Париж, 1936 год
…Молодая женщина в легком цветастом платье, синих шелковых перчатках до локтя и маленькой синей шляпке с красной розочкой над ухом, улыбаясь, стала пробираться по ряду к Ганусену. Он встретил ее в проходе, галантно поцеловал руку и громко проговорил:
– Мне приказали снять с вас левую перчатку и принести моему агенту на сцену.
– Пожалуйста, мсье, – улыбаясь, женщина стянула с руки перчатку, протянула ее Ганусену. – Надеюсь, вы мне ее вернете?
– Непременно, мадемуазель. – Ганусен еще раз поцеловал руку женщине и с перчаткой направился к сцене. Он легко взбежал по ступенькам и, подойдя к человеку в клетчатом пиджаке, протянул ему перчатку:
– Я правильно понял ваше задание? – спросил он торжествующим голосом.
– Все правильно, – глядя в зал и тоже улыбаясь, ответил человек в клетчатом пиджаке. – Здорово! Как вы догадались?
– Я и сам хотел бы вам объяснить, но, боюсь, не смогу! – с этими словами Ганусен поклонился, и зал дружно захлопал, раздались крики «Браво!».
И вдруг один возглас, резкий и громкий, перекрыл аплодисменты:
– Позвольте, господа, позвольте! Это мошенничество! Я вас видел!
Медленно стихали хлопки, зрители вертели головами в разные стороны и наконец все увидели вскочившего на ноги высокого, коротко стриженного парня в пиджаке и тонком свитере. Он подождал, пока наступит тишина, и вновь громко проговорил:
– Господин доктор! Вы обманщик! Я видел вас вместе с этим господином и этой мадемуазель перед концертом! Вы кофе пили в кафе «Лилия»… рядом с театром. Мы с моим другом их всех вместе и видели! Тоже кофе выпить зашли! Господа, нас просто нагло обманывают! Я требую вернуть деньги за билеты!
Зал сразу поверил в обман и угрожающе загудел. Выкрики посыпались один за другим:
– Безобразие! Полицию надо вызвать!
– А я с самого начала был уверен, что это мошенничество! Как он может мысленно приказы отдавать? Пусть деньги возвращают, мошенники!
– Господа, мсье ошибается! Не мог он видеть меня в кафе! – слабо отбивался Эрих Ганусен, но было видно, что он напуган и не знает, что делать. Раза два он обернулся к занавесу, поскольку знал, что там стоял Мессинг.
– Что делать, Вольф Григорьевич? Скандал будет страшный… – прошептал Лева Кобак.
Мессинг не ответил, резко отодвинул край занавеса и вышел на сцену. Зал ревел и улюлюкал, слышались крики:
– Деньги верните! Мошенники!
– А морды набить всей компании!
– Клеем облить и в перьях вывалять! Пусть в таком виде по Парижу побегают!
Человек в клетчатом пиджаке и молодая женщина в синей шляпке с розочкой между тем тихо ретировались за кулисы. Они остановились, растерянно глядя на Кобака.
– И что, все концерты господина Ганусена проходят таким образом? – с ехидцей спросил Кобак. – Ну и посадили вы нас в большую лужу!
– Кто мог подумать, что этот идиот зайдет в то же кафе, – развел руками человек в клетчатом пиджаке.
– Вам туда не надо было заходить, – ответил Кобак.
– Нет, но кто мог подумать? – покачал головой «клетчатый». – Я давно работаю с господином Ганусеном, и никогда не было ничего подобного. Номера проходили, как говорится, на бис.
– Успокойтесь. Когда-нибудь это должно было случиться. Иначе тайный мошенник никогда не стал бы явным мошенником…
– Вы считаете доктора Ганусена мошенником? – выкатил глаза на Кобака человек в клетчатом.
– Кто? Я? – в ответ вытаращил глаза Лева. – Упаси Боже!
– Учтите, господин Ганусен бывает в таких… кабинетах, что ого-го…
– Упаси Боже! – вновь изумился Лева Кобак. – Тогда позвольте пожелать вам всего наилучшего… в кабинетах…
– Уходите, – тихо, но резко сказал Мессинг Ганусену, подойдя. – Немедленно уходите.
– Я не могу уйти… будет еще хуже… – испуганно пробормотал Ганусен. – Сделайте что-нибудь, умоляю вас…
Мессинг подошел к краю сцены и поднял руку. Зал бушевал, но вдруг стал постепенно стихать.
– Господа, прошу внимания! Позвольте мне сказать всего несколько слов! Господа! Даже приговоренный к гильотине имел право на несколько последних слов.
В зале рассмеялись, и крики медленно стихли.
– Мсье! – Мессинг посмотрел на парня, который поднял весь этот скандал. – Мсье, можно вас попросить выйти на минуту на сцену?
– А зачем? – поднимаясь, ответил парень. – Я под присягой могу подтвердить, что видел, как они совещались в кафе!
– Может быть, я смогу рассеять ваши сомнения? Ваши и всего зала! Хотите я подойду к вам? – Мессинг стал быстро спускаться по ступенькам.
Парень несколько смутился, пошел быстрее, и они встретились у сцены.
– Господа, я уверен, что вот этому мсье вы вполне доверяете! – громко проговорил Мессинг. – И чтобы восстановить ваше доверие к нам, я хочу попросить этого молодого человека мысленно дать мне любое задание! Я повторяю: задание любой сложности! Простите, молодой человек, вы, если не ошибаюсь, студент Сорбонны?
– Вы-то откуда знаете? – не смог сдержать удивления парень в свитере.
– И проходите обучение на филологическом факультете, это так? – напористо спрашивал Мессинг, буравя глазами парня.
– Тоже, наверное, мошенник! – раздался голос из задних рядов, и следом по залу прокатился смех.
– Да какой я мошенник? Я действительно учусь в Сорбонне! Действительно на филологическом факультете! – громко сказал парень. – И этого господина вижу в первый раз в жизни!
– Тогда дайте мне любое задание, мсье студент. Простите, вас случайно не Франсуа зовут? – Мессинг улыбнулся.
– Вот это да-а… – протянул вконец огорошенный парень. – Вы что, действительно ясновидящий?
– Вас зовут Франсуа? – настаивал Мессинг.
– Франсуа…
– Тогда вперед, Франсуа! Задайте мне задание. Я очень хочу, чтобы именно вы убедились, что мы не мошенники! Что телепатия и передача мыслей на расстоянии существует. И потому, для пущей убедительности, это задание я выполню с завязанными глазами. Я надеюсь, господа зрители поддержат мою просьбу? – Мессинг обвел зал горящими глазами, и зрители отозвались дружными аплодисментами.
– Задай ему что-нибудь позаковыристей, Франсуа! – крикнул кто-то, и вновь все засмеялись.
Франсуа долго, молча смотрел на Мессинга, наконец проговорил:
– Я мысленно даю вам задание… выполняйте…
Мессинг улыбнулся, достал платок и, промокнув лоб, ладонью пригладил волосы. Потом протянул платок Франсуа:
– Пожалуйста, сами завяжите мне глаза.
– Но как же вы пойдете? – удивился Франсуа.
– Пожалуйста, делайте, что я вам говорю, – мягко, но настойчиво попросил Мессинг.
Франсуа, чувствуя на себе взгляды сотен глаз, взял платок, сложил его в повязку, разгладил. Мессинг повернулся к нему спиной, и Франсуа наложил повязку ему на глаза, завязал на затылке. Мессинг потрогал пальцами повязку на глазах, затем медленно пошел по проходу и остановился напротив ряда, где сидел Франсуа.
…Он напряженно смотрел во тьму и видел проясняющийся все четче и четче туннель… всплывали и растворялись в этом туннеле лица людей… шахматное поле с разбросанными по нему фигурками… и тьма время от времени озарялась и окрашивалась в разные цвета – красный, зеленый, синий… желтый… И неожиданно среди мертвых лиц, шахматных полей, по которым в беспорядке разбросаны фигуры, – еще одно шахматное поле, и теперь фигурки на нем расставлены, и, на удивление, их осталось совсем немного…
Сотни глаз напряженно следили за телепатом.
– Здесь рядом с вами сидит ваш товарищ. Он тоже студент. – Мессинг двинулся вдоль ряда. Сидящие в креслах люди торопливо вставали, освобождая проход.
Мессинг остановился возле парня такого же возраста, что и Франсуа, и громко сказал:
– Вы и есть товарищ Франсуа. И зовут вас… – Мессинг замолчал, глядя на парня. – Вас зовут Поль… нет, простите, вас зовут Пьер, это так?
– Верно… Пьер… – поднимаясь, парень растерянно улыбнулся. – Здорово…
– У вас в кармане пиджака лежит коробочка с маленькими шахматами, – продолжил Мессинг. – Прошу вас, достаньте ее.
Парень с тем же удивленным выражением лица полез во внутренний карман пиджака и, достав черную плоскую коробочку, протянул ее Мессингу.
Тот взял ее и раскрыл – на маленьком черно-белом клетчатом поле стояли крохотные фигурки. Белые выстроены по одну сторону поля, черные – по другую. Мессинг провел по фигуркам пальцами, едва касаясь их, затем громко проговорил:
– Вы приказали мне расставить нужные фигуры так, чтобы через три хода белые поставили мат черным? Я правильно вас понял?
– Правильно… – совершенно ошеломленный, ответил Франсуа.
– Говорите громче, чтобы слышали! – потребовал Мессинг.
Вы поняли меня правильно! – прокричал Франсуа. Он все еще находился у самой сцены, но теперь медленно пошел по проходу к тому ряду, где стоял Мессинг.
Мессинг стал одну за другой снимать маленькие фигурки с поля и протягивал их Пьеру, приговаривая.
– Возьмите, пожалуйста… и эти фигурки возьмите… и эти тоже…
Многие в зале вставали, чтобы получше видеть, многие подходили по проходу, и скоро вокруг Мессинга собралась толпа. Все смотрели, затаив дыхание.
Наконец на маленькой доске осталось всего несколько фигур. Пальцы Мессинга нерешительно трогали то одну, то другую фигурки, переставляли их, замирали, снова переставляли… Голова его с завязанными глазами в это время была запрокинута, словно он смотрел в небо.
А пальцы медленно ставили одну фигуру., другую… Затем передвинули коня с черной клетки на белую… поставили белого ферзя на черную клетку, затем переместили на две клетки вперед… Постепенно на маленьком шахматном поле стала выстраиваться определенная позиция.
Франсуа протиснулся сквозь толпу и встал рядом со своим приятелем Пьером, глядя на Мессинга.
У того на лбу выступили крупные капли пота, губы крепко сжались, резче обозначив глубокие морщины у рта.
Наконец на доске была выстроена определенная позиция.
– Смотрите, Франсуа, – сказал Мессинг. – Белая ладья забирает черную пешку, потом черный конь прикрывает удар от белого ферзя по шестой вертикали… и белая ладья объявляет черному королю мат… Правильно я понял ваше задание?
Не совсем, – смущенно проговорил Франсуа. – Черный конь атакует белую ладью, бьет ее, но белый ферзь ходом по диагонали объявляет черному королю мат… Но все равно – это просто необъяснимо! Это черт знает что! – громко выговаривал Франсуа.
– Ничего подобного в жизни не видел, – проговорил его приятель Пьер. – Дьявольщина какая-то!
– Я выполнил ваше задание, мсье Франсуа? – громко спросил Мессинг.
– Да, конечно! Господа, это просто какие-то чудеса! Я даже не знаю, как это объяснить! – выкрикивал Франсуа, а публика вокруг теснилась, пытаясь рассмотреть маленькую, крохотную доску, и многие начали аплодировать.
– Мсье Мессинг, вы великий человек!
– Умоляю, мсье Мессинг, расскажите, как вы это делаете?!
– Волшебник из сказки! Волшебник!
– А может, злой колдун?!
Под эти возгласы Мессинг пробрался к сцене, быстро поднялся на нее и скрылся за кулисами.
Он лежал на кушетке в кабинете директора театра с мокрой повязкой на лбу. Врач только что измерил Мессингу давление и теперь укладывал тонометр в портфель.
– Давление стабилизировалось… несколько учащенный пульс, но это понятно – после такого напряжения… Вообще удивляюсь, мсье Мессинг, как вы еще на ногах держитесь?
– Видите – я на них лежу… – негромко пошутил Мессинг.
Цельмейстер и Кобак сидели на стульях, Эрих Ганусен расхаживал по кабинету. Директор театра мсье Марешаль сидел за письменным столом и молча барабанил пальцами по столу.
Доктор накапал в мензурку несколько капель, добавил несколько капель из другого пузырька, протянул Мессингу:
– Выпейте…
Мессинг взял мензурку, выпил, сморщился:
– Ужасная гадость…
Доктор убрал мензурку в металлическую коробку, потом – в портфель, сказал:
– Полежите. Все будет хорошо. Вы человек крепкий, сердце здоровое – так что еще поживете… – доктор ободряюще улыбнулся и вышел из кабинета.
– Так вот, Вольф, я тебе говорю! – тут же заговорил Ганусен. – Чтобы разогреться, я всегда вначале использую подставных лиц! А затем уже работаю сам! Вот спроси, пожалуйста, господина Марешаля!
– Да, у нас так не раз бывало, – кивнул директор Марешаль. – Кто мог подумать, что случится такой вот казус! Просто позор на весь Париж…
– На всю Европу.. – пробормотал Кобак. – Завтра во всех газетах напишут…
– Неужели вы не понимаете, мсье, что это мошенничество чистой воды! – вспылил Цельмейстер. – На то, что вы сами будете в дерьме, – мне наплевать! Но вы поставили под удар безупречную репутацию господина Мессинга!
– Наоборот! – улыбнулся Ганусен. – Я предоставил ему возможность проявить себя во всем блеске! Подсознательно я имел в виду подобную ситуацию и сознательно пошел на нее! Удача Мессинга на фоне моей неудачи заблистала еще ослепительнее! Вы увидите, какие завтра будут восторги в газетах! Я уверен, уже сейчас весь Париж говорит об этом выступлении! – Ганусен победно вскинул голову и оглядел присутствующих.
– Боже мой, я был уверен, что самый беспринципный человек на свете – это я, но оказывается.
есть мерзавцы похлеще… – вздохнул Цельмейстер и покачал головой.
– Вы жестоко пожалеете о своих словах, мсье Цельмейстер. – Ганусен злобно посмотрел на него.
– Хотелось бы знать когда – я приготовлюсь, – ответил Цельмейстер.
– Господа, господа, перестаньте пикироваться, – миролюбиво проговорил директор Марешаль. – Благодарение Богу, все закончилось благополучно. И я надеюсь, следующее выступление мы отменять не будем? Я предполагаю, что публика будет штурмовать театр, как восставший народ-Бастилию… – И директор негромко рассмеялся.
– Не знаю, не знаю… – ответил Цельмейстер. – Вы же видите, в каком состоянии мсье Мессинг. Какого напряжения сил ему стоило это выступление. Раньше он не делал ничего подобного… И между прочим, господин Ганусен, он пошел на это, чтобы спасти вашу репутацию!
– Господа, господа, прошу вас, не ругайтесь! – поднял вверх руки Марешаль. – Я понимаю и отдаю должное мужеству и смелости мсье Мессинга. Он действительно герой! И я готов подумать об увеличении гонорара!
– Я думаю, об этом мы поговорим отдельно, – встрепенулся Эрих Ганусен. – На следующее наше выступление публика будет ломать двери!
– Наше выступление… – ехидно произнес Цельмейстер, подчеркнув слово «наше».
– Да, да, наше! Если бы не моя неудача, опыт Мессинга не прозвучал бы так выразительно!
– Ха-ха-ха! – театрально рассмеялся Цельмейстер.
Мессинг лежал на диване, на небольшой подушке. Голоса звучали отстраненно, словно возникали где-то далеко. Он устало закрыл глаза, и голоса удалялись, таяли…
– Хорошо, мсье Марешаль, на сколько вы могли бы поднять наши гонорары? – спросил Цельмейстер.
– На пять процентов.
– Мне смешно это слышать. Я просто сейчас умру от смеха. Эти пять процентов вы можете предложить заезжим фокусникам из итальянского цирка…
– Десять процентов! – рявкнул директор.
– Что же… я думаю… – начал было Эрих Ганусен, но Цельмейстер тут же перебил его:
– То, что вы думаете, расскажете своей жене… Я прошу, нет, я требую пятнадцать процентов, мсье Марешаль, и сильно боюсь, что Мессинг, когда проснется, поколотит меня за мою уступчивость.
– Хорошо, пятнадцать. Но вы должны будете дать еще пять концертов.
– Три, – сказал Ганусен. – В начале месяца мы должны будем выступать в Берлине.
– Вы можете торговаться в другом месте, чтоб вас черт побрал всех, вместе взятых? Как вы мне все опротивели… – тихо проговорил Мессинг, не открывая глаз.
Его услышали, замерли, потом один за другим на цыпочках вышли из кабинета, бесшумно прикрыли дверь.
Мессинг лежал с закрытыми глазами, сложив руки на груди, и походил в эти минуты на покойника.
…Дальше все случилось так, как и предсказывал директор театра Марешаль. Публика штурмовала театр почище, чем Бастилию во времена Великой французской революции. Газеты просто захлебывались от восторга… «Потрясающие психологические опыты докторов Вольфа Мессинга и Эриха Ганусена», «Публика потрясена! Психологи и телепаты доктора Вольф Мессинг и Эрих Ганусен продемонстрировали фантастические способности приема и передачи мыслей на расстоянии!», «Спекулянты продают билеты на психологические сеансы Мессинга и Ганусена в десять раз дороже номинальной цены!», «Небывалый ажиотаж на представлениях Вольфа Мессинга и Эриха Ганусена», «Предсказание будущего! Вольф Мессинг и Эрих Ганусен обладают даром провидения!», «Вольф Мессинг и Эрих Ганусен покорили Париж!», «Ваше прошлое и будущее вам расскажут доктора Вольф Мессинг и Эрих Ганусен!».
И все это крупным шрифтом и на первых полосах. Тут же большие портреты улыбающихся Мессинга и Ганусена…
Польша, 1939 год, немецкая оккупация
Мохнатая заморенная кляча тащила воз со снопами пшеницы, на передке телеги сидел возница по имени Янек. Он посматривал по сторонам и лениво подергивал вожжи. Дорога шла через кладбище, в вечернем тумане виднелись кресты и каменные надгробия, кусты и деревья, в которых запутались клочья тумана.
Мессинг лежал на дне телеги, накрытый снопами, и из-под свисавших перед лицом колосьев видел проплывающие мимо кресты, поникшие ветви кустарника, мокрые стволы деревьев. Скрипели колеса, проваливались в ямы, на колдобинах резко встряхивало, шлепала копытами по влажной земле лошадь. Янек время от времени оглядывался на снопы пшеницы. Потом спросил негромко:
– Как вы там, пан Мессинг, живы?
– Живой, живой… – отозвался Мессинг. – Мне тут хорошо… ты знаешь, никогда не было так хорошо… разве что в детстве…
Янек только усмехнулся, покачал головой и сказал:
– Скоро река будет… переплывете, и начнется у вас, пан Мессинг, новая… счастливая жизнь… а вот у нас… А может, скажете, пан Мессинг, когда же в Польше хорошая жизнь будет? Вы же все видите, все знаете…
– Не скоро, Янек… прости, но не скоро… – помолчав, со вздохом ответил Мессинг.
– Вот и я думаю, что не скоро… – невесело вздохнул Янек и вдруг улыбнулся. – Хорошо вам жить так, пан Мессинг!
– Почему же это хорошо?
– А все загодя знаете, что будет… хорошо ли, плохо ли… Значит, можно приготовиться и, если плохое видится, то сделать так, чтоб хорошо было…
– Вот этого как раз я и не могу, Янек… – сказал из-под снопов Мессинг. – Если вижу плохое, то оно и будет, и ничего изменить я не могу..
– А Господь наш Иисус Христос? – спросил Янек.
– Господь, наверное, может…
– Значит, помолиться надо будет, чтоб плохое нас миновало… – с надеждой сказал возница.
– А вы что, разве мало молитесь?
– Может, и мало молимся… Раз такая беда кругом… столько крови и горя… – вздохнул Янек. – Выходит, некому нам помочь…
И они замолчали надолго. Янек достал из-за уха недокуренную цигарку, чиркнул спичкой, прикуривая, и глубоко затянулся.
Кладбище кончилось, и дорога потянулась, вихляя то вправо, то влево, по редкому лесу, пошла под уклон. Потом лес сменил негустой кустарник, сквозь который в рассеянном мраке скоро блеснула река.
– Вот и до Буга добрались, пан Мессинг. – Янек сплюнул.
Вольф разворошил снопы и выглянул наружу. Янек слез с телеги, взял мешок с лямками, в котором был овес, и повесил на голову лошади. Животное сразу стало громко хрупать челюстями, и торба под мордой шевелилась, как живая.
– Посидите здесь, пан Мессинг, я схожу пока погляжу, все ли спокойно.
…Лодка была большая, она тихо покачивалась на спокойной воде. Янек помог Мессингу забраться в нее, потом сел на скамейку с веслами, рядом с уже сидевшим там молчаливым бородачом в брезентовом плаще с капюшоном, надетом на голову, и резиновых болотных сапогах. Янек и мужчина тихо взмахнули веслами, погрузив их в воду, и лодка медленно заскользила по зеркальной глади реки. Из-за клочьев серых туч выплыла бледно-зеленая луна, и яркая серебряная дорожка побежала, заструилась по воде.
Мессинг сидел, ссутулившись, засунув зябнущие руки в рукава пальто, смотрел по сторонам, говорил негромко:
– Граница, а никого не видно… ни немцев, ни русских…
– Не дай вам Боже бошей увидеть, – усмехнулся Янек. – А русских… если все хорошо будет, скоро увидите…
Длинная лодка почти бесшумно скользила по реке, держа путь к противоположному берегу. Мессинг нахохлился, задумчиво уставившись в пространство…
Берлин, 1937 год
Они готовились к представлению в гримуборной. Мессинг забился в угол, утонул в старом кожаном кресле, вытянув ноги и закрыв глаза рукой.
Эрих Ганусен сидел перед зеркалом и мазал кремом лицо, тщательно втирая его в кожу и глядя на себя в зеркало. Цельмейстер тоже развалился в кресле и потягивал сигару, пуская к потолку кольца дыма. Лева Кобак примостился за круглым столиком, на котором скопилось множество чашек из-под кофе. Отхлебывая черный дымящийся напиток из небольшой чашки, он поглядел на Мессинга и тихо сказал:
– Везде в театре эти… в черной форме… эсэсовцы их называют… Публика их явно боится… не нравится мне все это…
– Перестаньте, Лева, не поднимайте ненужную панику.. – продолжая массировать лицо, ответил Ганусен. – Видимо, после первого отделения в театр приехал какой-нибудь высокопоставленный руководитель рейха, а эсэсовцы – охрана…
– А на кой черт нужна охрана в театре? Кого этот руководитель рейха боится? – спросил Цельмейстер, продолжая пускать кольца дыма.
– Он – никого. Его все боятся, – сказал Ганусен, рассматривая себя в зеркале.
– Вы что, знаете его? – поинтересовался Цельмейстер.
– Знаю… Я многих знаю из руководства рейха, – спокойно ответил Ганусен и встал, сбросил халат и принялся надевать белую рубашку. – Этих людей очень интересуют наши способности…
– Ваши? Или Вольфа Григорьевича? – с иронией уточнил Цельмейстер.
И мои тоже… Я уже говорил вам, что пользуюсь у этих господ особым расположением именно в силу моих способностей… Иначе, как вы думаете, почему они разрешили гастроли в Берлине еврею Мессингу?
– Почему вы об этом раньше не говорили, Эрих? – вдруг громко спросил Мессинг, отняв ладонь от глаз и пристально глядя на Ганусена.
– Да, собственно… не было такой необходимости… хотя я говорил как-то в Париже и вам, и Питеру… вы просто не придали моим словам значения…
– Вашим словам, Эрих, я всегда придаю значение, – медленно произнес Мессинг. – Вы говорили, что у вас есть друзья в высшем руководстве рейха.
– Ну да, говорил. Кстати, что в этом противоестественного? – несколько растерялся Ганусен.
– Противоестественно то, что мой коллега водит дружбу с заклятыми антисемитами, – холодно и спокойно проговорил Мессинг. – Раньше я этого не знал. Я вообще не интересовался политикой. Но теперь… Или вы считаете это нормальным?
– Что я должен считать нормальным?
– А то, что из Германии уезжают все евреи… Эйнштейн, Брехт… Только мы приехали, как последние идиоты!
– Прошу меня к этой категории не причислять, Вольф, – запротестовал Цельмейстер. – Я отговаривал вас, как мог!
– В газетах пишут: любого, кто не одобряет национал-социалистов, выгоняют с работы, сажают в тюрьму. Вы считаете это нормальным?
А что мне прикажете делать, Вольф? Я ведь живу в Германии, у меня большая семья, трое детей… Я здесь добился хорошего положения… Я же говорил вам, что мне обещают научную лабораторию со штатом сотрудников… Кстати, для вас эти антисемиты совсем не опасны… Антисемитизм – это политика, и, я уверен, она в скором будущем изменится…
– Мне кажется, нет, – покачал головой Мессинг. – Мне кажется, она сделается еще страшнее… И ваши перспективы, Эрих, мне видятся… – Мессинг закрыл глаза и замолчал.
Все присутствующие в гримуборной молча, с некоторой опаской посмотрели на Мессинга.
– И какими же вам видятся мои перспективы? – не выдержав паузы, спросил Эрих Ганусен.
Мессинг молчал.
– Может, скажете, Вольф, какими вам видятся ваши перспективы? – снова спросил Ганусен.
Мессинг опять не ответил. В дверь постучали, и она тут же отворилась. На пороге стоял офицер СС в черном мундире с серебряными погонами штурмбаннфюрера, с серебряной галочкой на рукаве и серебряными молниями в петлицах. Фуражку с серебряными черепом и скрещенными костями он держал в руке. Зачесанные назад светлые волосы и холодный взгляд серых глаз эсэсовца как нельзя лучше соответствовали образу истинного арийца.
– Господин Ганусен, прошу вас проследовать со мной, – медленно проговорил он.
– Но у нас выступление через пять минут, господин штурмбаннфюрер.
– Господин Мессинг может начать без вас. Прошу вас, господин Ганусен, – и офицер посторонился, освобождая выход из гримуборной.
– Простите, господин штурмбаннфюрер, но у нас выступление вдвоем, – возразил, поднимаясь из кресла, Мессинг.
– Начинайте один, – офицер чуть улыбнулся. – Ваша слава гремит на всю Европу.. Мы тоже хотим испытать восторг от вашего мастерства.
– Я сейчас вернусь, Вольф, не беспокойтесь, – сказал Ганусен, направляясь к двери.
– Я не начну без вас.
Штурмбанфюрер посмотрел на Мессинга долгим взглядом.
Цельмейстер и Кобак со страхом наблюдали за этой сценой и молчали.
– Да, да, господин офицер, я без Эриха Ганусена выступление не начну, – повторил Мессинг.
Эсэсовец опять ничего не сказал, только усмехнулся и шагнул к двери следом за Ганусеном. Они остались одни.
– Что вы на это скажете? – Мессинг уставился на Цельмейстера. – Куда он его увел?
– Я думаю, к этому.. к канцлеру.. – пожал плечами Цельмейстер.
– Зачем? – Мессинг взмахнул рукой. – А, простите за дурацкий вопрос…
– Вы будете выступать один? – спросил Лева Кобак.
– Нет, не буду, – решительно ответил Мессинг. – Что это такое? Кто дал им право менять программу? Приказывать? Даже с уличными артистами так не поступают!
– С уличными артистами они так не поступают, – согласился Цельмейстер. – Они их всех выгнали из Германии.
– Да кто им дал право, в конце концов! – крикнул в ярости Мессинг.
– Права такого им никто не давал, – ; вздохнул Цельмейстер. – Они его взяли… Не надо так нервничать, Вольф. Постараемся выбраться из этого дерьма, в которое мы влипли…
– По моей воле. – Мессинг с досадой хлопнул себя по бедрам. – Черт знает что!
В гримуборную доносился шум зрительного зала и торопливая беготня обслуживающего персонала театра за кулисами. Тут в помещение влетел запыхавшийся Ганусен.
– Мы уже пять минут должны были быть на сцене, – сказал Мессинг, указывая на часы.
– Вольф, послушайте… вам придется сегодня выступать одному. Я прошу вас, коллега… Дело в том, что они… они хотят посмотреть, как вы работаете один. Возражать им бессмысленно. Тем более что вопрос о лаборатории фюрер обещал решить в ближайшие дни. Я прошу вас, Вольф. Если вы откажетесь, будет скандал, последствия которого я даже не могу предсказать…
– Зато я могу, – резко сказал Мессинг.
– Я прошу вас, Вольф, – умоляюще повторил Ганусен.
Мессинг смерил его взглядом и быстро вышел из гримуборной.
Гитлер наблюдал за представлением из полузакрытой шторами ложи, рядом с ним втиснулся в кресло массивный Герман Геринг. Фюрер, одетый в светло-коричневый, наглухо застегнутый френч, сидел прямо, сложив руки на коленях. Позади него на стуле примостился Ганусен, он то и дело вытирал платком мокрое от пота лицо и облизывал пересохшие губы. Вплотную к Ганусену расположился штандартенфюрер СС. Он был напряжен и натянут как струна и не сводил взгляда с Гитлера.
Позади них, у двери в ложу, стояли два офицера СС.
– Этот опыт я выполню с завязанными глазами, – говорил со сцены Мессинг. – Любой желающий из зала может подняться на сцену и мысленно продиктовать мне задание, которое я должен выполнить.
Зал оживился, зрители вполголоса переговаривались друг с другом, посматривая на стоящего у края сцены Мессинга.
– У нас есть в зале такой желающий? – чуть обернувшись, спросил Гитлер.
– Так точно, мой фюрер, – наклонившись вперед, вполголоса проговорил штандартенфюрер. – Двое. Ротенфюрер Ганс Руммениге, он в шестом ряду, другой – шарфюрер Вальтер Белль – в одиннадцатом, в середине ряда.
И действительно, из середины шестого ряда встал молодой человек в темном костюме и начал пробираться к проходу. Зрители внимательно следили за ним. Он прошел к сцене, медленно поднялся по ступенькам и остановился перед Мессингом, чуть поклонившись ему с улыбкой.
– Как вас зовут? – спросил Мессинг.
– Ганс Руммениге, – четко, по-военному ответил молодой человек.
– Вы уже приготовили мне задание? Вижу, что приготовили. Тогда приступим.
Мессинг вынул из кармана черную повязку и протянул ее Руммениге со словами:
– Пожалуйста, убедитесь, что это плотная повязка и сквозь нее нельзя ничего увидеть.
Руммениге пощупал повязку, посмотрел ее на свет, приложил к своим глазам и затем вернул Мессингу.
– Сквозь нее ничего не видно, – подтвердил он.
– Тогда повяжите мне ее сами. – И Мессинг повернулся к нему спиной.
Руммениге закрыл Мессингу глаза и крепко завязал тесемки на затылке. Мессинг ладонями прижал повязку к лицу и сказал:
– Отлично, я ничего не вижу! Будьте любезны, господин Руммениге, диктуйте мысленно свое задание, а я постараюсь его выполнить…
Руммениге уставился на Мессинга и стал мысленно диктовать. Губы его при этом несколько раз шевельнулись.
Мессинг медленно спустился со сцены в зал, остановился, оглядываясь по сторонам. Его бледное лицо, перечеркнутое черной повязкой, выглядело страшновато.
Зрители напряженно следили за его передвижениями. В зале стояла мертвая тишина.
Мессинг по проходу дошел до шестого ряда и, остановившись, вновь стал оглядываться по сторонам, затем нерешительно двинулся дальше…
– Какое задание он ему приготовил? – чуть повернув голову, спросил Гитлер.
– Найти в одиннадцатом ряду шарфюрера Вальтера Бёлля. Во-первых, назвать его имя, сказать, кто он по профессии и в каком звании. Затем достать из правого кармана пиджака вашу фотографию, мой фюрер, и сказать, кто изображен на фотографии.
– Зачем? – спросил Гитлер.
– Простите, мой фюрер, не понял: что «зачем»?
– Зачем мою фотографию? – нервно дернулся Гитлер.
Штандартенфюрер растерянно молчал, затем посмотрел на Ганусена взглядом, не обещавшим ничего хорошего. Ганусен поспешно наклонился в сторону Гитлера, просипел:
– Это моя идея, мой фюрер. Для Мессинга это будет самым трудным, ибо ваша индивидуальность не поддается гипнозу и телепатическому воздействию. У вас слишком хорошая психологическая защита.
– Но ведь он не меня будет ощупывать, а фотографию, – усмехнулся Гитлер.
– Любая фотография хранит в себе энергию человека, на ней изображенного, мой фюрер. – Ганусен достал платок и промокнул мокрый лоб.
Мессинг дошел по проходу до одиннадцатого ряда и опять остановился. Вновь стал оглядываться по сторонам, а затем двинулся вдоль ряда. Сидевшие в креслах зрители поспешно вставали. У кресла номер пятнадцать Мессинг остановился и попросил:
– Встаньте, пожалуйста.
Сидевший в кресле широкоплечий рыжий детина лет двадцати пяти усмехнулся и медленно поднялся.
– Мне продиктовали, чтобы я назвал ваше имя… Сейчас попытаюсь… Вас зовут… Виктор… нет, не так… Вас зовут Генрих… нет… Вас зовут Вальтер, а ваша фамилия Бёлль… Да, верно, – Вальтер Бёлль. Вы служите в армии… нет, что-то другое… это не армия, но в то же время армия… черное… Да, вы служите в СС, и ваше звание шарфюрер! Не надо, не говорите, правильно я сказал или нет. Потом господин Руммениге все скажет сам. Теперь расстегните пиджак и позвольте залезть в ваш правый карман…
Рыжий Бёлль выкатил глаза и даже рот открыл. Он ошеломленно смотрел на Мессинга и почти машинально расстегнул пуговицу пиджака, развел полы в стороны. Мессинг аккуратно сунул пальцы в карман, вынул фотографию и тут же прижал ее к своей груди, накрыв ладонью. Сказал громко:
– Это фотография! Господин Руммениге, стоящий на сцене, приказывает мне назвать лицо, изображенное на фотографии… Сейчас попробуем…
Гитлер снова чуть повернул голову и, взглянув на Ганусена, сказал насмешливо:
– Ты так можешь? Сомневаюсь…
– Почему же, мой фюрер? При соответствующей тренировке…
– Нет, ты так не сможешь… – Гитлер вновь стал смотреть в зал.
– Как он смог назвать имя и звание? – тихо спросил Геринг. – Он же в штатском!
– Как он смог узнать про фотографию? – вместо ответа спросил Гитлер.
– Ганусен такого никогда не сделает, – так же вполголоса ответил Геринг.
Мессинг медленно, миллиметр за миллиметром ощупывал фотографию. Пальцы его вздрагивали, касаясь фотографии, голова чуть откинулась назад. Зал напряженно молчал, сотни пар глаз впились в фигуру Мессинга.
– На этой фотографии изображено… – проговорил Мессинг и тут же поправился: – Изображен… человек… имя которого… – Мессинг замолчал, и пауза затянулась.
…Во мраке вспыхивали искры, рассыпались и гасли, и вдруг из мрака стали выплывать разные лица… и вид их был ужасен… проваленные черные глазницы… оскаленные рты, из которых выступали огромные клыки… и вот выплыло лицо фюрера: челка, усики… и глаза его, словно, дула пистолетов, смотрели в упор на Мессинга…
Гитлер не выдержал и подался вперед, не отрывая взгляда от Мессинга, стоявшего в середине зала между рядами. И толстый Геринг тоже наклонился вперед, вытянув шею.
Сзади тянули шеи Ганусен и штандартенфюрер, они тоже застыли, глядя на Мессинга.
– Это человек, которого боготворит вся Германия, – Адольф Гитлер! – и Мессинг поднял фотографию над головой. Было слышно, как зал выдохнул, потом истерично взвизгнула женщина, за ней другая, и вдруг весь зал встал, грохоча сиденьями кресел, и сотни глоток рявкнули на едином дыхании:
– Хайль Гитлер!
Взоры зрителей обратились к ложе, шторы которой раздвинулись, и все увидели стоящих в ложе Гитлера и Геринга. Гитлер с улыбкой поднял правую руку, и зал вновь прогремел:
– Хайль Гитлер!
В следующую секунду зал разразился громом аплодисментов. Часть публики сбилась в толпу около ложи, женщины и девушки кричали и плакали, расталкивали друг друга и тянули к ложе руки.
Гитлер смотрел на беснующуюся толпу и улыбался, подняв правую руку в нацистском приветствии. Рядом с ним стоял Геринг, тоже с поднятой вверх рукой, растянув губы в улыбке. Но Гитлер глядел не на зал вообще, он пристально смотрел на одного человека – на Мессинга.
Мессинг встретил взгляд Гитлера, и стоял неподвижно, и не кричал, и не хлопал…
– А этот юде умней тебя, слышишь, Ганусен? – сказал Гитлер. – Хорошо, лаборатория у вас будет. О результатах работы будете докладывать мне.
– Благодарю вас, мой фюрер. Мы будем работать изо всех сил.
– Я хочу с ним поговорить…
– Когда прикажете, мой фюрер. Мы хотели бы дать несколько выступлений по Германии, мой фюрер. Это очень поможет нашей работе в лаборатории. Без вашего разрешения это невозможно, – проговорил Ганусен
– Я скажу Геббельсу – разрешение вам будет, – кивнул Гитлер, глядя в театральный зал, где бесновалась, орала и визжала обезумевшая толпа…
У высокого готического окна стоял громадный глобус с политической картой мира, на нем окрашенные в разные цвета множество больших и маленьких государств. Красным пятном выделялся громадный Советский Союз, зелеными фрагментами – Британская империя, рассыпавшая свои владения по всему миру: Индия, Австралия, Канада, множество колоний в Африке… Гитлер вещал, положив ладонь на глобус и поглядывая на Мессинга:
– Видите, господин Мессинг, как несправедливо поделен мир. Колониальные империи Британия и Франция захватили почти все! Индия! Африка! Австралия! Они выжимают из народов этих стран колоссальные прибыли! Живут в благоденствии! Процветают! Имеют огромные армии! Вооружение! Что остается другим? Жалкое, нищенское существование! По указкам из Лондона и Парижа! Разве может германский народ смириться с такой судьбой? Разве я, вождь германского народа, могу смириться с этой вопиющей несправедливостью?
– Мне трудно ответить на этот вопрос, господин канцлер. Я не политик… Я только верю, что у каждого народа своя судьба.
– Но сильный народ может изменить свою судьбу. Под предводительством вождя, понимающего, как можно изменить ее… Или вы считаете, нужно покориться судьбе? Вот скажите мне, господин Мессинг, какой вам видится судьба вашего народа?
– Моего? – переспросил Мессинг. – То есть…
– Да, да, вашего народа… который пророк Моисей сорок лет водил по пустыне и наконец привел в землю обетованную. – Гитлер чуть усмехнулся.
– Мне очень трудно это сделать, господин канцлер…
– Почему? Ваш друг Эрих Ганусен говорил мне. что легче всего предсказывать тому, кого любишь. Неужели вы так не любите свой народ, что вам не под силу представить его будущее?
Мессинг молчал, глядя на Гитлера. Тот вновь усмехнулся, и голос его зазвучал почти весело:
– Попробуйте. У вас мощная энергия… и сильный интеллект. Я это чувствую.
Мессинг закрыл глаза, стоял, вытянувшись и весь напрягшись, ногти впились в ладони, а щека вдруг стала нервно подергиваться…
…Он увидел бездну… и в этой бездне кружили планеты… темные, безжизненные, коричнево-серые с черными пятнами… И вдруг появилась земля… она была изумрудная, с черно-зелеными лесами и безбрежным синим океаном, затянутая белыми облаками… Она стремительно приближалась, и вдруг часть планеты стала затягиваться дымом… И он увидел дороги, по которым бредут колонны людей – стариков и мужчин, старух и женщин, детей. И все несут скромные пожитки в виде узелков за спиной или на маленьких тачках.
Немецкие солдаты бредут вдоль колонны, придерживая автоматы, висящие на груди… Он увидел женщин, бегущих по улице Варшавы, и немецких солдат, стреляющих им вслед… И женщины падают на мостовую. Они упали ничком, и на спинах пальто видна нашитая большая желтая звезда…
Он увидел огромный заасфальтированный плац, и аккуратные прямоугольные бараки, и заборы из колючей проволоки, и бетонные столбы с электрическими белыми изоляторами, чтобы пропускать через проволоку ток… Он увидел горы человеческих костей… горы человеческих волос… горы очков, которые носили люди… горы вставных челюстей… он увидел черные, закопченные жерла печей и в них, в кучах золы, видны были человеческие черепа… кости ног… рук…
Мессинг глухо застонал и открыл глаза, ничего не видя перед собой. Потом пелена стала проясняться, и он увидел Гитлера, который стоял возле глобуса и с усмешкой смотрел на него.
– Вы чем-то напуганы, господин Мессинг? – спросил Гитлер.
– Да… то есть нет… – Мессингу было явно не по себе, он едва стоял на ногах.
– Видимо, вы слишком чувствительны, господин Мессинг. В вас нет хладнокровия и невозмутимости пророка. Пророк должен стоять выше невзгод и несчастий простых людей. Пророк смотрит поверх голов, когда видит свет будущего, ибо этот свет… эти картины будущего ему посылает само провидение. Нельзя стоять вровень с провидением и пугаться того, что оно посылает. Чтобы разговаривать с Богом, надо быть очень сильным!
– Вы правы, господин канцлер… Эти способности мне посланы, я думаю… случайно… Я не заслуживаю их, ибо по образу жизни и по психофизическому складу являюсь обыкновенным человеком.
Гитлер коротко рассмеялся, покачал головой и неторопливо прошел по кабинету, заложив руки за спину.
– Вы большой хитрец, господин Мессинг… ба-а-алыной хитрец… – Он повернулся к провидцу, и выражение его лица сделалось хищным. – Хорошо… а будущее Германии на ближайшее время… самое близкое будущее вы можете мне сказать?
Мессинг молчал, проглотив ком в горле.
– Вам плохо? Может, врача, господин Мессинг? Или просто воды? Или спиртного… покрепче?
– Я не пью спиртного…
– Молодец. Я тоже. Так как, попытаетесь?
– Попытаюсь… – едва шевельнул губами Мессинг и закрыл глаза.
…И вновь он увидел бездну… в глубине этой бездны плавали планеты… и среди них голубая и зеленая Земля, окутанная черно-серым дымом… Земля стала стремительно приближаться… И он увидел пожарища… Он увидел немецких солдат, ломающих шлагбаум границы «ГЕРМАНИЯ – ПОЛЬША»…
Он увидел колонны танков на дорогах… Увидел немецкие самолеты с белыми крестами на фюзеляжах. Они сбрасывали бомбы, и взрывы вырастали в городах черными фонтанами… беззвучно рассыпались стены домов… Немецкие батареи обрушивали смертельный огонь… и вновь падали стены зданий… бежали по улицам обезумевшие от страха люди, спотыкались, катились по земле… Сожженная деревня… виселицы на пепелищах, покачивались закоченевшие, заснеженные трупы… «ГЕРМАНИЯ – ФРАНЦИЯ»… «ГЕРМАНИЯ – БЕЛЬГИЯ»… «ГЕРМАНИЯ – ГРЕЦИЯ»… «ГЕРМАНИЯ – НОРВЕГИЯ»… «ГЕРМАНИЯ – НИДЕРЛАНДЫ»…
И повсюду маршировали колонны немецких солдат. Улыбающиеся лица, твердый шаг, нацистские знамена… И вот он увидел Гитлера… В окружении немецких генералов он стоял на поле аэродрома, что-то говорил и улыбался… и улыбались генералы…
…Очнулся Мессинг от громкого голоса.
– Это просто обморок или какое-то другое явление? Сердце? Давление? Что, что с ним случилось? – спрашивал Гитлер.
– Непонятно, мой фюрер… сердце нормальное… давление нормальное… пульс отменный… – ответил доктор в белом халате.
– Тогда приведите его в чувство, если пульс отменный, – резко приказал фюрер.
Мессинг открыл глаза. Он полулежал в большом кожаном кресле, и над ним склонился пожилой человек с седым, коротко стриженным ежиком и седыми «гитлеровскими» усиками.
За его спиной стоял Гитлер и трое высших чинов СС в черных мундирах.
– Мне хорошо… – проговорил Мессинг. – Я вернулся…
– Отлично, господин Мессинг, – улыбнулся Гитлер, отстраняя доктора рукой и наклоняясь над ним. – Вы нас напутали… Неужели вы увидели нечто настолько страшное, что это повергло вас в такой глубокий транс? Что же вы увидели? Скажите нам, сделайте милость…
– Я увидел победы германской армии… первой падет Чехословакия… в тридцать восьмом… за ней падет Польша… осенью тридцать девятого… после нее Бельгия… Нидерланды… Франция… Греция… Югославия… Норвегия…
И по мере того, как Мессинг называл страны, Гитлер выпрямлялся и победоносно смотрел на генералов СС. Быстрая улыбка тронула его губы.
Генералы разом щелкнули каблуками сапог и вскинули руки в нацистском приветствии.
Геббельс сидел за письменным столом в светло-коричневом мундире с повязкой на рукаве: свастика в черном круге.
Перед ним, в черной эсэсовской форме с погонами штандартенфюрера, вытянулся не кто иной, как давний знакомый Мессинга – Генрих Канарис.
Геббельс проговорил:
– Концерты Мессингу и Ганусену разрешены по всей территории рейха. Постарайтесь, чтобы за ними везде следовали двое наших людей и чтобы они обязательно присутствовали на всех концертах. Доклады от них будете принимать лично и передавать мне.
– Слушаюсь, рейхсфюрер, – щелкнул каблуками Канарис.
– Поумнее людей приставьте, чтобы Мессинг не раскрыл их на следующий же день, – проворчал Геббельс.
– Слушаюсь, рейхсфюрер! – штандартенфюрер Генрих Канарис вновь щелкнул каблуками, держа руки по швам, и улыбнулся. – Мне и самому будет интересно понаблюдать за этими господами.
– И обеспечьте этим господам безопасность. Это приказ фюрера, – закончил Геббельс. – Учтите, штандартенфюрер, этот еврей Мессинг нужен фюреру. Вы поняли меня? Нужен.
– Я понял, рейхсфюрер! – в третий раз щелкнул каблуками Канарис.
– Послушай, а ты слышишь мысли человека, когда смотришь на него, или воображаешь, о чем он может сейчас думать? – спросил Ганусен.
– Чаще всего слышу.. если у этого человека есть хотя бы небольшой избыток жизненной энергии и если у него все хорошо в жизни – есть семья, работа, уверенность в будущем, – ответил Мессинг. – Сложнее с людьми несчастными или больными.
– И что тогда?
– Тогда сложнее настроиться на его волну.. Тогда я пытаюсь себе вообразить… судя по его внешности… одежде… манере смотреть в глаза… Но все равно, как бы мало ни было в нем жизненной энергии, я все равно его слышу..
– Вот смотри… – Ганусен подошел к электрогектографу, оторвал бумажную ленту с вычерченной синусоидальной кривой. – Ты меня вчера испытывал… Когда я отвечал правду – синусоида ровная и плавная, а когда я придумывал неправильный ответ – смотри, какая неровность, то высоко вверх, то почти ровная линия, и опять – резко вверх и резко вниз. И какая непостоянная амплитуда…
Мессинг взял рулон, стал рассматривать синограмму, усмехнулся:
– Так ведь можно проверять людей – правду они говорят или лгут?
– Вот именно, Вольф! Я собираюсь доложить об этом фюреру, – улыбнулся Ганусен. – Наша лаборатория только начала работать, а уже есть серьезные результаты!
– Не надо… – нахмурился Мессинг. – Не надо фюреру это показывать.
– Почему? Они ждут результатов, Вольф! Думаешь, из благотворительных чувств фюрер позволил нам выступать, где захотим?
– Думаю, нет. Поэтому за нами все время следят, – ответил Мессинг.
– О чем у вас был разговор во время встречи? – вдруг спросил Ганусен. – Ты ведь мне так и не сказал?
– Ты мне тоже не говорил, о чем вы там с ним беседовали. Или с этим… как его… Геббельсом… – парировал Мессинг.
– Мы что, не доверяем друг другу? – холодно поинтересовался Ганусен.
– Я, например, тебе не доверяю, – улыбнулся Мессинг и бросил Ганусену рулон с начерченной синусоидой. – Посмотри на свою синограмму. Ты ни разу не ответил правду.. А ведь я задавал тебе совсем пустяковые вопросы.
Ганусен едва успел поймать рулон бумаги, растерянно глядя на Мессинга.
Помещение, где они разговаривали, было похоже на лабораторию. Просторная комната с несколькими электрическими аппаратами для измерений пульса и давления, три письменных стола с бумагами, тонометрами и разными другими медицинскими приборами. Над одним из столов висел небольшой портрет Зигмунда Фрейда.
– Я просто хотел наглядно показать тебе разницу между правдивыми и лживыми ответами, – сказал Ганусен, со злостью комкая бумажную ленту.
– Я это понял, – снова улыбнулся Мессинг. – Не сердись, пожалуйста… Скажи, тебе Гитлер задавал вопрос о будущем Германии?
– Задавал.
– И что ты ответил?
– Ответил, что будущее Германии – великое и победное! Что рейх простоит тысячу лет. А ты что ответил?
– Примерно то же самое… Ты действительно видишь эту тысячу лет рейха?
– Нет… – ответил Ганусен.
– Интересно, что же ты увидел? – Мессинг с интересом смотрел на него.
– Ровным счетом ни-че-го… А что ты увидел? Ведь он наверняка спрашивал тебя о том же?
– Я увидел войну., и кое-что еще страшнее, – нахмурился Мессинг. – Но в основном это война, война и война… Гитлер – это война.
– Очень интересно, – усмехнулся Ганусен. – И ты сказал ему об этом?
– Если бы я сказал всю правду, то, наверное, с тобой уже не разговаривал бы, – тоже усмехнулся Мессинг. – Я сказал, что Германию ждут победы… Кстати, я действительно видел это… Германия разгромит Европу в ближайшие годы…
– Ты это увидел? – с сомнением спросил Ганусен.
– Я увидел страшную войну.. увидел уничтожение целого народа… и других народов… – глаза у Мессинга расширились, словно он снова видел то, о чем рассказывал. – Мне стало так страшно, что я потерял сознание… И думаю, я ошибаюсь… Думаю, такого быть не может… – Мессинг замолчал.
глядя остановившимся взглядом в пространство. – Такое просто невозможно…
– Выходит, всей правды ты ему так и не сказал? Испугался? – вновь усмехнулся Ганусен.
– Я же говорил, что потерял сознание… Тебе все время хочется убедить меня, что я такой же, как и ты. – Мессинг встал. – А мы совсем разные…
– В чем же?
– В том, что тебе фюрер нравится, а мне нет… Но ничего, я все-таки как-нибудь скажу ему всю правду..
– Это будет похуже самоубийства… – предупредил Ганусен.
– Ох, что ты, Эрих, разве я похож на самоубийцу? – Мессинг хлопнул коллегу по плечу. – Пойдем, нам пора.
Дрезден, 1937 год
В небольшом зале сцена казалась близкой даже с последнего ряда. В ложе для важных гостей, наглухо задернутой шторами, сидел штандартенфюрер СС Генрих Канарис. Чуть отодвинув край одной шторы, Канарис в щелку наблюдал за сценой, на которой работали Мессинг и Ганусен. За спиной Канариса стояли два младших офицера СС.
Мессинг и Ганусен кланялись аплодирующей публике. За кулисами стоял Цельмейстер, глядя в щелку на зал и выдерживая паузу. Затем он вышел на сцену, улыбаясь и потирая руки.
– Прошу внимания, господа! Начинаем второе отделение нашего представления «Психологические опыты»! Есть у желающих вопросы к доктору Ганусену? Естественно, вопрос должен быть задан в виде задачи. Сложность этой задачи не имеет значения. Главное, чтобы можно было ее выполнить, не уходя со сцены. Прошу вас, господа, смелее! Спрашивайте! – и Цельмеистер поклонился, разведя руки в стороны.
Стало тихо. Зрители выжидали, глядя на сцену. Затем поднялся аккуратно одетый господин в черном костюме и белой рубашке с галстуком. Его упитанную физиономию украшали короткие усики валя Гитлер».
– Я прошу уважаемого доктора Ганусена назвать мое имя и мою профессию.
– Пожалуйста, не садитесь! – встрепенулся Ганусен. – Я должен вас хорошо рассмотреть!
Господин с усиками улыбнулся, развел в стороны руки и повернулся вокруг себя, дескать, вот он я, смотрите.
Ганусен вперил в него горящий взгляд и застыл.
– Вас зовут… – Ганусен вновь замолчал. – Вас зовут Курт Бонхоф! Работаете вы… Прошу прощения, вы владелец мясной лавки…
– Я искренне восхищен, – наклонил голову лавочник, и зал дружно захлопал.
Ганусен победоносно посмотрел на Мессинга, подмигнул ему. Мессинг ободряюще улыбнулся. Цельмеистер хлопал вместе со всем залом.
Сидевший в ложе, закрытой шторами, штандартенфюрер Канарис поморщился, оглянулся на офицеров, стоявших сзади, спросил вполголоса:
– Этот лавочник – наш человек?
– Нет, господин штандартенфюрер, – ответил один из офицеров. – Наши люди сидят в пятом, двенадцатом и пятнадцатом рядах.
– Я хотел бы задать уважаемому доктору еще один вопрос, – громко заговорил лавочник Курт Бонхоф. – Есть ли у меня семья и какова она?
– Хорошо, я отвечу на ваш новый вопрос, хотя, признаться, мне хотелось бы услышать вопросы от других зрителей… Ваша семья? У вас есть жена и трое детей… мальчик и две девочки… Вам нужно сказать возраст? Пожалуйста, мальчику двенадцать лет, девочкам… девять и… семь лет…
– А вот и нет! – радостно возразил лавочник. – У меня пятеро детей. Три мальчика и две девочки. Старшему восемнадцать, второму шестнадцать… а третьему, тут вы правильно сказали, двенадцать… Получается, ошиблись вы, господин Ганусен.
По залу прокатился смех, но все равно раздались аплодисменты.
Ганусен взглянул на Мессинга – в глазах отчаяние и немой вопрос.
– У него была первая жена, и два мальчика от нее, – едва слышно, почти не шевеля губами, произнес Мессинг.
Ганусен понял, медленно поднял руку, призывая к вниманию. Зал замолчал. Лавочник Бонхоф насмешливо смотрел на Ганусена. Тот выдержал паузу и сказал:
– Да, господин Бонхоф, вы отчасти правы. Но я не ошибся. Я просто не принял во внимание вашу первую жену, от которой у вас действительно два сына. Это так?
– Да-а… это так… – несколько растерянно протянул лавочник.
– А ошибся я потому, что ваши старшие сыновья не живут с вами в одной семье. Они живут с вашей первой женой! – громко и уверенно продолжил Ганусен. – Я правильно говорю, господин Бонхоф?
– Да-а… правильно… – Лавочник вконец растерялся и развел руками в знак своего поражения.
Зал дружно зааплодировал. Ганусен рукавом пиджака быстро утер мокрый лоб, снова оглянулся на Мессинга. Тот ободряюще улыбнулся ему и захлопал вместе со всеми.
– И чтобы предупредить ваш третий вопрос, господин Бонхоф, скажу вам, что вашу вторую жену зовут Марта! – перекрывая грохот аплодисментов, прокричал Ганусен.
Аплодисменты загремели с новой силой. Ганусен поклонился.
– Уважаемые господа! – Вперед, к краю сцены, вышел Цельмейстер. – Теперь попробуйте задать вопросы второму участнику нашего представления доктору Мессингу! А доктор Ганусен пока отдохнет после трудного поединка с господином Бонхофом.
В зале снова засмеялись. Мессинг вышел вперед, поклонился, с улыбкой посмотрел в зал.
В одном из первых рядов поднялась пожилая женщина в старенькой шляпке на пышных, но уже седеющих волосах. Темный жакет мужского покроя плотно облегал ее плотную фигуру. Она проговорила дребезжащим голосом:
– Я читала в газетах, господин Мессинг, что вы можете предсказывать будущее? Так ли это?
– Я попытаюсь в меру своих возможностей и способностей удовлетворить ваше любопытство, – поклонился Мессинг.
– Будущее! – громко сказала женщина. – Оно не только меня волнует, господин Мессинг. – Оно волнует весь германский народ! В ту войну у меня погибли на фронте муж и старший брат. Каким вы теперь видите наше будущее? – женщина очень волновалась и, задав вопрос, не села, а продолжала стоять.
– Это очень трудный для меня вопрос… – подумав, ответил Мессинг. – Я попытаюсь заглянуть в будущее… прошу только набраться терпения… всех прошу..
Мессинг молчал, закрыв глаза, чуть раскачивался из стороны в сторону и наконец заговорил глухим тревожным голосом:
– Я вижу Чехословакию, по которой идут германские солдаты… идут германские танки… Я вижу Польшу, по которой идут немецкие солдаты… и едут германские танки… Это война… Это большая война… Что будет дальше? Очень трудно сказать… Я вижу убитых людей, очень много мертвых солдат… вижу пожары… вижу самолеты в небе… они сбрасывают бомбы… Что будет дальше? Что ждет Германию? Если война пойдет дальше на восток, Германию ждут миллионы смертей ее солдат… миллионы смертей разных людей… Если война пойдет на восток – Германию ждет страшная беда…
Женщина громко всхлипнула, села и стала копаться в маленькой сумочке, вынула оттуда платок и громко высморкалась. Зал ошарашенно молчал…
– Сволочь… – с хрипом выдавил штандартенфюрер Канарис. – Жидовский ублюдок…
– Прикажете арестовать, штандартенфюрер? – вскинулся один из офицеров.
– Права не имею. Могу только доложить… – прохрипел Канарис. – Но я его сам… лично возьму! Я ему.. – И Канарис скрипнул зубами.
Они ехали в машине. Мессинг и Ганусен – на заднем сиденье, Цельмейстер – впереди, рядом с водителем.
– Я же говорил вам, говорил… – вдруг вырвалось у Ганусена, и в ту же секунду Мессинг прижал палец к губам и глазами указал на водителя.
– Вы бы раньше об этом думали, – просипел Ганусен, но больше не сказал ни слова, молча смотрел в окно, за которым мелькала освещенная улица.
– Именно так и сказал? – ледяным голосом спросил Геббельс и даже привстал из-за стола.
– Именно так, как я сейчас произнес, рейхсфюрер, – ответил Канарис, стоя навытяжку перед столом.
– Мерзавец… Это же вражеская пропаганда у нас на глазах! – Геббельс был вне себя от гнева. – У нас на глазах! Черт знает что! Я сейчас доложу фюреру! – И рейхсминистр схватился за телефонную трубку..
Как только они вошли в гостиничный номер и Цельмейстер закрыл дверь, Ганусен подбежал к застекленному буфету, рывком открыл его, достал большую бутыль с коньяком и фужер, налил доверху и осушил его большими глотками. Потом схватил из вазы на столе яблоко, с хрустом откусил и проорал с набитым ртом:
– Зачем ты это сказал?
– Ну, сказал и сказал, – нахмурился Мессинг. – Я не мог соврать.
– Вы посмотрите на этого оракула! Он не мог соврать! Ты понимаешь, что ты наделал?! Ты что, не знал, что за нами хвосты ходят с утра до ночи?! Любое наше слово записывается! Ты понимаешь, что теперь будет?
– Я так понимаю, Вольф, что нам надо бежать, – тихо сказал Цельмейстер. – В ложе сидел штандартенфюрер СС и двое офицеров. И в зале были агенты гестапо – не знаю сколько. Странно, что нас не арестовали прямо за кулисами и дали возможность уехать в гостиницу.
– Значит, арестуют здесь! – выкрикнул Ганусен.
И в это время раздался стук в дверь.
– Пожалуйста, господин Мессинг, принимайте гостей, – прошептал Ганусен, с ужасом глядя на дверь.
Дверь медленно отворилась, и вошел Лева Кобак.
– Ты, как всегда, вовремя, – усмехнулся Цельмейстер.
– Что там? У входа в гостиницу никого нет? Гестаповцев нету? СС?
– Пока спокойно… – ответил Кобак…
– Вот именно – пока. – Цельмейстер подошел к буфету, достал рюмку, налил себе коньяку и махом выпил…
– Немедленно арестовать, – положив трубку на аппарат, приказал Геббельс.
– Обоих? – спросил Канарис.
– Обоих! И доставить ко мне! Если будет попытка скрыться… бежать – уничтожить!
– Слушаюсь, рейхсминистр, – щелкнул каблуками Канарис, развернулся и, печатая шаг, вышел из кабинета…
– Я понимаю только одно: нам нужно бежать, и как можно скорее, – сказал Цельмейстер, дымя сигаретой.
– Куда бежать? – закричал Ганусен. – Вы что, не понимаете, где находитесь? Вы в Германии! Здесь СС! Здесь гестапо! Здесь за каждым вашим шагом следят!
– Зачем же ты уговорил меня сюда приехать, доктор Ганусен? – печально спросил Мессинг. – Одному было страшно?!
– Мы могли бы стать здесь большими людьми! – вновь заорал и затопал ногами Ганусен. – Если бы ты не оказался тупоголовым идиотом!
– Пока вы тут скандалите, гестапо сюда уже едет, – напомнил Цельмейстер.
– Надо бежать в Польшу, – тихо сказал Лева Кобак.
– Каким образом? – спросил Цельмейстер. – Как Баба-Яга, в ступе с помелом? Гестапо в одну минуту перекроет все железные и шоссейные дороги.
– Я понимаю… Но попытаться уехать мы должны, – упрямо возразил Кобак. – Если будем сидеть на месте, нас точно через полчаса арестуют.
– Что скажете, доктор Ганусен? – спросил Цельмейстер.
– Я никуда бежать не собираюсь, – категорически заявил Ганусен.
– На что надеетесь? – опять спросил Цельмейстер.
– Я подобных предсказаний не делал! Я против режима не выступал. Я пользуюсь доверием фюрера и рейхсминистра Геббельса… – перечислил Ганусен. – А вот вам надо убираться. Фашисты щадить не умеют.
– Тогда помогите нам, доктор Ганусен, – попросил Цельмейстер. – Господь не забудет вас…
Ганусен подошел к буфету, снова налил себе полный фужер коньяка, выпил, взял со стола недоеденное яблоко и стал жевать. И молчал, тяжело дыша.
– Не молчите, доктор, умоляю вас, не молчите. – Цельмейстер встал, погасил сигарету.
– Хорошо… – жуя, проговорил Ганусен. – Возьмите мою машину. На стекле пропуск во все районы. Это пропуск реихсфюрера СС Геринга. Если они не прикажут искать и остановить мою машину, вы сможете проехать до самой границы с Польшей. Тут по шоссе не больше ста километров. К утру доедете. А там уж… действуйте сами…
– Где эта машина?
– За гостиницей на стоянке.
– А ключи?
Ганусен полез в карман пальто и, достав ключи, молча протянул их Цельмейстеру.
– Поехали, Вольф. Если хоть один шанс есть, мы проскочим, – твердо сказал Цельмейстер. – Вставайте, вставайте, я вам говорю!
– Прямо сейчас? А наши вещи? – растерянно спросил молчавший до сих пор Мессинг.
– Немедленно уходим, – непреклонным тоном скомандовал Цельмейстер. – Я не хочу быть мертвым, но с вещами. Прощайте, доктор Ганусен. Огромное спасибо. – И Цельмейстер протянул Ганусену руку.
Тот пожал ее, пробормотал:
– Жаль, что все так закончилось… Желаю вам добраться живыми.
– И вам желаю остаться живым, – ответил Цельмейстер.
Мессинг подошел к Ганусену, сказал тихо:
– Ну, прощай… береги себя…
– И ты прощай, Вольф… – вздохнул Ганусен. – Я тебе всегда завидовал… Бывает такое, что поделаешь. И от зависти делал тебе пакости. Но я не полное дерьмо, как ты мог бы подумать. Я тебя еще и люблю… До сих пор не могу понять, что это? Господь нас наделил священным даром или дьявол послал проклятие?
Они обнялись, потом Ганусен оттолкнул от себя Мессинга и сказал, сопя:
– Идите. Поторопитесь…
Они быстро спустились в вестибюль. Он был пуст. За стойкой о чем-то разговаривали два администратора. Слуга катил к выходу тележку, нагруженную чемоданами, за ним торопилась супружеская пара.
Мессинг, Цельмейстер и Кобак следом за супружеской парой прошли через вестибюль. Вышли из отеля и быстро зашагали, почти побежали по узкой дорожке вдоль здания. Движение возглавлял Цельмеистер. Свернули за угол, и дорожка вывела их к огороженной стоянке.
– Вон черный «майбах», – указал Цельмеистер, пошарив глазами по ряду машин.
Они прошли вдоль ряда автомобилей, остановились возле «майбаха». Цельмеистер открыл его, сел на водительское место, вставил ключ зажигания, повернул. Ровно и сильно заработал мотор.
– Садитесь быстрее!
Мессинг и Кобак сели на заднее сиденье. Захлопнули дверцы. Автомобиль медленно тронулся с места и покатил, набирая скорость.
Ганусен остался в номере один. Он снял пальто, достал из ящика буфета коробку с сигарами, вынул одну, откусил кончик, выплюнул его прямо на ковер. Долго прикуривал, ломая одну спичку за другой, наконец прикурил. Прикусил сигару и стал наливать коньяк в фужер. Выпил, пыхнул дымом и медленно прошелся по номеру. Дошел до окна, посмотрел на улицу, освещенную фонарями и витринами магазинов, повернул обратно и направился к двери, опустив голову и дымя сигарой.
Вдруг дверь резко распахнулась, и Ганусен едва не столкнулся со штандартенфюрером СС Канарисом. За его спиной стояли два офицера и солдаты СС.
– Он у вас? – спросил Канарис и, оттолкнув Ганусена, ввалился в номер. Огляделся, прошел в другую комнату, потом в спальню, заглянул в ванную, туалет и вернулся. – Где он?! – Канарис едва сдерживал ярость.
– Не знаю… Я приехал на машине, а он сказал, что пойдет пешком… прогуляется… и его импресарио, и помощник… Из театра они ушли втроем.
– Черт! – Канарис сжал в кулак руку в кожаной перчатке. – Поехали с нами! Быстро!
– Куда, штандартенфюрер? – удивился Ганусен. – Я только что вернулся после выступления, я устал и хочу отдохнуть. Нельзя ли нашу поездку перенести на завтра?
– Нельзя, – отрезал Канарис. – Это приказ фюрера.
– Мы поедем к фюреру? – Ганусен мгновенно протрезвел, подтянулся, взял с кресла пальто.
– Да, да, поехали! – Канарис похлопал Ганусена по плечу и подтолкнул к двери.
Прямо у входа в гостиницу стоял большой черный автомобиль «Опель-адмирал» и два мотоцикла с колясками. Ганусен в сопровождении Канариса и эсэсовцев вышел из гостиницы.
– Где твоя машина? – резко просил Канарис.
– Не знаю… – пожал плечами Ганусен. – Должна быть здесь.
– Ты отдал ее этим негодяям? Вместе с пропуском рейхсфюрера? – Канарис не выдержал и хлестко ударил Ганусена по щеке. – Ты знаешь, что тебя ждет? В машину, быстро! – Он схватил Ганусена за воротник пальто, поволок к машине, крикнул офицеру: – Ротенфюрер, немедленно в управление. Выслать наряды на все выезды из города. Предупредить полицейские патрули. И распорядитесь, чтобы немедленно начали печатать портрет Мессинга. Образец у меня на столе в кабинете.
– Слушаюсь, штандартенфюрер!
Ротенфюрер, высокий, плечистый молодой человек в кожаном пальто со свастикой на рукаве, отдал честь и широким шагом направился к мотоциклу с коляской. Четверо солдат СС заторопились за ним.
Они вскочили на мотоциклы, и те, оглушительно взревев моторами, один за другим рванулись с места.
Канарис проводил мотоциклы взглядом, посмотрел на молодого шарфюрера, стоявшего рядом:
– Поехали… – и направился к машине.
Шарфюрер поспешил за ним.
– Это Восточное шоссе? Точно? – обеспокоенно спросил Лева Кобак, поглядывая на Цельмейстера, который, вцепившись в руль, не отрываясь смотрел вперед.
Уже стемнело, и лучи света от фар вспарывали темноту, выхватывая перед собой широкую серую ленту убегающего асфальта.
– Успокойтесь, Лева, я хорошо знаю этот город. Через полкилометра мы будем на восточном шоссе. И вперед – к границе!
– Но ведь по пути еще будут города?
– Мелочь… маленькие городочки. Лева. Там везде есть объезды. Главное, чтобы они попозже спохватились… главное – попозже. Лева… Вольф, как вы себя чувствуете?
Мессинг не ответил. Он дремал, откинувшись на спинку сиденья.
Машина с Канарисом и Ганусеном мчалась по пустынным улицам, сворачивала с одной на другую. Канарис сидел впереди, рядом с шофером, ротенфюрером СС. Ганусен и шарфюрер – на заднем сиденье. Ганусен смотрел в окно, и тревога все больше охватывала его.
– Куда мы едем, штандартенфюрер? – наконец спросил он.
Канарис не ответил, продолжая курить с безразличным лицом. Шарфюрер неподвижно сидел рядом и смотрел вперед.
– Я спрашиваю, куда мы едем, штандартенфюрер? – повторил Ганусен.
– Сейчас приедем. Успокойтесь, – коротко ответил Канарис и сильно затянулся сигаретой, выпустив густую струю дыма. Она ударилась в ветровое стекло, расплылась седым облаком.
Ганусен достал из кармана пальто окурок сигары, пытался прикурить, ломая спички, но никак не получалось.
Впереди показался полосатый шлагбаум, будка КПП, и на середину дороги вышел солдат, замахал включенным фонариком.
Черный «майбах» начал медленно тормозить.
– Вольф, умоляю, загляните в будущее, – проговорил Цельмеистер, нажимая на тормоз. – Что нас сейчас ожидает?
«Майбах» остановился метрах в десяти от шлагбаума, и полицейский медленно направился к ним. Цельмеистер опустил стекло водительской дверцы.
– Документы? Куда направляемся? – спросил полицейский, наклоняясь к окошку.
Цельмеистер пристально посмотрел на него, потом достал из-за ветрового стекла пропуск, подписанный Гейдрихом, и протянул ему.
Тот взял, посветил фонариком, увидел печать с имперской свастикой, выпучил глаза, медленно вернул пропуск и козырнул:
– Прошу прощения.
Цельмеистер не ответил, выжал сцепление и медленно тронул машину. Шлагбаум поднялся.
«майбах» рванул с места, взвизгнув протекторами по булыжной дороге, и помчался дальше, сверкая в темноте красными задними огнями.
– Печать рейхсфюрера СС сработала. – довольно прокомментировал Цельмейстер. – Или это вы постарались, Вольф?
– Нет, нет. Я только проснулся… – отозвался с заднего сиденья Мессинг.
– Тогда спасибо доктору Ганусену, дай ему Бог здоровья! – усмехнулся импресарио.
Ночью этот парк казался еще глуше и мрачнее. Аллеи, заросшие густым кустарником, вековые липы и клены тянулись вдаль, освещенные призрачным, рассеянным светом редких фонарей. «Опель-адмирал» въехал в парк, прошелестел по аллее до поворота и остановился. Канарис первым открыл дверцу, выбрался из машины и громко приказал:
– Прошу вас, доктор Ганусен, вылезайте! – Рука в кожаной перчатке легла на кобуру.
Ганусен выбрался из автомобиля, растерянно огляделся и все понял.
– Вы свободны, господин Ганусен, – улыбнулся Канарис. – Уходите!
– Вы не посмеете… – прошептал Ганусен. – Я нужен фюреру., я буду жаловаться на вас… Вы не посмеете…
– Вы свободны, доктор! Фюрер не нуждается более в ваших услугах! Идите!
Ганусен посмотрел ему в глаза – в полумраке они ярко блестели. Хлопнула еще одна дверца – это вылез из машины шарфюрер, медленно подошел к Ганусену со спины, остановился.
– Вы не посмеете… – бормотал Ганусен.
– Да идите же, черт вас возьми! – рявкнул Канарис.
И Ганусен медленно пошел по аллее, ссутулившись, втянув голову в плечи. Через несколько метров он оглянулся.
Канарис и шарфюрер стояли и молча смотрели ему вслед. Через несколько секунд Канарис вынул из кобуры пистолет, поднял вытянутую руку и спокойно, как на стрельбах, прицелившись, выстрелил.
Ганусен взмахнул руками и упал ничком на влажную землю.
– Проверьте, шарфюрер, – сказал Канарис, сунул пистолет в кобуру и пошел к машине.
Он сел, захлопнул дверцу и закурил сигарету, наблюдая, как шарфюрер подошел к лежащему на земле Ганусену, вынул пистолет и выстрелил доктору в голову. Тот резко дернулся и затих. Шарфюрер убрал пистолет в кобуру и неторопливо вернулся к машине.