Побудь вблизи, прерви полет! Пусть взор мой на тебе замрет! Тобой воссоздан каждый миг Первоначальных дней моих! И время, что давно мертво, Оживлено тобой, Порхающее существо: Отца я вижу своего Со всей моей семьей. О сладость, сладость детских лет, Когда за мотыльком вослед Бежали мы с моей сестрой, Разгоряченные игрой! Я, как охотник, подстерег Добычу – но напрасен был Мой бег, отчаянный прыжок: Оберегал ревниво Бог Пыльцу прелестных крыл.

Над желтым наклонясь цветком, Тобой, малюткой-мотыльком, Я любовался и не знал, Нектар вкушал ты или спал. И был ты неподвижней вод Объятых льдом морей. Счастливым будет ли полет, Когда внезапный ветр найдет Тебя среди ветвей? Останься с нами! Мы с сестрой Тебе подарим садик свой. Здесь отдохнут твои крыла. Тебе не причиним мы зла! Будь гостем нашим дорогим, Присядь на куст близ нас. О детских днях поговорим, Их летний свет неповторим, И каждый долгим был – таким, Как двадцать дней сейчас.

Когда я эту радугу-дугу В отмытой ливнем вижу синеве, Я удержать восторга не могу; Как в детстве, сердце рвется прочь, Трепещет на незримой тетиве! И я хочу, пока не пала ночь, На радугу после дождя, Рождающую столько смелых стрел, Смотреть с таким же счастьем, уходя, Как я на утре жизненном смотрел. Дитя – отец Мужчины. Эту нить Чтоб не порвать в душе, а сохранить, Я одного себе желаю впредь: Не разучиться бы благоговеть!

Моя любовь любила птиц, зверей, Цветы любила, звезды, облака. Я знал, что твари все знакомы ей, Но не случалось видеть светлячка. Ненастной ночью, едучи домой, Я вижу вдруг зеленый луч у пня. Гляжу, светляк! Вот радость, боже мой! Обрадованный, спрыгнул я с коня. Я положил жучка на мокрый лист И взял с собой в ненастье, в ночь его. Он был все так же зелен и лучист, Светил – и не боялся ничего. Подъехав к дому Люси, я тайком Прошел к ней в сад, хотя был еле жив, Жучка оставил под ее окном На ветке и ушел, благословив. Весь день я ждал, надежду затая, И ночью в сад пустился поскорей. Жучок светился. «Люси!» – крикнул я И так был рад, доставив радость ей!

Кто вышел солнцем без пятна, Тот ангелов и пой. Ты в «совершенства» не годна, И тут я схож с тобой. Твоей не видят красоты, Но я, моя душа, Я, Мэри, всем твержу, что ты Безмерно хороша: Не тем, что видеть всем дано, А видным – лишь двоим, Когда сердца слились в одно И любящий любим.

Петух ликует, Ручей воркует, Щебечут птицы, Вода искрится, Земля ожидает зерна. И старый, и малый Бредет усталый. На травке новой Пасутся коровы, Все тридцать жуют как одна. Снегов остатки Бегут в беспорядке, И гибнет зима На вершине холма, И пахаря песня слышна, слышна. В горах высоких Звенят потоки. А дождь как не был, Синеет небо, И тучи уносит весна.

Увы, лишился я всего, Богатый – обеднел я вмиг. Близ двери сердца моего Еще недавно бил родник Твоей любви. Свежа, чиста, Вода сама лилась в уста. Как счастлив был в ту пору я! Играя, в пламени луча Кипела, искрилась струя Животворящего ключа. Но вот беда – ручей иссох, Теперь на дне его лишь мох. Родник любви, он не иссяк,— Но что мне в том, когда навек Вода ушла в подземный мрак И тихо спит, прервав свой бег? Отныне горек мой удел: Я был богат, но обеднел.

В тот час, как лепестки весной Ложатся наземь пеленой И блещет небо надо мной Веселыми лучами, Мне любо отдыхать в садах, В блаженных забываться снах И любо мне цветы и птах Звать юности друзьями. Но ты, кто скрашивал мне дни, Как изумруд, сверкал в тени, Чьи веселы, как ни одни, И песнь и оперенье, — Привет тебе, о реполов, Ты – голос Духа меж певцов, Ты – радость праздничных часов В моем уединенье. Все в хоре гимн любви поет: Зверь, птица, мотылек и плод. Но в одиночестве плывет С ветвей твоя рулада. Ты – воздух, жизнь и благодать, Ты в мир пришел, чтоб радость дать, И друга нет тебе под стать — Ты сам себе услада. Когда при ветре лес шумит, Мне так его любезен вид! Все кажется, что он парит, Хоть отдохнуть присел он. Я вижу спинку меж ветвей И крылья быстрые за ней — Ковром из света и теней Всего себя одел он. Сейчас он различим едва, Такой же темный, как листва, Но солнцем вспыхнет синева — И в небеса проворно Со стрехи он тогда спорхнет И в звонкой песне осмеет Немой, невзрачный облик тот, Что принимал притворно.

Ты слышишь голос там, во ржи, Шотландской девушки простой, Но, чтобы песню не спугнуть, Ты на виду не стой. И жнет, и вяжет – все одна, И песня долгая грустна, И в тишине звучит напев, Глухой долиной завладев. Так аравийский соловей В тени оазиса поет, И об усталости своей Не помнит пешеход. Так возвещает о весне Кукушки оклик, нежный зов В пустынной дальней стороне Гебридских островов. О чем же девушка поет, Все заунывней и грустней? О черных днях былых невзгод, О битвах прежних дней, Старинной песней хороня Невзгоды нынешнего дня. А может, боль былых утрат Пришла непрошеной назад? Но песне не было конца, И жница молодая Все пела, пела, над серпом Спины не разгибая. Я молча слушал, а потом Нашел тропинку за холмом. Все дальше в горы я спешу И в сердце песню уношу.

С восторгом слышу голос твой, Кукушка, гость весны! О, кто ты? – птица иль пустой Лишь голос с вышины? Я слышу твой двухзвучный стон, Здесь лежа на траве; Вблизи, вдали – повсюду он В воздушной синеве. Долинам весть приносит он О солнце, о цветах, А мне – волшебный сладкий сон О прошлых чудных днях. Пленяй, как некогда, мне слух! Доныне, гость долин, Ты мне не птица; нет, ты дух, Загадка, звук один, — Тот звук, который в прежни дни, Как школьник, я искал, Везде, и в небе, и в тени Дерев, и в недрах скал. Бывало, целый день везде В лесах, лугах брожу; Ищу повсюду, но нигде Тебя не нахожу. Так и теперь я слушать рад Твой крик в лесной тени. Я жду: не придут ли назад Давно минувши дни. И снова кажется мне мир Каким-то царством снов, Куда принесся, как на пир, Ты, вешний гость лесов!

Созданьем зыбкой красоты Казались мне ее черты, Когда, ниспослана судьбой, Она возникла предо мной: От звезд полночных – блеск очей, От ночи летней – смоль кудрей, А май беспечный и рассвет Дополнили ее портрет Весельем чувственных проказ, Таких губительных для нас. Сия духовность – я узнал — Не лишена земных начал: Уверенность хозяйских рук И девичьи движенья вдруг; Лицо, в котором чистота Со страстью пылкою слита; А как выдерживать подчас Потоки немудреных фраз, Печаль, и смех, и ливень слез, Признаний, клятвенных угроз?! Теперь мой взор невозмутим, И ясно предстает пред ним Ее размеренность во всем, Единство опыта с умом, Уменье все перенести На трудном жизненном пути; Венец земных начал, она Для дома Богом создана, И все ж духовное нет-нет, Свой ангельский в ней явит свет.

Под вечер в замке пилигрим, Дорогой долгою томим, Прося ночлега, стукнул у дверей. Надменно сторож отказал, И странник дальше зашагал, Надеясь в тишине лесов Найти гостеприимный кров, Под зарослью ветвей. Задумчиво тяжелый путь Он продолжал и отдохнуть Под деревом присел на мху густом. Звезда затеплилась над ним… Когда же взгляд свой пилигрим Вниз опустил – у самых ног Увидел скромный огонек, Зажженный светляком. Дрема коснулася очей… Недалеко журчал ручей, И странный сон навеял плеск воды. Звезду земную – светляка — И ту, что в небе, далека, Увидел он, и речи звук К нему сюда донесся вдруг С эфирной высоты. Презрительно звучала речь: И червь посмел свой свет зажечь В тот час, когда смыкает сон глаза. Не для него ли ночи тень Теперь сменила летний день? Не мнит ли он равняться с той, Чьей царственною красотой Гордятся небеса? И ей сказал светляк в ответ: «Звезда кичливая, твой свет Сырая дымка может затемнить, Легко ты гаснешь, и твой луч Не в силах выбраться из туч. Меня же и густой покров Тумана или облаков Не в силах погасить. Нет, я не льщу себя мечтой, Блестя теперь в траве сырой, Чуть видимый под кровом темноты, С твоей равняться славой, – нет, Но мой едва заметный свет Дает мне радость, а потом Я гасну в пурпуре дневном… Но гаснешь ведь и ты». Едва успел промолвить он — Из края в край весь небосклон Откликнулся на голос громовой. Дол дрогнул, вспять пошла вода, Померкла яркая звезда И, померцав, как Люцифер, Низринутый с небесных сфер, Скатилась в мрак ночной. Сон длился. Звездный свод небес, Объятый пламенем, исчез И нового открылся блеск очам. В преображенной красоте Там засияли души те, Что здесь во мраке и пыли Огонь надежды сберегли, Подобно светлякам. И спавший на лугу постиг, Что Ангел Божий в этот миг Беседовал в виденье сонном с ним. Воспрянув сердцем и душой, Забыл он утром ропот свой, Но до конца земных тревог Свой чудный сон забыть не мог Под деревом густым.

Дорога и река Сопутствовали нам. Мы шли часами Неторопливым шагом. Из лесов К нам доносился тяжкий запах тленья, Но жизнь торжествовала здесь повсюду; Гремели, низвергаясь, водопады; В теснине узкой воевали ветры И выли, побежденные, протяжно; Потоки изливались – с ясной выси; Невнятными глухими голосами Чернеющие – все в слезах – утесы Пытались нам поведать о себе; Безумствуя, речная быстрина Нам головы кружила; в небесах Парили облака свободной стаей. Покой и непокой и тьма и свет — Все словно одного ума творенье И словно одного лица черты. О, грозные, таинственные знаки! Своей рукой их начертала вечность: Начало, и конец, и бесконечность.

Громада грозная на гребне скал! С тобою был когда-то я знаком И летом целый месяц наблюдал, Как ты дремала в зеркале морском. Был воздух тих, и ясен небосвод, И дней однообразна череда; Ты, отражаясь в сонной глади вод, Дрожала, но видна была всегда. И не казался штиль подобьем сна, Незыблемого в пору летних дней; Подумать мог бы я, что Глубина Всего на свете кротче и нежней. И если бы художником я был, Я б написать в то время был готов Свет, что по суше и воде скользил, Поэта грезу, таинство миров; Тебя я написал бы не такой, Какая ты сейчас на полотне, Но у воды, чей нерушим покой, Под небом в безмятежной тишине; Ты б летописью райскою была, Сокровищницей бестревожных лет, Тебя б любовно ласка облекла Лучей, нежней которых в небе нет, Под кистью бы моей предстал тогда Покоя элизейского чертог, Где нет борьбы тяжелой и труда, А лишь Природы жизнь да ветерок, — Такую бы картину создал я, Когда душа мечте попала в плен, В нее вместил бы сущность бытия И тишь, которой не узнать измен. Так раньше было бы – но не теперь: Ведь я во власти у иных начал, Ничто не возместит моих потерь, И я от горя человечней стал. Улыбку моря увидав опять, Былого не верну, не повторю: Утрату мне из сердца не изгнать, Но я о ней спокойно говорю. О друг мой Бомонт! Другом стать ты мог Тому, по ком не минет скорбь вовек! Твой труд прекрасный пылок и глубок: Во гневе море и в унынье брег. Ему несу я похвалу мою, Его и ум и мастерство живят: Седая глыба с бурею в бою, Небес печаль, смятения парад! И мил мне замка сумрачный оплот: В доспехи стариною облачен, Бестрепетно сражение ведет С грозой, со штормом и с волнами он. Прощай, уединенная душа, Что без людей, в мечтах проводит дни! Твоя отрада вряд ли хороша — Она, конечно, слепоте сродни. Но слава, слава стойкости людской И грозам, что присущи дням земным, Как эта, на холсте передо мной… Не без надежд мы страждем и скорбим.

Кому большой воздушный шар, Кому крылатого коня, А я в челне лететь хочу, Пока челна нет у меня, Я в облака не полечу. На полумесяц челн похож, И я сижу в моем челне, Я в нем сквозь тучи проплыву, И если ты не веришь мне, Увидишь ночью наяву. Друзья! Вокруг шумят леса, Волнуясь, как вода в морях, И ветер носится, звеня, И вас охватывает страх, Вы все боитесь за меня. И я любуюсь, невредим, Двурогой лодочкой моей, Мне вас совсем не жаль, друзья, Чем вам страшней, тем мне смешней, До слез могу смеяться я. Так я плыву вперед, вперед. Для хилых труден этот путь, Сквозь ветры нужно мне пройти, И в тучах нужно мне тонуть, Я все перетерплю в пути. Плыву вперед. Что мне теперь Мятеж, предательство, война? Я так величествен и тих, Как восходящая луна Средь звезд рассыпанных своих. Мой челн всплывает выше звезд, Залитый светом золотым. Плывет среди воздушных волн, Сто тысяч звезд плывут за ним, Всплывает выше звезд мой челн. Вот Рак. Вот Бык. Вот Скорпион, Мы между ними проскользнем. Над Марсом плыть нам суждено, Он рыжий весь, рубцы на нем — Он мне не нравится давно. Сатурн разрушенный, на нем Печальных спектров бродит тень, Я вижу в бездне двух Плеяд, Целующихся ночь и день. Над ними плыть я очень рад. Меркурий весело звенит. Юпитер светится вдали. Планет Вселенная полна, Что им за дело до Земли — Едва заметного зерна? Назад к Земле! К родной Земле! И если б я сто лет летал, Мир тем же был бы для меня, Он лучше бы ничуть не стал. Оставил дома сердце я. Вот несравненная Земля! Распластан Тихий океан, Копьем вонзились в облака Верхушки Альп и древних Анд — Не сокрушают их века. Вот красный Ливии песок, Вот Днепр, серебряный шнурок. А там сверкает изумруд, То лучший в мире островок, Его наяды стерегут.

В то время восхищение и страх Наставниками были мне. С пеленок Я пестуем был красотой, и после, Когда с иной долиной мне пришлось Девятилетнему свести знакомство, Я полюбил ее всем сердцем. Помню, Когда ветров морозное дыханье Последним крокусам на горных склонах Сжигало венчики, я находил Себе отраду в том, чтоб до утра Бродить средь скал и тех лощин укромных, Где всюду водятся вальдшнепы. Там, С силком через плечо, охотник жадный, Я обегал свои угодья, вечно Не находя покоя, и один Под звездами, казалось, был помехой Покою, что царил средь них; порой, Почти рассудок потеряв и жаждой Добычи обуян, чужой улов Себе присваивал и после слышал Среди холмов безлюдных странный шорох, Дыханье близкое, шаги, почти Неуловимые средь сонных трав. Когда апрельский своевольный луч У первоцветов стрелки вынимал Из новеньких колчанов, я опять Вверх устремлялся, в горы, к одинокой Вершине, где среди ветров и туч Орел-разбойник кров нашел. Увы, И тут достойной цель мою назвать Я не могу. Но сколько дивных чувств Я испытал, когда, почти достигнув Гнезда, висел над пропастью – зацепкой Мне были лишь пучки сухой травы Да трещины в скале; я сам былинкой Трепещущею был; с налету ветер, Сухой и резкий, дерзостное что-то Кричал мне в уши, и чужим, нездешним, Каким-то неземным, казалось небо И заговорщиками облака! Как в музыке гармония и лад Всем правят, так и человека ум Устроен. Некоей незримой силой Все элементы, чуждые друг другу, В нем сведены в поток единый. Так И страхи ранние мои, и беды, Сомнения, метания, тревоги, Неразбериха чувств моих и мыслей Становятся покоем, равновесьем, И я тогда достоин сам себя. Что ж остается мне? Благодарить За все, за все, до самого конца. Однако же Природа, с юных лет Своих питомцев закаляя, часто Завесу облаков над ними рвет, Как бы при вспышке молнии – так первым Их удостаивая испытаньем, Наимягчайшим, впрочем; но порой Угодно ей, с той же благою целью, Устраивать им встряску посильней. Однажды вечером, ведомый ею, Я лодку пастуха нашел, что к иве Всегда привязана была у входа В укромный грот. В долине Паттердейл Я на каникулах гостил тогда, И ялик тот едва лишь заприметив, Находку счел неслыханной удачей, Залез в него и, отвязав, отплыл. Луна взошла, и озеро сияло Средь древних гор. Под мерный весел плеск Шла лодочка моя – вперед, вперед, Как человек, что ускоряет шаг. Поступок сей, конечно, воровство Напоминал, и все же ликованья Была полна душа. И горным эхом Сопровождаем, ялик мой скользил По водной глади, оставляя след Из маленьких кругов, что расходились От каждого весла и исчезали В одном потоке света. Горный кряж, Тянувшийся вдоль озера и бывший Мне горизонтом, темный небосвод И звезды яркие – я, глаз от них Не в силах оторвать, все греб и греб, Собою горд, и весла погрузил В молчанье вод озерных. Мой челнок, Как лебедь, приподнялся на волне, И в тот же миг из-за прибрежных скал Огромного утеса голова Вдруг показалась, и росла, росла, Пока, воздвигнувшись во весь свой рост, Сей исполин меж небом и землей Не встал – и семимильными шагами Пошел ко мне. Дрожащею рукой Я челн мой развернул и, поспешив Назад, по тихим водам, словно тать, Вернулся в грот Плакучей ивы. Там На прежнем месте лодку привязав, Через луга я шел домой и в мысли Тяжелые был погружен. С тех пор Прошло немало дней, а я никак Забыть то зрелище не мог. Неясных И смутных образов был полон ум. Неведомые формы бытия Из темноты вставали. Как назвать Тот мрак, я сам не знал. Я был один, Покинут всеми; даже то, что прежде Мой составляло мир – деревья, небо, Поля зеленые, морская ширь — Все, все исчезло, кроме тех огромных Существ, не походящих на людей, Что среди дня мой посещали ум И в снах ночных тревожили меня. Премудрость, дух Вселенной! Ты, душа, Бессмертье мысли, – ты даешь дыханье, Движенье нескончаемое формам И образам. И мню, что неслучайно Ты с первого рассвета моего При свете дня и ночью занимала Мой ум не суетой, что человекам Столь свойственна, но тем высоким, прочным, Что недоступно ей – природой, жизнью Непреходящей, и мечты, и мысли, И чувства все преображала так, Что освящались даже боль и страх. Так нам порой случается расслышать В биенье сердца мирозданья пульс. Сей дар причастности, хоть не заслужен Нисколько, но отпущен был сполна. Когда в ноябрьские дни долины, Волнистым, тонким выстланы туманом, Казались бесприютными вдвойне, И в ночи летние, когда по краю Озерных вод, что стыли средь холмов Печальных, возвращался я домой, Их бесприютности и дрожи полн, Та благодать сопутствовала мне. Когда ж морозы ударяли, день Сжимался и в окошках теплый свет Горел зазывно в сумерках – на зов Я не спешил. Восторг и упоенье Владели мной. То был счастливый час Для нас для всех. Как на свободе конь, Счастливый, гордый, в новое железо Обутый, и о доме позабыв, По льду озерному под звон коньков И ветра свист, носился я. Стремясь Забаве взрослой подражать, в охоту Играли мы тогда. Все как взаправду: Рога трубят, веселых гончих стая И заяц быстроногий впереди. Холодный сумрак полон голосов Звенящих был. Вокруг отлоги гор Им вторили. И каждый голый куст, И деревце безлистное, и льдистый Утес в ответ звенели словно медь. А отдаленные холмы в пространство Унылый отзвук посылали. Звезды Сияли на востоке, и полоской Оранжевой на западе светился И постепенно догорал закат. Порой, когда от шума отдохнуть Хотелось мне, в уединенной бухте Узоры я выписывал, любуясь Звездой какой-нибудь на льду. Когда же Ватагой шумной, разогнавшись с ветром, Неслись мы вдаль, и берега во тьме Вытягивались в линию и тоже Навстречу нам свой ускоряли бег, Мне нравилось, отстав, на всем ходу Остановиться – редкие утесы Еще неслись навстречу, будто вместе С землей, что свой заканчивала круг, И застывали где-то позади, И я стоял, застигнут тишиной И скован ею, словно спал без снов. О вы, явленья чудные на небе И на земле, видения холмов И духи мест пустынных! Не напрасна Была забота ваша обо мне, Когда, преследуя меня средь детских Забав – в лесах, пещерах, средь холмов, На всем вы оставляли отпечаток Желания и страха, в океан Земную твердь вседневно обращая, Кипящий, где как волны набегают Восторг и страх, надежда и тоска. В любых занятьях наших, в круговерти Чудесной зим и весен, я всегда Следы волнений этих находил. Мы жили, словно птицы. Солнце в небе Не видело долин, подобных нашим, И радости столь шумной и веселья — Таких не знают, верно, небеса. И ныне радуюсь, когда припомню Леса осенние, молочно-белых Орехов грозди; удочку и леску — Сей символ упованья и тщеты, — Что звали нас к источникам средь скал, От звезд и солнца лето напролет Укрытых, к водопадам на изломах Речушек горных. Сладко вспоминать! И сердцем прежним ощущаю снова Тот дивный трепет, напряженье то, Когда с холмов в июльский полдень ввысь Взвивался змей воздушный, натянув Свои поводья, словно резвый конь, Или с лугов подхваченный внезапно Ноябрьским ветром, застывал на миг Средь облаков, чтобы потом рвануться Куда-то и, отвергнутым, на землю Вдруг рухнуть всею тяжестью своей. Вы, домики смиренные, нам кров Дарившие тогда, забуду ль ваши Тепло и радость, святость и любовь. Среди приветливых полей какими Уютными казались ваши кровли! Каких только не знали вы забот И не чурались их! Однако ж были У вас и праздники, и торжества, И радости простые: вечерами, Собравшись у каминного огня, Как часто мы над грифельной доской Склонялись низко друг напротив друга И крестики чертили и нули В баталиях упорных – впрочем, вряд ли Их удостою описанья здесь. А то еще вкруг белого, как снег, Стола из ели, вишни или клена, Сойдясь за вистом, посылали в бой Войска бумажные – от настоящих Их отличало то, что после всех Побед и поражений не разбиты И не забыты были, но в поход В составе прежнем выступали вновь. Компания престранная! Иные, К сословью низкому принадлежа, По прихоти судьбы вдруг возвышались Едва ли не до трона, замещая Правителей усопших. Как тогда Гордыня распирала их – всех этих Бубен и пик, треф и червей! А нам Как сладко было всеми помыкать! Издевкам, шуткам не было конца, Когда потом, словно Гефест с Небес, Ниц падали – великолепный туз, Сей месяц на ущербе, короли Опальные и дамы, коих роскошь Сквозь тлен еще светилась. За окном Меж тем шел дождь, или мороз жестокий Все пробовал на зуб, и лед, ломаясь На озере близ Истуэйта, порой, К воде сползая, долы и холмы Протяжным звуком оглашал, похожим На вой изголодавшихся волков. И тщательно припоминая здесь, Как дивною наружностью Природа Меня пленяла с детства, занимая Мой ум величием и красотой Своих созданий, и пристрастье к ним Старалась пробудить, все ж не забуду О радостях иных – происхожденье Их мне неведомо: как временами Средь шума и тревог я ощущал Вдруг чувства новые – святой покой И тишину – и словно сознавал Свое родство со всем, что на земле Живет и дышит, и внезапно вещи По-новому мне открывались, будто Спешили донести простую весть О том, что жизнь и радость суть одно. Да, отроком еще, когда земля При мне раз десять свой свершила круг, К чудесным сменам приучая ум, Я Вечной красоты уж замечал Присутствие и часто по утрам Вдыхал ее, как вьющийся туман Долины, и в недвижной глади вод, Берущих цвет у тихих облаков, Ее, казалось, созерцал лицо…

Однажды я стоял на том Холме. Я школьник был тогда. Но сколько лет Мне минуло, я не припомню. Час Прекрасно помню, год же позабыл. Узрев уединенный сей приют, Я в одночасье перестал спешить (Мой шаг тогда поспешен был, мечты Ребячливы) и произнес, вздохнув: «Какое счастье – жить в таких местах! А если умирать – да, если мысль О смерти посетит меня в раю, Где я стою – то здесь и умереть!» . . . . Зеленый край я видел с высоты, Что не дурманит, но возносит. Вниз Долина уходила, ввысь – холмы. Я долго там стоял. И, право, мог бы Всю жизнь на этом месте простоять. Да лучшего и не сыскать: щедроты Природы дарят отдых бренной плоти, А дух взволнован: разве можно здесь Остаться равнодушным? Я стоял И думал о летящих облаках, О ветерках, что рябью по воде Расходятся и наперегонки, В хлебах, в росистых травах вновь и вновь, Играя, гонят за волной волну. О солнце, птицах, бабочках, тенях, Об ангелах, крылатых существах, Царящих надо всем, что взору их Открыто. Так глядел я, и во мне Дух взволновался. Я в тот миг обрел Свободу, радость, мощь, но – лишь в одном: С лугов на горы мчаться, с гор – в луга, На остров с брега, с острова – на брег, То на простор, то в угол. То в поля Цветов душистых, то в лесную глушь. То ввысь, то вниз. И это все вместил Сей свод огромный. Я подумал: вот Мой милый дом; долина – вот мой мир. . . . . . Примите же меня, мои Холмы. В сей ясный день я чувствую сполна Защиту вашу. Вы всегда со мной. Сродни надежной пристани в ночи. О, как тебя прекрасной не наречь? Да, ты нежна, нарядна и прекрасна, Долина. И исполнена покоя Твоя улыбка. Всем довольна ты. Довольна: вот скала, лесистый склон, Вот озеро с зеленым островком Среди бессчетных склонов каменистых, Вот церковь и дома. Порой бок о бок, Но чаще порознь, словно россыпь звезд, Глядят из палисадников своих, Подбадривая трепетно друг друга, Как звезды сквозь прорывы в облаках. Что нужно нам? Ведь нам даны ручьи, Лугов и гор зеленый окоем, И рощи, и холмы под щедрым солнцем, В лугах – стада, а в кущах голоса Небесных птах – внезапный этот звук, То тут, то там, с рассвета до заката Поющий тем, кто ходит по земле, Пустынность и безмолвие небес. Все это есть у нас. И в сотне мест Иных. Но больше не сыскать нигде, Нигде (да не фантазия ли это?) То чувство, что приходит здесь. О, здесь, Где в душу мне оно вселилось в детстве, Здесь, где царит оно и днем, и ночью. Здесь, и в умах избранников, что с ним Не расстаются, где б ни оказались. То чувство – как назвать его? – то чувство Величия, покоя, красоты, Той связной святости земли и неба, Что это место времени творят. Убежище для многих, милый дом, Предел, приют последний, средоточье Всего и перекресток всех дорог, Та цельность, что без страха и упрека Сама себя вершит себе на радость. Довольство и единство во плоти. . . . . . Сменилась трижды зимняя луна С тех пор, когда Грасмир, долина наша, Нас приняла. Был ясен небосвод, Он нас тепло приветствовал и вел К порогу дома в нашем новом доме, Того, что вскоре стал любовью нашей В другой, большой любови. Тьма легла, Рождая тьму с ее тишайшей ношей Покоя и довольства, но в домишке. Ей было неуютно, к чужеземцам Она приглядывалась. А теперь Нас любят здесь. Прекрасная Долина Нас полюбила. Пусть жестокой бурей, Два месяца не затихавшей бурей, Она испытывала наши души. Но души были ей верны во мраке. Поэт не оставлял своих напевов, Пел непривычно бодро и светло Среди лесов безмолвных и холмов, И пастухов, которым чужда радость Звучания. Но вот врата Весны Раскрылись. И суровая Зима Гостей своих весне передала, Чтоб та потешила их в этот день, И день за днем. О, что была за радость Слетевшимся на половодье птицам С их гомоном. Пусть, узники Зимы, Они привыкли к ней. Но в этот день Ликуют, позабыв свое унынье, И как же с ними мне не ликовать? Я счастлив – пусть, в отличие от них, Мне не дано подняться в небеса, Беспечно воспарить и там кружить Средь множества других таких же, чьи Движенья суть гармония, а танец — Само великолепие. Гляди, Они кружат, парят – за кругом круг Над озером – своим родимым домом, Круги все у́же, все тесней, полет Приволен и беспечен. А теперь Круг шириною с озеро, и снова Круги и петли – в самой вышине И над землей, вперед и вновь назад, Как если бы единый правил дух Полетом безустанным. И когда Они в десятый раз летели, я Решил, что кончен их полет. Но чу! — Летят опять. Я слышу крыльев шум: Едва-едва, потом сильней, потом Над головой – и вновь едва-едва! Играй же, солнце, в пестром оперенье. Вода и лед сверкающий, явите Летуньям светлый облик их. Пускай Себя они увидят в водной глади, Чуть ярче и отчетливей, когда К ней спустятся – и снова к небесам Подобно молнии взметнутся, отдых Презрев и притягательность воды. Возрадуйся, весна! Сей день – он твой. Дарованы не мне лишь одному — Мне, с радостью глядящему вперед — И нежный ветерок, и солнца свет. Они милей мне, чем счастливый хор Любви, твое семейство, о весна, В густой листве резвящийся беспечно. И только пары белых лебедей Не вижу я. О, почему их нет? Да, их двоих – о, почему их нет В чудесный этот день? Как мы с сестрой, Они из дальних прибыли краев, Чтоб поселиться здесь в тиши и мире, Избрав долину, хоть могли избрать Любой из уголков земли. Пока Два месяца не утихала буря, Мы видели их каждый день вдали От берега, где тише. Нам они Старинными знакомцами казались, И всей долине. Но сильнее прочих Их полюбили мы: за красоту, За тихий нрав, за верность, а еще Мы видели в них родственные души: Они, как мы, сей выбрали приют, Пока чужие здесь – и мы пока Чужие здесь; они вдвоем – и мы Вдвоем, и точно так же одиноки. Куда ж они исчезли? День за днем Я их искал, но тщетно. Ни в полете Не видел их, ни в синей полынье, Что стала новым домом их, в котором Жила бок о бок мирно эта пара — Союз, священной дружбой осененный. Увидим ли мы их в году грядущем И уцелел ли их союз, как наш? Сдается мне, теперь уже не время Питать надежды. Может быть, Пастух, Владелец смертоносного ружья, Их разлучил, погнавшись за добычей — А лучше бы не тронул, ради ближних Своих и ради агнцев на горах. Я думать предпочту, что смерть нашла Обоих сразу, милость им явив. . . . . . Мы не одни здесь, Эмма. Мы не будем Здесь неуместны или одиноки, Лелея то, что дорого лишь нам. К чему рассеивать среди равнин И скал долины, над ее холмами Бесплодное радушие, купая В нем вещи, не привыкшие к тому, Чтоб их любили; что совсем недавно Стояли, одиноки и унылы, И вновь такими стали бы без нас. Нам нет нужды поддерживать огонь В светильнике, лишь нам принадлежащем, Что вспыхнет коротко – и скоро гаснет. Куда б мы ни пришли – до нас другой С дарами побывал. Нам корчевать Не нужно лес на пастбищах, и так же Придумывать не нужно ничего: Любую мысль хоть кто-нибудь да думал. И радость, и печаль одна на всех. В долине – доме пастуха простого — Не меньше чувств, чем солнечного света, Чем ветра, звуков, запахов, теней. Те чувства наших не тусклей, лишь ближе Лежат к заботам о насущном хлебе И самый дух свой черпают и форму Из личных интересов, но не мнятся Постыдными и грешными. Напротив, Они бодрят, и милостью природы, Не оставляющей нас ни на миг, Облагораживают себялюбье, В котором коренятся, и любовью Тревогу гасят, с коей нераздельны. Они чисты – о, лучшие средь них Чисты, и несть числа им – вот они-то Сопровождают истинную радость, Да, радость лучших и чистейших душ, Они едины с ней и осеняют Меж тем нетленным бытием своим, Таким непритязательным, смиренным, Приют наш горный (да пребудет он, Вовек пребудет в мире и покое!), Даря нам бодрость духа и здоровье, И огоньками мыслей вдохновенных Мгновенья нашей жизни озаряя, Чтоб сладок был нам труд, чтобы становился Не тяжкой ношей – радостным занятьем, Согласным с человеческой природой. . . . . . Кто, зиму проведя в одном жилище, Малиновку при этом не завел Или крапивника? И у меня Есть оба, а весною будет дрозд, И мириады певчих птиц, а если В извечные владения свои Вернется пара изгнанных орлов, Паривших в небесах над гельвеллином, Тогда и с ними я сведу знакомство. А как-то у совиного утеса Слыхал я уханье совы – и вскоре Надеюсь выследить ее. А рядом Есть маленькое пастбище, где телка Пасется. О, как холит и лелеет Ее хозяйка. Помню, о своей Питомице она заговорила Так по-домашнему, по-матерински — Она ведь тоже мать. О, что за счастье Для зверя – слышать этот нежный голос И чувствовать тепло хозяйских рук. И вам здесь счастье – вам, Природы детям, Чужим не только мне, но и всему Людскому роду, чуждым всякой дружбе, Тем связям, что познанью и любви Сопутствуют и делают любого Отдельной личностью: большой ли стаей Живете вы вблизи жилья людского Из года в год, или из дальних стран, Бездомные и вольные созданья, Летите, словно ветер вас приносит И вновь уносит – вам на радость. Право, Нисколько вы занять не рветесь место, Пусть не из самых важных, средь моих Приязней. Так смотрите же, с каким Восторгом я взирал, как мириады, Кружившие по небу, отдыхают, Не зная отдыха, на водной глади. К чему им отдых? Резвы, как щенки, И полнятся весельем, словно агнцы; Шалят, взлететь пытаются, ныряют И бьют крылами по воде покорной. Так далеко – не разглядеть. Но чу! Фонтанчики на солнце заискрились, Нам раскрывая, где они теперь: Один, другой – серебряные струи Бьют, возгласам ликующим подобно — Фонтаны, струи – чем не фейерверки, Что в праздничные дни по вечерам Шипят, шипят у ног мальчишек праздных. О, сколь безбрежен сей театр, и все же Не видно ничего, лишь блеск, что полон Безмолвного величья. На березах Подтаял иней, россыпью алмазной Украсив ветви голые: на каждом Сучке, на каждой почке нераскрытой Сверкает пара капель. Их без счету На всяком дереве – и эта роща, Взмывающая ввысь по склону, мнится Горою из серебряного света. И там, и тут сей вид чудесный – зри же, Се всеохватное воображенье, Глубь озера его глубинам вторит. В предвестьи дней любви закаркал ворон И странною гармонией наполнил Прогретый солнцем воздух. Но и в этой Игривой стае, и вокруг нее, Такой неугомонной, воплотившей Бунтарский дух, бывает, воцарится Покой, и кажется, что тихий праздник Вершится в их жилище тихом. Радость Пребудет с ними пусть. А мне пора. Пора задуматься о жизни в новом Году, где будут горные цветы И танец лилий на озерной глади. А значит, одиночества здесь нет, И тот лишь одинок, лишь тот из многих, Чей затуманен взор, кто не снисходит До хода дней – а потому и жизни Не может ни познать, ни полюбить — Пред ним лишь сонмы мертвых, трижды мертвых Вещей, страшнее даже – рой людской, Где все соседи на одно лицо, Как листья для отшельника лесного, Как мириады листьев в вышине — И радости, покоя, утешенья, Защиты не найти. А здесь у нас Есть общество, что истинным родством Связует лучших воедино. Вот Чего мы ищем здесь – господней длани, Что жить велит и знатным, и незнатным Одной семьей и общим домом. Сами Себе хозяева, отделены От мира, словно стенами пещеры, И человек, и зверь – а уголок Укромный сей – для них чертог законный И храм, и самый лучший в мире дом. . . . . . Пускай далек благословенный час, В уединении венчальным гимном Я освящу великий сей союз, Провозглашу, до самой нашей сути Добравшись, как же тонко разум наш (И целый сонм способностей, которых От века удостоен род людской) Прилажен к мирозданью. И как тонко — О чем, увы, нечасто слышим мы — Сей мир прилажен к разуму. Творенье (Зовись же этим, лучшим из имен!), То, что они с удвоенною мощью Свершают – вот он, главный мой предмет. Так я сказал. И если, дивный край Оставив, я миную племена И общины, увижу их вражду, Питаемую гневом обоюдным, Услышу, как в полях и рощах люди Тоскуют в одиночестве; поникну В раздумьях про жестокий вихрь скорбей, Что навсегда сокрыты городскими Валами – пусть же звуки эти смыслом Исполнятся, чтоб я, заслышав их, Не потерял надежд и состраданья. Приди, о вещий дух, душа людская, Душа, что полнит нашу землю! Главный Твой храм в сердцах поэтов всемогущих Воздвигнут. Стань советчиком моим, Наставь, как отделить зерно от плевел, Понять, что вечно, что пройдет. Что важно, А что случайно. Чтобы голос мой В веках остался, словно свет небесный, Неся грядущим поколеньям весть. Но если я спущусь на землю, чтоб Помыслить о душе и человеке, Что тоже мыслит, кто он есть таков — Гость в этом мире, наделенный даром Прозренья – где, когда и как он жил, С чредой забот своих – пускай мой труд Не канет втуне. Если сей сюжет С возвышенным сольется, боже правый, Ты, жизнь и дух, ты, путь и проводник, Ты, мощь и разум, сделай мой уклад Прообразом для лучших дней. Пускай Мудры желанья будут, жизнь проста, Душа свободна, помыслы чисты — О том взываю, тем и буду жив.