Лишь только гном отошел от нашего столика, я сразу напомнила:

— Ты обещал рассказать, что ты делал у задней двери нашего магазина.

— Что делал? Думал, — ответил он. — Подвижек в деле Марты совсем не было. За что тянуть — непонятно. Сверху нам ясно сказали, не беспокоить инору Эберхардт более необходимого, да и на первый взгляд пропажа девушки с работой никак не связана. Вещей Марты, как утверждала хозяйка магазина, там тоже не осталось. Но зайти и посмотреть на место ее работы очень хотелось. А тут ты вылетаешь, и прямо мне в руки. Разве я мог упустить такую возможность?

— Не мог, — грустно согласилась я.

Чувствовать себя неупущенной возможностью было не очень приятно. Но лучше уж честная и неприятная правда, чем красивая возвышенная ложь. Все это я прекрасно понимала и усиленно старалась не обижаться на своего спутника. Получалось не очень хорошо.

— Но никакого плана у меня не было. Ни относительно вашего магазина, ни относительно тебя, — твердо сказал Рудольф.

Заявление Рудольф сделал очень громкое, только вот незадача — никак не соответствовало оно тому, что было сказано чуть раньше. По всему выходило, ему нужен был доступ в магазин иноры Эберхардт, что он рассчитывал получить через меня. И то, что он пришел на следующий день в качестве лица, якобы мной заинтересованного, на самом деле была просто маска. Маска сотрудника Сыска, который хотел оглядеть помещение магазина изнутри и сделать вывод. Правда, для этого недостаточно осмотреть один лишь торговый зал, но в подсобные помещения он рассчитывал попасть, когда я приму его ухаживания. Вот только что Рудольф там собирался найти?

— В магазине нет личных вещей продавщиц, — с мрачным удовлетворением сказала я. — От Марты ничего не осталось. И от Сабины тоже. Инора Эберхардт не разрешает ничего хранить у нее и внимательно за этим следит.

— Подслушки боится? — усмехнулся Рудольф. — Смотрю, у вас много общего в вопросах подозрительности.

— Я не знаю, чего она боится. Мне озвучили требования, и я их выполняю, — ответила я. — Считаешь, у нее нет для подозрительности никаких оснований?

— Да нет, не считаю, — ответил он. — Мне известно, что рецепты у нее предлагали купить, но она отказывалась. Якобы обещала сестре, что все они останутся внутри семьи. После чего в ее дом неоднократно пытались проникнуть, а когда ни одна из попыток не увенчалась успехом — подкупить продавщиц. Но с ними иноре Эберхардт обычно везло — либо оказывались слишком честными, либо уровень Дара не позволял понять, что хозяйка делает. Я уверен, что твоя Сабина, если бы могла, продала сведения, даже на миг не задумавшись.

— Она не моя, — мрачно ответила я. — И давай не будем о погибшей говорить плохо.

— Я не говорю плохо, я говорю правду, — возразил он.

— Нет, ты предполагаешь. Что она сделала бы, если бы у нее был Дар, — возразила я. — Этого она и сама не знала. Я вот думаю, имей она Дар, ни за что не пошла бы на такую работу.

— Возможно, — согласился он. — Но речь не об этом. А о том, что к продавщицам искали все новые подходы и денег на это выделялось все больше. Тебе, кстати, еще никто ничего не предлагал? Для целей злоумышленников ты подходишь идеально. Приличный уровень Дара, только обучить немного — и вперед, на получение рецептов.

— Наверное, я слишком мало там работаю, — обиженно сказала я.

Сложно было сказать, что именно меня задело — то, что не предлагали, или то, что Рудольф считает меня способной на торговлю чужими секретами. Да, я сирота, денег у меня совсем нет, но это не значит, что отсутствует гордость или порядочность.

— Я уверен, ты отказалась бы, — польстил мне Рудольф, правда, не знаю, насколько искренне.

— Ты меня слишком мало знаешь, — заметила я.

Тут как раз принесли заказанный нами ужин, и мы оба замолчали, отдавая дань еде. Я лично сегодня поняла, что гномскую кухню очень люблю, и, пожалуй, не отказалась бы прийти сюда еще раз и даже в той же компании. Блюда показались несколько непривычно острыми, но нас в приюте приправами не баловали, поэтому пока все, что я ела, имело для меня очень выразительный вкус.

— Чтобы понять, что ты за человек, — достаточно, — продолжил Рудольф. — Ты на такое не пойдешь. Судя по рассказам людей, близко знавших Марту, она тоже не согласилась бы торговать чужими секретами. Магичка она была не из сильных, но увидеть и понять, что делает инора Эберхардт, могла. Другое дело, что процесс от и до она ни разу не видела, так ведь?

— Откуда мне знать? — пожала я плечами. — Я тогда в магазине не работала. А меня саму инора Эберхардт только раз просила помочь. И крем, который я относила, доделывала без моего участия.

— Насколько я успел узнать, когда инора Эберхардт привлекала посторонних, она ингредиенты раскладывала по баночкам с номерами.

Я нехотя кивнула в подтверждение его слов — в тот единственный раз, что я помогала своей нанимательнице, узнать, что же я подавала, было совершенно невозможно. Более того, дозы были такими маленькими, что, наверное, захоти я отсыпать хоть самую малость, пришлось бы брать все, и в заготовку крема ничего бы не попало, а такое не могло пройти незамеченным.

— Но инора Эберхардт не учитывала, что в памяти все остается, — продолжил Рудольф, — и при желании маг-менталист это может вытащить.

— У квартирной хозяйки Марты было ментальное вмешательство, ты говорил, — вспомнила я.

— Да, — подтвердил он. — Слабое и едва уловимое ко времени, когда девушку начали искать. Если бы промедлили с поисками, то и не обнаружили бы ничего, там оставалась всего пара дней до полного исчезновения следов.

— Оно может и не быть связано с пропажей Марты, — заметила я.

— Может. Но эта инора — не та персона, на которую будет тратить время ментальный маг. Дама она небогатая, доход у нее есть только со сдачи комнаты. Не думаешь же ты, что менталисты ходят по рынкам и убеждают покупательниц в том, что подвонявшее мясо еще совсем свежее? Нет, я уверен, что вмешательство связано с пропажей Марты.

Его убежденность была сродни фанатизму, а вот я видела в его рассуждениях сразу несколько слабых мест, о которых тут же и сказала.

— Смотри, Рудольф. Менталист мог считать память Марты так, что она потом ничего не вспомнила бы, правильно? Зачем ему похищать или даже убивать девушку? Зачем внушать ложные воспоминания хозяйке? И как результат — зачем привлекать к себе лишнее внимание, если без этого менталист может обойтись?

— Если менталист сильный — да, — согласился Рудольф. — Но сильный менталист не будет охотиться за алхимическими рецептами. Ему и без того есть на чем зарабатывать деньги, и неплохие деньги. А вот слабый…

— Знаешь, Рудольф, я сейчас вижу одни бездоказательные предположения, — честно сказала я. — Они построены на разрозненных фактах в такое неустойчивое сооружение, что без разницы — вытащи сейчас одну детальку или вставь туда новую — все равно все рассыплется.

— Нужно же отталкиваться хоть от чего-то, — обиженно возразил он. — Считай это моей интуицией.

— И как твоя интуиция вписывает сюда убийство Сабины? — язвительно поинтересовалась я. — На ней же следы ментального воздействия отсутствовали?

— Почему?

Он удивленно на меня посмотрел, но ничего не добавил, напротив, замолчал и уставился в свою тарелку с таким мрачным видом, будто мясо там было как раз из того, завонявшегося, что впаривал на рынке маг-менталист. Очень было похоже, что сейчас он проговорился о том, чего мне знать не следовало, и очень об этом жалеет.

— Рудольф, я никому не расскажу, — сказала я. — Более того, ты мне ничего не говорил, я ничего не слышала.

Мои слова настроения ему не улучшили.

— Спасибо, — коротко ответил он. — Забыл я, что совсем не с тем разговариваю, извини.

— Значит, ты считаешь, что Сабина замешана в исчезновении Марты, а ее саму убрали, чтобы… Чтобы что? Зачем ее убрали?

— Здесь возможны варианты, — ответил Рудольф неохотно. — Возможно, она начала преступника шантажировать. Все же Аккерман была очень жадной и пыталась выжать все возможное из тех, кто ее окружал.

Против этого мне нечего было возразить. Деньги на квартиру она взяла у Петера, неизвестно, собиралась ли возвращать. С меня планировала брать двойную квартплату. Да и приметное платье сохранила лишь потому, что оно было очень дорогим. Деньги Сабина любила. Но могла ли я ее за это осуждать? Ведь два года назад она, так же как совсем недавно и я, вышла из приюта, ничего не имея, кроме той малости, что нам выдали. Разве можно на такое прожить? Даже для меня, с моими скромными запросами, первый месяц был бы очень тяжелым, не попади я в магазин иноры Эберхардт. А Сабина всегда мечтала о шикарной жизни, для нее это был мизер, не заслуживающий внимания.

— Или само ее существование мешало планам, — продолжил Рудольф.

— Но зачем убивать? Почему бы просто не подчистить память?

— Я думаю, преступник слабый менталист, — ответил он. — Подчистка памяти — работа ювелирная. Нужно одни воспоминания заменить другими, да так, чтобы они как собственные легли. Заставить инору видеть на месте посторонней девушки свою квартиросъемщицу — намного проще.

— Ты считаешь, что собирала вещи вместо Марты Сабина? — уточнила я.

— Ментальное вмешательство и платье в твоей квартире говорят в пользу этой версии, — невозмутимо ответил Рудольф.

— Но если Сабина собирала вещи Марты, тогда получается, что сама Марта была уже мертва?

— Получается, да, — коротко ответил Рудольф и опять уставился в тарелку.

А у меня совсем аппетит пропал. Если Сабина — сообщник убийцы и помогала ему прятать следы преступления, то по всему получается, что меня они собирались использовать, для этого и устраивали в магазин. Что не вышло с Мартой, то может получиться со мной. Я идеально подхожу на роль жертвы на их алтарь призрачной возможности обогатиться. Не получилось бы у меня считать память как нужно — ничего страшного, найдется другая дурочка, а эту даже искать никто не будет. Я не была для Сабины близкой подругой, да и не близкой — тоже, но это ее не оправдывало. Наверное, мне не дано понять людей, способных убить ради денег, отнять чужую жизнь ради кучки бездушного металла, пусть и очень большой кучки. А уж если учесть, что все это планировалось по отношению ко мне…

— Меня они хотели… как Марту? — пересохшими губами спросила я.

— Думаю, да, — неохотно ответил Рудольф. — Поначалу уж точно. Но это всего лишь предположения, основанные на особенностях характера Аккерман. А ведь за ней кто-то стоял, и мы пока не знаем кто. Очень уж скрытной была эта инорита, а желающих заполучить рецепты иноры Эберхардт более чем достаточно. Мы привлекали некроманта, и не одного, но допросить дух не получилось. Что касается Марты — там не удалось его даже вызвать, хотя подтвердилось, что девушки нет в живых.

Богиня, да здесь попросту не поймешь, с какой стороны на тебя покушаться будут! Но уж обезопасить себя я постараюсь!

— Я уволюсь, завтра же уволюсь, — испуганно сказала я.

— Боюсь, в твоей ситуации это не поможет, — ответил Рудольф.

— Почему?

— Потому что ты — это ты, — очень понятно сказал он. — Тот самый не учтенный преступником фактор.

— И что во мне такого неучтенного? — недовольно спросила я.

— Чтобы быть уверенным, нужно провести исследование по точному определению твоего родства. Строить предположения — это одно, а иметь четкие доказательства — совсем другое.

— Ты считаешь, что я в родстве с преступником?

— Что? — Он удивленно на меня посмотрел. — Из чего ты сделала такие выводы?

— Из твоих слов, — ответила я. — Поскольку я знаю, кто моя мать, и она мне совсем не нравится. Дом у нее тоже подозрительно нежилой. А значит, она совсем не обычная покупательница, а преступница.

Я гордо посмотрела, на Рудольфа, он выглядел несколько озадаченным. Наверное, не ожидал от меня такой догадливости.

— Постой, ты считаешь, что твоя мать — одна из покупательниц иноры Эберхардт? — недоуменно уточнил он.

— Да, конечно.

— С чего ты взяла? В приюте не должны сообщать данных о родных, даже если у них есть такие сведения. Тебе не могли там ничего сказать.

— В приюте не сказали, — неохотно подтвердила я. — Но при выходе оттуда мне передали письмо от матери.

— И в нем была фамилия и адрес? — насмешливо спросил Рудольф.

Почему-то меня его отношение ужасно разозлило.

— Нет, в нем не было фамилии и адреса, — ответила я. — В нем вообще почти ничего не было. Никакой материнской любовью оно не дышало, если ты об этом. Но написано оно было очень характерным почерком. Угловатым, с наклоном влево, так что когда я такой же увидела на чеке, сам понимаешь, сомнений у меня не осталось.

Рудольф неожиданно расхохотался. Смеялся он необычайно заразительно, так что я невольно начала улыбаться, хоть совсем не понимала, что его так развеселило.

— Штеффи, — отсмеявшись, сказал он, — не возьмут тебя к нам работать. Вот ты недавно обвиняла меня в несерьезном подходе, а сама делаешь выводы совсем на пустом месте.

— Что значит «на пустом»? — возмутилась я. — Вот ты встречал у кого-нибудь подобный почерк?

Рудольф невозмутимо достал из кармана карандаш и блокнот. Вырвал оттуда листочек, таким хорошо узнаваемым почерком с наклоном влево написал: «Штефани Ройтер мне очень нравится» — и протянул мне. Я мрачно поизучала. На первый взгляд, написано было так же, как и в письме моей мамы, но на ее роль этот наглый тип никак не подходил.

— Дело в том, моя дорогая, — снисходительно сказал он, — что подобный тип почерка был очень моден лет двадцать-двадцать пять тому назад. Соответственно, дамы в возрасте твоей мамы, желавшие придать себе некую аристократичность, сплошь и рядом писали с такими особенностями. И если вас в приюте учили классической каллиграфии, это не значит, что все остальные должны писать по тем же правилам.

На это мне было нечего ответить. Я проглотила и фамильярное обращение, и снисходительный тон, настолько была раздавлена собственной глупостью. В самом деле, мне даже в голову не пришло положить бумажки рядом и сравнить. А ведь могло оказаться, что на каждой были свои особенности почерка.

— Извини, я постоянно забываю, что ты многого просто не знаешь, — мягко сказал Рудольф. — Но очень уж меня рассмешил твой вывод о родстве на основании почерка.

— Пусть мой вывод был сделан на основании почерка и оказался неправильным, — мрачно сказала я. — А на основании чего свой вывод о родстве сделал ты, что так в нем уверен?

— Ауры, конечно. Когда долго наблюдаешь за человеком не только на физическом плане, появление ауры, имеющей общие черты с наблюдаемой, не может пройти незамеченным.

Да, изучение аур оставалось для меня недоступным — я их попросту не видела. А уж свою не может видеть никто. Так что даже если бы могла рассмотреть чужую, сравнить не получилось бы. Но теперь меня больше интересовало, зачем он следил за носительницей ауры, имеющей общие черты с моей.

— И почему ты долго наблюдал за той инорой? — невольно заинтересовалась я. — Она в зоне интереса Сыска? То есть моя мать — преступница?

— Штефани, давай для начала ты примешь, что ни одна из покупательниц иноры Эберхардт твоей родственницей не является, — вкрадчиво сказал он.