить об этом Витале. Думала, он прибежит, но нет…
— Нет?
— Он даже с кровати не встал. Послал Леху подальше. Его разбудил участковый, облив холодной водой.
Тут ближайшее окно распахнулось, и в проеме показалась физиономия Евгения. Он был в очках, панаме, жилетке… В общем, в полном своем фриковском обмундировании.
— Друзья, помогите мне выбраться, — попросил он. — Сам я сделаю неуклюже и упаду еще, не дай бог.
— А ты через дверь попробуй дом покинуть, — сказал ему Сема. — Как все нормальные люди.
— Не хочу привлекать внимание полиции.
— Совесть нечиста?
— Моя — кристальна.
— Куда ты собрался? — поинтересовалась Лена, шагнув к окну.
— Я должен найти Тайру.
— Зачем?
— Чтобы помочь. — Евгений выбросил из окна костыли, затем рюкзак. — Пименов обещал хорошо заплатить ей за работу, но он умер, значит, денег ей не видать. Я дам ей, сколько смогу.
— По мне, так ты просто убегаешь, — заметил Сема.
— Чего я делаю? — Ляпин пыхтел, перекидывая ноги через подоконник. Причем здоровая тоже была не очень-то подвижна. Женек не отличался спортивностью.
— Тикаешь. Драпаешь. Линяешь. Рвешь когти. Я могу еще кучу синонимов вспомнить.
— Намекаешь на то, что я как-то причастен к смерти Сергея Сергеевича?
— Или Фила. У полиции уже нет сомнений в том, что его убили.
— У нас с тобой взаимная неприязнь, и все же она не повод подозревать друг друга в преступлениях. Уверен, ты не думаешь на меня. Как и я на тебя. Хотя о твоей ссоре с Пименовым я рассказал полиции. Это мой гражданский долг, знаешь ли…
— А мой — привлечь внимание полиции к тому, что один из фигурантов дела об убийстве сейчас пытается сбежать.
— Ладно, настучи на меня.
— Я так и поступлю… — И сделал вид, что собирается кричать.
На самом деле Сема желал оставаться в стороне. Помогать Ляпину не думал, но мешать тоже. Однако Елена не знала этого, поэтому схватила Ткачева за руку и зашипела на него:
— Замолчи. Пусть уходит. — И уже Жеке: — Забор ветхий. Найди две доски, которые отходят, раздвинь и пролезь.
— Я именно так и собирался сделать. Но спасибо.
Ляпин довольно резво поковылял к забору. А меньше чем через минуту скрылся за ним.
Глава 2
Виталя валялся в траве и смотрел на небо. По нему медленно плыли облака, похожие на клубки сахарной ваты. Он обожал ее в детстве. Не столько за вкус любил, сколько за вид. И процесс приготовления Виталю завораживал. Его можно было оставить у тележки со сладкой ватой и не беспокоиться — мальчик никуда бы не ушел. Стоял бы весь день и смотрел, как сахарная паутина наматывается на палочку. А когда продавцы ее позволяли Витале сделать это самому, он чувствовал себя невероятно счастливым. В парижском Диснейленде ему особенно запомнилось именно это, а не крутые аттракционы.
«Почему я не стал продавцом ваты? — подумал вдруг Виталя. — Зачем я вкладывал бабки в масштабные проекты, когда мог бы купить аппарат для приготовления сахарной паутины, тележку и место в парке?»
Пименов перевернулся на живот. Уронил лицо в согнутые руки. Зарыдал.
Оказалось, без слез. Когда его нос защекотала трава и он стал его чесать, не почувствовал влаги. Тронул глаза — они тоже сухие. Выходит, он только думал, что плачет? Без соплей и слез какой плач? Одно притворство…
И все же Витале было жаль отца. Не самым поганым человеком он был. В аду будет жариться не вместе с Гитлером или Чикатило. Но что именно туда ему дорога, сомнений нет.
— Ты бы поберег одежду свою брендовую, — услышал он. — Не скоро себе новую позволишь.
— От тебя не спрятаться, не скрыться, — ответил он Семе, который вырос из-за раздвоенного березового ствола. — И так всю жизнь.
— Я всегда хотел держаться от тебя подальше, но судьба сводит нас вновь и вновь, так что терпи.
— Нас сводили отцы. Сначала оба, потом только мой.
— Сейчас та же ситуация. Мы два главных подозреваемых в убийстве Сергея Сергеевича.
— Ты поэтому поперся за мной?
— Вообще-то я направился в усадьбу. Иду себе по тропе, смотрю, ты в траве валяешься. Вставай. Ладно испачкаешься, еще и простынешь — земля в тени прохладная…
Он протянул руку, чтобы помочь Витале подняться. Тот, взявшись за нее, встал. Джинсы были чуть попачканы — белая футболка с ярким логотипом очень крутого итальянского бренда приняла весь удар на себя. На ней и зелень травы, и земля, и раздавленные муравьи.
— Воды при тебе нет? — спросил Виталя.
— Не взял.
— Жаль. — Он вытер руки о штаны, а вспотевшее лицо футболкой. — Зачем ты собрался в усадьбу?
— Хочу попрощаться с ней. Она моя самая большая архитектурная любовь. От таких по-английски не уходят.
— Но я еще думаю над тем, закрывать проект или нет.
— Брось, Виталя. Ты ничего никогда не решал. А раз Сергея Сергеевича нет в живых, то…
— То я стану главным… Решателем.
— Не вытянешь ты без него. Даже если получишь те деньги, которые он тебе обещал. Но я в этом сомневаюсь. Они где-нибудь в офшорах. А легальные счета будут заморожены как минимум полгода. Поэтому я тебе и советовал беречь одежду. У тебя, Виталя, наступают тяжелые времена.
В его голосе звучало торжество, пусть и замаскированное? Или Пименову только показалось?
— Отец еще месяц назад перевел деньги на мой счет, — уел он Ткачева. — Не целиком, но сумма настолько большая, что я смогу не одну новую футболку купить, а целый магазин открыть по франшизе. А на сдачу в этих глухих краях выкупить пару-тройку точек.
— Выходит, ты теперь богат?
— Всегда был.
— Не ты — Сергей Сергеевич. И он позволял тебе пользоваться своими деньгами.
— А ты сам заработал на квартиру, дом, свою блатную тачку? На кеды эти кошмарные… Я ради интереса загуглил — оказалось, они стоят как не самый плохой холодильник.
— Да, я заработал сам.
— С нуля начал, да? Или все же воспользовался тем, что от отца досталось?
— Я пахал, — повысил голос Сема.
— Не спорю. Но если бы ты родился в семье тракториста и доярки, фрезеровщика и официантки, учителя и пожарного, хрен бы ты поехал в Лондон учиться… И пахал бы не на себя, когда твой папа умер, а на дядю или государство.
Ткачев закатил глаза. Он всегда так делал, когда что-то было не по его. Так он выражал свое «фи».
Было время, когда Виталя его ненавидел. Люто! Даже фантазировал о том, что Сема вываливается из окна, попадает под грузовик, тонет… Но лучше — давится жабой. Была у него такая питомица. Большая, пупырчатая, лупоглазая… До жути противная. Звалась Жозефиной. В честь любимой женщины Наполеона. Ее Семе папа подарил на день рождения. Жаба была редкой, дорогой, ее заказывали аж в Южной Америке. Младший Ткачев с ней сюсюкался. Глядя на это, Виталя представлял, как Жозефина прыгает ему в рот, а он ни выплюнуть ее не может, ни проглотить…
— Я пошел, — бросил Сема и направился дальше, но Пименов его остановил, схватив за руку.
— Если я не закрою проект, ты останешься в нем?
— Тебе же навязал меня папа.
— Да. Но когда давление исчезло, я понял, что хочу видеть главным архитектором именно тебя.
— Я не хочу повторяться…
— То есть ты уверен, что я не вывезу?
— Никто не смог бы без поддержки огромной волосатой лапы. Потрать деньги, что упали на твой счет, на фирменный магазин. А на сдачу выкупи пару точек в этих краях. Если у вас с Леной серьезно, ты будешь частенько сюда приезжать.
Пименов призадумался. До сегодняшней ночи он думал, что у них с Леной (Лолошей) серьезно. Она и умная, и красивая… Красивая не искусственно, по-настоящему. Когда ее целуешь, не чувствуешь закачанный в губы гель, волосы теребишь — не нащупываешь капсулы, грудь гладишь — и она в твоей руке мягко укладывается, как кошечка.
И все же Лолоша не пара Витале. Он всегда выбирал тех девушек, что не понравились бы отцу. А теперь какой в этом смысл? Поэтому если искать, то породистую. Из хорошей семьи, чтобы приданое за ней давали.
— Магазины меня не интересуют, — ответил Виталя. — Не хочу торговать ни барахлом, ни элитными тачками. У меня, кстати сказать, был салон ретроавто.
— Прогорел?
— Нет. Он приносил небольшую, но стабильную прибыль, но я потерял к нему интерес.
— В этом проблема. Ты сам не знаешь, чем хочешь заниматься.
Виталя задрал голову и взглянул на небо. Облака продолжали плыть по нему.
— Ты любишь сахарную вату? — спросил Виталя.
— Терпеть не могу. Приторно.
— На вид как?
— Перезревшие одуванчики. Фу.
— А я обожаю.
— До сих пор? Помню, как ты в парках залипал у точек, где она готовилась и продавалась.
— Я же забыл… Представляешь? А ведь как теперь мне кажется, это были самые счастливые моменты моего детства.
Ткачев пожал плечами. Плевать ему было на Виталю и его откровения.
— Если не возражаешь, я пойду, — сказал Сема.
И зашагал дальше. Легко, пружинисто.
Он был очень грациозен. Глядя на него, все думали, что Ткачев занимается восточными единоборствами. Но он был таким же неспортивным, как Виталя. Однако сохранил отличную форму и, возможно, занялся чем-то: если не кунг-фу, то гимнастикой у-шу. А Пименов не мог заставить себя даже педали домашнего тренажера регулярно крутить. То с похмелья, то не в настроении из-за того, что решил уйти в завязку.
Виталя понимал, что у него зависимость. Поэтому занимался он от силы четыре раза в месяц. По понедельникам, когда начинал новую жизнь.
Вчера он напился до беспамятства. Когда Лолоша уложила его, Виталя не угомонился. Он встал, вылез в окно и пошел к Горынычу. Так звали злющего деда, изо рта которого так воняло чесноком, что слезились глаза. Именно у него Фил покупал самогон. Виталя его же у Горыныча и приобрел. По совершенно смешной цене — сто пятьдесят рублей за пол-литра. Филарет по малости обжуливал Пименова, когда брал на себя приобретение алкоголя. И почему все алкаши нечисты на руку?
Витале копеек не жалко, но он не любил быть обманутым. Сам он при всем своем неидеальном характере был человеком честным. Ни разу никого намеренно не кидал. Бывало забывал отдать деньги, но, если о них напоминали, тут же возвращал с извинениями.
— Виталий, — услышал Пименов женский голос и обернулся на него. Метрах в пяти от него между двух березок стояла Вика. В трениках, ветровке и резиновых сапогах. Сегодня похолодало немного, и все же не настолько, чтобы одеваться по-осеннему. — Здравствуй.
— Привет. Ты чего так вырядилась?
— Далеко в лес ходила за ягодами. Земляника пошла… — И продемонстрировала корзинку, наполненную красными ягодными горошинками. — А там змеи, клещи, надо беречься.
— Можно попробовать?
— Угощайся.
Виталя подошел к девушке, взял горсть земляники и стал поедать по ягодке.
— Вкусно, — сказал он. — Я покупаю иногда лесные ягоды в супермаркете, но они какие-то водянистые… И пахнут иначе.
— Аромат при длительном хранении испаряется. Ягоды вообще лучше с куста есть. Хочешь, поищем?
— Я далеко в лес не пойду. — Он представил змей и клещей и поежился.
— Тут тоже земляника есть, просто ее немного.
Возвращаться в Васильки не хотелось. А в Москву его пока не отпускали. Поэтому Пименов принял приглашение Вики.
— Ты как? — спросила она, протянув ему еще одну горсть ягод.
— Непонятно.
— Полиция наверняка тебя подозревает?
— А ты будто не знаешь? С тобой же беседовали.
— Мне несколько вопросов задали, и все. Я им была неинтересна. И вас почти не знаю, и умом не блещу. А я бы кое-что могла рассказать…
— Что именно? — напрягся Виталя.
— Сергей Сергеевич мог стать случайной жертвой. Но полиция этот вариант не рассматривает. Убит миллионер, политик. За час-полтора до этого он поругался с сыном и… сыном того, кого обанкротил.
— Если б я был ментом, то тоже заподозрил бы нас с Семой.
— Потому что вы не местные. Вы не знаете, что у нас творится.
— А что у вас творится?
— Места мистические, привязывающие людей и немного сводящие с ума. Отсюда единицы уезжают. Но даже те, что это делают, возвращаются. Пример — Елена.
— В деревне каждый второй дом пустует. А ведь большой была когда-то…
— Поумирали люди. Тут у нас семей с большим потомством вообще нет. Максимум двое детей. Обычно один. И это при том, что в деревнях всегда рожали по трое-четверо.
— И чем вы это объясняете? Проклятием усадьбы Филаретова?
— Нет, при князьях было все нормально. В Васильках по крайней мере. Беды начались после того, как последний из династии убил ведьму, а она последним желанием своим беду не только на него накликала — на всю деревню. Иван Федорович ее в колодец сбросил. Тот самый… — И со значением посмотрела на Виталю.
— Это было сто лет назад. При чем тут гибель моего отца?
— Сейчас покажу. Идем.
И увлекла дальше в лес.
Шли минут десять. Молча. И когда Виталя начался беспокоиться, Вика сказала:
— Мы на месте.
Пименов осмотрелся. Березняк сменился смешанным лесом. Тут и сосны, и осина, и рябина. Под ногами не трава, а мох.
— Я не понял, мы по ягоды или…?
— Тут не растет земляника. Только грибы по осени. Я привела тебя в особое место, как обещала.
Виталя снова завертел головой. Красивый лес, сказать нечего, но тут вообще природа на загляденье.
— И что же в нем такого… Особенного?
— Ты что, хижину не видишь?
— Нет.
Вика взяла его за плечи и развернула.
Пименов несколько секунд стоял с недоуменным видом. Какая хижина? Где? А потом рассмотрел ее за валежником. Низкая, ветхая, она сливалась с омертвевшими и упавшими деревьями. Но теперь Виталя не просто заметил хижину, но и отметил, что среди пышущего здоровьем леса окружающий ее валежник выглядит как-то странно. Он ни мхом не порос, ни чагой не покрылся, ни приманил насекомых.
— Это дом ведьмы, — сказала Вика. — И он не сразу в глаза бросается, что удивительно, правда?
— Да. Хижина, обнесенная сухим валежником, не вписывается в окружающую среду, но ее будто не замечаешь.
— Когда-то она стояла у околицы.
— И как сюда переместилась? Ну курьих ногах?
— Лес разросся. Поглотил хижину. Однако не погубил. Она хоть и обветшала, но выстояла.
— И зачем ты привела меня к ней?
— Ведьму, нагоняющую страх на округу, Иван Федорович Филаретов убил в шестнадцатом году прошлого века. С тех пор ее дом стоял брошенным. Детвора из округи бегала к нему, чтобы нервишки пощекотать. Как и в усадьбу. Но ни там, ни тут никто не мог подолгу находиться. Несколько часов, максимум ночь. И то по пьяному делу… А теперь смотри!
Она прошла к покосившейся двери. Приподняв ее за ржавую ручку, открыла. И жестом пригласила Виталю войти.
Он с опаской переступил порог.
Почему-то думалось, что внутри жуткая вонь, кругом висит паутина, снуют мыши, а то и крысы, а на голову вот-вот свалится дохлый таракан. Но он удивился, ощутив аромат полыни и еще каких-то трав. Ни паутины, ни грязи, ни грызунов. Имеется мебель: кровать, тумба и табурет. Спальное место застелено. Небрежно и каким-то тряпьем, но все же. На тумбе баночки с травками. Где сушеные, где живые, в воде стоящие. А на табурете коробка, в которой корешки, камешки, кости, среди них даже череп, судя по форме, крысы, огарки какие-то свечные…
— Я не понял ничего, — признался Виталя.
— Ведьмину хижину кто-то занял. В ней не живут, но регулярно бывают.
— Бомжи?
— Нет чашек, плошек. Чая, сухарей… Мыла, бумаги для подтирки сам знаешь какого места. Это не бомжи.
— Тогда кто?
— Человек, решивший практиковать магию. У него прибамбасы для обрядов имеются: травы, камни, кости, свечи… И есть ложе, на котором можно отдохнуть после этого. Еще месяц назад в хижине царило запустение. Я хожу мимо нее регулярно. То за ягодами, то грибами, то за травками ароматными для чая…
— И какое этот человек имеет отношение к гибели моего отца?
— Ведьма или ведьмак, желающий обрести полную силу, должны принести кого-то в жертву.
— Курицу или козу?
— Обычно да. Но человеческое приношение дает большую власть.
— Откуда ты это знаешь?
— Прабабка мне много всяких страшилок рассказывала, пока не померла. В наших краях на них все росли.
— Это заметно, — пробормотал Виталя. — Все вы в Васильках немного чокнутые. — Он засунул руку в коробку с дребеденью и взял несколько камешков. На них были выбиты какие-то значки.
Подойдя к окну, Пименов стал их рассматривать.
— Даже Лена? — насмешливо спросила Вика.
— Она больше остальных. Жила себе в Москве, не тужила. Зачем возвращаться? Да, танцевать полуголой она уже через пять лет не сможет, но можно учителем пойти работать. В столице они неплохо получают.
— Я и говорю, не отпускают наши места своих людей.
— Фигня, — отмахнулся Виталя. А камешки на стол швырнул. Надоели они ему. — А вот в то, что отец случайной жертвой мог стать, — да. — Пименов встрепенулся. — Ограбили его и столкнули в колодец.
— Не взяв телефон.
— Украденный айфон последней модели бесполезен. Это даже ваши деревенские знают.
— Не знают, — покачала головой Варя.
— Телевизоры у вас тут в каждом доме. Интернет есть.
— А разве что-то пропало?
— Кольцо обручальное на пальце осталось, но его трудно снять, как влитое сидит. Часов при отце не было. Остается бумажник…
— Его нашли при Сергее Сергеевиче?
— Нет, но я думал, он его в моей машине оставил. В сумочке. Поэтому, когда менты спросили, пропало ли чего, я сказал «нет».
— А сейчас ты уже не уверен?
— Меня сейчас осенило! — Виталя аж подпрыгнул. — Отец, прежде чем выйти из моей тачки, достал его и сунул в карман, буркнув о том, что не знаешь, когда придется подавать нищим. У него для этого при себе всегда есть (была, то есть) мелочь.
— Медяки?
— Я тебя умоляю… Пятисотенные и тысячные купюры. «Хабаровск» на всякий случай. А сам он кредитками пользовался. По ним же кэшбек сейчас возвращают… Как раз на милостыню.
— Надо проверить.
— Да, я побежал.
И покинул хижину, чтобы вернуться в нее через пять минут.
— Я не знаю, в каком направлении двигаться, — признался он Вике, которая с задумчивым видом рассматривала разбросанные Пименовым камни.
— Провожу. Подожди немного.
— Чем эти голыши тебя заворожили?
— Как оказывается, это руны.
— Да ну?
— На каждом камне символ, а в сочетании они дают пророчество.
— Память предков тебе это подсказала?
— Интернет. — Она продемонстрировала ему свой смартфон. — Решила проверить свое предположение. Оно оказалось правильным.
— И что руны напророчили?
— Смотри сам.
Пименов взял ее телефон и прочел:
— Дурной знак, предвестник жизненных катастроф. Будьте осторожны, есть опасность для жизни.
— И это мягко сказано. На другом сайте написали, что данная комбинация предвещает смерть того, кто раскинул руны.
— Надеюсь, ты в эту хрень не веришь?
— А ты?
— Конечно, нет. Но это же не мне дурной знак выпал, а тебе…
— О нет. Именно ты швырнул камни на стол. Руны предупреждают не меня — тебя.
Глава 3
Он сидел на траве, сложив ноги по-турецки, и рисовал особняк. В том виде, в котором он был. Ничего не добавлял. Это был первый рисунок княжеских развалин с натуры… И последний. Больше Сема сюда не вернется.
Ему было грустно. Так гореть идеей и не воплотить ее… Это тяжело.
— У меня не жизнь, а сплошные обломы, — по-стариковски прокряхтел Сема.
Он сам понимал, что ему грех на нее жаловаться. Да, не безоблачна, но и не беспросветна… Как это небо!
О да, погода катастрофически испортилась. Солнце скрылось за серой пеленой. Подул ветер. К вечеру точно пойдет ливень. А то и в обед разразится. Если они не уедут из Васильков, он предастся меланхолии. Усядется на крылечке со стаканом виски…
Стоп, его любимый напиток кончился. Придется ехать в сельпо. Или покупать самогон у Горыныча. Он, говорят, делает настойки на ореховых перепонках и кедровых орешках. Для деревенских это пойло не хуже «Джека Дэниелса».
Закрапало. Семен сунул альбом в котомку и зашагал к особняку. Он не думал, что дождь разойдется. Не сейчас точно. И все же хотелось укрыться. Да и побродить по развалинам. Особенно Сему интересовал тайный ход. Он его не изучил, поскольку не до этого было — следовало спасать Женю Ляпина.
Ткачев дошел до библиотеки. Нажал на нужные кирпичи и…
Ничего не произошло.
Стена не шелохнулась.
Заело механизм? Но еще вчера он был исправен. Даже не скрипел.
— Что ж, мы пойдем другим путем, — сказал себе Ткачев.
При этом вспомнил картину с одноименным названием, на которой Ленин успокаивает убитую горем мать, чей сын (и брат Владимира Ильича) был казнен за покушение на царя. Откуда она взялась в закромах его памяти? Сема и пионером не успел побыть.
Найдя вход в подвал, он стал спускаться. Благо в котомке имелся фонарь, а то на телефоне он слабенький, да и батарею быстро разряжает.
Оказавшись внизу, Ткачев услышал шорох. Подумал, крысы. Напрягся. Он ненавидел их. Не то чтобы боялся, просто брезговал. Но грызуны, пусть и большие, не могли создавать столько шума.
Семен пошел на него. Наткнулся на деревянную стену. В ней щели. Заглянув в одну, увидел старика.
Он старательно выковыривал из стены какой-то кирпич. Засунув между ними и соседним нож, крошил цементную стяжку.
— Здравствуйте, Дмитрий Игнатьевич, что поделываете? — громко сказал Ткачев.
Он понял, что видит учителя истории и основателя кружка краеведов по фамилии Ивашкин. Каким-то чудом он запомнил и ее, и имя-отчество вдохновителя Елены.
Старик вздрогнул и выронил нож.
— Это вы потайную дверь заблокировали?
— Вы кто? — ответил вопросом на вопрос дед.
— Меня зовут Семен.
— Откуда вы меня знаете? — Старик поднял нож и так крепко обхватил его, будто готовился к обороне.
— Нет, так не пойдет. Я задал вам два вопроса, но не получил ни одного ответа.
— Покажитесь, — выкрикнул Ивашкин.
— С радостью бы. Да не могу к вам пробраться. Откройте ход.
— Это невозможно. Я закрыл его навсегда.
— Тогда я поищу тот, что соединяет подвал и тоннель.
— А его я завалил.
— Вот вы вредитель! Зачем?
— Так нужно. — Старик посветил фонариком, прикрепленным к резинке, которая, в свою очередь, опоясывала лысую голову Дмитрия Игнатьевича в том направлении, откуда слышался голос. — Сломайте доски. Они хрупкие.
— А по виду не скажешь.
И все же Ткачев пнул по ним.
Эх, зря он не занялся восточными единоборствами. Иногда он похаживал в спортзал, и ему говорили, что его фигура создана для них. Но если хочешь добиться результата, нужно серьезно заниматься, а у Семы уже была одна большая страсть — архитектура.
И все же он смог проломить две доски.
— Слабая молодежь пошла, — пробормотал Ивашкин, помогая Ткачеву пролезть.
Когда Сема оказался рядом с дедом, то спросил:
— А как вы выбираться намереваетесь? Все же завалено.
— Все, да не все.
— Загадочный вы старик.
— Пожилой человек, — поправил его Дмитрий Игнатьевич. — А вы архитектор, да?
— У меня это на лбу написано?
— Я догадался. — Старик (пожилой человек, если Ивашкин так настаивает) вернулся к кирпичу, что он выковыривал из стены. — Дошли до меня слухи о том, что приехал в наши края с желанием восстановить усадьбу какой-то модный архитектор из Москвы, выпускник лондонского вуза. Вы очень похожи на такого.
— А вы… уж извините… на немного поехавшего.
— Я знаю, — не обиделся Ивашкин. — Я всегда таким был. Мама меня психиатру показывала. Думала, я ку-ку. А я просто своеобразный.
— Сейчас вы что делаете?
— Разве не очевидно? Вынимаю кирпич.
— Но зачем он вам?
— На память о предке. Присмотритесь к нему. — И потер рукавом поверхность. Под толстым слоем пыли обнаружился рисунок — рыба, похожая на мелкую плотву, насаженная на крючок.
— Фамильное клеймо?
— Последнее из оставшихся.
С этими словами Дмитрий Игнатьевич освободил кирпич от цементного плена. Повертел. Затем вытащил. В свете лампы, прикрепленной ко лбу, лицо старика казалось каким-то неживым. Как будто призрак явился с того света…
— Вам страшно? — спросил тот.
Он стоял спиной, и не видел беспокойства на лице Семена. Скорее он почувствовал его кожей.
— Не по себе. Я нахожусь под землей, это уже нервирует. А еще в компании с пожилым человеком, который, как он сам о себе говорит, ку-ку.
— Я не знал, что вы явитесь. Поэтому не стоит беспокоиться.
— Зачем вы запечатали дверь и засыпали проход? — спросил Сема.
— Слышал, что человек пострадал вчера. Полез в подвал, чуть не убился. В поселке об этом только и болтают…
— А о гибели двух человек? Пьяницы из Васильков и столичного бизнесмена?
— Что Фил преставился, я знаю. Но удивительно то, что он так долго продержался. Только шизофрения должна была его погубить, но он еще и пил безбожно… — Старик достал из своего выцветшего брезентового рюкзака ситцевый платок. Завернул в него кирпич. Затем убрал. — А о гибели бизнесмена не слышал. Неужто хахаль Ленкин скончался?
— Вы в курсе того, с кем она встречается?
— Говорила, что подцепила миллионера. И о том, что смогла убедить его заняться усадьбой. У нее с детских лет была идея-фикс ее восстановить.
— Лена сказала, вы ее вдохновляли на это?
— Не на это. Я пробуждал в ней, как и во многих других детях, интерес к истории родных земель. Но васильковские все немного ку-ку. Больше, чем я. Они из какого-то другого теста. А Лена вообще… Как пельмень с сюрпризом… Понимаете, о чем я?
— Не особо.
— В вашей семье не лепили их? — Сема мотнул головой. — Манты? Хинкали? Вареники?
— А, я понял! Вы имеете в виду пельмень, в котором вместо привычной начинки, монетка.
— В наших небогатых краях кладут горький перец. Во времена моей бабки засовывали вонючих садовых жуков. Но суть вы уловили.
— Что же в Елене такого необычного?
— До сих пор не могу понять, что положил боженька внутрь, когда ее лепил. Она очень умная, рассудительная, правильная на первый взгляд. Но в ней скрывается что-то горькое… а то и вонючее.
— Не заметил.
— Попали под обаяние? Я тоже. Она всегда была моей любимой ученицей. Я даже считал ее своим юным другом… До тех пор, пока она не выкрала у меня архивы моего предка, архитектора. Благо у меня имелись копии. И я не остался без ничего. Но оригиналы — это мое наследие. Я дорожил ими.
— Но зачем ей это понадобилось?
— Лена росла с мыслью о том, что она Филаретова. Ее прапрабабка была приживалкой в доме князя Ивана Федоровича, и это не секрет, но нет доказательств тому, что она родила именно от него.
Сема хотел сказать о дневнике, найденном в этом подвале, но в нем не хватало страниц, а значит, и доказательств обратного нет. Мало ли что произошло после того, как Варвара уехала в Калугу и там осталась? Может, вернулась и упала в ноги старому князю? А что он кухарке Екатерине не мог дитятку заделать, так это не доказывает его бесплодия.
— Вы часто сюда похаживаете? — спросил Сема у старика.
— Давно не был.
— Зачем обманываете? Ведь именно вы позавчера открыли проход.
— С чего вы взяли?
— Больше некому. О тайной двери знали только вы.
Дмитрий Игнатьевич издал странный звук, напоминающий чих ежика. Фыркнул?
— Елена вложила эту мысль вам в голову? Ай, лиса!
— Хотите сказать, она тоже была в курсе?
— Она шастала по этому особняку с малых лет, обшарила все закутки, пробиралась туда, куда взрослый не сможет. Она не боялась ни призраков, ни обвала, ни крыс… Ни греха. Смертного, между прочим. «Да не укради» — одна из заповедей. И если Лена случайно не наткнулась, то с планами архитектора она точно нашла его.
— Зачем же она врала? А также о том, что не знала фамилии архитектора?
— Нет, постойте, его фамилии она действительно не знала. Как и я.
— Но он же ваш предок.
— Милый мой, он родился двести лет назад. Вы знаете пофамильно всех родственников, живших в XIX веке? Были у нас в роду Рыбаковы. Но и Сомовы. Поди знай, какая ветвь от архитектора пошла.
— Крючковы.
— Моя мама в девичестве носила эту фамилию… — Он схватил тряпку, развернул ее и глянул на кирпич, вынутый из стены. — Так дело не в рыбе… Но откуда вам стало известно?
Сема в нескольких словах рассказал старику о дневнике княжны и об обстоятельствах, при которых он был найден.
— Я всегда в нее верил, — с горящими глазами проговорил Дмитрий Игнатьевич. — Только в нее, женщину в белом. Остальные призраки — выдумки.
— Сами сталкивались с ней? — Он покачал головой. — Мне тоже не приходилось.
— Мы с вами слишком приземленные. Даже если она сейчас где-то рядом, мы ее не увидим. Елена Александрова тоже не сподобилась. Хотя всегда мечтала. В полнолуние тут одна оставалась, караулила…
Что Лена врунья, Сема уже понял. Сюрпризом для него стало другое: она продолжала ему нравиться. И он находил оправдания ее вранью и некоторым поступкам. Если ты одержим идеей, то на многое пойдешь. Красть, конечно, нехорошо, но не деньги же Лена стянула и не драгоценности. Взяла чертежи. Опять же не для себя. Хотела разместить их в музее усадьбы. Превратить наследие старика учителя в достояние народа.
— Вы увлечены ею, правда? — проницательный старик попал в точку.
Сема даже сказал бы, что втюрился в Лену, но вслух описал свои эмоции иначе:
— Она интересна мне.
— Я бы советовал вам держаться от нее подальше.
— Она так ужасна, по-вашему?
— Напротив. Она замечательная девушка.
— Вы же называли ее врушкой и воровкой?
— Все женщины обманывают нас, мужиков. И каждая вторая нечиста на руку.
— Не соглашусь.
— Вы молоды и наивны. А мне семьдесят три, и мое сердце разбивали раз пять, не меньше.
— Тогда почему вы предостерегаете меня?
— Лена от матери натерпелась. Та, как вы сейчас говорите, безбашенная. Не просто чудачка, а набитая дура. Дочь за нее два кредита выплатила. Всю студенческую молодость угробила, чтобы долги ее покрыть. Поэтому моральные границы размылись. Лена стала хитрее и циничнее. Она перестала считать недопустимым то, что когда-то казалось ей отвратительным.
— Вы о ее работе танцовщицей гоу-гоу?
— Без понятия, что это. Стриптиз?
— Не совсем.
— Но я все равно не об этом. А о ее порочной связи.
— Почему же порочной? — Сема даже обиделся за Пименова. Он ему, конечно, не друг, но справедливости ради надо заметить, что в Лениной связи с ним нет ничего ужасного. — Виталя холостой, вполне симпатичный мужчина. Он не преступник, не дегенерат. Для многих барышень он просто принц.
— Кто такой Виталя? — Дед все больше беспокоил Ткачева.
Появились мысли о том, что у него бывают прояснения сознания и затмения. Сейчас… тучи явно сгустились.
— Парень ее, — терпеливо разъяснил Семен.
— Постойте, разве его так зовут…?
— Полное имя: Виталий Сергеевич Пименов.
— Это его убили в Васильках?
— Нет. Его отца Сергея Сергеевича.
— Вы что-то путаете! — И снова издал чих ежика. — Елена имела связь с мужчиной, который годился ей в отцы и был женат. Его звали Сергеем.
— Хотите сказать, она спала и с отцом, и с сыном?
— Ничего не хочу… Я не знаю ни о каком Витале. Она рассказывала мне о бизнесмене в годах, которого она заинтересовала проектом восстановления усадьбы. Потом выкрала у меня чертежи, и больше я ее не видел.
— Когда это было?
— В самом начале весны.
Вдруг задрожала одна из стен. Семен вместе с ней.
— Что это? — перепуганно выкрикнул он.
— Духи хотят похоронить нас тут, — хихикнул старик.
— А серьезно? — и стал пробираться к пролому в стене. Пора отсюда выбираться.
— Гроза началась. Передавали.
— А почему вот там задрожало? — и ткнул пальцем в стену, из которой посыпалась цементная труха.
— Громоотвод там. Точнее, то, что от него осталось.
— Это же внешняя конструкция.
— Мудрил что-то предок мой. Вносил новаторские идеи повсеместно. Если бы не променял их на манду… — У Семена, как говорили в его глубоком детстве, уши повяли. Не ожидал того, что столь грубое слово вылетит из уст этого интеллигентного старика. Да как смачно он произнес его! — Да, да, на нее, бабью промежность… Стал бы великим!
— Он полюбил женщину, а не ее… кхм… манду.
— Они неотделимы. — Он взвалил рюкзак на плечо. Затем взял лыжную палку, которая до этого была приставлена к стене, оперся на нее. — Я желаю вам всего хорошего, Семен. Но ничего хорошего не дождетесь, если будете следовать примеру моего далекого предка.
— Менять идеи на… женскую промежность?
— Как бы грубо это ни звучало.
Семен еще бы побеседовал с Ивашкиным, но вновь дрогнула стена, и Ткачеву было уже не до разговоров. Он поспешил убраться из подвала и выбрался на поверхность за пару минут.
Глава 4
Жеку привезли в Васильки на мотоцикле. Подобрали на дороге. Он стоял на обочине, чуть покачиваясь, смотрел вдаль и шевелил ртом. Как сурикат.
Именно с этим животным сравнил Ляпина мужик, что сжалился и посадил его в люльку своего «Урала».
— Он у вас нормальный? — спросил он у Лехи, которому с рук на руки передал «суриката».
— Вообще да. Но он под обезболивающими.
— Но он с кем-то разговаривал. Хотя вокруг ни души.
— Сам с собой, наверное.
— Вы уж следите за ним, а то мало ли что…
— Да, обязательно. Спасибо вам. — Леха достал из кошелька три сотенные купюры. Увы, больше у него не было. В Васильках деньги с карты не снимешь — банкоматы отсутствуют.
Мужик на «Урале» отказывался от вознаграждения секунд пять и все же принял его.
Когда он уехал, Леха хмуро спросил:
— Как дела?
— Плохо, — ответил Женя и опустил глаза.
— Это хорошо. — И ткнул друга в бок, имитируя удар. — Так тебе и надо! Мог хотя бы телефон зарядить, прежде чем из дома линять?
— Я такой дурак, Леха.
— Не новость для меня. Есть хочешь?
— Очень.
— Пошли, покормлю.
Они проследовали в дом.
Жека плюхнулся на табурет, привалившись спиной к стене. Сейчас ему было не до капризов. Он так устал, что был рад такому неудобному месту. А еще промок. Началась гроза, дождь полил, благо не тогда, когда он на дороге стоял.
Ляпин успел загрузиться в люльку и накрыться дерматиновой накидкой. Так что лило только на его голову и плечи. И все равно некомфортно.
Жека стащил жилетку. Затем футболку и вытер ею волосы и лицо. Остался с голым торсом. Леху не постеснялся. Перед другими не позволил бы себе сверкать дряблыми сисечками, пирсингом в одном из сосков и брюшком. Но в доме царила тишина.
— А где все? — спросила Жека, схватив со стола стакан с квасом.
Пить тоже хотелось. Но Ляпину не понравился запах. Квас явно перебродил, так что лучше потерпеть и испить чаю минут через десять. Леха как раз поставил воду.
— Не знаю. Куда-то все рассосались.
— Полиция убралась?
— Нет. Тут еще. В смысле в Васильках.
— Меня не было полдня. Даже больше. Что изменилось за это время?
— Ты мне скажи.
— Я про следствие.
— Кто бы нам что-то рассказывал, — фыркнул Леха. — Сыр, колбасу сожрали. Хлеб тоже. Есть каша пшенная. Будешь?
— Кто варил?
— Вика.
— Тогда да.
— К ней еще молочко и ягодки.
— Сама надоила и насобирала? Какая молодец.
— Ты давай бабу мою не нахваливай. О своей рассказывай. Из-за Тайры же сорвался?
— Сема меня слил?
— Сам догадался.
— Лех, каши бы мне, — попросил Жека. — Я ее на своих костылях искал по округе несколько часов… Умаялся так, что готов был упасть в траву и подохнуть. Ладно дорогу нашел, и меня подобрали.
— Так ты молитвы читал про себя, когда возле тебя «Урал» притормозил?
— Матерился.
Леха раскатисто рассмеялся. Ляпин последовал его примеру. И они вместе хохотали не меньше минуты.
Утерев слезы, Леха поставил перед другом тарелку с кашей. Она была еще теплой (Вика накрыла кастрюлю старым одеялом) и пахла как-то по-особенному. Ляпин, не дожидаясь ягод и молока, зачерпнул ее, отправил в рот и зажмурился от удовольствия…
— Какая вкуснятина, — выдохнул он и еще раз наполнил ложку.
— Тайру ты, как я понял, не нашел? — спросил Леха.
Он уже ел, поэтому только чая хотел.
Мотнув головой, Жека прошамкал:
— Она сбежала.
— Есть с набитым ртом — дурной тон, — наставительно проговорил Леха и налил другу молока. Он привык опекать его, и уже начал замечать, что порою ведет себя как мать. — Но ты же не думаешь, что Тайра слиняла потому, что испугалась?
— Нет, как раз поэтому.
— То есть… Она убила Сергея Сергеевича?
— Ты дурак, что ли? — едва не поперхнулся кашей Женя. — Ей это зачем? Он ведь даже не заплатил ей, только пообещал.
— Мало ли… — От Тайры Алексей ждал чего угодно. Для него она была почти как доктор Зло.
— У Тайры ребенок в Омане остался. Она надеется его вернуть. Поэтому проблемы с законом ей ни к чему. Даже в качестве свидетеля лучше не выступать.
— Так она родила от своего арабского экстрасенса?
— Да, — коротко ответил Женя.
О том, что от него, упоминать не стал. Друг не поверит. Решит, что Ляпиным, как всегда, манипулируют. А как обратное докажешь? Фото сына он не успел скопировать. Да и оно не убедило бы Леху. Сказал бы «фотошоп».
Но отцовское сердце не обманешь! Особенно такое чувствительное, как Женино.
Тут в дом ввалился Семен. Мокрый до нитки. Теперь не только его пижонские кеды были в плачевном состоянии, но и вся одежда. Зато намокшие волосы картинно вились.
— Дамы в доме есть? — спросил он.
Жека и Леха покачали головами.
Ткачев тут же стянул с себя футболку, джинсы… вместе с кедами. А, спрятавшись за дверью, и трусы.
— У вас запасного барахлишка нет?
Леха застыл, сделал морду кирпичом и проговорил:
— Мне нужна твоя одежда!
Ляпин шутку оценил. Друг передразнил Терминатора в исполнении Шварценеггера. Когда тот явился в прошлое голышом.
Но и Семен понял, о чем он. Поэтому, бросив: «Ал би бэк», — удалился в комнату. Там он что-то для себя нашел. А именно спортивные штаны с надписью «Абубас», свитер с растянутым горлом и вязанные из пестрой пряжи носки. Облачившись во все это, вернулся, как и обещал.
— Чаю? — предложил Леха. Он как раз заварил его.
Сема кивнул и получил чашку.
— Ребят, у вас какие планы? — спросил Ткачев, сделав пару глотков.
Вода была огненной, но он так озяб, что хотел поскорее согреться.
— В смысле?
— На будущее.
— Нам через три дня на работу.
— То есть мы не торопимся возвращаться в Москву?
— Мы? — переспросил Леха. — В смысле ты, я и Женя?
— Да, надо было сказать «вы». Но я не спешу. Мне хочется задержаться. А вам?
— Нет.
— Мы можем, — выпалил Ляпин. — Но зачем?
— Что-то меня тут держит. Не могу объяснить.
— А ты попробуй.
— Я влюбился в усадьбу, как в архитектурный объект. И захотел ее восстановить. Вы не поверите, но я готов бесплатно работать над ней. Только Виталя потерял интерес, я вижу. И от особняка ничего не останется уже через пару десятков лет. Его харизмы точно. Всего лишь стены. Но и они обрушатся. А я проникся… Мне жаль.
— Нам тоже, — вздохнул Женя. И покосился на кастрюлю. Ему хотелось добавки. — Но что мы можем поделать?
— Помочь открыть краеведческий музей в поселке, например. Я не богат, но смогу выделить какие-то средства. А вместе мы добудем экспонаты.
— И мы найдем их за три дня? — скептически заметил Леха.
— Кое-какие я уже знаю, где взять.
— Я тоже чувствую, что время уезжать не пришло, — покивал головой Ляпин.
Он получил и добавку пшенки, и лесную землянику. Ягода показалась ему кислой. Не понравилась.
Он думал, выплюнуть ее или запить молоком, как вдруг за окном раздались крики.
Орали двое: мужик и баба. Первый матом. Вторая цензурно, но очень уж противно. Визжала как резаная свинья. Если бы из ее рта не вырывались некоторые слова и междометия, можно было решить, что в соседнем дворе забивают скот.
Все мужчины переместились к окну. Даже Женя, схватив костыли, выглянул, чтобы посмотреть, что творится на улице.
Увидел Виталю, двух полицейских в форме, опера Костина, старого хрыча в наручниках и босую бабу с растрепанными волосами. Та бежала за процессией, потрясала в воздухе кулаками и выдавала режущие уши звуки.
Пименов, увидев в окне три удивленные физиономии, хмуро кивнул и, пошептавшись с Костиным, подошел.
— Это что за представление? — спросил у него Леха.
— Вообще-то задержание предполагаемого убийцы, — буркнул Виталя и жестом попросил дать ему попить, указав на чашку.
Сема подал ему ее. Но предупредил, что вода горячая.
— Старик этот по кличке Горыныч — местный самогонщик. У него Фил покупал хреновуху. А я вчера настойку, а-ля виски. Похоже, он замочил и деревенского дурачка, и моего отца.
— Брось.
— У него нашли бумажник отца. А еще амулет Филарета. Вы, может, не заметили, но у него на шее болтался на шнурке…
— Какой-то гнилой зуб, — закончил предложение Алексей.
Он помнил, как смотрел на него и передергивался. Неприятное зрелище.
— Клык горгульи.
— Кого?
— Мифического существа, каменеющего при свете дня, но оживающего ночью, чтобы охранять, — разъяснил Сема. — Почти на всех старинных зданиях Европы они имелись.
— Знаю я это, — рассердился Леха. — Читал «Собор Парижской Богоматери». Только где крылатые чудища и где Фил?
— Флигели особняка Филаретовых когда-то охраняли два таких.
— Но их молочные зубы выпали, и один нашел местный дурачок?
— Мать Филарета подобрала где-то клык крупной собаки или волка и сунула его сыну под видом оберега, — сообщил Виталя. — Давно, когда он еще пацаненком был. С тех пор Фил его носил. Об этом все в деревне знают. Мне соседка Горыныча рассказала, которая понятой была.
— А кто эта сумасшедшая? — спросил Ляпин, указав на босую женщину, которую отгоняли от полицейской машины.
— Мать Фила.
— Так у них наследственное? — и покрутил пальцем у виска.
— Она нормальная.
— Незаметно.
— Инсульт у нее был полгода назад. Говорит плохо.
— А босой ходит, потому что шишки на ногах мешают ноги втиснуть в тапки?
— Потеряла их, когда бежала за убийцей своего сына Горынычем. Она ненавидела его давно. За то, что он Фила спаивал. Она приходила к старику, просила не продавать и не отпускать в долг, потому что она погашать самогонный кредит не будет. Но у того бизнес. Причем крупный, по местным меркам. Все алкаши округи у Горыныча отоваривались. Он гнал нормальный продукт и мог дать под запись. У него в избе на стене висит отрывной календарь, так все страницы целы, но на каждой написано имя и количество отпущенного. Даже если расплачивались, Горыныч просто вычеркивал его, но информацию сохранял. Сейчас этот календарь у полиции.
— Ты к чему это рассказываешь?
— Фил должен был Горнычу кучу денег. По местным, естественно, меркам. Когда дурачок явился с бабками, а потом еще раз, алкогольный барыга заинтересовался, откуда они. Филарет рассказал. И Горыныч предложил тому нас обобрать. Долги возвращать надо, не так ли? Потому что больше не отпустят — календарь именем Фила исписан. Дурачок согласился. Думаю, только затем, чтоб барыга отстал. Безгрешный он был. Но Горыныч не хотел все на самотек пускать. И пошел в усадьбу, чтобы проверить, как идут дела. Они поссорились, сцепились. Фил погиб, а Горыныч вернулся ни с чем. Но на следующий же день получил новый подарок — пьяного меня. Я явился за пузырем. Поскольку имел при себе одну купюру, но вслух разговаривал (есть у меня такая привычка), старик понял, что на околице в гордом одиночестве стоит миллионер. Он пошел туда, желая его ограбить, но мой отец оказал ему сопротивление и погиб. Однако Горыныч умудрился стянуть его кошелек перед тем, как столкнуть в колодец.
Костин свистнул, чтобы привлечь внимание Витали. Тот обернулся.
— Поехали! — крикнул ему опер.
— Я в Калугу, ребят, — бросил Пименов. — Потом в Москву. Не увидимся в ближайшее время, но я на связи.
И заторопился к своей машине.
Через минуту все уехали. На проселочной дороге осталась одна лишь босая женщина, продолжающая что-то выкрикивать, но уже хриплым, уставшим голосом.
Женя решительно закрыл ставни, еще и щеколду задвинул.
— Какой-то артхаус, — сердито проговорил он и вернулся на свой табурет.
Каша остыла, но он ее и холодной готов был есть.
— А мне показалось, что идиотизм, — первым откликнулся на его реплику Сема. — Что за бред нес Виталя? Да еще с серьезным видом? Деревенский самогонщик — убийца? Еще и серийный, если учесть, что его жертвами в короткий срок стали сразу два человека.
— Да ты посмотри ток-шоу на центральных каналах, — ответил ему Леха. — В деревнях и не такое творят.
— То есть ты поверил в историю Пименова?
— Нет. Но не потому, что усомнился в том, что деревенский самогонщик может оказаться серийным убийцей. Просто все сляпано быстро и грубо. Как вот это… — И продемонстрировал свои часы. На них было написано «Ролекс». Но судя по внешнему виду, они даже рядом с ними на складе не лежали. Их Лехе подарила мама, купила за пятьсот рублей. Он надел их, чтобы ее порадовать, но они, как это ни странно, показывали правильно время, и он оставил их. — У Горыныча прибыльный бизнес. К нему со всей округи стекаются пьяницы, Виталя только что сказал это. Зачем ему идти на мокруху? Из-за десяти-пятнадцати тысяч? Карточки все равно не сможет использовать. Но даже если допустить и это… К чему Горынычу трофеи? Ладно кошелек Сергея Сергеевича! Он дорогой, и старик самогонщик мог оставить его, чтобы потом загнать. Но амулет Фила ему на кой черт?
— Явно подкинули, — согласился с ним Женя.
— Виталя особо умом не блещет, но он не идиот. Должен понимать, что не проканает эта тема.
— Если хорошо заплатить, вполне.
— У него столько денег нет!
— Есть, — встрял Ткачев. — Сергей Сергеевич не успел перевести деньги, выделенные на реставрацию усадьбы, на свой счет. Или заблокировать Виталин. Он богат.
— Значит, и купить местных стражей порядка может, и заплатить Горынычу за чистосердечное сможет. Так дело пойдет быстрее.
— Ему дадут лет пятнадцать. И он подохнет на зоне. Зачем Горынычу соглашаться на это?
— Лучше на зоне с бабками, чем с отбитыми почками.
— Намекаешь на то, что признание могут и так выбить? И он не станет рисковать?
— Я всего лишь рассуждаю вслух.
Помолчали.
— А тут на самом деле какие-то заколдованные места, — проговорил Семен задумчиво. Чем очень удивил охотников за привидениями. — Странные…
— Что ты имеешь в виду? — спросил Леха.
— Я в усадьбе сейчас Ивашкина встретил. Краеведа, о котором Лена рассказывала. Он сказал, что в Васильках все немного ку-ку. И я начинаю это понимать.
— Хотел бы я с тобой согласиться, скептик, да не могу. Ты где жил? В Москве да Лондоне. Провинции не знаешь. А мы с Жекой исколесили ее. Обычные тут люди, как везде.
— То есть нет ничего мистического в этих краях?
— Не более, чем в других.
— Каждая отдаленная деревня полнится своими страшными и странными историями, — подтвердил Ляпин. — В этой их просто больше, и они интереснее.
Ткачев немного помолчал, а потом крякнул:
— Вот вы дураки все же, парни! Могли бы сейчас взять меня тепленьким, пока я слабину дал. Если не завлечь в свою веру, то пошатнуть мою…
— Мы за правду, — пожал плечами Леха. — А что Ивашкин тебе еще интересного рассказал?
— Все, момент упущен. — Сема встал из-за стола. — Хотите что-то от него узнать, езжайте в поселок. А я спать пойду.
И зевнув, удалился в комнату.
Глава 7
Сема разделся до трусов и осмотрелся. Никого не увидев, стянул и их.
Был вечер, но не поздний (проспал Ткачев несколько часов, встал разбитым). Однако из-за хмурого неба казалось, что уже ночь. Дождь то переставал, то снова накрапывал. В такую погоду никто не желал купаться.
Озеро в Голышах Ткачеву очень понравилось — живописное. По берегам ивы, склоняющиеся к воде, камыши, кувшинки… лягушки, ужики и пиявки. Эта живность Ткачева не пугала. Безобидная же! И совсем не противная, как многие считают.
Жила у него жаба по имени Жозефина, так он в ней души не чаял. Целовал даже. А вчера ему в ногу впилась одна пиявка, так Сема очень постарался отделить ее от своего тела, не навредив ей.
На всякий случай, прикрыв причинное место рукой, Ткачев побежал к воде. Нырнул.
«Как в парное молоко», — подумал он.
Оказывается, в такую погоду купаться в озерах — одно удовольствие. Вода нагрелась за те дни, что стояла жара, и не успела остыть. Воздух — да.
Пока Сема раздевался, покрылся мурашками. А серая гладь не манила, а отталкивала: мутная, неприветливая. Хотелось одеться и уйти. Но когда Ткачев погрузился, то испытал настоящий кайф.
Он долго плавал. Потом лежал на спине и смотрел на небо. Он ждал луну, но она так и не выглянула из-за туч. Зато снова закрапал дождь.
Нужно было вылезать, но так не хотелось… В воде тепло и спокойно. И так здорово, что никого вокруг.
«Еще побултыхаюсь, — решил Сема. — Послушаю лягушачий концерт…».
Но умиротворяющим кваканьем насладиться не получилось. И помешал этому плач.
Ткачев услышал всхлипы и хныканье. Поплыл на звуки. Вдруг помощь нужна?
Поскольку было еще не совсем темно, Сема смог разглядеть человека, сидящего на берегу. Это была обнаженная женщина.
Обхватив колени руками и опустив на них голову, она содрогалась от плача, но, возможно, еще и от холода. Судя по мокрым волосам, она тоже купалась. Но озеро было большим, вытянутым, и Сема не заметил ее.
— Вам помочь? — с этим вопросом он собирался обратиться к женщине, но остановил себя. Она голая, он тоже. Не напугает ли ее?
Она то ли услышала, как Ткачев подплывает, то ли почувствовала его взгляд и подняла голову.
Их глаза встретились…
Заплаканные Ленины и удивленные Семины.
— Прошу прощения, — промямлил он.
— Отплыви, я оденусь, — утерев сопливый нос, бросила она.
Ткачев послушался.
Он добрался до того места, где оставил одежду. Натянул ее на свое мокрое тело. Затем двинулся туда, где сидела Елена.
— Сема, ты? — услышал он из ивовых зарослей.
Он ответил утвердительно, затем предупредил:
— По берегу много пиявок, будь аккуратна.
— Здесь их нет. Они в Голышах в одном месте водятся, и ты, конечно, по незнанию выбрал именно его.
Через несколько секунд она вышла из ивняка в спортивных штанах и толстовке с капюшоном. В руке Лена несла то ли калоши, то ли короткие резиновые сапоги. Семен не знал, как это безобразие называется. В таких баба Шура из «Любовь и голуби» ходила.
— Замерз? — спросила она, заметив, как подрагивают плечи Ткачева.
— Немного.
— Пойдем, — и повела за собой.
Ткачев думал, они в Васильки возвращаются, но нет, Лена свернула с главной тропы.
— Мы куда?
— Греться.
Уточнять Сема не стал. Следовал за провожатой молча.
Спустя несколько минут увидел домики, похожие на дачные. Такие ставили на участках в шесть соток.
«Заброшенный нудистский лагерь», — догадался Ткачев.
Она зашли в один из домиков. В нем имелась печка-буржуйка. Лена разожгла в ней костерок. Огонь дал и свет, и тепло.
— Как хорошо ты тут ориентируешься, — поразился Сема.
— Точно как все остальные местные.
— Тут всегда есть дровишки и спички?
— Каждый, кто когда-нибудь укрывался тут от непогоды или разбушевавшегося пьяного папаши, оставлял что-то для других. Это неписаное правило. Когда нудисты ушли, лагерь подвергся набегу мародеров. Они утащили то, что забыли «голыши». Потом пришли погромщики. И просто стали крушить тут все. Выдирать двери, бить окна, стены исписывать. Но когда они до этого домика добрались, вышел из леса старик и сказал: «Этот оставьте. А не послушаетесь, поплатитесь!»
— Дай угадаю? Это был призрак? Или ведьмак местный?
— Нет, охотник. Браконьер. Уток стрелял да выдр — они водились тут когда-то. И домик с целыми окнами, крышей и печкой ему очень кстати был. Поэтому, когда его не послушали, он открыл пальбу по погромщикам. Стрелял солью, но мысль свою донес…
Лена вытянула руки, чтобы согреть их скорее. У нее были очень красивые пальцы на взгляд Семы. Тонкие длинные, но с пухлыми подушечками.
— Кстати, умер он тут, в домике, спустя несколько лет. Подростка из озера вытащил, когда тот под лед провалился. Отбросил удочку (рыбачил в тот момент), прыгнул за ним, достал. Перенес в дом, печку разжег, отогрел парня. Тот оклемался, а дед не перенес такого стресса — ему уже лет восемьдесят было…
— С тех пор эта буржуйка стала «вечным огнем»? Что ж… История интересная. Впрочем, как все рассказанные тобой.
Лена не стала комментировать эту реплику. Она грела руки и смотрела на огонь. Но он не осушил слезы в ее глазах. Они все еще поблескивали в уголках.
— Почему ты плачешь? — спросил Сема.
— У меня ПМС, — ответила она и снова утопила лицо в колени.
— Скорбишь по Сергею Сергеевичу?
— С чего бы?
— Лен, я знаю, что ты с ним имела связь.
Она так резко дернулась, что едва не упала. Пришлось Ткачеву ее за локоток поддерживать.
— Что за глупости? — воскликнула Лена гневно. А в глазах паника.
— Я имел сегодня разговор с Дмитрием Игнатьевичем.
— Как ты нашел его?
— Скажем так, нас свела судьба.
— У старика давно не все дома.
— Да он и сам говорит, что ку-ку. И ему я почему-то верю больше, чем тебе. Хотя сомнения в его адекватности у меня были.
Лена закрыла дверку печки. Стало темнее. Но ей, видимо, именно это было нужно.
— Я буду говорить, но ты не смотри на меня.
— Хорошо, — согласился с ней Сема.
Он даже отсел, чтобы ее не смущать.
От «буржуйки» шло уютное тепло, и он притулился рядом, привалился к стене, чтобы спину не держать — она так и норовила согнуться. Стало хорошо. И ноги высохли.
Отряхнув их, Сема натянул носки, затем обулся. Кеды он вдрызг измотал за эти несколько дней. Они не развалились, но совершенно потеряли вид. В Москве выкинет.
— Я познакомилась с Сергеем Сергеевичем не в клубе, — начала Лена. — А рядом с ним. В соседнем здании шотландский ресторанчик. Готовят там отменно. И я иногда захаживаю на пастуший пирог. Это, по сути, не пирог, а запеканка…
— Знаю, жил в Великобритании три года. Но извини, что перебил.
— В общем, я ела. Заправлялась перед ночной сменой. И читала. Поднимаю глаза от тарелки, обнаруживаю, что меня разглядывает мужчина. Немолодой, но интересный. Засмущалась. И это ему понравилось. Подсел, представился. Я не знала, кто он такой. Что небедный, поняла, естественно. Не по одежде или часам, а по уверенности в себе. Через час я сказала, что должна идти на работу, и покинула ресторан. Сергей последовал за мной. Когда я дошла до клуба, сказал, что слышал о нем от сына. Дал визитку и уехал. А ночью вернулся. Он не сидел за столиком, ничего не пил. Зашел, огляделся, увидел меня и не сразу узнал. В гриме и сценической одежде я выгляжу иначе. Но я улыбнулась ему, и Сергей все понял. Через четверть часа Ленчик, это наш управляющий, увел меня в приват-комнату. Там сидел Сергей. На столике дорогущее шампанское, фрукты. Он спросил, сколько я стою. Сразу же! Даже до того, как мы выпили. Я ответила: «Не продаюсь».
— Сказала девушка, которую увели в приват-комнату?
— Я работала в приличном заведении. У нас не трахались. И потаенные уголки были оборудованы совсем не для этого.
Семен хмыкнул:
— А для чего еще?
— Не веришь, — озвучила его мысли Лена. — Как и все. В том числе Пименов. Но он-то из прошлого века, что с него взять? А ты молодой. Сейчас все иначе работает. За что спасибо интернету.
— В нем все девочки красивы благодаря фотошопу. А вас мужики видят в реальности, так что не надо…
— Познакомиться с танцовщицей в клубе они могут, угостить шампанским, но не более. Меня и до этого приглашали в приват-комнату и задавали тот же вопрос, и неизменно я отвечала: «Не продаюсь».
— И сколько Пименов посулил? Ведь его не удовлетворил твой отказ.
— Начал с сотни тысяч рублей, закончил десятью миллионами.
— Так вот откуда взялась эта сумма? — Сема припомнил, что именно она фигурировала в перепалке Лены и свалившегося как снег на голову Сергея Сергеевича. Якобы он пытался откупиться от нее именно ею, желая, чтоб та отстала от Витали. — И ты отказалась переспать с Пименовым за десять лямов?
— Рублей — да. Сказала, когда на кону будет стоять такая же сумма, но в валюте, я подумаю.
— Как отреагировал?
— Посмеялся. Сказал, ни одна баба таких денег не стоит. Даже звезда мирового масштаба. Я с ним согласилась и вернулась в зал.
— Но ты его заинтересовала?
— Да. Но уже не как телка на одну ночь. Он стал ухаживать за мной. Присылать цветы, мягкие игрушки, духи. Ничего дорогого, к чему-то меня обязывающего. Мы иногда кушали в ирландском ресторане или ходили в театр. Можно сказать, Пименов-старший просто оказывал мне знаки внимания. Для него десять-пятнадцать тысяч рублей семечки.
— И ты сдалась?
— С приставкой «бы».
— Не понял?
— Я бы сдалась! — раздраженно проговорила она. — Что тут непонятного?
— То есть он тебя окучивал, но так и не уложил в постель?
— Он решил уступить меня сыну. Виталя, как ты сам знаешь, падок на телочек. Поскольку ухаживания — это не по его части, довольствуется легкодоступными, пусть и очень привлекательными. Из нашего клуба он раза три танцовщиц увозил, а сколько через него прошло обычных посетительниц, никто не посчитает. Сергея Сергеевича это беспокоило. Он хотел бы пристроить сына, но тот жениться отказывался. Оставалось найти ему постоянную бабу. Желательно приличную. Но разве найдешь такую в привычном окружении Витали?
— Сергей Сергеевич заплатил тебе за то, чтобы ты охмурила его сына?
— Нет. Я ни копейки не получила от него. Но Пименов-старший, с которым довольно долго общались, сказал, что, если я полажу с его сыном, он рассмотрит проект восстановления усадьбы. О ней я рассказывала. И призывала заняться реставрацией. Но Сергей не имел личной заинтересованности. А когда она появилась, то дело сдвинулось…
— То есть, когда вы замутили с Виталей, Пименов-старший отсыпал-таки деньжат? И ты до сих пор считаешь, что не продаешься?
— Я лично ничего не получила. Мне проще было взять десять лямов. Но я сделала попытку внести вклад в историю и культуру края.
— Знаешь, кого ты мне сейчас напоминаешь? Чиччолину. Эта порноактриса была очень популярна когда-то, и она хотела отдаться Саддаму Хусейну, чтобы остановить войну в Персидском заливе.
— Согласись, если бы у нее получилось, она стала бы героиней.
— Пожалуй, — немного подумав, ответил Ткачев.
— Если бы Виталя мне не понравился, я не стала бы… — И с усмешкой добавила: — Разве что за десять миллионов долларов.
— Далась тебя эта сумма.
— Просто я решила когда-то… после некоторых обстоятельств… что если и соглашусь на секс за деньги, то только за огромные. Вот такие! — И широко развела руки. — Или стакан воды, если буду подыхать от жажды среди пустыни. Но, к счастью, я пока не умираю. А миллионы долларов никто не готов заплатить.
— Но ты не была влюблена в Виталю, так ведь? — не желал уходить от темы Семен.
— Я испытала это чувство раз в жизни и была жестоко наказана за него! — Она не рявкнула, но огрызнулась. — Мужчины пользуются нашей слабостью к ним. Даже ты…
— Я? — Это было неожиданно.
— Да, ты. Чувствуешь, что я без ума от тебя, и мучаешь меня.
Ого! Вот это заявка…
Лена без ума от него? И Сема должен это чувствовать? Чем? Не задницей же… Она только об опасности предупреждает. И то не Ткачева. И тонкой, эмпатической организацией он не мог похвастаться.
Считается, что творческие люди сверхчувствительны. Так вот он своим примером доказывал обратное.
Сема в неодушевленных предметах хоть что-то разглядывал, но в людях… Они были ему непонятны. Малознакомые точно. Он путался в суждениях. По первому взгляду судить пытался — обманывался. Решал в следующий раз не повторять ошибок и глубже копать — оказывалось, что под земелькой серой говнецо.
— Я ничего плохо не сделал тебе, — выдал Семен.
Больше не нашел что сказать. Действительно растерялся.
— Ты дразнишь меня, укоряешь, пытаешься подловить, и это я считаю безобидным дерганьем за косички. Но ты еще и обижаешь… Тычешь мою морду в тапки, как будто я кошка, которая в них нагадила.
— Ничего подобного!
— Значит, это неосознанно?
Выяснять отношения с женщинами Сема не любил. Даже с теми, с кем имел связи. А уж с Леной… Которая, да, ему нравилась. И он ей вроде бы… Но кто она ему?
— А ты так и не ответила на мой вопрос, — заметил Ткачев.
— Какой?
— Почему ты плакала?
— Обидно мне.
— Столько усилий насмарку?
— Можно сказать и так.
— Деньги у Витали есть. Если очень постараешься, он вложит их в усадьбу.
— Не хочу стараться. Надоело. Не фартовая я. Сил и удачи хватает только на то, чтобы не утонуть. Но заплыть дальше, чем остальные… А уж тем более рекорд поставить — это не моя история.
— Я тебя понимаю.
— Брось. Ты успешный человек. У тебя квартира, машина, свой бизнес…
— Но я все еще не могу заплыть дальше, чем остальные.
Лена подползла к Семе. Не на брюхе, естественно, на карачках. Ткнулась лицом ему в грудь.
Ткачев обнял ее, прижал к себе. Без всякой сексуальной подоплеки. Просто захотел поддержать.
Девушка угнездилась в его объятиях, уткнулась носом ему в шею. Обмякла.
— Это ты убил Пименова-старшего? — услышал Сема шепот.
— Чего?
— Можешь не говорить, просто кивни.
Ткачев схватил ее за плечи и отстранил от себя.
В домике было темно, за окном мрак, дверка печки закрыта, и все же ее глаза он мог рассмотреть. Но как прочитать, что в них? При ясном свете не рассмотришь…
И Сема не нашел ничего лучше, чем отфутболить вопрос, как мяч:
— Это ты убила Пименова?
— Нет, — без колебаний ответила Лена. — Его смерть поставила точку на моих грандиозных планах.
— Как и на моих.
— Да, но я не ненавидела Сергея. А ты — да. Вот я и спросила.
— И ты думаешь, если бы я убил его, то признался бы тебе в этом?
— Нет. Но я бы поняла, что ты врешь.
— Как? Ты даже не смотрела мне в лицо? — Семе говорили, что у него очень красноречивая мимика.
— По изменившемуся пульсу. — И коснулась губами его шеи. В том месте, где билась жилка.
По телу Семы будто разряд тока прошел. Прикосновение, конечно, не невинное, а довольно интимное, но от таких он обычно не покрывался мурашками.
Если бы Лена отстранилась, он бы успокоился. Но она начала блуждать губами по его лицу: подбородку, щеке, виску… Намеренно избегая губ. Елена как будто ждала, что он первый ее поцелует.
Но Ткачев не хотел делать этого… Вернее, хотел и даже очень, но сдерживал себя.
Если они поцелуются, то плотину прорвет, и Сема накинется на Елену…
Он очень хотел ее. С первой встречи. И вообще… Хотел! Потому что секса давно не было. Но они взрослые люди, а не озабоченные подростки, готовые трахаться в заброшенных домиках. Еще и в такой антисанитарии… И без презерватива!
Обо всем этом думал Сема, когда Лена искушала его легкими прикосновениями своих губ, но когда она пустила в ход руки… Они забрались под его футболку и стали поглаживать живот. Всего лишь это, ничего более изощренного… И все же именно теплота ее ладони заставила забыть обо всем.
Ткачев сграбастал Лену, усадил ее верхом на себя и впился губами в ее полуоткрытый рот. Плевать на все: ужасное место (в подобном он и подростком бы не занялся сексом), антисанитарию, отсутствие защиты…
Семе казалось, что если он не овладеет этой женщиной сейчас же, то умрет.