Жил-был Тролль. Когда-то, много веков назад был он волшебником, умел делать всякие штуки: двигать горы и ушами, превращать головешки в золото, а уродин — в красавиц, рисовать мамонтов на скалах и петь на три голоса. Но как-то раз он на неделю охрип, искупавшись в ледяном ручье, заклинания никак не выговаривались, и Тролль ничего чудесного не вытворял. А к концу недели понял, что мир без его волшебства не изменился. Золота хватало, уродины изобрели косметику, а уши шевелились и без приказаний. «Что ж, — подумал он, — пусть так». И стал просто жить. Попадал, конечно, в разные передряги, но силу свою великую не применял, выкручивался как обычный человек. Со временем он и выглядеть стал, как человек. Небольшого для мужчины росточка, щупленький, жилистый, перья на голове выродились в волосы, правда, по-прежнему топорщились во все стороны и усилиям ножниц и гребня не поддавались. Остались с тех давних, волшебных пор с ним только вечная его жизнь, ярко-фиолетовые глаза, да любовь к сочинению дурацких песенок. Песенки вырастали в душе как бабочки в коконе и, повзрослев, улетали и порхали совершенно самостоятельно. Иногда Тролль считал их своими детьми. Других ему дано не было.

В прежние времена обитал наш герой большей частью в лесах. Любил то, что растет само: и травку, и козявку, и тварь покрупнее. Нежничал с жабами, болтал с белками, мерился силой с медведями.

Появились приятели и среди людей.

— Мамочка! — встрял Геничка. — Если он сейчас же не забьется, я пойду играть с дедушкой в соседнее купе.

За стенкой всхлипнуло, запахло корвалолом, зазвенело зубами о стекло, тяжко рухнуло на лавку.

— Забьется, не забьется, — заворчала я, панически соображая: с кем бы ему забиться? — С кем бы ему забиться, если мы до людей только вот добрались? С ежиком, что ли? Был у него один кабан знакомый, всегда пер напрямки, как баран. Никогда тропы не уступит. Встанешь на пути — непременно сомнет, да еще потопчет, клыками потычет. Так ведь с его дороги и отойти можно загодя, не хочешь — не дерись. А остальные звери Тролля уважали, любили даже. Нет, с ними проблем не было, если обычаи знать.

Проблемы только с людьми бывают. — «С тобой, например», — подумала я мрачно.

— Значит, говори о людях, — потребовал сын.

Между прочим, если вы считали Геничку производным от Геннадия, то хи-хи вам и ха-ха. Это уменьшительная форма от Гений. Ладно-ладно, не надо меня подозревать в мании величия или комплексе матери Христа. Так назвала своего первенца во втором дивизионе обожающая бабаня, приподняв впервые кружевной уголок над сопящим носом младенца. Ее мудрое отношение к жизни сразу куда-то испарилось. В глазах зажегся свет, на челе — звезда, за спиной отросли крылья, а в сердце пламенный мотор. Отрос. То была женщина как женщина, в меру занятая собой и другими, а тут ее как прорвало. Второе дыхание открылось. Этакая лебедь-марафонец. Значит, подымает уголок на сморщенным сопящим личиком — и все. Запала. «Гений!» — шепчет. «Спасибо, мамуля», — думаю, меня благодарит за сей подарочек. А она глаза безумные подымает, и чувствую: чего-то в них нет. Пустовато.

«При чем тут ты? — говорит — Гений — он!» И снова под уголок — нырь. Тогда уж подсчитала я, чего в них не хватает, в глазах. Многовато вышло: меня, отца, соседок-подружек, телевизоров, дачного участка, сибирского кота-любимца, дня, ночи и всей этой дурацкой вселенной. А был Он один: Гений, Бог, Царь, Повелитель и прочий Геничка.

Сейчас этот покоритель бабушек сидел напротив, и левая нога в растоптанной сандалии — о ужас! — уже стояла на трусливо дрожащем вагонном полу.

— Все-все! Про людей.