Россия… Почему без нее у нас как у народа нет будущего? Что она для нас? И что мы для нее? Что ждем мы от нее еще — после стольких трагедий и несправедливостей? Может ли она — пусть через 60 лет! — восстановить справедливость к последнему нереабилитированному своему народу? Рассмотрим эти вопросы поподробнее.

Что для нас Россия?

Никто из наших предков не пришел в Россию завоевателем. Даже не искал в ней политического или экономического убежища. Наоборот, были приглашены Российским Государством. Как ученые, деятели культуры, высококлассные специалисты, военные, врачи — и как земледельцы. Оправдали ли они надежды России?

Полистайте дореволюционные энциклопедии. Почитайте историю российской промышленности, транспорта, сельского хозяйства, военного дела, науки, культуры, театра, музыки, живописи, медицины… Посмотрите историю географических открытий и "приращения могущества России Сибирью". Зайдите, наконец, в Георгиевский зал Кремля, где в бесконечных колонках имен георгиевских кавалеров на стенах каждое третье имя — немецкое.

Даже трудно себе представить прошлое России без немцев — без их личного вклада, без переданного ими своей новой Родине опыта, знаний, умения, таланта и верности. Без Немецкой слободы в Москве — первой форточки в Европу, позволившей затем прорубить туда и окно, и дверь. Не говорим уж о царицах и царях, для которых немецкий язык был гораздо более родным, чем сейчас для нас.

Верой и правдой, талантом и знаниями, потом и кровью служили немцы России. И тем не менее: нет в России народа, с которым она бы обошлась более несправедливо, более жестоко. Не надо даже углубляться в историю и выяснять, сколько обманутых обещаниями, завербованных в Германии переселенцев погибло на долгом пути к России, сколько их умерло в первые годы от неустроенности, жестокой зимы и голода, сколько было убито во время набегов кочевников и уведено в рабство, как боролись с "немецким засильем" ура-патриоты, каким гонениям и притеснениям подвергались немцы уже в Первую мировую войну. Достаточно взять последние 60 лет нашей истории — трагедии, не закончившейся до сих пор.

И вместе с тем…

В России мы за два с половиной века из диаспоры, из осколка народа другой страны стали самостоятельным, новым народом на планете, гораздо содержательнее, богаче, чем были. В России мы стали частью великого народа великой страны. Здесь, в процессе нашей нелегкой истории, откристаллизовались те наши национальные черты, которые помогли нам устоять и сохраниться. Здесь мы вдохнули России — ее планетарной шири, ее громадных идей, ее великих целей, ее могучей природы; здесь мы впитали в себя ее великую культуру и литературу. Мы вдохнули России, где даже преступность и репрессии имеют масштабы, потрясающие воображение — до самоуничтожения, до развала страны. Тому, кто вдохнул такой России, трудно дышать в Европе.

Да, мы многое потеряли в ходе ассимиляции из того, с чем прибыли в Россию. Мы потеряли это в ходе насильственной ассимиляции — через депортацию, распыление по всей стране, разделение семей, мужчин и женщин, через дискриминацию во всех сферах жизни. Но через вынужденное освоение русского языка мы через два поколения смогли во многом компенсировать наши потери: русский язык позволил нам включиться, почти на равных, почти во все сферы жизни государства. То, что раньше было возможностью только для городских немцев, теперь стало возможностью практически для всех — если не считать ограничений по "пятой графе".

Как народ мы напоминаем яблоню. Хороший сорт яблони в суровых российских условиях сам по себе не вырастет — корневая система не выдержит. Поэтому и прививают черенок нужного сорта — привой, к стволику местной дички — подвою. И получается: стойкая корневая система в родной почве и ценные плоды других земель, другого климата на ветках. Так и мы: наши корни — свои в почве России, мы пропитаны, наполнены соками России, над нами светит солнце России, и плоды наши мы отдаем России.

Старые деревья не пересаживают, гласит немецкая мудрость. И не перепрививают, добавим мы. Потому, что срезать привитое дерево значит загубить дерево. Не отсюда ли многие из нас воспринимают выезд как обреченность? А требования новых садовников от нас немедленных плодов — абсурдом?

Но чтобы сохранить все, что накопили, взрастили мы в себе за наши российские годы и что стало во многом уже нашей сутью, чтобы оставаться полноценным народом, чтобы сохранить самоуважение и уважение других — для всего этого нам нужна Россия. Не будет у нас России — не будет и нас как народа, которым мы стали.

Лишиться России означало бы для нас лишиться и всего приобретенного в ней, остаться лишь с небольшой частью того, с чем мы прибыли когда-то из Германии. То есть, означало бы не вернуться к исходному — с чем выехали, но стать гораздо беднее, чем были тогда. При этом историческая родина ушла от нас, тогдашних, за годы разлуки так далеко, что и общие корни часто уже не ощущает.

Инстинктивное понимание всего этого и делает, наверное, прощание с Россией для выезжающих так перехватывающим горло. На историческую родину мы возвращаемся с ненужным там российским богатством, ненужным, потому что оно — богатство лишь здесь, там же оно лишь раздражающий признак нашей недостаточной "немецкости". Но без этого богатства, только с остатками нашей собственной былой немецкости, мы там совсем "ничтожны", "неполноценны", а значит — не равны в возможностях с "истинными" немцами.

Не раз мы уже говорили о том, что только в России можем сохраниться как народ. Потому что только в ней есть еще шанс получить снова для совместного проживания территорию. И только в ней наша российская составляющая может быть востребована и стать условием полноценной жизни народа.

Вот почему наше будущее как народа так связано с Россией.

Нужны ли мы России?

Но нужны ли мы России? По сути это бестактный вопрос. Бестактный, потому что мы один из народов России, и как наша обязанность — заботиться о своей стране, так и обязанность страны — заботиться о своих народах. Независимо от того, выгодна ли эта забота или нет.

Однако история нам демонстрирует очень ясно, что мы хоть и признаемся одним из народов в России, и вроде имеем со всеми "равные права", но практически никогда не имеем равных возможностей — при разных правителях, в разные для страны времена и даже при разном общественном строе в ней. Значит, чем-то мы все-таки "не такие", как все? Значит, есть обстоятельства, которые заставляют власть относиться к нам иначе? В чем же причина?

Попробуем погадать на исторической гуще.

Могут ли это быть экономические причины? Например, когда в коллективе, в семье, в стране кто-то больше потребляет из общего котла, чем вкладывает в него, то положительных эмоций это, как известно, не вызывает. Потребляем ли мы больше, чем вкладываем?

Не будем возвращаться к дореволюционным временам и уподобляться тем гусям, предки которых Рим спасли. Вклад наших предков в становление Государства Российского таков, что мало кто из других народов той же численности может сказать, что внес больше. Ну, а позже?

После революции немецкие села Поволжья вымели начисто свои запасы хлеба для голодающих рабочих Москвы и Петрограда. Во время гражданской войны и в Поволжье, и на Украине в немецких селах было, как в фильме "Чапаев": белые придут — грабят, красные придут — грабят. То есть, пусть под насилием, но помогали братьям-россиянам, независимо от окраски. В тридцатых годах экономические и культурные успехи АССР НП были таковы, что ее называли "Сталинской республикой" — тогда это не было ругательством, а совсем наоборот.

Во время войны российские немцы на лесоповале, в шахтах, на строительстве заводов на Урале, в рыболовецких хозяйствах, несмотря на то, что были обвинены фактически в сотрудничестве с врагом и заключены в трудармейские лагеря, что ходили под конвоем и получали убивающий голодный паек — работали под девизом "Все для фронта, все для победы!" до полного истощения. И даже в этих условиях были среди них "тысячники", т. е. выполнявшие нормы на 1000 процентов. Зачем?

После войны, на освоении казахстанской Целины, опять же российские немцы были существенной рабочей силой. Не с бухты-барахты же отказал в 1965 году нам А.Микоян в восстановлении АССР на Волге: нельзя, "потому что 500 тысяч немцев уедут из Целинного края, а без них там сельское хозяйство вести невозможно"! Хужей работать надо было, хужей, тогда бы и справедливость восторжествовала…

Какие были самые богатые, благоустроенные, красивые, культурные хозяйства и села на Алтае? — немецкие. А в Казахстане? — немецкие: вспомним хотя бы знаменитый колхоз "30 лет Казахстана" с председателем Яковом Герингом. А в Киргизии? — немецкие. А почему выступали сибирские обкомы и горкомы партии против идеи восстановления республики на Волге? — Потому что с заводов, шахт, из сельского хозяйства уйдут квалифицированные рабочие руки…

Нужно ли продолжать?

Но, может быть, немцы и работали хорошо, и вклад у них был, однако потребляли они еще больше?

Такой вопрос может задать только полный невежда. Потому что любой народ в стране, независимо от своего вклада в общий союзный "котел", обязательно получал из него на развитие национальной культуры, национального образования, национальных СМИ, на подготовку национальных кадров и т. д. Все, кроме немцев. Только у них не было национальных школ, учреждений национальной культуры, практически не было национальных СМИ и, кроме десятка учителей родного языка в год, не готовились национальные кадры. Для сравнения: у киргизов, литовцев, эстонцев (народов, близких по численности советским немцам) в 1982 году на национальную душу выпускалось газет соответственно в 13, 30 и 41 раз больше, чем у немцев; журналов в 330, 1330 и 900 раз, а художественной литературы в 100, 160 и 320 раз больше. Приложите сюда еще "экономию" от отсутствия собственных Советов, исполкомов, профкомов и парткомов, социально-бытовой и прочей инфраструктуры и номенклатуры, — и получится, что российские (тогда советские) немцы были единственным в огромной стране народом, который практически на всем протяжении Советской власти, а по инерции и дальше, жил по заветам Льва Троцкого — в условиях военного коммунизма: от каждого — по максимуму, каждому — по минимуму, и шаг в сторону — выстрел без предупреждения.

То есть, в экономическом отношении мы были самым "рентабельным" народом в стране: работая "хорошо", мы как народ не получали ничего; только как индивидуумы на поддержание трудоспособности. А значит, нахлебниками мы, слава Богу, не были, "доноры" же — еще поискать таких.

Тогда, может быть, причины особого отношения к нам лежат в сфере патриотизма, и у нас его было недостаточно? Ведь патриотизм в России — чувство особое: каждый ругает свою страну и народ, а кто нет — вызывает подозрения.

Опять же не будем касаться прошлого: тот же Георгиевский зал — лишь одно из свидетельств отношения немцев к своей российской Родине, отношения, которое невозможно симулировать. Возьмем более близкие события — начало Великой Отечественной войны. Десятки тысяч советских немцев воевали на фронте. Воевали как минимум не хуже других, потому что война шла против немцев и товарищи по оружию с особым вниманием наблюдали за их поведением. И даже в те катастрофические первые месяцы войны, месяцы небывалых поражений и отступлений писали о героизме советских немцев. Заметка в "Комсомольской правде" о рядовом Гофмане, попавшем в плен к гитлеровцам, подвергнутом пыткам и найденном потом его товарищами с прибитым к сердцу штыком комсомольским билетом, была опубликована за несколько дней до Указа о "тысячах и десятках тысяч шпионов и диверсантов", которых немцы Поволжья "скрывали" в своей среде.

Константин Симонов, писатель, поэт, военный журналист в своей книге "Живые и мертвые" напишет позже о мнении боевого генерала, которому в 1941 году пришло распоряжение отослать из его частей советских немцев как потенциально неблагонадежных: "дайте мне десять тысяч таких Гофманов (это уже другой Гофман, из его подчиненных), я из них дивизию сделаю и до Берлина с ними дойду!" Не дали. "Рабочие батальоны" сделали и направили в тайгу, сорвав погоны, награды и загнав за колючую проволоку, на нары. Симонов знал о судьбе советских немцев, и первый в советской литературе осмелился сказать несколько слов в их защиту.

Всего полгода были на фронте советские немцы, причем самые трудные. И вдобавок они были немцы. Тем не менее, среди них — 11 Героев Советского Союза…

Треть российских немцев полегла в трудармии, на работе в тылу — работе для Победы. Это больше, чем потеряла самая пострадавшая от войны Белоруссия, через которую дважды прокатился фронт, Белоруссия — колыбель партизанской войны. Она потеряла четверть своего народа — в войне с врагом. Мы — треть в труде на благо своей Родины. Кто еще столько?

После этого гадливо-оскорбительными воспринимаются "сомнения" в патриотизме российских немцев…

Пустые глазницы ушедших трудармейцев смотрят издалека, из таежных уральских болот, из-под застывшего доменного шлака, которым залиты их могилы — могилы строителей оборонных заводов. Смотрят сквозь предрассветное окно на мой стол, на исписанные листы бумаги и диктуют немой вопрос: что еще они недодали своей Родине?

После восстановления государственности репрессированных народов между вернувшимися к родным очагам и теми, кто был заселен в них, иногда возникали кровавые разборки. Может быть, опасения, что и российские немцы будут освобождать свои дома ножом и топором — причина невосстановления их республики?

Спросим опять Историю. Несмотря на всегдашнее инонациональное окружение, российские немцы за 250 лет своей российской истории не имели ни одного конфликта с другими народами (конфликты на бытовой почве не могут считаться межнациональными). В самой АССР НП треть населения была ненемецкой: русские, украинцы, калмыки, казахи. Добрые отношения с соседями — закон. Бесконфликтность внедрялась с детства: "Der Kluge gibt nach!" ("Умный уступает!") — повторяла нам мать, и детские ссоры мгновенно утихали: умный не ссорится.

1989 год. Москва. Первая конференция нашего первого национального общества "Возрождение". Обсуждается и вопрос о восстановлении нашей автономии на Волге. Мы уже знаем, что там ведется основательная антинемецкая работа. Один из "аргументов" — приедут немцы, выгонят всех из своих домов. Делегаты конференции — со всей огромной страны, многие прошли через выселение, трудармию и комендантский надзор, испытали тысячи несправедливостей в своей жизни и вот уже 48 лет мечтают о том, чтобы вернуться, наконец, "домой" — принимают единогласно "Обращение к населению, проживающему на территории бывшей АССР НП".

"Дорогие товарищи!.. Мы заявляем, что, пережив вместе со всем советским народом трагедию войны с ее неисчислимыми жертвами, считаем невозможным для себя требовать возвращения наших домов и имущества, незаконно конфискованных в 1941 году при выселении, ибо не советский народ виноват в этом и тем более не те люди, которые сегодня живут в наших домах. Пусть наши дома, в которых родились мы и которые стали приютом для вас, будут для вас такими же родными, какими были для нас.

Мы заявляем, что не претендуем на город Энгельс — бывшую столицу нашей республики. Пусть он останется таким, как сложился, — современным русским городом.

Мы считаем, что большинство сегодняшних крупных населенных пунктов на территории бывшей АССР НП должны по возможности получить свою автономность в будущей республике, чтобы не нарушать сложившийся уклад, чтобы сохранить полную возможность беспрепятственного обучения на родном языке в школах, чтобы обеспечить и на будущее свободное развитие в них национальной культуры"…

Прошло 12 лет, до сих пор ни одна газета в Поволжье не опубликовала это беспрецедентное в истории депортированных народов по своему великодушию и стремлению к добрососедству заявление. Не случайно: оно снимало главный аргумент антиавтономистов и тем самым нужные им страхи населения…

Тот же 1989 год, конец жаркого лета. Мы с Л.Прокопьевым, председателем Госкомнаца РСФСР (будущего Миннаца РФ) — удивительно человечным человеком, на Волге, в гнезде антиавтономизма — Красноармейске (раньше — Бальцер). На площади — тысячный митинг; транспаранты, лозунги, плакаты — все антинемецкие, будто еще одна война с немцами началась. Народ "разогрет" основательно — не только солнцем. В пароксизме ненависти витийствует седая непричесанная старушка с пеной на губах — буквально. Я здесь чужой, "из Москвы": то, что я из немцев Поволжья — никто не знает. До меня надо "донести настроение народа".

"Да если ко мне придет немец и скажет: это мой дом! — у меня около двери уже стоит топор, за-руб-лю-ю!.."

На встрече в просторном кабинете с "представителями населения" теряется ощущение реальности: в каком мы веке, в какой стране? Откуда столько злобы против своих же сограждан?

Под конец Прокопьев просит меня сказать несколько слов. И тут выясняется для многих, что я тоже немец. Напоминаю им, чем был Бальцер до войны, рассказываю, что самое крупное произведение советской немецкой прозы, роман Г.Завацкого "Мы сами", был написан о событиях 20-30-х гг. в Бальцере, что это фактически гимн дружбе народов — немцев, русских, украинцев, казахов, населявших тогда городок, и задаю риторический вопрос: что испытал бы автор сегодня, побывав на таком "митинге"?

Рассказал и об Обращении "Возрождения" — неожиданность полная. И вспомнил притчу. В крестьянской семье старого деда сажают подальше от стола в угол, с деревянной миской: у него дрожат руки, и чтобы не плескал на стол, чтобы не разбилась, если выпадет, тарелка. Как-то мальчик что-то усердно строгает. Отец: "Что делаешь?" — "Тебе миску, когда старенький будешь…"

Так и с ненавистью к другим: что посеешь, то и можешь пожать.

Долгое молчание…

В 70-80-е годы в СССР был распространен пропагандистский критерий дружбы народов: межнациональные браки. Даже по этому критерию российских немцев невозможно было подозревать в национальной замкнутости и недостаточном "интернационализме": по переписи 1989 года они по количеству смешанных браков были на первом месте — 70 процентов!

Как видим, и подозрения в национальной нетерпимости, и опасения межнациональных конфликтов по вине немцев не имели под собой оснований.

Стоит ли дальше доказывать, что мы не верблюды? Не проще ли сделать другой вывод: было бы нежелание восстанавливать государственность, а причина найдется…

Но еще один аспект нельзя обойти. Вклад народа? — да, но он как-то не очень волнует: был он, есть — и слава Богу! Патриотизм, преданность Родине? — тоже хорошо; если бы не было, не так бы говорили с вами. Дружба с народами, миролюбие? — то же самое: попробовали бы иначе!

А вот что будет, если не решать проблему немцев?

А будет то, что уже есть. Два миллиона человек выехало. Только экономический ущерб — около 50 миллиардов долларов США (такова же прибыль "принимающей стороны"). Да плюс утрата научного, культурного, образовательного, генетического, демографического, морального, нравственного потенциала.

Люди, тем более народ — тоже капитал. Самый ценный. Сегодня он сам вынужден определять, где надежнее, где лучше избежать инфляции-ассимиляции.

Так что нужны мы России. Не всем, кто в ней правит, но всем, кто думает о ее будущем, кто и есть Россия. И чем ей труднее, тем мы нужней. Пока же…

Сколько мы там должны Парижскому да Лондонскому клубам? Хоть договорились бы с Западом, что выезд немцев идет в погашение долгов — был бы наш прощальный вклад в развитие нашей Родины…

Товарная власть -

не государственная власть

Если мы, как ни крути, нужны России, если мы никакой своей ипостасью не вредим ей, то почему же не решается уже 60 лет наш вопрос? Разумных причин, т. е. вызванных интересами государства, как видим, не просматривается. Вызванные же местническими, групповыми интересами или личностными эмоциями — это, думается, причины не того уровня, чтобы исходить из них в политике государства.

К тому же ведь приступали уже, и не раз, к решению нашего вопроса. Когда восстанавливали государственность другим народам, не могли же забыть, что немцы тоже были репрессированы. Когда принимали Указ 1964 года, ведь не забыли исключить возвращение в родные места. Когда в 1972 году сняли ограничения в прописке — явно допускалось восстановление автономии явочным путем. А попытка создать автономную область в Казахстане в 1979 году? А обещание в 1988 г. восстановить республику через полгода? А интенсивный поиск решения в 1989 г.? Создание Парламентской, затем Государственной комиссии по проблемам немцев?

А Закон "О реабилитации репрессированных народов" 1991 г., где прямо указывается необходимость восстановления государственности?

А Протокол о сотрудничестве между Россией и Германией в поэтапном восстановлении нашей государственности?

Да что еще нужно, чтобы решить, наконец, этот вопрос?! Только выполнить, что решено! Так что мы вполне можем сделать вывод: Россия и сама признала, что мы ей нужны — тем, что приняла уже нужное нам (и ей) решение. Она только еще не выполнила его. Почему?

Воли не хватает, политической воли тех, кто у власти. И готовности действовать в интересах своего государства. Можно ли было ожидать этого от Ельцина, этой политической прорехи в истории России? — Нет. Потому что сам он был безмерно далек в своих интересах и действиях от интересов государства и потому что не он правил Россией, а им самим правили — люди, еще более далекие от интересов "этой" страны.

Изменилась ли ситуация с уходом Ельцина? Подождем: эстафетный скипетр еще не полностью вырван из рук предшественника…

Однако сегодня возникла новая опасность для нас: идея губернизации страны, под которой понимается одновременно и роспуск национально-территориальных образований. Возникла она в ответ на разрушительный процесс суверенизации регионов (помните Ельцина: "Берите себе суверенитету, сколько проглотите!"), особенно болезненно воспринимаемый страной в национальных республиках; апогей — Чечня.

Национальная окрашенность чеченской трагедии бросила тень подозрения на все национальные образования. Но по трезвом размышлении — виноват ведь не "национальный вопрос", который горячие головы хотят снять в России вообще, "отменив" эти национальные образования и перекроив страну по-новому.

Суверенизация пошла не от народов, испокон века имеющих свои территории: каждая деревня еще недавно готова была объявить себя суверенным государством. Причина и не в административно-территориальном делении — оно есть в любой стране, потому что необходимо.

Причина в том, что Ельцину на пути к власти надо было сделать глав регионов своими сторонниками, чтобы использовать их административный ресурс на выборах. Поэтому он и бросил им кость суверенизации, т. е. отдал им их регионы на откуп. Получив региональную государственную собственность в управление, т. е. в разграбление, они затем не захотели больше делиться ею с "верхами": кому нужна власть над собой? — только под собой; отсюда и стремление к суверенитету как неподконтрольности.

Когда будет опять выстроена нормальная система государственной власти, ни региональные, ни национальные образования не будут ей помехой. Наоборот, опять станут необходимыми ее звеньями. Тем не менее, родной наш принцип: разрушить до основанья, а затем… — этот принцип как призрак снова бродит по России. И отражается в том числе на решении нашего вопроса.

Суверенизация в национальных образованиях — то же самое стремление, как и в других субъектах Федерации, получить вотчину в бесконтрольное управление. Только действующие силы здесь — национальные кланы, цель — обеспечение клановых интересов, а дымовая завеса — "национальный вопрос". Суверенизация и здесь — заказ начального, т. е. неконтролируемого рынка, это и здесь — рыночнизация власти как в других регионах, только с универсальным использованием национального вопроса — для защиты от воздействия извне, для получения поддержки собственного народа и для отражения федерального внимания сверху.

Все это логично. Потому что после развала СССР, после разрушения системы власти суверенная (неподконтрольная) власть стала самой выгодной сферой бизнеса. Известное изречение: дайте капиталу прибыль в 300 процентов, и нет такого преступления, перед которым он остановится, — это изречение детский лепет перед прибыльностью и всеготовностью сегодняшней власти. Не 100 процентов, не 300 и даже не 1000 — здесь показатель прибыли: он фактически неограничен. Отсюда и беспредел власти, точнее, капитала во власти; отсюда и небывалый накал кровавой борьбы за захват власти, за удержание власти, за передел власти — на всех уровнях, где есть что урвать. Отсюда и небывалый приток во власть представителей бизнеса и криминала, и небывалые взятки и траты за место депутата или чиновника. Не случайно же сегодня в одной России чиновников в два с половиной раза больше, чем было во всем СССР; больше — хотя территория и население резко уменьшились, 20-миллионной "номенклатурной" КПСС больше нет, а экономика на нуле. Власть стала товаром!

Кому же выгодно в этих рыночных условиях укрепление государства? Тем, кто пришел во власть, чтобы брать, — невыгодно. Потому что крепкое государство — это и строгий порядок, а значит препятствие, чтобы брать. Не нужно им и решение долгосрочных, стратегических проблем государства — ни в экономике, ни в обороне, ни в науке, ни в культуре и образовании, ни в медицине. Потому что это расходы во имя будущего государства, сегодняшней же личной прибыли, "личной собственности" — никакой. Тем более не нужно им решение каких-то национальных вопросов. Вот если национальный конфликт — на нем еще можно заработать, и чем он больше, тем лучше: больше денег выделят. Чеченский вопрос наверняка давно был бы решен, если бы кому-то не было выгодно его продолжение.

В решении государственных проблем — стратегических, долгосрочных, к которым относятся и национальные — могут быть заинтересованы только те, кому будущее страны дороже собственного кармана. Пока же власть — отрасль на рынке, причем наиболее доходная отрасль, где идет быстрое накопление личного капитала, и не за счет производства, а за счет присвоения и продажи государственной собственности, за счет властного рэкета и лоббирования, — до тех пор никакие проблемы в интересах государства решаться не могут. Этому будут сопротивляться изо всех сил на всех уровнях власти, во всех ее структурах, куда проникли алчущие собственности. Ибо укрепление государственной власти означало бы конец рыночной власти.

В этой ситуации наш вопрос никак не мог быть решен в последние десять лет — он не давал никому большой и мгновенной личной прибыли. (Собственная наша подрядная мелкота — не в счет: пробивной силы их интересов хватило лишь на разработку и проталкивание "Федеральной программы"). Решить наш вопрос в таких условиях можно было только одним путем: принять четкое решение о восстановлении нашей государственности, превратить его выполнение в масштабный проект, задействовать в нем самого заинтересованного подрядчика — народ, выделить под проект достаточное финансирование и установить жесточайший государственный и общественный контроль за его использованием. Но первое было невозможно, а остальное, низведенное до попытки наших "новых российских немцев" создать себе на десять лет кормушку-программу, превратилось в фарс — в т. ч. из-за финансирования и без того убогой программы в объеме трех процентов — большего наши стратеги-подрядчики освоить не могли, а потому о большем и не говорили.

Но если главная причина развала государства и нерешения его стратегических проблем, в том числе национальной, — рыночность власти, то суверенизация как следствие рыночности власти и тем более сам институт национальных образований не могут считаться препятствием решению нашего вопроса. Поэтому надо не разрушать национальные образования только потому, что и в них буйствует общий рыночный беспредел, а обеспечить и в них защиту власти от оголтелой ее конвертации в деньги и собственность.

Разрушать национальные образования только потому, что во главе их — тоже рыночная власть, значит наказывать народы вместо этой власти, значит лишать их национального будущего, значит разрушать основу многонациональной страны. А еще это значит вызвать взрыв мощных национальных чувств, заставить уже народы защищать свои подлинные национальные интересы и при этом спровоцировать теснейший союз между народами и паразитирующими на них собственниками во власти на борьбу с федеральной властью. То есть, вместо помощи народам в освобождении их от рыночной власти получить слияние интересов сегодняшних антагонистов и — тиражирование Чечни.

Государству никогда нельзя забывать, что народы — его дети, его надежда и опора, его будущее. Как оно обойдется с ними сегодня, такое отношение к себе получит от них завтра. Народы объективно за сильное государство, способное их защитить, за порядок в государстве и — за единое государство, без которого им в одиночку не выжить. И никогда нельзя смешивать национальных рыночников во власти и сам народ, страдающий от этих рыночников.

Таким образом, жупел суверенизации, по внимательном рассмотрении, также не может служить причиной нерешения нашего вопроса.

Что еще стоит на нашем пути? Отсутствие у государства средств? — Но нерешение нашего вопроса обходится государству в десятки раз дороже. Страна должна внешним кредиторам? — Но, может быть, и здесь есть выход? Может быть, удастся совместить проблемы внешнего долга страны с проблемой ее внутреннего долга перед одним из ее репрессированных народов? Может быть, попробовать договориться и реструктурировать часть долга нашей страны, допустим, той же Германии, в инвестиции в решение проблемы российских немцев? Это ведь может оказаться выгодным и Германии — иначе принять и обустроить еще полтора миллиона российских немцев с членами их семей тоже ведь влетит на первых порах в копеечку.

В любом случае, если думать об интересах страны, то выход найдешь. Тем более в нашей проблеме — выгодной и перспективной для страны, способной привлечь поддержку извне как мало какая еще…

Господи! Сколько вариантов решения нашей проблемы мы уже предлагали! Какие аргументы "за" ни приводили! Какие "контраргументы" ни опровергали! Как скрупулезно ни учитывали постоянно меняющуюся конъюнктуру! "Нельзя" восстановить республику сразу — давайте поэтапно. "Нельзя" сейчас на Волге — давайте рассмотрим варианты. "Нельзя" в данный момент восстановить территориальную государственность — давайте пока государственность без территории. Для каждой "тяжелой" ситуации мы находили выходы и разрабатывали предложения. Потому что всегда понимаем: у страны, у власти есть трудности. И входим в положение. И стараемся помочь — сделать хотя бы то, что на данный момент возможно.

Но почему-то ответного понимания не видим. В ответ — ничего. Ни в 1965, ни в 1989, ни в 1991, ни по сегодняшний день.

Но не может же так быть, чтобы никогда, ничего невозможно было сделать за целых 60 лет! Ведь не полные же паралитики перманентно у власти в стране.

Ну, пусть при Хрущеве чувства справедливости хватило лишь на восстановление государственности пяти репрессированных народов, на шестой его уже не достало. Пусть при Брежневе еще сильны были у "государственных" деятелей личные негативные эмоции к немцам вообще — все же прошли через войну, и позитивных чувств удалось настимулировать лишь на 17 миллионов ГДР-овцев да на затяжные поцелуи с Хонеккером; на своих два миллиона их оказалось совсем тю-тю. Пусть при Ельцине вообще никаких положительных чувств ни к кому не было, буйствовала только низколобая страсть к власти, к собственности, к наживе, к разрушению собственного государства.

Ну, а сегодня? Что сегодня-то мешает? Есть другие проблемы? — А бывает, чтобы их не было? Наша проблема не самая актуальная? — Но жизнь отдельного человека тоже не самая актуальная проблема в стране, однако "скорая помощь" прибывает к нему сразу; а тут речь идет о жизни целого народа. И какой бы ни была проблема в государстве, если она есть, значит ее все равно надо решать. Ибо не решая менее важные, получишь из них более важные…

Мы не любим тех, по отношению к кому были несправедливы. Тот самый случай?..

Россия — тюремщик

или сокамерник?

Когда человеку плохо, все кругом плохо. И все виноваты. А когда плохо народу? Когда он столько лет не может ничего добиться? Даже выполнения принятых самой же властью нужных решений? Кто тогда виноват?

Ответ напрашивается как бы сам собой: геноцидный указ 1941 г. принимался на уровне руководства страны; все дискриминационные указы принимались на уровне руководства страны; и восстановление справедливости, реабилитация народа блокировались на уровне руководства страны, — значит, виновата страна. То есть Россия. По всем законам, по всем юридическим принципам, по всем общепризнанным правилам — виновата она. Россия нас несправедливо обвинила, Россия нас необоснованно выселила, Россия нас уничтожала в трудармии, дискриминировала после войны и до сих пор не решает нашей проблемы, выталкивая народ в эмиграцию. То есть мы для нее чужие. А значит, и она для нас не Родина, не мать, но мачеха… Все железно…

Однако не принимают почему-то эту железную логику ни голова, ни сердце. Что-то звучит в ней нечестное, хотя и все вроде "по закону". В чем же дело?

Наверно, трагедии и несправедливости, которые пережили российские немцы, обострили в них чувство справедливости по отношению к другим. (Помните Обращение к населению в Поволжье?) Они осторожны в обвинениях, им надо сначала выяснить причину того или иного отношения к ним.

И тут встает вопрос: а могло ли быть иначе с их проблемой? Не абстрактно, а в конкретной стране, в конкретных условиях, при конкретной власти, при конкретных правителях? Вряд ли нужно углубляться в анализ перечисленного, чтобы прийти к горькому выводу: не могло. И это не попытка оправдать несправедливость; это лишь удручающая констатация ее неизбежности.

И еще одна такая же констатация.

За эти десятилетия, при этих руководителях (особенно при Сталине и Ельцине) не только российские немцы пережили невиданные катастрофы, но и практически все другие народы страны, включая русский народ. И тоже не могли ничего добиться. Но ведь народы и есть государство. Значит, и СССР, и Россия, которыми эти руководители правили, в лице этих народов сами страдали вместе с нами, пусть и немного иначе. Конечно, нельзя полностью персонифицировать такое огромное, такое вселенское зло. Но еще более нельзя деперсонифицировать его, переложив полностью на страну, на ее народы. Это как с холокостом: преступление совершили одни, а расплачиваются десятилетиями другие.

Так кто же совершил преступление против нас, лишив наш народ государственности, сотен тысяч жизней, национального будущего и не решая более полувека наш вопрос? Россия? Но Сталин — это Россия? Берия — это Россия? Хрущев, Брежнев, Андропов, Черненко, Горбачев, Ельцин — это Россия? Это народы России? Кто вообще из руководителей нашей страны после революции был избран на честных выборах? Какая власть за последние 84 года пришла или удерживалась у нас у власти без насилия, без террора, без подлога и обмана? Можно ли считать такую власть — Россией? Или это лишь власть над Россией?

Для большей конкретики: можно ли считать, что кучка чиновников в одном каком-то российском министерстве, которым отданы в "суверенное пользование" наша проблема и наша Программа, вместе с понукающими ими алчными подрядчиками тормозящие и дискредитирующие решение нашей проблемы — это Россия?

Если это — Россия, тогда кем являются народы, не могущие, как и мы, прорвать заколдованный круг невнимания к их проблемам? Кем являются миллионы тех простых людей разной национальности, которые помогали нам выжить в Сибири и Казахстане — нам, немцам, обвиненным в сотрудничестве с немцами, с которыми воевали отцы и братья этих людей? Кем являются 160 миллионов российских граждан, не имеющих в своей стране нормальной жизни сегодня и никакой уверенности в дне завтрашнем? Кем являются те миллионы людей, с которыми мы два с половиной века дружно живем, вместе работаем, кто понимает и поддерживает нас и кто с плакатами стоит на наших съездах: "Немцы, не уезжайте!"

Если мы поймем, наконец, что Россия, замученная и не способная уже почти целый век освободиться от крестоносцев чужих ветхозаветно-свирепых религий, марксистского ли, "демократического" ли толка, — сама все эти годы пыталась из последних сил выжить, то понятия "руководство" и "Россия", "власть" и "Россия", а следовательно, и понятия "вина" и "Россия" вряд ли будут так уж полностью совпадать.

Отсюда, наверное, и объяснение необъяснимой связи российских немцев с Россией: для них она не палач, не тюремщик, а больше их сокамерник. И с ней, с подлинной Россией, они всегда найдут общий язык и взаимопонимание. И для них сегодня вопрос не столько в том, кто виноват в их трагедии и в нерешении их проблемы, сколько в том, как вместе решить их проблему. И еще в том, сможет ли В. Путин переломить, наконец, ситуацию в стране? Хватит ли у него сил, воли и сторонников, чтобы его голос стал не единственным опять для России, а единым голосом самой России? И хочет ли он этого? Или его тоже засосет власть как вожделенная самоцель, а не как данное судьбой последнее средство спасти свою страну и ее народы?

От ответа на эти вопросы зависит и будущее страны, и будущее российских немцев. И если мы сегодня еще раз говорим обо всем этом, то только потому, что еще раз — в который уже! — готовы поверить: будущее у России, и у нас как ее народа, возможно.