Издали лес казался серебристо-серым, сказочным. Ветра совсем не было, и снег опускался на поле ровно и торжественно. За поворотом показался перелесок. Аня попросила:

– Сережа, метров через пятьсот направо неприметная дорожка отходит – можешь на нее свернуть?

– Конечно! А что там? Избушка Бабы Яги?

– Почти, – засмеялась Аня. – Там дивная полянка. Можно просто постоять и посмотреть на зиму.

– Отчего ж не посмотреть? – согласился Серега. Нужную дорогу он чуть не проскочил, но резко вывернул руль и в поворот все-таки вписался.

– Да ты настоящий джигит! – засмеялась Аня.

– А то! Я еще на машинке вышивать умею, – гордо процитировал Сергей любимый мультик из детства, и Аня снова прыснула.

Машина проехала метров триста мимо покрытых снегом деревьев и кустов, и взору открылась небольшая полянка.

– Здесь?

– Да, останови, пожалуйста, – едва дождавшись, когда машина остановится, Аня открыла дверь и спрыгнула с подножки. Раскинула руки, словно для объятья:

– Здравствуй, лес!

Первый снег в этом году выпал аккуратно и красиво, никакой тебе слякоти, только легкий морозец. А он в этот день – с первой «подходящей девушкой», которая так красиво смеется, и в последнее время – все чаще!

Сергей слепил снежок и легонько бросил его – комочек снега упал рядом с Аней. Она обернулась:

– Ах, ты так!

И тоже слепила снежок, бросила в Сергея. Бой оказался недолгим – Серега быстро его прервал, не удержался – прислонившись к сосне, привлек Аню к себе, начал целовать и жарко дышать в шею.

– Сережа, как хорошо жить. Как хорошо жить, когда рядом есть ты. – Она посмотрела на него пристально и серьезно.

Он ответил слегка недоуменным взглядом, не зная, как реагировать – ведь она вкладывала в свои слова особый смысл, и он, на самом деле, его понимал; но не мог в этом признаться.

Все чаще возникали подобные моменты; все труднее ему было играть свою роль. И все больше его влекло к этой девушке, немного странной, очень хрупкой и такой сильной.

Они ехали на дачу к Серегиному другу Алексею. Наверное, лучшему и, пожалуй, единственному, которому можно было рассказать все. Ну, или почти все. Во всяком случае, в некоторые обстоятельства отношений с Аней Сергей не собирался посвящать никого.

С Алексеем они дружили с детства. Выросли в одном доме, вместе ходили в школу, гоняли в футбол и отбивались от хулиганов. Семья Алексея всегда считалась «благополучной», и даже в их профессорском доме была одной из самых образцовых и успешных. Сразу после школы Алексей поступил в медицинский. Теперь он заканчивал интернатуру в самом крупном кардиологическом центре страны, оперировал под началом светила мировой кардиохирургии Шляхова и подавал большие надежды.

Сергей этой дружбой дорожил и немного стеснялся того, что разница в положении с Алексеем все больше становилась похожей на пропасть. Но друга это, похоже, заботило мало; он по-прежнему мог завалиться к Сереге с бутылкой коньяка посреди ночи и рассказывать с горящими глазами, что вчера по скорой им привезли разрыв митрального клапана, и они стояли со Шляховым у операционного стола восемь часов без перерыва, и вышли из нее только в полночь, но – главное! – больной выжил! А Наташка с их маленьким сыном Санькой уже спят, но он должен, просто обязан рассказать кому-то близкому об операции.

Сергей радовался, что он – близкий, и слушал с восторгом, и кивал в нужных местах, и пил коньяк на кухне с Алексеем; а потом появлялась еле слышная, но такая навязчивая мысль – всегда одна и та же: а что ты, Серега, можешь рассказать о своих успехах? Что проездил три года без единой аварии? И что за эти три года никто не погиб и не покалечился из-за твоей небрежности? Но это не то, не то…

Сергей все порывался сказать, что тоже – совсем скоро! – он напишет суперпрограмму, которая сможет… Да много чего она сможет! Правда, чего именно, Сергей не мог толком и сам понять. Но ему казалось, что если он сам верит в свой грядущий успех, то и все остальные обязаны в него верить. Как говорил один их «друг семьи», вечно нищий, вечно «подающий надежды», но к своим пятидесяти семи годам так ничего и не достигший Тарас Кириллович: «Да, у меня сейчас нет денег. Но такое ощущение, что вот-вот будут». Такое ощущение у него было последние лет тридцать, и его любимым занятием было предаваться мечтам, лежа на видавшем виды диване с сигаретой в руке. Как рассказывала Сергею мать, ему в молодости верили; потом пытались помочь, как-то протолкнуть его идею (правда, совершенно «сырую») архитектурного проекта жилищного комплекса; потом просто жалели. А последнее время все знакомые стали его просто избегать. То, что кажется естественным для молодости, в зрелости часто выглядит жалким и нелепым.

Больше всего Сергей боялся превратиться в Тараса Кирилловича. Поэтому он говорил Алексею у себя на кухне, допивая коньяк: «Леха, ты мне веришь?» И друг его хлопал по плечу, и искренне почти кричал: «Да ты что, Серега? Как я могу в тебя не верить?! Я ж тебя знаю, ё-мое! Ты сможешь!» Единственное, оставалось понять – что именно он сможет. Но все же, расходились они, всегда довольные друг другом, совершенно умиротворенные, перед самым рассветом, чтобы поспать пару часов перед сменой – каждый перед своей.

* * *

Теперь Алексей решил устроить шашлыки на даче, зажечь допотопный камин и провести «репетицию Нового года» – так называла эти ежегодные декабрьские выезды на природу жена Алексея, Наташа. Теперь же это была не просто вылазка на дачу, а смотрины Серегиной девушки.

По такому случаю Санька был оставлен дома под присмотром бабушки, мамы Алексея. Трехлетний малыш долго ныл и сопротивлялся, потому что на даче – снег, сосны, белки и веселые мама с папой, а дома – слякотный двор и академическая бабушка, которая жила целью превратить единственного внука в вундеркинда. Ведь внучка Екатерины Павловны с третьего этажа благодаря современным методикам раннего развития уже самостоятельно читает, а ведь той всего два года и десять месяцев!

Саньке вовсе не хотелось рано развиваться, а хотелось играть железной дорогой и смотреть новую серию мультфильма про Лунтика. Но бабушка в итоге, как всегда, победила, и Наташа теперь мучилась угрызениями совести, представляя страдания своего мальчика под натиском педагогического диктата неуемной свекрови.

Она ходила взад-вперед по большой светлой комнате со стаканом в руке. На донышке стакана плескался коньяк, который Алексей налил жене «для успокоения нервной структуры», и Наташа его время от времени прихлебывала, усугубляя чувство вины по отношению к сыну еще одним – по отношению к гостям:

– Алексей, это неправильно: гости приедут, а я тут пьяная валяюсь!

Алексей, присев на корточках возле камина, пытался его разжечь; у него ничего не получалось – дрова отсырели, а купить новые в супермаркете они забыли. Он оставил очередную попытку добыть огонь и повернулся к жене:

– Наташ, ну что ты такое говоришь! Я тебе накапал всего-то граммов пятьдесят, они и не заметят ничего.

– Это вы, хирурги, коньяк словно чай пьете. А вот мы, простые труженики пиара, вынуждены блюсти сухой закон даже на презентациях!

Наташа служила пиар-менеджером в крупной промышленной компании, и постоянно жаловалась на строгие корпоративные нравы. Тем не менее, за свою работу держалась изо всех сил – ее зарплата пока что существенно превышала доход подающего надежды кардиохирурга.

Сергей обрадовался, что жена переключилась на мысли о работе. Он и сам был не в восторге от методов воспитания, которые его мать применяла к Саньке; но поделать ничего не мог. У той был один, но железный аргумент:

– Я тебя воспитывала точно так же, и смотри, какой удачный человек получился!

Алексей считал, что человеку лучше быть не столько «удачным», сколько счастливым, но с матерью спорить не стал. В чем-то она, конечно, была права. Однако Саньку ему было жалко: Алексей прекрасно помнил свои тоскливые вечера за «дополнительной учебной литературой», и жизнь по режиму, и свое постоянное детское ощущение, что родители его лишают чего-то очень важного…

А потом мать обязательно украшала свои аргументы любимой деталью:

– Жаль, что в то время методик раннего развития не было! Я бы тебя с самых пеленок обучила!

Алексей вздрагивал, представляя, как он, маленький, сидит в своей кроватке и читает «Войну и мир».

При этом ни он, ни его жена ничего против этих самых методик не имели. Они много чего имели лишь против постоянной муштры, когда ребенок оказывается в тисках постоянного «развития». Но на несколько выходных в месяц Саньку все-таки бабушке отдавали – больше просто не на кого было ребенка оставить. Ничего страшного с ним за это время не случалось; он не начинал говорить на чистом йоркширском диалекте или обращаться к родителям со словами вроде: «Будьте так любезны, если вас не затруднит». А веселья и развлечений ребенку хватало и дома. Можно сказать, Алексей уже смирился с матерью – вернее, с тем, что она у него именно такая. Правильная.

Но до сих пор он завидовал своему другу Сереге. Завидовал, что у друга было в детстве то главное, чего Алексея лишила его правильная мать. Он помнил, как прибегал после уроков к Сереге, с которым можно было громко слушать музыку, есть горячие, неимоверно вкусные пирожки просто так и в Серегиной комнате (а не исключительно во время приема пищи и за столом). Можно было рассказать Серегиной маме о двойке по пению и знать, что она лишь рассмеется, погладит по голове и спросит: «Господи, Алеша, это же как нужно петь, чтобы двойку по пению схлопотать?», а потом добавит озабоченно: «А, может, у тебя горло болело? Давно этот урок был? А ну, иди к окну, открывай рот и говори: А-А-А-А!» Увидит, что горло в порядке, услышит от Алексея, что он просто не выучил слова песни, и… улыбнется. И никто не будет в срочном порядке приглашать репетитора – оперного певца, чтобы «поставил мальчику голос – а то ужас что такое – двойка по пению, какой позор!»

Алексей любил Сергея, как брата, искренне переживал, что тот все не мог «найти себя», и очень радовался, что наконец-то друг встретил девушку, которая, возможно, поможет ему в этих поисках…

С улицы послышался шум мотора. Наташа испуганно поставила стакан на стол, засунула руки в рукава наброшенной на плечи куртки:

– Алеша, идем? Кажется, гости приехали.

У него, наконец-то, получилось разжечь камин; весело заполыхал огонь, и комната сразу стала уютнее и приветливее. Алексей поднялся, стряхнут со штанов опилки и поспешил за женой.

Сергей уже открыл ворота и заезжал во двор. Машина остановилась как раз напротив крыльца, Сергей заглушил мотор и вышел навстречу другу:

– Ну, привет! Погода прекрасная, как раз для шашлыка на природе!

Девушка тоже открыла дверцу, оступилась – но Сергей уже был рядом, подхватил ее за талию, не дал упасть. Она благодарно на него взглянула и подняла глаза на хозяев дома.

– Это Аня, – представил ее Сергей.

– А это мы, – засмеялась Наташа. Спустилась с крыльца по ступенькам и протянула руку Ане:

– Наташа. Идемте чай пить, вы, наверное, устали в дороге.

– Да нет. Мы даже в снежки поиграть успели, – похвасталась Аня, но чай она бы с удовольствием выпила, поэтому вошла в дом.

Дача была большой и старой, расположенной не на классических шести сотках, а на двенадцати. Популярный еще с советских времен дачный поселок был расположен по той же трассе, что и Сосновка, и Аня эти места прекрасно знала. Чуть дальше было большое живописное озеро, и летом на его берегах не найти свободного места – даже «безземельные» горожане выбираются отдохнуть на пляже в жаркие выходные дни.

Наташа проследила за взглядом гостьи:

– Вы знаете эти места?

– Да, немного, – призналась Аня.

– Там у нас дивное озеро. Но желающих искупаться в нем больше, чем воды, – рассмеялась Наташа.

В доме было холодно, несмотря на полыхающий огонь в камине; Наташа включила три электрических батареи, но они пока не справлялись с заданием прогреть холодный воздух.

– Вы пока что курточку не снимайте, а то замерзнете, – предупредила Наташа и повела Аню на экскурсию по дому.

У темной лестницы, ведущей на второй этаж, скрипели почти все ступеньки, причем скрипели по-разному, и Ане это ужасно понравилось.

– Лестница у вас такая… музыкальная, – заметила она.

– Да, – засмеялась Наташа. – Она мне нравится больше всего в этом доме. Свекровь все хочет заменить ее, поставить новую, но Алексей не дает.

Было совершенно ясно, что Наташа – на стороне Алексея, и Ане немедленно понравились и Алексей, и Наташа. И еще она была благодарна Сергею, что он привез ее к своим друзьям, что все больше приоткрывал дверь в свою жизнь – в отличие от нее. Она понимала, что когда-то придется познакомить его и с ее друзьями, и с ее родными – Аня хотела этого и боялась.

Единственным человеком, которого она могла представить Сергею без опасений, была бабушка. С бабушкой можно было договориться – вернее, даже устроить заговор молчания на предмет Аниной классовой принадлежности. И вполне можно было даже пригласить Сережу в гости к бабушке домой, когда та испечет любимый луковый пирог, и не бояться, что по каждой детали жилища можно будет определить Аню как дочь богача.

Аня давно уже догадалась, что никакой Сергей не технический директор издательства. Ну, может, сисадмин. На вопросы о работе отвечал туманно, вечерами не задерживался, да и вообще, у него было как-то слишком много свободного времени – даже для сисадмина. Тем более для технического директора!

Тогда зачем он врал? Почему ничего не рассказывал о своих делах, не хвастал достижениями и не строил планы? Когда Аня задавала вопросы о работе, он терялся и даже немного злился, словно она устраивала допрос с пристрастием о его прошлых связях. И она вздохнула свободно, лишь когда он признался, чем на самом деле занимается по жизни. Хотя, конечно, и на водителя маршрутки он был похож мало. На этот счет у Ани был дерзкий план, который она уже пару недель собиралась осуществить. Да все никак не решалась.

Но кое-что по-прежнему казалось очень странным: он совершенно не интересовался ее семьей. Не пытался узнать, чем занимаются ее родители, не спрашивал, где она живет. По «брату» Мише, когда тот приезжал за Аней, скользил равнодушным взглядом и даже вроде бы избегал смотреть ему в глаза. И даже ни разу не попытался напроситься к ней в гости.

Сергей нравился Ане, нравился все больше; она успела за это время к нему довольно крепко привязаться. Но она о нем почти ничего не знала. Иногда ей начинало казаться, что он скрывает от нее что-то… постыдное. Что-то такое, что может ей очень не понравиться. А иногда – вдруг – мелькала мысль: «Он ничего не спрашивает о моей жизни – просто потому, что знает, кто я. И ему нужны мои деньги». Становилось холодно и страшно, Аня гнала эту мысль прочь, подальше от пронзительных голубых глаз Сережи, от его рук, от его голоса и его заботливого: «Как ты чувствуешь себя, малышка?»

Она чувствовала себя хорошо. Мало того: она чувствовала себя чувствующей! И это было самое главное. А остальное, говорила себе Аня, просто мерещится. От избытка счастья.

…Потом они все вместе пили глинтвейн у костра и жарили шашлык, который получился жестким, несмотря на супер-рецепт маринада. Ребята отправились в супермаркет на кольцевую дорогу за новым мясом (все-таки, чертов шашлык таки нужно было приготовить: ведь они ради него и собрались!). В конце концов, вместо мяса (когда его теперь мариновать-то?) были привезены колбаски, которые с успехом прожарились на мангале и были немедленно съедены проголодавшимися дачниками.

* * *

Хозяйский диван в гостиной, где разместили Аню с Сергеем на ночь, скрипел немилосердно, и они боялись лишний раз повернуться, чтобы никого не разбудить. В комнате было сыро и холодно; камин, даже с помощью трех обогревателей, так и не успел прогреть остывший за время осенних холодов дом. Но Аня храбро сняла всю одежду и быстро нырнула к Сергею под одеяло, и им тут же стало жарко, и совершенно наплевать на скрип и выпирающие пружины…

Луна светила в незашторенное окно; Анино лицо с огромными черными глазами казалось совершенно неземным в бледном лунном свете.

– Ты – принцесса Греза. Ты знаешь, что ты – принцесса? – Спросил Сергей.

– А во мне, и правда, течет благородная кровь! – вдруг похвасталась Аня и тут же смутилась. – Я об этом никому не говорю… Папа – из дворянской семьи. Ольховские чудом уцелели в смутное революционное время. Им не удалось эмигрировать; прадед погиб в гражданской войне. А прабабушку, рискуя жизнью, приютила ее собственная прачка, выдав бывшую хозяйку за свою немую сестру. Представляешь, прабабке пришлось всю жизнь молчать, чтобы сохранить жизнь! Она потом даже замуж вышла за доброго человека, сельского кузнеца, у них родилась дочь… Лишь перед смертью прабабушка заговорила, рассказала дочке о ее корнях. Потом, конечно, мой папа всю родословную проследил.

Сергей вспомнил о портретах предков в кабинете Ольховского. Значит, Александр Петрович не пускает пыль в глаза, украшая стены признаками знатного происхождения. Сергея это не то чтобы особенно порадовало. Он просто как-то сразу перестал считать Аниного отца напыщенным болваном, и, скорее, порадовался за Аню. Ведь, наверное, не слишком приятно иметь в отцах напыщенного болвана…

Сергей не заметил, как замолчала Аня. Он смотрел в окно и думал о своей семье. Прошло несколько долгих минут, когда он – словно с удивлением – вернулся в настоящее и будто заново увидел Аню – совершенно чужую девушку, которая была рядом с ним этой ночью.

Скрестив ноги, она сидела на постели неподвижно, как тонкая фарфоровая статуэтка; лунная дорожка излучала тихий холодный свет, и хотелось это молчание продлить, как забвение – каждому из этих двоих было и хорошо, и мучительно, и немного страшно. Была лишь одна возможность прервать это почти мистическое состояние, вернуть жизнь остывшей комнате и продрогшим телам, и они немедленно, ничего друг другу не сказав, ухватились за эту возможность, словно утопающие – за кромку последней шлюпки, отплывающей от тонущего корабля.

Поцелуи их были обжигающими и поспешными – они словно торопились сказать друг другу, что многое – совсем не то, чем кажется; что их недомолвки и секреты – ничто по сравнению с тем, что они чувствуют друг к другу, и что они значат друг для друга; и что впереди их ждет только счастье, счастье без границ…

– Не отпускай меня, Сережа… Никогда не отпускай… – шептала Аня, дрожащими пальцами проводя по его щеке, оплетая его длинными горячими ногами, осыпая поцелуями его плечи.

– Аня, Аня, моя… – отрывисто выдыхал он в ответ, крепче обнимал ее хрупкое тело, уже не боясь, что может его просто сломать своими крепкими руками – потому что уже не было на эти мысли ни сил, ни времени…

…Утром Аня проснулась рано, едва рассвело. Она всегда плохо спала не дома – будь то пятизвездочный отель или гостевая комната у друзей, просыпалась рано и шла пить кофе. Сейчас ей было нехорошо – накануне все-таки выпила несколько глотков глинтвейна, хотя спиртное ей пить нельзя категорически; голова кружилась и немного подташнивало.

Аня быстро оделась, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Сережу. Как можно тише спустилась по «музыкальной лестнице», открыла дверь (она оказалась незапертой, к удивлению Ани) и вышла на крыльцо.

Вдохнула полной грудью чистый морозный воздух, и обнаружила, почему дом был открыт: в стоящей недалеко от дома беседке курила Наташа. Аня поспешила к ней по тропинке:

– С добрым утром! Я думала, все еще спят, – сообщила Аня, на самом деле обрадовавшись, что не будет одна все утро бродить вокруг чужого дома.

Наташа энтузиазма не разделила, лишь вяло кивнула:

– Привет! Кофе хочешь?

Кофе Ане хотелось, но было неловко отправлять Наташу в дом, и она вызвалась похозяйничать самостоятельно. Наташа с облегчением согласилась:

– Как замечательно, когда гости проявляют инициативу! Все найдешь на кухне, у нас и кофе, и сахар стоят в традиционных местах, не в чулане и не в холодильнике, – улыбнулась Наташа, и Аня засмеялась в ответ.

Все нашлось быстро, Аня сварила кофе на скорую руку – она хотела застать Наташу в беседке и поговорить с ней. Поговорить о чем угодно, лишь бы укрепить эту тоненькую ниточку симпатии, возникшей между ними, и делающую связь между Аней и Сергеем чуточку крепче.

Когда Аня вышла с дымящейся кружкой во двор, Наташа все еще была в беседке. Она устроилась вполне сносно: в пластиковом кресле лежала старая шуба, и, укутанная в эту шубу поверх своей дубленки, Наташа чувствовала себя уютно. В таком прикиде она напоминала боярыню в санях, и Аня улыбнулась:

– Ты похожа…

– Знаю, знаю, на боярыню Морозову, – рассмеялась Наташа. – Мне Алексей уже говорил.

Они замолчали, и Наташа снова погрустнела.

– Что-то случилось? – осторожно спросила Аня. Ей не нравилось вмешиваться в чужую жизнь, и в то же время хотелось помочь – если ее помощь все-таки понадобится, в чем Аня сильно сомневалась.

Но Наташа заговорила.

– Комплекс вины. Я испытываю огромный комплекс вины перед моим сыном, – призналась она.

– За что? – удивилась Аня. Дети были для нее тайным миром, и она уж точно никак не могла понять, как можно испытывать комплекс вины перед трехлетним ребенком!

– За то, что он с бабушкой, – непонятно ответила Наташа. Потом объяснила:

– Бабушка у нас слишком правильная и слишком умная.

– Это разве плохо?

– Само по себе – нет. Беда в том, что свекровь хочет сделать моего сына в три года таким же правильным и умным, как она – в шестьдесят.

– А-а-а. Тогда понятно. Почему тогда няню не пригласите?

– Няню? – удивилась Наташа. – Да Санька в детский сад ходит. Но иногда, конечно, со свекровью оставлять приходится. Но, вообще-то… хоть постоянную, хоть приходящую няню нанимать – это приглашать чужого человека в дом. Я об этом даже не думала!

– А разве в вашем случае родной человек – это хорошо? – Тихо спросила Аня. – Вы ведь понимаете, что у родного – всегда свое мнение. А у чужого будет ваше!

Наташа поразилась этой простой мысли. Конечно, нужно будет все обдумать, но рациональное зерно в этом есть! Она благодарно взглянула на Аню и окончательно решила, что Сергею повезло.