Домой я доехала на удивление быстро. Ни тебе пробок, ни очередных луж. А уж лужи-то, поверьте, я умею отыскивать с мастерством героев фильма «Невезучие». Еще когда я была маленькой, едва увидев, что идет дождь, бурно радовалась. А мама ворчала:

– Тебя хлебом не корми – дай по лужам побродить! Может, ты у нас не маленькая девочка, а маленький поросенок?

Мне было все равно, как называться, потому что прогулки по лужам вызывали восторг, сравнимый с персональным килограммом конфет под новогодней елкой. Последствия тоже были похожими: после конфет – больной живот, после луж – больное горло. В конце концов, мама решила, что педагогичнее смириться и поддержать мое нетривиальное увлечение, чем делать из луж сладкий запретный плод. Она купила мне резиновые сапоги и благословила на самостоятельное «плаванье» по выдающейся луже неподалеку от выезда из нашего двора – там испокон веков располагалась большущая яма, в каждый дождь, а также в каждый снег превращающаяся в средних размеров болото. Там я и проводила самые упоительные минуты незамысловатого детского досуга.

Со временем страсть угасла, возродившись вновь в совершенно другом проявлении. Совсем как в известном изречении, которое, кажется, звучит так: «Все случается с нами дважды – один раз в виде трагедии, другой – в виде комедии». Может, я процитировала не совсем точно, но в моем случае все именно так и было. Если в детстве я любила лужи, то, когда я повзрослела, лужи полюбили меня. Я старалась их обходить стороной, – но проезжающие мимо машины обязательно обдавали меня всем содержимым окрестных мелких временных резервуаров дождевой воды. Общественный транспорт всегда останавливался аккурат перед лужами, и в дождливый день я была обречена ходить с мокрыми ногами. Конечно, по-хорошему, мне давно пора было уже смириться с кармическим проклятием, купить себе экипировку вроде рыбацких сапог и водолазного костюма и перестать, наконец, хронически промокать.

Однако я люблю одежду светлого цвета, туфли и ботиночки, а вовсе не черные плащи и рыбацкие сапоги. Поэтому продолжаю спорить с кармой, а после очередного дождя лечить больное горло и тратить ползарплаты на химчистку.

Так вот, на этот раз, несмотря на сильный мокрый снег, я чудом умудрилась добраться домой, ни разу не ступив в очередную лужу.

Но дома, конечно, меня ждали причитания, суета, ванная, горячий чай и такая же горячая любовь близких. Мама с бабушкой и собакой Жужей белой масти встречали меня чуть ли не на лестничной площадке, чтобы согреть и пожурить. Они ведь знали, чем заканчивается мое взаимодействие с мокрым снегом.

– Ну вот, опять вся промокла, – причитала бабушка, помогая снять пальто.

– И в грязи, как обычно, – добавила мама, принимая пальто из бабушкиных рук и критически его оглядывая.

– Гав! – вставила свои пять копеек Жужа и даже не стала меня обнимать. Обычно она не лает на каждого входящего, как делают все нормальные собаки. Нет, Жужа сразу лезет обниматься, ставя свои могучие лапы на грудь гостя. Но лапы у нее всегда чистые, потому что мы их тщательно моем после каждой прогулки. А заодно и всю Жужу, потому что она, если нет луж, умудряется вываляться в грязи даже на чистом асфальте. В этом смысле собака, конечно, пошла гораздо дальше меня.

Но в этот раз Жужа обниматься не полезла – наверное, побрезговала. Я присела на корточки, почесала ее за ушами и сказала:

– Здравствуй, подружка. Как дела?

Жужа подозрительно покосилась на мои ботинки – мол, снимай уже этот ужас и приводи себя в порядок, а потом и поговорим.

Я вздохнула, признав правоту нашей собаки, поэтому быстро завершила процесс разоблачения из грязной верхней одежды и сразу же ушла в ванную греться. Заботливые родственники ее уже наполнили, мне оставалось только наслаждаться. Но, едва приступив к упоению блаженством, я тут же выскочила из ванны, как ошпаренная: платье! Где мой пакет с платьем?!

Кое-как завернувшись в полотенце, я прошлепала в прихожую под аккомпанемент маминого голоса:

– Янка, ты после прогулки в мокрых ботинках начала превращаться в человека-амфибию? Ноги уже долго не могут пребывать без воды? Может, лучше с жабр начнешь – так хотя бы луж оставлять не будешь? Аквариум на голову наденешь – и гуляй себе… – мама взяла швабру в кладовке и принялась убирать за мной мокрые следы, развлекая себя продолжением монолога о «дочери-амфибии» и «Яне-водяне».

– Тебе лишь бы поглумиться над дочерью, – беззлобно проворчала я, роясь в тесной прихожей в поисках пакета. Маме нравится ёрничать. Это, можно сказать, ее любимый вид интеллектуального досуга. Наверное, отца до раннего инфаркта довел именно ее острый язык.

Елки-палки, пакета не было!!! Неужели в маршрутке забыла?! Я похолодела.

– Мама, ты не помнишь – я с пакетом приходила или без?

– Не помню, – честно призналась мама.

– Т-там… Платье… – тихо произнесла я дрожащими губами.

– Это, что ли, платье? – внезапно в прихожую, и без того тесную, зашла бабушка. В руках она держала серо-голубое, переливающееся мягким светом, новое, чистое, – короче, совершенно обалденное платье!

– Да! – завопила я, не помня себя от счастья. Ведь подумала было уже, что потеряла!

И тут для полноты картины на пороге возникла радостная Жужа. В зубах у нее был зажат пакет из-под платья. Мне сразу стало нехорошо, но бабушка не дала мне упасть в обморок:

– Не бойся, твой наряд она не повредила. Я сразу заметила, что собака какой-то пакет тащит. И хвостом изо всей силы виляет – верный знак, что сейчас терзать начнет. Ну, я твое платье сразу и спасла, – гордясь своим подвигом, рассказывала бабушка.

Я чмокнула ее в щеку и проникновенно произнесла:

– Спасибо, бабуля! Ты лучшая в мире!

– Что за платьице? – бесцеремонно прервала семейное лобзанье мама. Умеет она испортить момент. И о чем мне ей, скажите на милость, рассказывать? О старухе в перстнях и о бесплатном наряде? Вот еще.

– Мне Маша одолжила. Для корпоратива, – соврала я без малейших угрызений совести. Я родных своих очень люблю. Но не до такой степени, чтобы всегда говорить им правду.

И, нежно, но уверенно прижимая к груди отобранный у Жужи пакет с бесценным нарядом, я удалилась в свою комнату, чтобы насладиться примеркой.

Примерки обновок – особые моменты в жизни каждой женщины. Да еще в таком случае, как у меня. Я примеряла не просто платье – я примеряла мечту о несбыточном, но таком желанном… Мечту о том, как я покажусь в своем изумительном наряде на новогоднем балу, а он увидит меня – и ахнет. И поймет, что его счастье – это я. И сразу бросит свою жену, совершенно не подходящую ему женщину (да она вообще никому подойти не может, разве что какому-нибудь злодею вроде Кащея Бессмертного). И тут же полюбит меня. Глупо, конечно. Потому что никто никого из-за чужого платья не бросает…

А то, может, на меня внимание Лешка обратит. Лешка не женат, молод, умен, и прочая, и прочая. Ладно, лучше буду мечтать о Лешке. Правда, у него девушка есть. А из-за коллеги в прекрасном платье (то есть из-за меня) вряд ли он расстанется со своей девушкой. С девушками тоже из-за чужого платья не расстаются… Тем более, если эти девушки – дочери боссов. Особенно, если эти дочери – писаные красавицы. А Настя именно такой и была. Но мне отчаянно хотелось влюбиться в Лешку, вернее – Алексея Погорельского, ее жениха и по совместительству – вице-президента нашей компании. Это бы избавило сменяя от любви, которая уж точно была невозможной.

А кто виноват, что мне в Лешку хочется влюбиться? Он сам и виноват. А не надо быть тридцатилетним компьютерным гением с сумасшедшим обаянием! Думаете, легко сидеть в приемной, находясь под влиянием этого самого обаяния по восемь часов каждый день с понедельника по пятницу?! Правда, стал он вице-президентом недавно – всего полгода назад, когда наша компания начала активно развивать направление IT-технологий. Вот тогда Алексей и занял кабинет напротив руководящей обители нашего отца-основателя Симакова.

Мне новый вице-президент понравился практически сразу – можно сказать, с первой чашки кофе. Которую он мне приготовил. Нет, честно! В тот холодный апрельский день шел проливной дождь, и вы понимаете, какой трудной была для меня дорога в офис. Разумеется, я опоздала на полчаса и (кто бы сомневался!) полностью промочила ноги. Запыхавшись, я практически вбежала в приемную, сняла плащ, поставила зонтик сохнуть и достала туфли, которые предусмотрительно храню в нашей приемной, в офисном шкафу для верхней одежды. Благо, приемная у нас большая – места хватает не только для меня, моего огромного стола и шкафа, но еще и для пары десятков посетителей, которые иногда набиваются в помещение в неуемном стремлении решить какие-то срочные вопросы с Евгением Петровичем. К счастью, на этот раз в приемной было пусто; я с легкостью сняла правый хлюпающий сапог, высушила кое-как ногу бумажными салфетками и с наслаждением сунула ее в сухую туфлю. Но с левой ногой случилась непредвиденная заминка – замок на сапоге почему-то застопорился и не хотел расстегиваться. Я нырнула под стол, полностью отдавшись борьбе с проклятым замком. И внезапно над самым ухом прозвучало:

– Здрасьте.

От неожиданности я дернула головой, пытаясь подняться, и чуть не снесла столешницу, со всей дури об нее ударившись. Наконец, когда моя несчастная голова все-таки нашла выход из-под стола, я поднялась и увидела перед собой незнакомого молодого стройного мужчину в синих джинсах и черной рубашке с расстегнутым воротом. У него были черные волосы, немного смуглая кожа и яркие синие глаза. Словом, в своем наряде и с таким набором физиогномических данных он был похож на типичного парня с рекламы дорогого парфюма для агента 007, или космического рейнджера, или крепкого орешка… Короче, для крутых парней, которые поливаются парфюмом для сокрытия крепкого запаха мужского пота, образовавшегося после победы в неравной схватке с врагами. Я, конечно, обрадовалась такому гостю в своей приемной. И тоже сказала:

– Здрасьте.

Незнакомец протянул руку и представился:

– Алексей Погорельский. Ваш новый вице-президент.

Ух ты. Вот ты какой, северный олень… Я знала, что сегодня он приступает к работе, но не ожидала, что явится в офис так рано. Это мой рабочий день начинался в девять ноль-ноль, а остальные приходили в офис, согласно новой моде, к десяти. А компьютерщики, кстати, вообще сползались на работу к обеду – они любили свои проекты заканчивать глубокой ночью, поэтому им прощалось позднее прибытие на службу. Девчонки из отдела кадров что-то такое говорили о том, что новый вице – прекрасен, как античный бог, но я в декабрьской суматохе даже не пыталась его погуглить – некогда было глупостями заниматься. И вот он стоит рядом и улыбается, смотрит на меня несколько озадаченно, пока я не спохватываюсь и не говорю:

– Яна, секретарь генерального директора. Пока что я вам тоже буду помогать. А если вы захотите себе персонального секретаря, то обсудите это с Евгением Петровичем.

Не знаю, зачем я это сказала. Наверное, чтобы он понял, какая я разговорчивая, и поскорее смылся, а я бы снова занялась сапогом. Зачем ему новая секретарша? Я и раньше прекрасно справлялась, когда в кабинете вице-президента, самом большом и роскошном, кстати, трудился Константин Гришин. Вообще-то, должность называлась «заместитель генерального директора». Я, как референт, люблю точность в формулировках. Но Гришин посчитал, что «вице-президент» звучит лучше, и приказал сменить табличку. Так все и осталось. Правда, даже назвавшись «вице-президентом», он делами практически не занимался, управлял компанией Симаков, и поручения у Гришина были самые простые – купить цветы или подарок для очередной пассии, или кофе сварить, или вещи в химчистку сдать. А потом ему вообще работать надоело. Фирма и так работает, зачем себя утруждать походами в офис? И тогда повеселевший Симаков решил взять на работу, по его же словам, «молодого дельного человека», создавшего еще в двадцать три года какую-то безумно крутую программу для управления экономическими процессами, а в двадцать семь – свою компьютерную фирму. Он долго жил и учился за границей, а потом решил вернуться на родину. Уж не знаю, какие горизонты нарисовал Евгений Петрович перед «молодым и дельным», но он сейчас стоял перед моим столом и говорил то, что повергало меня в ужас:

– Яна, покажете, как у вас работает кофеварка? Ужасно кофе хочется утром первого рабочего дня!

Я залилась краской. Промычала что-то невнятное и не сдвинулась с места.

– Яна? – Алексей вопросительно посмотрел на меня. – С вами все в порядке?

Я молчала. И пялилась на свои ноги. Направление моего взгляда контролю не поддавалось, поэтому Алексей легко за ним проследил. Он же компьютерный гений. Ему проследить за чем-то – раз плюнуть. Ну, во всяком случае, мне так кажется.

Он бесцеремонно наклонился и увидел под столом мои ноги – правую в туфле, а левую – в приспущенном мокром сапоге.

– Что, замок заклинило? – сочувственно произнес он, а затем попросил:

– Вы немного из-за стола выйдите, чтобы я мог у ваших ног разместиться, и скоро все будет в порядке.

Зардевшись еще больше, я проковыляла несколько шагов, Алексей опустился на одно колено, провел какие-то манипуляции с моим сапогом – и – о чудо! – он открылся! Как волшебная гора Сезам! А я уже думала в отчаянии, что придется к применять варварский метод ножниц, испортив почти новую обувь…

– Спасибо, Алексей! Вы просто волшебник!

– Да не за что, – улыбнулся он. – Моя младшая сестра – большая любительница сапог. За все свое сознательное детство и бессознательную юность я открыл и починил столько обувных замков, что теперь могу сделать карьеру сапожного медвежатника, если придется.

– Думаю, не придется, – засмеялась я в ответ. – И надеюсь, вам понравится работать в нашей компании, – искренне пожелала я. Потому что наша компания действительно была классной.

– Ну что ж, после такого потрясения кофе должен варить я. Вы мне просто рассказывайте, и заодно обучите.

Так он мне и понравился. И, честно говоря, даже если бы он был лысым толстым коротышкой, а не космическим рейнджером с рекламы парфюма, понравился бы все равно. Потому что симпатия возникает вовсе не из-за цвета глаз и облегающих джинсов, а из-за сапог и кофе. Ну, вы понимаете, о чем я говорю. Глаза и джинсы в таком случае лишь приятный бонус. Нет, я не была влюблена в него, просто в присутствии Алексея мне всегда становилось хорошо и уютно, как с хорошим другом. Когда его не было рядом, я совершенно о нем не думала; разве что мечтала о том, чтобы начать думать об Алексее. А совсем не о том, что составляло мою жгучую и печальную тайну…

Потом появилась Настя, как описывала ее Маша – «великолепная, холодная, притягательная Настя» – дочь обожаемого всей компанией Евгения Петровича и его великолепной, холодной, притягательной жены Юлии – вот ее сотрудники нашей компании ненавидели в такой же степени, в которой уважали и любили ее мужа. Знаете, так бывает – вроде бы и гадостей никаких вам лично этот человек не сделал, а не лежит к нему душа – и все. Причем не лежит конкретно. Не любили мы ее в основном за отношение к ее мужу, а нашему директору: пренебрежительное и надменное, словно он прислуга на побегушках. Да и то, к прислуге на побегушках принято относиться с уважением. Словом, ни Юлия, ни их дочь Настя (вся в мамашу) трепетной любви в сердцах сотрудников «Европа Интернешнл Бизнес» не вызывала. И что же такого нашел великолепный Алексей в этой самой Насте, мне лично было непонятно. Но она возникла как-то в приемной, как королева (не то что я – под столом с мокрыми сапогами), и очаровала нашего вице-президента. Вот зараза, между нами говоря!

…Чтобы хоть как-то отвлечься от тягостных раздумий, я все-таки решила, наконец, сосредоточиться на примерке, раскрыла пакет и достала платье. Ткань заструилась у меня под пальцами, словно плотный воздух, мягкий, пушистый. Я погладила платье, прикоснулась к нему щекой, – бархат оказался теплым и очень нежным. А когда оделась и посмотрела в зеркало – то не удержалась и ахнула. Оно смотрелось на мне не просто замечательно, словно на меня сшито – нет. Оно смотрелось так, словно это я для него родилась и выросла! О таком, невероятного голубовато-серого цвета, облегающем точно по фигуре платье можно было только мечтать. Я достала из шкафа коробку с парадными черными туфлями и прошлась по комнате. Зная, что бабушка с мамой томятся под дверью в желании увидеть любимую деточку в новом наряде, я решила смилостивиться и явиться миру, то есть покинуть пределы комнаты.

– Принцесса! – ахнула бабушка, всплеснув руками.

– Нет, не принцесса! Королевна! – мама, хоть и процитировала какую-то древнюю фильму, все равно была тоже явно восхищена.

Внезапно в памяти всплыло одно из самых ярких воспоминаний детства: мне десять лет, приближается Новый год, я только-только выздоровела от изнуряющей ангины, и у меня нет платья! Нет прекрасного платья для новогоднего утренника, потому что из прошлогодней «снежинки» я выросла. А прокат карнавальных костюмов мама презирала и всегда шила мне костюмы сама. И тогда мама под аккомпанемент бабушкиных протестов достает с антресолей свое свадебное платье из шелка слоновой кости и немыслимой красоты кружев, и берется его перешивать на платье принцессы (то есть на мой новогодний наряд!). Бабушка продолжает ворчать, что «примета плохая» и что «Яночка бы в этом платье тоже замуж, может быть, выходила бы». Но мама безжалостно вспарывает центральный шов на спинке – и все, назад дороги нет.

– Когда Яночка станет замуж выходить, то уже совсем другая мода будет, – справедливо замечает она. – А тебе, мама, нужно смотреть меньше американских мелодрам. Платье скоро моль съест, а так оно ребенку хоть на карнавале послужит. Иди, дочь, сюда, будем мерки снимать.

Затаив дыхание, я слежу, как в умелых маминых руках рождается чудо – мое «принцесачье» платье, за которое меня возненавидит вся девичья часть класса, и тайно влюбится вся мальчиковая. Когда через три дня шелковое чудо готово, мы с мамой добавляем новогоднего шика к наряду, обшив подол голубым дождиком. А папа сконструировал из проволоки корону, и мы декорировал ее таким же дождиком. Я скрываюсь в своей комнате, делаю генеральную примерку – как генеральную репетицию – и выхожу к родным. Они чуть ли не рыдают от восхищения. А папа говорит:

– Яна, ты самая красивая девочка на свете!

А сейчас папа не с нами. И не говорит, до чего же я прекрасна… Да, я уже совсем взрослая. Я тридцатилетняя женщина. А грусть от того, что отец не с нами, все равно не прошла. Как было бы здорово, если бы мы все были сейчас вместе!

И все равно, я была счастлива. Да, я не смогу никого ни вернуть, ни заставить полюбить себя с помощью наряда. Ну и пусть. Зато ощущение того, насколько мне самой хорошо в новом платье, уже подарит праздничное настроение. А для начала и этого довольно.

Когда раздался телефонный звонок, я все еще кружилась пред зеркалом в своем восхитительном наряде. Сначала удивилась: стационарный телефон звонит очень редко, все давно перешли на мобильную связь. Но звонил, как оказалось, мой отец; и это все объяснило. Он всегда звонил на наш домашний номер. Наверное, для него этот вид уже уходящей в прошлое телефонной связи символизировал нашу общую жизнь, когда мы все еще были одной дружной семьей.

– Алло, – сказала трубка папиным голосом.

– Алло, привет, – как можно равнодушнее произнесла я.

– Яночка, ты? – переспросил отец. Можно подумать, он меня не узнал!

– Ну да, – пришлось согласиться. Я все еще немного обижалась на папу, хотя давно пора было его простить. Он ушел от нас пять лет назад, сразу после того, как пережил инфаркт.

После окончания школы я поступила в строительный институт – просто потому, что папа мог меня пристроить: у него там были знакомые, и мне удалось попасть на бюджет. Я его, конечно, прилежно закончила, но строить мне, например, мост я бы доверять не советовала. До сих пор не понимаю, как мосты стоят на месте и не падают. Вот рисовать я люблю: у меня все стены увешаны акварелями. И еще моделями платьев… Но я, конечно, не за это на папу обиделась. Просто он, устроив меня в институт и понаблюдав, как я с учебой справляюсь, посчитал свой отцовский долг полностью выполненным и ушел от нас жить отдельно. После инфаркта что-то там у него в сознании перевернулось, и он посчитал, что нужно начинать жизнь заново. «Нужно искать себя», – так он сказал. Хотя, конечно, странно, что человек так себя и не нашел к сорока семи годам. Мама выразилась более прямолинейно: «Отправился реализовывать кризис среднего возраста». Не знаю, нашел ли он что-то там в себе новое за эти годы, но мы по нему скучали, особенно мама (хоть она в этом и не признавалась). Звонил он редко – примерно два раза в год, поздравить меня и маму с днем рожденья.

И тут он внезапно мне говорит, слегка запинаясь и явно волнуясь:

– Яна, как у тебя дела?

– Нормально дела, – отвечаю. И вдруг начинаю рассказывать, словно прорвало плотину, о том, как мне работается; как мы живем, и даже о своем платье…

– Это здорово, – по-прежнему волнуясь, говорит папа. А затем спрашивает: – Яна, а вы новый год встречать как собираетесь? Всей семьей? Или ты куда-то уходишь? Или… мама уходит? – Последний вопрос был задан даже с каким-то страхом.

Я тоже разволновалась и сразу выпалила:

– Да нет, мы дома все будем. Ну, как обычно.

– Яночка, как ты думаешь: мама не будет против, если я к вам в гости напрошусь? На Новый год?

И замолчал.

Я даже дышать боялась – так не хотелось спугнуть надежду, что отца, как говорит в таких случаях бабушка, «попустило».

– Думаю, она будет рада, – осторожно отвечаю. – Но давай я с ней сначала сама поговорю, а ты позвони через полчасика, ладно?

Вешаю трубку и на цыпочках захожу в гостиную – там бабушка с мамой смотрят какое-то шоу по телевизору, бурно критикуя и его участников, и само шоу с режиссерами, сценаристами и руководством телеканала заодно.

– О, Януська, ты все еще в платье? Так и спать в нем будешь? – спрашивает, посмеиваясь, мама. Вы, конечно, можете не верить, но тогда – двадцать лет назад – я действительно наотрез отказалась снимать «принцесачье» платье даже на ночь! Так и спала в нем. Правда, всего одну ночь, потом здравый смысл одержал победу над слепой страстью к красивым нарядам.

Я не разделяю маминого веселья и произношу очень серьезно:

– Кажется, его попустило.

– Кого попустило? – живо подключается к разговору бабушка, убавляя громкость телевизора. Для нее наши семейные разговоры всегда интереснее любого шоу.

– Похоже, он себя нашел. И кризис реализовал.

Теперь они обе смотрят на меня с опаской. А я решаю не тянуть кота за хвост, а выдать всю информацию сразу:

– Короче, звонил отец – он хочет с нами Новый год встречать.

Мама с бабушкой быстро переглядываются.

– Спрашивает, мама, не будешь ли ты против, если он у тебя об этом спросит. Короче, через полчаса перезвонит, – ответь ему, пожалуйста.

Мама резко поднимается с дивана. Потом садится на место. Через мгновение снова поднимается и начинает метаться по комнате, заламывая руки и бормоча:

– Что же делать? Что ответить? А как же гордость? Вот он вернуться захочет – мне что, его обратно принять?

– Причем тут гордость, Лида, – бабушка подходит к маме, обнимает ее за плечи и усаживает рядом с собой обратно на диван. – Все очень просто: ты хочешь, чтобы он вернулся?

– Конечно, хочу, – мама судорожно всхлипывает и сразу успокаивается. – Но он меня бросил. Ушел. Мне было очень, очень плохо.

– Ну, думаю, каждый имеет право на размышления. Зато он понял, что лучше тебя никого нет. И разве это не стоит того, чтобы снова почувствовать себя счастливой? – тихо спросила бабушка, поглаживая маму по спине.

– А если он снова уйдет? – с тоской в голосе спросила мама, глядя куда-то вдаль.

– А если кирпич завтра на голову кому-то упадет? Может произойти что угодно. Все возможно! Уйдет – значит, уйдет. Но, возможно, от тебя тоже кое-что зависит – чтобы не ушел, – добавила безжалостно бабушка.

Я тихо прикрыла дверь и вышла из комнаты. С сожалением сняла платье и повесила его в шкаф, погладив на прощанье мягкую ткань.

– Спокойной ночи, – прошептала я откровенную глупость, но мне нужно было что-то ему сказать – своему новому платью. Ведь маленьким девочкам можно желать спокойной ночи любимому плюшевому мишке. Почему бы взрослой девушке не пожелать спокойной ночи любимому платью?