Уолл-стрит – работа утренняя. Подготовка начинается задолго до открытия торгов на Нью-Йоркской фондовой бирже. «Нью-Йорк таймс», «Уолл-стрит джорнел», даже «Файнэншл таймс» – брокеры и трейдеры читают минимум два из этих изданий еще до 7.20 каждое утро. Именно тогда в большинстве контор начинаются проприетарные аналитические конференции.

Сам я не жаворонок, и результаты личностного теста это подтверждают. К великому моему огорчению и вопреки советам наставников из Гарвардской школы бизнеса, я просыпаюсь задолго до рассвета и начинаю самопальную трансфузию кофеина. Я отбываю повинность штудирования периодики, но чтобы мозг врубился после пяти-шести часов сна, требуется какое-то время. Я изъясняюсь односложными хрюканьями, затягивающимися на все утро. Они временно маскируют мой южный акцент, удушая убаюкивающее уширение слогов.

Эти первые два-три часа осознанного бытия, необходимые для постижения рынков и анализа их направления, саботируют выбор карьеры, во всех прочих отношениях прекрасный. Я бьюсь над анализом, как Сизиф, толкающий валун на вершину. Я скатываюсь к подножию и повторяю ту же зверскую пытку с понедельника по пятницу.

И похмелье тут не подспорье.

* * *

В тот вторник мой будильник прозвенел в 5.30 утра. Голова пульсировала, как открытая рана, продезинфицированная лимончелло. Отключив будильник, я снова погрузился в сон и добрел до офиса, когда совещание давным-давно прошло. Было около 8.45 утра, когда Пэтти Гершон поприветствовала меня своей дурацкой шуткой:

– Спасибо, что удостоил нас посещением, О’Рурк!

– Тебе надо обновить репертуар, Пэтти.

– Нам надо поговорить, – парировала она.

– Дай мне оклематься, – отозвался я. – Как насчет сегодня после обеда?

Я имел в виду после закрытия. Как я узнал чуть позже при весьма неудачных обстоятельствах, Пэтти Гершон поняла это иначе.

– Лучше сейчас. Мне надо спросить тебя кое о чем.

Эта баба может раскатать в блин даже бетонный блок.

– Пэтти, что тебе непонятно насчет того, что мне нужно сперва оклематься?

– Голос у тебя скрипучий, О’Рурк. Вечер удался?

В нашей отрасли похмелье вызывает уважение. Хриплый голос на Уолл-стрит заменяет «Пурпурное сердце».

– В чем вопрос?

– Ты знаешь, кто такая Ева Браун? – Это не проверка. Она действительно не имела ни малейшего понятия.

– Конечно, – отозвался я.

– А мне скажешь?

– Просто «погугли» ее, Пэтти.

Когда доходит до истории, публика с Уолл-стрит демонстрирует полнейшее свое банкротство. За эти годы я понемногу привык к невежеству. Но вопрос Пэтти просто доконал меня. Она же еврейка. Уж ей-то следовало бы знать имя любовницы Гитлера.

– Сервер «лежал» все утро. Интернет-доступ перекрыт. – Она кивнула на компьютер, который я принес, – ноутбук Чарли, – словно желая подчеркнуть тиранию технических заморочек.

– А почему ты спрашиваешь?

– Моя мама, – пояснила Пэтти, – сказала, что я напоминаю ей Еву Браун.

Более пренебрежительной реплики от матери к дочери не встречалось за всю историю человечества. Скрыв собственный шок, я полюбопытствовал:

– Вы что, поцапались?

– А ты откуда знаешь? – наморщила лоб Пэтти.

Никакого ботокса.

– Удачная догадка, – соврал я. – Может, что-то в твоих интонациях.

– Так кто же она? – не унималась Пэтти.

– Во время Второй мировой войны, – начал я, собрав весь свой политес до последней унции, – Ева Браун имела сношения с лидерами Оси на регулярной основе. Одни считали ее писаной красавицей, другие воспринимали как сомнительную особу из-за компании, которую она водила. – Смахивает на то, что мое объяснение выдержит испытание, даже если Пэтти потом решит его проверить. – Твоя мать, – добавил я, пустив в ход всю свою дипломатичность, – вероятно, хочет примирения.

Пора на исповедь.

– Спасибо. – И Пэтти крикнула мне вслед: – Сегодня после обеда, О’Рурк!

* * *

Когда я приступил к работе за своим столом, Энни в соседнем отсеке как раз заканчивала беседу. Наши низкие перегородки предназначены для облегчения общения, легкого визуального и вербального доступа. А заодно исключают приватность. Перебранки между супругами, предложения работы от конкурентов, эректильная дисфункция и прочие медицинские проблемы – дела каждого известны каждому. В буквальном смысле.

– Вечер вчера удался на славу, – говорила Энни в трубку. – Я тоже тебя люблю.

Она встречается с кем-то.

– О, босс, – проворковала Энни, растянув оба этих слога – не на южный манер, а скорее нараспев, как женщина, у которой на языке вертится какая-то сплетня. – Расскажите мне про вчерашний вечер.

– Да чего рассказывать? Рад был повидать Сэм. Пожалуй, перепил.

– Я и не заметила, – просипела она, подделываясь под мою похмельную хрипотцу. – Хочешь, закажу яичницу с беконом и сыром?

– Да разве лучше тебя сыщешь? – подтвердил я.

Обычно Энни развернулась бы вместе с креслом и набрала номер кулинарии внизу. Но она мешкала, будто в нерешительности.

Я что, что-то прозевал?

– Какие новости? – спросила она.

Любопытство?

– Сэм беременна. Два месяца. Так что ничего не говори.

– Это замечательно, – просияла она, но лишь на миг; ее теплая улыбка тут же угасла. – Пожалуй.

Несомненно, Энни прикидывала будущее Сэм – беременной вдовы без средств к существованию, не считая переведенных мной 75 тысяч долларов.

– Дитя – это дар, – заверил я ее.

– Должно быть, Сэм напугана. – Теребя свои золотисто-русые волосы, Энни добавила: – Ты хороший друг.

Неловко как-то.

– Звонки были? – спросил я, меняя тему.

– Халек. Ты должен ему перезвонить.

Как-то она слегка не в себе.

– Когда это я не звонил Клиффу?

– Сегодня – дело другое. Ему причитаются поздравления.

– Повышение? – Как ни крути, Клифф Халек – суперинтеллект СКК.

– Ничего подобного. Ты же знаешь, как он ненавидит «Голдман». – Это прозвучало утверждением, а не вопросом.

– Конечно.

– Помнишь статью в «Уолл-стрит джорнел» в прошлую пятницу?

– Какую именно?

– Ту, где главный трейдер «Голдмана» похваляется, что съел завтраки у всех. У «Меррилла», «Моргана», СКК, у всех нас.

– Видел, – подтвердил я. – Этот тип – дубина.

– Клифф с ним знаком. Говорит, он придурок. И отправил в их торговый зал совершеннейший плевок в душу.

– То есть?

– Сотню пицц, – ответила она.

– Больше смахивает на подарок.

– Есть разные пиццы, босс.

Сине-зеленые глаза Энни сверкали. Она временно позабыла о том, что ее тревожило. Она прирожденная рассказчица, натуральная сказительница. По-моему, плетение кружев и подведение к развязке доставляет Энни наслаждение, какое-то душевное умиротворение.

– Ну и?..

– Эти сделаны с анчоусами в чесноке, дозревшего «Лимбургера» и жареного лука. Все до последней. Халек провонял весь торговый зал «Голдмана». Пиццерия даже добавила от себя немного ливерной колбасы.

– Это омерзительно, – сказал я, слегка взбодрившись, мало-помалу разогреваясь.

Очень жаль, что Понсе де Леон так и не отыскал Уолл-стрит в своих поисках рецепта вечной юности. Большинству представителей нашего ремесла так и не суждено повзрослеть, навсегда застряв в подростковом возрасте.

– Записка его была краткой.

– Это в духе Халека.

– В ней значилось только: «Съешь это, Голдман».

Мы оба хихикнули. Но в интонациях Энни было нечто эдакое, что по-прежнему тревожило меня.

Что я прозевал?

– Энни, у тебя на уме что-то есть?

Поколебавшись долю секунды, она сказала:

– Нет, босс.

– Ты уверена?

– Абсолютно. – Пауза. Повисло неловкое молчание, затянувшееся на несколько секунд, прежде чем Энни прервала его. – Я получила этот факс от Бетти Мастерс.

– Зашибись.

Энни развернулась, взяла со своего стола 14-страничный факс и вручила его мне.

– Сейчас вернусь с этой яичницей с беконом и сыром.

– Ты лучше всех.

Что-то ее гложет.

Я сделал две мысленные пометки. Одна: позже переговорить с Энни. Другая: поздравить Халека. Его пиццы – лучшее послание на хер, о каком я когда-либо слышал. А прямо сейчас мне надо было поработать. Сделать несколько телефонных звонков. Дожать нескольких потенциальных.

Ага, именно.

Любопытство терзало меня. Я пролистал факс Бетти – аудированную финансовую отчетность. На первой странице «Крейн и Крават» резюмировали полученные сведения. «По нашему мнению, финансовый отчет должным образом, во всех материальных аспектах представляет финансовое положение Фонда фондов “Келемен Груп”, серия B (Мастер-траст “Келемен Груп” класса А “Келемен Груп”)».

Слава богу, что я не аудитор.

Размер чистых активов на следующей странице – 320 миллионов долларов с мелочью – оказался отнюдь не скучным. Чарли заправлял куда большей компанией, чем я думал. Если доходность фонда составляла пять процентов, его поощрительная премия равнялась 1,6 миллиона долларов. Однако в прошлом году рынок поднялся на 15 процентов с лишком. Если Чарли шел в ногу с ним, то заработал около 4,8 миллиона долларов.

Чудесно.

Я пролистал отчет о результатах финансовой деятельности, глянул одним глазком отчет о движении денежных средств и добрался до примечаний к финансовому отчету, ожидая найти где-нибудь перечень инвестиций. То, что я нашел, меня расстроило. Ничегошеньки. Никакого списка инвестиций. Ни черта.

Он должен быть где-то здесь.

Ан нет. Примечание два, «Основные принципы учетной политики», растолковывало его отсутствие стандартной, хоть и вгоняющей в ступор уродской феней. «Фонд размещает свои инвестиции в Мастер-фонде по справедливой стоимости…»

Перевод: Бетти инвестировала не в так называемый «мастер-фонд». Она вошла в другой инструмент, передающий капитал в мастер-фонд. Мастер-фонд в свою очередь инвестирует во внешние хедж-фонды. Бухгалтеры окрестили такую структуру «мастер-фондом» и «обслуживающими фондами».

Месть придурков.

Примечание два продолжало: «Оценка инвестиций, осуществленных Мастер-фондом, излагается в финансовых отчетах Мастер-фонда и сопутствующих примечаниях…»

Перевод: в этих бумагах нет никакого перечня инвестиций. У меня отчетность серии B. А мне нужна отчетность Мастер-фонда. Бетти прислала мне не то. Да разве ее в том вина? Она запуталась в ССФУ, как сокращенно называется Совет по стандартам финансового учета. Их нормы составления отчетности понятны только аудиторам. Для всех остальных это сущий Бермудский треугольник.

Поглядев на ноутбук Чарли, я пробормотал под нос:

– Да, кореш, легких путей ты не ищешь.