Что значит «свобода, равенство и братство»?

Это один из революционных лозунгов, ставший девизом французского государства: liberté, égalité, fraternité. Предполагается, что все французы эти ценности разделяют.

По поводу свободы понятно. Каждый человек, который находится во Франции, свободен делать все, что ему заблагорассудится, если он не нарушает закон.

С равенством тоже ясно — это одна из основных демократических ценностей, предполагающая, что каждый человек вправе пользоваться свободами и что нет людей выше и ниже других. Разумеется, во Франции, как и во всех странах, существует социальное неравенство. Но если сравнить, например, с Америкой, можно заметить, что во Франции социальное неравенство имеет другой оттенок. В Америке это прежде всего материальные различия между бедными и богатыми: достаточно посмотреть, сколько стоят хорошие частные школы в Нью-Йорке, чтобы понять, когда и где начинаются эти различия.

Во Франции же это этническое неравенство, и оно очень сильное. Людям с другим цветом кожи или арабского происхождения трудно попасть в хороший вуз и сделать карьеру. Это вопрос не только quartiers sensibles, «уязвимых кварталов» — так называют кварталы, в которых живет бедное, «цветное» и арабское население — и того, что люди оттуда вырастают другими, чем рожденные в благополучных местах. Здесь просто по-другому относятся к таким людям. В Америке есть ведущие телевидения, руководители компаний, депутаты, issus de diversité — то есть вышедшие из «других» слоев населения. Во Франции люди с этническими различиями, сделавшие удачную карьеру, пока редкость — уж очень большая здесь разница между кварталами.

Но именно третья составляющая лозунга, «братство», придает лозунгу особый, французский, левый смысл. Каждый француз друг другу немного брат. Люди здесь обязаны друг другу помогать. Платная медицинская страховка называется mutuelle (сокращение от слова «взаимопомощь»). Хорошо зарабатывающие или имеющие высокие доходы люди платят больше налогов — чем больше доход или количество денег, тем выше налоговая ставка. Это тоже своего рода «братство».

Здесь мы можем упомянуть и о другой фундаментальной для французского государства ценности — об атеизме (чаще говорят laïcité, что переводится как «светскость»). Но важно понимать разницу между государственными принципами и личными взглядами. Многие французы исповедуют ту или иную религию: в стране есть католики, иудеи, мусульмане. Одни ходят на мессу, другие соблюдают шабат. Но вероисповедание — это, как правило, очень интимная, личная вещь, которую редко обсуждают не со «своими». Вы не услышите религиозных споров просто потому, что здесь на эту тему не принято говорить: очевидно, что вера иррациональна, и за отсутствием логических аргументов религиозный спор заранее обречен на конфликт.

Во Франции не любят, когда человек открыто демонстрирует принадлежность какой-то религии. Более того, закон, принятый в 2004 году, запрещает ученикам государственных школ и лицеев носить те или иные атрибуты, указывающие на религиозную принадлежность, — в их числе мусульманский платок, кипа, тюрбан сикха, бандана или слишком крупные кресты. Исключается также открытая демонстрация (жесты, поклоны) приверженности к той или иной религии. Те же школьники, которые отказываются следовать этим нормам, могут быть исключены из учебного заведения.

В этом законе знаменитая французская двойственность предстает перед нами во всей своей красе. А как же демократические свободы? Как же равенство? Человек же вроде бы свободен исповедовать любую религию. Ничего плохого, нося платок, он не делает. Почему из-за головного убора человека могут лишить возможности получать знания и занимать в будущем определенное положение в обществе? Один лицеист, исключенный из школы за то, что отказался снять тюрбан, обратился в Комитет по правам человека при ООН, который постановил, что исключение молодого человека из школы противоречит международному пакту о гражданских и политических правах. Но закон, вызвавший бурю недовольства, не отменили.

Лозунг, принципы, к которым примыкают все граждане, — это очень важно для благополучия страны. Как конституция в Америке, «свобода, равенство и братство» во Франции составляет некий фундамент, на котором выстраивается отношение к жизни и к окружающим. Это весьма глубокие вещи. Людям это очень нужно, это их самоидентификация, их гордость, их уважение к себе. В России сейчас нет таких стойких принципов, соответствующих требованиям элементарной морали и уважения к человеку, и людям тяжело. Многие примыкают к религиозным идеям, потому что они моральны, но в них есть существенный минус — религия не предполагает равенства людей. Когда такая простая, позитивная и красивая идея появится — кое-кто ее уже высказал — люди к ней примкнут быстрее, чем мы думаем. Они будут чувствовать себя гордыми за то, что родились и живут в России, — а это самое важное для благополучия нации. Русским людям сейчас это необходимо гораздо больше, чем французам.

 

Хороший вкус по-французски

В России, одеваясь или обставляя квартиру, люди «ловят» тенденции, пытаясь быть впереди всех. Они листают журналы, смотрят по сторонам и копируют то, как выглядят или «обставляются» другие. Все, у кого есть хоть какие-то деньги, нанимают дизайнеров, чтобы те советовали, как расставлять мебель в квартире и делать в ней свет.

Во Франции никто даже не думает о том, что модно или кто что носит и ставит себе в дом. Здесь все полагаются на себя. Мало кто прибегает к услугам стилиста или декоратора квартиры, разве что очень обеспеченные люди. Но по большей части любой образованный и начитанный француз сам себе декоратор и стилист. Посудите сами: в какой еще стране хозяин сезонного жилья, сдавая его, будет писать «одна комната оформлена в густавианском стиле, другая — в стиле Людовика XV»? Вы много знаете хозяев приморских дач, которые понимают разницу между этими двумя стилями? Вы вот сами ее понимаете?

Знание, самообразование — это и есть хороший вкус по-французски. Человек, который прочитал хотя бы пару книг по истории дизайна, с детства посещал красивые места и дома и который хотя бы немного разбирается в истории искусства — а живя во Франции, трудно совсем ничего об этом не знать, — никогда не оформит квартиру безвкусно. Интерес к окружающему миру, к своей собственной истории, в том числе к истории своей семьи, трепетное отношение к вещам родителей, бабушек и дедушек — вот хороший вкус француза, формирующий его индивидуальность.

Но хороший вкус по-французски — это также отказ от риска. Француз руководствуется одним правилом: ничего лишнего. Мало цветов, мало украшений. В одежде при выборе между красным платьем и черным предпочтение отдается черному. Цветная обувь даже в сезон моды на нее встречается редко. Несколько цветов стараются не сочетать. Все, что бросается в глаза — блестящее, золотое, серебряное, с крупными принтами, белое, слишком элегантное, — тоже. Выглядеть «нарядно» в Париже не принято.

А вот это уже менее интересно. Ведь как приятно иногда надевать или приносить в дом какую-нибудь ужасную чушь? Покупать какую-нибудь бархатную малиновую подушку, золотые брюки или туфли на грандиозных каблуках, которые никогда не будут надеты? Французы многие вещи себе просто запрещают. Их внутренний контроль автоматически включает красную кнопку. У них слишком четкие представления о том, что «красиво», а что — нет. Поэтому так мало дизайнеров-французов занимают места ведущих артдиректоров в модных домах, а не только потому, как объясняют сами французы, что в родных институтах плохо учат коммерческим реалиям моды. Умение рисковать очень важно для этого бизнеса.

 

Красивая жизнь

Хороший вкус по-французски распространяется не только на внешний вид человека или квартиры, но и на способ жить. Belle vie, красивая жизнь… Слово «красивый» и его производные встречаются во французской речи, пожалуй, даже чаще, чем слово cher («дорого») — это тоже одно из любимых французских словечек.

Красивый или красивая, «beau» или «belle», — это не только приятный взгляду. Так говорят про теплую, солнечную погоду, про вкусную еду, про сочный и большой фрукт, про хорошо написанную книгу или удачный фильм… Все лучшее, что дает людям жизнь, воплощается во французском языке в понятиях красоты. Французы — эстеты, и форма для них часто важнее, чем содержание («на лицо ужасного, доброго внутри» не воспринимают вообще никак, а наоборот — пожалуйста).

Вот и жизненный идеал каждого уважающего себя француза — это прежде всего красиво и размеренно жить. Создать что-то новое, стать успешным, «бороться и искать» — это уже вторично.

Лучшие люди в России делают что? Либо стремятся стать успешными и заработать много денег, либо усердно критикуют окружающую действительность. Некоторые умудряются делать и то и другое, а самые лучшие, помимо этих двух занятий, пытаются еще и что-то изменить. Работают, как лошади, и все, что вокруг них, уже менее важно, чем цель — если они, конечно, не дизайнеры, фотографы и представители других «красивых» профессий. Таким образом, русский либо что-то делает и двигается вперед, либо ничего не делает, но подводит под это целую стройную теорию о том, почему именно он ничего не делает. В том или ином случае глагол «делать» (или «не делать») определяет наш способ существования.

Во Франции люди, скорее, стремятся «быть». Именно поэтому антураж — форма, а не содержание — так важен для француза. Красиво жить — значит не только жить среди красивой мебели, в красивом доме и красивом городе. Это значит жить в соответствии с неким общепринятым стандартом красоты. Красиво жить — это также много общаться, организовывать обеды и ужины — французы очень гостеприимны — и стараться по максимуму получать удовольствие от жизни.

Французская красота — это прежде всего гармония, внешняя и внутренняя. Посмотрите, например, на парк во французском стиле, который еще называют регулярным. Этот стиль, хоть и не зародился во Франции, наивысшего пика развития достиг именно здесь. В таких парках прямые, широкие и ровные дорожки, идеально остриженные кусты, часто геометрической формы, круглые бассейны с фонтанами и узоры из цветов. Один из самых известных — сад Версаля, построенный под руководством ландшафтного архитектора Андре Ленотра. Очень красив также парк замка Во-ле-Виконт.

Такое восприятие красоты как чего-то очень чистого, ровного, безупречного в той или иной степени свойственно всем французам. Они стремятся к гармонии. Бардак в квартире — это уже не гармония. Плохо постриженные кусты или неаккуратные розы перед домом — тоже. Неровная старая крыша — тоже. Ворох бумажек вместо альбомов по архитектуре на кофейном столике — тоже. Для французов беспорядок — это также признак бедности, неустроенности в жизни. Они считают, что хаос в жизни и в доме создает хаос в голове, и только человек, которого окружает порядок, может правильно существовать и двигаться вперед. Поэтому у французов всегда все очень аккуратно дома, а женщины, вне зависимости от их социального положения и количества денег, постоянно держат контроль над домом и не выпускают из внимания ни одной детали: либо они что-то убирают и убираются, либо в доме круглосуточно «дежурит» домработница.

 

Французская двойственность. Внутренний конфликт

Практически любой француз, который что-то вам говорит, в тот же самый момент думает что-то совершенно противоположное. Или не обязательно противоположное, но что-то другое. Или сначала он скажет вам одно, но потом обязательно приведет другую точку зрения.

Ход рассуждений может быть таким: это, может быть, хорошо, но немножечко все-таки плохо. Да, красивый дом, конечно, но все-таки вот тут что-то отваливается, и вообще в бывших фермах жить неудобно. Каникулы хорошо прошли, но: народу на пляже много, солнце светило слишком сильно, везде одни русские девицы 20 лет в обнимку с мужчинами намного старше их, фу-фу («как они так могут?» — удивляются мои французские подруги), и платьев не хватило до конца недели. Французов просто раздирает какой-то внутренний конфликт, какая-то необходимость бесконечных противопоставлений. В этих противопоставлениях — вся сущность француза, он без них просто жить не может.

Приведу пример. Я сейчас занимаюсь одним интернет-проектом и периодически ищу ответы на разные вопросы, которые меня интересуют, в том числе, разумеется, и о том, как, собственно, сайты создавать. В какой-то момент я «залезла» на форум, на котором собираются французские основатели стартапов. Там все хором причитали по поводу того, что без программиста стартаперу сайт не сделать. Еще бы, вот удивительно. «Как же быть? Хорошего программиста днем с огнем не сыщешь! Непонятно, что делать!» — таким был основной посыл обсуждений. Авторы сообщений ужасались, переживали и пространно писали о том, как сложно реализовать идею сайта. «Надо искать программиста и вводить его в капитал», — предлагал кто-то. «Но они же такие, кхм, специфические!» — писал другой. Дальше подробно обсуждались различия «маркетингово-коммерческих» и «технических» типов мышления. В таком духе было страниц двадцать, а выводы были примерно следующими: да, без программиста сайт сделать очень, очень сложно.

Я решила поискать информацию на ту же тему (где брать программиста для стартапа?) на английском и наткнулась на подобный форум, только американский. «А че, — пишет основатель сайта с оборотом в пару миллионов долларов — я долго работал с девелоперами-фрилансерами, у меня вечно были какие-то баги, сайт плохо работал и т. д. Думаю, потому, что никто не понимал, чего я точно хочу, да я сам не мог это объяснить. Получалось какое-то «поди туда, не знаю куда, объясни то, не знаю что». В какой-то момент мне это надоело, я сел, выучил язык и сделал сайт. Теперь, когда в моей компании работает 10 человек, я, конечно, не занимаюсь всем сам, но по крайней мере знаю, чего хочу. Никакого образования в этой области у меня нет».

От простоты подобного решения французские участники форума, наверное, пришли бы в тихий ужас. У них бы просто волосы на голове повставали. «Только и всего?» — подумали бы они, но вслух бы сказали, что это невозможно, что каждый должен заниматься своим делом, один — продавать, другой — программировать, и еще что-нибудь подобное. Вот она, разница американского и французского подхода к жизни. Французы много обсуждают, долго взвешивают все «за» и «против», бесконечно сравнивают. И иногда в разговорах слишком много инициатив уходит в песок, просто потому, что люди начинают сомневаться. А французы, да — большие любители сомневаться и рефлексировать. Американцы же особо не взвешивают, у них менталитет совсем другой. Там просто не принято говорить «я боюсь, что», или «может быть». Либо да, либо нет. А лучше вообще ничего не говорить, а сразу делать. Мы в этом смысле гораздо ближе к американцам, и я не раз замечала, что долгие разговоры и обсуждения французов русских раздражают.

Такой подход мешает французам во всем, что касается прогресса, инноваций, открытости, глобальности, интернациональности и т. д. С одной стороны, они очень хотят быть технологически значимыми: с этой целью президент Франсуа Олланд создал пост министра по малому и среднему бизнесу, инновациям и цифровой экономике, на который назначил красавицу-азиатку Флер Пеллерен. Ее называют «ministre geek», «министр-гик», от английского «geek» — увлеченный компьютерными технологиями. Во втором округе Парижа, в районе Сантье, известном тем, что здесь находятся офисы модных компаний и даже их ателье, работают инкубаторы и площадки для стартапов, и теперь это «Силиконовый Сантье». Но во Франции своя специфика — все большие инициативы всегда поддерживает государство. А все, что оно поддерживает, работает просто потому, что туда вбухивают тонну бюджетных денег — это раз. А два — потому, что оно помогает преодолеть административное занудство в виде каких-то невероятных формальностей, которые само государство и принимает и которые во Франции возникают, как только кто-то собрался открыть что-то свое (теперь представьте себе, когда это «свое» открывает Microsoft).

Но, с другой стороны, французы очень консервативны. Когда во Франции выдвинули законопроект, разрешающий университетам преподавание на английском языке, чтобы молодые люди, в особенности из развивающихся стран, в частности, из России, охотнее приезжали в страну учиться, тут такое поднялось! Французская академия воспротивилась законопроекту. Некоторые социалистические депутаты — тоже. Боялись, что английский язык «задвинет» французский. Французы и хотят, и боятся — вот эта особенность очень им свойственна.

 

Общественный транспорт, которым пользуются и богатые, и бедные: RER, электромобили, TGV

Франция — страна европейская и социалистическая. Поэтому тут все почти равны и все пользуются общественным транспортом.

Ездить на поездах, автобусах, метро, передвигаться в тесном пространстве с чужими людьми, а не сидеть одному в своей машине — это, действительно, очень европейская, «старосветская» история. Конечно, в основном потому, что тут места меньше, расстояния короче и транспортная система устроена просто гениально. Во Франции не принят автомобильный снобизм, свойственный людям из большой страны, русским или американцам. Чтобы «быть человеком», машину иметь не обязательно, можно спокойно ходить пешком. Машина, в особенности в Париже, воспринимается только как необходимость, и если она не нужна, от нее избавляются. Это также значит, что любой человек хотя бы время от времени пользуется общественным транспортом.

Возьмем, к примеру, поезд дальнего следования. Ехать отдыхать из Парижа на горнолыжный курорт или на море на Лазурный Берег на нем чаще всего удобнее, чем на машине: поезда приезжают быстрее. Почему? Во-первых, пробки. Во Франции все как обедают в одно время, так и на каникулы уезжают в один день — а именно в субботу после окончания школьного года или в первую субботу августа — и возвращаются в конце июля или в конце августа, тоже всей страной. Эти субботы даже называются «черная суббота» из-за безумных пробок на дорогах. «Я решила, что буду выезжать не в 9 часов, а после обеда, так мы доедем быстрее, пробок меньше, и я еще успею постирать и развесить белье!» — радостно рассказывает кто-то в интервью. В воскресенье поехать, наверное, — это уже напрочь изменить традиции…

Во-вторых, многие города страны связывает высокоскоростной поезд TGV, train de grande vitesse. За час из Парижа можно доехать до Лилля, за два — до Лиона, за три — до Бордо, Марселя или Авиньона. На машине получается и дольше, и часто дороже. В поездах есть первый и второй класс, и на места и в том, и в другом часто предлагают различные скидки.

Или парижские электромобили «Autolib», государственный сервис поминутного проката автомобилей. Как он работает, я уже писала. Мой муж, ученый и большой любитель всего нового, экологичного и высокотехнологичного, теперь отвозит дочку в школу только на них. Наши друзья посмотрели на это, продали машину и теперь делают так же.

А парижское метро? Оно удобное, потому что расстояния между станциями здесь небольшие. Один недостаток — места там маловато. Вагоны тесные, перроны узкие. Лестницы или эскалаторы на пересадку часто находятся прямо на перроне — и тогда на остающемся пространстве для прохода с трудом могут разойтись два человека. В час пик там лучше не появляться. Впрочем, такой сумасшедшей толпы, как в метро в Москве, здесь все равно не бывает. Двери старых вагонов открываются с помощью смешной ручки-рычага, которую нужно резко поднимать вверх. В новых поездах двери открываются сами. Здесь также есть линии, по которым поезд ходит без машиниста. В вагоне потолки низкие, сиденья находятся друг напротив друга так близко, что люди соприкасаются коленками. Но многие французы, вполне обеспеченные, направляясь на работу или возвращаясь домой, предпочитают передвигаться на метро, а не на машине, которой у них просто нет.

Помимо метро, в Париже есть сеть пригородных экспрессов RER (reseau express régional Ile-de-France), которые проходят и сквозь Париж. Эта система экспрессов использует старые железнодорожные пути и проложенные новые, в Париже для нее так же были прорыты станции на очень большой глубине. RER состоит из 5 линий с ответвлениями (самая запутанная — C) и делится на 5 зон, пронумерованных в зависимости от того, насколько далеко они находятся от центра города. Часть станций соединены с парижским метрополитеном, они обслуживают основные вокзалы Парижа (Лионский, Северный, Сен-Лазар). RER также ходит в аэропорты Шарль де Голль и Орли.

 

Забастовки и демонстрации

Собрания людей, на которых громко высказываются те или иные идеи, во Франции проходят постоянно. Это действительно самый простой и действенный способ сообщить о своем мнении и привлечь внимание окружающих людей и прессы.

Забастовки и демонстрации называются «manifestations». Их устраивают по любому поводу, по которому можно быть недовольным. Например, в какой-то момент одни люди были возмущены тем, что правительство собирается разрешить гомосексуалистам жениться и усыновлять детей; другие — тем, что оно до сих пор этого не разрешило. И те и другие выходили на организованные демонстрации. Так, 24 марта 2013 года на демонстрацию против гомосексуальных браков, которую организаторы скромно назвали «Manif pour tous» («Демонстрация для всех»), по сведениям полиции, собралось более 300 тысяч участников. Организаторы, правда, утверждают, что собралось 1,4 миллиона. Лидер этого движения, французский журналист и юморист Виржини Мерль, называла себя Фрижид Баржо, «перекроив» имя знаменитой актрисы, и наряжалась в страшнейший китч — розовые мини-юбки и майки с надписями в духе ранней Бритни Спирс.

Демонстрации, как правило, проводятся в Париже или других крупных городах. Участники проходят по заранее согласованному маршруту — центральные площади, широкие бульвары, известные достопримечательности — и должны уложиться в четкие временные рамки.

Демонстранты почти всегда ведут себя мирно, идут с плакатиками, улыбаются. Но бывают и более агрессивные демонстрации, где взрывают петарды, громко скандируют что-то нечленораздельное, иногда дело доходит до стычек с полицией. Полиция во Франции никогда не провоцирует участников и не становится на чью-то сторону. Ее представители находятся на таких мероприятиях для того, чтобы предотвратить агрессию.

Поскольку демонстрации бывают в Париже очень часто и проходят они рядом со знаменитыми местами вроде Триумфальной арки или Трокадеро, готовьтесь к неожиданностям в выходные дни. Например, решили вы поехать на автобусе посмотреть на Эйфелеву башню. Зашли, пробили билетик и сидите, любуетесь пейзажем. И вдруг замечаете что-то странное: автобус перестал останавливаться. Уже минут 10 едет, а остановок нет — хотя обычно они через каждые 3–5 минут. Вы сверяетесь с обычным маршрутом, который висит над сиденьями, смотрите на остановки, которые проезжаете, и понимаете, что сели не в тот автобус. То есть нет — сели вы в тот автобус, номер вроде тот же, а вот едет он не туда. Кого спрашивать, куда бежать? Двери закрыты. Вы начинаете задавать вопросы бабушке рядом, она доходчиво вам все объясняет, но на французском. Вы — к водителю. Он тоже объясняет по-французски, повторяя слово «manifestation». Вы ничего не понимаете. Так вот, знайте, что вы объезжаете демонстрацию и что через три минуты вас высадят на другом берегу, потому что все дороги заблокированы людьми и автобусы не ходят. Прогуляетесь до башни пешком!

По телевидению демонстрации обычно выглядят устрашающе: разъяренная толпа бежит, кричит, на испуганных граждан с голубого экрана сыпется брань, мелькают агрессивные надписи, какие-то темные личности закрывают камеру прокуренными пальцами… В жизни все гораздо спокойнее. Полицейские приезжают часа за два, перегораживают движение и усаживаются в мини-автобусы, иногда выходят оттуда и следят за происходящим. Я живу на тихой улице по соседству с Трокадеро, где находится смотровая площадка с видом на Эйфелеву башню и где демонстрации проходят очень часто. Обычно все случается по воскресеньям, когда большая часть парижан тихо себе валяются на диванах с планшетами и книжками, идут в музей или собирают друзей на воскресный бранч. Слышно только очень громкую музыку и голоса, и периодически под окнами проходят отдельные участники, что-то шумно обсуждая.

Некоторые manifestations, правда, очень редко — обычно там больше шума, чем реальной угрозы, хотя все равно как-то не по себе становится, когда участники начинают непрерывно взрывать петарды и громко скандировать — перерастают в массовые беспорядки. Из недавнего, когда весной 2013 года футбольному клубу Парижа, в котором играет Дэвид Бэкхем, вручали трофей чемпионата Франции, некоторые болельщики просто с ума сошли. Они не только залезли на одну из вышек рядом с подиумом, на который должен был выйти Бэкхем и его коллеги, отчего футболисты просто отменили свой выход. Они побили витрины в ближайших магазинах, разгромили один несчастный бар, который не успел закрыться, и оставили на мостовой столько осколков от бутылок, сколько не снилось самому матерому алкоголику. Квартал словно вымер: в 6 вечера все магазины и кафе были плотно закрыты, а жильцы либо решили пока не возвращаться с работы, либо забаррикадировались у себя дома. Полиции, замечу, было очень много, но она практически никого не арестовала. «Где была полиция, где?» — жаловались хозяева petites commerces, «маленьких торговых точек», которым разгромили витрины. Я этого тоже не знаю.

С демонстрациями я сталкиваюсь еще и тогда, когда куда-нибудь еду, и вдруг оказывается, что туда доехать не получится, как в случае с Эйфелевой башней, который я описала. Поскольку чаще всего демонстрации проходят в выходные, то обычно в этот момент я везу на день рождения дочку или просто еду куда-нибудь с семьей. Автобус уезжает в другую сторону, станции метро в том месте, где проходят демонстрации, закрывают, дороги перегораживают, и на машине не проедешь даже рядом, и т. д. Значительное расстояние в этот момент приходится преодолевать пешком. Моя восьмилетняя дочка Марина уже привыкла к этому и спокойно реагирует, когда оказывается, что из-за митинга против однополых браков или из-за гей-парада она опоздает на день рождения и пройдет пешком несколько километров.

Подобный опыт у меня был как раз с гей-парадом. Во Франции его называют «марш гордости», Marche des Fiertés, — калька-перевод с английского gay pride. Гей-парад проходит в мае или в июне каждый год и практически во всех крупных городах страны.

В тот день я провожала дочку на день рождения и уже по дороге выяснила, что в Париже идет гей-парад и половина улиц перегорожена. Мало того, парад как раз должен был пройти по бульвару Монпарнас, куда я, собственно, должна была ее отвезти. Я сидела в «автолибе» в пробке, образованной из машин, водителям которых полицейский показывал, что надо сворачивать с перекрытого бульвара Распай, и размышляла, как туда добраться. Машину нужно было сдавать на ближайшей стоянке, это понятно. Спасибо «автолибу», что можно хотя бы где-то его оставить. Единственный вариант — идти пешком. В принципе, не очень далеко.

И вот мы вышли из машины недалеко от Собора Инвалидов и отправились наперерез параду. Это сейчас я думаю, что, наверное, более правильным было вообще на день рождения не идти. Но вежливость мешает мне отказываться от приглашений в последний момент, и Марина бы расстроилась. Поэтому мы отважно ринулись внутрь парада. Мимо нас протанцовывали люди в ночных рубашках, с радужными панками на головах, на безумных платформах, в свадебных платьях, костюмах римских легионеров. Дочку, которой было тогда 6 лет, разумеется, все страшно забавляло, особенно оглушительное техно, разносившееся из проезжающих мимо автобусов и передвижных платформ, на которых было написано «Парижский транспорт» или «Французское правительство». Меня же все злило: ничего против гомосексуалистов я не имею, но нужно было быстро бежать пешком, вокруг разносился стойкий запах марихуаны, и мы регулярно врезались то в накачанных силиконом трансвеститов, то в целующихся мужчин. Ну как тут что-то объяснить шестилетнему ребенку, и надо ли? На день рождения мы все-таки попали.

 

Недоверчивость

Есть такое французское понятие — méfiance. Это значит, не стоит доверять всем подряд и не нужно быть наивным: вдруг какой-нибудь чужак расскажет чего, ты поверишь, а окажется — обманул?

Нужно понимать, насколько глубоко сидит во французе эта черта. Что бы вы ни пытались доказывать незнакомым французам и какие бы аргументы вы ни приводили, заранее знайте, что в 98 % случаев вам верить не будут, как бы вы ни улыбались (тем более, улыбается — еще более подозрительно!).

Из этого вытекает другая история — многие французы слишком добрых и готовых помочь людей, особенно незнакомых, воспринимают скорее отрицательно, возможно, потому, что где-то в генах сидит боязнь того, что эта доброта окажется не вполне искренней. Во французском языке даже нет слова «добрый», такого как kind в английском. Есть слово gentil, но оно имеет другой оттенок — это не просто кто-то добрый, но еще и кто-то, кого можно использовать и на на ком можно «поездить». С одной стороны, нужно быть gentil, потому что это вежливо. С другой стороны, слишком уж им быть нельзя, получается глуповато. Если ты всем помогаешь и забываешь о себе, ты, считают французы, полный «лох». Мамы часто переживают, что их дочери слишком gentilles, потому как этой добротой обязательно кто-нибудь должен воспользоваться для каких-нибудь нехороших целей. И некоторая «сердитость», особенно женская, во Франции только приветствуется.

Приведу такой пример. Когда я училась на факультете менеджмента в парижском Институте моды IFM, мне нужно было составить портфолио из различных кусочков ткани и подписать их. Я потратила уйму времени на сбор этих лоскутков — мне нужны были шелк, кружево, хлопок нескольких видов и какие-то мудреные вещи вроде «рытого бархата». Спасибо жене моего дяди, которая работает в ателье высокой моды и которая поделилась со мной кусочками из своих «запасов».

И вот на следующий год я прихожу по делам в институт и слышу разговор двух студенток. Они обсуждают, где брать ткани для «портфолио». «Ума не приложу, — жалуется одна. Вот у Жеральдин мама работает в марке D… которая на авеню Монтень, она ей столько кружева, тюля и бархата принесла! А моя мама — архитектор. Ну что она может мне принести с работы, ты мне скажи? Кирпич со стройки, что ли?» «А ты сходи в Сантье (район Парижа, в котором располагаются модные ателье), там в помойках чего только нет!» — советует ей «добрая» подруга.

Я представила, как эта девушка вместе со своей сумкой за две с половиной тысячи евро роется в помойке, пусть и в «высокомодной», и мне стало ее жалко. «Хотите, отдам вам свое портфолио? Я училась здесь в прошлом году, у меня все сохранилось», — говорю я. Услышав эти слова от незнакомого человека, они смешались и посмотрели на меня, как на сумасшедшую. Для них было недопустимо, что незнакомый человек предлагает им помощь. «Да нет, спасибо, сама как-нибудь», — подозрительно оглядев меня с ног до головы, сказала она. Наверное, решила, что я договорилась с каким-нибудь преподавателем и это подвох. Она меня не знала, понимаете? И не верила поэтому.

Вот другой пример, тоже про готовность помочь. В Париже в последнее время участились случаи нападений каких-то странных румынских подростков на людей, снимающих деньги из банкомата. Происходит все в туристических местах и следующим образом. Вы решили обналичить, допустим, 30 евро. Встаете к банкомату, который находится на улице, набираете код. Потом банк вам задает вопрос, сколько вы хотите, и вы выбираете нужную цифру. Так вот в тот момент, когда вы набрали код, вам сзади кто-то стучит по спине и зовет. Вы оборачиваетесь. Или не оборачиваетесь, как сделала я, потому что понимаете, в этот момент другой соучастник закроет клавиатуру газетой, наберет 300 евро, вытащит их и смоется с ними — с вашими деньгами. Я знала об этом и не обернулась, а загородила банкомат спиной. Но спина, к сожалению, не очень широкая, и другая девчонка, которая по сценарию должна вытаскивать деньги, — обеим не больше 15 — встала рядом и стала меня отпихивать, чтобы к клавиатуре пролезть. Сильно так пихается, а мне всего лишь нужно нажать на «отменить», чтобы карточку забрать. По идее, после неудачной попытки они должны убегать. Но они стояли рядом и толкались! А поблизости куча людей — и на остановке, и за деньгами в банкомат — за мной вполне себе атлетический парень с велосипедом, из соседнего банкомата девушка вынимает деньги. Все происходило в приличном и буржуазном пятом округе. Я стала звать на помощь, потому что девица пихалась очень больно. Все, кто стоял рядом, повернулись ко мне, но никто — ни мужчины, ни женщины — даже глазом не моргнул! Все ждали, что будет происходить дальше. В конце концов мне удалось «отменить», я вытащила карточку, и девицы унеслись. Когда они убежали, стоявшая рядом девушка подошла ко мне. «Понимаете, я боялась вам помогать, — почему-то решила она мне что-то объяснить. — Мне нужно прежде всего думать о себе, а потом уже помогать другим. А вдруг у нее нож?» М-да… почему-то она этим ножом не воспользовалась раньше, охотясь за деньгами. В полиции пятого округа сказали следующее: «Мы их поймать не можем, — говорят, — даже жалобу не стоит писать. Мы приедем, а они убегут. Они все время так убегают».

Ну это мой опыт, может быть, у кого-то есть совсем другой?

 

Жалобы на жизнь, или Тоска зеленая

В России многие любят расстраиваться из-за погоды (слишком жарко, слишком холодно, слишком пасмурно или слишком ветрено). Русский имеет на это все основания — приятная погода в России бывает нечасто, всегда чего-то «слишком».

Типичный же француз, особенно парижанин, переживает из-за всего подряд. И в основном из-за какой-нибудь ерунды. Например, из-за того, что у детей каникулы, а он сидит с ними «в этом Париже», в котором, между прочим, всю жизнь мечтал жить. Или, наоборот, из-за того, что в Париже так хорошо, а он уезжает «в эту Москву» («в этот Шанхай, а там багетов человеческих даже не найдешь», «в эти горы на лыжах кататься, там снег и холодно, а тут уже весна, цветы, солнце светит, и как хорошо в Булонском лесу, можно уже шорты надевать», и т. д.). Переживают из-за денег — всем их не хватает, даже если есть и отличная работа, и две зарплаты, и огромная квартира. Переживают из-за будущего — в газетах только и пишут про то, что работы нет, денег у социального страхования нет, экономического роста во Франции нет, и будущего тоже нет (в русской прессе, даже самой серьезной, всегда присутствует юмор, в большинстве французских газет он отсутствует напрочь). При том что пока французы защищены в социальном плане гораздо лучше, чем русские граждане.

Французы, у которых больше свободного времени просто потому, что в жизни все гораздо лучше устроено — пробок меньше, расстояния короче, рабочий день короче и т. д. — страшно любят потратить это свободное время на какое-нибудь нытье. К сожалению, данный синдром очень заразителен. Вот, например, русские — веселые люди, правда ведь? Они, когда приезжают во Францию, первое время очень всему рады. Как красиво! Они радостно преодолевают все препятствия и в считаные моменты добиваются всего, чего хотели. Заводят французских друзей, которые жалуются им, как все плохо. И тут начинается. Русские принимаются ныть. Проблема в том, что если ноют русские, то градус нытья у них совсем другой. Француз может поныть и спокойно продолжить свои дела. Для него это нытье — просто привычка, он к ней даже серьезно не относится. И по-серьезному он не переживает. А русские начинают нервничать по-настоящему, с чувством. Вкладывают в переживания всю свою загадочную душу. Осторожнее, это очень опасно. Разрушить то, чего вы добились, можно гораздо быстрее, чем этого достигнуть. Вы же знаете, как непросто устроить свою жизнь во Франции. Имейте в виду, вам очень крупно повезло. Вы живете в одной из самых красивых стран на земле, среди вежливых и доброжелательных людей, которые уважают ваше право быть самим собой. Вы едите самую вкусную еду в мире. И вообще наслаждаетесь жизнью. Помните об этом и старайтесь дорожить каждым мгновением.

 

Поверхностность, или «Развесистая клюква»

Выражение «развесистая клюква» употребляют, когда говорят о глупых стереотипах, которые окружают любое упоминание о России за ее границей. Считается, что его использовал Александр Дюма-отец, описывая свою поездку по России (по-французски «un kliukva majestueux»). На самом деле ничего такого он не писал, и придумали это сами русские — в пародии на французских драматургов под названием «Любовь русского казака. Сенсационная французская драма с убийством и экспроприацией из жизни настоящих русских фермеров в одном действии с вступлением. Переделка из знаменитого русского романа Б. Гейера». Пародия имела шумный успех, выражение стало крылатым, но придумали его не французы.

Характерно, что в неправильном и правильном варианте происхождения этого выражения речь идет о французах, а не, например, немцах, которых на Руси тоже всегда гостило множество. Почему?

Любая чрезмерная общительность неизменно ведет к поверхностности — времени подумать не остается. Французы же — чрезвычайно общительный народ. Здесь принято иметь большой круг знакомств, выходить куда-то и весело проводить время, принимать гостей у себя дома за обедами и вообще вести активную социальную жизнь. Разговоры часто самые поверхностные — политику обсуждают нечасто, религию тоже, да и про работу говорят в общих словах. Самые приятные темы — это еда или путешествия. Вот о них и говорят. Обсуждают чьи-нибудь последние впечатления и приключения. Очень популярна тема «их нравы». Идет ли речь о ближайших соседях итальянцах или о далеких китайцах и русских, всем всегда есть что о «них» сказать.

А сколько всего можно сказать про русских! Про реалии современной России даже очень образованные люди, если они там не жили и если они не пожилые, знают очень мало. Ну и, в общем, особо ими не интересуются. Различий между Белоруссией или Москвой, например, вообще не делают. И между Москвой и Россией — тем более. Что говорят? Только про белое или черное. Что у нас много денег или что, наоборот, в России все очень бедные и пьют водку. Попытки объяснить, что у нас представители отдельных профессий (я не о чиновниках, если кто что подумал) зарабатывают больше, чем их коллеги во Франции, или что водка — это чисто народный напиток, далекий от реалий городских менеджеров, и что вообще у нас есть так называемый креативный класс, который если что-то и берет в рот, то красное вино или газировку «Перье», успеха не имеют. Обычно французы не верят и думают, что это попытки приукрасить тяжелые будни родного народа. Русских женщин французские мужчины побаиваются — наслушались жутких историй про то, как после развода истеричные жены увозят детей в морозную российскую ночь, сцапав для комплекта еще и мужнину квартиру со всем добром. Но тихонечко о них все-таки грезят. Думают, что наши девушки все как одна мечтают выйти замуж за французов и только и делают, что готовят тортики. Вот наивные! А про русских мужчин считают, что это суровые парни и мачо. Если посмотреть недавний клип страшно модного диджея Себастьяна Теллера «Russian Attraction», там одно синхронное плавание показывают. И ведь лучшие люди!

При этом старшее поколение совсем другое. Они очень много знают про Россию, потому что интересовались страной в то время, когда ее было очень сложно посетить (сейчас можно, и никому уже не интересно). Прогрессивная часть поколения, при котором происходила революция 1968 года, и следующее за ним выросли на идеях социализма, они видели СССР в романтическом свете. Пожилые парижане будут рассказывать вам, как ездили на вашу родину во времена, «когда вы еще не родились» и «когда был Крущиев». Это был такой voyage d’initiation (путешествие-инициация, то есть символический переход во взрослую жизнь), необходимый любому уважающему себя молодому человеку или девушке из буржуазной семьи. Рассказывают, как нельзя было общаться с местным населением, как все ходили только группой под постоянным контролем агентов и как у нас красиво на Красной площади. Одна очень веселая и очень престарелая дама рассказывала мне, хихикая, как, совершая круиз по Волге, она познакомилась с «таааким голубоглазым» молодым человеком и как целовалась с ним на закате. Хорошо слушать приятные вещи о своей стране, и жалко, что отношение к современной России совершенно другое, совсем не такое романтическое. Большинству французов Россия сейчас, к сожалению, совершенно не интересна — в отличие от Китая, куда хотят поехать поработать или постажироваться многие молодые люди.

 

Что такое солидарность?

Иду я как-то по авеню Георга Пятого прямо рядом с тем местом, где оно пересекается с Елисейскими полями. В этом квартале одни бутики различных дорогих марок. На дороге пробка. Большая спортивная машина невежливо «подрезает» старенький грузовичок. «Ну где твоя солидарность, где?» — кричит вслед машине пожилой водитель грузовика. Наш, если осмелился, кричал бы: «У тебя есть совесть?» Совесть, главная составляющая русской системы моральных принципов, во французском языке отсутствует. Солидарность ее заменяет, это во Франции фундаментальное понятие, но это совершенно другое, гораздо менее глубокое и гораздо более общественное, направленное на других, понятие. У нас это слово, связанное с коммунистическим прошлым, как-то сейчас забыто и непопулярно.

Solidarité, солидарность — это и свобода, и равенство, и в особенности братство, объединенные одним словом. Солидарность — это, по определению словаря Ашетт, «чувство взаимной ответственности между несколькими людьми или группами». Это также «братская связь, соединяющая всех человеческих существ обязательствами по отношению друг к другу». Так что же это такое? Из офиса одной радиовещательной компании выходит осанистый мужчина, очевидно, директор. «Здравствуйте, месье», — говорит он черному рабочему, который чинит под его ногами водопровод. Рабочий расплывается в улыбке. Видно, что ему приятно, что его называют «месье», его уважают и ценят его труд. У директора это слово по отношению к человеку, стоящему совершенно на другой ступени социальной лестницы, — рефлекс, продиктованный воспитанием нескольких поколений. «Месье» от этого не станет директору конкурентом, не поднимется вверх по социальной лестнице. Но он почувствует, что он тоже человек, почувствует, что он тоже чего-то стоит. Это — способ выразить свою солидарность.

К солидарности пассажиров метро обращается бездомный, который просит деньги или ticket de restaurant, талон на определенную сумму, которую можно истратить в ресторане и которые выдают многие крупные компании своим сотрудникам. Люди вспоминают, что они друг другу не чужие и в чем-то с этим человеком равны — и дают ему деньги.

«Солидарны», написано в законе, должны быть мужья по отношению к своим женам, и наоборот. То же самое касается и отношения родителей к детям, объясняют законы. А закон во Франции — это основа всех основ.

В одном из самых дорогих округов Парижа, в шестом, множество палаток с бездомными. Они живут прямо под окнами красивых квартир, жарят под ними шашлыки и выгуливают своих собак. В России, скорее всего, их бы уже куда-нибудь «дели», защищая интересы обеспеченных людей. Во Франции считается, что все люди равны, поэтому их не трогают. Они наглеют, а владельцы квартир тихо плачут. И где у этих бомжей солидарность, где?

 

Культ Наполеона

Наполеон хоть и император, но тоже человек. Значит, и он, как все люди, ошибался. И зачем он вообще полез в Россию? Нас не победишь! Но многие французы его обожают, потому что он символизирует былое величие Франции. По Наполеону ностальгируют неосознанно, как у нас по Российской империи или СССР — по времени, когда страна была великой и могучей державой.

Приведу несколько примеров. В школе, где учится моя дочь, дети делали доклады, тему которых нужно было выбирать самим. Один 4-летний мальчик выбрал личность Наполеона! Моя дочь в то время с трудом представляла, кто это.

Однажды я делала модную съемку в огромной квартире, занимавшей целый этаж элегантного здания в шестнадцатом округе. Вся мебель, от роялей и люстр до столов и стульев, была в стиле ампир, типичном для эпохи Наполеона. Этот стиль, говорила я себе, пользуется популярностью в России, поскольку ассоциируется с престижем сталинского ампира. Но почему — во Франции, сейчас, спустя более чем два века?

Чтобы убедиться в том, что Наполеон прочно занял место в сердцах французов, достаточно посмотреть на карту Парижа. Крупные, известные улицы и проспекты, например, авеню Клебер, авеню Фридланд, улица Риволи, авеню Йена, бульвар Ланн, авеню Эйло, авеню Ваграм, названы в честь либо наполеоновских генералов, либо сражений, в которых участвовала наполеоновская армия. Никто их не переименовывал после того, как Наполеона сослали. Многие памятники, такие как колонна на Вандомской площади, которую венчает статуя императора, или памятник маршалу Нею, «московскому князю», на площади Пор Руайяль, также напоминают о временах Наполеона.

Наполеон уважаем французами за то, что он стремился распространить в Европе и во всем мире идеи свободы, которые провозгласили итоги Французской революции. Считается, что мы до сих пор живем в мире, ценности которого, завоевывая другие государства, распространял Наполеон. Именно он заложил основы современного французского государства, светского и демократического, продолжив реформы, начатые во время Революции. Он основал институты, большая часть которых функционирует по сей день. Он создал образовательную систему, которая и сейчас, как при Наполеоне, контролируется государством, и ввел в 1808 году общий экзамен по окончании школы (Baccalauréat).

 

Травматизм Первой мировой войны

11 ноября французы празднуют не «День победы», а «День окончания» Первой мировой войны (1914–1918). Война закончилась, и это счастье. Кто победил, уже не так важно. Пострадали-то все…

Во Франции до сих пор ощущаются ее последствия. Детям в школе рассказывают о «poilus», солдатах и героях Первой мировой войны, воевавших в окопах. 11 ноября — выходной день с 1922 года. Оставшихся в живых ветеранов, которым было больше 100 лет, каждый год чествовали во время церемонии, посвященной памяти погибших на войне, около Триумфальной арки, где в 1922 году была заложена Могила Неизвестного Солдата. Последний poilu Лазар Понтиселли умер в 2008 году в возрасте 110 лет. На его похоронах, устроенных в Соборе Инвалидов, присутствовал президент Франции Николя Саркози.

Площадь Трокадеро — одна из самых известных туристам, с нее открывается красивейший вид на Эйфелеву башню — называется на самом деле «площадью Трокадеро и 11 ноября».

На территории Франции велись активные боевые действия, и она серьезно пострадала. Среди всех стран — участников Первой мировой войны во Франции, наряду с Сербией и Румынией, погибло больше всего людей: 10 % всего активного мужского населения страны. После окончания войны страну восстанавливали десятки лет. Сельское хозяйство, и по сей день являющееся чрезвычайно важным для Франции, пострадало невероятно: во время военных действий погибла половина французских крестьян! Заводы, мосты, дома на севере и востоке страны были полностью разрушены. В колодцах была не пригодная для употребления вода. Часть страны была закрыта из-за огромного количества оставшихся в полях мин. Площадь в 120 000 гектаров объявили «красной зоной» (zone rouge), которую нужно было чистить от развалин, остатков снарядов, человеческих тел и трупов животных и «живых» мин. В зоне частично или полностью находятся 13 французских департаментов регионов Шампань-Арден, Пикардии, Эльзаса, Лоррен, Парижского региона и Нор-па-де-Кале. Всякая сельскохозяйственная деятельность была там запрещена — и не разрешена до сих пор.

В общей же сложности в стране были разорены 3 миллиона гектаров земли (всего во Франции 54,9 миллиона гектаров). Знаменитый Реймсский собор, известный нам по картинам Моне в Пушкинском музее, место коронации большей части французских монархов, был захвачен немцами и практически уничтожен, работы по его восстановлению ведутся до сих пор.

Помимо экономического и морального ущерба не нужно забывать об экологическом. В «красной зоне» осели тяжелые металлы и вредные химические вещества, в океан после войны было сброшено огромное количество ставших ненужными боеприпасов — пуль и ядер, выделяющих ртуть, которая накапливается в рыбе. Большая их часть находится прямо в воде напротив французских пляжей. И все это, разумеется, так и осталось в почве и в воде и за 100 лет никуда не делось. Некоторые деревни, буквально стертые с лица земли, не восстановили из-за большого количества зарытых в земле мин, так же как и бывшие сельскохозяйственные угодья. На их месте посадили леса, получившие название «forêts de guerre» — «военные леса». В них до сих пор находят остатки снарядов, и под этими лесами находятся тысячи погибших людей. У них, конечно, печальная репутация, и, несмотря на то, что в этих местах, например в Аргонне на востоке от Парижского региона, есть красивые аббатства и сам по себе лес довольно живописен, туристы туда не стремятся.

В масштабах такой небольшой страны, как Франция, война нанесла огромный моральный и материальный ущерб. Это была большая травма, влияние которой ощущалось в стране еще десятки лет и ощущается до сих пор.

В России же о Первой мировой войне говорят мало. Войну и память о погибших в ней (одних только военнопленных было 2,5 миллиона) стерли другие кровавые события, в нашей стране не празднуется день окончания этой войны, и о ней мало рассказывают детям.

 

Культ Америки

Думаете, парижанин считает, что он живет в центре мира? Это он вам так говорит. На самом деле, в душе каждый парижанин, считающий себя просвещенным человеком, так или иначе мечтает об Америке. Кто-то отправляет туда детей учиться. Кто-то каждый год ездит на Рождество или на осенние каникулы в Нью-Йорк. Кто-то купил дом в Майами и летает туда на зиму. А кто-то просто носит футболки с американским флагом или сапоги, похожие на ковбойские. Французские марки моды, такие как Isabel Marant, American Vintage или American Retro, эту идею «американской мечты» активно экплуатируют. У меня, кстати, тоже есть свитшот из Сан-Франциско, на котором изображен американский флаг. И я периодически его надеваю, чтобы подчеркнуть свою принадлежность к просвещенным французам. И именно живя во Франции, я поняла, что обязательно отправлю своих детей учиться в Америку — если захотят, конечно.

Ездить в Америку модно, круто, обязательно. Это признак достатка, статуса, культурного уровня. Route 66, гамбургеры, мотели, обитые красным молескином сиденья, Хоппер, Манхэттен, Невада… Любой подросток должен пройти это «посвящение». Америка — это свобода, большие пространства, небоскребы, дух предпринимательства и полное отсутствие всех этих французских стереотипов, этого стыда собственных денег, бесконечного чувства вины, тревог и нытья по любому поводу.

Америка так популярна, наверное, еще и потому, что американцы освободили Францию от фашистов во время легендарной высадки Союзников «D Day» на нормандские пляжи 6 июня 1944 года. Вообще-то они освободили ее вместе с англичанами, и среди погибших в самой крупной десантной операции в мировой истории были также и поляки, и канадцы, и бельгийцы, и греки, и новозеландцы.

Но в сознании любого француза прочно засел образ американца-освободителя, старшего брата, который и умнее, и сильнее, и выше, и благодаря которому некоторые французы впервые в своей жизни попробовали шоколад (он был в пайке американских солдат наряду с мясом, хлебом, печеньем и кофе).

Если вы приедете в Нормандию на какой-нибудь курорт неподалеку от пляжей высадки (Plages de Débarquement), которые и сегодня носят «кодовые» названия времен этой военной операции, например, Юта-Бич или Омаха-Бич, все будет напоминать вам о битвах Союзников с фашистами. Это и американское кладбище с белыми крестами, и танки-мемориалы, и остатки барж, из которых выходили войска и выезжала техника, и памятники воинам, и, конечно, разбросанные повсюду остатки немецких укреплений. Но самое любопытное — это американские флаги, которые украшают рестораны, бары и кафе и прочие места. Это, пожалуй, самое живое свидетельство уважения французов к американцам.

Думаете, если бы не тяжелые бои на территории СССР, все было бы по-другому? Скажете, мы пожертвовали миллионами человек, чтобы не допустить победы фашистов во всем мире? Я согласна. Скажите об этом среднему французу — он ответит вам, что его страну освободили американцы. И только Элен Роша, жена знаменитого кутюрье, недавно ушедшая из жизни, сказала в интервью: «Если бы не русские, нас бы здесь не было».

 

Поколение 1968 года

У нас в СССР были шестидесятники, «люди оттепели». Во Франции это soixante-huitards, или поколение 1968 года, веселые и беззаботные люди, которые и сейчас, в 70 с лишним лет, в чем-то моложе, чем их дети. Чем-то и те, и другие похожи.

Название soixante-huitards скалькировано с «communards», коммунаров. Это поколение людей, которые участвовали в событиях мая 1968 года либо разделяли идеологию «революционеров». В более широком смысле так называют всех представителей поколения «беби-бумеров», родившихся во время или после войны.

Что произошло в 1968 году? Студенческие волнения, начавшиеся в Париже, переросли в стачки, митинги и забастовки по всей стране, в которых приняли участие все социальные слои населения, но в основном рабочие и студенты. Началось все с того, что 3 мая мирный митинг во дворе Сорбонны, на который собралось 400 студентов, разогнала вызванная ректором полиция, арестовавшая сотни студентов. Молодежь отреагировала очень болезненно, по городу прокатилась волна демонстраций. Университеты закрыли, их оккупировала полиция. Объявили, что манифестантов будут сажать в тюрьму, и в ночь с 10 на 11 мая студенты, взявшие Латинский квартал, устроили восстание, построив баррикады. Баррикады взяла полиция, сотни людей были ранены. Население встало на сторону студентов, и в городе, а затем и в стране началась массовая забастовка, парализовавшая страну. Бастовали рабочие, по примеру студентов стихийно оккупировавшие заводы.

Что не нравилось прогрессивному обществу? Прежде всего, президент Шарль де Голль. 78-летний политик, правящий с 1958 года, мало соответствовал требованиям современного мира, он был слишком авторитарен, его «незаменимость» в глазах населения и его национализм вызывали у нового поколения раздражение. В более широком смысле май 1968 года — это восстание против любого авторитета, против лицемерия старшего поколения, борьба за сексуальную раскрепощенность. «Никогда не работайте», «Будьте реалистами. Просите невозможное», «Под мостовой — пляж», «Запрещать запрещено», «Получайте удовольствие без ограничений» — вот основные слоганы бунтовщиков.

Каким было и осталось это поколение? «Шестидесятивосьмидесятники» — это люди, родившиеся до начала эпохи потребления и вошедшие в нее в молодости. Они жили в «золотые шестидесятые», в то время, когда страна была веселой, беззаботной, торжествующей. Снимать квартиры, да и покупать их, было намного дешевле, чем сейчас, цены в ресторанах были ниже. Не нужно было экономить на всем подряд. Девушки носили мини-юбки и красились, как сумасшедшие. Они были свободными, и даже, по сегодняшним французским меркам, чересчур.

Ценности поколения 1968 года во многом определяют то, как современные французы относятся к жизни. Сегодня это уже бабушки и дедушки, у них есть дети и внуки. И между «отцами» и «детьми» настоящий конфликт, которому посвящена чуть ли не половина французских фильмов и книг. Замечу, что поколение-68 тоже конфликтовало с родителями. Так что во Франции всегда так — приходит следующее поколение, начинает критиковать предыдущее, живет наоборот и снимает об этом кучу фильмов.

Так вот, «дети», консерваторы и моралисты, активно критикуют «отцов» по следующим пунктам. Во-первых, их раздражает разудалый гедонизм, беззаботность и легкомыслие «отцов», их бесконечные разговоры о сексе и т. д. Во-вторых, их возмущает тот факт, что у них больше денег, недвижимости, всяческих жизненных благ и пр. Пожилые французы гораздо веселее, любознательнее и зачастую богаче, чем их дети (берем за основу одинаковую социальную среду), просто потому, что им намного легче жилось. Получилось так, что нынешние французские бабушки и дедушки появились в стране во время расцвета общества потребления, взяли все самое хорошее от жизни и продолжают этим пользоваться до сих пор. Недвижимость тогда была дешевле — и они купили и квартиру в городе, и дом где-нибудь на море, и счастливо живут. Очень часто взрослые дети, заведя собственных детей, продолжают ездить в родительские загородные дома просто потому, что не могут приобрести собственные дачи. Работы было больше — и пенсии у них лучше, чем будут у их детей, которые не всегда могут найти работу, «сидят» на пособии по безработице. А дети отдают часть своей зарплаты в пенсионный фонд, из которого «отцам» платят полную пенсию. Рассердившиеся дети называют сегодняшних пенсионеров «papy-boomers» — «дедушками-бумерами».

В-третьих, дети недовольны тем, как «отцы» их воспитывали: они обвиняют «soixante-huitards» в нарциссизме, эгоизме, абсентеизме, в том, что они не ставили им определенных границ, и бог еще знает в чем. У «отцов» тоже есть свои недовольства: они считают, что потратили на «детей» время, которое должны были тратить на себя, и теперь живут в свое удовольствие по полной программе.

Подождите, это еще не все! Есть же еще внуки! Подрастающее поколение, молодые, так сказать, специалисты. У них свои проблемы. Они очень-очень-очень образованные: несколько дипломов, несколько языков, море поездок на учебу во всевозможные страны мира, все эти бесплатные европейские университетские обмены (Эразм), волонтерство в странах третьего мира и что еще там — но работу они находят с трудом. Некоторые еще в институте наслушались, что в Европе плохо с работой, и искать ее вообще не желают. Родители работают, ну и у бабушек с дедушками можно на даче в Биаррице пожить, если что.

А как же конфликт? Конфликт тоже имеется, правда, «внуки» не такие «депрессивные», как «дети», потому что работают гораздо меньше, поэтому и не критикуют никого в телевизоре (они вообще не знают, что это такое), а просто занимаются тем, что им нравится. В принципе, они скорее на стороне бабушек, но не потому, что разделяют их ценности, а потому, что они против того, как жили их родители. Почему? Потому что родители — это люди стандартизированного мышления. Это дети общества потребления, от которого развитые страны, озабоченные экологической ситуацией, постепенно отходят. Родители учились, получали образование, потом шли работать, строили карьеру, заключали постоянный рабочий контракт, брали кредит на жилье — и вся их жизнь шла как по накатанным рельсам.

Теперь все изменилось. «Внуки» знают, что скоро не будет постоянных рабочих контрактов, возможно, не будет нормальных пенсий, и уж точно не будет долгих лет работы на одном месте. Для них глупо мечтать о машине и покупке дома в кредит и трудиться ради этого денно и нощно, потому что машина — это просто груда железа, теряющая свою стоимость сразу на выезде из автосалона, а «свой» дом в кредит — совсем не свой, и может в любой момент отойти банку, если вы вдруг потеряете работу. Их называют «запперы», от слова zapping, глагол, означающий переключение каналов на телевизоре с одного на другой. Так функционирует это поколение: с легкостью перескакивает с одной работы на другую, ищет ту, что интереснее и не обязательно самую высокооплачиваемую, мечтает о собственном деле и предпочитает личную жизнь карьере.

Вообще, конфликт поколений — это одна из любимых французских тем. На конфликте поколений (авторитарный отец — неуверенный в себе сын, фильм с Лораном Дейчем «Ты будешь моим сыном», слишком легкомысленная мать, не сумевшая построить семью, купить недвижимость, сделать карьеру и т. д. — дочка, которая хочет строить и семью, и карьеру, и дом, фильм «Копакабана» с Изабель Юппер) завязана масса французских романов и фильмов. А книги во Франции в свободное время пишут буквально все. В России о конфликте поколений как-то меньше говорят, а все потому, что больше уважают старших.

 

Форма и содержание: что важнее?

Форма для французов важнее содержания. Конкретно с этим я столкнулась тогда, когда училась в институте моды. В работе над презентацией люди часто компилировали какие-то вещи, которые нашли в Интернете, переписывали их своими словами или вообще вставляли готовые фразы в презентацию — и представляли ее жюри. Главное было сделать красивый, аккуратный powerpoint, из которого ничего не вылезает, слова друг на друга не заходят и так далее. То, что там было написано, уже было менее важно.

Или вот возьмем lettre de motivation — мотивационное письмо при приеме на работу. Без него можете вообще не рассылать резюме! А что такое мотивационное письмо? Набор совершенно стандартных фраз, которые повторяются из книги в книгу, из сайта в сайт, и которые эйчары прилежно читают. А большую часть даже не читают, они летят в помойку. И никто не спрашивает себя: а зачем вообще оно нужно? Потому что и так понятно — по мотивационному письму судят об аккуратности, прилежности и умении грамотно… переписать. Важнейшие качества для работника, конечно.

Разговор о форме и содержании применим и к французским бракам тоже. Очень часто людей, которые больше друг друга не любят, связывают совсем не дети (содержание), а дом или квартира (форма). Им жалко покинуть свою уютную квартиру или красивый дом, который они так долго и старательно ремонтировали, красили, для которого покупали мебель и всякие безделушки, где в огромном количестве стоят книги, которые никто не читает, и где они принимают своих многочисленных друзей. И «друзья», кстати, зачастую — это просто приятные и ненавязчивые люди, с которыми можно поговорить ни о чем. Иногда муж и жена вообще не пересекаются, живут своей отдельной жизнью, работают, встречаются по вечерам каждый со своими друзьями — но при этом продолжают существовать в одном доме. Дом, по сути дела, является единственной постоянной величиной: люди стареют, дети вырастают, и только жилище сохраняет иллюзию того, что жизнь продолжается. Может, в этом постоянстве и есть французское счастье?

 

Счастье по-французски

Для французов крайне важны две вещи: получать удовольствие от жизни и следовать общепринятым нормам (режим, вежливость и пр.). Уже в сочетании этих вещей заключается некоторое противоречие, ведь очень сложно получать удовольствие, делая какие-то вещи, которые за вас решили другие. Поэтому и французское счастье — относительно.

Французы, особенно преуспевающие, вроде бы индивидуалисты: с трудом собираются во всякие организации, торговые объединения и т. д. и защищают прежде всего свои собственные интересы. Но при этом они всегда соблюдают некоторые общепринятые стандарты и ведут себя до смешного одинаково. Здесь мало оригиналов и чудаков — общественное сознание не приемлет таких людей и еще в школе выбрасывает их за пределы нормы. Это вам не Америка, уж тем более не Англия и, конечно, не Россия.

Стабильность — одна из самых важных для французов вещей. Французские люди, даже молодые, кажутся нам, русским, в чем-то дедушками, из-за того, что они так прилежно следуют режиму, или по тому, как они рассуждают. Выход за пределы нормы, будь то смена режима или какие-то необычные действия (например, не уехать из Парижа на каникулы в августе, а остаться в городе), вызывает у людей дикий стресс. Красная кнопка загорается, бип-бип-бип — непорядок, происходит что-то ужасное!

Спокойствие для французов — превыше всего. Когда у вас каникулы и вы отдыхаете в резиденции, где живут французы, даже если там 2000 человек, можете быть уверены — никто не станет включать громкую музыку, кричать под окнами, шумно себя вести. Все стараются разговаривать тихо и соблюдать право других на покой. Discrétion — это не только скромность, но еще и умение не мешать другим.

Очень важен для француза уютный дом. У него всегда все аккуратно и убрано, нигде ничего не валяется. Во Франции выдают много документов, и в каждом учреждении требуют массу бумаг, поэтому французы имеют привычку следить за «бумагообложением» и быстро раскладывают все в папки. Они любят свой дом, любят чистоту, многие любят убираться.

Французы умеют работать и отдыхать. Они знают, как найти баланс между первым и вторым (хотя другим нациям, в особенности американцам, кажется, что они отдыхают слишком много). Они стараются не перегружать себя на работе и делают перерывы. В августе всегда уезжают на каникулы, города стоят пустые, большинство офисов на это время закрывается. Хозяева магазинов тоже закрывают свои лавочки и уезжают — к черту прибыль, отдых важнее! Ну и клиенты разъехались. В феврале катаются на лыжах, а на пасхальные каникулы и на каникулы в честь Дня всех Святых (Toussaint) уезжают куда-нибудь в лес, на природу, или за границу, или к бабушке с дедушкой в загородный дом — и красиво и с удовольствием там отдыхают. Надо уметь получать от отдыха удовольствие так, как получают французы! Я вот не очень умею — мне больше недели отдыхать скучно, и даже на отдыхе вечером я так и норовлю что-нибудь по работе поделать. А вы?