Пять лет прошло; зима, сменяя лето, Пять раз являлась! И опять я слышу Негромкий рокот вод, бегущих с гор, Опять я вижу хмурые утесы — Они в глухом, уединенном месте Внушают мысли об уединенье Другом, глубоком, и соединяют Окрестности с небесной тишиной. Опять настала мне пора прилечь Под темной сикоморой и смотреть На хижины, сады и огороды, Где в это время года все плоды, Незрелые, зеленые, сокрыты Среди густой листвы. Опять я вижу Живые изгороди, что ползут, Подобно ответвленьям леса; мызы, Плющом покрытые; и дым витой, Что тишина вздымает меж деревьев! И смутно брезжат мысли о бродягах, В лесу живущих, или о пещере, Где у огня сидит отшельник. Долго Не видел я ландшафт прекрасный этот, Но для меня не стал он смутной грезой. Нет, часто, сидя в комнате унылой Средь городского шума, был ему я Обязан в час тоски приятным чувством, Живящим кровь и в сердце ощутимым, Что проникало в ум, лишенный скверны, Спокойным обновлением; и чувства Отрад забытых, тех, что, может быть, Немалое влияние окажут На лучшее, что знает человек, — На мелкие, невидные деянья Любви и доброты. О, верю я: Иным я, высшим даром им обязан, Блаженным состояньем, при котором Все тяготы, все тайны и загадки, Все горькое, томительное бремя Всего непознаваемого мира Облегчено покоем безмятежным, Когда благие чувства нас ведут, Пока телесное дыханье наше И даже крови ток у нас в сосудах Едва ль не прекратится – тело спит, И мы становимся живой душой, А взором, успокоенным по воле Гармонии и радости глубокой, Проникнем в суть вещей. И если в этом Я ошибаюсь, все же – ах! – как часто Во тьме, средь обликов многообразных Безрадостного дня, когда все в мире Возбуждено бесплодной суетой, — Как часто я к тебе стремился духом, Скиталец Уай, текущий в диких чащах, Как часто я душой к тебе стремился. А ныне, при мерцанье зыбких мыслей, В неясной дымке полуузнаванья И с некоей растерянностью грустной В уме картина оживает вновь: Я тут стою, не только ощущая Отраду в настоящем, но отрадно Мне в миге этом видеть жизнь и пищу Грядущих лет. Надеяться я смею, Хоть я не тот, каким я был, когда, Попав сюда впервые, словно лань, Скитался по горам, по берегам Глубоких рек, ручьев уединенных, Куда вела природа; я скорее Напоминал того, кто убегает От страшного, а не того, кто ищет Отрадное. Тогда была природа (В дни низменных, мальчишеских утех, Давно прошедших бешеных восторгов) Всем для меня. Я описать не в силах Себя в ту пору. Грохот водопада Меня преследовал, вершины скал, Гора, глубокий и угрюмый лес — Их очертанья и цвета рождали Во мне влеченье – чувство и любовь, Которые чуждались высших чар, Рожденных мыслью, и не обольщались Ничем незримым. – Та пора прошла, И больше нет ее утех щемящих, Ее экстазов буйных. Но об этом Я не скорблю и не ропщу: взамен Я знал дары иные, и обильно Возмещены потери. Я теперь Не так природу вижу, как порой Бездумной юности, но часто слышу Чуть слышную мелодию людскую Печальную, без грубости, но в силах Смирять и подчинять. Я ощущаю Присутствие, палящее восторгом, Высоких мыслей, благостное чувство Чего-то, проникающего вглубь, Чье обиталище – лучи заката, И океан, и животворный воздух, И небо синее, и ум людской — Движение и дух, что направляет Все мыслящее, все предметы мыслей, И все пронизывает. Потому-то Я до сих пор люблю леса, луга И горы – все, что на земле зеленой Мы видеть можем; весь могучий мир Ушей и глаз – все, что они приметят И полусоздадут; я рад признать В природе, в языке врожденных чувств Чистейших мыслей якорь, пристань сердца, Вожатого, наставника и душу Природы нравственной моей. Быть может, Не знай я этого, мой дух в упадок Прийти бы мог; со мной ты на брегах Реки прекрасной – ты, мой лучший друг, Мой милый, милый друг; в твоих речах Былой язык души моей я слышу, Ловлю былые радости в сверканье Твоих безумных глаз. О да! Пока Еще в тебе я вижу, чем я был, Сестра любимая! Творю молитву, Уверен, что Природа не предаст Ее любивший дух: ее веленьем Все годы, что с тобой мы вместе, стали Чредою радостей; она способна Так мысль настроить нашу, так исполнить Прекрасным и покойным, так насытить Возвышенными думами, что ввек Злословие, глумленье себялюбцев, Поспешный суд, и лживые приветы, И скука повседневной суеты Не одолеют нас и не смутят Веселой веры в то, что все кругом Полно благословений. Пусть же месяц Тебя в часы прогулки озарит, Пусть горный ветерок тебя обвеет, И если ты в грядущие года Экстазы безрассудные заменишь Спокойной, трезвой радостью, и ум Все облики прекрасного вместит, И в памяти твоей пребудут вечно Гармония и сладостные звуки — О, если одиночество и скорбь Познаешь ты, то как целебно будет Тебе припомнить с нежностью меня И увещания мои! Быть может, Я буду там, где голос мой не слышен, Где не увижу взор безумный твой, Зажженный прошлой жизнью, – помня все же, Как мы на берегу прекрасных вод Стояли вместе; как я, с давних пор Природы обожатель, не отрекся От моего служенья, но пылал Все больше – о! – все пламеннее рвеньем Любви святейшей. Ты не позабудешь, Что после многих странствий, многих лет Разлуки эти чащи и утесы И весь зеленый край мне стал дороже… Он сам тому причиной – но и ты!

Какие тайны знает страсть! Но только тем из вас, Кто сам любви изведал власть, Доверю свой рассказ. Когда, как роза вешних дней, Любовь моя цвела, Я на свиданье мчался к ней, Со мной луна плыла. Луну я взглядом провожал По светлым небесам. А конь мой весело бежал — Он знал дорогу сам. Вот наконец фруктовый сад, Взбегающий на склон. Знакомый крыши гладкий скат Луною озарен. Охвачен сладкой властью сна, Не слышал я копыт И только видел, что луна На хижине стоит, Копыто за копытом, конь По склону вверх ступал. Но вдруг луны погас огонь, За крышею пропал. Тоска мне сердце облегла, Чуть только свет погас. «Что, если Люси умерла?» — Сказал я в первый раз.

Среди нехоженых дорог, Где ключ студеный бил, Ее узнать никто не мог И мало кто любил. Фиалка пряталась в лесах, Под камнем чуть видна. Звезда мерцала в небесах Одна, всегда одна. Не опечалит никого, Что Люси больше нет, Но Люси нет – и оттого Так изменился свет.

К чужим, в далекие края Заброшенный судьбой, Не знал я, родина моя, Как связан я с тобой. Теперь очнулся я от сна И не покину вновь Тебя, родная сторона — Последняя любовь. В твоих горах ютился дом. Там девушка жила. Перед родимым очагом Твой лен она пряла. Твой день ласкал, твой мрак скрывал Ее зеленый сад. И по твоим холмам блуждал Ее прощальный взгляд.

Забывшись, думал я во сне, Что у бегущих лет Над той, кто всех дороже мне, Отныне власти нет. Ей в колыбели гробовой Вовеки суждено С горами, морем и травой Вращаться заодно.

Не раз я видел Люси Грей В задумчивой глуши, Где только шорохи ветвей, И зной, и ни души. Никто ей другом быть не мог Среди глухих болот. Никто не знал, какой цветок В лесном краю растет. В лесу встречаю я дрозда И зайца на лугу, Но милой Люси никогда Я встретить не смогу. – Эй, Люси, где-то наша мать, Не сбилась бы с пути. Возьми фонарь, ступай встречать, Стемнеет – посвети. – Отец, я справлюсь дотемна, Всего-то три часа. Еще едва-едва луна Взошла на небеса. – Иди, да только не забудь, Мы к ночи бурю ждем. — И Люси смело вышла в путь Со старым фонарем. Стройна, проворна и легка, Как козочка в горах, Она ударом башмака Взметала снежный прах. Потом спустился полог тьмы, Завыло, замело. Взбиралась Люси на холмы, Но не пришла в село. Напрасно звал отец-старик. Из темноты в ответ Не долетал ни плач, ни крик И не маячил свет. А поутру с немой тоской Смотрели старики На мост, черневший над рекой, На ветлы у реки. Отец промолвил: – От беды Ни ставней, ни замков. — И вдруг заметил он следы Знакомых башмаков. Следы ведут на косогор, Отчетливо видны, Через проломанный забор И дальше вдоль стены. Отец и мать спешат вперед. До пояса в снегу. Следы идут, идут – и вот Они на берегу. На сваях ледяной нарост, Вода стремит свой бег. Следы пересекают мост… А дальше чистый снег. Но до сих пор передают, Что Люси Грей жива, Что и теперь ее приют — Лесные острова. Она болотом и леском Петляет наугад, Поет печальным голоском И не глядит назад.

Как тучи одинокой тень, Бродил я, сумрачен и тих, И встретил в тот счастливый день Толпу нарциссов золотых. В тени ветвей у синих вод Они водили хоровод. Подобно звездному шатру, Цветы струили зыбкий свет И, колыхаясь на ветру, Мне посылали свой привет. Их были тысячи вокруг, И каждый мне кивал, как друг. Была их пляска весела, И видел я, восторга полн, Что с ней сравниться не могла Медлительная пляска волн. Тогда не знал я всей цены Живому золоту весны. Но с той поры, когда впотьмах Я тщетно жду прихода сна, Я вспоминаю о цветах, И, радостью осенена, На том лесистом берегу Душа танцует в их кругу.

Ночное небо Покрыто тонкой тканью облаков; Неявственно, сквозь эту пелену, Просвечивает белый круг луны. Ни дерево, ни башня, ни скала Земли не притеняют в этот час. Но вот внезапно хлынуло сиянье, Притягивая путника, который Задумчиво бредет своей дорогой. И видит он, глаза подъемля к небу, В разрыве облаков – царицу ночи: Во всем ее торжественном величье Она плывет в провале темно-синем В сопровожденье ярких, колких звезд: Стремительно они несутся прочь, Из глаз не исчезая; веет ветер, Но тихо все, ни шороха в листве… Провал средь исполинских облаков Все глубже, все бездонней. Наконец Видение скрывается, и ум, Еще восторга полный, постепенно Объемлемый покоем, размышляет Об этом пышном празднестве природы.

Когда-то все ручьи, луга, леса Великим дивом представлялись мне; Вода, земля и небеса Сияли, как в прекрасном сне, И всюду мне являлись чудеса. Теперь не то – куда ни погляжу, Ни в ясный полдень, ни в полночной мгле, Ни на воде, ни на земле Чудес, что видел встарь, не нахожу.

Дождь теплый прошумит — И радуга взойдет; Стемнеет небосвод — И лунный свет на волнах заблестит; И тыщи ярких глаз Зажгутся, чтоб сверкать Там, в головокружительной дали! Но знаю я: какой-то свет погас, Что прежде озарял лицо земли.

Я слышу пение лесных пичуг, Гляжу на скачущих ягнят, На пестрый луг И не могу понять, какою вдруг Печалью я объят, И сам себя виню, Что омрачаю праздник, и гоню Тень горестную прочь; Чтоб мне помочь, Гремит веселым эхом водопад И дует ветерок С высоких гор; Куда ни кину взор, Любая тварь, любой росток — Все славят май. О, крикни громче, крикни и сломай Лед, что плитою мне на сердце лег, Дитя лугов, счастливый пастушок!

Природы твари, баловни весны! Я слышу перекличку голосов; Издалека слышны В них страстная мольба и нежный зов. Веселый майский шум! Я слышу, чувствую его душой. Зачем же я угрюм И на всеобщем празднестве – чужой? О, горе мне! Все радуются утру и весне, Срывая в долах свежие цветы, Резвяся и шутя; Смеется солнце с высоты, И на коленях прыгает дитя; Для счастья нет помех! Я вижу всё, я рад за всех… Но дерево одно среди долин, Но возле ног моих цветок один Мне с грустью прежний задают вопрос: Где тот нездешний сон? Куда сокрылся он? Какой отсюда вихрь его унес?

Рожденье наше – только лишь забвенье; Душа, что нам дана на срок земной, До своего на свете пробужденья Живет в обители иной; Но не в кромешной темноте, Не в первозданной наготе, А в ореоле славы мы идем Из мест святых, где был наш дом! Дитя озарено сияньем Божьим; На мальчике растущем тень тюрьмы Сгущается с теченьем лет, Но он умеет видеть среди тьмы Свет радости, небесный свет; Для юноши лишь отблеск остается — Как путеводный луч Среди закатных туч Или как свет звезды со дна колодца; Для взрослого уже погас и он — И мир в потемки будней погружен.

Земля несет охапками дары Приемному сыночку своему (И пленнику), чтобы его развлечь, Чтобы он радовался и резвился — И позабыл в пылу игры Ту, ангельскую, речь, Свет, что сиял ему, И дивный край, откуда он явился.

Взгляните на счастливое дитя, На шестилетнего султана: Как подданными правит он шутя — Под ласками восторженной мамаши, Перед глазами гордого отца! У ног его листок, подобье плана Судьбы, что сам он начертал, Вернее, намечтал В своем уме: победы, кубки, чаши; Из боя – под венец, из-под венца — На бал, и где-то там маячит Какой-то поп, какой-то гроб, Но это ничего не значит; Он это все отбрасывает, чтоб Начать сначала; маленький актер, Он заново выучивает роли, И всякий фарс, и всякий вздор Играет словно поневоле — Как будто с неких пор Всему на свете он постигнул цену И изучил «комическую сцену», Как будто жизнь сегодня, и вчера, И завтра – бесконечная игра.

О ты, чей вид обманывает взор, Тая души простор; О зрящее среди незрячих око, Мудрец, что свыше тайной награжден Бессмертия, – читающий глубоко В сердцах людей, в дали времен: Пророк благословенный! Могучий ясновидец вдохновенный, Познавший все, что так стремимся мы Познать, напрасно напрягая силы, В потемках жизни и во тьме могилы, — Но для тебя ни тайны нет, ни тьмы! Тебя Бессмертье осеняет, И Правда над тобой сияет, Как ясный день; могила для тебя — Лишь одинокая постель, где, лежа Во мгле, бессонницею мысли множа, Мы ждем, когда рассвет блеснет, слепя; О ты, дитя по сущности природной, Но духом всемогущий и свободный, Зачем так жаждешь ты Стать взрослым и расстаться безвозвратно С тем, что в тебе сошлось так благодатно? Ты не заметишь роковой черты — И взвалишь сам себе ярмо на плечи, Тяжелое, как будни человечьи!

О счастье, что в руине нежилой Еще хранится дух жилого крова, Что память сохраняет под золой Живые искорки былого! Благословенна память ранних дней — Не потому, что это было время Простых отрад, бесхитростных затей — И над душой не тяготело бремя Страстей – и вольно вдаль ее влекла Надежда, простодушна и светла, — Нет, не затем хвалу мою Я детской памяти пою — Но ради тех мгновений Догадок смутных, страхов, озарений, Осколков тайны – тех чудесных крох, Что дарит нам высокая свобода, Пред ней же наша смертная природа Дрожит, как вор, застигнутый врасплох; Но ради той, полузабытой, Той, первой, – как ни назови — Тревоги, нежности, любви, Что стала нашим светом и защитой От злобы мира, – девственно сокрытой Лампадой наших дней; Храни нас, направляй, лелей, Внушай, что нашей жизни ток бурлящий — Лишь миг пред ликом вечной тишины, Что осеняет наши сны, — Той истины безмолвной, но звучащей С младенчества в людских сердцах, Что нас томит, и будит, и тревожит; Ее не заглушат печаль и страх, Ни скука, ни мятеж не уничтожат. И в самый тихий час, И даже вдалеке от океана Мы слышим вещий глас Родной стихии, бьющей неустанно В скалистый брег, И видим тайным оком Детей, играющих на берегу далеком, И вечных волн скользящий мерный бег.

Так звонче щебечи, певец пернатый! Пляшите на лугу Резвей, ягнята! Я с вами мысленно в одном кругу — Со всеми, кто ликует и порхает, Кто из свистульки трели выдувает, Веселый славя май! Пусть то, что встарь сияло и слепило, В моих зрачках померкло и остыло, И тот лазурно-изумрудный рай Уж не воротишь никакою силой, — Прочь, дух унылый! Мы силу обретем В том, что осталось, в том прямом Богатстве, что вовек не истощится, В том утешенье, что таится В страдании самом, В той вере, что и смерти не боится.

О вы, Озера, Рощи и Холмы, Пусть никогда не разлучимся мы! Я ваш – и никогда из вашей власти Не выйду; мне дано такое счастье Любить вас вопреки ушедшим дням; Я радуюсь бегущим вскачь ручьям Не меньше, чем когда я вскачь пускался С ручьями наравне, И нынешний рассвет не меньше дорог мне, Чем тот, что в детстве мне являлся. Лик солнечный, склоняясь на закат, Окрашивает облака иначе — Задумчивей, спокойней, мягче: Трезвее умудренный жизнью взгляд. Тебе спасибо, сердце человечье, За тот цветок, что ветер вдаль унес, За все, что в строки не могу облечь я, За то, что дальше слов и глубже слез.