Глава 1

Келья заброшенного монастыря

Очнулся я от ощущения того, что меня волокут по земле. Слегка приоткрыв здоровый глаз (на большее у меня просто бы не хватило сил) я уткнулся взглядом в два полустёртых полушубка двух неизвестных мужиков, волокущих меня по снегу через густую, лесную чащу.

Низкорослые, коренастые неизвестные, глухо переговариваясь в треть голоса, были одеты как крестьяне, чье хозяйство не приносило им высокого достатка.

Помимо коричневых полушубков, покрытых яркими заплатами, люди были облачены в простые, растоптанные лапти, из которых, по самое колено ногу плотно оплетали теплые онучи разных цветов, грубо обвязанные веревками.

Видавшие виды меховые штанины, шерстью наружу, делали их образ слегка дикарским и запущенным. На головах виднелись измятые черные собачьи шапки, которые от времени имели неопрятный, бесформенный вид.

В толстой веревке, зажатой в четырех руках мужчин, я узнал один из брошенных монголами арканов, который пригодился спасителям для того, чтобы вызволить меня из каменного плена. Предусмотрительные и опытные, незнакомцы, соорудили нехитрую волокушу из нескольких связанных плащей, один из которых, по иронии судьбы, явно принадлежал погибшему Евпатию, использовав накидку достойнейшего мужа нашего Отечества, и орудия степняков для доставки меня к неизвестному месту назначения.

Где было это место? Куда меня волокли? Высокие пики лесных гигантов махали мне промороженными верхушками на фоне солнечного голубого неба, стряхивая на лицо целые охапки снежных искр. Тропа была узкой, заросшей, отчего голые ветви деревьев неровным потолком неторопливо пролетали над головой, разрубая своей плотью далекие, редкие, белые облака.

Немногочисленные снегири, радуясь короткому, теплому зимнему деньку весело щебетали, покачиваясь на рябинах, весело встречая идущую пару мужиков своими трелями.

Пташки нисколько ни боялись присутствия людей, в чем я воочию убедился, когда один из неизвестных спасителей (искренне хотелось верть в это на тот момент), мимоходом почесал алое брюшко маленькой птахе, от чего она даже не шелохнулась и не сорвалась в недосягаемую вышину от наглого человека.

Сфокусировав мысли на ушных раковинах, по-прежнему пребывающих в повышенном тонусе, я, отвлекшись от далеких звуков, наконец-то смутно стал разбирать русскую речь:

— Тяжел, щегол! — один из мужиков раздраженно крякнул, усиливая тягу, — вымотался я, Феофан! Ой, вымотался! Сил нет. А еще с полверсты осилить нать!

— Полно тебе, Сергий! Да ради доброго дела сил жалко? Эва полегло народу в поле и в хоромах разрушенных… вот там то и намаемся. Почитай полтыщи наших схоронить придется… Монголы своих прибрали.

— Верно, верно… — согласился со своим соратником Феофан, — а что делать, что делать? — сокрушенно повторил он одно и тоже выражение дважды и, переведя дух, продолжил, — знамо судьбинушка у нас такая покойникам последнюю честь отдавать. Сколько веков уж одно и то же! Рубятся люди, все насытиться кровушкой не могут. Но вот что-что, а живого я вообще не чаял найти после позавчерашней рубки! Да еще и там, где некому бывать не надобно…

— К живому присмотреться треба! — еще более понизил речь Сергей, да так, что стало практически невозможно разбирать слова, — ты на него посмотри. Чудо-юдо какое-то! Дыра в груди, размером с пещеру, а заросла на глазах. Да и будет ли витязь русский, по своей воле в гроб к древним залезать? То-то и оно — мужик отпустил одну из рук, набожно перекрестившись, — зло пошло по Руси! Чую, выпустил этот щегол покойничка то… В его ли теле он пребывает или в чужом — один Господь ведает теперича. Но мы долг христианский выполним, да все разведаем. О! — с искренним облечением воскликнул спаситель, — за разговором и дорога пролетела! Домовой, отворяй ворота! Прибыли.

Сами по себе растворились скрипучие створки, богато покрытые мхом, открывая проход во двор, опоясанный невысоким, скорее декоративным тыном, в котором кое-где не хватало бревен, завалившихся и истлевших на земляной насыпи вала.

Моему полураскрытому взору предстала большая, и что чудно — каменная церковь из нескольких башен, с обвалившимися куполами, с узкими окнами-бойницами и широким провалом без дверей, ведущим внутрь промороженного, древнего помещения.

Огромное, гладкое зеркало, направленное в небо на конце широкой трубы, высовывалось наружу из раздвоенного купола центральной башни, устремив блестящее око в неведомые дали.

Невольно сложилось впечатление, что далеко не сразу подобное сооружение стало объектом христианского культа, а раньше использовалось совершенно в иных целях.

Особо не заморачиваясь моими ощущениями, два чудаковатых спасителя проволокли мое тело по ступенькам вверх, чем вызвали острый приступ боли в поврежденном позвоночнике.

Стараясь не выдать себя, я терпел столько, сколько позволило мне мое бедовое состояние и, едва черный провал развалившихся дверей поглотил меня, окунув в затхлое пространство огромного зала, как из моих побелевших уст вырвался постыдно-жалостливый стон.

— Феофан! Чу! Очухивается!

— Пущай очухивается. Мы на своей земле. Здесь наша сила. Тут мы сможем и атланта к ответу призвать, не то, что гиперборейца изломанного!

— В том то и чудо, что изломанного. Рана на груди заросла, а кости нет!

— Что чудо то, Сергий? Он так землю протряс, что, почитай лет десять будет восстанавливать кристалл души. Иссякла сила то. На рану еще хватило регенерации (мне было дико слушать из его уст столь витиеватое слово), а на спинку не хватило-то!

Мне пришлось изобразить беспамятство, чтобы до поры до времени не выдать окончательное возвращение в этот мир. План мой был прост и основан на наблюдениях: раз они до сей поры терпели вес моего тела, пытаясь донести меня до места собственного обитания, и при всем при этом не сделали зла, вытащив из плена древней усыпальницы, то им что-то нужно от меня. Следовательно, чем больше я разузнаю о своих неведомых благодетелях, подслушивая их беседы якобы в беспамятном состоянии, тем больше буду вооружен в дальнейших разговорах.

— Мается, — жалостливо сказал Сергей, чью личность я уже определял по более низкому и хриплому голосу, и манере слегка растягивать гласные.

— А то! — ответил ему более бойкий и быстрый Феофан, — Столько урона на себя принять. Был бы не ведун — сразу бы склеился, — поддакнул он своему товарищу.

— Да какой он ведун! — неожиданно вмешался третий, писклявый и тонкий голос, похожий на далекий шепот ребенка, — так еще, ведунчик. Не вырос еще. Тряс то землю не он, а его род. Да и сила в нем не ваша, не людская.

— А давно ли ты не человеком стал? — рассмеялся в ответ Сергий, — веков пятнадцать как домовых числишься всего и все, забыл свое начало?

— Забыл! Не нужно он мне, — возмутилось потустороннее существо, — меня первые люди здесь бросили, как недоношенного. Мамка с батькой предали. С сего момента нет родства мне с человеком! И вы не помогли!

— А кто мы, Дома, чтобы вмешиваться в людские судьбы?

— С ним то вмешались!

— А он, почитай, уже не совсем человек. Нужен он нам.

Не в силах побороть собственное любопытство, в ходе диалога, я слегка приоткрыл глаз, настолько тонко завуалировав движение дрожанием полусомкнутых ресниц, что мой наглый порыв не был замечен.

Тонкая, бледная тень неторопливо летела из мрака в мою сторону, при приближении оформляясь в образ полупрозрачного, низкого, обнаженного ребенка, навеки скрученного трескучим морозом в неестественных изломах тела — очевидно хранителя этой псевдо-церкви.

Теперь фальшивость христианской святыни была фактически подтверждена. Домовой (а это был он) никогда бы не смог обитать в святых местах православных и древних капищах, а посему купола на башнях были лишь необходимой маскировкой для тайного общества потрепанных бродяг. К тому же на них я не видел привычных крестов.

К тому же если двое мужчин смогли присмирить домового и заставить прислуживать себе, то передо мной, безусловно, стояли два не слабых мага, способных на многое. Следовало быть очень осторожным.

— Дома, будь добр, не терзай разговорами, — взмолился между тем Феофан, — перемести гостя в келью. Да глаз с него не спускай. Его еще проверить треба.

— Дома будь добр, Дома будь добр! — возмутилось потустороннее существо, — и после смерти мне покоя нет.

Домовой склонился над моим телом, и легко хлопнул в ладоши. Мне показалось, что на секунду неведомая сила приподняла меня над полом и вновь опустила на него. Но я ошибался.

Вновь провернув операцию с дрожанием ресниц, я понял, что вместо холодной парадной, оказался в небольшой, но уютной каменной келье, с узкой бойницей окна, закрытого тонким, прозрачным листом, похожим на зеркало без отражения.

Новый хлопок и израненная спина мягко коснулась твердой перины, удобно поддерживая поврежденную плоть.

— Дома следи! Дома смотри… достали — вздохнул домовой, — уйти хочу… навсегда… еще пятнадцать веков по договору осталось и отпустят колдуны. Пятнадцать веков… — сокрушенно шептал себе под нос мертвый ребенок.

Притворяться более не было сил. Вдоволь отоспавшись несколько суток, я решил сдаться, слабо пошевелив онемевшими руками. Ног не чувствовал совершенно. Оно и понятно — принять такой урон на позвоночный столб и не иметь возможности восстановиться…

Домовой, которого местные жители скромно называли именем Домы, тут же выполнил поручение своих властителей, хлопком переместив последних в мою келью, едва заметил моё «пробуждение».

— Очнулся! Давно? — спросил меня Феофан, увлеченно рассматривая мои зрачки.

— Еще с лесу. Речь обрел. Только сейчас.

— Оно и понятно. Не перетруждайся — чудаковатого вида отшельник сунул мне под мышку странное, холодное приспособление из стекла, — мы за тобой присмотрим и здоровье поправим, но за наше добро ты нам без утайки расскажешь все, что произошло в том злополучном склепе с момента извлечения кинжала. Хорошо?

— Хорошо, — выдохнул я, расслабленно откинувшись на свежие простыни, контрастирующие с затхлым духом каменной горницы.

Рассказывать пришлось долго. Маги-отшельники выпрашивали меня о мельчайших подробностях достопамятного дня, заодно и тестируя мои ответы при помощи странного, гудящего аппарата, с холодными липучками на нитках, опутавших тело.

Внимательно наблюдая за показаниями прибора, отшельники о чем-то тихо переговаривались друг с другом и, убедившись в праведности моих ответов, приняли мою версию произошедшего, благо, что я и не стремился обмануть своих спасителей.

— Ох и набедокурит Сет по миру, — сокрушенно качал головой Феофан, обсуждая со своим товарищем сложившееся положение, — силен еще был атлант.

— Силен, — соглашался с ним Сергей, — но нам по уговору нельзя было его добивать. Только следить и охранять. Доохранялись…

— Полно сокрушаться! Что с больным то делать? Случай клинический. Сил у Гамаюна трохи остались, разве что сердцу не заглохнуть. Вливать в кристалл свои силы бессмысленно. Собственную плоть быстро только душа лечит. А мы скелетный столб полностью не восстановим.

— Полностью с тобой согласен, коллега. В моей практике с подобными случаями я не сталкивался без малого, сорок тысячелетий!

— Все совсем печально? — вмешался я в разговор двух хранителей древних знаний и по их глазам понял все.

Мне показалось, что отныне и до конца своей длинной жизни я буду прикован к кровати в келье древнего народа, без права и возможности прогуляться на своих ногах по дивным просторам отеческой земли.

Феофан суетился надо мной, стараясь придать немеющему телу наиболее удобное положение. Перед этим, древний старик плотно спеленал низ туловища тканями, обосновав свои действия тем, что только полная статичность членов и туловища будет способствовать восстановлению подвижности и чувств.

— Почему я не могу восстать, Феофан? — я практически отчаялся, все больше переставая чувствовать жизненные токи в холодных конечностях, — я же залечил грудь. Почему костяной столб внутри меня не может зарасти также легко?

— Эх, Гамаюнушко, — сокрушался на то древний лекарь, — черный кинжал оружие весьма не простое, а древнее и страшное, — он, не отвлекаясь от дела, заковал большую часть туловища в неподвижный мешок, растягивая конечности над пространством кровати, — лезвие пронзило не только плоть, но и душу. Как говорили древние — астральное тело. Рубец в середине твоего тонкого тела обширен и нарушает множественное течение сил. Что-то еще работало в момент ранения, что-то прекратило со временем. Скажи спасибо, что еще жив, остался, Гамаюн! Мы приняли тебя. Здесь ты в безопасности.

— Не о безопасности я кручинюсь, Феофан! — я всколыхнулся остатками чувств, заставляя белый короб затрещать по швам, — неужто это навсегда? Неужто ничего нельзя сделать?

— Можно, Гамаюн, можно. Человеческий дух еще и не такое может. Но время надобно…

— Много?

— Леток этак пятьдесят — шестьдесят если все будет хорошо, благо ты стареешь не так, как обычные люди, благодаря силе своего противника.

— Пятьдесят?! Да это целая жизнь! А как же Варвара? Как мама?

— Отпусти их, Гамаюн, то не твоя, теперича кручина. Подобное колыхание духа к хворям и ведет. Пока не совладаешь с собой, так и останешься калекой навсегда. Соберись! Есть у меня одно лекарство для покоя! — Феофан только что закончил работу, утирая выбеленные руки чистой тряпкой, которую угодливо подсунул своему хозяину домовой, — а ну ка Дома! Перенеси ка больного, вместе с кроватью к телескопу.

— К телескопу? — с трудом повторил я незнакомое слово.

— К нему самому, — улыбнувшись, согласился со мной Хранитель.

Это изобретение древних переворачивает воображение! О Владимир! О, дорогие потомки! Ваше счастье, если вам хотя бы раз удалось взглянуть в бесконечные глубины космоса.

Едва Дома телепортировал меня в просторную палату, расположив кровать так, чтобы окуляр огромной трубы находился, как раз напротив моих глаз, как опытный Сергий, ожидавший моего визита, подложил небольшую подушку под мою голову.

Далее, древний хранитель расположился за большим столом полным странных, светящихся светлячков, замерших каждый на своем месте, и легкими движениями рук опустил массивную трубу мне на голову, погрузив сознание в далекие просторы холодных звезд.

Космос поглотил меня, вынудив позабыть о печали. На короткий момент созерцания для меня не существовало более ни хвори, ни страшных потрясений последних месяцев.

Тысячи светил величаво бороздили тьму, освещая пространство диковинными протуберанцами энергий. Сотни тысяч малых шаров, разных цветов и размеров неслись по своим орбитам, пронзая пространство вечным танцем траекторий. Холодные, мертвые астероиды, в вековом молчании, бездвижно висели на фоне млечного пути.

Это было прекрасно. Это было необычно. Впервые в жизни я почувствовал себя не более чем ничтожной частицей, в сравнении с вечным великолепием звезд. И это новое увлечение астрономией всецело поглотило меня, скрасив долгие годы немощи и телесной деградации.

Воодушевленный раскрывшимся космосом я воспрянул духом и пообещал, что, во что бы то ни стало вновь стану сильным и здоровым. Я искренне верил, что обнаружу способы вернуться в прежнее состояние, ведь главное продолжать поиски, ни смотря на неудачи!

Пятьдесят лет по меркам простого человека — срок непосильный для разума, запертого в безвольном теле. Этот срок необходимо было сократить, во что бы то ни стало, однако я предательски мало знал о процессах, протекающих внутри кристалла души.

Не знал я, но явно знали Феофан и Сергий.

Спасители с радостью отметили моей приподнятое настроение, знаменующее начало новой борьбы. Они, совершенно не медля, едва прозвучали первые вопросы про космос и про кристалл, с удовольствием предоставили полный доступ к невероятно обширной библиотеке обсерватории (именно так на самом деле назывался «монастырь» древних людей).

Старик Ульв, если бы был жив в эту пору, то всё же непременно умер в припадке зависти, узнав в какую редкую и уникальную читальню проник его сын!

Чего тут только не было… То Феофан, то Сергий подносили мне всё новые и новые фолианты из сумрака стеллажей наполненных под завязку, пахнущего бумагой и пылью. Они с энтузиазмом подбирали для меня литературу, необходимую для изучения, пока, наконец, по моему растерянному взгляду не осознали, что я попросту не умею читать на языке древних.

— Вот же я тетеря! — хлопнул себя по лбу Феофан, — как же я сразу не понял! Прости, Гамаюн. Мы здесь с братом Сергием очень и очень давно и редко ходим дальше соседних деревень. Раньше, в былые времена язык древних хоть худо-бедно знали, а теперича, значит, позабыли совсем. Не хорошо.

Вздохнув, древний человек распахнул ближайший фолиант, указывая тонким пальцем на рисунки, на которых был запечатлен ариец со странными точками и образованиями внутри большого тела:

— В этих книгах, Гамаюн, вся необходимая тебе информация, однако, чтобы её получить, нужен ключ. Нужен инструмент. И это — понимание чужого, древнего и сложного языка. Но не бойся, не смотря на сложность задачи, мы с братом — Сергием с радостью обучим тебя.

— Спасибо, Отче! — искренне поблагодарил я жителя обсерватории, — но не сочтите за грубость, ни ты Феофан, ни ты Сергий, следующий вопрос, ибо любопытство гложет и изъедает меня изнутри. Кто же вы, собственно, такие и как сюда попали?

— Любопытство — это хорошо! Любопытство нам любо! — почти хором ответили мои спасители и учителя, многозначительно переглянувшись друг с другом.

Они почти на минуту замолчали (что бывало крайне редко в последующем общении, ибо живая манера Феофана и Сергия, быстро говорить, практически не оставляла времени для пауз). Наконец, Сергий утвердительно прикрыл глаза, будто бы соглашаясь с доводами Феофана и, получив одобрение, последний легко приоткрыл завесу тайны происхождения:

— Давно это было, Гамаюн. Так давно, что ныне сказкой казаться будет. Раньше, еще до появления в этих землях первого, современного человека, на просторах единого первоконтинента обитал великий народ, сгубивший сам себя. И звались они…

— Атланты? — невольно перебил я вопросом рассказ Феофана, обоснованно опасаясь, что повествование уведет последнего в неведомые дали истории, так и не приоткрыв самой сути.

— Да, они! Откуда проведал? — удивился изрядно перебитый рассказчик.

— Да об этом вскользь Сет упоминал в усыпальнице, когда со мной говорил. Отец приучал меня развивать внимательность и выуживать в потоке слов необходимые вещи.

— И не зря приучал, как видишь! Хвалю, — улыбнулся Сергий и подхватил прерванный рассказ своего коллеги (именно сим странным термином любили называть они друг друга впоследствии, но значение его, по сей день мне неведомо).

— Так вот, — наконец продолжил историю Сергий, — когда Атланты царствовали над миром, то сам мир был иным. И дело даже не в расположении континентов (Больших участков суши, на котором мы живем, дорогие мои читатели. Звучит невероятно, но помимо нашего континента, есть еще далекие земли, оторванные большим морем, преодолеть которое под силу только опытнейшим мореплавателям. Об этом я рассказывал Владимиру и об этом ведаю вам, дабы исключить непонимание некоторых слов в повести). Атланты обладали величайшей силой технологий, объединенных с познаниями в магии. Именно они построили эту обсерваторию, и именно они оставили те разрушенные строения в поле, которые русский человек, много позже, стал величать на свой лад Берендеевыми палатами.

— Хорошо, но почему, коль они были столь развиты, почему же сгинули они со свету?

— Война, — вздохнул Феофан, — тотальная, междоусобная, братоубийственная война, первая и последняя в их истории, с использованием оружия такой силы, что оно не только могучий народ извела смертью, но и природу практически уничтожила! Еле восстановилась, родимая…

— Ой, не уходи снова от темы, — перебил коллегу Сергий, — моему товарищу только волю дай, век будет теории строить, а к сути так и не придет, — подтвердил мои догадки второй древний обитатель обсерватории, — Мы в этих местах родились. Не конкретно в этом здании, конечно, но в палатах Берендеевых. Там лаборатория была особая. Когда раса пра-людей поняла, что дни её сочтены. Когда война окончилась победой одной фракции над другой, умирающие победители поняли, что оставляют после себя фактически пустыню и на остатках технологий создали несколько гибридных геномов, от которых и пошагал по планете новый человек гиперборейской расы.

(Сложно это все… может потомкам будет яснее. Я как мог, дословно, воспроизвел в памяти все витиеватые слова, услышанные из уст «коллег», дабы повесть моя не была ложной. Суть — то я уловил. Но до конца ли? Не ведаю).

— Были удачные опыты, были не очень, — продолжил историю Феофан, — но всем применение нашлось в новом мире. Вот и мы с Сергием из самых первых опытных образцов. В нас создатели такого понамешали, что живём уже который век, службу несём на посту, нам даденном, а размножиться не можем, ибо нет в нас начала, способного потомство зачать.

— Эво как! — несказанно удивился я услышанному, и чуть по другому вгляделся в образы своих собеседников.

— Вот тебе и эво! — беззлобно хмыкнул Сергий, — это уже потом в вашей конструкции кое-чего поправили, чтоб вы землю физически заполняли и род ваш продолжался. Но срок жизни сократили изрядно. До века, не более, при неправедном образе жизни. Теперь ваше бессмертие заключается в потомстве. Мы-то свой срок, рано или поздно, доживем и бесследно со свету сгинем, ну а вы будете жить в детях и внуках своя.

— Доживем, если Сет до нас не доберётся раньше, — вздохнул Феофан, — упустили мы супостата…

— Упустили, — вздохнул в тон товарищу Сергий, — но ничего! Мы просто так не сдадимся. Чай, не лыком шиты!

— Так ваше предназначение заключалось в том… — начал догадываться я о роли моих спасителей в этой истории, выводя суть из запутанных речей.

— Да. Мы вроде как бессменные стражники, что были поставлены здесь гробницу Сета охранять. Только со временем расширили свои роли науку атлантов медленно, но верно познавая. Может оттого глаза и замылились, что целое сражение в Берендеевых палатах проглядели, в сторону мороком не отвели, — подвёл печальный итог Феофан.

— А я вам, зачем нужен? Чего возитесь со мной как с дитём малым?

— Любые знания непременно требуют передачи, — улыбнулся Сергий на мои, излишне эмоциональные вопросы, — нужно, чтобы и гиперборейцы владели тем, чем владели атланты. С освобождением Сета мы в большой опасности. По нам он ударит первым, когда накопит достаточно сил и средств для этого. Он одержим жаждой отомстить нашим ушедшим хозяевам и будет тщательно уничтожать любое упоминание о победителях.

— А если эти знания, доставшиеся людям, позже и нашу расу сотрут?

— Могут, — как-то излишне легко согласился Сергий, — а могут и в статус Богов вознести. Тут уж от человека многое зависит. От его отношения и разумения. Любое знание само по себе нейтрально ведь. Опасным или неопасным его делает носитель оного. Ну, так что, согласен обучаться?

— А у меня есть выбор? — я улыбнулся, указывая руками на неработающие ноги.

— Выбор есть всегда, а вот шанс предоставляется, порой, раз в жизни. Глубо было бы не воспользоваться, — не скрывая радость, Феофан по-дружески хлопнул меня по плечу, радостно встречая моё согласие, — ну что же! Впервые за жизнь, времени у нас не так много, а посему начнём уроки немедля!

— Уроки? Хорошо, начнем же, дорогие учителя! — не без внутреннего удовольствия наградил я новых наставников лестным прозванием, — только вы мне еще вот что скажите, почему за стенами об-сер-ва-то-рии, — с трудом вывел я новое для уст слово, — вы речь ведете, будто простолюдины неотесанные, а внутри сего здания, будто мужи учёные из самого стольного града Киева?

Сергий и Феофан вновь переглянулись и почти хором ответили без промедления:

— Да привычка это…

После чего продолжил речь уже один Сергий:

— То ли места так влияют, то ли еще чего, но выходя в мир, мы словно слабнем, как слабнут наши интеллектуальные и магические способности. Видимо хитрые атланты сделали так, чтоб мы, превосходя обычного человека по всем пунктам, не подмяли под свою руку города и села, в желании стать властителями. По мне так очень предусмотрительно, ибо природа человека непредсказуема.

— Иными словами, — подхватил Феофан, — в стенах обсерватории и близ них мы почти что Боги во плоти, но чем дальше удаляемся от места постоянного обитания, тем меньше в нас остается силы. О, кстати! — спохватился мой новый наставник, пресекая дальнейшие расспросы с моей стороны, — у меня ведь подарок для тебя припасён! Дома! — позвал он явиться маленького домового, — неси накидку!

Ворчащий домовой явился немедля в помещение библиотеки с алым, выстиранным плащом в руках.

Как величайшую реликвию перенял я плащ самого Евпатия Коловрата из рук домашней нежити. В носу, от наплыва недавних воспоминаний предательски защипало.

С тёплой улыбкой наставники наблюдали за моей невольно реакцией:

— Знал я, что по нраву придется накидка. Твой лидер был знатным воином, коль даже монголы почтили его память, накидав огромный курган над телом павшего витязя, — поделился со мной наблюдениями Сергий, — поэтому носи его с гордостью и помни, чтоб надеть его на плечи вновь, тебе придется, для начала, самостоятельно встать с кровати. Поэтому полно лясы точить. Начнем же путь к знаниям немедля!

 

Глава 2

Годы заточения

И потянулись года, наполненные усердным трудом над огромными фолиантами.

Не вижу смысла описывать столь большой, но малоинтересный период подробно, ибо последующие десять лет прошли в смиренном обучении (больше, конечно, в самообучении, особенно с того момента, как я освоил язык пралюдей) и в борьбе с лютым недугом души и тела.

Знания, полученные за десятилетие, я постарался изложить как можно более подробно в другой книге и передать их в целости и сохранности последователям Алого Ордена (в особенности прямым потомкам рода Самославов). Упомяну оные здесь только верхами.

Древние тексты раскрывали передо мной всё глубже и глубже окружающий мир. Невероятно сложный мир! Моё сиюсекундное безумие в Берендеевых палатах оказалось вовсе не безумием, а действительностью, судя по богатому описанию многообразного великолепия окружающих нас, параллельных Вселенных.

Кто их только не населял! В каких точках они только не соприкасались (как правило, в «местах силы») впуская в ткани нашего пространства — времени тварей столь странных, что служили они начинанием тем ужасающим легендам разных народов, передаваемых из уст в уста сквозь многие поколения.

Где — то в иных измерениях мир был плоским, буквально как лист бумаги, где-то подобен нашему, но иногда, встречались очень сложные описания таких мест, где само время было подвластно для управления существам, их населяющим, что делало структуру этих вселенных весьма и весьма сложным для понимания явлением.

Спустя какое-то время я лучше стал разбираться в кристаллической структуре души. Лучше понимать энергии, текущие в мерцающей глубине.

Мне даже удалось научиться телепортации, без помощи домового, однако столь экстравагантный способ перемещения истребовал столь большое количество сил, что на долгое время истребил те крохи здоровья, собираемого мной по крупицам. Поэтому, переместившись из кельи в келью, я надолго отбил у себя желание практиковаться в этом направлении.

На ошибках учатся. Информация в своем первозданном виде пуста и непродуктивна. Только обращая знания в практику, мы получаем понимание пройденного материала и я старался практиковаться всё свободное время, непременно выделяя час-другой в ясную, погожую ночь для созерцания звёзд.

До кучи, подробно изучив историю атлантов и узнав, что гордый и сильный народ смог при жизни построить целые города в космическом пространстве, я силился определить их расположение в границах Солнечной системы, дабы узрев их, понять теплиться ли в колониях жизнь или они мертвы, как и все сооружения древних, встреченные мной на Земле, на протяжении короткой жизни.

Воистину, срок нашей жизни есть издевательство над нашей любознательной природой! Стоит только надкусить плод знаний, как уже пора увядать, с куском истины во рту… Только поколения людей, смогут поглотить знание до конца и, переварив, воспроизвести качественно новую жизнь. Только поколения…

К слову, следует упомянуть, что определить наличие жизни в космосе и обнаружить вышеупомянутые колонии мне не удалось совершенно, а поэтому я смею возложить данный труд и на ваши плечи, мои дорогие потомки.

Простите за отступление. Продолжим тему, касающуюся истории.

Оружие, сгубившее атлантов, было ужасающей мощи. Благо, что человечество с воинственным характером своим, присущим нашей расе, не достигла столь значительного технологического взлета, иначе, то или иной князь, получив оное оружие в самоличное распоряжение, непременно бы испробовал небесный огонь или красный луч на своём беззащитном соседе. Поэтому, помятуя о печальном опыте пралюдей к прогрессу следует относиться внимательно, с оглядкой на прошлое, дабы вновь не навредить ни себе, ни природе!

Учителей своих я видел чрезвычайно редко, ибо они всегда были заняты изучением чего-либо, в своих, так называемых, лабораториях.

Чрезвычайно редко, являясь, в гости на чашку — другую душистого отвара, величаемого «чаем». В это время наши разговоры чаще всего сводились к текущему положению дел на Руси, или касались достижений и успехов в тех или иных опытах или практиках.

Тем мне менее мне удалось узнать, что Феофан больше всего интересуется изучением природы и даже выводит у себя в лаборатории разнообразных существ и тварей земных, небесных и морских, что я невольно давался диву с тех историй, в которые меня посвящал мой добрый наставник.

К слову, природой, древний ученый, читал и потусторонних существ да духов, признавая последних неотъемлемой частью всего сущего, отчего и создания у него получались гибридными, смешанными и, увы, практически нежизнеспособными.

Сергий, разделяя любовь Феофана ко всему живому, однако предпочитал посвящать своё время изучению обширных образований, таких как лесов, полей, доступных в дневном переходе, рек и озёр. Он считал эти природные массивы чуть ли не живыми существами, как и земные минералы, которые извлекал из недр, посредством глубокой штольни, вырытой им самолично.

Особенно я любил те редкие дни (чаще всего в праздники зимнего и летнего солнцестояния), когда мы, все вместе, собирались в большой обеденной зале, включая домового Дому и любили спорить часами о том, или ином явлении во Вселенной, причём с каждым годом мне удавалось всё достойнее держать речь перед очами двух ученых мужей.

Иногда случались и конфликты, ибо не во всем я был согласен со своими наставниками, которые почему-то старались совершенно не вмешиваться в жизнь простых смертных.

Ярким примером тому послужила история, случившаяся весной 1241 года, когда небольшой отряд монголо-татар, загнал к нам в парадную с десяток перепуганных мирян.

Своим неожиданным появлением и странной внешностью (за годы лежачего положения я буквально слился со своей койкой в единое целое) я напугал мирян еще больше, размазав ненавистных захватчиков по стенам, чем вызвал неблагодарное бегство спасенных прочь. После чего имел весьма неприятный разговор с Феофаном:

— Зачем ты их спас? — чуть ли не с угрозой спросил меня он, едва последний татарин, мучаясь, испустил дух.

— Людям русским помогал.

— Этим что ли? — указал рукой вслед убегающим Феофан.

— Да!

— А эти чем хуже? — грозно спросил наставник, теперь уже указывая на поверженных монгол.

— Но их никто не звал в наши земли!

— Звал! Грозный хан Бату. А до него Чингиз — хан. И они поработили Русь и часть Европейских стран не по своей воле. Природа у них такая. Ты же-бы не стал винить волка за загнанную добычу?

— Волка? Нет! Но Русичи не добыча! Они бы погибли на месте, у меня на глазах!

— Но погибли бы сопротивляясь! У них было право на отпор! А если бы и погибли, то на, то была бы их судьба! Это естественный отбор и не ты его придумал. И даже не атланты.

— Как же чудно и непонятно ты судишь меня, наставник!

— Не чудно, — вздохнул, успокаиваясь, Феофан, — а по законам природы. Поживи с моё, может и поймешь. Все имеет последствия. Любое вмешательство.

Кстати, коль я невольно упомянул дату в повествовании, продолжу в том же ключе.

Иногда, либо Феофан, либо Сергей ходили на большую дорогу, притворяясь малоимущими странниками, дабы выведать последние, грустные вести с большой земли.

Каждый раз, когда добрые хранители передавали мне без утайки очередную новость о падении того или иного княжества или стольного града, мое сердце обливалось кровью и сжималось в провалившейся груди, но особо доставляли страдания известия о монгольском чудо-багатуре, который мог один взобраться на стену, мановением руки распахнуть ворота и в честном бою погубить множество славных, русских витязей, бросивших ему вызов.

Сет в образе Урянгутая, став за два года похода, за свои заслуги, приближенным к хану человеком, успел покомандовать туменом, под своими знаменами похоронив несколько городов, но, насытившись игрой в солдатики, предпочел в конечном итоге вернуться в столицу Золотой Орды к хану Менгу в 1238 году, для того, чтобы издалека тайно распоряжаться ресурсами и силами верховного кагана, через свои советы и подсказки.

В этот же год монгольское нашествие ослабило ход, и разоренные княжества вздохнули с облегчением, наблюдая как грозные захватчики воротили морды коней в сторону диких степей, откуда и пришли.

Обложив тяжелой данью выживших Россиян Северо — Восточной Руси и оставив в счастливом неведении князей Руси Южной, Орда вернулась на следующий год (в 1239) и за два года разбив остатки наших войск, покорив мать-городов Русских — Киев, на третий год похода (в 1242) нескончаемым потоком зла вылились на просторы Европы в царства Польское, Моравийское, Венгерское и Хорватское, успев даже померяться силами с прославленными немецкими рыцарями, с ног до головы облаченных в броню, попросту расстреляв последних из своих длинных луков и добив в болоте неповоротливых воинов.

В этом походе Сет не принимал участие, к тому времени превратившись в серого руководителя огромной орды, которая, с его подачи, с 1243 года стала называться «Золотой».

Все эти годы, нескончаемой вереницей по направлению в степь текли и текли русские невольники — ремесленники, умельцы, крепкие мужчины, пригодные к тягловой работе, красивые женщины и дети, уже обритые на монгольский манер.

В ту же сторону двигались и нескончаемые караваны скрипучих арб, набитых награбленным добром — добыча грозных монгольских поработителей.

Едва последний степняк покинул пределы моей страны, как пришло понимание последствий совершенного — мы на много веков откатились назад, подрубленные в самом корне. Мне не хватит красноречия, чтобы достойно передать, насколько вымотана за годы боев была моя земля — смерть большинства князей и их дружин лишила Русь защиты и профессиональных воинов, мужчин практически выбрали, оставив разоренные деревни и города полупустыми, да и то, большинство спасшихся являлись женщинами и детьми, заблаговременно попрятанными в леса.

В одночасье исчезли десятки уникальных ремесел, были нарушены все политические связи. По большому счету, пребывая под гнетом Ордынским, Россия, в 1242 году как никогда более, была близка к полному вымиранию и истиранию из скрижалей истории, и это ни смотря на то, что мы достойно сражались на протяжении всего времени небывалых нашествий (за один взятый Киев враг потерял до двухсот тысяч сабель. Нереальная цифра по нашим временам).

Пользуясь нашим бедственным положением, не дремали и прочие враги. В 1240 году, жарким летом высадился на берегах далёкой Невы, что протекает в княжестве Новгородском. Враг, величавший себя шведами, был крепко бит малыми силами восходящего светила ратного и княжеского дела, юным Александром, получившим в награду за великую победу, грозное прозвище Невский.

Это прозвище долго служило назиданием для врагов, что есть еще на просторах Руси воины, способные держать оружие.

Не все усвоили урок и уже в 1242 году рыцари Ливонского ордена, вторглись на территорию того же княжества и были наголову разбиты в сражении, получившим название Ледовое побоище, так как происходило оно на тонком льду Чудского озера, от руки все того же Александра.

Казалось бы, что Русь наконец-то за свои страдания получила того полководца, что способен сломить и Ордынское Иго (в 1243 году империя монголов стала носить название «Золотая Орда»)., но земли отцов наших были столь вымотаны и обескровлены многолетней войной, что не в силах были предоставить достойного войска для свершения великого дела.

Мы были не способны выстоять чисто физически, ибо еще не окрепла молодая поросль новых воинов. И Александр Невский это прекрасно понимал, предпочитая благоразумное смирение, чтобы русский корень рос и креп, обретая новую, необходимую силу.

Сердце моё, по-прежнему обливалось кровью оттого, что я находился в стороне от столь потрясающих событий. Душою я был с каждым княжеством, с каждым князем, дружинником и простолюдином, встречавшим врага во всеоружии. Но вот физически…

К 1247 году моё тело напоминало студень, а я пребывал на грани отчаяния, после того, как очередная попытка залечить раненный кристалл души, обратилась в прах. Чёрная рана вспарывала разноцветную палитру энергий, никак не желая насытиться моими вливаниями и стянуть свои края.

По моему во мне начали разочаровываться даже мои учителя, возлагавшие большие надежды на выздоровление, что еще больше усугубило мой расширяющийся, нервный срыв.

Я перестал следить за собой, развиваться, всеми фибрами души ожидая только благодатного, тёмного времени суток, чтобы вновь насладиться не надоедающим зрелищем бесконечной пляски тысяч звёзд.

Мне казалось, что будь я в прежнем физической и духовной форме, и я бы непременно изменил ситуацию в стране!

— Как? — спросите вы, и я отвечу.

Один в поле не воин. Но коль я бы был не один? Молодая поросль Руси могла дать всё необходимое — новых Евпатиев и Ратиборов, новых Иванов Дикоросов и Ульвов, нужно было только найти, выявить и сохранить зарождающиеся таланты в среде других, более обычных людей.

Выявить и сохранить! Так просто! А затем направить их способности в нужное русло, чтобы выждав момент, ударить в самое сердце врага!

Ох, прав же был Александр Невский! Ох, прав… вынужденное смирение было необходимо, чтобы, спустя года, в одночасье скинуть ярмо орды одним могучим ударом и войти в историю совершенно новой, объединенной страной!

 

Глава 3

Долгожданное исцеление

7 марта 1248 года не спалось. Маяло.

Я крутился в кровати юлой, туда и сюда, силясь выискать положение, в котором бы мои ужасающие пролежни доставляли мне наименьшее беспокойство.

Спасибо доброму домовому! Если бы не его неусыпный контроль и немедленное прибытие по одному моему хлопку, то сгнил бы я заживо на белых перинах в небольшой келье якобы монастыря.

Сегодня было особенно грустно, и звать услужливую нежить не хотелось. Страдания, если они длятся длительное время, становятся лишь гнетущей данностью и не более того. Градация состояний существовала лишь в количестве и интенсивности болевых ощущений, что по сути уже являлось несущественным фактором.

Неожиданно вспомнилась Варвара, мысли о которой я старательно отгонял многие лета.

Где она? С кем? Каких высот достигла и достигла ли?

К собственному удивлению я неожиданно понял, что не прочь повидаться с бывшей возлюбленной в любом виде, и что обида, культивируемая искусственно на протяжении всего времени расставания, испарилась в душе, видимо тоже, до кучи, сгинув в зияющей ране.

— Мир тебе, Варвара! — по наитию, шепнул я вслух и тихо улыбнулся в темноту кельи, — больше я не испытываю к тебе зла.

Словно чирей прорвало изнутри. Благостные эмоции столь сильно захлестнули душу и разум, что очи богато увлажнились слезою очищения. И это не являлось слабостью! Нет! Подобных слез, как высшего проявления освобождающейся души стыдиться воистину грешно, именно поэтому я включаю данный факт в повесть.

Успокоенный и умиротворенный, как самый праведный монах их всех праведных монахов на свете, я провалился в глубочайший сон, наслаждаясь тихим покоем грёз.

Во сне я был полностью цел и, как и прежде, могуч. Во сне я бежал, наслаждаясь невероятной, пружинистой прытью абсолютно целых ног. От радости хотелось кричать, оглашая весеннюю, утреннюю, сонную берёзовую рощу воплем победы и восторга.

Чу! А вот и знакомые болота показались промеж кустарника. Сам не осознавая оного, я во весь опор мчал к Дормисловой Поляне, соскучившись по этим местам столь сильно, как мать бы тосковала по родному дитя в долгой разлуке.

«И пусть улицы деревни будут вновь пусты», — думалось мне в сладких грезах, — «но я непременно должен побродить по родным местам, где в моей памяти, будет вновь оживать прошлое!»

Едва мысль завершилась, как я встал на окраине деревни, буквально впившись взглядом в старого деда, которого помнил под именем Игорь, который, как ни в чём не бывало, сидел в дозоре возле тревожного колокола.

— Куда же ты так бежишь, Торопка — расторопка? Расшибешься ведь, — как встарь поприветствовал меня безобидный и добрый старик.

— Да я деда… Да я просто… я того… — растерявшись, я не нашелся чего же такого ответить внятного на обычный, мирской вопрос.

Ошарашенно, издали я наблюдал, как из совершенно целых изб деревни в небо вьются белые столпы дыма, прогоняя запоздалые морозы ранней весны.

— Ишь ты, вымахал как! А я ведь тебя еще совсем маленьким и несмышлёным помню.

— Деда Игорь… Так ты же того… умер еще до монгольского нашествия… Так как же ты…

— Ну, помер и помер, и что? С кем не бывает? — даже оскорбился моим речам старик, — ты тут не простаивай, а домой скорее иди. Сон не вечен. Там тебя давно родные ждут. Тьфу, стоит как столб! Пшёл!

И я полетел что было духу вперед, радостно здороваясь со всеми встречными, вновь живыми и явно пребывающими в добром здравии. Бабка Влада, юная вдова Лиля вновь вышагивает со своим женихом, который давно погиб в дальнем походе в половецкие степи, добрый лесник Игнат, замерший в бурю… Я даже приветливо помахал маленькой и вёрткой собачке Стрелке, которую медведь давно разорвал на охоте — и та жила и здравствовала тут!

— Матушка! — закричал я, врываясь на порог родной избы сквозь тёмные сени, — мама!

— Ну что ты орёшь, милый? — вытирая руки белым подолом от муки мне на встречу во всей красе вышла Пелагея, — садись за стол, непоседа, я как раз пирог пекла. Скоро поспеет.

— Мама, я ведь ненадолго! — задыхался я от счастливого переизбытка чувств, — я вообще ничего не понимаю…

— Да садись ты! Вот Торопка! Весь ведь в отца вышел… А вот и он, лёгок на помине.

С охапкой березовых дров в избу вошел моложавый, крепкий Ульв, от растерянности выронив любовно выложенную кладку. Не обращая внимания на дрова, он заключил меня в медвежьи объятия:

— Ишь, крепкий какой! — жёсткой, привычной рукой отец потрепал мои непослушные вихры.

— Это ведь во сне я такой, а так…

— Что, «а так?» Знамо, что во сне ты присутствуешь таким, каким желаешь себя видеть. А реальность твоя, чем не сон? Вот тебя твои учителя новые учат, учат, а самого главного не поведали, ибо не умирали никогда, и даже не спали по-настоящему! Ну что замер на пороге, в дом то проходи. Как раз дед в гости приехал из самой Скандинавии. Хоть познакомлю.

— Чудно все как-то. И настолько хорошо, что вольно или не вольно не верю в происходящее… братик с сестренкой где? Выросли ли?

— Так переродились уже. Растут на Земле давно и крепнут, — рассмеялась моим речам Пелагея, — ничего то ты так и не понял, сынок.

— И не хочу понимать… можно, я просто останусь тут, с вами. Весна же. Работы море. Отец один не справиться!

Воистину, если бы это была смерть, то ничего бы более я не желал.

Никак не ответив на мои предложения и загадочно усмехнувшись, отец провел меня в дом, где представил меня грозному воину — варягу с рыжей, окладистой бородой, доходящей до пупа.

Он крепко сжал мою руку и коротко, с достоинством представился:

— Кеннет.

— Гамаюн, — ответил я грозному предку.

— Эх, славным же воином ты дед был! Мы с сыном тебе не чета, — похвалил Ульв могучую фигуру предка.

— В этом не чета, — ответил варяг голосом, напоминавшим хриплый рык, — зато в другом много более разумеете!

— И то верно… А ведь дед твой на струге умер, когда почти никого не оставалось. Стяг защищал. Далеко, в стране туманной, Англии, куда отправился за добычей.

— Да уж, славен был бой, — хохотнул в бороду Кеннет.

Вдоволь налопавшись маминого пирога с дичью, я был счастлив настолько, насколько это можно было представить.

К сожалению, после обильной трапезы, настала пора уходить:

— Ну что сын! Тебе пора! Не сочти за грубость, — мягко улыбнулся отец, — это мы здесь надолго, а тебе, знамо дело, рано еще!

— Но отец! — заартачился было я.

— Ой, не спорь со старшими! Пора так пора. И помни, Гамаюн — мир нави и мир яви столь же разны, сколь схожи. Оболочка другая, а законы природы те же. Пора тебе вновь браться за работу. Русь тебя ждёт.

— Бать, — неожиданно решил выспросить у варяга я то, что волновало душу, — я тут Варвару вспоминал на досуге. Она с вами?

— Приходила, Варюшка, к Ярославу в гости пару раз, против воли этого мира. Сильной выросла ведуньей! Мощной! Да их с отцом все равно мир не берет. Не признает он её в монгольских одеждах. Так и стала Варя у порога, ни в силах пройти внутрь… Страдает она, торопка, ой, страдает. Но дело своё, выбранное при жизни, бросить не может. Хорошо, хоть ты её простил. У неё итак камней на душе немерено.

— Но это ведь её выбор, бать!

— Её, ты прав. Все ошибаются, ибо несовершенны по своей природе. Не каждый может жить по сердцу, чтобы фатальных ошибок не совершать. Все, кто сейчас здесь — смогли давно отчиститься.

— И даже грозный дед — варяг?

— А чем он хуже?

— Ну, столько жизней в походах загубил…

— Загубил, но если в этом грех? Действовал Кеннет, согласно своей природе, жил по законам своей страны, верно, исполнял приказы, и распоряжения старших выполнял. Лишней крови, без надобности не лил. В чём его грех? В хищной природе общества, в котором обитал?

— Кажется, я понял… А те, кто не понял, где они?

— Ну, если упрощать, то есть еще одна Дормислова Поляна. Там все иначе. Пусто, холодно и страшно. Там много грешившие мертвецы в тесноте сидят по избам и нос на улицу бояться выказать. Оттуда почти не перерождаются.

— Чудны дела во Вселенной…

— Ну а то, — рассмеялся Ульв, — Всё, Гамаюн. Еще чуть задержишься и более назад не воротишься. Закат скоро. Рад был тебя видеть сынок! Помни, мы всегда рядом, — Ульв немного помолчал и решительно встал вместе со мной, — ну, пора! Как восстановишь силы иди к Александру Невскому под крыло. Служи верно. Него начнется возрождение Руси!

— Хорошо, бать!

— И вот еще что… шепоток то не забывай, ладный и складный. Зря что ли силы тратил, учил?

— Я, теперь, отец, совершенно иначе умею. Без слов.

— Тьфу ты! То иначе, а то для себя, Гамаюн. Понял?

— Кажется, понял, тять! — весело рассмеялся я, и тепло, попрощавшись с матерью и предком — варяжской крови отправился в обратный путь.

Уже по дороге, поймав настроение и нужный настрой, по-прежнему здороваясь с каждым встречным кого, знал или не знал при жизни, я на ходу сочинил… нет, не заклинание или заговор. Нечто иное, намного большее и глубокое.

Я легко выводил на ходу:

И шаг мой был лёгок и размашист…

Я проснулся со странным чувством, будто что-то тотально изменилось внутри. Обратив взор вовнутрь, и направив его на кристалл души, я с восторгом увидел заживший, грубый, и всё еще мешающий внутренним токам, рубец на его структуре.

Рана полностью восстановилась за десятилетие, вместо прогнозируемого полувека. Это было чудесно. Еще чудеснее было то, что я ощущал всем телом, как волны силы наполняли моё естество, наполняя меня с избытком.

Достигнув апогея духовной силы, я решил действовать.

Не предупредив никого о своих намерениях, поздно ночью я приказал Доме телепортировать меня на самую окраину обсерватории, в то место, где небольшое, бетонное здание образовывало четырехугольное, равностороннее помещение без каких либо предметов мебели.

Подобная пустынная обстановка лучше всего подходила в предстоящем сражении за собственное здоровье против досаждавших много лет, последствий магического ранения.

Ток энергий внутри дал привычный сбой, наткнувшись на черное, зарубцевавшееся образование в районе солнечного сплетения. Пришлось взять себя в руки, угомонив роящиеся внутри мысли о тщетности мероприятия.

Тонкими нитями накопленных энергий я постепенно, шаг за шагом, движение за движением стал прошивать страшное образование, силясь напитать магический рубец как можно большим количеством микроразрывов.

Удалось это не сразу. Чересчур часто очередная нить энергии пружинила в пространство, уходя в смрадное небытие древнего зала.

Капающая с потолка вода действовала на нервы, заставляя вновь и вновь холодный лоб покрываться липкой испариной слабости. Тошнило. Но, к моему удивлению состояние было не таким плохим, как я ожидал, и быстро возвращалось в норму.

Очередная капля, разбившаяся о поверхность воды, взорвалась в напряженном сознании вспышкой сверхновой. Очередная нить энергии, пронзившая рану, отозвавшись на раздражитель, неожиданно налилась силой, прорвав черный затор застоя.

Я вздохнул, чувствуя как дамба, десятилетие мучавшая меня бессилием, распадается на части, истираясь внутри бурлящего потока, вынудившего физическое тело изгибаться дугой.

Свет, столько лет, запертый внутри, осветил мрачные потолки, вырвав из мрака старинные фрески на стенах. Видимо я кричал, сам не слыша переливов собственного голоса, отражающегося от потолков.

Позвоночный столб, с хрустом встал на место, вызывая каскад столь сильных ощущений, что меня скинуло с кровати на смрадный и холодный пол.

Мне было полных двадцать восемь лет, когда я родился заново…

— Что же ты нас не позвал? — сокрушался Феофан, провожающий меня до кельи по левое плечо, — ну нешто не помогли бы? Помогли!

— И то, правда! Что за недоверие? — вторил ему Сергий, поддерживающий мое тело справа.

Я неуверенно шагал, не в силах произнести и слова.

Во-первых, мешало чувство торжества и радости. Чувство ходьбы, чувство победы пьянило, открывая дальнейшие перспективы развития, заставляя мысли течь в голове с небывалой скоростью операций.

Во— вторых, слабость достигала такого уровня, что мне, раскрыв рот, попросту не хотелось осрамить сонные залы обсерватории постыдством собственного организма.

Я понимал, почему расстроены мои давние друзья. Они расстроенно упивались чувством скорой утраты, свято уверенные, что едва мое состояние стабилизируется, я покину этот маленький и необычный мир обсерватории, вырвавшись на свободу Руси, с четкой целью отомстить за все страдания, причиненные Ордой лично мне, моему роду и Отечеству.

Но отомстить ли? Нет, не то… Я не хотел мстить более никому. Но я хотел сделать так, чтобы мой народ, следуя своим законам и правилам, вновь вышел из небытия и расправил могучие плечи. Это дело не требовало мести. Оно требовало терпения.

В том, что я покину их, мои древние учителя были правы… Но даже не чаяли, что данное место собирался обратить в оплот совершенно новой борьбы. В лагерь Ордена Алого Солнца.

Выслушав мои доводы за трапезой, мои спасители серьезно задумались о перспективах. Чересчур долгое время они пребывали в Рязанском лесу, сокрытые от всего мира стеной вековых деревьев.

Им потребовалось время, чтобы все обсудить.

Лишь под вечер, хранители обсерватории, без приглашения телепортировались в мою келью.

— Будь по твоему, Гамаюн, — начал свою речь Сергий, и было видно, что данное решение далось хранителям нелегко, — хоть мы и иного рода — племени, но столь долго жили на Руси, что окончательно обрусели. Мы решили, что нечего этим стенам быть и далее пустыми и мёртвыми. Мы согласны с твоим предложением.

— Как же я счастлив! — не в силах сдержать радости, я с возвращающейся силой обнял моих спасителей, которые сделали мне столько добра.

— Полно тебе, Гамаюн! В мире должно сохраняться равновесие сил. Коль столь древняя сила вырвалась в свет, мы просто обязаны противопоставить ей другую силу. Зови сюда новых людей. Снабжай словом тайным — «обсерватория». По нему и по твоему описанию мы будем понимать, кто пришёл к нам для дела, во время твоего отсутствия и постараемся обучить всех прибывших хотя бы азам магического искусства.

— Я даже не смел, просить вас об этом, мои великие учителя!

— Сам мир попросил, Гамаюн, — этой же Феофан, доселе молчавший, вмешался в беседу, — выпустить Сета являлось большой ошибкой, но в твоих силах вновь заточить его в гробницу или создать новый полюс силы, дабы неповадно было древнему атланту единолично хозяйничать на земле. Мы тоже виноваты, прозявив его возвращение, поэтому на наших плечах лежит груз ответственности за будущее этой планеты.

Чувствуя пружинистую силу ног, спустя неделю после разговора, я вышел к достопамятной крепости, где Евпатий Коловрат и Ратибор приняли свой последний бой. За десять лет, минувших с тех пор, изменилось многое — Феофан и Сергей хорошо поработали, захоронив тела русских бойцов, и теперь ничего не могло подсказать случайному путнику о драме, развернувшейся здесь в недавнем прошлом.

Камни катапульт, обрушившие своды, давно обросли мхом, превратившись в часть сооружений.

Чудно… Будто бы и не было ничего. Будто бы и не было меня…

Постояв со склоненной головой на кургане, где был захоронен Коловрат, посмотрев в слепящее солнцем, голубое небо, я решил не спешить, осмотрев окрестности отгремевших битв.

Русь расцветала даже под тяжким ярмом ига, отходя от причиненного зла. Деревни строились, восставали из пеплов города, и лишь старая Рязань, обезображенной покойницей, все так же молча и угрюмо стояла на берегу Оки, напоминанием о данных клятвах и потерянных близких.

Низким поклоном до земли, почтив память столицы, я отправился в долгий путь.

— Что, хозяюшка, приютишь путника перед долгой дорогой? — спросил я добротную красавицу Рязанской земли, в ближайшей деревне, где собирался расположиться на ночлег.

Ночами, не смотря на цветущий март, было всё еще холодно и некомфортно передвигаться.

— А то, — весело рассмеялась зеленоглазая вдова, под хихиканье женщин, окружавших ее, — гостем будь, мил человек, если с готсеванием справишься, — подзадорила она меня при посторонних людях, — а то уж больно скромен. Мой муж понаглее был.

Под заливистый хохот русских баб, переживших большое горе, но в веселье своем преодолевших все трудности тяжелейших времен я решительно ступил за калитку, неловко задев хозяйку плечом за пышную грудь, сокрытую холщовой рубахой.

В эту же ночь, после жаркой бани я впервые стал мужчиной…

 

Глава 4

Неожиданное путешествие в Каракорум

Судьба не сразу привела меня в Новгород, куда я отправился сразу же после выздоровления. Не дошёл. Направление движения вынудили круто поменять открывшиеся обстоятельства.

Только спустя множество лет, я смог наконец-то посетить столицу Северного княжества, пребывая там, в качестве долгожданного гостя, чтобы убедиться в красоте и богатстве вольного города. Не вежливо было бы не упомянуть то, что у новгородцев, в наше время, существовало особое отношение к собственной Родине. Жители северного, гордого и непокорного города величали свою столицу не иначе, как «Господин Великий Новгород», самолично выбирая князей на престол посредством народного вече.

Но как оказалось, в год моего выздоровления, Александра Ярославовича Невского там уже не было. Задолго до границ его земель, просторы русские полнились слухами, что отбыл пресветлый княже с богатою свитою в саму Монголию, в самое сердце степной империи — столицу Каракорум.

Дожидаться его в родных краях являлось роскошеством непозволительным в столь бедственное время для Руси, а посему купив на серебро добротную лошадь, выторгованную втридорога у встречного купца, я круто изменил направление на Восток.

Нужно сказать, что в деньгах я не нуждался абсолютно — ими в достатке обеспечили на дорогу Сергий и Феофан из личных запасов, которые напоминали настоящую сокровищницу, что не раз выручало меня от ненужных склок в опасном, единоличном путешествии на другой край земли.

Как оказалось — судьба недаром отвадила меня от путешествия на Север, ибо земли Владимирские, через которые бы всенепременно лежал мой путь, вновь сотрясла страшная, междоусобная война, а посему там было не то что бы небезопасно (не это волновало мой мятежный дух), но данное происшествие, по всей вероятности, вынудило бы меня ввязаться в локальные конфликты, дабы попытаться предотвратить оные.

Конь мой был до ужаса нетороплив, но вынослив изрядно, что меня вполне устраивало, позволяя сосредоточиться на своих мыслях, под неторопливый ход бурого друга и мерное течение витиеватых дорог, уходящих за горизонт. Погода мне странно благоволила и обычная, весенняя распутица, под жарким солнцем воспрянувшего Ярило, быстро сошла на нет, к середине апреля практически полностью высушив длинные тракты.

Путь предстоял не близкий. Я не до конца осознавал его протяженность, отправляясь в путь. Лишь в начале мая, с удивлением подметив, что деревья все дальше и дальше постепенно расступаются в стороны от дороги, становясь меньше и реже, я наконец— то, спустя неделю, вырвался на бескрайние степные просторы, которые возникли перед глазами «вдруг», будто кто-то свыше, потешаясь над одиноким путником, быстро подменил привычную картину.

О степи! Оду пою я вам, ибо вы великолепны! Море жёлтой, жесткой травы, оставшейся еще с прошлого года, воспрянув, едва сошел снег, колыхались под порывами лихого ветра, постепенно сменяясь молодой, зелёной порослью, только набирающей силу. Рябящими волнами порывы ветра, отражаясь на бескрайней поверхности разнообразных растений, уходили за горизонт, на котором глазу зацепиться было решительно негде, ибо не существовало даже единственного деревца, способного скрасить столь равномерный ландшафт.

Помню, как в момент знакомства с новой местностью, где-то невероятно далеко, по небу, медленно и величаво текли белые, кучевые облака. Солнце стояло в зените и я, пребывая в благости, вскоре отыскал сбоку от дороги звонкий, игристый и чистый ручей из которого с удовольствием напился сам и напоил верного коня, решив, в конечном итоге, устроить непродолжительный привал.

Признаться честно, особой нужды спешить, куда бы то ни было у меня не было, ибо я намеревался догнать посольство Александра Ярославовича уже на подступах к Каракоруму, примерно прикинув разницу расстояний, пройденных нами за несколько месяцев (Невский вышел на почти на месяц ранее и был нагружен богатым скарбом с подарками знатным ханам и ханшам, что, в наше время, было необходимой вежливостью при ведении переговоров). Поэтому я мог позволить себе небольшие вольности.

Наслаждаясь диковинной, раздольной природой, еще более примечательной после долгого заточения в келье обсерватории я разделся донага и быстро войдя в ледяную воду, наконец-то смыл с себя дорожную пыль, после чего растянулся на траве и искренне, со всей ответственностью задумался — что-же я скажу Невскому при встрече с ним? Кем представлюсь пресветлому князю?

Живо представилась наша первая встреча, в которой я, с дороги, для русских глаз Александра Ярославовича выглядел бы весьма и весьма странно, ибо древний, пластинчатый доспех, нашедшийся в закромах хранителей обсерватории, дополняли кожаные, прочные, степные штаны, ко всему прочему заправленные в монгольские сапоги. Картину дополняло то, что на все еще худых плечах моих, не вошедших в прежнюю силу и объем, развевался огромный, явно не по размеру плащ самого Евпатия Коловрата, а на голове плотно сидел остроконечный, русский шлем, с длинной стрелой, защищавшей переносицу — единственное, что выдавало бы меня за Русича при приближении. Так же странно, по стандартным меркам той поры, я был вооружен. Односторонний, степной ятаган Урянгутая в самодельных ножнах был прикреплен к седлу коня, ибо был все же подобран на месте отгремевшей битвы моими дорогими спасителями. При себе, на широком поясе я имел только странный, древний кинжал Сета, больше напоминающий одноручный меч, в свойствах которого еще предстояло разобраться.

Мои размышления прервал легкий хруст приминаемой травы, выдающий крадущегося человека. Именно на него я и среагировал, вернее, сделал вид, что среагировал, боясь спугнуть пятерку незнакомцев, чьи кристаллы душ я видел даже с закрытыми глазами.

Не утруждая себя лишними телодвижениями, даже не озаботившись тем, чтобы прикрыть свою наготу, я встал в полный рост, извлекая дорогой, блестящий камнями ятаган из простых ножен.

— Ну и долго будем прятаться? — спросил я по-русски, и не дождавшись ответа, переспросил по-монгольски.

Следует сказать, что данный, тяжелый и гортанный язык степей я выучил в обсерватории, причем намного быстрее, чем пра-язык атлантов, благо, что Феофан, ко всем своим прочим талантам, был еще и полиглотом, любящим новые, трудные наречия. Это позволило отточить необходимую плавность речи в длительных беседах со старцем, хоть, что для меня, что для наставника язык был принципиально нов, поэтому за качество и правильность произношения я не ручаюсь, до сей поры.

Обращение по-монгольски возымело должный эффект. Пятерка хорошо вооруженных степняков медленно и насторожено встала из травы, все еще держа наготове обнаженные, кривые сабли и несколько скрученных арканов.

Враждебность в кристаллах степняков если и присутствовала, то не являлась самоцелью пришедших к ручью, людей (скорее простое и даже детское любопытство), что вызывало слабую надежду на диалог.

Тем не менее, драку я решил предвосхитить:

— А вот это вы зря, братцы, сабли и веревки изготовили, — произнёс я, указывая широким концом ятагана на один из арканов в жилистых руках воина, — поверьте, что ни смотря на мою худобу шансов у вас очень немного!

— Приветствую тебя, урусут! — после недолгого молчания произнес молодой монгол, одетый в легкие, синие ткани, видимые под доброкачественной, прочной кольчугой с элементами серебряных и золотых украшений на пластинчатых наплечниках, — что забыл в степях наших? Вы же, русы, что медведи, из леса без нужды не выезжаете.

— Я с посольством к хану вашему еду, — на ходу принялся сочинять я более— менее правдоподобную версию, поспешно надевая штаны, — да вот от своих отстал изрядно!

— И что за посольство? — недоверчиво спросил меня молодой и видимо знатный монгол.

— Самого пресветлого князя Новгородского Александра Ярославовича Невского! Я его верный слуга.

— Князь Искендер… — на свой лад перековеркал имя степняк, задумчиво растягивая слова, — Наран! — спросил он ближайшего своего соратника, — слыхал о таком?

— Нее, — лениво протянул монгол из свиты.

— А ты, Мэргэн? — не унимался юный предводитель небольшого отряда.

— И я нет! — не менее лениво, по степному обычаю, ответил ему второй подчиненный.

— Вот что урусут! Я своего хана чту и велел нам он ни посольства, ни купцов едущих в Каракорум, не трогать. Однако свою принадлежность к названному посольству тебе еще предстоит подтвердить, ибо, как знать, может быть ты являешься обычным проходимцем или разбойником или бежавшим пленником, коих по степи бродит в избытке. Поэтому поступим вот как, — рассудил юный монгол, — ты поедешь со мной до столицы степей ибо я все равно сопровождаю в том направлении богатый караван, но за это ты мне дополнительно заплатишь серебром али золотом за защиту, после того как я в целости и сохранности доставлю тебя туда. Если не согласишься, то мы немедленно заберем всё, в назидание прочим беспечным слугам, посмевшим отбиться от стремени своего хана! А уж в столице, представители Искендера подскажут — лжешь ты, или говоришь правду!

— По рукам! — легко согласился я на предложение монгола, невольно поражаясь властной манере разговора последнего, которая так не вязалась с его юными годами, — но для начала яви и мне вежливость, ибо не мешало бы представиться, чем закрепить наше знакомство. Меня, например, Гамаюном величать.

— Меня Цыреном, — коротко представился монгол, — Собирайся! Дорога не ждет.

Цырен резко закончил разговор и, махнув своим спутникам, первым убрал обнаженный клинок в ножны.

Взобравшись на коротконогих, длинношерстных коней, без привязи дожидавшихся своих хозяев неподалеку (копыта были обернуты кусками ткани и шкур, что обеспечивало бесшумный ход животных на охоте — именно по этому фактору я понял, что монгольский разъезд наткнулся на меня случайно, выискивая у ручья пернатую дичь) отряд неторопливо дождался меня и окружив полукольцом, направился по неприметной тропе, петляющей между невысоких холмов.

Чтобы мне не казались их действия странными или враждебными, подле меня, стремя к стремени, по правую руку пристроил своего коня Цырен, которому я немедленно, не проронив ни слова, передал полный кошель серебряных монет.

— Конь никчемный! — поцокал языком знатный степняк, принимая плату, — дойдем до лагеря каравана, я тебе монгольского подарю, а этого впрягу в телегу. Там ему самое место.

— Ловко же ты все решаешь за других, братец! А если мне мой конь люб?

— Это моя земля, урусут и я с девства привык повелевать. Я сын очень знатного воина и ты должен быть рад, что встретил столь значимого человека на пути. Без моего решения мои спутники просто вспороли бы тебе брюху, намотав кишки на сабли, совершенно не задумываясь о делах Золотой Орды и следуя только древнему закону Ясы! (свод законов Чингиз-хана, созданный им для своей паствы).

— Да? Ну, тогда спасибо тебе Цырен, — без тени иронии поблагодарил я своего юного покровителя, ибо драться не был заинтересован совершенно, — но что вы делали у ручья?

— Охотились, — ответил Цырен, чем подтвердил мои изначальные догадки, — однако добыча подвернулась не та, на которую я рассчитывал, — нехотя поведал молодой хан, прямо намекая на мою кандидатуру, — почти прибыли, — добавил он вскоре и на остаток пути погрузился в молчание.

Большая и шумная стоянка каравана, расположилась на небольшом пригорке, у истоков найденного мною ручья. Судя по всему, не смотря на разгар дня, уставшая толпа людей спешно готовилась к привалу, явно намереваясь остаться в этом месте на ночлег, чтобы дать отдых себе и животным.

Многие монголы мыли своих коней в небольшом озере, образовавшимся тут из-за тока подземных ручьев, в то время как многие женщины и дети распрягали двуосные и одноосные повозки — арбы, возясь с менее привилегированной скотиной — пыльными волами и верблюдами, а также обустраивали нехитрый быт и раскладывали дорожный скарб.

Особо значимые ханы, коих имелось в богатом караване немало, даже на время короткой стоянки, руками своих многочисленных слуг, ставили богато разукрашенные, походные, круглые юрты, чтобы ни в коем случае не ночевать под открытым небом.

Походные повара тут же озаботились приготовлением насущной пищи для своих господ, разводя огонь не на дровах, привычных русскому человеку, а при помощи высушенного навоза, называемого по степному «кизяк», который загодя был запасен в избытке, в огромных, плетеных корзинах в обозных арбах.

Виднелись и невольники, ведомые для продажи, пристегнутые кожаными ошейниками к длинным палкам. Ободранные, изможденные и босые мужчины и женщины, старики и дети были преимущественно русской крови. Будущие рабы сиротливо жались друг к другу посередине небольшого, старого загона, куда их загнали как скотину, под охрану одинокого, злобного и старого нукера, который стоял, опершись о длинное копье с очень широким лезвием на вершине.

— Жалко своих, урусут? — спросил меня Цырен, верно проследив направление моего замершего взгляда.

— Жалко, — честно признался я в своих чувствах, не став лукавить перед очами властного юнца, который привык тонко чувствовать людей, чуть ли не на уровне ведуна, а поэтому очень ценил честность, — их хоть кормят?

— А скотина разве ждёт, чтобы её накормили? — рассмеялся хан, растолковывая мне очевидные для степняка вещи, — Скотина идёт, да травку жуёт дорогой. При этом молчит и ничего не просит. А коли, какая корова или верблюд сдохнет в пути — значит такая скотина. Ни на что не годная. Баранину будешь? — легко и непринуждённо переключился молодой хан с темы на тему.

Зная обычаи гостеприимства в среде степняков, я не посмел отказаться, ибо предложение еды было равно предложению дружбы для иноземца. Если бы я заартачился и не пошёл бы на встречу, то это бы непременно, немедленно было бы расценено Цыреном как страшное оскорбление.

Спешившись и отдав своего коня слуге, я проследовал за ханом в одну из роскошных юрт, богато устланную коврами изнутри. Убранство было простым и ничем не примечательным, за исключением вышеупомянутых ковров, закрывавших травяную поверхность там, где не хватало деревянных настилов. В центре просторной юрты жарко горел маленький очаг, дым от которого уносился в небольшое отверстие, расположенное на потолке, ровно в центре круглого помещения.

С великим удовольствием, чувствуя себя хозяином, Цырен рухнул на гору подушек, жестом указав мне место подле себя.

— Ну, рассказывай, Гам (на свой лад, юный хан исковеркал сложное для него, русское имя), — коль судьба нас свела, свою историю. Мои спутники — лизоблюды изрядно надоели за время долгой дороги, желанием во всем угодить мне. Ты в этом не заинтересован, ведешь себя честно и естественно, а поэтому интересен. Я пока распоряжусь, чтобы нам принесли ужин, а ты рассказывай. Где твой дом? Чем ты знаменит у себя на родине? Что видел? В каких битвах участвовал?

Отдав необходимые приказы слухам, хан уставился на меня с нетерпением, ожидая сказ.

— Это тоже будет являться оплатой твоего покровительства? — спросил я его, перед тем как начать свою речь, — мои рассказы у костров?

— Если будешь прилежен и интересен — подарю пленника или пленницу, — знал чем подогреть мой небольшой интерес хитрый монгол, — а если повезет, то может, и друзьями станем. Жизнь длинная, авось пригодимся друг другу в делах, творимых на подносе земли! Ну, так что, согласен говорить?

— Хорошо, — улыбнулся я в ответ, радуясь возможности освободить хотя бы одного русского заложника путём обычных историй (с постоянным желанием выкупить всех встречных-поперечных, мне порою приходилось основательно бороться, понимая, что серебро должно пойти на более сильные нужды, от которых зависела не только моя судьба, но и судьба многих людей).

Усевшись поудобнее и скрестив ноги на монгольский лад, я начал своё длинное повествование, продолжавшееся на каждом из последующих привалов:

— Жизнь моя началась в земле Рязанской, двадцать восемь лет тому назад…

Если честно, уже спустя несколько дней, я совершенно забыл об изначальной мотивации вести с Цыреном разговоры и делиться историями из своей жизни, ибо был юный хан не только благодарным слушателем, но и интересным, талантливым рассказчиком, от которого я много подчерпнул о жизни и становлении монгольской империи.

Мне очень пошло на руку то, что знатный монгол банально заскучал в походе, сопровождая на обратном пути богатый караван из самой Московии, куда Цырен был направлен с государственными делами по распоряжению своего деда, грозного и хитрого Гуюк — хана.

Не по годам развитый, семнадцатилетний монгольский вельможа в ответ на мои откровения делился историями о славных походах своего деда, который приходился сыном самому «Потрясателю Вселенной», великому и ужасному Чингиз — хану. Цырен поведал, как хан Гуюк, предводительствуя над десятью тысячами всадников, в составе великих армий, покорял царство Китайское и Хорезмское, в славных битвах давно минувших лет. Рассказывал Цырен и о походах на Русь, причем Рязанское сражение мы могли поведать друг другу с разных сторон укреплений.

Найдя во мне благодарного и понимающего слушателя, Цырен поведал мне и о закулисной борьбе, ведущейся между знатными потомками Чингиза, за обладание столь желанной властью над половиной завоеванного мира.

— Как же они глупы! — сокрушался в такие минуты юный хан, — тянут одеяло на себя и не понимают, к какой это ведёт беде для всего государства!

Он хорошо разбирался во внешней и внутренней политике, а поэтому прекрасно понимал и первопричины поражения русских княжеств:

— Русский воин силён, что медведь и за свои леса и поля стоит крепко, однако тактикой владеет в зачаточном состоянии. Едва посыплется строй, или еще какое-то замешательство возникает не по плану, теряется быстро и не знает, что делать, а потому изрубается поодиночке. Ханы ваши только усугубляют положения, ибо хоть воинство выставляют и крупное, но взаимодействие в котором, нет никакого. Каждый на свой лад воюет, отчего и разбиваются слаженными действиями монголов!

— Ты-то откуда столь много про сражения знаешь, коль в настоящем бою еще не бывал? — беззлобно подтрунивал я над своим новым знакомым, прекрасно зная в каком месте надавить на больную мозоль амбициозного властителя.

— Это пока что! — неизменно злился на дружеские подначивания Цырен, стараясь всеми силами не выказать виду, — на мой век походов еще хватит!

Тем не менее, ни смотря на совместный путь и хорошие взаимоотношения, мы ни на секунду не забывали, что наши народы являются непримиримыми врагами, а поэтому мой беспокойный сон в соседней, «гостевой» юрте, выделенной мне по воле моего покровителя, вход неизменно охраняли сразу три хорошо вооруженных, монгольских воина, каждые десять минут совершая обход вокруг строения. Цырен это аргументировал тем, что такие меры предпринимались якобы для того, чтобы мою жизнь не смели тревожить его множественные злопыхатели, выискивающие, чем еще насолить юному хану. Может быть, это было отчасти и так, но я прекрасно понимал, что эти же монгольские стражники с удовольствием перережут мне глотку, с безмолвного согласия своего властителя, едва я попытаюсь сбежать.

Конечно, я не был простым человеком и легко мог вырезать хоть половину каравана, особенно в ночное время, но… зачем? Если данный способ передвижение и избранное направление пути полностью соответствовали моим потребностям и планам.

Лёгкие угрызения совести по поводу пленённых соотечественников быстро улетучились, после того как я смог договориться с суровой охраной и сразу несколькими поварами Цырена, в предоставлении невольникам хорошей, сытной, овощной похлебки, за приготовлением и раздачей которой я следил лично, чем существенно улучшил положение благодарных соотечественников.

Возможно, отныне, мои дорогие потомки, зная перечень и мощь моих невероятных способностей, посмеют обвинить писателя, сей повести в том, что, дескать, я мог и разметать всю охрану, чем высвободить пленных руссов, но вместо этого предпринимал только полумеры.

Конечно, я мог это сделать, мои дорогие читатели, но задумайтесь — а какого эффекта я бы достиг при этом, вызволив даже сотню соотечественников?

Всего лишь небольшая капля в великой реке караванов, текущих в Каракорум со всех концов света, в каждом из которых во множестве имелись сотни, а то и тысячи пленных.

К тому же абсолютно всех, без исключения ханов, воинов и слуг, присутствующих в нашем караване, чисто физически перебить бы я не смог, ибо не смог бы преследовать цели одновременно в десятках направлений. И неизменно, несколько позже, по монгольским степям пронёсся бы страшный слух, который бы рано или поздно достигнул бы ушей, власть имущих, монгольских ханов, о том, что представитель посольства Александра Ярославовича вероломно напал под покровом ночи на своих покровителей, сделавших, ко всему прочему ему большое добро и оказавших милость.

Представляете, как бы подставил посольство Невского, фактически подставив Великого Князя под топор ордынского палача? И ведь это было бы еще не все, ибо на Русь, практически тут же ринулась бы новая волна Ордынцев, наказывая гордую расу за то, что посмела она хозяйничать в степных просторах даже через единичного представителя своего.

Представили? То-то и оно. Посему спешу заверить тебя, мой сын Владимир, и вас, дорогие потомки, что делал я все, что мог в столь суровый век, в котором сила, если и стоила многого, но явно подчинялась искусному уму и возможности прогнозировать далеко идущие последствия.

Путешествуя в качестве друга Цырена, завязывая с ним всё больше контактов, я смог сделать много больше, в том числе и для личной жизни, о чём вам поведает текст несколько позже, едва я доберусь до нужного временного отрезка повествования.

Началось все так.

Поздним вечером, в юрте у Цырена я удобно расположился на подушках, словно у себя дома, наслаждаясь зрелищем шумной компании, собравшейся в юрте молодого хана по поводу какого-то степного, летнего праздника.

Рекою лились хмельные напитки: традиционный, кобылиный кумыс, разнообразные вина и славянские меды, подливаемые в чаши гостей верткими мальчуганами, разносившими питье в больших кувшинах с узким горлышком.

Ковры ломились от яств, таких как все доступные виды мяса и разнорыбицы, выловленной в ближайшей реке, свежих фруктов и овощей, а в центр юрты то и дело приглашались певцы, фокусники, танцоры или артисты, чтобы усладить очи знатных ханов и вельмож своими разнообразными талантами. Все, что нужно для разгульного, степного веселья!

Подобное изобильное, богатое убранство стола обеспечивалось тем, что всего лишь несколькими часами ранее наш караван медленно втянулся на богатую стоянку, где уже располагалось несколько точно таких же. Люди, следующие со всех концов света к самому сердцу Орды, поражали своей пестротой и разнообразием национальных костюмов, что невольно вызвало всплеск уважения к своим заклятым врагам, ибо со времен Александра Македонского еще не было столь боеспособного, свирепого народа, способного сплотить под своей властью настолько многие тысячи километров территорий.

До Каракорума оставалось всего несколько дневных переходов и меня начинало беспокоить, что я по-прежнему не мог догнать посольство Новгородское, которое, по местным слухам, убыло в сторону города всего за два дня до моего прибытия и видимо уже достигло пункта назначения.

Успокоившись тем, что я буду искать Александра Ярославовича уже непосредственно в городе и тем, что до конца дороги, я все равно не смогу вырваться из-под дружеской опеки своего нового монгольского товарища, я почти с радостью принял его приглашение поучаствовать в праздновании степного праздника, стараясь, однако, без надобности не налегать на хмельные напитки, только изображая, что выпиваю оные.

Китайский музыкант, закончив выводить грустную мелодию на инструменте, напоминающим балалайку, но с великим множеством струн, так и не дождавшись аплодисментов, с достоинством поклонился и вышел за полог юрты.

Паузой, поспешил воспользоваться большой и грузный, арабский купец, чью голову украшала массивная, белоснежная чадра с красивым, синим камнем в районе лба. Он тяжело поднялся, и немного прокашлявшись, торжественно провозгласил писклявым, женским голосом:

— Достопочтенные, достойнейшие ханы земли мунгальской! — с чашей в руках, немного заплетающимся языком начал выводить безымянный для меня купец, по моим наблюдениям, вливший в себя с начала торжества, наверное, целый бочонок горячительных напитков, — позвольте же и мне усладить ваши взоры зрелищем необычайным! Со всех земель восточных собрал я непревзойденный букет, нереальной красоты из самых красивых дев, разных народов, покоренных вашими саблями! Каждая красавица, которая войдет в эту юрту, чиста и невинна и стоит целой горсти золотых монет на невольничьих базарах Каракорума! Но за просмотр денег не возьму, — купец залился веселым визгливым смехом, очевидно по достоинству оценив собственную шутку, под который одобрительно загудела толпа в круглом помещении юрты.

— Наслаждайтесь же моей добротой, достопочтенные ханы, но прошу вас, не портите товар!

Юрту наполнили пьяные, одобрительные восклицания и со всех сторон полетели уверения, что, дескать, волноваться не стоит и ни одна дева не испортится в монгольских руках.

Убедившись в лояльности публики, купец махнул рукой и в этот же момент, откинув входной полог юрты, в помещение вошли десять девушек необычайной красоты, от испуга и повышенного внимания сбившись в кучу возле дымящегося очага. Мне стало, нестерпимо жаль их, однако гульнув желваками по лицу, я остался сидеть на месте, поклявшись, что если все же пьяная толпа не сдержит обещания, я вмешаюсь, и коли так будет нужно, то со всей своей силою.

К немалому удивлению, понимая стоимость каждой девушки, монголы вели себя достойно, следуя древним законам Ясы, которая предписывала не трогать товар купцов, прибывших для честной торговли в монгольские земли. Тень Чингиз — хана и по сей деть была сильна, ибо монголы верили, что любой покойник продолжает жить на небесах, наблюдая за поведением живых людей, и наказание, которое могло последовать вслед за противоправным деянием, реально пугала суеверный народ.

— Ну что же вы стоите, как не родные! — продолжил смеяться визгливый купец, потешаясь над реакцией невольниц, — Танцуйте же и радуйтесь! Вскоре, вы все вольетесь в гаремы ваших новых хозяев, и только они будут тешить свой взор вашими телами и изгибами. И не только взор, — работорговец задохнулся от собственной остроумности, схватившись за трясущиеся, жирные бока.

— Танцуйте, я сказал! — проорал он сквозь смех, и щелкнул плетью над головами несчастных, которую вынул из-за широкого, атласного пояса.

Ох, как же я обозлился на этого жирного выскочку! И тут же, совершенно спокойно поправ собственные принципы не вмешиваться в степные дела, наслал на противного работорговца столь острый приступ несварения, что купец, изменившись в лице, вылетел из юрты, оглашая округу громкими раскатами брюшного грома. Вонь стояла столь ужасная, что ближайшие ханы, потешаясь над чужим конфузом, на четвереньках отползли в стороны, спасаясь от удушливого запаха.

Конфуз этот, судя по силе моего заклинания, подпитанного волной гнева, должен был беспокоить купца еще минимум с месяц. На этом я полностью удовлетворился и, постаравшись расслабиться, вновь опустился на свою лежанку.

Тем не менее, девушки, под присмотром слуг купца, все же не отважились перечить прямому приказу своего хозяина, а посему принялись совершать какие-то скованные, танцевальные движения, что было совершенно неинтересно для избалованной публики.

И лишь одна привлекла всеобщее внимание, вырвавшись из небольшой толпы невольниц. Пройдя по рядам зрителей, она то и дело ловко уворачиваясь от протянутых рук и смело раздавала пощечины, совершая движения столь гибкие и грациозные, что напоминала больше чёрную кошку, нежели человека.

Как же дева была хороша собой! Впервые, от красоты захватило дыхание.

Длинная и толстая, чёрная коса плясала по полуобнаженной, бронзовой, немного мускулистой спине, что не делало её образ менее женственным. Слегка раскосые, восточного типа, зелёные глаза с лёгкой злобой гуляли по рядам зрителей, отчаянно высматривая кого-то. Ровный, идеальный овал лица, пухлые, чувственные, яркие губы никак не сочетались с суровым взглядом девушки, видевшей очень и очень многое.

Все это столь ярко выделяло её на фоне прочих восточных красавиц, что они мгновенно стали для меня безликими тенями из иного мира.

Между тем её танец все приближался, под гогот и смех хмельной толпы. Поравнявшись со мной, она на секунду пересеклась со мной взглядом и, немного охнув, изобразила падение, на миг, прильнув ко мне всем телом, ровно для того, чтобы обжигая дыханием, шепнуть на ухо:

— Выкупи меня, Рус! Вызволи из плена, и я отблагодарю тебя по-царски. Не пожалеешь…

После чего загадочная незнакомка вновь взвилась на ноги и закружилась в лёгком танце, звеня серебряными монетами, которые были во множестве закреплены на ткани, опоясывающей бедра и на крепкой, смуглой груди под полупрозрачной шалью. Костюм не был целомудренным и едва прикрывал самые сокровенные места, а поэтому даже сквозь свою одежду я почувствовал весь жар, исходящий от юного, разгоряченного танцем, тела.

Пораженный услышанным, я замер, не в силах предпринять что-либо немедленно для её спасения. Я мог лишь с отстранённым видом касаться собственной щеки, на белом, бесчувственном шраме которой я впервые почувствовал чужое дыхание.

Матерясь на чем свет стоит, раскрасневшийся купец, на минуту вернувшийся на пиршество, забрал невольниц спустя полчаса после начала представления, чем очень расстроил знатных собутыльников.

Инцидент, произошедший с незнакомкой, вымыл из меня и ту маленькую долю хмеля, попавшего в организм, а поэтому я понуро сидел с кристально чистой головой, в которой генерировал возможности выкупить девушку.

Это не ускользнуло от взгляда Цырена:

— Чего не весел, урусут? — с язвительной улыбкой, радуясь, что наконец-то подловил меня в печали, — али мои угощения не по нраву? Вижу я истинную причину твоей кручины. Понравилась тебе плененная княжна половецкая.

— Всё-то ты увидишь, — сохраняя правило честности в разговорах, возникшее между нами в ходе долгого перехода, без утайки поведал я свое горе моему властному покровителю.

— Помнишь, я обещал тебе пленника? — Цырен сел возле меня и я понял, что юный монгол, изображавший хмельную радость также искусно, как и я, был совершенно трезв, — так знай, что хан Цырен своё слово держит. Вечером, я тебе подарю эту пленницу! Её приведут в твою, гостевую юрту.

Сказать, что я был поражен услышанным, это не сказать ровным счётом ничего:

— Но она же не твоя! — только и смог я выдавить из себя, едва мой мозг вновь обрел способность генерировать мысли.

Я просто не мог поверить в столь удачное стечение обстоятельств, ибо серебра, оставшегося у меня в наличии, вряд ли бы хватило и на шёлк, прикрывавший тело половецкой княжны.

— Пока не моя, — надменно отметил юный хан, что нисколько не портило благородство его поступка, — но купец не посмеет отказать в столь скромном подарке прямому потомку самого Чингиз — хана! Иди же в свою юрту, урусут. Я отпускаю тебя. Помни мою доброту. Завтра наши дороги разойдутся, но как знать, может быть пересекутся вновь!

— От всей души благодарю тебя, пресветлый хан, — я поднялся на ноги и без зазрения совести поклонился юному монголу в пол, чем вызвал двусмысленную ухмылку, промелькнувшую на лицах соседей, — Век буду тебя помнить, Цырен!

— И тебе в чём-то спасибо, урусут. Надеюсь, что наши беседы нас взаимно обогатили. Я многое узнал о том крае, которым, по воле всевышнего, буду управлять, едва достигну зрелости. Как знать, может быть, ты мне еще пригодишься.

Хан улыбнулся, понимая, что я, скорее всего пойду на самоубийство, нежели на прямое служение врагу.

— Это вряд ли, — улыбнулся в ответ я, понимая скрытый смысл тонкой шутки монгола.

На равных мы пожали друг, другу руки, взяв их за предплечья по старому, международному обычаю. И хоть я прекрасно понимал, что занимаю несоизмеримо более низкое положение по сравнению с моим новым знакомым, я всей душой радовался, что и в Золотой Орде есть люди столь образованные, эрудированные, обладающие светлым умом и широким кругозором, как хан Цырен.

Спустя каких-то десять минут я уже был у себя в юрте, пребывая в крайнем нетерпении, ибо знал, что хан сдержит слово. Я трепетно ожидал своего подарка, нервно перемещаясь по пространству юрты, и мои душевные страдания были вознаграждены.

Рослый нукер откинул в сторону полог, перекрывающий вход в юрту и за руку ввел внутрь настороженную девушку, которая даже не успела сменить танцевальный костюм на что-то более подходящее для быта невольницы.

Для себя, конечно, я сразу уяснил, что неволить, а тем более насильничать гордую, половецкую княжну, не буду. Просто отвезу красавицу на обратном пути в родные земли и подарю волю. И уже после того, как сделаю свободной, если будет нужно, сопровожу её в родные края, чтобы оберегать от тягот и опасностей дальней дороги.

Едва монгол, приведший её, переступил порог, убираясь, прочь, как зеленоокая красавица тут же предупредила своего нового хозяина:

— Хоть пальцем тронешь, рус — ночью убью!

— Хорошо же ты начинаешь знакомство со мной, красавица, — я был немного ошарашен такой прытью и немного растерянно улыбнулся в ответ, — ты садись у очага. Гостей будешь. Как говорят у нас — в ногах правды нет.

Настороженной ланью, преодолев недоверие, озябшая красавица приблизилась к небольшому огню, и отогрев руки, уставилась на меня в упор своими чарующими глазами.

— Звать то тебя как? — спросил я её, прерывая тягостное молчание и протягивая навстречу ей жирный кусок баранины, который предусмотрительно захватил с собой с пиршества.

— Кончаковна, — ответила половчанка, делая ударение на второй слог в столь странном имени, перенимая предложенную пищу, в которую тут же с аппетитом вонзила ровные, белоснежные зубы, выдавая предельный голод, терзавший юную княжну.

— А попроще? Для меня трудно.

— Родные звали Каной.

Коротко представился и я, тоже сократив трудное для неё имя до трехбуквенного сокращения «Гам». Первый контакт был установлен. Первый холод преодолен.

Тем не менее, беседа не особо клеилась, поэтому, глубоко и устало вздохнув, решил не торопить события, поудобнее устраиваясь под шерстяным одеялом на твердой поверхности ковра. Последующий час мы провели в молчании. Я не спал, слушая как странная девушка, мерно дышит, наслаждаясь гаснущим пламенем очага.

Мне было не в тягость. Лично я привык молчать за долгие годы немощи. А вот более бойкая и любопытная княжна, заинтересованная моим необычным поведением, будто зачарованная уселась напротив, бесцеремонно разглядывая моё лицо:

— Шрам откуда? — ткнула она тонким пальцем в мою щеку.

— С детства. Стрела случайная прилетела.

— У моего брата такой же был.

— А где твой брат.

— Погиб в бою.

После короткого диалога княжна вновь замолчала, но по беспокойному ёрзанью, я прекрасно понимал, даже не вглядываясь в эмоции девушки, сколь же не терпится ей хоть что-либо разузнать обо мне.

Именно поэтому она попыталась хоть как-то меня задеть:

— Одеяло дай! — больше приказала, чем нормально попросила строптивая пленница.

— Возьми, — я рукой указал в тёмный угол юрты, — их очень много. Степняки меня не обижают.

— Еще бы они обижали, если ты числишься в друзьях у самого Цырен — хана! Ты хорошо устроился, рус, ибо Ордынцы возлагают на него большие надежды!

— Везёт просто, — отрешенно ответил я, наблюдая за медленным движением звёзд сквозь потолочную прорезь юрты.

— Всем бы так везло — язвительно попыталась поддеть меня княжна, — многие, кто попадал в немилость к тому же Цырену, лишались головы.

— Как видишь, моя всё еще на месте, — улыбнулся я, и смело перевел взгляд на красавицу, любуясь её красотой ровно так же, как минутой ранее любовался красотой Вселенной.

— Что ты всё в небе высмотреть пытаешься? Час уже лежишь и вверх смотришь.

— Просто созерцаю. Ничего не хочу высмотреть. Оборудования необходимого нет. Вот видишь прямоугольник из четырёх звезд и еще три звезды, в линию, рядом с ним?

— Вижу.

— Древние называли это созвездие большим ковшом. Есть еще малый ковш, но он скрыт потолком. Почти все звёзды над головой имеют свои имена и все они по-своему красивы. Но вот звезды краше, чем та, которая носит имя Каны, я еще не встречал.

Половецкая княжна вспыхнула эмоциями и залилась краской, уловив всю глубину моего изысканного комплимента.

— Ох, уста твои елейные! Медом льют и не стесняются! Все равно по добровольному тебе не отдамся!

— Да успокойся же ты уже! Хотел бы, что срамное сотворить, начал бы чуть ли не с порога. Мне насилие противно.

— Хм… — это явно задело самолюбие половецкой княжны, — а может ты, мальчиков предпочитаешь?

— Упаси Господи! Какая же это глупость! — залился я безудержным смехом, сотрясаясь под одеялом, — вот чудная пленница мне досталась! Приставал бы — ночью прирезала. Не пристаю — тоже плохо! Ты уж определись, будь добра! А то до того момента, как я тебя отпущу, я помру от смеха.

— Ты меня отпустишь? — не поверила своим ушам княжна.

— Мне невольницы не нужны. На Руси так не заведено.

— Жена завести мешает? — вновь по-своему восприняла мои слова Кана.

— Да нет у меня жены, — невольно сболтнул я лишнего и тут же понял, что хитрая половчанка просто выуживала нужную для неё информацию, стараясь со всех сторон изучить человека, с которым предстоит провести довольно длительное время.

— Нет, значит… Ну, хорошо! — Кана демонстративно уставилась на созвездие Большого Ковша, завершив беседу на своей ноте.

— Кстати, — встрепенулась она спустя пару минут, — тебе же Цырен еще пайцзу отправил!

Из складок ткани юбки красавица вынула тонкую, золотую пластинку, с искусно вырезанным на ней сюжетом парящего орла, дарующую беспрепятственный и привилегированный проезд по всем землям Орды, будто бы путешествовал сам знатный хан.

— Я хотела себе приберечь и сбежать, но вижу, ты реально не желаешь мне зла.

— Благодарю за честность, Кана! Однако, пора спать, дорогая моя княжна. Завтра предстоит еще один продолжительный рывок до Каракорума.

Я поудобнее улегся, наслаждаясь остаточным жаром от погасшего очага и закутавшись в одеяло с головой, провалился в благословенный и глубокий сон праведника.

К середине ночи, когда сильные, степные ветры окончательно выдули последнее тепло из юрты, я почувствовал, как откинув мое одеяло, ко мне, бок о бок прилегла моя новая подруга.

— Холодно! — коротко прошептала она и, найдя удобное положение, провалилась в сон.

Я обнял её за плечи, и, успокоив бешеное сердцебиение, впервые за долгое время почувствовал себя абсолютно счастливым.

 

Глава 5

Посольство Александра Невского

Две коротконогие, монгольские лошадки быстро довезли нас до столицы Орды за два полных дня пути.

Проснувшись утром, мы обнаружили, что юрты Цырена на месте уже не было. Очевидно, что он приказал отправиться в путь своим подчиненным, едва последние гости разошлись по домам.

В подобных стоянках всегда стоял шум в любое время суток, к которому я привык, поэтому становилось ясно, как сборы в дорогу, происходящие вокруг гостевой юрты, никоим образом не привлекли моё умиротворённое внимание.

Цырен был воистину щедрым ханом, ибо предпочел не беспокоить сон почётного гостя, оставив ему, целую юрту в полноправное распоряжение. Благодаря этому, походному строению мне и удалось выторговать вторую лошадь, выменяв столь нужное в дороге сооружение на крепкую и выносливую лошадь для Каны.

Трудно описать своё первое впечатление от Каракорума. Город, выстроенный посреди степей показался мне настолько необычным, что явно вызывал противоречивые чувства, ибо доселе я видел только добротные, ребристые, деревянные стены родных селений и городов, а так же каменные кремли внутри особо богатых поселений, которые, в наш век, являлись большой редкостью.

Посреди зелёной травы, сверкая наконечниками развевающихся стягов на башнях, песчаного цвета бастионы высились посреди бесконечной равнины, по которой со всех сторон, извилистыми дорогами, в сторону города и от него, тянулись многочисленные люди и отряды конницы.

Только при приближении мы поняли, насколько стены города высоки и приспособлены даже к длительной осаде — не каждая катапульта способна пробить столь большое нагромождение неровных кирпичей, выложенных в единый монолит!

Заплатив небольшой налог при въезде в город через полукруглые ворота, пробившись сквозь людской затор, образовавшийся под тёмной аркой, мы, с моей прекрасной «пленницей» въехали на территорию Каракорума, с опаской озираясь по сторонам, в ожидании какого-либо подвоха со стороны хитрых хозяев города.

Как, оказалось, волновались мы напрасно. Монголы чтили законы гостеприимства на равных с русским человеком, к тому же моя золотая пайцза, показываемая мною время от времени тому или иному монгольскому десятнику, выставленного на охрану узких улиц, творила чудеса, открывая доступ в любую точку города.

Воинов стражи было очень много. Повсюду стояли они на постах, либо, патрулируя улицы, либо расположившись у входа в тот или иной многоэтажный, кирпичный дом (почти всё вокруг из-за недостатка дерева, было выполнено из простых кирпичей глиняного или песчаного цвета), принадлежащий, по всей видимости, какому — либо знатному человеку.

Убедившись в наличии пайцзы, все они, без исключения, резко теряли интерес к моей персоне, отдав честь коротким приподниманием и потрясанием копья, после чего я беспрепятственно продолжал движение.

Расспросив у обычных прохожих обстановку и примерно разобравшись в хитросплетении улиц большого города, мы немедленно направились в центральную часть, отгороженную от прочей части дополнительной стеной крепости, где, по имеющейся информации, в одном из небольших дворов, напоминавших маленькую крепость, расположился князь Александр Ярославович, прибывший накануне.

Ехать верхом становилось невозможным, ибо дорогу то и дело пересекали крупные процессии, во главе которых всегда ехало несколько воинов с плетками и колотушками, звуками и ударами заставляя многолюдную толпу уступить дорогу знатному хану или ханше.

Поэтому, чтобы не создавать конфликтных ситуаций и заторов мы спешились и медленно побрели в нужном нам направлении, с интересом озираясь по сторонам.

Нехитрый быт и нрав хозяев столицы поражал.

Посмотреть было на что. Слишком много народов и культур было сосредоточенно в одной точке земного шара, что больше и больше проявлялось к центру столицы.

По улицам, разбавляя стандартный, монгольский колорит простолюдинов или горожан среднего достатка, засунув руки в широкие рукава своих расписных мантий, прогуливались важные, длиннобородые китайцы, из-за своей растительности на лице, напоминающие тараканов (бороды и усы они отращивали по особому, предпочитая расчесывать и выбривать их так, что, не смотря на приличную длину, все волосы собирались в узкие пучки, порою достигающие живота).

Громко переговаривались смуглые арабы, торгуясь друг с другом среди бесконечных, деревянных рядов богатых базаров.

Даже католические священники, в коричневых ризах, медленно и степенно проследовали мимо, ведомые тайными, только им ведомыми, делами.

Встречались личности и вовсе чудаковатого вида — дикари, дервиши и просто оборванцы, стремительно появляющиеся из темных, дурно пахнущих переулков и тут же исчезающие в них, что верно говорило о том, что ночью этот город может показать и иную личину грязных и опасных подворотен, где законы растворялись, едва туда сворачивал кто-либо из людей, населяющих Каракорум.

Какофония звуков и разных голосов вливалась в ушки, привыкшие к тишине дороги, вызывая легкую боль в голове, которую я старался нейтрализовать, поддерживая энергетический баланс внутри.

Мне не понравился Каракорум. Восточный колорит шумного города резко контрастировал с заснеженными, тихими улицами русских столиц, где все течение жизни было размеренным и понятным, а поэтому, буквально переступив порог столицы, я тут же и весьма надолго затосковал по родным краям.

Мы долго бродили в хитросплетении улиц и лишь к вечеру, практически отчаявшись обнаружить посольство, я услышал русскую речь, приметив у небольшой, неприметной двери двух дружинников, несущих службу при полном вооружении, буквально у стены внутреннего кремля.

— Здоров буди, братцы! — поприветствовал я их, — здесь ли находиться посольство великого князя, Александра Ярославовича, прозванного за славные победы, Невским?

— А кто спрашивает? — довольно грубо ответили мне дружинники, следя необходимой осторожности среди враждебного города.

В этой настороженности я его не обвинял, понимая, что подобную суровость ему предписывало положение дел, однако у меня совершенно не было времени на длительные разговоры.

Легко взмахнув рукой, я заставил воинов замереть на своих местах, уведя их разум в короткий и неопасный сон.

Схватив за ладонь, ошарашенную моими способностями и таким поворотом событий, половецкую княжну, коей выторговал по дороге более — менее исправную и достойную одежку, я увлёк её в темный, узкий коридор, расположившийся за деревянной дверью, который был слабо освещен двумя невероятно тусклыми, коптящими лампами по бокам от входа.

— Ты всегда так мог? — спросила меня Кана, едва за нами затворилась дверь.

— Угу, — нехотя ответил я женщине, озадаченный тем, куда же идти дальше, ибо направлений было великое множество.

Невероятное количество кристаллов перемещалось на разных уровнях большого и запутанного здания, в том числе и под половым покрытием, что сильно усложняло задачу по поиску Великого Князя.

Однако следуя интересной науке, которая была разработана достопочтенными греками, а именно логике, я смог за короткий срок простоя выделить некую закономерность в перемещении кристаллов душ.

Наибольшее их количество просматривалось на два этажа выше, что говорило о большом собрании людей в некоем просторном помещении. Скорее всего, там сейчас протекала поздняя трапеза всех высокопоставленных лиц посольства, так как несколько одиночных кристаллов душ то входило внутрь зала, то выходила из него, очевидно поднося яства усталым вельможам.

Вскоре, обнаружив лестницу и поднявшись на нужный этаж, в подтверждении моих догадок я стал различать тихий звон и перестук посуды, и тихие голоса русских послов.

У входа в зал меня вновь встретила пара воинов князя. Эти мужчины были намного более опытными бойцами, нежели их товарищи внизу, а поэтому далеко не сразу поддались моему энергетическому влиянию, успев с характерным звуком, обнажить длинные, обоюдоострые мечи.

Понимая, что громким звуком они явно подняли переполох среди еще тройки воинов, стоящих с другой стороны от входа в зал, за двустворчатой, добротной и толстой, деревянной дверью, я, более не таясь, силой распахнул оные створки, немедленно парировав ятаганом, не вынутым из ножен, сразу несколько колющих ударов, направленных мне в лицо.

Мягко откинув дружинников в сторону своей энергией, в кромешной тишине я прокричал:

— Странно же у тебя встречают гостей, о Великий Князь!

Человек, сидящий во главе стола на просторном, деревянном, резном кресле, поражал своей молодостью и грозной славой громкого имени.

На русой голове, не смотря на теплоту помещения, красовалась оббитая соболиным мехом, украшенная россыпью драгоценных камней, остроносая шапка, указывая на принадлежность человека к княжескому роду (православного креста на ней еще тогда не было, ибо Александр Ярославович принял христианство много позже описываемых событий).

В голубых глазах, строго смотрящих из-под нахмуренных, густых бровей, читался лишь кристально ясный, бесстрашный интерес к моей персоне и предельное осуждение моим невольным деяниям.

Одет Александр Ярославович был в просторный, простой кафтан алого цвета, который был расстегнут в районе груди, ибо в атмосфере временного дома предпочитал оставить предметы роскоши для последующих дней и официальных визитов к ханам, а поэтому его ухоженная борода ярким, русым пятном выделялось на алой ткани груди.

Обнаженный клинок длинного, едового ножа, сжатый в сильных руках князя, подсказывал мне, что вольно или невольно князь всегда ждал нападения со стороны вероломных, монгольских ханов и моё неожиданное появление было расценено им как оное.

Быстро разобравшись в ситуации и остановив взмахом руки добрый десяток дружинников и вельмож, ринувшихся на защиту князя со всех сторон, Александр Ярославович все же решил поинтересоваться у меня целью моего визита:

— С чем пожаловал незваный незнакомец?

Понимая, что первое знакомство я начал весьма неудачно, произведя впечатление выскочки, я поспешил быстро перейти к сути дела:

— Прости, княже, за моё вторжение! Пойми, мой путь был очень долог, чтобы предстать перед твоими светлыми очами и мне невольно пришлось пройти напрямик, дабы необходимые ритуалы не отняли драгоценное время, которое необходимо было потратить для нашей официальной встречи. Я прибыл в степную столицу из земли Рязанской лишь с одной целью — служить тебе верой и правдой, со всем рвением и страстью, на которую способен. Также я прибыл сюда, чтобы оберегать тебя, великий князь, от разных бед при помощи моих необычайных способностей, которые непременно тебе пригодятся!

— И в чём же заключаются твои способности? — спросил меня вместо князя, абсолютно седой и древний старик, сидящий по правую руку от Александра Ярославовича, — а ну удиви-ка меня!

Старец встал со стола, и ловко перемахнув через него, очевидно, бросал мне вызов.

То, что передо мной очень опасный и опытный ведун, я понял сразу, по большому, насыщенному кристаллу души, который, ко всему прочему, обладал богатой палитрой особых, магических энергий, обладание которыми явно давали тайные знания, приоткрывающие ход.

Предвкушая зрелище необычайное, слуги, дружинники и вельможи, быстро засуетились, раздвигая в стороны столы и лавки, чтобы высвободить место для нашего поединка.

Я не был обескуражен или удивлен этой проверкой. Напротив — чего-то такого я и ожидал от ближайших советников князя, в свите которого всенепременно должен был водиться сведущий человек, необходимый для особой защиты.

«У великого князя должен быть великий ведун», — подумал я, в полном спокойствии выходя в центр импровизированной арены, — «вот только сможешь ли ты совладать со мной, старик?»

Ведун, напротив меня, явно умел читать мысли или тонко, на уровне обостренной интуиции улавливать мои настроения, поэтому следовало быть осторожнее и не сразу показывать весь свой потенциал.

Естественно, я не хотел калечить верного слугу Александра Ярославовича, а поэтому спокойно выждал первый выпад агрессивной энергии противника, сорвавшийся с распростёртой руки.

Удар немного сотряс мою защитную сферу, яркой вспышкой алого цвета осветив полутёмный зал, и рикошетом подвинул в воздух сразу несколько столов у стены. За ним последовал еще один. И еще. Старик наносил удары, постепенно увеличивая их мощь, но его выпады никак не могли потревожить меня.

Впрочем, он был способен на большее. Дело в том, что энергия, бурлящая внутри кристаллов, имеет свои пределы. Чем больше ведун вкладывал энергию в то или иное действие, тем больший достигался эффект. Тем не менее, даже после короткого боя требовалось восстановление, чтобы самовозобнавляемая энергия души, вернула потенциал на прежний уровень или немного расширила его.

Слуга же князя нанёс пару десятков выпадов, обратив в щепы убранство за моей спиной, и при этом его кристалл даже не стал тускнеть. Энергии в нём было изрядно. Почти как у меня.

— Надо же, какой сильный! Крепок, боец! — неожиданно похвалил меня старый ведун, оценив уровень моей защитной сферы, и неожиданно нанёс хитрый удар в том месте, где я не ожидал совершенно.

В одночасье я, вместе с шарообразной защитой, будто бы попал в зыбкое болото, хоть и стоял секундой ранее на твердой поверхности пола, широко расставив ноги в монгольских сапогах. Я просто стал медленно проваливаться внутрь глиняного покрытия, которое стало мягким и податливым.

Доселе мне еще не доводилось сталкиваться с такой магией, изменяющей свойства предметов. Продолжая обороняться от града ударов, я хаотично выискивал решение данной проблемы, и когда моё тело увязло в половое покрытие уже по пояс, под одобрительное улюлюканье восторженных зрителей, достал козырь из рукава.

Телепортация, известная только атлантам, произведенная за спину старика прошла практически без шероховатостей, не считая того, что магия древних, войдя в резонанс с защитной сферой гиперборейского ведуна, с яркой вспышкой сотрясла здание до основания, до кучи вырвав с моего места, где я был до перемещения, изрядный кусок полового покрытия.

«Ого!» — удивился я такому сочетанию двух магий, приходя в себя после перемещения, — «надо бы запомнить!»

Это все, что я успел подумать, ибо куски досок, камней и комья глины вместе со взрывной волной долетели до нас, сметая наши тела вглубь зала, добавив в дорогу несколько ощутимых тумаков обломками разного веса и размера. Очевидно, досталось и зрителям…

Приземлившись на спину, я сбросил свою защиту и ринулся поднимать охающего старца:

— Прости, отче, что так вышло! Не со зла я! Действовал по наитию, ибо не знал, как твоей чудной магии противодействовать!

— Иди ж ты, какой сильный! — старик вытер кровь с разбитых губ, с презрением обтерев руку о штаны, и тут же с улыбкой принял предложенную для подъема руку, ловко взвиваясь на ноги.

— Деда, я…

— Великий Князь! — радостно перебил меня старец, нисколько не сокрушаясь о порезах и ссадинах, разукрасивших лицо, — сбывается мой сон вещий! Вот он — моя подмена! — представил меня Невскому старый ведун.

Чего-чего, а такого поворота событий, я не ожидал совершенно…

— Добре, Ярополк Олегович! — ответил старцу Александр Ярославович, приподнимаясь со своего кресла и отрясая разнообразный мусор, налипший на кафтан после моей телепортации и обратился уже ко мне, — что ж, проверку ты прошел, милый человек, хоть и порушил обеденный зал изрядно. Посему, пойдем, прогуляемся. Разговор есть с глазу на глаз. Ярополк, ты с нами.

Великий князь указал на дверь, с другой стороны залы, куда приглашал проследовать нас вслед за ним.

— Господин мой, а я? — крикнула испуганная Кана, опасаясь оставаться одной.

— Господин? — переспросил мою пленницу Александр Ярославович, вновь, с укором уставившись на меня из-под нахмуренных бровей, — ты что, дорогой сюда невольницу приобрел? Как-то это не по-нашему, не находишь? Али в землях Рязанских уклад другой? Басурманский?

— Это подарок хана Цырена. И подарок судьбы, — я многозначительно подмигнул князю, надеясь, что он поймет мой намек.

— Ну, раз подарок судьбы, — верно истолковал мои кривляния догадливый властитель, — тогда повелеваю я этому подарку отдельную комнату предоставить, переодеть в чистое, как боярыню русскую и накормить досыта. А нам с тобой… как тебя звать?

— Гамаюн, — я наконец-то нормально представился князю.

— Гамаюн значит, — подхватил Александр Ярославович, — ну так вот Гамаюн. Поговорить нам надобно о том, о сём, в моих личных покоях, где нет лишних ушей.

Дорогой, мы круто поменяли направления, выйдя во двор, чтобы запутать вероятных противников и провести их по ложному следу в покои Александра.

Мы втроем, не считая несколько проверенных дружинников, выполняющих роль телохранителей, расположившихся за нашей спиной, удобно расселись на полукруглые лавки в красивой, резной беседки, расположенной внутри двора небольшой крепости, где расположилось русское посольство. Об одну сторону невысокой, широкой лестницы деревянного сооружения тихонько бились небольшие волны, которые гнал ветер по рукотворному пруду, по которому неторопливо плавали величественные карпы, беспокоя его гладь своими плавниками.

Место, где расположилось Новгородское посольство, попросту нельзя было назвать иначе — настолько толстыми и высокими казались отсюда стены, окружавшие двор.

Сходство с крепостью довершали две пузатые, крутые башни по богам двора, на вершинах которых, согреваясь пламенем жаровен, дежурили уже монгольские лучники, с удивлением взглянувшие на нас, едва мы показались в поле их зрения в столь поздний час.

Александр Ярославович и здесь повел речь тихо, справедливо опасаясь лишних ушей:

— Вот что, Гамаюн, я тебе скажу. Обычных выскочек я ненавижу и при случае всегда утираю подобным наглецам нос. В другой ситуации человек, ворвавшийся бы в мои покои, без моего разрешения, тут же отправился бы в ледяной поруб на недельку — другую, дабы подумал о своем поведении, но учитывая то, что мы в Каракоруме, и то, что тебя видел во сне Ярополк, я так уж и быть, тебя прощу.

— Благодарю тебя князь!

— Незачем. Судя по тому, что я видел, Гамаюн, ты владеешь многими талантами, недоступными обычному человеку, а поэтому я приму твое предложение о службе в рядах моей дружины. Но ведаешь ли ты, что привело меня сюда, в ставку Батыеву?

В ответ на вопрос Великого Князя я коротко пересказал все свои догадки о необходимости временного смирения перед лицом грозного и могущественного оврага, а поэтому цель визита была очевидна — наладить контакты со знатными ханами.

— Верно, судишь, — молодец! — похвалил меня Невский, — немногие ныне могут понять это. Сейчас меня на родине многие считают чуть ли не предателем, забывшим участь своего родителя, так как всего двумя годами ранее, в этой же крепости, вероломными монголами был подло отравлен мой отец — князь Ярослав. Можешь ли ты вообразить, какого напряжения духовных сил требует у меня простое пребывание в оном месте?

— Нет княже, не могу. Я никогда не возвращался в места, где терял близких людей.

— Но еще пуще этого, моё сердце гложет мысль о поруганной, порабощенной Руси, чьи интересы и страдания стоят над моими. Я приехал сюда не один. Параллельно, своё посольство выслал и мой брат Андрей, чтобы, вопреки моим интересам, выпросить ярлык (разрешение) на великокняжескую власть над Русью. Только вот Андрей больше о своей шкуре печётся и свои цели преследует, а я об общем благе думаю. Я предполагаю, что дальнейший расклад будет выглядеть так: мой брат, используя всю свою хитрость ум, получит город Владимир и реальную власть над Русью вместе с ним. Я же, очевидно, получу престол Киевский, который, после учиненного монголами погрома, фактически ничего не стоит в политической жизни страны и дает лишь фиктивное старшинство над всеми русскими князьями.

Невский ненадолго замолчал, по своему обыкновению нахмурив брови, отчего по моложавом лицу загуляли глубокие морщины старца. Какое-то время он просто наблюдал за движением рыб в глубине пруда и когда один из карпов сыграл хвостом, взбаламутив и без того ребристую поверхность водоема, он продолжил:

— Грядущие переговоры с Бату-ханом требуют великое множество сил и постоянного присутствия в замках знатных Ордынцев. Ярополк же уже изрядно стар и, хоть всеми силами стремиться показать обратное, но его тело уже достигло столь достопочтенного возраста, что иногда подводит его сердечным недугом в самые неподходящие моменты. В нём я уверен как в себе. И в его способностях тоже, но он уже не может пребывать в роли единоличного телохранителя от магических воздействий. За несколько дней, что я пребываю здесь, ко мне в келью попытались забраться очень странные, краснокожие и рогатые существа, которых местные кличут Гогами и Магогами, а по-нашему чертями. Кто-то очень сильный заставил служить нежить себе, что практически нереально, особенно если учитывать, что подобные духи подпитаны столь большой силой, что могут спокойно присутствовать даже в том помещении, где находиться столь мощный ведун, как Ярополк. Они не несли злобных намерений, да и живого, взрослого человека погубить не в силах, разве что свести с ума, однако для своего невидимого властителя выполняют роль ушей и глаз.

Я оглянулся, стараясь высмотреть любую нежить в пределах видимости, но на данный момент никто не смел, беспокоить наш разговор. Ни живые, ни мертвые.

Александр Ярославович, между тем, продолжал:

— Тебя на службу приму с радостью на срок, пока я буду пребывать в Каракоруме, или пока не смогу самолично убедиться, что мне действительно не желают здесь зла и смерти. Твоя задача неусыпно следить за моей безопасностью, по возможности отгоняя враждебные существа, дабы искусное колдовство не навредило нашей миссии. Когда мы вернёмся на родину, в Новгород, ты, Гамаюн, вправе просить у меня любую награду и только после этого сможешь быть свободным. Ну, так как, по рукам?

— По рукам княже! — с радостью согласился я, — только хочу предупредить, что оплата у меня будет необычная.

— Душу, что ли, затребуешь?

— Упаси Господь, князь. Просто разреши мне, среди вольного народа Господина Великого Новгорода, добровольно набрать способных к магии учеников, дабы вывезти их в опустевшие земли Рязанские, где в месте сокровенном обучить всем премудростям моего мастерства.

— А зла им не сделаешь?

— Нет княже. Только пользу принесу. Воспитаю достойных воинов для новой Руси.

— Ну, тогда по рукам! Перенимай немедля у Ярополка Олеговича дела, ибо завтра ты в составе свиты идешь в гости к самому всесильному Бату-хану, грозному внуку Потрясателя Вселенной.

Ярополк с великой радостью делился со мной премудростями охранного дела, предвкушая, что наконец-то сможет, время от времени, вкушать необходимый отдых.

Прекрасно понимая, что я взваливаю на плечи груз очень большой ответственности за успех всей компании, я внимательно слушал несколько часов кряду наставления опытного старца и когда последний, чувствуя полное удовлетворение от сегодняшнего дня, наконец то выдохся, с наслаждением замолчав, я поспешил спросить, пользуясь долгожданной заминкой:

— Уважаемый Ярополк! Не думал ли ты, чем будешь заниматься по возвращению на Родину? Силы в тебе магической еще очень и очень много, но вот тело твое пребывает на последней стадии старения, хоть умирать ты явно не спешишь.

— Еще не думал, если честно, — без утайки поделился со мной достопочтенный деятель столь тонкого, воинского искусства, как боевая и охранная магия, — я с отрочества князей Новгородских опекаю и берегу. Слежу, чтобы никто не обидел, чтобы порчу или с глаз не навели. Теперь вот стар стал. Пора дела передавать, да некому.

— Полно тебе сокрушаться, старче! Я смею предложить тебе дело еще более благое, чем служба у князя. Не хочешь ли ты, в моём зарождающимся Ордене, учителем стать для поколения юного и способного? До конца дней своих будешь, почитаем и любим, как дед родной, причем не только своими внуками родными.

— Да нет у меня ни сыновей, ни внуков. Как то не срослось, — вздохнул старик и тут же заметно приободрился, расправив понурые плечи, — а что, можно и учителем пойти. Только до возвращения очень долго еще. Чует мое сердце мы здесь будем пребывать в статусе гостей — пленников, пока не намозолим ханам глаза. Посольства они любят держать годами, ибо понимают, что заинтересованные гости сделают все, чтобы развлечь или угодить своим будущим благодетелям.

— И то верно…

— Ладно, Гамаюн. На сегодня все. Иди к своей зазнобе восточной и отдыхай до рассвета. Вставать с первыми петухами придется. И так день ото дня.

— Да не зазноба она моя, деда!

— Чудак человек! Врать ты мне можешь, но своему сердцу не ври.

Ох, прав был прозорливый, премудрый старец, который, по всей видимости, имел способность видеть и мой кристалл души, который пылал от давно забытых чувств, бурлящих внутри.

Возвращаясь в небольшую горницу, которую князь выделил мне и Кане на период пребывания здесь, будто для семейно пары, я в нерешительности замер у запертых дверей, волнуясь как неопытный юноша, перед первой ночью в качестве мужа.

Давно такого не было. Женщин, к этому моменту я уже познал изрядно, но вот чтобы так билось сердце, от предстоящего нахождения наедине… так было разве что в Дормисловой Поляне, когда я всей душой любил юную Варвару.

Наконец, отругав себя последними словами, я решился кротко постучаться.

— Кто там? — тут же раздалось за запертой дверью голосом, который звучал для моих ушей так, как самая сладостная мелодия, выводимая искусным музыкантом.

— Это я, Гамаюн! — хрипло ответил я половецкой княжне, которую любил всем своим существом.

— И что тебе нужно, Гамаюн? — рассмеялась из-за створки Кана.

— Не знаю, — расстроено хмыкнул я, понимая, что меня не впустят ни в дверь, ни в женское сердце, от чего испытал острый приступ детской обиды, смешанный с глубоким разочарованием в жизни.

Я тихо пошёл прочь по коридору, как услышал звук открывающегося, внутреннего засова:

— да шучу я, входи Гам! — тепло улыбалась мне в небольшой проем задорная половчанка, — холодно спать без тебя. Уже привыкла. Только если с похабством каким полезешь…

— То ты меня убьешь! — закончил весело я, воспрянув духом, — я согласен Кана, рядом с тобой, погибнуть от твоей же нежной руки!

— Ой, змей лукавый! Даром, что холостяк! Небось, на Руси девок много попортил?

— Об этом история умалчивает и будет, молчат впредь. Может и портил, но такой как ты еще не встречал. Тебя не портить нужно, а оберегать…

 

Глава 6

Встреча с далеким прошлым

Вопреки оптимистичным предположениям Александра Ярославовича, словно испытывая наше терпение множеством менее значимых встреч, на приём к Бату — хану мы попали лишь спустя месяц, минувший после разговора в беседке.

Важному визиту предшествовали десятки «визитов вежливости», с менее знатными ханами и просто политиками Орды, которых, всех без исключения, непременно следовало одаривать подарками из посольской казны, благо, что предусмотрительный Александр привёз с собой даров изрядно.

Для меня этот месяц послужил отличной практикой не только для моей новой профессии телохранителя, но и позволил развить отличный навык вежливых, политических бесед, в которых я, вольно или невольно, иногда учувствовал, находясь по правую руку князя. Иначе было нельзя. Мне приходилось изображать из себя доброго друга, ибо присутствие личных охранников на встрече, стоящих за спиной, сильно оскорбляло нравы гостеприимных, монгольских хозяев.

Для них, живущих по обрядам столь древним, было значимо все — и кусок баранины, раздаваемый с общего подноса, и первый напиток, и местоположение гостей на общем ковре. Все это говорило о привилегированном или приниженном положении принимаемых гостей.

Благо, позора мы не терпели, ибо монголы чтили силу и славные победы, вести о которых, даже со столь отдаленных, Новгородских земель, быстро достигли Орды, что создавало Александру Невскому необходимый авторитет.

Я неотступно, второй тенью, денно и ночно, везде следовал за Великим Князем, ни раз оберегая его от разного рода, магических существ и небольших, «проверяющих» оборону, некритичных заговоров и сглазов, которые ощущались как серые струйки энергий, вливаемые, словно из ниоткуда. Из-за этого было трудно определить первоисточник постоянных, магических проверок. Да и нужно ли это было? Практически у каждого, более-менее важного чиновника в Орде, имелся либо личный шаман, либо один на большую группу людей, непременно выполняющий заказы за небольшую плату в серебре.

Отогнав очередное, краснокожее создание из стен нашей посольской крепости, я наконец-то понял весь смысл творимых деяний. Зла князю никто не желал. Важна была информация, которую всеми силами пытались раздобыть хитрые хозяева. И важна была своеобразная игра, которую от скуки вели достопочтенные ханы, соревнуясь, чей шаман более силен на магическом поприще.

Вскоре, на приёмах, я стал натыкаться на заинтересованные, одобрительные взгляды, что означало, что я принят в игру, и мои силы испробованы со всех сторон. После чего количество нападений, и подсылаемых существ резко сократилось.

Я получил необходимую репутацию в среде своих врагов. Это шло на руку всей компании Александра Ярославовича. Однажды, мне по распоряжению князя, сугубо в политических целях, пришлось вылечить любимую жену крайне влиятельного хана, чье имя предпочли не раскрывать для меня. Вылечил я её быстро, от одного чисто женского недуга, вызванного естественными причинами, после чего мой и без того немалый авторитет, вовсе взвился до небес в Каракоруме.

То ли благодаря этому событию, то ли от того, что все формальные встречи наконец-то иссякли, но нас, спустя неделю после излечения, пригласили на аудиенцию к пресветлому хану Бату.

Следует упомянуть, что ив ставке наших врагов, всё было ой, как не просто. Великий раскол, после смерти верховного хана Угэдэя, терзал необъятную страну. Сражения велись как на политических коврах, так и в реальных битвах и пока, фактически, Ордой правил своеобразный совет «курултай», состоящий из потомков Потрясателя Вселенной, однако становилось понятно, что после смерти своего главного соперника, Гуюк — хана, силу набирает именно этот, амбициозный, умный и сильный монгол, покоривший половину мира.

В личные покои Бату — хана мы попали в конце лета. Двигаясь по темному коридору, мы соблюли все унизительные для русского человека, но обязательные, религиозные обряды монголов, заключающиеся в очищении огнем и аккуратном переступании порога, задеть который сапогом — это проявить высшую форму неуважения к жилищу.

Войдя в просторный, полутемный зал, полный ближайших сторонников Бату — хана, мы в кромешной тишине, предстали перед глазами столь мощного правителя.

Выглядел этот грозный властелин совершенно не под стать своему положению в обществе суровых воинов.

Он, не смотря на чисто монгольскую внешность, был по-европейски утончен, избалован отсутствием походов, а поэтому пребывал в слегка пухловатым телом, от чего немного тучен лицом, однако был при полном доспехе, держался прямо и гордо, а на поясе я заметил присутствие довольно тяжёлой и длинной сабли, с которой не каждый опытный воин мог совладать.

Рука, лежащая на эфесе, явно не принадлежала вельможе. Покрытая шрамами, тяжелая, мощная, смуглая ладонь, уверенно гладила рукоять и по этому жесту, мне в одночасье стало понятно, что тяжелое оружие на поясе — вовсе не церемониальное украшение. С ним тренируются и используют по назначению.

Бату коротко поприветствовал нашу делегацию кивком головы и проворные слуги, наполнив тишину шуршанием одежд, рассадили нас по местам, каждого, согласно его положению.

Ни смотря на мои слабые протесты, я, после одобрительного кивка Александра Ярославовича, был отведён в самый дальний угол. Тихий слуга арабской внешности указал мне на такое место, чтобы я при всем желании не смог прийти на помощь Великому Князю или навредить будущему единоличному властителю Орды.

Тут же, едва я опустился на ковер, по местным обычаям скрестив ноги, за спинами каждого представителя княжеского посольства, как по мановению волшебной палочки, из темных углов возникли по двое отборных нукеров, закованных в железные латы, пребывающих в богатырском телосложении, что просматривалось даже за металлическим остовом.

Каждый из воинов личной охраны Бату скрывал лицо, отчего нацепил на голову своеобразную, страшную, тонкую маску, изображающую того или иного демона монгольской мифологии.

Синий цвет был в особом почете у монголов, а поэтому и зал, и сам хан, и воины из темноты предпочитали помимо доспеха, носить только одеяния вышеуказанного цвета, что делало общую картину величественной и гармоничной.

В том, что мы были окружены воинами со всех сторон не вызывало особых поводов для беспокойства. Такое уже случалось и на других приемах, когда мы имели дело с представителями священной Чингизовой крови. О таком «стиле» проведения официальных встреч мы были извещены заранее, однако не просто сохранять спокойствие, когда тебе чуть ли не в затылок дышат враждебно настроенные головорезы.

Правила этикета, впрочем, не оставляли выбора, а потому, когда бесшумные слуги раздали традиционные, мясные яства и закончился необходимый процесс одаривания хана дорогими подарками, всей делегации пришлось изображать аппетит и удовольствие от подносимой еды.

Свою порцию мякоти баранины получил и я (что говорило об уважении к моей персоне, ибо каждая часть что-либо означала в монгольских обычаях и мне, чтобы спровоцировать на грубость, могли достаться любые части, вплоть до требухи животного), и в этот же момент ощутил присутствие хорошо знакомой конфигурации энергий за спиной, некогда ощущаемую, как родная душа.

Обладатель этого кристалла, скрываясь за спинами нукеров под пологом темноты, очень не хотел, чтобы его заметили.

Вернее её.

Не поворачивая головы, тихо, но весьма чётко, я произнес, неподвижно глядя перед собой.

— Давно ли ты здесь стоишь, Варварушка?

От простого, русского, женского имени по кристаллу души за спиной прокатились волны страха, полностью раскрывая хозяйку этих энергий.

Как ни в чём не бывало, быстро взяв себя в руки, молодая, но очень сильная шаманка Орды, уселась возле меня и так же, стараясь не привлекать общее внимание, осторожно произнесла глядя перед собой:

— С вашего появления здесь, Торопка. Ни смотря, ни на что, я рада тебя видеть. Однако ты явился в Каракорум совершенно зря.

— Это уже не тебе решать, — искривил губы в презрительной улыбке я, — смотрю, здесь, в степях, ты достигла определенных высот. Поздравляю.

Говорить было тяжело, ибо как говорили древние — «от любви до ненависти один шаг». Чем больше теплилась любовь в душе, тем в более холодную клоаку страданий может затянуть резкое прекращение отношений, так, как это случилось со мной.

Некогда родная Варвара, за годы расставания, стала настолько чужой, что даже в речи её прослеживался пресловутый, восточный акцент.

— Достигла, Гамаюн. Но вижу, что и ты не затормозил в своём развитии. Молодец.

— Всё вашими молитвами.

— Не ерничай, Гамаюн. Я искренне не желаю тебе зла.

— Я тоже. Ульв говорил, что в тебе еще осталась толика святого, коль по-прежнему пытаешься в Светлую Поляну попасть. Ты мне вот что скажи. Какого это, навещать Родину только во снах, зная при этом, что всех встречных убили и запытали твои новые хозяева?

Вопреки пожеланиям, разговор получался очень и очень непростым, что сильно отвлекало от выполнения обязанностей телохранителя. Я даже не следил за переговорами Князя и Хана! Высшая степень беспечности!

— Все-таки ты меня винишь во всех смертных грехах. Этого я и опасалась. Я думала, что только ты мог понять меня.

— Да нет, Варвара. Я всё понимаю на самом деле. Моя вина в таком стечении обстоятельств так же очень и очень большая. Не смог оборонить. Уберечь от полона. Ты оказалась одна, посреди монгольского побоища, и очень не хотела умирать. Это ясно. Ясно и то, что позже, освоившись и узнав правила поведения, выбив себе покровительство самого Субудай — Багатура, ты осознала, какие возможности раскрывает перед тобой всесильная Орда, полная древними знаниями в той области, которую ты так любила изучать. Кто я такой, чтобы винить тебя за тягу к знаниям? К власти? Всего лишь призрак из прошлого, одетый в ослабленную плоть. Но что значат призраки для нас, ведающих людей? Всего лишь явления природы, с которыми мы можем контактировать без страха.

— Ты говоришь честно, Торопка? — с детской надеждой в голосе спросила меня великая шаманка Орды, и вопреки изначальному настрою, моё сердце дрогнуло, а на душу нахлынуло тепло.

— Искренне, — ответил я ей, после недолгого молчания.

— Я очень рада, — тихонько улыбнулась Варвара, — будь осторожен, Торопка! Ты стал очень и очень примечательной фигурой в игре, в которой не видишь и краев. Так говорит мой супруг…

— Ого! Так ты замужем? Поздравляю!

— Спасибо!

— А дети?

— Двое мальчуганов — хулиганов.

— Как же здорово! А я вот еще не обзавелся. Так что там говорил твой супруг?

— Мой супруг, Урянгутай… Или Сет. Он прекрасно помнит тебя и очень удивлен, что ты высвободился из плена. Не навлеки на себя его гнев, Торопка. Он воистину всесилен.

— Всесилие подразумевает космическую бесконечность души, а он всего лишь древний призрак, одевший новую плоть, — злобно хохотнул я, представляя, как где-то по огромному Каракоруму, перемещается мой главный враг, возможно, всматриваясь в наш текущий разговор даже больше, чем в разговор князя и хана, — к тому же я неустанно ношу древний кинжал на поясе, который способен вынуть из него эту душу, так что кому из нас еще нужно опасаться встречи, это мы еще посмотрим!

— Ты неисправим, Гамаюн.

— Варя, — я поспешил сменить неудобную и ранящую тему, — а ведь Сет самый настоящий Кощей! Откуда же у него дети? Они ведь, по идее, меняют бесконечную жизнь на отсутствие потомства.

— Он намного сильнее любого Кощея, Гамаюн и давно преодолел эту условность. Торопка! Не тешь себя надеждами! Тебе с ним не совладать. Никому не совладать.

Варвара бесшумно встала, даже не звякнув монетами, украшавшими её лёгкую, китайскую мантию, расшитую драконами и так же бесшумно удалилась в темноту.

До конца этой встречи я более не мог мыслить ни о чём, кроме мимолётного разговора с бывшей возлюбленной.

Лично я мог простить Сета за причинённый им урон. В конечном итоге именно он сделал меня таким, каким я был на тот момент. Сильным. Смелым. Уважаемым. Но вот простить то, что этот «всесильный серый кардинал Орды», упиваясь новой властью и играя тысячами тысяч жизней, стирает при помощи верного народа целые города и страны, по своему усмотрению инициируя новые набеги — с этим мириться я не мог!

А так как я, вольно или невольно, вызвал древнее зло из гробницы, то я же и был обязан избавить белый свет от последнего атланта.

Однако, я прекрасно понимал, что время для решаюшей битвы еще не настало, а поэтому приходилось ждать, сохраняя осторожность.

Встреча закончилась глубокой ночью.

Едва мы вернулись в нашу резиденцию, как взволнованная Кана, буквально с порога, не стесняясь послов и дружинников, бросилась мне на шею, зацеловывая щеки.

Её поведение было настолько несвойственным, что я оторопел, невольно заблокировав узкий проход своим телом, чем вызвал недовольный ропот усталой свиты князя.

Стоит сказать, что на протяжении месяца наши взаимоотношения медленно, но неотвратимо теплели, тем не менее, доселе, открытых и столь ярких проявлений чувств еще не было. Ни смотря на то, что я сгорал от желания, спали по сей день, в одной кровати, мы как брат и сестра, а тут такое…

— Родной мой, — шептала мне на ухо зеленоглазая красавица, нисколько не обращая внимания на злобный ропот, — я так волновалась за тебя! От Бату — хана многие не возвращались!

Придя в себя, я тепло улыбнулся, оттаивая после недавнего разговора с Варварой и осторожно приобняв половецкую княжну, поспешил увести её прочь от насмешливых, и теперь беззлобных взглядов моих русских соратников, которые стали понимать весь смысл происходящего в коридоре.

— Полно тебе, дорогая Кана! Всё хорошо! Я здесь — целехонек и невредим. Великий Хан был милостив и переговоры…

Я осекся на полуслове, ибо с постыдством осознал, что голова моя была настолько забита другим на важной, государственной встрече, погруженная в личные переживания, что я попросту даже не знал конечного результата переговоров.

Нужно было это немедленно исправить, и, не смотря на слабые протесты Каны, я завёл её в нашу опочивальню и тут же ринулся на поиски Великого Князя.

Нашёл я его довольно быстро, в том же месте, где встретил впервые, то есть в просторном, обеденном зале, где он о чём-то тихо переговаривался в полголоса с Ярополком.

Два достопочтенных мужа сидели во главе пустого стола, и мельком взглянув на меня в момент появления, коротким жестом княжеской руки пригласили присоединиться к тайной беседе.

— Значит, мне, как я и предполагал, достается Великокняжеский престол в разоренном Киеве, — продолжал делиться своими мыслями с верным соратником Александр Ярославович, — обессиленный, разоренный престол, Ярополк! И это всё, о чём мы смогли договориться за все время пребывания здесь. Безалаберная потеря времени!

— Полно тебе, горевать княже! — перебил расстроенного Александра Ярославовича мудрый Ярополк, — все таки ты сделал знатный задел на грядущие года. Теперь не зазорно и домой воротиться!

— Да какой там домой, дорогой мой наставник! Разве ты гостеприимства восточного не знаешь? Повадков степных? Мы, теперь, для Бату — хана дорогие гости. Или, если смотреть по иному, высокопоставленные, любимые пленники! Знает, что пока я здесь, без крепкой руки Русь воедино не соберётся, вот и будет меня здесь держать, пока в конец не натешиться! А ведь и в сей год, на Родине междоусобная война бушует. Князья вконец оборзели, ибо себе в помощь дружины монгольские зовут, дела шкурные решать!

— То верно, Князь, но не спеши судить. Как бы и нам, по возвращению, не пришлось к монголам за военной помощью обращаться. Без грубой силы Русь воедино не соберется!

— Эхе-хе… — вздохнул Александр Ярославович и переключился на меня, — А ты, Гамаюн, что скажешь? О чём же с Ордынской Шаманкой речи скрытные вёл?

Как и всегда, я не стал лгать перед светлыми очами Великого Князя Киевского и Новгородского, поэтому вкратце, но как можно более подробно рассказал ему свою историю с самого начала. Пусть я и старался спешить, пропуская годы и целые каскады событий, однако весь мой сказ занял никак не меньше часа.

Терпеливо и заинтересованно выслушав мои злоключения и Александр, и Ярополк принялись задавать множество вопросов, особенно касающиеся осады Рязани, партизанской борьбы, битвы в Берендеевых Палатах. Еще более подробно выспрашивали они и про обсерваторию в лесу, а также о моих планах, по поводу создания Ордена Алой Зари.

Я ответил на каждый, более совершенно не таясь и полностью доверяя своим собеседникам, исключив, разве что, историю с Сетом, справедливо опасаясь, что данная новость звучала бы либо очень невероятно, либо полностью уничтожила бы мою репутацию в глазах светлых мужей.

— Вот что, Гамаюн! — хлопнул себя по колену Александр Ярославович, — теперь слушай меня внимательно. Как ты понимаешь, парень, я не из робкого десятка вышел, и жизнь моя много раз держалась на волоске. Дела и пользу государственную я ставлю премного выше собственной головы. Мне, здесь, в Каракоруме, сидеть не в радость, но того требуют обстоятельства. А твои начинания благие из-за меня большой простой имеют. Разумеешь, к чему я клоню?

— Неужто гонишь меня прочь, Великий Князь?

— Именно, Гамаюн. Но не со зла, а ради благого дела, — тяжело вздохнул Александр Ярославович, очевидно вспоминая родные земли, куда он отправлял меня, и куда так безудержно рвалась его душа, — ты, даже при всей своей силе, если что пойдет не так, совладать с атакой не сможешь. Мы в центре стана врага. Только голову сложишь напрасно.

— Ну а как же вы здесь без меня? А как же подсылаемые духи? Ярополк справиться?

Князь хохотнул:

— А ты, давеча, Ярополка ведь учителем звал?

— Звал.

— Так и он с тобой поедет. Пусть пользу старик, новому ордену принесет. А мы как-нибудь сдюжим. Тем более, теперь мы числимся в друзьях у самого хана Бату!

— Но…

— Никаких «но», Гамаюн! Я все решил. В дорогу отправишься рано утром. Ярополк тебе еще вот в чём поможет — в Новгороде он каждый угол знает и людей нужных найти сможет. Ему не откажут. С тобой, так же, грамотка одна поедет, теперь Великокняжеская. Береги её как зеницу ока! В той грамоте я тебя полномочиями наделю, распоряжаться от моего имени по всей Руси, что позволит тебе и в прочих городах, да сёлах народное вече собирать, да людей способных на дело сподвигать.

— Благодарю тебя, Великий Князь! — вскочив на ноги, я, в порыве благодарности, поклонился до земли, коснувшись пальцами глиняного пола.

— Помни, благодарность свою, Гамаюн, ибо ты и твой Орден еще будут нужны Великим Князьям. Со временем, в землю Рязанскую, я целую цепочку разъездов справлю, с быстроногими лошадями в них, дабы связь, через гонцов, держать наибыстрейшую. Далее, как освоишься на своем месте, выстроишь быт, то голубей или соколов почтовых приручай, ибо по возвращению на Родину, я должен первым узнавать все происшествия, связанные с деятельностью нового Ордена твоего.

— Разумеется, пресветлый князь!

— Ну, хорошо! Полно лясы точить… А ведь я еще, когда тебя впервые заприметил, подумал: «и на кой чёрт ему плащ, столь большой, на плечах»? А он, оказывается, Коловратовый, упокой Боги его душу по его верованиям! — хохотнул князь, приподнимаясь со своего места, — провожать я вас не буду, други мои, дабы лишнего внимания не навлечь. Поэтому попрощаемся сейчас.

Мы крепко обнялись, и я был горд, что удостоился именно такой, человечной, дружеской чести, заключавшейся в братских объятиях самого Александра Ярославовича, что надолго зарядило меня светлым духом и ощущением важности предстоящих деяний.

— Ну, вот ты и едешь домой, дорогая Кана! — с порога я принёс в опочивальню «радостную» новость о возвращении, с хитрым прищуром наблюдая за её реакцией.

— Бросить меня решил, значит, да? — тут же вспыхнула волной гнева горделивая половецкая княжна, — а ведь я, дура, верила тебе…

— Верила во что? — не унимался я, выуживая у неё необходимые признания.

— Что у нас есть общее будущее!

— Значит, любишь меня все-таки, княжна?

— Люблю, — грустно ответила половчанка и тут до неё начал доходить весь скрытый смысл моих расспросов.

— Тогда поедем мы с тобой не в степи Половецкие, а в леса Рязанские, где отныне будет твой дом, и принадлежать, отныне, ты будешь к роду Самославов!

На душе тут же стало легко, весело и спокойно. С сей минуты, мы, наконец, существенно продвинулись дальше в наших взаимоотношениях.

— Это что, предложение брака? — не поверила своим ушам Кана.

— Именно оно, родная моя. Ты ведь знаешь, что я давно в тебе души не чаю, а озвучить оное, мне не давало твое излишне гордое поведение! Упустил бы я тебя, увез бы домой — век бы не простил себе.

Больше не сдерживая себя, я подхватил легковесную княжну на руки и упал вместе с ней на кровать, заключив в крепкие, любовные объятия, чувствуя, как медленно слабнет её восточная непокорность.

Спустя какую-то минуту Кана лежала у меня на груди, покоренная и смирная, доверительно глядя на мое лицо снизу вверх и поглаживая маленькой, смуглой ручкой шрам на моей заросшей волосами, щеке:

— Любишь, значит, — шептала она, преисполненная узаконенным чувством, — долго же ты молчал!

— Спугнуть боялся, душа моя! Восточная кровь она такая. Чуть что не так — попадешь в немилость. Поспешишь — добьешься обратного. Ну, полно уже говорить! Спать надо, родная моя. Завтра предстоит долгий путь.

— Ну, уж нет, свет очей моих, — лукаво улыбнулась теперь уже моя половчанка, переходя к активным действиям, — сегодня уж мы точно просто так не уснём!

 

Глава 7

Предостережение Сета

На заре, погрузив нехитрый скарб в переметные сумы, мы, на двенадцати лошадях, выдвинулись в дорогу. Помимо моей жены и Ярополка, Александр Ярославович отправил с нами еще трех молодых дружинников при полном вооружении, дабы создавалось видимость знатных вельмож, возвращающихся из Каракорума налегке. С ними, Великий Князь и передал разрешительную грамотку, дарующую мне великие полномочия.

Теперь ни на территории Руси, ни на территории Монголии, никто бы не посмел пристать к нам с лишними расспросами или злыми намерениями, кроме совсем уж оголтелых разбойников, ибо сочетание золотой, Цыреновой пайцзы и столь значимого документа, как грамота Александра Невского, берегло нас пуще многолюдной дружины.

Воспользовавшись ранним временем суток и тем, что по улицам сонного Каракорума ходили разве что ночные стражники и простые сторожа, мы быстро нырнули в хитросплетение улиц, стараясь двигаться такими путями, чтобы наш отъезд был менее заметен.

Мир подворотней открылся нам во всей красе. В грязи и пыли, кутаясь в поношенные, заплатанные плащи, вповалку спали множество людей, чей облик напоминал облик Рязанцев, которые восставали из погребов на зов вечевого колокола. Но в отличие от моих земляков, Каракорум никто не захватывал, а поэтому столь большое количество бедняков, калек и юродивых, объяснялось, разве что наплевательским отношением ханов к собственному народу.

Ко всему прочему нестерпимо пахло человеческими испражнениями. Поэтому мы несказанно обрадовались, когда из очередного переулка, вынырнули сначала на широкую улицу, расположенную вдоль стены, а затем, проследовав по ней и подкупив стражу у ворот, вырвались на необъятные, чистые, вольные, степные просторы.

Словно камень упал с плеч в тот момент, когда бастионы степной столицы принялись медленно уменьшаться в размерах, а затем и вовсе скрылись в утренней дымке! Злой, полный интриг и заговоров, злачный, каменный город остался далеко за спиной, а впереди ждала Родина, которая уже белела свежим деревом новых срубов!

Меня захлестнула эйфория. Я был силен. Здоров. Любил и был любим. Мой план, который я так долго лелеял и вынашивал длительными, бессонными ночами немощи, страданий и боли, наконец-то, с разрешения Александра Великого, начал притворяться в жизнь.

Кто или что могло помешать мне в этот момент? Я легко улыбнулся и тут же уперся взглядом в тёмную, одинокую фигуру всадника, перекрывшую нам дорогу при подъеме на небольшой холм.

Хоть лица, скрытого капюшоном, я не видел в предрассветных лучах, но с легкостью узнал его внутренний кристалл, наполненный чужой, непонятной, древней энергией атлантов.

Видимо, что-то смутно почувствовал и старый Ярополк, беспокойно заерзав в седле, а посему я, дабы не подставить своих спутников, жестом остановив небольшой караван, под недоуменные взгляды товарищей, первым выдвинулся навстречу неизвестности.

Что я думал в этот момент, жестоко спущенный с небес на землю? Приближаясь к всаднику, я корил себя последними словами за беспечность, ибо самостоятельно, без хитрых происков врага, попросту потеряв бдительность, вывел себя и самого дорогого человека на земле к древнему мертвецу, способному одним взмахом руки перечеркнуть наши жизни.

Боялся ли я? Если и да, то только не за себя, но за Кану. В надежде на то, что меня выручит древний кинжал, я незаметно, под алым плащом, положил руку на его рукоять, намереваясь дорого продать свою жизнь, прекрасно понимая, что шансов победить, практически нет.

Враг не предпринимал каких-либо действий, спокойно поджидая того момента, пока я не приблизился к нему вплотную, встав напротив. После чего Сет осторожно, чтобы не спровоцировать драку лишним движением, откинул капюшон, уставившись на меня абсолютно чёрными провалами глаз.

Тело и внешность Урянгутая не претерпели каких-либо радикальных изменений, лишь длиннее стала борода, да физическая оболочка сына Субудая стала еще более мощной:

— Здравствуй, Гамаюн! — тихо поприветствовал меня Сет, и в его голосе чувствовалась стужа множества веков, — признаться, я очень удивлен, что ты смог освободиться из могилы. Этого чувства удивления я не испытывал много лет, а поэтому ты заслужил моё уважение, так как дал вновь ощутить всю живость искреннего восторга от чужих свершений. Не сжимай кинжал — Кладенец. Не нужно. Это оружие заряжается кристаллом души и, как я вижу, ты по-прежнему не наладил с ним контакта, поэтому он для меня не опаснее булавки.

Раздосадованный до предела, чувствуя, что я отпускаю последнюю соломинку, ведущую к спасению, я снял руку с рукояти меча, напряженно выжидая дальнейшего развития разговора.

Сет продолжал:

— Значит, ты стал правой рукой юного князя Александра? Похвально! А за мной, как видишь, вся Орда. Сотни тысяч коней, по одному мановению моего пальца, отправятся в любую сторону нового света, чтобы стереть с лица земли целые народы! И это намного веселее и азартнее, чем одним нажатием кнопки испепелять континенты. Эта игра дарит мне наслаждение, и я намерен довести её до конца… Ну, что же ты молчишь, Гамаюн? Ты словно набрал в рот воды. Как ни крути, а нас единственных на целом свете связывает древняя сила, протекающая внутри кристаллов душ!

— Зачем ты мне всё это рассказываешь? — разжав пересохшие губы, спросил я древнего атланта, — зачем пришел сюда в столь ранний час? Потешиться над моей немощью?

— Нет, что ты. Только предупредить тебя, мой заклятый враг и дорогой друг!

— Друг? — я не поверил своим ушам, поражаясь сказанному, сначала искренне подумав, что ослышался, — ну хорошо, и в чём же состоит это предупреждение?

— В том, чтобы ты жил тихо и не лез не в свои дела, Гамаюн, ибо ты не ведаешь всего масштаба творимой игры и моих планов. Ты просто пешка, уж прости за прямоту, дорогой друг. Дело в том, что в начале моего пути, едва я вырвался из опостылевшего склепа, я настолько сильно пылал ненавистью к своим поработителям и вашим создателям, что намеревался физически уничтожить последнее творение враждебной фракции, то есть человечество в целом. Но знаешь, всё больше и больше раскрывая природу гиперборейца, я осознал, насколько богата эмоциями их душа! Не то, что равномерное, серое свечение их всесильных создателей. Путешествуя, я наблюдал за вашими радостями, страданиями, страхами, болями, которые были так обострены, проходя через горнило великой войны. И лишь одно явление оставалось мне неведомо и обладало силой, которая заставила усомниться даже в совершенстве Атлантов. И это явление — любовь, в котором я так хочу преуспеть!

— Любовь, дорогой мой «друг», изучить невозможно, — ответил я Сету, искренне удивляясь текущему положению дел и его мышлению, — это нужно просто прочувствовать.

— Вот я и пытаюсь, Гамаюн! Полностью освоившись в новом теле, я понял, что мог без труда править этим интересным, новым миром и в оболочке гиперборейца. Я не хочу менять его радикально, но хочу посмотреть, получив новый опыт, каких высот способна достичь человеческая раса, ведомая моей рукой. А посему, возрадуйся человек! Ибо род твой будет жить, как и моё семя, пущенное по этой земле естественным путём!

— Но жить в рабстве?

— Такова судьба обычного человека. Он, по сути, никогда не бывает свободным в принципе. Это невозможно в текущих реалиях, ибо он чересчур социален и слаб. Удел мирянина только выбирать свой уровень рабства. Удел же истинной власти править скрытно, быть намного глубже круга официальных лиц, управляющих тем или иным государством, а поэтому я буду следить за всем, что происходит, поднимаясь всё выше, не делаясь прямым властителем лишь одного народа, а делаясь властителем всех наций. Я буду править планетами.

— Можно, конечно, и выбирать уровень рабства, но можно биться против него, за свою свободу, не жалея живота! — наперекор атланту вспыхнул я гневной тирадой.

— Вот от этого я и хочу тебя предостеречь, мой дорогой друг и враг. От бесполезной борьбы. Покорение целого мира мною и моими потомками — всего лишь вопрос времени. У меня оно практически неисчерпаемо и я всё равно завершу начатое, с монгольской конницей, немецкими рыцарями или японскими самураями, без разницы, но завершу! А посему — живи тихо, Гамаюн. А коль хочешь славы или достойного дела, то милости прошу под моё начало. Теперь ступай и помни, что я был добр к тебе, но могу поменять гнев на милость, если ты станешь чересчур силён. Я мог бы уничтожить тебя сейчас, но надеюсь на благоразумие будущего союзника. Повторюсь — не предпринимай ничего, что я бы принял за вызов!

Я ничего не говорил и молчал, обдумывая его слова. Сет, не дождавшись ответа, пришпорил коня, направившись в сторону Каракорума. Когда разрыв между нами достиг нескольких метров, он обернулся:

— Да, и вот что еще, Гамаюн. Не увлекайся с телепортацией. Магия не ваша, не гиперборейская. Полного мгновенного перемещения не бывает. Часть сил и часть астрального тела всегда остается в том месте, откуда совершена телепортация, вот только у атланта оно самовосполняется, а у гиперборейца носит необратимый характер. И чем дальше расстояние, тем критичнее изменения в кристалле души. Как видишь, даже я не злоупотребляю этой магией! Ну, пошла!

Атлант пришпорил коня, и на скорости миновав моих спутников, быстро уносился вдаль, напоминая черного ворона в своем развевающемся плаще.

— Много же у тебя в Орде знакомых, — подмигнул мне Ярополк, приблизившись для разговора, — особенно необычных.

— Я сам в шоке, Ярополк. По мне было бы лучше, если бы оных встреч было меньше или бы они происходили в тот момент, когда я готов к ним.

— Враг? — всё понял старый ведун.

— Еще какой, отче. И оружие, на которое я возлагал тщетные надежды, оказалось недейственным совершенно!

— Ой, ли? Он сказал? — махнул он головой в сторону Сета, превратившегося в точку, — так может это он тебе брешет. Покажи, о чем речь идет!

Из рук в руки, не сбавляя ход, я передал старцу древний клинок.

— Хм, — повертел оружие в руках опытный воин, — и вправду, необычная вещица. Древняя. Правда, встречал я подобные клинки и ранее. За один такой клинок, вынутый из земли, чуть ли не города давали. Кладенцами кличут.

— И в чем же сила этого меча? Я уже, сколько лет владею, а ничего особого не замечал.

— Принять тебя клинок должен. Тут особая сноровка нужна. Слышал я, что Кладенцы, в большинстве своем как сувениры используют. Те воины, которые с ними на контакт выйти пытались в прах обращались. Так что не экспериментируй особо, а то до дому не доедем.

— Хорошо, спасибо отче!

От нового знания стало только хуже. Раньше, никто не смел, обвинить меня в трусости, а теперь что же выходило?

Старый враг, предостерегая меня и угрожая моим близким, фактически заставил усомниться в правильности избранного дела. Совершенно противоречивые мысли тянули голову в разные стороны, то разгоняя кровь и наполняя гневом, то охлаждая и замедляя до состояния зимних ручьев. Теперь еще и меч, который не считал меня хозяином…

Воистину, тот, кто не владеет ничем, владеет всем! Без любви, возможно, мне было и проще. Рискуя только собственным животом, я был бы более спокоен, но теперь, в середине процессии, ехала верхом, избрав мужской стиль передвижения в седле, бойкая и улыбчивая Кана, с улыбкой оглядывая проснувшуюся после утреннего оцепенения и родную степь.

«Что, теперь уже и её винить вздумал? На попятную сдать? Запугали тебя, Гамаюн, словом одним? Позор! Чтобы сказал Ульв, увидев это? Отец не боялся ничего, даже увезти маму из привычной среды обитания в полную неизвестность и сделал всё, чтобы дать ей достойную жизнь, не смотря на сотни знатных вельмож, препятствующих этому» — рассуждал я про себя, невпопад отвечая на слова моих спутников, — «Сегодня же ночью я приручу Кладенец! И это, в случае удачи, будет моим вызовом страшному врагу».

Укутав спящую Кану поплотнее в шерстяное одеяло, я осторожно встал с нагретого места и отправился в степь, где на большом отдалении от костра, сидел дружинник, выставленный в дозор.

Хлопнув бодрствующего воина по плечу, я сказал ему:

— Иди, отдохни, браток! Мне все равно не спиться. За тебя постою.

— Как же можно, князь? При вашем то положении…

— Ну, полно тебе! Мое положение ничем твоего не выше. Спи, иди, пока возможность даю.

Дважды уговаривать уставшего воина не пришлось. Оставив мне копье и сложенный плащ, на котором сидел, дружинник отправился в костру, с наслаждением завалившись на бок прямиком на голую землю.

Дождавшись, пока последняя суета уляжется, я осмотрел ночную степь.

Полнокровный лик большой луны завис над зеленым полотном травы, которая в мертвенном свете казалось скорее бронзово — серым морем, простирающимся до горизонта, чем покровом обычных растений.

Ни души, лишь где-то невероятно далеко, ночной и одинокий волк жалобно выводил песню о своем горе. Стараясь настроиться на нужный лад, не зная, как правильно подойти к клинку, я вынул его из ножен, воткнув в землю перед собой.

Ничем не примечательный клинок. На вид обычное, драгоценное оружие, которых водилось крайне много и в наших землях. Как бы я не подступался к нему, что бы ни пробовал, меч молчал, не удосуживая простого гиперборейца ответом.

С досадой сплюнув в бок, я откинулся назад, уставившись на звезды и вслушиваясь в песню волка. Что там советовал Ульв? Иногда творить шепоток для себя?

Делать было нечего. Дружинника возвращать обратно — это себя не уважать, поэтому ждать смены еще долго. Почему бы не попробовать?

Сходив до костра и достав из переметной сумы стопку жёлтой бумаги, я вернулся на пост и, обмакнув гусиное перо в чернильницу, принялся быстрыми росчерками наносить на черновик рифмы, пришедшие в голову.

Вышло следующее:

Переписав черновики начисто, и поставив крайний знак в последнем четверостишии, я с удовольствием прочитал стихотворение вслух и зажмурился от яркой, белой вспышки, которая расчертила пространство прямо перед моим носом.

— Хорошо… — вздохнул кто-то, являясь предо мною единым, белым кристаллом души, который чувствовался внутри живой вспышки света.

— Кто ты? — спросил я необычное явление, едва прошла резь в глазах.

— Чудак человек… Ты звал меня битый час и теперь, когда я явился перед тобой, не можешь и слова связного произнести? — алый окрас гнева прокатился по сфере чистого света, и она тут же расширилась в размерах, излучая ощутимый жар.

— Кладенец… — с удивлением прошептал я, удивленный таким внутренним содержанием клинка.

— Это общее название, Гамаюн. Величать меня иначе.

— Ты знаешь мое имя?

— Конечно я же много лет следовал с тобой в разные земли и не раз слышал, как тебя называли твои спутники.

— Но как тебя звать?

— Ээ… хитрый какой, — расхохоталась белая сфера, покрывшись желтыми, радостными прожилками, — если ты узнаешь моё имя, то можешь назвать себя моим хозяином. Но у меня уже есть хозяин. И он не твоей крови.

— Твой хозяин мёртв. Тысячи лет назад истлел в земле, — я встал, рассерженный тем, что дух оружия потешается надо мной, — и теперь ты в моих ножнах. И ты пил мою кровь, пребывая в моей груди!

— Ты мне угрожаешь, человечек? — спросил меня дух клинка, сжимаясь в размерах и тут же, яркой вспышкой отшвырнул мое тело прочь.

Я взлетел в воздух и завис там, вопреки всем законам физического мира. Это могло означать две вещи — либо я сошел с ума, либо это был сон.

Переход между явью и навью трудно различим. Мы просто «вдруг» оказываемся на новом месте и обманутому разуму становиться, невероятно трудно отличить подмену и миражи, насылаемые подразумом. Единственный способ — это поймать два мира на несоответствии, заприметив странности. То человек перед тобой обратиться в туман, то ты взлетишь вверх, дабы обойти очередное препятствие.

Обычному мирянину, без нужной практики, обнаружить подвох практически невозможно, но не ведуну, который десять лет был прикован к кровати.

А раз это был сон, то можно было действовать более решительно, не опасаясь навредить Кане и прочим спутникам.

Извернувшись в воздухе, я атаковал сферу, понимая, что, по — сути, являюсь аналогичным образованием в тканях сна, и иллюзия запылала от борьбы наших энергий.

Стало невыносимо жарко, что видимо, отразилось и на моей физической оболочке. Стало ясно, что если я проиграю бой, то буду умерщвлён и в реальном мире.

Но, как бы не был нагл дух клинка, он уже проигрывал мне однажды. Проиграл и сейчас.

Моя схватка с ним напоминала схватку подростка с бурым медведем, настолько сильно чувствовалась разница потенциалов. Но на границе миров, я был не один.

Сконцентрировав волю, я сменил декорации сна, переместив нашу битву на дорогу, ведущую в Дормислову Поляну.

Дозорный не подвел. Едва заприметив метание наших энергий, он зазвонил в колокол, призывая селян на помощь. В моём сне, всё, что я представлял на уровне образов, обрело плоть.

Я был отчаянным подростком, отступающим перед оскаленной пастью разъяренного зверя, но зверь этот был на моей территории.

Мужчины Дормисловой Поляны при жизни славились способностью быстро сплачивать ряды перед любым противником. Это умение не оставило их и после смерти. Не прошло и десяти минут, как метающийся медведь был окружен со всех сторон, и с ревом натыкался на рогатины, выставленные ему на встречу.

— Ну что, клинок, сдаешься? — просил я его, утирая с разбитых губ яркую кровь, стекающую в рот из разорванной щеки, — говори имя, или пропали к чёрту!

— Не выражайся, — строго поправил меня Ульв, стоящий за моей спиной.

— Прости отец…

— Ууууу, — досадливо взвыл меч — Кладенец, — какой позор! Служить гиперборейцу! Ради чего? Убивать таких же низкорослых, мелкоголовых как и ты? Уууу…

— Нет, меч. Твой создатель оставил тебя в груди своего заклятого врага, знатного воина — атланта, имя которому Сет! И он есть и мой враг. И обнажать я тебя буду не для людской крови, но для крови мёртвой, демонической, потусторонней. И рано или поздно погружу в тело атланта!

— А не врешь, ли ты, Гамаюн?

— Мне незачем врать. Так как твоё имя.

— Нарсил. Моё имя Нарсил. Я подчиняюсь тебе.

Сон померк, растворяясь в колдовском свете луны. Меня тряс за плечо дружинник, явившийся мне на смену:

— Ну что же ты, князь, так нас подставляешь своей беспечностью? Говорил же тебе, наше это дело, нам привычное и послаблений нам не нать. А ты спишь вповалку. Ого…

Дружинник осекся на полуслове, указывая на мою щеку. Я провел по ней ладонью, уставившись на окровавленные кончики пальцев, а затем перевел взгляд на исписанные, раскиданные листы бумаги, виднеющиеся неподалеку.

Подняв один из них, я вновь перечитал чисто переписанное стихотворение о волке и, ничего не говоря дружиннику, вынул клинок из земли, отправляясь к костру.

— Помни, что обещал, Гамаюн, — тихо шепнул голос Нарсила в моей голове, — и напои меня кровью атланта. Врага моего создателя.

— Как же пользоваться тобой, Нарсил?

— Я подскажу.

Спустя три месяца пути, полные приключений, об одном из которых я поведаю в следующей главе, так как это важно, мы наконец-то добрались до границы Родины ранней осенью, перед самым началом распутицы.

Мы торжественно въехали в редкий лес, граничащий со степью, под нежный шелест пожелтевшей листвы и на первом же перекрестке, затормозив караван с невольниками, я выторговал за золотую, бесценную пайцзу у восточного купца полтора десятка пленных, плетущихся в конце обоза с товарами. Я немедленно даровал им полную свободу и распустил на все четыре стороны, пожелав лишь наискорейшего возвращения домой, чтобы дорогой их не застали первые холода.

Всех, кроме одного. Маленький, худой до ужаса, мальчик — сирота, обритый на монгольский манер (малолетних детей монгольские семьи часто принимали в свои юрты, дабы воспитать их, как уроженцев степей, чтобы те, спустя десяток — другой лет влились в ряды многолюдной конницы востока), отправился со мной, под присмотром Каны, в землю Рязанскую, чтобы стать первым учеником в нашей обсерватории.

Отдохнув от дороги месяц, мы с Ярополком, зимой 1249 года отправились в Новгород, где набрали еще два десятка добровольцев. К концу 1250 года нас стало две сотни, а в 1251 цифра приближалась к четырем сотням человек и численность продолжала неуклонно расти, причём под свои знамена мы уже брали не только ведунов обоих полов, но и просто будущих воинов — дружинников Алого Ордена, которых обучали ратному делу.

В этом же году, к нашему растущему лагерю, который медленно превращался из заброшенной обсерватории в небольшой городок, присоединился еще один человек возраста младенческого.

И это был ты, мой дорогой сын Владимир, подаренный мне Каной в одну из ясных, майских ночей.

Но об этом, подробно, я расскажу чуть позже, ибо пришла пора осветить дела финансовые, наемные.

Чуть ниже, я расскажу историю о том, как же сформировалась первоначальная казна нашего Ордена, после чего серебро в наши закрома потекло рекой.

 

Глава 8

Сокровища оборотня

Вернемся же во времени чуть назад, к моменту нашего пути из Каракорума.

По дороге домой, еще в раздолье степей, произошла эта история, натолкнувшая меня на мысль как же обеспечить финансовую самостоятельность нового Ордена, ибо запасы серебра, накопленные Феофаном и Сергием за долгие годы своей жизни, во-первых не принадлежали лично мне, а во-вторых имели довольно скудный объем, по меркам предстоящих затрат.

О денежной поддержке со стороны Александра Ярославовича, как, впрочем и со стороны других князей, не могло быть и речи, так как все они и без того влачили малопосильный груз тяжелой дани и личных расходов на восстановление и содержание княжеств.

Однажды утром, на исходе лета, на переплетении дорог, впереди замаячило больше становище, при приближении оказавшееся военным лагерем одного знатного военачальника Орды, состоявшего в должности тысяцкого. Войдя через импровизированные ворота, состоящие из двух телег, поставленных бок о бок, и воспользовались золотой пайцзой Цырена, мы получили необходимый провиант и ночлег в гостевой юрте самого тысяцкого, по имени Баир.

От него в разговоре я узнал цель его столь долгого простоя на перекрестке. Дело в том, что ни смотря на короткую дорогу, на Русь, идущую прямиком на Север, подавляющее большинство караванов предпочитало объездной, Северо — Восточный путь, что удлиняло общую протяженность расстояния до границы с русскими княжествами на двести километров, вместо каких-то пятидесяти по дороге прямой.

По словам Баира, виной такому странному поведению караванщиков, стали слухи о странных, неуловимых и очень сильных людях, нападающих из засады, в образе волков и вырезающих полнокровные отряды воинов, прикрывающих телеги с товарами.

— Так что они за люди? — спросил я тысяцкого, пережевывая ножку крупной куропатки, предложенной на ужин в его юрте, — неужто они столь сильны, что даже твои бесстрашные воины — багатуры, не в силах изловить их, дабы повесить на ближайших воротах?

— Ты прав, дорогой гость! Мои воины воистину отважны и не раз подтверждали делом столь лестное мнение о них! Штурмовать стены? Пожалуйста. Громить врага в открытом поле? Без проблем! Они прошли через горнило многочисленных сражений, и не боятся армий живых людей. Но с темными силами совладать увы, не в силах, — горестно ответил мне старый, одноглазый и абсолютно лысый монгол, который, по слухам, царящим в лагере, совсем недавно получил суровый нагоняй от вышестоящих ханов за его нерасторопность и непотребства, творящиеся у него под носом.

— Так почему, уважаемый человек, ты считаешь, что именно тёмные силы пришли в этот район, и перекрывают дальнейший путь?

— Дело в том, — продолжил знатный монгол, положив прямо на ковер свой кусок дикой птицы (у военачальника совершенно не было аппетита из-за обилия нервов), — что даже если сотня нукеров отправляется в злополучные места, как попадая в непроглядный туман, в первую же ночь бежит обратно, трясясь от ужаса! В ночи им мерещиться всякое…

— Что же? Не томи, Баир…

— Будто бы из полога тумана, вокруг костров начинают носиться тени не то людей, с волчьими головами, не то волков, при человеческих телах. И ладно бы они просто ходили вокруг да около, порождая байки и домыслы. По утру, любой отряд, посланный на поимку, не досчитывался одного — двух бойцов. Даже опытный шаман, присланный из Каракорума мне в подмогу, отправившись один на разведку, попросту исчез в проклятой долине, не избавив от напасти.

— Чудеса… — я неглубоко вздохнул, чувствуя предельную сытость, и отпил прямо из горлышка слабого, кислого вина из крутобокого кувшина.

Неожиданно я понял, как дальше должен действовать, чтобы начать зарабатывать серебро:

— Слушай, Баир! — я начал тут же притворять план в жизнь, ибо слова и мысли не должны разниться с делом, — а что будет, если кто-то решит твою проблему? Ты человек богатый, знатный. На какую плату он может рассчитывать?

— О достопочтенный хан! — чуть ли не со слезами в голосе ответил мне страдающий тысяцкий, — если бы такой смельчак нашелся, то я бы лично подарил ему десяток отборных коней из личного табуна, ибо не сносить мне головы, если я не решу проблему в ближайший месяц!

— А если бы этого человека интересовали не кони, но серебро? Такое имеется?

Наконец-то Баир понял, на что я прозрачно намекаю, и совершенно иначе взглянув на меня, быстро изменил поведение из расслабленного и расстроенного, на деловой, практичный лад, после чего медленно сказал:

— Имеется в достатке. И я заплачу за труды умельца щедро и сполна. Но еще одно говорят выжившие люди, — он доверительно нагнулся ко мне, приблизив свои мясистые, жирные губы к уху, после чего зашептал, — эти человеко — волки…

— Оборотни, — поправил я его.

— Эти оборотни не просто так людей режут, — легко подхватил Баир новый термин, который я вычитал в книге описаний потусторонних существ, еще пребывая в немощи, — не только для еды! Есть у них толика разума в волчьих головах, а посему уже несколько лет эти оборотни собирают многие сокровища у павших путников и сносят в особую яму, откуда они пропадают уже безвозвратно. Поэтому, коль сильный незнакомец все-таки бы победил волков, то моё серебро ему было бы уже не столь значимо, а понадобились бы кони, чтобы увести сокровища оборотней.

Баир смешно подмигнул мне оставшимся глазом и, отвалившись на спину, с удовольствием впился зубами в отложенный кусок куропатки. Он понял кто перед ним. Слухи по степи разносились быстро, пусть, даже если зарождались за сотни километров от этого лагеря. Сказ о сильном, русском ведуне, очевидно, давно привлек внимание тысяцкого, и теперь он смог сопоставить два и два:

— За дорогой княжной твоей я присмотрю как за собственной дочерью, о, достопочтенный хан! За стариком Ярополком тоже. Ночь близиться, а дорога предстоит дальняя. Когда начнешь?

Оценив деловую хватку своего нового знакомого, я решительно встал на ноги, являя решимость немедленно действовать. Баир всё понял правильно:

— Дружинниками своими не рискуй. Незачем им гибнуть в чужих степях, прибереги для дома. Поэтому с тобой я отправлю два десятка отборных, опытных нукеров. Они храбры настолько, что даже тёмные силы не способны смутить в них решимость исполнить приказ. С ними я брал Владимир, Торжок и Киев, а поэтому они верны мне как единокровные братья. Будут верны и тебе.

Он звонко свистнул, призывая ближайшего слугу и давая необходимые распоряжения. После чего добавил:

— Будь же осторожен, достопочтенный хан! Моя голова и сейчас висит на волоске и мне не простят, если столь знатный путник сгинет в нескольких десятках километров от моего лагеря. Будь осторожен!

— Буду! — коротко пообещал я, направляясь к выходу, где за откинутым пологом юрты я видел, как быстро слуги снаряжают коней в дорогу.

Я ненадолго заглянул к Ярополку, объяснив необходимость срочного отъезда и, оставив их в лагере на несколько дней я, в сопровождении воинов Баира, отправился навстречу неизвестности.

Я не хотел брать с собой Кану, поэтому не стал тревожить её доброе сердце лишними волнениями. Но не учёл гордый нрав половецкой княжны.

Спустя какой-то десяток километров, я заметил внутренним взором уже хорошо знакомый кристалл, осторожно двигающийся вслед за нами на приличном отдалении.

Приказав монголам ждать на месте, я спешился, и с тяжким вздохом, скрытно отправился назад, чтобы спустя пару сотен метров, нос к носу столкнуться со своей своенравной половчанкой, которая, как и всю дорогу, досюда, осторожно ехала по следу в мужском стиле, презирая женскую манеру сидеть в седле полубоком.

— Я же приказал оставаться в лагере! — огорошил я княжну своим появлением из придорожных кустов.

Говорил я очень и очень тихо и спокойно, что на самом деле обозначало чуть ли не крайнюю стадию возмущения.

— Приказал! — лишь слегка потупилась под моим грозным взором Кана, не ожидавшая столь скорой встречи со своим мужем, — но это ваши женщины ждут дома своих воинов из дальних походов. В традициях моего народа уклад другой. Мы следуем за своими мужчинами всегда и везде, пусть даже дорога лежит в само адово пекло!

— Ну, а коли дети появятся, тогда что? Бросишь их и сломя голову кинешься вслед за мной?

— Дети иное, — на секунду задумалась княжна перед ответом, — дети заботы требуют. Подле них останусь, чтобы от беды защитить!

— Хоть на том спасибо, Кана, — я не мог долго злиться на свою женщину, а поэтому быстро сменил гнев на милость, — что — ж, горе луковое. Держись тогда подле меня и не думай шага в сторону ступить! Договорились?

— Как скажешь, свет очей моих!

— Ярополк-то как тебя отпустил? Он вообще в курсе твоего отъезда?

— Стар он уже, твой Ярополк. Спит в юрте, напившись кумыса, и видит уже третий сон. А я юрту гостевую Баира слегка подрезала и ушла через новую дверь, что совершенно не красит твоих дружинников! — весело рассмеялась своей проказе половецкая княжна, — но я ему записку оставила, чтобы не волновался!

— И на том спасибо, — в свою очередь рассмеялся я, взяв под уздцы лошадь Каны.

Первая ночь прошла без приключений, ибо мы, выехав ближе к вечеру, отдалились всего ничего от военного лагеря Баира. Однако уже следующий день дал понять, что с окружающей местностью что-то явно не так.

Ближе к границам Руси, пусть редко, но стали появляться небольшие рощицы, чаще всего окружавшие какой-либо водоем. Заброшенная дорога и привела нас один такой оазис, с голубым озером в середине, вокруг которого разрослись на пару километров тополя, да березы.

Очевидно, что когда дорога использовалась по максимуму, на это удобном для стоянки месте, предпочитали оставаться на ночь многочисленные купцы, проезжавшие по короткому пути. Остановились и мы, ибо я приметил одну странность.

И без того редкие, немногочисленные деревья были скручены странной проказой, которая нарушала жизненный ток в их изломанных болезнью, стволах и ветвях. Поразила она их не сразу, ибо до определенного момента энергии в них текли ровно, выпрямляя кроны к солнцу, что давало необходимый рост, но с десяток лет назад, здесь что-то произошло и верхушки лесных жителей росли абы как. Поражало и полное отсутствие листвы, не смотря на разгар лета.

Оборотни, какими я их знал по книгам, любовно составленным хранителем обсерватории и любителем всего живого, Феофаном, не могли этого сотворить, ибо в зверином состоянии являлись не более чем опасными животными, любящими плоть.

Эти существа, похожие на людей телом, но при этом покрытые густой шерстью и с чисто волчьей головой, делились, как правило, на два вида. Первый — это те, кто обращался в лютого зверя только при свете колдовской, полной луны. Второй — это те, кто больше никогда не возвращался к сущности человека, абсолютно забыв свою изначальную суть. Творить магию, а тем более влиять на место обитания столь пагубным образом они не могли, а поэтому вариант известных науке оборотней исключался полностью.

Поразмыслив, задумчиво глядя на закат, я пришёл к выводу, что здесь имеет место быть странное, малоизученное явление, называемое в науке атлантов «переплетением миров». Это явление было не грозным в своей сути, но крайне непредсказуемым для обычного мирянина, которого могло затянуть по ту сторону прохода помимо его воли.

Но я был ведуном. И ведуном высшей марки, а поэтому понимал, что странные существа, выходящие из тумана, это материализующиеся гости иного мира.

Вернувшись к нукерам, я приказал им собирать большой костер, пока не наступила тьма, строго — настрого указав далеко не уходить и друг — друга из виду не упускать, а сам, оставив драгоценный плащ в лагере, чтобы не изорвать о многочисленные, колючие кусты, произраставшие между кособоких деревьев, в сопровождении Каны и двух самых сильных воинов, принялся продираться сквозь цепке ветви, дабы изучить окружающую местность до наступления темноты.

Сильно исцарапавшись колючками и промокнув до нитки под небольшим дождём, мы, спустя полтора часа вернулись в лагерь, в то время, когда сумерки, с уходом солнца, стали потихоньку подниматься из земли вместе с первыми языками зловещего тумана.

Кстати, следует упомянуть, что столь привычное, природное явление часто является знаком аномального места, особенно если туман начинает появляться в несвойственный ему час. Не ранним утром, а, например, поздним вечером, как тогда, на стоянке, в месте переплетения миров.

Результатами нашей небольшой, исследовательской прогулки, являлся ряд следующих наблюдений.

Первое. Оборотни, пусть и иногда, но являлись в наш мир из портала, причем не призраками и миражами, как это чаще всего бывает в менее сильных местах, а полностью во-плоти, о чём ярко говорили клочки серой, длинной шерсти, во множестве наблюдаемые нами в кустах шиповника.

Второе. Иных следов практически не было, и лишь в нескольких болотистых участках местности я обнаружил несколько отпечатков продолговатых, когтистых лап, с глубоко вдавленной, специфической пяткой, что выдавало прямохождение существ, оставивших след, который превосходил ногу самого крупного из нас в полтора раза.

Это еще раз подчеркивало особенность пришедших в наш мир существ, ибо обычные оборотни всегда ходили на четырех лапах, забывая человеческую манеру ходьбы.

Распаляя любопытство, сознание уже рисовало образы неведомых противников, которые представлялись плечистыми, рослыми полуволками — полулюдьми, которые нападали организованно, так как имели разум, способный к логическим действиям.

Третье. Кости животных. Их было очень и очень много. И на многих костях имелись отпечатки больших клыков волко — людей.

Данные наблюдения не добавляли отваги нукерам, однако их молчаливый, суровый и седой десятник именем Джебэ буквально излучал спокойствие, чем привлёк мое внимание:

— Что, совсем монстров не боишься? — спросил я его, когда мы возвращались в лагерь.

— Нет. Все самое страшное, что могло произойти в моей жизни, уже произошло, ведун. Я видел гибель всей своей семьи от рук тебе подобных «ведающих людей». Поэтому, при всём уважении, не говори со мной!

— Ладно, — пожал плечами я, удивленный такой реакцией десятника.

Впрочем, я уже привык, что почти у каждого человека имеются свои странности (как любил говорить Сергий «свои тараканы»), а поэтому мне не оставалось ничего, кроме, как принят правила общения конкретно с этим человеком.

Следуя примеру своего руководителя, прочие монголы тоже старались ничем не выдавать свой страх, а поэтому крепились как могли. В предстоящем бою от них было бы мало толку. То, что бой будет, я уже практически не сомневался, а посему проверив готовность меча — Нарсила, принялся спокойно ждать темноты.

— Ну-ну! Ребята! Не падайте духом и обязательно с любым ворогом сладим. Ночью изготовьтесь к обороне и берегите княжну мою, как зеницу ока. С остальным я постараюсь справиться самолично, — приободрил я притихших нукеров, собравшихся у большого костра.

Ночь пришла, и вместе с ней колдовской туман сгустился настолько, что стал полностью непроглядным и в четырех шагах.

Нежить чувствует ведунов, магов и шаманов. Особенно, если они настолько же сильны, как ваш покорный слуга. Мы всегда и везде служим своеобразным катализатором для разных потусторонних явлений.

Едва первые звёзды, видимые в разрывах тумана и облаков, тихо замерцали над головами испуганных людей, как из глубины белого полога донёсся страшный, многоголосый вой организованной стаи. Вой, полный такой силы и ярости, что даже у меня волосы встали дыбом.

Пламя костра как-то жалобно зашипело и, пульсируя, сжалось в размерах до состояния маленького огонька.

Из тумана, организовав правильный, ровный круг, вышли несколько десятков существ, облик которых практически верно предопределило моё богатое воображение.

Разумеется, это были не оборотни, в отличие от которых пришельцы из параллельного мира были разумны и даже обладали магией, заглушившей костер. Воины — волки были примитивно вооружены массивными дубинами и большими, длинными рогатинами, а шерстистые, серые тела их покрыты кожаными, чёрными доспехами. Некоторые в когтистых, пятипалых руках сжимали и грубые щиты, напоминающие цельный срез большого дерева.

История, рассказанная Баиром перед началом похода, предельно устарела. Становилось ясно, что эти существа, воспринимаемые выжившими жертвами как странные, быстрые тени у костров, еще только протаптывали тропу в наш мир, являясь в астральном теле, что не мешало им забирать с собой одного или двух людей.

Теперь они стояли пред нами во всей красе, придя в подлунный мир, чтобы творить здесь свои порядки.

Ко всему прочему, волчьи люди, поражали ростом и размахом могучих плечей. Даже самый небольшой из стаи превосходил самого рослого и сильного нукера Джебэ в полтора раза своими исполинскими габаритами.

Стая весело подвывала, а в жёлтых глазах прирождённых убийц гуляли искорки веселого предвкушения убийственной потехи.

Тем не менее, волко — люди не спешили, и вскоре стало понятно отчего.

Гордый, седой, огромный вожак неторопливо раздвинул когтистыми лапами — руками своих товарищей, показавшись в свете гаснущего костра.

Размеры его потрясали, как и пренебрежительное отношение к оружию и доспеху, которого попросту не было при нём за ненадобностью. И среди рядов своих воинов он сильно превышал их параметрами тела. Что уж говорить про нас, маленьких насекомых на его пути?

Руками, как замерший истукан, я переставил Кану за спину сгрудившихся нукеров и смело вышел навстречу вожаку, установив с ним зрительный контакт.

Это был единственный доступный способ «общения». Иных инструментов коммуникации не существовало, ибо языки наших видов носили в своём основании совершенно разные принципы построения слов, а потому были принципиально не понимаемы.

В злобных глазах вожака я видел насмешку. Он презирал людей, но чувствовал во мне, необычную для обычного мирянина, скрытую силу, и, видимо следуя природной осторожности, толкнул, с лёгким рыком, двух ближайших оборотней мне навстречу.

Желая проверить нового противника, я обнажил ятаган, приберегая кинжал атлантов на потом.

Швырнув алый пучок энергии, сорвавшийся с моей руки, в морду первого волко — человека, я сшиб его с ног своей силой, которая оставила в воздухе дымный след от вспыхнувшей шерсти, который отметил короткий перелёт незваного гостя.

Под вой раненного зверя я увернулся от выпада второго и резнул лезвием по плечу агрессора, окропив клинок ятагана коричневой кровью. Пользуясь возникшим замешательством, я ловко зашёл ему за спину и врубил новый пучок алой энергии в основание толстой, бычьей шеи зверя.

Это, либо вырубило волко — человека, либо лишило жизни. В любом случае поверженный зверь опал, подмяв под своим весом большой куст шиповника.

До нашего сражения, гости из иного мира, находились в состоянии «естественного беспредела», оттого, что никто не давал им достойного отпора до сей минуты.

Осознав, что враг перед ним не обычный человек, вожак, могучим рыком отправил в стремительное нападение на меня еще троих собратьев, а прочих кинул в атаку на нукеров, воспрявших духом после моих побед.

Бой закипел.

Три волко — человека ринулись в атаку, приближаясь ко мне стремительными скачками сразу с трёх сторон.

Любо дорого было посмотреть, как под звон металла они стремительно сокращали расстояние до цели! Однако я не стал дожидаться слаженного удара тел, весивших никак не меньше пятнадцати пудов.

Выждав момент, когда движение воинов стаи станет необратимым, я попросту телепортировался к вожаку (этот процесс получался у меня все лучше и лучше, и откровенно «подсаживал» на это древне колдовство), и под хруст ломаемых костей, раздавшийся за спиной и исходящий от разумных оборотней, столкнувшихся друг с другом, я, что было сил всадил свой клинок в живот вожака, погрузив широкое лезвие ятагана по рукоять.

По моим расчётам такая рана свалила бы и лошадь с ног, но передо мной была не лошадь…

Могучий удал лапой, погнув старый, пластинчатый доспех, который я предусмотрительно надел перед боем, швырнул меня вглубь чащи, больно приложив о ближайшую берёзу.

Из меня мгновенно выбило весь дух, и я упал, раскрывая рот как рыба, силясь вобрать спасительный воздух в ушибленные лёгкие.

Ушиб был страшен, однако продолжать бой было необходимо. Сказывалось волнение за Кану. Если бы я отказался от дальнейших действий, нас двоих ждала бы неминуемая смерть.

Пошатываясь, я поднялся на ноги и был вынужден немедленно отпрянуть в сторону, ибо следующий удар когтистой руки подоспевшего вожака вырвал целый кусок древесной плоти из толстой березы, где секундой ранее была моя голова. Ятаган отлетел в сторону и затерялся в траве.

Обескураженный такой ситуацией, я рванул из ножен Кладенец, обнажая кинжал Сета. Не зная как им пользоваться, только для того, чтобы выиграть время, даже не стремясь реально пырнуть волко — человека, я наотмашь резанул клинков воздух, тщетно стараясь устрашить раненное создание.

Что произошло, я понял не сразу. Моя энергия, вырвавшаяся из души, влилась в клинок, усилившись стократно. С гудением, полоса серого света, сорвалась с лезвия, рассекая туман, располовинивая тело оборотня и толстое дерево за спиной, после чего скосив до кучи несколько кустов шиповника, утихла сама по себе.

Вожак и не понял, что мёртв. Лишь последующий, мощный скачок в мою сторону разделил туловище на две половины, которые рухнули в разные стороны, окропив все зловонной, коричневой кровью.

Когда столь страшную гибель своего вожака осознали прочие гости из иного мира, они, воя на разные голоса, бросились в рассыпную, по — настоящему растворяясь в густом тумане (то бишь переходя в свой мир по натоптанной тропе, которая стремительно закрывалась с гибелью их вожака).

На поляне остался лишь я, Кана, Джебэ и еще тройка нукеров, переживших нападение.

К чести монголов, надо сказать, что их старания были не безрезультатны. Помимо вожака, одного убитого в затылок волко — человека и одного, погибшего при столкновении, поляну украшали еще четыре изрубленных, шерстистых тела, павших от сабель нукеров.

— Обычные мародеры, — сплюнул я свою и чужую кровь, прерывая опасную тишину, которую нарушали лишь лёгкие постанывания и хрипы умирающих, — ничего страшного!

— Кху! Кху! Кху! — кратко и радостно поприветствовали дорогую победу благодарные мне нукеры.

Данная история имела и дальнейшие неприятные последствия, в которых, впрочем, можно было отметить и позитивную сторону.

Начну с хорошего.

Схрон волко — людей, организованный в яме, мы нашли очень быстро, неподалеку от нашего лагеря. То ли разумные волки не успели переправить часть богатств на свою сторону, то ли в их мире они вообще не имели цены, но богатые россыпи серебра, злата, украшений и кубков заблистали под светом луны, едва мы сорвали ветви, прикрывавшие вход в берлогу.

Этого должно было хватить на первые расходы ордена, но тут я вынужден перейти и к негативной части последствий:

Найдя заветную, волчью яму с кладом, я был еще полон сил, но на всякий случай решил изобразить приступ тотальной немощи. Внутренним взором я чувствовал странные раскаты эмоций, проходящие по кристаллам монголов. Поэтому, еще во время поисков выстроил дальнейшую линию поведения.

С картинным стоном, которому мог бы позавидовать любой артист, я осел у ямы, добавив ток крови в разодранный ударом лапы бок. Получилось натурально. Скомкав пучок травы, я, не глядя на людей Джебэ, принялся медленно разжевывать стебли травы и закладывать зеленым месивом длинные порезы.

— Брось меч, урусут, иначе твоя женщина отправиться к праотцам! — раздалось у меня за спиной, обнажая вероломное предательство.

— Это тебе Баир приказал, Джебэ? Когда обнаружим клад волков, пустить нас под нож, объяснив нашу гибель отгремевшим сражением? На фоне избавления от такой беды, как гости с другого мира, Баир, не смотря на мою гибель, явно бы заслужил похвалу ханов и остался бы при серебре. Хитро.

Я медленно встал и обернулся, чтобы оценить ситуацию.

Три монгола, оставшихся в живых, натянув тугие луки, спереди плотно обступили своего десятника, в руках у которого, с зажатым грязной ладонью ртом, смирно стояла Кана с саблей у горла, прекрасно понимая, что при такой ситуации важно не спровоцировать захватчиков.

— Джебэ! Полно тебе! — начал я переговоры, чтобы потянуть время, — давай разделим серебро, и каждый поедет своей дорогой! С такими богатствами тебе не стоит больше нести службу в отдаленном лагере. Ты стар, Джебэ! И тебе нужно обеспечить безбедную старость.

Десятник расхохотался:

— Ничего ты не понимаешь, урусут! Верность не покупается. Баир мне, сироте, что отец и брат в одном лице! Не твори глупостей. Положи меч. И стой на месте.

— Зачем? Вы все равно убьете меня и моих друзей в лагере. О пленении не может быть и речи. Я чересчур опасный свидетель! К тому же, своим поведением вы нарушили священную Ясу Чингиз-хана, умертвив обладателя золотой пайцзы! Вы будете прокляты до конца дней своих.

— Мы итак прокляты, Урусут! Дела, творимые нами, против врагов и друзей, давно выстлали нам дорогу в ад. Гоги и Магоги ждут нас, чтобы до конца вечных дней наших варить в котлах, и я…

Джебэ сделал классическую ошибку многих злодеев, а именно добавил чересчур много пафоса, в прощальные речи, что заметно удлинило их. Стрелять, рубить и жечь нужно сразу, не медля. В этом профессионализм убийцы. Ни смотря на опыт воинов, передо мной стояли сущие дилетанты в деле заказных убийств, которые, к тому же знали, с кем имеют дело, и что я заранее просчитал их поведение, имитируя слабость.

Острый приступ насланного кашля скрутил лучников, вынуждая выпустить свистящие стрелы, размазано и не прицельно. Две из них пропели у меня над головой, а третья, прошла стороной, слегка оцарапав ногу.

Пренебрегая предостережениями Сета о вреде телепортации, я ринулся сквозь пространство, двумя руками повисая на обнаженной сабле Джебэ, в душе радуясь особенностям монголов затачивать оружие только с одной стороны.

Кана, почувствовав свободу, ловко вывернулась из руки десятника, пребольно впившись зубами в грязную десницу, и со всей силы, отпрянув вперед и лягнувшись как лошадь, зарядила обидчику в пах своим сапогом.

Трое прочих монголов были неопасны. Кашель, насланный на них, подкрепленный сильнейшим гневом, перекрывал дыхание предателей, заставляя, сжав горящее горло, ползать на коленях, в поисках кислорода, которого, судя по приступам, жестко не хватало в пылающих легких. Они были не жильцы. Я просчитал, что еще пять — десять минут тщетной самоборьбы и тройка монголов затихнет самостоятельно.

Джебэ понимал, что обречен. Он гордо отбросил кривую саблю в сторону, и, сняв шлем, опал на колени, гордо вскинул голову, подставляя горло под удар:

— Давай, урусут! Не тяни! — прорычал он, — и помни гордого монгола, который даже перед лицом смерти, остался верен своему властителю! Я ненавидел вас, колдунов и магов, всю жизнь, ненавижу и сейчас! И тебя ждёт котел!

— Знай, мой добрый друг, — улыбнулся я, глядя ему в глаза, — что ты еще послужишь мне верой и правдой и в послесмертии!

— Что!? — крикнул монгол и тут же получил сокрушающий удар камнем по затылку, нанесённый маленькой и хрупкой Каной с такой силой, что хруст проламливаемых костей еще долго, эхом, раздавался в ушах.

— А что ты думал? — спросила меня улыбчивая, восточная княжна, — мы в походах, со своими мужчинами, кашу варим? Нет. Я и к сабле приучена, и с лука стрелять, и к езде верховой, длительной, как видишь. Да и этот — кивнула она в сторону булькающего в агонии десятника, — не первый враг, которого я отправила к «праотцам» — передразнила половчанка своего умирающего обидчика.

— А ты полна загадок, любимая! — пребывая в лёгком шоке, ответил я ей, — но не будем расслабляться. Нужно выручать Ярополка и дружинников из лагеря.

— Как? Монголов тысяча! И скорее всего наши спутники уже пленены по приказу Баира.

— Есть у меня одна идейка, из разряда чёрной магии. Так что берем тело Джебэ, перекидываем через седло, и едем обратно. Вот только череп ему надо шлемом прикрыть, да кровь обтереть, когда вытечет вся. Серебро здесь подождёт, только коней нужно к деревьям привязать, чтобы не ушли. Ну что, встала, родная, за работу!

Иногда, о творимых ранее вещах, стыдно рассказывать. В этом великий дар писателя, пишущего автобиографичную повесть, и его проклятие. Дар выбирать. Писать ли лестно, выставляя свою личность только в выгодном свете, или писать честно, чтобы действительно передать все уникальные переживания минувших лет. Я, как первый руководитель Алого Ордена, выбираю второе, и пусть Вселенная будет мне судьей, за свершенные дела.

Процесс вселения в труп мало отличим от вселения в живого человека или животное, как это уже было со мной у лагеря Евпатия Коловрата много лет назад. Разница состоит лишь в том, что вселяясь в живую плоть, ты просто подменяешь его сознание на своё, что, ровным счётом, не наносит ощутимого вреда ни ведуну, ни захваченному существу (за исключением того, что мой сохатый из прошлого погиб под стрелами охотников, но спас меня).

Вселение в труп сродни тому вреду, что наносит телепортация, ибо ты вынужден добровольно заточить свой разум в черепную коробку убиенного, волей или неволей привлекая туда душу и разум мертвеца. Кристалл ведуна медленно сереет или чернеет, а опыт покойника, его добродетели и грехи, рекой вливаются в сознание мага, растворяясь и усваиваясь в нем, что может привести если не к безумию, то к чужим, беспокоящим снам, иссушающим тело и душу.

Хорошо, что Джебэ был свежим покойником. Душа нового мертвеца три дня вьется подле физической оболочки, не отходя от неё ни на шаг. Часто, призраки и не понимают, что мертвы, а поэтому захват тела (гуля) в течение трёх первых дней легок и несет мало негативных последствий.

От трёх до девяти душа гуляет по ближайшим родственникам и в тех местах, где человек любил бывать при жизни. Теперь у покойника есть понимание факта смерти и он, как никогда, может навредить человеку, забравшемуся внутрь его физической оболочки. В этот период призраки особенно сильны и щепетильны к воздействиям.

От девяти до сорока дней, душа гуляет по свету, получая тот опыт от материального мира, который не мгла получить, будучи заточенной в физической оболочке. Энергии слабнут. Человек (его кристалл души, астральное и ментальное тело) буквально растворяется в этом мире, переходя в мир иной. Вернуть его можно, но чем дольше разум существовал вне тела, тем больше он искажался и изменялся, а поэтому шанс подхватить безумие от множества миражей, измененных воспоминаний и переживаний увеличивается многократно.

В книге атлантов я читал и о случаях, когда возвращали к «жизни» тела и очень древних мертвецов, что рушило кристаллы экспериментаторов и истирало их память. Волна нового опыта мертвеца, переживания загробной жизни, накопившиеся за века, мгновенно вымывали отчаянных ведунов, разрушая кристалл, и никто больше не мог собрать распавшееся сознание человека воедино…

Сознание Джебэ было грубо откинуто вглубь поврежденной, черепной коробки.

Пребывая в теле гуля, я сел на коня, и, стараясь не выдать себя ломаными, неестественными движениями, медленно въехал в лагерь, поприветствовав монголов — стражников взмахом руки.

— Джебэ! Где отряд твой? — доносилось со всех сторон, но я молчал, отмахиваясь от встречных, ибо слова, сказанные горлом трупа, требовали чересчур много душевной энергии.

Подъехав к юрте Баира, я неосторожно свалился с коня, и, подняв голову, сквозь мутный взор покойника понял, что опоздал. Три дружинника были повешены, на свежей виселице, но, слава Богу, среди их раздетых тел я не увидел старика Ярополка.

Поднимать меня бросились многочисленные нукеры, выставленные у гостевой палатки охранять опасного, старого ведуна:

— Ты в порядке Джебэ? — доносилось со всех сторон, — ты ранен?

— Немного оцарапался, — хрипло хохотнул я, пряча глаза, покрытые трупной поволокой. Когда я упал, черепная коробка стряхнулась, и на зеленой траве четко виднелось немного серого содержимого головы. Пришлось незаметно придавить мозги Джебэ его же сапогом.

Воины верили этому опытному воину как себе, чем я и воспользовался немедленно:

— Баир сказал, дать старику коня и пустить по Северной дороге. Нежить колдун урусутов вычистил. Но проверка треба. Ты и ты! — тыкнул я в двух ближайших нукеров, — поедете с ним. Да не бойтесь! Старик не опасен.

Я старался экономить речь, чувствуя, как некоторые грани моего кристалла, чернеют от натуги, нарушая внутренний ток. Сказывалось и приличное расстояние творимого колдовства.

— Где Баир? — спросил я толпу, стараясь не обращаться ни к кому персонально.

— У себя в юрте! — ответили мне нукеры на разные голоса.

— Старика отпустить немедля, и очень быстро! А я пойду, отчитаюсь тысяцкому.

Баир ничего и не понял, когда самый верный соратник, воткнул саблю ему в брюхо, несколько раз провернув клинок.

Тело Джебэ и тело Баира упали на ковры практически одновременно, и на грани слуха я услышал, как в отчаянии воет душа верного воина, посылая проклятия ненавистному роду колдунов.

Справится с монголами, сопровождавшими Ярополка, не составило особого труда. Никто и не думал о погоне. Весь лагерь, даже издалека, напоминал всполошенный рой, едва весть о гибели военачальника облетела ряды верной тысячи. Это не так интересно. Примечательно другое.

Едва последний монгол упал, срубленный ударом в горло, как я уткнулся глазами в неодобрительный взгляд старика:

— Шалишь, Гамаюн. Лезешь в те области магии, из которых можно и не вернуться.

— Неужто спасению не рад, отче? Чем я заслужил твой гнев?

— Помнишь, еще в посольстве ты мне и Александру Ярославовичу историю одну поведал о деве, именем Варвара, которая на тёмную сторону переметнулась в погоне за силой?

— Помню отче…

— Одной такой ворожбой в Светлую Поляну ты себе надолго ход закрыл. Подумай над этим, когда по Тёмной Поляне во сне загуляешь. Ничего в этом мире не происходит просто так. Ну что встали? Ехать треба!

— Подожди, Ярополк. Нужно еще в одно место заехать. Казну Ордена забрать.

 

Глава 9

Стремительный взлёт и страшное падение

Клада, взятого у вожака волко — людей, хватило на то, чтобы полностью заменить старые укрепления, опоясывающие обсерваторию, с незапамятных времен. Мы возвели самые настоящие, бревенчатые стены, по всем правилам строительства фортификационных сооружений, с глубоким рвом и крутыми башнями, обороняющими нашу новую цитадель.

Хватило денег на то, чтобы и само здание обсерватории превратить в небольшой, каменный кремль, расширив как общую площадь здания, так и внутренний двор, который надежно скрыли новые бастионы.

На этом деньги кончились, однако начало было положено. Пришлось искать новые источники финансирования, завершив строительство и первое обучение Алых Орденоносцев к году 1251 — у, году рождения моего первенца, Владимира.

Набрав самых способных учеников, мы отправились на заработки, вычистив близлежащие деревни от тёмных сил. От расшалившихся леших, кикимор, водяных, которые особо докучали живым людям, используя мелкую нежить как тренажер для нового поколения наших соратников.

Выбили и угнали в степи пару бандитских групп, терзавших дороги Рязанского княжества.

Мы заработали первую хорошую репутацию, и слух о нас полетел по всей Руси. На помощь пришло так называемое «сарафанное радио» и из уст в уста по городам и сёлам полетела весь о новой силе, возникшей на границе русских княжеств.

Миряне говорили, что новый, загадочный Орден ведунов, легко отдает своих соратников в наём. Вскоре, подобные новости долетели и до ушей знатных князей, которые выискивали всё новые и новые силы, для того, чтобы уничтожить конкурентов в бесконечных междоусобных конфликтах. А на войне, как говорят, все средства хороши.

И началось…. в 1252 году потянулись на границу Рязанского княжества, через лесную чащу и одинокие путники — авантюристы всех мастей, с просьбами разрешить им членство в новом Ордене. И целые семьи, которые считали, что поражены порчей или сглазом и даже многолюдные свиты знатных людей, чаще всего прикрывающих лицо от глаз других.

Некогда вымерший регион ожил, так как многие, получив отказ в найме, тут же оседали у стен новой крепости, чему мы не чинили препятствий, избрав маскировку обсерватории под православный монастырь, хоть это было и лишнее, так как особой скрытности в нашем местоположении не было.

Пошли и первые скромные доходы, которых едва хватало на то, чтобы перекрыть текущие нужды, добыть провиант, и сладить единую форму для всех, общим, определяющим элементом для которой стали ярко — алый плащ и эмблема на груди, которую я описывал в самом начале.

Нужно было что-то предпринимать и в 1253 году, взяв с собой пятьдесят отборных воинов и оставив хозяйство на Феофана и Сергия, а процесс обучения на Ярополка, мы отправились на заработки по всей великой Руси.

Поход завершился в следующем году, на протяжении которого мы были вынуждены ввязываться в мелкие войны между городами и торговыми людьми. Это было низко, но это было необходимо для общего развития Ордена, и поэтому, переступая себя, мы привезли из похода богатую серебряную казну, затеяв строительство с новой силой.

1254 год. Первые воины и ведуны, получив уникальные навыки, рвались в бой, за славой и богатством, что мы решили использовать себе по благо, отдавая особо подготовленных соратников в платное услужение князьям. Почти все они исправно платили семьдесят процентов полученного дохода в казну Ордена, выполняя мелкие, щепетильные поручения своих новых властителей.

Были и предатели, которые, сколачивая состояние, попросту растворялись в мире, поправ все договоренности. Их мы не винили, прекрасно понимая, что полностью контролировать всех послушников не имеем ни малейшей возможности — настолько многолюдным стал Орден за пять полных лет.

В 1255 году мы выкупили крепость в Киевском княжестве и в земле Новгородской, куда отправился Ярополк, мотивируя это тем, что ему хотелось бы дожить остаток лет своих на родной земле.

Теперь мы могли похвастать тем, что у нас были свои места в нескольких княжествах. Это дорогого стоило, а поэтому пришлось расширять спектр услуг, предоставляемых Орденом.

Мы стали выполнять и полноценные заказы и в 1257 году, по зову Александра Ярославовича участвовали в подавлении восстания в Новгороде, которое вспыхнуло среди населения по поводу политики, проводимой Великим Князем.

Наш тайный покровитель, к этому времени, занял самое высокое положение среди князей на Руси и никто не мог противиться его силе. В 1252 году, после второй поездки в Орду, Александру Ярославовичу Невскому достался и Владимирский престол, что делало его единовластным правителем всея Руси.

Он и раньше проявлял к Ордену видимую лояльность, но в 1257 году, когда мы в открытую поддержали его, противясь Новгородской смуте, Великий Князь стал лично курировать вопрос о финансировании Алого Ордена, на который рассчитывал опереться, в случае большого конфликта.

Я и не заметил, как алчность поглотила меня, вынуждая выискивать всё новые и новые формы дохода. Изначальные идеи забылись, замусолились в звоне серебряных и золотых монет. Реальная власть туманила разум, что вызвало ряд междоусобных конфликтов в цитадели Ордена, где часто моим решениям противились благоразумные Сергий и Феофан.

Воистину власть — худший, опаснейший наркотик! Она затуманивает разум, подсаживая на дурман всё возрастающего влияния и лишь немногие способны справляться с её соблазнами.

Очевидно, что повзрослевший Александр Ярославович, также не смог противостоять её влиянию, и был заинтересован только в личной силе.

К стыду своему признаю, что уже в 1258 году, принимая из рук Каны второго сына, а в 1259 году дочь, я думал лишь о том, как же мне обезопасить собственную семью, в погоне за своими интересами, забыв об интересах страдающего народа.

Когда твой брат только учился ходить, ты, Владимир, с малых лет получал невиданную подготовку от лучших учителей Ордена. К девяти годам ты бегал без устали, рубился деревянным мечом и настолько преуспел в магии, что намного раньше своего беспутного отца проучил своего первого лешего.

Я так гордился тобой, но всё не мог усмирить набранный мною же разгон, вынужденный пребывать в отъездах по десять месяцев в году.

В 1262 году наши соратники без зазрения совести подавили ряд восстаний в Ростове, Суздале, Владимире и Ярославле, которые возникли против сборщиков монголо-татарской дани и откупщиков, после чего весь процесс сбора дани передан русским князьям, что позволило достаточному количеству серебра оседать уже на территории Руси.

Это было крайне выгодно для многих властителей, что позволило потихоньку начать выправлять внутренние дела. Так, в очередной раз, на горе и крови народа, сильнейшие люди земли русской, выправили общее плачевное положение дел, не потеряв свою репутацию в глазах Великих Ханов Орды.

В этом же году первая тысяча Ордена учувствовала в составе литовских и русских дружин в сражениях с европейским конкурентом — Ливонским Орденом, где помогла одержать ряд убедительных побед.

В этом походе, от старости, умер мой добрый друг и соратник Ярополк. Это печальное для Алого Ордена событие произошло на обратном пути, после чего руководителем Новгородской цитаделью был избран неизвестный мне соратник Иван Вологодский, которого пришлось тихо устранить из-за разницы во взглядах.

С растущей властью и влиянием мы превращались в ту силу, которая была способна сдвинуть устоявшееся положение вещей. Что еще нужно было в век всеобщего хаоса и рабства? Только жесткие, четкие, страшные меры по скреплению расползавшихся союзов.

Мы поняли ценность магических знаний и везде стремились добыть оные. Мы поняли и ценность технологий, выискивая во всех концах земли достойные изобретения военного толка.

Все было до безобразия хорошо, и, признаться честно, я и думать забыл о предостережении Сета, пока один гонец, укутанный в чёрный плащ, под покровом ночи не принес мне письмо.

В нём Сет приветствовал меня как доброго друга и советовал сбавить обороты, ибо, по его мнению, Алый Орден стал слишком опасен для его планов. Он мягко намекнул, что в случае отказа будет вынужден принять ответные меры и моя сила и покровительство самого Александра Ярославовича, никак не смогут ему помешать.

Также он предлагал схему подчинения Алого Ордена его влиянию, в котором он фактически становился единовластным властителем, подле которого мы могли быть, разве что, как советчики и первые заместители, и лишь в этом случае он признавал наше право на жизнь.

Меня взбесило это письмо! Я считал, что полнокровная армия Алого Ордена сможет остановить любую силу, особенно обороняясь в цитаделях, абсолютно независимых от внешнего мира. Мы могли держать осаду десятилетиями, пользуясь современными технологиями и собственными знаниями, а поэтому, надеясь на помощь Великого Князя, я довольно резко отказал гонцу, отправив его восвояси.

14 ноября 1263 года Александр Ярославович, возвращаясь из Орды, почувствовал сильное недомогание и умер в городе Городце, расположенном на Волге. Смерть носила весьма загадочный характер, так как за день до этого без вести пропали четыре послушника Алого Ордена.

Данное происшествие насторожило меня и могло восприниматься только как вызов, брошенный хитрым Сетом мне лично. Дальнейшая жизнь подтвердила это.

Очередная поездка «по миру» летом 1264 года окончилась тем величайшим ужасом, который способен испытать только сильно любящий человек…

Пребывая в чрезмерной, опасной самоуверенности, я, во главе могучего отряда Алого Ордена, отправился в земли Новгородские, на границу с Литвой, где по уверениям нового Новгородского посадского Мстислава завёлся какой — то подозрительно сильный разбойник, который, как говорилось в грамоте, чуть ли не в одиночку мог разбивать многочисленные обозы своими тёмными умениями.

Ведун, обративший таланты свои во зло, был мне особенно противен (в чужом глазу занозу видим, в своём бревна не замечаем), а посему, несмотря на небольшую плату, предложенную за дело, пребывая в благостном расположении духа, я согласился выполнить заказ.

Приказав готовиться к отъезду поутру пятидесяти дружинникам Алого Ордена и десяти ведунам, которые входили в ту стадию обучения, в которой требовалась живая практика, а не голые теории, я пришёл в покои Каны, где застал свою жену в предельно расстроенном настроении, которое хмурилось из-за моего скорого отъезда:

— О, Гамаюн! — сказала мне моя возлюбленная половчанка со слезами в голосе, — я не вижу тебя долгими месяцами, сидя в четырех стенах, как пленница! Нет сил моих больше, дорогой мой муж. Совсем скоро зачахну.

Я улыбнулся, понимая, что виновен и действительно погряз в делах и заботах моей организации:

— Не грусти, Кана! — поспешил обрадовать я любимую женщину, — есть у меня предложение, от которого ты не сможешь отказаться. За детьми няньки присмотрят, так почему бы их красавице — матери, не сопровождать мужа в дальнем походе, как водиться у народа её? Наутро мы отправимся в земли Новгородские. И я приглашаю тебя с собой.

Что творилось в это время с взрослой, знатной женщиной, нужно было видеть. На целые минуты она превратилась в маленькую девчонку, которой неожиданно дали кусок сахара. Она пела и танцевала, а после, успокоившись, захлопотала по комнате, собирая нужный скарб.

Поцеловав Кану горячо в губы и оставив её одну, чтобы не мешать процессу сборов, я решил навестить и своих детей.

Полюбовавшись дочкой, понянькавшись с младшим сыном, я вошел в суровую, аскетичную келью Владимира, застав старшего сына за книгой.

Он коротко поприветствовал меня, встав на ноги и с достоинством отвесив земной поклон, и как ни в чём не бывало сел на своё место, продолжив чтение.

В этот момент я с ужасом осознал, насколько мало у нас точек соприкосновения и насколько я чужд родному сыну:

— Что читаешь, Владимир? — спросил я его подсаживаясь к нему на деревянные нары, застеленные тонким одеялом (предельную форму аскетизма требовала система тренировок, разработанная еще Ярополком, а потому, хоть старший сын и жил отдельно, к нему предъявлялись те же требования, как и к ученикам, живущим в казармах).

— Да вот, изучаю сочинения некоего Гермеса Герметиста о природе тёмных миров, соседствующих с нашим миром. Он говорит, что…

— Подожди… — несказанно удивился я услышанному, — когда это ты успел изучить язык древних? Это, вроде как высшая степень посвящения у нас в Ордене. Кто научил тебя?

— Сергий.

— Ну конечно, вариантов немного. Ох, плут. И много ли ты успел прочесть?

— Достаточно, отче. Прикажешь прекратить исследования в этих областях?

— Нет, отчего же. Коль ты нашёл способы получать оную информацию выучив древний и сложный язык, то я не могу препятствовать этому, по законам образования, принятым в Ордене. Но почему именно эта тема?

— О, отец! Когда ты приедешь из нового похода, я смог продемонстрировать тебе и практическую пользу полученного знания! Дело в том, что можно создавать тропы в иные миры, темного или светлого порядка, откуда получать силы столь необычные, что…

— Тебе же всего тринадцать лет, Владимир! — я слишком многое упустил в воспитании собственного сына, — это может быть опасно!

— Жизнь вообще опасна. Нас окружают враги, а весь Алый Орден держится только на твоем авторитете. Погибни ты в очередном походе и нас с братом и сестрой…

— Сберегут верные мне люди! Приди в себя, Владимир, все, что ты говоришь, не имеет под собой реальной почвы.

— Это ты приди в себя отец. Ты ослеп в своей гордыне, гонимый только жаждой найти нового покровителя. Ты забыл собственные идеи и принципы, на которые опирался Орден в самом начале.

И тут я совершил первую непростительную ошибку. Я вспылил, считая, что не мне должен читать нотации щенок, почувствовавший себя взрослым зверем. Вне себя от обвинений, я вскочил, и, стараясь, чтобы нашу ругань никто не услышал, холодным, стальным голосом вымещал на старшем сыне всю накопившуюся злость от речей, которые ранили своей правдивостью:

— Как же ты смеешь, родное дитя! Винить отца? Плохо же тебя воспитал покойный Ярополк! Да за такое нужно розгами хлестать, пока не образумишься!

В порыве нерациональной ярости, я тыльной стороной ладони зарядил старшему сыну по лицу, на что он даже не поморщился, с яростью взирая на своего родителя:

— Я понял твой урок, отец. Прости. Разреши продолжить? — еще более холодно ответил Владимир, и, не дождавшись ответа, вновь принялся за чтение, не обращая внимания на крупные капли крови, стекающие из разбитого носа.

Именно с сего дня и стали портиться наши и без того холодные отношения. И я был начинателем этого конфликта, хотя должен был прислушаться к твоему мнению, Владимир, как к мудрому совету…

В составе названного отряда до места назначения добрались быстро, с комфортом и без особых приключений.

Добравшись до нашей новой резиденции, построенной двумя годами ранее в городе Луки, мы встретились там с представителями нашего ордена, обсудив текущее положение дел. Там же нас и застала грамота Новгородского посадника, призывающая как можно скорее выехать до его палат. Что мы и сделали, раздав необходимые распоряжения.

Мстислав принял нас как дражайших гостей, и моя хваленая интуиция не выдала ни одного тревожного сигнала, пока мы вкушали богатые яства с Новгородского стола, под елейные речи посадника. Мою бдительность попросту усыпили люди, которых я безоговорочно считал своими союзниками, но как оказалось, после смерти Александра Ярославовича былые договоренности канули в лету.

Оставив Кану и двух ведунов в доме посадника, я отправился на границу с Литвой, чтобы собственноручно исследовать тракт, ведущий в Европейские царства, где, по словам посадника, орудовал чёрный ведун.

Помимо моих воинов, посадский, ни смотря на мои протесты, в знак доброй воли, собрал сильную дружину в двести мечей, которую предоставил мне в подчинение. Воины были угрюмы, молчаливы, но прилежно выполняли все мои распоряжения, а поэтому я подумал, что лишних рук не бывает в столь трудном, ратном деле.

Выведав у селян всю доступную информацию, я примерно выявил закономерность нападений, отправившись на ту милю пути, где они происходили наиболее часто, отдалившись от Новгорода на два дневных перехода.

Понимая, что дело не решиться сиюминутно, на опасном участке мы разбили лагерь, в котором беспечно ночевали до утра и, с первыми лучами солнца, разбившись на небольшие группы, принялись планомерно прочесывать берёзовый лес, где по моим прогнозам непременно должно было находиться хорошо замаскированное гнездо нашего противника.

Слухи всегда всё преувеличивают, что пробудило во мне пагубную привычку всегда умалять чужие слова и прогнозы. Так же я предполагал, что незнакомец в чёрном плаще действует не один, хоть и строит вокруг себя ореол загадочности, создавая легенду о своей неуязвимости и всесильности.

Также я строил предположения, что в этом районе могут орудовать представители другого, нового Ордена, информации о котором катастрофически не хватало на тот момент. Я только знал, что по соседству с Новгородским княжеством активизировал свою деятельность мощный, иностранный, свежий Тевтонский Орден, который только выходил на мировую арену, силясь повсеместно заявить о своей растущей силе.

Я многое предполагал, утруждая голову каскадами мыслей, но я не ожидал, что зло придёт от людей, которых я поклялся защищать от внешнего врага.

Видимо Мстислав хорошо проинструктировал своих людей, к тому же богато снабдив в дорогу множеством бочек с хмельными медами и винами, притуплявшими их эмоциональный фон.

Когда мы прочесывали лес, перемешавшись с людьми Мстислава, громкий крик ночной совы огласил дневную чащу и предатели, превосходящие нас числом, разом обнажили клинки, ударив в спину.

Бой был короток, полон путаницы и от того еще более яростен. Сражение привело практически к полному, взаимному уничтожению и лишь я, раненный в плечо, да еще два соратника, не обладающие магическими навыками, переводя дух, осматривали страшные последствия вероломного предательства.

Тела. Множество окровавленных, изуродованных тел русских повсюду. И хоть подобных картин я уже видел немало за свой век, но до слез, до глубины души поражало предательство Мстислава и то, что мертвецы, все без исключения, были братьями по крови.

Медленно отходя от битвы, я еще не до конца настроил рассудок на нужный лад, поэтому не мог холодно и адекватно мыслить, пребывая в боевом угаре. И тут, пользуясь моим замешательством, отодвинув морок, показался тот, ради которого мы прибыли сюда.

Вернее та…

Взмахнув кривым, сучковатым посохом, чёрная ведунья легко призвала восстать из небытия сразу десяток павших тел, вселив в них по своему велению, всю мелкую нежить окрестного леса.

Восставшие гули были практически невосприимчивы к ударам наших клинков. Они шли и шли вперёд, с закатившимися, белыми очами и, прижав к кустам, на моих глазах изорвали последних живых товарищей, стоящих подле до конца.

Лишь после того, как пал последний, я, стесненный его присутствием, вынул Кладенец, разрубив три тела напополам. Большего сделать не дали, прижав мою руку к твердому стволу берёзы, и спеленали меня своими мёртвыми конечностями по рукам и ногам.

Даже разрубленные напополам мертвецы, приблизившись на обрубках рук (удар пришелся так, что в большинстве своём отсек ладони восставшим гулям), они телами прижали мои ноги, выполняя команды своей хозяйки. И лишь убедившись, что я полностью обезврежен, чёрная ведунья раскрыла рот:

— Ох, прости, Торопка. Не по своей воле я чиню тебе великое зло, — неожиданно знакомый голос раздался из-под капюшона, огорошив крепче, чем удар обуха.

Я без труда узнал этот голос. И в одночасье понял все страшные последствия нашей запланированной врагами встречи:

— Так значит, Варвара, ради своей чёрной силы, ты предала Родину? Молодец. Сильна! Видна! Ты добилась истинного величия, что смогла обезвредить меня так легко!

— Я понимаю твой гнев, Гамаюн. Ты никогда меня не простишь. Об этом я просить не смею. Но тебя же предупреждали по-хорошему! Ты чересчур сильно поднял гордую голову и стал опасен даже Сету, а он чересчур опытный игрок, чтобы допускать твою присутствие на шахматной доске! Особенно, после пробуждения Кладенца. Особенно после отказа служить ему! Так что ты сам выписал себе смертельный приговор. Себе. Ордену. И своей возлюбленной с детьми.

— Кана! — прошептал я, понимая всю невозможную несправедливость текущего положения дел, — да я тебя…

Это был абсолютно новый уровень владения собственным кристаллом. Новый уровень способностей и возможностей, подхлёстнутый небывалой волной гнева, страха и отчаяния.

Грани кристалла закипели, чернея на глазах. Мне даже не нужно было шевелить руками.

Гули вспыхнули, обращаясь в пепел, разлетаясь прахом вместе с вековыми стволами берёз, и даже Варвара ничего не смогла противопоставить волне чёрного огня, получив тяжелые ожоги лица и тела. Успев выставить почти бесполезную защиту, она была далеко отброшена вглубь леса, рухнув без сознания в колючие кусты.

С ней я мог разобраться немедленно, но… Кана! Вот о ком я истинно беспокоился.

Я никогда не телепортировался по памяти, да еще на столь большие расстояния. Свои появлением, слегка не вписавшись в обеденный зал терема Мстислава, я обрушил потолок, разворотив часть стены, и абсолютно целым выбрался во двор, в ореоле мёртвого пламени.

Я был безумен, а поэтому видел намного дальше и намного глубже, чем обычно. Но я опоздал. Кана висела во дворе, на воротах, в назидание всем прочим врагам и союзникам Мстислава, вместе с изрубленными ведунами, охранявшими её.

Сняв любимую с ворот, обрубив ударом Кладенца веревку, обвившую нежную шею, я с собственной женой на руках шел по терему, выжигая любого, кто вставал на моём пути.

Мстислава я чувствовал. Он забился в погреб, и дико смердя страхом, молился своему Богу. Тщетно. Я был его Богом в этот момент.

Погибал он медленно и страшно, провариваясь, распадаясь по частям под дикий вой и плач сорванной глотки.

Насытившись местью, чувствуя, что пылающий терем вот-вот обрушиться, похоронив меня под обломками, я совершил еще более невозможный поступок, перекинувшись в Рязанское княжество, в саму цитадель Ордена, во внутренний двор где с треснувшим и абсолютно чёрным кристаллом всё еще сжимал в руках горсть пепла, оставшуюся вместо тела любимой.

И здесь был враг. Невозбранной оставался только кремль, опоясывающий древнюю обсерваторию. Пригород, всё прочее пространство цитадели Ордена, обуяло пляшущее пламя, которое потешаясь над людским горем, длинными языками поднималось над стеной.

Как символ целой эпохи разбитых надежд, телескоп обсерватории был оплавлен и искореженной трубой, блестя остатками драгоценного стекла, мертвым, чёрным провалом смотрел в дневное небо.

 

Глава 10

Полная смена ролей

Подняться по ступеням самостоятельно я уже не сумел, благо, что в абсолютно пустой обсерватории, случайным образом оказались несколько послушников, которые несли внутрь каменных помещений очередного раненного со стены, пораженного стрелой в ногу.

Именно они, следующим заходом, доставили меня в келью, уложив на чистые перины.

Весть о моём неожиданном возвращении быстро разнеслась среди рядов защитников, приподнимая дух, и уже спустя пятнадцать минут, после того, как моё измученное, покрытое потом и грязью, тело, коснулось кровати, подле меня уже стоял последний Хранитель обсерватории, с полным докладом о текущем, плачевном положении дел:

— Мы почувствовали неладное, и подняли тревогу, — мрачно поведал мне о недавних событиях выживший Феофан, — не смотря на то, что передние дозоры сплоховали, позволив наступающим монголам вырезать их без сигнала тревоги.

Голова Феофана была перевязана чистым тряпьем с потеками крови, а на правом глазу красовался огромный, кровавый синяк. Тем не менее, вопреки грозной обстановке, одет он был, как и всегда, то есть в длинный, просторный халат учёного.

— Выдало тысячу «бешенных» то, что обычная баба за водой пошла и издали завидела, как вырезают дозорных. Она тревогу и подняла. Пригород потеряли сразу. Крепость взяли, спустя два часа беспрерывного штурма. На стены лезли все — и шаманы, собранные со всех концов Монголии, и сами «бешенные», которые не бояться ровным счётом ничего. Ни бога, ни чёрта. Первый штурм погас у кремля, ценой неимоверных потерь среди личного состава. В том числе и Сергий пал у ворот, пытаясь противопоставить свою силу силе самого Сета. И он здесь, друг мой. А значит наше поражение — вопрос ближайших часов.

Было видно, как остро Хранитель переживал гибель старого друга, а поэтому пребывал в столь мрачном состоянии, в котором я не видел его за все долгие годы нашей дружбы. Впрочем, и я был чернее тучи, в изнеможении растекшись по перинам в своей келье, ибо последствия практически полной гибели кристалла, были тотальны.

Ни человек, ни ведун не выдержали бы такой натуги, однако невидимым стержнем, концентрируясь вокруг старого, душевного рубца, меня еще держала на этом свете сила столь древняя, что о существовании её можно было слагать легенды. Сила древнего рода атлантов.

Однако, старые раны, поддерживаемые за счёт энергий кристалла, не получая должной подпитки, резко обострились, почувствовавшись острой и ноющей болью по всему организму. Особенно ныл некогда сломанный позвоночник, от чего ноги практически не слушались своего израненного хозяина.

— Что тут творилось, Гамаюн! — продолжал вещать мне Феофан, — никогда еще земля не видела столь быстрой и страшной битвы, в которой сошлись колдуны и маги со всех сторон! И мы сдюжили первую волну, только благодаря жертве моего друга. Он один на один вышел с древним атлантом, вынудив его отступить, но выплеснул столько силы, что умер у меня на руках. Много веков его жизни кончились достойно. Но это был только первый акт осады. Враг откатился, чтобы выждать подкрепления и пойти на новый штурм. У нас осталось мало сил. Мы обречены, Гамаюн. Однако дети твои и самые младые воспитанники практически не имеют потерь. Они вместе с раненными бойцами внизу, в подвальных помещениях.

— А Владимир?

— Ты же знаешь своего гордого сына. Он на стене. И стойко принимает все тяготы первого сражения. Он даже убил…

— Не хочу знать, сколько, Феофан. Прости, — с кашлем, я приподнялся, оперевшись мокрой спиной на стенку кровати, — так рано! Ох, не ведал я, что старшему отпрыску придётся так рано измарать руки в крови. И всему виной моя излишняя гордыня, — избавившись от нового приступа, под обеспокоенный взгляд Феофана, я руками скинул голые, непослушные ноги на пол, собирая последние ресурсы организма для ходьбы.

Обречены.

Это слово раздалось в полупустом мозгу, возвращая к жизни не сильного ведуна, но слабого и противоречивого человека. Превозмогая дикую боль, я медленно, пошатываясь встал, преисполненный решимости действовать:

— Спасибо, что спас моих детей, Феофан! Век не забуду твоей услуги. Орден пал. Он горел ярко, но недолго, успев сотворить много разных дел руками своих послушников. Но Алый Орден это еще не всё, на чем держится наша жизнь. Завтра мы примем бой, дорогой Феофан, но уже без тебя. Собирай детей и ретируйся быстро. Как я понимаю, со стороны Северной чащи осадить крепость полностью невозможно, а посему, завтра, мы организуем прорыв, в которой уйдут дети. Будущее нашей страны.

— Не сдюжим, Гамаюн. Ты в такой форме…

— Обязаны сдюжить, Феофан. А теперь оставь меня. Мне нужен особый сон, в котором предстоит непростой разговор.

— Астральный мир ныне для тебя опасен, — встал и Феофан, и взял меня одной рукой за плечо, — не знаю, какие дела ты там затеял, и что решил выкружить, но обратно можешь не вернуться.

— Все будет хорошо. Вот только мне нужно средство, которое вы еще с Сергием изобрели. Погружающее в сон. После потрясений боюсь не уснуть.

Феофан все понял. Может даже больше, чем я предполагал. С потускневшим взглядом он приказал домовому принести нужное снадобье, и когда он выполнил приказ, собственноручно уложил меня обратно на койку, не смотря на мои протесты, и сам же влил синий, сладкий напиток мне в губы.

Уходя, Хранитель обсерватории бросил на меня странный взгляд, полный тоски, и, затворив скрипучую дверь, удрученно покачал головой.

Постыдный план складывался на ходу.

Под действием снадобья уснул предельно быстро. На помощь медикаменту пришла предельная усталость мнившего дня.

Тёмная Поляна встретила меня пустотой улиц, и тихим шепотом проклятых людей, запершихся в избах, чтобы не гулять по серому, мёртвому туману, полному зловещих призраков и картин, который навеки окутал это злачное место.

«Только бы она еще не успела очнуться!» — надеялся я на бессознательность Варвары, понимая, сколь серьезный удар нанес ей своей вспышкой гнева.

И к великому счастью, она была обнаружена там же, сидя на телеге и прикрывая одной ладонью обезображенное ожогом лицо:

— Варвара! — обратился я к ней, чувствуя, как тяжело мне удерживать своё сознание в пространстве сна, а поэтому пришлось сразу перейти к делу, — если в тебе еще жива та девчонка из Дормисловой Поляны, и если тебе действительно важно, чтобы я простил тебя, мне нужна твоя помощь… Я хочу…

— Встретиться с Сетом? — из тумана выступил древний атлант, пребывая в своей настоящей форме высокого мужчины, с неестественно вытянутой головой, — я знаю, и я здесь. Но не слишком ли поздно ты возжелал увидеть меня?

— Что ты делаешь здесь?

— Своим ударом чёрного пламени ты чуть ли не отправил Варвару к праотцам. Я пришёл забрать её из лап Морены, — Сет держался величаво и надменно, понимая, что я ему ныне не опасен, — Это все, что ты хотел спросить?

— Нет, — мне с трудом удалось пересилить себя, чтобы сказать следующее, — пощади меня и моих детей, Сет. Ты итак дал понять, что я не прав, и что я напрасно отвергал твоё предложение перейти на твою сторону.

— Похвально, — слегка улыбнулся древний атлант, удивляясь моей покладистости, — но у всего есть своя цена в разное время. Раньше я предлагал тебе достойную сдачу. Сейчас условия немного иные.

— Какие же? Распустить Алый Орден?

— Нет, что ты! Твоё детище принадлежит тебе по праву, является идеей и мне не нужно. Я даже сохраню тебе обсерваторию и немалую казну. Я позволю остаться тебе в услужение и ста ученикам. Но прочие, а их по моим подсчетам осталось около двухста, уедут со мной в Орду. И это только первое условие сдачи.

— Каково второе?

— Ты собственноручно убьешь Феофана…

— Это неприемлемо.

— Ух ты, какой принципиальный! Подумай, Гамаюн. И подумай хорошо. Твой отчаянный план по прорыву в Северном направлении читаем также хорошо, как чёрный текст на дорогом листе бумаги при дневном свете!

«Как? Откуда?» — пронеслось в голове. Мой враг был воистину велик и либо считывал все вероятности, либо мог читать мысли.

— Ты смотришь так недоуменно, — продолжал древний атлант, приблизившись к телеге с Варварой, — В твоих глазах вопросы. Откуда я это знаю? Все просто. Для этого не нужно даже читать мысли, ибо, будучи на твоем месте я бы мыслил ровно также. Поэтому в случае отказа твоих людей перебьют с особой жестокостью при первой же попытке прорыва.

Неестественно длинной рукой он погладил девушку по голове, от чего она вздрогнула и задрожала, как осина под порывами ветра. Моя бывшая возлюбленная явно боялась своего нового хозяина, не смотря на теплое отношение к ней и покровительство.

— Но я не смогу. Феофан сделал мне столько добра…

— Это уже лучше. Сомнения есть фундамент будущего согласия. Тогда я войду в твою голову, завладев телом и сам все устрою. Ты будешь только наблюдать.

Сет щелкнул пальцами и на туманной площади появился исхудалый, измученный Урянгутай, которому хозяин позволил почувствовать несколько часов свободы.

Молодой, некогда сильный сын Субудая был полностью сломлен морально:

— Не соглашайся, урусут! — зашептал призрак окровавленными губами и в глазах его застыло вечное безумие, — он сам дьявол во плоти! Никто из живых не способен мыслить так, как он! Никто! Он потешается над нашей природой, играя в угоду самому себе! Чужая боль и страдания дарят ему наслаждение. Он мастер утонченных пыток е тела, но души. Поэтому ты жив, и будешь жить….

— Заткнись! — Сет махнул рукой, и душа Урянгутая, с воем, скрылась во мраке улицы, — напоминаю, у тебя нет выбора.

— Будет третье условие?

— Будет. Меч-Кладенец, принадлежащий моему врагу, должен быть уничтожен. И когда его клинок, по твоему приказу, раствориться в воздухе, я войду в крепость на правах победителя, чтобы принять твою сдачу на глазах твоих же подчиненных. Так что, по рукам?

— По рукам, — прошептал я, в предельной форме стыда и презрения к самому себе, опуская глаза, — но как ты узнаешь, что меч уничтожен?

— Ты принесёшь мне его сюда.

— Вряд ли я смогу уснуть после совершенных злодеяний. Лекарства я больше не припас.

— О, не волнуйся. Я по своей воле вхожу в мир снов, буквально по щелчку пальцев. Я оставлю тебе эту способность, когда покину твой разум. Щелкни перстами обеих рук одновременно и твой разум тут же накроет пелена сна. Считай, что это мой подарок для твоего немощного тела и разрушенного кристалла души. Не слышу благодарности!

— Спасибо…

— Ну, вот и хорошо, Гамаюн! Сразу бы так. А теперь действуем быстро. Когда Феофан умрет, я верну контроль.

Сет проснулся за меня, с интересом оглядывая обстановку.

Вот что значит быть захваченным иной сущностью! Мой разум, сжавшись в размерах, забился в самую глубину черепной коробки, глядя на мир через узкие прорези глаз, видных в страшном отдалении.

Древний атлант встал с кровати, с опаской приглядевшись к загудевшему мечу-кладенцу в углу, который представлял для него смертельную опасность. Убедившись, что вокруг пустынно и тихо, он вышел за дверь кельи, неторопливо проследовав по коридору. Затем спустился по лестнице в главный зал, где, осмотревшись по сторонам, из великого мельтешения кристаллов, выбрал один, большой и светлый, принадлежащий Феофану. И этот кристалл был ближе всех.

В помещениях обсерватории было абсолютно пусто, не считая раненных, опущенных в подвальные залы. Все, кто мог держать оружие, ныне находились на стенах, в ожидании последней атаки врага.

Но враг уже был внутри.

Дверь, подчиняясь жесту руки, легко отворилась, впуская мертвеца внутрь лаборатории Хранителя обсерватории.

Древний ученый, облаченный в белый халат и фартук, стоял спиной к дверному проёму, и что-то смешивая в стеклянных колбах, был совершенно не удивлен моему появлению:

— Я ждал тебя. Почувствовал твоё появление. Значит, Гамаюн предпочел сдаться?

— Для тебя это удивительно о, первый гипербореец? Ты же знаешь. Природа людей изменчива. Я вижу, ты не удивлен. Если бы ты верил Самославу, то паковал бы пожитки, готовясь к прорыву.

— Да, уходя от него, я понимал, что он пойдет на мировую, соглашаясь на постыдную сдачу. Поэтому решил заняться более достойным делом, а именно опытами, чем приготовлением к бегству, которое не будет совершено никогда. А ведь у нас был шанс…

— Мизерный.

— Но был.

— Будешь сопротивляться?

— Не вижу смысла, Сет, — Феофан обернулся, и глаза его были преисполнены тоски, — Сергий умер без страха. Я умру так же. Не хочу глупой возней разнести драгоценную лабораторию. Если можешь, сохрани её и тогда я смирно приму смерть.

— Хорошо, Хранитель. Я обещаю.

С ужасом, с неслышными мольбами о прощении, я наблюдал, как Феофан неторопливо расставил драгоценные пробирки, и, обтерев руки о белый фартук, отошел к каменной стене. Также неторопливо древний ученый снял халат, и, оставшись в простой одежде, принял удобную, горделивую позу, ожидая обещанного умерщвления.

— Сделай это быстро, — презрительно попросил он древнего атланта, — и передай от меня сердечный привет Гамаюну, ибо он не ведает, что творит. Он предал саму идею Ордена и идею дружбы.

Сет улыбнулся и взмахнул рукой.

На секунду хранитель замер, а затем медленно рассыпался в прах, не издав ни единого звука и немедленно, малый удар в бок сотряс древнего атланта, оставив небольшой ожог на боку.

Вот уж от кого я не ожидал заступничества и атаки! В полном молчании, маленький домовой завился вокруг древнего атланта, разя его посредством своих мизерных сил.

Но он был только мухой для древнего мертвеца. Выудив его из воздуха после очередной телепортации, он легко схлопнул маленький дух ладонями, чем обратил его астральную плоть в серый туман абсолютного истирания.

Лишь после этого обладание собственным телом вернулось ко мне, толчком кинув к процессам управления организмом и собственному отчаянию.

«Нельзя раскисать. Нельзя!» — шептал я, находясь на грани безумия, с трудом направляясь в свою келью — «можешь покончить жизнь самоубийством, но несколько позже. Пока ты. Должен. Спасти. Своих. Детей. И. Уничтожить. Меч».

Самая сильная мотивация пульсировала в моей голове, и каждый шаг был целым подвигом для израненного тела. И тут, когда я уже был готов уподобиться собаке, чтобы, опустившись на четвереньки, ползти в свою келью, ко мне на помощь пришёл ты, о мой дорогой Владимир.

— Отец, что с тобой? — за спиной раздался возглас и в задымленных коридорах я с трудом узнал твой окрепший силуэт, — тебе дурно?

— Почему ты не на стене, сынок?

— Почувствовал неладное. Я обозревал округу и увидел странный кристалл в здании. Пришёл проверить, но видимо ошибся.

— Нет, всё хорошо сынок. Ты молодец. Где брат с сестрой?

— Помогают внизу, перевязывать и врачевать раны, по мере своих малых сил. Сейчас каждый при деле. Так просто мы не сдадимся! Не волнуйся и набирайся сил!

Прекрасно понимая моё состояние, сын перекинул мою руку через плечо, подперев мускулистым, тренированным телом и, не жалуясь на свою судьбу и не задавая лишних вопросов, повел меня в келью.

Осторожно опустив на кровать своего немощного отца, он спросил:

— Что-то еще нужно, отче?

— Да, Владимир. Подай клинок. И после жди за дверью. Ты мне нужен.

— Но стены…

— Верь мне, сынок, ибо только что я принял страшный грех, чтобы вы могли жить. Приму и еще.

Меч оказался у меня в руках, а тело Владимира так близко. Нарушив очередную клятву, я, приобнял сына за плечи и ни говоря, ни слова, аккуратно ввел лезвие в грудь так, чтобы едва коснуться кристалла души.

Твои глаза, полные непонимания, пронзила чёрная вспышка. Это чуждая, древняя энергия, истекая из моего кристалла, вливалась в твою душу, отныне делая тебя старшим в иерархии Алого Ордена.

Я, не желая продолжения собственной жизни, надеялся лишь на одно. Что ты исправишь ошибки отца, распорядившись своими великими ресурсами иначе.

Когда сила истекла без остатка, я вынул нож и опустил твоё бессознательное тело подле себя на кровать, надеясь, что тебя успеют спасти.

Всё. Никакого щелчка пальцев обеих рук. Я был почти мёртв. И совершенно самостоятельно провалился в туманную тьму персонального ада.

— Ты пришел убить и меня? — шепнул меч — Нарсил внутри моей головы, задержав падение в бездну, и в словах его чувствовалось холодное презрение, — как только что убил доброго друга?

Клинок имел и обратную связь. Только он поддерживал распавшуюся душу хозяина от падения в пропасть.

— Откуда ты знаешь? — поразился я осведомленности клинка, чувствуя, как влечет меня к себе тёмная яма смерти.

Впервые я настолько близко приблизился к самой Морене. Холодной, большой, бесстрастной богине иного мира.

Нарсил представился мне молодым мужчиной — атлантом, который встал на пути огромной фигуры, облаченной в чёрный плащ. Из-под непроглядного капюшона, мерцали синие глаза полные осуждения. Они служили безмолвным приговором лично мне, ибо видели все мои прижизненные деяния. И лишь Кладенец питал пыль в моей душе, поддерживая капли жизни:

— Наши души связаны, Гамаюн, не смотря на разную природу. И я чувствую намного больше, чем ты. Такой ямы обреченности, которая возникла в твоей душе, я доселе не видел никогда. Оно и понятно. Согласиться на смерть двух существ, которые были тебе дороги, в обмен на жизнь сыновей и дочки. Но откуда ты знаешь, что Сет сдержит слово?

— У меня нет выбора. У меня нет союзников, чтобы продолжить борьбу.

— Выбор есть всегда, человек. Я распадусь, по твоему приказу и моя душа будет следовать правилам этой Вселенной, то есть оставаться подле своего праха ровно три дня. Именно поэтому я смогу помочь тебе в послесмертии. Мы вместе пойдем в Тёмную Поляну, где ты отдашь меня, но только не Сету, а Варваре.

— Почему именно ей?

— Потому что только у неё осталась воля к сопротивлению. И она верна своему слову больше чем ты.

— Не понял…

— И уже никогда не поймешь, а если всё осознаешь, один чёрт будет слишком поздно. Не тяни, Гамаюн. Отдай приказ.

— Я приказываю тебе, Нарсил, убить себя. Ты свободен.

— А теперь нам нужен сон.

Вспышка и грохот сотрясли своды кельи, и меч атлантов осыпался мне на грудь раскаленным пеплом.

Сжав мою руку, Нарсил сам кинулся в астрал, переносясь вместе со мной в Тёмную Поляну.

Сет приветствовал меня, радостно раскинув руки, как старого, доброго знакомого:

— Ну, вот и все, Гамаюн, а ты боялся! Вижу, что ты всё равно слегка поступил по-своему, успев передать силу сыну. Но я не злюсь! Пусть носит, ибо мне не жаль совершенно.

— Прими клинок, великий Сет, и исполни свои обещания! — осторожно приближаясь, я поднял клинок над головой, чем вызвал явное неудовольствие у представителя древней расы.

— Стой на месте, Гамаюн. И передай клинок Варваре. Для этого я и держу её здесь несколько часов кряду! Ну же, любовь моя, смелее.

Рукой, он подтолкнул Варвару в мою сторону и она, наконец, опустила руку от лица. Ни смотря на гнев, я внутренне содрогнулся. Чёрное пламя настолько изуродовало лик, что буквально стерло милые черты девы, оставив после себя единое пространство спекшейся кожи.

Понимая, что она отныне будет пребывать в теле уродины, Варвара отчаянно зашептала:

— Не смотри! Прошу!

И переняв клинок, отправилась к своей телеге.

Теперь Сет, без страха, выступил мне навстречу, окончательно радуясь моей капитуляции:

— Всё, Гамаюн! Я верну тебя к жизни, и ты отдашь приказ открыть ворота и невозбранно пустишь меня в кремль!

Чтобы слова не расходились с делом, древний атлант по мановению руки, состряпал внутри меня жалкое подобие былого кристалла, достаточного лишь для того, чтобы худо-бедно существовать. Пародия на былую силу…

— И когда я войду, то…

Договорить Сету не дали.

Гром сотряс Тёмную Поляну.

Гром и тысячи молний, вспыхнули в одночасье.

Молнии, разогнали тьму, порождая ветер.

Ветер, который изменил само пространство.

Щурясь от яркого света, я понял НЕВЕРОЯТНОЕ. Варвара, поправ все договоренности с Сетом, не смотря на общих детей, погрузила клинок глубоко в грудь атланта, отчего последний со стоном упал на колени.

Маска самодовольства и бахвальства была стерта с его лица и Сет, неестественно длинными руками, зажал страшную рану в груди, из которой торчало лезвие кинжала.

Враг взвыл и на вой его вышли посмотреть ошарашенные обитатели Тёмного ада — их лица, обезображенные вечным разложением, показались над заборами, упиваясь невиданной картиной в холодном мире астрала.

Торжествуя, из глубины освещённой бледным сиянием улицы, смеясь смерти мучителя, шел Урянгутай, к которому вернулся прежний облик багатура, от чего он с удовольствием играл в мощных руках обнаженным клинком ятагана.

Сблизившись с Сетом и дождавшись, пока атлант рухнет на колени, мёртвый гипербореец взял поработителя за подбородок, и, резко вздернув голову вверх, с полного оборота резанул Сета по тонкой шее, наслаждаясь булькающим звуком крови, хлынувшей на пыльную площадь.

Удовлетворившись местью и презрительно оттолкнув врага ногой, Урянгутай отсалютовал мне мечом и растворился в воздухе.

После чего на Тёмную Поляну вновь нахлынула тьма, ставшая непроглядной.

— Но как? Почему? — спрашивал я Варвару, к которой медленно возвращался её прежний облик прекрасной девы.

— Ты вроде мудр, Гамаюн. Но не мог осознать главного. Ни ты, ни мой отец. Я не предавала Русь. Не предавала тени убиенных соотечественников. Все это время я терпеливо ждала тот момент, усыпляя бдительность Сета, когда моя рука нанесет смертельную рану.

— Но у вас общие дети…

— Они будут жить в достатке. И они воспитаны как простые люди. Сету было не до няньканья с ними. По большому счёту они ни в чём не виновны, но оставить древнего мертвеца в нашем мире я не могла. Любить он не научился, а я для него была всего лишь сосудом для экспериментов…

Варвара подошла ближе и погладила меня по голове, играя волосами.

— Ох, Торопка — расторопка. Вечно ты спешишь все познать и всё успеть. И спеша делаешь очень много ошибок. Жизнь… она более степенна и расчётлива, чем ты можешь вообразить… И мне жаль тебя, но помни, все грехи можно замолить…

— Даже столь страшные? — я поднял вверх глаза, полные слез.

— Да. Ибо все они были совершены ради любви. Любви к своей женщине, любви к детям. У тебя есть шанс, вернуться в Светлую Поляну, где я буду ждать тебя…

— Разве ты не выжила?

— От черного пламени не выживает никто. Да я и не хотела. Не существовать же мне до конца дней моих головешкой! — Варвара легко и звонко рассмеялась как когда-то, — ну все, мне пора, Гамаюн! Спасай сына и очень много думай над своим поведением, иначе больше не свидимся.

Тепло улыбнулась Варвара и растворилась в воздухе, чтобы больше никогда не спускаться в это злачное место.

Растворился и меч, полностью удовлетворенный обстоятельствами своей кончины.

Остался только я и из туманной темноты на меня медленно надвигалась фигура Богини.

— Иди прочь, человек. Твоё время не настало. Ты проживешь долгую жизнь, но выйдя из тёмной поляны, полностью лишишься силы. Иди прочь.

Мир перевернулся, заставляя меня осесть на кровати подле израненного Владимира.

Лишившись руководства, монгольские воины отступили, под ликование дружинников и ведунов Алого Ордена, которые так и не изведали, какой ценой великих жертв досталась странная победа летом 1264 года.

Но дальнейшая история уже не будет историей моей. Находясь в теле обычного, немощного мирянина, отныне, я мог освещать только события, видимые мною из окна кельи, а это не так интересно для внимания привередливого читателя, привыкшего к невероятным историям моей жизни.

Скажу только одно. Вплоть до 1281 года, формально являясь Воеводой Ордена, я не пропускал ни дня, чтобы в жаркой молитве не испросить прощения у погубленных людей.

И по малой капле, горе и ощущение греховности, растворялись в понимании новой силы. Силы искренней молитвы.

И обычный человек силён изрядно, коль безоговорочно верит в свои деяния. В силу своих слов. В силу мыслей.

Мы формируем окружающие нас миры под стать и в угоду нашему мышлению, а посему, под конец жизни, во снах, на горизонте забрезжило призрачное видение Светлой Поляны, где мне приветливо махали, издалека, две женщины — моя дорогая и горячо любимая Кана, и великая подруга детства, пресветлая Варвара, чей удивительный подвиг я постарался закрепить на страницах данной повести.

Пришла пора, уходить… И ухожу я без жалости, но с надеждой, ибо сил не хватает даже для того, чтобы поставить точку собственной рукой, а поэтому не вижу смысла держаться за бренное тело, которое еще можно было бы поддерживать в относительном порядке пару — тройку лет, благодаря медикаментам Феофана. Но смысл? Это против природы.

Теперь, пребывая на грани исчезновения из физического мира, я мало о чём сожалею.

Жизнь чересчур непроста, чтобы пройти её безгрешным. Для этого нужно было отринуть любое житейское стремление, всецело погрузившись в тишину монастырской жизни, что тоже является, по сути, грехом, при тех обстоятельствах, что терзали моё Отечество в век великих потрясений.

Я не остался в стороне и прошёл дорогу полную проб, подвигов и ошибок.

Теперь, в далекий путь отправляешься и ты, мой дорогой сын Владимир. И пусть эта повесть послужит тебе примером.

Я прощаюсь с вами навсегда.

Подпись. Гамаюн Самослав. Сын Ульва. 5 число месяца Цветня 1281 года от рождества Христова.

 

Эпилог:

Первое письмо Владимира, сына Гамаюна из рода Самославов

Сегодня, светлым, ясным, осенним днем моего отца, Гамаюна Ульвовича из рода Самославов не стало.

Ушел отец тихо, спокойно, без лишней суеты, поднявшись после обедни в свою келью. Его нашли ближе к вечеру, за рабочим столом, к которому он нашел силы подойти, но так и не смог взять гусиное перо, чтобы начертать последние строчки распоряжений и приказов.

Хотел ли он составить очередной указ или грамоту? Хотел ли он написать письмо или внести поправки в своё многостраничное послание, лежащее подле тела? То нам неведомо. Известно лишь одно — Русь покинул великий воин и ведун, всю свою жизнь посвятивший тому, чтобы изгладить ошибки молодости.

Получилось ли у него это? Лишь отчасти. Слуги Сета и его сыновья по-прежнему сильны и скрываются на просторах великой Орды, сплоченной под знамёнами новых ханов. Русь по-прежнему нестабильна, раздроблена и на своих просторах носит невероятное количество внутренних, скрытных врагов.

Даже за два десятилетия Алый Орден так и не отошел от последствий битвы у цитадели, и я принимаю бразды правления над значительно ослабшим братством, лишившимся всех крепостей в иных княжествах, к тому же, после смерти отца, разобщенного внутренними раздорами и противоречиями.

Я не боюсь трудностей, ибо меня готовили к ним. Я уверен, что не пройдет и пары лет, как Алый Орден восстановит все нарушенные набегом связи, пополнит казну и будет готовиться к окончательной, финальной битве за освобождение и объединение Руси.

В отличие от своего отца я менее сентиментален и более суров по нраву. Отсутствие матери, строгие учителя и телесные наказания ужесточили нрав, сделав внутреннюю суть крепкой как кремень, за что я боготворю и ненавижу собственного родителя.

Мои малый брат Мирослав, зная мою суть, ушёл в бега, переметнувшись на сторону противника, едва известие о смерти родителя коснулось его ушей. Подле меня, за моей спиной, осталась только молодая сестра Анна, записывающая эти слова на бумагу, как итог великой, но странной жизни Гамаюна.

Я начну и завершу и свою повесть, но это произойдет не сейчас, а на склоне лет, когда мой опыт станет достаточно осмысленным, чтобы передать его на бумаге достойно, следуя правилу предельной честности, а пока я слишком молод для этого, и окружен множеством проблем.

Я слышу, как ропщут мои недоброжелатели, подстрекая легковерных людей на переворот и присвоение власти Мирославом над Алым Орденом. Они как тараканы перемещаются из палаты в палату обсерватории, выискивая новых союзников на ночную вылазку и нет подле меня людей, подобных Феофану и Сергию, способных их остановить.

Я не боюсь их. Моя сила велика. Сила сестры велика. Моими ушами и глазами уже давно стал новый домовой обсерватории, которого пришлось завести и всему обучить.

Сегодня ночью все свершиться. Я не посрамлю честь отца и достойно приму бой. И если дело выгорит, и моя жизнь не прервется в эту светлую ночь, то о моей жизни, дорогие потомки, вы узнаете в совершенно другом, многостраничном послании.

Ну, с Богом… Вселенная благоволит отважным! Мироздание подстраивается под решительного! Обстоятельства прогибаются под действием!

И отдавая честь древним традициям, как сын своего отца, как продолжатель варяжского рода, я, следуя правилу последней песни и стиха, оставляю заветом эти строчки, влаживая в них всю силу, накопленную годами: