День занимался серенький, мглистый. Зелень деревьев лоснилась от обильной росы. В лесу и следа не осталось от тех чудищ и уродцев, которые сновали по нему ещё час назад. Теперь это был самый обыкновенный лес, сумеречный и мокрый после ночного ливня.
Вампирша поднялась с земли, стряхнула с платья налипшие комья грязи и побрела в город. Она сама не знала толком, зачем возвращается туда. Только подойдя к окраинам, вдруг сообразила, что, как это ни удивительно, она всё ещё Таисья, толстая глуповатая баба, которой вроде бы уже и нечего делать в том доме, где лежат трупы её мужа и старухи…
Таисьино тело после ночи, проведённой на холодной земле под дождём, ощутительно давало о себе знать. Ломило в пояснице, от лодыжек до колен разливалась ноющая боль. Амалия подумала, что каких-нибудь поллитра свежей человеческой крови мигом избавили бы её от всех этих хворей. Но лес был безлюден. Безлюдны были и городские окраины.
Она вышла к какому-то дощатому забору, уселась на валявшуюся гнилую доску, отдышалась. Небо было в низких облаках, неторопливой гурьбой они двигались прочь от светлеющего востока. Вампирша принялась пятернёй расчёсывать спутавшиеся волосы, полные грязи и сосновых иголок. Учёный живёт на северо-западе, размышляла она. Но как она пойдёт на его поиски в таком растерзанном виде? Она сразу привлечёт к себе внимание, её остановят, начнут допытываться — кто она, откуда. Того и гляди, раскроется убийство таисьиной семьи, тогда снова можно прощаться с этим миром…
От беспокойных мыслей её отвлекли приближающиеся голоса. Амалия встала и побрела прочь. Через десяток метров наткнулась на канаву, вырытую для прокладки трубы; трубу почему-то не проложили, а канаву так и оставили: она вся заросла, на её дне стояла лужа, подёрнутая зелёной ряской. Амалия, прячась от подходивших людей, почти свалилась в эту канаву, ноги её по колена ушли в жидкую грязь.
Едва она скрылась, как из-за угла забора вышли двое мужчин: один в телогрейке и ушанке, другой — в засаленном драповом пальто. Пахом — мужик в телогрейке, тащил на собственном загривке украденную с совхозной фермы коровью тушу; долговязый угрюмый Гаврилыч помогал ему, придерживая тушу сзади.
Вдруг раздался свист. Оба оглянулись. Из сумерек вынырнула худощавая фигура в рваной телогрейке и широких солдатских галифе, заправленных в сапоги.
— Стойте, козлы! — задыхаясь от быстрой ходьбы, негромко крикнул появившийся.
— Фу ты, чёрт, Федька, напугал, — Пахом, уже скинувший с плеч тушу и приготовившийся удрать, перевёл дыхание. — Ты чего побежал за нами? А в будке кто остался? Ты сторож, мать твою, тебе сторожить надо!
— А я заместо себя Ермилыча посадил, — подходя к ворюгам, сказал Федька — прыщавый, дурашливого вида парень лет двадцати. — Вытащил его из подсобки мертвецки пьяного и посадил заместо себя в будку. Пускай сидит, авось со стула не свалится. Как будто сторож… Хе-хе…
— Ты чего увязался за нами? — раздражённо заговорил Гаврилыч, застёгивая пальто на все пуговицы. — Мы тебе твою долю отдадим, сам знаешь, в первый раз, что ли.
— Я не о том, — Федька нетерпеливо махнул рукой. — Предупредить вас прибежал. Мне сейчас в будку из милиции позвонили.
Ворюги насторожились. Пахом, снова взявшийся было за тушу, крякнул и выпустил её из рук.
— Етить твою мать, — выругался Гаврилыч. — Значит, засекли нас?
— Хе-хе… — Федька осклабился. — Нужны вы им больно. Если надо, они бы вас уже сто раз взяли бы, и меня вместе с вами…
— Чего ж ты мозги нам полощешь, ежели не за нами? — Гаврилыч, озираясь, поднял воротник. — У меня и так руки трясутся от волнения, а тут ты ещё.
— У тебя от запоя руки трясутся, — сказал Пахом. — Сейчас ведь пойдёшь и сдашь свою долю Акульке за литр самогону.
— А это моё дело!
— Тише вы, козлы, — зашипел на них Федька, отчаянно скривив лицо. — Всю милицию подняли по тревоге, а вы тут корову несёте почти в открытую… Менты убийцу ищут по приметам. Это баба одна толстая, тридцать девять лет. Сейчас перекрывают все дороги из города, солдат послали на вокзал…
— То-то мы их видели у переезда, — Пахом озабоченно поскрёб в затылке.
— Баба сумасшедшая, — продолжал Федька. — На людей бросается с ножом. Мне мент, который звонил сейчас, сказал, что она всю свою семью перерезала. Она может прятаться в кустах или в канавах, и как увидит прохожего — выскакивает и бьёт ножом. Восемнадцать человек уже убила.
— Чуяло моё сердце — вчера надо было, — подавленно выговорил Гаврилыч.
— Вчера ты валялся без задних ног, уже забыл? — буркнул Пахом.
— Бежал предупредить вас, что кругом менты, — закончил Федька. — Рты-то не разевайте! А то заметут вас заодно с той бабой в один момент!
— Бросим, — решился Пахом. — Здесь у забора бросим, досками прикроем и потом придём. А то ведь, коли такие дела, заметут.
— А может, не заметут, — возразил Гаврилыч. Душа его настоятельно требовала выпивки, а Акулина без доброго куска мяса самогону не нальёт, тут и надеяться нечего. — Если сейчас пустырём пойдём, а потом по свалке, то проскочим. Нам бы только до сарая дойти, а там мы, считай, у Христа за пазухой… Ну, хватит слюни распускать, берись давай!
Амалию, которая жадно прислушивалась к разговору, бросало то в жар, то в холод. Осознав, что на неё снова — в который уже раз! — началась облава, она ощутила такой упадок сил, что едва не свалилась на самое дно своей лужи. По склону канавы, который представлял собой самую настоящую свалку, пробежала крыса. Задетая её хвостом консервная банка с шумом покатилась и шлёпнулась в гнилую воду рядом с Амалией. Вампирша вздрогнула, обернулась…
Увидев крысу, она испуганно взвизгнула. Ещё в самой первой своей, графской, жизни Амалия смертельно боялась этих мерзких тварей. Страх перед крысами таким гвоздём засел в её сознании, что и теперь её охватила паника. Осатанело визжа, вампирша пулей вылетела из канавы.
Ворюги остолбенели. Растерзанный вид толстухи и её горящие безумием глаза не оставляли никаких сомнений, что эта выскочившая из канавы баба и есть та самая психбольная, которая зарезала восемнадцать человек.
— Она, — Федька отступил на шаг, споткнулся о труп коровы и упал.
Беспорядочно размахивая руками, бросился бежать Гаврилыч. Пахом мелко закрестился, залопотал: «Чур меня, чур, во имя Отца и Сына!..» — и начал пятиться. А потом вдруг подпрыгнул и с необыкновенной резвость юркнул на угол забора.
Федька от страха не мог подняться. Он лежал, пялился дикими глазами на Амалию и дышал так, словно его только что вытащили из воды.
Вампирша опомнилась, перевела дыхание. Стрельнула глазами по сторонам. Кругом не было ни души.
«Вот лежит бочонок вкусной молодой крови», — уже совершенно спокойно подумала она, приближаясь к лежавшему.
Она запустила руку в карман платья и нащупала рукоятку ножа. Но тут другая мысль пришла ей в голову. Она показалась до того заманчивой, что вампирша даже засмеялась. Ведь совсем необязательно убивать этого незадачливого малого, достаточно вступить с ним в связь… Если ей удастся довести его до оргазма, то она спасена! Тогда прощай, Таисья! Дух Амалии перейдёт в тело этого прыщавого и таким образом Амалия избавится от ответственности за вчерашние убийства. Погоня снова собьётся со следа. Повторится история с солдатиком, когда Амалии в самый последний момент удалось перескочить из его тела в тело толстухи…
С обворожительной улыбкой она склонилась над Федькой и, мурлыкая, принялась стаскивать с него штаны. Федька не сопротивлялся. Он даже не шевелился, лишь щурил глаза и мычал сквозь сжатые зубы. Амалия нежно погладила его пониже живота, потом взяла рукой член и принялась его массировать.
«Уж не страдает ли он, чего доброго, бессилием?» — через несколько минут с беспокойством подумала вампирша. Член Федьки никак не реагировал на её старания. Он упорно не желал твердеть, а сам Федька лишь хрипел и пускал слюни, которые раздражали Амалию и вызывали в ней приступы брезгливой тошноты. Она вскрикнула от отвращения, когда федькин член, словно в насмешку над её усилиями, выпустил обильную струю мочи и залил ей руки…
Но это было уже сверх всякой наглости!
— Слизняк! — закричала вампирша. — Жалкий слизняк, импотент, баба!..
Она в сердцах плюнула на федькин член и огляделась. Подумать только — из-за этой тряпки она потеряла пятнадцать бесценных минут, которых как раз может не хватить, когда она будет убегать от погони!
Амалия яростно захлестала Федьку по щекам, пытаясь привести его в чувство, но парень никак не мог выйти из прострации. Он, как видно, совсем ополоумел от страха.
Тогда она выхватила нож и полоснула его по шее. Кровь сосала минут пять, не больше. Времени не было. Она и так слишком задержалась здесь. Ей уже начинало казаться, что где-то совсем близко лают собаки…
Заставив себя оторваться от вожделенной раны, из которой ещё можно было пить и пить, она бросилась к кустам. Выбирая безлюдные места и обходя редких прохожих, вампирша направилась к лесу. Только там, как ей казалось, она скроется от погони. Там есть речки, ручьи, они собьют собак со следа и преследователи останутся ни с чем. К тому же там немало всяких рыболовов и грибников. Кого-нибудь из них, если очень повезёт, она соблазнит таисьиным телом и переберётся в другую плоть…
В отдалении, в утренней дымке, показалось здание городского вокзала. По рельсам сочился жидкий рассвет. Кругом стояла тишина.
В кабине старенького локомотива, загнанного на тупиковый путь, горел свет. Амалия увидела в его окне чьё-то лицо. Небритый лысоватый мужчина пристально рассматривал её. Амалия дерзко перехватила его взгляд, улыбнулась нагловато, как уличная девка, и решительно зашагала к локомотиву.
«Попробую перекинуться в этого мужлана, — думала она, обнажая на ходу полную таисьину грудь. — До него наверняка ещё не дошли известия об убийствах… О, чёрт побери! Как ужасно я выгляжу! Кажется, полжизни отдала бы сейчас за чистое платье, пудру и гребешок…»
Подойдя к металлической лесенке, подымавшейся к кабине, она помедлила, приводя себя в порядок. Пятернёй расчесала волосы, стряхнула с платья грязь, расправила складки.
— Миленький, пусти погреться, — сладким голосом пропела она, когда в двери локомотива показался железнодорожник.
Дмитрию Савельевичу Копашеву недавно стукнуло сорок пять. С женой, официально не разводясь, он разошёлся уже лет десять назад и перебивался шлюхами. С некоторыми из них он знакомился прямо на рельсах. И вообще женщины определённого сорта почему-то чаще всего попадались ему именно возле железных дорог и вокзалов, и потому он не особенно удивился, увидев Амалию. О вчерашних убийствах он не знал и вымазанную в грязи толстуху принял за дешёвую проститутку, разъезжающую взад-вперёд в поездах со случайными попутчиками.
— Угостил бы чем-нибудь девушку, — умильно пела вампирша. — Видишь — промокла вся, замёрзла…
Угрюмая складка губ на хмуром с похмелья лице Копашева оттянулась несколько набок, обозначив улыбку.
— Замёрзла, говоришь? — произнёс он медленно, словно что-то прикидывая в уме. — Ну, тогда пошли…
Вагон, куда они с Амалией поднялись, был весь заставлен какими-то ящиками. В небольшом свободном от ящиков закуте пахло мазутом, табаком и кислой водочной отрыжкой. На расставленных в виде скамьи ящиках спал пьяный в стельку напарник Копашева. Дмитрий Савельевич бесцеремонно стащил его с лежанки и усадил в углу. Пьяный не открыл глаз, только промычал что-то.
Амалия от восторга готова была запеть. Она снимала платье медленно, как в стриптизе, жеманилась, беспрерывно хихикала и вообще всячески корчила из себя подзаборную девку. Копашев ухмылялся и тыкал грязным пальцем в её не менее грязные полушария. Прилипший окурок дрожал на его нижней губе. Наконец он сплюнул его и снял с себя промасленную телогрейку. Расстелил её на ящиках, галантно предложил даме располагаться. «Надо же, — подумала Амалия, — Таисья, толстуха, уродина, а ведь понравилась! Прямо удивительно!»
Раздевшись, Копашев по-хозяйски облапил её пухлое тело. Его пальцы стальными клещами впивались в мякоть таисьиных боков. Амалия тихонько взвизгивала от боли и удовольствия. Её охватила радость, буйная радость, которая была посильнее крепких рук железнодорожника. Преследователи и на этот раз останутся с носом! Она извивалась в мужских объятиях и хохотала. Пусть теперь ищут её сколько хотят! Пускают по её следу самых свирепых псов! Заряжают ружья! Готовят топоры и осиновые колья! Колдовская сила, доступная ей, снова выручит её!.. Только бы довести этого вонючего мужика до оргазма…
Невидимые эротические токи, исходившие от Копашева, тотчас улавливались чутким существом вампирши. По изменению их напряжённости она могла судить о состоянии партнёра. Сейчас он возбуждён. Возбуждение его усиливается. Вот оно стало таким, что член его достиг необходимой твёрдости… Амалия страстно задышала, задвигала телом, помогая копашевскому члену войти в половую щель. Наконец началось самое главное. Копашев прижался к ней, захрипел, заработал членом… Но прошла минута. Пять минут. Оргазм всё не наступал. Возбуждение партнёра то слабело, то вновь усиливалось. Амалия начала терять терпение.
И тут ей послышался отдалённый лай собак. Она вся похолодела, крепче ухватилась за дёргающееся тело партнёра. Это и вправду собаки? Или наваждение, обман слуха?… С минуту она прислушивалась, почти перестав помогать телом отдувавшемуся Копашеву. Точно, собаки! Взяли след у федькиного трупа… Она вздрогнула, вцепилась в мужчину.
— Ну же, ну… — шептала она.
Лай затих, и вдруг раздался снова — уже ближе, явственнее…
Её судьба снова висит на волоске!
— Ну же, ну…
«Кончит ли когда-нибудь этот вонючий хрен?»
— Ну же, ну… о… о…
Тело её ещё яростнее и энергичнее заходило в такт движениям Копашева.
Он наконец издал удовлетворённый стон. И вампирша вдруг изогнулась, вздрогнула, непроизвольно подалась ему навстречу. Из глаз Таисьи вылетели два огонька и впились в заволошенную грудь мужчины.
Свершилось!
Амалия, ещё в забытьи, ещё не вполне почувствовав себя в новом теле, отпрянула от толстой бабы, разлёгшейся на телогрейке.
Спустя минуту вампирша очнулась окончательно, встала и принялась торопливо надевать на себя трусы Копашева, его майку и штаны.
Пришла в себя и Таисья. Освобождённая от духа вампирши, она внезапно вспомнила всё, что с ней произошло — начиная с той минуты, когда полоумный солдат набросился на неё в доме отца. В её памяти воскрес вчерашний кровавый вечер, убийство мужа, матери, ребёнка… О господи, зачем она это сделала? Какая чёрная сила двигала ею? А ведь она сделала всё это сама, своими собственными руками…
Страшные воспоминания настолько потрясли Таисью, что её бедный рассудок помутился. Она завопила. Голая, она выпрыгнула из вагона и побежала через рельсы, спотыкаясь, крича и нелепо взмахивая руками, не обращая внимание на свистки милиционеров.
Вампирша спокойно наблюдала из дверей вагона, как Таисья подбежала к стоявшему невдалеке поезду и с душераздирающим воплем бросилась головой на металлический угол. Удар был настолько силён, что из расколовшегося черепа брызнул мозг.
Тело самоубийцы рухнуло на рельсы. К нему уже спешили милиционеры, сдерживая рвущихся с поводков собак.