Есть в бездонном океане Скорби, горя и страданий Много тихих островов, Где, укрывшись от ветров, Переводит дух моряк, Чтобы дальше плыть во мрак: Нависает небосвод Тучами над бездной вод, И свинцовой пеленой Мгла клубится за кормой. По пятам за судном мчится Буря, грозная громница, Парус рвет, обшивку, снасти, Разрывает бриг на части, И корабль, хлебнув сполна, Смерти зачерпнул со дна, Погружаясь в глубину, Словно в сон, идет ко дну, И во сне, стремясь вперед, Через вечность он плывет: В полумраке перед ним, Смутен и недостижим, Берег — зыбкая черта, Отступает, как всегда, И раздвоен, истомлен Мореход: не в силах он Плыть вперед, податься вспять, Будет зыбь его качать, Вечный странник, мореход, В гавань смерти он плывет. Там, за гранью зыбких вод, Ждет его любовь едва ли, Впрочем, вряд ли от печали Ищет он спасенья в страсти Или в дружеском участье, — Грудь пуста, и лед в крови, Сердце сгинет от любви, Билась боль в бескровных венах, Будто бы в тюремных стенах, Чувства выжжены, побиты Градом слов, огнем обиды, Время грубо иссекло Изможденное чело, Искривленные уста Опалила немота, Так листва под коркой льда Застывает в пустоте На декабрьском кусте. На полночном диком взморье, Там, где северные зори, Где стихией многопенной Шторм ярится неизменный, — Белый высится костяк, Словно здесь уснул бедняк, Не оплаканный никем: Каменистый берег нем, Редкий шелестит камыш, Да кричат на кручах лишь Чайки, будоража тишь, Иль водоворот ревет, — Так поверженный народ Корчится у ног царя, — Страшной славою горя, Скачет тот сквозь павший град, Где сражался с братом брат, — Кости здесь теперь лежат, И бессолнечный рассвет Сизой мглой прикрыл скелет, Не ответит он на зов — Жизни, дум истлел покров. Да, средь горестей бездонных Много островков зелёных, К одному приплыл мой челн, Легким ветром окрылён, Слушал я раскат пеана И грачей призыв гортанный Над Евганскими холмами, — Рассекая мглу крылами, Сизокрыло взмыла стая, И, величием блистая, Встало солнце, небосвод Весь клубился, а восход Тучи опалил огнём, И безмерный окоём Вспыхнул в отблесках лазурных, Крылья в крапинках пурпурных Золотым дождём проплыли, Перистый огонь пролили На залитый солнцем лес Средь яснеющих небес, И вознёсся холм пустынный, И туман сошёл в теснины — Над Ломбардскою равниной Дымки зыблется граница, Свет лазурный льёт денница На созвездье городов, — Словно россыпь островов, Блещут в море изумрудном, Лабиринтом многолюдным Здесь Венеция плывет, Нежась у отцовских вод: Амфитриты здесь обитель, Седовласый повелитель Вымостил её чертог, Волны расстелив у ног. Боже! Над чертой дрожащей Вод хрустальных круг блестящий, Красно-огненный, багровый Дымки разорвал покровы, — Как в пылающем горниле, Купола, колонны, шпили, Загоревшись, озарили Алтари мерцавших вод И пронзили небосвод Огненными языками, — Словно жертвенное пламя Древле в храме Аполлона, Взмыв, коснулось небосклона. Город светоносный, чадо Океана и отрада, А потом его царица, Над тобой судьба глумится, Жертвой стать должна ты вскоре, Ты могла бы кануть в море, Если бы благая сила Одр печальный осенила, Твой, раба рабов, с челом, Опозоренным клеймом, Был бы менее печален Твой конец среди развалин, Покрывающихся мхами И зелёными цветами, Опадут на дно руины, Станут острова пустынны, И рыбак, с ветрами споря Средь заброшенного моря, Парус распрямит скорей И веслом взмахнет сильней, Чтобы мрачный берег твой Миновать быстрей, покой Спящих в той пучине звездной Не тревожа, иль над бездной Встанут толпы мертвецов, Смерти выпростав покров. Кто, подобно мне, взирает, Как над городом сияют Башни в золотистой дали, Те вообразят едва ли, Что пред ними лишь гробница, — Там, во чреве копошится Ком червей в людском обличье, Впившись в мертвое величье. Пусть Свобода отряхнет Кельтов самовластный гнет И темницы распахнет, Где с тобой томятся вместе В унижении, в бесчестье Сто прекрасных городов, — Отрешившись от оков, Вы бы доблести вплели В солнечный венок земли, Гордой ратями былыми. Иль — погибни вместе с ними, — Вы не сгинете напрасно, Солнце воссияет властно Светом Истины, Свободы, Как цветы, взойдут народы, Прорастут сквозь темень лет, Будет пышен их расцвет. Что ж, погибни — рухнут стены, Но останутся нетленны, Как небес твоих покровы, Что всегда над миром новы, Долговечней, чем лохмотья Времени на бренной плоти Города с печатью горя, — По волнам скитальца-моря Поплывут воспоминанья, Что закончил здесь скитанья Гордый Лебедь Альбиона, — Он, гонимый непреклонно Из земли своей исконной, Рассекая ураган, Плыл к тебе, и Океан Приютил здесь беглеца, Радость, окрылив певца, Песней взмыла, перекрыв Бури громовой порыв. О, Поэзии Река, Щедрая во все века, С незапамятных времен Ты текла сквозь Альбион И доныне не щадила Славные певцов могилы, Отчего скорбишь ты ныне О любимце на чужбине; Город рабский, словно тучей Омрачавший дух летучий, Город мертвецов, ответь, Чем воздашь ему за честь; Как Гомер бессмертной тенью Осенил Скамандр, забвенью Преграждая путь, Шекспир Эвон озарил и мир, И божественная сила Смерть навеки победила, Как любовь Петрарки ныне Пламенеет здесь, в долине, — В негасимом этом свете Обретает мир бессмертье, — Так тебя, поэта кров, Будут славить средь веков, Как Свобода окрыленно, Ввысь летит вдоль небосклона Солнечная колесница: Разрушается граница Меж долиной и холмами, Словно свет вселенский, пламя На венецианских башнях — Отблеск доблестей вчерашних. Падуя блистает славой, Восставая многоглавой Многолюдною пустыней В ослепительной долине, Полной зреющих хлебов, — Скоро в житницы врагов Пересыпят их крестьяне, А волы, как на закланье, На телегах, полных дани, Словно горы, повлачат Цвета крови виноград, Чтоб забылся буйным сном Кельт, упившийся вином. Меч не предпочли серпу, Чтоб скосить господ толпу, — Что посеешь, то пожнешь, Приготовь для жатвы нож, Силу силой уничтожь, Скорбный край, — что ж, собирай Свой кровавый урожай. Горько, что не в силах разум И любовь покончить разом С самовластьем — кровью лишь Пятна рабства удалишь. В Падуе на площадях Карнавальных сея страх, Мать и Сын, немые гости, Смерть и Грех играют в кости, А на карте — Эццелин [1] , И теряя ставку, сын Впал в неистовство, а мать, Чтобы сына обуздать, Обещала хлопотать Пред австрийскими властями, Чтоб над этими полями До гряды альпийских гор Властвовал он с этих пор, Став наместником, — и Грех Рассмеялся, этот смех Лишь ему присущ, и вот, Сын и мать за годом год Укрепляют власть господ Кровью и кровосмешеньем, Так расплата с преступленьем Неразлучны, перемены Время так несет бессменно. Падуя, сошел на нет В ярких залах знанья свет, И коварный смутный след, Словно метеор, маня, Гаснет над могилой дня. В оны дни под эти своды Шли паломники-народы, Светоч твой сиял во мгле На холодной злой земле, — Но зажегся в мире ныне Новый свет, а ты в пустыне: Деспот грубою пятой Затоптал огонь святой. Как в глухой сосновой чаще Огонек, едва горящий, Гасит лесоруб норвежский, Но огонь змеится дерзкий Огненными языками, И взревев, коснулось пламя Свода сумрачных небес, Озарен безбрежный лес, Лесоруб простерся в страхе, — Точно так лежать во прахе, Тирания, будешь ты: Ты с надменной высоты Смотришь на пожар вдали — Сгинь же в прахе и в пыли! Полдень снизошел осенний Припекает зной последний, Дымки зыбкая вуаль Мягко застилает даль: Приглушенное сиянье, Свет и цвет, благоуханье, ‑ Все смешалось, воздух мглист, Запотевший аметист Так сияет иль звезда В беспредельности, когда Разорвет небес покровы. Виноград навис багровый Над безветренной пустыней, А вдоль башни сизо-синей Взмыла дикая лоза Строем копий в небеса. На листве — кристаллы слез, Здесь прошел дитя-Мороз Легкой утренней стопой, И размытою чертой К югу от немой равнины Громоздятся Апеннины, Словно острова в оливах Средь просторов молчаливых, И покрытые снегами Вознеслись над облаками Альпы, будто грея склоны, — И тогда в мой истомленный Дух, что замутил родник Этой песни, вдруг проник, Снизошел обман святой: Пусть любовью, красотой Вечно будет мир согрет, Да прольется Горний Свет Музыкой, душой нетленной Иль моей строкой смятенной В одиночество вселенной! Полдень надо мною — вскоре Встречу вечер на просторе — Выйдет с юною луной, Неразлучной со звездой, С той наперсницею, чей Свет становится теплей В блеске солнечных лучей. А мечты утра, взлетая, Как ветров крылатых стая, Покидают островок. Одиночества челнок Поплывет к страдальцам вскоре, И старинный кормчий-Горе Правит в горестное море. Есть, должно быть, и другие Островки среди стихии Жизни, Горя и Страданий, — В том бездонном океане, На седых волнах взмывая, Вьется светлых духов стая, Иль, быть может, на скале Ждут они меня во мгле: Через миг расправят крылья, И челнок мой без усилья В гавань тихую войдет, — Вдалеке от всех невзгод, Боли, страсти и грехов Обрету цветущий кров: Средь лощин, долин, холмов С теми лишь, кого люблю я, Буду жить, любви взыскуя, Слушать море, гул ветров И дыхание цветов. Будет наша жизнь светла, Но, быть может, духи зла, Осквернить стремясь приют, Толпы темные нашлют, — Эту злобу усмирят Тихий свет и аромат, И возвысится душа — Ветры, крыльями шурша, На нее прольют бальзам. Гимны посвящая нам, Звучно зарокочет море, И его дыханью вторя, Вечной музыкой в тиши Стих прольется из души, И любовь дыханьем жизни В этой радостной отчизне Уничтожит зависть, страсти, Воцарится братство, счастье, И земля, к любви готова, Станет молодою снова.