Вот как это было.
Остров Калимантан почти весь покрыт джунглями, жителей было мало, и поэтому пароходы из дальних стран очень редко причаливали к острову.
В тот день у северного побережья появился китайский парусник, груженный товарами из заморских стран. Местные жители приходили посмотреть на парусник и кое-что купить. Пришла однажды красивая, похожая на цветок девушка, с черными волосами, блестевшими на солнце.
Она понравилась мужчине, приплывшем на паруснике… Он остался на Калимантане и попросил девушку стать его женой. Они поженились и жили счастливо.
Наступил день, когда из Китая приплыл другой парусник. Увидев его, мужчина решил отправиться на родину, повидать своих родителей.
— Я скоро вернусь, — сказал он жене на прощание.
Женщина поднялась на высокую гору посмотреть, как судно скроется за горизонтом. «Я не буду счастлива, пока он не вернется», — подумала она.
Каждый день женщина поднималась на гору, высматривая парусник, но он все не возвращался. День шел за днем, неделя за неделей, в ожидании проходили годы… От тоски женщина потеряла аппетит и так похудела, что ее нельзя было узнать.
Наконец однажды она увидела вдали судно; у нее сильнее забилось сердце.
— Это возвращается мой муж, — сказала она.
Когда же судно подошло ближе, она увидела обыкновенную рыбацкую лодку. Значит, тот, кого она так ждала, не вернулся. В тот вечер женщина не спустилась с горы, и когда ранним утром жители деревни поднялись на вершину, она была мертва.
Односельчане решили назвать эту гору «Хинабалу», потому что по-малайски «хина» означает «китаец», а «балу» — «вдова».
Так в этом названии — сейчас оно пишется как «Кинабалу» — увековечена память о женщине, которая умерла от тоски по своему любимому.
На Калимантане
Эта прекрасная легенда напоминает мне многие другие, которые родились под серым небом Скандинавии или на островах Южных морей. Я бы мог на память рассказать с полдюжины таких историй, в которых «он» ждет «ее» или «она» — «его» и как они потом оба от тоски и горя превращаются в камень… Я слышал такие истории в Норвегии и во Французской Океании. Девушки с острова Калимантан могли бы, несомненно, быть мировыми рекордсменками по альпинизму, потому что вершина горы Кинабалу находится на высоте 4175 метров над уровнем моря. Самолет из Манилы, раз в неделю делающий посадку в Кота-Кинабалу, несколько раз облетает эту гору, которую племена, живущие у ее подножия, считают священной.
Надо сразу отметить, что такие прогулки реактивного лайнера вокруг одной горы — удовольствие весьма дорогостоящее, и экипаж с тоской смотрит на бетонное пятно аэродрома, которое резко выделяется на фоне темно-зеленых джунглей. Им еще лететь в Гонконг, а это — 1200 миль, расстояние огромное. Четыре раза мы слышим объявление по радио — на английском, малайском, китайском и японском языках, — что самолет идет на посадку, что экипаж благодарит пассажиров и надеется на новую встречу на борту. Мы четырежды снижаемся над столицей Сабаха. В войну японцы сровняли ее с землей, но сейчас она восстановлена. Трижды контрольная служба в последнюю минуту не дает разрешения на посадку, и пилот вновь поднимает машину на высоту, на которой можно еще раз облететь вокруг горы «Китайская вдова».
Наконец после четвертого захода «растопыриваются» крылья, «вылезают» шасси, и через минуту самолет бежит по земле острова Калимантан.
Автомобиль с голубыми опознавательными знаками Всемирной организации здравоохранения уже ждет нас на аэродроме.
— Добро пожаловать, — говорит мне мужчина в белых шортах, белой рубашке и белых носках. — Я жду вас почти полчаса, вы как будто раздумывали, то ли садиться на нашем острове, то ли нет.
Народы и племена, живущие на Калимантане, сохранили до нашего времени свои обычаи и манеру одеваться
Он смотрит, как малаец-полицейский быстро ставит печать в моем паспорте, а таможенник чертит мелом условные знаки на моем багаже.
Мы садимся в ожидавшую нас машину и едем в город…
— Видите ли, — говорит мне мужчина, когда мы едем в город, — на Калимантане пока что водятся носороги, и, так как они животные крупные,
их можно увидеть из самолета… К сожалению, из самолета пассажиры не видят того, с чем чаще сталкиваешься в Сабахе, Брунее или Сараваке. Я живу здесь несколько лет, но не видел еще ни одного носорога, хотя насмотрелся на многое другое… А вот и ваш отель. Завтра мы отправимся в глубь острова, и вам надо хорошенько отдохнуть…
Сквозь занавески в мой номер пробивается утреннее солнце. В нескольких десятках метров от гостиницы скопились рыбачьи лодки, доставившие на рынок свой сверкающий улов.
В это утро для меня началось бегство от цивилизации.
«Мурут мэйл»
На Сабахе функционирует одна узкоколейка длиной около двухсот километров. Она проходит по джунглям, потому что ее главное назначение — доставлять ценные породы дерева из глубины острова в приморские порты.
Раз в день из Кота-Кинабалу отправляется специальный поезд, гордо именуемый «Мурут мэйл», что в свободном переводе означает что-то вроде «Почта в страну племени мурут». Муруты выращивают на равнинах, отвоеванных у джунглей, рис и маниоку, собирают дикорастущие фрукты, а еще занимаются рыболовством. Как и многие другие племена на Калимантане, муруты живут в «длинных домах» — вся деревня размещается под одной крышей. С давних времен муруты умеют настелить такой пол, что он может выдержать сразу десятка три танцоров; крыши покрывают пальмовыми листьями, а стены выкладывают корой.
Но не дадим гордому названию поезда ввести нас в заблуждение. «Мурут мэйл» — всего-навсего микроавтобус на рельсах, и стоит водителю хоть немножко прибавить газ, как вагон начинает сильно раскачиваться из стороны в сторону. Из-за шума мотора пассажиры, сидящие недалеко от водителя, с трудом могут друг с другом разговаривать. На каждой маленькой станции подсаживаются все новые люди, чаще всего с какой-нибудь кудахтающей и крякающей живностью. Начальники станций — а это чаще всего индийцы — многословно приветствуют и водителя и пассажиров. Для них приезд «Мурут мэйл» — более приятное развлечение, нежели отправка к побережью груженного бревнами поезда.
Никаких туалетов в микроавтобусе, естественно, нет, поэтому на станциях пассажиры выходят и ищут будку с надписью «Лаки лаки», что значит «Для мужчин». Водитель терпеливо ждет, потом свистит. Перед тем как двинуться дальше, он пересчитывает всех пассажиров, чтобы доставить их в целости и сохранности в Бофорт, тихий поселок в глубине острова.
Дожди шли долго и упорно, и все пропиталось влагой. После них сразу пригрело солнце, вода начала испаряться, и над верхушками деревьев нависли черные облака. Только мошки да букашки с удовольствием сновали туда и сюда, йсе же прочие божьи творения — в том числе и человек — были придавлены зноем и влагой.
«Мурут мэйл» не выдерживает, конечно, никакого сравнения со знаменитыми международными экспрессами, но местным жителям, в основном пользующимся узенькими тропинками, с большим трудом отвоеванными у джунглей, этот микроавтобус кажется верхом комфорта. Из «Мурут мэйл» мы пересаживаемся в машину, которая везет нас дальше по горному серпантинному шоссе. Когда надо переехать через речки или стремнины, мы выискиваем брод или такое место, где дно речки уложено бетоном, чтобы машина не застряла в иле и вода не залила мотор…
В небольших факториях вас всегда ждет под крышей на сваях китайский ресторанчик. Сам хозяин творит чудеса кулинарии из всего, что можно бросить в горшок… Понятие о самой лучшей кухне на свете трактуется ведь весьма широко: у нас бамбук ассоциируется с тоненькими жердочками на ширмах наших прабабушек, а здесь из него приготавливают сотни блюд. Побеги молодого бамбука необыкновенно вкусны. Гурманы, чрезвычайно редко появляющиеся в тех краях, тайком заглядывают под стол, чтобы убедиться, что кот, который там дремал, лежит на месте и не брошен в горшок. Лично я придерживаюсь железного правила никогда не спрашивать меню… перед едой.
В этих ресторанчиках меня всегда поражал набор напитков. В холодильнике, агрегат которого работает на бензине, потому что электричества здесь нет, стоит множество бутылок и банок с разноцветными этикетками. Чего тут только нет! И датское пиво, и французские коньяки, и шампанское, и шотландское виски, и голландские ликеры. Я по наивности предположил, что это все бутафория — бутылки стоят так, для декорации. Однако мой спутник, итальянский врач, быстро рассеивает мои заблуждения. Он говорит, что китайский торговец никогда не будет приобретать дорогие заморские товары, на которые у него не найдется покупателя…
Такой оазис цивилизации в зеленых джунглях всегда очень заманчив, особенно для путешественника, проехавшего целый день по тропической жаре, впереди у которого неизвестность…
В стороне от китайских лавчонок стоит построенный еще англичанами небольшой дом для «командировочных», как бы мы сказали. В доме душ и чистая постель, москитные сетки на окнах, бесшумно двигающиеся слуги-малайцы в белых одеждах. Радио на веранде транслирует из Сингапура передачи «ВВС World Service». Громкий звон Биг Бена поздней ночью и гвардейские полковые марши смешиваются со звуками джунглей. Диктор сообщает о событиях, происходящих далеко от Калимантана, от Сабаха, далеко от племени мурут…
«Постельная грамматика»
Люди, много лет назад решившие поселиться в тех краях, жили совсем по-другому. Я расскажу об одном из них, Вальтере Флинте, у которого в прошлом веке здесь была небольшая фактория. Он покупал у мурутов шкуры диких животных в обмен на иголки, нитки и дешевые безделушки. Дела молодого англичанина процветали. Сам же он вел однообразную жизнь холостяка. Тем, кто изредка навещал его, он признавался, что с нетерпением ждет вечера, чтобы выпить рюмочку. Итак, по вечерам он пропускал рюмочку, а потом ему предстояло провести долгую ночь в одиночестве. Как гласила тогдашняя колониальная заповедь, он должен был овладеть «постельной грамматикой», т. е. вступить в связь с женщиной из местного племени, чтобы она скрашивала ему ночи своей болтовней и обучала местному языку.
Вальтер Флинт за 125 малайских долларов купил себе в жены дочь вождя племени мурут, красивую девушку, по имени Лингуд. Сделка была «обмыта» обжигающим напитком, который муруты перегоняют из риса. В большой жбан — как мне объяснили — насыпают рис, заливают его теплой водой и ставят на солнце, а горлышко замазывают глиной. Через определенное время в затвердевшей глине пробивают бамбуком дырки и тянут напиток через бамбук, как через соломинку. Муруты любят выпить, как я потом убедился. Частенько к ночи вся деревня, вернее, все обитатели одного «длинного дома», бывают сильно навеселе. Я с беспокойством наблюдал за ребятишками, которые тоже ходили пошатываясь; вначале я подумал, что они страдают какой-нибудь формой паралича, но потом понял, что они просто пьяны. Этот печальный факт, да и многие другие помогли мне понять драму, о которой мне бы хотелось рассказать. Пьянство мурутов и других племен Калимантана — это, я бы сказал, «второй план», но без него трудно понять истинное положение вещей.
Итак, были великое гулянье и пьянка, когда Вальтер Флинт стал зятем вождя. Хотя в конечном итоге — как мы увидим — ни к чему хорошему это не привело… Так как племенная община велит делиться всем со всеми, то пустынный дом англичанина сразу же оказался битком набит какими-то братьями, сестрами, двоюродными братьями и сестрами, братьями двоюродных братьев, ну, словом, целой толпой людей, родство которых и невозможно было установить. Лингуд жевала бетель и равнодушно взирала, как родственники тащили из дома все, что можно было утащить.
Отдельные сведения, с большим опозданием достигшие побережья, были неутешительны. Так как мурутам присуща страсть к перемене мест, то в один прекрасный день Вальтер Флинт снова нашел свой дом пустым. Выяснилось, что вождь забрал свою дочь и отправился в верховья реки. Затем стало известно, что белый человек умер. Траурный обряд с соблюдением всех положенных церемоний длился целую неделю, три дня копали могилу, и на похоронах все были очень печальны.
Узнав об этом, приятели Флинта отправились в верховья реки, чтобы почтить его память и по возможности узнать, что же все-таки произошло на самом деле. Правда, болезни косили тогда и жителей побережья, а у врачей не хватало лекарств против тропических болезней, но столь внезапная смерть Флинта, который славился отменным здоровьем, казалась несколько подозрительной. Друзья Флинта наняли гребцов-даяков (у последних были старые счеты с мурутами), погрузили в лодки продовольствие, оружие, боеприпасы, захватили гроб, чтобы достойно захоронить бренные останки англичанина. Даяки гребли целыми днями. Однако, чем дальше вверх по реке поднимались друзья Флинта, тем более странные вести доходили до них. На указанном месте они не нашли ни одного мурута. Местные жители рассказали, что вождь снова собирается продать Лингуд, но уже подороже, потому что она была женой белого.
Когда же открыли еще свежую могилу, то в ней обнаружили лишь четвертованный труп Флинта; головы нигде не нашли, и оставалось предположить, что она украшает дом какого-нибудь мурута.
Удалось найти очевидцев событий. С помощью переводчиков выяснили, что Флинта убили копьем, и не было ни великой, ни малой печали, а наоборот — великая радость и великое торжество с танцами.
Древняя заповедь колонизаторов предписывала натравливать одно племя на другое. Даяки выследили в джунглях дом, где поселился вождь с дочерью и всей родней.
По сей день муруты рассказывают на сходках племени о том, как однажды рассердился белый человек: на рассвете он окружил «длинный дом» и напал на него; потекла кровь, 130 мурутов — воинов, женщин и детей погибло, и только четырем женщинам с двумя детьми удалось убежать в джунгли, оставляя за собой кровавый след. Даяки под предводительством белого человека подожгли «длинный дом», а отрубленные головы жертв забрали с собой. Эти головы стали гордостью даяков, очень жалевших, что шестерым врагам все-таки удалось убежать.
Судьбе было угодно, чтобы остались живы жена Флинта — Лингуд и его двое детей.
Несколько лет тому назад от мурутов стали снова приходить неблагоприятные вести: они вымирали. По берегам рек стоят пустые «длинные дома».
— Обреченное племя, — говорили про них даяки, каяны, меленау и другие жители Калимантана. И это была правда. Мужчины умирали, а женщины перестали рожать. Кто же на этот раз обрек племя на вымирание?
Может быть, кто-то предал его анафеме? Неужели муруты должны навсегда переселиться на склон Кинабалу, куда они уходят после смерти? Муруты кладут своих покойников в могилу ногами к священной горе. Этот обычай особенно тщательно соблюдается, когда хоронят детей: ведь они еще не знают дорогу к этой горе и могут заблудиться!
В начале 60-х годов, когда над «длинными домами» мурутов ревели реактивные самолеты, а на реках слышался рокот моторных лодок, смерть косила детей, а женщины — как уже говорилось — перестали рожать. Врачи, не веря в проклятье над племенем, начали искать истинные причины. Было известно, что в последние годы войны солдаты японских оккупационных войск насиловали поголовно всех женщин, когда, преследуя английских парашютистов, натыкались в джунглях на «длинные дома». На их языке это называлось… наказанием за помощь англичанам.
Неужели спустя столько лет венерические болезни, охватив все племя, вызвали бесплодие у женщин? К мурутам направлялись бригады врачей, которые брали у них кровь на анализ из вены. Муруты со страхом смотрели на шприцы, их пугал вид собственной крови, которую чужие люди отправляли на побережье. Муруты знали приемы колдовства с чужими волосами, чужими ногтями, но что можно сделать с кровью? Зачем ее берут? Не для того ли, чтобы принести их в жертву злым духам?
В полевых лабораториях, которые Всемирная организация здравоохранения основала в Папаре и в других местах на Сабахе, волшебницы в белых халатах сразу же отбросили подозрение в венерических болезнях. К тому же муруты жаловались врачам, что их бросает то в жар, то в холод, что они не могут преследовать зверя: как будто кто-то стучит им молотком по голове. Врачи внимательно прислушивались к их рассказам и тщательно исследовали кровь под микроскопом. Неожиданно все прояснилось! Приговоренное племя погибало от малярии. Когда у женщин в самом начале беременности начинался приступ малярии, у нее происходил выкидыш.
Так началась акция под кодовым названием «Сабах-420».
Кто убил Александра Македонского?
Казалось бы, для малярии не характерны такие тяжелые последствия, когда больные лишаются конечностей, получают на теле раны, слепнут. Их просто так трясет, что зуб на зуб не попадает, поднимается высокая температура, мучит жажда, кружится голова, «жжет кожу». Потом ослабевшим человеком овладевает сон, если только не начинается новый приступ.
Малярию описывали Тургенев и Конрад, Диккенс и Вольтер. Стефан Жеромский так рассказывает об этой изнуряющей болезни: «В начале сентября, когда наступили холод и слякоть, в избах батраков множество ребятишек разболелось так называемой лихоманкой. Избы эти находились за большим сыроватым парком, который словно длинный плащ ниспадал по склону холма с самой его вершины, где стояла усадьба, до реки, окаймленной лугами. Там были овчарни, хлевы и избы, занятые под жилье хозяйских слуг. Управляющий имением, человек необыкновенно энергичный и замечательный агроном, нашел средство эксплуатировать бесполезно текущую речонку. Он устроил на краю парка, размытом какими-то тайными источниками, несколько прудов, расположенных один за другим. Вода через естественно устроенные подъемные створки протекала из одного в другой. Прудики эти были выкопаны на торфяной почве, и ил, оставшийся на берегу и плотинах, пропитанный влагой, в известное время служил для удобрения полей. Стекавшая оттуда вода соединялась посредством продолговатого бассейна с теми прудами, которые находились в парке лечебного заведения. Это несколько украшало всегда мокрый берег. Место и так уж было сырое, а благодаря задержке в резервуарах стоячей воды оттуда постоянно неслись тяжелые испарения, с которыми не могло совладать и солнце. Вот там-то именно (в рабочих помещениях и в деревне, расположенной по другую сторону луга) и разгулялась „лихоманка". Дети, которых приводили к Юдыму, были исхудалые, зеленые, с посиневшими губами, с отупевшим взглядом. Периодические припадки горячки, постоянные головные боли и какое-то словно омертвение души в живом еще теле — все эти симптомы после долгого исследования привели Юдыма к печальному заключению, что перед ним — жертвы малярии».
Малярия не имеет границ, Она губит племена на Калимантане, но известны случаи заболеваний и в Архангельске. В середине нашего века считалось, что малярия ежегодно убивает до трех миллионов человек, а триста миллионов болеют ею. Малярия существовала на земле еще до появления человека, ею болели животные, останки которых находят сегодня при раскопках. Затем она путешествовала вместе с человеком; характерные для этой болезни изменения в селезенке найдены в египетских мумиях. О комарах пишет Геродот; они упоминаются в «Иллиаде», и существует предположение, что Александр Великий умер молодым тоже от малярии. Новейшие достижения в области расшифровки языка майя позволили прочитать много слов, передающих симптомы малярии. Комары увековечены в древней керамике, обнаруженной на территории нынешнего штата Нью-Мексико, о них же вспоминают в своих мемуарах испанцы, которые путешествовали там в XVII веке.
Три демона
Историки считают, что малярия ускорила падение Римской империи. Она атаковала галлов, когда те шли на Рим…
С течением времени о малярии сложили много легенд. Китайская мифология рассказывает о трех демонах: один держит молоток, другой — ведро с холодной водой, а третий колдует у горна. Символически это означает головную боль, лихорадку и температуру — симптомы малярии. В Риме еще две тысячи лет назад Колумелла и Варрон высказали предположение, что болезнь вызывается «крошечными существами», но вплоть до XIX века причиной ее считались болотные испарения. Оттуда и пошло название «малярия», или «плохой воздух». Французы называют ее «болотной лихорадкой», что очень точно передает и употреблявшееся когда-то в Польше слово «bagennica».
Малярия в тропиках — это предвестница голода. Почему? Да потому что во многих районах наиболее активное наступление болезни совпадает со временем сбора риса; на Филиппинах или на Калимантане встречаются деревни, в которых больше половины крестьян в это время лежат с приступами малярии. Больной не может работать: он еле держится на ногах. Не могут выйти в поле и родные; им нужно остаться с больным, а часто случается, что в семье болеет сразу несколько человек. Малярия вызывает безразличие ко всему, притупляет волю к жизни и работе… Экономистами подсчитано, что продукт, произведенный на территориях, подверженных малярии, должен стоить как минимум на 5 процентов дороже производимого в тех же климатических условиях, но в районах, где с этой болезнью покончено.
Некоторые специалисты утверждают, что малярия — плата за прогресс, и объясняют это так: отвоевав у джунглей кусок земли, люди занимают ее под рисовые поля, которые, естественно, затопляют. Образуются водоемы со стоячей водой, т. е. идеальная среда для комаров. Еще счастье, что не все комары малярийные, а то давным-давно погиб бы от них род человеческий…
Люди, которые живут в малярийных районах, примирились со своей судьбой. Они считают малярию неизбежным злом. Из поколения в поколение она отбирает силы, лишает воли, лишает организм способности сопротивляться другим, более грозным болезням.
Такого еще в истории не было
В 1955 году в Мексике на конгрессе, созванном Всемирной организацией здравоохранения, было принято единодушное решение раз и навсегда покончить с малярией. Собравшиеся на конгрессе представители всех континентов объявили малярии войну, линия фронта которой проходила через тропические леса, рисовые поля, болота и трясины. Приговор был суровым: «в плен» не брать, а истреблять безжалостно.
Малярия должна безвозвратно уйти в историю, ей нет места в сегодняшнем дне. Никогда в мировой истории не проводилось акции столь широкого масштаба, как борьба с малярией. Никогда прежде не были мобилизованы столь мощные силы против одной болезни. Никогда прежде не призывали одновременно «под ружье» столь многочисленные армии врачей, санитарных инженеров, лаборантов и вспомогательного персонала. Никогда прежде скоординированные: действия многих стран не оказывали такого влияния на судьбу огромного населения нашей планеты.
Руководил этой акцией из штаб-квартиры в Женеве бразилец, автор многих работ по маляриологии, доктор М. Кандау, нынешний директор ВОЗ. В наступление на малярию вышли десятки тысяч врачебных бригад, доставивших в разные районы миллионы тонн снаряжения. Были подвергнуты осмотру жители тысяч и тысяч деревень, взяты миллионы проб крови… Связь поддерживали тысячи грузовых машин, в глухие тайские селения люди доставлялись на слонах, через пустыни Азии шли караваны верблюдов, на Калимантан по «мокрым дорогам» направлялись противомалярийные средства на моторных лодках. Сотни лабораторий — от Варшавы до Филадельфии — работали над созданием еще более эффективных препаратов против малярии, организовывались встречи маляриологов, заслушивались доклады о проведении акции в разных странах…
На карты наносились районы, переписывалось население, велся контроль за передвижением кочевников, живущих на периферии цивилизации, — речь шла о спасении жизни людей.
Жизнь за доллар
Проведение столь широкой акции влечет за собой сложные административные проблемы, требующие огромных расходов. Однако подсчитано, что избавление от малярии одного человека, постоянно живущего под угрозой заболевания, будет стоить меньше одного доллара.
В этой операции, которая — я повторяю — ставила своей целью не смирение врага, а полное его истребление, действовали как во время настоящей войны. Международная антималярийная армия располагала собственной службой тыла, собственными складами с оружием и боеприпасами, командными штабами и даже разведкой.
Я не преувеличиваю. В Женеве я разговаривал с доктором Леонардом Жаном Брюс-Хваттом, который как раз и возглавлял разведывательную службу в армии, разосланной во все части света для войны с малярией. В настоящее время он директор Института тропической медицины им. Росса в Лондоне, т. е. признанный авторитет в этой области.
После получения медицинского образования в Варшаве и в Институте тропической медицины в Париже доктор Брюс-Хватт служил в польской армии во Франции, потом работал маляриологом в Африке в 7-й английской полевой лаборатории. Он рассказывает, что тропическими болезнями заинтересовался еще во время работы в Государственном институте гигиены в Варшаве, но окончательный выбор сделал, когда служил в Африке. Более десятка лет после окончания второй мировой войны он проработал в Нигерии; исследования малярии принесли ему всеобщее признание. В 1971 году ему (вместе с профессором Аугусто Каррадетом) присудили премию фонда Дарлинга. Эта премия назначается ежегодно за выдающиеся достижения в борьбе против малярии. Она была установлена в память доктора Самуэля Тэйлора Дарлинга, трагически погибшего в 1925 году в Ливане, где он работал по заданию «Малярийной комиссии» при Лиге наций.
Я спрашиваю доктора, сколько у него пациентов.
— В настоящее время считается, что миллиард четыреста миллионов человек живут под постоянной угрозой заболеть малярией. Я не могут точно сказать, сколько умирает больных малярией, потому что умирают они и от других болезней вследствие ослабления организма. Возможно, количество погибших выражалось бы той же самой цифрой. Но это из области предположений, а мне бы не хотелось этого делать. На свете найдется немного болезней, — продолжает профессор, — которые собирали бы более страшные урожаи. Малярия губила людей с давних пор. Ее эпидемии, следовавшие одна за другой, были столь же страшны, как и «черная смерть» во времена средневековья. И сегодня малярия причиняет больший материальный ущерб, нежели любая другая болезнь.
Дерево имени госпожи графини
Располагая теперь некоторыми сведениями относительно малярии, мы можем заглянуть и в прошлое. И давайте на минуту забудем о складах с современным химическим оружием, вырабатываемым в лабораториях и промышленностью.
Итак, классическим лекарством до недавнего времени считался хинин. Если бы не этот горький порошок, то, наверное, не построили бы ни Панамского канала, ни медной шахты в Катанге, некому было бы добывать нефть в Венесуэле и на Калимантане, никогда бы не провели железных дорог в джунглях, а если бы и провели, то значительно позднее, потеряв при этом десятки тысяч человеческих жизней. Не заложили бы в Ассаме плантации чая, который вы сейчас, может быть, с удовольствием пьете, — поскольку там всюду свирепствовала малярия.
Наш рассказ сейчас пойдет о вице-короле, или, вернее, о его супруге. Его звали дон Луис Геронимо Фернандес де Кабрера Бибиадилья и Мендоса, четвертый граф Хинхон, а его супругу — просто донья Франсиска Энрикес де Ривера. Он был вице-королем Перу, но это высокое звание не гарантировало от малярии, потому что в 1638 году графиня, она же вице-королева, заболела малярией. Были испробованы разные средства, особенно пускание крови и слабительное, которые в ту пору, как считалось, помогали от всех болезней, однако заметного улучшения в здоровье графини не наступало. Вот тогда-то при дворе появился некий солдат, во всеуслышание заявивший, что у него-де есть лекарство, которое вылечит супругу вице-короля.
Тут следует сказать, что на границе между Перу и Эквадором в больших количествах растет дерево, вытяжка из коры которого излечивает людей от лихорадки. Об этом знали еще инки, но инков притесняли испанские захватчики, и они, естественно, не пожелали посвятить испанцев в тайны своей народной медицины. Должно быть, они надеялись, что неизлечимая лихорадка подточит могущество хозяйничающих у них пришельцев. Так или иначе, но за сто лет испанцы так и не узнали про достоинства этой коры.
Солдата выслушали. Графиня отважилась попробовать вытяжку из коры, но только потому, что вместе с ней спасительный напиток пил и солдат. Как известно, в те времена отравление было любимым занятием при королевских дворах; и требование, предъявленное к солдату, было чем-то вроде полиса, гарантирующего жизнь. Словом, лекарство, которое Линней позднее назвал в честь графини — де Хинхон, подействовало великолепно. Солдат, пивший горькое лекарство вместе с графиней, был награжден по-королевски (вернее, по-вице-королевски); выздоровевшая графиня послала чудодейственный порошок в Испанию.
Порошок иезуитов
Вся эта история выглядит весьма забавно, но соответствовала ли она действительности? Вопреки всем источникам, в которых она пересказывается, исследования дневников графини показали, что последняя обладала отменным здоровьем, а о тяжелой болезни и чудодейственном выздоровлении там ни слова не сказано.
Зато не вызывает сомнения тот факт, что в Европе это лекарство популяризовал кардинал де Луго, заведовавший папской аптекой в Риме. Достойный уважения фармацевт был родом из Севильи, чуть ли не родственник графини. Он тоже обеспечил славу хинину, поскольку вылечил от лихорадки молодого тогда короля Людовика XIV. Кто знает, не погиб бы «Король-Солнце» еще в юности, если бы не эта чудодейственная кора. О лекарстве знали просвещенные иезуиты, в старинных книгах оно называется «polvo de los jesuitos» («порошок иезуитов»).
Некий Роберт Талбот из Лондона, который позаботился о запасах этого лекарства, очень скоро составил себе состояние и получил дворянское звание. Он называл себя «лихорадкологом». Талбот вылечил Карла II и королеву Испании.
Испанцы держали монополию на торговлю хинином до середины прошлого века. Вывоз саженцев дикого дерева из Перу был запрещен. Предприимчивые голландцы, ревностно следившие за бизнесом испанцев, пригласили к себе на службу немецкого ботаника Юстуса Карла Хасскарла и послали его с тайной миссией в Перу. Он отправился туда с фальшивыми документами; никого не волновали опасности, которые его подстерегали. В 1854 году в один из портов тогдашней Голландской Индии прибыло судно с немецким ботаником и 21 коробкой саженцев.
Юстус Карл Хасскарл, гордый своим успехом, стоял на палубе судна, когда узнал, что пароход, на котором плыли на Яву его жена с дочерьми, затонул. Тем не менее он нашел в себе силы остаться здесь и проследить за посадкой саженцев. Хасскарл даже увидел первые побеги деревьев, но в конце концов, сломленный несчастьем, вернулся к себе в Германию.
Голландцы вырастили за двадцать лет два миллиона деревьев. Англичане тоже промышляли торговлей хинином, но именно голландцы, начав очень скромно, сумели создать на этот товар самую мощную монополию в мире. Они диктовали цены, особенно во время войны, когда массовые передвижения войск и гражданского населения способствовали распространению малярии. Во время первой мировой войны союзники практически лишили центральные державы подвоза ценного препарата. А во время второй мировой войны роли переменились. На Яве высадились армии японского императора. Генерал Макартур должен был двинуть свои войска на захват островов Тихого океана, на которых практически всегда свирепствует малярия. Американский генерал понимал, что без достаточного количества лекарств не обойтись, ибо в противном случае придется рассчитывать лишь на одну боеспособную дивизию из трех…
Эффективность хинина уже в прошлом веке ни у кого не вызывала сомнения. Экспедиция Вильяма Бальфура Бэйкиса, отправившаяся в 1854 году в верховья реки Нигер, имела в своем распоряжении хинин и не потеряла в пути ни одного человека. И наоборот, Мунго Парк, отправившись по той же самой дороге на полвека раньше, из 45 участников своей экспедиции потерял 40. Их погубила малярия, против которой он был бессилен.
Правда должна ждать
На счету была каждая минута. В самом начале войны некий полковник Фишер прибыл на остров Минданао на Филиппинах, где имелась небольшая плантация чудодейственного дерева. Забрав саженцы (он их вез в банке из-под молока), Фишер вместе с отцом Хаггерти, иезуитом, вылетел в Вашингтон.
Саженцы высадили в разных странах Латинской Америки, и деревцо, которое в XVII веке попало на Восток, в XX веке снова вернулось на родную землю, где к этому времени было почти полностью истреблено… Это ли не повод поразмышлять над превратностями судьбы!
Над созданием препарата, который мог бы защитить солдат от малярии, свирепствовавшей в этих местах, работали ученые-химики. Один из них даже заявлял позднее, что «исход войны с Японией был предрешен не атомной бомбой, а синтетическим хинином». Возможно, оснований для подобного утверждения и не было, но то, что были предприняты огромные усилия, чтобы в кратчайший срок создать лекарство, — бесспорно. Война часто ускоряет различные научные исследования, на ведение которых сразу же находятся средства, тратятся огромные усилия людей, чтобы как можно быстрее достичь желаемой цели. Таков грустный парадокс истории.
В Соединенных Штатах Америки сокращались сроки наказания тем заключенным, которые вызвались добровольно выступить в роли подопытных кроликов при испытании новых лекарств. Их искусственно заражали малярией — врачам эта практика была прекрасно известна, потому что в течение многих лет больных сифилисом специально заражали малярией. Такой прием давал неплохие результаты, хотя потом больного надо было излечивать от искусственно приобретенной малярии. Он принимал хинин, хотя надо сказать, что это лекарство вызывает нежелательные побочные явления.
Так или иначе, американские ученые исследовали 14 тысяч различных химических соединений, пока не напали на нужное лекарство; англичане со своей стороны тоже проводили исследования и открыли препарат под названием «палудрин» с порядковым номером 4888!
Итак, малярию лечили хинином еще задолго до того, как изучили болезнь и ее истинных виновников. История медицины, должно быть, знает немало случаев, когда лекарство находили прежде, чем была изучена болезнь. В истории с малярией ждать пришлось долго.
Тем, кто бросает ему вызов…
Теперь мы знаем, что малярию переносит малярийный комар. Вся борьба против малярии заключается в идентификации комара. Однако по сути дела доскональные сведения о малярии, которая значительно старше самого человека, собраны относительно недавно. Прежде чем вернуться на Калимантан, чтобы посмотреть, как там борются с малярией, и рассказать о победе над малярией в Таиланде или в советской Средней Азии, не мешало бы вспомнить людей, проложивших к этому путь. Трудно поверить, что ученые нашли виновников гибели миллионов людей только в наше столетие. Просто не верится, что это произошло совсем неравно!
Если бы мне, совершившему три путешествия вокруг света и несколько продолжительных поездок по странам Азии, предложили назвать самое интересное место на земле, я, не колеблясь ни минуты, назвал бы Гонконг. Гонконг — это «город без страны», гигантский перекресток, где встречаются чудовищная нищета и безграничное богатство, это пережиток колониализма на территории страны-гиганта. В английском языке есть выражение «песок в ботинках», которое — если мне правильно перевели — означает тягу в места, где ты когда-то был. В третий раз оказавшись в Гонконге, куда наверняка привел меня «песок в ботинках», я попросил знакомого, который там родился и вырос, помочь мне найти один дом.
Поздним вечером мы шныряли по узеньким улочкам среди домишек, расспрашивали прохожих, заходили в лавчонки и кабаки, освещенные множеством огней и пропитанные тысячью различных запахов. Наконец мы остановились перед приземистым старым домиком. Он был обклеен рекламой и давно потерял свой первоначальный вид от множества пристроек, весьма здесь распространенных, поскольку город задыхается в тесноте.
— Кажется, это здесь, — сказал мой знакомый, — но точно не скажу. Эта часть города больше всего пострадала от налетов авиации во время второй мировой войны. Мне кажется, что этот шотландец жил и практиковал здесь…
Мы на минутку задержались перед домом, несмотря на поздний час гудевшим от людских голосов, как пчелиный улей. «Этот шотландец» — Патрик Мансон. Почти всю свою жизнь он прожил среди китайцев в Амое, на Тайване и в Гонконге. Ему удалось сломить недоверие своих пациентов к «западной медицине» благодаря тому, что он не стал — как это принято у нас — принимать больных в кабинете. В тогдашнем Китае такой прием вызывал подозрение в колдовстве, что отнюдь не способствовало росту авторитета у больных. Доктор Мансон видел, что его китайские коллеги принимают больных прямо на улице или в крайнем случае в помещении, куда любой мог зайти. И он устроил себе приемную
на первом этаже, с окнами, выходившими прямо на улицу.
Те, кого разбирало любопытство, заглядывали в окна и иногда видели шотландца, склонившимся над каким-то прибором. У доктора Мансона был микроскоп и… честолюбие ученого. Позднейшие исследования подтвердили некоторые его теории. Тернистый путь, на который он ступил, вывел его в конце концов на правильную дорогу. Она прямиком привела к открытию тайны малярии.
…Судьба не сулила легкую победу
Доктор Мансон работал в трудно переносимом европейцами климате. С шотландской бережливостью он копил деньги и в 46 лет решил вернуться к себе на родину. Однако сэкономленные средства попали в руки авантюристов, и мечты о спокойной старости лопнули как мыльный пузырь. Пришлось снова заняться врачебной практикой. Финансовые затруднения доктора Мансона стали в конечном счете благословением для человечества; не будь их, он беспечно ловил бы форель в горных потоках родной Шотландии и не сделал бы своего открытия.
Итак, он снова принимал больных, но на этот раз в Лондоне. Одна из комнат в доме Мансона принадлежала тем, кто помогал ему в научных изысканиях. Она называлась «навозохранилище»; здесь стояли клетки с птицами, крысами и другими подопытными животными, микроскопы и обыкновенные столы. Свои исследования шотландец проводил на материале, который присылали ему его приверженцы-коллеги из стран Тропической Африки и Азии.
Доктора Мансона уже нет в живых, но до сих пор со всех концов света приходят срочные посылки в Лондон: в специальных упаковках на самолетах доставляют яички комаров. Личинки кормят размельченным в порошок детским питанием, через неделю из них появляются комары. Самцов подкармливают сахаром, самки же пасутся на обритом брюшке морской свинки или сосут кровь у кого-нибудь из ученых. Исследования, которые проводятся здесь, чрезвычайно сложны, потому что есть виды комаров, не желающих размножаться в неволе, и приходится оплодотворять их каждого в отдельности. Таможенники без промедления оформляют бумаги, когда на посылке стоит адрес: «Ross Institute of Tropical Hygiene, Keppel Street, London, W.C.l».
Институт им. Росса… Росс — это еще один герой нашего рассказа. Однажды на пороге «навозохранилища» доктора Мансона появился человек.
— Майор Рональд Росс, служу врачом в Индии, в настоящее время в отпуске, — представился он.
После обмена любезностями начался профессиональный разговор.
— Разделяете ли вы, доктор Мансон, — спросил майор Росс, — мнение нашего французского коллеги доктора Альфонса Лаверана, утверждающего, что малярия вызывается каким-то паразитом?
Осторожный и сдержанный по характеру Мансон подтвердил это предположение: он шел по тому же самому пути много лет…
— Да, коллега, — ответил он, — то, что я видел, дает мне основание предполагать, что именно так заболевают малярией.
Уходя из «навозохранилища» на улице королевы Анны, майору Россу было о чем подумать… Он был человек гибкого ума, одинаково увлеченный математикой и медициной, писал стихи. И хотя его имя будет жить так долго, пока люди будут помнить пионеров медицины, сам он до конца своих дней, будучи на вершине славы и всеобщего признания, жалел, что не успел разрешить некоторые математические задачи и дописать пьесу в стихах. Не возьму на себя смелость оценивать его достижения в математике, но если бы майор Росс написал пьесу о собственной жизни, то это, несомненно, представляло бы собой захватывающее чтение, а поставленная на сцене, она наверняка пользовалась бы успехом.
Укус, который стоит копейку
Росс родился в Индии. Он был сыном шотландского офицера и англичанки. Получив в Лондоне медицинское образование, Росс поступил на службу в Индии, стал армейским врачом. Его перебрасывали из гарнизона в гарнизон, где он лечил солдат, а в свободное время играл на бильярде, в теннис или писал стихи. Росс увлекался математикой, и казалось, что именно она его больше всего и интересует.
Он служил на севере Индии в Кетте, на юге — в Бангалоре, в Бирме, затем на Андаманских островах. Здесь развертывается действие его романтической повести «Дети океана» (критики сравнивали его с Р. Стивенсоном). В ней рассказывалось о страстной, трагически оборвавшейся любви. Взяв за сюжет неоконченную драму Байрона, он опубликовал книгу стихов под названием «В изгнании». Другая его романтическая повесть, «Сила бури», описывает торговлю невольниками.
— Я снова вернулся в Индию, — писал Росс об этом периоде своей жизни, — оставив на родине жену и троих детей. Когда я после двенадцати лет службы получил в 1893 году звание майора медицинской службы, мне было 38 лег.
Нам представляется, что его эпохальное открытие родилось в результате споров с доктором Мансоном. Они прекрасно дополняли друг друга: Мансон — человек расчетливый и осторожный и Росс — мечтательный, полный замыслов и честолюбия и тем не менее всегда готовый на рискованный шаг, человек с жилкой авантюриста.
Французский армейский врач Лаверан, который служил в Алжире, доказал, что малярию вызывают какие-то паразиты. Его открытие датируется 1880 годом, но тогда еще не было установлено, каким образом паразиты попадают в организм человека. Мансон не только показал Россу под микроскопом этого паразита, но и указал ему конкретные пути для достижения успеха в исследовании этой проблемы. Росс вспоминал позднее, как однажды во время их совместной прогулки по Оксфорд-стрит его старший коллега произнес:
— Я установил, что малярию разносят комары…
Харли Вильямс, у которого я почерпнул многие биографические факты о Россе, так описывает механику «дозревания» этого открытия: «К знаниям по медицине добавилась щепотка высшей математики, поэтический талант и магия слов; после двенадцати лет спокойного дозревания этой смеси в гарнизонной атмосфере туда еще добавились технические знания, знакомство с работами Альфонса Лаверана и чувство сострадания к Индии, на которую безжалостно обрушиваются болезни. На эту „смесь“ попадает искра беседы на Оксфорд-стрит, и неожиданно весь эксперимент обретает жизнь, высвечивая то, чего до сих пор никто не видел».
Майор Росс работал в Индии, не жалея сил. Он выращивал комаров, кормил их кровью малярийных больных. За одну «порцию» корма для одного комара он платил одну ана, т. е. одну копейку.
Кровь Хусейн-хана
Любители детективных фильмов и романов не любят, когда им заранее рассказывают содержание фильма или книги, т. е. называют имя убийцы. Однако для нашего рассказа необходимо ввести читателя в суть болезни, т. е. назвать того, кто убил миллионы людей. После этого — как мне кажется — яснее можно будет представить деятельность тех, кто победил убийцу.
Малярия — это болезнь крови. Простейший, который ее вызывает, являясь самостоятельным организмом, может дышать, питаться, выделять экскременты. Он хозяйничает в красных кровяных шариках, разрушая их. Каждая атака на новый кровяной шарик вызывает у больного подъем температуры, головную боль и озноб. Такие приступы повторяются регулярно.
Комар кусает больного человека, простейший попадает в организм комара и остается там пятнадцать дней, после чего комар сам может заражать здоровых людей. Мы не будем пока углубляться в изучение многочисленных видов малярии, напомним лишь, что уже в древности врачи различали виды болезни в зависимости от частоты повторения приступов. Существует малярия, атакующая больного каждые 48 часов, и другая, вызывающая приступы через каждые 72 часа…
В Секундерабаде (Индия), где европеец с трудом переносит жару, майор Росс терпеливо ждал, когда комары сядут на стены, и накрывал их бутылкой. Он пускал комара к малярийному больному, а затем вскрывал и под микроскопом изучал его желудок. Для начала он установил, что в комарином желудке происходят некоторые изменения, поскольку изменяется состав крови у больного. Однако ему не удавалось выяснить природу этих изменений. Он писал из Секундерабада в Лондон Мансону. Последний высказал предположение, что разные виды москитов по-разному реагируют на изменения состава крови и это — как следствие — натолкнуло Росса на след малярийного комара. В разгаре исследовательной работы майор Росс получил приказ срочно выехать в Бангалор, где началась эпидемия холеры…
Следующим местом службы майора было местечко Оотацамунд, где Росс из ученого превратился в пациента. Через девять часов после пребывания в этой малярийной местности у него начался острый приступ болезни. Обвинительный акт против комара пополнился новым доказательством — причиной малярии было совсем не вдыхание болотных «миазмов», как это представлялось до сих пор.
Росса не занимала военная карьера… Он потратил целый год на проведение опытов, а за это время в Индии от малярии умер еще миллион человек. «И вот что поразительно, — замечает его биограф, — во всей огромной стране только он один пытался проникнуть в тайны болезни».
В июне 1897 года Росс снова оказался в Секундерабаде. Это был особенно засушливый и жаркий месяц. Работать в госпитальной лаборатории было сущей мукой, а пользоваться вентилятором он не мог, потому что боялся, как бы порывы ветра не смахнули «его» комаров. Ученому досаждали назойливые мухи, постоянный пот со лба мешал работе с микроскопом. Росс продолжал упорно резать комаров, изучая их желудки. 20 августа он взял на исследование очередную партию насекомых, напившихся крови больного индуса Хусейн-хана. И на этот раз Росс не ждал никакой сенсации. Под микроскопом лежал последний, сотый, комар, когда уставшие глаза ученого, наконец, увидели то, что в конце концов увенчало его работу успехом. Как он сам писал позднее, «в ту минуту предопределение опустило свои ладони на мою голову…»
На стенках комариного желудка Росс увидел черные точечки, точь-в-точь такие же, как те, которые малярийный паразит образует в крови человека. Более того, черные точечки можно было увидеть только у насекомых, кусавших малярийных больных. У других же комаров, которых держали специально для контрольных опытов и не подпускали к больным, этих точек не обнаружили.
Росс пошел домой, вздремнул часок и, вернувшись в лабораторию, подобно Архимеду (только две тысячи лет спустя), крикнул:
— Эврика!
Майор Росс одним махом разрешил две загадки, связанные с малярией. Первая — он мог в точности сказать, что именно малярийные комары разносят болезнь; вторая — выбрал правильный путь, который привел его к разрешению вопроса, каким образом малярийный паразит оказывается в насекомом.
Бал у губернатора
Майор Росс послал свои наблюдения Патрику Мансону. «Английский медицинский журнал» опубликовал выдержки из работ гарнизонного врача, которого неожиданным приказом перебросили на два года в Центральную Индию в местечко, даже не обозначенное на карте. Больше всего он горевал о том, что туда из-за холодного климата не долетали комары и ему придется временно отложить свои опыты. В результате хлопот Мансона командование в Симле откомандировало майора Росса на полгода для выполнения специальных заданий, и он снова смог взяться за работу.
В Калькутте он получил в свое распоряжение небольшую лабораторию и помощников. Здесь Росс довел до конца опыты, результаты которых вскоре стали известны в Эдинбурге и вызвали настоящую сенсацию…
В честь знаменитого гостя в Исмаилии был устроен прием. Однако на банкете его больше интересовали досаждавшие ему комары. Он провел настоящее следствие, пока не установил, откуда они взялись. Оказалось, что рассадником малярии являются выгребные ямы. На прощальном банкете Росс заверил своих хозяев, что, если ямы залить нефтью, малярии не будет. Гостеприимные французы приписали оптимизм английского врача количеству выпитого вина, но все же выполнили его рекомендации, и… малярия в Исмаилии исчезла.
Борьбу с комарами, однако, никто не считал серьезным делом. Однажды некий пастор спросил Росса:
— Вы действительно полагаете, что эта борьба имеет какое-либо значение?
— Большее, чем битва при Ватерлоо.
— А как вы это объясните, господин доктор?
— За всю жизнь Наполеона его армии погубили один миллион людей. А каждый из этих тропических паразитов убивает столько же каждый год.
Человек, получивший за свои исследования в области малярии Нобелевскую премию, в один год опубликовал и большую работу по медицине и сборник стихов. Когда венчали его дочерей, в соборах играли сочиненную им музыку. Одна из его работ трактовала математические принципы борьбы с малярией. Рональд Росс был всесторонне одаренным человеком. Но в истории он известен как человек, разгадавший тайну малярии.
Трудно назвать здесь всех тех, кто по кирпичику строил здание наших современных знаний о малярии.
Эти знания определили стратегию борьбы с болезнью. Люди стали осушать болота, вешать плотные сетки на окнах и дверях, покрывать кровати москитными сетками. Чтобы уничтожить личинки малярийного комара в стоячих водах, искусственно увеличили соленость прибрежной воды с помощью устройств, задерживающих морскую воду при отливах. В бакенах разводится прожорливая рыбка датвия, которая любит малярийные личинки. Но прежде всего против малярии применяют химические средства.
«Век устойчивости»
В Базеле, который называют «самой большой аптской мира», из-за того что там находится несколько гигантов фармацевтической промышленности, несколько лет назад я видел за работой доктора Пауля Мюллера, установившего, что известный много лет препарат обладает инсектицидным свойством. Изобретатель ДДТ, как назвали этот препарат, был отмечен Нобелевской премией. Проходили годы. ДДТ ликвидировал колорадского жука, вшей и комаров. Родина ученого — Швейцария спасла от уничтожения урожай картофеля, санитарная служба союзников подавила эпидемию тифа, которая вспыхнула в Неаполе и могла угрожать солдатам на фронте.
ДДТ и другие препараты, изготовленные на его основе, применялись не только на фронте в Европе, но и на Тихом океане. Когда американские войска высадились на острове Ниссан в южной части Тихого океана, интенсивное опрыскивание острова этим препаратом уберегло армии от малярии. Война кончилась, солдаты вернулись по домам, а на острове развелось такое множество комаров, которого его жители не помнят. Оказалось, что отравление комариного рода привело к гибели птиц. Они, в свою очередь, отравились комарами. А так как птицы размножаются медленнее, то избавленные таким образом от своих естественных врагов комары получили «зеленую улицу». Некий ученый, которого цитирует Рачел Карсон в своей книги «Безмолвная весна», высказывает мнение, что химические инсектициды по своему действию напоминают большое колесо, которое когда-то без остановки вращали узники. «Молчащая весна» — это предупреждение человечеству о том, что наступит время, когда природа из-за гибели птиц и насекомых замолчит навеки, станет безмолвной, как зимой.
«Если бы жил Дарвин, — пишет Р. Карсон, — он был бы рад подтверждению своей теории, что выживают наиболее сильные, приспособившиеся особи. Химикаты убивают слабейших, а невосприимчивые насекомые остаются жить. Количество их растет с каждым днем. Ученые уверяют, что мы вступаем в, век устойчивости"». Известный английский ученый доктор Чарльз Итон говорит: «Сейчас мы слышим далекий шум того, что может превратиться в лавину…»
Из Африки поступили сообщения о том, что определенные виды клещей, от которых гибнет скот, выработали невосприимчивость к инсектицидам. Один из ученых писал об этом: «Если бы люди до конца понимали значение подобного рода явлений, обсуждаемых лишь в научных кругах, то эти сообщения были бы напечатаны под такими крупными заголовками, как если бы в них шла речь о новом термоядерном оружии».
Первые вести с фронтов борьбы с малярией были обнадеживающими. Комары садились на стены, обработанные ДДТ, и погибали. Появилась надежда, что победа над малярией уже близка. В Греции anopheles sacharovi тоже реагировал на отраву должным образом, и результаты противомалярийной акции, проводимой в течение трех лет, подтверждали оптимистические предсказания.
В конце 40-х годов комары представляли собой еще грозную силу. Было установлено, что под действием ДДТ не подпадают взрослые особи, гнездившиеся под дорожными мостами. Малярийных комаров обнаружили и на апельсиновых деревьях, где они «приходили в себя» после ДДТ, а затем вновь летели к людям и заражали их.
Состязания за жизнь миллионов
Иммунитет малярийного комара против инсектицидов — угроза для тех мест, где малярию уже победили: у человека уменьшилась сопротивляемость организма. Иными словами, если предположить, что болезнь вернется, она будет протекать более тяжело. Поэтому Всемирная организация здравоохранения коренным образом изменила стратегию: вместо покорения малярии она приняла решение о полной ее ликвидации.
Речь идет не об уничтожении малярийного комара, а о ликвидации самой болезни. Если за три года после укуса малярийным комаром не наступит повторного заражения, то это будет говорить об исчезновении малярийных паразитов из крови человека. Комар может распространять болезнь, только перенося ее с больного человека на здорового.
Новая стратегия Всемирной организации здравоохранения основывается, следовательно, на том, чтобы бросить на фронт борьбы с малярией огромные количества инсектицидов. Если удастся уничтожить как можно больше комаров и приостановить тем самым развитие эпидемий, то каждого заболевшего можно будет лечить современными антималярийными препаратами. Речь идет о том, чтобы очистить кровь человека от паразитов прежде, чем устойчивые особи сумеют пополнить свои поредевшие ряды.
Существуют профилактические таблетки от малярии; одни принимаются ежедневно, другие — раз в неделю. Химики пытаются создать так называемые таблетки «retard» — долговременного действия, рассчитанные на полгода. Такие таблетки необходимы кочевникам, жителям джунглей и других труднодоступных районов, которые невозможно держать под постоянным наблюдением. Однако и туда можно добраться раз в полгода, чтобы уговорить местное население принять лекарство. Уже изготавливают и бесплатно раздают поваренную соль с добавлением антималярийного препарата. По крайней мере гарантирует более легкое течение болезни.
История, несомненно, оценит драматизм состязаний, от которых зависит здоровье человечества. В чем же их суть? Во время массового уничтожения малярийного комара в том или ином районе несколько сот особей все-таки выживают. У них появляется потомство, и, следовательно, естественным путем возникает устойчивый вид. Как утверждают ученые, на это требуется от пяти до семи лет. В этих состязаниях на карту поставлена жизнь миллионов людей. Кто выйдет победителем? Человек, вооруженный наукой, или комар?
Проблема борьбы с малярией стоит перед учеными всего мира. Тщательно собираются все данные о передвижениях врага, о его оборонительных действиях. Стало известно, что в комарином организме образуется некий энзим, который служит как бы щитом на пути инсектицидов. Значит, химикам следует подумать о новом составе опрыскивателя. Надо решить, например, вопрос, впитывает или разлагает окрашенная стена инсектициды.
Проблем множество. Если удастся их разрешить, то королева болезней — малярия будет свергнута с трона.
Магнитофон, который убивает, или…
Надежды возлагаются не только на химию. Изучаются и другие средства борьбы.
Как лучше всего уничтожить комаров? Может быть, облучить их гамма-лучами? Но время облучения должно быть точно определено, чтобы — не дай бог — не погубить нормального комара.
Облученные самцы, уже не способные к продолжению рода, выпускаются на свободу, а так как самка переживает любовный экстаз лишь однажды за свою жизнь, то после встречи с облученным комаром она отложит одно-единственное неоплодотворенное яичко. Однако, если учесть отрицательные последствия применения химикатов, которые без разбору убивают все живое, этот способ кажется не самым лучшим.
Люди придумали другой способ: смерть комару записали на магнитофонную пленку. Известно, что некоторые насекомые реагируют (хотя и по-разному) на звук. Например, ночных бабочек отпугивают сигналы, которые издают в темноте летучие мыши: бабочки не без оснований подозревают, что летучие мыши имеют по отношению к ним довольно гнусные намерения… Комаров же как магнит притягивает звук от крылышек летящей самки. Не помня себя, он летит навстречу призыву к любовному свиданию. Дьявольское же ухищрение заключается в воссоздании столь заманчивого для комара звука на магнитофонной пленке, а сам магнитофон с усилителями опутывается тончайшей металлической сетью, по которой пропускается ток… Комар, можно сказать, буквально сгорает от своей страсти…
…Охота на крупного зверя
Личинки в воде можно убить ультразвуком, но этот способ для борьбы с комаром не подходит, потому что заодно уничтожается и другая живность.
Битвы такого рода нельзя выиграть в лабораториях. В представлении ученых комар — крупный зверь. И они правы. На больших плакатах в Таиланде можно прочитать, что ежегодно от тигров погибает с десяток человек, зато от малярийного комара — много тысяч.
Чтобы досконально изучить повадки комаров, их искусственно размножают, затем выпускают на свободу и с низко летящего самолета прослеживают их путь. Для эффективной борьбы с ними это имеет существенное значение. Например, на Калимантане сущим бедствием являются комары вида sundaicus; с наступлением сумерек они летят к человеческому жилью, хотя могут пролететь не более четырех километров. Самцы этого вида довольствуются цветочным нектаром, самки же жаждут
только человеческой крови, так как это вершина их половой деятельности. Яичко не достигнет полного созревания, если комариха-мать не напьется крови. Как меня уверяли собеседники из полевых лабораторий по проведению акции «Сабах-420», самки не очень прожорливы, потому что сосут кровь лишь один раз в два дня. Но если принять во внимание астрономическое количество комарих, спастись от них непросто.
Знаю это по собственному опыту. Я был как раз в Папаре (в джунглях Сабаха), когда у меня кончилась антикомарийная жидкость, которую я захватил из Женевы. В местной китайской лавчонке мне предложили средство, выпускаемое некоей сингапурской фирмой. Меня прельстила пестрая этикетка на бутылке: китайский воин в броне и шлеме, мечом рассекающий голову огромного комара. По надписям на китайском и малайском языках я понял, что это средство рассчитано на определенную клиентуру. Однако другого ничего не было, и я взял бутылку с жидкостью.
На другое утро, полив себя из флакона, я очень скоро понял, что на комаров жидкость не производит ни малейшего впечатления, зато все люди шарахаются от меня. Эта жидкость имела такой ужасный запах, что собаки, безмятежно дремавшие в тени деревьев, при моем приближении вскакивали и, потянув носом, неслись в противоположную сторону. В Кениаго один санитар надо мной сжалился и уступил банку с более цивилизованным средством. Я намазался снова, а одежду, насквозь пропитавшуюся восточными «благоуханиями», отдал прачке-китайцу, и он набросился на нее с яростью. Вечером я сидел за бутылкой пива, снова признанный людьми.
Коты на парашютах
Я разговариваю с итальянским маляриологом, который знает про комаров все на свете. Он объясняет мне, что установить виды тех комаров, которые преследуют «проклятое племя» мурутов, трудно.
— В чем заключаются эти трудности?
— Для начала скажу, что в такой широкой акции, как настоящая, не может быть места ни домыслам, ни
догадкам. Требуется абсолютно точно знать виды комаров, обитающих в деревнях. Их ведь может быть не один, а два или три. Не исключено появление и новых видов… Нам надо знать об этом заранее, до того, как сюда явятся «люди с белым порошком», как здесь называют санитаров, дезинфицирующих жилища. Я всегда прошу своих пациентов ловить комаров и приносить их в лабораторию… Муруты очень охотно откликаются на эту просьбу и полны добрых намерений. Однако комара можно поймать только тогда, когда стемнеет. Вечером же, когда мурут выпьет, он комара не то что от мухи, от водяного буйвола не отличит. Все очень не просто. А ведь это только подготовительная фаза, когда проводится ознакомление с местностью, чертятся планы деревень, нумеруются дома, намечаются трассы для бригад, организуются отделения по изучению комаров, набираются и обучаются люди для работы в бригадах, готовится транспорт для доставки химикатов. Только после всего этого выбирается удобное время для атаки на комаров и, наконец, проводится сама атака: интенсивное опрыскивание жилищ. Мы, естественно, внимательно следим за реакцией насекомых, но больше всего нас интересует любой сигнал о появлении комаров, устойчивых к химикатам. Если через три-четыре года на две тысячи жителей будет приходиться одно заболевание, мы будем считать, что добились успеха.
Следующая фаза — консолидация: необходимо обнаружить комариные «бастионы» и обработать их химическими средствами. Под каждым случаем заболевания с. высокой температурой следует предполагать малярию; при этом необходимо немедленно брать кровь на анализ и, если диагноз подтвердится, сразу же перейти к лечению. Если новых заболеваний не наблюдается, наступает фаза закрепления завоеванных позиций, но это уже забота не какой-либо специальной организации, а местной службы здоровья. Лечение малярии становится принудительным, и, более того, обязательно ищут разносчика болезни.
— То, о чем я вам рассказал, — продолжал мой собеседник, — основные направления нашей деятельности. То же самое делается и в Бразилии, и на Калимантане. Но в каждой стране свои специфические условия, и поэтому нередко случаются разные казусы.
— Например?
— Например, в Сараваке жертвами нашей акции оказались… коты. Обыкновенные коты, которые, разгуливая по опрысканным крышам, отравились инсектицидами. Еще они любят полакомиться кузнечиками, а кузнечики-то тоже были отравлены… И произошло нарушение равновесия в животном мире. Крысы, обнаружив внезапное исчезновение своего мурлыкающего врага, набросились на амбары и рисовые поля. Кончилось тем, что котов сбрасывали на специальных парашютах, чтобы сберечь урожай от крыс, а людей от голода.
Колдуньи из девяти деревень
— Малярия — враг очень опасный, — продолжает итальянец. — Каждая ошибка в наших действиях чревата трагическими последствиями: болезнь может прорваться сквозь наши заслоны и появиться в районах, которые мы считали неопасными.
Рассказ итальянского специалиста по борьбе с малярией дополнили и другие врачи, которые обратили мое внимание на страны, не пожелавшие подключиться к борьбе против малярии, т. е. действовавшие по принципу «моя хата с краю».
На Калимантане я столкнулся с еще одним важным аспектом противомалярийной акции «Сабах-420»… Как известно, малярийный комар не соблюдает никаких границ. Вся южная часть острова принадлежит Индонезии, Сабах и Саравак, на севере, входят в Малайзию, Бруней находится под английским протекторатом. Бруней, Сабах и Саравак провели большую работу по уничтожению малярии. Санитары добирались на вертолетах в самые недоступные деревни, на лодках поднимались в верховья рек. Упорство и массированные действия начали приносить свои плоды. Но… Так как комарам, как говорится, чихать на границы, в их поредевшие ряды прилетело подкрепление с индонезийской части острова, где о комарах забыли. Устраняясь от противомалярийной борьбы, Индонезия наносит вред не только себе, но и соседям.
А теперь перенесемся в другую страну, где малярия побеждена. А меж тем она тоже находится в Азии.
В свое время малярия была страшным бедствием для Азербайджана, где, как уверял один азербайджанский писатель, по вечерам на одного человека ежеминутно садится 99 комаров. Подавляющему большинству населения хинин был не по карману, а знахари лечили так: больного заворачивали в шкуру только что зарезанного барана, а когда он там согревался, вытаскивали и обливали ледяной водой. Малярия не излечивалась, зато у больного появлялись осложнения, которые и загоняли его в могилу.
Маки на мечетях
Малярийный комар летает невысоко, зная об этом, азербайджанцы строили в деревнях высокие деревянные башни и спали там.
Борьба с малярией в Азербайджане затруднялась разнообразием климатических условий; каждая климатическая область требовала своих методов борьбы.
Из Баку в Самарканд, один из старейших городов мира, я летел одну ночь.
В расщелинах стен древних мечетей цветут маки — ветер постепенно нанес туда землю, а потом и семена… О Биби-ханум, любимой жене всесильного владыки, державшего в страхе весь тогдашний мир, будут помнить до тех пор, пока сохранятся стихи, запечатленные на камне и мраморе, мозаике и украшениях. Так убитый горем муж выразил свою скорбь. Все ниже в землю уходят могилы тех, кто не был знатен и похоронен на соседнем кладбище. Сейчас вряд ли можно установить, что за болезнь свела всех этих людей в могилу, ясно только, что над древними стенами Туркестана витает дух жертв, которых убила малярия.
В Узбекистане в 1893–1902 годах умерло от малярии 40 тысяч человек, а ведь он был тогда малонаселен. Распространению болезни способствовало увеличение производства риса. Неглубокая стоячая вода на рисовых полях образовывала идеальные условия для комариных личинок. Люди не могли объяснить, почему малярия иногда не проявляется в течение нескольких лет, а затем внезапно обрушивается на крестьян таджикских и узбекских деревень. Известный русский ученый Исаев установил причину этого явления. Талая вода, годами собиравшаяся в горах, прорывается в долины, и некоторые места оказываются затопленными. Оттуда и вылетали на штурм миллионы комаров.
Подарок с изъяном
Теперь мне хотелось бы рассказать о драме, которая не так давно разыгралась в Грузии. «Актеры», или, скорее, их дети, а может, дети их детей — это худощавые грузины с резкими чертами лица…
В горных селениях, где воздух ничем не отравлен, почти на каждом шагу видны следы вчерашнего. В придорожных духанах, над которыми витают ароматы трав (обязательно входящих в состав грузинского блюда), сидят мужчины, потягивая вино. Несколько музыкантов извлекают старинные мелодии из незнакомых нам инструментов. В воскресный вечер, возвращаясь с гулянья, крестьяне поют песню, родившуюся в те времена, когда человек жил в согласии с землей, а Европа пребывала в младенческом состоянии. Музеи Тбилиси производят на меня такое же впечатление, что и голландские картинные галереи: со старинных портретов на вас смотрят лица, которые вы видите и сегодня вокруг себя.
На высокой горе над всем Тбилиси возвышается монумент в честь Матери Грузии. В одной руке она держит меч для врагов, в другой — чару с вином для Друзей.
— Если сыщется у вас мужчина ей под стать, присылайте, женим его на Матери Грузии, — смеется шофер, который подвозит меня к монументу.
Дома, расположенные на крутых улочках в старой части города, так нагреваются за день, что и ночью от них несет теплом. Несмотря на поздний час, двери открыты… Просидев целый день над записями, я бесцельно брожу по улицам…
Когда бог делил между людьми землю, явились к нему и грузины. Выстроилась длинная очередь, а кому охота в ней стоять? Грузины расположились в тенечке под деревьями и попивали винцо. Когда же они явились перед богом, то очереди уже не было, но и земли не осталось.
— Где же вы были? — спросил грузин господь, когда те объяснили ему, за чем пожаловали.
— Мы пили вино в тени деревьев, — ответили они ему.
— Неплохое занятие, — признал творец и задумался. Но поскольку в те далекие времена, когда было что дарить, даритель не забывал себя — надо ли говорить, что для себя-то бог припрятал завидный кусочек. Расщедрившись, он отдал его грузинам.
И вот появилась Грузия — залитая солнцем, с неповторимой природой, богатая традициями.
Так рассказывается в древней легенде (хотя с течением времени она, наверное, и осовременилась). Добавим только, что добрый господь бог не очень-то знал, что дарил. Подарок оказался с изъяном — малярией.
Беги быстрее…
— Малярия всегда представляла собой самую большую проблему для здравоохранения Грузии, — говорит мне профессор Ираклий Иванович Топурия, заместитель директора Тбилисского института паразитологии и тропической медицины им. С. С. Вирсаладзе. — В 1921 году малярией болел каждый третий житель республики, а в Восточной Грузии были районы, где ею болели 80 процентов населения. Жизнь человека была непродолжительной…
В начале 20-х годов эпидемия малярии захватила один из районов города, лежавший на болоте. В те годы инсектицидные средства были неизвестны и казалось, что помочь людям, фактически предоставленным самим себе, почти невозможно. Это было отступление как во времена средневековья, когда клич fugocito, vade longe, rediiarde («беги быстрее, уходи подальше, возвращайся помедленнее») был призывом и спасением для охваченных ужасом людей.
Около трех тысяч человек жили тогда в том районе — каждый шестой погиб от малярии; кто оставался в живых, бросал дома и имущество на произвол судьбы и уходил. Это бедствие было данью войне, которую заплатили с известным опозданием. Во время первой мировой войны на фронт ушли почти все мужчины и для управления сложной оросительной системой не хватало рук. Когда же солдаты вернулись, их послали… хоронить умерших, потому что во многих семьях это уже некому было делать.
Когда сейчас смотришь на этот район современных зданий и широких улиц, трудно даже вообразить, что во время эпидемии над его старыми домишками витала тень смерти. Но еще труднее представить себе, что можно встретить очевидца тех событий.
Профессор Георгий Нестерович Гордадзе был тогда студентом медицинского института. Сначала он учился в Москве, потому что в Грузии тогда не было такого института, а уж потом перевелся в Тифлис.
Институт, в котором мы сейчас беседуем с ним, окружен небольшим садом, и городской шум сюда не доносится. Профессор рассказывает мне о своей жизни и о малярии. Для него малярия — не болезнь, вычитанная из учебника, он испытал ее на себе. Сначала от нее страдал, а потом с ней боролся. Вся долгая жизнь врача прошла под знаком малярии.
Он родился в Западной Грузии в деревне, где всегда болели малярией. Раньше здесь сажали кукурузу, разводили виноградники, а теперь выращивают чай. Первый раз он заболел малярией в детстве, когда ему было три года, а потом болезнь постоянно повторялась.
— А лечение?
— О, лечение, — улыбается профессор, — если это можно назвать лечением…
Дьявол над горшком
Хинин стоил дорого: четыре грамма — столько же, сколько шестнадцать килограммов кукурузы. Крестьяне лечились у колдунов; те объясняли малярию проделками дьявола и наглядно подтверждали это… с помощью простого трюка: нагревали пустой горшок и, когда там образовывался относительный вакуум, плотно прикрывали крышкой. Она так прилипала к горшку, что ее невозможно было оторвать.
— Вот она, дьявольская сила, — восклицала старуха-колдунья, и больной понимал, что вылечиться будет нелегко и недешево.
Чтобы снять чары, больному надо было в один день посетить девять колдуний, живших в разных деревнях. Профессор Гордадзе и сейчас помнит, как он еле-еле плелся за больной матерью, уцепившись за ее юбку, когда та вела его из одной деревни в другую.
Еще будучи студентом, он твердо решил посвятить себя борьбе с малярией, зная по себе, сколь опасна эта болезнь. Кроме того, большое влияние на него оказал известный грузинский маляриолог профессор Вирсаладзе, имя которого носит теперь институт.
Малярия не оставляла Гордадзе и когда он вырос. Он рассказывает, как однажды студентом приехал к себе в деревню на каникулы, но вместо отдыха пролежал с приступом малярии — болела вся деревня. Он и сейчас с гордостью воина, защитившего родной дом, вспоминает, что из всех заболевших не смог спасти тогда только двоих…
— А как было, когда вспыхнула эпидемия в одном из районов Тифлиса? Ведь хинина не хватало — он был импортным лекарством. Врачей тоже не хватало, и мобилизовали студентов-медиков.
— В тот район тогда ходил трамвай, но мы все больше бегали пешком, потому что ни у кого не было денег на билет, — вспоминает профессор. — Мы работали каждый день с утра до позднего вечера и по воскресеньям… Как нам тогда говорили, малярия не признает воскресений… Осушили болота (нам помогали люди, уже переболевшие малярией), продезинфицировали воду, чтобы уничтожить личинки комара… Когда опасность миновала, жители начали потихоньку возвращаться домой…
Лекции по истории
Во время Великой Отечественной войны профессор Гордадзе был маляриологом Закавказского фронта. По его настоянию в тылу солдат обучали не только умению воевать с противником, но и с малярией, на случай если война дошла бы до малярийных районов.
Проводили работу и среди гражданского населения, потому что во время войны массовые передвижения людей могли способствовать распространению малярии.-
Упоминавшийся пример о малярии в Грузии во время мировой войны — не единственное тому доказательство. Известно, какие страшные опустошения произвели тиф и холера во время Крымской войны.
Словом, кто не усвоил уроков истории, тот неизбежно может повторить ошибки.
— Я был всего-навсего майором, а меня слушались и генералы, — вспоминает профессор, — потому что понимали: к маляриологу надо прислушиваться.
— Представьте себе, профессор, что вы снова студент и перед вами стоит проблема выбора. Кем бы решили стать?
— Маляриологом, потому что, оглядываясь назад, я испытываю чувство большого удовлетворения.
Если бы нашелся режиссер, пожелавший поставить по этому незамысловатому сюжету пьесу о Грузии и о малярии, ему следовало бы обратить внимание на то, что здесь уже нет неуверенности, характерной для стран, где с малярией не только не покончено, а даже наоборот: она перешла в наступление. Директор Института им. Вирсаладзе, с которым я беседую, говорит, что, по предсказаниям врачей, в Грузии малярия полностью исчезнет по прошествии ближайших десяти лет, однако сам он склонен считать, что это время наступит значительно раньше.
Итак, усилия людей направляются сегодня на укрепление достигнутых результатов. Человек в силах бороться с малярией. Я бы даже сказал, что в Советском Союзе сейчас полностью окупились колоссальные материальные затраты, вложенные почти полвека назад в борьбу за здоровье людей. Хотя не все проходило гладко, борьба потребовала многих жертв, огромных средств…
Как пишет один французский автор в статье, посвященной достижениям советской гериатрии, — «русские не хотят умирать». Я не запомнил всех статистических данных, а лишь человека, который ребенком тащился за матерью из одной деревни в другую, человека, болевшего малярией в детстве и в расцвете сил и всю свою жизнь посвятившего борьбе с нею. Его работа принесла ему такое же удовлетворение, какое испытывает врач, отошедший от постели больного с чувством выполненного долга. Диагноз поставлен правильно, прописанные лекарства — действенны, рецидив болезни — исключен, выздоровление — полное… Немногим врачам дано испытать чувство безграничного удовлетворения, тем более что пациентом был почти весь народ.
— Ах, все это позади!.. Как быстро летит время!
Я так и не понял, что имел в виду профессор. То ли нашу беседу, когда тикали часы и крутился магнитофон, то ли то, что он не заметил, как в его родной Грузии меньше чем за полвека победили страшную болезнь… А может, он подумал, что из-за работы некогда было оглянуться на прожитую жизнь…
Священная война против малярии
Когда в 1955 году Всемирная организация здравоохранения объявила священную войну малярии, каждый специалист понимал, что подобная война не может быть выиграна только с помощью одной химии. Подобно тому как в любой современной войне, здесь надо учитывать и факторы психологического характера. Конечно, не в отношении комаров, а в отношении невежества и суеверия. Специалисты понимали, что нарушение привилегий деревенского колдуна может погубить все усилия, направленные на борьбу с болезнью.
В африканских странах, где колдун пользуется большой властью и в глазах крестьян связан с темными силами, «человек с белым порошком» не входил в его дом в обуви, а оставлял ее на пороге, демонстрируя тем самым свое уважение к высокому лицу. Приступая к обработке жилья инсектицидами, тщательно закрывал развешанные по стенам предметы колдовского культа, чтобы они «не теряли» своей магической силы, потому что, по заверениям колдунов, белый порошок ослабляет ее.
Мой белокожий читатель, попридержи улыбку превосходства! Передо мной лежит декабрьский номер журнала «The Journal of Tropical Medicine and Hygiene» (1967) со статьей знаменитого маляриолога сэра Гордона Коуэлла. Этот автор включился в древний спор на тему о том, кто, что и от кого перенял? Он утверждает, что Новый свет подарил Старому картофель, каучук и табак, и Старый свет «схватил» от Нового малярию и сифилис. Он пишет, что во время конклава в 1623 году восемь кардиналов скончались от малярии и многие переболели, потому что неподалеку были малярийные болота, и как абсурдные религиозные запреты тормозили применение даже апробированных средств. По его мнению, можно было бы продлить жизнь Оливеру Кромвелю, но ни один врач не рискнул бы прописать ему «порошок иезуитов», или «порошок кардинала», иначе говоря хинин, который в то время был уже известен.
«Научная медицина встречает много трудностей, когда ей приходится действовать в среде, отличной от той, где она родилась», — уверяет Фрэзер Брокингтон.
Я думаю, что над этим стоило бы подумать. В священной войне против малярии любой ценой надо избежать конфликта с высокими духовными лицами той страны, где обнаружена болезнь. Более того: надо искать союзников среди тех людей, которые в силу своего высокого религиозного сана пользуются в стране непререкаемым авторитетом.
Будда Жужжащих болот
А теперь перейдем от общих рассуждений к рассказу о конкретных делах. В сообщениях, поступавших в женевский штаб из северных провинций Таиланда, указывалось, что две трети населения больны малярией и болезнь грозит распространиться не только на соседние провинции, но и на соседние государства.
В Женеву вызвали индийского маляриолога доктора Самбасивана и попросили его возглавить группу маляриологов в Северном Таиланде. Его согласие обрадовало не только потому, что доктор — специалист в своей области, но и потому, что он — буддист. Для Всемирной организации здравоохранения, которая привлекает к работе людей самых разных специальностей из самых разных стран, никакой роли не играют ни цвет кожи, ни вероисповедание. Но когда я поездил по Таиланду, то убедился, что человек, незнакомый с буддийским учением, встретит большие трудности в противомалярийной борьбе. Почему?
Когда в 1957 году исполнялось 2500 лет со дня рождения Будды, король Таиланда, который среди прочих званий носит еще и титул «хранителя буддийской веры», облачившись в предписанные ритуалом одежды, отправился на две недели в монастырь.
Монахи в оранжевых одеяниях встречаются в Таиланде на каждом шагу. По весьма скромным подсчетам, их там около 200 тысяч человек. Мы, европейцы, недооцениваем влияния монахов на повседневную жизнь этой страны. Но именно с ним следует считаться в первую очередь.
Фактически каждый таиландец обязан пройти через монастырь, хотя это вовсе не значит, что он должен там остаться. Монастырь посещает юноша перед женитьбой. Туда идут, чтобы в тишине и покое подумать о житейских проблемах.
Монахи присутствуют на похоронах, освящают новые дома, а в День учителя в знак благодарности их торжественно угощают едой, хотя в Таиланде обучение светское.
Чтобы подняться на верхнюю ступень знаний, монахи должны упорно и прилежно учиться. Монастыри поразили меня переплетением новых веяний со старыми традициями. Когда я однажды беседовал с настоятелем одного монастыря, из одной кельи до меня доносился стук пишущей машинки, из другой — мелодичная декламация стихов из древних писаний. Таиландская ветвь буддизма — в отличие от других — никогда не считала интимную жизнь человека злом или, скажем, темой, о которой не принято говорить вслух. Наверное, поэтому в монашеских кельях висят на стенах яркие японские календари с полураздетыми красотками… Такие же календари — к моему великому изумлению — я увидел и в пещерах отшельников.
Ранним утром монахи отправляются в город за мисочкой риса: они едят лишь два раза в день, а после полудня могут только пить. Одно удовольствие смотреть на них по вечерам, когда они рассаживаются где-нибудь под деревьями и прямо из бутылочек медленно потягивают холодную пепси-колу.
Вся их жизнь — это самоограничение. Восьмиступенчатая лестница, которая ведет буддийских монахов к нирване, накладывает на них ряд обязательств.
В провинции Сарапей к небу возносится Ват Пхра
Норн Нонг Пунг, или Святыня Лежащего Будды Жужжащих болот. Она обнесена священными стенами. Золотая статуя улыбается загадочной улыбкой. Но почитатели Будды редко улыбались своей судьбе: с наступлением сумерек они ничего не слышали, кроме комаров.
Размышления настоятеля монастыря
Когда комар, кусая, заражает и убивает человека, его не мучают угрызения совести. Но человеку в буддийской стране нельзя убить никакое божье создание, в том числе и комара. Таково учение Будды. Можно ли склонить людей нарушить законы религии, которую они исповедуют? Не лучше ли найти общий язык с древней верой, а не противоречить ей? Только в этом случае и можно рассчитывать на успех акции по массовому уничтожению комаров.
В одно прекрасное утро главному настоятелю монастырей, человеку прогрессивному, понимавшему нужды народа, представили незнакомца, который прибыл из дальних стран. Это был его единоверец, доктор Самбасивана. Их беседа длилась несколько часов. За все время они съели лишь по одной мисочке риса… Прощаясь, гость сказал, что прибудет за ответом.
Настоятель закрылся в келье, молился, просил Будду наставить его. Он искал ответа в собственных знаниях и мучился сомнениями.
Шли дни, кадили светильники перед алтарем Будды Жужжащих болот, монахи с мисочками ходили по городу, а настоятель все еще думал.
Через несколько недель перед монастырскими воротами снова остановилась машина. С бьющимся сердцем индийский врач выслушал ответ, который звучал как приговор комарам.
— Сын мой, — начал настоятель, когда они, обменявшись приветствиями, встали на колени, смерть, которую ожидает всякое божье создание, причиняет разные степени страданий. Я понимаю, что человек, годами страдающий от малярии, мучается больше, чем насекомое, гибнущее от химикатов мгновенно. Я утверждаю, что убийство любого живого существа, в том числе и комара, — великий грех, но, по моему разумению, убийство комара — грех, которому можно найти оправдание. Чем я оправдываю его убийство? А тем, что знаю: уничтожение комара приведет не только к уменьшению страданий мужчин, женщин и детей, но и к сохранению им жизни.
Врач низко склонился в благодарственном поклоне.
— Ты знаешь также, сын мой, — продолжал настоятель, — что мы, буддисты, отвечаем только за собственные поступки на земле, но не можем отвечать за поступки других. Вдумайся в то, что я сейчас скажу: человек, идущий тропою Будды, может воздержаться сам от убийства комара, но никогда не станет обременять свою совесть поступком, совершенным другими. Вот мое слово.
Язык танца
Высокое духовное лицо само благословило врачей-маляриологов, иноверцев.
Настоятель не занял позицию пассивного созерцателя, а призвал всех монахов и священников к сотрудничеству. Он широко открыл ворота священных стен. На глазах собравшейся толпы санитары тщательно опрыскивали бесценную статую Будды. Это было воспринято как молчаливое согласие на полное уничтожение комаров, а не только желание уберечь от них великое произведение искусства.
Самый темный крестьянин понял, что, если «люди с белым порошком» имеют право входить в места, дорогие сердцу самого Будды, перед ними нельзя закрывать двери в свои дома, а это как раз те дома, которые стоят на краю болот, т. е. там, где жужжат комары…
Более того, настоятель приказал отдать храмы под временные медицинские пункты, чтобы врачи осматривали жителей не под открытым небом и не в тесноте домишек. Загадочно улыбаясь, Будда поглядывал на ребятишек, пришедших со старостой…
Группа врачей и санитаров проработала в провинции Серапей два года; все это время они искали больных, лечили их и уничтожали комаров. Жужжание над болотами прекратилось.
В Хингмаи тысячи людей прошли по улицам в благодарственной процессии. Впереди шли пританцовывая красивые придворные танцовщицы, с вплетенными в полосы живыми цветами и надетыми на пальцы конусообразными пластинками из золота.
Языком танца, без слов, а лишь изящными движениями своих стройных тел они поведали людям, как победили комара, убивавшего свободный народ таи. Их танец рассказывал о горе, о надежде, о радости, которая ждет теперь людей.
Вслед за танцовщицами сотни правоверных тащили огромную ритуальную колесницу «бусабок», и, дойдя до священных ворот, они подкатили ее к подножию Будды, где стоял главный настоятель монастырей в окружении монахов в оранжевых одеяниях…
«Если хочешь умереть, поезжай в Кундуз…»
— В нашей работе, — сказал мне однажды знакомый маляриолог, — есть такие минуты безграничного удовлетворения, ради которых стоит работать в любых, самых трудных условиях…
В один прекрасный день в Нью-Дели из Кабула прибыл директор службы здоровья доктор А. Р. Хакими, который по поручению афганского правительства вручил региональному штабу ВОЗ для Юго-Восточной Азии шесть изумительных по красоте афганских ковров.
На первый взгляд эти произведения старинного искусства не имеют никакого отношения ни к комарам, ни к малярии.
Но вот что сказал доктор Хакими:
— В нашей стране существует определенная связь между этими коврами и развитием службы здоровья. Не так давно у нас бытовала такая пословица: «Если хочешь умереть, поезжай в Кундуз…» (там свирепствовала малярия). В последние годы благодаря Всемирной организации здравоохранения мы избавили Кундуз от малярии, и сейчас этот район — один из наиболее производительных в стране: здесь сеют пшеницу, выращивают хлопок, сахарный тростник. Ликвидация малярии позволила нам заняться каракулеводством. Получение различных видов шерсти повлекло за собой увеличение производства ковров. Но самое главное заключается в том, что сегодняшние ковры намного красивее прежних, потому что малярия больше не отнимает силы у наших ткачей и не глушит их творческую фантазию…
Возвращение в Кинабалу
В нашем путешествии по Азии мы, кажется, чересчур удалились от священной горы Кинабалу, к которой отправляются муруты после смерти.
Мы ночуем в Апин-Апин. При лунном свете Кинабалу встает во всем своем великолепии, и становится понятным, почему с ней связано так много легенд. Дожди, которые в этом году начались на месяц раньше, захватили нас врасплох и до некоторой степени смешали все планы работ антималярийных бригад. Вырубленные в джунглях тропинки превратились в месиво. Машины с четырьмя ведущими колесами буквально «плывут» по такому вязкому болоту.
Мы останавливаемся в деревне, отмеченной на карте. Нас встречают стаи собак. Муруты любят собак и очень ими дорожат, так как собаки помогают им в охоте на диких быстроногих кабанов. Собаки настолько ценны здесь, что нередко можно наблюдать такую картину: женщина одной грудью кормит своего младенца, а второй — щенка, потому что его «мама» — в лесу на охоте.
Гроб или невеста?
Здешние собаки не умеют лаять. Не состоят ли они в родстве с известной австралийской собакой динго? Они не умеют лаять, но в пять часов утра громкий вой одинокой собаки, а через минуту и присоединившийся к ней целый собачий хор могут поднять из гроба и мертвого.
Уж коль я так выразился, попутно скажу, что, находясь в Сабахе, я смотрел на жбаны, в которых муруты готовят пищу, с каким-то странным чувством. Подумайте только, в одинаковых жбанах и пенится варево, и хоронятся умершие (покойника засовывают в жбан в сидячем положении и замазывают верх, а предают земле лишь через несколько лет). По словам переводчика, жбан-гроб стоит очень дорого. Мы пытаемся перевести его стоимость из одной валюты в другую, но это дается нам с большим трудом. Дело в том, что ни малайский доллар, ни любая другая валюта не очень-то в ходу у мурутов; они до сих пор ведут меновую торговлю. Однако после утомительных подсчетов нам ясно, что большой жбан-гроб стоит столько же, сколько красивая невеста.
«Гроб или проданная невеста» — возможное название для страшной оперы о мужчине из племени мурут, который, почувствовав себя плохо, отказывается от женитьбы на избраннице. Вот какие мысли пробегают в голове. Признаюсь, мне хватило нескольких месяцев ежедневного соприкосновения со страданиями и смертью, чтобы я стал проще смотреть на такие вещи…
В каждой деревне повторяется одно и то же: санитар спрашивает о больных с высокой температурой, чтобы взять у них кровь, а взамен оставить против малярии лекарство. При этом он обязательно объяснит, как его надо принимать. Муруты ведь не делят недели на дни, часы, минуты. Да и зачем? Путь к здоровью определяется положением луны на небе.
— Когда луна будет совсем маленькой, ты будешь принимать по одной таблетке, — наставляет санитар. Я обещаю ему, что напишу о нем в своей книге. Санитар когда-то сам был «человеком с белым порошком», т. е. ходил по деревням (иногда приходилось шагать пешком по двадцать дней от одного селения к другому) и обрабатывал химикалиями дома. В такие глухие деревни надо и сейчас периодически заглядывать: если не проследить, то малярия может снова вернуться…
— У нас много хлопот с приезжающими с Калимантана, — говорит он мне, — на индонезийской части острова, как вы знаете, наша акция почти не проводится, и там наверняка из трех человек двое больны малярией. Граница в джунглях — это же просто фикция, ну кто там будет соблюдать границу?
Мы возвращаемся к себе поздно вечером, уставшие и грязные. На заднем сиденье вевдехода стоит ящик с тщательно упакованными пробирками. В них кровь тех самых мурутов, которые были приговорены к смерти. Сейчас этот приговор временно отменен. Если и будет найден малярийный паразит, то лишь у нескольких человек, а ведь совсем еще недавно эти деревни полностью вымирали.
Отец малярш
Мы снова ночуем в Апин-Апин, и снова в пять утра нас будит собачий хор… Итальянец изрыгает проклятья, они сыплются только что не на Папу Римского, а его пожелания — если бы они исполнились — привели бы к полному уничтожению всего собачьего рода на земле.
Наконец он откидывает москитную сетку и встает. Обливается холодной водой и при этом фыркает, как тюлень. Затем находит на столе очки, надевает и начинает бриться. Хорошее настроение возвращается к нему, и он соглашается начать нашу утреннюю игру в вопросы и ответы. Рабочий день здесь вообще начинается очень рано, а в полдень жизнь замирает; как говорят, «на солнце ходят англичане да собаки».
Мой профессиональный опыт давно убедил меня — и я уже говорил об этом, — что на глупые вопросы человек получает столь же глупые ответы. Однако я с упорством маньяка пытаюсь понять причины, почему маляриологи, с которыми я знакомлюсь, выбрали именно эту специальность.
Итальянец со смехом вспоминает, как он стал маляриологом. Когда он молодым врачом приехал в Африку, то был уже знаком с тропической медициной. В первый же день работы в больнице, когда все врачи сидели за обедом, неожиданно появился слуга и сказал, что из деревни привезли его молодую жену, с которой творится что-то непонятное. Она умоляет, чтобы ей помогли, иначе будет поздно…
Как каждый деловой человек, врач тоже не любит, когда его отрывают от дела.
— Так как я был самым молодым, — вспоминает итальянец, — то послали, конечно, меня. Я установил у молодой женщины малярию и вылечил ее. Вот с тех пор и пошло…
Он притворно вздыхает, но я-то отлично знаю, что его работа — это настоящая страсть всей жизни. Одно только перечисление стран, в которых он воевал с малярией, заняло бы не одну страницу.
— Италия? О, Италия — чудесная страна, — продолжает он. — Разумеется, каждую пару лет я еду туда в отпуск отдохнуть… Да, да, только отдохнуть. Что бы я там делал? Малярии ведь там нет…
— Доктор, когда мы ехали с вами в «Мурут мэйл», я записал название одной станции — Дуэнтцер. Название не похоже ни на малайское, ни на китайское…
— Немецкое, — быстро прерывает меня итальянец, — станция называется по имени врача, который жил здесь много лет. Его прозвали «отцом малярии», потому что он действительно был первым на Калимантане, кто лечил не только живших там европейцев, но и местных жителей. Лечил, как умел. Кстати, он собрал бесценные коллекции, которые пропали во время японской оккупации. Нет, я не встречал людей, знавших его лично, хотя и после оккупации они здесь наверняка жили… Теперь-то европейцы стараются подолгу не задерживаться в джунглях…
— Доктор, вот вы ездите по Африке и Азии, воюете с малярией. Что в вашей работе самое трудное?
— Комары. Их повадки. Из двух тысяч видов малярию разносят лишь несколько десятков. И у каждого вида свои повадки. Одни любят гнездиться на солнышке, другие — в тени. Одни личинки гибнут в соленой воде, другие предпочитают именно ее…
— На Новой Гвинее я столкнулся с так называемой мозговой лихорадкой. Что это такое?
— Да, к сожалению, есть такая… Температура у больного поднимается до сорока двух градусов и выше; он мечется, появляются признаки психического расстройства. Иногда человек гибнет всего за несколько часов. Лечение болезни усложняется тем, что трудно сразу поставить правильный диагноз: больного можно принять за сильно выпившего человека… Здесь, в джунглях, где сделать анализ крови на месте нельзя, исправить ошибку почти невозможно…
— Доктор, как вы, человек, находящийся на переднем крае борьбы с малярией, оцениваете шансы человека?
— Я надеюсь на появление новых лекарств, действующих более длительное время. Мне кажется перспективным и метод облучения комаров. Он называется у нас «триумф евнухов»… Его применение привело к почти полному уничтожению паразитов кокосовых пальм.
Может быть, повезет и с малярийными комарами? В борьбе с малярией огромное значение имеет сотрудничество правительств разных стран, иначе страна, где комары уничтожены, не гарантирована от того, что они не прилетят от соседей. Я не хочу заниматься предсказаниями, но убежден, что у моей профессии нет будущего…
Я с изумлением посмотрел на него.
— Малярия будет ликвидирована еще при моей жизни. Моя специальность даже потеряет право на существование. Но это поражение на самом деле будет самой большой победой.
«Бруней-003», или…
— Мы сообщили о вашем приезде в наше представительство в Брунее, — сказал мне на аэродроме в Кота Кинабалу доктор Чен. — Вас будут ждать прямо в аэропорту. Я убежден, что вы увидите в Брунее много интересного, если позволит луна…
Английский военный самолет, прилетевший из Куала-Лумпур, шел на посадку с таким шумом, что я не расслышал как следует слова доктора о луне… Может быть, это что-то вроде пожелания доброго пути? Переспросить же не решился, чтобы ненароком не обидеть доктора, который безупречно организовал мое пребывание на Сабахе.
Самолет заглушил моторы, и я услышал объявление по радио: «В последний раз вызываем пассажиров, отлетающих в Бруней».
Я прощаюсь. Через четверть часа самолет поднимается в воздух. Летим недолго и садимся на небольшом острове Лабуан, который когда-то служил для англичан трамплином на Калимантан. И сейчас еще на острове размещается база Королевских военно-воздушных сил, но я думаю, что быть ей там недолго, потому что не за горами ликвидация последних бастионов империи «к востоку от Суэца». Еще один недолгий перелет, и под нами в лучах солнца блестит купол мечети Брунея, самой большой во всей Юго-Восточной Азии.
Японский врач из Токио, доктор Масато Мияири, который руководит акцией «Бруней-003», встречает меня на аэродроме. Мы едем в единственный отель, где меня оставляют одного. Уходя, японец передает мне приглашение на обед, что вызывает у меня самые радужные мысли. Может быть, меня угостят скияки, а может, говяжьим мясом из Кобе (как известно, коров в Кобе поят пивом). А может, я попробую темпуру и разные другие блюда? А может…
Но я постарался отвлечься от мыслей на кулинарные темы, а подготовиться к беседе с доктором Мияири. Я направился в бар, чтобы посидеть в холодке (в баре был кондиционер) и познакомиться с литературой… Китаец-официант уже от двери шел за мной следом и, когда я попросил банку пива, показал мне карандашом на стену, где виднелась надпись: «Дирекция бара доводит до сведения, что у нас не признают законов ислама…» Значит, пить можно.
— Господин предупрежден, — официант произнес эту фразу таким тоном, каким у нас на предприятиях общественного питания говорят:
— Зразы кончились, могу предложить только бигос.
Я осмотрелся. За соседними столиками сидели неверные вроде меня и потягивали кто пиво из маленьких банок, а кто кое-что и покрепче. Английские офицеры в форме (на нашивках изображен сердитый черный кот) сидели вместе с малайцами и китайцами, впрочем, в баре вообще сидели только мужчины.
В Брунее на территории в 5765 квадратных километров, больше половины, т. е. 4200 квадратных километров, — джунгли и болота. Раз болота — значит малярия. Отсюда и возникла необходимость в проведении акции «Бруней-003». Цель ее — ликвидация болезни.
В конце 1966 года население северо-восточного побережья Калимантана составляло 108 тысяч человек, из них 46 тысяч горожан. Тут жили малайцы (более половины всех жителей), китайцы (четверть населения), а также представители различных племен.
…Луна и вертолет
Ислам в Брунее не только государственная религия. Ислам определяет весь образ жизни. Министерство по делам религии, чье огромное здание возвышается недалеко от мечети, является единственным учреждением, в котором нет постоянного английского советника. Это министерство оказывает влияние не только на жизнь страны, но и занимается вопросами, казалось бы не имеющими никакого отношения к религии.
В Брунее работают только 240 дней в году. Подоходный налог здесь не платят. Это единственная страна (а я их повидал немало), где служба здоровья не испытывает никаких финансовых затруднений. Ответ на это заключен в одном слове — Сериа.
В Сериа — лес нефтяных вышек. Существуют, как известно, разные теории насчет истощения нефтяных месторождений. Теории теориями, а пока что мировые нефтяные компании платят султану миллионы долларов за право эксплуатации нефти. Правда, это вовсе не значит, что на жителей Брунея падает с неба золотой дождь.
Японский маляриолог появляется у меня в назначенное время. На пороге дома нас поджидает его жена, одетая в кимоно абрикосового цвета.
Сняв обувь, мы входим в дом. Сразу же скажу, что меня ждало горькое разочарование. Хозяева предупредили, что хотят угостить меня обедом из национальных блюд, и приготовили еду, которая — как они полагали — придется мне по вкусу. Они были полны добрых намерений. Но что же я ел? Мне подали курицу, которая варилась так долго, что потеряла всякий вкус, к курице мороженые овощи (их ввозят из Австралии), а потом на специальном блюде подали — как гвоздь программы обеда — невкусную картошку. Она здесь не растет, и ее тоже привозят из Австралии в целлофановых пакетах: один пакет с шестью картошинами стоит три с половиной доллара. Хозяева ничего для меня не пожалели…
После обеда доктор Мйяири пригласил меня в свой кабинет, чтобы спокойно поговорить. Он зажег над картой лампу и подробнейшим образом — как обычно любят японцы — стал мне рассказывать о своей работе. Отчет колониального правительства, в котором впервые упоминается о малярии, был опубликован в 1906 году, но в действительности малярия гуляла по Калимантану значительно раньше. После первой мировой войны, когда население султаната не превышало 20 тысяч человек, ежегодно от малярии лечилось около трехсот человек.
— А сколько не лечилось? — спрашиваю я.
Японец в ответ вежливо улыбается. Считается, что малярией болел каждый четвертый рабочий каучуковых плантаций, следовательно, болезнь была распространена очень широко. Малярийные районы заштрихованы на его карте тонкими линиями. Это все заболоченные районы, и в сезон дождей туда ни пройти, ни проехать.
— Как же мы туда попадем?
На этот раз японец улыбается снисходительно. По его улыбке я понял, что раз решено, чтобы я на месте собрал материал о проведении акции «Бруней-003», значит, мы туда доберемся…
— Мы обязательно посетим с вами министерство здравоохранения, — говорит он мне, — а уж потом позаботимся, как нам довести дело до конца, тем более что все согласовано.
Министерство здравоохранения в султанате Бруней — это дато доктор П. И. Франкс. (Дато — дворянский титул, который даруется султаном. По правде говоря, он не очень шел английскому врачу с розоватым лицом и рыжеватой шевелюрой.)
— Да, — подтверждает доктор Франкс, — раз люди, которые живут на болоте, не могут прийти к нам, значит, мы должны идти к ним. Завтра вы полетите в джунгли на вертолете. Но, конечно, если позволит луна…
Банан с таблеткой
Разные факторы влияют на мою работу: погода и война, визы и деньги, место в самолете и отсутствие номера в гостинице. Но луна? Я вспомнил слова доктора Чена и пожалел, что пропустил мимо ушей его замечание о луне.
В праздничный день вертолет лететь не может, а завтра — пятница, мусульманский праздник. Сегодня вечером решится, будет ли суббота объявлена нерабочим днем и начнется пуаса, т. е. месяц поста. Три старца, ходившие в Мекку, поднимутся на один из холмов, окружающих город. Когда наступят такие сумерки, что на вытянутых ладонях нельзя будет рассмотреть линии, они посмотрят на небо и если не увидят луны, то субботу объявят рабочим днем, а пост начнется тогда в воскресенье.
Значит, все в руках небес! Может, за меня заступится лунный гражданин пан Твардовский? Но как я узнаю о решении старцев, прекрасно знающих Коран?
— Обычно о решении старцев сообщает по радио хранитель печати султаната, — успокаивает меня доктор Франкс. Если в субботу будут работать, вы вылетите на рассвете. В противном случае надо будет ждать. Но мне кажется, что скучать вам не придется. В Брунее есть на что посмотреть.
Тихая ночь. Небо усыпано звездами. Дом японского врача стоит на самом берегу залива; а напротив его, на другом берегу, мерцают тысячи огней Кампонг-Айер (Деревни-на-воде), в которой живет 20 тысяч человек. Мы сидим на террасе, пьем холодный чай, рядом на полу стоит транзистор (японский, конечно), настроенный на местную радиостанцию. Сначала передали спортивные новости, затем прочитали последние известия со всего света, но я-то ждал только одного сообщения — что происходило в сумерках на небесах?..
Последние известия сменила программа «Мы танцуем в Савое». То ли старцы еще не спустились с холма, то ли разошлись во мнениях…
Мы приглушили музыку. Неожиданно здесь, в тропиках, мне вспомнились — не знаю почему — слова старой французской песенки:
Когда прекрасный Исль покидал Прагу,
Он тихо произнес, глядя на луну:
Сияние моих дней, звезда моего счастья,
Свети мне всегда!
Я сидел и думал, что если я не вылечу в джунгли в ближайшую субботу, то я уж не попаду туда никогда. Но это невозможно. Ведь план моей поездки утвержден, меня ждут два переводчика, оставлено место на пароходе…
Доктор Мияири прерывает мои размышления:
— Образный малайский язык называет малярию «лихорадкой селезенки». Смерть подкрадывается к человеку, когда он спит; ведь здешние комары кусают поздней ночью. К работе австралийских врачей мы подключились в 1952 году, но лишь в начале 60-х годов правительство султаната согласилось с тем, что надо не контролировать болезнь, а полностью ее ликвидировать.
Музыка замолкла, и диктор начал читать что-то по-малайски.
— Что он сказал? — спросил я доктора.
— Ничего для нас важного, прогноз погоды для рыбаков. Да, так о чем я говорил? Ах, да… Мы уже можем говорить о значительных достижениях и, кажется, стоим на правильном пути. Санитарные бригады добираются в самые отдаленные деревни; министерство по делам религии обратилось с призывом к жителям впускать бригады в свои дома. Правда, если в доме, кроме женщины, никого нет, зовут старосту и уже в его присутствии обрабатывают помещение. Чтобы дети охотнее принимали наши антималярийные таблетки, мы их вкладываем в банан… На аэродроме проверяются сезонные рабочие, приезжающие на нефтяные промыслы из Саравака. Подвергаются осмотру и паломники, возвращающиеся из Мекки, но пока мы не обнаружили среди них ни одного больного.
Комар украшает герб
— В этом году во всем султанате заболели малярией лишь семь человек, — продолжает доктор Мияири, потягивая чай из стакана, в котором постукивают кусочки льда, — среди них два солдата-гуркха из Непала… Успешное проведение акции «Бруней-003» во многом зависит от того, как сложится наше сотрудничество с индонезийскими властями…
Снова заговорил диктор. А я опять подумал: «Звезда моего счастья, свети мне всегда…»
Доктор Масато Мияири покачал головой и, довольно потирая руки, произнес:
— Вам, можно сказать, повезло, суббота — рабочий день, наши мудрецы не увидели луны…
Мы проговорили с доктором еще пару часов. Один за другим в домиках напротив гасли огни; служанка — малайская девушка опять налила нам в пиалы чай. Интересно устроен мир: во время войны оба врача, которые сейчас работают вместе и видятся каждый день, были на фронте, но только фронт их разделял — тогда было время убийств, а не исцеления. Доктор Франкс служил военным маляриологом в Индии и в Бирме, а мой собеседник — врачом в японском военном флоте, приданном экспедиционному корпусу на Яве…
Малярия в те годы была страшным бедствием для жителей оккупированного острова. Может быть, тогда и родилась у них мысль вернуться еще раз на этот остров, но только для того, чтобы воевать с комарами.
Когда доктор Мияири рано утром заехал за мной, чтобы отвезти на аэродром, я обратил внимание, что на дверцах его машины нарисован огромный комар.
« Сморщенная» вода
С нами летят: доктор Вильям Гордон Фитцпатрик, летчик — старший лейтенант Джон Блидон, сержант Джерри Хэлл, следящий за порядком у открытых дверей, санитарка Су Юн-хау (китаянка) и солдат летных частей Аванг Хамдун (малаец). Все прикреплены к потолку кабины тросом, с такой «пуповиной» можно гулять по кабине — не выпадешь. Через несколько минут полета мы садимся на шоссе (в это время дня движение по нему еще небольшое), где нас уже ждет медсестра Одри Лаури, которую подвез на машине муж. Она приветливо бросает пассажирам «Хэлло», а мне запросто кивает головой — для нее ежедневные полеты на вертолете вроде поездок на работу в трамвае…
Сержант Хэлл усаживается у открытых дверей, и, пока мы летим над густыми джунглями, он читает, не отрываясь, какой-то приключенческий роман в дешевом карманном издании. Кто-то дремлет… Из-за ужасного шума поговорить не удается. Доктор Фитцпатрик протягивает мне записку: «Вы О. К.?»
В отпет я зачеркиваю «вы» и вопросительный знак и подчеркиваю «О. К.», потому что на самом деле чувствую себя превосходно. Мы летим очень низко. Когда вертолет пролетает над озером, то порыв воздуха от его огромного пропеллера «морщит» поверхность воды, как пенку молока в крынке. Я заглядываю в карту. Снова получаю записку от доктора: «Летим в Дусун, но сначала ненадолго сядем в Меримбун, 12 домов, 153 жителя».
Сержант Хэлл откладывает книжку и делает нам знак, что сейчас будем приземляться. Мы летим почти над самой землей. Под нами на поляне лежит нечто вроде металлической решетки, на которую мы и садимся, ее кладут для того, чтобы вертолет не провалился в болото. Хэлл помогает малайцу вытащить из вертолета ящик с медикаментами. Высаживается одна из летевших женщин — она возьмет кровь у жителей, и мы захватим ее на обратном пути. Хэлл вскакивает в кабину и, прицепившись «пуповиной», садится в дверях на ветерке и погружается в чтение. Мы пробыли на земле 3 минуты 27 секунд.
Летим еще с полчаса. Приземляемся. Пока идет разгрузка, оба пилота усаживаются в сторонке и ждут. А доктор Фитцпатрик рассказывает мне:
— 268 кампонгов, т. е. деревень, мы поделили на 24 группы, в каждой одна деревня по своему местоположению считается главной. Радио Брунея за несколько дней оповещает деревенского старосту о нашем прилете. Кстати, он каждый раз удивляется, как это мы с ним разговариваем по радио. Получив от нас сообщение, он бьет в гонг, рассылает гонцов в отдаленные деревни, и, когда мы прилетаем, нас уже ждут крестьяне, которым надо оказать помощь. Если Же кто-то внезапно заболевает, мы превращаемся в скорую помощь. Но не всегда удается прилететь вовремя, потому что у старосты нет передатчика и ему трудно нас вызвать. Вы знаете, что интересно, — эти люди, которые в большинстве своем никогда не видели автомобиля, потому что ему по здешним болотам не пройти, знают наш вертолет и считают нормальным явлением его регулярные прилеты… Выключите на минутку магнитофон, и я вам что-то скажу… Уже? Мне давно пора на пенсию, но я не хочу уходить; наша работа так затягивает, что расстаться с ней очень трудно… Медицина, как вы знаете, не терпит пустоты. То есть я хочу сказать, когда уходит врач, на его место приходит колдун. Здесь теперь этого не будет. Когда я уйду, мое место займет врач-малаец и будет наблюдать за больными не хуже меня. Но надо еще подождать пару годков…
В палатке поставили стол. Медсестра вытащила из стерилизатора инструменты; больные спокойно ждали у вертолета. Доктор Фитцпатрик разговаривал с ними на местном наречии, расспрашивал о самочувствии тех, кто приходил в прошлый раз, интересовался, почему они не пришли сейчас.
Вокруг нас стояла непроходимая стена джунглей. Местные жители смотрели на приготовления врача как зачарованные. После оглушительного шума вертолета наступила тишина.
Неожиданно заплакала девчушка, у которой брали кровь, крупные слезы текли по ее коричневым щечкам, и сестра, как могла, старалась ее успокоить. Кровь, которую взяли у здешних жителей, мы отвезем в Бруней; к следующему прилету будет уже известно, как в этой деревне обстоят дела с «лихорадкой селезенки».
Плавание против течения
В Сараваке я все дальше уходил от цивилизации, будто спускался по лестнице в темный подвал. Саравак — это другой мир. Достаточно сказать, что там необходимы были два переводчика: один переводил с английского на китайский или малайский, а второй — с китайского или малайского на язык даяков, каянов или других племен, живущих в глубине острова Калимантан.
Все было похоже на то, как если бы, оказавшись в музее, где все экспонаты расположены в строгом хронологическом порядке, я из-за упрямства начал осмотр с самых последних современных экспонатов. Очередность была такой: реактивным самолетом в столицу Саравака — Кучинг, из Кучинга на турбовинтовом самолете в столицу Третьего округа — Сибу, из Сибы на китайском пароходике вверх до фактории Капит; когда-то этот небольшой форт контролировал движение по реке. Здесь есть кино, небольшая больница и несколько лавок, ведущих меновую торговлю с даяками. Выше пароход не шел, и я пересел в моторную лодку, а под конец плыл в лодке-однодеревке, которую уставшие гребцы и вытащили на берег.
Это свое путешествие я назвал бы так: «бегство от цивилизации». Писать о перелетах не буду, и без меня об этом известно предостаточно. Калимантан — это царство речного судоходства.
Итак, в Сибу мы сели на пароход. Мы — это китаец Као, санитарный инженер, работавший во Всемирной организации здравоохранения, и я. Као договорился с хозяином парохода, тоже китайцем, чтобы он оставил нам каюту на верхней палубе. Мой попутчик, очень милый человек, всегда улыбался: излагал ли он мне запутанное содержание китайское пьесы (мы ее смотрели в Сибу) в семи действиях и с двумястами трупами, или объяснял конструкцию деревянного туалета, который надо где-то построить…
Као — жизнелюб, он смеялся и тогда, когда не было ничего смешного. Содержание пьесы он изложил мне примерно так:
— … тогда Чинг, у которого, ха-ха-ха, дядя убил жену, ха-ха-ха, вынимает меч, ха-ха-ха, и убивает негодяя…
Переговоры с хозяином парохода проходили при мне, но сути я, к сожалению, не уловил, поскольку они разговаривали по-китайски. Мы его посетили в небольшой комнатушке на одной из боковых улочек в портовом квартале Сибу. Все зубы у него были золотыми. Признаюсь, меня всегда занимал вопрос: за счет чего процветают банки в Гонконге, Сингапуре или Кучинге, если тамошние китайцы вкладывают все свои сбережения в челюсть?
Последняя ночь в гостинице, потом осмотр небольшой, но довольно современной больницы, в которой вместе с китайцами и малайцами лежат и даяки, страдающие от одной и той же болезни. Вещь, доселе неслыханная. А что это даяки — ошибиться невозможно: у них характерные черты липа, а «опознавательными» знаками являются сложная татуировка шеи (особенно адамова яблока) и вытянутые мочки ушей.
После полудня садимся на пароход. Не будем обольщаться этим названием. В порту стоит старый моторный катер «Дисла», обшитый досками и фанерой. Видимо, когда-то дерево было покрашено в желтый и красный цвета, но краска с тех пор почти совсем облезла. Этот «ковчег» с людьми разных рас и племен на двое суток превращается в склад товаров и всякой живности: домашней птицы, крыс величиной с таксу, очень полезных, потому что они жрут тараканов, диких птиц в клетках, собак и котов, греющихся на солнышке. Каждый питается в отдельности. Малайцы-мусульмане с отвращением смотрят, как китайцы с аппетитом уминают рис с кисло-сладкой свининой или свинину со сладкими водорослями… Все это покупается в маленьких закусочных на берегу.
Као, который не первый раз плывет по этой реке, как трудолюбивый муравей, тащит в каюту дикие апельсины (они с горьковатым привкусом, но прекрасно пахнут), необычно пахнущие маленькие зеленые лимоны, банки с рисом и бамбуковыми побегами, несколько банок мясных и рыбных консервов. Все это, кроме фруктов, импортируется из Китайской Народной Республики, китайские товары не только дешевы, но и удовлетворяют вкусы всех здешних жителей.
Раздается прощальный гудок, пароход отходит от порта, и начинается тяжкая борьба с течением, с этой огромной массой воды, которая с гор спешит в море.
Капитан за решеткой
Пароход выходит на середину реки; капитан с небольшим чемоданчиком ходит среди пассажиров, собирая с них плату за проезд. Когда все заплатили, он уходит в свое «помещение», отгороженное тяжелой решеткой. Мы видим, как он старательно закрывается на большой замок — среди пассажиров могут быть пираты, которые грабят всех подряд, начиная с капитана.
Мы плывем по широкой реке с очень быстрым течением. Джунгли доходят буквально до самой воды. Огромные деревья уходят корнями в воду, а иногда в воде оказываются и ветки…
Джунгли, которые я видел с вертолета, а теперь с палубы парохода, производят одинаковое впечатление непроходимости. Стоит рулевому подвести пароход поближе к берегу, как его окутывает полумрак, хотя еще утро и во всю палит солнце. Эта масса деревьев так густо сплелась, что, наверное, правы те, кто утверждает, что обезьяна, прыгая с дерева на дерево, может проделать путь в тысячу километров, ни разу не спрыгнув на землю,
Примерно через час наш пароход оказывается в самой середине обширных зеленых плантаций перца. Мы плывем с десяток километров, а затем снова углубляемся по водной аллее в джунгли.
Среди пассажиров находится представитель племени ибан, мужчина с большим зобом и татуировкой на коже. Первые беседы, заметки, записи, первые снимки. Если малайцы никак не хотят сниматься, потому что для них фотоаппарат — это «глаз дьявола», то китайцы, даяки, да и все остальные пассажиры позируют весьма охотно. Еще путешественник Пигафетта, который посетил эти места в 1521 году, описывал, как там разговаривают с вождем: самый знатный из приближенных вождя передавал ему все, что хотели сказать с помощью приставленной к уху вождя бамбуковой трубки. Я задавал вопрос Као по-английски, он искал китайца, который знал малайский или какое-нибудь местное наречие, и тот повторял мой вопрос; ответ я получал таким же способом.
Ночь опустилась неожиданно, пароход шел в полной темноте. Какой-нибудь час назад за бортом еще вспыхивали огоньки рыбачьих лодок, с которых бросали острогу и тут же вытаскивали из реки с мечущейся рыбой.
Я не заметил, чтобы капитан или рулевой сверялись с картой. Босые, одетые в пропотевшие рубахи и засаленные шорты, они сменяли друг друга у штурвального колеса, направляя пароход то к левому, то к правому берегу. Как я ни всматривался, лишь с большим трудом мог различить границу между водой и джунглями. Какую же надо иметь память и чувство ориентации, чтобы вести пароход без всяких видимых знаков в полной темноте!
Время от времени с берега нам мигали неяркими огоньками небольшие деревушки. Каждый раз я диву давался, когда пароход приставал к берегу, где не было никакой пристани, чтобы высадить и забрать новых пассажиров.
Судно плывет вверх по реке, но одновременно приближается к берегу. Глушится мотор, и кажется, что мы стоим на месте. Когда вода начинает относить пароход вниз, капитан искусным маневром подводит его к самому берегу, и тут начинается целое представление: сначала с парохода летят узлы и узелки, потом связанная домашняя птица и, наконец, на берег ловко спрыгивают сами пассажиры. Эти люди, родившиеся и выросшие на великой реке, не испытывают никакого страха перед водной стихией. Вся высадка длится буквально несколько минут…
И снова шум мотора смешивается с ночным шумом джунглей. Люди, которые сошли с парохода, исчезли в густых зарослях мгновенно. Као, который видел уже все это не раз, лежит на подвесной койке, отгоняя комаров…
— Ты знаешь, — обращается он ко мне, — у здешних племен очень низкая сопротивляемость организма против тех болезней, которые завез сюда белый человек. Встречается туберкулез, разные детские заболевания. Медицина сделала тут большой шаг вперед. Но после того как вы увидите даяков в их «длинных домах», посмотрите на их колдовство и обряды, вам трудно будет поверить, что в 1967 году в Сараваке была сделана операция на сердце…
Мореплаватели и переводчики
В фактории Капит — оргия купания в горячей воде, последний бастион китайских прачек. Сюда же приплыли даяки за нужными им товарами в обмен на шкуры диких зверей. В Капите удобная пристань. Мы наблюдаем за приготовлениями к дальнейшему плаванию вверх по реке. Теперь у нас лодка с двумя новыми сильными моторами; вся команда — это рулевой и санитар-китаец, кстати, последний может объясняться с даяками и будет у нас за переводчика.
Мы закупаем подарки для будущих хозяев — сигареты, крепкую рисовую водку, а для первой жены вождя — набор ножей для разделывания рыбы.
Вечером знакомимся с местным избранным обществом, с интересом разглядываем друг друга. Ночью прогуливаемся вдоль реки, где идет разгрузка основного богатства страны — ценных пород дерева. Комары загоняют нас в дом. Рано утром Као стучит в дверь:
— Вставайте, через час отправляемся.
Я выглядываю в окно, тропический ливень льет как из ведра.
— Да, льет, — кивает Као головой, — но Сара’ее Мараис и Тео О-леонг говорят, что надо плыть: когда доберемся до места, ливень пройдет… Знаете, здесь они всегда правы. Не будем спорить, чтобы не задевать их самолюбия. Едем.
Два пакетика желтого китайского чая, немного риса и рыбные консервы в соевом соусе. Пока мы добегаем до лодки, промокаем до нитки. Укладываемся на дне лодки на матрасы. Наш багаж состоит из двух сумок. «Команда» — рулевой и китаец, по голым спинам которых стекает вода, меняются ролями: китаец пристраивается на носу и подает руками какие-то знаки, а рулевой запускает мотор и выводит лодку на середину реки. Дождь стучит по брезентовой крыше, и лодку нет-нет да и заносит на виражах. Я слышу, как рулевой и его помощник перекликаются друг с другом. Встать нельзя: здесь опасные омуты, и при такой скорости может выбросить из лодки.
Не могу понять, как команда может так долго находиться в подобном напряжении. После полудня ливень прекращается так внезапно, будто в небе закрыли кран. А мы несемся дальше и дальше.
Длинная ночь в «длинном доме»
Перед наступлением сумерек моторы глушат. Нас подхватывает сильное течение и сносит на несколько сот метров вниз, прямо к челнокам с гребцами, которые поджидают нас, чтобы доставить в деревню. Пересаживаемся только мы с Као, команда прибудет в деревню позднее. Конечно, можно было добраться до места и на моторке, но местный церемониал предписывает, чтобы почетных гостей до деревни довезли сами хозяева.
Еще несколько сот метров мы проплываем в полном молчании. Гребцы отлично сработались. Глядя, как их весла в такт ударяют по воде, кажется, что работает хорошо отлаженная машина.
Около гребцов сидят странные худые собаки. Пока мы будем гостить в деревне, они все время будут с нами. Надо сказать, что даяки никогда не расстаются с собаками, но обращаются с ними по принципу «кнута и пряника»: то гладят их и ласково с ними разговаривают, а то пнут босой пяткой так, что непонятно, как бедная псина остается жива.
По глиняному обрывистому берегу мы карабкаемся в деревню. Как и все поселения даяков, она расположена над самой водой; в ней три «длинных дома» (есть деревни, в которых по шесть домов). Два дома — около двухсот метров, а третий — около семисот метров в длину.
Что же такое «длинный дом»? И почему даяки их строят? Давайте поднимемся наверх, осторожно ступая по деревянному бревну с зарубками вместо ступенек, и поглядим на него сверху. Дом стоит на толстых сваях, грубо сколоченный пол поднят над землей на четыре метра. Под общей крышей каждая семья имеет отдельное помещение (соседи отделены друг от друга стеной). Вдоль всего дома идет общая для всех веранда, нечто среднее между коридором, клубом и гостиной. Добавлю от себя, что пол на веранде уложен кое-как и между досками большие щели. Надо быть очень внимательным, особенно ночью, если не хочешь сломать ногу или провалиться, что было бы не только опасно, но и неприятно. Дело в том, что у даяков не предусмотрено уединенное местечко, куда и король в далекой Европе ходит пешком. Когда надо выйти «по нужде», идут на веранду и облюбовывают себе местечко у общей стены. Все экскременты годами скапливаются под полом, и в «длинном доме» стоит невыносимая вонь. Я думаю, что в сезон дождей часть нечистот смывается в реку, но в другое время года под пол лучше не заглядывать.
«Длинный дом» — это не только особый вид постройки, но и особый образ жизни. Силой обстоятельств здесь создано нечто организационно целое, обусловленное кровными узами, дружбой, общей работой и, конечно, общим хозяйством. Соседей выбирают по личным симпатиям. Так и кажется, что даяки разрешили важную для человека проблему — не оставаться одиноким и в то же время быть независимым.
Другая сторона — чисто экономическая. Когда я увидел, как даяки примитивно обрабатывают лес, как они потом (буквально на себе) волокут деревья в деревню, мне стало ясно, что общая стена и все общее, что у них есть, экономит им много труда и позволяет тратить больше времени на добывание пропитания. В период
междоусобиц жители одного «длинного дома» организовали совместную оборону. Только благодаря ей они и могли сохранить свои головы.
Я не преувеличиваю. В помещении, в котором на расстеленном матрасе я провожу свою первую ночь, спят еще двадцать семь человек: мужчины, женщины, дети, в одиночку и парами. Это на полу. А со стен смотрит на вас угрюмый трофей — человеческие головы, тщательно прокопченные, чтобы лучше сохранялись. На вопрос, с каких они пор здесь висят, мои хозяева отвечают уклончиво. Правда у даяков нет чувства точного времени, а может, суть ответа потерялась во время перевода с даякского на китайский, а с китайского на английский.
Вот так стреляют отравленными стрелами. Это лишь «демонстрация», но охотники не всегда стреляли только «для вида»
Эти человеческие головы, развешанные на стенах, не только не подходили для моего репортажа о «борьбе за здоровье человека», они, скорее, шли с ним вразрез. Но вряд ли можно было требовать от моих гостеприимных хозяев, чтобы они ради меня сняли со стен свои трофеи. Если б не они точно выпустили стрелу из бамбуковой трубки, так их головы висели бы на стенах в других «длинных домах». Я бы сказал, что даяк ошибается раз в жизни. Словом, кто лучше целится, тот дольше живет…
Но скажу откровенно, в эту на редкость долгую ночь прокопченные головы мешали мне куда меньше, чем ползающие по полу огромные насекомые да назойливые комары. Когда я зажигал электрический фонарик чтоб на месте преступления поймать особо надоедливую тварь, и луч света попадал на сморщенные личики на стене, я вполголоса повторял себе, как меценат из «Королевы Мадагаскара»: «Побойся бога, Мазуркевич! Мазуркевич, куда тебя занесло!»
Ужин для духов
Я думал, что рекорд по числу злобных насекомых принадлежит городу Дарвину в Северной Австралии, о котором говорят, что там не кусаются только бабочки. Но в Дарвине я спал не на полу, а в чистой постели.
Ночь в «длинном доме» не принесла с собой тишины. Слышно, как храпят соседи, как по деревянному полу переступают собаки своими тощими лапами, как стучит дождь по крыше, как кричат птицы. А едва лишь начало светать, поднялись женщины, чтобы развести огонь.
Это их ежедневная работа. Но сегодня день особенный, сегодня — Геваи Анти — праздник в честь тех, кто навсегда покинул дом. Может, они умерли от старости, а может, от лихорадки. Люди с побережья говорят: в их смерти виноват комар. Неужели же маленький комар может убить большого воина? Здесь чтут память и новорожденных, и глубоких стариков. Два дня в речной воде мок рис; приготовлены жбаны с вином или водкой (не знаю, как правильно назвать это варево, которое перегоняется из риса).
После полудня со стороны реки к дому направляется процессия, и мы вместе с нею; удары гонгов и барабанов должны предупредить духов, что готовится пиршество. Перед тем как войти в дом, главный распорядитель церемонии, украшенный перьями диких птиц, громко произносит:
— Приветствуйте гостей! Приветствуйте их с уважением!
По шаткому стволу мы входим в дом; стоящие на коленях девушки угощают нас чаркой с напитком. Траурного настроения нет, это ведь не поминки, а, скорее, повод выпить и повеселиться. Пьют не спеша, одну чарку за другой. Яркая, разноцветная толпа сидит на полу, внимательно слушая приветственные речи и тосты. Главный распорядитель произносит тост за даякско-польскую дружбу (!!!), и мое желание изловчиться, чтобы вообще не притронуться к этому зелью, пресекается в корне! К счастью, «вступление», изобилующее тостами и требующее активного в нем участия, подходит к концу, и начинается само пиршество.
Я делаю подряд несколько снимков, мой попутчик тут же напоминает, что я могу перезарядить свой аппарат только в Корате… Магнитофон записывает церемониальные заклинания…
Перед нами ставят маленькие мисочки с хлебом, кусочками мяса, с четвертушкой цыпленка и другой едой. Это и есть ужин для духов умерших жителей деревни.
Главный распорядитель, держа за лапы связанного живого петуха, размахивает им над нашими головами и произносит заклинание. Списанное затем с магнитофона и переведенное с помощью двух переводчиков, оно звучит примерно так: «Гости, я нахожусь здесь, чтобы приветствовать вас. Я размахиваю этим жертвенным петухом над вашими головами, чтобы соблюсти обычаи предков. Если кто-нибудь из вас видел плохие сны или заметил, что над вами висит проклятие, это изменит вашу судьбу. Вы прибыли к нам из дальних деревень. Вас видно. Здесь с нами духи наших предков. Они между нами. Их не видно. Я приношу им эту жертву. Я здесь для того, чтобы молить духов о благословении и достатке для вас и для нас. Благословения на долгие годы…»
Неожиданный взмах ножа, крик петуха, и каскад его цветных перьев знаменует собой и конец речи и конец жизни жертвенного петуха. Он дергается, кровь его брызжет на мисочки с едой для духов. Девушки подают нам новые чарки с напитком, а обрызганные кровью мисочки с едой ставятся на порог дома.
Начинаются танцы, которые длятся несколько часов. Танцует главный распорядитель, танцуют девушки, отдельно — мужчины. Танец рассказывает обо всем, что имеет значение в повседневной жизни даяков: о ссорах, о сборах риса, об охоте, о любви и смерти.
Сонные ребятишки снуют по углам и наконец засыпают где попало, но только не в своей постели. Молодые девушки сначала сторонятся чужестранцев, но время и вино делают свое дело. Праздник в «длинном доме» заканчивается весельем; отныне нельзя вспоминать тех, кто ушел из деревни, ушел туда, где вечно счастливые даяки охотятся на зверей, где они всегда сыты, веселы и никогда не болеют.
Малярия вчера, сегодня и завтра
Прозаическая действительность «длинного дома», которая неотвратимо наступит на рассвете после окончания пиршества, очень далека от того рая, где даяки не будут знать никаких болезней.
Путешествуя по странам, где люди болеют малярией, я вспоминал некоего американского журналиста Джозефа, заведовавшего отделом путешествий журнала «Эсквайр». Когда я с ним познакомился, он был уже человеком пожилым и, кажется, наездил столько километров, сколько не налетал ни один летчик регулярных авиационных линий.
Джозеф рассказывал, что во время нападения Японии на Китай он находился в Чунцине. Однажды к нему явился его родственник, кстати, его коллега по профессии, который в клубе для иностранных журналистов во всеуслышание заявил, что приехал собрать материал для своей книги о Китае. Он собирался пробыть там три дня и снова вернуться в Штаты.
— Дружище, — обратился к нему кто-то из присутствовавших, — Китай — это ведь древняя страна, огромная территория, множество народностей, сложные проблемы. А ты хочешь три дня просидеть в одном городе и написать книгу о всей стране.
— Да, — ответил он, нисколько не смутившись, — все, что я хочу сообщить читателю, я выражу в одном заголовке…
— Хм… и какой же будет заголовок?
— «Китай вчера, сегодня, завтра».
Над моей повестью о малярии нависла угроза повторения такого же заголовка. Как кратко написать о том, что с незапамятных времен губило человечество?
Перечислять «бедствия», описанные еще в китайской и халдейской литературе, длинно и нудно. Как же коротко написать о положении в Македонии во время первой мировой войны, когда осенью 1916 года главнокомандующий французскими войсками сообщал в Париж, что малярия «уложила его армию в госпиталь», когда в английской армии болели в том же году 30 тысяч человек, а через год уже 70, когда малярия настигла и немецкие войска, т. е. практически все армии в Македонии были выведены из строя?
Как вкратце передать драму, о которой рассказал сэр Гордон Коуэлл? Во время первой мировой войны, когда он служил в Восточной Африке, на каждую тысячу солдат приходилось 1422 заболевания — некоторые побывали в госпитале не один раз.
А сколько томов заняло бы описание поисков действенного лекарства! Если бы у немцев во время первой мировой войны был хинин, они бы не искали заменителя. В 1939 году они получили хлорокин, но при дальнейших исследованиях обнаружили его токсичность и отказались от применения этого лекарства. Французские же армии правительства Виши, находившиеся в Африке, они продолжали снабжать хлорокином. Там он попал «в плен», т. е. в руки американцев. Последние установили, что опасения немцев были напрасны, и защищали им свои войска от малярии.
Мне хочется в этой главе написать о людях, которые жертвовали собой ради спасения человечества. Из целой армии безымянных героев я выбрал и описал судьбы только очень немногих.
Пусть на века останется память о докторе Мансоне из Лондона. Он подсадил комара, насосавшегося крови малярийного больного, на плечо собственного сына. И личная трагедия врача, искусственно заразившего сына, стала его победой, ибо он доказал, что болезнь передается именно таким путем. Нетрудно представить себе, какие противоречивые чувства терзали тогда его совесть.
Эти рассказы послужили бы лишь эпизодами главы «Малярия вчера». В главе «Малярия сегодня» я рассказал бы об историческом решении скоординировать усилия народов всего мира в борьбе против малярии, о том, что происходило на фронтах сражений. Ну, а глава «Малярия завтра»?
С 80 комарами вокруг света
Выглядело это несколько таинственно. Повторялись одни и те же сцены, хотя по разным сценариям, но в одном режиссерском решении и с одним и тем же актером в главной роли. Место действия — аэропорт в Лондоне, Женеве, Нью-Дели, Вашингтоне или любой другой, лежащий на оживленной международной трассе. Реактивный лайнер готовится к дальней дороге: заправляется горючим, принимает почту, багаж, продовольствие для пассажиров.
За полчаса до отлета в самолет поднимается худой, седовласый пожилой человек с картонными коробками из-под мороженого. Если мы к ним приглядимся, то увидим, что у коробок вместо крышки и дна — частая металлическая сетка.
Этого человека, который первым поднимается в самолет, зовут Вильям Н. Салливан, он энтомолог; Всемирная организация здравоохранения «одолжила» его у министерства сельского хозяйства США. Доктор Салливан здоровается с экипажем, а потом «представляет» пассажиров, которых везет в клетках (коробки действительно напоминают клетки). В них — живые комары трех видов, и, поверьте, один вид хуже другого. Комары, естественно, кусаются, но самое страшное не это, а те болезни, которые они разносят, потому что за короткий срок могли бы отправить на тот свет весь род человеческий.
Доктор Салливан обращается к экипажу с просьбой помочь ему в интересном эксперименте. Его результаты могут представлять интерес для тебя, читатель, для меня и для всех людей на земле.
« Убрать шасси!»
Ученый разместил свои клетки в местах, где — как показывают наблюдения — охотнее всего пристраиваются комары, когда они путешествуют по собственному желанию, а не в клетках, но с не объявленным в декларации багажом в виде заразных болезней.
Заняли свои места и пассажиры. Им объявляют о проводимом эксперименте, который должен начаться или, вернее, продолжиться на очередном отрезке намеченной трассы.
Итак, стюардессы ходили по проходу с аэрозолем нового типа. Время начала эксперимента с жидкостью которая не содержит ни ДДТ, ни продуктов нефти, выбрано не случайно. Опыт начался, когда закрыли двери и прозвучала команда «убрать шасси!» (отсюда и название эксперимента).
После приземления самолета д-р Салливан собрал клетки и передал их поджидавшим его людям. Те тщательно пересчитали комаров, погибших от аэрозоля, и передали ученому следующую партию живых комаров, которым — ради науки — предстояло лететь дальше.
Неутомимый доктор подписывал акты о безвременной кончине комаров, прощался с коллегами и снова поднимался на борт самолета с новой партией насекомых, норовивших вылететь из клеток. Процедура повторялась. Двери закрывались, и начинал шипеть аэрозоль…
Этот эксперимент проводился по решению очень авторитетной инстанции — ассамблеи Всемирной организации здравоохранения, которая рекомендовала всем странам — членам ВОЗ начать последовательную и беспощадную борьбу с насекомыми в самолетах. Аэрозоль обеспечивает равномерное распыление. Он прост в употреблении, стюардессам стоит лишь пройтись по салону, как тут же начинают падать бездыханные трупы. Подсчитано, что четыре стюардессы за три минуты пятьдесят секунд могут отправить на тот свет всех комаров, вздумавших прокатиться на «Боинге-707».
Без сомнения, комар — самый опасный и самый нежелательный пассажир. Госпожа Патриция Пальмер из Отдела информации ВОЗ в Женеве рассказывает, что от развития международной сети коммуникаций, увеличения скоростей и дальности полета современных пассажирских лайнеров намного возросла опасность занесения очень страшных болезней в самые различные страны.
Вот что говорят факты. Anopheles gambiae, завезенный в Бразилию из Африки, вызвал там настоящую катастрофу. На острове Гуам обнаружили комаров пяти видов: в том числе возбудителей воспаления мозга, слоновой болезни и денги. Первые две болезни представлять, видимо, не надо, а денга — это острое вирусное заболевание, при котором у человека болят суставы, мышцы, поднимается высокая температура.
Дезинфекция, оказывается, не такое уж простое дело. Сначала пробовали распылять аэрозоль во время полета, но вскоре от этого отказались; дело в том, что при совершенной вентиляционной системе в современных самолетах противокомариное средство распылялось где-то в заоблачных высотах, а сам комар продолжал дышать, как говорится, полной грудью. Потом пробовали распылять аэрозоль сразу после посадки на земле, и десять минут никого из самолета не выпускали. Но подумайте сами, вас там ждет тетя Зузя с родней, а выйти не разрешают. В тропиках, например, пассажиры были недовольны еще и потому, что самолет на земле очень быстро нагревается, а кому же хочется сидеть в духоте?
Принятый метод «убрать шасси» оказался наиболее удобным. От закрытия двери до команды проходит примерно десять минут; циркуляция воздуха в самолете позволяет за это время равномерно распылить аэрозоль, и стюардессы, которым еще не надо разносить еду, могут спокойно проделать всю операцию. Десяти минут достаточно, чтобы ядохимикаты сделали свое дело.
«Век пара» в воздухе?
Доктор Салливан, отрабатывая методы дезинфекции в разных самолетах, проверял одновременно эффективность новых препаратов. Существуют и другие методы дезинфекции, в том числе автоматическая — парами химикалиев, однако этот метод еще требует доработки.
Кругосветное путешествие с комарами в клетках было лишь одной из схваток в великой священной войне человека с насекомыми, которые убивают людей и животных, губят урожаи и в конечном счете приводят к голоду.
Куда делся оптимизм, сопутствовавший применению ДДТ и других ядохимикатов? Теперь их обвиняют в том, что они губят птиц и зверей, вредят людям. Применение ДДТ ограничено, раздаются голоса о необходимости полностью прекратить его использование. Человек как бы открещивается от своего вчерашнего союзника.
К тому же выяснилось, что число насекомых, не боящихся ДДТ, постоянно увеличивается, как увеличивается и число бактерий, не боящихся антибиотиков.
Насекомые и бактерии размножаются очень быстро. Если хотя бы несколько бактерий переживет атаку антибиотиков, а несколько насекомых — атаку ядохимикатов, то их потомство не только быстрее размножается, но делается нечувствительным к тем препаратам, от которых так ловко защитились их «дедка с бабкой»!
В 1971 году Всемирная организация здравоохранения составила список насекомых (их оказалось более двухсот), которых сегодня не убивают никакие ядохимикаты, хотя еще вчера они погибали от них. В этом списке значатся 105 насекомых — рассадников болезней; здесь не только комары — разносчики малярии, лихорадки или слоновой болезни, но и крысиные блохи — переносчики чумы.
Исследовано 1400 различных препаратов. Пригодятся ли они в нашей борьбе? Оказалось, что только два способны заменить ДДТ, но они дорогостоящи и вряд ли возможно их применение в широких масштабах. В официальных сообщениях из Калифорнии говорится: «В некоторых районах комары стали настолько невосприимчивы к ядохимикатам, что их дальнейшее применение не имеет смысла». Однако некоторые ученые не разделяют таких пессимистических взглядов и утверждают, что в конце концов все средства в той или иной степени достигают цели. Значит, когда людям по-настоящему станет страшно, найдутся и деньги! Подсчитано, что если применение ДДТ на одном акре земли стоит меньше четырех долларов, то применение нового (и якобы эффективного) средства будет стоит около 75!
Враги наших врагов — наши друзья
Но только ли от химии можно ждать помощи? Ученые утверждают, что фермер в Калифорнии, восемнадцать раз в году искусственно орошающий свои поля, выращивает восемнадцать поколений комаров, потому что неглубокая стоячая вода — идеальный рассадник для комариных личинок.
Компьютеры в Женеве пережевывают километры перфоленты с результатами исследований, которые ведутся на всем земном шаре. На опытной станции в Найроби сотрудники отгоняют назойливых мух старомодными хлопушками: применять какие-либо химические препараты запрещено категорически, ведь они могут погубить, не дай бог, ценные экземпляры, сидящие в клетках. «Только бы с ними ничего не случилось!» — молят ученые. С кем? С мухами цеце, теми самыми, из-за которых треть африканского населения не может вырастить скот. Заботятся о том, чтобы не погибла саранча, — она нужна для опытов. Проводятся опыты с термитами, которые слепы, но сохраняют отлично развитое обоняние — интересно знать, учуют ли они ядохимикаты? Ученых интересует, можно ли с помощью гормонов разрушить семейное счастье некоторых видов насекомых; они намереваются с помощью радара проследить за массовыми перелетами вредителей хлопка. В Кении, Нигерии, Таиланде, Танзании, Корее, на Тайване — всюду проводятся опыты с новыми химическими препаратами. Их начнут применять только после того, как обработают жилища двухсот тысяч человек и тщательно изучат результаты.
Родиной рыбки гамбузии, которая лакомится личинками комара, является Техас, по, узрев в ней союзника, человек привез ее на Гавайи, в страны Средиземноморского бассейна, в СССР. Существуют рыбы, охотно пожирающие личинки culex, разносчиков слоновой болезни. Доброй славой пользуются «молниеносные» рыбки, истребляющие личинки на рисовых полях.
Ученые обращают внимание и на растения; одни из них заманивают комариные личинки, другие выделяют в воде вещества, убивающие их. Центр ВОЗ при университете в Огайо исследовал более двух тысяч переносчиков заразы, на этот раз их надо было добить, а не лечить. Может, и на комара в конце концов найдется управа в виде болезни? Ученые мечтают о вирусе, который убивал бы комара, не причиняя вреда ни людям, ни животным.
Тихо, без шума
На конференции маляриологов в Аддис-Абебе об эпидемии малярии в Африке говорилось сухо, без эмоций: «Во многих семьях нет ни одного здорового человека. Больных мучит жажда, но у них нет сил подняться. Дикие животные уничтожают неохраняемые поля. Больные жалуются на озноб, на головную боль и боль в конечностях. Клинические исследования выявили крайнее истощение, анемию. При четвертом и пятом приступах болезни головная боль и боль в мышцах становятся невыносимыми. Человек буквально впадает в исступление, а потом забывается мертвым сном. Больше всего заболеваний отмечается между пятью и двадцатью годами жизни, но встречается малярия и у новорожденных. Из-за отсутствия врачебной помощи многие больные умирают. По самым скромным подсчетам, больны три миллиона человек, более ста тысяч — умерли».
Ни одна газета не поместила на видном месте сообщения о ста тысячах умерших и трех миллионах больных. Принято считать, что малярия всегда была, есть и будет. Малярия не калечит человека, она убивает его тихо, без шума. Здесь счет идет на миллионы…
По статистическим данным, в 1971 году благодаря интенсивной борьбе с малярией из 1844 миллионов человек, проживавших в малярийных районах, 739 миллионов удалось уберечь от нее. Программа антималярийной борьбы проведена в районах с населением в 619 миллионов человек, 195 миллионов пользовались различными профилактическими средствами. Но 275 миллионов живут в эндемичных районах, где малярия господствует и где практически ничего не предпринимается, чтобы ликвидировать эту грозную болезнь.
Малярия продолжает совершать свое черное дело. Тихонько подкрадывается к районам, где ее совершенно не ждут. Она заключает союз с другими бедствиями современного мира, она стала сообщницей… наркомании.
Зараза из банки с кровью
Американские солдаты во Вьетнаме принимали наркотики, делали себе инъекции героина. Один укол, и человек, вступая в опасный мир наркомании, заражался опасной формой малярии.
Приходило время возвращаться в Штаты. Демобилизация. Надо запастись наркотиками — они в Америке значительно дороже, чем были в Сайгоне или Дананге. Нужны деньги. И молодой человек становится донором. Тяжелобольной человек во время переливания крови получает сверх положенного опасное заболевание. Опасное еще и потому, что американские врачи, которые никогда не имели дела с малярией, не могут сразу и правильно поставить диагноз — озноб, головную боль и скачки температуры можно приписать и другим недомоганиям. В Калифорнии уже отмечено более десятка заболеваний малярией. А банки с кровью отправлены и в другие штаты…
Все это элементы одной огромной проблемы — борьбы с малярией. Как она выглядит на сегодняшний день? И как на сегодняшний день обстоят дела с известным порошком ДДТ? В 1948 году доктор Пауль Мюллер получил за него Нобелевскую премию, а спустя двадцать лет он стал как бы символом огромного зла для окружающей нас природы.
Преступник или спаситель
Что же произошло на самом деле? Почему герой в мгновение ока превратился в злодея?
После первой мировой войны тиф собрал огромный урожай среди голодных, бездомных людей. После второй мировой войны, несмотря на массовые переселения народов, голод и чудовищную тесноту, от тифа удалось уберечь миллионы людей. Газеты тех лет пестрят фотографиями истощенных, оборванных людей, которые стоически позволяют себя обсыпать порошком ДДТ. В борьбе против тифа такая защита оказалась очень эффективной.
Порошок был прекрасным оружием в борьбе с малярией. Главный злодей — комариха, насосавшись крови, садится передохнуть на стену, обработанную порошком ДДТ, и эта минута отдыха становится для нее последней.
Таковы факты. И поэтому, как бы это ни выглядело кощунственным, следует все же сказать несколько слов и в защиту ДДТ, даже рискуя вызвать благородный гнев защитников окружающей среды. Предъявляя счет ДДТ, надо помнить, что порошок спас жизнь 500 миллионам человек, которые могли умереть от малярии; добавим к этой цифре еще и спасенных от тифа, чумы, африканской сонной болезни и многих других. Ученый из Базеля заслужил признательность человечества. Много ли найдется препаратов, которым человек так благодарен?
Грех ДДТ заключается в том, что после применения он не теряет своих химических свойств. Я не буду повторять истерические высказывания в отношении опасности ДДТ. Опасность действительно существует. Не берусь анализировать это явление. Первыми забили тревогу любители птиц.
Они заметили, что в некоторых районах почти полностью исчезли отдельные виды соколов и орлов, и утверждают, что вследствие сложных процессов в связи с присутствием ДДТ в корме птиц яичная скорлупа настолько истончилась, что птенцы погибают.
Урок Шри Ланки
Однако вернемся к малярии. За прошедшие четверть века сделано очень много: около 80 процентов населения, жившего под постоянной угрозой заболеть малярной, может быть спокойно. Особенно заметные сдвиги отмечены в Шри Ланке. В результате систематического применения ДДТ из 2,8 миллиона случаев заболеваний малярией в 1946 году число их в 1961 году снизилось до 110 тысяч. Число же смертных случаев за тот же период упало с 12 тысяч 587 до нуля!
Во время проведения массовой акции по борьбе с малярией 200 тысяч человек работали с ДДТ. Ни они сами, ни миллионы людей, жилье которых обрабатывалось порошком, не пострадали от его токсического действия. Мне сдается, что ДДТ мог бы быть рыцарем без страха и упрека, если бы его взяли на вооружение в борьбе за здоровье человека.
ДДТ применили и в сельском хозяйстве; им уничтожали вредителей тех плодов и овощей, которые любим мы, люди. С помощью ДДТ повели борьбу с вредителями леса. В отдельные годы промышленность выбрасывала на мировой рынок до 400 тысяч тонн ДДТ. Теперь его выпускают вдвое меньше; около 15 процентов порошка идет на медицинские цели. Следует добавить, что в борьбе против малярии на один гектар ДДТ применяется в двести раз меньше, чем при защите хлопчатника. Всемирная организация здравоохранения не рекомендует рассеивать ДДТ с самолетов или сбрасывать его в озера.
Когда ДДТ нашли в теле пресноводных рыб, немногочисленные голоса выступавших против порошка превратились в могучий хор. ДДТ оказался удобной мишенью для нападения. Три буквы, бывшие когда-то вестником надежды, превратились в синоним зла. Раздались голоса, приписывающие порошку канцерогенные свойства, угрозу для развития будущих поколений. Кое-где дошло до категорического запрещения применять ДДТ.
Всемирная организация здравоохранения придерживается того мнения, что серьезных доказательств канцерогенности ДДТ нет, ВОЗ предупреждает от преждевременных выводов, полученных после проведенных опытов на крысах (им давали большую дозу ДДТ). Тем же, кто уверяет, что ДДТ — бомба замедленного действия, эксперты из Женевы отвечают, что сегодня было бы разумнее использовать ДДТ, чем поддаваться мнимой угрозе. Они прямо говорят о возможных «катастрофических последствиях» довольно опрометчивого отказа от ДДТ, пока нет других, дешевых и безопасных средств.
Пример Шри Ланки настораживает. В 1963 году в Шри Ланке эпидемий малярии практически не было. Однако в силу разных обстоятельств там преждевременно отказались от применения ДДТ, и малярийный комар перешел в наступление, остановить которое оказалось невозможным. В 1968–1969 годах в Шри Ланке заболели более двух миллионов человек, причем процент смертности был очень высок. Не ДДТ убил их, и страдали они не от устойчивости насекомых. Они просто заболевали и умирали, отказавшись от ДДТ. Это был дорогостоящий урок.
У истории малярии есть свои этапы. От возникновения человечества до открытия хинина, от хинина до открытия паразита, виновника болезни. Но, возможно, именно ДДТ поставит последнюю точку под сообщениями о взлетах и падениях малярии. Никто уж теперь не установит, какими путями шла малярия к своему триумфу, но ее падение началось на наших глазах. Глава «Малярия завтра» никогда написана не будет.
