Третий день ждали самолета. Третий день Женька с утра подгонял нарты, Побережный и Кирилл садились в них, и они ехали к посадочной площадке. Она находилась наверху, в сопках, и представляла собой узкую, приглаженную бульдозерами полоску земли, один конец которой нависал над морем, а другой, как ручей в песках, терялся в болотистой низине, начинавшейся сразу за будкой. Самолетам, прилетавшим на остров, приходилось очень точно рассчитывать пробег, иначе можно было и «посыпаться», как выражались летчики.

Здесь они подолгу сидели в тесной будке с громким названием «аэровокзал», от нечего делать курили, прислушивались, не идет ли самолет, и смотрели, как Гена-радист, он же механик, кассир и начальник «аэропорта», терзает радиостанцию.

Но самолет не прилетал. То не было погоды в Петропавловске, то Гена отказывал в приеме.

Побережный сердился и ругал Гену.

Утром, когда ехали, Побережный сказал:

- Сегодня уж точно прилетит. Погодка как по заказу.

Погода и в самом деле была что надо: ни ветра, ни облаков, чистое голубое небо, на которое непривычно было смотреть.

- Летит! - встретил их Гена. - Полчаса уже в воздухе!

Время еще было, и они без суеты покурили и только после этого вышли на улицу.

«Аэровокзал» располагался в конце полосы, у низины, самолеты обычно подруливали сюда. Потом им оставалось только развернуться - и разгоняйся, пока не начнут действовать всякие там подъемные силы. Здесь же стоял бульдозер, на котором все тот же Гена расчищал свои владения от заносов, и валялись бочки с горючим.

Самолет показался минут через двадцать, зеленый грузовой Ли-2. Как и положено, он сделал над посадочной площадкой круг и стал снижаться. Он так долго шел над полосой, что Кирилл подумал: промажет. Но все прошло как по писаному: взвихрив снег, самолет коснулся полосы, подпрыгнул и скрылся в облаке снежной пыли. Когда оно рассеялось, Ли-2 уже был на земле и, медленно вращая винтами, рулил к «аэровокзалу».

Винты крутнулись в последний раз, и самолет остановился. Из дверцы высунулась стремянка, по которой неторопливо слез пожилой летчик в унтах и кожаной куртке.

- Привет папанинцам! - крикнул он.

- Ба, никак Малахов прилетел! - сказал Побережный. - А говорили, что он грохнулся!

Побережный, как танк, двинулся навстречу летчику.

- Саня, друг бриллиантовый! Жив?

- Живой, Гриша! Что нам сделается!

- А мне в Питере бухнули, что ты…

- Слухи, Гриша, слухи, - весело блестя глазами, сказал Малахов. - Невежественные люди распускают. Ну было дело, было… Обошлось. На брюхо сел. А ты-то как? Сто лет не виделись.

- Да мне что, по земле хожу… Чем торгуешь нынче?

- Витаминами! Полста ящиков приволок, апельсины-мандарины всякие. Возьмешь ящичек? Пока рыбкооп там чухается.

- Сейчас подъедут, - сказал Побережный, будто не слыша, что ему говорят. - Семен тоже тут, как сыч, три дня сидел. Почты много?

- Второй знает, я не был, когда загружались. Петров! Сколько у нас почты? Гриша вот интересуется.

- Триста кг, - сказал второй пилот. Он стоял на верхней ступеньке стремянки и со скучающим видом обозревал лежащий перед ним ландшафт. - Триста кг, - повторил он. - И как только люди успевают? Тут пульку расписать некогда, а они три центнера настрочили. С ума сойти!

- А ты не сходи, - сказал Побережный, - ты лучше мешки нам давай. Полезай, Кирилл.

Они уже разгрузились, когда снизу донесся лай и на гребне показались вторые нарты.

- А вот и Сеня, - сказал Побережный, - тут как тут.

- Плакал твой ящик, - сказал летчик в куртке. - Говорил, бери сразу.

- Никуда не денется, - успокоил его Побережный. - Сеня мне сам его привезет, с доставкой на дом.

- Ну гляди, тебе виднее. Сам так сам. Значит, поехал?

- Покатил. Пока погода. В нашем деле, как и в вашем, погода - все.

- Неужто сразу допрете?

- А то как? Под горку оно ничего, потихоньку-полегоньку. Подсобим, где надо. Трое лбов, хлеб не задарма едим.

- Ну-ну, - уважительно сказал летчик.

- Сегодня - на Почтарево, - сказал Побережный, когда они рассортировали мешки. - Пока погода. А то начнется рыданье. Где Женька?

- К собакам ушел.

- Ладно, полчасика отдохните и трогайтесь. А я пока бумаги оформлю.

У Кирилла тоже было дело, нужно было приготовить кое-что на дорогу. Он принес из коридора пустой ящик из-под масла, разломал его и быстренько наладил печь. Сухие, промасленные доски горели, как порох, и через пять минут плита накалилась. Вскипятив воду, Кирилл остудил ее, добавил клюквенного экстракта и сахара. Получился отличный морс, который в поездках был просто необходим. Он лучше всякого пива утолял жажду и восстанавливал силы, как живая вода. «Неплохо бы, конечно, прихватить парочку апельсинов, - подумал Кирилл, - да разве с шефом сваришь кашу? Предлагали ящик - так нет, отказался. Сеня сам привезет! Держи карман шире, разбежится твой Сеня!»

Вошел озабоченный Женька.

- Ты чего? - спросил Побережный.

- Ытхан совсем расхромался, шеф. Все лапы посек до крови. Наст-то не держит как следует, а Ытхан все время впереди.

- А я сколько раз говорил. - сшей бахилы. Возьми брезент и сшей. Тебе ж хоть кол на голове теши.

Женька презрительно скривился.

- Ытхан не какой-нибудь карликовый пинчер, шеф. Знаете, по Москве старушки водят, в лапотках? Думаете, я не пробовал? А Ытхан те бахилы - зубами. Это только у Джека Лондона собаки сами просили обуть их.

- Тогда замени - и дело с концом. У тебя что, собак мало?

- Нечувствительный вы человек, шеф. Я вам про попа, а вы мне про попову дочку. Конечно, заменю!

- Возьми вот квитанцию. Да заставь Парамонова расписаться как следует. А то поставит закорючку, разбирайся потом. Ну, готовы?

- Айн момент, шеф, - сказал Женька. Он уселся у печки и стал переобуваться.

Побережный смотрел на него с нетерпением.

- Шеф, - сказал Женька, - надо бы нам устроить большой выходной. А, шеф? Страна давно перешла на пятидневку, а мы все по старинке вкалываем. А у меня собаки. Они морально износились, шеф.

- У тебя язык не износился?

- Я серьезно. Собаки окончательно озверели. Подтверди, старик.

Побережный досадливо отмахнулся.

- Нужны мне его подтверждения, как рыбе зонтик! Ты мне уже всю плешь проел с этим износом, парень! Целое лето баклуши бьешь со своими собаками, и все износ, износ!

- Конечно, - сказал Женька - за меня дядя работает. Вам не стыдно, шеф? - Он встал, притопнул унтами. - Подарили бы лучше портянки, чем обижать. Сотрудников иногда нужно премировать.

- У меня не склад, - сказал Побережный. - Я тебе уже давал одни. Куда ты их дел?

- Вспомнили! Это было давно и неправда, шеф. А потом, они были б/у, ваши портянки, и я стал мыть ими полы.

- Вот и мой. Мой на здоровье.

- Значит, не дадите?

- Тьфу! - плюнул Побережный. - Ну что ты пристал, как банный лист! Нету у меня портянок! Хошь, вон носки бери. Вигоневые.

Женька засмеялся.

- Я знал, шеф, что у вас добрая душа. Так и быть: вернемся - подарю вам одну маленькую штучку. - Женька сделал таинственное лицо.

- Какую еще штучку? - насторожился Побережный. - Не надо мне никаких штучек. Мне твои штучки надоели.

- Шеф никак не может забыть галифе, - сказал Женька.

- Никакие не галифе, - стал оправдываться Побережный горячее, чем следовало. - А что галифе? Если хочешь, такие же брюки.

- Не бойтесь, шеф, на этот раз это будет нечто другое. Ты скоро, старик?

- А я и не боюсь, чего мне бояться, - пробормотал Побережный. Когда речь заходила о галифе, он чувствовал себя не очень уверенно.

Кирилл закинул за плечи рюкзак с припасами.

- Пошли, - сказал он.

Как всегда, увидев хозяев во всеоружии, собаки заволновались, запрыгали, затявкали от нетерпенья.

- Придется Куцего вместо Ытхана поставить, старик. Он у него дублер.

- Сумасшедший этот Куцый. Ему орешь, орешь, а он глаза вылупит и знай себе прет.

- Заполошный, это точно. Зато вожак. Любого на место поставит. Кроме Ытхана, конечно.

- Да о чем говорить! Куцего так Куцего, какая разница?

- Не скажи! Ты поставь попробуй хотя бы Варнака. Он из тебя душу вынет. И собак взбаламутит. Им нужно, чтобы впереди был вожак, а Варнак в этом смысле ни рыба ни мясо. Он в середине - на месте.

Женька, наверное, долго бы еще разглагольствовал на любимую тему, но тут из дома вышел Побережный.

- У вас совесть есть, ироды?! Чего вы резину тянете? Ждете, когда я за вас поеду?

- Все, все, шеф, - успокоил Побережного Женька. - Маленькое производственное совещание. Летучка. Закройте глаза, шеф, и нас уже здесь не будет!..

На обратном пути Женька все чаще посматривал в сторону моря, над которым, как колбасы воздушного заграждения, стали собираться раздувавшиеся туши туч, и торопил собак.

И все-таки они не успели. Вдали уже показались похожие на неолитические кромлехи выветренные каменные столбы на другой стороне пролива, когда началась пурга.

Она началась сразу, без раздумий и намеков, как бывает только в этих местах.

Ветер вдруг завыл на угрожающей ноте и, задрав шерсть на собаках, бешено погнал впереди себя поземку. Пространство наполнилось сухим шорохом и треском, словно по насту побежали мириады бойких рыжих тараканов. Вмиг сделалось темно. Потом, будто выдохнувшись, ветер стих. И ударил уже с другой стороны, в лицо, сатанея с каждой минутой.

- О-ля-ля! - сказал Женька. - Неужели прихватило? Держись, старик! Кса, Куцый, кса! Вперед!

Тощий длинноногий пес с обрубком вместо хвоста, словно понимая положение, взвыл и рванул постромки. Поддерживая порыв вожака, остальные собаки тоже залаяли и завыли. Нарты понеслись, едва не опрокидываясь на поворотах. Каким-то чудом Женька успевал ломиком вовремя подправлять их.

- Вперед! - кричал он. - Вперед, Куцый!

Спрятав лицо от хлещущих ударов ветра, Кирилл старался по ходу нарт определить приближение очередного поворота или спуска, и, когда такой момент наставал, он крепче вцеплялся в решетку нарт и напружинивал тело. Страха не было, хотя Кирилл прекрасно знал, что, если пурга разойдется, им несдобровать. При таком ветре собак хватит на полчаса. Потом они лягут, и никакая сила уже не поднимет их. А до поселка еще километров десять.

Рев пурги нарастал. В крутящихся снежных вихрях не было видно ни собак, ни даже Женькиной спины. Весь мир погрузился в белую, дико завывающую тьму.

Внезапно Кирилл почувствовал, что нарты пошли быстрее. В следующий момент они подпрыгнули, как на трамплине, и, встав торчком, начали переворачиваться. Больно стукнувшись коленкой о железную дугу передка, Кирилл вниз головой полетел в снег. До слуха донеслись вой удаляющихся собак и отчаянный крик Женьки:

- Стоять, Куцый, стоять!!

Кирилл вскочил, но острая боль в ушибленном колене заставила его вскрикнуть. Как слепой вытянув перед собой руки, он стал шарить вокруг. Нарты оказались рядом. Кирилл уцепился за них и сел. Он уже понял, что произошло - оторвались и убежали собаки. Нарты кверху полозьями лежали на дне не то канавы, не то оставшегося от войны окопа. Крюк, к которому прикреплялся потяг - трос с постромками, - был вырван из передка с мясом.

Подставив ветру спину, Кирилл попробовал трезво оценить создавшееся положение.

Собак нет. Они уже далеко - несутся, движимые первобытным стайным инстинктом и предводительствуемые псом, подверженным амоку. Где-то в пурге мечется погнавшийся за собаками Женька. Догонит ли он их? А если нет - найдет ли дорогу к нартам в таком содоме?

Мысль о Женьке заставила Кирилла позабыть о ноге. Он подобрал валявшуюся в снегу лопату и, опираясь на нее, как на костыль, шагнул в клубящуюся мглу. Его тотчас опрокинуло и потащило в сторону от нарт.

- Женька-а-а! - закричал он, пытаясь удержаться на месте.

Ветер ворвался в легкие, раздирая их на части. В груди закололо, как будто в нее забили, по крайней мере, сотню мелких обойных гвоздей. Задыхаясь, Кирилл пополз обратно к нартам.

Это было бессмысленно - то, что он задумал. Бессмысленно искать человека, когда ветер валит с ног и не видно даже собственной руки.

Кирилл вспомнил о винтовке. Она была здесь, под брезентом. Он достал ее и выпалил в воздух. Еще и еще… Ему казалось, что выстрелы трещат не громче бумажных елочных хлопушек.

Он расстрелял одну обойму и вставил другую. И опять стал палить, прислушиваясь после каждого выстрела к ревущему на все голоса мраку.

Он расстрелял уже дюжину патронов, когда его обостренный слух уловил посторонний, не имевший никакого отношения к пурге звук. Он был не сильнее комариного писка, но Кирилл мог бы поклясться, что это кричит человек.

Звук повторился, на этот раз ближе, и в нескольких шагах от Кирилла, как из-за раздвинутого полога, показалась высокая фигура Женьки. С трудом преодолевая ветер, Женька подошел к нартам и повалился рядом с Кириллом на снег.

- Труба дело, старик, - сказал он, дыша словно астматик. - Чуть не заблудился. Не начни ты стрелять - ушел бы не знаю куда.

- Не догнал? - спросил Кирилл, хотя и без этого все было ясно.

- Где там! Был бы Ытхан - другое дело. Тот бы остановился, а эти прут, что горбуша на икромет. И как я не разглядел эту вшивую яму?! - Женька выругался. - Ладно, - сказал он, отведя душу, - после драки кулаками не машут. Давай берлогу строить, старик. Эта свистопляска может на неделю затянуться. Ничего, жратвы у нас хватит, отлежимся. Ты что это?

- Саданулся, когда оверкиль делали.

- Здорово?

- Не знаю, не смотрел.

Вдвоем они вытащили из окопа нарты и придавили ими один край брезента. Другой закрепили ломиком, прорезав в брезенте дыру. Ветер вырывал из рук тяжелый, задубевший на морозе материал, как парус, надувал его, но они все-таки накрыли окоп. Женька хотел было углубить его, но бросил бесполезное занятие: окоп заносило на глазах. Они побросали в него вещи и сползли сами. Под брезентом было темно и тесно, но туда не так задувал ветер, и это уже было хорошо. Холода они пока что не ощущали. Порывшись в рюкзаке, Женька сказал:

- Подрубаем, старик, и впадаем в анабиоз. Это самое лучшее, что можно придумать в нашем положении.

- Ты шефу звонил? - спросил Кирилл. У него сильно болела нога. Вгорячах он не чувствовал особой боли, а сейчас она растекалась по ноге, как огонь по дереву.

- Звонил, - ответил Женька. - Сказал, что выезжаем. Шеф теперь весь телефон оборвет.

Они поели тушенки и выпили по большому глотку горячего морса. Прикуривая, Кирилл посмотрел на часы.

- Без семи два, - сказал он.

Женька ответил из темноты:

- Минутами можно пренебречь, старик. Начнем отсчет с четырнадцати ноль-ноль, как говорят люди с врожденной внутренней дисциплиной. Тебе не холодно?

- Нет. Ты посвети, я посмотрю, что у меня с ногой.

Кирилл стянул унту и задрал брючину. Женька стал чиркать спички. Они горели всего две-три секунды и светили только под носом. Женька достал из кармана какую-то бумагу, свернул ее трубочкой и поджег. Бумага горела ярче и дольше, и они провели консилиум. Нога была как нога, только колено сильно распухло, и, когда Кирилл попробовал согнуть ногу, в колене что-то явственно заскрипело, как в новеньком, еще не притершемся протезе. Они решили, что, наверное, повреждена чашечка.

- Тебе бы компресс сейчас, - сказал Женька.

- Ага, - сказал Кирилл. - И массажиста бы. Оноре нашего.

Женька вдруг заржал:

- Постой, постой! Это ты про шефа?

- А про кого же еще? Чего это ты так развеселился?

- Гениально, старик! А я второй год, как идиот, думаю, на кого же похож шеф? А ведь даже Кучуму ясно, на кого.

Коренник Кучум был самой сильной и, по мнению. Женьки, самой бестолковой собакой в упряжке, и, сравнивая себя с ней, Женька уничижал себя до последней степени.

Он опять засмеялся и придвинулся к Кириллу вплотную.

- Старик, у меня колоссальный план! Кончится эта кутерьма, мы устроим сногсшибательную мистификацию! В духе Эдгара Аллана По. Боюсь только, как бы шефа не хватил кондратий. А впрочем, выдержит, он со своим здоровьем еще сто лет проживет…

Весь день и всю ночь ветер дул с таким постоянством, словно за один раз решил выдуть отпущенный на год лимит. Брезент над головой содрогался, но сорвать его с места ветер так и не смог. Он лишь гудел - басовито и зло, как гигантский, рожденный нездоровым воображением шмель.

К утру у Кирилла стала мерзнуть больная нога. Сначала он не обращал на это внимания, но нога мерзла все сильнее и сильнее.

В конце концов он не вытерпел и разбудил Женьку.

Выслушав Кирилла, Женька не на шутку обеспокоился.

- Ну-ка, разуйся, старик. Чувствуешь что-нибудь? - спросил он, ущипнув Кирилла за икру.

- Нет, - сказал Кирилл.

- А так?

- Тоже нет.

- Пошевели пальцами.

Кирилл пошевелил.

- Ну как?

- Как деревянные.

Женька чертыхнулся.

- Дело дрянь, старик. Так ты можешь запросто лишиться конечности. Нужно драпать отсюда, пока не поздно.

- Ты в уме? - сказал Кирилл. - Ты слышишь, что там творится? Я намотаю на ногу ватник.

- Не в этом дело, старик. Наматывай не наматывай - бесполезно. У тебя нарушена циркуляция крови. Где-то лопнул махонький сосудик или два и пожалуйста! Надо идти. Двигаться, понимаешь?

Кирилл безнадежно махнул рукой.

- Мы не дойдем, Женька. По такой пурге?! Через час от нас останутся рожки да ножки.

- Это единственный шанс, старик. Больше часа ты гак и так не продержишься. А потом? Ты думаешь, эта карусель так вот и кончится?

Кирилл молчал. Женька был прав. Но Кирилл даже не представлял, как можно с его ногой пройти эти проклятые десять километров, где на каждом шагу под снегом понатыканы кочки да ямы. И ветер словно сорвался с цепи. Рано или поздно нога откажет. И тогда их уже ничто не спасет. На открытом месте не помогут ни унты, ни малицы. Он подведет Женьку под монастырь… Но тогда что же? Лежать и, как прокаженному, ждать, когда начнут отваливаться руки и ноги?…

- Думай не думай, старик, - голос Женьки прозвучал глухо. Кирилл не видел Женькиного лица, но знал, что тот сейчас смотрит на него, - вылезать все равно надо…

Да, надо. Он всегда скептически относился к этому слову. Ему казалось, что необходимость выбора в девяноста девяти случаях зависит прежде всего от логических просчетов самих людей. Обстоятельствам отводился всего один процент. Что и говорить, маловато. Он брал цифры с потолка…

- Давай покурим на дорогу, Женька.

- Давай. И перестань думать о своей ноге. Мы дойдем, старик, вот увидишь!..

Сумрак наступившего нового дня ослепил их. После темноты окопа глаза отказывались воспринимать даже серые тона, их заломило, как от неоновых вспышек электросварки.

Прислонившись друг к другу, чтобы не упасть под наскоками ветра, они несколько минут стояли, привыкая к свету и загораживая лицо руками. Потом плечом к плечу пошли навстречу тяжелым снежным завесам, мчавшимся по равнине с грохотом товарных порожняков. Совсем ополоумев, ветер задирал им на головы малицы.

Боль в ноге с первых же шагов отрешила Кирилла от действительности. Он сосредоточился на ней, не замечая ни ветра, ни клубящегося, как дым, снега, ни холодных водяных струек, которые потекли за шиворот, когда набившийся в капюшон снег начал таять. Перенося тяжесть тела на здоровую ногу, Кирилл с ужасом думал о том, что следующий шаг нужно начинать с больной, и каждый раз боялся, что этот шаг будет последним.

Женька под руку поддерживал Кирилла.

Оставляя в насте дыры, которые тут же заносились снегом, они, словно на дно загрязненного водоема, погружались в беспросветную серую муть. Вскоре она целиком поглотила их, перепутав всякие представления о времени и пространстве. И то и другое вдруг перестало существовать; и хотя с момента, когда они покинули окоп, прошло не больше пятнадцати-двадцати минут, Кириллу представилось, будто они уже целую вечность блуждают по этой кочковатой безжизненной равнине, что они уже прошли поселок и теперь уходят от него в глубь острова.

Кирилл остановился.

- Женька! - крикнул он.

Женька обернулся, приблизив к Кириллу лицо. Оно было покрыто сплошной коркой льда и напоминало белую гипсовую маску, на которой неестественно краснела узкая щель рта. Промерзшая малица стояла на Женьке колом, из нее нелепо торчали в стороны руки. Вместо головы на плечах у Женьки покоилось подобие медного водолазного шлема, и Женька был похож на марсианского бога, изображение которого дотошные археологи обнаружили, в пещерах не то Японии, не то Ближнего Востока.

Кирилл подумал, что и он, наверное, выглядит не лучше.

- Мы заблудились, Женька!

- Все правильно, старик! Смотри!

Он опустился на колени и разгреб рукой снег. Под ним на насте, точно струпья на шкуре старой собаки, виднелись пересекающие друг друга полосы - следы от нарт. По сторонам во множестве были раскиданы оставшиеся от сырой погоды размазанные слепки собачьих лап.

Женька был прав: они ни на йоту не ушли в сторону, и Кирилл не понимал, каким образом Женька ухитряется находить дорогу в этом взбаламученном до самого неба крошеве.

- Как нога, старик?

- Лучше!

- А я что говорил!

Рев пурги не ослабевал, и им приходилось кричать, чтобы услышать друг друга.

Кирилл соврал. Хотя нога больше и не мерзла, но она уже не просто болела - ее жгло огнем.

- Передохнем, старик!

Кирилл хотел ответить поговоркой, суть которой сводилась к игре слов «передохнем» и «передохнем», но раздумал. Не хотелось лишний раз открывать рот и наматываться холодного, вперемешку со снегом воздуха. Стараясь не сгибать ногу в колене, он, как куль, плюхнулся рядом с Женькой. Тот переменил позу и сел так, что загородил собой ветер. Возле Женьки стал быстро вырастать сугроб.

Запустив руку под малицу, Женька извлек на свет заветный термос. Рюкзак с продуктами они не взяли, он остался лежать в окопе до лучших времен, но термос запасливый Женька успел когда-то запихать за пазуху.

Морс был как нельзя кстати: Кирилла мучила жажда, а снег, который он глотал, ее не утолял. Видно, у него начиналась температура.

Женька открутил крышку и протянул термос Кириллу. Кирилл приложился к горлышку. Кисло-сладкий горячий напиток действовал как волшебный эликсир: с каждым глотком Кирилл чувствовал, что силы возвращаются к нему. Даже показалось, что поутихла боль в ноге.

- Подъем! - сказал Женька, когда термос вновь перекочевал к нему за пазуху.

Он помог Кириллу подняться, и они пошли дальше, ложась грудью на упругий, как натянутый тент, ветер.

… Близко - Кириллу показалось под боком - завыла собака. Низкий, вибрирующий вой перекрыл шум пурги и тут же угас, растворился в нем.

Кирилл поднял голову и напряг слух, стараясь определить, откуда донесся этот вой, но, кроме грохота и свиста, не услышал ничего. Ветер. Разве существует в мире еще что-нибудь, кроме ветра?…

Они лежали на середине тягуна, там, где свалился вконец обессиленный Женька, и снег заносил их.

Случилось то, что неминуемо должно было случиться, - нога отказала. На дне распадка протекал ручей, дрянной, мелеющий летом ручеек, в котором даже живности никакой не водилось. Но в нем хватало камней - пудовых, обкатанных водой голышей. Под снегом их было не видно; покрытые наледью, как горшки глазурью, они только и дожидались, когда на них наступят. Нога соскользнула, и Кирилл упал как подкошенный. И больше уже не встал. Он наступал на ногу, но она подвертывалась, и он ничего не мог поделать с ней. И тогда Женька понес его и тащил до этого места, где они лежат сейчас и где, наверное, так и останутся…

Еще бы сто метров! Если бы не было пурги, с вершины сопки они увидели бы поселок. И даже столб перед Женькиным домом, на который Кирилла загнали тогда собаки. Женька выдохся. У него не легкие, а кузнечные мехи, но все равно он выдохся. Он же не трехжильный. Как еще он донес его сюда…

Женька зашевелился.

- Вставай… - прохрипел он. - Еще немного, старик…

Это было последнее, что помнил Кирилл. Он еще чувствовал, как Женька пытается поднять его, затем свет померк, и, когда временами он что-то ощущал, в уши ему снова врывался рев ветра и мерещились разноцветные, вспыхивающие в разных местах огни. Потом они погасли, и он опять услышал вой и увидел белую собаку, мчавшуюся к ним громадными прыжками…