Глава четвертая

Я в темных джунглях, в глубоком кратере, среди зубчатых неровных скал. По краю кратера прыгают и кричат тысячи призрачных паучьих обезьян, бросают сверху камни. Возле меня — большие валуны, и на каждом — умирающий, накрытый белой простыней. Прямо передо мной Флако с перерезанным горлом, одна его рука свесилась с камня вниз, и мне нужно побыстрее зашить его рану, если я хочу спасти его. Справа на соседнем камне лежит лицом вниз Тамара, у нее высокая температура, быстро гибнут клетки мозга, ей необходима инъекция антимозина. За спиной, тоже с перерезанным горлом, на плоском камне лежит Эйриш. Он тянет меня сзади за рубашку, просит о помощи, но я слишком занят уходом за Флако.

В угасающем свете я должен нагнуться ниже, чтобы видеть, как зашить Флако горло. Пищевод перерезан сразу над кадыком, между двумя треугольными хрящами, видно первое хрящевое кольцо трахеи — в этом месте трудно работать быстро, потому что легко повредить голосовые связки. Но мне некогда заботиться о таких мелочах, как голосовые связки. Раньше мне не приходилось проводить серьезные хирургические операции, но сейчас я быстро зашиваю пищевод, надеясь, что делаю это правильно. Обезьяны на краю кратера кричат и завывают, и я не могу сообразить, те ли места сшиваю. Нижняя часть пищевода неожиданно кажется мне слишком похожей на тонкую кишку. Но я продолжаю шить, удивляясь ущербу, который причинен позвоночнику Флако. Потребуется серьезное лечение, сейчас я такое не могу дать. Кровь окрасила белую простыню.

Я осматриваюсь в поисках камня поровнее, чтобы разложить окровавленные скобки, и слева от меня появляется девочка лет десяти. Я протягиваю ей скобки, она говорит: «Спасибо, дедушка!» и улыбается мне. Я смотрю ей в лицо — тонкое личико с хорошо прорисованными чертами, кожа светлая, как у европейца, и гладкая, как у фарфоровой куклы. Девочка кажется мне знакомой, и я рад ее видеть, но не могу вспомнить, как ее зовут.

Я бросаюсь к лежащей на камне Тамаре, наполняю шприц антимозином, осторожно поднимаю ей голову и делаю укол в шею. Эйриш сзади тянет меня за рубашку.

— А мне ты разве не поможешь? Я умираю! Помоги мне! — кричит он.

Я оглядываюсь на него, удивляясь, как хорошо он говорит с перерезанным горлом. Лицо его покрыто каплями пота, глаза расширены от ужаса. Он снова тянет меня за рубашку, но я гневно отбрасываю его руку.

— Я занят! — говорю я.

— Слишком занят, чтобы помочь мне, козел старый? Слишком занят, чтобы помочь? — Ноги его начинают дергаться, он бьется в судорогах. Простыня вздымается, и я знаю, что он умирает.

Неожиданно все обезьяны на краю кратера начинают выть. Флако изгибает спину и кричит; швы рвутся, кровь брызжет из раны. Глаза Тамары начинают стекленеть, и я понимаю, что ей нужна еще одна инъекция. Эйриш поднимает руки и протягивает их ко мне, как будто умоляя о милосердии.

Я вздрагиваю и просыпаюсь. Нахожусь на койке, а она, в свою очередь, в трубе размером с гроб; над головой единственная тусклая лампочка. Белые пластиковые стены еще не утратили запаха новой вещи, слышится приглушенная веселая музыка, которая никак не соответствует моему настроению. Перед глазами по-прежнему стоит Эйриш с перерезанным горлом, и я пытаюсь отогнать это видение, сосредоточившись на чем-нибудь другом. Сломанная лодыжка привязана к койке, поэтому я не могу увидеть свою ногу, но боль, подобная осиным уколам, говорит мне, что врачи вставили иглы, соединяя мои кости, — это очень длительное лечение, обычно так лечат спортсменов.

Я знаю, что по крайней мере три часа не должен двигаться для того, чтобы кости склеились. Где же часы? Их нет. Я лежу в светящейся трубе, как принято в китайских больницах, но в таких трубах обычно есть некоторые удобства — часы, соломки для питья, монитор сновидений. Здесь же пусто, только радио играет.

«Я должен найти Тамару, — думаю я. — Проверить содержание гормонов в катетере, позаботиться о ее руке». Прошло три дня, достаточно времени, чтобы на ее ране образовался тонкий слой клеток. Теперь пора омыть эти клетки новым раствором, ввести гормоны, которые помогут регенераций руки. Иначе недифференцированные клетки будут продолжать расти, как раковая опухоль. Нужно также убедиться, не поврежден ли у нее мозг, посмотреть, как подействовал антимозин. Генерал, с которым я говорил, хотел, чтобы Тамара выжила. Вероятно, кто-то о ней заботится. Но все равно нужно проверить.

Я вспомнил кровь, бьющую из горла Эйриша, красную струйку на черной коже. Постарался отогнать это видение, но никак не мог сосредоточить мысль на чем-нибудь другом. Мне казалось, что в мозгу у меня образовался какой-то холодный сгусток. Что же это за холодное место — я пытался представить его себе, но оно каждый раз отодвигалось. Слишком большая доза морфия может в течение нескольких дней не давать сосредоточиться, но мне все же казалось, что это не просто последствия наркотика. Комок холода кажется живым, одушевленным, не то как животное, не то как большая черная муха, жужжащая у меня в голове, отгоняющая крыльями мысли и вызывающая неприятные образы.

Все случившееся за последние три дня казалось мне абсолютно невероятным, и чем больше я размышлял, тем больше убеждался, что просто — напросто сошел с ума. Вот как я думал. Когда я был молод, дон Хосе Миранда, эксцентричный друг моего отца, учил меня, как надо служить обществу. Он верил, что общество всегда вознаграждает тех, кто лучше других ему служит, и уничтожает тех, кто отказывается это делать. Например, владелец небольшой больницы в нашем городке всегда вкладывал в нее много средств. Поэтому там стояло такое медицинское оборудование, какого не было в других больницах, и больные к нему приезжали издалека. Это сделало его очень богатым и известным. У него было много друзей, прекрасная жена, и никто ему не завидовал, потому что все считали, что он этого заслуживает. Это и было наградой за службу, которую он исполнял. Дон также указывал, что человек, который ведет себя по отношению к обществу как паразит, никогда не чувствует себя в безопасности. Диктаторы, нечестные бизнесмены — все те, кто старается выпить из окружающих все соки, нередко гибнут. Если общество не уничтожает их физически, оно разрушает их дух, и они чувствуют себя несчастными.

Чтобы подтвердить своя слова, дон Хосе надевал свой белый костюм, брал палку с позолоченным набалдашником и вел меня на рынок: показывая плохих людей на улицах и объяснял, почему жизнь их недолговечна. «Посмотри на Освальдо, — говорил он, указывая на торговца, — посмотри, как он жалок. Он всегда старается продать свои товары вдвое дороже их истинной стоимости, поэтому, когда мода меняется, он вынужден раздавать их даром. Из-за его скупости никто у него ничего не покупает, и он умрет в бедности. Помни, как общество наказывает жадных, Анжело, и учись на несчастьях этого человека. — Потом говорил, указывая на красивую пару: — Посмотри на Хуана, он оставил свою жену и женился на любовнице. И теперь новая жена не позволяет ему одному выходить на улицу! Цепляется к нему, как веревка к повешенному. Сама того не зная, она стала воплощением совести общества и безжалостно наказывает его за супружескую неверность».

Дон Хосе Миранда повторял, что великая мудрость заключается в том, чтобы подчиняться моральным нормам, даже когда они кажутся тебе тяжелым бременем; он говорил, что будет подчиняться законам, даже если они кажутся неправильными и неуместными.

Я привык думать, что его рассуждения справедливы, и позже частенько гадал, не выбрал ли я своей профессией медицину подсознательно, чтобы лучше служить обществу и получить от него награду. Если это так, то не является ли моя мораль хитростью, порожденной жадностью? Но я всегда предпочитал верить, что служу обществу бескорыстно и вознаграждения, которые оно мне посылает, случайны. Действительно, философы утверждают, что величайшим счастьем наслаждаются те, кто научились жить без богатства и славы. И если это правда, то вознаграждение, которое общество дает тем, кто ему служит, всего лишь пылинка по сравнению с истинным счастьем, которое даруется самим служением. Я предпочитаю верить в это, эта мысль кажется мне правильнее.

Но убийства Эйриша общество мне не простит. Тем более что я его обезоружил, и он был беззащитен передо мной. А за правом на расплату ревниво следят. Я отобрал это право у общества, убив Эйриша, и теперь оно меня за это накажет. Итак, лишив жизни человека, я действовал вопреки одному из фундаментальных положений, в которые верю: я нарушил правила общепринятой морали. Хотя Эйриш был социалистом, убийцей, созданием, считавшим, что для достижения целей идеал — социализма нужно уничтожить меня и мой мир, хотя он представлял все это, — я не мог оправдать его убийство. И тот факт, что я действовал вразрез со своей верой, казался мне доказательством безумия.

Еще я думал о том, что убийство Эйриша произошло импульсивно, а я никогда раньше так не действовал. Лишь однажды я всерьез хотел убить человека, и было это очень давно. И даже тогда, в молодости, я не был импульсивен. Гонзальво Квинтанилла, армейский генерал с большими наркосвязями в Австралии, пытался захватить власть в Гватемале. На три дня все пространство от Пансоса до Белиза превратилось в царство террора. Но его люди интересовались только грабежом и насилием, в них не было верности предводителю, и поэтому режим пал. Я в то время учился в Мехико — Сити. Узнав о том, что грабители Квинтаниллы убили мою мать, я бросился домой.

Хотя мать убили два дня назад, я застал отца сидящим в гостиной, он смотрел в стену и плакал как ребенок. Моя сестра Ева пыталась успокоить его, а ее трое детей бегали по дому и играли. Отец не отвечал, когда я обращался к нему, но сестра отвела меня в сторону и показала, где умерла мама. Засохшая кровь видна была на стенах и на двери между кухней и столовой, — Ева, как ни старалась, не смогла все убрать, и я ощутил запах крови.

— Как это случилось? — спросил я.

— Пятеро солдат Квинтаниллы явились грабить дом. Соседи слышали стрельбу. Когда солдаты ушли, соседи зашли в дом и увидели ее мертвой, — сказала Ева.

— Но как она умерла?

— Никто не видел.

Я ходил от дома к дому, расспрашивал, как была убита моя мать. И только одна седая старуха сказали мне:

— Она не утратила добродетели, потому что пыталась бороться с этими насильниками. Дальше — дело Бога. Поэтому, пока ты борешься, добродетель пребывает с тобой.

Даже в сорок лет моя мать была привлекательной женщиной. Я был уверен, что убийцы изнасиловали ее. И опасался — увидев следы такого количества крови, — что они очень сильно мучили ее.

Я вооружился револьвером. Неделями бродил вечерами по улицам, прятался от военной полиции, которая подавляла мятеж, искал в барах и переулках, надеялся найти хоть кого-нибудь в форме солдат Квинтаниллы. Каждый раз при виде тощего подростка я представлял себе, что он был с Квинтаниллой и, может, он виновен в смерти моей матери. Я так и не нашел тех, кого искал, и не смог выплеснуть гнев, всадив в кого-нибудь пулю.

Вспоминая этот случай, я сжимал кулаки, гнев обжигал меня. Я вспотел и задрожал от ярости. Это меня испугало: с самой юности я не испытывал таких сильных эмоций. Казалось, это подтверждает мою теорию насчет безумия.

Я подумал об Эйрише. Если бы он жил в Гватемале во время восстания, он бы изнасиловал мою мать и, разрезав на части, разбросал по всему дому. Я говорил себе, что должен радоваться тому, что убил его, но легче не становилось: чувство вины все равно присутствовало на грани сознания.

Я слышал, как жужжит муха у меня в голове, и подумал — когда же это я сошел с ума? Мне казалось, я должен помнить точный момент. Во время смерти Флако? Я был потрясен и опечален, но не помню, чтобы в голове что-то изменилось. Когда на меня напал Эйриш? Или когда я узнал, что Панама требует моей выдачи? Когда в первый раз увидел, как Тамара смотрит в потолок взглядом зомби? Произошло сразу столько плохого, что одно из этих происшествий вполне могло послужить спусковым крючком.

Но когда в голове появилась эта муха, вспомнить я не мог. И даже сейчас, отправляясь на войну, я не могу оценить своего состояния, а убийца между тем только и ждет возможности ударить. В сущности, я лежу в этой трубе безоружный, беззащитный перед нападением. Труба напоминает гигантский ящик шкафа: всякий может открыть этот ящик и придушить меня. Теперь я в большей опасности, чем когда-либо.

Руки у меня задрожали, я решил, что необходимо сбежать из трубы, но ноги были как бы прикованы к койке. Я попытался проползти к дверце, чтобы открыть ее, но труба была слишком узка, и я не мог дотянуться до зажима на ноге. Начал отчаянно дергаться. При встрече с Эйришем у меня не было времени обдумать положение и испугаться. Но теперь меня захлестнула волна ужаса. Обливаясь потом, я тяжело дышал, судорожно пытаясь освободиться.

Я вспомнил слова метафизика Пио Бароха: «Для природы характерно, что когда она хочет вас уничтожить, то делает это основательно». Похоже, природа расчетливо привела меня сюда — лишила места в обществе, уничтожила мои планы на будущее, убила моих лучших друзей. И когда я обдумывал все плохое, случившееся со мной, словно какой-то голос прошептал мне на ухо: «Помни, что бы ни случилось, худшее еще впереди».

И уверенность в этом наполнила меня удивлением и страхом. Я лежал, как мотылек, приколотый к доске. Все мои дерганья и крики ни к чему не приведут. Ногу-то я могу высвободить, да бежать мне некуда.

Тут же нога заболела от напряжения. Я вспомнил собаку, наступившую на капкан Родриго. Она пожертвовала лапой, чтобы освободиться. Невеселый выбор. Но я знал, что, подобно этой собаке, мне тоже предстоит сделать выбор. Я утратил свой дом в Панаме, потерял доброе имя и лучших друзей — и еще кое-что более существенное: я утратил контакт с реальностью, понимание того, кем я являюсь. Сумма потерь огромна, но я твердо решил держаться за жизнь.

По радио начали передавать песню, и под гром труб я повторял, как молитву: «Худшее еще впереди», вырабатывая в себе новую жесткость. Я сжимал кулаки и распрямлял руки. Чувствовал себя сильным и злым. Я почти надеялся, что убийца, человек Джафари, наконец придет. Потому что если он откроет трубу, я смогу до него добраться.

* * *

Успокоившись, я заметил на потолке две кнопки за головой. Глупо размещать кнопки так, что их едва можно обнаружить. На одной значилось: «Вызов помощи». На другой: «Открыто». Я нажал кнопку «Открыто», и замок щелкнул. Койка выкатилась, и я оказался в пустой операционной. Сел и освободил ногу от зажима.

Потом опустился на пол, стараясь не очень нагружать раненую ногу. Пол слегка дрожал, я чувствовал, что корабль находится в полете. В помещении пахло новым пластиком и стерильностью. Безупречно чисто и пусто. Я в любую минуту ожидал, что появятся врач или сестра и скажут, чтобы я возвращался в постель.

Свою трубу для выздоравливающих я оставил открытой, чтобы можно было слушать радио. Рядом нашел блокнот с экраном на кристаллах, нажал кнопку и обнаружил, что меня должны выпустить в 20–15. На часах блокнота время 20–07. Кости уже склеились.

Тамара, когда я доставил ее на станцию Сол, была слишком больна для того, чтобы поместить ее в каюту, поэтому я решил проверить другие трубы, надеясь узнать о ее состоянии. Только одна труба оказалась занятой, в табличке сообщалось, что пациент — мужчина. Я раскрыл тридцать остальных труб и обнаружил, что все они пусты. Где-то на пятнадцатой трубе музыка прекратилась, и диктор сообщил: «Говорит Карлос Каррера. Новости Панамы».

Я перестал обыскивать трубы, удивившись, что слышу передачу из Панамы, «Полиция Колона установила личность мужчины, которого откопали на банановой плантации. Это некто Флако, Алехандро Контенто Ривера, житель Колона и прежний друг преступника Анжело Хименеса Осика. Сообщается, что Ривера убит ударом ножа в горло, точно так же, как и другая жертва Осика, известный Эйриш Мухаммад Хустанифад. Известно, что Ривера перед смертью обладал значительным количеством твердой валюты, и полиция считает, что Осик убил его из-за денег. Позже в тот же день Осик с помощью этих денег смог подкупить наемников на станции Сол, которые помогли ему уйти от правосудия. Полиция обнаружила свидетеля этого второго убийства…»

Женщина с высоким голосом, похожим на щебет длиннохвостого попугая, интервьюировала чилийку, которую я встретил на банановой плантации. Чилийка сказала: «Флако, он разговаривал со мной в палатке, потом вышел на минуту. Я услышала его крик, выбежала и увидела этого дьявола Осика. Он стоял над Флако, держа в руке нож. Я закричала, и Осик убежал. Я испугалась и хотела собрать вещи и уйти, но тут вернулся Осик с лопатой, он пригрозил, что убьет меня. Он достал из кармана Флако много денег, потом похоронил его и сказал, что убьет меня, если я кому-нибудь расскажу. Я очень испугалась и потому никому не говорила. До смерти испугалась».

Женщина прочирикала: «Вы уверены, что это был Осик?» — «Да, уверена. Я хорошо его разглядела», — сказала чилийка.

Каррера продолжал: «Помимо Панамы и Западного Исламабада, три других государства требуют возвращения Осика на Землю, обвиняя его в разрушении станции Сол, убийстве семерых и ранении тридцати шести человек. Полиция, обыскивавшая озеро Гатун в поисках раненой женщины, которая в последние дни жила в доме Осика, перенесла свои поиски на банановые плантации, где был похоронен Ривера. Свидетель видел Осика и эту женщину…»

Я захлопнул двери трубы, чтобы не слышать радио. Новости вызвали у меня приступ тошноты. Я никогда не верил газетам и радио, и то, что я только что услышал, подкрепило мое недоверие. Пришлось утешить себя тем, что я поступил правильно, бежав из Панамы. При таких сообщениях прессы меня бы скорее линчевали, до расстрела дело вряд ли бы дошло. Хотя постепенно настроение у меня улучшилось. Полиция ищет тело Тамары: что бы ни случилось, никто не заметил, куда она исчезла. Джафари и Пехота вполне могут поверить, что Эйриш убил Тамару и избавился от ее тела, а потом был убит, когда вернулся за мной. Я едва мог поверить себе: Тамара в безопасности!

Снова открыв трубу, я переключал станции, пока не отыскал хорошую музыку, «Мое сердце плачет» в исполнении «Лос Арпонес». Мысль о том, что Тамара спаслась от ОМП, наполнила меня таким счастьем, что мне захотелось танцевать. Я проверял очередную койку, когда в операционную вошла женщина.

От трубы пришлось отскочить. Вошедшая была химерой с волосами цвета шоколада, такого оттенка я еще никогда не видел. Ее единственной одеждой было серебряное кимоно, расшитое красными драконами. Загорелые ноги оставались обнаженными. Плечи были крепкими и мускулистыми, как у гимнастки. В руках она несла белую сорочку и чашку с зеленым супом. Я решил, что это медицинская сестра. Войдя, она остановилась.

— Что-нибудь ищете? — спросила, кивая в сторону открытой трубы.

— Когда я сюда поступил, со мной была подруга. Я подумал, может быть, она здесь?

— Вместе с вами сюда не приносили женщину, — ответила она. — Большинство ваших друзей со станции Сол в другом модуле корабля. И до Пекаря вы их не увидите. Никому не разрешается переходить из модуля в модуль.

Я посмотрел в глаза химеры, темно — карие, со странными серебряными проблесками, как будто паутинками света, и понял, что никогда раньше ее не видел. В числе наемников на станции Сол ее не было. Она насмешливо сказала:

— Наши возлюбленные наниматели сожалеют, что в целях приличия вам все же нужно носить эти девяносто пять граммов одежды. — И бросила рядом со мной на койку пару белого белья и белое кимоно, потом напряженно улыбнулась, словно старалась мне понравиться.

— О чем сожалеют наши наниматели?

— Я думаю, японцы первоначально планировали нанимать только мужчин, в этом случае вы летели бы обнаженным. Девяносто пять граммов, помноженные на десять тысяч наемников — очень большой лишний вес, и им жаль платить за его перевозку. — Она протянула мне чашку с супом, потом раскрыла две трубы, вытащила их койки, села на одну и знаком пригласила меня сесть на вторую.

Я почувствовал замешательство. Больничная рубашка слишком коротка для того, чтобы достать хотя бы до бедра, и слишком открыта на спине. Я подобрал одежду, оглядываясь в поисках места, где можно было бы переодеться.

— Все в порядке, — успокоила меня женщина. — Я и раньше видела «сладкую картошку». — И она движением подбородка указала на мои половые органы. Я решил, что она права, и надел белье. Она отвернулась, глядя в потолок.

Когда я поверх белья натянул кимоно, она снова заговорила:

— Вы не были на вступительной встрече вчера, поэтому я решила ввести вас в курс дела. Я Абрайра Сифуэнтес, командир боевой группы. Нас в группе пятеро. С моим старшим братом Перфекто вы уже встречались. С Завалой вы скоро встретитесь. В нашей группе также Мавро. — Похоже, вы удивлены?

— Я думал, вы медсестра, — протянул я. Мавро, Бордельная Крыса. Я вспомнил маленького человека с вытатуированными слезами. Живот у меня свело при мысли о том, что я оказался с ним в одном отряде, В своем бреду, навеянном наркотиком, я был уверен, что он послан убить меня, а такие впечатления забываются нескоро. Рослая химера, Перфекто, с другой стороны, казался хорошим человеком. Из вежливости я добавил:

— Буду счастлив служить под вашим начальством.

Абрайра рассмеялась.

— Некоторые приняли бы это как пощечину.

— Как это?

— В нашем модуле семьсот боевых групп, и наша единственная, где командиром женщина. Откровенно говоря, я меньше подготовлена для командования, чем Мавро или Перфекто. Для многих вы будете служить объектом насмешек. И, возможно, не перенесете такого удара по своему мужскому самолюбию. — Она махнула рукой, отказываясь обсуждать эту тему, — типичный жест чилийки.

— Но вы ведь не ожидаете неприятностей от кого-либо из нас?

Она пожала плечами.

— Зависит от обстоятельств. Вы ведь не станете устраивать неприятностей?

Я рассмеялся.

— Неужели вы серьезно? Кому какое дело до моего мужского самолюбия? Это так старомодно! Не могу представить себе, чтобы кто-нибудь из нас стал вас расстраивать. — Я не мог не смотреть ей в глаза, на эти серебряные паутинки, они меня словно гипнотизировали.

Абрайра задумалась.

— Вы приняли это за шутку, дон Анжело, как и полагается человеку вашего воспитания. Но для мужчин здесь, на корабле, это не шутка. Многие отобраны из тюрем Перу и Колумбии, где люди, лишившись всего, цепляются лишь за принадлежность к своему полу. Вы видели татуировку Мавро? Это символ того, что он убил двух парней в гетто Картахены. Вы никогда не были частью их мира, иначе знали бы, что мужское достоинство — не шутка. А Завала — он еще молод и стремится проявить себя. Еще я должна предупредить вас, что у химер тоже есть очень сильное чувство, родственное чувству собственного достоинства. — Она пыталась сформулировать свою мысль. — Назовем это… гордостью своим положением. Торрес создал нас в качестве солдат — и только мужчины учились сражаться, хотя с тех пор научились и мы, женщины. Но мужчины до сих пор ревниво охраняют свою роль воинов: нам они позволяют воевать, но командовать, получать звания — никогда. Никогда раньше женщина — химера не командовала мужчинами в сражении. И мы не знаем, как будет реагировать на это Перфекто. Он может уважать мои умения, но этого недостаточно, чтобы контролировать его. У нас есть еще кое-что общее, надеюсь, эта связь окажется прочнее: мы с ним оба крещеные католики. Поэтому он будет обращаться со мной достойно просто из страха перед Богом.

Верилось с трудом. Только бродячие священники могут решиться вопреки воле Ватикана крестить химеру.

Абрайра заметила это и пояснила:

— Такое случается. В этом случае, возможно, как католик, он будет верен мне. Конечно, я хотела бы, чтобы вы с ним поговорили по этому поводу.

Я пожал плечами.

— Если хотите. — Я не думал, что мои слова подействуют на него. Она слегка нахмурилась, расстроившись, что я не дал более твердого обещания. Я не знал, как будет обращаться с ней Перфекто, но хорошо представлял себе, как могли обращаться люди вообще. Мне встречались в Панаме мужчины, которые считали, что мужское начало — превыше всего, а я относился к этому, как к анахронизму. Такой человек действительно может причинить ей неприятности. — Мне кажется, больше всего вам следует ожидать неприятностей от Мавро. Я точно знаю, он хочет быть офицером, но генерал поставил его рядовым под командованием единственной женщины… Ему это не понравится.

Она рассмеялась — высоким неприятным смехом, который был призван обезоруживать.

— Вы мне нравитесь, — сказала она. — Судя по вашему тону, вы очень озабочены моими делами… Возможно, вы правы. Я ему не слишком доверяю. Видели бы вы, как он сидит на своей койке и смотрит на меня.

— Это дурной знак, — предупредил я.

Она кивнула.

— Правда. И еще, дон Анжело, Кое-кто говорил о вас. Несколько правительств на Земле требуют вашей выдачи. И Кое-кто боится, что ОМП захватит корабль, чтобы взять вас. Обсуждалась возможность вашей выдачи, но Мавро пригрозил, что убьет всякого, кто вновь заговорит об этом. Он назвал их волами , и теперь они его сторонятся. И вот, пожалуйста, Мавро теперь использует этот эпизод, чтобы заявить, каким сильным мужчиной он является. Рано или поздно он начнет драку. Может, убьет кого-нибудь. Всякий, кто оказывается рядом с ним на расстоянии вытянутой руки, — в опасности.

Я поразмыслил над ее словами. Она права.

— Так что же нам делать?

Абрайра посмотрела на потолок и пожала плечами.

— Я подумаю.

И в отличие от большинства людей, которые только говорят, что подумают, но никогда не делают этого, она замолчала, уставилась в пустое пространство перед собой и погрузилась в размышления: поэтому я взял чашку с супом и принялся есть. Зеленые водоросли имели вкус капусты — брокколи. Нога по-прежнему ныла, поэтому я встал, нашел холодильник, а в нем — тюбик кортизонового крема. Сел на стол в углу и смазал ногу кремом. На том же столе стоял терминал компьютера…

Подчиняясь неожиданному порыву, я включил его и запросил историю болезни Тамары де ла Гарса. Компьютер ответил: «Файл отсутствует». Я запросил данные о, Тамил Джафари. Снова ответ: «Файл отсутствует». Я потребовал список наемников, поступивших со станции Сол, и компьютер выдал девятнадцать имен.

В списке Тамары не было, разве что она числилась под псевдонимом. Я запросил медицинскую информацию о всех этих девятнадцати. Никто не лечился от повреждения мозга. Очевидно, генерал Гарсон не настолько глуп, чтобы поместить данные о Тамаре в компьютер — под любым именем.

Пока я занимался поисками, Абрайра смотрела на меня.

— Что вы делаете?

— Пытаюсь отыскать подругу, о которой я вам говорил. Терминал ведь можно использовать?

Она пожала плечами.

— Тут некому вас останавливать.

Я затребовал список больных, в данный момент находящихся в трубах для выздоровления. В списке оказалось пять человек; ни у одного нет тех повреждений, что должны быть у Тамары. Итак, через терминал мне ничего не узнать.

Но тут мне пришла в голову другая мысль: один из тех девятнадцати, что сели на станции Сол, убийца из ОМП. Я затребовал их биографии и данные о нынешнем размещении, потом отдал команду распечатать. Принтер выплюнул стопку тонких листочков с почти микроскопическими буквами. Я начал изучать файл особенно уродливой химеры по имени Мигель Мендоза.

— Да, чуть не забыла, — сказала Абрайра. — Подарок от генерала. — Она порылась в одежде и извлекла на свет небольшой продолговатый пакет, завернутый в золотую фольгу. — Он прислал также выпивку и сигары в том сундуке, что вы с собой принесли. Через несколько недель сможете продать все это за целое состояние.

Я спрятал листочки в кимоно, взял пакет и развернул его.

— Странно, не правда ли? Как с представителем мужского пола он обращается с вами унизительно — отдает под мое начало, а потом посылает такие экстравагантные подарки. — Она улыбнулась, и стали видны ее зубы, маленькие и необыкновенно ровные, как у Перфекто. Что-то в ее улыбке напомнило мне ящерицу или черепаху. Я присмотрелся внимательнее и увидел разницу: у нее нет клыков.

— Пожалуйста, не делайте этого.

— Чего не делать?

— Не смотрите на мои зубы. Или в глаза. Или на волосы. Или на грудь. Вы, люди, всегда так поступаете. А я из-за этого нервничаю.

— Простите, — пробормотал я, отводя взгляд. Развернул пакет. Под фольгой оказалась небольшая коробка. Я открыл ее, и оттуда выпали два ножа — те самые, которые я взял у Эйриша. Каждый в алюминиевых ножнах, их можно крепить к запястью, с арабскими надписями. Я извлек нож и удивился, увидев, что лезвие хрустальное — из искусственного графита, почти алмаза, прочнее и острее любого металла.

— Caramba! — воскликнула Абрайра. — Да одни эти ножи стоят целое состояние!

Лезвие чуть длиннее моей ладони, рукоять легкая и хорошо уравновешенная. Ножи одинаковые, оба предназначены для метания. Когда я вытащил лезвие, изнутри выпала записка. Прикрепил ножны к запястью под рукавами кимоно — так их совершенно не было видно со стороны. Занимаясь этим, я одновременно читал записку. Вот что в ней было:

«Сеньор Осик, я уверен, теперь вы знаете, что на корабле в жилых помещениях носить оружие не разрешается. Но сто лет назад, во время исламского джихада, говорят, правоверные использовали эти лезвия как зубочистки, поэтому они так и записаны в корабельном журнале. Вам могут понадобиться эти зубочистки. ОМП предложила мне огромную сумму, если я выдам вас. Пока я торгуюсь, играя роль жадного человека, но скоро они поймут, что я не выдам вас ни за какую цену. Когда это случится, берегите свою спину.

В вашем распоряжении Перфекто, он уже привязался к вам. Я предпочел бы, чтобы он был привязан ко мне, но у человека может быть только один хозяин. Мавро также попросился в вашу боевую группу — это очень способный и опасный человек. Вам потребуются такие друзья, как он».

Абрайра прочла записку через мое плечо.

— Что он имеет в виду, — спросил я, — вот здесь, где говорит, что Перфекто привязался ко мне?

Она смотрела на меня, словно взвешивая, стоит ли посвящать меня в тайну. Потом неуверенно начала:

— Вероятно, вам следует это знать. Я бы сама не заговорила, если бы Гарсон не упомянул об этом. Между прочим, я пришла поговорить с вами и из-за этого тоже. Помните, как выглядел наш отец генерал Торрес?

— Старик с седыми волосами, — ответил я, подумав, что, вроде, вижу определенное сходство между Торресом и генералом Гарсоном. — Острый нос и крепкий подбородок.

— Достаточно близко, — согласилась Абрайра. — В старости Торрес сделался параноиком и стал бояться убийц в собственных рядах. И поэтому, когда мы были созданы, некоторые химеры получили дополнительный ген с биочипом. И этот биочип делает их преданными старикам с седыми волосами и резкими чертами лица — людям, похожим на Торреса. А вы, с вашими поседевшими волосами, почти точно повторяете Торреса.

Я прикинул, какие тут могут быть последствия.

— Вы хотите сказать, что Перфекто не сердится на меня за то, что я ударил его?

— Вы сломали ему нос, он вам — ногу. Счет равный. — Она сидела на своей койке и смотрела на меня.

— Даже после того, как я назвал его puto? Ноги ее не доставали до пола, и Абрайра по-детски начала раскачивать ими.

— Перфекто не может на вас сердиться, это генетически невозможно. Понимаете? Вы совпадаете внешне с человеком, для защиты которого он выращен. И каждая клетка в нем знает это.

Удивительно… Я вспомнил, как Перфекто пытался подружиться со мной сразу же, как только увидел.

— Но разве он не понимает, что я не тот человек? Разве он не посчитает себя обманутым?

— Напротив, ему приятно, когда вы рядом. Это можно сравнить с питанием. Вы вынуждены есть или, скажем, дышать, но вы ведь не думаете негодовать из-за этого. Именно потому, что Перфекто привязан к вам, я должна была с вами поговорить. Видите ли, он будет поступать так, чтобы заслужить ваше одобрение. Если он хоть на мгновение поверит, что вы отвергаете мое старшинство, он сразу взбунтуется, может даже напасть на меня. И обязательно вступит в сговор с Мавро, чтобы подорвать мою власть. Понимаете? Поэтому я и прошу вас поговорить с ним, убедить его подчиняться мне. — Тон ее сделался резким. — Должна предупредить вас, сеньор Осик, что я не потерплю ни малейшего неповиновения с вашей стороны. — Она ненадолго умолкла, давая мне время обдумать, что же означает ее угроза. — С другой стороны, если вы будете относиться ко мне с неподдельным уважением, Перфекто тоже будет проявлять абсолютную верность.

— Ага, вот мы и добрались до сути дела. Итак, вам нужна уверенность во мне? Должен признаться: я всегда стараюсь быть добрым с людьми — так уж привык. И я очень редко сержусь.

— Это я уже успела заметить. Ваш ответ меня устраивает. Но я не понимаю, почему генерал Гарсон позволил вам сесть на корабль. Если Перфекто привязался к вам, то же может случиться и с другими. Ваше присутствие опасно для генерала.

— Гарсон передо мной в долгу, — ответил я. Мне вспомнилось, как возбужден был Гарсон, узнав, что Тамара в его распоряжении. Собственный маленький шпион и возможность допросов… может, он даже сейчас извлекает из нее информацию. Но чтобы сохранить в тайне присутствие Тамары на корабле, он вынужден был отказаться выдать меня. Он посол Пекаря, следовательно, имеет право предоставить гражданство Мавро и мне. У него есть и право отказать в выдаче. То, что он не сделал этого, означает, что Тамара жива и мозг ее не слишком пострадал. Иначе у Гарсона не было бы причины не отправлять меня на Землю. Напротив, у него были бы все основания как можно скорее выдать меня, потому что мое присутствие осложняет его взаимоотношения с ОМП; а если ко мне привяжется достаточно много химер, я буду для него угрозой и в другом отношении. И тут до меня дошло: Гарсон поставил во главе нашей группы Абрайру, желая «унизить» именно меня, а вовсе не Мавро. Он хочет, чтобы я в глазах химер оставался пеоном и они не привязывались бы ко мне.

Абрайра смотрела так, словно стремилась разгадать мои мысли.

— Ваша внешность на меня не подействует, — сообщила она. — Я была создана позже Перфекто, когда общественное мнение переменилось не в пользу Торреса, и он знал, что его скоро убьют. Я не привяжусь к вам.

— Я думаю не об этом, — ответил я. — Биочип — мощное оружие, особенно если он программирует мозг человека. Интересно, есть ли еще что-то, что вы просто вынуждены делать?

Абрайра улыбнулась. На мгновение светлые паутинки в ее глазах словно разошлись, глаза сверкнули, хотя голос звучал печально:

— Разве вы не знаете? «Homo homini lupus est» Мы убиваем людей. Мы вынуждены убивать таких, как вы, дон Анжело.

Она улыбнулась, словно печальной шутке. Я был уверен, что ей приходилось убивать, и эти воспоминания печалили ее. Существует несколько способов совершения такой генетической манипуляции: нарушение гормонального равновесия может вызывать приступы ужасного гнева, и пациент не контролирует свои поступки. Химеры прекрасные бойцы, но я, правда, никогда не слышал, чтобы Они теряли контроль над собой. По другую сторону спектра находится социопатия, отсутствие способности испытывать эмоции — сочувствие, угрызения совести. Уже давно, в начале 22-го века, Бастиан доказал, что у социопатии может быть биологическая основа — поврежденная последовательность аминокислот в отходах головного мозга может блокировать выделение тимотриптина, и пациент при этом утрачивает способность испытывать угрызения совести. Впрочем, мне казалось невероятным, что Абрайра может быть социопатом. Тон ее голоса свидетельствовал — она озабочена положением Мавро, а печальная улыбка, когда она говорила об убийствах, выдавала ее боль.

Но насколько сильные угрызения совести она может испытывать — вот в чем вопрос, подумал я. Чувство вины, которое овладело мной после убийства Эйриша, грозило разорвать меня надвое. Даже сейчас оно мучило меня. А Абрайра лишь печально улыбалась. Она казалась мне загадкой, и я решил последить за ней и понять, кто она такая.

Женщина разглядывала мое лицо, по-прежнему стараясь проникнуть в мои мысли.

— До меня доходили слухи, что вы по природе убийцы, — признался я, — но я им никогда не верил. Всегда считал, что это социалистическая пропаганда. Социалисты с ее помощью пытались свалить Торреса.

— Пропаганда действует лучше, если основана на фактах, — ответила Абрайра. — Но мы никогда не представляли угрозы для Аргентины или даже для своего народа. Только когда аргентинцы переходя г нашу границу, им приходится бояться, но они решили исказить правду и запугать наш народ…

Раскрылась дверь, и в помещение просунул голову молодой киборг с круглым изнеженным лицом. Ноги у него были металлические, выкрашенные черной краской, левая рука стальная. Напалалиновые нити, служившие ему мышцами, свободно свисали с металла. За спиною киборга виднелась мощная фигура Перфекто. Нос у него распух, под глазами были синяки, но, как и предсказывала Абрайра, он улыбнулся, увидев меня.

Молодой человек сообщил:

— Сержант, время идти на тренировку.

Абрайра повернулась к нему:

— Завала, познакомься с доном Анжело Осиком.

Парень кивнул.

— Рад встрече с вами, дон Анжело.

— Когда эти кастрированные быки заговорили о возвращении вас на Землю, — сказала Абрайра, — Мавро и Завала поклялись, что отрежут язык всякому, кто будет болтать как старуха. И все испугались.

Я понял намек и отреагировал соответственно:

— Благодарю вас, сеньор Завала. Вы поступили как мужчина.

— Не стоит. — Молодой человек пожал плечами. Но по тому, как он улыбнулся, я понял, что попал в точку.

Абрайра встала, я приготовился следовать за ней. И лишь тут заметил, что я так и остался босым. Правда, все остальные тоже ходили босиком.

— Обуви нет? — спросил я у Абрайры.

— На корабле — нет, — ответил мне Завала. — Наниматели не позволяют. И еще должен предупредить вас: встретив японца, вы должны опустить глаза и поклониться. И никогда не называть их по имени. Никак не называть, даже «кастратами» или «лобковыми волосами». Только — «Хозяин».

Я много раз имел дело с пациентами — японцами, но никогда ни о чем подобном не слышал.

— Me pelo rubio! — сказал я. — Вы смеетесь надо мной?

— Нет! У них есть специалисты по культуре, которые нам все это втолковывают. На Пекаре все японское. Это какой-то эксперимент по социальной инженерии… искусственная культура.

Он произнес слова «искусственная культура» так, словно они все объясняли. Очевидно, то, что он слышал от японцев, было выше его понимания.

— Гм — м, — протянул я.

— Но можно заставить их вести себя, как «лобковые волосы», — продолжал Завала. — Я вам покажу эту хитрость! — Он пропустил меня в дверь.

В коридоре нас ждали Перфекто и Мавро. Они хлопали меня по спине и восклицали: «Hola, muchacho! . Как приятно снова вас увидеть!» Они были так счастливы, словно приглашали меня на вечеринку. Оказывается, Мавро был на голову ниже меня; почему-то раньше я этого не замечал.

Абрайра и Завала пошли впереди, остальные за мной, и я понял, что они незаметно образовали вокруг меня защитное построение. Коридоры узкие, свободно может пройти только один человек, пластиковый пол прогибается, когда на него надавливаешь, полому кажется, что все время скользишь вперед или назад между распорками. Мы встретили несколько человек, у всех влажные волосы, словно они только что вышли из душа; всякий раз приходилось поворачиваться боком и протискиваться друг мимо друга. Это было неприятно, потому что я ни на минуту не забывал: один из них может оказаться убийцей из Объединенной Пехоты; поэтому я постоянно проверял пальцами ножи у себя под рукавом.

Мы находились на трехсотом уровне и, подойдя к лестнице, начали подниматься.

Наверху стоял японец в шелковом кимоно, темно — синем, с белыми лотосами; к его поясу был прикреплен короткий меч. Как значок полицейского, этот меч на корабле служил символом власти. У японца было слишком мощное телосложение, для того чтобы быть результатом естественного развития, — как у Перфекто. Очевидно, корпорация «Мотоки» производит собственных усовершенствованных бойцов. Я подумал: какие же у него усовершенствования? Он не похож на химеру. Длинные волосы, связанные на затылке в конский хвост, так черны, что отливают синевой. Брови срослись так, что казалось, будто на лбу у него вместо двух — одна. Когда мы попытались протиснуться мимо него, он сделал вид, что не замечает нашего присутствия. Смотрел вниз, словно мы и не существуем. Это показалось мне странным.

— Добрый день, хозяин, — сказал Завала, кланяясь японцу. И сразу же возбужденно закричал: — Носы торчат из покрытия, а лососи плавают по кишкам! Быстрее! — И указал вниз по лестнице.

Странное выражение появилось на лице японца, он широко раскрыл рот; язык его телодвижений был настолько чужд нам, что я ничего не понял. Он казался очень расстроенным, проговорил: «Hai! Hai!» В крошечном микрофоне, прикрепленном к его кимоно, послышалось: «Да! Да!», и японец побежал вниз по лестнице.

Мы смотрели ему вслед. Когда он уже не мог нас слышать, Завала рассмеялся.

— Видишь, я обещал, что заставлю его вести себя, как «лобковые волосы». У них у всех электронные переводчики, и если говорить достаточно убедительно, они думают, что устройство вышло из строя.

Мы продолжали подниматься, пока не оказались на втором уровне. По коридору шел другой японец, усталая копия первого. Завала заставил его побежать по коридору, крикнув:

— Водяная грыжа слопала твоего друга! Вниз, японец, вниз по лестнице!

Коридор напоминал спицу огромного колеса. У лестницы в центре встречались шесть подобных проходов. Дойдя до внешнего коридора, служившего как бы ободом, мы повернули налево. Увидели дверь с изображением зеленого журавля на фоне солнца. Под изображением надпись «Боевое помещение 19» Перед дверью — лужа блевотины. Абрайра на мгновение задержалась.

— Все готовы попробовать будущее на вкус? — спросила она и открыла дверь.

Помещение маленькое, метров пять в длину, в нем пахнет рвотой и потом. На стенах вокруг всего помещения развешено боевое снаряжение светло — зеленого цвета, похожее на хитиновые экзоскелеты. Основную часть комнаты занимает судно на воздушной подушке, с открытой крышей и длинными стволами плазменных пушек. На полу перед ним неподвижно сидят два японца в древнем стиле seiza — ноги под ягодицами, пальцы направлены назад — этот подвиг требует такой гибкости, что мало кто на него способен… Слева — человек — чудовище с мощным скелетом и мышцами, как у борца: рост у него — выше двух метров, и рядом с ним даже Перфекто кажется карликом. Как и у остальных японцев, на нем синее кимоно в лотосах, на поясе меч. Справа — человек небольшого роста, ниже меня, крепкий, жилистый, и у него нет оружия. У обоих сильно скошенные глаза. Завала поклонился, глядя в пол, все мы последовали его примеру Японцы приняли наши поклоны, кивнув в ответ.

— Быстро надеть снаряжение! — крикнул маленький.

Мы принялись рыться в груде костюмов, подбирая себе по размеру. Таких комбинезонов я раньше не встречал. Тонкие, без тяжелых защитных прокладок, от которых всегда так жарко. Элегантные сочленения делали надевшего комбинезон стройнее и выше ростом; в нем было удобно и нетяжело ходить. Я вскоре понял, почему оно такое легкое: костюмы предназначались для отражения тепловых лучей, а не снарядов. Шлем располагал необычной системой линз, которая действовала автоматически, пропуская внутрь всегда одинаковое количество света. Глаза прикрывали утолщения, напоминавшие глаза хамелеона. В каждом шлеме у основания черепа — отверстие, в него пропущены провода, соединяющие розетку в мозге с компьютером судна. В обычных шлемах есть еще фильтры, защищающие от дыма и отравленного воздуха, они размещаются около рта и носа; в этом шлеме система фильтров была расположена в трубках за головой.

Казалось странным, что нам предстоит носить этот защитный костюм, хотя настоящей схватки не предвидится, хотя вообще-то это можно было объяснить: костюм прекращал сенсорный контакт с реальным окружением. Когда подключаешь свою мозговую розетку, сенсорные и моторные области мозга замыкаются, начинается двусторонний обмен с компьютером, процессор передает необходимые ощущения прямо в мозг, а реакцию мозга — обратно. Иными словами, создается полная иллюзия пребывания в мире сновидений. Но устройство несовершенно. Иногда из реальности могут пробиваться незапланированные сигналы. Яркий свет или громкий звук в мире реальности могут повлиять на мир сновидений. Костюм и шлем сокращают эту возможность до минимума, не пропуская никакие акустические, тактильные и визуальные ощущения, и, таким образом, прочно запирают человека в мире сна, который создается специальным симулятором. Костюм служит той же цели, что и маски мониторов сновидений, только он отрезает сознание от реальности в гораздо большей степени.

Завала оделся быстрее всех; надевая шлем, он сказал:

— Эй, посмотрите на меня! Я большой зеленый кузнечик! — Он выставил пальцы над головой и пошевелил ими, как антенной. Громкоговоритель в шлеме изменил его голос, который стал похож на ворчание животного; со своими выпуклыми глазами и зеленым экзоскелетом он и вправду удивительно напоминал кузнечика.

Перфекто рассмеялся:

— Нет. Ты игривый богомол. Помни это Мы все — богомолы, это японцы — кузнечики .

Большой японец произнес что-то, и из микрофона на его кимоно послышалось:

— Прекратить разговоры!

Мы продолжали молча надевать костюмы А когда закончили это занятие, то совершенно перестали походить на людей.

Маленький «хозяин» хлопнул в ладоши и указал на пол перед собой.

— Садитесь, пожалуйста, — сказал он по-испански, но с акцентом. Мы сели на пол, оказавшись на уровень ниже.

Маленький продолжал:

— Я консультант в области культуры Сакура Химори, справа от меня ваш начальник — мастер Кейго. Он будет учить вас искусству самураев. Жаль, что ситуация для обучения не идеальная, но мы надеемся, вы обретете счастье на службе корпорации «Мотоки».

Абрайра перебила:

— Прошу прощения, но я поняла, что мы будем атакующей группой. — Она кивком указала на судно. — У этой груды лома нет оружия для нападения! Нет защиты от ищеек и даже от одиночек.

Спина рослого самурая застыла, он нахмурился, но продолжал неподвижно смотреть перед собой. Маленький, Сакура, со свистом втянул воздух сквозь зубы и посмотрел на Кейго. Хозяин Кейго протянул вперед перед собой руку, направленную ладонью вниз, и повертел ею. Я знал, что Абрайра его рассердила, но не понимал, что означает этот жест. Сакура повернулся к нашему командиру.

— Са ! — со свистом произнес он. — У нас нет наступательного оружия. Если вы не можете убить человека тем оружием, что мы вам даем, значит, он не заслуживает смерти. Далее. Я понимаю, что в вашей стране отношения между мужчинами и женщинами упрощены. Но должен предупредить вас, сержант Сифуентес, что на Пекаре нет ничего подобного. Прошу вас вести себя скромно и покорно, как подобает женщине, иначе кто-нибудь из наших самураев в порыве праведного гнева отрубит вам голову. Обращаясь к хозяину, вы должны стать на колени и опустить голову, потом попросить разрешения говорить. Это правило относится ко всем вам. — Сакура деревянным взглядом посмотрел на каждого из нас по очереди, чтобы убедиться, что мы поняли. — Мы уже говорили вам, — продолжал он, — что наши действия на Пекаре носят исключительно оборонительный характер. Почему же вы решили, что входите в состав атакующей группы?

Абрайра сжала кулаки и начала слегка раскачиваться. Гнев ее был очевиден, хотя шлем скрывал ее лицо. Сдержанным голосом она ответила:

— Здравый смысл подсказывает. В контракте говорится, что вы оплачиваете пролет в оба конца и пребывание в течение трех месяцев. Оборонительная же группа должна пребывать на планете годы, а не месяцы.

Сакура торжествующе улыбнулся и снова по очереди посмотрел на каждого из нас.

— Видите, что происходит, когда женщина начинает думать! — поучающе произнес он. И, словно обращаясь к слабоумному, пояснил Абрайре: — Вы невнимательно прочитали контракт. Там сказано: минимальный срок пребывания — три месяца. Возможно, вы пробудете на планете очень долго. И поэтому больше не будем говорить о нападении. Нужно понимать совершенно ясно: «Мотоки» нанимает вас для оборонительных действий, как мы неоднократно заверяли ОМП. И так как Объединенная Морская Пехота запрещает использование на Пекаре наступательного оружия, там невозможны наступательные группы. Вы должны знать, что судно на воздушной подушке, ваши доспехи и плазменные ружья — все это оборонительное оружие, предназначенное для защиты исследователей, действующих за пределами безопасных зон. Можете использовать это оружие, как захотите. — Последние слова Сакуры повисли в воздухе. Смысл сказанного был очевиден. «Мотоки» не имеет права нанимать нас для нападения на ябандзинов, поэтому корпорация снабжает нас «оборонительным» оружием, предоставляет транспорт и дает возможность выполнять работу, как нам вздумается.

Перфекто низко поклонился, не желая вставать на колени.

— Сеньор, а каково оборонительное оружие нашего противника? — проговорил он, обращаясь к полу.

Сакура вежливо кивнул, показывая, что Перфекто ведет себя правильно.

— Города окружены специальными защитными периметрами: мины, нейтронные пушки, плазменные ружья — наружная защита, следящие системы и кибернетические танки — внутренняя.

Абрайра также задумчиво смотрела в пол. Перфекто заметил:

— Не так плохо.

И был прав. В джунглях Колумбии и на высокогорьях Перу большинству наемников уже приходилось иметь дело с такой обороной.

— Не понимаю, — заговорил Мавро, кланяясь. — Звучит слишком легко. Зачем мы вам нужны?

Сакура несколько мгновений смотрел в воздух, потом начал речь, которую, очевидно, помнил наизусть:

— Свыше ста лет назад корпорация «Мотоки» начала благородный эксперимент. Десятилетия довольства, проникновение западного образа жизни, изобилие и богатство ослабили дух японского народа, лишили его силы. Статистические данные и прогнозы свидетельствуют, что Япония вскоре утратит свое промышленное превосходство, уступит его Китаю, возможно, навсегда. Руководители «Мотоки» не хотели допустить этого, поэтому они начали обдумывать альтернативные возможности. Стала очевидно, что проблемы Японии можно решить, только преобразовав саму структуру общества. Нужно восстановить древние идеалы единства, чести и стремления к работе, которые делали Японию сильной. Но успеха можно было достичь, только изолировав часть населения, защитив его от воздействия культуры слабых, чтобы оно не оказалось зараженным. Если хочешь вырастить редкий прекрасный цветок, нельзя допустить, чтобы его опыляли обычные растения. И вот «Мотоки» отправила своих высших руководителей — лучших представителей человечества — на Пекарь, чтобы начать новую эру Мэйдзи , и восстановить нашу культуру.

К несчастью, этот проект осуществлялся совместно с японским правительством. Оно наняло своих собственных социоинженеров и отобрало своих представителей, которые оказались худшими генетическими образцами. Эти люди оказались неспособны отказаться от низких идеалов и разлагающих доктрин, которые лишили нашу страну наследия благородного прошлого. Они оказались слишком привязанными к мирским радостям, слишком изнеженными и ленивыми. В результате их города сейчас населены ябандзинами, варварами, непрерывно стремящимися уничтожить нас. Они неоднократно посылали убийц, чтобы взорвать наши инкубаторные станции и уничтожить наших еще не усовершенствованных детей, и поэтому ОМП официально запретила всякое использование инкубационных сосудов на всей планете. Всего пятьдесят лет назад мы были цветущей цивилизацией с населением свыше двух миллионов. Теперь наша планета обезлюдела, осталось всего несколько тысяч жителей. — Он тяжело вздохнул, показывая, что речь завершена. — Поэтому мы наняли вас, чтобы защитить наши города. Однако даже если мы уничтожим все восемьдесят тысяч ябандзинов, мы и на одну десятую не возместим нанесенный нам ущерб.

Я не поверил в описание политического климата Пекаря, сделанное Сакурой. Ябандзины, несомненно, нарисовали бы другую картину. Ясно, что народ Сакуры подвержен мании величия, что нередко случается с изолированными группами фантазеров и мечтателей. Об этом свидетельствует опыт Лагранжа и звезды Барнарда. Сакура назвал своих врагов ябандзинами, варварами, но все «великие» японцы, которых я видел здесь, ходят полуголыми и носят мечи.

Записываясь на корабль, я хотел бежать с Земли. Я знал, что «Мотоки» нужны солдаты, но представлял себе, что буду управлять кибернетической оборонительной системой, а не сжигать женщин лазером и убивать детей. Мысль о подобном геноциде вызывала у меня тошноту. Ясно, эта работа — не по мне.

Большой японец, Кейго, заговорил грохочущим голосом, и микрофон выдал перевод:

— Начинаем тренировку.

Сакура ушел. Кейго приказал Мавро и Перфекто управлять плазменными пушками, остальные разобрали лазерные ружья. Потом в течение полутора часов он знакомил нас с оружием. Лазер примерно такой же, как тот, из которого я застрелил Эйриша, источником энергии служит такой же химический клип, но ствол гораздо длиннее, и он нагревает до 8000 градусов по Цельсию площадь в четыре сантиметра в поперечнике. При такой температуре линзы и фокусирующие зеркала нуждаются в мощном охлаждении, поэтому ствол изолирован и погружен в жидкий азот. На расстоянии в сто метров он повышает температуру цели до такой степени, что защитное снаряжение выдерживает лишь около секунды. Но с нашего судна, находящегося в движении, трудно на такое время удержать цель в фокусе прицела. Поэтому каждый лазер снабжен специальным наводящим на цель компьютером, связанным с фокусирующими зеркалами, который устраняет влияние толчков в момент выстрела. Иными словами, нажав курок, ты все время посылаешь луч в одно и то же место — в пустое небо, в головку гвоздя, в голову человека, и новый выстрел можно сделать только через две секунды.

Плазменные пушки с помощью твердого горючего, питающего двигатель судна, разогревают металлические шары до плазменного состояния, и эти шары взрываются металлическим газом на территории врага. Пушки эффективнее лазеров, потому что на небольшом расстоянии плазменный газ пробивает защитное снаряжение за долю секунды. Эти пушки опасны настолько, что вражеские стрелки в первую очередь охотятся за теми, кто ими управляет.

Объяснив все сильные и слабые места оружия, Кейго заставил нас заряжать и целиться, пока мы не устали.

— Сообщите, когда будете готовы к сражению, — сказал он. В его голосе звучало предупреждение.

Абрайра выпрямилась.

— Давайте начнем.

Мы забрались в машину.

Завала, металлическая рука которого была менее чувствительна, казался хуже других приспособленным к управлению оружием, поэтому мы посадили его на место водителя. Перфекто и Мавро сели за пушки, а мы с Абрайрой с ружьями в руках расположились по обе стороны от них, готовые в случае чего заменить артиллеристов.

Кейго подошел к каждому и соединил провода, идущие от наших мозговых розеток, с компьютером. Потом включил систему. У меня перед глазами вспыхнула надпись:

«Сценарий 1: Патруль средней дальности».

И вот мы несемся по красной пустыне на полной скорости, машина гудит, как стрекоза. Она прыгала на небольших подъемах и спусках, нижний станок лафета начинал дрожать, и зубы мои стучали, готовые вылететь из десен. Небо туманное, тусклого фиолетового оттенка, с полосками желтых и зеленых облаков, которые тянутся от горизонта до горизонта над головой, будто реки. Но это вовсе не облака. Потребовалось несколько минут, чтобы я понял, что они живые, — стаи птиц высоко в атмосфере.

В боевом помещении мое снаряжение пахло свежестью и смолой. Но симулятор придал ему тошнотворный запах давно немытого тела, как будто я провел в костюме целый месяц, ни разу его не снимая.

— Не спеши! — крикнула Абрайра. Громкоговорители в шлеме сделали ее голос словно исходящим от бога, он доносился со всех направлений и заполнял голову.

— Не знаю, как! — крикнул в ответ Завала. Он пытался дергать какой-то рычаг, в то время как мы поднялись над холмом и впереди увидели лес. Деревья были мне совершенно незнакомы. Каждое казалось огромным куском коралла в сотни метров диаметром. Ни о каких листьях и речи не было. Ствола у дерева не было тоже, ветви просто тянулись над поверхностью земли. Огромные ветви, толщиной с конский круп, были покрыты мхом, с них спускались темные лианы. Местами, где мох отпал, ветви были белыми, словно кость. Вокруг деревьев почва чистая, выметенная ветром, но прямо под ними опавшие листья покрывали землю, лианы висели сплошными завесами, так что каждое «коралловое дерево» казалось миниатюрными джунглями.

Завала сосредоточился на управлении, чтобы не наткнуться на подобное деревце. Мы обогнули ветви и спугнули небольшое стадо привозных пекари. Они с криком убежали за деревья.

Миновав коралловый лес, мы снова оказались в пустыне. Слева обозначились семь больших коричневых скал, каждая в три — четыре метра длиной и в метр высотой, все одинаковой овальной формы. Когда мы приблизились, я заметил, что они медленно передвигаются по песку, похожие на гигантских броненосцев без голов, лап и хвостов. Единственными видимыми органами чувств у них были антенны на передней части тела, длинные, как хлысты. Животные размахивали антеннами, двигаясь по пустыне к коралловым деревьям. Мавро выстрелил в одно из плазменной пушки, и бок животного превратился в расплавленный поток, а само оно опрокинулось на спину. Мы пронеслись мимо него так быстро, что я не разглядел никаких конечностей. Но понял, что оно не создано генетиками Земли.

— Мне кажется, нам говорили, что эта планета терраформирована, — крикнул я в свой микрофон.

— Так и есть, — ответил Перфекто. — Содержание кислорода доведено до нормы. Выполнены минимальные требования.

— А как же местная флора и фауна? — спросил я.

— На пути к вымиранию, — пояснил Перфекто и выстрелил в еще одного гигантского броненосца.

Так как изображения этих броненосцев были созданы компьютером, я решил, что можно потренироваться в прицельной стрельбе, и тоже начал стрелять. Машину так бросало, что цель было трудно удержать. Красная точка лазерного прицела непрерывно перемещалась. И вместо того чтобы Тщательно прицеливаться, я начал стрелять наудачу. Мы преодолели еще один подъем и оказались в пойме широкой реки. Большая часть поймы поросла низкими красновато — синими растениями с плодами в виде желтых ананасов, но еще были заросли чего-то наподобие папоротников и высокие стебли хлопчатника.

Мы переправились через реку и начали подниматься на холм. Местность расчистилась, мы въехали в небольшую рощу коралловых деревьев и спугнули целую стаю маленьких лопатообразных ящериц. У каждой на плоской голове по одному глазу, все они уставились на нас этим единственным глазом, одновременно прыгая — каждый прыжок на два метра. Как круги по воде от брошенного камня.

Тут на самую большую серую ящерицу с неба упал словно кусочек красной пластмассы и обернулся вокруг животного.

— Да это же скат! — закричал Завала, указывая на красную пластмассу.

Действительно, по форме похоже на ската. Я понял, что на самом деле кусок красной пластмассы — какое-то древесное животное, охотящееся на ящериц. Когда мы проезжали мимо, я встал, желая получше разглядеть схватку.

Прозвучал сигнал сирены «бип-бип», и я решил, что компьютер предупреждает, чтобы я сел. Прямо перед нами с кораллового дерева свисали лианы, и я увидел за ними такое же судно на воздушной подушке как раз в тот момент, когда струи горячей плазмы обожгли мне шею.

Удар сбросил меня с машины, ружье взлетело в воздух. Я с грохотом стукнулся о землю, на груди костюм треснул.

Плазма прожгла панцирь, проникла в горло, шлем заполнился дымом. Пытаясь дышать, я подавился запахом горелой плоти и дыма, этот запах делал попытки вдохнуть бесполезными. Свернувшись клубком, я катался по земле, стараясь сорвать шлем.

Машина взорвалась, превратившись в огненный шар.

Магнитные застежки шлема никак не хотели разрываться… Недостаток кислорода затуманивал сознание. Плазма жгла шею, пластмасса расплавленного комбинезона потекла по коже. Меня вырвало, и я отключился.

* * *

Кейго отсоединил нас от симулятора. Сердце бешено колотилось, глаза болели. В каждом зубе словно просверлили по дырке. Рвота из шлема стекала по шее. Я открыл лицевую пластину и нагнулся. Кейго бросил мне тряпку. Я удивился, увидев, что все снаряжение цело, — несколько мгновений назад оно крошилось у меня в руках. Завала откинулся на сиденье водителя, его рвало прямо в шлем. Глаза у него закатились, похоже, он потерял сознание. Остальные тяжело дышали, пытаясь отделаться от эффекта симулятора.

Кейго дал нам две минуты, чтобы привести себя в порядок, потом сказал что-то по-японски; в воздухе у его ног появилась голограмма: миниатюрная машина на воздушной подушке двигалась по пересеченной местности.

— Это вы, — уточнил японец, показывая на машину. В дальнем углу комнаты через заросли коралловых деревьев пробиралось другое судно. — Это — самураи-ябандзины, — продолжал Кейго.

— Это настоящие самураи или компьютерная симуляция? — спросил Мавро.

— Настоящие, — ответил Кейго. Завала огляделся.

— Где же они?

Кейго посмотрел на него, как на дурачка, но ответил:

— Наверху, в боевом помещении три.

Вот и мое изображение. Похоже на туриста, который все время вертит головой, глядя то в небо, то на землю.

Кейго показал на меня.

— Ох, очень плохо! Ты должен научиться сосредотачиваться, не обращать внимание на окружение. Достичь однонаправленности. Ты здесь, чтобы убивать ябандзинов, а не изучать ксенобиологию.

Он смотрел до тех пор, пока я не встал для того, чтобы взглянуть на пластикового ската. Произнес два слова по-японски: картинка увеличилась, и мы смогли ясно увидеть себя и противников. Показал на меня.

— Куда ты собрался? Решил пописать сходить? Ты должен сидеть и сосредотачиваться. Успокойся.

Боевые группы встретились. Неожиданно движение в голограмме замедлилось. Можно было наблюдать, как враги одновременно подняли ружья и выстрелили. Каждый выбрал цель, и их лазеры точно прожгли Мавро и Перфекто, а пушки обрушили потоки плазмы на нашу машину, сбросив меня на землю. Завала погрузился в плазменную бурю, мощные потоки ударили его в грудь, прожгли дыры в защитном снаряжении. Из нас только Мавро сумел выстрелить, но выше цели. Я заметил, что, как и в сновидениях Тамары, компьютерный симулятор не сделал поправку на мое инфракрасное зрение, и я лишился своего преимущества: обычно при выстреле из лазера я вижу платиновый блеск в воздухе. А лучи этих выстрелов мне были совсем не видны. Кейго обратил внимание на выстрел Мавро.

— Хорошо! Быстрые рефлексы. Ты почти достал их. — Потом указал на остальных, которые только пытались прицелиться. Наша машина столкнулась с большим коралловым деревом и взорвалась. — Вы двигаетесь слишком медленно. Оружие должно стать частью вашего тела, как рука или глаз. Сосредоточьтесь на том, чтобы составить с ним одно целое. Когда придет время стрелять, не должно быть никакого промежутка между мыслью и действием. Всем потренироваться в прицеливании, прежде чем вернетесь к симулятору. — Мы сидели молча, и он взмахнул рукой. — Немедленно! Давайте! Упражняйтесь!

Мы принялись тренироваться, стараясь быстро поднимать оружие и стрелять. Все это время я продолжал дрожать. Мысль о возвращении к симулятору вызывала приступы тошноты. Наконец Кейго приказал нам снова занять места в машине.

— Ни о чем не думайте. Соединитесь со своим оружием. Убейте ябандзинов! — напутствовал он нас.

Мавро похлопал меня по плечу:

— Раздавим этих слабаков!

Кейго подсоединил нас к симулятору, и началось.

«Сценарий 2: Патруль средней дальности».

Мы снова оказались в коралловом лесу, на полной скорости пролетая между деревьев по извилистой тропе, словно проплывая по реке. Небо темно — серое. Идет косой дождь, и влажные янтарные камни, на дороге светятся, как будто внутри у них огонь. Среди деревьев видны гигантские броненосцы, они оборачиваются огромными телами вокруг ветвей и лакомятся грибами, висящими на похожих на кости отростках. Теперь броненосцы напоминают колоссальных слизняков, кормящихся в саду.

Мы обогнули большую скалу, десяток скатов поднялись в воздух и улетели. Прозвучал предупредительный сигнал. Мы выходили из некрутого поворота, и я направил ружье вперед. Перед нами показалась машина. Я прицелился в водителя. У него такая же похожая на экзоскелет насекомого броня, только не зеленого, а медного цвета. Белая плазма пролетела у меня над головой, просвистела мимо ушей. Перфекто и Мавро отбросило от пушек. Я выстрелил и попал водителю в бедро. Он ответил новым потоком плазмы, расплескавшейся на руках Завалы. Машины шли друг на друга, поэтому Завала повернул направо и ударился о ветвь кораллового дерева. Эта ветка шла параллельно поверхности на уровне груди. Я попытался пригнуться, но действовал недостаточно быстро. Ветвь тверже камня обезглавила меня.

Я пришел в себя весь в поту. Зубы стучали.

Завала задыхался, он сполз с водительского сиденья на пол. Вначале я решил, что его тошнит, но рвоты не было. Завала не шевелил руками и ногами и не пытался встать.

Перфекто закричал:

— Завала! — и бросился к товарищу, отскочив От пушки. Он стащил шлем с нашего водителя и швырнул на пол.

Глаза киборга открывались и закрывались, на лбу выступили крупные капли пота, из горла доносился глубокий хрип.

— Он умирает! — продолжал кричать Перфекто, и стал снимать грудные пластины комбинезона. Я подскочил, отключившись при этом от компьютера, и ударил Завалу по спине, надеясь привести в действие его сердце, потом начал срочное восстановление сердечно — легочной деятельности. Завала подавился. Его вырвало, и он задышал.

— Думаю, все будет в порядке, — сказал Перфекто. — Пустяк. Он просто проглотил язык. — Завала застонал и слегка пошевелил правой рукой, не пытаясь сесть.

Но я-то знал, что это совсем не пустяк. Когда-то я на ярмарке познакомился с человеком, который зарабатывал на жизнь, охотясь на обезьян. И каждые две — три недели он приносил обезьяну, в которую стрелял, но промахнулся. Тем не менее обезьяна умирала — просто от ужаса. Шок оказывался для нее смертельным, хотя охотник и промазал.

Вот что произошло с Завалой. Его мозг не сумел отличить иллюзию, созданную симулятором, от реальности.

Завалу снова начало рвать, он попытался приподняться. Мы оттащили его от лужи блевотины, он долго лежал, прислонившись к машине, и с трудом дышал. Мавро стоял рядом с ним и повторял:

— Как ты, мучачо? Все в порядке?

Наконец Завала поднял руки.

— Горят! — закричал он. — Горят!

— Все в порядке, — сказал Мавро. И мы ждали, пока Завала придет в себя.

Кейго снова вызвал голограмму, и мы стали смотреть, как нас убили.

Мы медленно плыли над землей, встретились с ябандзинами, каждый поднял оружие и прицелился. Враги выстрелили. Кейго обратил внимание на нашу медлительность:

— Больше упражняйтесь в прицеливании и стрельбе. Shuyo, практика, убирает ржавчину с тела, делает вас хорошим бойцом, ne? Это битва. Настоящая битва, какой она должна быть. Когда умираешь на Пекаре, умираешь только раз. Помните, если вы убиваете самурая в симуляторе, боль испытывать будет он, а не вы. Держитесь правильно. — Он встал и вытянул вперед лазерное ружье, потом присел, согнув колени. — Не сидите и не стойте неподвижно, словно стреляете с земли. Тут большая разница. Колени всегда должны работать, поглощать небольшие толчки. Необходимо устойчиво держать цель. — Он продемонстрировал нам, как, словно моряк на корабле, противостоит каждому резкому движению машины, компенсируя с помощью согнутых колен все толчки на неровной местности. Это имело смысл, и я восхищался его техникой, пока не вспомнил, что он готовит нас к геноциду. — Теперь идите. Готовьтесь к завтрашней тренировке. Представляйте себе, что вы держите ружье и целитесь. Оттачивайте движения. Тренируйтесь в воображении. Пять часов. — Кейго отпустил нас взмахом руки.

Мы сняли защитное снаряжение, помогли Завале дойти до двери. Я весь взмок от пота — листочки со сведениями о людях, севших на корабль на станции Сол, тоже промокли, поэтому я стал размахивать ими в воздухе, чтобы просушить. Я нервничал при мысли о том, что сейчас придется выйти в коридор, — любой встречный мог оказаться убийцей ОМП: поэтому я вначале просмотрел записи, запомнил лица и вышел последним. Все шли, повесив головы. Все, кроме Мавро.

Он сунул в рот сигару. В то время как он прикуривал, руки его слегка дрожали.

— Не беспокойтесь об этих слабаках, — сказал он мне. — Когда я был ребенком, мать била меня посильнее. Самураев, живых, дышащих — а не эти симулированные изображения, — мы можем побить! Правда?!

Возражений не последовало.

Мы немного постояли в коридоре. Завала неожиданно вздрогнул. Он выглядел так, словно вот — вот упадет. Мавро обнял его рукой.

— Как дела, компадре?

Молодой киборг кивнул и чихнул. Обнажил руку — протез. Протез кончался у локтя. Он осмотрел кожу на месте соединения.

— Горит. Я чувствую, как горит моя рука, — сказал он удивленно. — Это «гниль». У меня ее нет. Но я чувствую, как она горит.

— Дай-ка мне взглянуть, — сказал я.

— Si, пусть посмотрит дон Анжело. Он врач, — посоветовал Перфекто.

«Гниль», L24 — бактериальная разновидность проказы, разработанная как биологическое оружие. Если человек заражается ею, за несколько дней зараженная рука сгнивает. В городах «гниль» не причиняет много неприятностей, потому что с ней можно справиться, коли есть лекарства. Но если заразить ею партизан в джунглях, она действует опустошительно, потому что партизаны не успевают вернуться в деревню для лечения. И хотя остановить процесс в человеческих силах, бактерия L24 делает невозможной регенерацию тканей.

Завала протянул руку, и я осмотрел кожу вокруг протеза. Кожа совершенно нормальная и здоровая, никаких белых хлопьев. Потрогал тело вокруг в поисках воспаления, ничего не обнаружил.

— Мне кажется, все нормально. — Завала нахмурился, поэтому я добавил: — Но нужно наблюдать несколько дней, просто для надежности. У меня в медицинской сумке есть антибиотики, они убивают все.

Я не сказал, что медикаментов у меня немного и использовать их можно только в случае крайней необходимости. Все равно для лечения не хватит В Панаме я такими лекарствами не пользовался Но их можно было купить в аптеке на каждом углу.

Абрайра собралась уходить, и Завала слабо улыбнулся ей. Попросил:

— Подожди минутку, — затем открыл дверь боевого помещения и крикнул: — Хозяин Кейго! По коридору ползут отвратительные тигролилии. Много раненых! Вниз! Быстро!

Мы улыбнулись: из комнаты выбежал большой самурай. Но он не бросился по коридору к лестнице, а схватил Завалу и поднял в воздух, как великан мог бы поднять ребенка. На ломаном испанском Кейго потребовал:

— Когда говоришь… со мной… говори по-японски. Неужели так трудно научиться языку?

Завала попытался вырваться. Японец несильно ударил его о стену и вернулся в комнату. Мавро подтолкнул Завалу и улыбнулся.

— Ты прав. Ты кузнечик.

 

Глава пятая

Мы немного постояли у входа в боевое помещение, потом Завала и Мавро отправились обследовать корабль. Абрайра предложила мне показать нашу комнату, и мы с Перфекто пошли за ней. На лестнице мы встретили Сакуру; он остановил нас взмахом руки. Он весь был — зубы и улыбка.

— Что вам нужно? — спросила Абрайра. Ровный тон голоса» который она старалась выдерживать раньше, исчез.

Сакура улыбнулся.

— Слушайте внимательно, я научу вас гимну компании, — сообщил он. — Мы поем его каждое утро, когда просыпаемся, и каждую ночь, когда ложимся спать. И если в коридоре вас встретит доверенное лицо компании и прикажет спеть, вы должны сделать это выразительно, от всего сердца.

Я переминался с ноги на ногу: мне не терпелось приступить к изучению листочков с биографиями.

Тут Сакура запел по-японски. Было похоже на урчание в животе, негромкие вопли и крики; к тому же восточная музыкальная манера отнюдь не являлась музыкой для моего уха. Из глаз Сакуры потекли слезы, он вдохновенно размахивал руками. Все это выглядело так:

Итами дэ иукури, Итами дэ ури…

Я уже перестал следить за текстом. Сакура закончил и стоял, опустив голову; он плакал так, словно сердце у него было разбито, и сил, чтобы держаться на ногах, не осталось. Очнувшись, он поднял руки и велел нам петь вместе с ним.

Я был ошеломлен. Когда-то я знавал уличного «волшебника», который приделал цыпленку клюв — протез, в котором спрятал динамик. Когда поблизости включали магнитофон, цыпленок цитировал Священное Писание. Фокусник принес цыпленка на ярмарку и дурачил крестьян, объясняя им, что цыпленок научился цитировать Нагорную Проповедь, испив воды из святого фонтана. Таким образом он заработал довольно много денег. Я часто ходил смотреть на его представление: очень забавно было видеть удивление и страх на лицах крестьян. Я уверен, что когда Сакура предложил нам спеть, выражение моего ошеломленного лица напоминало выражение лиц тех крестьян. Может, если бы я был ребенком, я бы и запел. Но мы молчали.

Сакура перестал улыбаться.

— Послушайте, — сказал он, — начинайте же! Ит-а-а-ми… — Он замолчал, по очереди оглядел нас. — Давайте же, продемонстрируйте свое единство с компанией. Покажите, как вы благодарны «Мотоки»!

На что Абрайра ответила:

— Вот моя благодарность, — и, быстрая как змея, ударила японца по ребрам. Тот повалился на пол.

Пока Сакура дергался, пытаясь вдохнуть хоть немного воздуха, Абрайра схватила его за волосы и швырнула о стену.

Схватив его за горло, наш сержант объявила:

— Никогда не говори так со мной перед моими людьми. Ты что, издеваешься надо мной? Хочешь меня унизить? — Она смотрела ему в глаза, и Сакура попытался отвести взгляд.

Он с трудом вдохнул.

— Отпусти меня, сумасшедшая женщина, или я прикажу самураям казнить тебя!

В глазах Абрайры появились слезы, она покачнулась. Хотя сестра Перфекто была не крупнее других женщин, от нее исходило ощущение силы. Сжатый кулак она держала на горле японца, и я представил себе, что если она ударит, то пробьет Сакуре череп. В свою очередь, Сакура посмотрел ей в глаза и задрожал, должно быть, сообразив, что имеет дело с существом из другого мира.

— Пусть убьют, — произнесла Абрайра в ответ на его угрозу. Стреха в голосе и в помине не было.

Она убрала руку, маленький японец упал и остался лежать на месте, боясь пошевельнуться. Женщина, как готовая к прыжку пантера, упруго и напряженно прошествовала по коридору к лестнице.

До тех пор, пока она не добралась до лестницы, Сакура смотрел ей вслед, и только потом закричал:

— Ты мертвец! Я убью тебя за это! — затем добавил что-то по-японски и побежал в боевое помещение Кейго.

Перфекто догнал его через десяток шагов, схватил за волосы и прижал к полу. Сакура замолчал. Абрайра невозмутимо начала подниматься по лестнице. В коридор выходили двери нескольких боевых помещений, и я был уверен, что в ответ на крики Сакуры через несколько секунд появятся самураи. Проверив ножи, я двинулся вслед за Абрайрой.

Мы поднимались по лестнице. На сотом уровне остановились. Лестница продолжалась выше, но была перерезана шлюзом. Я посмотрел на него: где-то за ним Тамара… Я очень хотел найти ее, но сейчас продолжал идти за Абрайрой. На этом уровне коридоры были шире, чем внизу, комнаты находились дальше друг от друга.

Помещение, предназначенное для нас, выглядело не слишком привлекательно. Квадратное, с низким потолком; пластиковые ящики с обивкой вдоль трех стен. На одном — мой тиковый сундук с открытой крышкой, оттуда торчат коробки сигар и бутылки. Справа от входа небольшой туалет без двери; слева водопроводный кран и розетки для подключения к компьютеру. К потолку подвешены пять коек, на стенах портреты пап.

Абрайра легла на койку и закрыла глаза. Я стал у входа в туалет, готовый ударить ножом всякого, кто попробует на нее напасть.

Абрайра открыла один глаз.

— Ты так и будешь лежать? — спросил я, сердясь на то, что она не хочет спастись.

— Вероятно, — ответила она.

Я прислонился головой к стене, прислушиваясь, нет ли звуков преследования.

Она какое-то время смотрела на меня, потом озабоченно сказала:

— Анжело, убери нож. Ты меня пугаешь.

— А если явится Сакура, и не один? — поинтересовался я, вытирая пот со лба.

— Он не явится, — ответила женщина, садясь на койке. Еще некоторое время она смотрела на меня. — К тому же в таком случае я справлюсь сама. Никакой опасности нет.

Когда она так сказала, произошло нечто странное. Я почувствовал огромное облегчение. Как будто разжалась какая-то пружина в руке, и я смог выпустить оружие.

— Я… я думал, Что защищаю тебя. Глупо с моей стороны. Прости.

Она закрыла глаза и отвернулась.

— Спасибо. Никто этого раньше не делал. Никто меня не защищал.

И в голосе ее звучала такая боль, что мне захотелось извиниться за всех мужчин, не защитивших ее. Я подумал о том, какова была ее жизнь на Земле, — ведь по социальному статусу она была ниже самых низких, даже ниже индейцев. Представил себе, как она страдала из-за этого, заставляла себя самоутверждаться и становиться сильной. Я видел новости, в которых показывали, как обращались с химерами в Чили, в Эквадоре и Перу еще до того, как власть захватили социалисты; там, где индейцу за целый день тяжелой работы платили пятьдесят песо — этого хватает только на то, чтобы не умереть с голоду, — химере платили двадцать пять. Полиция часто стреляла в химер, избивала их, если они показывались на улице после наступления темноты. Но это были всего лишь легкие неудобства по сравнению с тем, что стало после того, как эти страны присоединились к Соединенным Социалистическим Штатам Юга: химеры вообще утратили все свои права, поскольку социалисты утверждали, что химеры не люди и потому не защищены законом. Теперь можно было безнаказанно убить или превратить химеру в раба — если кто-нибудь решился бы на такое. Говорят, генерал Эспиноза после захвата Аргентины хвастал, что ел на обед печень химеры и что она вкуснее самой нежной телячьей печенки. И это только часть того, что должна была терпеть Абрайра от людей.

— Каково было в Чили, когда химер начали убивать и стали за ними охотиться? — спросил я.

Это был личный вопрос, может быть, даже слишком личный. Я сунул нож в ножны на запястье и сел на пол, глядя на Абрайру.

Некоторое время она не отвечала.

— Анжело, в симуляторе все кажется несколько странным. Цвета размыты, нет ничего теплого. Как будто мир остыл. На небе облака, но я не видела сквозь них солнце. Словно они преграда для его лучей. А как видят этот мир люди?

Это было верно подмечено и выглядело как попытка перевести разговор на другую почву. По-видимому, у нее хорошее инфракрасное зрение. Своими глазными протезами я тоже вижу часть инфракрасных лучей, но они преобразуются в нормальные цвета. Для нее же каждый цвет имел особое значение.

— Si. Облака и туман, — они могут не пропустить свет, — сказал я. — Люди не видят звезды на небе в облачную ночь.

— Гм… Я знала, что у них плохое зрение, но даже не догадывалась, насколько плохое. Эту слабость нужно будет использовать, когда доберемся до Пекаря.

— Ты разве никогда не подсоединялась к человеку в мониторе сновидений или не смотрела образовательные программы для людей?

— Нет. В Чили образовательные программы показывают в полном спектре. Я видела точные копии старых картин из музеев — Да Винчи, Рембрандт. Все светлые тона на них окрашены ультрафиолетом, словно уже нарисованные, они еще и смазаны солнцезащитным лосьоном. На интеллектуальном уровне я понимала ограничения человеческого зрения, но до сегодняшнего дня по-настоящему не ощущала их.

— Я понимаю, о чем ты говоришь, — сказал я. — На службе в армии я потерял глаза и, когда хирург вставлял мне искусственные, я ему немного приплатил. Вначале, когда мне поставили протезы, они были настроены на слишком высокий уровень восприятия инфракрасного излучения, и количество света ошеломляло меня. Люди сверкали так, что становились невидимы их лица. Я не мог отличить одного человека от другого. Вначале все казались мне сверкающими существами, состоящими из одного света. Я слышал, некоторые люди утверждают, что видят ауру — человеческий дух, просвечивающий сквозь плоть. И в своей юношеской наивности я решил, что тоже вижу нечто подобное — физическое подтверждение гипотезы о существовании души. На многие месяцы это изменило мое поведение и отношение к людям. Я видел в них потенциальных ангелов и богов к относился к ним с уважением и доверием. Но Кое-кто воспользовался моей доверчивостью, и я вдруг понял, что обманываю себя. Поэтому я снова пришел к хирургу, который продал мне глаза, и попросил перестроить их, чтобы я мог видеть людей такими, каковы они на самом деле. Поэтому сейчас я улавливаю меньше инфракрасных лучей.

— Тебе следовало бы сохранить прежнюю настройку, — сказала Абрайра. — Нужно было просто привыкнуть. Каждый человек излучает тепло по-разному, у каждого индивидуальное распределение температур, как у каждого своя фигура. Можно быстро научиться отличать людей друг от друга. — Она ненадолго задумалась. — К тому же у тебя еще и другая проблема — ты по-прежнему слишком веришь людям и слишком уважаешь их. Это слышно по тону твоего голоса. Надо научиться презирать человека, пока он не докажет, что достоин уважения, понятно? Я думаю, если ты посмотришь на людей объективно, то поймешь, что большинство из них — ходячие груды навоза. Почти все люди в Чили были такие. Может, даже я… — Она замолчала и отвернулась.

Меня опечалил ее мрачный взгляд на человечество. Такой взгляд мог возникнуть только при условии, если она встретила в жизни очень много плохих людей. Нужно было как-то утешить ее, скрасить ее горький опыт, но никакие слова не казались подходящими. Все же, наверное, я встречал много хороших людей. Я долго думал об этом и решил, что потом попытаюсь ее переубедить.

* * *

Койка Абрайры была под моей. Я забрался туда, лег и стал изучать биографические файлы, которые выдал мне компьютер. Из девятнадцати человек шестнадцать находятся в модуле А, вместе с Гарсоном, в то время как Мавро, Перфекто и я размещены в модуле С. Это означает, что мой вероятный убийца отделен от меня двумя шлюзами. Но я решил, что шлюз не удержит решительно настроенного человека. Я видел, что проход, ведущий в модуль В, имеет специальное устройство для открывания. Охраны нет. Что если они вообще не охраняются? Просто всем приказали их не открывать. Ничто не помешает убийце пройти. «И ничто, — подумал я, — не помешает тебе тоже пройти и отыскать Тамару».

Я решил проверить, можно ли открыть шлюз, потом просмотрел биографии — шестнадцать мужчин и три женщины. Один мужчина — рослый агент службы безопасности, которого взяли на корабль пленником. Ли Оуэн был бывшим наемником из Канады, он стал офицером, воюя в Китае на стороне Индии, принимая участие в войне из-за сбора планктона. Если он воевал с китайцами, значит, это определенно не сторонник никитийского идеал — социализма. Временно я отбросил двух женщин и трех мужчин. Все они химеры. Оставалось десять подозреваемых.

Эйриш, Джафари, человек в серых брюках — все они, очевидно, мусульмане. Хотя мусульманские страны контролируют Объединенную Морскую Пехоту, другие страны там тоже представлены. Тем не менее я считал, что Джафари представляет в ОМП особую фракцию, возможно, исламский фундаментализм. Нужно было действовать исходя из того, что будущий убийца — мусульманин. Я просмотрел каждый файл, отыскивая всякое упоминание о связях с Ближним Востоком Но файлы оказались почти стандартными: крестьяне — беженцы из Чили, Эквадора, Колумбии; три брата, которые растили овец в Перу; даже киборг — водопроводчик из Аргентины, участвовавший в полудесятке войн. У них были самые обычные имена: Перес, Рейносо, Пена, Томагуа. Тысячи таких я встречал в Панаме. Биографии оказались бесполезными для меня. Я изучал файлы этих мужчин и женщин, пытался рассчитать, кто из них попробует меня убить, и мне казалось это тщетным и скучным занятием Файлы обескураживали, и я подумал о шлюзе Представил себе, как открываю его, нахожу Тамару в модуле А. Она спокойно спит в трубе для выздоравливающих. Увидев меня, она улыбнется, в темных глазах блеснет смех, губы изогнутся в улыбке, как, бывало, она улыбалась глупым шуткам Флако. Я решил, что, по-видимому, с ней все нормально: если бы она утратила ценность для Гарсона, у того не было бы никаких причин защищать меня. Но эмоционально я был не удовлетворен. Хотелось видеть ее, самому проверить ее состояние; если она выздоравливает — увидеть ее улыбку; если умирает — следить, как холодеет ее тело. Я встал и направился к двери.

— Куда ты идешь? — спросила Абрайра.

— Просто пройдусь по коридору.

— Не хочу, чтобы ты выходил один.

Подняв руки, я показал ножны на запястьях, обычно скрытые рукавами кимоно.

— Я не один.

— Возвращайся через пятнадцать минут.

Я кивнул, вышел в пустой коридор. Пошел к лестнице, потом осмотрел шлюз. Серая дверь двух метров в диаметре, углубление в потолке показывает, что дверь отодвигается в сторону. По кругу симметрично размещены три рукоятки, на каждой черная пластиковая петля, но больше никакого оборудования снаружи двери нет — ни измерителей давления, ни сигнальных ламп, которые показывали бы, герметизирован ли шлюз. Это означает, что дверь не предназначена для открывания вручную. Ее контролирует искусственный разум, управляющий кораблем. И это совсем не означает, что я не смогу пройти через шлюз.

Я поднялся на лестницу и ухватился за верхнюю петлю. Рукоять слегка повернулась, но ни подвинуть ее, ни толкнуть дальше я не смог.

Через двадцать секунд бесполезных усилий голос из микрофона на конце рукояти произнес: «Ради вашей собственной безопасности проход из модуля в модуль запрещен до конца полета, за исключением случаев разгерметизации и отказа систем жизнеобеспечения. Спасибо».

Я испробовал все три рукояти и каждые двадцать секунд слышал все то же предупреждение. Оно основано на простом логическом дереве принятия решений. Компьютер рассуждает: если кто-то пытается открыть шлюз, надо сказать ему, чтобы не открывал.

Пришлось отказаться от попыток открыть дверь силой. Однако я считал, что, возможно, где-то в рукоятях скрыт механизм для открывания, поэтому достал нож и стал резать пластик. Но под ним оказалась только гладкая серая металлическая поверхность. Из одной рукояти я выковырял микрофон — из отверстия ударил тонкий лучик света: никакого сложного механизма там не скрывалось.

Итак, остается только просверлить дверь или взорвать ее. Для меня и для вероятного убийцы это вряд ли возможно.

Я стоял и смотрел на потолок, пока не подошел Перфекто; мы вместе вернулись в комнату. У Перфекто была маленькая бутылочка с синей краской для тела, он был очень возбужден после стычки с японцем.

Когда мы вошли, он сказал:

— Hola, Абрайра, посмотри, что я нашел!

— Где ты это взял? — спросила она.

— У Чефаса Сильвы. — Перфекто откупорил бутылочку, опустился на колени и стал чертить на полу абсолютно прямые линии. Эти линии образовали прямоугольники перед каждой койкой, и Перфекто обозначил инициалами имя обитателя каждой. Потом начертил посредине комнаты коридор, ведущий в туалет. Его он обозначил «Общая территория» Рисуя, он старательно держался в пределах общей территории. Мне его действия показались весьма странными. Я все время ждал, что он расскажет, чем кончилось дело с Сакурой, но наконец понял, что он и не собирается это сделать.

— Итак, ты договорился с Сакурой? — спросил я.

— О, да, — ответил Перфекто.

— И что же?

— Я убедил его держать рот на замке. Это очень легко: я сказал ему, что, если узнают, что его побила женщина, все будут над ним смеяться. Он расстроился и убежал. У нас в Чили было много военных советников — японцев, и я знаю, что они беспокоятся о своем мужском достоинстве даже больше, чем Мавро. Сакура ничего не скажет.

* * *

Этим вечером мы увидели Мавро и Завалу в гимнастическом зале, который занимал весь шестой уровень. Мавро вел себя так, словно встреча с нами смутила его. Он высоко задрал подбородок, от вытатуированных серебряных слез отражался свет, и смотрел во все стороны, но только не на нас; вообще всячески старался показать, что он стоит не с нами, а просто поблизости.

По краю гимнастического зала шла дорожка для бега с препятствиями, в центре располагались различные снаряды — здесь одновременно могли упражняться не менее ста пятидесяти человек. Народу было полно, и, хотя в корабле повсюду пахло свежестью и новизной, гимнастический зал уже провонял потом. Здесь находились почти исключительно мужчины, и только каждая десятая относилась к противоположному полу.

Абрайра заставила нас проделывать утомительные упражнения, и на нас поглядывали, потому что командовала женщина. Когда пришла очередь пробежки, на дорожке с препятствиями все обогнали меня. Хотя кости и склеились, нога все равно распухла. Поэтому я ковылял по тренажеру с самыми легкими препятствиями.

Одна из дорожек предназначалась специально для химер, здесь бегун должен был перебраться через пятиметровую стену, а потом бежать по крыше из скользкой серебристой черепицы. Перфекто бежал вместе с несколькими другими химерами, и у них скоро началось состязание. Мавро не хотел выглядеть слабее, поэтому побежал там же, но не смог преодолеть пятиметровую стену — по этому поводу все очень веселились.

После часа упражнений и бега мы начали поднимать тяжести. И вскоре стало очевидно, что над нами смеются. Когда кто-то начинал хихикать, Мавро ощетинивался и осматривался в поисках насмешника, мы же все делали вид, что ничего не замечаем. Дважды я поднимал голову и видел, как люди чуть ли не пальцами на нас показывают. Однажды смеялась целая группа, и один из них, небольшого роста химера с длинными темными волосами и бледной кожей, с серебристо — красными нашивками сержанта, раскрыл кимоно, стянул трусы и показал Абрайре свой пенис.

Я посмотрел на своих товарищей: Перфекто, Абрайра и Завала продолжали тренироваться, целиком посвятив себя этому занятию. Только Мавро видел, что сделал химера.

От ярости он чуть с ума не сошел. Мавро медленно поднимал и опускал штангу над головой: глаза его сверкали, он свирепо оглядывал присутствующих.

Перфекто отжимался, тренируя на ближайшей установке брюшной пресс и поднимая такую огромную тяжесть, что даже ему приходилось напрягаться. Мавро наклонился к Перфекто и указал на обнажившегося маленького сержанта — химеру.

— Перфекто, — сказал он. — Видишь того слабака? Сержанта с волосами, как у женщины? Скажи мне, о чем он говорит.

Тело Перфекто блестело от пота. Продолжая упражнения, он оглянулся.

— Тебе не нужно знать, о чем он говорит. Мавро глухо зарычал, глядя прямо перед собой и не переставая тренироваться. Он старался не обращать внимания на маленького сержанта — химеру. Тот громко рассмеялся, потом заговорил тише — мы не могли разобрать слов. Мавро снова потребовал:

— Скажи, о чем он говорит. Это дело чести. Перфекто повернул голову, уши его поднялись, как у собаки, сдвинув вперед густые бакенбарды. Я оглянулся на Абрайру, которая упражняла ноги. Длинные волосы закрывали уши, но я заметил, что она тоже прислушивается.

Перфекто внимал. И когда начал повторять слова, я почти читал их по губам химеры:

— Маленькая химера — его зовут Люсио — говорит, что ставит пятьдесят МДЕ на то, что у Завалы пенис из хромированной стали. Он говорит также, что со своей механической игрушкой Завала, должно быть, очень подходит в постели Абрайре.

Смуглый высокий человек ответил длинноволосому химере:

— Это лучше, чем пенис вместо мозга — как у тебя.

Маленький химера рассмеялся.

— Или пенис толщиной с иглу, как у того маленького генерала. — И он кивнул в сторону Мавро Окружающие захихикали.

Перфекто закончил пересказ и вопросительно посмотрел на соседа. Лицо Мавро оставалось спокойным, как будто застыло. Он никак не прореагировал. Абрайра и Завала явно все слышали, но промолчали.

Мы продолжали поднимать тяжести, но больше не разговаривали, и я стал прислушиваться к разговорам в зале, стараясь разобрать слова, как Перфекто. Но мог разобрать голоса лишь тех, кто тренировался недалеко от меня. Они жаловались на то, что им досталось в симуляторе. Один из артиллеристов потерял равновесие и прострелил спину своему водителю — все шутили по этому поводу. Скоро напряжение спало.

Мы переходили от установки к установке. Рослый человек передо мной оживленно обсуждал возможность увеличения платы с повышением по службе. Мы заключили контракт в качестве heitai, пехотинцев, но если нам дадут звание самураев, то будут платить втрое больше. Счастливцы — им было о чем мечтать…

Через два часа упражнений у меня свело мышцы. Хотелось поскорее добраться до своей медицинской сумки и принять N-релаксин и дераприн, чтобы понизить содержание молочной кислоты и снять мышечную боль.

Мы направились к выходу, впереди шел Мавро. Он пробирался между скамеек и все время отклонялся вправо, а не двигался по прямой. Перед нами находилась боевая группа во главе с Люсио, химерой с длинными волосами, который так грубо шутил над нами.

Люсио сидел на скамье спиной к нам и делал разводку. При этом нужно прижиматься спиной к столбу, в обеих руках у вас по ручке. Ручки соединены с тросами, которые идут к прессам. На установке есть шкала. Поворачивая указатель на ней, можно увеличить натяжение тросов до пятисот килограммов.

Все в группе Люсио устали, и никто не заметил нашего приближения. Мавро напал без звука.

Он схватил трос и мгновенно захлестнул его вокруг шеи Люсио так, что получилась петля. Одновременно Мавро передвинул указатель на максимальное напряжение: трос прижал химеру к столбу и начал душить его. Химера замахал руками, забил ногами, стараясь найти опору: но все это происходило в полной тишине, могло даже показаться, будто я сплю и только вижу, но не слышу то, что происходит.

Мавро усмехнулся — мы заторопились из зала, обходя других упражняющихся. Рослый одноухий человек вскочил со своей установки и заторопился на помощь Люсио. Перфекто задержался лишь настолько, чтобы толкнуть одноухого назад на скамейку. Тот упал с криком, и лишь теперь все в зале обернулись посмотреть, что происходит.

Покинув помещение и поднявшись на два уровня по лестнице, мы побежали по коридору, как толпа детей, которые только что разбили стекло и боятся, что их поймают.

Каждую минуту я ожидал, что за нами погонятся товарищи Люсио. Я всего лишь полдня назад пришел в себя, а Абрайра уже настроила против нас японца; Мавро и Перфекто, кажется, делают всех встречных нашими врагами. При таких успехах нам никогда не добраться до Пекаря живыми.

Пробежав достаточно, мы остановились, задыхаясь. Я растирал опухшую лодыжку, остальные, усевшись, со смехом вспоминали происшествие.

— Чему вы смеетесь? — я был возмущен — Ты разве не видел выражение их лиц? — спросил Мавро. — Когда трос начал душить этого малыша, я подумал, сейчас он заплачет.

— Ты же мог убить его! — закричал я. — Мог сломать ему шею!

— Не думаю, — заметила Абрайра. — Трос натягивается недостаточно быстро.

— Теперь они захотят отомстить, — сказал я. — Разве вы не понимаете? Мы здесь меньше дня, а вы уже развязали вендетту. — Мой голос звучал все выше.

— Нет, — возразил Мавро с улыбкой, достал из кармана сигару и закурил. Корабельные правила запрещали курение, но Мавро плевать было на правила. — Не мы начали. Они — когда затронули нашу честь.

— К дьяволу честь! Разве вы не понимаете? Нельзя так жить!

Мавро удивленно скривил рот. Казалось, возбуждение его нарастало. Руки задрожали, он оглядывался в поисках места, куда бы положить сигару, как будто собирался драться со мной.

— К дьяволу честь? — переспросил он. Перфекто и Абрайра переглянулись и пожали плечами.

Завала, казалось, плохо соображал, что происходит.

— А, понимаю. Шутка! — сказал он и попробовал засмеяться, глядя, не улыбнусь ли и я.

— Я говорю серьезно, — повторил я. — К дьяволу честь! Что с того, что они шутят и дают нам прозвища? Если вы будете продолжать настраивать против себя всех на корабле, кто-нибудь уже на Пекаре сунет вам кинжал в бок. Как вам понравится идти в сражение без поддержки? Даже если вы их ненавидите и считаете своими врагами, нужно обращаться с ними хорошо. Мне кажется… Мне кажется, что именно способность сочувствовать врагу и делает человека человеком.

Мавро странно посмотрел на меня, потом улыбнулся.

— А я-то все это время думал, что нас отличают от животных только противопоставленные большие пальцы и способность к общению. — Все рассмеялись. Мавро выгнул брови, изображая напряженную работу ума:

— Но, конечно… я понимаю, что ты имеешь в виду! Проявлять сочувствие к врагам… Вот ты, например, ввел Хустанифаду обезболивающее, прежде чем перерезать ему горло!

Все снова засмеялись, и Завала удивленно спросил:

— Он так сделал? На самом деле?

Какая-то часть меня кричала: «Да! Да!», и я понял, что его слова справедливы. Ужасное чувство вины охватило меня. Неужели я действительно анестезировал Эйриша перед убийством в порыве сочувствия? Мне казалось, я сделал это автоматически. Мысли мои смешались, я потерял ориентацию, и снова мне пришло в голову, что я больше не знаю себя. Я тяжело задышал, закашлялся. Подступала истерика. Я хотел было объяснить им, как все произошло. Рассказать, что где-то, каким-то образом я утратил рассудок. Сошел с ума и потому не отвечаю за свои поступки. Я закрыл лицо руками.

Все стихли, а Перфекто встал и обнял меня своей огромной рукой.

— Прости, дон Анжело, — сказал он. — Мы не хотели тебя обидеть. — Он повернулся к остальным. — Верно?

— Конечно, — согласился Мавро, словно сама мысль о том, чтобы обидеть меня, была совершенно абсурдна. — Я просто пошутил. Мне очень жаль.

— Мне кажется, дон Анжело говорил правильно, — продолжал Перфекто. — Мы должны заводить друзей, а не врагов. Строить, а не разрушать. Ведь ты это имел в виду? — По тону его голоса ясно было, что он не понял моих слов. Ему хотелось доставить мне удовольствие, и мгновенное ощущение победы, которое я испытал, посчитав, что убедил его, тут же исчезло: Перфекто согласился со мной только из-за своей генетической программы. У него нет выбора.

— Si, — сказал я, вытирая глаза.

Мавро выпустил облако сигарного дыма. Взгляд его был задумчив.

— Может, ты и прав… Ты, конечно, привел разумный довод. Иметь полный корабль союзников — в этом есть масса преимуществ. Я не взвесил политические последствия своих действий. Преданность остальных на корабле была бы очень полезна… и для выживания, и для продвижения по службе…

Я подумал, не старается ли он развеселить меня, но, глядя на него, я почти видел, как поворачиваются колесики его мыслительного механизма: он решал, как обеспечить преданность других на корабле. Я был уверен: он представляет себе разветвленную сеть друзей, каждый из них готов умереть по его капризу, пожертвовать своей жизнью, чтобы спасти его. Он, очевидно, стремится к власти, но не имеет средств для ее завоевания. Из-за своего малого роста он не может соперничать с химерами. На корабле он никогда не станет сильным человеком, которым все восхищаются.

— Ты прав, — повторил Мавро. — Имеет смысл. Мне нравится твоя мысль.

— Неужели ты серьезно? — спросила Абрайра. — Чего мы этим добьемся?

— Приобретем друзей, — ответил Мавро.

— Мир, — сказал я. — Если все будут так жить, у нас наступит мир.

Абрайра недоверчиво покачала головой.

— Не сработает. Во всяком случае, с нами, химерами. Это идеалистический вздор. Люди уважают сильных и смелых, а не мягкотелых приспособленцев. К тому же у нас уже есть вендетта — с этим подонком Люсио. Мы не можем остановить ее! Он не примет никаких извинений!

— Почему? — спросил я.

Абрайра не ответила. А Перфекто сказал:

— Она права.

— Почему? — повторил я.

Перфекто склонил голову набок и пожал плечами.

— Не могу объяснить. Это на уровне эмоций. Просто я знаю, что Люсио теперь не остановится. Он моложе меня, моложе даже Абрайры, и поэтому инженеры сделали его еще менее похожим на человека. Он химера. Мы напали на него. И гнев его может быть смыт только кровью. Он начнет Поиск.

— Поиск? — Я никогда не слышал такого термина.

— Si. Он не удовлетворится, просто убив нас. Он захочет изуродовать наши тела. Человек, начавший Поиск, ищет нечто большее, нежели обыкновенную месть.

Мавро затянулся.

— Правда? Интересно… — протянул он. — И все же план Анжело сработает, если остальные не поймут, что мы затеяли. Анжело не просто говорит: «К дьяволу честь!» Нет, он утверждает, что честь должна стоять на втором месте вслед за мудростью. Верно? Так что, я считаю, мы можем действовать в двух направлениях. Будем дружелюбны как щенята и посмотрим, что нам это даст. И будем составлять список тех, кто нам не нравится. И если наш план не сработает, мы их убьем. Даже Люсио может прийти в себя, если дать ему бутылку виски.

Я был поражен тем, что никто из них не воспринял ситуацию серьезно. Все согласно кивнули, как будто Мавро — великий мудрец, сказавший свои глубокие слова.

* * *

Вторую половину дня мы провели, тренируясь в прицеливании, как приказал Кейго. К вечеру опухоль у меня на ноге спала, и мы маршировали, выполняя одно из бесконечных упражнений. Я вспомнил Гватемалу. Сплошные окопы. Я выкопал тысячи окопов во время службы в армии. К счастью, на корабле негде их копать. Однако маршировать можно, и мы маршировали. Корабль ускорялся при одном g, но Абрайра сообщила, что постепенно ускорение возрастет до 1,45 g — максимально допустимой по закону перегрузки. Это означает, что каждый из нас станет тяжелее — прибавит от 25 до 50 килограммов, поэтому при маршировке нам не нужно будет нести ранцы.

Вечером к нам заглянула маленькая бразильянка. Это была первая женщина — нехимера, которую я увидел на корабле.

— Кто-нибудь из ваших знакомых умер сегодня — в симуляторе? — спросила она.

— Si, — сказала Абрайра. — Нас всех убили.

— Нет, я имею в виду настоящую смерть. Некоторые на самом деле умирают в симуляторах. Пока я слышала о шести смертях.

Я понял, о чем она говорит. Вспомнил того охотника на обезьян, который бродил в джунглях южнее Гатуна в Панаме… Обезьяны падали с деревьев, смертельно пораженные шоком. Именно так эти шестеро умерли в симуляторах.

Нас всех встревожила эта новость.

— Я слышала, из-за этого не стоит беспокоиться, — сообщила женщина, стараясь быть оживленной. — Те, кто к этому склонен, к завтрашнему дню все умрут.

— Очень утешительно, — откликнулся Мавро.

— И еще я вам должна сказать: никто сегодня не победил самураев. Поэтому мы с друзьями решили подготовить премию для первого победителя. Ежедневно каждый платит по пять МДЕ. Хотите присоединиться?

Я сделал быстрый подсчет. На борту десять тысяч наемников. Каждый член победившей боевой группы получит не меньше десяти тысяч МДЕ. Мы все с готовностью отдали свои кредитные диски бразильянке.

Она добавила:

— Чтобы быть честной, должна вам сообщить, что можно спастись от плазменной пушки, если стреляют не с очень близкого расстояния. Когда плазменный газ касается вашего снаряжения, он охлаждается и превращается в жидкость. Если упасть на землю тем местом, куда пришелся удар плазмы, можно помешать ей проесть снаряжение. Мы видели, как самураи проделывают этот трюк в симуляторе.

Я подумал об этом. Защитная ткань нашего комбинезона представляет собой слоистую керамику, содержащую капельки жидкого азота. Он не только понижает температуру костюма и препятствует возможности увидеть нас в инфракрасном зрении, но когда защита сильно нагревается и начинает плавиться, жидкий азот становится газообразным, капли взрываются, отбрасывая расплавившиеся части костюма. Так что действительно имеет смысл после попадания лежать, спокойно прижавшись к земле: верхние слои защиты будут уже разбрызганы, а нижние сохранят относительно низкую температуру. Знание этих особенностей оказало бы в бою большую помощь. Мы поблагодарили бразильянку, и она ушла. Потом стали готовиться к сражению. Абрайра усадила нас на пол и сказала:

— Я думала о том, как нам побить этих обезьян. Вы не заметили, у них такое же судно на воздушной подушке, что у нас?

— Si, точно такое, — сказал Перфекто.

— Прекрасно! — воскликнула Абрайра. — Можно поручиться, что они не смогут нас перегнать. — Она повернулась к Завале. — Это означает, Завала, что ты всегда будешь вести машину на полной скорости. Понял? Нам не потребуется охранять свой тыл, потому что догнать нас они не могут. Поэтому, Мавро, ты развернешь свою пушку вперед. Всегда все оружие направляйте вперед. О тыле нам нечего беспокоиться. — Абрайра продолжала: — Анжело, помни, что сказал Кейго. Держись ниже, чтобы не стать мишенью для лазера, согни ноги в коленях, так легче компенсировать толчки машины. Помни, у тебя только один выстрел из лазера, прежде чем тебя накроет плазменная пушка, поэтому этот единственный выстрел должен быть точным. Когда впервые было введено тефлексовое защитное снаряжение, все вдруг перестали стрелять метко, решили, что могут позволить себе неточность. Но ты должен научиться стрелять без промаха. То же самое относится к артиллеристам. Если мы огибаем коралловое дерево и вы слышите предупредительную сирену, начинайте стрелять немедленно, так чтобы ябандзины влетели в плазму.

Потом она добавила:

— Вы знаете, на Земле такие симуляторы запрещены законом. Подобное обучение считается бесчеловечным. Но «Мотоки» на это наплевать. Теория Павлова. Награда и наказание. Эти люди хотят, чтобы мы были быстры и смертельно опасны.

Мы сидели на полу, в маленьких прямоугольниках, которые Перфекто обозначил как наши индивидуальные территории, и страстно обсуждали возможность побить завтра самураев. Вначале я тоже разгорячился, но потом вспомнил, что мы все — таки готовимся к геноциду. Я всегда был врачом. Всегда помогал другим, заботился о чем-то большем, нежели я сам. Однако теперь я думал только о самосохранении и потому чувствовал себя мелким и отвратительным. Я больше не знал, кто я такой.

Поэтому я спросил у Абрайры, знает ли она номер комлинка генерала Гарсона, потом вышел в коридор, подключился к комлинку, произнес номер, и генерал ответил.

— Кто говорит? — спросил он. У него был усталый голос.

— Генерал Гарсон, это я, Анжело Осик. Он вздохнул.

— Чем могу быть полезен, сеньор Осик?

— Я позвонил, чтобы попросить о переводе в медицинский отдел.

— Вы — сто первый, кто это сделал. Отвечу вам так же, как ответил другим: вы подписали контракт не со мной, а с корпорацией «Мотоки», и «Мотоки» настаивает на соблюдении контракта. Медицинского персонала достаточно. Нужны люди с духом наемников — такие, как вы, люди, в жилах которых течет кровь конкистадоров.

— Но… не думаю, что из меня выйдет хороший наемник.

В голосе Гарсона прозвучало нетерпение.

— Никогда не знаешь, что ждет впереди. Наша информация о положении на Пекаре устарела на двадцать лет. К тому времени, как мы туда прилетим, пройдет еще двадцать лет реального времени. Ябандзины могут быть мертвы, или корпорация «Мотоки» уничтожена, а может, оба государства разрешили свои противоречия. Есть большая вероятность, что вам вообще не придется воевать.

Я ничего не ответил.

— Потерпите месяц — другой, — продолжал Гарсон. — Многим нравится образ жизни наемников — радость битвы, возбуждение победы. Может, вы станете одним из таких людей. С Эйришем вы хорошо справились. Отлично выполненное убийство. Вы умеете смотреть смерти в лицо. Вы выдержите.

— Не думаю, — повторил я. И немного подождал — Что-нибудь еще? — спросил Гарсон.

— Как Тамара?

— Тема закрыта. На будущее: не спрашивайте об этом! — предупредил он. Потом мягче добавил: — Не очень надейтесь. Никаких изменений в положении. Вы нам мало что дали для начала. — И Гарсон отключился.

Я стоял в коридоре и думал: Тамаре не лучше. По лестнице со смехом и разговорами спускался десяток самураев. Прошел мимо мастер Кейго, глядя прямо перед собой, словно не видел меня. Я поклонился и сказал: «Здравствуйте, хозяин». Он смущенно оглянулся, кивнул в ответ и ушел. Очевидно, я нарушил правила этикета, заговорив с ним за пределами боевого помещения.

В спальне все готовились к утренней тренировке. Во время перерыва Завала подошел к моей койке.

— Сеньор Осик, — сказал он, — я надеялся, ты дашь мне антибиотики, о которых рассказывал. — Он говорил официально, ставя глаголы в третьем лице, и это мне показалось странным, потому что сегодня мы через многое прошли вместе.

Я знал, что у него нет «гнили» и антибиотики ему не нужны; симптомы болезни имели в данном случае чисто психологическое происхождение, но мне было жаль его. С самой юности я не мог войти в дом, где есть собака, без того, чтобы меня не укусила блоха. Я знал: невозможно, чтобы у всех собак были блохи, но как только я замечал в доме собаку, ноги и руки у меня начинали чесаться и краснели. У Завалы так же.

— Позволь взглянуть на твои руки, amigo, — дружеским тоном попросил я. Внимательно осмотрел его. Никакого побеления или хлопьев на коже, никаких нарывов. — Не вижу никаких признаков болезни, а эти антибиотики — очень сильное средство. У тебя будет от них понос и боль в животе. Воздержимся еще несколько дней.

— Ты уверен? — спросил Запала. — Микробы очень маленькие, их трудно увидеть!

Так мог сказать невежественный крестьянин. Я очень удивился. Большинство знакомых мне киборгов достаточно эрудированы и умны. Нужно очень много денег, чтобы купить такие конечности, как у Завалы.

— Откуда ты? — спросил я.

— Из Колумбии. Деревня вблизи Москеры. — Москера — маленький прибрежный городок на юге Колумбии. Это самый бедный район страны, вдалеке от больших городов, здесь мало образованных людей. В таких местах полагаются на знахарей, поэтому неудивительно; что Завала верит, будто можно увидеть микробов.

— Ты купил свою прекрасную руку и ноги в Москере?

Завала засмеялся, будто я сморозил глупость.

— В Москере их просто нет. Когда социалисты пустили чуму на нашу деревню, я убежал и попытался добраться до Буэнавентуры, но мои ноги умерли слишком быстро, и я не дошел. Падре в Гуапи отвел меня к партизанскому врачу в джунглях. Тот дал мне новые ноги при условии, что я буду сражаться в Сопротивлении.

— Понятно, — сказал я. — Что ж, давай еще раз посмотрим. — Я взял его руку и принялся внимательно разглядывать, задевая носом за волоски на коже, будто пытаясь увидеть микробы. — Должен, сказать, — объявил я после долгого разглядывания, — что я очень давно занимаюсь медициной. У меня прекрасное зрение, и я в своей жизни видел множество микробов. Но на твоей руке я не вижу ни одного. Может, они уползли? Или, еще вероятнее, когда сегодня мы горели в симуляторе, это было просто похоже на гниль, и теперь твой мозг тебя обманывает — Я однажды слышал, как знахарь говорил так на ярмарке, и надеялся, что моя импровизация напоминает слова настоящего знахаря и Завала мне поверит Он улыбнулся и, по-видимому, успокоился.

— Большое спасибо, дон Анжело, — сказал он и присоединился к остальным. Все снова принялись обсуждать, как победить самураев в симуляторе.

Я долго смотрел на него, и было мне очень печально. Он слишком глуп и невинен, чтобы всю жизнь провести в войнах — он невинен, как теленок И даже глаза у него такие же печальные, как у теленка Все четверо сидели на полу и размахивали руками, создавая планы битвы. Мне было жаль их. На самом деле им нужна не победа, не богатство и слава; их подлинная цель — избежать боли и шока смерти в симуляторе, настигающих их всякий раз, когда они проигрывают схватку. Эти четверо объединились, чтобы спастись от боли. И мне пришло в голову, что эти люди представляют общество. Возможно, не такое общество, как в Панаме, потому что они живут по другим правилам, но, тем не менее, общество. Я представил себе, как буду жить с ними в джунглях Пекаря, выращивать хлеб, бобы и кофе у маленькой хижины. Мавро и Перфекто будут моими соседями, а Тамара — она станет моим близким другом. И я понял, что, хотя больше не могу служить обществу Панамы, но могу служить тому обществу, в котором живу сейчас.

Не обдумывая последствий такого решения, я слез с койки и присоединился к своей боевой группе, занятой планированием грядущих побед…

 

Глава шестая

… Глаза Тамары раскрылись, она протянула мне свою руку без кисти. Я был привязан к стулу и, хотя отчаянно хотел помочь ей, не мог пошевелиться.

В комнату вошла маленькая девочка со знакомой улыбкой и полила водой из синего керамического кувшина руку Тамары. Как в фильме, где на глазах распускаются ирисы и маргаритки, рука отрастила кисть, пальцы выросли и зашевелились, будто побеги лозы в поисках солнца. Удивленный, я смотрел, пока рука не стала совершенно целой. Потом Тамара постучала себя по голове только что отросшим пальцем, и палец казался безупречным, прекрасно сформировавшимся, как у новорожденного.

— Видите, дон Анжело, — сказала она, — мне не нужен комлинк, чтобы разговаривать с вами. Мне не нужны ваши лекарства. Вы забыли: я ведьма.

Я проснулся после этого сна о Тамаре и оглядел спальню. Девятое утро.

Перфекто и Абрайра стояли у стены возле своих коек, от их головных розеток отходили провода к компьютеру. Корабельные устройства давали нам возможность видеть только одну программу — Мавро называл ее «Шоу ужасов»: мы смотрели, как самураи — ябандзины убивают наших наемников. Программа показывала голограммы различных сражений. Многочисленные боевые группы мчались по местности. На экране надписи указывали имена командиров групп. Слышно было, как разговаривают наемники, мы будто находились рядом с ними. Компьютер показывал ключевые моменты схватки, в основном тактику обреченных команд. На каждый бой отводилось три минуты, при этом мы становились свидетелями смерти множества наемников. За девять дней тренировок ни одна группа не победила ябандзинов. Я начинал думать, что это вообще невозможно. Но Абрайра и Перфекто каждую свободную минуту изучали их тактику, создавая все новые планы победоносных действий. От напряженных усилий они побледнели и, уставая, уже не в силах были улыбаться.

Перфекто гневно застонал, наблюдая что-то в голограмме. Ни он, ни Абрайра не надевали маски или шлемы, чтобы отрезать сенсорное восприятие реальности, поэтому сейчас они без всякого выражения смотрели на стену, глаза их двигались вслед за невидимым со стороны изображением.

Пустые лица и обращенные к стене глаза напомнили мне Тамару в тиковом сундуке, бесконечно глядящую в потолок. Все это время я ничего о ней не слышал. Даже если болезнь дошла до того, что ей требовался рост новой мозговой ткани, все равно сейчас у нее должно уже быть значительное улучшение. Она должна прийти в себя, хотя потребуется несколько дней, чтобы определить степень повреждения мозга. В идеале она отделается легкой потерей памяти. Но если ущерб велик, она может многое забыть, разучится говорить или ходить. Я хотел отыскать ее, сам оценить ее состояние. Руки мои зудели от желания коснуться ее, лечить, пока она не выздоровеет.

Я сел на койке и принялся тренироваться, доставая ножи из ножен на запястьях и размахивая ими, словно рубил врагов. Приятно было чувствовать в руке тяжелый хрусталь. Ножи безупречные, совершенные, такие могут существовать только как идеи Платона. Я все еще не узнал, кто мой возможный убийца, и мне не терпелось с ним встретиться. Очевидно, кулаки чесались не только от желания коснуться Тамары…

Перфекто фыркнул, и они с Абрайрой одновременно отключились от компьютера.

— Даже с Божьей помощью ябандзинский бабуин не мог увернуться от этого выстрела! — закричал Перфекто.

— Он спрятался за камнем, прежде чем его защита расплавилась. Что тут сделаешь? — возразила Абрайра, сердито отбросив прядь шоколадных волос со лба.

Перфекто стоял на своем:

— Но это невозможно. Я замерил реакцию самурая, когда наш выскочил из-за дерева, — одна пятая секунды. Никто не может прицелиться и выстрелить так быстро.

Перфекто прав: я не мог вообразить самурая, достигшего такого совершенства. Вероятно, для этого нужны долгие годы тренировок. Можно представить себе Пекарь, планету, разрываемую на части бесконечной войной. Города пустые, грязные, с грудами бетона на месте небоскребов. Дети бесконечно утюжат пустыни в машинах на воздушной подушке, не жалея сил, учатся поджаривать ябандзинов. Старые искалеченные киборги сидят по ночам у лагерных костров и рассказывают о своих прошлых победах, а детишки мечтают о том, как их враги взрываются, превращаясь в огненные шары.

Абрайра повернулась ко мне.

— Итак, Анжело, ты готов завтракать?

— Да, — ответил я.

— Что ж, боюсь, тебе придется поджарить несколько ябандзинов и съесть их в симуляторе. Ты проспал. Нам пора на тренировку.

Я не расстроился из-за завтрака. Обработанные водоросли в любом виде — со вкусом сосиски, мороженого или даже хлеба — от них у меня уже кишки выворачивает. Я порылся в сундуке среди быстро уменьшающегося запаса выпивки и сигар, отыскал бутылку хорошего коньяку и сделал большой глоток, надеясь, что это заменит мне завтрак. Но перспектива боевой тренировки заставляла меня нервничать. За девять дней 27 человек умерли от шока в симуляторах. Говорили, что корпорация «Мотоки» добавляет в воду наркотики, чтобы прекратить эти смерти. Я в это не верил. Тем, кто умер, позволено было умереть: компания не желала тратить средства на установку медицинского андроида возле каждого симулятора, чтобы тот спасал пострадавших. Такая роскошь в межзвездном полете стоит слишком дорого. Я выпил еще немного коньяку, и мы присоединились к Мавро и Завале в боевом помещении.

Кейго читал обычную лекцию пяти усталым наемникам, произнося свои немыслимые максимы.

— Вы должны избавиться от вмешательства всего, что может вмешаться. Научитесь полной сосредоточенности. Посмотрите на него. Видите, как блестит на нем пот, mugga… — Он указал на потного, выглядевшего безумным химеру — с таким не пожелаешь встретиться в темном переулке. — Будьте как он! Научитесь жить так, словно вы уже умерли! Не думайте о боли или смерти, о славе или бесчестье И тогда эта тропа приведет вас к состоянию nunen — без разума, когда воля и действие сливаются, становятся одним целым. — Солдаты слушали Кейго с кислым выражением лица. Только Завала серьезно отнесся к советам самурая. Приведенная им формула успеха была достаточно близка к волшебству и магии, чтобы заинтересовать нашего деревенского киборга.

У мастера Кейго было странное выражение лица — гнев, надежда, озабоченность? Может, совсем другое. Я часто не мог понять язык его телодвижений. Размышляя, он хмурился и морщил лицо Никогда не смотрел нам в глаза. Я знал, что мы ему нравимся: смеясь над нашими ошибками, он вежливо прикрывал рот рукой, никто из самураев так не поступал. Но когда мы начинали говорить, он делал вид, что нас не существует, смотрел в другую сторону, потом отвечал на вопрос, не глядя на нас, как религиозный фанатик отвечает на вопросы бога. Говоря о себе, он бессознательно касался носа указательным пальцем, а говоря о наших ошибках, он подчеркивал значимость своих слов движениями карате. Следить за ним было все равно что видеть впервые незнакомое животное. Я не понимал мотивы его поступков. И не чувствовал своего родства с ним как с человеческим существом.

Когда я был ребенком, мы делали вид, что наши палки — это ружья, и сражались с чужаками на разных планетах. Но если все жители Пекаря подобны Кейго, я неожиданно дорос до того, что действительно буду сражаться с пришельцами из другого мира…

Наемники ушли. Мы участвовали в двух коротких схватках и были убиты в обеих. Завала во второй действовал хорошо и умер последним. Когда он пришел в себя, Кейго немедленно подключил нас снова. И иллюзия опустилась на нас, как холодный тяжелый туман.

«Сценарий 59: Патруль средней дальности».

Машина с ревом поднималась в гору по глубокому снегу. Сосновый лес, свет двойной луны, Абрайра вела судно, легко поворачивая руль, огибая упавшие от ветра и стоящие на пути деревья. Она разворачивалась так резко, что я с трудом удерживался на месте. Абрайра исполняла обязанности водителя, потому что Завала слишком пострадал в предыдущей схватке. Водители обычно больше всех страдали от огненной плазмы.

Приятно было оказаться в сценарии с полностью терраформированной местностью. Чуждый ландшафт обычно ошеломлял меня; это путешествие казалось туристической поездкой по застывшим сосновым лесам Земли. Холодный обжигающий ветер приносил с собой кристаллики льда. Они проникали в машину. За нами вздымались и повисали в воздухе струи снега. Впереди виднелся большой белый ледник. К нам с разных направлений приближались еще две машины, но предупредительный сигнал не прозвучал — это были наши «товарищи по несчастью», призванные побеждать ябандзинов.

Было решено, что в присутствии нескольких боевых групп держать связь через микрофоны шлемов будут только сержанты.

— Группа номер один, Гектор Васкес, — сообщил командир справа от нас. — А вы кто?

— Абрайра Сифуентес, группа два.

— Пако Гарсиа, группа три, — это слева от нас. Я взглянул налево. За последние дни я много раз слышал, как хвалят Гарсиа, говорят, что если кто-то и способен одолеть самураев, так это он. Команда Гарсиа не отличалась от остальных. Судя по росту, два человека и три химеры, все в защитном снаряжении, которое кажется черным в темноте.

— Хорошо, — ответила Абрайра, — ты — старший.

Гарсиа скомандовал:

— Образуем угол, двести метров шириной. Группа, первой услышавшая сигнал, сворачивает к споим компадрес по другую сторону угла. Потом все отворачивают под прямым углом от приближающейся вражеской машины. Я хочу сесть им на хвост. Абрайра, твоя группа пойдет впереди. Огибай эту гору. Я хочу, чтобы на земле было много снега, когда они нас найдут.

— Si, — одновременно ответили Абрайра и Гектор. Мы двинулись впереди. Абрайра продолжала вести машину на полной скорости, и остальным водителям, людям, нелегко было удержаться за нами.

С полчаса мы огибали основание горы. Две луны над головой — обе поменьше земной — давали мало света. Фар у нас на машинах не было, лишь инструментальная панель слабо освещена. Кейго как-то сказал нам, что их сняли ради нашей же безопасности: машину, у которой горят фары, легко замечают ябандзины. Только отражавшийся от снега лунный свет помогал вести машину в темноте. Раньше у нас никогда не было ночных сценариев, и в снегу мы тоже еще никогда не воевали.

Завала заговорил в микрофон, тяжело отдуваясь между словами..

— Прошлой ночью мне снилось это место. Снилось, что мы сражаемся здесь с самураями. Мы их обманули, но я не могу вспомнить как.

Его слова вызвали у меня странное ощущение. Я не мог понять, почему Завала увидел такой сон.

— Попытайся вспомнить, — сказал Мавро. — Возможно, это важно. Вдруг это нас всех спасет. — В его бодром голосе словно бы звучало одобрение, но где-то глубоко таилось и презрение. Завала с началом тренировок стал записывать свои сны, считая это важным. И целые дни проводил, стараясь вспомнить, что же видел во сне накануне.

— Постараюсь, — ответил Завала. Через несколько мгновений он продолжал: — Сон имел какое-то отношение к нашей защите. Мы надели что-то непроницаемое. Японцы стреляли, но не могли пробить нашу защиту.

— Если бы только ты мог вспомнить, я уверен, сейчас мы бы имели преимущество, — сказал Мавро. — А мои сны бесполезны. Мне однажды снилось, что я занимаюсь любовью с огромной женщиной. Она стонала от удовольствия, которое я доставлял ей. Приходила в экстаз. Была похожа на Абрайру, только больше.

— Заткнись, — сказал Гарсиа в микрофон, и Мавро замолчал.

Дневная система наведения на цель была бесполезна в данное время суток, поэтому Гарсиа приказал достать лазерные прицелы и потренироваться в наведении. У каждого лазера свой цвет луча, чтобы мы не могли спутать свои с чужими. Когда я прицеливался, голубое пятнышко показывало, куда придется выстрел.

Я несколько раз пальнул в упавшие сосны, превращая их в факелы.

Мы обогнули гору и начали подниматься к леднику, занимавшему весь склон с этой стороны. Костюмы не защищали от холода: я начал дрожать, руки застыли. Оставалось лишь пожалеть, что мне не довелось бывать в горах Перу с Перфекто.

Мы уже были у основания ледника и приближались к темной линии сосен, когда Гарсиа крикнул:

— Идут! Сворачивайте вправо!

Ябандзины начали стрелять сверху с трех точек, надеясь захватить нас на открытой местности.

Мы повернули направо, под ледник, оставаясь вне пределов досягаемости вражеских пушек. За снежным полем на крутом склоне рос сосновый лес. И сразу под нами в лунном свете блестела полоска серебристых облаков.

Поворот нарушил наш строй; наша машина больше не находилась на острие. Судно Гарсиа оказалось в вершине угла ближе всего к ябандзинам, машина Гектора двигалась рядом с нами.

— Ищите небольшую долину, не шире пятидесяти метров. С крутыми склонами. Хочу, чтобы они Вошли в нее вслед за нами, — приказал Гарсиа. — Когда найдете, поливайте снег за вами плазмой. Пусть будет снежная завеса.

Мавро выстрелил в снег за кормой. Плазма превратилась в огненный шар, ослепительно яркий в темноте. И конечно, поднялся столб пара. Мы вошли в редколесье и продолжали круто спускаться вниз.

Абрайра включила тормозные двигатели, чтобы несколько замедлить скорость спуска, и едва увернулась от дерева. Я цеплялся за сиденье ногами и руками, изо всех сил стараясь не вылететь. Кто-то в команде Гектора начал молиться: «Madre de Dios …», и я закрыл глаза.

Спуск продолжался целую вечность.

— Ведите настильный огонь! — приказал Гарсиа. — Может, один из них столкнется с деревом! — Мавро и Перфекто начали стрелять из плазменных пушек; звучали выстрелы: «вуфт, вуфт». В темноте плазма светилась настолько ярко, что я, даже закрыв глаза, видел сквозь веки белые точки.

Абрайра лихо рулила и нажимала на педали, уклоняясь от деревьев. Я открыл глаза как раз вовремя для того, чтобы увидеть приближающуюся снежную стену. Машина уткнулась носом в сугроб, меня сбросило на пол. Абрайра прибавила мощности, судно выбралось. Мы находились в долине с почти отвесными склонами — явно слишком крутыми для судна. Гектор двигался впереди, и его машина подняла огромный столб снежной пыли, ослепив нас. В долине было много упавших деревьев и больших камней, очевидно вулканического происхождения, поэтому всякий раз, когда Гектор огибал препятствие, он кричал: «Дерево — направо!» или «Камень — налево!», чтобы Абрайра знала, куда поворачивать.

— Медленней! Продолжайте вести настильный огонь. Хочу, чтобы они пошли за нами! — послышался голос Гарсиа.

Он прав. Превосходное место для засады, и у ябандзинов нет выбора: им нужно двигаться за нами будто по туннелю. Перфекто, и Мавро стреляли вперед и по склонам. При каждом выстреле местность впереди освещало, словно молнией, и черные камни и деревья отбрасывали необычные тени; потом плазма касалась снега, поднимался туман, который неслышно заполнял долину за нашей спиной. Машина Гарсиа, шедшая последней, приблизилась и почти касалась нас.

Гектор снова крикнул:

— Камень — справа!

Мы в это мгновение проходили под наклонившейся сосной. Один из химер Гарсиа прыгнул с места артиллериста, ухватился за сосновую ветвь, подтянулся и исчез в туче снега, поднятой машинами. Перед собой в свете плазменной дуги мы увидели камень — черный вулканический утес.

Когда мы обогнули его, наемники с лазерными ружьями прыгнули с машины Гарсиа, и я вслед за ними, по колени погрузившись в снег. Они начали подниматься по крутому склону и прошли метров десять. Я попытался следовать за ними, но тефлексовые подошвы ботинок скользили, как пластиковые. Я не мог подняться не только на крутой утес, но и на более пологий склон долины. А бойцы Гарсиа карабкались как горные козлы. Я снял бронированные перчатки и попытался подтянуться, уцепившись за корни небольшой сосны, но вскоре соскользнул вниз.

Все это время я продолжал слышать, как Гектор указывает направление Абрайре и Гарсиа. Машины углублялись в долину.

Отдаленный вой двигателей и вспышки света показывали, что следом за нами движутся ябандзины. Под утесом мне было не укрыться, поэтому я побежал вниз по долине. Оглянулся и понял, что хитрость моя не подействует: я оставляю в снегу след, по которому меня найдет и слепой. Пришлось вернуться к тому месту, где мы спрыгнули с машин.

Снег здесь утоптан, и следы перемешаны. Похоже, лучше всего спрятаться тут. Я лег в снег и закопался как мог, оставив только небольшое отверстие для глаз. Отключил лазерный прицел на ружье, чтобы голубое пятнышко не выдавало моего присутствия. Ябандзины стреляли вперед, чтобы видеть дорогу, и долина заполнилась мягким белым светом.

— Стой! — приказал Гарсиа. Голос его звучал отдаленно — не типичный идущий как бы со всех сторон «глас божий», какой слышится на близком расстоянии. — Абрайра, сюда. Гектор, стой на месте.

Я лежал неподвижно и ждал, крошечные кристаллики льда хрустели на моем защитном снаряжении; когда кристаллик касался кожи, меня словно щипали, но потом лед становился влажным и теплым и таял от тепла. В шлемофоне слышалось сопение: это химеры на утесе надо мной тяжело дышали после подъема. Один из них сказал:

— Ты, там внизу, человек: не забудь сообщить, если убьешь кого, прежде чем ябандзины подстрелят тебя.

— Хорошо, — ответил я. Заговорил Гарсиа:

— Мы примерно в двух километрах от вас. Будем вести перекрестный огонь. У вас есть что доложить?

Химера надо мной сообщил:

— Они движутся осторожно, скорость не больше тридцати километров в час, держат дистанцию в сто метров. Поджаривают скалы и деревья — любое место, где можно спрятаться. Я насчитал четырнадцать. Похоже, где-то выше по долине они оставили снайпера.

— Где вы расположились? — спросил Гарсиа.

— Мы с Ноэлем наверху, на скале. Человек…

— Анжело, — вмешался я.

— Анжело у основания скалы, с вашей стороны, укрылся в снегу.

— Хорошо, Анжело, — сказал Гарсиа. — Цезарь, Мигель и Ноэль будут подстерегать ябандзинов в засаде. Они могут снять семь — восемь человек. Но я хочу, чтобы ты лежал тихо — не двигайся в течение четырех минут после прохода японцев. Примерно к этому времени они встретятся с нами. Они оставят снайперов, чтобы те занялись Цезарем и Ноэлем, и я хочу, чтобы ты застал их врасплох. Лучший снайпер — коротышка, который при ходьбе размахивает руками. Мы называем его Шимпанзе. Быстро поджарь его. После этого жди, пока не спустится последний снайпер. Если нас убьют, в живых останешься только ты.

— Да, сержант, — ответил я, довольный нарисованным мне планом действий.

Я включил дополнительный микрофон на шлеме, чтобы лучше слышать звуки вне пределов костюма. В обычной схватке наружные звуки отвлекают, поэтому я не пользуюсь им. Сейчас же звуки снаружи ворвались ко мне. Я готов был поручиться, что ябандзины не ближе чем в полукилометре, но в микрофон казалось, что они совсем рядом.

Нужно было приготовиться, стараясь помнить, что надо падать вперед, если в меня попадет плазма: так скорее охладится защита.

Звуки двигателей становились все громче, в то время как я лежал неподвижно. Плазма вспыхивала ярче. Небо надо мной неожиданно осветилось: выстрел ударил в ствол дерева. Закричал химера, ябандзины выстрелили в утес, земля задрожала. Затем новый взрыв оранжево — белым светом озарил все вокруг.

Белые потоки плазмы неожиданно исчезли. Только огонь по другую сторону утеса освещал долину. Мимо пронеслись два судна, вздымая столбы снега, который грозил похоронить меня. Я лежал неподвижно.

— Докладывает Ноэль. Они только что миновали нас, сержант. Мигель взорвал одну машину. Я знаю точно, что погиб водитель, но несколько других успели спрыгнуть до взрыва. Трое, может быть, четверо. Остальные две машины продолжают идти в темноте, у них не хватает двух артиллеристов. Они не стали останавливаться» чтобы подобрать спрыгнувших.

— Gracias , — откликнулся Гарсиа.

Лежа в снегу, я считал секунды. В шлеме послышалось жужжание, словно туда забралась пчела, я забеспокоился, но шлем вскоре согрелся, жужжание прекратилось, и снег на очках растаял. Через шестьдесят секунд у основания утеса послышались тихие шаги.

Ябандзины застыли на секунду.

Потом снова двинулись; я слышал их дыхание. Один начал подниматься по самому крутому склону. Другой прошел мимо меня, по оставленному мной ложному следу.

Через две минуты он вернулся. В темноте миновал меня и снова двинулся к скале. Я решил, что четыре минуты уже прошло.

Неслышно встал и потряс головой — снег соскользнул со шлема, я включил лазерный прицел. Двое ябандзинов стояли под утесом и глядели вверх. Со спины их освещало пламя горящей машины; проследив за их взглядом, я увидел, что вулканическая скала над ними похожа на голову уродливого великана. Третий поднимался на скалу и сейчас как раз цеплялся за нос великана. Один самурай держал лазерное ружье, прикрывая взбирающегося, товарищ стоял рядом с ним с пустыми руками. Я прицелился в снайпера с ружьем. Голубое пятнышко появилось у него на затылке. Выстрел. Ябандзин упал. Его компадре обернулся и с удивленным возгласом бросился на меня.

— Вот они! — Гарсиа был ниже в долине.

Я прицелился самураю в лицо и выстрелил снова. На шлеме, как раз над носом, появился ослепительно белый круг. Враг продолжал бежать ко мне, я отступил и крикнул:

— Один есть! — думая, что лазер не прожжет вовремя его защиту и я не успею сообщить другим о своем первом убитом. Но тут самурай остановился и поднял руки, словно собирался ими поймать лазерный луч.

Эффект получился почти волшебный: компьютер прицела рассчитан на то, чтобы удерживать цель; но как только цель накрыта, лазер перестает действовать. Я вторично нажал спуск, целясь в грудь. Ябандзин подпрыгнул и перевернулся. Лазер отключился вторично.

Я выстрелил в третий раз, в район почек, и тут он добежал до меня. Прыгнул и ударил ногами. Я отступил, продолжая стрелять и пытаясь прожечь его защитный костюм. Он ударил ногой по стволу, выбив ружье у меня из рук. Я повернулся и побежал. Он было бросился за мной, но вдруг упал, скользнув лицом по снегу. Я повернулся к нему.

— Двое, — отметил Цезарь в шлемофон. Самурай лежал в снегу, из черной дыры на затылке поднимался пар, ноги дергались.

Теперь надо было отыскать третьего. Он уже был почти на самом верху утеса и успел найти для себя удобную позицию — ну впрямь как курица на насесте. Цель он успел найти тоже. В руках у него было ружье — на корпусе химеры показалась розовая точка. Прежде чем я успел крикнуть, химера скользнул вперед. В своем защитном снаряжении он ехал по снегу, словно в санках, пролетел метров пять — и упал с крутизны.

— Ноэль погиб, — доложил Цезарь.

Я подбежал к своему ружью и поднял его.

Снайпер-ябандзин исчез в расселине. Я разглядывал место, где он только что находился, но не мог его отыскать.

— Цезарь, ты кого-нибудь видишь вверху? — крикнул я.

Цезарь не ответил.

Но я и не ждал, что он ответит. Заговорив, он выдал бы свою позицию. Отключив лазерный прицел, я пошел к основанию утеса, а ниже в долине послышались крики: «Один готов! Еще один! Фелипе погиб! Гарсиа погиб! Еще один!» Крики следовали один за другим так быстро, что я не мог понять, кто побеждает.

Я обогнул утес и подошел к разбитой машине японцев. Языки пламени, черный дым. Видны были скорченные тела Мигеля и двух ябандзинов. Под выступом скалы я принялся искать возможность для подъема. Тут посыпался лед, и я поднял голову. Из темноты сверху показалось тело и упало у моих ног.

Химера в зеленом защитном костюме.

— Цезарь погиб, — сообщил я остальным.

В битве наступило затишье. В течение нескольких минут никто не сообщал о потерях, не слышно было и приказов. Кто-то закашлялся прямо в микрофон шлема — обычно такой кашель соотносится с пневмонией. Я ждал, когда самурай спустится с утеса. У подножия скалы намело сугроб, я сел и зарылся в него, поджидая снайпера. Смотрел по сторонам, не шевельнется ли что. Я не думал, что смогу выбраться из долины. Кашель прекратился, и Завала низким неровным голосом сказал:

— Не оставляйте меня самураям. Я не хочу сгореть. — Он сказал это негромко и как-то без выражения. Слова он произносил так, словно получил сотрясение мозга. Потом заплакал. Я надеялся, что кто-нибудь сломает ему шею до того, как его накроет огнем.

Плач Завалы раздражал меня. За последние девять дней каждый из «ас был убит не менее пятидесяти раз. Можно уж было привыкнуть. В первый раз, сгорев, я все время чувствовал себя так, словно с моей головы содрали кожу, срезали череп и обнажили мозг перед огнем. После четырех часов боли лицо онемело, зубы болели. Но содержание эндорфина постепенно повышалось, и я приспосабливался к постоянному шоку. Каждый приступ боли был не легче предыдущего. Каждый угрожал затопить меня. Но сейчас волна не поглощала меня, а перекатывалась. Так я по крайней мере это чувствую. Теперь я мог выдерживать боль. Я надеялся, что то же самое произойдет с Завалой, но этого не случилось. Он верил, что у него гниют руки, и каждый раз, как он обращался в корабельный госпиталь, ему отказывались дать антибиотики.

На мгновение мне захотелось назвать Завалу ребенком, для того чтобы он хоть немножко устыдился и перестал плакать. Но потом я понял, что никогда в жизни не стремился кого-либо унизить. Я всегда хотел быть врачом и помогать другим, сочувствовать им в их горе. Поэтому я сделал вид, словно не слышу плача, чтобы не смутить Завалу.

Кроме плача, никакой другой звук не нарушал покоя ночи.

— Есть кто-нибудь живой? — спросил я в микрофон, на что Перфекто затрудненно ответил:

— Ах, Анжело, как приятно слышать, что ты цел!

— Где ты? — спросил я.

— Гоню к тебе двух ябандзинов.

— А что если они мне не нужны?

— Тогда молись, чтобы я настиг их раньше.

— Ты один?

— Нет. — Перфекто тяжело дышал. — За мной трое компадрес.

— Не очень торопитесь, — предупредил я. — Тут у нас где-то самурай на утесе и еще один в долине.

Перфекто сообщил:

— Я на северном конце. Попытаюсь отрезать этих двоих, прежде чем они доберутся до тебя. На какой стороне твой снайпер?

— Не знаю. В какой стороне север?

— Если смотреть по ходу долины вниз, север слева от тебя.

— Тогда снайпер на юге…

— У тебя есть лишнее ружье? — вмешался Гектор.

— Да, а почему ты спрашиваешь?

— Один из самураев, которых мы преследуем, не вооружен. Твой снайпер может попытаться добыть ружье для дружка.

Рядом с мертвым Цезарем ружья не было. Я вскочил и обежал вокруг утеса, посмотрел вниз в долину. Далеко на юге спиной ко мне по снегу брел человек.

Я включил лазерный прицел и направил луч на снег за ним, потом начал поднимать, так что прицелился ему в спину. Включил увеличение, чтобы хорошо видеть самурая. На таком расстоянии луч не удерживался на месте. Точка плясала по всему телу. Я дышал тяжело и неровно. Вдохнул, потом медленно выдохнул, удержал прицел в середине спины ябандзина и нажал на спуск. Расцвел белый цветок, и самурай упал.

— Один готов! — сообщил я.

— Bueno, amigo ! — заметил Перфекто. — Как ты его…

— Васкес погиб, — крикнул Гектор.

— Ты видел, откуда стреляли? — спросила женщина, одна из его компадрес.

— Выстрел пришелся ему в лоб, так что это откуда-то спереди.

— Анжело, собери все лишние ружья и брось в глубокий снег, там их не найдут. Потом садись носом в сторону подъема. Возьмешь того, что вверху. А мы справимся с вашими двумя, — попросил Гектор.

Я поискал вокруг и нашел два ружья, одно — Ноэля, соскользнувшее с утеса, другое — самурая. Сунул их под разбитую машину и снова занял место под выступом, опять зарывшись в снег. Дальше вниз по долине я не решался отходить: следы сразу выдадут мое присутствие, а вот у машины снег так затоптан, что меня не обнаружат.

— Один готов! — сообщил Гектор. — Второй только что завернул за поворот.

— Какой поворот? — спросил Перфекто.

— Первый крутой поворот на север, возле большой вертикальной сосны.

— Тогда я прямо перед ним! — крикнул Перфекто.

Я сидел и несколько минут смотрел на снег.

Завала перестал всхлипывать. Изредка он продолжал кашлять. Полумесяц самого большого спутника ушел за горизонт — его свет серебрил раньше иглы сосен, — и видимость ухудшилась. Невдалеке на краю долины шевельнулась тень; что-то четвероногое с пушистым хвостом — больше оленя или ягуара, скорее похожее на небольшую лошадь. Животное легко перемещалось по снегу от одного дерева к другому, принюхивалось, приближалось ко мне. Я не мог определить, что это такое: посмотришь, вроде волк, но крупнее и массивнее — скорее медведь. Что это? Но тут я сообразил, что такого никогда не видел на Земле. Симулятор создал изображение какого-то местного хищника. Самураи уже проделывали с нами такое, натравив на нас «кава но риу» — речного дракона. Я прицелился и дважды выстрелил, попав животному в брюхо. Оно зашипело, зарычало, начало бегать по кругу, разбрасывая снег и хватая пастью воздух. Потом бросилось вверх по склону. «Вероятно, вернется с десятком голодных приятелей», — подумал я и отключил лазерный прицел.

В каньоне передо мной ничего не двигалось.

Перфекто крикнул в шлемофон:

— Ябандзин! — голос его был так близко, что я снова лег в снег. Посмотрел вверх. Никого поблизости. Вероятно, до них еще несколько сотен метров.

— Я достал его! — крикнул Гектор.

— Он хитрит! — ответил Перфекто.

Кто-то получил удар по голове, затрещал шлем.

— Попал! — это был Гектор. Кто-то несколько раз тяжело выдохнул.

— Ладно, хватит его бить, — продолжал Гектор. Откликнулся Перфекто:

— Будь он проклят! Как Хуанита?

— Она мертва. У нее сломана шея.

— Будь проклят этот самурай!

Я удивился. Перфекто раньше никогда не бранился, никогда даже непристойностей не произносил.

— Что случилось? — спросил я.

— Мы вышли на него с обеих сторон, — ответил Перфекто. — И все трое начали стрелять. А он продолжал вертеться, чтобы компьютер потерял цель, прежде чем лазер прожжет его броню, потом ударил Хуаниту по голове…

— Один пытался это сделать со мной несколько минут назад, — сообщил я.

— Как ты с ним справился? — спросил Перфекто.

— Цезарь выстрелил ему в голову сзади.

— Хитрые эти самураи, — сказал Гектор. — Новым трюкам учат, только когда вынуждены. Мы должны гордиться, если они открывают нам одну из своих тайн. Они нам еще пригодятся…

— Понимаешь, что это значит? Вначале мы должны стрелять плазмой, чтобы они легли, и только потом приканчивать их лазерами, прежде чем они встанут.

— Ненавижу эти ограничения в оружии, — заявил Гектор. — Все удовольствие от убийства пропадает.

— Si, — согласился Перфекто. — Но посмотрим и на светлую сторону: осталось убить одного самурая, и мы разбогатеем.

— Где ты, Анжело? — поинтересовался Гектор.

— У разбитой машины, — ответил я. Завала опять сильно закашлялся, стараясь удалить жидкость из легких.

— Оставайся на месте. Мы идем к нашей машине. У тебя будем через несколько минут.

— Si, — сказал я. — Убейте Завалу. Лучше прекратить его мучения.

— Ладно, — сказал Перфекто.

Я не замечал, как согрелся во время схватки, но теперь мне снова стало холодно. В щели моего защитного костюма набился снег, ноги сильно замерзли. Руки окоченели, и я стал методично сгибать их. С тоской поглядел на языки пламени над машиной. Нельзя ли согреться там?

С красным сиянием что-то было не так: огонь и дым казались реальными, но никакого пепла, никакой сажи на меня не падало. Однако пепел должен был быть… Изредка искусственный разум корабля допускает такие ошибки, не обращая внимания на мелкие детали. Посмотришь на горсть почвы, и не найдешь насекомых или червей. Корабельный ИР не может создавать полную иллюзию. Он ведь основывается на картах, уравнениях и несовершенной памяти самураев. Мне показалось, что я каким-то образом могу этим воспользоваться. Если я — смогу преодолеть иллюзию симулятора, это поможет мне победить.

Я подумал о деньгах. Если убьем последнего самурая, выигрыш придется разделить на три части. Все равно получится 30 000 МДЕ — столько я в среднем зарабатывал за год, продавая лекарства в Панаме.

Прошло двадцать минут. Наше время уже истекло, в боевом помещении сидит новая группа учеников. Я представил себе, как они толпятся у монитора, ожидая, что мы убьем последнего самурая. Пока что ни одной группе не удавалось добиться такого преимущества, как у нас. Наш проигрыш кажется невероятным. Но я все же не смел надеяться на победу. И в любую секунду ожидал выстрела последнего снайпера.

В голове прозвучал вызов комлинка. Я вздрогнул. С того времени как я покинул Панаму, я не получил ни одного вызова, и это имело смысл: все вызовы остаются на мониторе в моем доме в Панаме. Я включился.

Треск горящего судна стих. Послышался грубый хриплый голос:

— Говорит Хименес Мартинес, адъютант генерала Гарсона. Генерал попросил задать вам еще несколько вопросов.

— Si, прекрасно, — откликнулся я. Отвечать на вопросы мне не хотелось, но я подумал, что вдруг узнаю что-нибудь о состоянии Тамары.

— Прежде всего генерал хотел бы знать, нет ли у вас догадок, где может находиться сеньора де ла Гарса? — сказал Мартинес.

— Что? — переспросил я. Генерал лучше меня знал, где находится Тамара. Только агент ОМП может задать такой вопрос.

— Местонахождение сеньоры де ла Гарса, — повторил человек, назвавший себя Мартинесом.

Поскольку Мартинес так быстро отреагировал, он на корабле. Радиоволнам потребовалось бы несколько секунд, чтобы добраться даже до ближайшего межзвездного транспорта. Мой будущий убийца идет на большой риск, добывая информацию таким образом. Я подумал об этом человеке, запертом в другом модуле, ломающем голову, как заполучить необходимые сведения и добраться до меня. Что ж, я готов сказать то, что знаю.

— Как я уже говорил генералу Гарсону, Эйриш признался, что убил ее, прежде чем я его прикончил, но я не спрашивал, куда он девал тело.

— Понятно… — ответил человек с хриплым голосом. — А как насчет вас самого? Можете вспомнить еще что-нибудь важное? Все что угодно. Что она вам говорила о себе?

— Сказала только, что прячется от своего мужа, сеньора Джафари. Я подумал, в такой ситуации нетактично задавать личные вопросы, а сама она ничего не говорила. Как я уже сказал Гарсону, если что-нибудь вспомню, с радостью сообщу.

— Понятно. Спасибо. Вы помогли гораздо больше, чем сами считаете.

Он отсоединился.

— Рад, что ты так думаешь, — сказал я в пустоту. Сосредоточился на звуках его голоса, такого хриплого и серьезного, постарался запомнить его. Теперь я смогу узнать этот голос и, следовательно, узнать человека.

По цвету неба я понял: Перфекто и Гектор уже добрались до машины. Долина заполнилась светом: они с шумом двигались по каньону, выпуская струи плазмы. Когда они приблизились, Перфекто сказал в микрофон:

— Анжело, заметил последнего самурая?

— Нет, — признался я.

— Мы на твоем повороте замедлим скорость. Прыгай и садись за пушку. Стреляй в любое укрытие, где может находиться человек.

— Si, — ответил я. Свет в долине перемещался. Когда машина приблизилась, я повесил ружье на спину, вскочил и выбежал на открытое место.

Они вылетели из-за скалы на скорости в 60 километров, притормозили. Я ухватился за поручень, забрался в машину, мы снова двинулись.

Вел машину Гектор. Я сел за пушку и начал стрелять в скалы и деревья. Подъем по каньону отличался от спуска. Плазма хорошо освещала склоны, снег не летел в лицо, ухудшая видимость. Слышен был только рев двигателя и «вуфт», «вуфт» плазмы. Казалось бы, мирная тишина.

Тишина напомнила мне об остальных. Они, наверно, уже отключились. «Мавро, вероятно, бродит по помещению и улыбается», — подумал я. Он по-своему хорош, очень крепок и вынослив. Он мне говорил, что переработанные водоросли три раза в день для него все равно что роскошный банкет после однообразной еды, которой кормила его подруга всего неделю назад. А что касается тяжелых тренировок, то Мавро хвастал, что в детстве, когда он грабил пьяных и наркоманов, ему приходилось труднее. Люди на корабле хорошо на него реагировали. Он мог войти в комнату, полную раздраженных и недовольных, и через минуту — а он все это время хвастал и курил сигару — они начинали смеяться над своим недовольством. Может, именно эта его способность помогла ему уговорить наемников захватить станцию Сол, чтобы помочь старику убийце уйти от полиции?

Мы почти добрались до выхода из долины, когда, наконец, увидели ябандзина.

Наша машина неслась прямо на дерево, и Гектор со стоном качнулся вперед. Перфекто закричал:

— Прыгай! — и начал поливать плазмой сосну на склоне. Я нырнул в снег, машина в это время столкнулась с деревом. Сосна, в которую стрелял Перфекто, вспыхнула от корней до макушки гигантским факелом. Самурай бежал вверх по склону, стараясь убежать с открытого места. Я снял с плеча ружье и включил прицел. Голубое пятнышко побежало по снегу следом за японцем. Он оглянулся, увидел пятно, развернулся и мгновенно выстрелил.

Я отскочил. Выстрел пришелся в бедро — костюм нагрелся.

— Достал его! — крикнул Перфекто.

Он сидел на корточках возле машины, держа ружье в руке, и нажимал на курок. Самурай не бежал, он бешено вертелся, так что Перфекто не мог прожечь его защитный костюм.

Я выстрелил в ябандзина, чтобы заставить его подпрыгнуть, и крикнул:

— Забей его до смерти!

— Неплохая мысль, — согласился Перфекто. Он встал и медленно пошел вверх по склону.

Я продолжал стрелять, и самурай бросил ружье, которое мешало его танцу. Время от времени он делал шаг вниз, навстречу Перфекто.

Когда Перфекто оказался в десяти метрах от самурая, тот прыгнул на него. Перевернувшись в воздухе, он ударил Перфекто в грудь. Но тот увернулся и обрушил свой кулак на спину самурая. Загремела защитная перчатка.

Самурай соскользнул по снегу почти к основанию подъема.

Он начал вставать, и я снова выстрелил, надеясь оглушить его, но поторопился, и выстрел пришелся в снег за его спиной. Перфекто прыгнул со склона к нему вниз. Самурай еще не успел подняться и казался ошеломленным и потерявшим равновесие, но когда Перфекто очутился рядом, ябандзин ударил его в челюсть.

Удар подбросил Перфекто в воздух, затем он упал на спину.

Я выстрелил в самурая, но тот снова завертелся, направляясь ко мне. Надежды на премию быстро таяли. Я побежал к застывшей машине и сел за пушку.

Перфекто крикнул:

— Беру его!

Я вовремя повернулся, чтобы посмотреть, как он напал на самурая сзади. Мгновение виделось только сплетение тел в защитном снаряжении. Перфекто кричал гневным задыхающимся голосом:

— Стреляй в нас! Стреляй!

Его шея громко треснула, оба тела начали подниматься. Они двигались ко мне. Ябандзин нес Перфекто перед собой, используя его тело как щит. По тому, как болтались руки и ноги Перфекто, я понял, что он мертв. И понял гнев Перфекто в этот последний момент, его осознание своей беспомощности. Я послал поток плазмы в ноги врагу, потом в руку, сжимавшую горло Перфекто. На таком расстоянии защита не выдержала температуры выстрела, и плазма прожгла руку японцу. Я думал, он остановится, но он продолжал бежать, и я выстрелил в край шлема самурая, высовывавшийся из-за головы Перфекто. Плазма ударила в шлем и вырвала большой раскаленный кусок.

Ябандзин прыгнул на подножку машины, и я увидел обгоревшую кость его ноги. Правая рука безжизненно висела. Раскаленная плазма прожгла ее, оставив только часть до локтя и еще кусок мяса, свисавший с брони. Я смотрел на него и думал о всех своих смертях в симуляторе. Никогда мне не приходилось терпеть такую боль, какую сейчас испытывает этот самурай. Я закричал и вцепился ему в горло.

Здоровой рукой он ударил меня в шею, разбил шлем и выбросил меня из машины. Я перестал дышать и понял, что у меня разорван пищевод.

И пока я медленно задыхался, самурай сидел на поручне машины и смотрел на меня, потом набрал снега и прижал к остаткам своей ноги.

* * *

Когда я отключился, Перфекто с трудом выбирался из своего костюма. Он ударил шлем о стену, пинком сбросил поножи. Он тяжело дышал, глаза его налились кровью от гнева, и я ни за какие деньги не стал бы подходить к нему. Нервы мои сдавали, но я чувствовал себя счастливчиком. Все мои смерти в симуляторе в этот день оказались легкими. Завала ждал у двери, Кейго терпеливо сидел на своем помосте, окруженный наемниками. Он ждал, когда мы уйдем, чтобы подключить их. Я снял костюм, повесил его на стену и вслед за Перфекто и Завалой вышел из боевого помещения. Перфекто смотрел на пол и стены, отводя взгляд от освещенных панелей потолка.

— Ты на меня сердишься? — спросил я.

— На тебя? За что?

— За то, что мы проиграли схватку.

— Нет, — ответил он. Голос его звучал относительно спокойно. — Я сержусь, потому что думаю, что самураи жульничают. Они помещают нас в такие ситуации, в которых мы не можем выиграть. Не дают нам ни одного шанса на успех. Я сражался с этим самураем врукопашную: человек не может быть так силен.

— Но он же полтора года тренировался при ускорении в 1,5 g, — заметил я. — У него было достаточно времени, чтобы усовершенствовать свое мастерство и стать сильным.

— Может быть. Но я все равно думаю, что они жульничают. Симулятор увеличивает их силу и сокращает время реакции. Как будто они должны победить любой ценой.

Завала скептически посмотрел на нас, хотел что-то сказать, но промолчал.

Я подумал о самураях в симуляторах нашего корабля. Если они работают по восемь часов, то могут ежедневно участвовать в двадцати стычках. Никто не способен выдержать эту пытку по двадцать смертей в день. Возможно, они действительно жульничают. Но у них есть для этого все основания.

Мы поднялись по лестнице. Гарсиа и Гектор со своими группами были в нашей комнате. Гарсиа оказался меньше и старше, чем я ожидал, внешне робкий сероглазый человек, он постоянно менял положение рук, словно не знал, куда их девать. Я некогда был знаком с женщиной, у которой была деформирована рука, она таким же образом скрывала свое увечье. Я внимательней посмотрел на руки Гарсиа: на ладонях белые шрамы и еще по шраму на запястьях. Очевидно, Гарсиа играл роль Иисуса Христа в обряде какой-то секты и был распят. По этим признакам я определил, что он из Венесуэлы: там особенно распространены такие обряды.

Рослый химера держал старую гитару и негромко наигрывал. Мелодичные звуки заполняли комнату. Он запел старую боливийскую любовную балладу о женщине с большими грудями. Кое-кто набрался смелости, чтобы улыбнуться. Мавро поднял крышку моего ящика, и все уставились на бутылки. Очевидно, все готовились праздновать победу, теперь же приходилось поддерживать видимость бодрого настроения.

Завидев меня, Мавро объявил:

— Ну вот и человек, которому принадлежит эта выпивка. Можно начинать вечеринку! — Он достал бутылки с виски «Флора Негро», все принимали их с благодарностью.

Мавро дал бутылку и мне, я сделал глоток. Не нужно было пить так скоро после симулятора: горло сжалось, пришлось выплюнуть виски на пол.

Посетители разглядывали нашу комнату, словно средневековые крестьяне, впервые попавшие в замок своего сеньора. Обычные казармы на корабле не так просторны. Гости одобрительно качали головой и переговаривались.

— Как легко помешать красть вещи, если есть хорошая комната и такой сундук, — сказал кто-то.

Я ощутил некое беспокойство: эти незнакомые люди явно завидовали мне. Было заметно, что Перфекто испытывает то же самое. Он смотрел на голубые линии на полу, затоптанные ногами посетителей — никто не обращал внимания на наши территории — и от этого он нервничал.

Мы лежали на койках, сидели на полу, пили и курили, обсуждая нашу ускользнувшую победу, и хвастали, как хорошо мы справлялись. Мигель и я убили по два самурая. За это Мавро «наградил» нас бутылкой сухого вина. К тому времени я уже одолел полбутылки виски, и вино как-то не усвоилось: скоро мне стало казаться, что алкоголь прожег дыру в животе. Разговоры превратились в сплошной гул. Голова отяжелела, лицевые мышцы стали жидкими, как расплавленный пластик. Я сидел на койке, свесив голову, и представлял себе, как моя верхняя губа стекает вниз по зубам. Скоро она потечет по подбородку. У человека, сидевшего в ногах моей кровати, оказались проблемы с газами, он начал пукать. И каждый раз как он это проделывал, кто-то объявлял: «Похоже, лягушка квакнула», — и мы все смеялись.

Я смертельно хотел спать, но мысли мои все время возвращались к Мартинесу, тому самому человеку, который выдал себя за адъютанта генерала Гарсона. Я поднял матрас на своей койке, свалив при этом на пол пару спящих гостей, достал листочки с биографиями и вышел в коридор, чтобы позвонить всем, кто сел на корабль на станции Сол. После выпивки в глазах двоилось, коды комлинка можно было разобрать с трудом. Когда люди откликались на мой вызов, я представлялся: «Лягушка» и прерывал связь. У двоих оказались низкие серьезные голоса, настолько похожие, что я не смог бы их различить: Альфонсо Пена и Хуан Карлос Васкес. Я внимательно прочел их биографии. Буквы прыгали в тумане, словно бильярдные шары. Сложив их в слово, я еще должен был долго думать, прежде чем уловить смысл прочитанного. Альфонсо оказался здоровяком, работавшим в мастерской по ремонту прицельных систем оружия, использующего элементарные частицы. Как можно отремонтировать прицел элементарных частиц? Чем он в действительности зарабатывал на жизнь? Этого я не знал. Так же как и не знал, умеет ли он вообще чинить эти самые прицелы. Хуан Карлос оказался водопроводчиком, бежавшим из Аргентины, это был киборг с серебряным лицом со станции Сол. Его специальность мне понравилась. Водопроводчик — это понятно. Что-то такое, что легко удерживается в сознании. Достаточно сказать: «Вот этот человек водопроводчик», и все поймут, что ты имеешь в виду. Вообще, если бы кто-нибудь сейчас прошел по коридору, я бы ему сказал: «Хуан Карлос — водопроводчик». Помню, как я пытался прочесть язык его телодвижений на станции Сол. Он казался совершенно спокойным. «Но, может быть, — подумал я, — этот пес всегда спокоен, когда планирует убийство». Он аргентинец. Это плохо. Именно в Аргентине никитийские идеал — социалисты впервые захватили власть. К тому же он киборг, хотя и не военной модели. Джафари возглавляет разведку киборгов в Объединенной Морской Пехоте. Так что все имеет смысл: Хуан Карлос — киборг, аргентинец и убийца. И водопроводчик. Я двинулся вперед по коридору, для того чтобы отыскать его и убить. Но через двадцать метров увидел лестницу, ведущую к шлюзу, и вспомнил, что мне до него не добраться. Я решил рассказать своим компадрес о том, что узнал, но вначале мне захотелось выпить, поэтому я сел у стены и огляделся в поисках своей бутылки с вином, потом вспомнил, что оставил ее в комнате, и уснул.

* * *

Чуть позже меня разбудил Сакура. Он наклонился и тряс меня за плечи. Ниже по коридору два служебных робота мели пол.

— Слушай, ты не болен? Спой мне гимн корпорации — только от всего сердца. «Мотоки» банзай! Покажи свою благодарность «Мотоки»!

Громким голосом, строчка за строчкой, Сакура исполнял гимн. Он застал меня в одиночестве и беспомощным, поэтому пришлось ему подпевать. Наконец гимн закончился. Я сидел и смотрел, как он спускается по лестнице в поисках другой жертвы.

В коридоре было тихо, негромко гудели моторы роботов — уборщиков. Я неожиданно замерз, и произошло нечто странное: я ощутил чье-то присутствие в коридоре, присутствие какого-то невидимого существа. Здесь находился призрак Флако. И хотя я не видел его, я был уверен, что он поблизости. Чувствовалось, как он идет по коридору ко мне, потом проходит к лестнице. Там он задержался и посмотрел на шлюз, как бы показывая, что хочет найти Хуана Карлоса. Я знал, что он не сердится на меня за то, что я позволил его задушить, но отомстить своим убийцам все — таки хочет. Убить друзей Джафари. Волосы у меня на затылке встали дыбом. Что-то Подобное я испытывал, когда собирался оставить Тамару, — ощущалось невидимое присутствие ее духа, но на этот раз все было гораздо сильнее.

Разумом я понимал, что никакого призрака рядом со мною нет. Психологи доказали, что люди видят призраков в ответ на сильный стресс: смерть любимого человека, трагическое происшествие. Конечно, в последние несколько дней я не раз испытывал подобное. Но ощущение того, что Флако здесь, было сильнее логики. Я встал и побежал в нашу комнату.

Добежав до нее, я постарался взять себя в руки. Глупо, если компадрес увидят мой страх. Я вспомнил вечер в маленьком курортном городке Сьерра Мадрес вблизи Мехико. Было прохладно, воздух неподвижен, и я решил пройтись. Возвращаясь и выйдя из-за угла своего отеля, я заметил у входа серебристую человеческую фигуру. На мгновение я испугался, решив; что это призрак, но видение тут же растворилось, и я понял, в чем дело: кто-то стоял тут несколько мгновений назад, воздух вокруг его тела нагрелся, а когда человек вошел в дверь, теплый воздух остался. Мои глаза — протезы увидели этот воздух в виде неясной светящейся фигуры. Странное происшествие, больше оно никогда не повторялось. Но сегодняшний случай с Флако — это что-то совсем другое. Я не видел Флако, а только чувствовал его.

За дверью кто-то произнес:

— Ты… ты не м — можешь… слишком многого от него ожидать… — Говорил химера, по-моему, Ноэль… — Он же старик…

— Мы всегда проигрываем из-за него. — Это Мавро.

— Да, — поддержал разговор один из людей Гектора. — Если бы Анжело уд… дарил этого п… последнего самурая… п… просто толкнул его, плазма могла бы… пробить его. Пробить ему ногу. И что? Мы победили бы!

Я распахнул дверь. Те, кто еще не увал, повернули ко мне головы.

 

Глава седьмая

Мигель, химера из группы Гарсиа, сидел в комнате спиной ко мне. Он весь заплыл жиром, у него бочкообразная грудь и невероятно толстая шея. Когда я вошел, он резко повернул свою лысую голову, чтобы увидеть меня, меня удивили его светло-голубые круглые, как у совы, глаза. Странно, как он может быть таким подвижным с такой толстой шеей. Я знал, что люди в комнате говорили обо мне, но не понимал, на кого именно, кроме Мавро, я должен сердиться.

— Вот в чем наша проблема, — продолжал Мигель, возвращаясь к обсуждению. Голос его звучал спокойно, хотя глаза возбужденно блестели. — Мы недооцениваем этих ябандзинов. Когда мы воевали с социалистами, те были не лучше нас. Они никогда не участвовали в настоящей войне. Но эти самураи — они же всю жизнь тренируются!

Я был сердит на Мавро и ткнул в него пальцем.

— Ты… ты г… говорил нех… хорошие вещи обо мне. Я с… слышал, как ты их г… говорил. Гарсиа повернулся ко мне и сказал:

— Мы не говорили о тебе, дон Анжело. Тебе показалось. Мы говорили о ябандзинах. Перфекто считает, что они следят за нашими разговорами в симуляторах, — хотя наши искажающие устройства делают это в реальной жизни невозможным. Но я не согласен: даже если они заранее знают наши планы, это не объясняет их поразительного боевого мастерства. Я как раз говорил, что только упражняясь всю жизнь, можно достичь такого. — Его невинный тон заставлял меня верить ему.

Я посмотрел на него и почувствовал себя смущенным. Должно быть, я все — таки ошибся, когда решил, что Мавро говорит обо мне недоброжелательно. Пересек комнату я сел на койку Абрайры. Один из людей Гектора уже спал там, но он прижался к стене, и для меня оставалось достаточно места.

Завала рассмеялся, и все повернулись к нему.

— Ты надо мной смеешься? — спросил я. — Издеваешься надо мной?

— Я смеюсь над вами всеми! — ответил Завала. — Какие умники! Вы удивляетесь, почему самураи бьют вас. Говорите: «Они бьют нас, потому что жульничают. Бьют, потому что они сильнее! Бьют, потому что учатся стрелять, еще когда сосут материнскую грудь!» И повторяете эти глупости, будто они имеют значение. Так всегда с вами, умниками: вы считаете, что если говорите о чем-то, значит понимаете. Вы не видите в ябандзинах того, что очевидно: их духи сильнее наших. Они побивают нас силой своих духов. — Завала рассмеялся. Вообще он был очень напряжен и казался самым трезвым в комнате.

— Ага. Я таких уже встречал, — заметил Гарсиа. — Ты не веришь в силу разума. Держу пари, твой отец был деревенским колдуном.

— Проиграешь! — возразил киборг. — Мой отец был фермером и ничего не понимал в магии.

— Тогда держу другое пари, — сказал Гарсиа. — Держу пари, что если мы изучим вопрос, то найдем причину, почему самураи всегда побеждают нас.

Завала склонил голову набок, почесал затылок серебряным пальцем своей искусственной руки, словно стараясь вспомнить, о чем идет речь.

— Хорошо. На что спорим? На миллион колумбийских песо?

Гарсиа удивленно раскрыл рот. Очевидно, он говорил фигурально и не собирался спорить на деньги. Немного подумав, он спросил:

— А у тебя есть миллион песо?

Завала кивнул. Миллион песо равен примерно двум тысячам стандартных Международных Денежных Единиц, очень большие деньги для такого крестьянина, как Завала.

— Хорошо, — согласился Гарсиа. — Тогда я ставлю миллион песо на то, что мы разузнаем, почему они нас бьют.

— Не так быстро. — Завала улыбался, словно делал очень хитрое предложение. Такую же улыбку я видел на лице базарного фокусника, владельца «господня цыпленка».

— Ты так уверен, что выиграешь. Ты должен дать мне фору.

— Что за фора?

— Я ничего от тебя не хочу, сеньор Гарсиа, — пояснил Завала. Он указал на меня пальцем. — Но если я выиграю, я хочу, чтобы мне заплатил дон Анжело. Мне нужны антибиотики, чтобы убить гниль. Я не стал бы этого говорить, но дон Анжело отказывается дать мне лекарство. Если бы у меня был амиго и он заболел, я бы помог ему. Но дон Анжело не хочет. И никто не хочет.

Гарсиа выслушал это объяснение.

— Что скажешь, дон Анжело? Сколько стоят твои антибиотики?

— Примерно пятьдесят тысяч песо.

— Если мы выиграем, я заплачу тебе двести тысяч песо, — предложил Гарсиа. — Договорились?

Завала не мог выиграть. Я кивнул.

— Итак, мы заключаем пари, Завала, — подытожил Гарсиа. — Но я должен спросить: как мы определим, кто выиграл это пари?

Завала вздохнул и обвел взглядом комнату. Подобно индейцам племени Чакой в их изолированных деревушках, он не привык к логическому мышлению. Он не сможет объяснить, какие доказательства означают победу.

Заговорил человек маленького роста по имени Пио, один из людей Гектора, тот самый, что играл на гитаре.

— Как п… проверить, чьи духи сильнее? Мы их не видим, духов. Я бы хотел их видеть.

— Но дон Анжело занимался морфогенетикой, он знает генетику, — напомнил Гарсиа. — Мы можем попросить его сопоставить генные карты самураев с генными картами химер. Слово Анжело как слово специалиста убедит тебя, Завала?

Я начал возражать. Не хотел вмешиваться в их спор.

Киборг некоторое время смотрел на меня.

— Si. Я поверю слову дона Анжело. Гарсиа продолжал:

— Хорошо. И мы, по-видимому, сможем узнать, в каком возрасте самураи начинают тренироваться, верно? И узнаем, больше ли они тренируются, чем мы. Надо найти библиотеку. На корабле есть библиотека?

Мы посмотрели друг на друга и пожали плечами. Мигель, химера Гарсиа, тот самый, с толстой шеей, странно поглядывал на меня, его голубые глаза напоминали лед. На лысой голове блестел пот. Я заметил, что у него крошечные усики киношного злодея. Общее впечатление пугающее. Отвратительно.

— Si. Ниже по лестнице есть библиотека, — сказал Завала.

— К тому же медицинские компьютеры располагают подробными биографиями, — заметил я. — Может, там мы узнаем, когда самураи начинают тренироваться?

— Но как мы решим, кто выиграл пари? — повторил Гарсиа. — Конечно, ты не думаешь, что самураи на самом деле тренируются всю жизнь, но в каком возрасте они должны начать?

Химера Мигель по-прежнему смотрел на меня. Зрачки его расширились и стали похожи на мексиканские монеты в пять сентаво. Лицо расслабилось, нижняя челюсть отвисла. Он, казалось, совершенно не замечал происходящего в комнате. Выглядел он очень больным. Отвратительным. Я подумал, что это с ним такое? Наверное, слишком много выпил.

Завала соображал недолго.

— Мальчик становится мужчиной, когда у него отрастают лобковые волосы, верно? Не думаю, чтобы самураи начинали тренироваться до этого.

На что Гарсиа ответил:

— У одних лобковые волосы вырастают в десять, у других в шестнадцать. Будем щедры, установим срок в пятнадцать лет. Если самураи начинают тренировки раньше этого возраста, ты проиграл.

Завала невменяемым взглядом уставился в угол комнаты. Казалось, он пребывает в трансе, ожидая помощи и подсказки своих духов.

— Я согласен, — наконец проговорил он невыразительно.

Химера Мигель закрыл рот и пополз по полу ко мне. Его зрачки снова сузились, и он выглядел бы нормально, если бы не стекавшая изо рта струйка пены.

— Остается еще одна проблема, — напомнил Гарсиа. — Мы должны узнать, жульничают ли самураи в симуляторах. Кто-нибудь может прорваться к компьютеру и выяснить это?

Все враз покачали головой. Никто не сможет пробиться сквозь защиту корабельного ИР.

Мигель дополз до кровати и устроился на полу рядом со мной. Он похлопал меня по ноге, потом прижался к ней свой лысой головой, как старый пес к хозяину. Я понял, что он привязался ко мне. Я видел начало этого процесса. И ощутил пугающее чувство власти и ответственности.

— Тогда, боюсь, нам остается только одно, — сказал Гарсиа. — Напасть на самураев и проверить, насколько они сильны и быстры в действительности.

— Но у них мечи, — заметил Пио. Гарсиа усмехнулся.

— Добровольцы есть?

Мавро сидел на койке, прислонившись спиной к стене, и как будто спал. Голова его качнулась вперед, и он сказал:

— Я обезоружу одного, если кто-нибудь его побьет.

— Браво, — одобрил Гарсиа. — Еще добровольцы? — Я вспомнил, какие они здоровенные, самураи, в основном под два метра ростом и весят килограммов по 140. Мысль о нападении на такое чудовище устрашала.

Один из четырех все еще не спавших химер тоже подал голос:

— Я!

— Дело подождет, пока мы не протрезвеем, — сказал Гарсиа, и все согласились. — Пойдем сегодня вечером, после боевой тренировки.

* * *

Те гости, что могли добраться до своих комнат, ушли, но большинство провело день у нас. Спали, пока не протрезвели. Я один, без своих компадрес, пообедал в столовой на четвертом уровне. Сидел рядом с Фернандо Чином, ксенобиологом из Боготы. Он говорил с остальными о птицах, которых я видел высоко в атмосфере в симуляторе. Чин сообщил, что больших птиц называют «опару но тако» — опаловые воздушные змеи, а маленьких — «опару но тори», опаловые птицы. И я понял, почему так: когда вечернее небо полно пыли, хотя на западе оно пурпурное, а на востоке сине — коричневое, когда мерцающие лучи играют на крыльях «опару но тако» на фоне более темного неба, кажется, что по всему небу до горизонта рассыпаны драгоценные камни. Меня больше интересовали воздушные змеи, которые живут высоко в атмосфере, и Чин рассказал, что они вылавливают в воздухе пыль и воду и жгутиками направляют их в ротовое отверстие и в желудок; затем все это попадает в желудок, где размножаются бактерии. Именно бактериями опаловые воздушные змеи и питаются. Разновидность их легко определяется по оттенку, потому что едят они разных бактерий.

— Очень красиво, — сказал я, — на закате.

— И полезно, — заметил Чин. — Без них на Пекаре невозможно было бы выжить. Птиц в воздухе так много, что они образуют термальный слой, создающий тепличный эффект. Это согревает планету. Каждые семь лет солнце Пекаря увеличивает яркость, еще больше подогревая атмосферу. Когда это происходит, начинаются сильные бури — на Земле таких никогда не бывает, — и «опару но тако» не могут летать и падают с неба. Пока солнце греет сильно, они теряют способность к размножению. Если бы не птицы, колебания температуры на планете были бы настолько велики, что, за исключением узких береговых полосок, Пекарь за несколько десятилетий превратился бы в пустыню.

— Интересно. Разве тебе не кажется странным, что японцы назвали планету Пекарь? Английским словом?

Чин рассмеялся.

— Тут есть повод для иронии. Английский корабль обнаружил Пекарь, пролетая мимо. В это время на планете началась буря, солнце как раз увеличило яркость. Сенсоры корабля зарегистрировали планету как лишенную жизни. Решили, что там настоящий ад, и назвали — Пекарь. Позже японцы вторично открыли планету и поняли, что на ней можно жить. Но сохранили название, так как в японском языке нет слова, адекватного понятию «пекарь». Мне кажется забавным, что нынешние жители планеты отвергают западный англо — американский образ мысли и идеи, но сохраняют английское название планеты.

Я улыбнулся. За последние несколько дней все вокруг изображали из себя специалистов по географии, населению и фауне Пекаря, все рассказывали замечательные истории. Я не доверял их сведениям. Однако Чин показался мне достаточно образованным. У меня не было настоящих друзей на корабле: Перфекто повиновался мне, словно я был его хозяином, и это меня угнетало; Абрайра предпочитала держаться на расстоянии. Несколько раз я пытался поговорить с ней о ее прошлом и выяснил, что, хотя Абрайра жила во многих местах и знала многих людей, она ни о чем не вспоминала с приязнью. Она проживала в этих местах, но никогда не жила в них. И никогда не проявляла никаких эмоций. Такие люди меня пугали, я решил избегать ее. Больше никаких кандидатов в друзья не находилось.

Поэтому, встретив Чина и решив, что он умен и образован, я подумал, что мне нужен такой друг. И сказал:

— Наверное, ты счастлив от того, что летишь на Пекарь: для ксенобиолога это неплохая возможность.

— Да, — согласился Чин. — Это мечта всей моей жизни! Я получил свой докторский диплом за диссертацию о животных Пекаря, объединяющих зкзо- и эндоскелет. На Пекаре это обычное явление. Никогда не думал, что смогу оплатить полет туда. Но потом услышал об этой работе.

Я спросил:

— А тебя не тревожит, что корпорация «Мотоки» считает условием найма осуществление геноцида?

Он пожал плечами и махнул рукой.

— Вовсе нет! Уничтожая ябандзинов, я помогаю восстановить природную экосистему планеты. Какая разница, если умрет несколько человек?

Такой образ мыслей вызывал у меня тошноту. Я покинул столовую.

К вечеру мы набрались сил для боевой тренировки и направились к симулятору. Однако в ушах у меня звенело, голова кружилась. Я поел слишком скоро после выпивки, и вот — расплачиваюсь за это. Во время первого сценария из-за толчков машины на скалистой дороге меня вырвало в шлем. За десять минут тренировки нас дважды убили, а в следующие четыре симуляции мы были так слабы и истощены, что всячески избегали ябандзинов. От постоянных приступов боли у меня онемело лицо и желудок сжался. Худшая из всех тренировок. Мы ушли, жутко расстроенные.

Позже, тем же вечером, к нам зашли Гектор, Гарсиа и еще шестеро. Мигель обрадовался, завидев меня; он все время хлопал меня по спине и спрашивал: «Могу я что-нибудь для вас сделать, сэр?» Он не думал о том, что звания у меня никакого не было.

Я узнал, что на тренировке им повезло не больше, чем нам; все они были бледны и походили на ожившие трупы. Всей компанией мы отправились в лазарет за таблетками от похмелья, надеясь также решить, какая сторона выиграет паря.

Дежурный санитар в лазарете, маленький жилистый человек с длинными волосами и редкой бородкой, стоял у входа и смотрел на нас так, словно он охранял банковский сейф. Мавро постарался разговорить его, предложил ему сигару; рассказал о пари с Завалой и о том, что нам очень нужен компьютер — «совсем немного информации». Но санитар оказался одним из тех воинственных типов, которые отрицательно качают головой еще до того, как вы выскажете свою просьбу.

Мигель вопросительно взглянул на меня. Я был в плохом настроении и не желал заниматься мелочами, поэтому кивнул. Мигель схватил санитара за горло, поднял в воздух, и мы прошли в лазарет. Мигель отнес санитара к ближайшей трубе для выздоравливающих и собрался запереть его там.

Мы опасались, что санитар по комлинку вызовет охрану, поэтому я подошел к операционному столу, около которого висела газовая маска, надел ее на санитара и усыпил его небольшой безвредной дозой окиси азота. Подозвал Гектора и велел ему через определенное время давать газ, для того чтобы санитар не пришел в себя.

Потом мы сели за компьютер и запросили информацию о японцах. Их на борту корабля оказалось немногим больше тысячи человек, и почти все числились самураями. На наш вопрос, кто из самураев недавно подключался к симулятору, компьютер перечислил несколько сотен имен. Мы выбрали наобум двоих — Анчи Акисада и Кунимото Хидео — и затребовали их генетические карты. Я попросил компьютер выделить генетические усовершенствования в организме названных нами людей, и откинулся в кресле. Данные об усовершенствованиях появились не сразу. Хромосома 4, цистрон 1729, сообщает добавочную прочность стенкам кровеносных сосудов; хромосомы 6 и 14 мешают прекращению выделения гормонов роста. Хромосома 19, цистрон 27, вовлекает в метаболизм жировые клетки, и потому самураи на пустой желудок действуют эффективнее обычных людей. Всего мы насчитали пятьдесят небольших усовершенствований, все не очень новые, а большинство даже такие старые, что прекратилось действие патента их изобретателя. Я сделал распечатку биографий этих двух самураев и отдал ее для изучения Гарсиа.

— Хотите пройти генное сканирование? — предложил я химерам. Мне хотелось посмотреть на их карты. На Земле запрещена генная инженерия у людей, за исключением лечения наследственных заболеваний, и информация о работах, проведенных в этой области на Чили, никогда не публиковалась.

— Я хочу увидеть свою, — сказала Абрайра.

Я вызвал ее карту и удивился: первый найденный мною искусственно созданный ген оказался длиной в 48000 нуклеотидов — в тысячу раз длиннее искусственных нуклеотидов, которые были когда-либо вживлены в человека. Этот ген передавал кодированную программу для производства мышечной ткани, значительно отличающейся от миозина, протеина, обычно используемого в поперечно — полосатых мышцах; новый протеин оказался весьма сложен, и у него не было названия. Компьютер просто упомянул, что его создатель — исследовательская группа компании «Роблз», а также показал схематичное изображение новой мышечной нити: в отличие от столбообразной формы, типичной для людей, у нее по поверхности проходил спиралевидный бугорок. Как будто вокруг карандаша обернули пружину. Введение нового протеина как основы мышечной ткани человека должно было породить множество проблем. Какая стимуляция необходима для мышцы, чтобы она начала сокращаться? Какие химические вещества стимулируют сокращение? Как будет мышца расслабляться? Как мышечный метаболизм превращает химическую энергию в физическую?

Вопросы казались очень сложными, но, изучая карту, я обнаружил, что ответ прост. Эта мышца разлагает АТФ — трифосфат аденозина, так же, как у человека. При более внимательном рассмотрении новый ген оказался очень похожим на ген миозина, к которому добавлено несколько тысяч нуклеотидов. Спираль на поверхности мышцы выделяла большое количество нового энзима, который стимулирует разложение АТФ; поэтому мышца сокращается быстрее и легче, чем у людей. К тому же сокращение происходит полнее.

Мысль о преобразовании самой клетки, направленном на то, чтобы сделать процесс более эффективным, казалась мне пугающей. Как могли в компании «Роблз» проработать много тысяч вариантов, чтобы найти единственный, дающий нужный эффект? Откуда они могли знать, какой результат получат? Но это было лишь первое из усовершенствований в организме Абрайры.

Карта показывала сотни других: сеть кровеносных сосудов лучше снабжала мозг, который увеличился на двести граммов. Преобразование зубов, в ходе которого были убраны клыки, давало возможность сильнее укусить, быстрее и тщательнее пережевывать пищу. Более длинные кишки и легкая проницаемость их стенок для питательных веществ давали химере возможность удовлетворяться половиной той пищи, которая требуется нормальному человеку. Хрящ у нее эластичней обычного, таз легче расширяется при родах; и она никогда не сможет сломать себе нос. Я удивился, обнаружив, что устройство ушей у нее лишь слегка отличалось от обычного для человека.

Многие преобразования потребовали замены всего лишь одного — двух звеньев в генах, они корректировали размеры и функции органов, и изменения казались незначительными, почти поверхностными; другие же требовали добавления многих сотен тысяч нуклеотидов в целые семейства генов. Но каждое усовершенствование проводилось предельно тщательно, обдумывались все последствия. Так что, если посмотреть на все в целом, становилось очевидным: изменения направлены на создание совершенного человека. Лучший известный мне генетический инженер по сравнению с этими учеными из «Роблз» — всего лишь уличный лудильщик. Даже если человек проживет еще два миллиона лет, он не станет таким совершенным, как Абрайра. С каждым новым улучшением, зафиксированным в ее карте, во мне росло уважение к ней как к идеальному организму. Я чувствовал себя так, словно слушаю симфонию, не музыкальную, а такую, которая разыгрывается на человеческих генах, но лишь я один в нашей маленькой группе мог оценить ее красоту и совершенство.

Я вспомнил шутку по поводу химер, прочитанную в одном медицинском журнале. Тогда боялись изменений, которые производили в организмах люди Торреса. В шутке говорилось: «Когда Бог создал человека, он сделал это хорошо. Когда генерал Торрес создал человека, он сделал это еще лучше». Мне показалось занятным, что в шутке оказалось больше правды, чем подозревал ее автор.

В другом углу лазарета Гарсиа и Завала изучали биографии самураев. Вдруг они оба одновременно заржали. Самураи начали посещать занятия военной академии Контани в возрасте шестнадцати лет. Теперь Завала утверждал, что он выиграл пари, так как японцы начинали свое обучение в шестнадцать. На это Гарсиа заметил, что каждого из них учили еще ребенком — и учителя — люди, и ИР, и многие курсы имеют прямое отношение к военному делу, хотя сами по себе они не военные. Например, гимнастические тренировки и самозащита неоценимы в боевой обстановке. Все приняли участие в споре, и Гарсиа проиграл, потому что ему пришлось признать, что дети по всему миру занимаются гимнастикой и учатся обороняться.

Пока они спорили, я нашел кое-что, заставившее меня призадуматься: хромосома 4, цистрон 2229, давала указание невралгическим клеткам в коре головного мозга вырабатывать протеин, названный просто «модификатор поведения 26». По структуре этот протеин очень напоминал преграду в передаче нервных импульсов, вызывающую биогенетическую социопатию. Инженерам «Роблз» понадобилось изъять всего две аминокислоты. Компания явно стремилась понизить способность Абрайры сочувствовать другим; но сочувствие необходимо для выживания вида. Мать должна заботиться о детях, если хочет, чтобы они дожили до зрелого возраста. И инженеры «Роблз», очевидно, знали, что совсем устранять эту особенность нельзя. Мне не понравилось то, что они стремились ее уменьшить.

Я запросил у компьютера сведения о модификаторах поведения и обнаружил несколько. Семь из них были обозначены номерами патентов. Я понятия не имел, каков их эффект, это уже выходило за рамки моей специальности. Но я заметил один патент на семейство генов, разработанный не в «Роблз»; он был создан Бернардо Мендесом, и так как я знал о его работах в области инженерии биологического территориализма, я по ранней дате патента смог предположить природу модификации — биогенетический территориализм химер усиливался так, чтобы они были более склонны к соперничеству. Это объясняло, почему Перфекто провел линии на волу, дабы никто не покушался на его территорию. Я вспомнил слова Абрайры, что химеры для аргентинцев не опасны, пока те остаются в пределах своей страны. Это имело смысл: если химеры считают, что нарушается их территория, они сходят с ума от ярости — и из-за своей социопатии, не задумываясь, уничтожают нарушителей. В прошлом я не обращал внимания на линии Перфекто. Теперь я решил избегать его территории, чтобы он не вздумал ненароком переломать мне ноги. Мне пришло в голову, что химеры являются своего рода антитезой социалистам: вместо того чтобы уничтожать территориализм человека, Торрес решил усилить его. Может быть, Торрес создал химер специально, чтобы противостоять бактериологической войне, которую, по слухам, собирались начать борцы с капитализмом? Однако это казалось маловероятным. Торрес начал свою работу за десять лет до того, как социалисты приступили к преобразованию своих народов. По крайней мере я задолго до этого слышал о работах по созданию химер. Я подумал: кого же собирались создать в «Роблз»? Совершенного человека или совершенного солдата? Закончив с модификациями поведения, я снова обратился к физическим усовершенствованиям. Список их казался бесконечным. Несколько человек за это время заглядывали в лазарет за лекарствами, и мне приходилось отрываться и обслуживать их. Стоило побеспокоиться. Рано или поздно кто-нибудь спросит, что мы тут делаем. Примерно через два часа я попросил компьютер напечатать все материалы об Абрайре, потом обратился к компадрес:

— Я хотел бы изучить эти генные карты дома. Но эту часть пари мы, пожалуй проиграли. Химеры генетически, несомненно, превосходят самураев. Наши химеры должны быть сильнее, быстрее и умнее их.

Завала улыбнулся.

— Значит, я побил вас в двух пунктах: самураи обучены не лучше и генетически нас не превосходят.

— Насчет генетики, может, оно и так, а вот относительно обучения я не уверен, — возразил Гарсиа. — Надо будет завтра утром сходить в библиотеку и разузнать о первых годах их тренировки. Если их курсы самозащиты включают тренировки в симуляторе, наподобие наших теперешних, тогда я получу твои деньги. — Гарсиа потянулся и зевнул: было уже поздно.

Все согласились, что Гарсиа прав, и пошли к выходу из лазарета. Мигель задержался рядом со мной, как это часто делал Перфекто. Он явно хотел находиться подле меня.

Я похлопал его по спине.

— Иди вместе с Гарсиа, мой друг, — сказал я. — Служи ему хорошо. — Это был приказ. Негромко отданный, но приказ.

Мигель посмотрел на меня печальными голубыми глазами и вышел, не сказав ни слова. Я видел, что он чувствует себя отвергнутым.

Мавро, Перфекто и Абрайра остались. Я заметил, что Перфекто смотрит на меня. Очевидно, он знал, что Мигель привязался ко мне. И расстроился из-за того, что я отослал Мигеля.

Когда все вышли, Абрайра вместе со мной склонилась над печатающим устройством, ее шоколадные волосы коснулись моей щеки.

— У меня вопрос, дон Анжело. Человек ли я? Я задумался. Как будто бы казалось очевидным, что она не человек. Настолько преобразованное существо не может оставаться человеком. В данном случае внешность служит чем-то вроде плаща, под которым скрываются глубочайшие изменения. Глядя в серебряную паутину ее глаз, я напомнил себе, что не должен считать ее человеком, не должен делать ошибки, относясь к ней как к товарищу. Это живое существо отличается от меня настолько, насколько крыса отличается от собаки. Но если ее вопрос означает: «Могу ли я совокупляться с человеком и производить жизнеспособное потомство?» — а ведь именно это главный критерий того, принадлежит ли она к нашему виду, — вот тут я совершенно не был уверен в ответе. Большинство изменений, созданных компанией «Роблз», были незначительны и имели исторические прецеденты, то есть они найдены у отдельных индивидуумов; следовательно, это черты бесспорно человеческие. Правда, относительно конструкции молекул ее глаз я сомневался. И попросил компьютер проверить, какими, например, будут дети, родившиеся от брака Абрайры и Гарсиа.

К моему удивлению, результат оказался позитивным: ее потомки унаследуют поразительный процент — 98 %! — заложенных в ее организме усовершенствований.

— Да, — сообщил я. — Ты человек.

— О, — заметила она, — а я думала — нет. Я думала — нет. — Это прозвучало довольно грустно, и я решил: она разочарована тем, что осталась человеком, а не сделалась кем-то гораздо выше.

— Ну, не расстраивайся, — сказал Мавро. — Люди тоже бывают всякие, вспомним хотя бы об Иисусе Христе и Симоне Боливаре…

* * *

Этой ночью я долго лежал без сна, думая о сражениях, через которые мы прошли; в каждом из них мы потерпели поражение. Я все еще не мог успокоиться после вечера, проведенного в симуляторе, и сцены схваток, появляющиеся в моем воображении: вспышки плазмы, дугой изгибающейся в небе, мертвое тело, падающее к моим ногам, — не давали мне уснуть. Но странное дело: хотя ощущения собственной смерти в симуляторе и потрясли меня, я совершенно забыл об этом, изучая генные карты. Как будто тело решило отодвинуть боль, пока не настанет время напомнить о ней. Я слышал неровное дыхание остальных и понял, что никто не может заснуть, потому что испытывают то же, что и я. Однако постепенно дыхание Завалы и Мавро сделалось ровным, они негромко захрапели.

Каждую ночь на корабле так или иначе Тамара приходила в мои сны. Будет ли она сниться мне сегодня? Пусть сон будет мирным! Я очень хотел увидеть ее в мирном сне. Часто думал, где она, как выздоравливает. Гарсон о ней позаботится. Но потом в какой-то момент я понял, что мне все равно. Умрет ли она, останется ли жить. Что это изменит? Мне хватает своих забот. Но тогда почему же я по-прежнему хочу отыскать ее, увидеть, приласкать, словно она маленький беззащитный ребенок?

Я начал погружаться в обычный беспокойный сон, но мне мешали какие-то звуки. Очнувшись, я сначала подумал, что это Перфекто просто бормочет во сне. Но он действительно заговорил, очень тихо, невнятно, без выражения, так что со стороны можно было подумать, что все это и вправду во сне.

— Я помню, тебе было шесть лет, ты ускользнула из поселка, чтобы поиграть с Нито Диесом и его братом. Они толкнули на тебя груду досок и ушли, а ты кричала. Они решили, что ты умрешь, и это показалось им забавным. Когда мы тебя нашли, ты была вся в крови.

— Они были дети, — тихо ответила Абрайра. Я никогда не слышал, чтобы брат с сестрой говорили по ночам. Обычно лишь храпел Завала, да Перфекто изредка звал во сне жену. Интересно, сколько таких ночных разговоров я пропустил?

— А когда тебе было двенадцать и ты пошла к мессе, а священник выбросил тебя за порог, он что, тоже был ребенком?

— Это была его церковь.

— Церковь нашего Бога, — поправил Перфекто. — Я не стану напоминать тебе обо всем. Но я видел в новостях сообщения о том, как ты убила трех парней — метисов.

— Трех насильников. Полиции было все равно, что метисы сделают с химерой.

— Ты изуродовала их тела. Это не просто месть. Это ненависть. Поиск. Почему ты отрицаешь, что ненавидишь людей? Тебе это ничего не дает. Я не прошу тебя сдерживать свою ненависть к ним. Но не нужно ненавидеть себя саму за то, что ты одна из них.

Абрайра как будто всхлипнула. Я удивился: она всегда казалась мне такой сильной, лишенной эмоций женщиной.

— Я не человек, — прошептала она. — Мне никогда не позволяли быть человеком. И теперь я не буду человеком.

— Значит, ты признаешь, что ненавидишь их.

— Да. Иногда.

— А меня? — спросил Перфекто. — У меня восемь детей от жены, а она человек. Я тоже человек.

— Не придирайся к словам. Если ты рожден из пробирки, ты химера. Вот разница, исходя из которой чилийцы охотились за нами после революции. Если бы ты отвез своих восьмерых детей в Чили, там тебя убили бы вместе с ними.

— Это правда, — согласился Перфекто. — Но я напоминаю тебе об этом для того, чтобы подчеркнуть: разница между людьми и химерами очень небольшая. Ты стоишь на этой линии и говоришь: буду химерой, а не человеком. Но выбор был сделан твоими создателями — инженерами, сама ты не можешь выбирать.

Перфекто замолчал, и я ждал, что ответит Абрайра, одновременно обдумывая услышанное: когда я пытался поговорить с Абрайрой по душам, она рассказывала о местах, где жила, о людях, которых знала, со странным бесстрастием, никогда не упоминая о любви или ненависти. Эмоционально она всегда оставалась на расстоянии, словно муха, заключенная в янтарь. Ее невозможно было коснуться, ощутить живое тепло. И как в тот день, когда она жестикулировала на манер возбужденной чилийки, так и сейчас, ночью, я еще раз узнал: если она проявляет эмоции, это всего лишь игра, маска. Бессмысленные улыбки в ответ на глупые шутки. Словно она хотела успокоить окружающих, показать, что в ее мире все в порядке. Меня инстинктивно настораживало такое поведение, мне оно казалось неискренним. Теперь я понял, почему эмоции у нее так зажаты: с ней настолько жестоко обращались в прошлом, что сейчас она не хотела показывать нам, кто же она такая на самом деле.

И снова я удивился тому, насколько она человек: ведь 98 процентов изменений и усовершенствований в ее организме будут унаследованы потомками. Тут, словно при вспышке молнии, я наконец увидел правду. Абрайра говорила, что химеры — женщины создавались не для того, чтобы быть солдатами. Когда в «Роблз» проектировали Абрайру, инженеры не хотели получить ни совершенного человека, ни совершенного солдата. Они создавали всего лишь совершенного производителя — машину, которая способна распространить созданные ими особенности среди следующего поколения людей.

Я еще какое-то время прислушивался, но Абрайра ничего не ответила. Возможно, они заметили мое неровное дыхание, поняли, что не сплю, и перестали разговаривать. Не знаю.

* * *

Той ночью мне снилось, будто я пытаюсь удержать от падения ребенка, который цепляется за выступ скалы высоко над безбрежным океаном, волны в котором медного цвета. В воде множество мертвых чаек, они плавают брюхом вверх, крылья их поднимаются и опускаются на волнах. Маленькая девочка, которую я вижу так часто, цепляется за камень, глаза полны ужаса. Из царапин на руках капает кровь, крупные капли падают в воду, и от них расходятся красные круги. Из каждого круга выскакивает самурай — ябандзин в своем красном снаряжении и начинает стрелять в меня плазмой.

Девочка говорит мне:

— Дедушка, держись крепче. Не поднимайся выше.

Я смотрю ей в глаза.

— Кто ты? Как тебя зовут?

— Разве ты не знаешь? — укоризненно отвечает она.

Над моей головой вспыхнула плазма, я обхватил девочку и скорчился, боясь пошевелиться.

* * *

— Анжело, Мавро, все — проснитесь! — позвал Перфекто. Я открыл глаза и оглянулся на него. Перфекто плакал. Густые волосы взъерошены. Свет в помещении неяркий, трехмерная татуировка на шее словно блестит. Коридор дрожал от вибрации, вызванной движениями людей, которые бегали туда — сюда от радости. Перфекто улыбнулся. — Послушайте хорошую новость!

Он подошел к выключателю и добавил света. Абрайра подключилась к монитору и слушала радио. Она вздрагивала от рыданий, по щекам катились слезы. Я сел на койке, Перфекто схватил меня за руку и подтащил ко второму монитору. Мавро только еще поднимался, а Завала вообще не пошевелился. Перфекто вставил вилку в основание моего черепа.

— … все еще закрыты. Тем временем Независимая Бразилия нанесла воздушный удар по четырем тысячам кибернетических танков, стоявших караваном в тридцати километрах к северу от Лимы. — Лима? Я удивился. Фронт Независимой Бразилии в сотнях километров от Лимы. — Танки находились на пути к фронту Социалистических Соединенных Штатов Юга в Панаме под руководством искусственного разума Брейнстормер 911, когда повстанцы разбомбили корпус ИР. Брейнстормер 911 — один из четырнадцати Искусственных Разумов, уничтоженных в Южной и Центральной Америке за последние шесть часов. Разбиты также семь ИР в Европе и два в космосе. Пока только два государства заявили протест по поводу бомбардировки, нарушающей соглашение 2087 года с Разумами о том, что они сохраняют политический нейтралитет и должны быть защищены от жестокостей войны. Впервые за целое столетие ИР стали военными целями.

В Колумбии повстанцы из Панамы утверждают, что они захватили Боготу; следовательно, и Богота и Картахена снова перешли из рук в руки, а генералы — социалисты в Колумбии приказали своим солдатам сложить оружие. Но из-за сообщений о массовых убийствах большинство солдат ССШЮ отказались выполнить этот приказ, и в Медельине продолжаются тяжелые бои.

Неподтвержденные сообщения из Порто Аллегре в оккупированной социалистами Бразилии указывают, что сегодня утром сотни моряков восстали против офицеров. Как сообщается, убит генерал Рикардо Муэллер, известный как Змея Монтевидео; вместе с ним погибло много офицеров. Моряки с этой базы заявляют, что нападут на Буэнос-Айрес…

Мавро выдернул мою вилку и подключился сам. Абрайра отдала свою Завале. В помещениях под нами наемники кричали и веселились, был слышен шум тысяч голосов, несмотря на то что стены приглушали звук.

Перфекто хлопнул меня по спине и откупорил мою последнюю бутылку виски.

— Давай отпразднуем это событие! — воскликнул он и поднес бутылку к моим губам.

Я сделал глоток и спросил:

— А что случилось-то? Перфекто улыбнулся.

— Социалистов гонят из всех украденных ими стран. Они за одну ночь потеряли больше, чем приобрели за последние семь лет.

— Но как? — спросил я. Хотя, конечно, уже знал как. Должно быть, Тамара пришла в себя. Когда я подумал об этом, внутри у меня словно отпустило. Я испытал всепоглощающее чувство облегчения. Я и не сознавал, что настолько тревожусь из-за нее. Значит, Тамара сообщила имена Искусственных Разумов, которые помогали социалистам, а Гарсон передал эту информацию своим компадрес на Земле. С уничтожением региональных ИР по всему ССШЮ выйдут из строя все дороги, линии коммуникаций и банки.

— Очень просто, — объяснил Перфекто. — Кто-то взорвал ИР, и вместе с ними взорвалась вся страна. Миллионы рефуджиадос в Независимой Бразилии и Панаме вооружились и хлынули через границы всех социалистических государств. Почти во всех городах ССШЮ офицеры так заняты защитой своего имущества от грабителей, что им некогда бороться с внешними силами, а солдаты в это время выводят из строя защитные системы государства и переходят на другую сторону. Стало очевидно, что у трех ИР вся память была занята руководством защитных систем социалистов: когда их разбомбили, вся линия, включая кибернетические танки и нейтронные пушки, сломалась. Поскольку ИР нарушили все возможные соглашения, помогая военным на одной стороне, многие страны поддерживают наши усилия. Индия даже послала военную помощь рефуджиадос — пятьдесят тысяч кибернетических танков и орбитальную нейтронную пушку. Ах, как бы я хотел вернуться в Чили!

Я был ошеломлен. Никто никогда не предоставлял нам военную помощь, за исключением незначительной помощи от Австралии, да и ту пришлось выпрашивать так долго, что дело не стоило хлопот.

— Ты думаешь, это правда? ССШЮ могут пасть в один день?

Абрайра покачала головой.

— Нет. Они уже приходят в себя. Создают новые оборонительные линии, отступив в Боливию, Парагвай, Уругвай и Чили. А народы этих стран даже не пошевелились. Люди там так далеко от войны, что даже не знают, что происходит на севере. Потребуются годы, чтобы вернуть все.

— Я в этом не уверен, — возразил Перфекто. — Социалисты отрезаны почти от всего своего тяжелого оружия. И если наши его захватят, война продлится от силы три месяца.

Отключились Завала и Мавро. Завала кричал и прыгал, потом вместе с Абрайрой и Перфекто отправился вниз, чтобы отпраздновать известие с друзьями. Я пообещал, что скоро приду. Мавро сидел на койке и улыбался, а я просто сел на пол.

Когда они ушли, Мавро сказал:

— Итак, Анжело, информация социалистки, которую ты принес на борт, оказалась ценной, верно?

— Si, первоклассная информация.

— И только подумать: все это произошло потому, что я спас тебя на станции Сол.

— Ты верный друг, — сказал я. Однако я не был в этом уверен в глубине души. Вспомнил, как он говорил обо мне за моей спиной, обсуждая мои боевые способности. Но тогда он был пьян, и я старался не сердиться на него за эти слова.

Мавро улыбнулся, откинул голову и посмотрел в потолок.

— Через несколько месяцев Гарсон назначит своих офицеров. Тогда он вспомнит, что мы для него сделали. И я не удивлюсь, если мы с тобой оба станем офицерами.

Я вспомнил зеленые холмы Панамы, заход солнца над озером за моим маленьким домом в Гатуне, большие корабли, плывущие по озеру в порт Колон и в Панама-сити. Вспомнил, как стаи голубых и зеленых канареек играют в кустах у меня на заднем дворе. Я оставил все это, и теперь мне вдруг пришло в голову, что я оставил это совершенно зря. Я мог забрать Тамару к повстанцам в лесах к югу от Колона. Результаты были бы те же. Социалистов отбросили бы от наших границ, и я мог бы остаться в Панаме навсегда — мне бы ничего не угрожало. Конечно, если бы не убил Эйриша. Нужно было оставить Эйриша в живых, переправить Тамару к повстанцам, а самому вернуться домой. Мне никогда не приходило это в голову. И снова мои иррациональные действия заставили меня подумать, что, очевидно, я все же сошел с ума. Может, я просто глуп? В молодости раз в две или три недели я замечал, как глуп был в это самое время год назад. Но теперь мне пятьдесят девять лет, и я больше не оглядываюсь и не думаю, как глуп был в пятьдесят восемь… Может, снова стоит этим заняться?

Больше всего мне сейчас хотелось оказаться в Панаме. Но даже если я вернусь после победы над ябандзинами, я проведу в полете сорок пять земных лет. Панама станет совсем другой. И я понял, что, хоть победа в Панаме меня радует, теперь она не имеет ко мне никакого отношения. Я ничего не выиграю. Все это могло случиться и на другой планете, о которой я никогда нет слышал.

Мавро продолжал:

— У этой социалистки, должно быть, была важная информация. Она принадлежала к их высшим эшелонам. Помнишь, как Гарсон спрашивал тебя, чем она занималась в разведке? И он еще сказал, что знал, что у социалистов есть кто-то с ее способностями.

— Помню, — ответил я.

— А какие способности он имел в виду? Я понял по его взгляду, что он знает о ее работе в разведке, но что это за способности?

— Понятия не имею. Не думаю, чтобы Гарсон стал обсуждать это с нами.

В глубине души я знал, что Тамара пришла в себя. Как она выздоравливает, насколько полно восстановилась ее память? Помнит ли она меня, понимает ли, что я принес ей в жертву? Ведь, спасая ее, я оставил позади всю свою прежнюю жизнь. На какое-то время желание искать ее во мне ослабло, я был удовлетворен тем, что она поправилась, и желал ей добра.

Но когда я сознательно попытался разорвать связь, отделить себя от нее, то неожиданно почувствовал, как у меня над головой расправила крылья большая темная птица, и я ощутил страх: птица готова была ударить.

 

Глава восьмая

Этим утром мы миновали орбиту Плутона и вышли за пределы Солнечной системы. Японцы держали нас в строю, пока корабль корректировал курс, пока работали, а потом отделялись огромные ракеты, составлявшие значительную часть его массы, пока расправлялись плавники заборных устройств, улавливающих атомы водорода, топливо основного двигателя. Японцы драматизировали ситуацию, и я ожидал, что должно произойти нечто значительное, однако ощутил только легкую дурноту — всего на секунду, затем толчок, когда сила тяжести увеличилась с 1,35 до 1,45 g.

Наши тела еще не приспособились к новой силе тяжести. Конечно, это не сокрушительный вес четырех или пяти g, когда воздух застревает в легких, кровь отливает в ноги, а кости ноют так, как будто при первом же движении лопнут. Ощущение такое, словно медленно погружаешься в пол; тяжесть кажется невыносимой, потому что постоянно увеличивается. Мои мышцы окрепли, я сбросил лишний жир. Однако я испытывал усталость, казался себе изношенным и хрупким. Мы пытались уговорить самураев дать нам день для празднования. Но на них не произвела никакого впечатления незначительная, по их мнению, победа наших друзей на Земле.

Надевая защитное снаряжение, я все время ждал, что Абрайра подбодрит нас, но она только сказала:

— Надеюсь, вы готовы совершить очередное путешествие в ад.

Мавро одевался без своей обычной мрачноватой улыбки, а у Завалы глаза блестели, как у сумасшедшего. Все в нашей маленькой группе ощущали некую подавленность. Мы оделись, заняли свои места в машине, и Кейго подключил нас.

«Сценарий 66: Дальний патруль».

Я увидел зрелище, внушавшее надежду, — такого не было уже много дней. Поскольку мы перешли от программы средних патрулей к дальним, мы должны увидеть новые места; это означает также, что мы совершенствуемся и получили повышение, несмотря на свои постоянные проигрыши.

Сценарий перенес нас в самую страшную пустыню, какую мы только видели на Пекаре, плоскую равнину с растрескавшейся поверхностью, твердой, как бетон, и тянувшейся во все стороны, насколько хватало глаз. Никакой растительности. Нет даже камней и скал. Только мерцающая жара пустыни создавала миражи: на расстоянии нагретые пространства казались озерами. Мы на самой высокой скорости неслись по этой равнине, и судно не гремело. Ощущение было, словно летишь по асфальту.

Ябандзинов мы заметили на востоке на расстоянии в десять километров: солнце отражалось от металла их машины. Будет дуэль на открытой местности, проверка самых основ нашего мастерства — малоприятный сценарий. Абрайра направилась прямо на юг, ябандзины попытались перехватить нас. Напрасно. Они могли выйти на наш курс километра за два, так они и сделали. Мы целый час уходили от них, не давая им быстрой победы. Все немного повеселели, Мавро даже начал рассказывать анекдоты. Но тут мы оказались в удивительном каньоне.

Как будто весь остальной мир отделился, пропал за спиной. Раскрашенные в красное, желтое и белое горы виднелись в дымке километрах в семи от нас, а поблизости, на нашей стороне гигантского разлома, поднимались обветренные столбы скальной породы. Словно поджаренная поверхность Пекаря раскололась, обнажив каменное нутро. Я видел на Земле Большой Каньон, но по сравнению с этим он — просто трещина. Сейчас дальний край разлома было просто невозможно разглядеть, впереди — только бледно — фиолетовое небо и облака.

Вначале огромный каньон показался непреодолимым, но прямо перед нами было заметно, что местность опускается не вертикально: в скале существовало множество склонов и проломов с древними, сильно выветрившимися стенами. Если повезет, мы можем спуститься на дно.

— Я за то, чтобы попробовать спуститься, — предложила Абрайра. Ябандзины догоняли нас, и я подумал, разумно ли мы поступаем, но наш сержант продолжала: — И так как я водитель, имеет значение только мой голос. — Она направила машину вниз.

Следующие пять минут продолжалось едва контролируемое падение, мы скользили под углом в сорок градусов, постоянно набирая инерцию; с одной стороны каменная стена, с другой — обрыв. Я бросил ружье, зацепился за перекладину сиденья ногами и впился в поручень.

Перфекто нервно рассмеялся:

— Я вам уже говорил, что боюсь высоты?

Мавро ответил:

— Не так плохо. Когда ударишься о дно, ничего не почувствуешь.

Абрайра разрывалась между необходимостью уходить от ябандзинов и желанием спускаться помедленней. Машина шла быстро, слишком быстро. Дорога напоминала «американские горки» — мы чуть не упали вниз с обрыва. Перфекто стонал. Он так вцепился в рукояти своей пушки, что случайно выстрелил в скалу над нами, и поток породы обрушился нам на головы. Машина шла на воздушной подушке, поэтому ей трудно давались крутые повороты. Мы повернули в очередной раз, и обнаружили, что путь заканчивается тупиком. Абрайра дала полный назад, однако на таком крутом спуске двигатели только взвыли, машина же продолжала скользить вперед. Мы с Завалой прыгнули за борт. Перфекто сидел за передней пушкой, у него не было возможности выскочить, Абрайра тоже не могла выбраться с места водителя. А Мавро как будто и не хотел.

Они пронеслись по карнизу и свалились вниз. Перфекто кричал:

— Ах! Ах! Ах! — словно задыхался. Мавро всего только и сказал:

— Не так плохо. Я крикнул:

— Прощайте, друзья! — и тут они ударились о камень. Я подошел к краю обрыва и посмотрел вниз.

Машина несколько раз перевернулась и застряла в узкой впадине. Еще два поворота, и она свалилась бы со следующего обрыва. Но и первое падение было достаточно долгим.

Завала рассмеялся. Я вспомнил последние слова Мавро и присоединился к Завале. А тот лег на камень и хохотал, держась за живот.

Отсмеявшись, он сел и спросил:

— Анжело, а где твое ружье?

— Осталось в машине.

Он показал мне свое. Ствол погнулся, использовать его больше нельзя.

— А я упал на свое, — продолжил Завала. — Как ты думаешь, долго мы продержимся, если нападем на ябандзинов с голыми руками?

— Секунды три, — ответил я. Завала рассмеялся.

— Si. Я тоже так думаю. Как ты хочешь умереть: поджариться или упасть? — спросил он, потом разбежался и бросился вниз с обрыва. Когда он ударился, я услышал легкий треск.

— Надо подумать, — сказал я, ни к кому не обращаясь.

У меня не менее десяти минут, прежде чем ябандзины сюда спустятся, — достаточно времени, чтобы выработать план. Но чем больше я думал, тем больше мне казалось, что никакой план мне не нужен. Если они будут спускаться быстро, то упадут с того же обрыва. Может быть, мне даже повезет и никто из них не сумеет выпрыгнуть из машины. Мне нужно только спрятаться где-нибудь повыше в расщелине и подождать, пока они проедут.

Я начал подниматься, присматривая место для укрытия. Но стена гладкая, лишь кое-где над ней нависал камень. Этого недостаточно, чтобы спрятаться. Через пять минут я отыскал место, которое в крайнем случае подойдет — небольшую вертикальную щель на самом верху холма «американской горки», там, где ябандзины вынуждены будут вцепиться в поручень и держаться изо всех сил. Я обнаружил, что, если сниму защитные пластины на груди, смогу втиснуться в эту дыру. Так я и поступил. Завала… В нашей группе до сих пор никто не совершал самоубийства. Некоторые из наших маневров в последних тренировках можно было бы назвать безумно рискованными, но не самоубийственными. Хотя смысл в его поступке есть. Самая болезненная смерть — это смерть в огне, и он выбрал наиболее легкий конец. Однако мне все же казалось неправильным отказываться от борьбы.

Я услышал рев, и мимо пронеслась машина ябандзинов. Как я и предвидел, они были так заняты этим смертоносным поворотом, что не заметили меня. Я включил наружный микрофон и вслушивался в звуки двигателя. Он взревел, когда самураи попытались затормозить на краю обрыва. К несчастью, им это удалось. Двигатель перешел на низкое гудение, оно становилось все громче: машина возвращается.

Я вышел из расселины, решив встретить неизбежное лицом к лицу. Оружия у меня не было, поэтому, когда машина появилась из-за поворота, я поднял руки, показывая, что сдаюсь.

Машина остановилась, ябандзины подозрительно смотрели на меня. Я хорошо знал, что в каждой схватке мы встречаемся все с теми же самыми пятью японцами. Один из стрелков — приземистый человек, которого Мавро прозвал Поросенком. Захваченные этим примером, второго стрелка мы прозвали Бочонком, потому что у него была широкая выпуклая грудь. Артиллерист задней пушки все время склонял голову вправо и потому получил прозвище Ленивая Шея. Эти трое выпрыгнули из машины и направились ко мне. Они не знали, что делать, и остановились. Их красное снаряжение совершенно сливалось с песчаником, поэтому они казались частью ландшафта. Ленивая Шея подошел, осмотрел меня и покачал головой. Я слышал, как он смеется и разговаривает с товарищами через шлемофон Тон его голоса мне не понравился: похоже, он делал унизительные предположения по поводу моих сексуальных наклонностей. Бочонок прошел мимо меня и проверил дорогу выше по склону, а Поросенок все время держал меня на прицеле своего ружья. Я вдруг вспомнил, что за все время нашего пребывания в симуляторе никто никогда не сдавался, и меня охватило тревожное чувство.

Вернувшись, Бочонок пнул меня так, что я упал лицом вперед, и все трое принялись колотить меня по ребрам. Я свернулся клубком и закрыл руками голову.

Ленивая Шея снял шлем и крикнул, мешая испанский с японским:

— Что с тобой, бака яку ? Почему ты не сражаешься?

— У меня нет ни одного шанса, — объяснил я.

— Так создай их, — ответил он.

Он расстегнул зажимы моего шлема, пряжки на руках и ногах, пытаясь снять с меня защитное снаряжение. Я боролся с ним за каждую часть, но он рассердился, заломил мне руки за спину и давил, пока я не сдался. Потом он все же раздел меня.

— Ложись! — приказал он.

Я лег спиной на плоский камень. Поросенок снял свое лазерное ружье, поставил регулятор на низкий уровень и отсоединил компьютер прицела. Сделав это, он для проверки выстрелил мне в бедро. Красный рубец появился у меня на коже, затрещал подкожный жир. Я свернулся, чтобы защититься, но Поросенок находил другие цели: спину, подмышки, пальцы ног. Смерть от лазерного залпа казалась легкой по сравнению с этим медленным поджариванием.

Я лежал в двух метрах от обрыва и попытался подползти к нему, чтобы броситься вниз.

Поросенок воспользовался этим, чтобы прожечь дыры в моих ягодицах и поджарить мне уши, потом Ленивая Шея схватил меня за ноги и оттащил назад.

Я закричал, и он сунул ствол мне в рот. Я забился, пытаясь не дать сжечь мне язык. Щеки вспыхнули, зубы словно охватило пламенем. Ленивая Шея стоял между мной и краем обрыва. Пальцы обгорели дочерна, я полз на коленях и локтях. Бочонок и Ленивая Шея пинали меня, подталкивая к краю. Поросенок прижег нервные окончания во всех доступных местах, поэтому, когда я добрался до обрыва, они позволили мне упасть.

Холодный воздух на мгновение смягчил боль в ранах.

* * *

Я пришел в себя в углу боевого помещения. Абрайра негромко, но настойчиво шептала:

— Давай, Анжело, очнись. Ты можешь это сделать!

Голова у меня кружилась, я с трудом держался на ногах. Абрайра помогла мне встать.

Завала склонился перед мастером Кейго, который расхаживал взад и вперед по комнате и бранил его:

— Ты трус и пожиратель дерьма! — говорил он. — Ты опозорил своих товарищей! Ты бросился с обрыва и легко отдал свою жизнь, а мог отдать ее в битве! Как понять такое поведение? Ты пожиратель дерьма! Ты обесчестил родившую тебя мать!

Кто поймет это? — Кейго ударил Завалу по голове, сбив его с ног, но в ударе не было зла. Самурай покачал головой, глядя на Завалу. — Кто может это понять? — И поскольку Кейго искренне не мог понять, он снизошел: — Никогда больше так не делай. Никогда! Ты позоришь меня, как своего хозяина. Ты позоришь нанявшую тебя компанию. Ты ведь хочешь стать самураем? Завала кивнул.

— Тогда ты должен служить «Мотоки» и искать почетной смерти в битве! Чего больше желать самураю?

Кейго покачал головой, размахивая конским хвостом своей прически. Он указал на меня.

— А ты! Ты слышал, как они смеялись над тобой? Что это ты сделал со своими руками? — Он нахмурился и поднял вверх руки.

— Сдался, — ответил я. — Я не мог победить в этой схватке.

И тут Кейго сказал самое важное, что я узнал о планете, на пути к которой мы находились. Он сказал:

— На Пекаре не сдаются.

* * *

После тренировки я чувствовал себя грязным и потным и направился на четвертый уровень в душ. В душевой было жарко и полно пара, и этот специфический запах чувствовался уже на лестнице. В очереди стояло всего человек сорок. Все казались удрученными. Обсуждали последние события в Южной Америке, но в голосах не слышалось радости, как будто эта новость устарела уже много лет назад.

Из помещения вышел маленький жилистый человек со множеством вытатуированных на руках пауков и черепов. Глаза его остекленели от усталости; проходя мимо стоявшего у входа рослого бразильца, он толкнул его. Он хотел только отстранить его с пути, но бразилец размахнулся и ударил. Человек стукнулся головой об пол, оставив пятно крови. Потом с трудом поднялся и пошел дальше, пошатываясь. Ему никто не помог.

Происшествие незначительное, но оно показалось мне странным. Оба нападали, но их ярость казалась механической, бесстрастной. Никакого позирования перед схваткой, когда каждый выкрикивает угрозы. Никто не кричал и не бранился. И свидетели не пытались успокоить победителя, помочь раненому, как будто им было все равно.

Стоя под душем, я не переставал думать об этом. Может быть, я оцепенел от неожиданности, но раньше, когда я бывал свидетелем драк, я тут же бросался на помощь жертвам. Я всегда верил в служение обществу, а вот сейчас позволил уйти раненому и не помог ему. Даже собака сделала бы больше меня. За последние несколько недель каждый из нас испытал столько боли, что боль других потеряла всякое значение. А где же мое сочувствие? Я не мог поверить, что пал так низко. Я всегда хотел сделать что-то для окружающих, но сделать это можно было, лишь позаботившись практически о каждом конкретном человеке. Даже если бы я ничего не испытывал к этому пострадавшему, даже если бы я не ощутил сочувствия к нему, все равно я должен был ему помочь.

Я вышел из душа и пошел по кровавому следу, оставленному этим несчастным. Казалось, он бродит по коридорам без всякой цели. На седьмом уровне я потерял след. Заглянул в лазарет — санитар сказал, что никто не обращался за помощью. Сделав все что мог, я по лестнице поднялся на свой этаж. Когда я поднимался, надо мной открылся шлюз, и из модуля В появился человек в белом комбинезоне. А мне казалось, что сообщения между модулями нет…

Я так удивился, что выпалил:

— Как ты это сумел?

— Ti? — спросил он по-гречески и пожал плечами. Он не говорил по-испански, а я по-гречески. Он достал из кармана маленький передатчик, дверь шлюза закрылась, и он спустился ниже. А я понял, что все же можно добраться до Тамары, и убийца из ОМП может добраться до меня.

* * *

Днем я в сопровождении Завалы и Гарсиа пошел в библиотеку. По дороге Завала сказал:

— Huy, прекрасный способ провести утро!

Но «библиотека» оказалась размером со шкаф для метел, в ней стоял небольшой аппарат для просмотра микрофильмов и имелось несколько лент о Пекаре. Должно быть, корпорация «Мотоки» решила, что слишком дорого возить с собой много записей. Все, что нужно знать о войне, мы узнаем в симуляторах.

Я поставил ленту под названием «Хрупкое природное равновесие на Пекаре», надеясь узнать что-нибудь о животных, которых видел в симуляторе. Диктор говорил о том, как доблестно корпорация «Мотоки» терраформирует планету, населяет ее земными организмами. Но все время злые ябандзины мешают преобразованиям, сводят все усилия преданных терраформистов на нет. Пчелы умирают от клещей — паразитов, разведенных ябандзинами, и тем самым в опасности оказываются растения, лишившиеся опыления. Рыбы в океанах Пекаря по-прежнему мало, потому что вода слишком теплая: ябандзины вмешались в преобразование больших центральных пустынь, и эти пустыни выпустили в атмосферу огромные количества пыли. Возник тепличный эффект, океаны нагрелись. О биологии самого Пекаря я так ничего и не узнал. Но зато узнал многое о наивности пропагандистов Пекаря. Информация, представленная в фильмах, была явно искажена. Подобно большинству репрессивных режимов, «Мотоки» так долго перекрывала сведения в своих усилиях уничтожить остатки западной цивилизации, что теперь не могла взглянуть на проблему объективно, с учетом восприятия постороннего человека.

Завала улыбался, как сумасшедший.

— Ну что ж, в этой ленте нет никаких детей, изучающих военное искусство, — объявил он. Я покачал головой, и он добавил: — Что? Я не слышу, что ты говоришь, — Ничего, — сказал я.

Второй фильм назывался «Великая катастрофа» и оказался более интересен. В нем рассказывалось о «неспровоцированном» нападении ябандзинов примерно сорок лет назад. Они пролетели над береговыми городами «Мотоки», распространяя вирус, погубивший два миллиона человек. Жители населенных пунктов Цуметай Ока и Кимаи-но-Дзи так ослабли, что не могли даже хоронить умерших, поэтому бросали трупы в реку. Тела плыли вниз по течению, а потом начинался прилив, погибшие двигались назад по реке, их выбрасывало на берег. И так много дней: взад — вперед. Когда выжившие пришли в себя, они заложили кладбище. А на кладбище поставили бетонные столбики, по одному на каждого погибшего. На каждом столбике написали имя покойника и имена его предков, а к верхушке привязали белые кисточки. Раз в год сорок тысяч жителей Кимаи-но-Дзи приходят на кладбище и собираются на одном его конце, чтобы еще раз увидеть, сколько человек умерло. Потом зажигают свечи на двух миллионах бумажных корабликов и пускают их по реке, и она превращается в реку огня. И все — от старухи до ребенка — клянутся в неумирающей ненависти к ябандзинам.

Но я этот фильм мало чему научил меня. Однако представление о Пекаре как о пустынной планете со снесенными до основания зданиями исчезло. Как оказалось, на Пекаре вообще нет бетонных зданий. Вместо городов там небольшие поселки с деревянными домами, у которых внутри — бумажные перегородки вместо стен. Деревни аккуратные и хорошо содержатся, перед каждым домом резной каменный фонарь, вдоль дороги — ухоженные безукоризненно чистые сады. И никаких следов сражений.

Я начал подозревать, что сама показанная мне война была случайной, что вирус мутировал, погубил жителей поселков «Мотоки» и тем самым вызвал вооруженное столкновение, но следующая лента — «Растущая «Мотоки» — убедила меня в противоположном. В ней рассказывалось, как в течение тридцати лет ябандзины занимались инфантицидом — систематически убивали детей «Мотоки». В ранние периоды это делалось в родильных лабораториях. Три года подряд диверсанту ябандзинов удавалось отравить амниотические растворы, подающиеся в колбы с зародышами. Работники корпорации обнаружили этого убийцу и обезглавили его, но еще до этого представители ОМП полностью запретили на Пекаре искусственное выращивание детей «на все время войны». Мне показался интересным термин «на все время войны». В фильме не упоминалось, как «Мотоки» отплатила за это ябандзинам. Продолжался рассказ о том, как после закрытия лабораторий целью уничтожения стали сами дети: шестнадцать ребятишек погибли, взорванные крошечными бомбами, похожими на игрушечных бабочек: когда сводишь крылья, бабочка взрывается. По скамьям парков ябандзины разбросали рисовые шарики, отравленные цианистым калием. От них погибли пять малышей, только еще начинавших ходить. Цветущая хризантема заманила маленькую девочку в яму с острыми кольями. Все нападения хорошо документировались. Они становились все отвратительней. Испуганные родители не выпускали детей из дома, и нападения переместились в жилища. Фильм показал мальчика возле тела человека в черной одежде; рассказывалось, как убийца — в фильме использовалось сленговое обозначение «фермер» — ночью вошел в дом. Мальчик всегда спал со старинным семейным мечом, этим-то мечом он и вспорол живот убийце. Я с удивлением узнал в мальчике мастера Кейго…

Фильм перешел к рассказу о старике, учившем детей самообороне. Обучение заключалось в том, что дети не должны смотреть на цветы, не должны пробовать пищу, которую им дают незнакомые люди, и не должны играть большими группами.

— Ну и где же боевая подготовка? — снова спросил Завала. — Похоже, самураи забыли научить своих детей стрелять из ружья.

Итак, дети не сражаются рядом с отцами. Они здесь лишь жертвы. Выросшие взаперти, они стеснительны, сторонятся общества, боятся незнакомцев. Но в то же время выживают. Они не тронут лежащей на земле конфеты, не понюхают хризантему; спят они и то с оружием. Им приходится быть осторожными. Может, излишне осторожными: их пугает все новое.

Но ведь это нелепо. Мы видели, как самураи быстро адаптируются и успевают противостоять всем нашим замыслам.

Я двигался в направлении, ведущем в тупик; я ничего не смог узнать и понимал это.

— Не думаю, чтобы такие фильмы нам помогли, — согласился Гарсиа. — Слишком тщательно по ним прошлась служба пропаганды. Я уверен, эти же ленты «Мотоки» показывала представителям ОМП на Земле, когда просила разрешения на полномасштабную войну. Здесь, в библиотеке, мы ничего не узнаем.

В последних трех записях содержалась примерно та же информация. На карте были представлены демографические особенности Пекаря. Поселок «Мотоки» отделялся от ябандзинов шестью тысячами километров пустыни и горных каньонов, «Мотоки» оценивала численность ябандзинов в 95 000 человек, примерно на 18 000 больше, чем у самой компании. Но на самом деле населения должно было быть больше, гораздо больше. Очевидно, «Мотоки» и сама нападала. Я, вспомнив о своей удачливости, решил, что, вероятно, воюю не на правой стороне — конечно, если тут есть правая и неправая стороны.

В фильмах не было никакого объяснения, почему самураи постоянно побеждают нас. Я ожидал зрелищ длительной жестокой войны: обожженные тела, киборгизированные граждане, постоянные защитные периметры, боевые машины — все, что может объяснить искусное владение самураев оружием. Но даже когда мы внимательно разглядывали второй план, сумели увидеть только черный кибернетический танк, проходивший по саду. Это не самое мощное оборонительное оружие, разрешенное ОМП.

Я вздохнул и выключил монитор.

Гарсиа смотрел через мое плечо. Он прислонился к стене и не слишком убежденно заявил:

— Значит, самураи жульничают в симуляторах. Придется напасть на одного из них, проверить его способности.

Я барабанил пальцами по контрольной панели монитора. Когда мы были пьяны, эта мысль казалась забавной. Теперь же — только глупой.

— Это рискованно. Даже если мы проиграем, самураи решат, что это акт неповиновения. И что они с нами сделают?

Заговорил Завала:

— Вы придурки! Втянете нас в неприятности. Вы знаете, что самураи не могут жульничать. Почему бы вам не признать просто, что духи самураев сильнее наших?

Мы с Гарсиа переглянулись. Гарсиа мрачно улыбнулся, в глазах его не было признания поражения. Я улыбнулся ему в ответ. Мы нажали правильную кнопку в Завале: он боится самураев. Даже если наш план глуп, стоит его обсудить, чтобы посмотреть, как Завала будет корчиться.

— Мы этого не признаем, так что насчет духов ты ошибаешься, — сказал Гарсиа. Он искал, куда бы деть руки. Наконец просто сунул их за пояс кимоно. — Сдавайся, Завала! Заплати мне миллион песо, и мы не пойдем драться с самураем. — Гарсиа облизал губы и смотрел на киборга, наслаждаясь своей игрой.

Тот задрожал, как загнанный в угол кролик.

— Ну и что, даже если они нас убьют? — поднажал я.

Завала поднял ладонью вперед свою механическую руку.

— Подождите! Подождите! — взмолился он. — Я вас обманывал. Я знаю кое-что, чего вы не знаете.

Мне пришла в голову мысль, что наш трусливый друг украл в библиотеке какие-то фильмы — фильмы, в которых показано, как дети упражняются с машинами на воздушной подушке и с лазерными ружьями. Но Завала стоял неподвижно.

— Ну? — торопил Гарсиа. Завала выпрямился.

— Я знаю… — он как будто вкладывал в слова всю душу, — я знаю, что это — волшебный мир, что в нем есть духи! — Должно быть, на наших лицах отразилось недоумение. — У меня есть доказательство! — закончил он.

— Ну, давай это доказательство! — предложил я.

— Я знаю, в это трудно поверить, но когда-то я был как вы — искал ответ на вопросы, у которых нет ответа, пытался постигнуть непостижимую вселенную. — Завала взмахнул рукой, словно хотел одним жестом объять весь мир.

— Это было до того, как социалисты напали на Колумбию. Мне тогда было шестнадцать лет. Я хотел жениться на девушке из Трес Риос и заработать немного денег, чтобы мы могли купить землю. Я отправился в Буэнавентуру и получил работу на корабле, китайском сборщике планктона. Мы должны были плыть к берегам Антарктиды и там собирать планктон, но корабль по пути втягивал все: бревна, медуз, водоросли, мусор. Моя работа заключалась в том, чтобы разбирать улов, мусор бросать на транспортер, который снова спускал его в море, а рыбу отправлять на обработку. Прошло всего три дня, мы находились к югу от Чимботы, когда я нашел это… — Завала смолк.

— Что? — спросил Гарсиа. — Ты нашел духа?

— Ты не поверишь, если я расскажу, — ответил Завала.

— Ты нам никогда не лгал, почему мы тебе не поверим? — спросил я.

Завала обдумал мои слова.

— Мы наткнулись на большое поле красных водорослей. И в клубке водорослей я кое-что нашел. Вначале я решил, что это большая морская свинья, и обрадовался, потому что уже много лет никто не находил больших дельфинов. Длинная, серая, с большим хвостом. Но когда я отбросил водоросли, то увидел голову и грудь женщины! Это была сирена. Кожа у нее светло-голубая, волосы светлые, длинные тонкие руки с перепонками между пальцев. А вот здесь, — он пальцем показал себе под горло, — жабры, белые жабры, в виде веера, как у саламандры. Она была мертва уже несколько дней, и рыбы выели ей глаза. Но несмотря на это она была… прекрасна. Удивительна. Совершенна. — Завала взглянул на нас и, чтобы окончательно убедить, добавил: — Я знаю, что видел это!

Гарсиа смущенно улыбнулся.

— Итак, ты видел сирену. Возможно, — снисходительно согласился он, — но разве это доказывает существование духов?

Очевидно, Гарсиа не поверил этому рассказу. Но искренность Завалы убедила меня в том, что он говорит правду.

Завала же пришел в сильное возбуждение. Говоря, он размахивал руками.

— Разве вы не понимаете? Это доказывает, что на Земле есть колдовство. И если это волшебное существо тысячи лет жило в океане, откуда мы знаем, что не существуют и другие? Магия повсюду! Но наши мозги не в состоянии воспринять ее, и потому мы лжем, чтобы сделать вид, что все понимаем! Вы должны только ощутить это внутри себя, тогда вы не усомнитесь в существовании духов. Я спокойно ответил:

— Есть вполне логичное объяснение тому, что ты видел.

— Что? — Он сжал зубы.

— Ты видел химеру. Ведь это случилось вблизи чилийских вод.

— Нет! — Завала яростно покачал головой. — Это не химера! Никто не мог создать такую красоту!

— Я видел, как создана Абрайра. Поверь мне, если будет достаточно времени, человек может сделать все — даже сирену. Ты ведь видел химер, не очень похожих на людей, верно? — спросил я. — Разве не слышал рассказов о маленьких людях, похожих на гигантских летучих мышей? А возле поселка инженеров — генетиков у Токопиллы есть большие аквариумы, они соединяются прямо с морем. Разве там инженеры не могли создать сирену?

Завала презрительно рассмеялся.

— Мне не следовало вам рассказывать. Я должен был знать заранее. Великий врач! Как только я тебе что-нибудь рассказываю, ты сразу стараешься объяснить. Вы все, проклятые умники, таковы. Если не верите мне, давайте, нападайте на самураев! Но когда они вас убьют, я ограблю ваши тела и все равно получу свои деньги! Вы ничего не понимаете!

Он выбежал из комнаты. Я чувствовал себя отвратительно, но не знал, что делать. Гарсиа вздохнул.

— Итак, нужно подговорить химер напасть сегодня на самурая. Можем напасть на любого или мы должны выбрать?

Я махнул рукой.

— Для меня они все одинаковы.

— Для меня тоже. Они живут на вашем уровне. Предлагаю устроить засаду в коридоре, Как ты думаешь?

— Звучит неплохо.

— Значит, решено, — заключил Гарсиа. — Попробуем сегодня вечером.

* * *

Вечером к нам вошел Перфекто и небрежно сказал:

— В коридоре мертвец. — Сказав это, он прошелся по комнате и сел на свою койку. Говорил он таким тоном, каким сообщают: «Опять дождь».

Никто даже не посмотрел на него, не спросил, что это за человек и как он умер. Мавро повернулся на койке:

— Я устал от этого дерьма. — Может быть, он говорил о наших поражениях в симуляторе, или о тяжести возросшего ускорения, или о мертвеце в коридоре. А может, обо всем сразу.

Мы выглянули в коридор. У лестницы лежало тело. Без моего инфракрасного зрения я бы решил, что этот человек ранен, потому что лицо его не было искажено. Но тело остывало, платиновое сияние смягчилось, стало рассеянным; нет ярких световых пятен на лице и шее, где кровеносные сосуды расположены близко к поверхности. Густые черные волосы, смуглая кожа. Лежал он на левом боку, однако лицо было повернуто к потолку, а правая нога поднята, как у собаки, собравшейся помочиться. Губы искривлены, будто в рычании. Кто-то сломал ему шею. Хотя человек был небольшого роста, тело его перегородило узкий коридор так, что пройти мимо невозможно. Горячий платиновый воздух из вентиляционного отверстия в полу шевелил волосы мертвеца. Впечатление было такое, будто полоски света разглаживают прическу трупа. Мавро посмотрел на него и сказал: — Ах, Маркос, я вижу, Томас наконец застал тебя со своей женщиной! Не повезло! — И перешагнул через труп. При этом он выругался: при теперешней силе тяжести даже столь небольшое тело становится серьезным препятствием на пути. Я остановился, посмотрел на умершего и решил, что у меня не хватит сил, чтобы оттащить его. На Земле Маркос весил, вероятно, 65 килограммов. При корабельной силе тяжести он наверняка весит больше ста килограммов: это гораздо больше моего веса на Земле. К тому же как мне доставить его по лестнице в лазарет, где смогут избавиться от трупа? Я вообще не знаю этого человека… Помочь ему уже невозможно. Пусть его компадрес позаботятся о теле.

Я перешагнул через труп и направился по лестнице на третий уровень.

 

Глава девятая

Мастер Кейго подключил нас в сценарий.

«Сценарий 69: Дальний патруль».

Небо потемнело от «опару но тако», переплетающиеся стаи желтых, зеленых, коричневых и синих птиц протянулись от горизонта до горизонта. Дул влажный ветер, сильный, уверенный и мощный. Под его порывами машина вздымалась в воздух, и мы покачивались.

Вся поверхность усеяна большими пятнами голого белого камня цвета пожелтевших костей, кое-где виднелись красные «цветы пустыни», крошечные растения с толстыми листьями, размером с ладонь ребенка. А у нор, в которые легко проходит кулак мужчины, ждали четвероногие существа, похожие на гигантских муравьев, с блестящим черно — зеленым экзоскелетом. Почуяв нас, муравьи скрылись в своих норах.

Мы видели млекопитающее размером с дикого кота, с пушистой серой шерстью и одной длинной, с мою руку, конечностью, заканчивавшейся клешней, как у краба. Эту конечность животное запускало в норы и ловило муравьев.

Мы направлялись к небольшому красному холму, но местность начала опускаться, и вскоре мы оказались в низине, где на тонком слое почвы росли пучки сухой травы и небольшие кусты. Почти вся растительность земная. Невдалеке паслось стадо газелей и антилоп гну; в тени небольшого дерева лежали пять коричнево — рыжих львов. Низина казалось островком земной жизни среди странной флоры и фауны Пекаря.

— Слева от нас еще одна боевая группа, — сообщил Перфекто, когда мы въехали на участок, поросший высокой травой. Он помахал рукой кому-то, кого я не видел.

— Здесь Абрайра Сифуэнтес, группа один, — сказала в микрофон Абрайра.

— Пако Гарсиа. Минуту назад мы заметили на холме две машины ябандзинов, они движутся в нашем направлении. Поворачивайте направо и держитесь на одном уровне с нами. Хочу, чтобы мы действовали тандемом. Новая тактика. — Усиление было максимальное, и голос гулко отдавался у меня в ушах. На таком близком расстоянии звуковые волны создавали в шлеме фон, напоминающий рычание собаки.

— Si, — ответила Абрайра, поворачивая направо. Мавро и Перфекто привстали, стараясь разглядеть над высокой травой ябандзинов. Мы оказались в неудобном, низко расположенном месте. Если будем продолжать двигаться с прежней скоростью, то рискуем нарваться на засаду.

Наконец мы увидели вторую машину, и я посмотрел на экипаж. Одеты, как и мы, в пыльные тускло — зеленые защитные костюмы, похожие на экзоскелет насекомых. Огромные глаза, казалось, смотрят во все стороны. Теперь я уже привык к своему костюму и оружию. Они стали частью моего тела. Сражение и даже смерть превратились в безумное развлечение, и скоро я смогу сражаться без страха или предварительных расчетов. Я хорошо себя чувствовал и был готов к схватке. Мы свернули в заросли. Промелькнули два рыжих оленя с желтыми пятнами, и я неожиданно испытал странное ощущение, словно впереди нас ожидало нечто необычное.

Машина Гарсиа подошла ближе, все смотрели на нас. И тут я заметил — что-то не так: на переднем сиденье у пушки должен был находиться рослый химера Мигель. Вместо него там сидел какой-то маленький человек.

Я начал прицеливаться, и тогда их машина неожиданно повернула и нанесла нам удар, как тараном.

— Огонь! — закричал кто-то, близкий крик заполнил мой шлем, словно рев зверя. Люди в ударившей нас машине направили оружие в нашу сторону. Защита Перфекто и Мавро затрещала от залпов на таком близком расстоянии. Я выстрелил в ближайшего солдата с лазерным ружьем. Он протянул руку, вырвал мое ружье и прыгнул мимо меня.

Абрайра попыталась резко свернуть в сторону, я потерял равновесие и отлетел назад. В меня выстрелили плазмой, она прожгла мою защиту и обожгла грудь. Упав на спину, я, вместо того чтобы коснуться поверхности, отключился.

Перфекто и Мавро тоже уже отключились, потому что были убиты мгновенно; они стояли возле голограммы продолжающейся схватки и рассматривали ее. Те, что еще оставались подключенными к симулятору, расслабленно сидели на своих местах, изолированные от реальности. Их защитные костюмы напомнили мне коконы, а сами они — куколок, застывших в этом состоянии в день, когда они собирались превратиться в бабочек. Нет, не в бабочек, подумал я. В нечто более подходящее для этого сна о смерти. В стрекоз.

Кейго сидел на своем помосте, глядя на две идущие рядом машины: двое рослых солдат перепрыгнули в наше судно. Один сорвал с Завалы шлем и начал душить его. Второй стащил Абрайру с сиденья водителя. Абрайра кричала и бранилась; лицо Завалы напоминало спелый фрукт, готовый лопнуть.

Обе машины медленно приближались к баобабу, и лишенная управления машина врезалась прямо в ствол. И крошечные голографические фигурки, изображавшие нас, и те, кто еще был жив, посыпались от удара как тряпичные куклы, а вражеская машина пролетела мимо дерева, потом развернулась и направилась назад. Абрайра проползла несколько шагов, потом попыталась встать, но нога ее торчала под необычным углом. Один из врагов соскочил и схватил ее. Они покатились по земле. Другой «компадре» сел, потом пополз к Завале и снова стал душить его. Только одного человека я мог обвинить в таком нападении на нас в симуляторе.

Перфекто произнес его имя:

— Люсио. Теперь я понимаю, почему ты не объявил Поиск, когда мы вышли из спортзала, mamon .

И я знал, что он прав. Люсио много недель планировал это нападение.

Завала отключился от симулятора. Он снял шлем, выпрыгнул из машины и пошел к нам сквозь голограмму, как гигант по пустыне, переступив через изображение двух крошечных машин ябандзинов в красных костюмах, приближавшихся с другого конца комнаты.

Люсио и его люди добрались до разбитой машины у баобаба и спрыгнули со своих мест. Люсио произнес:

— Хорошо! Хорошо! Разденьте эту суку Абрайру и начинайте трахать ее. Хочу, чтобы все участвовали по очереди. А где Мавро? — Маленький сержант отделился от группы и начал искать среди тел, пиная их. Четверо его людей окружили Абрайру. Она не могла стоять, но поднялась на одно колено; попыталась ударить одного из нападавших, он выругался. Кто-то толкнул ее сзади, опрокинул, прижал к земле и начал срывать защитный костюм. Она не кричала и не впадала в истерику. Тяжело дышала и отбивалась, не давая возможности раздеть ее.

Перфекто посмотрел на Кейго и спросил:

— Где боевое помещение группы Люсио?

Кейго вначале ничего не ответил, потом протянул руку, нажал кнопку у себя под ухом и привел в действие свой комлинк. Заговорил по-японски.

Люсио отыскал среди обломков мертвое тело Мавро. Сорвал шлем и посмотрел ему в лицо, чтобы удостовериться, что это именно тот человек; потом обнажил нижнюю часть тела Мавро и бросил его на землю лицом вниз. Затем расстегнул штаны.

— Мавро, я хотел бы, чтобы ты был включен в симулятор, когда я возьму тебя сзади. — Он навалился на тело и принялся ритмично тереться о него.

Люди Люсио раздели Абрайру, потом большой химера снял брюки и лег на нее. Она не кричала и не плакала. Химера сдвинулся, и я увидел ее лицо. Я видел его сверху, как Бог с облака, и даже с такого расстояния разглядел то, чего не ожидал увидеть в столь сильной женщине: бледное лицо с умоляющими глазами, с опустившимися книзу уголками рта, лицо совершенно опустошенное и лишенное надежды. Лицо грешницы в греческом аду, приговоренной к тому, чтобы ее вечно насиловали.

Перфекто вскочил на машину и вырвал из гнезда у основания черепа Абрайры вилку. Она упала на пол и подняла колени к подбородку. Перфекто осторожно попытался снять ее шлем, но она отбросила его руку.

Кейго отключил свой комлинк.

— Они в боевом помещении семьдесят девять, на девятом уровне.

Я побежал к двери, остальные за мной, никто даже не остановился, чтобы снять костюм.

— Подождите! — крикнул Кейго. Я остановился и посмотрел на него. Он опустил голову и взглянул на голограмму, на которой Люсио и его люди издевались над телами моих компадрес. Просвистел сквозь зубы:

— С-са-а! — Провел рукой по лбу. — Каждый человек важен для нашей борьбы на Пекаре, — сказал он. — Я не хочу, чтобы вы отбирали их жизни. Мы не должны быть врагами. — Он взмахнул рукой. — Вы должны отложить свои раздоры, пока мы не победим общего врага. Тогда наступит время для мести.

Мавро смотрел на него, желваки на его лице ходили от гнева.

— Честь требует мести сейчас! — сказал он, выразив и мою мысль, и я снова побежал к выходу.

— Не убивайте их! Я вам приказываю! — кричал нам вслед Кейго.

Но я не слушал его. Только кто-то один из нашей группы последовал за мной. Я оглянулся и увидел Мавро с мрачным и решительным лицом.

Я бежал изо всех сил, одолевая повышенную силу тяжести и стараясь опередить его, быть первым. Все было как во сне: тяжелое дыхание, звуки тефлексового снаряжения, ударяющего об пол, ощущение силы и гнева. Мы не сговариваясь действовали как один организм, бежали к Люсио и его людям по коридорам, и все жались к стенам, пропуская нас. Пробежали мимо открытой двери, из которой долетал сладкий запах сигарного дыма; в комнате громко смеялся мужчина в серебристо — красном кимоно. Я сорвал перчатку и нащупал нож у запястья. Нисколько не волновался. Все будет как в симуляторе. Умру первым, и все будет как во сне.

Я словно оказался в другом мире, в котором призрак Флако обретает плоть. Со мной должны быть призраки, подумал я, — и почувствовал, что они следуют за мной. Побежал быстрее. Услышал странный стук, но и не подумал оглядываться. Это начали стучать мои зубы, точно так же они стучали, когда я убил Эйриша. Мы пробежали по коридору и достигли лестницы.

Сзади закричал Перфекто:

— Подождите, я иду! — Но мы не стали ждать. Не обращая внимания на ступени, я схватился за перила лестницы и съехал на три уровня, только иногда хватаясь покрепче, чтобы затормозить спуск.

Когда мы оказались на четвертом уровне, Мавро крикнул:

— По четвертому коридору и направо в конце. Я последовал его указаниям. В конце коридора из-за поворота вынырнули люди в темно — синем — три самурая с мечами наголо, а за ними несколько латиноамериканцев. Я понял: Кейго предупредил их, чтобы они остановили нас, но на ближайшей двери я уже увидел надпись «Боевое помещение 79». Они опоздали. Я бросился в дверную нишу.

Добежав до двери, я открыл ее. И увидел вспышку серебра и красное кимоно сержанта.

— Тебе никто никогда не говорил, что нельзя бить женщину? — закричал я, понимая, что несу чушь.

Люсио смотрел на пол, спускаясь из машины. Увидев меня, он удивленно открыл рот. Мой хрустальный нож разрезал ему левый глаз, прошелся по носу и дошел до нижней челюсти. Порез был глубокий. Люсио упал навзничь, на меня брызнула кровь. Я удивился, как легко все произошло. Лезвие разрезало плоть и даже часть черепа, словно я резал торт. Кто-то за спиной Люсио закричал: «Боже!» и попытался оттащить его подальше.

Однако Люсио вскочил, прыгнул ко мне и пнул в грудь. Удар пришелся в верхнюю часть живота. Воздух вырвался у меня из легких. Я пошатнулся и увидел, как откуда-то со стороны выскочил Перфекто. Он ударил меня по голове с большим энтузиазмом, чем нужно, и отбросил на безопасное расстояние.

Я покачнулся, огни на мгновение вспыхнули очень ярко, и оказалось, что я сижу на полу и трясу головой, приходя в себя. У Перфекто из губы текла кровь, он склонился ко мне. Должно быть, я на секунду потерял сознание. Два самурая стояли между нами и людьми Люсио, оба с обнаженными мечами.

В глубине темного боевого помещения друзья поддерживали Люсио. Один из них сказал:

— Стой спокойно, амиго. Он тебя сильно порезал. Ты тяжело ранен.

Но Люсио вырывался, пытался броситься на нас, кричал:

— Иди сюда, ты, шлюха! Отпустите меня! Я убью этого старого козла! — И бил своих друзей.

Я понял, что он кричит мне, потому что я его порезал, и постарался встать, но сделал это слишком торопливо. Голова закружилась.

— Попробуй!

Мавро, который стоял за моей спиной, прошептал:

— Уходи отсюда, Анжело! Он спятил! В этом парне сильная кровь конкистадоров! — В голосе его звучали страх и уважение. Я повернулся и посмотрел на него. Возбуждение и гнев его уже улетучились. На лице поблескивали серебряные слезинки.

Я прыгнул к Люсио — не потому, что хотел ударить его, я хотел кричать ему в лицо. Перфекто удержал меня, но я прорычал:

— Во мне тоже сильна кровь конкистадоров, ты, mamon!

— Ты сумасшедший! — закричал Люсио. Я чувствовал, как меня схватило несколько рук, Перфекто и Мавро потянули меня назад, в коридор, стараясь увести. Люсио тоже никак не мог успокоиться:

— Я убью тебя и буду трахать твою женщину! Ты мертвец! Мертвец! Мертвец!

Я орал в ответ:

— Трахай свою мать! — и тут обнаружил, что еще не восстановил равновесие, и чуть не упал.

Перфекто поддержал меня, мы возвращались назад, к своему боевому помещению. Слышался только стук нашего снаряжения и тяжелое дыхание.

Я повернулся к Мавро.

— Почему ты сказал, чтобы я уходил от Люсио?

— Он сумасшедший. Плохо сражаться с человеком в таком состоянии. Ты можешь перерезать ему горло, а он еще пять минут будет рвать тебя, прежде чем поймет, что умер. Пусть успокоится. Тогда его будет легче убить.

— Жаль, что мы потеряли твой нож, — заметил Перфекто.

Я посмотрел на свою руку и понял, что это действительно так.

— А где же он?

— Его подобрал самурай. Однако в другой рукав он не догадался заглянуть.

Перфекто был прав. Нож на левом запястье по-прежнему был на месте. Но все равно было жалко. Нож был прекрасен. Мы шли и по пути подбирали части защитного снаряжения, которые я разбрасывал на бегу.

В боевом помещении нас ждал Кейго. Он посмотрел на нас и передал кому-то в комлинк:

— Они здесь.

Абрайра сидела на месте водителя, Завала — рядом с ней. Он протянул руку, чтобы коснуться ее, утешить, однако так и не решился. Шлема на Абрайре не было. Лицо было измученное и встревоженное. Серебряные паутинки в ее глазах, казалось, расширились, и глаза перестали быть человеческими.

Мавро хлопнул меня по спине и похвастал:

— Какой сюрприз! Видели бы вы дона Анжело! Он махал ножом, нисколько не заботясь о здоровье и самочувствии Люсио! И чуть не отрезал ему голову. Удивительно! Посмотрите: на нем кровь! Можно подумать, он забил свинью.

Мавро считал, что это забавно. Я взглянул на свою защиту и увидел, что она действительно забрызгана кровью.

Абрайра странно посмотрела на меня, будто собираясь сказать что-то, но передумала. Кейго скомандовал:

— Все вниз! На колени! — Он извлек меч и указал на пол перед собой. Мы осторожно подошли к помосту, глядя в землю, и склонились перед мастером Кейго. Он долго смотрел на нас.

Перфекто понимал самурая лучше нас всех. Он прижался лицом к полу и закричал:

— Прости их, хозяин, потому что они действовали в порыве гнева!

Кейго тяжело дышал сквозь зубы, потом спокойно спросил:

— Что они сделали?

— Напали на Люсио и разрезали ему лицо — но они помнили твой приказ и не убили его.

Наступило неловкое молчание. Кейго смотрел на нас. Потом сказал:

— Нужно было предварительно подумать. Нужно сначала думать, потом действовать.

— Но… ты сам учил нас, что не должно быть никакого разрыва между мыслью и действием, — сказал Мавро. — Ты хорошо научил нас.

Кейго закричал по-японски: крошечный прибор у него на воротнике ожил и начал переводить:

— Вы действовали безответственно и напали преждевременно. О чем вы думали? Где ваша честь?

Такая постановка вопроса мне показалась странной. Я не понимал, почему это мы поступили бесчестно, напав на Люсио.

Мавро заявил:

— Я бы отомстил за свою честь, только если бы убил их!

— Но ты обесчестил бы своих нанимателей, если бы преждевременно убил этих людей! — заорал Кейго. Потом он успокоился и сказал более мягким тоном, словно спорил с другом: — Корпорации «Мотоки» нужно, чтобы все были живы, ne? О чем вы думали? Если восстановите свою честь, убив этих людей сейчас, вам придется совершить харакири. Но этого не должно случиться! Если вы убьете их, а потом умрете от собственных рук, вы заберете у корпорации «Мотоки» десять жизней. Вы навсегда опозорите себя. Вы не выполните своих обязательств перед корпорацией! Или вы хотите убить этих людей сейчас, а потом героически умереть в битве? Хотите стать Божественным Ветром — камикадзе и умереть героически? — Кейго широко раскрыл рот, чтобы мы видели его язык. В отвращении сморщил лицо. — Никто не может с уверенностью ожидать героической смерти камикадзе. Вы не должны так думать.

Итак, я вижу только один путь, на котором вы сохраните свою честь… Конечно, можете убить их сейчас, потом отличиться в битве, а после войны совершить харакири. Но это очень неопределенный план, в нем нет уверенности. К тому же, даже если вы сумеете отличиться в битве, вы никогда не будете знать, какой ущерб могли бы нанести убитые вами люди нашим противникам ябандзинам. Вы можете показать чудеса храбрости в битве, но нельзя быть уверенным, что вы себя оправдали, что точно сделали больше, чем те люди из другой команды, которых вы собирались убить. Возможно, вы так считали в гневе, но сейчас он уменьшился, и вы видите, что ни один из этих путей не ведет к чести!

Мавро ответил с горечью в голосе:

— Я не об этом думал. Мне казалось: мы убьем этих людей, а потом ты простишь нас. Ты должен был понять, что мы должны отомстить за себя.

— Я… понимаю, — сказал Кейго. — Я тоже отомстил бы за себя. Но… единственный путь, на котором вы можете отомстить своим врагам и выполнить свои обязательства перед «Мотоки», единственный путь, который я вижу, — это ждать окончания войны. Вы сразитесь с ябандзинами, а потом убьете своих врагов. Так вы оплатите долг чести корпорации и отомстите за свою личную честь. Вы ведь не станете терять свои жизни в харакири, ne? Все очень просто. — Он улыбнулся, как будто объяснил простую истину умственно отсталым детям, и теперь надеется, что они поняли.

Все молчали. Я поразился тому, до какой степени японец нас не понимает. В свою очередь, мне его представление о чести, основанное на обязанностях перед корпорацией, было до того чуждо, что я с трудом его воспринимал. Я думал не о чести, а о мщении. В Панаме человек восстанавливает честь семьи, когда мстит за нее. Месть и честь — практически одно и то же. Но обязательства перед нанимателем к чести отношения не имеют. У самураев весьма странные представления…

Абрайра высказала вслух то, о чем я сейчас думал:

— Ты не понимаешь нас. «Мотоки» платит нам за работу, и мы стараемся выполнить эту работу. Таковы пределы наших отношений. Работа на корпорацию «Мотоки» не включает с нашей стороны понятие чести.

Лицо Кейго исказилось в гримасе боли, шока и недоумения, словно Абрайра произнесла немыслимое богохульство. Он быстро заговорил по-японски. Послышался перевод:

— У меня язык прилип от удивления! Как можно не исполнять обязательства перед корпорацией «Мотоки»? Родители дали вам жизнь, и вы у них за это в долгу, верно? Но теперь «Мотоки» дает вам еду, дает воду в глубинах пространства. Одежда на вас дана вам «Мотоки». Атмосфера, которой вы дышите, создана «Мотоки» на вашем единственном спутнике и с большими расходами перекачана на корабль. За каждый ваш вздох вы в долгу перед «Мотоки». Если забрать все, что дала вам «Мотоки», вы мгновенно умрете! Взорветесь в глубинах космоса! «Мотоки» сохраняет вам жизнь. Разве это не означает долг чести? Разве этот долг не больше долга перед семьей?

Прежде чем кто-нибудь из нас нашелся, Мавро отрезал:

— Нет. «Мотоки» использует нас как инструмент и платит за это.

Кейго ошеломленно молчал. Потом поднял руку и погладил макушку, пригладив свои черные волосы. Несколько раз раскрывал рот, словно собирался заговорить, но снова закрывал. Очевидно, ему было очень трудно понять слова Мавро. Я не мог видеть мир так, как видит его Кейго — своими хирургически преобразованными глазами, из — под идеологического покрова, наброшенного социальными инженерами корпорации. Он абсолютно предан «Мотоки», готов умереть по ее приказу. Признаться, раньше я не замечал чудовищной пропасти между нами: японец, в сущности, никогда не понимал нас.

Глаза Кейго остекленели, он с ужасом смотрел в пол, словно не мог осмыслить происходящее. Обычное деревянное выражение лица сменилось растерянным. Он махнул рукой в общем направлении симулятора. У нас оставалось еще несколько минут боевой подготовки. Мы подключились.

* * *

Мы плыли над волнистой поверхностью океана. Вода была чистой, как стекло. Со дна поднимались ленты красных водорослей и качались в прозрачной стихии. Стаи пластиковых птиц Пекаря сидели на водорослях, опустив концы сложенных крыльев в воду. При нашем приближении они расправляли их и улетали.

* * *

Кейго отключил нас. Он поднял голову и заговорил, словно наш спор не прерывался:

— Я обдумал ваши слова. Вы говорите, что у вас нет долга чести перед корпорацией «Мотоки», что нужды корпорации вам безразличны. Но если это так, как я могу убедить вас сохранить жизнь вашим врагам, пока мы не выиграем войну на Пекаре?

Мы не знали, что ответить, и потому ничего не сказали.

Он продолжал:

— Если вы начнете драку с химерой Люсио и его людьми, я убью вас за то, что вы не подчинились моим приказам. Я говорил с хозяином Масаи, тренером Люсио. Если Люсио и его люди начнут драку с вами, их убьет Масаи.

Абрайра пообещала:

— Мы будем сдерживаться до окончания войны на Пекаре. Но Люсио твое решение не остановит, особенно теперь, когда он ранен.

Кейго потер подбородок.

— Масаи говорил с людьми Люсио. Они понимают. Они тоже согласились на временное перемирие.

* * *

— Придурки! — сказала Абрайра, как только мы вышли из боевого помещения. — Люсио собирается напасть на нас. Вероятно, он сейчас смеется, думая, что одурачил нас этим перемирием! — Она быстро шла по коридору, держа руку возле рта. — Анжело, как сильно ты его порезал?

— Глубоко, — ответил я. — Я ему разрезал один глаз и нос. Большую часть ночи проведет в операционной. И несколько недель не будет видеть этим глазом.

— Хорошо. Сегодня вечером изготовим оружие. Можно расколоть твой сундук и сделать деревянные кинжалы — что-то, чем можно защищаться.

Я вздохнул — мне не хотелось терять семейное наследие. Но она права. Нам нужно оружие. Мы поднялись по лестнице на первый уровень, и к концу подъема я совершенно выбился из сил.

В коридоре мы увидели мертвеца: он лежал там же, где и раньше. Горячий ветерок по-прежнему дул на него, подымая волосы, а он смотрел в потолок, подняв одну ногу. Мы подошли к нему, и мне не хотелось сделать усилие и переступить через него. При тяжести в 1,5 g казалось каким-то адским замыслом оставить здесь тело и заставить нас перебираться через него.

Мавро шел первым. Подойдя к трупу, он пнул его в спину.

— Кто оставил здесь Маркоса? — закричал он. — Почему никто не убрал его? — Он снова пнул труп, на этот раз нога Маркоса упала. Мавро перешагнул через тело.

Мертвец черными, непрозрачными глазами смотрел в потолок. Я увидел в этом сходство с лицом Тамары, когда она глазами зомби так же смотрела в потолок. И снова почувствовал странную тягу, желание найти ее, удостовериться, что с ней все в порядке. Но желание было мимолетным, я подавил его и переступил через труп. Она уже несколько дней в сознании, но не связалась со мной. Я для нее ничто. И то, что я по-прежнему о ней думаю, показалось мне смешным.

Мы добрались до своей комнаты, Абрайра начала опустошать мой тиковый сундук. Достала сигары, лежавшие на дне, затем спросила:

— А эта книга тебе нужна?

Она держала в руках небольшую книгу красного цвета, в кожаном переплете, с потрепанными страницами. Я взял ее у Эйриша — «Святое учение Твила Барабури».

— Конечно, — ответил я, решив, что духовное просвещение мне как раз сейчас необходимо.

Она бросила мне книгу. Я подхватил ее, раскрыл наудачу и прочел строчку: «Истинно говорю: не грех для праведного убить неверного, ибо разве не сам Господь поклялся уничтожить злых? Поэтому убивай неверных и осуществляй дело Господа».

Я рассмеялся и бросил книгу на пол. Мне казалось, что святое учение должно быть несколько более святым. И какая ирония, что из всех книг на Земле я прихватил с собой именно эту! Но то, что она нравилась Эйришу, конечно, имеет смысл.

Мертвец в коридоре. Меня беспокоили его открытые глаза. Очень напоминают глаза Тамары.

Я вернулся и закрыл ему глаза. Но совершенно напрасно. Образ Тамары не так-то легко изгнать из сознания. Пока труп лежит здесь, он будет меня раздражать. И я подумал, не оттащить ли его в лазарет.

В лазарете есть специальный желоб, ведущий в отделение двигателей. Тело спустят по этому желобу, его масса будет преобразована в энергию и поможет двигать корабль или превратится в еду и воду. Но как я отнесу труп в лазарет? Там же Люсио. Поэтому мне пришло в голову оттащить тело к лестнице и сбросить вниз. Оно упадет на восемь уровней, и те, кто живет внизу, догадаются отнести его в лазарет.

Меня отыскал Перфекто. Он подошел, неслышно ступая босыми ногами.

— Что ты здесь делаешь один?

— Хочу избавиться от этого, — ответил я.

Он кивнул, схватил труп за ногу и развернул вдоль коридора. Я взял за вторую ногу. Тело уже расползалось и приклеивалось к полу. Без Перфекто мне бы никогда не дотащить его до лестницы. Мы подтащили мертвеца к колодцу и приготовились сбросить его вниз. Лестница похожа на те, что бывают в канализационном люке: круглая дыра и ступени, уходящие на восемь уровней вниз. Можно одновременно двигаться в двух противоположных направлениях. В любой момент на лестнице могут находиться двадцать человек. Мы смотрели, как люди поднимаются и опускаются, и ждали возможности сбросить труп.

Перфекто что-то задумал, но не решался сказать. Наконец он набрался смелости.

— Знаешь, Мигель говорит, что хочет чаще тебя видеть. Он к тебе привязался.

— Он и так держится поблизости. Меня это стесняет.

— Он очень хочет тебя видеть. Очень. Если Люсио начнет завтра Поиск, Мигель может помочь тебе.

Я колебался. Перфекто излишне опекает меня. Но я не мог представить себе, что и Мигель к нам присоединится. Однако кто знает? Большинству на корабле, кажется, все равно, если их убьют. Мигель может быть одним из таких людей. Неужели он бросится в огонь спасать меня только потому, что привязан ко мне?

— А каково это — быть привязанным? — спросил я.

Перфекто пожал плечами:

— Не знаю, смогу ли я объяснить. Слова редко могут выразить эмоции. Похоже… похоже вот на что: я был в больнице, когда родился мой первый сын. До этого у меня было две дочери, и я не очень надеялся на рождение наследника. Но когда я увидел ребенка, увидел, как он красив, — несмотря на то, что я его отец, я поднял мальчика и пожелал ему только добра. Хотел, чтобы в мире его ждало только хорошее. — Перфекто говорил хриплым голосом. Он редко упоминал о своей семье. — Такое чувство я испытываю и к тебе, Анжело, желание, чтобы тебя ждало только хорошее. И Мигель испытывает то же самое.

Умом я его понимал. У меня самого никогда не было детей, однако я мог разделить это ощущение вместе с Перфекто.

— Очень чистое чувство. Я бы хотел испытать нечто подобное. — Я порылся внутри себя и нашел только пустоту. — Я удивлен, как ты, испытывая такое, смог оставить семью.

В глазах Перфекто показались слезы, он помигал.

— Когда я узнал, что моя жена занимается любовью с другим мужчиной, я хотел умереть. И записался на Пекарь в поисках смерти. И так как корпорация «Мотоки» платит непосредственно моей семье, я решил, что мои дети будут хорошо обеспечены те двадцать два года, которые требуются, чтобы долететь до Пекаря. А после моей смерти получат страховку. Мне казалось это превосходным планом — пока я не увидел тебя. В тот момент у меня словно заново родился сын. Ты теперь моя семья. И то же самое испытывает Мигель. Ты позволишь нам защищать тебя? — Губы его дрожали от возбуждения, пока он ждал моего ответа. Я посмотрел на его густые волосы, на трехмерную татуировку зверя — зверь тоже возбужденно дрожал. И мне показалось странным, что он испытывает ко мне такое сильное чувство.

— Нет. Я буду сам сражаться в своей битве. И если меня убьют, вы с Мигелем через неделю найдете кого-нибудь еще. И забудете обо мне.

— Это не так легко. Привязанность нельзя порвать. Если тебя убьют, Мигель никогда не забудет чувства потери и своей вины.

Я пожал плечами. Мигель меня не интересовал. И на Перфекто у меня нет сил. Я не могу открываться навстречу боли других. За последние недели психическое напряжение симулятора, беспокойство, страх, усталость, шок от собственной жестокости и жестокости других превратились в поток, затопивший меня. Вначале мне казалось, что я справлюсь. Но я только защищался. Больше ничего не мог сделать. Чувствовал, что, если открою шлюзы, сойду с ума. Если позволю себе посочувствовать одному, беды всех остальных обрушатся на меня. И я подавлял собственное сочувствие, стараясь убить эмоции в зародыше.

В этот момент я хотел только одного — сбросить тело с лестницы.

Забота Перфекто обо мне казалась странной, несовместимой с тем, что я знал о химерах. Даже забавно. Этого можно было и не говорить, но я сказал:

— Ты ведь знаешь, что только генетическое программирование заставляет тебя заботиться обо мне?

— Знаю, — ответил Перфекто.

— Любовь с первого взгляда. Страсть, вызванная генетикой. Ну, наверное, это все же лучше, чем вообще ничего не чувствовать… — Мне показалось это остроумной шуткой. Моя собственная способность сочувствовать постепенно ускользала. В этом Перфекто лучше меня. Он по крайней мере способен хоть кого-то пожалеть.

Лестница освободилась, и мы столкнули тело вниз. Оно пролетело два уровня, ударилось, перевернулось в воздухе, зацепилось ногой и повисло. Висело и раскачивалось головой вниз.

Зацепилось оно у самого входа в лазарет. Даже если бы мы спланировали это нарочно, вряд ли справились бы лучше. Некоторое время мы смотрели, как оно качается, потом я, сам того не желая, спросил:

— Если бы там висела мертвая Абрайра… или Мавро, тебе не было бы все равно?

— Мне всегда нехорошо, когда умирает кто-то рядом, но я не стал бы особенно печалиться, — ответил химера.

— Почему?

— Я с того самого времени, как попал на корабль, знаю, что многие из нас умрут. В нашем контракте «Мотоки» гарантирует, что выживет 51 процент, но это значит, что половина из нас умрет. Поэтому я заранее решил не горевать.

Может, я подсознательно тоже заранее приспосабливался к неизбежности смерти многих? И потому-то и умерла моя способность к сочувствию? После смерти матери я опасался к кому-нибудь привязываться. И позже, когда мою сестру Еву изнасиловали, придушили и оставили у дороги, я научился обособляться от семьи, хотя в тот раз сестра выжила. После того как погибла моя жена Елена, я не сближался с женщинами — пока не встретил Тамару. Меня привлекло что-то в ее глазах, то, как она двигалась и улыбалась.

Я попытался вспомнить, каково это — заботиться о ком-то, но чувствовал себя опустошенным и изношенным, как старая пара джинсов. И не мог понять, что заставило меня принести Тамару на корабль. Эта часть меня уже умерла. Та часть, что заботится о других. И неожиданно я понял, почему все последние дни испытываю ощущение потери: умерла моя способность сопереживать. Я оставил ее в Панаме, она лежит на полу, мертвая, рядом с телом Эйриша. Абрайра открыла дверь нашей комнаты и выглянула в коридор. Вышла, ступая очень тихо. Я окликнул ее:

— А ты, Абрайра, если бы кто-то из нас умер, стала бы горевать?

Она села рядом со мной и заглянула в лестничный колодец, заметив раскачивающийся труп.

— Нет, — сказала она. — В сражении нельзя горевать. Ты старик, и я думаю, тебя, дон Анжело, убьют на Пекаре. И хотя ты мне нравишься, я не буду горевать ни о тебе, ни о ком другом на этом корабле.

Я чувствовал себя странно, словно на пороге истерии. Я всегда считал, что в человеке заложена способность к сочувствию. Но теперь понял, что, возможно, это не так. Такое понимание грозило уничтожить меня. Я сказал, желая отбросить ее ответ, доказать, что она изначально не права:

— Конечно. Ты удивительное создание, но по твоей генной карте я понял, что у тебя просто нет способности к сочувствию.

— Ты высокомерный глупец! — усмехнулась она. — Мы, химеры, не очень-то пользуемся сочувствием со стороны вас, людей!

Она права, права! Никакой жалости к ее племени люди не проявляли! Я вспомнил фотографию маленькой химеры, похожей на летучую мышь; ее безжизненное тело свисало между двумя чилийскими крестьянами, которые забили ее до смерти. Эта фотография демонстрировала, как люди поступают с теми, кого не считают людьми. Во всех кровавых войнах, в каждом акте геноцида, в каждом убийстве, совершенном толпой или государством, того, кого убивают, прежде всего обвиняют в том, что он не человек, ниже человека. И я неожиданно понял, почему все племена каннибалов называют себя на своем языке «люди». Мы вначале убеждаем себя, что наши враги отличаются от нас в худшую сторону, а потом убиваем их. Я понял, что жестокость и безжалостность, которые всегда считал принадлежностью душевнобольных и злых, на самом деле составляют неотъемлемую часть меня самого. Я убил Эйриша и, если сложатся соответствующие обстоятельства, буду убивать снова и снова.

Есть древнее изречение: «Одних мир потрясает, другие потрясают его». Я всегда гадал, к какой же группе отношусь, и теперь понял: я тот, кого потрясает мир, меня потрясает картина мира, каков он есть.

Я рассмеялся — конвульсивным смехом, почти рыданием. При первой встрече с Абрайрой я поклялся, что покажу ей человечество в лучшем виде, на самом же деле она показала мне меня в истинном свете, и зрелище это вызвало во мне отвращение.

— Ты права. У меня самого в душе не много сочувствия. Я всегда считал его очень важной особенностью. Но теперь я вижу, что по природе я убийца. Я убивал раньше и буду это делать впредь. И, возможно, способность быть безжалостным больше поможет мне выжить, чем я считал.

Абрайра с любопытством взглянула на меня. То, что мне показалось решающим откровением, ее совершенно не взволновало.

— Надеюсь, у тебя есть способность быть жестоким, — небрежно заметила она. — Если хочешь выжить в моем мире, нужно иметь не только еду, питье и воздух. — Она поднялась и вздохнула. — Перфекто, возвращайся. Мне нужно поговорить с доном наедине. Он согласился:

— Si.

Мы смотрели ему вслед, пока он не скрылся за дверью.

Абрайра негромко заговорила:

— Дон Анжело, с самого первого момента на корабле я знала, что у нас будут неприятности с Люсио. Нападение сегодня в симуляторе доказывает, что я права. Он спланировал его недели назад. Должно быть, замышлял с самого начала и ждал возможности публично унизить нас. Это его способ провозглашения Поиска — если не веришь мне, спроси у любой химеры, что это значит. От этого не уйдешь. И тут нельзя колебаться, нужно сразу пускать в ход нож.

— Конечно, — ответил я.

— Ты готов убить его? — Голос ее звучал напряженно, и я понял, что она собирается нанести удар первой. Прежде чем ответить, я обдумывал последствия. Абрайра продолжала: — Анжело, в такой ситуации твои сомнения могут обернуться для нас бедой. Подумай о Перфекто: он слепо следует за тобой. Если он почувствует твою неуверенность, в решающий момент тоже проявит колебания. Ты не должен выказывать никаких сомнений! Это не только глупо, это опасно. Мы должны ударить первыми. К дьяволу приказы Кейго, мы должны ударить!

Я попытался разобраться в этой путанице. Не стал с ней спорить, но понимал, что доводы в пользу сдержанности не противоречили бы моим предыдущим действиям. Я порезал Люсио, но Абрайра говорит об убийстве. И мне это кажется слишком хладнокровным. Абрайра заметила мое нежелание соглашаться с ее планом.

— В первый же день я попросила тебя поговорить с Перфекто для того, чтобы я могла надеяться на его послушание. Ты этого не сделал. Ты возражал против нашей мести Люсио. Видишь, к чему это привело? Ты ведь не говорил с Перфекто обо мне?

— Нет, — ответил я. — Все время что-то мешало. Она махнула рукой, словно отбрасывая мои объяснения, и снова села рядом со мной.

— Я тебя не виню. Такие слова должны исходить от сердца. Ты слишком стар, чтобы повиноваться мне без размышлений. Но, Анжело, в этом мне нужна твоя поддержка.

Я кивнул. Пытался сказать, что поддержу ее. Но слова застряли у меня — в горле.

Абрайра покачала головой и прекратила спор. Заговорила о другом.

— Анжело, — продолжила она негромко, — я никогда не любила мужчину. Никогда сама не отдавалась ему. Но меня трижды насиловали. Первый раз мне было девять. Я вышла за пределы поселка генных инженеров в Темуко. Старик поймал меня и чуть не задушил — он совал мне в рот свой пенис. Как раз в это время подняли крик, что Торрес создает неизвестно кого, вместо того чтобы совершенствовать обычных людей. Старик знал, что я химера и меня не защищают законы, как других девочек. Я пошла в полицию, и там захотели посмотреть мой геном, прежде чем действовать. Им выдали его, и с тех пор я всегда знала, что я химера, потому что этого старика так никогда и не привлекли к ответственности.

Она остановилась, несколько раз глубоко вздохнула, справляясь с собой. Я подумал: ну вот, теперь она пытается убедить меня помочь ей, воздействуя эмоциональными аргументами. Неприкрытая попытка манипуляции.

— Вторично меня изнасиловали четыре года спустя. После войны в Чили я пыталась заняться чем-нибудь полезным. Нашла работу — продавала обучающие программы в Перу. Однажды я шла по улице, где несколько парней играли в бейсбол. Когда я проходила мимо, один из игроков ударил меня по голове битой. Шрам сохранился до сих пор… — Она отвела волосы и показала рубец над левым ухом.

— Они привязали меня к столу в пустом сарае. Я находилась там три дня. Много раз они приходили и насиловали меня. Иногда приводили друзей. На четвертый день я высвободилась и пошла в полицию. Но полиция ничего не стала делать. И там ничего мне не обещали: в Перу быть химерой еще хуже, чем в Чили. Я знала, что парни появятся вечером, поэтому вернулась в сарай с ножом и стала ждать. Когда они вернулись, я их убила. Всех. И положила их пенисы на стол начальника полиции, а потом провела четыре года в женской исправительной колонии в Кахамарке. — Она ненадолго смолкла. — В третий раз меня изнасиловали сегодня, в симуляторе. И хотя это было не наяву, но больно так же, как и в первые два раза, может, еще больнее, потому что я вспомнила два первых случая, — сплошная ненависть и гнев. Но на этот раз все по-другому. Потому что кто-то что-то сделал. Ты разрезал Люсио лицо, спасибо тебе за это. — Она улыбнулась. — Ты победил: если ты против того, чтобы мы ударили первыми, мы просто вооружимся и будем очень осторожны, ладно? Больше я ничего у тебя не прошу.

Она наклонилась и легко поцеловала меня в висок, как друга, выражая свою благодарность. Потом встала и ушла.

Это было удивительно. Я считал, что она попытается втянуть меня в схватку, попросит отомстить за нее. И она имела на это право. Возможно, больше всех тех, кого я знал, именно она имела право на справедливость. Она не поняла, что я еще не принял решения, как я буду действовать. Сдалась слишком легко. Если бы она прямо потребовала, чтобы я участвовал в Поиске и убил Люсио, я отказался бы. Но рассказ Абрайры оказался убедительнее, чем она сама подозревала.

Я вспомнил угрозу Люсио: «Я убью тебя и буду трахать твою женщину» и понял, что он постарается выполнить это буквально. Я решил, что, пожалуй, лучше все же отправить Люсио и его людей в ад, потом встал и вернулся в комнату.

Немного погодя к нам зашел Гарсиа. Он был очень бледен и измучен и больше обычного шевелил руками. Он пришел заплатить Завале миллион песо и, по-видимому, хотел побыстрее покончить с этим. С беспокойством смотрел, как Мавро заостряет деревянный нож.

Гарсиа спросил:

— Надеюсь, вы не думаете начинать драку с самураями?

Мавро ответил:

— Я вообще ни с кем не собираюсь драться. Просто просверлю дыру кое в ком!

Гарсиа облизал губы и пояснил:

— Несколько минут назад Эмилио Васкес решил отпраздновать наши победы в Южной Америке и не явился к симулятору. В комнату вошел самурай и приказал ему идти на тренировку, и Эмилио и еще один человек напали на него. Я сам все это видел! Эмилио один из самых сильных людей, каких я знаю, и он попытался задушить самурая, но самурай вырвался из его рук, словно Эмилио был ребенком, потом ударил друга Эмилио по голове, разбил ему череп и задушил Эмилио — и тот не смог вырваться! Если не верите, можете сходить и посмотреть сами на голову Эмилио. Она висит на крюке на шестом уровне у лестницы. Если мне нужны были доказательства, что самураи так же сильны и быстры, какими кажутся в симуляторе, то я получил их!

Гарсиа перевел на счет Завалы миллион песо, потом заплатил двести тысяч за мои антибиотики и быстро ушел.

Завала похлопал меня по спине.

— Прости, что так отнимаю у тебя твои лекарства. Я предпочел бы, чтобы ты отдал мне их как друг. Но теперь ты понимать: самураи побеждают нас потому, что их духи сильнее. Я рад, что мы узнали правду: теперь у нас будет шанс — есть заклинания, которые ослабляют духов врага.

Мавро рассмеялся.

— Прекрасная мысль! Ты произноси заклинания, а я буду острить нож!

Я посмотрел Завале в глаза. Обычно круглое лицо и тонкие губы придавали ему вид глупого юнца, но теперь в глазах его горела решимость.

Я взял медицинскую сумку и просмотрел имеющиеся в наличии антибиотики. Все свои лекарства я держал в маленьких контейнерах, напоминающих саквояж. В каждом крошечном саквояже несколько граммов порошка. И еще есть небольшое устройство, которое отмеряет дозы лекарств и смешивает их для приема внутрь или для инъекции. Это позволяет в небольшом пространстве хранить самые разнообразные снадобья. Я смотрел на сотни различных медикаментов и думал, что нельзя давать Завале антибиотики: от них он только заболеет. Я бы вылечил его, но ведь он не был болен…

Когда я немного порылся в лекарствах, мне пришла в голову блестящая мысль: физически-то Завала здоров! Он просто считает, что заражен, потому что в симуляторе испытал боль. Но эту боль можно снять блокировкой нервов. Жжение пройдет, и он решит, что вылечился! У меня было несколько мощных болеутоляющих, не оказывающих никаких побочных эффектов, и я начал готовить таблетки. Завала потер плечо у основания протеза и быстро проглотил первую таблетку.

Потом сел на пол, а остальные отправились спать. Завала снял этикетку с бутылки виски и с помощью синей краски Перфекто на обратной стороне принялся рисовать людей в судне на воздушной подушке. Он очень старался выписать все подробности и время от времени начинал петь заклинания на индейском языке, а я посматривал на него, готовя лекарства. Глаза его остекленели, он впал в транс и начал обильно потеть.

Закончив готовить обезболивающее, я лег в постель и попытался уснуть. Но пение Завалы не прекращалось далеко за полночь. И я подумал, что в войне духов наш киборг был бы серьезным противником…

 

Глава десятая

Во сне солнце над озером Гатун оранжево — желтым светом озаряло кухню в моем доме, отражаясь от противоположной окну стены. За кухонной дверью, в кустах у озера, жалобно мяукал котенок. Я вспомнил о голубой чашке на пороге. Она должна быть всегда наполнена. Когда же я в последний раз наливал в нее молоко?

Не помню. Ускользнуло. Должно быть, уже прошли недели. Котенок умирает с голоду.

Несомненно, он может прокормиться и сам, подумал я. Тут достаточно насекомых, рыбаки после улова оставляют ненужную мелочь, котенок может ловить грызунов — и останется жив. Но котенок продолжал просить молока, и я открыл стеклянную дверь.

На пороге лежал серо — белый мяукающий комочек, такой худой, что я легко мог разглядеть каждую косточку в его хвосте. Шерсть у него облезала, глаза помутнели и ввалились. Он уже почти расстался с жизнью. Даже приподняться не мог. Просто продолжал мяукать в последних отчаянных попытках раздобыть еду. И тут я заметил руку в траве, очень худую, высовывающуюся из куста сразу за котенком. Я подошел, отвел руку и заглянул в кусты.

На траве вытянулся Флако, его слепой череп уставился в небо, в пустых глазницах собралась дождевая вода. Невероятно худой. Изголодавшийся.

— Дедушка! — позвала вдруг маленькая девочка. Ее появление испугало меня. Она коснулась моего локтя. — Дедушка, ты о них не позаботился! Ты позволил, чтобы они голодали.

И я понял, что забыл накормить не только котенка. Забыл накормить своих друзей. И невольно произнес:

— Я… не знал. Не знал, что должен был заботиться о них.

Я вскочил. Глубокая ночь. Завала уснул за своими рисунками, он тихонько храпит. Сердце мое бешено колотилось, лицо покрыто потом. Этот сон встревожил меня сильнее любого кошмара. Я пытался осмыслить его значение, вспоминая подробности.

Сосредоточился на девочке с бледным лицом и темными глазами, которая появляется во многих моих снах. Может, я видел ее на ярмарке у своего киоска? Или просто это соседский ребенок? Я долго думал и убедил себя, что она — дочка соседей, которые жили в доме ниже по улице. Но дом, в котором она жила, я не мог вспомнить. Впрочем, должно быть, я видел, как она ходит по утрам на ярмарку.

Я закрыл глаза и попытался вспомнить ее во всех подробностях. И сразу в моем сознании возник ее образ. Она стояла передо мной, держа серо — белого котенка, протягивала его, чтобы я мог взять его в руки.

— Он немного одичал, — сказала она. — Ты о нем позаботишься?

Образ казался очень живым и вполне достоверным, но я знал, что не видел котенка до того дня, как вернулся домой и смотрел, как Флако и Тамара бросают ему на крышу мяч. Очевидно, сон примешался к моим воспоминаниям. Так как в одном и том же сне я увидел девочку и котенка, подсознание связало их.

Я отогнал эту мысль подальше и попытался вспомнить имя ребенка. Оно крутилось на языке, и я был уверен, что осталось только произнести его. Голова готова была разорваться от усилий вспомнить. Это казалось мне необыкновенно важным.

— Татьяна, — произнес я вслух в порыве вдохновения. И понял, что назвал верное имя. Девочку зовут Татьяна. Я обрадовался, но чем больше думал, тем больше сознавал, что ничего не могу вспомнить, кроме ее лица. «Ты сумасшедший», — подумал я, но тем не менее поздравил себя с тем, что нашел имя для посетительницы моих снов.

* * *

Утром одиннадцатого дня я проснулся от движения в комнате: люди передвигались в темноте, шелестели кимоно. Завала сидел на полу, скрестив ноги, перед своим листочком бумаги. Лицо его говорило об истощении, глаза остекленели от бессонницы и болеутоляющих, которые я ему дал. Он негромко и хрипло напевал, и звуки его пения напоминали шум ветра в сухой траве.

Перфекто и Мавро стояли у двери, напряженные, в ожидании нападения. Мавро завязывал оби — пояс своего кимоно, — держа деревянный кинжал в зубах. Эти ножи — по существу всего лишь заостренные палки, каждая в полметра длиной, резать ими нельзя, но колоть можно. Абрайра одевалась в крошечном туалете. Все они старались дышать медленно, но дыхание вырывалось неровно. Я почувствовал, как у меня самого грудь сжимается в ожидании схватки.

Я соскользнул с койки и поправил свое кимоно. Достал нож из ножен на запястье.

— Что происходит? — спросил я, подойдя к Завале.

— Мы не можем спать, — ответил мне Перфекто. — Значит, люди Люсио тоже не могут спать. Они скоро будут здесь.

— Откуда ты знаешь? Мавро сказал:

— Я только что вызвал по комлинку дежурную сестру. Она сообщила, что сейчас Люсио осматривает врач. Через десять минут Люсио выйдет из лазарета.

Эта новость подействовала на меня сильнее, чем я ожидал. До сих пор стычка с Люсио казалась только вероятностью, не больше. Теперь же она оборачивалась неизбежностью. Сердце мое забилось в неожиданном приступе паники.

Из туалета вышла Абрайра.

Завала поднял свой рисунок, чтобы мы могли его видеть: Люсио и его люди, каждый изображен с мельчайшими подробностями, как на эскизе архитектора, и у каждого множество ран. Ножи в животе, ножи в горле, ножи в лице. Не отрывая взгляда от рисунка, Завала порылся во внутреннем кармане кимоно и достал зажигалку Мавро. Он запел громче, вытянул руку с рисунком, свою человеческую руку, и поджег рисунок. Пламя лизало его пальцы, но он держал листок, пока тот не превратился в пепел. Пальцы дымились, дыхание его участилось, но рука не дрожала, и он держал рисунок твердо, пока тот не превратился в черный пепел, по которому ползали огненные черви. Потом механической рукой Завала смял сгоревший листок.

— Нужно действовать быстро, — сказал он, — пока заклинание сохраняет силу. — Взгляд его сделался твердым, киборг вскочил и уже через мгновение держал в руках нож.

Перфекто побежал в туалет и помочился. Мавро стал у входа в туалет и зашел туда, когда вышел Перфекто. Я понял, что мне тоже нужно помочиться, и занял очередь.

Абрайра начала заправлять свою постель. Она делала это быстро, давая выход нервной энергии. Заговорила скорее с собой, чем с нами:

— Как только будем готовы, я думаю, нужно идти по коридору и вниз, на второй уровень. Выше они не пойдут. Не давайте спуску этим mamones. Режьте их быстро, как будто вы режете скот и вам платят за каждую голову. Потом сразу уходите.

— Ты правда думаешь, они придут? — спросил Завала. Он раскрыл дверь и выглянул в коридор.

Блеснуло что-то белое, звякнул металл. Человек в белом кимоно, перевязанном вместо оби цепью, крикнул:

— Подарок от conquistadores ! — и просунул в дверь металлическую трубу.

Завала упал, труба торчала в его животе. Человек, ударивший Завалу, — его звали Самора — повернулся и побежал. Абрайра метнулась к двери, готовая преследовать врага. Самора взмахнул второй трубой. Абрайра попыталась увернуться, но металл все же задел ее по голове, и она упала.

Я бросился ей на помощь, а Самора убежал к лестнице, прежде чем я успел выскочить в коридор. Я подхватил Абрайру. Глаза закатились, виден только белок.

— Все будет в порядке, — прошептал я. — Мы с тобой.

Мавро начал браниться. Он поставил Завалу на ноги, и тот обеими руками схватился за трубу, торчавшую из его живота. Немного светлой жидкости, смешанной с кровью, вытекло из ее конца, словно кто-то забыл закрыть кран. Лицо Завалы побледнело, он не отрывал рук от трубы.

— Нужно отнести его в лазарет! — сказал Мавро и повел Завалу к лестнице. Перфекто пошел следом.

Я посмотрел вдоль коридора. Люди Люсио будут ждать у лестницы, и, когда мы будем спускаться мимо их уровня, они нападут. Я был уверен в этом. Они ударили Завалу, просто чтобы завлечь нас в ловушку. Ведь Люсио объявил Поиск, он не будет удовлетворен только тем, что ранил Завалу. Одновременно со мной опасность положения поняли Мавро и Перфекто.

— Подождите, — сказал Перфекто. — Я схожу за помощью! — Он подбежал к ближайшей двери и постучал. Оттуда выглянул самурай, они заговорили.

Я успокаивал Абрайру и смотрел на ее лицо. Когда я обращался к ней, ее глаза не двигались. Зрачки так расширились, что готовы были, казалось, поглотить весь свет. Я забеспокоился: похоже, она серьезно ранена. Повернул голову, чтобы осмотреть рану. На затылке, у основания черепа, сразу над черепной розеткой, набухал темный синяк. Квадратная платиновая розетка сдвинулась в сторону, из — под нее вытекала струйка крови. Я осмотрел устройство и обнаружил, что плавающая решетка сместилась вперед. Это обычная проблема: в розетке у основания черепа имеется подвижная маленькая решетка; когда подключаешься к терминалу компьютера, она продвигается вперед и перекрывает поступление импульсов от нервной системы в мозг. И вместо нее импульсы посылает компьютер.

Удар продвинул решетку вперед, и теперь Абрайра в сознании, но никаких импульсов извне не получает. Она слепа, глуха и полностью анестезирована. Я попытался вправить розетку и поставить решетку на место.

Мимо нас пробежали несколько самураев вместе с Перфекто. Они подхватили Завалу и понесли его к лестнице с большим шумом и суетой. Коридор заполнился любопытными японцами. Все в синих кимоно, у многих влажные волосы — они прибежали прямо из ванны.

Сквозь толпу пробился Кейго и склонился к нам.

— Что случилось? — спросил он.

— Люди Люсио нарушили перемирие, — ответил Мавро. — Эти трусы напали на нас!

Кейго насупил брови. Рявкнул:

— Они нарушили клятву? Солгали мне? Эти люди не знают чести! — Он вытащил меч и перешагнул через Абрайру. Его мимика — насупленные брови, выражение отвращения на лице — казалась преувеличенной, не соответствующей происшествию, словно он — плохой актер, играющий рассерженного человека. Я приметил эту особенность у всех самураев: обычно они казались совершенно невозмутимыми, лишенными эмоций, но когда все же проявляли их, обнаруживалось, что чувства полностью подчиняют их. Кейго зашагал по коридору с таким выражением, словно собирался тут же истребить Люсио и его людей. Мавро закричал:

— Подожди, хозяин! — Кейго повернулся и взглянул на нас. Самым покорным тоном Мавро попросил: — Хозяин, люди Люсио уже трижды нападали на нас. Позволь нам убить этих собак.

Кейго дал согласие:

— Хай!

Мы втащили Абрайру в свою комнату и с помощью деревянного кинжала поставили на место розетку переговорного устройства. Женщина немедленно пришла в себя, и мы рассказали ей о договоре Мавро с Кейго. Абрайра обрадовалась возможности отомстить.

Перфекто вернулся с трубой, которой Самора ударил Завалу. Она была заострена на конце.

— Завала ранен не тяжело, но при теперешнем повышенном тяготении швы находятся под напряжением, и ему придется несколько дней провести в постели.

Абрайра пожала плечами.

— Значит, придется убить людей Люсио без него. Но прежде всего мы должны знать, где они.

Перфекто и Мавро принялись связываться с друзьями, предлагая за сведения остатки наших сигар. Через три минуты они получили ответ:

— Васкес говорит, что только что видел их в коридоре третьего уровня, возле душа: они спорили, напасть ли немедленно или подождать, пока мы нападем на них.

— Попроси Васкеса сказать им, что он видел, как мы прошли в лазарет, — предложила Абрайра.

Мавро поторговался с Васкесом насчет цены предательства, сговорившись на двадцати сигарах. Васкес сказал, что позицию нужно занять через минуту.

Мы побежали к лестнице и спустились на два уровня. Перфекто прошел по коридору в противоположную от лазарета сторону. Было полутемно, по расписанию еще продолжалась ночь. После недавнего шумного смятения тишина вокруг казалась странной. Мы дошли до пересечения этого коридора с кольцевым, который ведет вокруг корабля, и затаились в нем. Только Перфекто оставался снаружи. Он смотрел на лестницу, ожидая появления людей Люсио.

Ждали мы несколько минут. Шесть раз Перфекто прятался, когда кто-то показывался на лестнице, поднимаясь с четвертого уровня. Мавро предупредил:

— Я убью первым, — и осмотрелся, не возражает ли кто. Никто не возразил. — Я, — нервно продолжил он, — надеюсь, тут кто-нибудь сумеет вытатуировать серебряную слезу. — Он уже думал о третьей слезе у себя на щеке.

Перфекто в седьмой раз, прячась, отдернул голову. Он взглянул на нас и начал считать, чтобы дать возможность людям Люсио подняться выше по лестнице. Кто-то открыл дверь в коридоре между нами, послышался смех. Перфекто перестал считать. Люди Люсио на лестнице будут следить за открытой дверью. Они остановятся.

Но вот Перфекто снова начал отсчет, молча кивая головой, и неожиданно оттолкнулся от стены, гулко выдохнув. Мавро последовал за ним, дальше я. Перфекто уже находился на полпути к лестнице, он неслышно бежал босиком.

Трое в белых кимоно вышли из спальни. Они еще смеялись, когда Перфекто пробежал мимо них. Один из них с восклицанием удивления отскочил назад, дав мне возможность увидеть лестницу.

Там находился один человек — химера по прозвищу Бруто. В левой руке он держал заостренную трубу. От лестницы отходило шесть коридоров, и он пытался следить одновременно за всеми. Шея его была сейчас неестественно вывернута, он заглядывал себе за спину. Бруто заметил Перфекто и прыгнул с лестницы, разворачиваясь, чтобы встретить нападение лицом.

По лестнице вслед за Бруто поднимался Люсио. Он не мог вовремя присоединиться к схватке. Понял это и скользнул вниз.

Перфекто встретился с Бруто, они остановились на расстоянии вытянутой руки. Но положение Бруто было менее выгодным. Он угрожающе выставил свою трубу, правая рука развернулась для удара. Это нарушило его равновесие. Перфекто танцевал, наносил ложные удары, стараясь отвлечь Бруто, заставить его сделать выпад, и тут же отскакивал. Бруто отдернул руку с трубой, готовя ложный удар, потом передумал и не стал этого делать. В момент его нерешительности Перфекто прыгнул вперед, мелькнул кинжал.

Казалось, Перфекто не попал. Бруто продолжал стоять на месте. Но вот он застыл, глядя прямо перед собой и чуть вверх. Он казался смущенным, ошеломленным, и тут из сонной артерии брызнула кровь. Словно вода из шланга. Кровь обрызгала стену, и Бруто повернулся и посмотрел на нее удивленно.

Второй поток крови ударил правее, потому что Бруто повернул туда голову. Он сделал шаг вперед, как будто хотел поймать хлынувший поток. Поднимая ногу, он проделал это движение невероятно грациозно, словно танцовщик балета; он поднял ногу высоко, как будто хотел взобраться на ступень большой лестницы. Глаза уже стекленели, как у подстреленного животного. Кровь не доходила до мозга, он терял сознание.

Несколько красных капель упали мне на лицо, и я застыл на месте. Застыл инстинктивно — а до этого бежал к месту схватки. Бруто начал странный и грациозный танец, двигаясь как в замедленной съемке. Кровь продолжала бить из его горла, он поворачивался, делал в воздухе пируэт, и кровь падала ярко — красными каплями.

Лазарет находился чуть дальше по коридору, всего в сорока шагах от него, и я подумал: «Если быстро доставить его в лазарет, можно перекрыть артерию». Но не пошевелился. Мысль сложилась, но действия не последовало. Перфекто нанес новый удар своим деревянным кинжалом, распоров Бруто живот. И прежде чем тело обмякло и повалилось, он пробил голову Бруто его же металлической трубой и оставил лежать мертвым, исполнив кодекс Поиска.

Я чувствовал себя странно — как посторонний и совершенно отстраненный наблюдатель. Две недели назад такая сцена вызвала бы во мне отвращение. Но теперь я ничего не чувствовал.

— Видели, какое у него было лицо, когда Перфекто ударил? — спросил негромко Мавро. — Как в мультике, когда герой падает с утеса и висит некоторое время в воздухе, лишь потом понимая, что падает. — Он громко рассмеялся, и я тоже захихикал, словно это была очень забавная шутка.

— Остальные на четвертом уровне, — сообщил Перфекто, указывая вниз по лестнице. Он тяжело дышал, лицо его было выпачкано кровью, от которой еще шел пар. Такую горячую кровь мои глаза видят как раскаленную руду цвета киновари. Мне неожиданно стало холодно. Я надеялся, еще хоть кто-нибудь из них поднимется по лестнице. Тогда схватка была бы получше.

Я нервно хмыкнул и посмотрел в лестничный проем.

— Ну, одного из их лучших бойцов мы уже свалили! Я рад. — Заметил я, и понял что действительно рад. У нас меньше на одного, у них тоже. Шансы равные.

Перфекто сунул окровавленное оружие за пояс. Абрайра с сожалением взглянула на лестницу.

— Они ждут нас там в засаде, — прошептала она. — Не думаю, что нам нужно спускаться. А они, несомненно, не станут подниматься. По крайней мере несколько часов. Пошли позавтракаем. На полный желудок будем лучше сражаться.

Я улыбнулся. Мне показалось забавным оставить врагов в ожидании на все утро. И мы пошли в столовую.

Перфекто даже не потрудился убрать свой окровавленный кинжал из-за пояса, и в столовой все обращали на нас внимание. Быстро распространилось известие о стычке, и некоторые даже выкрикивали что-нибудь вроде:

— Hola, muchachos, как идет Поиск? Мавро помахал этим людям и улыбнулся.

— Перфекто растоптал обезьяну Бруто. Видели бы вы это!

Мы выбрали столик в углу и поели булочек — муку делают из водорослей, булочки поливают тонким слоем сладкого коричневого сиропа.

Мавро ел, приговаривая:

— Как вкусно! Словно знаменитая замороженная печенка, которую готовила моя невеста!

За едой у меня дрожали руки. Казалось странным, что все знают: мы только что совершили убийство. И никто ничего не предпринимает. Нет ни криков, ни протестов, ни обвинений. Никакой полиции. И тут я осознал, что с того времени, как прикончил Эйриша, я стал убийцей. Абрайра призналась, что зарезала троих парней в Перу. Мавро носит татуировку, показывающую, что он убивал в Картахене. Перфекто, не задумываясь, разделался с Бруто, словно растоптал таракана. И это единственные люди, которых я здесь знаю, — моя боевая группа. А если и остальные группы таковы, то восемьдесят процентов людей на корабле — убийцы. Вступая в свою команду, я представлял себе ее обществом — обществом, которому смогу служить. Мне казалось, что несколько человек объединились, чтобы вместе бороться с болью. Но можно ли служить обществу убийц?

Когда я был ребенком, дон Хосе Миранда говорил мне, что можно приносить пользу окружающим, только помогая личностям, составляющим общество. Но как же служить обществу убийц?

Вскоре мы поняли, что нам не следовало появляться в столовой. В зале завтракали друзья Люсио, и не прошло и двух минут, как один из них выскользнул, чтобы сообщить о нашем местоположении. Кейго разрешил нам наказать Люсио и его людей, но его благословение вовсе не означало, что мы победим.

Завтракать должна была третья часть населения корабля, и зал вскоре заполнился. Рядом со мной присел Фернандо Чин, ксенобиолог. Он спросил:

— Эй, кто-нибудь из вас знает, почему прервана связь с модулем В? Что там происходит? Неужели правда там взорвалась бомба?

— Боже! — произнес Мавро. — О чем ты говоришь?

В дверях показались Люсио и трое его оставшихся в живых товарищей. Я смотрел на них и думал: «Бомба? Ну, это уж слишком! Можно справиться только с одним осложнением за раз. Сойдешь с ума, если их будет несколько. Спокойней!» Люсио выглядел ужасно, на лице, там где я его порезал, большой шрам. Повязка телесного цвета выглядела как глина, и казалось, лицо его не разрезано, а сильно деформировано. Он и его люди даже не взглянули в нашу сторону. Они точно знали, где мы.

— Не знаю, была ли там бомба, но связь прервана, — повторил Чин. — Попробуй связаться по комлинку с кем-нибудь в модуле В и поймешь, что я имею в виду.

Люсио и его люди стали в очередь в конце зала и заполнили свои тарелки, потом сели за стол и начали есть. Я посмотрел на Мавро. Он глядел на них, губы его скривились в язвительной улыбке. Он ждал, пока кто-нибудь из них посмотрит в нашу сторону. Не дождавшись, Мавро крикнул:

— Эй, кто-нибудь видел Бруто? — Но Люсио и его люди не прореагировали.

Абрайра сказала:

— Нам пора на тренировку. Уже 10–25.

Я удивленно посмотрел на нее. Мне казалось, что Поиск превыше всего.

Абрайра посмотрела в сторону и сказала, ни к кому в особенности не обращаясь:

— Им тоже придется идти на тренировку. — Группа Люсио занимается одновременно с нами. Следующие два часа они будут заняты.

Мы встали, отнесли подносы в посудомойку и осторожно отступили к выходу.

* * *

В боевом помещении Кейго сидел на своем помосте и ждал нас. Он смотрел, как мы заходим, но ничего не сказал. Я был очень смущен. Наши белые кимоно забрызганы кровью Бруто. Ясно, что мы убивали. Кейго не спросил нас об этом. Он казался погруженным в размышления. На этот раз мне хотелось подключиться к симулятору. Предстоящая схватка казалась мне очищением. Мы надели свои защитные костюмы, забрались в машину, вооружились — и погрузились в мир иллюзий.

* * *

Мы двигались над соленым болотом, покрытым тонким слоем воды. Нас окружали темные мангровые заросли, изогнутые корни растений торчали вверх. Насекомые плясали на поверхности воды цвета пива и уходили в тень под манграми при нашем приближении.

Я сразу насторожился. Что-то изменилось в мире симулятора, но я не мог решить, что именно. Что-то трудноопределимое. Я пытался смотреть во всех направлениях сразу.

Сирена предупредила о приближении ябандзинов. Вместо того чтобы схватиться с самураями, Абрайра свернула направо, пронеслась между двумя группами мангров к более темной воде за ними. Мы пробирались через густые заросли, отбрасывали толстые листья, уклонялись от деревьев. Маленькая анаконда упала с ветвей к моим ногам, и я посмотрел вниз. Мы наскочили на подъем, и машина поднялась в воздух; я оторвал взгляд от змеи, и в это мгновение толстая ветвь ударила меня в шлем.

Я перекатился через корму и еще раз перевернулся в воздухе. В шлеме опять прозвучал сигнал, предупреждающий о появлении ябандзинов. Я высвободил лазерное ружье и постарался успокоиться. Шлем раскололся вдоль линии фильтров, вделанных в его поверхность. Я расстегнул магнитный замок, и шлем распался надвое. Свежий воздух заполнил мои легкие.

Свежий воздух! Не воздух симулятора, который пахнет так, словно шесть грязных крестьян одновременно с тобой втиснулись в твой костюм! Пахло травой, морем и немного гнилыми фруктами. И еще немного сахаром и скипидаром — какой-то сладковатый чуждый запах. Я видел сейчас в полном спектре, и Пекарь показался мне гораздо менее однообразным, чем в симуляторе: небо, как всегда, красноватого оттенка, но стаи желтых и зеленых «опару но тако» высоко в атмосфере окрашены по-разному. Там, где они пролетали, их сопровождало платиновое свечение. Среди мангров в соленом болоте виднелись туземные растения неправильной формы, похожие на водоросли, — не пурпурные, какими показывал их симулятор, а темно — ультрафиолетовые, и мои протезные глаза видели их почти черными.

Я оставил шлем на земле, в нем продолжала непрерывно звучать сирена, и прошел к воде, на открытое место. Холодный ветерок овевал лицо. Тысячи прекрасных птиц, плоские пластиковые листочки с короткими хвостами, парили над травянистыми болотами. Некоторые плясали у меня прямо перед носом — небольшие существа размером с мотылек.

И почти сразу птица размером с малиновку повисла у меня перед лицом, свесив хвост. Она гудела как колибри. Я описываю эти существа похожими на манту или ската, но это лишь поверхностное сходство. Передняя часть у них треугольная, гладкая, как стекло, по сторонам неподвижно закреплены два крыла. Крошечный плоский хвост плывет сзади; у меня на глазах крылья стремительно задрожали, а хвост согнулся, помогая существу повернуть. И оно медленно повернулось в воздухе передо мной. У него оказались два светло — желтых глаза, крошечный рот, похожий на клюв ласточки, а по сторонам его — щупальца. Над глазами орган, который я могу описать только как переднее крыло, — тонкая, почти прозрачная мембрана, которая быстро колеблется, направляя поток воздуха на неподвижно закрепленные крылья. Именно эта мембрана и издает гудящий звук.

На Земле крылья одновременно дают возможность птицам и подниматься, и двигаться вперед. На Пекаре хрупкие «птицы» подают передним крылом — мембраной воздух на крылья неподвижные, и тем самым создают подъемную силу. Я подумал, что на сильном ветру они могут расслабить переднюю мембрану и просто парить в воздухе, как земные чайки.

Мне хотелось поближе рассмотреть это существо. Одни линии как будто соответствовали экзоскелету, другие — прозрачным мышцам. Синие и желтые нити в прозрачном теле — вены и внутренности. Но ничего из этого я не мог разглядеть ясно. Я быстро протянул руку, словно хотел поймать существо, но оно увернулось и стремительно унеслось над болотом.

На земле — ветви, отдельные травинки, какие-то черные насекомые. Сначала мне показалось, что это жуки — сверлильщики, но несколько из них толкали куски темных ультрафиолетовых листьев и сплетали их с помощью ветвей и камешков в небольшие гнезда размером с горсть. Гнезда очень напоминали крошечные хижины. Я перевернул одно, думая, что найду там что-нибудь интересное — может, насекомых, играющих в шахматы или высекающих изображения своих богов, — но увидел только больших толстых жуков, ухаживающих за маленькими белыми личинками. Я поставил гнездо на место, и песчаные мухи разлетелись от движения моей руки.

Слишком много подробностей для иллюзии, созданной компьютером. Мир, слишком совершенный для симулятора. Насекомые, птицы, маленькие рыбки в воде, запахи — всего этого я раньше никогда не видел и не ощущал. И то, что компенсировались особенности моего искусственного зрения, означало, что иллюзия создана специально для меня. Искусственный Разум корабля не мог сделать этого для всех — для семисот человек, одновременно находящихся в симуляторах.

Похоже на ловушку. Я вспомнил о людях, умерших в симуляторе, о людях, которые оказались не в состоянии перенести иллюзию. Может, их убили? Может, они погибли, как раз не вынеся такой иллюзии, как эта? Я искал что-нибудь неуместное, недостаточно естественное: слишком симметричное и здоровое дерево, полоска земли, созданная уравнениями, а не природой. Но листья деревьев пожелтели и сморщились по краям, насекомые поедали друг друга. Окружающее не выглядело так, словно оно создано с помощью техники: нет слишком большого количества ровных площадей и примитивно резких линий. Я не нашел ничего неуместного.

Но если кто-то использует такой способ убийства, я решил, что не стану его жертвой. Сунул руку за шею и постарался нащупать место, где происходит соединение с компьютером. Бесполезно. На самом-то деле мое тело продолжает сидеть в машине, оно полностью отключено от реального мира. Я не могу преодолеть эту иллюзию, сбежать из нее.

Я закричал Кейго:

— Выведи меня отсюда! Я не понимаю больше, где реальность! — Подождал, но ответа не было.

Я потрогал шишку на голове, набитую, когда выпал из машины, и продолжал раздумывать о своем положении. На руке кровь. Я лизнул ее, чтобы проверить вкус. Компьютер раньше никогда не симулировал вкусовые ощущения. На языке стало солоно, у жидкости оказалась консистенция настоящей крови.

Возможно, это испытание. Может, они хотят проверить, как я буду бороться, если моя жизнь в опасности, подумал я. Я понимал, что не могу преодолеть иллюзию и мне остается только выиграть эту битву. Под вопросом жизнь. Но было все равно. Я столько раз испытал смерть в симуляторе, что знал: она означает только конец страданий.

В густых зарослях, по другую сторону болота, хрустнула ветвь. Со звуком разрываемой бумаги от дерева оторвался большой лист. Я всмотрелся: в кустах шло какое-то большое черное животное. На мгновение оно мелькнуло в просвете и снова скрылось. Черное, с короткой, влажного вида шерстью, словно только что из воды. Еще один хищник, изображенный компьютером, решил я.

Я присел и навел лазерное ружье в прогал между двумя кустами, пытаясь угадать, где животное покажется в следующий раз.

Зверь фыркнул, потянул ноздрями воздух. Он уловил мой запах. Животное бросилось вперед, гулко стучали его копыта. Прорвалось сквозь заросли и выскочило на небольшую поляну. Остановилось, тяжело дыша, на берегу в десяти метрах от меня.

Огромный бык, черный, будто оникс, с широко расставленными рогами. На шее у животного сидела черноволосая женщина в тонком белом платье, которое больше подчеркивало, чем скрывало изгибы ее тела. Она слегка улыбалась.

— Браво… дон Анжело. — Между словами она делала паузы, словно для того, чтобы перевести дыхание. — Ты пришел… снова… чтобы спасти меня? — Она ударила быка по холке, тот вошел в воду и направился ко мне.

— Тамара? — Эта женщина была не той истощенной Тамарой, какой я ее знал. Она прекрасна так, как никогда не была прекрасна Тамара. Волосы у нее темные и блестящие. Зубы белые, как пена хрустального ручья. Грудь полная и высокая. Но тонкая кость, узкие плечи говорили об изнеженности, которой тоже не было у Тамары.

— Ты очень… похож… на то… что я помню, — сказала Тамара. Она внимательно наблюдала за мной. Губы ее были сжаты. Выражение лица не было строгим или неодобрительным, скорее она казалась печальной и усталой. Слова по-прежнему произносила с промежутками. То, что даже в симуляторе она запинается, свидетельствовало о серьезном повреждении центров речи. И если эта область повреждена, много ли осталось от той Тамары, которую я знал? Я подумал, что мне это, в сущности, все равно. То, что она наконец отыскала меня, установила контакт, вызывало лишь слабое любопытство.

Но глаза у нее очень живые. Яркие. Неистовые. Бык остановился передо мной, и Тамара изящно соскользнула с его шеи. Я указал на быка.

— В твоих прежних снах он был мертвым, — сказал я. — Разложившимся. Как зомби.

Тамара озабоченно наморщила лоб.

— Правда? — устало спросила она. — Я… забыла. Поэтому я… пришла к тебе. — Хочу… заполнить… белые пятна. Заполнить… пятна.

Я пожал плечами.

— Насколько они велики, эти пятна? Насколько обширны?

— Кто знает? — ответила она. — Гарсон… говорит… что у меня… потеряно… сорок процентов. Я помню… кое-что… очень хорошо. То, что повторяется. То, что… хорошо знала. Отдельные люди — Случаи… Все ушло.

Потерять сорок процентов памяти — это очень много. Она должна находиться под действием стимуляторов роста мозговой ткани, пока мозг не регенерируется. За две недели этот процесс только еще должен начаться. Восстановление начинается с молекулярного уровня. А отдельные нейроны, регенерированные в ее мозгу, не созреют и за годы. Связи между ними будут недостаточны. Пострадают двигательные навыки. Ей придется много месяцев рассчитывать на механические системы жизнеобеспечения.

— Поэтому ты и пришла ко мне — узнать о своем прошлом?

Она кивнула.

— Узнать… что я тебе… говорила. Что ты… помнишь.

Я пожал плечами. И рассказал ей все с самого начала. Дойдя до смерти Флако, я удивился тому, что ничего не чувствую. Как будто это произошло очень давно и с кем-то другим. Я спокойно продолжал рассказ. Вспомнил, как безжалостно она обошлась со мной в конце ее сна, как я убил Эйриша и принес ее на борт корабля. Когда я закончил, она некоторое время молчала.

— Забавно… Когда… Мы… Впервые… Встретились… Я… часто… училась… умирать… в симуляторе… Теперь… ты… учишься… умирать…

Я начал возражать. Я не учился умирать в симуляторе. Я пытался научиться оставаться в живых. Но тут мне пришел в голову совет, который часто повторял Кейго: «Учитесь жить так, словно вы уже мертвы», и понял, что она права. Мы учимся умирать за корпорацию «Мотоки». И что меня больше всего встревожило — я не испытывал на сей счет никаких эмоций.

— Si. Я мертв внутри. Остальное во мне просто ждет, пока тело тоже умрет. — Она странно взглянула на меня, чуть повернув голову. Казалась озабоченной. Очень озабоченной.

Я крикнул:

— Убирайся в ад, шлюха! Мне не нужна твоя забота, твое сочувствие и опечаленное лицо. Чем ты занимаешься? Учишься перед зеркалом, как выглядеть опечаленной?

— У тебя… больше нет… чувства… юмора.

— Ничего смешного не осталось вокруг, — ответил я. — Кроме анекдотов Мавро. — Она продолжала смотреть на меня с жалостью. Я рассердился. — Что хорошего в твоем печальном лице? Сегодня утром моему товарищу трубой пробили живот. Почему ты не печалишься из-за него? Что приносит твое сочувствие? Мне бы лучше видеть дерьмо у тебя на лице, чем эту печальную улыбку. Ты шлюха! Здесь полно мертвецов, ходячих мертвецов! Они учатся умирать за корпорацию «Мотоки». И знаешь почему? Ты и твои проклятые идеал — социалисты заставили их! Они отдают свои жизни, потому что все остальное ты у них отобрала. А теперь ты изображаешь сочувствие. Не сочувствуй нам, шлюха! Хотел бы я подарить тебе все безобразие, что видел за последние две недели. Хотел бы вывалить его тебе в руки! — Я обнаружил, что кричу, и тут же умолк. Я весь дрожал и испытывал сильное желание ударить ее.

Она терпеливо слушала. Выражение сочувствия не исчезло, на глазах показались слезы.

— Ты изменился. Ты… не спрашиваешь… каково мне. Прежде… ты бы спросил.

— Ты права, — сказал я. — Спросил бы. — Но не стал спрашивать. Она молчала.

— Ростки чешутся, — сказала она. Чесалась отрастающая рука. Обычная проблема. Следовало бы смазать кортизоном. — Гарсон… обращается со мной… хорошо. Мы… заключили… сделку. Я говорю… ему все… что он хочет… узнать. А он… оставляет… мне жизнь. — Она улыбнулась своей прекрасной улыбкой, сверкнули зубы. Я не могу… ходить. Двигаться. Дышать… сама по себе. Но Гарсон. Хочет. Чтобы я. Училась. С помощью компьютера. Он ускорил. Ваш симулятор.

Я попытался успокоиться, перейти к более безопасной теме.

— Твои сновидения в моем маленьком мониторе дома были прекрасной работой. Я уверен, что и сейчас ты выполнишь работу отлично. — Правда же заключалась в том, что это не просто отличная работа. С помощью Искусственного Разума корабля она создала иллюзию, которую я не могу преодолеть, а ведь она сделала это в очень трудных условиях.

— Остаются самые ненужные мысли, — ответила она. Она хотела сказать, что много практиковалась раньше и потому не утратила способности создавать мир сновидения, когда был поврежден ее мозг. То, что мы совершаем часто, то, о чем особенно часто думаем, утрачивается при повреждении мозга в последнюю очередь.

— А что ты делала, когда работала на разведку ОМП? — спросил я. — Была убийцей во сне? Ты убивала людей во сне?

Она покачала головой.

— Нет. Кое-что… кое-что… я скажу… тебе. Анжело… мне жаль… что я… причинила тебе боль. Ты был… добрее ко мне… чем я… заслуживала. Чем я… могла себе… представить.

Она заплакала. Но мне было все равно. Я пожал плечами.

— De nada .

— Я знаю… тебе все еще… не все равно. Я… не могу… отплатить тебе. Мне бы хотелось… отблагодарить тебя. Я не очень… хорошо… говорю…

Я вздрогнул, словно от сильного ветра. Ветер раскачивал вершины деревьев, и шум превратился в глухой рев. Обезьяны закричали и выскочили из своих укрытий вокруг и надо мной. Шум стал еще сильнее. Я вспомнил рев ветра из предыдущих сновидений Тамары, в последнем сне она напала на меня, и сейчас я направил ружье ей в грудь. Должна ли она будет отключиться, если я выстрелю, или на нее не действует симулятор?

А Тамара стояла передо мной среди всего этого шума. Платье ее, раздуваемое ветром, стало белым, как молния, а лицо было бледным и прекрасным. Она достала из ложбинки меж грудей маленькую шкатулочку, украшенную инкрустацией.

Открыла и показала мне. Там лежало маленькое сердце, оно билось, словно его только что вынули из живого тела. И сквозь весь окружающий шум и рев я слышал удары этого маленького сердца.

— Слушай. Слушай. — Она поднесла шкатулочку к моему лицу. Биение сделалось громче. Крики и вопли обезьян, вой ветра словно бы отдалились, ушли на второй план. Стук звучал мягко и настойчиво. — Научись свободно владеть… мягким языком… сердца.

Я посмотрел Тамаре в лицо. Из глаз ее лились слезы. Ее яркие, неистовые глаза.

— Вот что… я… сейчас… чувствую. Вот что… значит… жить.

Она схватила маленькое сердце двумя пальцами и сунула мне в грудь.

… Все равно что дышишь ветром на поле, поросшем мятой, греясь под лучами теплого солнца — нервы во всем теле ожили. Я будто взлетел вверх и куда-то наружу, прошел сквозь невидимую стену, за которой остались боль, усталость и страх, а теперь стою в приятном теплом месте, в центре собственной вселенной, наполненной радостью. Я ощутил эмоции Тамары — ее спокойствие, благодарность, которую она испытывает ко мне за то, что я помог ей бежать с Земли, и сочувствие, — такое живое, такое сильное, что кажется всемогущим. Она видит во мне сломанную куклу, маленькое существо, которое очень хочет починить.

Я хотел рассмеяться над тем, как она представляет себе меня. Хотел сказать ей, что я не сломан. Но собственное тело казалось страшно далеким, и я не мог дотянуться до него.

Она отдернула руку, убрала маленькое сердце, и я вернулся на землю. Тепло, сочувствие, энергия — все как будто вытекло из меня. Я попытался снова ощутить силу жизни. Порадоваться воздуху, вливающемуся в легкие, потрогать пальцами землю, коснуться глины. Но я ничего не чувствовал. Пальцы были мертвы, а воздух казался застоявшимся и безвкусным. Я пуст. Заброшен. Попытался вспомнить только что испытанное ощущение, вспомнить, каково это — любить. Но разве я любил когда-нибудь? Я не позволял себе никаких сближений с людьми целых тридцать лет, прошедших со смерти жены. А в тех редких случаях, когда что-то рождалось в моей груди, я не позволял себе действовать. Отстранялся. Все эти годы я делал вид, что служу обществу, разыгрывал сочувствие, потому что верил в него — верил в него умом, а не сердцем. Я поступал так, потому что это хорошо в теории. Но разве хоть однажды я почувствовал боль других?

Если и чувствовал, то сейчас не мог вспомнить, оживить воспоминание в своей душе.

Я прислушался к биению собственного сердца. Но внутри у меня — пустота. Я действительно сломанная кукла, пустая и лишенная жизни, и, вероятно, починить меня невозможно.

Я начал смеяться — безжизненным смехом, который постепенно перешел в рыдания. Упал на землю перед Тамарой, обнимал ее за ноги и плакал от жалости к самому себе. Она протянула руку и гладила меня по голове, пока я не успокоился.

И отключился.

* * *

Я последним отсоединился от симулятора. Кейго заново проигрывал схватку, и на миниатюрной голограмме мы были разбросаны по всему полу. Мы отступили из соленых болот в лес перед ябандзинами. Я упал с машины, снял свой разбитый шлем, встал и прошел к краю болота — как раз навстречу врагам. Они застрелили меня и преследовали моих товарищей. Сегодня мне потребовалось необычайно много времени, чтобы умереть в симуляторе. Тамара изъяла оттуда все следы нашего разговора.

Кейго вместе с нами просмотрел бой, указал на наши ошибки. Несколько явных недочетов он пропустил — в обычном состоянии этого никогда бы не произошло — он казался чуточку невнимательным. Потом снова подключил нас, и мы очутились в море. Пробыли в симуляторе всего несколько минут, как Кейго снова отключил меня.

Остальные по-прежнему безжизненно сидели на своих местах, захваченные иллюзией, будто куколки стрекоз. Мастер Кейго стоял возле машины. Он казался расстроенным. Доверенное лицо по вопросам культуры — Сакура стоял рядом с ним.

Мастер Кейго сказал мне:

— Сними защиту и немедленно отправляйся за Сакурой.

Я подумал, в чем же я провинился, и принялся снимать комбинезон. Сакура помог мне раздеться — происшествие необыкновенное. Японцы тщательно избегали притрагиваться ко мне, и мне казалось, что они себя считают оскверненными такими прикосновениями.

В то время как мы были заняты этим делом, Сакура негромко спрашивал:

— Ты морфогенетический фармаколог, верно? Знаешь, как действовать генным резаком? Разбираешься в вирусах?

— Конечно, — ответил я.

— А что ты знаешь о военных вирусах? Тех, что использовались в биологических войнах?

Я колебался. Об этих вирусах не принято упоминать. Они слишком опасны, чтобы вести такие разговоры открыто. Волосы у меня на затылке неприятно зашевелились. Беседа мне не нравилась. Они хотят, чтобы я изготовил вирус, подумал я. Получили дурные новости с Пекаря и хотят уничтожить там все. Начать все заново.

— Я кое-что знаю о вирусном оружии. Но как создавать вирусы, не знаю, — солгал я. Хотя располагал основными сведениями.

— Ах, нет! Мы не хотим, чтобы ты создавал их, мы хотим бороться с ними. В модуле В вспышка вирусной инфекции. Очень серьезная.

Сердце у меня забилось сильнее. Я не мог представить себе, что наш корабль превращается в зачумленный. Я знал, что мы изолированы от модуля В. Но я же видел рабочего, переходящего из модуля в модуль.

— Какая часть корабля заражена? — спросил я.

— Мы не знаем. Работники из модуля В сообщают о нескольких случаях, все за последние три часа, и болезнь быстро распространяется. Они считают, что больше дня не продержатся. Здесь еще ни у кого нет опасных симптомов.

Я кончил снимать защитный костюм, и Сакура провел меня по коридору к лестнице. Мы достигли восьмого уровня, и Сакура нажал трансмиттер. Открылся шлюз, мы вошли в него. Эта часть корабля оказалась больше, чем я ожидал. Большие помещения, где размещаются механизмы для приготовления пищи, стирки, глажки, очистки воды, очистки воздуха. Мы вошли в небольшую комнату, там уже находилось трое латиноамериканцев. Они сидели у компьютерного терминала, задрав ноги, и следили за работой устройства. Выражение лиц у них было встревоженное, но спешки не наблюдалось. Это немного успокоило меня.

В комнате было два рентгеновских микроскопа, несколько синтезаторов ДНК — очевидно, вспомогательное медицинское оборудование, которое должно использоваться наряду с оборудованием лазарета наверху. Выше компьютера располагался небольшой интерком. Канал был подключен к лазарету модуля В. Я слышал кашель, бред и взволнованные голоса. Сакура ушел.

— Я Фидель, из отдела иммунологии. Это Хосе, — сказал маленький человек у ближайшего терминала. Он кивнул в сторону химеры с серебряными глазами, очень похожими на глаза Абрайры. — Он выполнял кое — какие работы по созданию своих младших братьев в Чили. А наш друг Хуан Педро — он из пищевого отдела.

Я посмотрел на Хуана Педро, высокого худого человека с курчавыми волосами. Он занимался выращиванием различных протеинов, добавляемых на корабле к водорослям, которые мы едим. Однообразная работа, требующая незначительных познаний в области генной инженерии: все протеины, которые он готовит, имеются в рецептах, и всю работу могут выполнить синтезаторы ДНК. Но все же он должен быть знаком с оборудованием.

— Так это ты делаешь нашу пищу? — спросил я. — Напомни мне, чтобы я убил тебя попозже.

Хуан Педро опустил голову.

— Все так говорят…

Фидель подозвал меня к терминалу и набрал несколько команд.

— Вот с чем мы имеем дело. — На экране появился вирус типичного строения — крошечный чистый овал — примерно 24 микрона в диаметре, но у него был хвост. Обычно такие хвосты наблюдаются у вирусов, нападающих на бактерии. Внутри простой круг генетического материала, около 40 тысяч аминокислот длиной.

— Химера? — спросил я. Термин «химера» применяется к любому созданному геноинженерами существу, которое несет в себе черты другого вида: то ли это бактерия, производящая инсулин, то ли более сложный организм Перфекто или Абрайры.

— Похоже, — ответил Фидель. — Но он не вводит через хвост в своего хозяина ДНК, поэтому это не сложная химера. Клетки хозяина поглощают вирус. Хвост он использует, только чтобы ускорить движение. Вирус воспроизводится так: он вводит свой ДНК в клетку хозяина, тем самым преобразует ее репродуктивную систему, и она начинает производить множество копий вируса. Вирусы, размножающиеся в живых существах, часто отрезают целые секции ДНК клеток хозяина и потом используют их для производства своего потомства. Когда вирус готов покинуть клетку, он либо «прорастает», либо просто разрывает стенку клетки. Обычно в таком случае клетка хозяина погибает. И так как наш вирус — биологическое оружие, можно ожидать, что он разрывает клетку, выпуская сотни собственных копий.

На окне в углу экрана компьютера видны были десятки различных антител. Они должны прикрепляться к вирусу, чтобы привлечь к его уничтожению лимфоциты. Информация на компьютере объясняла, почему в комнате все просто сидят без дела. Ждут, пока синтезатор ДНК создаст антитела.

— Похоже, я опоздал, — заметил я. — Работа уже выполнена.

— Si, — ответил Фидель. — Генетики в модуле В работали над этим всю ночь. Работа уже сделана. — Он нажал кнопку, и на экране компьютера появились последовательности ДНК вируса, которые руководят капсидом, внешней протеиновой мембраной вириона, клетки вируса. Рядом виднелось генетическое изображение внешней мембраны нейрона, нервной клетки человека. И они были почти одинаковы. Капсид вируса удивительно совпадал с мембраной нейрона. Последствия очевидны: средства, которыми мы будем бороться с вирусом, уничтожат заодно и нервную систему пациента. — Когда мы начали искать этот вирус, он казался невидимым: ни одно из антител к нему не приставало. Вначале мы думали, что вирус настолько чужд по своему строению, что человеческие антитела его просто не распознают. Но мы проделали анализ капсида и обнаружили, что он аналогичен мембране нейрона и антитела не нападают на него, потому что считают частью человеческого тела. И все «противоядия», запущенные нами, начинают уничтожать и нейроны. С антивирусными химикалиями та же проблема. Все они смертельны для пациента. Есть какие-нибудь предложения?

Я напряженно думал. Первое, что пришло в голову, — субвирусы, крошечные паразиты, которые нападают на вирусы и уничтожают их, но я был уверен, что это они уже испробовали. Я слышал как-то о человеке, который создал искусственную иммунную систему. Он вывел бактерию, поедающую вирус, и затем настроил ее таким образом, что она становилась очень восприимчива к действию пенициллина. Вначале бактерия уничтожает вирус, а затем врач уничтожает бактерию с помощью пенициллина. Но любая искусственная иммунная система, созданная нами, будет уничтожать нерв, словно врага.

В интеркоме прозвучало сообщение, адресованное еще не заболевшим в модуле В: «Всякий, кто за последние двадцать четыре часа не пил воду и у кого нет повышенной температуры, пожалуйста, явитесь на восьмой уровень для срочного помещения в криотанки чрезвычайного положения. Всем остальным оставаться в своих комнатах. В лазарет не заходить».

Я посмотрел на Фиделя.

— Они хотят заморозить тех, кто находится в лучшем состоянии, — сказал он. — Надеются, что, когда найдем решение, мы сможем их спасти.

— А сколько у них криотанков? — спросил я.

— В их модуле около трехсот. Сможем спасти триста человек.

Хосе рассмеялся.

— Я говорил Фиделю, что нужно открыть внешние шлюзы модуля, и пусть всех вынесет в пространство. Там их скорее заморозит… Мы уже все испробовали — никаких результатов. Антитела не помогли. Мы испробовали субвирусы, но у этих крошек собственная иммунная система. Всякий субвирус, который пытается прикрепиться к нашему вирусу, попадает к нему на обед. С ними мы ни к чему не пришли. Нужно что-то более… элегантное. — В голосе его не было надежды.

— Пытались нагревать вирус, подвергать ультрафиолетовому излучению, всякое такое?

— Да. Лучше всего он воспроизводится при чуть повышенной температуре тела. Конечно, у всех пациентов температура повышается, и вирус начинает размножаться еще быстрее. Мы можем убить его радиацией, их вода и воздух уже очищены, но зараженным в модуле В это не поможет. Они получили вирус в воде вчера. И получили все. Один из «самураев» оказался агентом ябандзинов. Он хранил вирус в специальной полости своего тела; должно быть, извлек его и опустил в питьевую воду. Его уже казнили. Большинство жертв получило двойную дозу: как только стала повышаться температура, они много пили. Инфекция рассеяна: вирус нападает на все жизненно важные органы. Он вызывает повреждения легких, печени, кожи. Поражает кровеносные сосуды — они начинают разбухать. Несколько пациентов умерли от тромбов: частички ткани оторвались где-то и по сосудам попали в мозг.

— Ну, по крайней мере убийца умер раньше своих жертв, — сказал я. — Я уверен, ябандзин считал это выгодным. Он променял свою жизнь на тысячи.

— Мы не можем убить вирус, но, может, нам удастся стерилизовать его, — добавил Фидель. — Сейчас мы работаем над этим. Компьютер проверяет, как вирус разрушает репродуктивную систему клеток хозяина. Мы думали, что можем ввести субмикроб, который смог бы проникнуть в вирус (в качестве вектора использовать прион) или хотя бы нейтрализовать потомство вируса. — Мысль казалась не вполне корректной: прион — это субвирус, который вводит свою ДНК в микроб — хозяин и тем самовоспроизводится, точно так же как вирус для воспроизводства вводит свой генетический материал в клетку хозяина. Работая морфогенетиком, я часто создавал такие штучки, которые должны были проникнуть в клетки хозяина и внести новую информацию в генетический код. Такие вирусы называются векторами, и с их помощью можно проделывать чудеса. Таким образом, возможно использовать субвирус, такой, как прион, в качестве вектора и ввести новую информацию в генетический код микроба, но на практике это очень трудно, потому что прионы — очень маленькие частицы живой материи, часто состоящие всего из нескольких десятков пар аминокислот. Они на грани живого, и я подумал, что будет очень сложно создать достаточно большой прион, который смог бы изменить генетический код вируса. Это вдвойне трудно, так как данный вирус создан как оружие и уже оказался иммунным по отношению к другим субвирусам. Его создатель затратил годы на совершенствование этого генетического оружия. А в нашем распоряжении — только часы, чтобы победить его. Возможно, если бы у нас было несколько месяцев, мы бы что-нибудь нашли. А так Фидель просто сказал:

— Добро пожаловать ждать вместе с нами. Может, тебе придет в голову какая-нибудь мысль.

Пришлось ожидать сообщения компьютера о системе воспроизводства вируса. Иногда интерком доносил звуки лающего кашля, шаги санитара, переходящего от пациента к пациенту. Они там негромко говорили друг с другом; готовясь к смерти, рассказывали о своей жизни, о людях, которых любили. Среди них была одна женщина, и я слышал, как она переходит от кровати к кровати, разговаривает с больными, утешает умирающих. Она говорила: «Меня зовут Фелиция. Хотите немного воды? Вам нужно одеяло?» А потом начинала рассказывать о разных хороших вещах, о том, как она целый день провела на пляже и загорела до цвета сандалового дерева, о том, как отец научил ее делать себе обувь. Вначале это казалось простой болтовней, однако больные успокаивались. Эта женщина показалась мне очень мудрой и сильной, и я внимательно слушал ее слова. Мне хотелось стать таким же, как она, хотелось спасти ей жизнь. Дважды японец объявлял по громкоговорителю в модуле В, что больные «должны бороться с болезнью силой духа». Храбрый жест.

Компьютеру потребовалось почти два часа, чтобы выяснить систему воспроизводства вируса. Мы заранее знали, что результаты будут для нас бесполезны: вирус пересылал химическим путем сообщение, что клетке пора совершить митоз, выработать РНК, разделиться и расти. У нас было три средства, позволяющих прекратить действие системы воспроизводства вируса, но любое из них прекращало и воспроизводство всех клеток жертвы. За этим следует слепота и быстрая смерть.

Мы сразу начали создавать векторный субвирус — существо, которое, как мы надеялись, будет достаточно «элегантно», чтобы поразить защитные механизмы вируса. Тогда мы могли бы стерилизовать его.

Пациенты начали быстро умирать. Мы могли документировать их смерть и выяснили все симптомы болезни: за подъемом температуры следует обезвоживание, разрушение печени и артерий, а затем смерть. Мы смогли определить, сколько копий самого себя создает вирус всякий раз, как воспроизводится; рассчитали, что смерть наступает через двадцать четыре часа после заражения. Владея этой информацией, мы точно высчитали время, когда вирус был внесен в питьевую воду, и узнали, что техник — грек, который переходит из модуля в модуль, ушел из модуля В за несколько минут до этого. Поэтому остальные модули не заражены. Мы узнали все, кроме одного: как остановить эпидемию. По отношению к человеческим жизням вирус оказался таким же эффективным, как водородная бомба.

За следующие двадцать четыре часа мы много раз заходили в тупик. Пока мы работали, погибло около трех тысяч человек, и только тогда мы кое-что обнаружили — нашли семейство прионов, которые способны действовать как вектор и стерилизовать вирус, но мы установили также, что защитные механизмы тела разрушают наши субвирусы.

Для того чтобы наши субвирусы подействовали, нам нужно ненадолго прекратить производство антител у пациента. Потом ввести в кровь пациента культуру субвируса. Мы немедленно начали выращивать культуры, но стала очевидной следующая проблема: потребуется не менее шести часов, чтобы создать одну дозу субвируса, через семь часов у нас будет четыреста доз. Рассчитав скорость болезни, мы поняли, что к тому времени пациентам помощь уже будет не нужна. Мы победили вирус, но опоздали.

Мы решили все же начинать и произвести четыреста доз противоядия в надежде спасти хоть кого-то. Если через шесть часов кто-то там еще будет жив, корабельные вспомогательные роботы отнесут противоядие к криотанкам и введут его.

Пять с половиной часов спустя меня по комлинку вызвал Мавро. Был почти полдень.

— Hola, muchacho , как дела? — спросил он.

— Прекрасно, — устало ответил я.

— Ты слышал, что я вчера вечером убил этого слабака Самору?

— Нет.

— Si, мы гнались за Люсио и его людьми и в конце концов догнали Самору. Этот козел порезал мне руку. Но не так уж сильно. Сегодня до завтрака мы искали Люсио, но не смогли найти. А теперь Кейго говорит, что мы не должны убивать этого придурка из-за того, что случилось в модуле В. Японцам все нужны живыми. И теперь самурай охраняет Люсио, а потом, когда чума кончится, его переведут в модуль А.

— О, — сказал я.

— А хорошую новость слышал?

Все мои последние новости плохие. Я сказал ему об этом.

— Группа Гарсиа вчера вечером побила самураев! Они выиграли полмиллиона МДЕ. А сегодня утром в симуляторе мы уже сражались не с самураями, а с другими латиноамериканскими группами.

Все четыре схватки сегодня утром мы проиграли, но это потому, что у нас двоих не хватает. Когда вернетесь вы с Завалой, наши дела пойдут лучше. Я смотрел «Шоу ужасов» с Перфекто, узнавал, кто хорош, а кто не очень. Мы утром заключали пари на исход поединков. И я выиграл двенадцать тысяч песо. — Он говорил оживленно, но в тоне его звучало отчаяние. — Я знаю, у тебя есть деньги. Хочешь, поставлю от твоего имени?

Я был уверен, что он, хоть и выиграл двенадцать тысяч песо, тут же их проиграет. И был разочарован, когда понял, что он позвонил мне только из-за денег.

— Нет, — сказал я. — Я сам хочу посмотреть и узнать, кто фавориты.

— Ну, хорошо. Скажи, правда дела в модуле В так плохи, как говорят?

— Хуже, — ответил я.

— О! Ну, я уверен, что такие умные люди, как ты, что-нибудь придумают. Adios .

Я думал о его словах. Взвешивал добрые и дурные новости. Люсио нам больше не угрожает, и мы не будем сражаться с самураями. Но четыре тысячи наших компадрес умирают или уже умерли. Нечестная сделка. Мне казалось, что если хороший человек хорошо работает, у него должны быть какие-то шансы в жизни. Но у нас их почти нет. И я понял также, что за все время пути мы смотрели на самураев «Мотоки» как на своих врагов. На людей Люсио мы смотрели так же. А ябандзинов не считали своими подлинными врагами.

Через семь часов мы обнаружили, что в криотанках живы еще сто тринадцать человек. Интерком перестал посылать аудиосигналы. В модуле никто не двигался. Никто не кашлял. Вспомогательный робот отнес туда противоядие и ввел его в криотанки вместе с необходимыми подавителями антител. Но три часа спустя все наши пациенты умерли. Когда умер последний, корабельный ИР вскрыл наружные шлюзы и выбросил трупы в космос. Холод стерилизовал эту часть корабля лучше любого лекарства.

В первой схватке с ябандзинами мы потеряли больше, чем могли себе вообразить.

Мы задержались еще на несколько часов, помогая корабельному компьютеру в очистке, приказывая роботам выбросить все тела из криотанков и мест, где они могут оказаться. Когда роботы закончили, мы в течение двух часов прогревали весь модуль В при температуре в 110 градусов по Цельсию, потом заполнили его хлором.

После пришел Сакура и открыл дверь. Я не спал почти двое суток, и у меня оставался только час до очередной боевой тренировки.

Мне снилось, что мы спускаемся в челноке на Пекарь. Из окна я видел сверкающий сине — зеленый рай, радужный диск в небе. Мы падали, падали, и сердце мое сильно билось от радости. Скоро мы окажемся в раю. Я попробую медовые плоды, густо висящие на деревьях! Я буду плавать в теплом океане и смотреть в небо!

Мы низко летели над планетой, над хорошо ухоженными садами. Фермеры — японцы махали нам руками и выкрикивали приветствия. Они звали детей и сажали их себе на плечи, и целые семьи смотрели, как гремит над головой наш челнок, снижаясь для посадки.

На городской улице нам махал старик — японец, на плече у него была маленькая девочка, бледнолицая европейка, та самая, которую зовут Татьяна. Оба они улыбались и махали руками. Потом перевели взгляд выше, и на их лицах отразились удивление и ужас.

Я прочел по губам девочки, она сказала: «Дедушка, ты не позаботился о них!»

Что-то неправильно. Я посмотрел вверх и увидел падающие с неба тела, тысячи безжизненных тел, тела жертв эпидемии, которые мы выбросили в космос. И я понял, что мы забыли о своей траектории, когда выбрасывали их: они все время продолжали лететь рядом с кораблем и, естественно, теперь падают на Пекарь вместе с нами. Я понял, что вирус в их телах замерз, но он жив, и поэтому все на Пекаре умрут.

 

Глава одиннадцатая

На тринадцатый день полета депрессия, порожденная нашими потерями во время эпидемии, повисла в воздухе, как густой темный дым. Я бродил утром по коридорам, чтобы размять ноги, и даже шлепанье босых ног по пластику пола казалось приглушенным. За завтраком все шепотом обменивались новостями, говорили о смерти компадрес, и хотя слова звучали разные, но в целом все сводилось примерно вот к чему: «Слишком много наших умерло, чтобы можно было продолжать войну. Мы даже на тренировках не можем побить самураев, как же мы побьем ябандзинов на Пекаре? Как мы можем надеяться выиграть войну?»

Воздух был заряжен электричеством. Волосы шевелились у меня на голове, во рту пересохло. Слишком много тишины в корабле, осторожной мышиной тишины. Как будто все сердца бились в унисон. Я чувствовал, что готов сломаться. И все к этому готовы.

Мавро набросился за завтраком на человека, который сказал, что хочет домой.

— Ты кастрат! Где твои яйца? — кричал Мавро. — Еще несколько недель тренировки, и самураи от страха покроются дерьмом!

Мы занялись боевой тренировкой так, словно ничего не произошло. Но депрессия не оставляла меня. Я устал душой и телом и хотел только избавиться от внутренней пустоты.

В своей первой симуляции мы встретили пятерых компадрес из модуля А, которые были в красной одежде и представляли ябандзинов. Но я знал, что для них — мы в красном, и точно так же играем роль врага. Их боевой стиль отличался от нашего. И так как Завала все еще не оправился от раны, мы проиграли. Но во второй симуляции победили. Я впервые испытал победу в симуляторе. Мне следовало бы радоваться, но я чувствовал себя опустошенным и неудовлетворенным.

Мы подключились в третий раз и оказались в местности недалеко от моря. Мы неслись по рядам дюн, где жалящие насекомые были господствующей формой жизни. Мои глаза — протезы регистрировали вспышки серебра среди кустов, и повсюду, куда бы я ни взглянул, в воздухе висели чайки. Я знал, что встречусь с Тамарой, и сердце при этой мысли забилось сильнее. Мы встретились с ябандзинами, и удачный выстрел быстро вывел меня из действия, но вместо того чтобы вернуться в боевое помещение, я вывалился из машины и съехал по песку к основанию дюны. Машина унеслась.

Я снял шлем, и на холм поднялся большой черный бык Тамары, его брюхо лениво покачивалось на ходу из стороны в сторону; бык махал хвостом. На спине его удобно устроилась Тамара, одетая в желтое платье. Солнце, отражаясь от его ткани, ослепляло меня.

— Я… искала… тебя.

— Я был занят.

— Ты… не мог… спасти их.

— Знаю.

— Анжело. Я слышала… разговор… Гарсона… с его советниками. Он… не знает… что я могу… разговаривать… с тобой. Ты… в тяжелом… положении. Я… хочу… извиниться… что вовлекла тебя… в неприятности.

Я сразу насторожился. Гарсон ничего не заявлял о том, как эпидемия в модуле В отразится на всех нас.

— Что сказал Гарсон?

— Из-за нынешних… потерь… ИР корабля… предсказывает… что уровень смертности… теперь… семьдесят восемь… процентов. Прости… меня.

Я пожал плечами. Не так уж плохо. Приходя на корабль, мы все знали, что можем умереть. Нам была дана гарантия, что шансы на выживание пятьдесят один процент. Следовательно, вероятность гибели возросла, и только.

— Неважно.

Плечи Тамары устало опустились. По щекам потекли слезы. Она светилась, как призрак божества. Словно невидимая рука коснулась меня, возрождая способность чувствовать. Я увидел в ней такую красоту, что она вызывала физическую боль.

— Прости меня, — шептала Тамара, — прости.

— Это не твоя вина, — сказал я. В моих словах была пустота.

— Моя, — ответила она. В глазах ее светилось знание, опровергавшее все возражения.

— Все равно я тебя прощаю, — повторил я. Она почесала голову быка.

— Реальность… это боль… в ягодицах. Чем. Скорее. Мы. От нее. Избавимся. Тем. Лучше, — сказала она. — Когда… захочешь… отдохнуть… приходи… ко мне. Я приготовлю… для тебя… мир… здесь. — Она указала кивком головы.

— Спасибо, — ответил я, и она начала расплываться. Стемнело, я приготовился отключиться.

Вернулось прежнее угнетенное состояние.

* * *

От финальной утренней схватки меня отсоединили последним. Я начал раздеваться и развешивать части своего зеленого костюма на колышки на стене. Глаза болели от недосыпания. Я подумал, как будут реагировать остальные на то, что сообщила мне Тамара. Захотят отправиться домой? Ну, не Мавро и не Абрайра. Перфекто будет терпеливо ждать моего решения. Но не сочтет ли Кейго мои слова предательством?

Я ничего не сказал.

Мы пошли в спортзал и неторопливо занялись упражнениями при повышенной силе тяжести. Два дня без упражнений сделали свое дело. Я так хорошо себя не чувствовал уже несколько месяцев. Мы работали на снарядах, и я заметил, что в зале тише, чем обычно. Никто не шутил и не смеялся, слышался только шепот да негромкие удары металла, когда поднимался и опускался груз.

Говорившие негромко хвастали своей доблестью в утренних схватках. Несколько незначительных побед заставили их чувствовать себя менее уязвимыми. И они уверяли, что побьют ябандзинов так же безжалостно, как бьют друг друга. Было произнесено много храбрых слов, но я по-прежнему чувствовал электрическое напряжение. Их заставляет хвастать страх. Я упражнялся рядом с Гироном, человеком с маленькими мышиными глазками, который нервничал больше других. Он долгое время удерживал всеобщее внимание, рассказывая о своих подвигах в Перу. И если хотя бы половина его историй была правдой, он в одиночку победил бы всех социалистов.

Он на мгновение прекратил тренировать мышцы ног, и я вставил в наступившей тишине:

— Жаль, что мы теперь не в Перу. Хотелось бы как следует побить этих социалистов.

— Si, si, — одобрительно послышалось отовсюду. Дома шла война. Происходило сражение, которое мы могли выиграть. Я уверен, все об этом думали. Но только трус решился бы сказать об этом.

Я произнес вслух достаточно громко, так, чтобы соседи расслышали:

— Знаете ли вы, что ИР корабля предсказывает: семьдесят восемь процентов из нас погибнут на Пекаре? «Мотоки» нарушает наш контракт. И я не удивлюсь, если нас отправят домой, где мы сможем сражаться рядом со своими амигос.

Стало тихо. Все ошеломленно смотрели на меня. В дальнем углу зала упражнялся Гарсиа. Его товарищ по группе химера Мигель, сидевший спиной ко мне, повернулся и крикнул:

— Hola, Анжело, амиго, где ты это услышал?

Я удивился, что Мигель разобрал мои слова на таком расстоянии.

— Мой друг в модуле А слышал слова генерала Гарсона, — ответил я.

Имя Гарсона привлекло всеобщее внимание, и повсюду люди спрашивали друг у друга: «Что сказал Гарсон?» А те, что были поближе ко мне, отвечали: «Мотоки» нарушает наш контракт. Генерал сказал, что на Пекаре погибнет семьдесят восемь процентов». В зале поднялся гул. Кто-то издали спросил меня:

— Это правда? — Я кивнул. Несколько человек уже подключились к комлинку, чтобы связаться с друзьями, которым будет интересно услышать эту новость. Неожиданно сделалось шумно, все старались перекричать друг друга.

А ведь в Зале всего двести человек. Я знал, что через десять минут все на корабле будут знать о расчетах ИР.

Мавро закричал:

— Какая разница? Просто схватка станет труднее! — и я рассмеялся про себя. Я всегда отказывался судить людей, размещать их по полочкам, однако о реакции Мавро я знал наверняка.

Гирон сказал, ни к кому не обращаясь:

— Мы должны потребовать, чтобы корабль повернул назад!

Кое-кто кивнул, услышав эти слова.

Повсюду слышались одно и то же.

Наша группа направилась к выходу. Когда мы добежали до нашей комнаты, трижды за последующие двадцать минут заглядывали люди с новостями. «Эй, вы слышали последнее предсказание о результатах войны?» Я был очень доволен собой. Я посадил семя, и теперь мне нужно только подождать, пока оно прорастет.

* * *

Днем мы оставались в своей комнате. Атмосфера становилась все напряженней, и мне показалось это странным: на корабле нет статического электричества, от которого зудит кожа и встают дыбом волосы. Но я все это испытывал. Я чувствовал, как собираются грозовые тучи. Может, возбужденные люди высвобождают особый вид энергии? Должно быть, так, хотя я никогда не читал статей на эту тему. Это имеет смысл: люди — стадные животные, и если они ощущают беспокойство друг друга, это полезно для выживания.

Мавро подключился к монитору, следил за схватками и делал ставки. Потом лег на койку, и я слышал, как становится ровным его дыхание. Скоро я обнаружил, что все мы дышим в одном ритме. Но не понимал, что это означает. Мавро спросил:

— Знаете, на что это похоже?

Все молчали. Наконец Абрайра ответила: — Да.

— Похоже на мятеж, — сказал Мавро. — Электрическое напряжение перед мятежом.

Абрайра снова сказала:

— Да.

Мавро продолжал:

— Я пережил один мятеж в тюрьме в Картахене. Точно такое чувство. Но теперь наша тюрьма движется в космосе. — Мы ничего не ответили. — Дон Анжело, ты знаешь, что нужно делать во время мятежа?

— Нет.

— Найти место, где спрятаться, — сказала Абрайра. — И держаться спиной к стене. Не верить никому. Никому не позволять стать за тобой. Убить любого козла, который окажется на расстоянии вытянутой руки.

— Si, — подтвердил Мавро. — Ты удивишься, узнав, сколько людей заготовили оружие. Множество дубин и ножей. Будет разграблен лазарет, там возьмут все наркотики и лекарства. Даже если увидишь своего лучшего друга, помни, что он может спятить от наркотиков и у него, вероятно, есть оружие. Не носи с собой ничего ценного, ничего такого, что другой захотел бы украсть, ни пищи, ни воды, ни лекарств, ни алкоголя. Пусть видят только твое оружие. И носи с собой деревянный кинжал, пусть никто не видит твой прекрасный хрустальный нож. Всякий, кто затаил на тебя зло, придет к тебе. И приведет с собой друзей. Не верь никому, кто захочет приблизиться к тебе. Особенно если он улыбается. У нас много врагов. Некоторых ты даже не знаешь. Например, люди, которых мы обидели, не дав им сигар или выпивки.

Я подумал о Люсио. И еще убийца из ОМП, он хочет увидеть меня мертвым. Слова Мавро не успокаивали.

Мавро продолжал:

— Когда был мятеж в Картахене, в другом тюремном блоке находился человек, которого мы с друзьями хотели убить. Это был доносчик, но мы не могли доказать этого. Мы вшестером два часа прятались в камере, пока мятеж не затих. Когда мы вышли, вокруг было словно после бомбежки. Стальные прутья оконных решеток использовались как дубины, ими разбили пуленепробиваемые стекла, за которыми сидела охрана. Все горело. Мы увидели десятки тел доносчиков, их трахали в рот, пока они не задохнулись. Видели тела охранников, головы у них обгорели, словно они стали факелами; тела людей, убитых разбитыми бутылками и отвертками. К сумеркам мы проголодались и отправились на кухню. Там целая толпа трахала с полдесятка пленных, все принимали наркотики. Я знал большинство этих людей, многие были моими друзьями. Они убили двоих из нас и прогнали остальных из кухни. Мы с моим другом Раулем потеряли двух других — Пабло и Ксавье. Мы вернулись в темный коридор в поисках друзей, нашли вентиляционный колодец над помещением охраны — узкий туннель, и забрались туда, чтобы спрятаться на ночь. Рауль полз первым. Он был немного легче меня и очень силен. Мы проползли около десяти метров в темноте и встретили другого человека, который полз в нашу сторону. Рауль сразился с ним в тесном туннеле, попытался задушить его, но получил удар в горло длинным сверлом и умер от потери крови. Туннель был такой узкий, что убийца не мог протиснуться мимо трупа и напасть на меня, и мертвец остался между нами. Я спал в туннеле, а тело моего амиго холодело: утром пришли охранники и вытащили меня оттуда. Потом вытащили Рауля, а за ним и его убийцу — это был наш друг Пабло, которого мы искали.

— Да, — снова подтвердила Абрайра.

Я лежал на койке и думал: на космическом корабле мятеж страшнее, чем в тюрьме. Кто-нибудь может уничтожить навигационное оборудование и сбить корабль с курса. Кто-то может пробить корпус, и мы все задохнемся в вакууме. Кто-нибудь нажмет кнопку экстренного сбрасывания двигателей, и мы будем бесконечно долго двигаться к Пекарю при нулевом тяготении. Обычно во время мятежа начинается уничтожение собственности, имущества. Но ни один человек в здравом уме не решится трогать оборудование космического корабля, поэтому ярость обернется против других людей. Но и в этом случае один безумец может уничтожить всех.

* * *

Немного погодя к нам зашел Сакура с незнакомым самураем, высоким человеком с длинными иссиня — черными волосами, собранными в лошадиный хвост, и открытым лбом; его голова и лицо казались единственными естественными частями тела. Искусственные ноги, руки и торс были заключены в простое черное пластиковое покрытие. На горле — сверкающий черный вакуумный шланг — экономичная замена пищевода, он выходит из груди и заканчивается за челюстями. В отличие от остальных самураев на корабле, которые сторонились кибертехнологии, этот вовсю погрузился в нее. Очень похож на высокообразованных японцев — техников, которых я знал на Земле. Но, как и у всех остальных самураев, глазные складки у него были неестественно подчеркнуты. Он показался мне знакомым, и скоро я узнал его по позе, по наклону головы. Ленивая Шея, самурай, который так часто побеждал нас в симуляторе.

Они вошли и остановились в ожидании. Обычаи запрещали общаться с нижестоящими, и японцы строго их придерживались. Когда мы встречались с ними за пределами боевого помещения, они делали вид, что нас не существует, даже когда приходилось протискиваться друг мимо друга в узких коридорах. Было очевидно, что самураи пришли не для того, чтобы пригласить нас на чай. За ними вошел мастер Кейго, все трое в позе сэйдза — на пятках с прямой спиной — сели на пол и пригласили нас поступить так же.

Кейго очень тщательно подбирал слова, останавливаясь, чтобы переводчик точно передал нам смысл сказанного.

— Я вынужден говорить с вами из-за угрожающей ситуации, — начал он. — Много слухов, что «Мотоки» нарушает условия контракта, и некоторые настолько осмелели, что требуют возвращения корабля на Землю. Я слышал, что мятеж начал Кое-кто из вашей комнаты. — Он был очень напряжен, но руки его не лежали на мече.

— Прости меня, хозяин, — ответил я, — но никто здесь не начинал мятеж. Я только рассказал, что узнал о предсказании компьютера, и предположил, что нам придется вернуться на Землю и взять еще новобранцев.

Кейго долго смотрел на меня, я выдержал его взгляд.

— Понимаю, — сказал он. — Я не считаю тебя трусом.

— А я и не обиделся, — ответил я. Мастер продолжал:

— Вы понимаете, конечно, что это очень трудно. На возвращение на Землю потребуются недели. Правительство Японии арендовало корабль, и он сейчас набирает наемников для ябандзинов. Они постараются перегнать нас на пути к Пекарю. Но даже если бы этого и не случилось, мы уже выпустили ракеты — ускорители. Сейчас идем на основном двигателе. Вы понимаете, что главные расходы такого перелета связаны с топливом. Возврат к Земле обойдется во столько же, что и продолжение полета на Пекарь, и, если мы вернемся, корпорации «Мотоки» потребуется несколько недель, чтобы собрать необходимые средства для финансирования нового полета. — Все это я понимал. Большие ракеты ускоряют корабль с помощью ядерных взрывов. Топливо для этих ракет требует много места и стоит очень дорого. Но как только корабль достигает нужной скорости, включается его маршевый двигатель, он засасывает атомы водорода из пространства и сжигает их как топливо. Другими словами, с момента включения основного двигателя топливо нам ничего не стоит. Но если скорость корабля уменьшится, придется отключить маршевый двигатель и вернуться к ракетам. Разумеется, «Мотоки» сочтет ненужной тратой топливо, которое пойдет на торможение корабля при возвращении на Землю.

— Я понимаю, какие трудности с этим связаны, — сказал я.

— Понимаешь, что это очень трудно? — спросил Кейго.

Я уже слышал это выражение. Когда Кейго говорит «трудно», это значит, что у нас нет ни малейшего шанса на возврат корабля.

Мы все кивнули.

Кейго вздохнул, повернулся так, чтобы больше не сидеть к нам лицом, и продолжал:

— А теперь я должен поговорить о том, что заставляет меня огорчаться. Три дня назад вы сказали мне, что ничего не должны корпорации «Мотоки». Вы не чувствуете за собой долга чести. Я не могу понять этого. Мы, самураи, учим вас боевому искусству. Но быть воином — это больше, чем просто владеть боевым искусством. Путь воина — это путь смерти, но это и путь упорядочения жизни. Мы учили вас самообладанию и храбрости — самураи должны это уметь, все это простая техника буси-до, «Путь воина», но я никогда не думал, что мне придется учить вас чести. В такие минуты язык скрывает мысль. Я… — Кейго задумался. Ему предстояло преподать нам концепцию настолько привычную, настолько сросшуюся с его образом жизни, что прежде ему никогда не приходилось облекать ее в слова. — Если человек принимает что-то от другого, он принимает на себя долг — «он», долг чести по отношению к другому, обязательство отплатить за дар. И его достоинство зависит от того, как он отплатит, ne? Он должен оплатить свой долг любой ценой, даже ценой собственной жизни, ибо человеческая жизнь незначительна и ее легко отнять, но достоинство у человека отнять невозможно. Поэтому потерять жизнь — это меньше, чем потерять честь. — Он посмотрел на нас, чтобы убедиться, что мы поняли. — Если человек не хочет быть в долгу у другого, он не должен принимать никаких даров. Поэтому нужно осторожно относиться к тем, кто легко раздает дары, чтобы не оказаться в долгу, который не захочешь отдавать. Но даже если ты не хочешь отдавать долг, ты все равно обязан отдать его. Понимаете?

Мы все кивнули. Кейго не смотрел на нас, чтобы мы не испытывали замешательства, глядя ему в лицо, когда он говорит такие вещи.

— Это часть кодекса самурая, — сказал Кейго. — Самураи всегда были самыми честными людьми. Мы охотно отдаем свои долги. И вы начали учиться быть самураями. «Мотоки» дала вам щедрый дар — возможность стать самураем, подняться над обычным уровнем жизни, хотя вы и иностранцы…

Сакура прервал его. Вероятно, он знал, каким оскорбительным может показаться фанатизм Кейго.

— Мастер Кейго хочет сказать, что отныне считает вас самураями или, по крайней мере, учениками самураев. И ожидает, что вы будете выполнять обязанности самураев. Вы должны исполнять свои обязанности, которые несет с собой эта привилегия!

— А каковы эти обязанности? — спросила Абрайра.

Кейго задумчиво нахмурился. Немного погодя он сказал:

— Некогда один полководец ехал по лесу, в котором было полно разбойников. В его свите было только несколько самураев, и вот им встретился ронин — самурай, не имеющий хозяина. Полководец спросил ронина, хочет ли он поступить на службу, а тот был голоден и потому согласился. Путешествие полководца было недолгим, пищи с собой брали немного, но он все же приказал своим людям накормить ронина, чтобы тот не шел на пустой желудок. И так как путь был недолгий, ронину дали только небольшую чашку овса, и полководец извинился, что у него нет риса. Ронин принял этот скромный дар и поел. Позже полководец и его люди попали в засаду ко множеству разбойников. Произошла страшная битва, и каждый самурай сражался со многими противниками. Во время затишья полководец подумал, остался ли ронин верен ему или сбежал в холмы. Когда битва окончилась, живы были только сам полководец и два его самурая, все сильно израненные. Среди убитых они увидели недавно нанятого ронина. Вокруг него лежало четырнадцать мертвых разбойников — вдвое больше, чем убили другие. И хотя он получил в дар всего лишь чашку овса, он оказался самым верным слугой.

Кейго смолк и подождал, чтобы мы усвоили сказанное.

— Вы все ронины, — продолжал Кейго. — Корпорация «Мотоки» хорошо платила вам. Вы получали пищу, воду, воздух для дыхания, одежду, вас обучали. В битве все может обернуться против вас, но вы не должны отказываться от нее. Вы не должны бояться смерти, предстоящая схватка должна вас радовать. Вы должны заплатить свой долг «он». Я буду сражаться рядом с вами. Я умру с вами. Мне, как вашему хозяину, стыдно, что я должен объяснять вам ваш долг.

Кейго неожиданно поднял свое массивное тело с пола и вышел из комнаты. Его кимоно цвета полуночи развевалось. Сакура и Ленивая Шея молча пошли за ним.

— Он спятил, — объявил Мавро, когда японцы закрыли дверь. — Я ничего не имею против войны на Пекаре, но не хочу воевать вместе с сумасшедшими.

Мы кивнули. Очевидно, самураи не повернут корабль. Они считают личным оскорблением то, что мы даже просто задумались над такой возможностью.

Мавро через несколько часов обошел соседние спальни и сообщил, что повсюду самураи сказали одно и то же. Как будто бросили влажное одеяло на тлеющий костер. Мы пошли на боевую тренировку и проиграли две схватки из трех. Завала вышел из лазарета и потребовал еще обезболивающего, чтобы снять бесчисленные воображаемые боли. Но после приема анестезирующего он становился пассивным — сущий ребенок в наркотическом опьянении. За обедом по-прежнему чувствовалось напряжение, но в глазах моих товарищей видна была покорность. Инерция несла нас вперед. Все были убеждены, что нужно продолжать полет. Поступили новости, что Гарсон совместно с самураями пытается найти возможность увеличить наши шансы на Пекаре, так организовать дело, чтобы потери уменьшились. Люди верили Гарсону и готовы были ждать. Никто не заговорил о возвращении на Землю. Но те, кто тренировался в модуле А, пока мы спим, оказались не столь сговорчивы, и я был очень удивлен, когда там неожиданно вспыхнул мятеж.

* * *

Среди ночи я проснулся от отдаленного шума, напоминавшего шум крови в ушах или далекий звук прибоя. Тысячи ног топали в унисон, тысячи голосов сливались на расстоянии. Я пытался разобрать слова песни, но не смог. Напряжение в воздухе ощущалось, как паутина, электрическая паутина, задевающая за лицо. Перфекто бросился к своему шкафчику. Остальные тоже поднялись. За стеной слышался топот: по коридору бежали самураи; крик одного из них напомнил рев барсука в норе. Я соскользнул с койки и поискал в темноте свое грубое деревянное оружие.

— Что случилось? — сонно спросил Завала.

— Мятеж в модуле А. — Пока мы вооружались, Абрайра прошла в туалет. Мы стояли, не зная, что делать. Внизу под нами начали топать в такт и выкрикивать: «До — мой! До — мой!» Приводят себя в бешенство. Я понял, что кто-то с острым слухом уловил эти слова из модуля над нами, и все стали повторять их, как единый организм.

Кто-то на уровне под нами закричал: «Не-ет!» Послышался тяжелый удар.

Абрайра вышла из туалета, выставив перед собой кинжал, и стала так, чтобы одновременно видеть всех нас.

— Я отправляюсь на нижний уровень, чтобы отыскать амигос, — ровным голосом сообщила она.

Я был поражен тем, что она не доверяет нам, что ищет защиты у других женщин.

— Хочешь, чтобы тебя проводили? — спросил я.

— Держись от меня подальше! — бросила она. И хотя сама говорила, что нужно держаться спиной к стене и бить всякого, кто приблизится, я не мог поверить, что она на самом деле так поступит. Абрайра открыла дверь и выглянула в коридор. Мышцы ее напряглись. Движения ее были исполнены силы и грации, как у пантеры. Три самурая пробежали мимо нашей двери — мелькнули синие кимоно и обнаженные мечи.

Я чувствовал себя неважно. Хотел сказать Абрайре, что я не такой, как те ублюдки, что насиловали ее в прошлом. Я ей не враг.

— Я тебе помогу, если хочешь, — предложил я. — Как тогда, в симуляторе.

Абрайра на мгновение смутилась, она показалась мне испуганной, но не потерявшей надежды. Кивнула и попятилась к двери, не желая повернуться к нам спиной. Я пожелал ей удачи.

Перфекто сказал:

— Идемте к лестнице, — и Мавро и Завала согласились с ним. Я понял, что бежать некуда. Неважно, куда мы пойдем и пойдем ли вообще. Мятеж сам найдет нас.

Перекрывая мерный топот ног и скандирование «До — мой! До — мой!», послышался крик самурая:

— Уходи назад, глупая женщина!

Абрайра вернулась в комнату и остановилась, тяжело дыша.

— Самураи очищают коридоры. Всех запирают в их помещениях.

На корабле было не так много самураев. В лучшем случае один на пять наемников. Их короткие мечи, вакидзаси, скорее эмблема, знак привилегированного положения, чем оружие. Им самурай должен совершить харакири, если потеряет честь. Таким оружием они нас не остановят. И не смогут контролировать весь корабль. Пока люди ограничиваются тем, что топают и кричат. Но когда начнется насилие, самураи не смогут сдержать его. Абрайра стояла у двери с деревянным кинжалом наготове.

— Я предлагаю убрать наше оружие, — сказал Перфекто, — если мы не хотим перерезать друг друга.

— Хорошая мысль! — поддержал Завала. Он положил свой нож на койку, остальные сделали то же самое, но Абрайра по-прежнему жалась в угол и не выпускала кинжал из рук.

Мы сидели на койках или расхаживали по комнате, слушали топот и ритмичное «До — мой!». Пот заливал мне лицо, как будто я выполнял тяжелую работу, дыхание было стесненным. В комнате стало очень жарко.

Под нами кто-то закричал, крик превратился в предсмертный вопль. Я и до этого слышал звуки таких стычек, но не понимал, что они означают. А ведь это заставляли умолкнуть тех, кто пытался разубедить мятежников. Завала чуть улыбался, глаза у него были как у испуганного ребенка. В коридорах отдавалось: «До — мой! До — мой! До — мой!». Пол дрожал, и когда я коснулся стены, она вдруг загудела, как гитарная струна. Перфекто расхаживал по комнате. Подошел к одной стене, повернулся, пошел к противоположной, и так несколько раз. И каждый раз проходил все ближе и ближе от меня, словно большая рыба, которую я держу на леске и подвожу к себе. Я чувствовал, что он хочет защитить меня: подтверждая мое предположение, он подошел, похлопал меня по плечу и остался рядом.

В коридоре стихло; больше не бегали и не кричали самураи.

Абрайра открыла дверь.

— Пусто, — сказала она и вышла.

Мы последовали за ней. Перфекто шел впереди, охраняя меня. Абрайра была права. Темный коридор опустел. Все самураи спустились ниже. Сакура и еще два японца наблюдали с верхнего конца лестницы. Там горели огни, поэтому они не видели нас в затемненном коридоре. Только мы, пятеро латиноамериканцев, оставались на этом уровне. Самураи никого не поставили сторожить нас.

— Что нам делать? — громко спросил Завала, пытаясь перекрыть скандирование.

— Более безопасной позиции, чем эта, на корабле нет, — крикнул в ответ Мавро. — Я думаю, нам нужно защищать лестницу и убивать всякого, кто попытается подняться.

— Всякого? — переспросил Перфекто.

— Si. Если кто-то из этих козлов зайдет нам за спину, нам ни о чем больше не придется беспокоиться. Однако никто не сможет сопротивляться, поднимаясь из отверстия.

Я не мог представить себе, что мы станем убивать всех без разбора.

— Есть более безопасное место, — сказал я. Мавро удивленно изогнул брови.

— Где?

— Над нами, в модуле В, — ответил я.

— А как же зараза? — спросил Завала.

— Вся та часть корабля стерильна. Там, наверху, не осталось ничего живого.

— Атмосфера нормальная, — поддержала меня Абрайра. — Люсио и его людей провели через этот модуль.

Я бывал в служебных помещениях и представлял себе их примерное расположение. С полдесятка небольших мастерских и склады, отделенные от нашего модуля шлюзом.

— Как открыть шлюз? — спросила Абрайра.

Я указал на Сакуру, который стоял вверху на лестнице в круге света.

— У него есть трансмиттер, по сигналу которого открывается шлюз.

Несколькими уровнями ниже раздались крики, звук сотни голосов. От этого задрожал пол, и мы все почувствовали, что надо торопиться: похоже, мятеж уже начался.

Слышались звуки тупых ударов, начались отдельные схватки, а сотни голосов продолжали скандировать: «До — мой! До — мой! До — мой!»

Сакура и с ним несколько наемников вглядывались куда-то в сторону, и я понял, что они наблюдают за схваткой. Абрайра неслышно оказалась за спиной Сакуры и ударила его по почкам. Он упал. Мы вырвались из тени, спутники Сакуры убежали.

Сам он лежал на полу, хватая ртом воздух, Абрайра обшаривала карманы его кимоно. Внизу на лестнице, в трех уровнях под нами, самураи сражались с латиноамериканцами. Стоял сплошной гвалт, и мы уже не различали звуков отдельных схваток. Впечатление было такое, словно на фоне общего, все покрывающего шума, люди сражаются молча. В воздухе пахло потом и кровью.

Абрайра достала из кармана Сакуры трансмиттер.

— Это? — крикнула она.

Я кивнул, женщина направила трансмиттер на дверь шлюза и начала нажимать кнопки. Ничего не произошло. Я увидел на приборе маленький белый диск — устройство для чтения отпечатков пальцев.

— Давай попробую, — предложил я, взял у Абрайры трансмиттер и прижал к нему большой палец Сакуры. Дверь начала отодвигаться. Абрайра бросилась вверх по лестнице. За дверью открылся широкий туннель, и лестница заканчивалась у проема, ведущего в модуль В.

Я подумал, что надо бы отрезать большой палец Сакуры, чтобы я мог пользоваться трансмиттером, но Сакура лежал без сознания и не представлял угрозы. Поэтому я потащил его вверх по лестнице. Никак не думал, что смогу это сделать при повышенной силе тяжести, однако страх придал мне силы. Я таки поднял Сакуру ко входной двери шлюза и в изнеможении повалился рядом.

Абрайра ждала меня. Прежде чем я успел открыть выход в модуль В, она выхватила у меня трансмиттер, прижала к нему большой палец Сакуры и надавила на кнопку, запирающую нижнюю дверь. Перфекто стоял на середине лестницы, прикрывая меня со спины. Он удивленно посмотрел на закрывающийся шлюз и крикнул:

— Дон Анжело, подожди! — и попытался прыгнуть в полуоткрытую дверь, но не успел, она уже задвинулась. Стало тихо.

Абрайра прижала острие деревянного кинжала к моему горлу.

— Не шевелись, старик, — сказала она. Я, тяжело дыша, лежал на полу, лишившись сил после подъема. Она сунула руку мне в рукав и отобрала хрустальный нож, потом вытащила из-за пояса мой деревянный кинжал. — Я оставляю тебя жить, потому что ты стар, медлителен и безоружен. — Лицо ее было бледной маской ужаса, хотя она изо всех сил пыталась справиться с ним. Прижалась спиной к стене и взмахнула ножом.

— Спасибо, — сказал я. И одновременно подумал: «Не буду ли я мертвый меньшей угрозой для нее? Если она действительно так жестока и хладнокровна, как старается показать, она меня убьет». Я посмотрел ей в глаза и понял — понял, что она пытается набраться решимости, чтобы сделать это. Я и представить себе не мог, какой же ужас толкает ее на это. «Никогда не делай ошибки, считая ее человеком», — сказал я себе.

Она нажала кнопку трансмиттера. Дверь над нами со свистом отодвинулась, и мы вдохнули свежий воздух — таким воздухом можно дышать только в летний день после дождя. Я и не представлял себе, до чего спертой стала атмосфера в нашем модуле. Абрайра схватила Сакуру за руку и, волоча его за собой, поднялась по лестнице. Тело Сакуры обвисло, как тряпка. Потихоньку он начал приходить в себя и поворачивал голову, но женщина не обращала на это внимания. Я следовал за ней почти вплотную, опасаясь, что она оставит меня, как остальных. Когда мы, поднявшись, оказались на вспомогательной палубе модуля В, Абрайра нажала кнопку, приведя в движение дверь за нами. И когда она начала закрываться, втолкнула в щель Сакуру. Дверь закрылась.

Мы с Абрайрой остались одни. Над нами через следующий шлюз слышался шум мятежа в модуле А — словно голоса множества чаек на берегу. Под нами, в модуле С, крики прекратились. «Худшее еще впереди», — подумал я.

На этом техническом уровне не было радиальных коридоров и многих небольших помещений, как на жилых этажах. У самой лестницы четыре двери вели в комнаты, которые казались маленькими, потому что были загромождены оборудованием для обработки воды, отходов и воздуха и производства пищи. Короткий коридор вел в помещение с медицинским оборудованием.

Напротив склада медицинского оборудования находилось помещение с запасными криотанками — капсулы, похожие на трубы для выздоравливающих, заполненные розовым раствором, с помощью которого человека погружали в стасис. Небольшая кислородная установка сообщалась с криотанками и помогала обогатить истощенную атмосферу. В центре возвышался операционный стол со сложным оборудованием, на случай необходимости, толстая дверь отделяла это помещение от остального корабля.

Абрайра осмотрела эту комнату.

— Подойдет. — Она начала выталкивать меня в коридор, и я понял, что она собирается отделаться от меня.

Я попытался схватить ее за руку и крикнул:

— Подожди! А что если кто-то придет сюда?

Она сжала мне горло, подставила ногу и опрокинула меня. Я упал и ударился об пол. Она закрылась в помещении с оборудованием.

Я сидел возле двери, прислушивался к крикам по всему кораблю и ждал. Светящиеся панели потолка горели неярко, и стены казались безупречно вымытыми. Однако их не мыли. Они стали чистыми, когда модуль стерилизовали. Даже черный металл люка надо мной выглядел так, словно его отлили только несколько часов назад.

Где-то за этой дверью шлюза находится Тамара. Во время мятежа ей угрожает опасность. Если кто-нибудь узнает о ее прошлом, ее убьют. Старые эмоции ожили во мне. Мне хотелось найти ее, защитить. Я усмехнулся и подумал: «Может, я и не так мертв изнутри, как привык считать».

Мне пришло в голову, что мы с Абрайрой единственные живые существа во всем модуле. В воздухе нет ни единой бактерии. Никогда не был в таком стерильном окружении. Хотя от отдаленных частей корабля доносился шум, вблизи все было тихо. Все равно что на лесной поляне, где стрекотали кузнечики и — неожиданно смолкли. Воздух заполнился неестественной тишиной, когда все время ожидаешь, что вдруг что-нибудь услышишь. Тишина, насыщенная тревогой.

Внизу послышался шелест, затем Сакура в шлюзе запел гимн компании «Мотоки Ся Ка». Голос его звучал отдаленно, хрипло, и я понял, что он был серьезно ранен, когда Абрайра толкнула его, однако в тоне его звучала и надежда. Может, для него это вроде молитвы, подумал я. Молится своей корпорации? Наверху, в модуле А, раздался сильный шум, взрыв криков, и внизу, в модуле С, тоже ответили криками. Сакура перестал петь, очевидно, пытаясь расслышать, что происходит. Снова внизу затопали и запели, а наверху топанье прекратилось и крики сменились воплями. Там умирали люди.

Действия Абрайры меня удивляли. Когда человеку страшно, он ищет помощи у других. Но Абрайра поступала по-другому: она расширяла свою территорию, чтобы увеличить расстояние между собой и остальными. Она боялась даже меня. Я не знал, как бороться с такого рода ужасом, и сам испугался. Я хотел быть рядом с ней, за этой безопасной дверью. Я вспомнил Фелисию, как она успокаивала остальных, пока сама не умерла, и начал говорить с Абрайрой. Я говорил:

— Здесь такой чистый воздух! Словно в горах Мексики, когда с океана приходит прохладный дождь. Я помню такие дни, когда был студентом. Сидел на пороге после холодного дождя. Таких дождей в Панаме не бывает. Там всегда тепло после грозы. Наверное, в Чили в горах тоже бывают холодные дожди.

Но Абрайра не отвечала. Как будто оглохла. Однако я продолжал говорить, меня успокаивал звук собственного голоса.

Прозвучал вызов комлинка. Я нажал переключатель под ухом.

Перфекто спросил:

— У тебя все в порядке, Анжело? — Голос его звучал отдаленно, на фоне сильного шума.

— Si, все в порядке. Немного одиноко. Абрайра заперлась в комнате.

— Хотел бы я составить тебе компанию, — сказал он с облегчением, услышав мой ответ.

— Да, это было бы неплохо, — согласился я. — А как ты?

— О, все хорошо. Несколько мучачос с четвертого уровня прорвались и пришли к нам — Гарсиа с друзьями. Там им тяжело пришлось. Многие ранены. Внизу сильно дерутся. Я бы не хотел там оказаться. — Наступила долгая пауза.

Я догадывался, что Мигель поднялся по лестнице вместе с Гарсиа, чтобы защищать меня. Это показалось глупым. Я вспомнил: мы в нашей комнате, у моих ног сидит Мигель, держа меня за руку, мы пьем. Со своей потной лысой головой и светло-голубыми глазами он так уродлив, что воспоминание вызвало у меня отвращение. Но я попытался найти слова, чтобы как-то утешить его. Я сказал:

— Передай Мигелю, что я в безопасности, как ребенок на руках у матери. — И понял, что эти слова будут для химеры лучшим утешением.

— Si, — сказал Перфекто.

Я услышал скрип над собой и поднял голову. Начал раскрываться воздушный шлюз, ведущий в модуль А.

Тут я вспомнил, что безоружен. Кто бы ни спускался оттуда, я не хочу, чтобы меня обнаружили. Я бросился в ближайшую дверь — она вела к установке очистки воды — и спрятался в углу, Перфекто начал что-то говорить по комлинку, но я отключился.

Попытался выровнять дыхание и осмотрел комнату в поисках оружия. Поблизости стоял шкаф, я открыл его. Там хранились инструменты. Выбрал себе нечто вроде тяжелого гаечного ключа, длиной в руку.

Сверху послышался шелест одежды и звяканье металла — кто-то спускался по лестнице. Только киборг с металлическими ногами может производить такой звук. Дышал он громко и тяжело.

Когда он добрался до пола, дверь шлюза над ним закрылась. Он шумно выдохнул и сделал несколько медленных шагов, заглядывая в комнаты. Он был слишком осторожен, чтобы обыскивать их. Через несколько мгновений начала открываться дверь шлюза под нами.

Из-за нее послышался голос Сакуры:

— Кто здесь?

— Друг, — услышал я низкий шепот. Я узнал этот голос. Хуан Карлос, человек с серебряным лицом, тот самый, в котором я подозревал убийцу из ОМП. И у него может быть только одна причина для перехода из модуля А в модуль С.

Он ищет меня.

Неделями я представлял себе, как убиваю его. Как я пожалел, что Абрайра забрала у меня нож. Теперь придется драться гаечным ключом.

Я взвесил свое оружие в руке, как можно тише выбрался из угла и подошел к двери. Хуан Карлос был одет в серебристо — красное кимоно сержанта, ноги у него черные, металлические, он стоял у шлюза и смотрел вниз на Сакуру. В правой руке он держал вакидзаси, короткий самурайский меч, левая рука окровавлена. В левой ладони он сжимал трансмиттер, уж он-то не преминул отрезать палец у владельца трансмиттера.

Я был уверен, что не произвел никакого шума, но у него, должно быть, усовершенствованные органы слуха, потому что он повернулся в мою сторону так уверенно, словно у меня на шее висел колокольчик.

— Осик! — закричал он, взмахнув в воздухе мечом. В голосе его звучал гнев, хотя на искусственном серебряном лице сохранялась невозмутимая улыбка Будды. Между глазами сверкал зеленый камень. В голосе Эйриша, когда он обращался ко мне, звучала та же неутолимая жажда ненависти, и я на секунду удивился этому.

Я ударил его ключом по правому плечу. Хуан Карлос согнулся под моим ударом, а я ощутил боль в животе.

Я взглянул вниз. Ониксовая рукоять меча — вакидзаси торчала у меня в животе, как раз под грудной клеткой. Он ударил мечом так быстро, что я даже не заметил движения.

«Сколько людей умерло, глядя на рукоять меча?» — подумал я. Странное равнодушие овладело мной. Я столько раз умирал в симуляторе… Потом выронил гаечный ключ и осмотрел рану. Ошибкой было бы выдергивать меч: кровотечение усилится.

Хуан Карлос застонал. Я не убил его. Он свернулся клубком на полу, пытаясь преодолеть шок. Я пнул его в челюсть так, что он потерял сознание, потом развязал его оби, тонкий пояс кимоно. Я хотел допросить его, понять, почему он так ненавидит меня, но боль в животе усиливалась, и я не был уверен, что продержусь достаточно долго. Я обернул оби вокруг его шеи и начал душить его.

Душить человека — занятие не для торопливых. Слишком часто душат недостаточно долго и считают, что работа закончена, потому что жертва расслабилась, но на самом деле человек может несколько минут прожить без кислорода, и только затем умирает. Я знал это и поклялся покончить с Хуаном Карлосом.

Я схватил пояс за два конца и потянул. Хуан Карлос был без сознания, но, когда я начал его душить, он пришел в себя и стал пинаться металлическими ногами и размахивать руками. Я опасался его ног, не зная их силы, и старался увернуться. Передвинувшись, я нажал коленом ему на спину, заставляя легкие оставаться пустыми — и в то же самое время он не мог до меня дотянуться.

Он размахивал руками. Попытался подобрать под себя ноги и подняться. Я дернул его за ногу, он шлепнулся на пол и больше такую тактику не применял.

Затем киборг завернул руку за шею и впился ногтями мне в запястье. Я продолжал душить его. Руки у меня начали уставать, и я понял, что мне нужно ухватиться за пояс поудобнее. Стало страшно, что, если отступлюсь даже на секунду, он успеет вдохнуть и мне придется начать все сначала. Я взял один конец оби в зубы и, не ослабляя давления, перехватил его поудобнее левой рукой.

Я попытался проделать то же самое и с правой, но, должно быть, на мгновение ослабил нажим, потому что Хуан Карлос стал сопротивляться яростнее. Киборг выпустил мою правую руку и попытался схватиться за пояс.

Я потянул сильнее, он уцепился за колено и попробовал свалить меня. Но это усилие окончательно лишило его легкие кислорода, и он обмяк.

«Боже, — подумал я, — действует! Я могу его задушить!» Зубы у меня стучали. Пот выступил под мышками и побежал по коже. Он лил по рукам, смачивая пояс. Я чувствовал, что вот — вот выпущу его и что он начинает выскальзывать. Испугался и закричал:

— Абрайра, на помощь! Быстрее! На помощь!

Я двумя коленями стал на спину Хуана Карлоса, лишний раз обернул оба конца оби вокруг своих рук, затянул сильнее и продолжал звать Абрайру. Я вдруг сообразил, что не знаю, как долго душу своего убийцу. Он не сопротивлялся, но нет никакой гарантии, что он не придет в сознание, если я его отпущу. Видимо, через это проходят и другие душители: возбужденные схваткой, теряют представление о времени и выпускают жертву слишком скоро. Поэтому, продолжая давить, я начал считать секунды, говоря себе, что не отпущу, пока не пройдет три минуты. Один… два… три… четыре… пять…

Живот болел в том месте, где его пробил меч. Я чувствовал, что острие торчит у меня из спины. И подумал, что хорошо бы получить медицинскую помощь. Трансмиттер, с помощью которого можно открыть шлюз, лежал на полу, в двух метрах от меня. Я звал Абрайру, просил ее помочь. Смотрел на дверь. Она не открывала. Я продолжал душить Хуана Карлоса.

Хуан Карлос снова начал пинаться и размахивать руками, и я подумал: «Сукин сын, притворялся, делал вид, что умер!» Я очень рассердился и изо всех сил рванул оби, пытаясь сломать ему шею. Хуан Карлос вцепился пальцами в пол и снова обмяк. Я продолжал натягивать пояс.

Посмотрел на дверь.

— Абрайра, меня ударили мечом, — пожаловался я. — Я себя плохо чувствую. У меня кружится голова. Помоги же мне, шлюха! — Перед глазами вспыхнули огни. — Флако! — просил я. — Флако, помоги мне!

Хуан Карлос не сопротивлялся. Я потянул еще сильнее. Мышцы на спине у киборга спазматически напрягались и расслаблялись. Я душил, пока спазмы не прекратились, потом вытер пот со лба.

Очень устал, и сил душить его больше не было, но Хуан Карлос не шевелился. Голова раскалывалась, перед глазами словно вспыхивали язычки пламени. Они ослепляли и мешали видеть. В горле поднималась желчь. Я перевернул Хуана Карлоса на спину и следил за его грудью. Она не поднималась и не опадала. Пальцы еще немного подергались в спазмах, и я взял его за руку и проверил пульс. Пульса нет.

Потом я прижался ухом к его груди и послушал сердце. Собственное сердце стучало в ушах, я хрипло дышал, к тому же мешали отдаленный топот и крики. Я не мог понять, бьется ли сердце Хуана Карлоса.

«Послушай, послушай, научись свободно владеть мягким языком сердца». Я вспомнил слова Тамары. Но она совсем не это имела в виду. Я повернул голову, посмотрел на человека с серебряным лицом — у меня на глазах его мышцы расслабились. Кимоно задралось, и я увидел белье, пожелтевшее от мочи, — опустошился мочевой пузырь.

Я дернулся вперед, меня вырвало, и кровь смешалась с рвотой. Пол поднялся мне навстречу.

* * *

Кто-то перевернул меня на спину. Опять далекий топот и крики. Незнакомый человек с прыщеватым лицом прошептал:

— Ему почти конец.

Кто-то другой за его спиной посоветовал:

— Возьми меч. Он ему все равно не нужен.

Я увидел, что шлюз надо мной открыт. Кто-то еще прорвался из модуля А. Прыщеватый человек сказал:

— Прости меня, сеньор, — и вытащил меч у меня из живота. Вытер окровавленное лезвие о мое кимоно, потом поднес меч к свету, осматривая его.

Я застонал, и все вокруг потемнело.

* * *

Я пришел в себя от запаха страха. Почувствовал грубые руки на своем теле. Кто-то украдкой обыскивал карманы моего кимоно. Я приоткрыл один глаз. Темнокожая женщина повернулась и стала подниматься по лестнице. Мне показалось, что пахнет дымом. Свет снова померк.

* * *

Шепот…

* * *

Меня ударили ногой в ребра, и я пришел в себя. Смутно разглядел фигуру человека.

— Отвечай мне! Отвечай! — кричал он.

Я шире открыл глаза, ко мне приблизилось ужасное лицо со шрамом от глаза через нос ко рту. Это был Люсио… Он еще раз пнул меня и отвернулся. За ним виднелось еще несколько человек, они держали лазерные ружья. «Где они взяли оружие?», — удивился я.

— Возьмите медикаменты в той комнате. Заткните дыру этому козлу и впрысните в него кровь. Я хочу, чтобы он видел…

* * *

Отдаленные голоса перекрыл крик. В воздухе пахло дымом и озоном. «Начался мятеж в модуле С», — подумал я и обрадовался. Теперь самураи повернут корабль, и мы полетим домой.

Кричала женщина, и близко — высокий тонкий звук, почти стон, почти мяуканье котенка.

Я открыл глаза и повернул голову. Дверь в комнату, где спряталась Абрайра, открыта. От двери поднимается дым, она покосилась набок. Местами ее полотно оранжево светится цветом раскаленного металла. Кто-то перерезал ее лазером, понял я. Женщина снова закричала, и я подумал, что, наверное, это Абрайра, хотя никогда не слышал от нее такого жалобного звука, даже представить себе не мог, что она так закричит.

Что делается в комнате, я не видел. В воздухе висел дым, и я еще не мог сфокусировать взгляд. Перевернулся на живот и пополз. Оказалось, у меня еще есть силы. Перед дверью лежали два тела. Я перебрался через них, удивляясь, откуда они взялись.

Заглянул в комнату. Несколько человек собрались у операционного стола. Двое мертвых лежали рядом на полу. Над ними к потолку поднимались струйки голубого дыма. Я услышал звуки тяжелого дыхания. Кто-то дергается на столе, остальные держат его. Человек наклоняет голову вперед и назад. Свет ударил ему в лицо. Лицо Люсио с ужасным шрамом. Люсио улыбался.

Мяуканье повторилось, перешло в негромкий крик. Руки переместились, и я увидел, что Люсио вовсе не дергается и что держат не его. Он забрался на другого человека и вдавливается в него, и улыбка у него на лице — улыбка оргазма.

Под ним стонала и дергалась Абрайра. Он рассмеялся и сказал:

— А ну давай еще.

Один из державших ее людей передвинулся, и я увидел ее лицо: два серебряных глаза, окруженных кровоподтеками, вырванная прядь волос. Я вскочил, собираясь бежать к ней, освободить ее. Но потерял слишком много крови, и от неожиданного движения голова у меня закружилась. Я отключился.

* * *

Абрайра снова закричала, я поднял голову и увидел на ней другого мужчину — Даниеля, одного из старых компадрес Люсио. Он поднял кулак и ударил Абрайру.

Я встал на колени и смог удержаться так несколько секунд. На животе почувствовал какую-то слизь — резиновая повязка, еще влажная. Внизу снова закричали: мятеж в модуле С продолжался.

Один из людей Люсио направил на меня лазерное ружье.

— Старик пришел в себя. Прикончить его? Люсио выглянул из-за спины своих людей, стоящих у конца стола. Он улыбнулся мне и сказал:

— Нет, но держите его на прицеле. Я обещал, что убью его и буду трахать его женщину. Хочу, чтобы он видел, что я человек слова. Но теперь я подумал, что можно потрахать и его…

Я пытался удержаться на коленях и осматривал пол в поисках оружия. Одна из жертв Абрайры в двух метрах от меня лежала в луже крови. Между глазами у этого человека торчал мой хрустальный нож. Я посмотрел на ствол ружья. И поклялся: «Когда соберусь с силами, схвачу нож и пущу в ход». Со всеми людьми Люсио я не смогу справиться, но доберусь хотя бы до него самого.

Неожиданно пол подо мной дернулся, и я повалился, словно меня поразила рука Господа. Половина криотанков раскрылась, оттуда выплеснулась на пол розовая жидкость. Я почувствовал леденящий холод. Меня перевернуло со спины на живот, снова на спину, опять на живот — что-то тащило меня к стене. Я прижался к полу, но меня все равно несло, хотя больше не переворачивало. Шум мятежа неожиданно стих, видно, всех одновременно швырнуло на пол.

Человек у стола крикнул:

— Корабль движется!

Стол был жестко прикреплен к полу, и люди Люсио уцепились за него, в страхе оглядываясь по сторонам.

Мой сторож тоже упал на пол, но пришел в себя и тут же снова нацелил на меня ружье.

Корабль действительно начал поворачиваться вокруг своей оси, и я представил себе, как он вращается, потеряв управление. Постоянное ускорение корабля в направлении Пекаря создавало искусственное тяготение, к которому мы привыкли, но если корабль будет продолжать вращаться, набирая обороты, ускорение добавится, и нас может раздавить о стены, словно в гигантской центрифуге.

И словно подтверждая мои страхи, вращение ускорилось, огромная невидимая рука потащила меня мимо операционного стола к дальней стене. Трение больше не удерживало меня на полу.

Кто-то закричал:

— Что происходит?

Мой охранник спросил:

— Сержант, можно, я поджарю этого?

Люсио в ответ крикнул:

— Пока нет!

Я пытался ползти вперед, но был слишком слаб. Кончилось тем, что меня прижало к стене, в спину вдавилась ручка управления криотанка. Мертвецы, включая того, с моим хрустальным ножом промеж глаз, скользили по гладкому полу, как марионетки, которых дергают за ниточки. Постепенно всех сбило в кучу рядом со мной. На столе Даниель продолжал насиловать Абрайру, словно считал, что это его последний в жизни поступок.

Мой охранник в нерешительности смотрел, как я вытаскиваю хрустальный нож из черепа мертвеца и бросаю его в Даниеля. Он просвистел мимо, ударился в стену, отскочил и оказался снова рядом со мной. И я понял кое-что важное: если бы мы находились на оси вращения корабля, то центробежная сила расшвыряла бы нас в разные стороны. Но теперь мы все приблизительно на одном расстоянии от центра, и значит, нас прижмет к одной стене комнаты.

Корабль вращался все быстрее. Мой охранник наклонился вперед, и я протянул руку к ножу.

Неожиданно кто-то там, возле Абрайры, не смог удержаться за стол. Отлетел к стене и упал метрах в трех от меня. И тут же почти все оторвались от стола, попадали друг на друга, все семеро вместе с Абрайрой смешались в клубок и тоже ударились о стену возле меня.

Я оказался достаточно близко, чтобы ощутить запах секса и крови, попытался еще приблизиться, но меня прижимало к стене. Слышались стоны, тяжелое дыхание, все безуспешно пытались высвободиться. А корабль вращался все быстрее.

Я лежал без сил, прижатый в углу, и ловил ртом воздух. Рядом кто-то стонал. Я не представлял себе, какие перегрузки мы сейчас испытываем — пять g, восемь, десять. Может, мой вес увеличился уже до пятисот килограммов. Или тысячи. Я не знал.

Под увеличивающейся силой тяготения у меня отвисла челюсть, и не было сил закрыть рот. Кожа на лице натянулась и готова была порваться. Я подумал, что, видно, так же чувствуешь себя в сотне метров под водой. Вот — вот лопну, как переспелая ягода винограда. Кровь шумела в ушах, стучала» словно колотили молотом по железу, а слюна сделалась такой густой, что я не мог ее проглотить.

Корабль вращался. Я чувствовал, что задыхаюсь. Меня будто накрыли огромным невидимым одеялом, и оно душит меня. Кимоно давило так, будто оно из свинца, и я испугался, что под весом одежды у меня лопнут ребра. Услышал треск, из носа хлынула кровь. Я не мог пошевелить рукой, чтобы вытереть ее. Снова открылась рана в животе.

А корабль все ускорял вращение. Что-то будто щелкнуло у меня в голове. Я услышал стук; как от фибриллятора, и почувствовал, что меня несет куда-то. «Я еду на спине быка, — вдруг сообразил я. — Еду на спине быка и не знаю, куда он несет меня». Открыл глаза: подо мной и вокруг — голубой туман и тени. Я парю над поверхностью. В тумане стучат копыта. Меня несет вперед. Холодный ветер рвет волосы, подступает ночь. Тамара никогда не дышала на меня такой тьмой, вокруг только ветер и лед.