— Тащи, тащи его, хрипит Гурский, скользя по траве. В темноте хорошо увязанный сверток почти неразличим на земле, только иногда капли воды сверкают на непрозрачной полиэтиленовой пленке. Льет как из ведра, струи дождя лупят их по натруженным спинам, по деревьям, кустам и свертку. Ремин пыхтит и толкает, стараясь не думать о том, что завернуто в пленку, радуясь тому, что в доме Гурского нашлась именно непрозрачная. Спина, привычная к тренировкам в спортзале, гудит от напряжения. Из темноты слышится прерывистое дыхание Гурского, приглушаемое шумом дождя. Ладони скользят, Ремин не может ухватиться как следует, даже через холодный полиэтилен затянутые в перчатки руки не хотят касаться того, что там спрятано.

— Далеко еще? — спрашивает Ремин.

Гурский на мгновение включает налобный фонарик. Лицо его вымокло, волосы свисают из-под капюшона, а нижнюю губу он прикусил, красивые зубы сверкают, как алмазы. Он напоминает Ремину шахтера, добывающего в забое рекордную тонну угля. Гурский делает движение рукой, и фонарь гаснет, но через расплывающиеся в глазах яркие круги Ремин замечает темный провал ямы и кучу земли рядом. Кажется, он даже чует запах мокрого дерна. Здесь все мокрое, думает он, толкая сверток к краю. Мокрая трава и кусты, и запах из ямы ему просто померещился, его мозг, не привыкший к таким стрессам, играет по собственным правилам, на каждом неуверенном шаге может подвести.

Они уже у края ямы, на дне блестит вода, рябит от дождевых струй. Эту трудную работу нужно довести до конца, и они с Гурским пихают сверток вниз. Яма глубока, но сверток утыкается в землю, и один его конец торчит из-за края, словно огромный дождевой червь, выбирающийся наружу. Кому-то нужно толкнуть их ношу поглубже, и Ремин демонстративно отворачивается. «Я и так сегодня сделал слишком много, — думает он, — пусть и Гурский поработает». Он просто смотрит в мокрую темноту, пока сверток не сползает на дно. Это напарник Ремина уладил проблему и теперь стоит на краю ямы на коленях, весь перемазанный грязью, сверкая зубами и белками глаз.

— Неси лопаты, — говорит он.

Это можно, это просто. Он готов на все, лишь бы даже на несколько минуть убраться от этой ямы, свертка и его содержимого. Лопаты они привезли с собой, но до машины далеко, следы на земле могут предательски их выдать. Ремин ковыляет сквозь тьму, поминутно спотыкаясь о невидимые корни и кочки. Он мычит мелодию набившего оскомину шлягера, чтобы заглушить собственные мысли. Темные тени деревьев бросаются ему навстречу, но последние годы он был окружен куда более страшными тенями, да и сейчас за спиной Ремина колышется еще один зыбкий сгусток темноты. Он ускоряет шаги, шаркает ногами по податливому мху. Ему кажется, что шел все время прямо, но, когда он выходит на опушку, под струями дождя похожую на маленькое озеро, не видит машины. Он трясет головой, с капюшона падают капли, текут за воротник. Слишком холодно для летней ночи. Справа от него какой-то темный силуэт со слишком правильными угловатыми краями. Ремин подходит к машине, нащупывает ручку багажника, тянет. Под открывшейся дверью можно укрыться, как под навесом, и дать себе передышку. А что если, думает внезапно Ремин, сесть в машину и уехать? Оставить Гурского одного? Позвонить в милицию? Он не отделается версией о несчастном случае на рыбалке. Нет, Гурский предусмотрителен, наверняка перестраховался. Ремин вытаскивает лопаты из багажника и захлопывает дверцу. После минутной сухости вновь оказывается под потоками воды, и ему кажется, что дождь усилился.

Со стороны могло показаться, что по лесу бредет какой-то свихнувшийся приверженец скандинавской ходьбы, у которого лопаты вместо палок. Ремин рассматривал и другой вариант: Гурского не окажется возле ямы, и он останется разбираться в одиночестве. Он-то никаких путей к отступлению не заготовил. Но Гурский был на месте. Как маленький бульдозер, он нагреб на край ямы большую кучу земли и силился спихнуть ее вниз, пачкаясь еще больше. Потоки ливня плохо размывали плотную землю, но воды на дне ямы стало больше, и Ремину кажется, что сброшенный сверток всплывает. Он протягивает одну из лопат Гурскому, ожидая от него вспышки гнева, но тот молча сбрасывает землю на дно ямы.

— Может, обыщем его еще раз? — голос Гурского звучит медленно и глухо.

Ремин отрицательно трясет головой, разбрызгивая воду во все стороны.

— Там нет никакой флешки.

Сверток скрывается под слоем мокрой земли. Еще несколько минут работы, и они с Гурским хлопают лопатами по земле, разравнивая неаккуратные комья, а потом подтаскивают заранее срезанный Гурским дерн и выкладывают прямоугольники, скрывающие свежевскопанную землю. Дождь завершает за них работу по заметанию следов. Еще несколько минут они светят налобными фонарями в разные стороны, как маленькие взбесившиеся маяки, чтобы ничего не забыть.

Всю обратную дорогу они не разговаривают. Ремин оставил телефон дома, чтобы невозможно было отследить перемещения, и теперь ему до зуда в ладонях хочется проверить свои социальные сети; ему кажется, что все его друзья и знакомые знают, чем именно они с Гурским были заняты. Телефон Гурского лежит на наноковрике на приборной панели, но экран его темен, как двухполосная дорога перед ними, за все это время ни звонков, ни сообщений.

Гурский высаживает Ремина возле стоянки у «Простора», не заезжая на саму стоянку, чтобы не попасть под объективы видеокамер. Ремин под проливным дождем идет к своей машине, серебристому спортивному купе, и думает, что, если бы не развод, у него была бы другая машина, и тогда сверток с телом пришлось бы перевозить ему.

В машине он около минуты сидит, не заводя ее, просто отдыхает, утонув в ковшеобразном сиденье. Это просто самообман, думает он, если бы не было развода, не было бы и свертка с трупом, и всей этой кошмарной истории. Если бы он был тогда поумнее, менее жадным… Возвращаясь мысленно назад, он не видел стратегических ошибок, но цепь мелких недоразумений и оплошностей, а также судорожных попыток их исправить и привела его посреди ночи на эту огромную, залитую дождем стоянку. Ремин заводит мотор и, не давая ему прогреться, выезжает с парковки.

* * *

Еще с самого раннего детства Ремин был уверен, именно уверен, а не подозревал, что кроме реального мира существует еще один — зыбкий и непонятный, воспринимаемый только избранными, мир духов. Школьные каникулы, все три месяца, Ремин проводил у своих бабушки и дедушки, на глухом хуторе в Полесье. Все они давно умерли, и Ремин даже не мог уверенно сказать, сколько именно лет назад, он тогда еще учился в университете. Он уже не помнил подробностей, помнил лишь какие-то мелкие детали, остро врезавшиеся в память, помнил, как бабушка заговаривала головную боль, как разговаривала с животными и деревьями и общалась с духами умерших людей. По малолетству Ремин не испытывал никакого страха, только любопытство, когда бабушка, с кряхтеньем садясь на низкую лавочку, поворачивала голову то налево, то направо, разговаривала с людьми, умершими задолго до рождения Ремина, чьи имена помнила только она. Вопросы она задавала вслух, а ответов Ремин не слышал, их слышала только бабушка, а Ремин иногда замечал на краю поля зрения только мелкое подрагивание воздуха, как бывает в жару над разогретым асфальтом, или иногда ощущал спиной и затылком бесшумное движение, а когда оборачивался, вокруг было пусто. Уже повзрослев и забыв почти все, что с ним было в детстве, в тиши кабинета или в людской толчее он иногда оборачивался и вжимал голову в плечи, ощущая даже не кожей, а каким-то подкожным слоем знакомый холодок.

Ремин опасался, что проваляется без сна всю ночь, но, на удивление, хорошо выспался. От вчерашней непогоды не осталось и следа, его неухоженный и неуютный дом был залит утренним светом, что делало его почти приличным. Гурскому повезло, он уже больше недели числился в отпуске, и ему, в отличие от Ремина, не нужно было ехать в офис, изображать там рабочую активность и энтузиазм. Ремин включил кофеварку и подошел к окну, но из кухни были видны только заросли малины на неухоженном заднем дворе. Ни завываний милицейских сирен, ни скрежета тормозов. Только какое-то непонятное чувство, словно из кустов за ним наблюдают. Ремин пил кофе, размышляя о случившемся вчера. Шансов, что им удастся избежать наказания, объективно было немного. Крылова, вернее его тело, обязательно найдут, ниточка размотается до него и Гурского, а оттого, что будет дальше, веяло жутким холодом. Сердце сдавленно заныло, Ремин заученным движением растер левую половину груди, хотя боль отдавала под правую лопатку. Он отставил кружку с кофе, открыл ящик с лекарствами, принял две таблетки и закрыл глаза, стараясь вспомнить что-то хорошее, например, бегущую к нему по пляжу Карину. Он всегда хотел сына и на работе, говоря о новорожденной дочери, чувствовал себя слегка смущенным, но ни на секунду не пожалел, что пеленки, развешанные в ванной, розового цвета, а не голубого. Да, в то лето они с Кристиной еще были счастливы, кризис третьего года семейной жизни был ими преодолен без особых проблем. Они приступили к строительству дома, того самого, в котором Ремин жил сейчас. После развода он оставил жене городскую квартиру, а сам перебрался в недостроенный коттедж, слишком большой для одного человека, где лишь две комнаты были приспособлены для жизни. Разные люди советовали Ремину продать дом, но он не хотел этим заниматься, то ли надеясь, что жена одумается и вернется, то ли просто потому, что никогда не чувствовал себя таким счастливым, как в начале строительства.

Ремин посмотрел на часы и понял, что если не выедет прямо сейчас, то опоздает на утреннее совещание. Даже не вымыв кружку, он наскоро повязал галстук и поспешил к машине. Как обычно, на проезд от дома до границ поселка он потратил почти столько же времени, сколько на езду от кольцевой дороги до офиса. На совещание он успел к самому началу, вовремя надев на себя маску деловитого топ-менеджера. Кресло Крылова занимал его заместитель, прилежно глядевший в свои записи, чтобы не облажаться перед высшим руководством. Сам Крылов числился в краткосрочной командировке, и из собравшихся здесь только Ремин знал, что Крылов больше никогда не будет присутствовать на планерках. Вообще нигде не будет присутствовать. Никогда.

После совещания Ремин закрылся от офисной суеты в собственном кабинете. Здесь его никто не потревожит. Ремин понимал, что работа не отвлечет от мыслей, поэтому просто сел в кресло и стал смотреть перед собой. Гурский не звонил. Телефон лежал на полированной поверхности стола, в качестве фона на ноутбуке — фото Карины, где у нее смешная прическа — хвостик, перевязанный яркой резинкой, торчит вертикально вверх, как маленькая пальмочка.

* * *

Все это и началось через несколько месяцев после ее рождения. Ремин только недавно начал работать в финансовом управлении, стараясь разобраться в хитросплетениях счетов и расчетов с подрядчиками. Аккуратный и осторожный, Ремин не мог не заметить некоторых странностей. Часть денег многократно пропускалась через счета различных фирм, а потом возвращалась обратно, оседая на депозите. Ремин аккуратно задал свой вопрос непосредственному руководителю, который недавно отправил свою дочь учиться в Англию.

— Не обращай внимания, — сказал руководитель, меланхолично вращая на руке браслет швейцарских часов, стоящих дороже машины Ремина, — эти деньги наша фирма тратит на благотворительность.

Ремин благоразумно промолчал, а еще через несколько месяцев самолет, на котором его начальник летел отдыхать на свою виллу в Таиланде, упал в Индийский океан. Нельзя сказать, что Ремин сильно расстроился, хотя он хорошо ладил с начальником. Теперь в его руках оказался доступ ко всем счетам и финансовым потокам компании, и первые три месяца Ремин работал честно. Может быть, он и не стал бы пытаться присосаться к финансовой реке, но строительство дома требовало все больше средств. Первая сумма, которую он сумел вывести со счетов, была сравнительно небольшой, но все равно приятной. Ремин купил Кристине огромный букет цветов, изрядно озадачив ее.

Затем он затаился на некоторое время, но никто не заметил исчезновения средств. Он вывел деньги еще раз, потом еще, притупляя чувство опасности, но полученные цифры были несоизмеримы с риском. Работая в одиночку, он был обречен довольствоваться сравнительно небольшими суммами, рискуя собственной свободой. Ему нужен был человек из отдела компьютерной безопасности, причем второго шанса у Ремина не будет. Он стал приглядываться к ребятам, работавшим этажом ниже, ходил к ним пить кофе, слушал их специфические анекдоты и смотрел во все глаза. Выбор его пал на Гурского, самого старшего в отделе по возрасту, работавшего там дольше всех, но не продвинувшегося по служебной лестнице из-за нелюдимости и замкнутости. Ремин видел, как Гурский брал по несколько печений из общей тарелки и никогда не покупал чай или кофе для комнаты отдыха, как искажалось гримасой ненависти его лицо, когда кто-то рассказывал о какой-нибудь крупной покупке или поездке на отдых. Ремин понял, что человек с такими холодными непроницаемыми глазами сможет ему помочь.

Звонок. Ремин посмотрел на экран — незнакомый номер.

— Это я, — сказал Гурский. — Как оно?

— Нормально. — ответил Ремин, — откуда звонишь?

Гурский хрипло дышал в трубку, как будто только что пробежал полумарафон.

— Не волнуйся, — сказал он, — нашел тут таксофон. Ну что, все тихо?

— Пока да, — ответил Ремин, часто моргая. От долгого сидения все мышцы затекли. Опять появилось ощущение, что его затылок обшаривает требовательный взгляд. Он крутанулся в кресле, но из его окна не было видно даже верхушек деревьев, все-таки седьмой этаж.

— Отлично, — сказал Гурский, — ну, бывай.

— Пока.

В трубке квакнуло, и голос Гурского пропал.

Ремин положил телефон. Дальнейшие воспоминания были Ремину неприятны, там были только ссоры с Кристиной, возрастание украденных сумм, разлад с самим собой и проблемы, которые им с Гурским создал Крылов. Денег становилось все больше, но это не приносило Ремину ощущения счастья и гармонии. Ежедневное притворство, ожидание разоблачения издергали его, начались проблемы в семейной жизни. Он замыкался в себе, не общался с женой и дочкой. Запираясь в комнате, мелкими глотками пил водку, стараясь не думать о том, что будет дальше. Он подозревал, что у Кристины появился другой мужчина, но прямых доказательств не было. Строительство загородного дома продвигалось быстро и требовало все больше денег. Ремин погрязал в водовороте махинаций, умолчаний и пьянства, не в силах противостоять собственной жадности, разъедающей жизнь подобно кислоте.

Гурский, скрытный и немногословный, приспособился к ситуации лучше, возможно, потому, что меньше рисковал. Он купил небольшой, готовый к проживанию дом в пригороде, а прочие деньги бережливо откладывал; но и он увяз в махинациях очень плотно, и, как бы ни пытался заметать за собой следы, выявить его участие можно было достаточно просто.

* * *

В один из ничем не отличавшихся от других дней Ремин проснулся и не обнаружил дома ни жены, ни дочери, лишь записку на чисто убранном кухонном столе. Кристина писала, что больше не в силах выносить такую жизнь. Странно, но тогда Ремин почувствовал облегчение. Ситуация сдвинулась с мертвой точки, он тоже устал от той черной дыры, в которую превратилась его жизнь.

Тем же утром, уже в офисе, в его кабинет зашел Крылов. Ремин плохо его знал. Хотя Крылов работал достаточно долго, их разговоры не заходили дальше приветствий и трепа в курилке. Крылов начал сразу, без обиняков заявив Ремину, что знает о его махинациях и дает три дня на то, чтобы вернуть деньги. Говорил он спокойно, размеренно. Создавалось впечатление, что речь он заучил наизусть и несколько раз репетировал. Ремин подумал, а что мешало Крылову заявить обо всем прямо сейчас, не давая никаких трех дней на исправление ситуации. Было ли дело в корпоративной солидарности или мнимой симпатии, которую Крылов мог испытывать к Ремину, но этим временем стоило распорядиться с умом. Ремин вышел из кабинета, чувствуя, что именно такой встряски ему не хватало, тело налилось силой, и от вялости, которая одолевала его последние месяцы, не осталось и следа. Приемная была пуста, Ремин подошел к телефону и позвонил Гурскому.

— Через десять минут на парковке, — сказал он и повесил трубку.

Гурский был хмур, ему не понравилось, что его оторвали от компьютера. Ремин в нескольких выражениях обрисовал ему ситуацию. Гурский пожал плечами.

— Что и требовалось доказать, — сказал он.

Они стояли так, чтобы с камер наблюдения их нельзя было рассмотреть.

Ремин подошел ближе. Ненависть захлестнула его. Какого черта Гурский так спокоен?

— Ты можешь вернуть деньги?

— А на какие шиши я дом купил?

Кажется, Гурского удалось расшевелить, его щека задергалась, а на лбу выступил пот.

— Так что будем делать?

Гурский пожал плечами. Вдали послышался шум отъезжающей машины, и они на несколько секунд замерли, как лисы, почуявшие вдали собачий лай.

— Я могу вскрыть его почту, почистить облако, — сказал Гурский. — Ни с личной, ни с корпоративной он ничего не сможет отправить, но потом…

На подвальной парковке было холодно, и внезапно стало еще холоднее. Ремину было наплевать, что с ним станет, но мысль, что Карина вырастет и узнает, что ее отец мошенник и заключенный, ввергала его в бездну отчаяния. Сердце опять начало саднить, и Ремин потер грудь. В последнее время он все чаще ощущал, что с его сердцем стало хуже, но сегодня были проблемы и поважнее.

— Он знает, что ты действовал не один? — спросил Гурский. Ремин пожал плечами.

— Будем надеяться, что нет.

Гурский кивнул.

— Я смогу удалить его из офиса на несколько дней, но это не решит проблемы в целом.

— Не решит, — сказал Ремин.

Некоторое время они смотрели друг на друга. Как он мог довериться этому человеку, думал Ремин, это же явный психопат. Глаза Гурского лихорадочно блестели, а может, это просто свет от ближайшего светильника падал так неудачно. Мозг Ремина уже нащупал решение, но не было сил его озвучить.

— Может, имеет смысл взять его в долю? — спросил Гурский.

Ремин покачал головой. Слишком несговорчивым, слишком неприступным выглядел Крылов во время разговора. Если бы ему нужны были деньги, Крылов хоть как-то на это бы намекнул, но вместо того на его скулах играли желваки размером с куриное яйцо, будто он перегрызал невидимую колючую проволоку.

Они опять замолчали. Гурский вращал в руках смартфон последней модели, ветер прибил к его ботинкам яркую обертку от чипсов, и она шевелилась, как живая, словно пыталась взобраться вверх по штанине. Решение уже оформилось внутри Ремина, и он ощущал его тяжелым комком, одновременно холодным и обжигающим.

Гурский наконец услышал шорох внизу и брезгливо стряхнул с ботинка прилипший пакетик.

— Ты прикидывал, какими сроками это грозит? — спросил он. Ремин не консультировался со своим юристом, оттопыривающим при деловых чаепитиях мизинец так, что любой очевидец понимал, что туг не обошлось без специальной гимнастики, но за несколько минут в интернете отыскал всю необходимую информацию, после чего невинные, отдающие суматохой редакционных планерок слова «статья» и «срок» обрели новую, параллельную, реальность.

— Лет восемь, — ответил Ремин, — может быть, семь.

— Понятно, — сказал Гурский, пряча смартфон, — значит, десять.

Ремин посмотрел на часы. Они попросту теряют время. В его телефоне можно бьшо найти номера нескольких человек, вращавшихся в около криминальной среде, к которым, при соблюдении некоторой аккуратности в формулировках, можно было обратиться за решением возникшей проблемы. Ремин даже успел подобрать наиболее подходящую кандидатуру, когда Гурский сказал:

— Тогда нужно устранить Крылова.

Он снова достал смартфон и рассеянно посмотрел на экран, а потом несколько раз провел по нему пальцем. Ветер пригнал пакетик от чипсов обратно под ноги Гурского, но тот был увлечен телефоном. Ремин подыскивал ответ, но нужные слова все не находились. Гурский не мог говорить серьезно, это просто блеф или какая-то непонятная игра. Ремин опять пожалел, что связался с этим психопатом. А ведь он однажды подвозил меня к врачу, когда я из-за головокружения и слабости не мог сесть за руль, вспомнил Ремин. Гурский поднял взгляд от экрана, причем пальцем продолжил набирать сообщение.

— Ну? — спросил Гурский с неожиданной озлобленностью. — Или будут другие идеи?

Ремин почувствовал, что ветер сменил направление и теперь дул ему прямо в лицо. Гурский шевельнул рукой, словно у него не было сил поднять смартфон выше пояса.

— Наверное, нет, — ответил Ремин, пряча руки в карманы, чтобы выглядеть более независимым, этаким бунтарем, которому море по колено.

Все вышло, как будто само собой, легко и непринужденно. Гурский молча кивнул, и Крылов в их разговоре превратился в некую абстрактную фигуру, ничего общего не имеющую с живым человеком.

Назавтра Ремин переговорил с несколькими нужными людьми и добился отправки Крылова в краткосрочную командировку, но сделал это так искусно, что человек, принимавший решение, ни за что бы не вспомнил, кто конкретно его надоумил. Гурский ушел в отпуск на две недели.

Крылов пришел к Ремину ближе к концу дня, когда сотрудники, уставшие от утренней офисной беготни, сидели по кабинетам.

— Значит, так, — сказал Крылов, — ты взломал мою почту, мое облачное хранилище, взломал и почистил мой комп, наверное, у тебя здесь сообщник. Но это не важно. Вся информация сохранена на флешке, так что, когда я вернусь из командировки, вам всем…

Крылов доходчиво объяснил, что ожидает Ремина и предполагаемого сообщника. Ремин вцепился в край стола, чувствуя, как взмокли ладони. Крылов вышел и аккуратно прикрыл за собой дверь.

Через два дня тело Крылова покоилось в лесу, надежно укрытое дерном, а Ремин сидел в кабинете и смотрел за окно, на виднеющиеся в разрывах облаков кусочки голубого неба. Уже можно было ухолить домой, но никакого желания делать это у Ремина не было. Если бы там его кто-то ждал… Он думал после развода завести собаку, но потом отказался от этой идеи. Со своей жизнью он мог делать что угодно, но не стоило мучить ни в чем не повинное живое существо.

Все же он собрался и вышел в пустынный коридор, в дальнем конце которого пожилая уборщица столь интенсивно терла пол, что напоминала игрока в керлинг. Влажный керамогранит блестел в тусклом свете. Лифта долго не было, и уборщица подбиралась все ближе и ближе, не поднимая головы. Теперь она не напоминала спортсменку. В се темном мешковатом халате, низко склоненной голове со свешивающимися на лоб белесыми волосами и в размеренных движениях маленьких узловатых рук было что-то пугающее, патологическое и потустороннее, что-то от мойр из древнегреческих мифов. Будь на месте Ремина маленький ребенок, он мог бы испугаться.

Бесшумно раскрывшиеся двери лифта избавили Ремина от раздумий на тему, заметит ли его уборщица или просто упрется шваброй ему в стопу, пытаясь сдвинуть с места непредвиденную преграду. В отражении стеклянной двери он увидел воспаленные глаза и осунувшееся лицо страдальца. Даже Кристина наверняка пожалела бы его, погладила бы по голове. Кабина остановилась, двери распахнулись. Парковка была тускло освещена, в лицо Ремину ударил порыв ветра. В который уже раз возникло чувство, что за ним следят. Ремин вспомнил, как кто-то говорил ему, что их офис частично построен на месте старого кладбища, остатки которого были безжалостно перепаханы бульдозерами. Двери лифта закрылись, и Ремин остался отрезанным от света и тепла. Машина, конечно же, стояла в дальнем, самом темном углу. Ремин шел и ежесекундно оглядывался, вжимая голову в плечи. В такие минуты он вспоминал бабушку с дедушкой, надеясь, что они смогут защитить его от мятежных и мятущихся духов. Тени клубились вокруг, но избегали освещенных мест. Ремин заранее достал брелок, и писк отключаемой сигнализации разрушил плотную тишину. В машине он отдышался, пытаясь унять дрожащее сердце. Такой сильной панической атаки с ним давно не случалось. Почему-то Ремину вспомнилось, что паника получила название от имени древнегреческого бога Пана, повергавшего стада в необъяснимый ужас своим криком. Ремин не был тупой овцой, но за окнами машины сгущался мрак, и лучи фар разрезали его, высветив нецензурное граффити на противоположной стене. Даже криво нарисованный фаллос в такой атмосфере выглядел зловеще, похожим на гоблинскую секиру.

Сердце притихло, и Ремин завел двигатель. На душе стало спокойнее, он читал в какой-то оккультной книжке, что духи не выносят современных агрегатов, их отпугивают электромагнитные поля, бег электронов по проводам, вонь бензина и шум турбин. Все же трудно было пересилить желание со старта вдавить в пол педаль газа, но он справился. Автомобиль вынырнул из гаража, распугивая сидящих на парапете сонных голубей. Только через несколько кварталов Ремин понял, что едете включенным ближним светом по залитому вечерним солнцем проспекту. Тьма осталась позади, и Ремин без опаски заехал в магазин накупить всякой всячины.

Он ввалился в дом, шурша объемистыми пакетами, не думая, как сможет поглотить такое количество продуктов и выпивки. День прошел, наручники не защелкнулись на его запястьях, значит, сейчас все в порядке. О будущем он подумает завтра. После нескольких рюмок кизиловой водки клыкастая действительность подернулась легкой алкогольной дымкой и больше не щерилась на Ремина оскаленной пастью. Даже неотделанные стены гостиной не навевали тоску, а в пробивавшемся с улицы освещении выглядели свежим и необычным дизайнерским решением. Ремин включил телевизор и сел на диван, предварительно смахнув с него изрядный слой пыли. Когда-то он мечтал, что будет сидеть на дорогом кожаном диване в обнимку с Кристиной и смотреть на закат над зубчатым краем леса, а легкая и теплая рука его жены будет медленно, как паломник по склону Фудзиямы, взбираться по его бедру и шпионски проникать под рубашку, а дальше… Кожа Ремина покрылась мурашками от сладких и одновременно горьких воспоминаний. Водки в его рюмке оставалось на один глоток, но лень было вставать и идти доливать. По телевизору показывали одну муть, и Ремин даже не пытался переключать каналы. Кажется, он задремал, нагретое ладонью стекло в его руке сделалось неощутимым, как еще один дополнительный орган тела.

Проснулся он от непонятного тихого звука, казавшегося частью липкой дремоты, но постепенно становившегося все отчетливей и явственней. Ремин дернул головой и открыл глаза. На сердце скребло, и такой же скребущий звук, вырвавший его из полузабытья, шел откуда-то сзади. Ремин не удивился и не испугался, из ближайшего леса к нему на террасу часто забредали ежи в поисках еды, они фыркали и цокали когтями по террасной доске, как маленькие рассерженные лошади. Ремин встал, шевеля затекшими плечами. Часов в гостиной не было, так что он не мог понять, сколько просидел в отключке. Темнота перебралась через подоконник и растеклась полому. Ремин, все еще держа полупустой бокал в руке, направился к заднему входу, распространяя за собой ацетоновый запах кизиловой водки.

Уже поворачивая за угол, Ремин краем глаза заметил метнувшуюся от задней двери большую серую тень, показавшуюся больше и чернее в тусклом анемичном свете луны. «Вот это еж», — промелькнула в его подсознании мысль. Когда-то давно Кристина убедила его сделать заднюю дверь полностью стеклянной, и теперь из коридора открывался вид до самой границы участка, обнесенного сетчатым забором. Ремин застыл, не дойдя до дверей нескольких шагов. Внезапная слабость пробежала по ногам от стоп к коленям, пришлось прислониться к прохладной стене, обещающей защиту и опору. Сердце опять опасно зашевелилось, как будто пыталось перебраться из грудной клетки куда-то ближе к желудку.

Ремин сделал осторожный шаг вперед, потом второй. С близкого расстояния стали хорошо заметны бесформенные пятна на стекле, похожие на карту неизведанного архипелага. Отпечаток человеческой ладони. Ремин сделал еще два шага и тронул ручку двери. Заперто. Он прижался лицом к стеклу, чтобы поле зрения захватило как можно большее пространство заднего двора. Там было пусто до самого забора. Ремин дернул ручку и открыл тяжелую створку. Уже переступая порог, он заметил какие-то комья снаружи перед дверью, и остановился с занесенной в воздухе ногой, как танцор, исполняющий сложное и плохо разученное па. Он аккуратно поставил ногу на чистое место и согнулся. От комьев шел явственный запах сырости и леса. В груди у Ремина закололо и забесновалось, он яростно принялся ногой сбрасывать лесную землю с крыльца, повторяя про себя: «Этогонеможетбыть-этогонеможетбытьэтогонеможетбыть». Остановившись, он перевел дыхание, поглаживая грудную клетку. Делать это было неудобно, мешал зажатый в руке бокал. Ремин размахнулся, едва не вывихнув плечо, и швырнул бокал в темноту, где тот канул без малейшего дребезга. Чувство, что за ним следят из темноты, никуда не делось. Этот бросок отнял у него остатки сил. Согнувшись, как глубокий старик, он пошаркал в глубь дома, предварительно заперев дверь и для верности подергав ручку. Несмотря на то что дверь была изготовлена по спецзаказу из закаленного ударопрочного стекла, Ремин неохотно повернулся к ней спиной, чувствуя себя беззащитным, потому что против тех сил, которые на него ополчились, даже ударопрочное стекло не может быть защитой. Потом он проверил все окна и двери в доме, поднявшись даже на второй этаж, куда не заходил несколько дней, а после, совершенно обессиленный, лег спать.

* * *

Проснулся он рано утром с головной болью и затаившимся сердцем. Совершая утренний туалет, Ремин избегал смотреть в сторону коридора и задней двери, словно оттуда, из рассветного полумрака, на него может броситься страшный зверь. На кухне был беспорядок, один из пакетов он забыл спрятать в холодильник, и теперь на полу разлилась полупрозрачная желтоватая лужица растаявшего сливочного масла. Ремин рассматривал маленькие протуберанцы, подбирающиеся к посудомоечной машине, и пил слабый кофе. Несмотря на проблемы с сердцем, он не мог отказать себе в утреннем ритуале. Еще не было шести утра, на улице пели птицы, и Ремин в который уже раз пожалел, что для него, современного городского жителя, все эти голоса не значат ничего, и кроме вороны, сороки, голубя, воробья и еще двух-трех птиц он с уверенностью не определит больше ни одной. То же с кустами, деревьями, травой. Маленькая Карина бегала по лужайке, рвала зеленые стебли. «Что это, папа? А это?» Ремин терялся, любую траву называя одуванчиком. Черт его знает, что это было на самом деле. Память подбрасывала только какие-то ошметки от школьных уроков биологии. Сурепка, пастушья сумка, хвощ. Он помнил еще вольвокс, но это, кажется, было не совсем из той оперы.

Он отставил кружку с кофе и долго возился с уборкой. Масло размазывалось по плитке и не хотело вытираться, забиваясь в швы, которые он долго тер влажной, неприятно пахнущей тряпкой, а после выбросил ее в мусорное ведро. Ремин с преувеличенной тщательностью оделся, минут десять посвятив завязыванию галстука, а потом долго подбирал часы. Все они показывали одно время, на работу было еще слишком рано. Ремин выбрал массивный хронометр на металлическом браслете, выглядевший так, словно какой-то дизайнер выдрал альтиметр с приборной доски истребителя времен Второй мировой войны и решил, что этот прибор прекрасно подходит для ношения на руке.

Коридор манил его. Ремин, поправив рубашку и ремень, с опаской направился к задней двери. Теперь в нее бил утренний свет, и отпечаток ладони был прекрасно виден, со всеми своими папиллярными узорами. Правая рука. Ремин приложил к стеклу свою левую и удивился: его ладонь оказалась больше. Мало ли какой бомж бродил по участкам в поисках пропитания, а Ремин его спугнул. Редко, но такие случаи здесь бывали, особенно зимой. Ремин открыл дверь, вышел на террасу. День обещал быть солнечным, но прохладным, пахло утренней свежестью. Никаких следов, кроме нескольких небольших комочков земли, разбросанных по террасе, не осталось. Кусты за забором чуть шевельнулись, но Ремин даже не успел напрячься, как до его лица донеслось легкое движение воздуха, пробравшегося в дом и шевельнувшего музыку ветра в проеме двери.

Он закрыл дверь. Конечно, это просто глупые страхи, расшатанные нервы. Он поедет на работу, и все будет в порядке. Крылова никогда не найдут, они с Гурским будут очень осторожны и на время затаятся, а дальше время покажет. Он решил, что сотрет отпечаток позже, вечером, когда вернется из офиса. Ремин вышел обратно в кухню, по пути отметив, что не мешало бы убраться, вымыть пол и вытереть пыль, а в мойке громоздилась гора невымытой посуды. «Или нанять домработницу», — подумал Ремин.

В гостиной заметно посветлело, и Ремин решил выезжать. За ночь какая-то крупная птица успела нагадить прямо на середину капота, и Ремин потратил несколько минут на то, чтобы удалить засохшее гуано. Уже на выезде из поселка с ясного неба хлынул ливень, но быстро стих. Ремин тихо порадовался, что ему не придется по раскисшему грунту выбираться на асфальтированную дорогу. Он включил радио, заквакало что-то русско-попсовое, но сегодня его это не раздражало. Нечего бояться, нечего бояться, повторял Ремин. Детство осталось далеко, минувшее его не достанет, прах его предков давно обратился землей, правой и корнями деревьев. И пить нужно поменьше, напомнил себе Ремин, спьяну чего только не померещится.

Он привычно давил на педали и крутил руль, но мысли его были заняты совсем другим. Нужно будет позвонить Гурскому с какого-нибудь рабочего телефона, лучше не со своего этажа. У маркетологов и рекламистов постоянно толчется тьма посторонних, а в бухгалтерии всегда спокойно, особенно после обеда.

На дорогу налетел еще один шквал дождя, и окружающие столбы и дома на мгновение скрылись за плотной водяной пеленой. Издали и сверху мигал воспаленный светофорный глаз. Ремин снизил скорость, дворники с трудом справлялись с потоками воды на лобовом стекле. Он внезапно очутился один посреди залитого водой пространства, не имевшего краев и границ. Даже сигнал светофора потух, не сменившись ни желтым, ни зеленым. Даже радио стало передавать что-то заунывное и леденящее душу.

Дождь закончился так же внезапно, как и начался. Засмотревшись на девушку в насквозь мокрой блузке, Ремин едва не пропустил нужный поворот. На парковке оказалось пусто. Ремин поднялся в свой кабинет по лестнице (он считал, что это полезно для сердца), прошел по слабо освещенному коридору к дверям своего кабинета. Почему-то он был уверен, что дверь окажется открыта, а кабинет разорен, но все было в порядке. Он в очередной раз подивился пессимистичности своей натуры, но тут его отвлекло зудение мобильника в кармане. Незнакомый номер.

— Алло, — сказал Ремин, закрывая дверь кабинета.

Молчание, только кто-то тяжело дышит в телефон на той стороне реальности.

— Это ты? — голос Гурского был очень тих и непохож на его привычный грубоватый и развязный тон, каким бармены обычно разговаривают с выпивохами-завсегдатаями. Ремин остановился у стола, не зная, садиться ему или нет.

— Я видел его, — прошептал в трубку Гурский, и наступила абсолютная тишина, даже дыхания не стало слышно. Сердце Ремина вело себя спокойно, но, может быть, это было затишье перед ураганом. Он положил портфель на стол и решил сесть, не откидываясь на спинку, как сделал бы, если бы собеседником был кто-нибудь из деловых партнеров. В трубке опять послышалось тихое дыхание и какое-то потрескивание.

— Кого видел? — спросил Ремин как можно спокойнее. Портфель лежал на самом краю стола, и он аккуратно поправил его, теперь его внутренний перфекционист стал доволен.

— Крылова, — прошептал Гурский. — Живого.

Эта неожиданная рифма прозвучала неуместно и глупо, как оргастический стон во время литургии. У Ремина резко зачесался левый глаз, он принялся с остервенением тереть его, слушая в трубке хриплое дыхание Гурского.

— Он приходил вчера, — тихо сказала трубка, — пытался залезть в дом, а потом исчез.

Зудящий глаз — неотъемлемый элемент реальности. «Глаз чешется, значит, я не сплю», — думал Ремин. В коридоре послышались шаги, хлопанье двери. Еще какая-то ранняя пташка прилетела к кормушке.

— Это был не он, — сказал Ремин. — Тебе показалось.

Ему очень хотелось быть спокойным и уверенным в себе, сильным и бесстрашным. В трубке раздавалось что-то похожее на сдавленное всхлипывание. Раньше Гурский не производил впечатления человека, способного на такое проявление чувств. Ему страшно, злорадно подумал Ремин, пусть побоится. Раньше бояться приходилось самому Ремину, рисковать, мошенничать и скрывать свои действия, а Гурский работал на подхвате, обеспечивал поддержку, не подставляясь под удар. Это новое злорадное чувство подавило в Ремине страх перед перспективой столкнуться с потусторонним лицом к лицу. Конечно же, он не признается Гурскому в том, что видел у себя вечером на террасе.

— Это нервы, — сказал Ремин как можно спокойнее, как будто нервы — это просто маленькие докучливые насекомые вроде клопов.

— Это он, — сказал Гурский, — я узнал его. Это мог быть только он.

— Ты видел его лицо? — Глаз опять нестерпимо зачесался, словно один из клопоообразных нервов забрался под веко.

Гурский молчал, трубка пригрелась в ладони, как маленький зверек.

— Нет, — тихо ответил он, — там было темно, но фигура, движения…

— Ты видел его лицо?

— Нет, — сказал Гурский с нажимом, — но я считаю, что это мог быть только Крылов.

— С чего ты это взял? Это не мог быть он, ты знаешь почему.

У Ремина немного отлегло от сердца. Все это просто совпадение, случайность. Наверняка Гурский просто напился, а чем еще ему заниматься в своей глухомани, и с пьяных глаз ему померещилось то, чего не может быть в природе.

Опять длительное молчание. Наконец Гурский сказал:

— Не знаю. Но я уверен, что это точно был он.

«Идиот! — захотелось крикнуть Ремину. — Какое право ты имеешь говорить мне об этом!» — но он сдержался. Ему показалось, что Гурский явно не в себе, как бывает после приема сильных лекарств.

Дыхание Гурского в трубке прервали короткие гудки. Ремин, поколебавшись, ткнул в зеленую трубку на экране, но его поджидали только прерывистые сигналы, словно сеть была перегружена. Он отложил телефон, ожидая, что Гурский перезвонит, но экран оставался темен, как озеро в лесной чаще.

Опять он почувствовал себя беззащитным маленьким мальчиком, бабушка которого общается с невидимым безмолвным собеседником, а комната вокруг залита настолько ярким солнечным светом, что больно глазам. Ремин старался рассмотреть за этим сиянием, с кем же разговаривает его бабушка, чьи руки заняты чисткой молодого картофеля, но кроме яркого света и рассеянных в этом свете пылинок не видел ничего. Ему не было и десяти, и в этом возрасте любопытство совершенно необоримо. Ремин тоже хотел быть, как бабушка, тоже хотел разговаривать с невидимками, и вот именно сейчас ему показалось, что из потоков света начинает выступать смутный силуэт, а в ушах начинает звучать тихий невнятный шепот. Бабушка нагнулась за очередной картофелиной, и нож опять зашуршал по кожуре.

— Бабушка, бабушка, я его слышу, — зашептал Ремин.

Шепот в его голове все никак не хотел складываться в слова. Он точно помнил, что страха никакого не было, только радость от того, что он стал таким же, как бабушка.

Ремин не помнил, действительно ли он услышал что-то и удалось ли ему рассмотреть фигуру в танце сияющих пылинок, но с тех пор он очень долгое время прислушивался к тишине ил и к посторонним разговорам, причем не к самому смыслу слов, но к звукам голоса. Ему казалось, что откуда-то из самой сути тишины или звуковых колебаний с ним общаются невидимки. Из-за этого он часто молча сидел, уставившись в одну точку, полузакрыв глаза. В классе его дразнили, считали странным. Ремин отмалчивался, качал головой, но продолжал слушать. Только на летних каникулах он мог подолгу лежать на пахучей траве, уставившись в небо, и никто его не беспокоил. Только, кажется, ему так и не удалось услышать ничего определенного. Он спрашивал у бабушки, как ему научиться слышать и слушать, но она ничего ему не объясняла.

— А если я все-таки смогу их расслышать? — спросил Ремин однажды перед самым отъездом.

— Притворись нормальным, — ответила бабушка.

С тех пор Ремин только и делал, что притворялся нормальным. Воспоминания назойливы, как мухи. И если от мух можно избавиться с помощью дихлофоса, липких ловушек или просто уйдя в другую комнату, то воспоминания не отстанут даже на другом континенте. Ремин включил ноутбук и несколько минут читал деловую почту, прежде чем память успокоилась. Телефон по-прежнему молчал, Ремин даже несколько раз проверял, есть ли связь, но сигнал был силен и устойчив.

Корпус телефона согрелся в его руке. Ремин, поколебавшись, легонько прикоснулся к экрану напротив имени Гурского. Вызов пошел, но гудков в трубке не было. Через десяток секунд вызов прекратился, экран потух.

Ремин отложил телефон. Это даже хорошо, что не получилось дозвониться, есть время все обдумать самому. Гурский был компьютерщиком, не верил во всякие сверхъестественные штуки, даже посмеялся над Рем иным, когда тот однажды, после пары пропущенных в барс стаканов, ударился в детские вспоминания. Значит, вчера вечером он видел что-то или кого-то. Но и Ремин видел примерно то же самое, в то же время, только в двадцати километрах.

Ремин сидел на стуле, глядя в потолок. Что-то пошло не так, что-то пошло не так. вертелось в его мозгу. Слишком непонятное совпадение, похожее на дурацкий розыгрыш.

В дверь без стука просунулась чья-то голова. Ремин, не сдержавшись, грубо выругался, и голова исчезла. За стенами кабинета разгорался рабочий день, а Ремин был уже вымотан физически и морально. Он с трудом поборол в себе желание запереть дверь изнутри, забаррикадироваться. Каждый раз, когда в коридоре слышались шаги, сердце Ремина замирало, как маленький испуганный зверь. Он был смешон самому себе, но ничего поделать с этим не мог.

Периодически ему приносили документы на подпись, он водил ручкой, не читая. На обед не выходил, перебившись найденными в дальнем углу нижнего ящика крекерами, а когда понадобилось выйти в туалет, он крался вдоль стены, как актер в шпионском боевике.

Ремин позорно сбежал с работы за два часа до окончания рабочего дня под аккомпанемент систолического шума. Постепенно в нем крепла уверенность, что Крылов вырвался из царства мертвых обратно в мир живых в поисках мести. Дорога в это время была свободна, и Ремин, позабыв об осторожности, несколько раз набрал номер Гурского, но трубку на той стороне никто не снимал. Ремин то и дело смотрел в зеркала заднего вида, но видел там только редкие автомобили, мирно следующие по своим полосам, безвредные и блестящие на солнце, как навозные жуки.

* * *

Он хотел заехать прямо к Гурскому, но решил повременить, мало ли, почему тот не выходит на связь. Не щадя подвески, Ремин заехал в ворота. В доме из оружия были только ножи, из которых самый опасный — сантоку, но этот нож не уважал Ремина, так и норовя отрубить какой-нибудь палец во время нарезки салата. Отбиваться таким от воскресшего мертвеца себе дороже.

Он плотно запер все двери и окна и стал ждать наступления темноты. Нудное ожидание помогали скрасить мягкое кожаное кресло, основательно запылившееся за время ремонта, и стакан с кальвадосом. Ремин с трудом развернул кресло лицом к двери в сад и сел, сразу почувствовав себя в объемистом кожаном сиденье маленьким и скрюченным эмбрионом. Бутылку он поставил рядом и периодически подливал, когда стакан пустел. Трезвый рассудок сегодня ни к чему.

Ремин не заметил, как задремал. Вязкая, неприятная, навеянная алкоголем дремота окружила его, кресло под ним пульсировало, как большое больное сердце. Сквозь эту пульсацию пробивалось постороннее тихое гудение, и Ремин понял, что звонит его телефон. Не глядя на номер, он нажал зеленый прямоугольник на экране.

— Але.

Тихий голос Гурского на той стороне:

— Это я. Извини, что не мог ответить, села батарея.

Спросонья Ремину с трудом удалось восстановить цепь предшествующих событий. Помутившимся взглядом он посмотрел на дверь в сад, но за ней кроме предзакатных сумерек не было ничего.

— У тебя все в порядке? — спросил Ремин.

— Жду ночи, — ответил Гурский. — Приготовил три литра кофе, не собираюсь ложиться спать.

Они распрощались, и Ремин заглянул в стакан. Он был пуст, в темноте гостиной ему пришлось поднести бутылку к глазам, чтобы увидеть, что там еще осталась треть. За свою жизнь он принял уже слишком много подобного лекарства, так что еще несколько унций не повредят. Ремин долго целился горлышком бутылки, чтобы не пролить ни капли. Это была последняя бутылка кальвадоса, и, кроме водки, другого алкоголя в доме не оставалось.

Стены комнаты слегка шевелились в полутьме, неопрятная лужайка за дверью была слабо освещена комбинированным светом луны и тусклого фонаря, повешенного слишком неудобно в угоду дизайнерским изыскам архитектора, от чего пейзаж за стеклом напоминал намеренно искусственную декорацию в модернистском театре, и посреди этой декорации, на дальнем краю освещенного пятна промелькнула иссиня-черная тень.

Горлышко бутылки стукнулось о край стакана, едва не отколов кусок стекла. От неожиданности Ремин налил гораздо больше, чем собирался. Как в плохом романе, он резко почувствовал, что протрезвел. Со стаканом в руке он подкрался к двери и прижался лицом к холодной поверхности, стараясь заглянуть в темноту, за край освещенного круга. Стекло от дыхания быстро запотело, и показалось, что из темноты внутрь дома устремлен тяжелый недобрый взгляд. Ремин нетерпеливо вытер стекло рукавом рубашки, немного алкоголя пролилось на пол. Во дворе было по-прежнему пусто. Ремин, затаив дыхание, всматривался в пустоту.

За спиной раздался тихий непонятный звук. Ремин застыл, воздух, который он пытался вдохнуть, замерз в грудной клетке неподалеку от трепыхающегося сердца. Он больше не ощущал стакана в руке, которая сжалась в кулак, и только потом мозг сумел осознать резкий звук от падения стекла на керамогранитный пол. Резче запахло алкоголем, к счастью, стакан не разбился, но его содержимое частично попало на ботинок и джинсы Ремина, который уже несколько секунд поворачивался к креслу, но все никак не мог повернуться окончательно.

Звук повторился, и Ремин понял, что это просто звонит поставленный на вибрацию телефон, призрачный лучик света, пляшущий на потолке. После разговора с Гурским Ремин оставил телефон на подлокотнике кресла и совсем позабыл о нем. Каждый шаг давался с трудом, и Ремин еще очень долго переставлял ноги по направлению к креслу. Пока он брел, телефон перестал звонить. Непослушной рукой Ремин поднял аппарат и взглянул на экран. Пропущенный от Гурского.

Долгое молчание превратилось в длинные гудки. Потом из гудков возник голос Гурского, перекрываемый шелестом и шуршанием:

— Он опять здесь, прямо перед моим домом.

Похоже, Гурскому по-настоящему страшно. У Ремина опять появилось гадкое чувство, что ему смотрят прямо в затылок. Он обернулся, слушая прерывистое дыхание в трубке. У освещенного края лужайки стояла высокая темная фигура, но прежде, чем Ремин успел испугаться, она растворилась, слившись с темнотой или превратившись в нее.

— Успокойся, — сквозь зубы выдавил Ремин. — Это всего лишь призрак. Дома ты в полной безопасности.

Гурский дышал так тяжело и натужно, что Ремин почти чувствовал исходящие из трубки волны горячего воздуха. Потом дыхание пропало и в трубке наступила тишина.

Ремин отложил телефон, понимая, что Гурский больше не позвонит. Тьма за окном стала еще гуще, концентрированнее. Луны не было, фонарь освещал лишь узкий пятачок чуть в стороне от крыльца. Известный и понятный Ремину мир заканчивался за пределами этого пятна, как на средневековых картах обрывался край плоской земли. За этим краем творилось что-то потустороннее: глаза Ремина различали там движения чего-то крупного — возможно, Крылов пытался подобраться ближе. Ремин не думал, как мертвец может оказаться в двух местах одновременно, не думал о том, что случилось с Гурским, он просто смотрел в темноту, надеясь, что зло выйдет из тени и кошмар навсегда закончится, пусть даже вместе с кошмаром закончится и сам Ремин.

Призрак не появлялся, но его присутствие ощущалось повсюду. Ремин выключил фонарь над дверью, и темнота набросилась на него, обволакивая, как вода. Глаза привыкли не сразу; на несколько секунд Ремин почти ослеп, и в одну из этих секунд ему показалось, что темная фигура быстро движется к двери. Он отпрянул в сторону, едва сохранив равновесие, и выставил вперед руки, от страха забыв, что между ним и враждебной тьмой два слоя ударопрочного стекла, но это была лишь аберрация.

В груди закололо, Ремин давно не ощущал такой трудно выносимой боли. Массаж грудной клетки не спас, Ремин медленно опустился на колени, упираясь в стену головой. К боли добавились шум в ушах и пульсация в голове, словно распирающий Ремина страх пытался прорваться наружу, пробив свод черепа. Ремин лег на пол, прижал колени к груди, обхватив их руками. «Это конец», — думал он на удивление спокойно. Шум в голове усилился, Ремину показалось, что в шуме различим звук голоса, делающий боль в груди более сильной, не дающей закрыть глаза. Теперь он ощущал сердце где-то на уровне горла и, повернув голову, чтобы лежать стало удобнее, мельком взглянул на дверь.

На сером прямоугольнике стекла, подсвечиваемом тусклым ночным светом, темнели очертания человеческой фигуры. Тень подняла руку и приложила ладонь к стеклу. Ремину показалось, что стекло прогибается под нечеловеческим натиском, как резиновое. Он зажмурился, сквозь шум в голове услышал треск и звон, и тьма поглотила его.

* * *

Очнулся он на полу, с дикой болью в затекшей спине. Солнечный свет заливал гостиную, и Ремин не сразу понял и вспомнил, как он оказался на полу в столь неудобном положении. Грудь больше не болела, остались только покалывающие отголоски. Ремин с трудом поднялся на ноги, опираясь на стену, как калека, и сделал три неуверенных шага к двери. Она была цела, отпечатка ладони не было, хотя Ремин явно помнил, что вчера Крылов трогал стекло. Ремин посмотрел на часы, на работу он уже опоздал, но у него оставалось еще три оплачиваемых дня, когда он мог отсутствовать на рабочем месте.

Еще со вчерашнего дня ему не давала покоя одна мысль, оставлявшая последнюю надежду, маленький шанс зацепиться за ускользающую реальность. Все равно теперь терять ему было нечего. По пути в душ Ремин заметил лежащий на полу телефон и сразу вспомнил о Гурском и о том, чем закончился их вчерашний разговор. Нытье в груди усилилось, но не более. Он взял телефон и с удивлением увидел на включившемся экране два пропущенных звонка от Гурского. Ремин нажал ответный вызов и приложив трубку к уху. Гурский ответил почти сразу, словно держал телефон в руке.

— Ну, как ты? — спросил Гурский.

Ремин даже удивился от того, какое облегчение испытал, услышав знакомый голос.

— Нормально, — ответил он. — В целом.

— Я еле пережил эту ночь, — сказал Гурский. — Думал, он до меня доберется, но что-то ему помешало.

Гурский, такой расчетливый, запрограммированный и математически выверенный, рассуждает о потустороннем, како свершившемся факте.

— Кажется, я тоже его видел, — осторожно сказал Ремин. — Но я не уверен. Может, нас кто-то разыгрывает.

— Кто? Об этом никто не знает. А если бы знал, мы бы уже сидели в СИЗО.

Ремин молчал. За окном собирались тучи.

Гурский продолжал что-то говорить о том, как он испугался прошлой ночью.

— Постой, — сказал Ремин, — а что если…

— И я об этом думал, — перебил Гурский, — хотел сегодня съездить туда… ну, ты понял. А у меня сцепление полетело. Хочу вызвать эвакуатор.

— Не стоит привлекать внимание, — сказал Ремин. — Тебя могут увидеть…

— Да мне плевать! Хуже не будет, — уже спокойнее сказал Гурский. — Я хочу знать, что происходит. Но без машины…

— Это очень опасно, — сказал Ремин.

Они поговорили еще несколько минут, так и не придя ни к какому конкретному выводу.

Ремин положил телефон на стол, потом сунул его в карман. Гурский прав, хотя он ему этого так и не сказал по телефону. Ремин всегда рассматривал Гурского как подручного, подчиненного, человека, безоговорочно выполняющего все распоряжения, не высказывающего своего мнения. Но сейчас Гурский очень точно нашел ниточку, которая может связать все происходящее с реальностью, и пусть даже страх не закончится, он превратится во что-то осязаемое, посюстороннее.

Последняя тонкая нить, оставляющая надежду на благополучный исход.

Ремин сквозь кладовую прошел в скудно освещенный гараж. Несмотря на царивший здесь беспорядок, он сразу увидел нужную вещь. Взяв лопату, купленную им для садовых нужд задолго до того, как в семейной жизни появились первые трещины, Ремин с трудом отыскал на пыльном верстаке еще и пару трикотажных перчаток. Немного поразмыслив, он тут же переобулся в стоптанные кроссовки, в которых совершал пробежки на школьном стадионе еще в благополучный силурийский период их с Кристиной отношений, когда молодая семья ютилась в съемной однокомнатной квартире возле железнодорожной станции. Кроссовки больше подходили для сегодняшней экспедиции.

Выйдя из дома, Ремин тщательно запер дверь на оба замка и исподлобья огляделся. Улица была пустынна и мрачна; похоже, собирался дождь. Ремин закинул лопату в багажник и осмотрелся еще раз. Где-то вдалеке заурчал мотор какой-то крупной машины, но вскоре затих. Высоко в небе парила птица, почти касаясь низко висящих туч. Ремин сел в машину и стал прогревать мотор. Случайно он поймал свое отражение в зеркале заднего вида и удивился, что выглядит почти хорошо, почти нормальным и здоровым.

Он опасался, что не сможет найти дорогу, которая запомнилась лишь примерно — тогда за рулем сидел Гурский, — но руки сами вращали руль на нужных поворотах, сами нашли нужный съезд с шоссе, а потом и примыкание грунтовой дороги, почти незаметной среди деревьев. Ремин проехал по ней, сколько смог, а потом остановился на поляне. Тогда была ночь, а сейчас пасмурный день, но Ремин без труда узнал нужное место: деревья, кусты и даже высокая трава были ему знакомы. Машина Гурского стояла вот под этим деревом, и здесь Ремин впервые увидел завернутый в пленку труп Крылова. Странно, он даже не спросил тогда, как именно Гурский решил их проблему — застрелил, отравил, задушил? Тогда он хотел, чтобы это поскорее кончилось, прекратилось, он не думал тогда, что его ждут такие сильные мучения. Боязнь за собственную жизнь и благополучие тогда оказались сильнее библейской заповеди.

Когда они тащили труп к яме, сквозь полиэтилен Ремин чувствовал голову Крылова, выпуклости на месте его носа и ушей и какую-то странную впадину на том месте, где предполагался затылок. Ремин старался смещать руки, но правая все равно предательски сползала в эту вмятину и очень удобно располагалась в ней.

Он взял лопату из багажника, натянул перчатки. В левой среднему пальцу что-то мешало, он снял перчатку и, вывернув, вытряхнул дохлую осу. Трава мешала идти, путалась под ногами. В прошлый раз, кажется, яма находилась ближе к поляне, там еще были кусты. В темноте Ремин не понял, что за кусты, а теперь рассмотрел густые заросли волчьего лыка, краснеющие созревшими ягодами. Ремин сделал шаг, но за густыми листьями не смог рассмотреть ничего. Красные ягоды смотрели на него, как маленькие злобные глаза, тысячи хищных глаз, желающих его смерти. Перехватив лопату, штыком он отодвинул мешающие ветки.

Груда черной лесной земли, смешанной со светлым песком, закрывала край глубокой ямы. Ремин вытянул шею, чтобы заглянуть на самое дно. Яма была пуста, на неровных краях отпечатки человеческих ладоней, глубокие борозды от пальцев, отпечатки ботинок на беспорядочно разбросанной земле. У Ремина потемнело в глазах, он уронил лопату и, схватившись за ветки, чтобы не упасть, раздавил несколько ягод. Крылов выбрался из ямы и теперь охотится за ними. Человеческие следы терялись в траве — кажется, теперь Крылов при ходьбе чуть подволакивает ноги.

Ветка, как змея, выскользнула из руки. Ремин посмотрел на ладонь, что-то красное и жидкое запятнало пальцы. «Это кровь, — подумал он, — кровь Крылова на моих руках». Он взглянул на вторую руку, но она была чиста, аккуратный маникюр, как из салона. Порыв холодного ветра вернул ему рассудок. Это не кровь, просто сок от раздавленных ягод. Кажется, волчье лыко ядовито, вспомнил Ремин. Он достал из кармана носовой платок и протер ладонь, как злоумышленник стирает свои отпечатки с орудия преступления. В лесу стало темнее, теперь Ремин видел, что яма приобрела человеческие очертания и на дне ее шевелится какая-то тень. Сердце ударилось о грудину, и Ремин понял, что сейчас умрет. Деревья над головой зашумели, и в этом шуме Ремин различил единственное слово: «Беги!»

Как внезапно ожившая статуя, отрывая от земли окаменевшие ноги, он успел обернуться и понять, что в яме никого нет, а есть лишь причудливая игра света и тени.

* * *

По пути он позвонил Гурскому, наплевав на осторожность. Ремин был удивлен, что в такой глуши вообще ловит сотовая связь. Гурский ответил сразу, наверное, держал телефон в руке.

— Там пусто, — сказал Ремин, — он выбрался.

— Понятно, — ответил Гурский после долгого молчания, Ремин уже подумал, что связь прервалась. Колея петляла в траве, иногда скрываясь из виду; нависшие ветки деревьев так и норовили хлестнуть лобовое стекло.

— Я собираюсь сваливать, — сказал Ремин. — Прямо сейчас. Заеду домой за вещами и свалю на пару недель.

— Ты думаешь, все просто закончится само собой? — спросил Гурский.

Колеса попали в выбоину, машину тряхнуло. Ремин едва не ткнулся головой в потолок и выругался.

— Алло, алло, ты пропадаешь! — голос Гуре кого был не на шутку встревожен.

— Да все нормально, нормально, — ответил Ремин, пытаясь удержать в руках руль. — Я не знаю, просто хочу спрятаться и подумать некоторое время. Я запутался, сердце подводит;

— А я не хочу бежать, — сказал Гурский, потом добавил что-то неразборчиво — машина въехала в зону неуверенного приема, и Гурский пропал.

Ремин не знал точно, куда уедет, просто поедет в аэропорт и возьмет билет на ближайший самолет куда угодно, сколько бы это ни стоило. С работой он как-нибудь разберется, у него оставалось достаточно неиспользованных дней от отпуска, которые он хотел потратить, чтобы провести время с Кариной, но что поделаешь.

Еще одна мысль согрела его против воли — за время его отсутствия Крылов разберется с Гурским и наверняка успокоится, оставит Ремина в покое, удовлетворит жажду мести, насытится. Ремин одновременно испытывал угрызения совести и радость от того, что нашел выход из казавшейся безвыходной ситуации. Боязнь за собственную жизнь оказалась сильнее дружеских чувств, которые он испытывал к Гурскому, а сердце в груди выстукивало злобное стаккато, и желание выжить любой ценой подавляло все остальные желания.

Времени на поездку он затратил больше, чем рассчитывал. Было уже далеко за полдень, когда машина свернула на подъездную дорожку к дому. В голове крутился список вещей, которые нужно взять с собой. Джинсы, джемпер, майки, носки, трусы, обувь, зубная щетка. Он даже еще не решил, куда полетит, север и юг, восток и запад были одинаково открыты и одинаково безразличны. Ремин неаккуратно припарковал машину, вывернув колеса до упора. Может, стоит вызвать такси? Уговаривая неподатливый замок входной двери открыться, он отмел эту мысль. Если Крылов разберется с Гурским, больше не будет нужды заметать следы и скрываться, можно оставить машину на стоянке аэропорта. Ремин делал так, еще когда был счастлив, когда Кристина и Карина были рядом, были вокруг него. Они улетали на несколько недель, машина пылилась на охраняемой стоянке, а потом хохочущая Карина пальцем рисовала на капоте большое неровное сердце.

В его груди билось как раз такое же неровное сердце (врачи говорили, что это врожденная патология). Руки тряслись, он забыл, где лежат самые необходимые вещи. На всякую бесполезную ерунду он натыкался по многу раз, а носки и трусы попрятались от него, как в «Мойдодыре». Просто необходимо выпить, подумал Ремин, безуспешно охотясь за чемоданом.

Бутылка и не думала прятаться, Ремин плеснул себе полстакана. Алкоголь прояснил голову, носки сразу же обнаружились в сушилке. Когда Ремин открыл гардеробную, чемодан сам свалился с верхней полки, раскрывшись, как акулья пасть. Набив его нутро барахлом, Ремни включил ноутбук. Очень быстро нашелся удобный прямой рейс до Франкфурта, избавлявший его от необходимости выбора конечного пункта назначения прямо сейчас. Да и в самом Франкфурте наверняка можно провести время с пользой и интересом.

Рейс поздно вечером. Ремин рылся в ящиках стола в поисках документов, потом проверил баланс на счетах. Сообщение директору он напишет уже из аэропорта, перед самой посадкой. Ремин нашел документы, внизу лежала пачка старых фотографий, улыбающееся лицо Кристины, какое-то южное море, Кристина гладит круглый живот. Не живот, подумал Ремин, животик, никогда она не была так сексуальна, как в середине срока. Телефон загудел. Ремин рассеянно посмотрел на экран: письмо с незнакомой почты. Он рассеянно пробежал его глазами, архив каких-то транзакций. Некогда с этим разбираться — наверное, один из клиентов отправил.

Мысленно Рсмин улетел далеко и во времени, и в пространстве, рука перебирала фото, скользкий глянец не хотел складываться ровно. Одно фото он возьмет с собой, но какое? Они все одинаковы, отличаются только наклон головы и ширина улыбки.

Шум за спиной отвлек его от приятных мыслей. Не просто царапание по стеклу или шорохи на террасе, а резкое дерганье за дверную ручку, клацанье открывающейся двери и медленные шаги по коридору. Фотографии осыпались у ног Ремина, когда он вскочил на ноги. Сердце сразу же дало о себе знать, он схватился за стену, чтобы не упасть, но промахнулся. Его качнуло, как попавший в шторм корабль, и непослушные ноги сами вынесли его к коридору, где во весь рост распрямилась черная, пахнущая тленом и лесной землей фигура, протянувшая к Ремину скрюченные ладони серо-зеленого цвета, с которых лоскутами слезала кожа. Ремин застыл в странном поклоне, чувствуя позывы к рвоте, понимая, что вместе с неплотным завтраком он исторгнет из себя и сердце. Черная фигура сделала еще один шаг, оставляя на полу комья лесной земли и палой хвои. Запах тления стал невыносим. Ремин почувствовал, как на его плечи ложатся ледяные, очень сильные руки. Кажется, он обмочился, но полной уверенности не было. Крылов потянул его к себе, словно они пытались разучить какое-то замысловатое ритмическое движение, и Ремин нашел в себе силы выпрямиться. Что-то хрустнуло у него в шее и груди одновременно; резкая боль ударила откуда-то сбоку; во рту появился привкус крови. Ремин смотрел на страшное, раздутое, перепачканное грязью лицо, и только наступившая темнота скрыла последний миг узнавания. Больше он ничего не чувствовал.

* * *

Гурский смотрел на лежащее у его ног тело Ремина и ничего не ощущал, надеясь, что никто из соседей не видел его крадущимся со стороны леса. На мертвом лице Ремина застыл испуг. Гурский знал, что рано или поздно этот момент настанет, поэтому готовился к нему заранее. Он с отвращением смотрел на свои руки, испачканные углем и краской, от запаха той дряни, которой он пропитал свой костюм, слегка мутило.

Все кончилось очень хорошо, слабое сердце Ремина не выдержало нагрузки. Гурский с отвращением представил, что пришлось бы душить Ремина, или бить по голове, как Крылова. Ему очень не понравилось убивать человека, но другого выхода не было. Ремин втянул его в эту историю и должен был понести наказание.

Ремин после смерти казался меньше, незначительнее. Гурский не хотел присвоить его деньги, он хотел защитить собственные. Связываться со-столь неуравновешенным человеком, да еще и с проблемами со здоровьем было рискованно. Под Реминым разлилась желтая лужица, Гурский брезгливо отодвинулся.

Он взглянул на часы. Если Ремин не звонил директору, его хватятся дня через два-три, но медлить не стоит. Ему еще предстояло убрать следы своего посещения, потом дождаться ночи, перегнать свою машину и закопать тело Крылова где-нибудь во дворе Ремина, оставив как можно больше следов. Не забыть бросить в яму молоток. На нем нет отпечатков Ремина, но, когда его найдут в яме с трупом, вопросов никто задавать не будет.

Гурский вспомнил, как этим молотком он с размаху… Даже сейчас его передернуло от отвращения. Ремин заслужил быть мертвым, а он, Гурский, будет жить. Письмо на электронной почте Ремина с тщательно задокументированными фактами махинаций и история браузера с рейсами авиакомпаний дополнят общую картину для тех, кто будет доискиваться до правды.

Он вернулся к двери, запер ее и опустил рольштору. Дубликат ключа сработал безукоризненно, таким же безукоризненным теперь должен быть и сам Гурский. Находиться в доме до темноты было рискованно, но этот риск был оправдан. В рюкзаке за его спиной есть все необходимое. Выбрав участок чистого пола, Гурский переоделся и переобулся, сунул вонючие вещи в мешок, а потом достал из рюкзака автомобильный пылесос и принялся за дело.