В ужасный час – в пять утра в воскресенье – я сосредоточился на более неотложном вопросе, чем чудовищный бардак Чарли Келемена. У меня возникла проблема с «позывом на лежбище». Это арго велосипедистов. Он возникает, когда тепло постели увлекает спортсмена обратно под одеяло, не пуская на тренировку. Как раз тогда и там роскошные объятия простыней манили меня остаться.
Вот только сегодня я не собирался ни тренироваться, ни поддаваться. Наш клуб спонсировал летние гонки каждое второе воскресенье, семь кругов вокруг овала Центрального парка общей протяженностью 43 мили. Выстрел стартового пистолета всегда раздается ровно в 6 утра.
Нас ждала гонка. В мучительно ноющих мышцах и зрелищных завалах есть что-то завлекательное. Похвальба и подначки лопающихся от тестостерона участников превращают гонку в обязанность. В это воскресенье я прибыл к стартовой черте с 20-минутным запасом.
Элитным лосям – легким на стероидах в человеческом обличье – потребовалось менее двух часов, чтобы надрать мне задницу. Мои результаты по статистике были тоже неплохи – десятый в списке из 124 велосипедистов. Но яростный командный темп на протяжении первых 42,5 мили выжал меня до упора. На безумный рывок в конце в баке не осталось ни капли горючего. Это меня раздосадовало. Я всегда хотел победить.
После гонки я сграбастал в «Старбакс» стакан кофе на 20 унций и изрядный кус коричного пирога со штрейзелем. Кофе и пирог послужили лишь легкой закуской, которой едва-едва хватит, чтобы не скончаться от голода под парны́м душем в моем кондоминиуме на пятом этаже. После такой изнурительной поездки у меня осталась лишь одна миссия – набить живот жареной картошкой по-домашнему, копчеными колбасками, сырным омлетом из трех яиц и стопкой банановых блинчиков за один присест. Передо мной маячила гастрономическая вакханалия, оргия на 9600 килокалорий, суля прекрасный день.
Я заблуждался.
Не успел я заскочить в душ, как в квартиру позвонил Хорхе – пылесос для чаевых и швейцар дома, неизменно пребывающий в хорошем настроении.
– Мистер Гроув, тут к вам пришли двое полицейских.
– Шутишь? – ответил я, подумав, что воскресенье – не самое подходящее время для их визита. Тем более что никто мне не позвонил.
– Они показали свои значки. – Голос у него дрожал, будто он умолял заплатить за него залог.
– Впусти их.
Не прошло и минуты, как мясистый кулак забарабанил в мою дверь, напрочь порушив безмятежность утра. Оглушительный грохот взбеленил меня. В нем не было ни малейшей нужды, ведь Хорхе меня предупредил.
– Минуточку! – рявкнул я, направляясь к двери.
Один из офицеров возвышался на 6 футов и 4 дюйма и тянул на добрых 275 фунтов с гаком. Его габариты мигом заставили меня прикусить язык. Он выглядел на все 9600 килокалорий что ни день. Второй напоминал прямоходящего хорька с глубоко посаженными глазами. На обоих были помятые спортивные пиджаки, рубашки с расстегнутыми воротничками, а виндзорские узлы галстуков были приспущены, будто флаги в знак траура. Еще и не пробило 9 часов воскресного утра, а оба уже выглядели измотанными. Оба синхронно козырнули своими значками – этакий ксив-канкан фараонов.
Левиафан с курчавыми каштановыми волосами, голубыми глазами и багровой физиономией провозгласил:
– Я детектив Майкл Фитцсиммонс, а это офицер Маммерт. Мы из Бостонского департамента полиции. – Говорил он с классическим бостонским акцентом – гласные растянуты, а буква «р» погулять пошла. Торс у него был просто чудовищный, с практически отсутствующей шеей тяжеловеса и грудной клеткой, как бочка, способной вместить пару-тройку аквалангов.
Брюхо Фитцсиммонса нависало на вычурную бронзовую пряжку. Ему наверняка есть что порассказать о ней в баре. Может, какой-нибудь несчастный механический бык рухнул под его весом.
– Бостонская полиция, – эхом откликнулся Маммерт. У него даже голос был как у хорька.
– А почему бостонская? Я думал, вы, ребята, из нью-йоркской полиции.
– Это убийство в юрисдикции Бостона, – пояснил Фитцсиммонс. – И пока мы работаем в Нью-Йорке.
Я пока не сдавал позиций, стоя на пороге.
– Вы не ответили на мой звонок в пятницу.
– Виноват, – извинился Фитцсиммонс. – У нас длинный список на допрос. Мы пытались дозвониться вам в офис в субботу и оставили сообщение. Звонили и сюда, но никто не ответил.
Он был прав. Я не включил автоответчик; наверное, фрейдовские штучки, связанные с Эвелин и Финн. Первым намеком на трагедию стало сообщение. «Мистер О’Рурк. Это офицер Риццо из Нью-Хейвена. Не будете ли добры мне перезвонить?» С той поры автоответчик, даже в мобильном телефоне, стал для меня предвестником беды.
– Но тем не менее вы явились сюда в воскресенье? – стоял я на своем.
– Как я сказал, – ответил левиафан, – список у нас длинный.
Я провел офицеров через переднюю мимо моего велосипеда – карбоново-титанового «Кольнаго», прислонившегося к стене под старыми фото Бернара Ино и Жака Анкетиля. Ино выиграл «Тур де Франс» пять раз, и его прозвище – Le Blaireau (Барсук) – объясняется репутацией животного, славящегося тем, что ни за что не позволит жертве улизнуть. Анкетиль – второй великий велосипедист – позировал перед камерой с манекенщицей под правой мышкой.
– Нам нужно расспросить вас о Чарли Келемене. – Фитцсиммонс крутанул головой по обширной орбите, словно желая подчеркнуть свое заявление. Раздавшийся при этом скрежет кости о кость заставил меня поморщиться.
– Так я и думал.
Мы сгрудились в кухне вокруг трех табуретов. При обычных обстоятельствах я бы проявил чарльстонское гостеприимство, предложив им кофе. Но сейчас я оголодал, и меня снедал скорее голод, чем любопытство. А чего ж еще ждать после сорока трех миль на велосипеде?
– Кофе есть? – осведомился Фитцсиммонс.
О, прекрасно. Они уже обживаются.
– Да, – ответил я, не предлагая сварить. На самом деле я хотел поесть блинчиков с бананами и кленовым сиропом. Только не с этой поддельной дрянью. Непременно с настоящим кленовым сиропом из Вермонта.
– Мне обычный.
Ничего себе нахальство!
– А вам? – спросил я у хорька.
– Ага, обычный. – Маммерт подергал носом.
За шесть лет в Кембридже я узнал, что «обычный» означает со сливками и двумя ложками сахара.
– Лицо у этого типа кажется знакомым, – заметил Фитцсиммонс, указав на фотографию велосипедиста напротив кухонного стола.
– Знакомым, – поддержал Маммерт. – Я никогда не забываю лица.
– Грег Лемонд. Первый американец, выигравший «Тур де Франс».
– А почему он хмурится?
– Потому что был гостем на моем званом обеде, – пошутил я.
Фитцсиммонс поморгал, не улыбнувшись. И не сказал ни слова. Джо Фрайдей плюс 125 фунтов. Офицер Маммерт с ввалившимися карими глазами, острым носом и мелкими зубами сглатывал слюну или что-то другое, и его кадык прыгал вверх-вниз в такт перистальтике. И не сказал ни слова. Джо Фрайдей минус 125 фунтов. Слушатели дали мне форменную отставку.
– Это Лемонд после завершения этапа «Тур де Франс». Он морщится, – пояснил я, – потому что 30 километров проехал с диареей, стекавшей по ногам.
– И почему это? – В вопросе Фитцсиммонса было больше любопытства, чем отвращения.
– Порой остановиться нельзя.
– При поносе? – уточнил Фитцсиммонс, позабавленный моим двусмысленным комментарием.
– Смешно.
– Это наделяет выражение «понеслись» новым смыслом. – Фитцсиммонс со щелчком вывернул головой вправо. Потом с другим – влево.
Ненавижу, когда люди делают это дерьмо.
Маммерт, не заинтересованный этим, уже изъерзался. Его взгляд шнырял по комнате, в силу привычки устраивая визуальный обыск моего кондоминиума. Его помятый спортивный пиджак выглядел так, будто не раз послужил пижамой.
– Насколько хорошо вы знали мистера Келемена? – спросил Фитцсиммонс.
– Лучший друг.
– А враги?
– Однажды он достал йельца по фамилии Херли. На этом всё.
– Бывшего Лайлы Приоло, – подтвердил Фитцсиммонс.
Его дотошность произвела на меня впечатление.
– Вы говорили с Лайлой?
– И что вы думаете о Херли? – вместо ответа выпалил Фитцсиммонс, перехватывая инициативу.
– Полный лузер. Бил жену. Но сомневаюсь, чтобы он кого-нибудь убил.
– Почему это?
– Этот тип – рохля. Мы не видели его много лет.
– Вы сообразительны, – заметил Фитцсиммонс.
Ненавижу, когда начинают с подобного.
– А жертва – ваш лучший друг. Вы должны кого-нибудь подозревать.
– Чарли был ходячей картотекой, – сказал я.
– Низенький и квадратный? – встрял Маммерт.
– И это тоже. Он знал чуть ли не каждого, куда больше народу, чем я, а это что-нибудь да значит. Все мои друзья обожали Чарли Келемена.
– А кто-то – нет…
После этой реплики оба фараона начали обстреливать меня вопросами. И после каждого выстрела почти не дожидались моего отклика.
Фитцсиммонс: «Давно ли вы знакомы с жертвой?»
Маммерт: «Что вам известно о его работе?»
Фитцсиммонс: «Кто был его ближайшими коллегами?»
Маммерт: «Где вы приобрели свой южный акцент?» – Запретных тем для них явно не было.
Фитцсиммонс: «Вы видели что-нибудь странное в “Аквариуме”?»
– Ну да, – ответил я. – Двести пятьдесят мужчин в черных бабочках и паранджах.
Маммерт: «Вы видели кого-нибудь, толкающего тележку из нержавейки?»
Фитцсиммонс: «Где были вы, когда мистер Келемен упал в резервуар?»
Маммерт: «Он пил?»
Фитцсиммонс: «Вы заметили что-нибудь необычное перед приемом?»
Я отсмотрел свою долю повторов «Закона и порядка». Вопросы звучали как по накатанной программе. Однако Маммерт попробовал более персональный подход. Мне это пришлось не по душе.
– Чудесная квартирка, – заметил худой офицер низким, гортанным тоном. – Великовата для холостяка. – И поерзал на табурете.
– Вдовца, – поправил я и поднял левую руку, чтобы продемонстрировать обручальное кольцо с надписью «Гроув, ты моя истинная любовь. Эвелин» внутри.
– Прошу прощения, – извинился Маммерт и заметил: – Нигде ни одного семейного фото, только эти парни с велосипедами.
– Я убрал фотографии жены и дочери. Тяжеловато в пустом доме.
Услышав упоминание о дочери, оба полицейских приподняли брови.
* * *
Месяцы спустя после инцидента на I-95 «Север» я упрятал все воспоминания о Финн и Эвелин под карантин. Их женские ароматы безжалостно держались в шкафах и комодах. Их фотографии, разбросанные повсюду, вгоняли меня в тоску. Я затолкал все девичьи вещи – одежду, драгоценности и все такое – в спальню Финн. Так началась угрюмая миграция во имя собственного спасения. Иначе я бы нипочем не справился. От этой участи я избавил только снимок на работе – Эвелин и Финн на пляже.
Каждые два-три месяца Чарли предлагал, чтобы я отдал драгоценности Эвелин на благотворительность.
– Вот как я это вижу. Эвелин была янки. Бережливая. Практичная. Логичная. У тебя там одних камней, наверное, тысяч на четыреста долларов. Получи налоговый вычет. Эвелин бы одобрила. Это наличные в твоем кармане. Вот если б ты отдал их другой, тогда она точно рассердилась бы.
– Другой, Чарли?! Я даже о свидании-то подумать не могу.
– Ага, ага. День придет, – отмахнулся он. – Я могу позаботиться о драгоценностях – квитанции и всякое дерьмо тебе для налоговой. Я знаю нужных ребят на Сорок седьмой улице.
– Вот уж не знаю, Чарли…
– Да чего тут знать?
– Я подумаю.
– Я только о том и прошу. Но только потом не жалуйся мне на налоги.
Возможности пожаловаться Чарли хоть на что-нибудь давно и след простыл. Шкатулка Эвелин с драгоценностями все стояла на комоде в детской, все такая же полная, все так же под вопросом.
* * *
Маммерт, Фитцсиммонс и я сидели, не говоря ничего, в атмосфере безысходности. Наконец, Фитцсиммонс перебил настроение.
– Как бы вы описали отношения миссис Келемен с мужем?
– В каком это смысле? – искренне озадаченно спросил я.
– Они кажутся странной парочкой.
– Очень странной, – согласился Маммерт.
– Он толстый, – продолжал Фитцсиммонс, – а она…
– Обалденная красотка, – досказал я. – Офицер, вы мужчина крупный. Как у вас с половой жизнью?
Фитцсиммонс – могучий человек, непривычный к нагоняям, резко осадил.
– Я не хотел вас оскорбить. – Он раскрыл ладони и склонил голову к плечу. Слова его звучали успокоительно, но тело говорило: «Я знаю, что тебе пришло в голову».
– Чарли поклонялся Сэм.
– А она?
– В каком это смысле?
– Благочестива ли миссис Келемен? – растолковал Фитцсиммонс.
– Ни разу не пропустила мессу.
– Я не об этом, – огрызнулся амбал.
– Без дураков. Понятия не имею.
Фитцсиммонс склонил голову налево, и шея у него захрустела, как кукурузные хлопья.
– Слушайте, – вскинулся он. – У меня на руках убийство. У меня жертва с глубокими ранами на руках и сервировочным столиком, привязанным к ноге. У меня полный аквариум живой приманки. От такой уймы крови три акулы впадают в неистовство, хотя именно этот вид ни разу на людей не нападал. До сих пор. У меня целая нация смотрит весь инцидент от начала до конца в вечерних новостях и приходит в ужас. Люди хотят ответов. Никому не нужен очередной низкобюджетный сиквел к «Челюстям». А уж мне меньше всех. Босс мне плешь проел. Я двадцать пять лет на службе, но еще ни разу его таким не видел. Он хочет знать, кто превратил голову вашего дружка в бургер. И куда бы я ни пошел, мне все говорят, каким замечательным парнем был Чарли Келемен. «Он святой. Никаких врагов. Соль земли». У меня ни единой зацепки. Сочтите сами. Служащие аквариума стоят на рогах. Им до сих пор является в кошмарах то, что стряслось в их дежурство. И мэр, и губернатор требуют ответов. Один из наших сенаторов настаивает на национальных слушаниях. Такими темпами я скоро стану завсегдатаем на «Встрече со сраной прессой». – Фитцсиммонс перевел дыхание. – Так поведайте же мне, мистер О’Рурк, как складывался их брак? – Он принялся буровить меня взглядом.
Настала моя очередь вскинуться.
– Она подозреваемая? – сердито вопросил я.
– А кто нет?
– Сэм Келемен, – буркнул я, бросаясь ей на выручку. – Мы все видели, что случилось. Она была по уши занята этой танцовщицей живота, когда Чарли появился в аквариуме. Это видели человек пятьсот.
– Я пытаюсь понять подноготную, – напирал Фитцсиммонс. – И потому спрошу вас снова. У миссис Келемен были отношения с кем-нибудь другим?
– Да ни за что, – окрысился я. – Ни в жисть. Сэм обожала Чарли. Она сейчас сама не своя. И у нее нет денег.
– Нет денег? – промямлил Маммерт.
– А вы не знали?
– Знали что? – Оба непреднамеренно откликнулись в один голос.
– У нее есть деньги, – пошел я на попятную, – но они все связаны в его бизнесе. И неликвидны.
– А страховка? – справился Фитцсиммонс.
– В страховки Чарли не верил. Как и большинство народа в моем бизнесе. Кроме того, «Келемен Груп» сто́ит порядком.
– Что вам известно об этой компании?
– Немногое. Чарли вел небольшой фонд фондов. Я бы оценил его активы миллионов в двести долларов.
– Что такое фонд фондов? – поинтересовался Маммерт.
Не видать мне этих блинчиков.
Я описывал богатство Чарли Келемена и его Мидасово прикосновение еще минут двадцать. Растолковал бизнес «Келемен Груп», изо всех сил стараясь избегать технических терминов вроде альфы и прочих коэффициентов эффективности. Чарли был знаком с каждым хеджи в городе, выпивал и обедал с ними всеми. Таков общий итог моих сведений. С виду – полный нуль.
Когда мы наконец покончили с «Азами фонда фондов», Маммерт направился к двери. Ему не терпелось уйти. Мне не терпелось, чтобы ушли они оба, но я все-таки спросил:
– А нельзя ли мне получить доступ в кабинет Чарли?
– С чего бы это? – ответил Фитцсиммонс. – Это место преступления.
– Я помогаю Сэм свернуть «Келемен Груп». Я бы хотел посмотреть его документацию.
– И не думайте, – отрезал дебелый полицейский, – пока не будет закрыто дело об убийстве. – Фитцсиммонс извлек из складок своего пиджака визитную карточку и нацарапал на обороте номер 212. – Спасибо за помощь. Если вам придет в голову еще что-то, позвоните нам. И сделайте мне любезность, не путайтесь в наше расследование.
Маммерт промолчал. Оба удалились. Даже не попрощавшись. Деловые, прямо некуда.
В тишине пустой квартиры я вдруг понял, что выстраивается система. Начал ее Клифф Халек – мой друг, мой наперсник. Во всяком случае, ему я доверяю. За ним Курц. А теперь еще и полиция. И каждый велит мне держаться от дел Чарли Келемена подальше. Столько отказов я не слыхал с первых дней холодного обзвона восемь лет назад.
Наконец, направляясь в душ, я заметил, что дверь в комнату Финн стоит нараспашку. Она всегда закрыта, будто крышка над моими воспоминаниями. От летней сырости ее иногда ведет, и она распахивается, выпуская стойкие ароматы матери и дочери. И это дуновение времени укрепило мою решимость десятикратно. Сэм Келемен. Бетти и Фред Мастерс. Мне стало ясно, что необходимо.
И насрать мне, кто бы ни возражал.