Часть первая

Дело о дерзком ограблении

1

Три мирных года сказались на государстве. Теперь не надо было провозглашать патриотические лозунги, выкрикивая на митингах или печатая в газетах: все сейчас плохо от того, что нужно для победы над германскими противниками. Да и Германия перестала существовать, осталось одно название. Восточная часть — Померания, Саксония, Тюрингия, Бавария — отошла Российской республике, и раздел проходил по западным границам земель, остальная часть отошла Франции, как внесшей больший вклад в ведение войны и стодневное стремительное наступление восемнадцатого года.

Генерал от инфантерии Игнатьев, который пять лет тому назад имел чин полковника и в дни Февральской революции едва не стал жертвой разгоряченной толпы из-за служения в жандармском управлении, сделался влиятельным человеком государства. Созданная им в конце семнадцатого года Всероссийская чрезвычайная комиссия была переименована в Комиссию государственной безопасности с обширными полномочиями и имела в каждом комиссариате, начиная с самых нижних и заканчивая министерствами, своих людей. Николай Константинович оказался в роли серого кардинала.

Керенский должен был выступить на митинге перед рабочими завода Михельсона. Он прибыл на завод без охраны. Пламенная речь Александра Федоровича на митинге закончилась словами: «Умрем или победим!» Он опереточно выбросил правую руку вверх, левую держал, в подражание Наполеону, за обшлагом жилетки. Когда оратор покинул завод и уже хотел сесть в автомобиль, к нему подошла женщина с какой-то жалобой или для его отвлечения. В этот момент другая, стоявшая рядом, замешкалась, но все-таки сумела выхватить из муфты пистолет и сделать три выстрела. Потом попыталась скрыться, пока люди застыли в нерешительности и только шофер Керенского кинулся в погоню за неизвестной, однако через некоторое время остановилась сама, бросила револьвер на землю и была доставлена в Государственную безопасность.

Александр Федорович сразу после покушения находился без сознания. Врачи, обследовавшие его, обнаружили у него опасное ранение в шею пол челюстью, кровь попала в легкое. Вторая пуля угодила ему в руку, а третья — в женщину, разговаривавшую с Керенским в минуту, когда прозвучали выстрелы.

Быстро установили, что неизвестная является бывшей анархисткой Фанни Каплан, до революции причастной к покушению на киевского генерал-губернатора. За свое преступление получила срок и в Сибири присоединилась к эсерам. По собственному признанию, Каплан симпатизировала режиму Комуча и лидеру эсеров Чернову, а Керенского решила убить в качестве мести:

«Я застрелила Керенского, потому что считаю его предателем. Из-за того что он долго живет, наступление социализма откладывается на десятилетия».

Игнатьев приложил громадные усилия, чтобы ни в одной из газет не появилось даже маленькой заметки о покушении. Когда победа над Германией так близка, населению незачем знать о такого рода инцидентах.

Карьера полковника пошла в гору, влияние на выздоравливающего Верховного Правителя стало настолько велико, что все распоряжения Игнатьева приказано было выполнять беспрекословно и без обсуждений.

К двадцать второму году Керенский удалился в Царское Село и оттуда правил Россией. Теперь никто не мог сказать, что он подражает Николаю 11, после победы над Германией создавшему партию, насчитывавшую немало членов и сочувствующих.

Николай Александрович Романов был первым претендентом на недавно освободившееся кресло Председателя Правительства. Керенский оставался Верховным Правителем, имеющим право отменять принятые правительством и Учредительным собранием законы, как человек, под руководством которого была завершена самая кровопролитная война в мире.

В начале года приказом Военного Министра Николай Константинович получил чин генерала от инфантерии. На прием к нему стало не попасть. Власть портит, а неограниченная — тем более. Если раньше Игнатьев приглашал к себе начальников департаментов, высоких милицейских чинов, то теперь стал общаться с ними посредством письменных указаний, и через преграду в виде адъютанта пробиться было невозможно. К тому же здоровье Керенского начало ухудшаться, он не мог подняться с кресла и часами предавался одному ему ведомым мечтаниям или размышлениям. Зато Николай Константинович начал подумывать о том, как ему удержаться у власти, ведь с внезапной кончиной Верховного Правителя может оборваться его столь удачно начавшаяся после затишья Февральской революции карьера. Придет новая метла, отодвинет в сторону старые кадры и на их место поставит своих.

Вокруг Игнатьева сформировался кружок единомышленников. Демократия демократией, а власть должна находиться в твердых и жестких руках. Хотел генерал от инфантерии поставить начальника Петроградского уголовного розыска Аркадия Аркадьевича Кирпичникова заведовать Всероссийским департаментом, но тот отказался, сославшись на то, что, пока преступность не искоренена, дел хватает в столице.

Между тем здоровье Керенского не улучшалось…

Трещина в отношениях между генералом Игнатьевым и начальником уголовного розыска Кирпичниковым начала появляться летом двадцатого года. Тогда Всероссийская чрезвычайная комиссия напала на след подпольной организации, в которую входили в основном представители научной и творческой интеллигенции. Возглавлял этот безобидный кружок сын известного русского юриста Николая Степановича Таганцева — Владимир.

В один из июньских дней Николай Константинович настоял на присутствии Аркадия Аркадьевича при обыске в квартире бывшего члена Государственного Совета, почетного председателя Русской группы криминалистов Таганцева. Это было четыре часа позора, когда Кирпичников не знал, куда себя девать от удивленного взгляда Николая Степановича, вопрошающего: «А при чем здесь, милостивый государь, сыскная полиция?»

Это была очередная попытка заставить уголовный розыск заниматься не только преступниками, но и заговорщиками и политическими противниками. От дальнейшего ведения дела «преступной организации» Владимира Таганцева Аркадий Аркадьевич категорически отказался. Генерал хотя и был незлопамятным, но, однако, обиду на начальника уголовного розыска затаил — все-таки признавал профессионализм Кирпичникова. Заменить в двадцатом году, да и в двадцать первом было некем.

Потом стало не до начальника столичного сыска…

Звонок раздался в двенадцатом часу, когда солнце заглянуло в окно и пришлось закрыть шторы. Аркадий Аркадьевич писал очередной отчет в Департамент милиции. Взволнованный голос с иностранным акцентом (Кирпичников так и не смог уловить каким) чуть ли не кричал в трубку. Начальник уголовного розыска поморщился.

— Меня грабят. Что делает ваша полиция…

— Милиция, — поправил кричащего Аркадий Аркадьевич.

— Какая разница? — чуть ли не плакал звонивший. — Полиция, милиция, меня от названия грабить не перестанут, тем более я — английский подданный.

— Господин… — Кирпичников сделал паузу.

— Бабар, — дополнил потерпевший.

— Господин Бабар, теперь успокойтесь, вдохните глубоко несколько раз…

— Какое, к черту, спокойствие? Мой магазин грабят какие-то люди, они меня разорят. Приезжайте скорее, иначе…

— Адрес, — перебил словоохочего господина Кирпичников.

— Что? — переспросил не понявший господин Бабар.

— Я спрашиваю адрес вашего магазина.

— Я… это… Гончарная… ой, господи… Гончарная, двадцать девять, — после некоторого замешательства сказал звонивший.

— Наблюдайте, но не вмешивайтесь, если вам дорога жизнь. Мы выезжаем.

— А если они скроются?

— У них есть авто или пролетка?

— Не знаю…

— Вам не видно? — процедил сквозь зубы начальник уголовного розыска.

В трубке телефонного аппарата послышался стук, через несколько мгновений тот же голос произнес:

— У входа стоит какая-то телега, и вожжи держит крестьянского вида человек.

Кирпичников положил телефонную трубку на аппарат и через несколько секунд был в комнате уголовных агентов.

— Взять оружие, — распорядился он, — через минуту выезжаем на Гончарную, там ограбление магазина.

Добрались довольно быстро. Надо отдать должное генералу Игнатьеву, он понял: чтобы бороться с преступниками или нарушителями политического спокойствия, департаменты и отделы должны получать самое лучшее, поэтому в гараже уголовного розыска появились новенькие авто «Руссо-Балт К-18» с пятидесятисильным мотором, способным развивать сто двенадцать километров в час. Всегда в достатке имелось топливо.

Почти неделю Николай Морозов по кличке «Меченый», почесывая красный шрам на правой щеке, наблюдал за магазином подданного иностранного государства господина Бабара. Добыча обещала быть солидной. На Меченого вышел старый питерский вор Митяй Одноглазый и по секрету рассказал, что появился один хороший заказчик, платит настолько щедро, что не надо думать, куда сбывать краденое. Только и делов — залезть в указанные дома и взять по списку, что требуется. Потом от кого-то услышал, что этот заказчик потихонечку скупает не только золото и бриллианты, но и картины старых мастеров. На слово Николай никому не верил, вот и взялся самолично проверить — правду сказал Митяй или, как всегда, преувеличил. Увидят копейку — толкуют о рубле, услышат звон — говорят, что золотой дождь. Прежде чем идти на рисковое дело, надо самому убедиться, стоит рисковать за гроши или за хороший куш. Поэтому проследил за Митяем и отметил, что тот встречался с неким господином Бабаром, хозяином магазина на Гончарной.

Неделя не прошла даром. Морозов начал от удовольствия потирать руки. Подслушанные слова незнакомца оказались правдой. В подвал магазина свозилось много завернутых в холстину предметов, очертаниями похожих на картины. Но не это интересовало Меченого, приходили личности, проверяющиеся, не следит ли кто за ними. Среди приходящих мелькнуло несколько знакомых лиц, занимающихся скупкой золотых вещей и драгоценных камней.

Так что стоило рискнуть. Тем более Морозов приехал в столицу не один, а сотоварищи. Каждый готов был любому горло перерезать, когда дело касалось хорошего куша.

Иван Долженков, несмотря на молодые годы — недавно разменял двадцать третий, — успел покуролесить и на Орловщине, и в Крыму, и на севере. Биография довольно кровавая, особенно последних пяти лет. Главное, что ни разу не дрогнула рука, когда Иван отправлял на тот свет офицера, солдата или маленького неразумного ребенка. Незаменимый товарищ.

Вторым в маленькой банде по возрасту и по умению входить в доверие к незнакомым людям был Кирилл Можаев, по прозвищу Свой. Добродушная улыбка никогда не сходила с круглого лица. Взгляд всегда удивленных голубых глаз скрывал жестокость и лицемерие.

Самым ненадежным в банде оказался Викентий Кабанов, которого использовали на подхвате. Именно он сидел на месте возницы. Сердце его при появлении незнакомца забилось, словно после тяжелой работы. На висках выступил холодный пот, а по спине поползла предательская струйка. Револьвер лежал рядом, прикрытый рогожкой, но Викентий про него забыл. Сжимал до боли в пальцах вожжи и молился Всевышнему, чтобы все прошло гладко. Кабанов не заметил, как кто-то сзади ткнул ему стволом пистолета в ребра.

— Не шевелись, если хочешь остаться живым. — Голос звучал тихо и спокойно. Викентий вздрогнул от неожиданности, открыл рот и замер, словно мраморная статуя. — Если понял, кивни головой?

Кабанов кивнул.

— Сколько в магазине?

Бандит явно не понимал вопроса.

— Сколько в магазин пошло твоих товарищей?

— Трое, — едва выдавил из себя Викентий.

— Давно вошли?

— С полчаса. — Голос бандита обретал какое-то безразличие. Громов дал знать Аркадию Аркадьевичу, что, мол, можно брать бандитов, поднял левую руку, показывая три пальца, и указал в сторону магазина. Кирпичников кивнул.

Господин Бабар сложил руки на пруди и со страхом смотрел то на магазин, то на начальника уголовного розыска, то на бандита в телеге.

— Еще выходы есть? — тихо спросил Аркадий Аркадьевич хозяина.

— Что? — спросил тот, явно не понимая, чего от него хотят.

— Сколько выходов из магазина?

— Один, нет, нет. — покачал головой Бабар, — еще есть через подвал со стороны Полтавской.

Кирпичников жестом подозвал трех сотрудников.

— Покажите, — коротко приказал хозяину магазина.

— Я… — начал тот, но Аркадий Аркадьевич его перебил:

— Сколько внутри ваших людей?

— Четверо.

— Идите, покажите вход в подвал, и живо. Там ваши люди могут пострадать из-за вашего добра.

— Да я…

— Пшел, — сквозь зубы процедил Кирпичников. Сам с двумя агентами направился вдоль стены здания ко входу в магазин.

Дверь была закрыта изнутри.

Аркадий Аркадьевич прислушался.

Тишина.

Ни единого звука.

Спустя некоторое время послышалась возня, и что-то упало на пол.

Начальник уголовного розыска постучал рукоятью револьвера в дверное стекло. Опять тишина и неясное бормотание. Кирпичников вставил в замочную скважину взятый у Бабара ключ. Дверь оказалась запертой на щеколду изнутри.

Аркадий Аркадьевич схватился за ручку и дернул на себя. Крепежные гвозди выскочили из мест, куда их прибили, и щеколда в тишине упала на пол с металлическим звуком. В ответ из помещения магазина раздалось несколько выстрелов. Пули пролетели над головами сотрудников, только одна вонзилась в косяк и отколола длинную щепку.

Кирпичников взглянул на сотрудников, приготовившихся стрелять.

— Не сейчас.

В глубине магазина заголосил мужчина тонким голосом. Послышался глухой удар и шипящий голос сквозь зубы:

— Тихо, гнида! На ремни порежу.

И снова тишина.

По левую и правую стороны от двери находились длинные прилавки, но нырнуть за них не было никакой возможности — высокие и широкие. Агенты чуть ли не ползком двинулись вперед.

Сотрудники остановились у второго входа, который вел в подвал. За дверью звенящая пустота. Потом что-то упало на пол, голос невнятно произнес несколько слов, и тут же грянул выстрел, за ним второй. И снова наступила тишина. Агенты отпрянули от двери.

— Господа, — крикнул лежавший у торгового прилавка Кирпичников, — входы перекрыты, и вам не уйти. Не усугубляйте свое положение, мне дано право вас живыми не брать.

Голос из соседнего помещения раздался не сразу, словно бандиты совещались.

— Так сразу и не брать?

— Именно так.

— С кем мы разговариваем? — Интонации знакомые, но припомнить их Аркадий Аркадьевич не мог, потом осенило: декабрь семнадцатого, квартира присяжного поверенного Иваницкого. Тогда тоже вот так он вел беседу с предводителем, который, бросив банду из двух человек, скрылся, но голос вонзился в память какой-то злобой и жестокостью. Узнать имя предводителя не удалось, участники банды были убиты в перестрелке.

— Не узнаешь? — сказал Кирпичников, обдумывая, как спасти оставшихся в магазине людей господина Бабара.

— Не-а, — по ту сторону двери Меченый задумался.

— Декабрь семнадцатого, квартира Иваницкого.

— Иваницкого? — Морозов сощурил глаза, но не мог вспомнить. Сколько за это время было квартир и всяких иваницких. петровских, Сидоровичей, не счесть. — Не помню, — честно признался Николай, но взгляда с проема не убирал.

— Тогда ты бросил своих ребят и бежал.

— Ты говори, да не заговаривайся, — засопел Морозов, чувствуя спиною, как напряглись сотоварищи, толкая друг друга локтями.

— Что мне заговариваться? — усмехнулся Аркадий Аркадьевич. — Тогда был третий этаж, и, пока твои ребята отстреливались, ты по карнизу прошел на балкон соседней квартиры. Так?

— Вранье, — ощерился Меченый, — меня на фу-фу не возьмешь, господин хороший.

— Кирпичников, — подсказал Аркадий Аркадьевич.

— Что — Кирпичников? — не понял Морозов.

— Тогда я тебе тоже представился, Аркадий Аркадьевич Кирпичников, начальник уголовного розыска столицы. Неужели не запомнил?

Только сейчас Николай вспомнил тот короткий морозный день. На улице взял вверх сумрачный вечер. Они, втроем, по наводке вломились в квартиру этого самого Иваницкого, о котором упоминали, как о миллионщике. Но на их несчастье в квартире этажом выше шел обыск. Вот и попали бандиты, как куры в ощип. Он едва ушел, а Киргиз и Шустрый полегли от рук агентов. И их возглавлял этот самый Кирпичников, длинный худой и несуразный. Хотел тогда Меченый его подкараулить и всадить пару пуль в сердце, но была не судьба. Хотя догнала здесь. Морозов скрипнул зубами. По спине пробежали мурашки. Эти двое не выдержат и сдадут его, чтобы спасти свои шкуры. Оглянулся, и вовремя.

Свой открыл уже рот и приготовился что-то шептать Ивану, но, увидев нечеловеческий взгляд главаря, потупился, словно гимназистка. Так ничего соседу и не сказал.

— Задним ходом выходим, — совсем тихо произнес Меченый, но понял, что его услышали. — Первыми пускаем этих, — он кивнул на сидящих на полу магазинных работников, их осталось трое, четвертый, раскинув руки, устремил стеклянный взгляд в потолок. — Там их наверняка двое, может, трое, но наше преимущество в быстроте. Ясно?

Бандиты кивнули.

— Господин начальник уголовного розыска, — голос звучал не очень радушно, но и с издевательской интонацией, — нам надо подумать.

— Даю пять минут.

— Только соваться к нам не надо, положим всех.

— Хорошо, — сказал Кирпичников. В не слишком хорошей он позиции, а надо бы быть у заднего входа — бандиты, прикрываясь работниками, рванут туда, почувствовав там слабину. Эх, надо было быть там, снова посетовал Аркадий Аркадьевич и начал продвигаться к выходу, но поздно: послышались выстрелы.

Меченый подталкивал дулом работников магазина, чтобы те пошевеливались и не создавали шума.

— Пристрелю, — погрозил револьвером Морозов, другой рукой тронул щеколду, она была смазана то ли маслом, то ли жиром. Удача, мелькнуло в голове. Открыл до конца и только потом рванул на себя дверь.

Хотя агенты и ожидали чего-то подобного, но не сумели сразу среагировать. Вначале перед ними на колени упал какой-то человек, выглядевший по одежде как обычный приказчик, за ним еще один, с горящими глазами и с пистолетом в руке, сразу же начал стрельбу. Один из сотрудников согнулся, второй ойкнул и схватился за левое плечо, хотя пистолета не выронил. Меченый наступил на упавшего и в два шага преодолел ступени, ведущие вверх, побежал по Полтавской в сторону Невского. Только сворачивая за угол, он оглянулся и заметил, что за ним никто не бежит.

Агент, раненный в плечо, сумел трясущейся рукой прицелиться в следующего за упавшим, но не хватило сил нажать на курок, получилось со второй попытки. Ему казалось, что жизнь застыла и движется неимоверно медленно. Второй, судя по злобным глазам и виду бандит, поднимал руку с пистолетом, потом рука дернулась, и сотрудника уголовного розыска обожгло еще раз. Сорвало кожу с шеи. Боль улетучилась, и сотрудник уголовного розыска надавил на спусковой крючок. Грянул выстрел, вслед за первым второй. Долженков вскинул вверх руки и начал валиться на упавшего магазинного клерка, на щеке появилось круглое отверстие. Глаза Ивана приобрели удивленное выражение. Второй бандит что-то кричал, его открытый рот рос и рос в размерах. Агент повалился мешком у стены. Он не видел, как стоявший за ним сотрудник выпустил три пули в Можаева. Одна чиркнула по уху, Свой дернул головой, и вторая пуля прошла рядом с виском, опалив волосы, и только третья пробила ключицу правой руки, из которой вывалился большой черный пистолет и упал на мертвого Долженкова.

Можаев опустился на колени и по-звериному взвыл, ощупывая пространство подле себя в поисках пистолета.

— Сиди смирно, — процедил сквозь зубы подоспевший Кирпичников и уперся стволом в щеку Своего. Тот замер. Смотрел на человека в очках с тревогой и страхом. — Где третий?

— Не знаю, — пролепетал Можаев.

— К Невскому побежал, — раздался голос сбоку.

— К Невскому? — Аркадий Аркадьевич повернул голову к агенту.

Свой краем глаза заметил пистолет и протянул к нему руку, наблюдая за человеком в очках. Хотел было вцепиться в рукоять, но пронзила боль.

Глаза Кирпичникова сверкали неестественным блеском, щека подергивалась.

— Где остановились? — снова сквозь зубы процедил. он, приблизившись вплотную к бандиту.

— А-а-а! — завыл Свой.

— Куда сейчас бежит главарь? — Аркадий Аркадьевич взвел курок и больно ткнул стволом в зубы бандиту, хотя не предполагал, что угадал о предводителе.

— Не знаю.

— Где остановились?

Взгляд ненависти уперся в начальника уголовного розыска.

— Не знаю, — процедил он сквозь зубы.

Кирпичников ткнул дулом пистолета рядом с пулевым отверстием.

— Где? — играя желваками, шипящим голосом спросил Кирпичников.

— Больно, — простонал бандит.

Куда побежал главарь?

— Не знаю, — чуть ли не плакал Можаев.

— Где остановились?

— На Охте, — отпрянул от ствола Свой и, отворачивая лицо в сторону, назвал адрес.

— Кто там есть еще?

— Никого. Меченый сказал, что до весны никто не вернется.

— Этого и возницу на Офицерскую, глаз с них не спускать, убитых в морг, а ты, ты и ты — со мною.

Шофер гнал машину, не щадя подвесок.

— Иван Абрамыч, ты потише, все одно успеем раньше изверга, — взмолился начальник уголовного розыска, — рассыплемся по дороге ил и, еще хуже, себя поломаем.

Домчались до указанной улицы довольно быстро й сразу в парадное. На второй этаж взлетели большими шагами.

Аркадий Аркадьевич приложил указательный палец к губам, чтобы сотрудники не шумели. Он понимал, что раньше них бандит приехать ни в коем случае не мог, но осторожность не мешала. Постучал в дверь костяшками пальцев.

Тишина.

Стукнул снова.

В ответ ни звука.

Кирпичников поманил пальцем одного из агентов.

— Открывай.

Сотрудник вначале изменился в лице, потом все-таки полез во внутренний карман пиджака, достал портмоне, раскрыл. Посмотрел на дверь и выбрал длинный, с замысловатыми загибами крючок. Сунул в замочную скважину, несколько раз повернул.

Замок натужно щелкнул, и дверь приоткрылась.

Аркадий Аркадьевич одной рукой отстранил агента, другую, с пистолетом, поднял на уровень груди, скользнул ужом в квартиру. Коридор и две комнаты были пусты. В центре гостиной стоял стол, заваленный едой и пустыми водочными бутылками.

— Закрой, — распорядился начальник уголовного розыска открывавшему дверь агенту. Второму указал на выход из кухни на лестницу для прислуги. — Теперь не шуметь, ждем нашего дорогого гостя.

Меченый явился только через час. К самому входу подъехала пролетка, из которой не спустился, а спрыгнул Морозов, сунул в руку вознице бумажку и махнул рукой, мол, ждать не надо. Но потом крикнул: «Стой!» и что-то сказал обернувшемуся извозчику, тот только кивнул.

Бандит остановился и посмотрел на окна второго этажа.

Кирпичников застыл. Он понимал, что Меченый его не видит, но малейшее движение привлечет внимание, и тогда…

Морозов направился к входной двери, медленными, едва слышными шагами поднялся на второй этаж. Остановился, приложил ухо к замочной скважине. Потом достал ключ. Раздался щелчок, и щель между косяком и дверью начала увеличиваться. Меченый ступил в коридор, и тут ему в спину уперлось что-то тупое, отчего по спине побежали мурашки и стиснуло холодной рукой горло. Николай поежился и услышал негромкий голос, звучавший твердо и уверенно:

— Руки подними и не шевелись.

Через три часа Меченый сидел на металлическом табурете в камере допросов и, казалось, с интересом рассматривал стены, не обращая никакого внимания на окружавших его агентов уголовного розыска.

После того как Кирпичников уехал брать главаря банды, на место преступления приехал начальник первой бригады уголовного розыска Сергей Павлович Громов. Он провел необходимые следственные действия в магазине, в том числе и обыск, в результате которого вскрылись нелицеприятные подробности деятельности господина Бабара.

Возмущение обыском стало понятно через полчаса: подданный английского короля занимался банальной скупкой краденого, но не простого, а картин старых мастеров, уникальных драгоценностей и иных предметов искусства. Все уже было приготовлено к отправке в родное королевство.

Громов докладывал Аркадию Аркадьевичу:

— Смотрю, ящики стоят, аккуратненько так, как у них говорят, истинно по-джентльменски. Что-то стукнуло меня проверить их. Что здесь началось! Этот самый Бабар руками размахивает, послом стращает, что, мол, чуть ли не эскадра их к нашим берегам подойдет, если мы хотя бы один ящик вскроем. Потом вдело пошли связи в нашем правительстве, что чуть ли не с Александром Федоровичем этот Бабар чаи каждый день распивает.

— А ты? — усмехнулся Кирпичников. Вопрос, в принципе, был риторическим. Аркадий Аркадьевич знал: если Громов что учует или подозрение закрадется в его голову, то, пока не перепроверит несколько раз, не успокоится. Так и сейчас…

— Что — я? Приказываю вскрыть первый ящик, Бабар чуть ли не грудью бросается на защиту.

— Не томи, — подгонял сотрудника начальник.

— Вскрываем, а там картины с кражи у действительного тайного советника Верейкина.

— Ну а ты?

— Я виду не подаю, зачем? Пусть, думаю, наш господин Бабар, мать его, успокоится, подумает, что я ничего не заметил.

— Как ты картины узнал?

— Э, — хитро прищурился Громов, — ты, видать, не помнишь, а Верейкин оказался дотошным человеком. Мало того, что проверил в десятках экспертиз подлинность своих картин, так он сделал их фотографические карточки.

— Припоминаю, — сказал Аркадий Аркадьевич, — было. Меня тогда этот самый Верейкин чуть ли не расстрелять грозился, если не найдем картины. Значит, ты, Сергей, их нашел?

— Вот в таком месте.

— И где Бабар?

— С собой привез на предмет допроса, как свидетеля по делу о нападении на его магазин.

— Он знает, что ты нашел?

— Нет, — Громов почесал щеку, — я извинился перед английским подданным и предложил проехать на Офицерскую.

— Где ящики?

— У нас. — Увидев недоуменный взгляд Кирпичникова, Сергей Павлович добавил: — Когда мы направились в уголовный, мои сотрудники описали все ящики в присутствии понятых. Составили, как полагается, надлежащие бумаги. Так что с нашей стороны никакого нарушения закона.

— Следовательно, заказчик кражи у Верейкина известен?

— Не только у него, но и у Чавчавадзе, Строганова, Пороховщикова, Семенова.

— Одним махом.

— Теперь останется только взять исполнителей.

— Ты думаешь, Бабар заговорит?

— Не думаю, а уверен. Если что, так у нас есть потерпевшие. У них связи, ты сам знаешь, так что непременно заговорит. Лиха беда начало.

2

— Аркадий Аркадьевич, вам трижды звонили от генерала Игнатьева и передали, чтобы вы сразу же по приходе позвонили в госбезопасность, — доложил дежурный по уголовному розыску.

Кирпичников снял очки и устало провел рукою по лицу.

— Что там стряслось?

— Ничего более не передавали.

— Понятно.

Начальник уголовного розыска прошел в кабинет, запер дверь и только потом хотел набрать номер телефона генерала Игнатьева.

Но не стал. Подождет очередное задание от вышестоящего начальника, сейчас стоит разобраться с делом английского подданного Бабара.

Первым начал допрос главаря грабителей.

Меченый сидел, положив ногу на ногу. Руки, схваченные в запястьях наручниками, лежали на колене. Бандите интересом поглядывал на уголовных агентов, в особенности на высокого худого господина, протиравшего замшевой тряпочкой очки.

— Ну, здравствуй, Меченый. Как говорится в пословице, не плюй в колодец, — начал господин, надев очки. — Вот и довелось свидеться.

— Не знаю, о чем это вы, господин хороший? — пожал плечами Морозов.

— По глазам вижу, что вспомнил квартиру Иваницкого, — подмигнул бандиту начальник уголовного розыска.

— Не знаю я никаких иваницких-петрицких, — спокойно ответил Меченый. — Вы лучше папироской угостите.

Кирпичников кивнул одному из агентов. Тот достал из пачки папиросу, сунул в зубы главарю и чиркнул спичкой.

Морозов затянулся и с большим удовольствием выпустил изо рта папиросный дым.

— Хороший табачок, — улыбнулся Николай.

— За давностию лет оставим Иваницкого в покое, тем более что он живет за границей. Вернемся к нашим скорбным местным делам. Надеюсь, ты не против? — Уголки губ Кирпичникова скривились в легком намеке на улыбку.

— Если бы я и был против, то это ничего бы не изменило. Я сижу перед вами в этом, — Меченый протянул вперед руки.

— Не я сделал выбор, а ты. — Аркадий Аркадьевич опять снял очки и начал протирать стекла. Он не нервничал и не волновался, просто надо было чем-то занять руки. — Кстати, почему ты не выполнил своей угрозы в семнадцатом?

— Какой? — удивился Морозов.

— Ты же намеревался меня пристрелить?

— Откуда… — проговорился бандит, потом улыбнулся, показав черную дыру вместо одного из передних зубов. — Все-то вы знаете. Значит, и сейчас сведения имеете.

— Не хочу тебя, Меченый, разочаровывать, но кое-что в самом деле знаю.

— Так поведайте мне, Аркадий Аркадьич.

— Вот как?

— Не понял.

— Ты меня по имени-отчеству знаешь?

— А кто вас в столице не знает? — вопросом на вопрос ответил бандит.

— Не все так сведущи, как ты, Николай Морозов, тем более что меня в лицо знают не все преступные элементы Петрограда.

— Показывали мне как-то раз.

— Не в семнадцатом ли?

Меченый пожевал гильзу папиросы, хотел было промолчать, но ответил:

— В те веселые деньки.

— Ладно, Николай, как говорится, кто старое помянет. Настали другие дни, отличающиеся от веселых. Нынче всерьез.

— Хотя бы и всерьез? — ухмыльнулся Морозов. — В нынешние времена сами смертную казнь отменили. А что мне тюрьма или каторга? Год-два — и я снова на свободе.

— Вот в этом ты ошибаешься, милый друг, — сказал Кирпичников и распорядился одному из агентов принести декрет номер семь-тринадцать от двадцать шестого января тысяча девятьсот двадцать второго года. — Ты читать умеешь? Ах да, я и позабыл, что ты у нас два университетских курса прослушал.

Сотрудник вернулся с бумагой в руках. Аркадий Аркадьевич жестом указал, чтобы передал документ для чтения задержанному.

Морозов пробежал глазами один раз, потом более внимательно, потом присвистнул.

— Ну и дела!

— А ты думал.

— Как я понимаю, теперь любого можно подвести под определение «враг государства» со всеми вытекающими последствиями?

— Правильно понимаешь.

— Так…

— Да, дорогой Николай, собирается комиссия и решает согласно поданным документам, что с тобой делать — пулю в лоб пустить или лет эдак на тридцать в места не столь отдаленные отправить. И там тебе не царский комфорт каторги, а более жестокий режим, так что даю тебе, — Кирпичников посмотрел на часы, — десять минут, нет, скорее пять, на раздумывание, что мне рассказать, а что утаить. И вот от твоего рассказа будет всецело зависеть твоя же собственная судьба. Не буду отвлекать.

Аркадий Аркадьевич достал из портсигара папиросу и закурил, выпуская изо рта кольца дыма.

Меченый заговорил через три минуты.

Вначале кашлянул, словно просохло в горле, потом хриплым голосом произнес:

— Предусмотрено мне снисхождение?

— Повторюсь: все зависит от твоего интересного и поучительного рассказа.

— Что вас, Аркадий Аркадьевич, интересует?

Кирпичников отметил это «интересует».

— Меня не слишком заботит причина твоего появления в столице, о ней я догадываюсь. Мне поведай, кто навел на магазин господина Бабара?

— Индуса?

— Английского подданного.

— Когда мы прибыли в Петроград, я сразу же отправился по старым связям. Хотелось, чтобы местные обрисовали обстановку, поведали о перспективах, так сказать. Мы имели желание разом взять большой куш и отвалить в сторону. Россия, чай, велика, для всех в ней найдется дело.

— И?

— Что «и»? — хотел ответить грубо, но не получилось, вышла пародия. — Половина моих знакомцев разъехалась, половину вы пересажали, а остались… так, мелкота. В один из дней на меня вышел… — Меченый остановился и не знал, называть имя или не стоит, но, увидев сосредоточенный взгляд Кирпичникова, все-таки произнес: — Митяй Одноглазый. (Аркадий Аркадьевич не стал перебивать, а только кивнул, что, мол, знает этого кадра.) И поведал, что некий господин за хорошее вознаграждение ищет исполнителей для совершения ряда краж из богатых домов.

— Чего ж Митяй за дело не взялся?

— Я тоже об этом подумал. Митяй не тот человек, чтобы хороший куш в чужие руки отдавать. Сразу заподозрил, что здесь нечисто. Потом навел справки: и действительно, говорили, что работавшие на индуса после дел уезжали из столицы. Мол, куш хороший отхватили и в европы на отдых от трудов праведных. Но оказалось, что исполнителей больше никто и нигде не встречал. Смекаете, Аркадий Аркадьич?

— Свидетели становились ненужными.

— И как я это понял, картинка у меня сложилась, и я решил взять куш у индуса. Если он замешан в противозаконных делах, то не побежит же в поли… извиняюсь, милицию с заявлением о краже. Вот я и решился сыграть арапа и взять свое у этого Бабара.

— Расклад понятен, но почему ты полез в магазин среди белого дня?

— Не подумал, что эта иностранная гнида уголовку позовет?

— Почему? — искренне удивился Кирпичников.

— Так он же краденое скупал, так?

— Так.

— Я вот и не подумал, что индус захочет привлечь к себе внимание, ведь вы бы все равно провели обыск, так сказать, на месте преступления?

— Само собой, — подтвердил начальник уголовного розыска.

— Вот я тоже о том же. Вы ж могли найти краденое?

— Могли.

— А он, гад такой, вам сразу телефонировал, не побоялся огласки или понадеялся на покровителя.

— Бедовый ты, Морозов.

— Что есть, то есть.

— Теперь скажи, где мне найти Митяя?

— Аркадий Аркадьич, — обидчиво произнес Меченый.

— Николай, он тебя под пулю послать хотел, а ты в благородство играешь.

— Что правда, то правда, — пожевал потухшую папиросу. — На Удельной он нынче проживает. — И продиктовал адрес.

— Значит, у тебя своеобразная месть за поруганную бандитскую честь?

— Можно сказать и так.

— Почему бежал из подвала? Мог бы тихо-мирно поведать мне все, что рассказал, и гулял бы с миром. А сейчас сотрудник на тебе. Зачем?

— Черт его знает? — пожал плечами Меченый. — Меня словно под руку кто дернул… По собственной глупости.

— Глупости, — повторил за бандитом Кирпичников.

— Надеюсь, мое откровение дает мне шанс не попасть под этот декрет? — Николай поднял бумагу от колен.

— Я привык держать слово, — сказал Аркадий Аркадьевич, — ты же знаешь от своих дружков.

— Знаю, но времена меняются.

— Зато я остаюсь прежним. — Щека у начальника уголовного розыска дернулась.

3

Хотя со времени перестрелки у магазина господина Бабара прошло всего ничего, каких-то несколько часов, но Митяю донесли, когда он сидел в облюбованном им трактире «Севастополь» на Скобелевском проспекте. Вначале Одноглазый побагровел, испытывая приступ раздражения, но потом отошел.

«Все, что ни идет, все к лучшему, — подумал он. — От индуса денег за посредничество и от… — о втором Митяй старался не думать, одним вором больше, одним меньше, кто заметит? — получено достаточно, поэтому можно уйти на покой, тем паче что встречались в строго оговоренные часы и в строго оговоренном месте. Меня не найти, уеду в Москву или Киев, куплю там домик и заживу кум королю, сват министру. А Меченый? — обожгло изнутри. — Не дай бог, обо мне расскажет. Что я о нем? Там же всех уголовка положила. Сказали же, что всех. Тем лучше».

За шестьдесят лет Митяй повидал многое, дважды был прикован к тачке на уральских рудниках, смотрел на чистое небо сквозь тюремную решетку. Но это было по молодости, когда сносило голову от чувства вседозволенности. В нынешние дни все по-иному. Лет двадцать Одноглазый жил в довольстве и покое, никто его не тревожил — ни сыскная полиция, ни уголовная милиция, ни свои братья-бандиты. Посредник и есть посредник, свел нужных людей, получил свой процент — и всех делов. А договорились они или нет— это его не касалось. И на что были нацелены их устремления — не касалось тем более. Попалась одна паршивая овца — Меченый, и весь расклад сбил одним махом. А может быть, это к лучшему? Митяй провел рукой по седым коротко стриженным волосам, потом коснулся щеки, по которой проходил тонкий, едва заметный шрам, пересекавший глазницу со стеклянным, неживым глазом.

Митяй допил чай, пригладил бороду и сжал губы.

«Может быть, стоит уехать сегодня? С другой стороны, куда спешить? Пока сыскные допросят, пока шевелиться будут, я соберусь, и меня только знали».

Одноглазый решил не торопить события, но все-таки отправился домой.

И не успел ступить в дверь, как словно из ниоткуда появились два молодца с пистолетами в руках.

— Дмитрий Иваныч Рогожкин, — не спросил, а сказал утвердительно тот, что постарше. На задержание Митяя Кирпичников отрядил порядком уставшего от обыска Громова. Но стоило, пока горячо, получить нужные сведения и завершить так удачно начавшееся дело.

— Я, стало быть, — сглотнул слюну Митяй и тут же понял, что пришел нежданный-негаданный час.

— Прошу проехать с нами.

С Одноглазого схлынуло первое потрясение, и он, вскинув вверх брови, наглым тоном произнес, угадывая в незнакомцах работников уголовного розыска:

— А если я не испытываю никакого желания совершать прогулки, притом с незнакомыми мне господами?

— Почему с незнакомыми? — в тон Митяю ответил Сергей Павлович. — Моя фамилия Громов, я занимаю должность начальника первой бригады уголовного розыска. — По мелькнувшему угольку в оставшемся целым глазу агент понял, что имя Одноглазому известно так, что последний стал ростом пониже и фигурой пожиже.

— Сергей Палыч?

— Вот видишь, Дмитрий Иваныч, а говоришь, что я тебе незнаком.

— Земля слухами полна.

— Тогда знаешь, что проехать придется.

— Ну что ж, подчиняюсь полицейскому… простите, милицейскому диктату.

— Пусть будет так.

— Доложите Аркадию Аркадьевичу, — сказал Громов дежурному по уголовному розыску, — что Митяя Одноглазого привезли.

Рогожкин обиженно засопел.

— Не Митяя, а Дмитрия Иваныча Рогожкина, — поправил он начальника первой бригады.

— Так и доложите: Дмитрия Ивановича Рогожкина, известного в определенных кругах, как Митяй Одноглазый.

Бандит рассерженно отвернул лицо в сторону.

— Кстати, где Кирпичников?

— На допросе, — ответил дежурный и не стал уточнять на чьем.

После того как Меченого под конвоем отправили в камеру, настала очередь разговора с Митяем. Господин Бабар за прошедшие часы ожидания измаялся, и если поначалу грозился всеми смертными казнями, то под конец устал и притих. Мирно посапывал в одной из камер, словно ничего особенного в уходящий день не случилось.

Митяя привели сразу, но так, чтобы он ни в коридоре, ни в тамбуре, ни в камере не смог даже мельком увидеть Меченого.

Аркадий Аркадьевич устал от одного бандита, от перестрелки в магазине, от задержания Николая Морозова. Голова немного побаливала от излияний Меченого. Хотелось все бросить и запереться в темное помещение — не думать, а только смотреть сквозь непроницаемую темень.

В камеру допросов заглянул один из агентов.

— Аркадий Аркадьевич, Рогожкин на допрос доставлен.

Кирпичников сощурил глаза, явно не понимая, о ком идет речь.

— Рогожкин, по прозвищу Митяй Одноглазый. Начальник уголовного розыска кивнул, мол, вводи. Дмитрий Иванович, не доходя до металлического табурета, остановился и осмотрел проницательным взглядом камеру.

— Я не совсем понимаю, — начал Митяй, но, увидев глаза Кирпичникова, осекся на полуслове.

— Вы, Дмитрий Иванович, присаживайтесь, — начальник уголовного розыска указал рукою. Потер пальцами виски и с силой надавил. Стало легче.

— Хватают, как в царские времена, и везут в застенок, словно преступника какого, — не обращаясь ни к кому лично, бурчал под нос Митяй.

— Дмитрий Иванович, вы все сказали или мне стоит подождать?

Единственный глаз Рогожкина начал мелко подрагивать.

— Я что? Это я не со зла, а так, за-ради проформы.

— Когда завершите, скажите мне, я подожду.

Митяй вытер выступившие на лбу мелкие бисеринки пота и сделал вид, что готов к разговору.

Аркадий Аркадьевич тяжело вздохнул.

— Дмитрий Иванович, я начну без предисловий и излишних слов. Так вот, мне доподлинно известно о вашем участии в предприятии господина Бабара. Говорить или не говорить — ваше право, но смею предупредить, что с января законы в государстве переменились. Если ранее смертная казнь была отменена, как антинародная и антигуманная, то теперь в России поменялось наказание и введено такое понятие, как враг государства. А это чревато смертельными последствиями. Надеюсь, вы поняли, что такое смертельные последствия?

Митяй кивнул.

— Хорошо, мы можем поговорить серьезно и обстоятельно. Вы со мною согласны?

Рогожкин побледнел, ему стало понятно, что существует только один шанс из множества выйти из этого учреждения живым и здоровым, пусть даже в тюрьму.

— Я не советую вам, Дмитрий Иванович, запираться и отнекиваться незнанием. Правда все равно всплывет, вы же должны знать, как мы работаем?

— Знаю.

— Вот и прекрасно, тогда начнем?

— Я готов.

Аркадий Аркадьевич кивнул писарю, чтобы начал протоколировать допрос.

— Начнем. Итак, имя, фамилия, год и место рождения.

Когда с формальными данными завершили, Кирпичников начал задавать вопросы.

— Вам, Дмитрии Иванович, знаком Николай Морозов, по прозвищу Меченый?

— Знаком.

— Когда вы свели знакомство?

— В девятьсот пятом, когда в столице власти потеряли контроль.

— Как я понимаю, вы долго с ним не виделись?

— Совершенно верно.

— В таком случае, когда возобновили знакомство?

— Сейчас не припомню, но то ли двадцатого марта, то ли двадцать первого.

— При каких обстоятельствах?

— Последние годы я хожу в трактир «Севастополь» обедать или просто пропустить рюмку. Вот там и возобновилось знакомство.

— Что он от вас хотел?

— Сведений об обстановке, ну и об остальном.

— Что входит в остальное?

— Он хотел, чтобы я навел его на богатый магазин или зажиточного господина.

— Вы помогли ему?

— Не совсем.

— Мне непонятна ваша фраза.

— Я не захотел связываться на старости лет с преступлениями. — Голос Митяя звучал устало, но весь вид показывал, что он врет.

— Вы знаете некоего господина Бабара, владельца магазина на Гончарной улице?

— Нет, такого не знаю, — но взгляд показывал обратное.

— Я вас, Дмитрий Иванович, предупреждал о ложных показаниях?

— Да, но я не понимаю….

— Дмитрий Иванович, я еще раз спрашиваю, знаете ли вы господина Бабара, владельца магазина. Прежде чем ответить, подумайте о последствиях, которые могут произойти от вашего лживого ответа.

— Нет, я такого не знаю.

— И вы готовы подтвердить при личной встрече?

Митяй замялся, не зная, что сказать. В голове проносились различные мысли, но ни одну не удавалось поймать. Раньше Рогожкин мог просчитать действия на несколько шагов вперед, сейчас ничего не приходило на ум, хотелось спрятаться ото всех за высокой толстой каменной стеной, чтобы никто не посмел тревожить.

— Не знаю, — наконец выдавил из себя Митяй.

— Что вы не знаете?

— Я не знаю, как отвечать, — сорвалось с губ Рогожкина, и он прикусил язык.

— Я советую говорить правду. Вы сомневаетесь, что мы сумеем докопаться до истины?

Митяй молчал.

— Для продолжения разговора я могу пригласить либо вашего хорошего знакомого Николая Морозова по кличке Меченый, либо господина Бабара. Выбирайте.

Митяй опять умолк. Он размышлял. Бабар, этот английский болван, будет молчать и отрицать знакомство с ним. Значит, он менее опасен, нежели Меченый. Тот слишком любит жизнь и готов отца с матерью в довеске с братьями и сестрами продать и товар домой помочь отнести. Пожалуй, лучше с Бабаром. А с Меченым можно поиграть в отмазку, мол, ему сказал, что больше противозаконным не балуюсь; а он в отместку оговорил. Так и надо.

— Давайте… как его, Бабара, и посмотрим, знаем мы друг дружку или ваши, господин начальник уголовного розыска, выдумки.

— Откуда вы меня знаете, Дмитрий Иванович?

Митяй поперхнулся, но потом сообразил.

— Так кто вас не знает, если портрет ваш в газетах иной раз пропечатан.

— Значит, хотите очного свидания с господином Бабаром?

— С ним.

— Хорошо, устроим. А с Меченым?

— Можно и с Меченым. Только дорожки наши с ним давненько разошлись.

Прежде чем устраивать очную встречу, Кирпичников хотел поговорить с Бабаром. Потом подумал и решил: зачем? Он может ссылаться, что ящики попросили отправить в Англию своим родственникам или знакомым сотрудники, и таким образом будет пытаться уйти от ответственности. Ему такой фокус вполне может удаться. Иностранный гражданин, бывший союзник по борьбе с Германией. Прижать окажется нечем, и придется, посадив на пароход, отправить законопослушного английского подданного домой.

— Сколько еще времени вы будете держать меня, английского подданного, в этом клоповнике? — с порога заявил господин Бабар. С вызывающей наглостью он уселся на металлический стул и закинул ногу на ногу.

— Ответите на несколько вопросов и можете быть свободным, — сказал Кирпичников и положил перед собою стопку папок. В одной лежали результаты обыска, в остальных — результаты дознания по кражам у господ Верейкина, Чавчавадзе, Строганова, Пороховщикова, Семенова.

— Только быстрее, я человек занятой, и мне некогда просиживать в вашем заведении. — Он скривил лицо, показывая презрительное отношение.

— Господин Бабар, время, проведенное в нашем учреждении, всецело в ваших собственных руках.

— Я готов.

— Будьте любезны рассказать, с какого времени вы ведете дела в России.

— Какое это имеет отношение к ограблению магазина? — ответил английский подданный вопросом на вопрос.

— Это простая формальность, — заверил Бабара Кирпичников, рассматривая владельца магазина.

— С шестнадцатого.

— Чем вы здесь занимались?

— Продажей английских и колониальных товаров.

— Как вы получали товар?

— Какое это имеет значение? — Бабар все больше распалялся и начал постукивать рукой по колену. — Морем, через Архангельск и Мурманск.

— Вы отправляли в Англию товары местного производства?

— Да кому они… — И тут же осекся и ничего не ответил.

— В вашем магазине находятся только ваши товары?

— А чьи еще? Вашего бывшего императора, что ли? — английский подданный позволил себе пошутить и сам же улыбнулся своей шутке.

— Как вы объясните нахождение в вашем магазине этих ценностей?

— Мне нравится все изящное и красивое. — Бабар едва взглянул на поданную через агента бумагу, но Кирпичников перехватил цепкий внимательный взгляд. — В России можно купить недорого, поэтому я приобретаю для себя предметы искусства.

— Как вы их отправляете в Англию?

Индус на миг задумался, но не стал скрывать правды.

— Через посольскую почту. Вы же знаете, что такие ценности я не могу отправлять обычной почтой.

— Понятно, а как вы объясните это?

В следующей бумаге шла речь о том, что предметы, в том числе картины, старинные драгоценности, статуэтки из золота и платины, инкрустированные камнями, обнаруженные в магазине у господина Бабара, похищены у ниженазванных господ. Далее прилагался список фамилий с перечислением титулов, званий и должностей.

— Обычная случайность, — спокойно ответил подданный английского короля. — Ко мне приходят, я покупаю. Я — деловой человек.

— Тогда получается, что вы, господин Бабар, обычный скупщик краденого?

— Я? — допрашиваемый поперхнулся. — Как вы смеете? Как…

— Господин Бабар, поверьте, что смею, ибо имею доказательства против вас…

— Таковых быть не может, — кипятился индус, и в голосе появились не только дрожь, но и легкий акцент. — Вы хотите, как это говорится у вас, повесить всех собак на невиновного. Вам не удастся, я требую присутствия консула, посла.

— Мы только начали беседу, — Кирпичников же был спокоен и даже улыбался, — а вы выказываете недовольство…

— А что мне здесь — казачок сплясать? — перебил начальника уголовного розыска индус.

— Если вы просто покупали предметы искусства, а в этом списке, простите, не мазня учеников гимназии, а творения Тициана, Сансовино, Корреджо, Джорджоне. Их обычный обыватель в каморке не хранит. Так расскажите, у кого вы приобрели все эти работы?

— Ко мне приходят, а я имен не спрашиваю. Мне важно искусство.

— Странно, однако, выглядит: к вам в магазин, в котором вы торгуете английскими товарами, приходит незнакомец и предлагает приобрести Тициана. И вы сразу покупаете, не проконсультировавшись со специалистами?

— Консультации я получаю, — Бабар зло взглянул на Кирпичникова, — но я и сам могу отличить подделку от подлинника.

— Вы имеете определенные знания в области искусствоведения?

— Имею.

— Где вы их получили?

— Я — самоучка.

— С этим попятно, но вы сказали, что получаете консультации. У кого? Поверьте, у меня не праздное любопытство, а ведение следственных действий.

Английский подданный умолк.

— Таким образом, вы не можете назвать ни одной фамилии — ни консультанта, ни продавца?

Бабар молчал, потом зло кинул:

— Таковы ваши доказательства?

— Отнюдь, у нас есть показания, в которых, господин Рогожкин повествует о том, что по вашей наводке он организовывал кражи у известных коллекционеров и знатоков искусства.

— По моей?

— По вашей, по вашей.

— Какой еще Рогожкин?

— Вы хотите, чтобы я устроил между вами встречу?

— А вы хотите подсунуть подставное лицо? Знаю я ваши методы работы, вам лишь бы обвинить первого попавшегося в преступлении, чтобы отрапортовать вышестоящему начальству, создать видимость работы.

— Хорошо. — Аркадий Аркадьевич пропускал слова хозяина магазина мимо ушей, не обращая на них никакого внимания. — Приведите Рогожкина, — распорядился он агенту.

Бабар застыл на полуслове, все выходило вопреки желанию. Видимо, он и вправду потерял чувство реальности, что задержал отправку картин и драгоценностей на столь длительный срок, хотел найти более выгодного покупателя. И это ограбление не по наущению ли уголовного розыска совершено, чтобы была официальная возможность покопаться в ящиках? Хотя могли бы действовать через работников магазина, но те бы не продали, они получают хорошие для России деньги, и каждый держится за свое место. Потом мысли перекинулись на фамилию «Рогожкин». Бабар хотел вспомнить, но никто с такой фамилией на ум не приходил, хотя под ложечкой начало подсасывать и почему-то охватил необъяснимый страх.

Через несколько минут в камеру допросов ввели Дмитрия Ивановича, который мельком взглянул единственным покрасневшим глазом на индуса и отвернулся, словно потерял к хозяину магазина интерес. Хотя Кирпичников отметил, что вошедший скрипнул зубами.

— Надеюсь, представлять вас друг другу не надо?

— Я… — только и сумел сказать Бабар.

— Пожалуй, не надо, — процедил сквозь зубы второй.

— Если вы, господа, откажетесь от совместного знакомства, то смею вас уверить, у меня есть свидетели, которые покажут, что вы знакомы.

— Но… — Индус умолк, втянув голову в плечи.

— Прекрасно, тогда продолжим наш разговор? Я так и думал, что вас представлять не надо. Итак…

— Господин Кирпичников, уведите этого, — индус презрительно дернул щекой, а уж потом головой в сторону Рогожкина. — Я — при свидетеле говорить не буду.

— Ваше право, господин Бабар, ваше право. А вы, Дмитрий Иванович?

— Я при этом, — такой же кивок головы, только в сторону английского подданного, — говорить не хочу.

Аркадий Аркадьевич кивнул одному из агентов, чтобы увел Митяя.

Индус долго облизывал губы, то ли не зная, с чего начать, то ли обдумывал, как выставить себя жертвой обстоятельств.

Господин Бабар говорил много и в такой запальчивости, что писарь едва за ним поспевал. Но в итоге получалась пустота.

Рогожкин разговорился, все-таки своя шкура дороже ста чужих.

— Свел нас с этим индусом Ванька Кошкин еще в восемнадцатом году. Тогда времена смутные на Русь пришли, а выжить всем хотелось. Поэтому я брался за всякую работу. Вот и подрядился Бабару поставлять исполнителей, как он их называл. Каких исполнителей? Да всяких, лишь бы пошустрее и потолковее были. Этот самый индус оказался хорошим наводчиком. Именно он указывал, когда какие квартиры брать. Почему он менял исполнителей? Поначалу я не знал, думал, чтобы уголовному розыску не под силу вести столько дел стало. Я уж потом смекнул, что непрост англичанин, как хочет казаться, ой как непрост. Тех исполнителей, которые взяли одну-две квартиры, я больше не видел. Не хотел я думать о плохом, но от дум никуда не скрыться. Почему направлял ему новых? Не знаю, жадность меня обуяла. Он-то платил мне хорошо, так чего ж от доли отказываться? Глаза я себе закрывал, мол, ничего не вижу и ничего не знаю. Все, что за дверью моего дома творится, меня не касается… Что мне сказать? Жизнь у каждого своя, как пишут, неповторимая. Я как раз исполнителя искал, а тут ко мне Меченый является, вот я его и подрядил на дело. А что мне Меченый? Брат? Сват? Или зять? Он столько народу извел, что пальцев у десятка человек не достанет. И что мне его жалеть? Да, я показал ему индуса, тем более что Бабар и не догадывался; что я о нем многое знаю, таился от меня. Но у меня уши и глаза везде есть. А Меченого я недооценил, думал, возьмет куш и из столицы уйдет или на тропе англичанина сгинет. Ан нет, получилось не так, как мне виделось. Рассудил Меченый правильно, никуда Бабар… тьфу ты, имя, господи, дьявольское!.. О чем я? Ах да, не пошел бы магазинщик в милицию, не пошел, у него у самого рыльце в пушку по самую маковку. Не дай бог, нашли бы у него что из краденого. Сразу же возникли бы вопросы, а их этот англичанин избегал. Вот такой получается расклад.

Странно было слушать исповедь Митяя. Хотя чему удивляться? Прошедшая война унесла миллионы людей, внесла сумятицу в головы и обесценила само понятие «жизнь». По провинциальным городкам и селениям до сих пор гуляют недобитые банды, привыкшие к раздольному течению дней. В столицу и то иной раз приезжают гастролеры, такие как Меченый сотоварищи. С одной стороны, благодарить надо индуса за уменьшение количества преступников, а с другой — закон есть закон, и не позволено его нарушать ни крестьянину, ни мешанину, ни чиновнику, ни иностранному граждaнину. Так можно дойти до безобразного состояния и уничтожать тех, кто косо посмотрел, в газете неправильную статью опубликовал или среди приятелей рассказал историю про власть предержащих.

4

У Кирпичникова окончательно разболелась голова, и он поручил вести дальнейшие допросы помощнику начальника первой бригады Дорошевичу. Низенький, с залысинами на круглой голове, Алексей Тимофеевич владел голубыми чистыми глазами и неподражаемой улыбкой артиста-сердцееда, а ко всему прочему, тихим вкрадчивым голосом.

— В каком направлении вести, так сказать, наступление? — спросил он у Аркадия Аркадьевича.

Начальник уголовного розыска набросал несколько главных вопросов, а остальное, сказал он, по усмотрению. Ты, Алексей Тимофеевич, делал обыск в магазине, поэтому, мол, знаешь, в каком направлении спрашивать.

Только вышел из камеры допросов — и боль как рукой сняло, то ли духота, то ли рассказы арестованных повлияли. Аркадий Аркадьевич помассировал виски пальцами. Боль не возвращалась. И он распорядился, чтобы к нему в кабинет привели раненного в магазине бандита. Дежурный в ответ напомнил о звонке от генерала Игнатьева. Честно говоря, телефонировать надо, но особого желания не наблюдалось.

Можаев, по прозвищу Свой, вошел в кабинет с висящей на перевязи рукой и до того бледным лицом, что казалось, оно высечено из коринфского мрамора. Обессиленно опустился на стул, стараясь не смотреть на Кирпичникова, при взгляде которого его бросало в дрожь и охватывала паника. Перед глазами стоял дикий взгляд у выхода из подвала, когда у Кирилла закралась мысль, что всё, жизнь сейчас оборвется. Страшен был в тот миг начальник уголовного розыска, страшен и непредсказуем, как почувствовал Можаев.

Аркадий Аркадьевич чувствовал себя хорошо. Не верилось, что головная боль так вот неожиданно пропадет.

— Твое имя?

— Мое? — Свой не ожидал такого вопроса, но не мог сообразить, говорить истинное или соврать.

— Свое я знаю, — кивнул Кирпичников. — Твое.

— Вы Меченого взяли?

— Зачем тебе?

Свой промолчал.

— Имя.

— Кирилл Можаев.

— Кирилл, значит. Что, Кирилл, поведаешь мне: с кем и зачем ты приехал в столицу?

— Если Меченого взяли, то, видимо, все уже знаете.

— Господи, что вы за люди такие! Крутитесь ужами, пока друг дружке ногу подставляете и гадаете, что соучастник уголовке поведал. Так?

— А что на себя лишку брать? — Слова Можаеву давались с трудом. Ключица ныла, и бандит кривился при каждом слове.

— Мне от тебя много не надо, расскажешь и пойдешь к доктору, а если будешь молчать, пеняй на себя. Мне перестрелки среди белого дня, практически в центре города, не нужны, да и бандиты, — Аркадий Аркадьевич указал пальцем в Своего, — в сущности, тоже. Мне только в отчете надо одну фразу добавить: убит при задержании. Делов-то? — начальник уголовного розыска скривил губы в улыбке. — Поверь, чернил у меня хватит.

Можаев сглотнул слюну.

— Что вы хотите?

— Сколько вас приехало в столицу?

— Четверо, — Можаев ответил сразу, без раздумий.

— Кто?

— Я, Меченый, Иван и Викеша.

— Викеша — это который на телеге ждал?

— Да.

— Иван, как я понимаю, это тот, кто при перестрелке пулю получил?

— Он.

— Больше никого не было?

Свой покачал головой.

— Как полные имена и фамилии Викеши и Ивана.

— Я не интересовался, да мне и без надобности.

— Хорошо, а тебя как прозвали?

— Свой.

— Что Меченый про дело говорил?

— Что верное, что только оружием напугать, так сами в телегу все погрузят.

— Про хозяина магазина что-нибудь говорил?

— Сказал, что иностранец с большой мошной.

— С кем Меченый в столице встречался?

— Не знаю, он сам уходил, сам приходил, нас к своим делам столичным не прилаживал. Говорил только по делу и ничего лишнего. Меченый — он сам в себе, скрытный.

— Так.

Кирпичников вызвал конвойного, приказал отвести Своего в камеру и вызвать еще раз врача. Аркадий Аркадьевич и сам не понял, для чего приказал привести Можаева. Может быть, проверял сведения, выданные Меченым, чтобы сопоставить и понять, всю правду тот сказал или нет.

В одном деле оказалось множество нитей: и Меченый, действующий по принципу «вор у вора дубинку украл», и Бабар (ладно бы скупал картины и ценности, но ведь организует кражи с помощью еще одного бандита, Митяя Одноглазого), и исполнители. В какой яме их искать?

5

Аркадий Аркадьевич поднял телефонную трубку и назвал номер. После соединения ответил адъютант.

Кирпичников представился.

В голосе офицера звучало обычное равнодушие, столь присущее пресыщенному жизнью и исполнением желаний человеку.

— Николай Константинович выражает вам благодарность за столь быстрое завершение дела.

— Но…

Аркадий Аркадьевич прямо-таки видел перед собой улыбающееся лицо, тонкие усики над бескровными губами и ехидные огоньки в глазах.

— Нам известно все происходящее в столице, хотя Николай Константинович выражает беспокойство, что в деле замешан подданный иностранного государства, воевавшего с нами рука об руку.

Кирпичников не ответил, а только сильнее сжал телефонную трубку.

— Аркадий Аркадьевич, в соседнем краю, — адъютант старался избегать нового названия Эстляндской губернии, — произошло преступление, и вам поручено произвести следствие по убийству.

— Я могу послать сотрудников для проведения дознания?

— Александр Федорович высказал пожелание, чтобы именно вы провели следствие.

— Понятно, — проговорил начальник уголовного розыска, поправляя очки.

24 февраля 1918 года Эстляндская губерния, как и соседние Лифляндская и Курляндская, провозгласили, с попустительства слабых на тот момент центральных властей, республики в составе Российской державы. Эстляндская стала называться Эстонской, Лифляндская — Латвийской, а Курляндская — Литовской.

Каждая из вновь образованных национальных республик имела парламент или сейм, своего президента, но с полным подчинением Верховному Правителю. Заключение договоров с другими странами без соответствующей резолюции считалось изменой и каралось согласно закону.

Вновь образованные страны не могли иметь армий, хотя милиция всецело находилась в их руках. Старых сыскных сотрудников, ныне переименованных в уголовных агентов, сократили и заменили национальными кадрами, но те не имели практического опыта и поэтому в громких делах просили помощи центральных властей.

— Где? — коротко спросил Кирпичников.

— Эстляндский край. — Адъютанта передернуло, он до сих пор считал ошибкой придание окраинным краям самостоятельности. Ему импонировало прежнее название — Российская Империя.

— Город?

— Между селениями Лонтовой и Хатермяэ… — На последнем слове офицер споткнулся и шепотом выругался, потом продолжил: — Находится хутор Ватермяги, и там убиты все жители.

— Сколько? — Аркадий Аркадьевич понимал, что сам адъютант ничего не знает, а передает ту информацию, что предоставили.

— Шесть, в том числе два малолетних ребенка.

— Когда выезжать?

— Сегодня.

— Сколько сотрудников я могу взять с собою?

— Это на ваше усмотрение. Есть еще вопросы?

— Нет, — коротко ответил Кирпичников и хотел бросить от раздражения телефонную трубку, но поиграл желваками и медленно положил на аппарат. Он-то не виноват!

Аркадий Аркадьевич вызвал дежурного по уголовному розыску и приказал разыскать Кунцевича. Тот явился через несколько минут, задумчивый, со складкой на лбу. За прошедшие годы осанка так и не изменилась, все так же подтянут, но вот в глазах поубавилось доброты, появился налет подозрительности.

— Вызывали? — спросил заместитель.

— Да, Мечислав Николаевич. — Кирпичников поднялся из-за стола и протянул руку. Кунцевич пожал ее.

— Опять проблемы? — заместитель вскинул брови.

— Как же в нынешнее время без них, — Аркадий Аркадьевич рукой указал на стул и сам сел за стол.

— Какие подвиги нам предстоит совершить сейчас? — В голосе Кунцевича звучали иронические нотки.

— Вам, Мечислав Николаевич, предстоит возглавить уголовный розыск, пока я буду находиться в следственной ссылке.

— Ссылке? — не понял заместитель.

— Меня усылают в Эстонию для проведения следственных действий.

— Наши самостоятельные края не в состоянии обойтись без нас?

— Не знаю, — Кирпичников постучал пальцами по столешнице, — не знаю, — повторил в задумчивости.

— Что там на этот раз?

— Как обычно, убийство.

— Всего-то? — брови Кунцевича снова поползли вверх. — Невидаль, убийство.

— Не простое. — Аркадий Аркадьевич сжал губы, потом продолжил: — На одном из хуторов убита целая семья.

— Ну, если только семья, — опять же ирония звучала в каждом слове Мечислава Николаевича. Он, так же как и адъютант генерала Игнатьева, с недоверием относился к череде объявлений независимости национальных краев, хотя и в составе Российской Республики. Уж если захотели самостоятельности, так будьте любезны в рамках этой самой самостоятельности вести все дела, в том числе и уголовные. А если нет опыта, так набирайтесь и учитесь. — Что ж они сами не могут найти злоумышленников?

— Видимо. Хотя… — Кирпичников умолк и процедил сквозь зубы: — А может быть, меня хотят удалить из столицы.

— Аркадий Аркадьевич, зачем так сложно, было бы проще отправить вас в отставку.

— Может быть, Мечислав Николаевич, вы и правы. И я уже по инерции вижу во всех действиях Игнатьева заговоры.

— На какой срок вы уезжаете? — Кунцевич перевел разговор с неприятной темы на другую, более приближенную к земле.

— Вот этого я знать не могу, — начальник уголовного розыска помял пальцами мочку уха, — может быть, на неделю, а может, и на месяц. Сути дела, к сожалению, я не знаю, поэтому… Не знаю, Мечислав Николаевич, не знаю.

— Вы кого-то возьмете с собою?

— Придется, так что не обессудьте, что заберу лучших.

— Это как ведется, — усмехнулся заместитель, — хотя за последние годы у нас все сотрудники лучшие.

— Спорить не буду.

— Но все-таки?

— Громова, Салькова, Вербицкого и, пожалуй, Иванцова Евгения.

— Само собой, лучшего эксперта.

— Ну а как же, — теперь настала очередь улыбнуться Аркадию Аркадьевичу.

— Значит, ничего не известно об убийстве?

— Ничего. Вам, Мечислав Николаевич, предстоит распутывать клубочек иностранного подданного Бабара. Не торопитесь, этот господин немало крови может попортить. С англичанами сейчас у нас отношения дружеские, но депешами наше Министерство иностранных дел могут забросать, и от самых высокостоящих особ. Там целое змеиное гнездо. Отправка ценных произведений искусства была поставлена Бабаром на поток. Это сейчас его случайно открыли, а до этого у нас творилось сплошное безобразие. Вспомните в особенности семнадцатый год. Ко всему прочему, наш подопечный через Митяя Одноглазого — помните такого? — так вот, через него выискивал исполнителей, наводил на квартиры интересующих его коллекционеров и просто богатых людей. Но и это не все. Исполнители как в воду канули. Смекаете?

— На тот свет отправлял? — спросил удивленный Кунцевич.

— Возможно, хотя тела-то девать куда-то надо. Они не иголка, чтобы за лацканом спрятать.

— Дела! Говорите, индус?

— Совершенно верно, но английский подданный.

— Читывал я про них, но сталкиваться не приходилось.

— Вам и карты в руки. Так что могу вам только посочувствовать. Если что, телефонируйте мне или шлите телеграммы. Адрес я вам пришлю.

Поезд в направлении Таллинна (эстонцы возвратили столице старое название) отправлялся в час ночи. Предстояло ехать до небольшого городка Тала, в котором в семидесятых годах прошлого века была построена станция. Билеты в вагон первого класса привез из канцелярии генерала Игнатьева молоденький курьер с предательски совестливыми красными пятнами. Он самолично вручил конверт начальнику уголовного розыска.

— Итак, — Кирпичников рассматривал небольшие прямоугольные картонные карточки синего цвета, — сегодня мы отбываем для проведения дознания в Эстонию.

Сотрудники, отобранные для порученного задания, внимательно внимали начальнику.

— Предстоит ответственная работа не только потому, что нам поручено следствие, а и потому, что мы с вами, господа, профессиональные розыскники и просто обязаны найти преступника, лишившего жизни шестерых граждан. Понятно?

Молчание, с одной стороны, говорило о согласии, с другой — о понимании. Нельзя оставить преступника без наказания.

— Можно вопрос? — нарушил молчание Громов, начальник первой следственной бригады, крепкий малый среднего роста с сильными руками и широкими плечами.

— Давай.

— Оружие с собою брать?

Кирпичников улыбнулся.

— Само собой. А вам, Евгений Сидорович, — Аркадий Аркадьевич обратился к эксперту, — ваш неизменный чемоданчик.

Иванцов, нескладный высокий мужчина с худым лицом и болезненным взглядом выцветших синих глаз, только кивнул.

— Еще есть вопросы?

— На какой срок мы уезжаем? — подал простуженный голос уголовный агент Вербицкий.

— Об этом знают только Господь и те улики, которые позволят нам найти и изобличить убийцу. Сейчас можете посетить семьи и прибыть на вокзал к отправлению поезда. Надеюсь на быстрое следствие.

Все почти дружно поднялись и покинули кабинет Кирпичникова.

Начальник уголовного розыска остался в одиночестве, спешить было некуда и прощаться не с кем. Распорядился дежурному по уголовному розыску, чтобы разбудил в полночь.

До отправления поезда оставалось время, поэтому Аркадий. Аркадьевич достал из шкафа небольшую подушку в синей наволочке и бросил на диван. Прилег и мгновенно погрузился в непроницаемую темноту, отключился от всех насущных проблем и забот.

Балтийский вокзал встретил тишиной. Народу было немного, в основном какие-то люди в чиновничьих мундирах с небольшими чемоданами или саквояжами. Кто-то стоял у расписания и с интересом изучал время отправления и прибытия поездов, теперь, в мирные дни, прибывающих и отходящих по отмеченным часам и минутам.

Сотрудники уголовного розыска явились загодя, первым прибыл Сергей Павлович Громов, четвертый год руководивший первой бригадой, которой предписано было заниматься особо тяжкими преступлениями, совершавшимися в столице. Остальные номерные бригады приписывались по частям и вели дознание строго на своих территориях. Сергей Павлович отличался аналитическим складом ума, за что ценил его начальник уголовного розыска. Они познакомились в Москве, в первый год мировой войны, когда распутывали убийство мошенника Левантовского, имевшего врагов больше, чем население Российской Империи, и тогда же перешли на «ты».

 

Часть вторая

Дело о жадности

1

В девятом часу сошли на дебаркадер небольшого городка Тапа, ранее имевшего название Тапс. Новые эстонские власти незаметно, тихой сапой, возвращали своим селениям, городам, улицам старые или на свой лад названия, лелея мечту в конечном итоге не остаться в составе Российской республики, а стать самостоятельными, признанными всем миром.

Прибывших из столицы агентов уголовного розыска встречал помощник начальника местной полиции, уроженец города Раквере. Господин невысокого роста, лет тридцати, с румяным лицом и с почти отсутствующими бровями над карими глазами. Волосы, редкие на висках, были причесаны с большим старанием и говорили, что новоиспеченный полицейский чин привык к аккуратности и порядку.

— Здравствуйте, господа. — Встречающий говорил без акцента, поздоровался с каждым за руку и только потом представился: — Помощник начальника уездной полиции Юри Ян Кеёрна, но для простоты можете меня звать Юрием Ивановичем.

Аркадий Аркадьевич назвал себя первым:

— Начальник петроградского уголовного розыска Кирпичников, можно просто Аркадий Аркадьевич.

— Сергей Павлович Громов, начальник первой петроградской бригады уголовного розыска.

— Сальков Георгий Иванович, эксперт.

— Вербицкий Дмитрий Львович, доктор.

— Иванцов Евгений, — представился самый молодой из приехавших, и щеки его заалели, — можно без отчества, просто агент.

— Так что у вас, любезный Юрий Иванович, произошло?

— Господа, может быть, с дороги стоит вначале позавтракать, и уже после направимся в наше учреждение, где ознакомитесь с собранными показаниями и найденными уликами? — толи вопрос прозвучал, толи утверждение.

— Пока мы не начали дознание, командуете вы, — Кирпичников сразу же обозначил некие границы, за которые заступать не позволит никому — ни местному начальству, ни эстонскому министру внутренних дел, ни даже президенту.

Завтрак был по столичным меркам более чем скромным: чай, кофе, кисель из овсяных хлопьев, паштет из печени, кровяные колбаски, сельдь со сметаной и ароматный теплый хлеб. Но самой большой неожиданностью стало присутствие местного начальника полиции, довольно молодого человека — Кирпичников определил, что лет тридцати, — в форменном кителе с полковничьими погонами и несколькими орденами на груди.

Поприветствовал на русском языке с явным акцентом и улыбкой на, как показалось, застенчивом лице.

— Надеюсь, ваша помощь окажется бесценной в поимке столь кровожадного преступника и наше сотрудничество не прекратится с завершением дела.

— Я тоже на это надеюсь, — сказал Аркадий Аркадьевич, пожимая руку начальнику тапской полиции. — Но скажите, почему вы не вызвали следователей по особо важным делам из столицы, а пригласили нас, простых дознавателей?

— Нашему начальству показалось, что вы более компетентны.

Материалов собрали немного: с десяток опросов живущих поблизости от мызы, где убили семью, протокол осмотра места преступления и очень много фотографических карточек. Специалист, отвечающий за эту область, постарался на славу.

— Неужели на месте преступления не снимались отпечатки пальцев? — поинтересовался Сальков.

— К сожалению, мы не имеем достаточно опыта…

— Юрий Иванович, — перебил досадливо эстонца эксперт, — это азы нашей службы, и их должен знать любой работающий в нашей области ученик, я уж не говорю о специалисте.

— Увы, — только и ответил на сетования Георгия Ивановича Кеёрна.

— Юрий Иванович, когда мы сможем выехать на хутор? — нарушил досадную паузу Кирпичников.

— Мызу?

— Что «мызу»? — не понял последнего слова Аркадий Аркадьевич.

— У нас так хутора называются.

— Ясно.

— О выезде сейчас распоряжусь.

— Кстати, — Кирпичников начал протирать очки, — не все граждане вашей страны знают русский язык. Кто будет в таких случаях нашим переводчиком?

— Я, — ответил эстонец.

— Но ведь мы можем быть в разных местах, поэтому одного переводчика нам будет недостаточно.

— Не волнуйтесь, — хотя голос Юри Яна звучал вполне дружелюбно, но в глазах чувствовалось раздражение, — без переводчиков вы не останетесь.

Шестиместный автомобиль, приданный петроградским работникам уголовного розыска, отъехал от уездного полицейского учреждения ровно в полдень.

— Ехать всего двенадцать километров, но дороги в нынешнее время не слишком хороши, поэтому будем двигаться медленно, чтобы… — видно было, что помощнику начальника полиции не слишком удобно об этом говорить, — не застрять.

Четыре года тому назад избранный президент обещал, что все изменится к лучшему, местные власти займутся благоустройством городов, поселений и в первую очередь дорог, чтобы можно было попасть в любой, даже самый отдаленный уголок страны, не съезжая с хорошей дороги ни зимой, ни летом.

— Дороги и дураки — самая большая беда нашего государства, Юрий Иванович. Об этом уже сказал один из наших писателей, так что мы люди привычные ко всему, — подбодрил Кеёрну Кирпичников. — Вы лучше нам поведайте о том, что не указано в этих бумагах, — Аркадий Аркадьевич постучал ладонью по тощему боку портфеля, в котором лежали собранные материалы.

— Для начала могу сказать, что вам отведены комнаты в одном из домов деревни Кохала. Нам показалось, что ездить из города нецелесообразно, — Юрий Иванович споткнулся на последнем слове.

— Хорошо.

— Вы правы, Аркадий Аркадьевич, живое слово иной раз несет больше смысла, нежели написанное. Так вот, на мызе я появился из города в первых рядах и могу рассказать о собственных впечатлениях.

— Хорошо, мы слушаем.

— Хутор, на котором разыгралась трагедия, расположен почти посредине между селениями Ареси и Кохала. Тела были найдены днем четвертого апреля…

— Извините, Юрий Иванович, я читал в показаниях, что уже с тридцать первого марта никого из семейства Соостеров не видели. Почему только четвертого числа обратили внимание?

— Как увидите, мыза расположена между селениями. Хозяин, его звали Айно, был не слишком общительным и не терпел, когда к нему приставали с расспросами или навещали хутор. Вы же читали, что он применял к членам семьи насилие и подозревался в связи со своей родной дочерью. Соседи побаивались такого человека, вот и не лезли, как говорится, со своим уставом.

— Понятно.

— Так что никто не спешил проверить, что творится на хуторе, если бы не мастер по ремонту двигателей.

— Простите, как его имя-отчество?

— Кайно Суур, у нас отчества как такового нет, — произнес с улыбкой Юри Ян.

— Простите, — пожал плечами Кирпичников. — Этот самый Кайно где проживает?

— О! Совсем рядом, если вы хотите его допросить, то непременно он будет в полном вашем распоряжении.

— Хорошо.

— Ну, что дальше? Суур доложился Анту Каарела…

— Старшему в селении Кохала?

— Да, у нас начали возвращаться старые порядки, существовавшие. у наших предков. В каждом селении есть старейшина, который является представителем государственной власти. Так вот, Суур доложился ему о том, что работу на хуторе сделал, но никого не видел, даже пса Соостеров. Это и вызвало определенные подозрения, и старейшина, взяв с собой трех человек, отправился на мызу.

— Что-то заподозрил?

— Отнюдь.

— Почему взял троих?

— Айно был непредсказуем, так что помощь лишних свидетелей оказалась бы как нельзя кстати.

— А дальше?

— Что дальше? Зайдя в сарай, Анту Каарела обнаружил тела и связался с нашим полицейским управлением, часа через два приехали мы.

— Вы были в числе тех, кто приехал первым?

— Да, — подтвердил Юрий Иванович.

— Стало быть, вы можете поделиться первыми впечатлениями?

— Конечно.

— И что вы увидели? На чем задержался взгляд?

После некоторого молчания Кеёрна, сузив глаза до щелочек, поиграв желваками, тихо сказал:

— Подавленное состояние. — Юрий Иванович снова замолчал. Аркадий Аркадьевич не торопил. — Представьте тела, наваленные друг на дружку, как бревна в лесу. Аккуратные раны, я имею в виду нанесенные железным острым орудием, как потом выяснится, мотыгой. И кровь, всюду брызги, лужицы. Слава богу, были высохшие, не то… В общем, страшная картина. Мы никогда с таким не сталкивались. Простите, что выдаю профессиональную тайну, но в течение дня шли споры — вызывать русских в помощь или попытаться своими силами провести следствие. Но возобладал здравый смысл. Бывали в наших краях убийства, ну там, муж жену приревнует, жене от самодура мужа надоест терпеть унижения, брат свата или тесть невестку, но вот так всю семью… — Кеёрна покачал головой.

— Понятно, — произнес Кирпичников, — а если отойти от эмоций и описать, как требует закон?

— Если так, — Юрий Иванович прищурил глаза, но Аркадий Аркадьевич с заднего сиденья не видел взгляда, — отбросить все… — Говорил медленно, каждое слово в отдельности. — Заходишь в сарай и видишь четыре… тела, положенные как бревна, лицами вниз, и у каждого трупа след от мотыги. И не один, — добавил эстонец почему-то сквозь зубы. — Об остальном вы читали.

— Где тела? — спросил петроградский эксперт.

— На мызе есть liustik, как это по-русски, — Юрий Иванович щелкнул пальцами в воздухе, — ледник.

— Ясно, — покачал головой Дмитрий Львович.

— Если вы о вскрытии, то тела в полном вашем распоряжении. Их еще не касался скальпель нашего эксперта.

— Я понял, — опять подал голос доктор.

— Об остальном вы знаете, опросили соседей…

— Которые живут в нескольких километрах?

— Да. Связались с министром внутренних дел России — и вот вы здесь.

— Есть подозреваемые?

— Пока ждали вас, рассматривали несколько предположений. Первый подозреваемый — Айно Соостер. Селяне традиционных религиозных взглядов не слишком жаловали семью Соостеров, противоестественная связь отца с дочерью, ему же приписывали отцовство мальчика Яниса, хотя в документах его отцом был записан Лану Шаас, это второй подозреваемый. Третьим можно было бы назвать Каарла Грубера, мужа все той же Вену и отца младшей Цецелии, но он погиб на полях мировой войны, так что его можно исключить.

— Почему же тогда вспомнили о нем?

— Честно скажу, не знаю.

— Но ведь должна же была прийти какая-то бумага о его гибели?

— Соостер утверждал, что приходила.

— Да и четыре года после войны прошло. Если бы был жив, то наверняка бы вернулся.

— Как бы дело ни обстояло, но это все наши подозреваемые. Хотя я забыл о лесной банде, уже четыре года прячущейся в нашем уезде.

— До сих пор не ликвидированной? — удивился Аркадий Аркадьевич.

— Да.

— И тому есть причины?

— Бандиты возникают из ниоткуда и исчезают в никуда, большого беспокойства не доставляют, крови не проливают, только воруют еду для пропитания.

— И все четыре года?

— Совершенно верно, поэтому мы не слишком обеспокоены.

— Но четыре года? — брови Кирпичникова поднялись кверху. — Крестьяне не ропщут?

— Отнюдь, жалоб от них не поступает.

— Значит, вы назвали всех ваших подозреваемых?

— Да.

— Вы сам, Юрий Иванович, какой из версий придерживаетесь? Ответить Кеёрна не успел — шофер нажал на педаль тормоза во дворе мызы, в которой несколько дней тому произошло кровавое преступление.

— Приехали, господа.

Приезжие из Петрограда вышли из машины, размяли ноги.

Мыза семейства Соостеров была, по эстонским меркам, не такой уж большой. Дом стоял по центру. Справа и слева хозяйственные постройки, конюшня, загоны для скота, сарай. Вокруг сооружений поля, метрах в ста — ста пятидесяти темнел густой лес.

— Стало быть, в этой тишине и покое произошла жестокая трагедия, — казалось, Аркадий Аркадьевич ни к кому конкретно не обращался, разговаривал с самим собой.

С минуту никто не произнес ни одного слова, только раздавались щелчки остывающего металла в двигателе автомобиля и беззаботное пение птиц.

— Что, господа сыщики, отдадим последний долг убиенным, найдем изувера, покусившегося даже на детей? — Кирпичников пригладил большим и указательным пальцем усы. — Юрий Иванович, не покажете нам, где были найдены тела?

— Аркадий Аркадьевич, у вас же в портфеле есть фотографические карточки?

— Карточки дают определенный ракурс, а нам надо взглянуть на места разыгравшейся драмы.

— Хорошо, наверное, лучше начать с сарая — Кеёрна уверенным шагом направился к постройке, остановился у ворот. — Вот на этом месте, — он указал рукой, — лежал сам хозяин, его жена Цецелия, их дочь Вену и Цецелия-младшая, дочь Вену.

Кирпичников извлек из портфеля фотографические карточки, нашел те, на которых были снятые с нескольких ракурсов трупы.

— Юрий Иванович, тела были свалены в кучу убийцей? Никто их не трогал?

— Насколько я знаю, никто. Они были припорошены сеном.

— Орудие убийства обнаружили?

— Да, оно лежит вот там, — эстонец указал рукой в глубь сарая.

— И вы не сняли с орудия убийства отпечатки пальцев и рук? — поинтересовался петроградский эксперт.

— Убийца, скорее всего, был в перчатках, на ручке мотыги не обнаружили никаких следов.

— Из свидетельских показаний становится понятным, что незнакомец прожил на хуторе два-три дня и за это время не оставил никаких отпечатков пальцев или рук?

— Никаких, — покачал головой Кеёрна, — только обуви.

— Надеюсь, их сфотографировали?

— Конечно.

— Где найдены остальные?

— Мария Баум — в своей спальне, тело мальчика — в его коляске в детской.

— Все убиты одним орудием?

— По виду раны — одним, но думаю, господин Сальков нам скажет точнее.

В доме было тяжело находиться. Пустота давила, невзирая на присутствие множества людей. Бурые пятна засохшей крови не добавляли опрятности месту преступления.

— Итого, — произнес Кирпичников, когда вышли во двор, — шесть человек.

— Целая семья и горничная.

— Мария Баум, — уточнил Громов.

— Да, она прибыла около пяти вечера тридцать первого марта.

— Не мог убийца прибыть с ней или вслед за нею?

— Не знаю, — честно признался Кеёрна, — Марию сопровождала сестра, Ани, которая сразу же уехала обратно и не осталась ночевать, как предложил хозяин.

— Таким образом, можно сказать, что Ани Баум…

— Янеда, — тихо сказал эстонец.

— Что? — спросил не договоривший Сергей Павлович.

— Сестра Марии Баум имеет фамилию Янеда.

— А… пусть Янеда, но значит, она последней видела семейство в живых.

— Получается, что так.

После осмотра дома петроградские агенты уголовного розыска собрались во дворе. Так называемое совещание Кирпичников провел здесь же. Все собрались в кружок и покуривали папироски.

— Расклад ясен, но не до конца, — Аркадий Аркадьевич посмотрел на чистое апрельское небо. — Дмитрий Львович, — обратился он к Вербицкому, — за вами заключение по трупам. Справитесь в полевых условиях? Как я понимаю, везти в город не слишком разумно, пока туда, пока обратно, а здесь мы будем знать из первых рук.

— Шесть трупов, конечно, многовато, но если любезный Юрий Иванович даст в помощь местного доктора или эксперта местного уголовного, я правильно выражаюсь?

— Не совсем, наши дознаватели служат в криминальной полиции.

— Хорошо, суть не в названии, — согласился Вербицкий. — Так будет у меня компаньон или, если угодно, помощник?

— Будет, — кивнул эстонец.

— С одним вопросом закончили, теперь второй и тоже довольно важный. Вам, Георгий Иванович, предстоит обнюхать каждый сантиметр и попытаться найти хотя бы какие-то следы пребывания в доме постороннего человека. Как я понял, наши Соостеры были слишком нелюдимы, чтобы принимать гостей.

— Хорошо, Аркадий Аркадьевич, я понял.

— За вами все постройки, работы много, но, Георгий Иванович, от ваших трудов многое будет зависеть. Нам необходимо заново допросить соседей убиенных в обоих селениях. Для этой цели нужен еще один переводчик. Сергей Павлович с Евгением направятся в селение Ареси, я же в Кохалу. Расклад ясен?

Никто не ответил, а только кивнули в знак согласия.

— Тогда, господа, за дело. Мы сюда приехали не свадебными генералами быть, а найти преступника и передать его в руки правосудия. С кем будете вы, Юрий Иванович?

— С вами, Аркадий Аркадьевич. С Сергеем Павловичем и Евгением поедет Тыну, он хоть с акцентом говорит, но переведет все слово в слово.

— Этот самый Тыну имеет отношение к криминальной или просто полиции?

— У нас в Эстонии открылись школы начальной подготовки полиции, по образцу английских. Тыну является, по-вашему, кадетом. Нет, не кадетом, в общем, слушателем второго года обучения.

— Юнкером?

— Да, да, юнкером. Обязательным условием поступления в учебное заведение является знание двух языков — эстонского и русского.

— Юрий Иванович, вы говорили, что до селений километра по два?

— Точно так, мыза Соостеров расположилась ровно посредине между этими селениями.

— Есть ли рядом другие мызы?

— Нет, — покачал головой Кеёрна.

— Занимаемся деревнями, — подытожил начальник петроградского уголовного розыска.

До Кохалы Аркадий Аркадьевич доехал на выделенном автомобиле в сопровождении Юрия Ивановича.

Кирпичников хотел было пройтись пешком, но эстонец настоял — мол, начальнику уголовного розыска столицы не подобает топать по размякшей апрельской земле.

— В деревне Кохала проживают пятьдесят три человека и стоят шесть домов. От ваших российских деревень Кохала отличается тем, что дома находятся не совсем рядом. Ведь к дому прилегают хозяйственные постройки, а эстонцы не терпят, как это говорится, толкотни, поэтому и дома мы строим на удалении друг от друга. В нас от предков живет жажда свободы.

Аркадий Аркадьевич слушал, но, казалось, не очень внимательно, хотя каждое слово оставалось в голове.

— Следовательно, в деревне проживают шесть семей?

— Совершенно верно.

Первым опрашиваемым оказался словоохочий крестьянин в чистой одежде с заплатками и с непроницаемым взглядом на худощавом лице. Постоянно поглаживал редкую седую бородку.

— Видел я Айно тридцатого марта на рынке…

— На рынке? — с изумлением спросил Кирпичников. — В городе?

— Нет, — перевел Юрий Иванович и пояснил от себя: — Хотя деревня маленькая, но в ней в каждый четверг происходит эдакая местная ярмарка. По старой традиции сюда съезжаются работники близлежащих мыз, деревень и селений.

— Понятно.

— Вот тридцатого Соостер в разговоре с одним из продавцов упомянул, что накануне слышал какой-то шум на чердаке. Когда поднялся туда, никого не обнаружил. Подумал, что лесной зверь забрался и при его появлении затаился, а потом сбежал. Но поутру никаких звериных следов не обнаружил, а только одну пару человеческих, шедших из леса.

— Интересно, — пробормотал Аркадий Аркадьевич.

— Соостер обошел мызу, проверил хозяйственные постройки, но никого не нашел.

— Человек мог спрятаться, — опять же тихо произнес Кирпичников. — Соостер тогда осмотрел помещения на предмет взлома?

— Конечно, — перевел Юрий Иванович.

— И ничего не обнаружил?

— Ничего. Кроме того, ничего ни в доме, ни в сарае, ни в пристройках не пропало, даже еды. — Крестьянин что-то начал говорить, Кеёрна кивал, запоминая. Потом почесал щеку пальцем. — Айно сказал, что все-таки кое-что нашел.

— Что? — спросил нетерпеливый Аркадий Аркадьевич.

— Таллиннскую газету.

— А почему в актах опроса нет никаких сведений о газете?

— Так он говорит, что никто не спрашивал.

— Ладно, значит, таллиннская газета. Мы сможем ее найти в мызе Соостеров?

Юрий Иванович пожал плечами.

— Попробуем, но времени много прошло. Айно мог ее сжечь.

— Нам удастся установить, кто такую газету мог читать в округе?

— Это навряд ли.

— Почему?

— В городе мало кто читает столичные газеты, а здесь подавно. Хотя у почтальона я уточню, — добавил эстонец.

Крестьянин опять начал что-то говорить. Аркадий Аркадьевич вопросительно посмотрел на Юрия Ивановича, тот пожал плечами.

— Он добавляет, что тогда же Соостер пожаловался, что пропала связка ключей от мызы.

— Как же вы опрашивали соседей? Этого тоже нет в тех бумагах, что мне представили.

Кеёрна слегка покраснел и с досадой на себя выдавил:

— Наша криминальная полиция только образовалась, и у нас не слишком большой опыт в следствиях по таким убийствам.

— Не обижайтесь, Юрий Иванович, опрос — это основа начала следственных действий, и его надо проводить тщательно, не забывая ни о каких мелочах. Ведь зачастую от них зависит поимка злоумышленника. Вот вы сказали, что открыли школы криминалистов, а кто там учит и передает опыт?

Кеёрна пожевал нижнюю губу.

— Там преподают старые сыщики.

— Но почему они не ведут дознания?

— Не мне обсуждать законы, но старым русским сыщикам запрещено служить в полиции, в армии и занимать государственные посты.

— Хорошо, — Аркадий Аркадьевич начал протирать очки, чтобы не смотреть на сконфуженного Юрия Ивановича, — продолжим. Таким образом, за день до убийства в мызе найдена газета и исчезли ключи?

— Совершенно верно.

— Значит, и следствие обретает другой взгляд и направление. Крестьянин снова начал говорить.

— Он, — Кеёрна кивнул на собеседника, — посоветовал Соостеру обратиться в полицию, но тот только посмеялся, что, мол, ключи сам куда-то сунул, а газету ветром принесло. В общем, отмахнулся от советов.

— Когда это было?

— В четверг. — И добавил: — Тридцатого марта.

— Нашего собеседника не удивило решение Соостера ни к кому не обращаться?

— Нет, Айно Соостер всегда славился нелюдимостью, всегда жил сам по себе и своих родных держал в узде. Я уже говорил, что подозревали его в связи с родной дочерью и догадывались, что Яниса, то бишь сына, она родила от отца. Так вот.

— Больше ничего добавить наш собеседник не хочет?

Юрий Иванович спросил у крестьянина, тот наконец перестал гладить свою куцую бородку, глаза его из стеклянных превратились в живые, улыбающиеся, и он, кивая на Кирпичникова, что-то спросил.

— Вы найдете преступника? — перевел Юрий Иванович. Аркадий Аркадьевич опять снял очки и начал протирать замшевой салфеткой, потом водрузил на нос.

— Найдем, — с такой уверенностью и злостью произнес начальник уголовного розыска, что собеседники поверили обещанию.

Старая женщина крутилась рядом, но видно было, что боялась подойти. Крестьянин на нее посмотрел и поманил пальцем. Она живо подошла ближе.

— Его жена, — сказал Юрий Иванович, — она тоже что-то хочет сказать.

— Слушаю.

У женщины был слегка писклявый голос. Из-под белого платка выглядывали редкие, совсем седые волосенки. Руки скрестила на груди и что-то быстро-быстро произнесла.

— Она тоже тридцатого видела одну из Соостеров.

— Кого?

— Вену, дочь Айно.

— И?

Юрий Иванович не понял последнего слова и спросил:

— Что «и»?

— Я говорю, продолжайте.

— Она, — эстонец указал рукой на жену собеседника, — разговаривала с Вену, и та поведала, что в последнее время боится выходить излома, чувствует, что кто-то за ними всеми наблюдает.

— Не говорила ли она, видела кого-то или нет? Может быть, просто мельком?

— Извините, Аркадий Аркадьевич, что такое «мельком»?

— Бегло, вскользь, — Кирпичников видел, что Кеёрна не совсем его понимает, — ну, короткое время.

— Vilkuvalt, — Юрий Иванович обратился к женщине, потом после ее ответа к начальнику уголовного розыска. — Нет, она говорит, что не видела. Ее внучка Линда ходила в школу вместе с Цецелией, дочерью Вену. Вот Линда потом и рассказала, что девочка с первого апреля не появлялась, и с этого дня Цецелию и никого из Соостеров никто не видел.

— Спросите, как они относились к Соостерам.

— К старшему — с опаской, а к женщинам и детям — с сочувствием.

— Как это понять?

— Айно хоть в церковь и ходил, но дочери прохода не давал. Их прежняя горничная, не проработав и года, сбежала. Вначале ей везде привидения чудились, а потом она Соостера с дочерью застала в непотребном виде на сеновале.

— Значит, привидения появились давно?

— Аркадий Аркадьевич, если вы о незнакомце, то предыдущая горничная была не совсем здорова, она верила во всякую мистическую чушь и немного тронулась головой.

— Но ведь видела хозяина с дочерью на сеновале?

— Это совсем другое дело.

— Ну, Юрий Иванович, если мы будем списывать на самочувствие свидетелей все, то никогда не продвинемся в расследовании. Нам надо выискивать сведения в первую очередь.

— Это так, но….

— Юрий Иванович, поблагодарите наших свидетелей за сведения.

— Хорошо, но они снова спрашивают, поможет ли вам сказанное ими найти убийцу?

— Передайте, что поможет.

Кирпичников повернулся и пошел к следующему дому. Эстонские хозяева, в отличие от русских, ценили пространство и строили жилье не совсем рядом, а на расстоянии. Позади послышались чавкающие по талому снегу шаги.

— Узнали что-то новое? — поинтересовался Юрий Иванович. Аркадий Аркадьевич остановился, словно наткнулся на невидимую стену.

— Вы знаете, ничего особенного. И притом, чтобы поверить на слово свидетелям, надо либо хорошо их знать, либо всецело им доверять, либо проверить сведения, которые узнал от свидетеля. Первые два пункта отметаем, ибо я их вижу в первый раз и не склонен верить всему, что услышал. Остается только третье, вот этим мы с вами, любезный Юрий Иванович, и займемся.

— Видимо, вы правы.

— Время покажет, оно — самый истинный поставщик сведений. Что было сокрыто, то обязательно выплывет наружу.

Из второго посещенного дома вышел мужчина средних лет, низкого роста, коренастый, словно всю жизнь таскал тяжести, с крепкими руками и уставшим взглядом, который преобразился от первого вопроса о Соостерах. Посмотрел с таким гневом, что у Юрия Ивановича похолодело на сердце. Кирпичников же отметил, что хозяин просто имел большущий зуб на Айно, что выяснилось сразу же.

— Об этом антихристе я говорить не хочу. Он хоть и посещал церковь, но был безбожником, и вся его семья сатанинские отродья. Ходят, то есть ходили, улыбались, а сами за пазухой камень имели и занимались грешными делами.

— Какими? — проявил инициативу Кеёрна.

— Будто не знаете? — съехидничал крестьянин. — Кого в полицию таскали за… прости господи… — Он перекрестился и продолжил: — За то, что дочь свою на кровать завалил? Не хочу их даже поминать. — Он скривился, махнул рукой и побрел прочь.

С минуту постояли, глядя в спину удаляющегося крестьянина, потом пошли к следующему дому.

— Вы, Аркадий Аркадьевич, простите.

— За что? — удивился Кирпичников.

— За наших граждан, они что думают, то и говорят. Если Соостер-старший неприятен, так никто ненависти не скрывает.

— Это даже лучше, — произнес начальник уголовного розыска, — среди дифирамбов правды не сыщешь.

Следующий опрашиваемый ничего нового не добавил. Относился к Соостерам безо всякого предубеждения.

— У каждой семьи свои скелеты в шкафу, а Айно был скрытным и никогда никому о себе не рассказывал. Да и то, рот откроет, пару слов произнесет и снова в молчанку играет. Сам в себе. Скрытный. И семью бил смертным боем за лишнее сказанное… Как я к нему относился? Да, никак. Каждый живет по-своему, и окружающие не указ, так что ничего о них добавить больше не могу.

— Хорошо, — примирительно сказал Аркадий Аркадьевич. — Вы в последние дни не встречали в округе незнакомых или подозрительных людей?

Крестьянин задумался и даже снял шапку и почесал затылок.

— Незнакомых, говорите?

Потом воздел взгляд на небо.

— Вроде бы нет.

— Так встречали, видели или, может быть, что странное показалось?

Собеседник пожал плечами.

— Ну, один раз будто кто-то мелькнул в лесу, но мне тогда подумалось, что показалось.

— Когда это было?

— Не помню, но может, тридцать первого, а может, и первого. Не припомню.

— Значит, все-таки кого-то видели?

— Я ж говорю, вроде показалось. Не могу в точности сказать.

— И кто показался — женщина? Мужчина? Ребенок?

— Мужчина, видимо.

— Почему такая уверенность?

— Одежда, шапка, точно не женщина, а для ребенка рост великоват.

— Где мелькнул незнакомец?

— Так по направлению к мызе Соостеров.

— Понятно, больше никто не мелькал?

— Не, не мелькал.

Когда отошли от крестьянина, Аркадий Аркадьевич опять снял очки и протер тряпицей, словно от усердия запотели стекла.

Все-таки опрос остальных хотя ничего и не прояснял, но давал определенную картину.

— Вот в этом доме вы остановитесь, — указал рукой Юрий Иванович.

— Хорошо, лишь бы было где голову положить, — сказал Кирпичников, — а с хозяевами поговорим попозже.

— Ваше право, — согласился помощник начальника полиции.

2

В девятом часу в доме, который был выделен для столичных гостей в деревне Ареси, собрались все: и доктор, и эксперт, и опрашивавшие деревенских жителей агенты. Все уселись за большим столом, покрытым серой скатертью. Пригласили через Юрия Ивановича к столу хозяина, смущенного вниманием к своей особе. Еще в городе Аркадий Аркадьевич поинтересовался у помощника начальника полиции, где можно приобрести хорошего вина.

— Видите ли, Юрий Иванович, у меня осталась давняя привычка. Если удается ужинать дома, то с фужером хорошего вина.

Кеёрна задумался, потом сказал:

— Французские ныне в цене, и их не достать.

— Не обязательно французские.

— Нам поставляют хорошие вина из Крыма.

На том и остановились.

И сейчас сидели за столом, у каждого был налит стакан вина. Блюд стояло немного, но все сытные: мульгикапсас — рагу из свинины с перловой крупой и неизменной квашеной капустой, вере пакёогид — галушки из ячменной муки, какое-то блюдо из картофеля, кисло-сладкая капуста и местное темное пиво.

Гости ели с аппетитом. Слишком длинным получился день, да и много ходили по домам, когда опрашивали в деревнях. Не все хотели разговаривать, некоторые отделывались незнанием, мол, моя хата с краю, ничего не знаю.

Когда перешли к чаю, Кирпичников спросил у Громова:

— Сергей Палыч, как прошел день?

Начальник первой бригады пожал плечами и скосил взгляд на хозяина.

Юрий Иванович заметил брошенный взор и сказал:

— Он не понимает русского языка, поэтому можете разговаривать на родном. Если потребуются его ответы, я переведу. Не беспокойтесь.

— А что нам беспокоиться? Если сведения утекут отсюда, то провал дознания будет висеть на местных властях, — пояснил Сергей Павлович. — А нам, — он сказал за всех, — не хотелось бы потерпеть фиаско из-за такого положения вещей.

— Не надо говорить так категорично, — обиженно произнес эстонец, — я привык отвечать за свои слова.

— Успокойтесь, господа, — примирительно произнес Кирпичников, — мы с вами собрались заниматься одним делом. Тем более что сегодня хозяина не опрашивали, и может быть, он что-то поведает нам.

Хозяин, крепкий старик с морщинистым лицом и седыми вол осам и, поначалу пожал плечами, что, мол, ничего не знаю. Чужая семья, как говорится, потемки, и в ней ни за что не понять, кто хорош, а кто плох.

— И все же? — настаивал Аркадий Аркадьевич. — Лучше расскажи, когда видел Соостеров в последний раз.

— Когда? — повторил старик и, почесав затылок, пожал плечами. — Не припомню, но вот первого и второго апреля из трубы у них шел дым. Я уж удивился, что Айно на службу в церковь не пришел, а печь топит.

— Почему удивились? — не удержался начальник уголовного розыска.

— Прижимист был старый Соостер и не баловал теплом домочадцев, а здесь на дворе не слишком холодно, а он печь топит.

— Значит, дым от печи шел и первого, и второго?

— Так, — кивал в знак согласия хозяин.

— А еще то ли в первый апрельский день, то ли во второй возвращался вечером домой и у кромки леса заметил свет от лампы. На окрик фонарь был потушен, и он, — Юрий Иванович указал на крестьянина, — не обратил особого внимания. Мало ли кто шляется, может, кто от любовницы возвращался.

На лице хозяина сверкнула ехидная улыбка.

— Соостер тоже по женщинам бегал? — спросил Сергей Павлович.

Крестьянин хихикнул, прижав руку к губам.

— Он говорит, что старому Соостеру дочери с женой хватало.

— Понятно, а это не досужие разговоры о дочери? — поинтересовался самый молодой агент, но, увидев взгляд начальника, покраснел. — Я ж ничего, для пользы дела.

— Хозяин говорит, что старая горничная на сеновале их видела, поэтому и уехала с мызы от греха подальше, чтобы не оскоромиться.

— Скажите, почту часто к вам привозят? — чтобы не видеть смущения младшего товарища, спросил Сергей Павлович.

— Через день.

— Почтальон ничего не говорил?

— А как же! Говорил, что почту оставлял на крыльце, на крик никто не отвечал. Он даже удивился, что с первого апреля даже собака не лаяла, как обычно. Стояла тишина, но на кухне кто-то возился.

— Не заглядывал ли почтальон в окна?

— Заглядывал, но ничего подозрительного не заметил.

Ранее Сергей Павлович доложил об опросах жителей деревни Ареси, но и там ничего толком узнать не удалось. Говорили то же самое, что и в Кохале.

— Что ж, — Аркадий Аркадьевич пригубил стакан, — можно подвести пока некоторые итоги. Соостеры и их новая горничная были убиты тридцать первого марта, именно с этого дня. никто в живых семейство не видел. Что же до проживания в мызе убийцы, то прежде, чем строить предположения, стоит послушать Георгия Ивановича. Что поведает нам наука?

— Я осмотрел дом и хозяйственные постройки, но скажу сразу, что продолжу завтра. Уж слишком большой объем работы. Но самое странное, что на орудии убийства нет никаких следов и отпечатков, только кровь и частицы мозгового вещества, словно убийца слышал о дактилоскопии, но забывал о ней, когда прятался на чердаке и в сарае.

— Может быть, мы имеем двух разных людей? — перебил вопросом эксперта Сергей Павлович, но Георгий Иванович так взглянул на начальника первой бригады, что тот поднял руки, мол, умолкаю и более не обеспокою ненужными вопросами.

— Так вот, рукоять кирки была обмотана полотенцем, потом этим же полотенцем убийца вытер руки. Ряд кровавых брызг и человеческих следов, пролегший из сарая в дом, на кухню, затем в комнату горничной и в детскую, показывает, что убийца носил грубые ботинки и именно он оставил кровавые следы. — С альков повернул голову к Юрию Ивановичу. — Вы не пытались с помощью собаки проследить, откуда пришел и куда ушел преступник?

— Увы, — с горечью ответил Кеёрна, — к сожалению, у нас нет сыскных собак.

— Ладно. Георгий Иванович, продолжайте.

— Преступник жил в мызе несколько суток после убийства, но, возможно, обитал там и накануне. Ему сыграл на руку тот факт, что вся усадьба является одним сплошным зданием, в котором жилые и нежилые помещения сообщаются между собой. Это позволяло убийце беспрепятственно попадать из одной комнаты в другую, не выходя при этом во двор. Так можно объяснить тот факт, что незнакомец не был замечен соседями.

— Да, видимо, этим можно и объяснить, почему соседи не подняли тревогу раньше.

— В северной части дома, над помещением с двигателем, который, если не ошибаюсь, четвертого апреля ремонтировал механик, на чердаке мной найдены следы временного проживания человека: солома примята и утрамбована, везде валяются объедки и мусор. Здесь же пол чердака частично разобран, и в конюшню свисает привязанная тугим крепким узлом к стропилу толстая веревка, способная выдержать человека, — злоумышленник вполне мог использовать ее для быстрого доступа из чердака в сарай. Кусок такой же веревки найден и в подсобном помещении возле амбара.

— Следовательно, убийца должен был знать расположение помещений и в доме, и в сарае, и в амбаре, — начал говорить Аркадий Аркадьевич.

Юрий Иванович покачал головой:

— Не обязательно, все мызы или крестьянские дома у нас устроены одинаково.

— Следовательно, преступник местный уроженец?

— Может быть, не местный, но уроженец Эстонии наверняка.

— Юрий Иванович, мы это учтем, — кивнул Кирпичников.

— Более добавить мне нечего, но завтра я продолжу осмотр.

— Георгий Иванович, вы сказали, что отпечатков на кирке не найдено?

— Совершенно верно, но на чердаке их хватает, там остались миска, кружка, да и проживавший там хватался за стропила — в общем, есть следы. Если бы был человек, я мог бы сравнить. Добавлю еще, что убиты Соостеры были в разных местах, но вот потом по какой-то только убийце известной причине перенесены к дверям сарая и брошены друг на дружку, — эксперт постучал пальцем по фотографической карточке. — Завтра я продолжу осмотр и тогда представлю полный акт.

— Учтем. Что скажете нам вы, Дмитрий Львович?

Вербицкий обвел взглядом сидящих за столом.

— Надеюсь, господа, у всех у вас крепкие нервы.

Евгений Иванцов стер со лба выступивший пот, побледнел, нервически сглотнул слюну, но ничего не сказал.

— С кого начать? — Дмитрий Львович театрально посмотрел на младшего по возрасту агента, но на лице не появилось ни зловещей улыбки, ни ехидной ухмылки. — Женя, не суди строго, но у нас такая служба — копаться в дерьме, чтобы потом очищать наш хрупкий мир от всякой нечисти.

— Дмитрий Львович, — ответил за Иванцова Аркадий Аркадьевич, — у Евгения нервы молодые и крепкие, так что начинайте свое повествование.

— Как скажете. — Вербицкий надел очки и достал откуда-то несколько бумаг. Потом оказалось, что на трапезу он явился со своим портфелем. — Судя по одежде, в которой были найдены убитые, можно с некоторой натяжкой сказать, что преступление могло быть совершено вечером, когда семья готовилась ко сну.

— Из чего сей факт следует? — спросил Громов.

Кирпичников метнул на спросившего коллегу испепеляющий взгляд, но доктора вопрос не отвлек, а, наоборот, конкретизировал.

— Во-первых, хозяин, извините, лежал в куче тел в исподнем белье и кальсонах. Я не думаю, чтобы убийца его раздел…

— Секундочку, — Аркадий Аркадьевич остановил речь Вербицкого, но не успел ничего произнести далее, как эксперт кивнул и сказал:

— Я обращу внимание на одежду убитых.

— Хорошо, мы слушаем.

— Дочь, — он заглянул в бумагу, — вы простите, но я пока путаюсь в именах, поэтому буду пользоваться своей подсказкой.

— Да ради бога, — начальник уголовного розыска откинулся на спинку стула и сморщил лоб.

— Цецелия-младшая в ночной сорочке, только ее мать Вену и жена хозяина Цецелия в повседневной одежде. Маленький мальчик…

— Янис, — подсказал Юрий Иванович.

— Да, Янис спал в коляске. И Мария Баум тоже была в повседневной одежде…

— Она не успела распаковать свой багаж, — подсказал эксперт. Вербицкий поблагодарил Георгия Ивановича кивком.

— Теперь по существу дела. Череп Цецелии-младшей разбит накрест несколькими ударами острым, тяжелым предметом, предположительно киркой, найденной ранее местной полицией. На шее имеются несколько поперечных резаных ран, уже другим орудием, более острым и с тонким лезвием. Эти раны вызвали обильное кровотечение. С правой стороны от носа, на щеке, имеется круглое отверстие с ровными краями, оставленное, к сожалению, мне не удалось определить каким, то есть неизвестным предметом, на подбородке имеется рана от кирки.

— Она была жива, когда убийца наносил все эти раны?

Доктор тяжело вздохнул.

— Да, на шее остались кровавые следы от детских пальчиков, очевидно, Цецелия-младшая пыталась зажать резаные раны на шее. В руке девочки я обнаружил пучок вырванных волос. Потом я сравнил их с волосами домочадцев и выяснил, что они принадлежат матери девочки, — посмотрел в бумаги, — Вену.

— Матери девочки?

— Да.

— Странно, но не она же убивала свою дочь?

— И это я проверил. Ни замытых следов крови на руках Вену, ни на одежде брызг и пятен не обнаружено.

Аркадий Аркадьевич покачал головой.

— Девочку можно было спасти, если бы вовремя подоспела соответствующая медицинская помощь.

Лица сидящих за столом помрачнели. Юрий Иванович, несмотря на то что видел трупы на местах, где они были обнаружены, чувствовал себя некомфортно среди профессионалов, так буднично обсуждающих чужую смерть.

— Голову жены хозяина мызы убийца пробил в семи местах, но по осмотру и всем приметам могу точно сказать, что первый удар оказался смертельным, а вот остальные нанесены то ли со зла, то ли из мести. Прошу прошения, но не мне это гадать, я только оперирую фактами.

— Значит, остальные удары нанесены уже мертвой женщине?

— Совершенно верно.

— Мог знать преступник, что бьет по мертвому телу? — спросил Громов.

— Не исключаю такой возможности. Интереснее обстоят дела с дочерью хозяина.

— С Вену, — тихо сказал Юрий Иванович.

— Что? — спросил недопонявший слов эстонца доктор.

— Ее звали Вену.

— Благодарю, Юрий Иванович, за подсказку. Надеюсь, завтра я никого не перепутаю. Так вот о чем это я? Ах да, интереснее обстоят дела с Вену: она вначале была задушена преступником, а уж потом он нанес ей девять ударов киркой.

— Глубоких? — поинтересовался Иванцов, у которого с лица не сходила бледность.

— Если, Женя, хочешь узнать с какой силой, то да, убийца с усилием выдергивал кирку из головы жертвы.

— Я понял, — все так же тихо прошептал Евгений.

— Далее. — Дмитрий Львович опять посмотрел в бумагу, закусил верхнюю губу и продолжил: — Следующая — Мария Баум. Ей по височной части головы с правой стороны был нанесен удар чем-то тяжелым. Чем — мне установить не удалось, но предположительно — железной дубиной или трубой.

— Почему железной?

— В ране я обнаружил частицы ржавого железа. Я попрошу уважаемого Георгия Ивановича обратить при завтрашнем осмотре пристальное внимание на что-либо подобное.

— Более никаких ран на теле Баум не нашли?

— Отчего же? Когда Мария упала лицом вниз, преступник нанес два удара по затылку.

— А мальчик?

— Янис?

— Да.

— Он не почувствовал никакой боли, убит во сне одним ударом кирки.

— И последний в списке — хозяин, — напомнил Аркадий Аркадьевич.

— Правая половина лица снесена режущим орудием, типа сабли, и более ни одной отметины преступник не оставил.

— Может быть, секирой с широким округлым лезвием. Такие у нас применялись раньше для обработки больших плоских поверхностей брусов и балок. Может, такой? — подал голос Юрий Иванович. Его немного поташнивало от кровавых подробностей. Кружилась голова, и начал подергиваться левый глаз.

— Возможно, — задумчиво произнес Дмитрий Львович, — тогда убийца должен обладать недюжинной силой.

— Видимо, — Аркадий Аркадьевич барабанил пальцами по поверхности стола, — а может, и нет, хотя… — Недоговорив, начальник уголовного розыска умолк, немного помолчал и продолжил: — Разные орудия убийства не наводят на определенные мысли?

— Преступник был не один? — озвучил мучивший всех вопрос Иванцов.

— Как тебе, Евгений, кажется — один он был или не один? — на помощь Кирпичникову пришел Громов.

— Исходя из полученных сведений, преступников могло быть двое. Поясню почему. Во-первых, способы убийства. В одних случаях кирка, в других — удушение…

— Ты не забывай про секиру и железную дубинку. По твоей логике, преступников получается четверо? — прозвучал то ли вопрос, то ли утверждение эксперта Георгия Ивановича.

— Ну… — только и сумел сказать Евгений и умолк.

— Георгий Иванович, что вы об этом думаете? — повернул голову к Салькову Кирпичников.

— Я затрудняюсь что-то категорически утверждать. Завтра взгляну надело с позиций полученных сведений. Но сейчас, — он развел в стороны руки, — простите. Мнение выскажу завтра.

— Дмитрий Львович, что можете сказать вы?

— Когда я исследовал трупы, — начал Вербицкий медленно, казалось, прислушиваясь к каждому сказанному собой же слову, — то тоже задавал себе вопрос: одной ли рукой нанесены раны, одной ли рукой убиты Соостеры — или бандой? Сопоставил рост жертв, высоту потолков, в какой момент нанесены смертельные удары. В ту минуту, когда они стояли? Сидели? И пришел к выводу, что все-таки убийца был один.

— Но орудия разные?

— Совершенно верно, разные. У преступника не было цели убить всех, что-то его встревожило, ведь до трагического вечера он спокойно жил на чердаке, наблюдал за жизнью семейства, но потом произошло что-то, разозлившее убийцу. Он схватил кирку…

— Но позвольте, — тихо сказал Евгений, — зачем преступнику обматывать полотенцем ручку кирки?

— Ты прав, незачем, если он собрался убить кого-то конкретного. Именно поэтому взял первое попавшееся под руку орудие.

Им оказалась кирка. Преступник знал, что на ручке останутся отпечатки пальцев, поэтому обернул полотенцем. Здесь ему хватило сообразительности, а вот о том, что оставил множество следов на чердаке, он не сообразил.

— Что-то не вяжется, — сказал Громов.

— Что именно? — спросил Дмитрий Львович.

— Не знаю, как объяснить, — Сергей Павлович провел большим и указательным пальцами по усам, — но не нравится мне ваше построение, вроде бы оно логичное, но не нравится. — Вербицкий пожал плечами, а Громов продолжил: — А если тот, с чердака, только свидетель, а убивал кто-то другой?

— В твоем предположении, Сергей Павлович, есть определенный резон, — Кирпичников начал протирать стекла очков, — его мы отметать не будем, проверим как одну из рабочих версий. Мы с вами рассматривали, что найдено, что узнано за сегодняшний день, но нет внятного мотива. Вот Юрий Иванович познакомит нас с тем, к каким выводам пришла эстонская полиция. И позвольте мне поблагодарить господина Кеёрну за то, что все представленные документы переведены на русский язык.

Эстонец посмотрел на начальника петроградского уголовного розыска и медленно произнес:

— Мы думали, что в ваших силах прийти к тем же выводам, что сделали мы, хотя… новый, то есть свежий взгляд на замыленные вещи гораздо лучше.

— Юрий Иванович, приезжая на новое место преступления, мы никогда не отбрасываем то, что сделано агентами уголовного розыска. Это просто глупо, ведь вы больше нас знаете местные обычаи, взаимоотношения людей, вам местные жители могут рассказать то, что не осмелятся сообщить приезжим. Так что вы не совсем правы, считая нас всезнайками. Без вас нам труднее вести дознание.

— Благодарю, — Кеёрна приложил руку к груди. — Теперь о наших земных делах. Когда мы ехали из города на мызу, я же вам рассказывал…

— Простите, Юрий Иванович, но дорога была не слишком легкой, и поэтому некоторые проспали весь путь и не слышали ваших слов.

— Хорошо. Наши крестьяне — традиционных христианских взглядов и поэтому не слишком жаловали семью Соостеров, считая их грешниками. Я говорил, что виной тому противоестественная связь отца с дочерью.

— Это установленный факт?

— Прежняя горничная сбежала от Соостеров, якобы застав отца с дочерью в непотребном виде на сеновале.

— Другие свидетели были?

— Не знаю, — честно ответил эстонец.

— Как к такому относилась жена Айно?

— Цецелия? Забитая женщина, подчинявшаяся всем причудам мужа.

— Тиран, — пробурчал Евгений.

— Ну, не тиран, а больше самодур, — подсказал Юрию Ивановичу Громов.

— Кроме того, Айно же приписывали отцовство мальчика Яниса, хотя в документах его отцом был записан Лану Шаас, это второй подозреваемый.

— Как этот попал в отцы?

— У Вену, дочери Айно, была с ним несколько лет назад связь.

— Этот Лану холост?

— Нет, женат.

— Вы опрашивали его жену? — поинтересовался Кирпичников.

— Вот она и заявила, что муж пришел почти под утро. Объяснить, где находился, он отказался, хотя ни на одежде, ни на сапогах не обнаружено ни пятнышка крови.

— Этот Шаас арестован?

— Нет, да и куда он может сбежать? Только в лес. А третий подозреваемый условен.

— Как это понять? — опять подал голос Громов.

— Каарл Грубер — муж Вену — был призван в армию в пятнадцатом году, и с тех пор его никто не видел и о нем не приходило никаких бумаг.

— Каких?

— О том, что погиб. Он как в воду канул. Но мы не списывали его со счетов скорее по… как это, по инерции.

— Грубер, как я понимаю, отец Цецелии-младшей.

— Совершенно верно.

— Вы не проверяли сведения о нем в Военном министерстве?

— К сожалению, не успели. Но кроме перечисленных, в подозреваемых банда бывших солдат, воевавших за германцев.

— Четыре года после войны прошло, неужели их до сих пор не изловили? — удивился все тот же Громов.

— Они не причиняют нам большого беспокойства. Никого не грабят, не убивают, крестьян беспокоят, если можно так сказать, по мелочи.

— Следовательно, их мы можем отмести из-за миролюбивости? — улыбнулся Сергей Павлович.

— Можно сказать и так, — не принял иронического шутливого тона Юрий Иванович.

— Сегодня, господа, был слишком длинный день. — Кирпичников положил ладони на стол, затем резко поднялся. — Всем отдыхать.

Аркадий Аркадьевич стоял у окна и курил папиросу. Луна лениво подмигивала из-за бегущих, казавшихся черными облаков или туч. Тьма поглотила мызу, только за спиною тускло светилась стеклянная груша лампочки. Время текло медленно и размеренно, сон пропал. Еще с минуту назад хотелось положить голову на мягкую подушку в вышитой грубыми стежками наволочке. И вот остался один в небольшой комнате, а сонливости как и не бывало.

Начальник уголовного розыска прищуривал левый глаз, почему-то папиросный дым поднимался именно по нему.

Кирпичников думал о том, что завтра предстоит увидеть тела убитых Соостеров и их горничной, раны с запекшимися, почерневшими рваными краями и, может быть, открытые беззащитные глаза детей. Хотя Янис спал, а Цецелия, дочь Вену, видела убийцу, смотрела ему в лицо и закрывала маленькой ладошкой рану, чтобы кровь текла не таким быстрым ручьем. У нее была перерезана яремная вена. Злость не поднималась волной, как происходило раньше. Аркадий Аркадьевич не ожесточился, не отстранился от чужой боли, просто верх взяли профессионализм и желание как можно быстрей найти преступника. Конечно, такой изверг заслуживал суровой смерти, но надо, чтобы каждый занимался своим делом. Сыщик, если он настоящий, должен ловить преступников и передавать в руки правосудия, прокурор — грамотно готовить документы со всеми доказательствами, а судья обязан судить по закону, не мстя жизнь за жизнь, но так, чтобы кто-то другой не посмел даже подумать о лишении жизни другого человека.

Аркадий Аркадьевич долго стоял с потухшей папиросой у окна, вглядываясь в непроницаемую темень ночи.

Потом он лежал в темноте и вглядывался в потолок, стараясь хоть что-то разглядеть. Мысли перескочили на семью убитых. И здесь начальник уголовного розыска споткнулся. Жалко девочку и мальчика, но если бы они остались живы, то кто бы их приютил? Не стали бы они такими же беспризорниками, как российские дети после мировой войны, когда взрослые погибли, а малолетние остались один на один с суровой действительностью?

Мысли перескочили на убийцу. Для чего ему надо было вначале прятаться на чердаке, ходить в лес в течение нескольких дней? Наблюдал за жизнью семейства Айно Соостера? Но ведь мог попасться. Нет, он попался на глаза дочери по имени Вену, потом самому главе, который, даже несмотря на свою нелюдимость, пожаловался соседу? Здесь чего-то не хватает. И почему? Брови Кирпичникова поползли вверх. Собака, — мелькнуло, как молния на горизонте. Почему собака не лаяла на чужого? Может быть, она вообще ни на кого не лаяла или человек, живший на чердаке, не являлся ей чужим? Таким образом, версия о Каарле Грубере не такая уж дикая, как кажется на первый взгляд. Собака могла признать в нем старого хозяина, а значит… Усталость давала о себе знать, и Аркадий Аркадьевич провалился в самый обычный сон.

Утром петроградские уголовные агенты продолжили дознание. Доктор Вербицкий вызвался помогать эксперту Салькову, который со всей тщательностью исследовал чуть ли не каждый закуток мызы Соостеров. Ему же придали и фотографа с аппаратом фирмы «Eastman Kodak» с кассетной пленкой на сто кадров. Поэтому Георгий Иванович указывал на места, которые необходимо было зафиксировать не только в памяти, но и на снимках.

Юрий Иванович после утренней трапезы ждал распоряжений начальника петроградского уголовного розыска. Кирпичников не спешил входить в реку дознания — вначале стоило набросать план того, что бы он хотел сделать. Вчерашним днем, когда расспрашивали жителей деревни, Аркадий Аркадьевич намеренно не стал задавать уточняющих вопросов и уделять много внимания Лану Шаасу и его домочадцам. Но сегодня стоило им заняться, тем более что у эстонской полиции он в подозрении.

— Сергей, — Кирпичников подозвал Громова, — семья Соостеров скорее всего, даже не скорее, а точно, убита в ночь с тридцать первого марта на первое апреля. Сейчас Юрий Иванович, — начальник уголовного розыска повернул голову к эстонцу, — привезет из деревни некоего Шааса, который записан отцом Яниса. Пока я буду разговаривать с ним, ты поговори с его родными и, в частности, постарайся выяснить, по возможности не заостряя внимания, где находился в ночь убийства этот самый Шаас. Спал в собственной постели или отсутствовал? Потом поговори с Кайно Сууром и сАнту Каарела.

— Понятно.

— А вам, Юрий Иванович?

— Да, понятно. — И повторил: — Оставить Сергея Павловича в деревне у Шаасов, а хозяина привезти к вам.

— Вот и чудненько, жду вас.

Когда Лану Шаас вылез из автомобиля, Аркадий Аркадьевич им залюбовался. Стройный, высокий мужчина, издалека казалось, не разменявший и третьего десятка. Короткие темные волосы, аккуратные маленькие усики под прямым греческим носом, полоска алых чувствительных губ и глаза чистого небесного цвета. Хотя, когда он подошел ближе, сразу стали заметны и морщины, пересекавшие прямой лоб и глубоко впившиеся в уголки глаз, и бледность щек — то ли от волнения, толи по иной причине.

— Доброе утро, — поздоровался первым Кирпичников. — Вы Лану Шаас?

— Совершенно верно, — медленно произнес привезенный из Кохалы на русском языке с акцентом.

— Вы говорите по-русски? — поинтересовался начальник уголовного розыска.

— Немножко, — ответил Лану, — я выучил язык на фронте.

— Хорошо. Значит, нам не понадобится переводчик?

— Думаю, да. Не понадобится.

Во дворе под навесом стоял грубо сколоченный стол с двумя такими же скамьями.

— Юрий Иванович, мы с Лану присядем за тот стол, а вас я попрошу распорядиться, чтобы нам принесли, если можно, горячего чаю. Вы не против? — Кирпичников обратился к Лану.

— Отнюдь, — ответил не свойственным для изучавших русский язык людей словом Шаас.

— Вот и замечательно. — И Аркадий Аркадьевич указал рукой на скамью: — Прошу.

Когда уселись друг напротив друга и положили, как в зеркале, руки на стол, Кирпичников произнес:

— Надеюсь, вам не надо объяснять, почему вы здесь?

— Я не совсем дурак, — на непроницаемом лице Шааса мелькнула едва заметная тень беспокойства, — и понимаю, что в убийстве я — первый подозреваемый.

— Поясните, отчего такая уверенность?

— Видите ли, одно время я увлекся, — посмотрел в глаза Аркадию Аркадьевичу, проверяя, правильно произнес или нет, — Вену, и от этого увлечения родился Янис. И я вынужден теперь… — Он сбился, закусил верхнюю губу, вытер лоб и продолжил: — Был вынужден платить Вену на содержание мальчика.

— Вы считаете, что это достаточная причина вас подозревать? — Брови Кирпичникова поползли вверх.

— Так считает полиция.

— Сколько лет вы воевали? — Аркадий Аркадьевич перевел тему в другое русло.

— Три, — коротко ответил Лану.

— Где?

Шаас покачал головой и сдвинул брови.

— Всех мест не вспомнить. Тонул в польских болотах, падал с гор в Галиции, отступал до Петрограда.

— Довольно обширная территория.

— Да, дважды ранен, и оба раза пуля прошла, как это, Labi ja lxhki, сквозь.

— Навылет, — подсказал Кирпичников.

— Правильно, навылет.

— Случаем не встречали на фронте Каарла Грубера?

— Нет, я эстонцев редко встречал, не то что одно…

— Сельчан.

— Да, односельчан, — кивнул Лану.

— В каком году вы обзавелись семьей?

— Простите?

— С какого года вы женаты?

— Ах это… — Шаас задумался, потом посмотрел на начальника уголовного розыска: — Какое отношение имеет моя женитьба к убийству?

— Господин Шаас, — улыбнулся Аркадий Аркадьевич, — может быть, никакого, а может быть, прямое. Я вчера приехал в Эстонию и не знаю ваших взаимоотношений с женщинами, поэтому простите, если буду задавать не совсем корректные вопросы.

— Корректные — это как?

— Деликатные, обходительные, уважительные.

— Да, я понял, lahked.

— Наверное.

— Вы — полицейский, — Лану развел руки в стороны, — ваше право.

— Право — не право, но нам, приехавшим сюда, надо найти истину и преступника, забравшего шесть жизней.

— Я понимаю, служба.

— И это тоже. Так когда вы женились?

— За год до мировой войны.

— У вас есть дети?

Шаас провел пальцем по усам.

— Уже нет.

— Как это понимать?

— Был только сын Янис.

— Но ведь ходят слухи, что отцом Яниса был Айно?

Лану сверкнул глазами, сощурил их в узенькие щелки и отвел взгляд в сторону. Потом медленно и устало выдавил из себя:

— Я признал Яниса своим сыном.

— Хорошо. Вы часто навещали Яниса?

— Раз в два-три месяца. — И, увидев, что Кирпичников смотрит на него удивленно, пояснил: — Я приносил деньги Вену, чтобы она купила что-нибудь для сына. — У Шааса появилась в уголку левого глаза слеза, которую он смахнул так, чтобы начальник уголовного розыска не заметил.

— Как вы относились к мальчику?

— Я бы забрал его в свою семью, нам с Анитой Господь отказал в просьбе иметь детей, но старый Соостер был против.

— Вену хотела, чтобы вы взяли сына к себе?

— Да.

— А ваша жена?

— Она была не против.

— Почему был против Айно Соостер?

— Он просто сказал «нет». Если бы вы его знали, то поняли бы, что его «нет» невозможно сдвинуть с места.

— Хорошо. Как получилось так, что вы — женатый человек — увлеклись Вену?

— Не знаю, так получилось.

— Это было обоюдное желание?

— Вы хотите… нет, господин из Петрограда, нет, никакого насилия. Если вы это имели сказать.

— Ваша жена знала о связи с Вену?

— Вначале нет, потом… я сам ей сказал.

— Когда?

— Когда живот было не скрыть?

— И как отнеслась жена к такому факту?

— Плакала, боялась, что я выставлю ее за дверь.

— Скажите, господин Шаас, где вы были в ночь с тридцать первого марта на первое апреля?

3

Громов остался в деревне Кохала с переводчиком Тыну, молодым парнем, старавшимся оставаться в тени из-за скромности. Когда переводил, краснел чуть ли не до корней волос. Ему казалось, что говорит не так, переводит не очень хорошо, да и вообще не его это дело ходить с петроградскими сыщиками и задавать порой не очень приятные вопросы гражданам своей страны.

— Вот что, любезный Тыну, сегодня нам предстоит несколько встреч. Только прошу тебя, не надо тушеваться…

— Что такое «тушеваться»?

— Дорогой мой, надо иногда для разговорной практики читать книги русских писателей на языке оригинала. Слово «тушеваться» придумал Федор Михайлович. — Увидев непонимающий взгляд эстонца, пояснил: — Был у нас такой писатель — Достоевский…

— Знаю его, — перебил обрадовавшийся Тыну.

— Знаешь — это хорошо. А вот «тушеваться» — это стесняться, что ли, робеть, конфузиться.

— Понял, — сказал серьезным тоном эстонец, не поняв последнего слова. — С кем предстоит первая встреча?

— Видимо, с женой Лану Шааса.

— С Анитой, — покачал головой Тыну.

— Значит, с Анитой Шаас. Веди, проводник, — Сергей Павлович подтолкнул в плечо спутника.

Анита встретила гостей настороженно, в серых глазах то и дело мелькали искорки неподдельного испуга — то ли за мужа, толи за себя, то ли по совсем иной причине. Она постоянно пыталась поправить выбившийся из-под платка локон волос, но с какой-то неуклюжестью. Стройная фигура выдавала в ней еще молодую женщину, хотя и погрязшую в домашнем хозяйстве. Лицо со следами раннего увядания пересекали неглубокие морщинки, сгрудившиеся у уголков глаз и губ.

Поприветствовав хозяйку, Громов осмотрел комнату, чистую, уютную. Все дышало в ней благодушием и любовью к созданию уюта. Сергей Павлович отметил, что, несмотря на большую разницу в возрасте между Анитой и Лану (почти пятнадцать лет) и большой семейный срок, как ранее выяснил петроградский уголовный агент из бумаг, представленных эстонской полицией, Анита оставалась влюбленной в склонного к изменам мужа.

— Не позволите присесть? — начал разговор Громов и застенчиво улыбнулся.

— Ой, простите меня, — произнесла довольно низким, но приятным голосом женщина и суетливо указала на стулья, стоявшие вокруг стола.

Сергей Павлович отодвинул стул, присел и только потом сказал: «Благодарю». Затем немного помолчал, изучая женщину, которая под его взглядом зарделась и поднесла руку к виску.

— Госпожа Анита, простите нас за столь внезапное вторжение, но сами понимаете, что наша служба не терпит отлагательств и каждая минута у нас на счету.

Женщина кивнула.

— Именно поэтому нам надо задать вам несколько неприятных, вопросов.

Опять кивок.

— Какие у вас отношения с мужем?

— Как в обычной семье, — ответила она сразу, будто была готова к такому вопросу.

— То есть можно сказать, что вражды вы к нему не испытываете?

— Вражды? — уточнил Тыну.

— Да, я так спросил.

Анита подняла на Громова удивленные глаза.

— Конечно же нет, ведь он Богом данный мне муж.

— У вас есть дети?

— Нет, — покачала головой женщина.

— Скажите, муж вам изменяет?

— Это наше семейное дело, и вас оно не касается, — впервые за встречу огрызнулась Анита.

— Наверное, не будет, госпожа Шаас, открытием, что наша служба не позволяет верить всем на слово, и каждую произнесенную фразу мы перепроверяем своими методами. И поэтому рано или поздно правда выйдет наружу, поэтому мой совет: ничего не скрывать.

Анита закусила нижнюю губу.

— Вы все равно узнаете от других, так пусть будет лучше, если от меня. Да, Лану бегает к другим женщинам.

— Как вы к этому относитесь?

Женщина вначале горько улыбнулась и смахнула появившуюся в правом глазу слезу.

— Я люблю мужа. — ответила она и опустила взор на свои беспокойные руки.

— Скажите, часто увлекается Лану чужими женщинами?

Лицо Аниты вытянулось и стало похожим по бледности на гипсовую маску.

— Бывает, — произнесла она едва слышно и добавила, как капризный ребенок: — Но он всегда возвращается ко мне.

— Что вы можете сказать о связи Лану с Вену Соостер?

— Это ложь, — прошипела женщина, — простая ложь. И ее выдумывают те, кому больше нечего делать, как сплетничать о соседях. Они говорят так из зависти, что у нас хорошая семья, что мы работаем и всегда достаток в нашем доме. А они только и могут, что чесать языками и болтать небылицы.

— Значит, все, что говорят соседи, является ложью?

— Да, — выкрикнула женщина.

— Хорошо, но дыма без огня не бывает.

— Что? — спросил Тыну.

— Соседи, конечно, горазды на выдумки и сплетни, но не на пустом же месте возникают такие разговоры?

— Возможно.

— Анита, — Громов накрыл ладонь женщины своей, она хотела отдернуть, но не стала, — поймите, правда выплывет и может либо навредить, либо помочь. Поэтому не надо ничего скрывать, а злые соседи, наоборот, еще больше оболгут.

— Я ничего не знаю и не хочу знать. Ничего, — повторила она.

— Так не бывает. Вы знаете, когда идешь по ступенькам вверх, ничего не замечаешь, все вокруг вроде бы спокойно. Но стоит споткнуться — и видишь под ногами ступени, а они не такие радужные, а грязные, неухоженные. Так и в жизни.

Женщина смахнула слезы.

— Устала я от всего и всех, — тихо произнесла она, и в голосе послышалась душевная опустошенность и боль грядущей утраты. — Устала ждать, устала улыбаться сквозь слезы, устала быть подушкой, устала просто жить.

Повисла неловкая пауза, хотя Громов и проводил довольно успешно допросы, но здесь растерялся. Перед ним сидела довольно молодая женщина с увядающим лицом и, главное, с мыслями, которые возникли не в одночасье, а копились годами. Нужно было ее утешить, но Сергей Павлович не знал, какие подобрать слова. Он только гладил женскую тонкую ладонь и молчал.

Тыну просто отводил в сторону взгляд.

— Вы, Анита, молоды, и у вас еще много прекрасных лет впереди. Не стоит ставить крест на своей судьбе.

— Вы ничего не понимаете.

— Может быть. Но поверьте, я много повидал в жизни, — с грустью в голосе произнес Сергей Павлович, — и мне больно видеть, как вы убиваетесь. Вы придумали себе мужа и хотите видеть в нем не то, что есть на самом деле. Вам надо сесть и хорошо подумать, сопоставить, как мы, агенты уголовного розыска, говорим, факты и сделать выводы. Без заламывания рук, без нервических припадков;-а за стаканом хорошего чая в тишине и одиночестве. Когда мы уйдем вы постарайтесь успокоиться и подумать, как вы относитесь к мужу.

— Я…

Громов опять прикоснулся ладонью к руке Аниты.

— Не говорите пока ничего, но, прежде чем мы уйдем, ответьте еще на несколько вопросов.

— Хорошо.

— В чем был одет Лану, когда вечером ушел якобы спать на сеновал?

— В той же одежде, что и сегодня.

— Ничего другого сегодня не надевал? Вспомните поточнее.

— В той же самой, — уверенно ответила Анита, — в тех же брюках, той же куртке и тех же ботинках.

— И еще один вопрос: где был Лану в ночь с тридцать первого марта на первое апреля?

Женщина закусила нижнюю губу, с минуту подумала. Начальник первой бригады уголовного розыска не торопил. Потом Анита посмотрела в сторону и тихо сказала:

— Он говорил мне, что будет спать на сеновале.

— Вы так и не ответили, где провели ночь с тридцать первого марта на первое апреля? — повторил вопрос Кирпичников.

Шаас на миг смутился, но постарался, чтобы собеседник этого не отметил. Бросил украдкой взгляд на Аркадия Аркадьевича, выясняя, заметил тот смущение или нет.

— Когда, вы говорите?

— Ночь с тридцать первого на первое апреля.

— Сложно так, без подготовки… — начал было Лану.

— Вы постоянно ночуете в разных местах?

— Что вы! Как всегда, в домашней постели.

— Кто может свидетельствовать?

— Анита, — кадык Лану дернулся вниз. — Моя жена, — добавил он.

— Хорошо, кто еще может это подтвердить? — Кирпичников видел, что Шаас говорит неправду.

— Мы третьих лиц в свою постель не пускаем, — огрызнулся собеседник.

— Нет, и вправду хорошо. Ваша жена подтвердит ваши слова, и вам незачем нервничать.

Лану молчал.

— Таким образом, вы мне говорите, что Лану ушел ночевать на сеновал и ночью вы его не видели.

— Опять у какой-то женщины был. — Теперь слезы потекли по щекам женщины двумя маленькими ручейками, и она не пыталась их вытереть.

— Скажите, в котором часу Лану отправился на сеновал?

— В девять.

— Вы помните точно?

— Я посмотрела на часы, — она указала на стену комнаты. — Если точнее, то было без тринадцати минут девять.

— И всю ночь вы его не видели?

— Он явился в седьмом часу.

— Тоже посмотрели на часы?

— Нет, кукушка пропела шесть раз.

— Вы ночью не спали?

— Не смогла сомкнуть глаз, — женщина вытерла ладонью слезы.

— Анита, скажите, почему Лану платил Соостерам?

— Обычный долг.

— Но говорят, что деньги он давал на содержание Яниса.

— Я же говорила вам, что чистой воды вранье. Муж занял у Айно денег на покупку… — но сказать, на что, она не смогла.

— Так что он приобрел?

— Женщин, — зло сказала Анита и не стала смахивать слезы, — он тратил деньги на женщин, а я….

Громов поднялся.

— Простите, я не хочу больше надоедать вам своими вопросами. Анита не ответила.

Только на улице Тыну со свойственным ему акцентом медленно произнес:

— Вы верите этой женщине?

Сергей Павлович внимательно посмотрел в лицо переводчика. — У вас есть какие-то сомнения?

— Не знаю, — пожал плечами Тыну, — но обиженная женщина может кого угодно оговорить, даже президента.

— Тыну, Тыну, — покачал головой Громов, — есть только один способ узнать, лжет наша дорогая Анита или нет.

— И какой?

— Найти свидетелей.

— Но в постели не спят втроем?

— Вы, Тыну, еще молоды, но в супружеской постели могут спать не только трое, но и гораздо больше людей.

— Не понял… — насупился эстонец.

— Ладно, как-нибудь в другой раз поговорим на эту тему. А сейчас покажите, где проживают люди, которых мы должны опросить: Кайно Суур и Анту Каарела.

— Лану, я не хочу, чтобы вы поняли меня превратно, но истина всегда найдет способ показать себя…

— Вы о подтверждении моих слов женой?

— Вы правильно все понимаете. Итак, где вы были в ночь… — Кирпичников посмотрел в глаза Шаасу, сделал паузу и продолжил: — Так где вы находились в ночь убийства?

— Вы все-таки подозреваете меня, — с горечью в голосе произнес Лану.

— Пока не удостоверюсь в том, что вы не причастны к столь дикому происшествию.

— Я невиновен, — по слогам медленно сказал эстонец, — это большая ошибка подозревать меня в том, чего я не совершал.

— Вы знаете, Лану, — Аркадий Аркадьевич сощурил глаза, — я столько раз слышал слова о невиновности, говорившиеся весьма убедительным тоном, что и теперь не верю, пока не получаю подтверждение невиновности из других уст.

— Но если таких не найдется?

— Значит, будет исключение из правил.

— Из каких правил?

— В дознании мы доверяем фактам, и поэтому иногда многие из них подтверждают вину того или иного лица. В таких случаях фатум выше всего остального.

— Фатум?

— Судьба, если говорить по-русски.

— Значит, вы признаете, что я могу говорить правду, но ее невозможно подтвердить?

— Вы правильно уловили мою мысль.

— Если я скажу правду…

— Почему «если»? В ваших же интересах ничего не скрывать.

— Но если правда может навредить третьему человеку?

— Как я понимаю, в вашем случае это замужняя женщина, правильно?

— Вполне может быть.

— И следовательно, вы не хотите, чтобы ее муж узнал о вашей с ней связи?

— Именно так.

— Понимаю, мужская честь не позволяет вам открыть имя дамы, даже если отсутствие алиби, возможно, отправит вас в тюрьму, притом не на один год.

Лану только играл на скулах желваками.

— Вы забываете, любезный господин Шаас, что уголовный розыск не афиширует то, что узнал, и ваш визави никогда не узнает об измене жены.

— Я не совсем уверен в этом.

— Ваше право верить мне или нет, ваше. Но повторюсь, что иногда благородство играет скверную шутку, порой тянет на десяток лет каторги. Подумайте над моими словами. В данном случае я вам не враг, хотя можно подумать, что мы находимся по разные стороны баррикады.

— Я знаком, — Лану усмехнулся, и уголки губ образовали не улыбку, а подобие древнегреческой маски, выражающей собой трагедию, — с вашими методами, этому быстро учишься в армии.

Кирпичников пожал плечами.

— Мы с вами, господин Шаас, не в роте или в батальоне, у нас вполне статская жизнь.

— Не вижу разницы.

— Ваше право подставлять себя под меч Фемиды, моя обязанность найти убийцу.

— А если это я?

— Исходя из тех данных, что я имею, мог бы с вами согласиться, но меня всегда точит червь сомнения, поэтому, прежде чем вас обвинить, я хочу выяснить, как все происходило на самом деле и кто покусился на жизнь не взрослых Соостеров, а детей.

Лану сгорбился, втянул в плечи голову, положил локти на колени. Складывалось впечатление, что он стал и меньше, и несчастнее видом.

— Я вам скажу, но все должно остаться между нами.

— Слово офицера. Только к этому есть одно условие.

— Какое? — удивился Шаас.

— Ваша страсть должна подтвердить ваши слова.

— В этом я не сомневаюсь, — самоуверенно заявил задержанный.

— Вот и прекрасно, я слушаю.

— Может быть, Анита желает избавиться от мужа и именно поэтому не хочет подтверждать его алиби? — разгорячился Тыну.

— Вполне, — безо всякой интонации сказал Громов.

— И вы так спокойны?

— Что мне, в пляс пуститься или выказывать удивление? Какой реакции ты ждешь от меня?

— Ну, не знаю.

— Тыну, ты будущий сыщик, агент… как у вас… полиции, поэтому должен все переваривать безо всяких соплей и восторгов, спокойно, ибо все может повернуться в другую сторону. И никогда без причины не подозревай человека. Ты в дальнейшем просто все факты будешь примерять на того, кого назначил преступником. До добра это не доведет.

Тыну обиженно засопел, потом набрался смелости и сказал:

— Если есть все основания считать, что человек говорит неправду, тогда что?

— Просто проверить, а уж потом делать выводы. Но никак иначе.

— Но если я заведомо знаю, что человек врет, я должен тогда тоже проверять? — допытывался эстонец.

— Ты сам себе противоречишь. Как ты можешь знать, что человек говорит неправду, если ты его не удосужился проверить?

— Так, — растерялся Тыну.

— Вот именно. — Громов не поучал, а разговаривал с переводчиком, каке равным сотрудником полиции или уголовного розыска. — Иной раз подозреваемый такие небылицы плетет…

— Плетет? — перебил эстонец.

— Рассказывает.

— А!

— Такое рассказывает, что диву даешься и верить отказываешься. Но начинаешь проверять — и оказывается, что и обстоятельства сложились так, что всё против человека, и поведанное им подтверждается. Так вот! Я мог бы тебе примеров привести из своей практики много, но лучше потом сядем за бутылкой… чашкой чая и побеседуем обо всем. Лады?

— Что такое «лады»?

— Согласен?

— Конечно.

— Мне и рассказывать-то нечего, — пожал плечами Анту Каарела. — Приехал Кайно…

— Суур, который двигатель ремонтировал, — пояснил Тыну Громову.

— Да, да, Суур, он у нас мастер на все руки. Что починить там, ремонт техники сделать, это все к нему. Как он договаривался со старым Соостсром, я не знаю, но утром он работал на мызе Айно. Лучше, если вы сами его спросите. Я могу только о себе.

— Хорошо, — согласился Сергей Павлович. — Когда вы прибыли с людьми на место, ничего не трогали?

— Мы же понимали, что всякие следы там убийца мог оставить. Газеты читаем.

— И какие в вашей деревне газеты народ читает?

— Волостные да городские.

— Таллиннские?

— Нет, тапаские.

— Из деревенских кто-нибудь получает газеты из столицы?

— М-м-м, — промычал Анту, — я лично таких не знаю. Деньги у нас, конечно, водятся, но чтобы зазря их на ветер пускать, такого нет.

— Ладненько. Вы должны хорошо знать жителей деревни, как представитель местной власти.

— Ну, — насторожился Анту.

— Что вы можете сказать про Лану Шааса.

— Про Шааса? — Каарела почесал затылок. — Да что о нем толковать? Одно слово — бабник. Мимо юбки не пройдет, чтобы под нее руку не запустить. Как будто не знаете? — подмигнул Каарела.

— Скажете, буду знать.

— Как с войны Лану вернулся, так его стало не узнать. Жена дома сидит, уют устраивает, а этот по деревням к молодкам шастает. Ладно бы ко вдовам или солдаткам шастал, так ему молодых подавай. Совсем стыд потерял.

— Значит, он и к дочери старого Соостера подкатывал?

— А как же, тот еще жук.

— Неужели? — на лице Громова застыла маска истинного удивления, в которое даже поверил Тыну.

— Я вам говорю, — Анту понизил голос и оглянулся, — хотя мы все грешили на старого Соостера. Что именно он сделал родной дочери сына, но это вранье. Точно, наш пострел Шаас поспел и у дочери Айно отметился, — плотоядно ухмыльнулся Каарела.

— Так может быть, Шаас и…

— Да что вы! — отмахнулся крестьянин. — Мы как пришли на мызу Соостеров, так Лану сразу тело старика стащил сверху, чтобы посмотреть, нет ли под ним Яниса.

— Следовательно, Шаас нарушил положение тел?

— Что там нарушать? Мертвые — они везде мертвые. Лану надеялся, что его сын жив.

— Вы уверены, что Шаас — настоящий отец Яниса?

— Абсолютно, здесь сомнений быть не может. Не старый же Соостер, в самом деле?

— Ну не знаю. Вот говорят, что Соостер дочке проходу не давал. Может, и прижал в каком углу. Но еще говорят, что Соостер Лану денег отвалил за то, чтобы тот Яниса за сына признал. Это тоже правда?

— Много чего говорят, — почесал нос крестьянин. — Но скажите, господин хороший, зачем Шаас деньги Вену давал? А?

— Какие деньги? — искренне удивился Каарела, даже брови вздернулись вверх.

— Вы не знали, что Шаас давал Вену некоторую сумму на содержание Яниса?

— Я не придавал этому факту никакого значения.

Громов усмехнулся.

— Ой ли!

— Что такое «ой ли»? — прошептал Тыну.

Сергей Павлович только отмахнулся.

Аркадий Аркадьевич видел, как меняется лицо Лану от сомнений. Шаасу хотелось рассказать приезжему следователю об Илзе, но он не смел. Ее муж наверняка убил бы их обоих. Но с другой стороны, чашу весов перевешивает обвинение в убийстве. Это уже не шутка.

— Можно мне немного подумать? — спросил Лану.

— Я ни на чем не настаиваю, — Кирпичников поднялся со скамьи, — ваш выбор, только смотрите, чтобы не было поздно. — Он с досадой пожал плечами и подал знак Юрию Ивановичу, что хочет поговорить с ним наедине.

Когда отошли в сторону, Аркадий Аркадьевич достал портсигар, предложил папиросу эстонскому коллеге. Тот отказался, только тихо произнес, чтобы не слышал Шаас:

— Вы полагаете, это он?

— Увы, Юрий Иванович, пока я ничего не полагаю, я собираю сведения, чтобы потом начать полагать. А сейчас вы можете посадить его под замок, а можете отпустить домой. Это при условии, что он никуда не скроется и по первому требованию предстанет перед нами.

— Я даже не знаю… везти его в город? — спросил эстонец, надеясь на решение петроградского гостя.

— На данный момент я более склонен верить в его невиновность, хотя некоторые сведения говорят об обратном. Но это кое-что мы должны проверить.

— Каким образом, если он проявляет глупую порядочность и ничего не говорит?

— Не волнуйтесь, расскажет.

Аркадий Аркадьевич погасил папиросу и не знал, куда ее деть. Так с ней в руке и подошел к столу.

— Вы подумали, любезный господин Шаас?

— Да.

— И каково ваше решение?

— Ее зовут Илзе, и она живет в деревне Имаслу.

— В пяти километрах отсюда, — подсказал Юрий Иванович.

— У нее есть муж, и он очень ревнив.

— Его фамилия?

— Кукк, Якоб Кукк.

— Епископ? — удивился Кеёрна и ощутил на себе не менее удивленный взгляд Кирпичникова.

— Что? О нет! — едва заметная улыбка пробежала по губам Лану. — Всего лишь тезка по имени и фамилии. Только прошу вас, умоляю, пусть об этом не узнает ее муж.

— Лану, я дал вам слово офицера, — серьезным тоном сказал Кирпичников. — Теперь же до нашего возвращения вам предстоит посидеть под замком.

— Я понимаю. — Плечи Шааса поникли, и он повторил: — Я понимаю.

Лану посадили в одно из хозяйственных помещений, сделанное из толстых бревен и имеющее маленькие окна, через которые не смог бы протиснуться даже ребенок. Повесили замок, но не стали никого приставлять в виде охраны. Куда ему бежать?

— Что скажете, Аркадий Аркадьевич? — спросил Юрий Иванович.

— Жаль, что автомобиль один. Пока Громов расспрашивает жену Шааса и остальных, мы бы съездили в Имаслу. Жаль, — покачал головой Кирпичников.

— Отчего? Попросим нашего хозяина отвезти нас в деревню. Начальник уголовного розыска обрадовался:

— Было бы кстати.

Хозяин не стал упрямиться, сказал: «Надо так надо», запряг лошадь в скрипучую телегу, и они втроем направились в Имаслу. Деревня в самом деле находилась в пяти километрах к востоку, ехать пришлось через лес.

Высокие стройные деревья размахивали рукам и-ветвями под натиском прохладного ветра. Хотя и наступил второй месяц весны, но снег не думал сдаваться, лежал кое-где тонким слоем, а где и целыми утрамбовавшимися сугробами.

Аркадий Аркадьевич поднял воротник и сунул руки в карманы. Телегу трясло, но это лучше, чем идти по дороге пешком.

Молчали, каждый думал о своем.

Кирпичникову было жалко Шааса, но он даже себе не хотел признаться в том, что верит несчастному. Симпатия к подозреваемому всегда чревата отсутствием объективности. Именно поэтому Аркадий Аркадьевич старался относиться уважительно, но без излишней «привязанности».

— Вы… — начал было Юрий Иванович.

— Давайте все разговоры оставим на потом, — не поворачивая головы, произнес Кирпичников.

Дорога вилась по лесу, выползая на большие поляны. Щебетали птицы, и не верилось, что скоро весна возьмет бразды правления в свои руки и потекут по земле шаловливые ручейки, унося куда-то вдаль прозрачные струи.

Добрались до Имаслу через час.

— Сразу же… — Юрий Иванович осекся и не стал произносить при вознице имени женщины.

— Сколько домов в деревне? — Кирпичников понял озабоченность эстонского коллеги.

— Шестнадцать.

— Так с кого мы начнем?

— Кто является здесь представителем местной власти? — Юрий Иванович обратился к вознице на эстонском.

— Как кто? — И возница назвал имя, которое Аркадий Аркадьевич не расслышал.

— Оказывается, это Якоб Кукк, — Кеёрна скосил глаза на возницу.

— Вот как! Стало быть, нам следует поговорить с ним первым. Наш хозяин знает Кукка? Скажите, пусть ведет к дому.

Якоб Кукк, мужчина лет сорока, кряжистый, как низкорослый дуб, с коротким седым бобриком, встретил гостей во дворе, куда их проводила молодая молчаливая женщина. Юрий Иванович незаметно указал жестом, мол, это и есть наша Илзе. Кирпичников кивнул, что понял, но ни словом, ни жестом не выказал интереса.

Якоб стер с усов молоко, оставшееся после питья из кувшина. Посмотрел темными недобрыми глазами на гостей. Кеёрна представил Кирпичникова. Кукк покачал головой и спросил по-эстонски:

— Что вас, господа хорошие, привело в наши края?

— Вопросы, — перевел Юрий Иванович.

— Неужели ко мне?

— В том числе.

— Как вас понимать?

— Вы слышали об убийстве Соостеров?

— Земля слухами полна.

— Может быть, и убийцу знаете? — от себя добавил Кеёрна.

— Знать-то не знаю, но дыма без огня не бывает.

— Так расскажите про огонь.

— Про огонь я бы поведал вам, господа, но, простите, это меня не касается.

— А что, если к вам кто-то таким же чередом заявится? Куда побежите вы?

— Если как к Соостерам, то мне будет без разницы, кто куда побежит.

— Философ, — сказал Кирпичников, — вам безразлично, что ваших соседей вместе с детьми, как животных на бойне, убивают?

— Наше дело сторона.

— Вы не первый, кто так говорит.

— Вот видите, — самоуверенно усмехнулся Кукк.

— Но вы забываете, что преступник ходит по земле, сладко ест, поднимает чарку за усопшие души, притом забывает, что два маленьких человечка так и не увидели жизни, что головы этих самых человечков размозжены тяжелым предметом. И его тоже, как и вас, не мучает совесть, тоже, как и вам, ему нет никакого дела, кого он отправил к праотцам, ибо этот самый убийца знает: пока на свете есть такие, как вы, ему ничто не грозит. Он уверен, что никто не сможет до него добраться, и в следующий раз он придет по вашу душу. Но тогда ваш сосед скажет, что ничего не видел, ничего не знает, да и вообще его это дело не касается, — Кирпичников не нервничал, а говорил тихим спокойным голосом, словно рассказывал приятелю занимательную историю.

Якоб прикусил губу. Хотя ему не было никакого дела до этого петроградского хлыща, да и до старого Соостера, оставшегося в должниках. Но что-то упало на сердце и начало давить, словно невидимая рука игралась с человеческим мотором, перекачивающим сотни литров пряной соленой крови.

— Вы пришли не по адресу, я не знал Айно Соостера. Наше общение было сродни «здравствуй — до свидания», только поэтому я и сказал, что мне нет дела до трагедии на мызе.

— Все мы живем не в безвоздушном пространстве, всегда что-то слышим, что-то знаем.

— А вот я ничего не знаю, тем более старый Соостер никогда не отличался дружелюбием. Он жил сам по себе, никого близко к себе не подпускал, я уж не говорю об откровенности.

— Но вы, наверное, слышали о нем и о его дочери…

— Обычная занимательная новость, о которой поговорили и тут же забыли. Люди, сидя долгими зимними вечерами у печи, выдумывают не только такие истории. Простая сплетня.

— Но ведь вы сказали, что дыма без огня не бывает.

— Здесь я вам не советчик, простите, но свечку им не держал.

— Теперь ответьте, только не надо возмущаться, я вынужден задавать этот вопрос всем живущим недалеко от мызы Соостеров.

— Давайте, — махнул рукой Якоб.

— Где вы были в ночь с тридцать первого марта на первое апреля?

— В Тапе у брата, — пожал плечами Кукк.

— Брат может это подтвердить?

— Почему нет? Подтвердит, конечно, я к нему приехал в десятом часу вечера.

— Благодарю. Может быть, кто-то из ваших родных общался с женой или дочерью Айно? Ведь женщины порой более разговорчивы, чем мы с вами?

— Илзе? — Якоб повернулся в сторону, словно его жена стояла у входной двери. — Не знаю.

— Может быть, вы позволите нам с нею поговорить?

Кукк насупился, провел ладонью по усам.

— Говорите. — Он дернул плечом и крикнул: — Илзе.

Через несколько минут появилась женщина. Стройная, низкого роста, волосы убраны под платок, так что невозможно понять, какого они цвета. Настороженный вид выдавал потаенный страх, от чего лоб пересекла одна-единственная морщинка, но надо отдать должное, женщина отличалась какой-то изысканной недеревенской красотой, словно была перенесена в крестьянский дом с дворянского бала. Илзе вытирала руки полотенцем — видно, занималась по хозяйству.

— Илзе, — обратился к ней Якоб, — господа из полиции хотят с тобою потолковать о Соостерах.

У женщины покраснели щеки.

— Позволите нам поговорить с вашей женой наедине?

— Еще чего, — возмутился Якоб.

Кирпичников склонился к уху Юрия Ивановича.

— Переведите ему, что женщина всегда боится мужа и поэтому ничего толком поведать не сможет, а вот в отсутствие оного не станет ничего скрывать.

Кукк выслушал тихий перевод уже на свое ухо, ухмыльнулся и вышел.

— Здравствуйте, Илзе! — поздоровался Кирпичников после того, как за Якобом закрылась дверь.

Женщина что-то пробормотала в ответ, и лицо ее густо покрылось алой краской.

— У меня к вам несколько вопросов. Вы сможете на них ответить?

Илзе дернула плечами.

— Вы знали Вену Соостер?

Женщина отрицательно покачала головой.

— Хорошо. — Аркадий Аркадьевич подошел ближе, вслед за ним подошел Юрий Иванович. — Вы знаете Лану Шааса?

Илзе метнула испуганный взгляд сперва на начальника уголовного розыска, потом на переводчика.

— Он был здесь в ночь с тридцать первого марта на первое апреля?

— Не знаю я никого, — тихо ответила женщина и метнула испуганный взгляд на дверь, ожидая, что она сейчас распахнется и на пороге появится муж.

— Значит, его у вас не было?

— Тихо, — теперь уже прошипела рассерженная женщина; все так же бросая взгляды на дверь, — не знаю я его и знать не хочу.

4

Пришлось обойти все дома и в каждом спросить о Соостерах. Ничего нового не узнали, зато спрятали истинную цель визита в деревню Имаслу во избежание лишних толкований.

Назад возвращались затемно. Устали и поэтому почти весь путь молчали, разглядывая едва проступающие сквозь сгущавшуюся ночную тьму деревья, солдатами застывшие вдоль дороги. Один раз Кирпичников достал портсигар, вынул папироску и зажег спичку, но тут же погасил и положил все обратно в карман. Больше не стал курить, хотя возникло большое желание. Только уже въезжая на хозяйский двор, спросил у Юрия Ивановича:

— Уж не ваши ли лесные разбойнички следили за нами обратной дорогой?

Эстонский коллега уставился на петроградского гостя.

— Какие разбойники?

— Видимо те, о которых вы мне ранее говорили. Неужели не видели, Юрий Иванович?

— Честно говоря, не обратил внимания. Это когда вы папиросу зажечь хотели?

— Совершенно верно, — улыбнулся Аркадий Аркадьевич.

— И вы так спокойно об этом говорите?

— Но вы же сами сказали, что бед от них нет.

— Ну вы даете, — выдохнул Кеёрна и покачал головой.

— Вернемся, Юрий Иванович, к нашим баранам. Что скажете про дорогую Илзе?

— Не знаю, но мне кажется, говорит неправду.

— Следовательно, вы делаете вывод, что она опасается мужа?

— Да.

— Я тоже так мыслю, но меня смущает другое.

— И что же, разрешите проявить любопытство?

— Соостеры убиты вечером, когда собирались почивать, так?

— Так.

— В котором часу у вас в обычае укладываться почивать?

— Зимой пораньше, в остальное время чуть попозже, но где-то около девяти — десяти часов.

— Не припомните, хотя… — задумался Кирпичников, — я сам спрошу. Давайте нашего задержанного для дальнейшей беседы.

Послышался далекий звук работающего мотора, через минуту он громко чихнул и умолк.

— Я полагаю, Громов? — в голосе Аркадия Аркадьевича звучало то ли утверждение, то вопрос.

— Видимо, — сухо сказал Юрий Иванович.

И вправду раздался голос, и на пороге возник Сергей Павлович, устало провел рукой по лицу. Во взгляде не было ничего — ни победы, ни поражения, одна сплошная пустота.

— На щите или со щитом? — спросил начальник уголовного розыска.

— Ни то ни другое, — махнул рукой петроградский агент.

— Давай поподробнее.

— Подробнее так подробнее, — вздохнул Громов и вкратце рассказал о проведенных беседах.

— Говоришь, в котором часу господин Шаас покинул жену?

— Без четверти девять.

— Без четверти, говоришь? — Кирпичников повернул голову к Юрию Ивановичу: — Сколько времени ушло бы у Шааса, чтобы добраться от своего дома до деревни Имаслу?

— Если пешком, то, видимо, час. Все-таки на улице темно и кроме месяца никакого света, а если на лошади — полагаю, четверть часа.

— Соостеров убил и перед сном, это девять или десять часов, — задумчиво произнес Кирпичников и потер пальцами щеку. — Мы не знаем, в котором часу Лану приехал к женщине, тем более что муж оной уехал в Тапу тоже в девять.

— Вы полагаете… — начал Юрий Иванович, но был перебит Аркадием Аркадьевичем:

— Я ничего не полагаю. Ведите нашего ловеласа, потолкуем с ним по душам.

Через несколько минут перед Аркадием Аркадьевичем предстал Лану Шаас. Хотя сидел он не в тюремной камере, а в простом сарае, но выглядел потрепанным: одежда мятая, взята словно с чужого плеча, глаза потускнели, щеки впали, хотя на них появилась темная, с прожилками седины щетина. Складывалось впечатление, что за решеткой Шаас не первый месяц.

Лану переминался с ноги на ногу, не имея смелости подойти ближе к столу.

— Добрый вечер, — поздоровался Кирпичников, словно днем они не беседовали.

— Здравствуйте, — заикаясь, произнес задержанный.

— Присаживайся, — петроградский начальник указал на скамью.

— Благодарю, я лучше ноги разомну.

— Накануне мы говорили о том, где вы были в ночь с тридцать первого на первое. Так?

— Наверное, — нерешительно ответил Лану.

— Вы сказали, что ночь провели с женщиной в другой деревне. Так?

— Я так говорил.

— Но как вы объясните, что женщина отказалась признать, что вы были у нее?

Шаас не выглядел удивленным и ошарашенным.

— У меня сегодня появилось время, чтобы в одиночестве подумать…

— И каков результат? — в разговор вмешался Юрий Иванович, за что получил укоризненный взгляд Аркадия Аркадьевича.

— Она боится мужа и не имеет желания, чтобы тот узнал о наших отношениях.

— Тогда нет доказательств вашей невиновности.

— Я понимаю.

— Когда вы пришли к дому этой женщины? — Кирпичников старался не называть имени.

— Я уже говорил, что около полуночи, но я не пришел, а приехал на лошади.

— Значит, от вашего дома до нужного дома езды с полчаса?

— Да.

— Когда вы покинули дом?

— Я на часы не смотрел, но видимо, часов в девять — десять.

— Хорошо. Если вы выехали, допустим, в девять, то где вы находились все это время?

— Ну, ждал, пока муж уедет, а потом наблюдал за домом.

— Значит, вы видели, как уехал муж женщины?

— Да.

— Но почему пошли в дом не сразу после его отъезда?

— Я… боялся. Не дай бог, он вернется назад.

— Такое бывало?

Лану криво усмехнулся, но улыбка вышла жалкой и неестественной..

— Бывало, но тогда мне везло.

— Не подскажете, в какую одежду был одет муж женщины?

— Темно было, и я не разглядел.

— Тогда вы не должны были разглядеть лицо?

— Я и не разглядел. Он вышел, сел на телегу и уехал.

— Отчего вы так уверены, что это был ее муж?

— А кто еще? — искренне удивился Шаас. — Неужели… — его посетила неожиданная мысль, — ну, чертова баба. Мужик за порог, а она во все тяжкие. Ну, и баба, — покачал он головой.

— Стало быть, кто вышел из дому, вы не видели?

— Не видел.

— Но целый час наблюдали за домом, чтобы забывчивый муж не застал вас?

— Да.

— Хорошо, любезный господин Шаас, посидите-ка ночку под замком и подумайте, что можете нового нам поведать.

— Но я…

Кирпичников махнул рукой, мол, уведите.

— Ночью не замерзнет? — обеспокоился Юрий Иванович за земляка.

— Дайте ему что-нибудь теплое.

Лану увели, плечи его так и не расправились. Шел, словно сейчас выведут к эшафоту и за грехи, которые совершил, лишат жизни, в которой он приносил одним несчастье, другим неудобства, а третьим полные слез страдания. У двери Шаас повернул голову, хотел, видимо, что-то сказать, но промолчал, только сверкнул погасшими глазами и сжал до боли зубы.

Из мызы Соостеров вернулись эксперт, доктор и фотограф.

— Как успехи, господа? — поинтересовался Кирпичников.

Георгий Иванович опустился на стул, явно намереваясь рассказать о результатах обыска и найденных новых следах. Вербицкий только смотрел на Салькова и ничего не произносил.

— Теперь я точно могу сказать, что мызу мы обследовали с крыши донизу.

— Георгий Иванович, вы о результатах, — нетерпеливо произнес Аркадий Аркадьевич.

— Ну что ж, о результатах так о результатах. Как я понимаю, наш убиенный глава семейства был прижимист, если не сказать скуп. Мы с Дмитрием Львовичем обнаружили около десяти… — он вопросительно посмотрел не Вербицкого.

— Одиннадцать. — кивнул тот.

— Вот видите, одиннадцать тайников. Айно Соостер явно не доверял ни банкам, ни иным денежным заведениям. В большинстве тайников нами найдены просроченные векселя, ценные бумаги и бумажные деньги, вышедшие из оборота и потерявшие ценность. Но здесь есть маленькое «но», — Георгий Иванович поднял указательный палец вверх и выдержал театральную паузу, — до нас кто-то в этих тайниках шарил и положил все на место.

— Простите, — Кирпичников прищурил глаза, — на всех бумагах и векселях стоят даты?

— Конечно, — улыбнулся Сальков, — складывается впечатление, что все это «богатство» положено не позднее пятнадцатого года.

— Пятнадцатого? Любопытно. — Аркадий Аркадьевич постучал пальцами по столу и повторил: — Любопытно. Немцы оккупировали эти земли в конце семнадцатого.

— При чем здесь немцы? — удивленно спросил Кеёрна.

— Они-то ни при чем. А когда зятя Айно Соостера призвали в армию?

— Если не ошибаюсь, в пятнадцатом, — Кеёрна начал смекать, к чему ведет Кирпичников. — Вы полагаете…

— Нет, Юрий Иванович, не полагаю, а просто собираю факты в одну корзину, чтобы потом ею распорядиться согласно сведениям, узнанным нами. Продолжайте, Георгий Иванович.

— Остальные тайники более поздние. Хотя в них лежали червонцы царской чеканки, немецкие довоенные золотые марки, золотые украшения, банкноты, но к этим местам никто не прикасался.

— Следовательно, ограбление исключается?

— С одной стороны — да, но с другой… — Сальков покачал головой.

— Договаривайте, Георгий Иванович.

— В спальне хозяев на столе хранился кошель с деньгами и шкатулка с золотыми кольцами, серьгами, возле кроватки мальчика лежали банкноты, у горничной в комнате были ценные вещи, так что мне кажется, дело не в краже, а в чем-то другом.

— Так, — Кирпичников повернул голову к доктору, потом к эксперту. — Лану Шаас в ночь убийства был одет в ту же одежду, что и сейчас?

— Понял, — произнес Сальков, — проверю каждый шов.

— Вы все-таки подозреваете Шааса? — спросил Юрий Иванович и облизнул пересохшие губы.

— Я скажу так, — теперь Аркадий Аркадьевич смотрел на эстонского коллегу, — я держу его в подозрении, но что-то подсказывает мне, слабоват он сердцем, не хватило бы ему духа лишить жизни такое количество народу, тем более детей, в том числе, возможно, и своего.

— Но все указывает на него: уехал рано, в девять часов, прибыл к любовнице в двенадцать. Где обитал два часа? Неизвестно. Ему хватило бы времени для совершения преступления…

— Вы забываете, Юрий Иванович, — подлил масла в огонь Кирпичников, иронически улыбнувшись, — это сам Шаас говорит, что прибыл в двенадцать, а на самом деле неизвестно — может быть, гораздо позже.

— Вот именно, — не понял иронии начальника уголовного розыска Кеёрна.

— Что-то мы с вами, господа, остановились на одном Шаасе и других подозреваемых не видим, словно вознамерились сделать бедного ловеласа козлом отпущения. Какие есть идеи?

— Уважаемый Юрий Иванович говорил о том, что в деревнях в округе есть люди пуританских, так сказать, взглядов, и им как кость в горле Айно Соостер, нарушивший все заповеди, вступив в преступную связь с дочерью, — подал голос Иванцов, самый молодой из петроградских уголовных агентов.

— Есть такое мнение, — кивнул Юрий Иванович. — Но, господа, за окном двадцатый век и пережитки ушли с мировой войной…

— Не скажите, — набрался смелости Евгений и перебил эстонца, — мысли в головах никто не отменял, и простым рубильником эти мысли отключить нельзя: как их впитал в детстве, так они и сопровождают всю жизнь.

— Здесь Женя прав, война сделала людей жестче, более равнодушными к чужой беде, но вот здесь, — Кирпичников постучал себя по голове, — основы остались прежними. Вы же, Юрий Иванович, рассматривали такой вариант?

— Да, но отмели сразу по причине, сказанной мной выше.

— Следовательно, нам отметать не стоит. Сергей Павлович, ты, вижу, сработался с господином… — Кирпичников вопросительно посмотрел на переводчика.

— Можно просто, Тыну.

— Сработался с «просто Тыну», — улыбнулся своей шутке Аркадий Аркадьевич. — вот и придется тебе вновь отправиться в Кохалу, поговорить с представителем местной власти и выяснить, кто более религиозен в этих краях, кто больше всех люто ненавидел за поведение старого Соостера. Юрий Иванович, мы с вами проедемся в И маслу, постараемся выяснить там, заодно попробуем разговорить женщину на предмет, в котором все-таки часу прибыл к ней Лану. За вами, Георгий Иванович и Дмитрий Львович, одежда Шааса и возможные на ней следы крови или ее отсутствие. Женя, так как ты остался без переводчика, то поедешь с Сергеем Павловичем. Пока расклад такой. Может быть, есть другие предположения по убийству?

— Почему мы не говорим о Каарле Грубере? — спросил Иванцов.

— Потому что после войны прошло четыре года, и если Грубер находился, допустим, в плену или тюрьме, то наверняка прислал бы весточку домой. Но никто о нем, как я понимаю, не вспомнил, а значит, я делаю вывод, что Каарла Грубера нет в живых, — растолковывал младшему по возрасту агенту начальник.

— Я понимаю, — настаивал Евгений. — Позволите мне послать в Военное министерство запрос?

Кирпичников пожал плечами.

— Пока там соизволят нам ответить, мы с божьей помощью раскроем убийства.

— Но все-таки?

— Посылай, — отмахнулся Аркадий Аркадьевич от Иванцова. — За работу, господа, с утра за работу..

Евгений подошел к Юрию Ивановичу.

— Когда вы сможете отослать запрос в Министерство?

— Когда вы его составите?

— Сейчас же сяду за составление.

— Значит, отправлю завтра вечером, когда мы с Аркадием Аркадьевичем вернемся из Имаслу.

— Нельзя ли утром?

— Утром?

— Да, хотелось бы отмести данное предположение.

— Постараюсь.

Утро встретило проснувшихся агентов уголовного розыска солнцем и безоблачным, сияющим голубизной небом. Ветер едва заметно пробегал по земле, готовящейся избавиться от остатков снежного покрова на полях. В лесах продолжали медленно таять нанесенные за зиму сугробы.

Юрий Иванович с восходом солнца отправил шофера в уездный город телеграфировать в столичный архив Военного министерства. Евгений приписал, чтобы доставили лично в руки некоему Первушину.

Громов и Тыну после обеда направились с обыском в дом Лану Шааса, хотя следовало сделать это раньше, подозреваемый мог что-то спрятать или уничтожить. К ним присоединился эксперт, оставивший исследование одежды местного ловеласа до обеда. Показалось, что обыск более перспективен.

Анита восприняла приезд следственной бригады без каких-либо чувств — видимо, орошала подушку горькими слезами до утра. Безучастно села посреди комнаты на табурет, положила руки на колени и так бездвижно просидела все время, пока агенты уголовного розыска проводили обыск. На уточняющие вопросы незваных гостей отвечала односложно, либо «да», либо «нет». Соседи, призванные в качестве понятых, переглядывались, что-то тихо шептали друг другу и осуждающе смотрели на молодую женщину, словно это она была повинна в убийстве Соостеров.

Ничего заслуживающего внимания и проливающего свет на дело убийства не нашлось, зато выяснили, что в течение последних лет некий Тоомас Руммо высказывал недовольство старым Айно, что последний посланец сатаны, нарушитель всех мыслимых и немыслимых божьих заветов, к тому же безбожник, который приходит в церковь, чтобы посмеяться над истинно верующими.

— Не место этому проклятому Соостеру, — Руммо перекрестился, — на земле. Вот Господь и покарал его за грехи, не вынес того, что он своими речами оскорбляет воздух.

Тоомас, полноватый мужчина, страдающий одышкой, говорил медленно, да и движения его были расслабленными, словно сделает несколько шагов и рухнет от бессилия. При обращении к Всевышнему закатывал глаза и постоянно твердил о каре Господней и геенне огненной.

— Значит, ваше отношение к Соостерам было, мягко говоря, недобрососедского свойства.

— Что значит «недобрососедского»? — Ноздри крестьянина раздулись, сам он побагровел, сощурил глаза и, фыркнув, произнес: — Сатанинское он был создание, а Господь знает цену своим детям и потому покарал все их семя, чтобы не распространяли по земле ересь и богомерзкое поведение.

— Позвольте полюбопытствовать, какое это поведение? — спросил Громов.

— Иметь детей от собственной дочери, не это ли смертный грех? — У старика задергалась голова.

— И вы все так думаете?

— Все, — выпалил крестьянин, — кто верует в единого Господа нашего.

— Благодарю, — Сергей Павлович повернулся и пошел прочь.

Его догнал Тыну и молча пошел рядом, видимо, хотел что-то спросить, но не решался.

— Не совсем старик в разуме, — наконец собрался с силами и выпалил переводчик.

— Отчего же? — Громов не удивился вопросу. — Каждый из нас имеет собственный взгляд на вполне обыденные вещи…

— Но ведь здесь не обыденная вещь, — перебил Тыну, — здесь что-то иное, не поддающееся разумному объяснению.

— Повторюсь, отчего же? Старик всю жизнь старался жить по канону веры, наверное, семью в том же ключе воспитывал, а здесь рядом живет человек, который нарушил все, что можно. Вот и прет злость из нашего собеседника. Он не понимает, почему Господь не наказывал отступника столько времени, а сейчас думает, что Всевышний через чьи-то руки достал представителя сатаны.

— Вы думаете, что… — Тыну не договорил.

— Да что ты, такие люди способны только на мелкие пакости, они совершают поступки с оглядкой на Бога. А вдруг Ему там, на небесах, не понравится?

— Тогда они, — указал рукой за спину, — ни при чем?

— Возможно, но я более склоняюсь, что кишка у них тонка на убийство.

— Какая кишка? — удивился эстонец.

— У нас такое есть выражение, сродни «не по зубам», «не по плечу», в общем, такие люди не в состоянии пролить кровь.

— Но вы же видели его сына? Повыше нас с вами, плечи покатые, грудь колесом, — высказывал познания в русском языке Тыну. — А глаза? Такие безжизненные, вы же видели?

— Это, Тыну, напускное, — положил руку на плечо младшего товарища Громов. — Сковырни с него патину, так под ней трусость и боязнь наказания. Встречал я таких, и не единожды. На словах они на многое горазды, а как до дела доходит, так в кусты. Мол, моя хата с краю, ничего не знаю. Поверь, эта линия расследования нас никуда не приведет, только драгоценное время упустим. Хотя, — Сергей Павлович махнул рукой, как дирижер перед оркестром, — можешь заняться этой стороной.

— Я… да я… — Тыну зарделся, как молодая девушка при непристойном комплименте, — я же еще только, как говорится у вас, юнкер…

— Курсант.

— Что?

— Сейчас говорят не юнкер, а курсант.

— Хорошо, я только курсант, не завершивший обучения и не имеющий никакого практического опыта, только одна теория, да и та… — Тыну хмыкнул и умолк.

— Что теория познается практикой, здесь с тобой я соглашусь, а вот насчет опыта мы имеем разные взгляды. Ты что думаешь, мы с Кирпичниковым стали с первого дела профессионалами? Сперва мы шишек набили, взысканий кучу получили. Помнишь, как Суворов говорил?

— Не помню.

— Тяжело, мой друг, в ученье, легко в бою.

— Почему в бою?

— Ладно, Тыну, ты знаешь русский язык хорошо, но вот теперь учи обороты, пословицы, выражения. Поверь, пригодится.

Якоб Кукк снова уехал в Тапу, так что Аркадию Аркадьевичу не пришлось выдумывать новую причину посещения Илзе. Юрий Иванович ходил тенью и неожиданно произнес:

— Аркадий Аркадьевич, убийца-то пойман, что надо еще?

— Пойман Федот, да не тот.

— Какой Федот? — изумился эстонец.

— Да никакой, — отмахнулся Кирпичников. — Присказка у нас есть такая, лучше запоминай. А убийца нами не обнаружен, мы даже на след его не вышли. Толчемся вокруг вашего деревенского ловеласа и носимся с ним, как ведьма со ступой.

— Но ведь все указывает на него? — удивление читалось в глазах помощника начальника полиции.

— Трагическое стечение обстоятельств, сдобренное некоторой толикой улик, я думаю, сфабрикованных для нас.

— Ну, это вы… загнули, — Юрий Иванович ввернул слово из студенческой юности.

— Отнюдь. Этот кто-то должен был знать, что Шаас наведается ночью к Илзе.

— М-м-м, если так, то Анита, жена Шааса, могла знать, — загнул палец эстонец, — и… — Но дальше дело не пошло, и Юрий Иванович умолк.

— Договаривайте, знать мог и господин Кукк…

— Кукк? О нет! Он бы убил или на крайний случай искалечил бы ловеласа, — послышался смешок.

— Почему вы так думаете?

— Ревнив, вспыльчив, — помощник начальника полиции скривил губы.

— Я сказал, что не исключаю такого варианта. Ведь мог знать Кукк о визите Шааса к его жене?

— Мог, — с неохотой согласился Юрий Иванович.

— Человек непредсказуем, и как поступит в определенных условиях — только Богу известно. Вот вы возьмите и проверьте, действительно ли был господин Якоб Кукк у родственников.

— Обязательно проверю.

— Кстати, Громов сейчас проверяет версию о причастности к убийству верующих пуританских взглядов, они тоже могли следить за Шаасом и Соостерами, чтобы выполнить давно задуманную месть.

— Э, — эстонец погрозил Аркадию Аркадьевичу пальцем, — не сходится.

— Что?

— Соостеров лишили жизни перед отходом ко сну, так?

— Так, — согласился Кирпичников.

— Убийцы, сделав гнусное дело, сразу бы ретировались, так?

— Так.

— Тогда кто же жил почти четыре дня в доме Соостеров, возле трупов?

— Я ждал, — Аркадий Аркадьевич усмехнулся, — когда же вы вспомните и разобьете мои аргументы в пух и прах.

Юрий Иванович скромно потупился, а Кирпичников продолжил:

— Здесь еще один момент. Может быть, вышеупомянутые приходили на мызу, чтобы создавать вид…

— Я понял вашу мысль, но в таком случае они рисковали быть замеченными соседями. Тогда уж точно бы им не отвертеться.

Постучали в дверь, за которой послышалось шуршание одежды и спустя некоторое время раздался женский голос:

— Кто там?

Юрий Иванович ответил после того, как перевел Кирпичникову.

— Мужа нет дома, — снова тот же голос, но уже с определенной долей злости.

— Мы не к нему, а к вам.

— Якоб мне велел ни с кем не разговаривать. Он вернется вечером, тогда и приходите.

— Но нам надо поговорить с вами наедине, это касается только вас и некоего господина Шааса.

За дверью послышалось сопение, потом здравый смысл взял верх. Не стоило посвящать мужа во все подробности и без того несчастной жизни.

— Не можем мы поговорить через дверь?

— Нет, — резко ответил Юрий Иванович.

Когда дверь отворилась, Илзе стояла на пороге и прикрывала лицо платком, но было видно, что один глаз покрыт краснотой, второй заплыл, и только сейчас гости поняли, почему голос казался незнакомым. Видимо, Кукк постарался, и теперь губы Илзе более походили на губы африканских женщин. Хозяйка стыдливо прятала взгляд.

— Это… — начал Юрий Иванович, но его одернул Кирпичников:

— Не стоит.

— Что мы стоим у порога, — произнесла хозяйка, — проходите. И после того, как они вошли, выглянула за дверь и закрыла на щеколду.

— Что вы хотели узнать? — голос звучал безжизненно и отчужденно.

— Не нашли визит стал причиной вашей… размолвки с Якобом?

— О нет! — глухо сказала женщина. — Оказывается, мой муж догадывался о том, что мы… делаем в его отсутствие, но только недавно подозрение стало уверенностью.

— Илзе, если так, то все-таки поведайте нам: в котором часу в ночь с тридцать первого на первое к вам приходил Шаас?

— Точно сказать не могу, — женщина не отнимала платка от лица.

— Даже приблизительно? Ведь у вас часы с боем?

— Да, вы правы, как раз пробил один удар.

— Значит, в час? — спросил Юрий Иванович.

— Наверное, — пожала плечами Илзе.

Кирпичников задумался, потом обратился к хозяйке, словно она могла его понять:

— Скажите, часы бьют каждый час или полчаса тоже.

Хозяйка посмотрела на часы.

— Каждый час и полчаса.

В полчаса один удар и каждый час положенное количество?

— Да.

— Благодарю. Илзе, простите за столь бестактный вопрос, от кого Якоб узнал о Шаасе?

— Он проследил за ним.

— Почему же тогда он не вышвырнул Лану в ту трагическую ночь?

— Но он же был в Тапе.

— Понятно. Простите нас ради бога за вторжение. Мы более вас не побеспокоим. Где, вы говорите, находится ваш муж?

— В Тапе, у брата. — И она назвала адрес.

Кирпичников надел шляпу, на пороге достал портсигар, предложил папиросу Юрию Ивановичу и только после этого блаженно задымил.

— Вы что-нибудь понимаете? — спросил эстонец.

— Начинает немного проясняться с Шаасом.

— Не поясните? — на лице у помощника местной полиции читалось недоумение. — Не то ничего не понимаю.

— Если Кукк знает о жене и Лану, то нам стоит с ним тоже побеседовать. Но перед этим узнайте, любезный Юрий Иванович, действительно ли Якоб Кукк ночевал в Тапе у брата. Если да, то когда приехал. Ну. в общем, что мне вас учить.

— Вы думаете, что…

— Нет, — Кирпичников махнул рукой, — вы предполагаете, что Кукк — убийца? Нет, не он. Якоб может жену поколотить, но на большее не способен.

— Но…

— Он даже Шааса не тронул, хота знал, что тот развлекается с его женой. Из своего дома его не выбросил. Нет, это определенно не он.

На одежде Лану Шааса можно было найти многое, но не следы капель крови. Эксперт отложил в сторону куртку.

— Может быть, на другой одежде что-нибудь найдется? — спросил доктор.

— Нет, — покачал головой эксперт, — люди беспечны и считают, что никогда не оставляют следов. Хотя сильно заблуждаются, при таком преступлении капельки бы остались, а здесь ни малейшего следа.

— Пока суд да дело, прокатимся в ваш родной город? — предложил Кирпичников. — На месте узнаем, в котором часу приехал Кукк к брату, с какой целью и что делает сейчас.

Юрий Иванович пожал плечами.

— Почему бы и нет? Но я родился не в Тапе, а в Таллинне.

— Но сейчас-то живете в Тапе?

— Это правда.

До города не проронили ни слова, каждый думал о своем. Кирпичников, чтобы отвлечься от расследования, взирал на проносящиеся за окном деревья, поля. Хотел ни о чем не думать, но мысли лезли и не давали покоя. Вот сейчас придется отказаться от единственного пока подозреваемого Шааса, Аркадий Аркадьевич уверился в его невиновности. У Лану нет ни мотива, ни бойцовских качеств, могших подвигнуть его на убийство. Обычный ловелас, который при опасности бежит от нее, а не решает проблемы путем кровавых происшествий.

Юрий же Иванович уверился в том, что Шаас замешан в убийстве, но по какой причине, придумать не мог. Да и целых четыре дня кто-то жил на мызе, топил печь, готовил себе еду, не обращая внимания на убиенных. Может быть, кого-то нанял? Но почему четыре дня? Что-то искали ценное? А как нашли, так покинули мызу? Одни вопросы, а где ж искать ответы? Где? Если все норовят сказать неправду.

По дороге трясло, приходилось отвлекаться от мыслей, хотя шофер старался ехать медленно и не растрясти петроградского гостя.

Уже при въезде Кирпичников неожиданно спросил:

— Юрий Иванович, скажите, кто все-таки прячется по лесам?

— Вы о шайке лесных разбойников?

— О них самых. Сколько их?

— Не могу точно сказать, — замялся помощник начальника полиции.

— Хорошо. Тогда хотя бы известно, в каком уезде они обосновались?

— В нашем, но появляются и в Иду-Вирумаа, и в Йывегамаа, и в Харьювамаа, и в Ярвамаа.

— То есть во всех окружающих?

— Именно так.

— Но известно, где их основной центр?

— Я же говорю, что они нас не беспокоили, поэтому не было нужды заниматься ими.

— Хотелось бы с ними встретиться. Если не со всеми, то хотя бы со старшим, — Кирпичников пытливо посмотрел в глаза Юрия Ивановича.

— Не знаю, — эстонец отвел взгляд в сторону, — я постараюсь.

— Постарайтесь, не сочтите за труд.

5

Дом брата Якоба Кукка нашли сразу. Большой, в два этажа и в пять окон, зажатый с двух сторон домами поменьше, он выделялся железной крышей и вычурным навесом над входом. Весь первый этаж занимал магазин.

Петер был постаревшей копией Якоба, такой же кряжистый фигурой, с таким же коротким седым бобриком, только потускневший взгляд и большое количество морщин выдавали человека постарше возрастом.

— Якоба? — спросил Петер, покачал головой, словно что-то вспоминал, потом вздел взгляд на потолок, толи искал там ответ, то ли размышлял, что следует отвечать. — Так я его в последний месяц и не видел. Думал, что дороги развезло и ему до меня не добраться.

— Значит, с тридцать первого на первое он не приезжал?

— Я же говорю, что с месяц его не видел.

— И сегодня не видел? — допытывался Кирпичников.

— Скажи, — Петер повернул голову к Юрию Ивановичу, — этому тиблу, что Якоба я не видел почти месяц.

— Вы с ним не ссорились в последнее время?

— Нет.

— Где он мог останавливаться в городе?

— Не знаю, обычно у меня, а теперь… не знаю.

— Благодарю, — сказал Кирпичников и вышел из магазина. Остановился на улице и, взглянув на небо, закрыл глаза.

— Вы что-нибудь понимаете? — раздался рядом голос Юрия Ивановича.

Кирпичников не ответил.

— Шаас где-то был почти два часа…

— Три, — вставил Аркадий Аркадьевич и на удивленный взгляд эстонца пояснил: — Часы били один раз, а это значит, что наш ловелас мог прийти к Илзе и в половине первого, и в час, и в половине второго. Так что накидывайте к двум часам отсутствия и третий.

— Вот-вот, а вы говорите, что он невиновен.

— Утверждаю и буду утверждать, но ведь и господин Кукк не был ни дома, ни у брата?

— Вы…

— Нет, — перебил Кирпичников, — я не буду удивлен, если мы выясним, что перед походом в дом многоуважаемого Кукка наш господин Шаас зашел и в гости к Соостерам, а конкретно — к Вену, — помахал рукой, чтобы помощник начальника полиции его не перебивал, — и встреча их состоялась на сеновале, а уж потом он направился к зазнобе.

— Вы хотите сказать, к Илзе?

— Совершенно верно.

— Но тогда либо он убийца, либо должен был видеть того, кто совершил злоумышление? — последнее слово Юрий Иванович выговорил по слогам.

— Не обязательно.

— Как так?

— Убийца начал действовать после ухода Шааса.

— Все равно не сходится по времени.

— Юрий Иванович, это мы с вами установим, не беспокойтесь. Меня больше занимает, где находился Кукк в ночь убийства и где он сейчас. Хотя правильнее сказать, у кого.

— Вы подозреваете, что и у Кукка есть женщина?

— Не исключаю такой возможности.

— Тогда… ничего не понимаю, — развел руками Юрий Иванович.

— А вы подумайте, пока мы будем возвращаться.

Хотя Тапа и был небольшим городком, но найти в нем человека, приехавшего неизвестно кого навестить, довольно трудно. Если не сказать, что задача невыполнима. Брат искомого — и тот ничего не знал, только пожал плечами, когда у него поинтересовались.

— Откуда мне знать, кто здесь у него есть. Обычно останавливался у меня, а сейчас… кто его знает…

Юрий Иванович спросил, не против ли Кирпичников, если они заедут в полицию и скажут, что надо кое о чем распорядиться.

Аркадий Аркадьевич не возражал.

Кеёрна пробыл в здании несколько минут.

Не стали испытывать судьбу и терять время, сразу же направились в Имаслу, чтобы там подождать Якоба Кукка, а заодно опять поговорить с крестьянами — не встречали ли в последние недели недалеко от деревни чужаков.

— Меня все занимает вопрос, — нарушил молчание Юрий Иванович, — почему топили печь три или четыре дня? Почему?

— Могу сделать предположение, — отозвался сквозь шум мотора Кирпичников.

— Каково оно? — с интересом в голосе спросил эстонец.

— Этот кто-то что-то в доме искал.

— Но тогда получается, что этот кто-то был знаком с нашим убитым? А это по крайней мере глупое предположение, — покачал головой помощник начальника полиции.

— Почему? — Аркадий Аркадьевич даже не испытал удивления.

— Айно Соостер был по натуре нелюдимым человеком и знакомых иметь не мог. Он всех сторонился из-за пагубной страсти к дочери.

— Не совсем так, — пояснил Кирпичников. — Айно был замкнутым всю жизнь или только недавно стал таким?

— Соседи говорят, что со времени мировой войны.

— Вот, — Аркадий Аркадьевич поднял указательный палец, — может быть, весточка из довоенных времен?

— Нет, тогда мы с вами не то что убийцу, никого найти не сможем.

— Утро вечера мудренее, Юрий Иванович. А еще у нас говорят — не кажи гоп, пока не перепрыгнешь.

— Не понял.

— И не надо, — Кирпичников повернул голову и посмотрел в окно автомобиля, — истина всегда найдет щелочку, чтобы показаться на публике, так что, думаю, узнаем вашего убийцу и отдадим, как говорится, в руки правосудия.

Вначале заехали на мызу к Соостерам, где эксперт Сальковдоложил, что на одежде Лану Шааса, которую он носил и которую изъяли из его дома, следов крови не обнаружено. Кирпичников не был раздосадован, ибо ожидал такого исхода. Юрий Иванович разочаровался. Он уже надеялся, что убийца у них в руках.

— Георгий Иванович, вы говорили о найденных тайниках.

— Да, — кивнул в знак согласия эксперт, — были найдены, но отпечатки там только старого Соостера.

— Значит, человек, который знал, что в доме тайники, мог их найти?

— Но мы же обнаружили, — удивился вопросу Сальков.

— Э нет, — заулыбался Аркадий Аркадьевич… — вы на этих делах собаку съели. Не равняйте себя и обычного человека, который не знает, где и что искать.

— Обычный человек, говорите? — на миг задумался эксперт. — Мне кажется, что не нашел бы. Вы предполагаете, что незнакомец все дни, что находился в доме, искал эти тайники?

— Не думаю, а уверен.

— Значит, убийца был знаком с Айно Соостером?

— Почему? Нс обязательно. О тайниках могла проболтаться, допустим, Вену своему или своим любовникам, или Цецелия-младшая ходила в школу и могла увидеть, как дед прячет что-то в тайнике. Да мало ли можно построить предположений…

— Допустим, Каарл Грубер, — вставил свое слово Евгений Иванцов.

— Не дает тебе. Женя, покоя исчезнувший в горниле войны Грубер, — покачал головой Громов.

— Георгий Иванович ведь говорил, что в старых тайниках кто-то копался, а новые не нашел? Грубер как раз в то время был призван в армию, а вот о новых тайниках он знать не мог. Ведь верно?

— Верно-то верно, но штука в том, что Грубер был убит…

— А кто его видел мертвым? Сколько было случаев, когда якобы погибшие возвращались целыми и невредимыми? Не один и не два…

— Но через четыре года после окончания войны? — пожал плечами все тот же Громов.

— Здесь мне вам возразить нечем, — скривил губы Иванцов.

Чтобы не терять времени, Кирпичников распорядился привести Лану Шааса. Надо было окончательно разобраться со временем: где действительно, по часам, находился деревенский ловелас в ночь с тридцать первого марта на первое апреля?

Одежду Шаасу вернули, но она стала висеть на нем, как на пугале в поле. Словно он стал меньше не только ростом, но и статью.

— Садись, — указал рукой Кирпичников на скамью по другую сторону стола, за которым сидели начальник уголовного розыска и его эстонский коллега Юрий Иванович.

Шаас опустился на краешек, намереваясь сразу же при окрике вскочить.

— Юрий Иванович, не будете так любезны распорядиться, чтобы горячего чаю подали нам.

Кеёрна молча поднялся и вышел.

Через некоторое время на столе появились стаканы с блюдцами, тарелка с кусками колотого сахара и какие-то эстонские пирожки из темной муки.

Аркадий Аркадьевич разлил по стаканам чай, поинтересовавшись у Шааса, тому покрепче или нет.

Лану безучастно сказал:

— Какой нальете.

— Вы беседуйте, — снова поднялся Юрий Иванович, — я же вас покину.

Кирпичников вскинул брови.

— Вы же просили о встрече с некоторыми интересующими вас людьми, вот я и выполняю вашу просьбу.

Начальник уголовного розыска кивнул, что понял.

— Вы пейте, Лану, пока чай горячий.

— Спасибо.

— Что-нибудь вспомнили об интересующей нас ночи?

— Я помню все. — Шаас смотрел на свои лежащие на столе руки, между которыми стоял стакан.

— Тогда не будем уподобляться детям. Вы сами расскажете?

— Что вас интересует?

— Я же сказал: вечер и ночь убийства.

Лану посмотрел на исходящий из стакана пар, потом поднял взгляд на собеседника, снова опустил и медленно начал говорить:

— Из дому я вышел около девяти, точнее не припомню. Сейчас темнеет быстро, но я удивился, что месяц так светит, словно день на дворе. Тогда расстроился, понимаете, светло. (Кирпичников не уточнял, а просто слушал.) Видно, как днем. Меня могли увидеть соседи, а у них язык, как у вас говорят, без костей. Вот я расстроился, но прежде чем ехать к Илзе, мне надо было посетить другого человека. — Лану закусил губу, потом продолжил: — В общем я поехал к…

— Вену? — то ли подсказал, то ли спросил Кирпичников.

Шаас посмотрел на Аркадия Аркадьевича.

— Как вы узнали? — он облизнул высохшие губы.

— Сопоставил факты.

— Да, я заехал к Соостерам. Вену ждала меня в сарае, мы провели с ней, наверное, с полчаса, а может, час, и я ее покинул.

— Случаем, вы ничего подозрительного не заметили?

Лану отрицательно покачал головой.

— Ничего. Уверяю вас, внимательность свою я не ослабевал ни на минуту. Боялся, что старый прохвост нас заметит, и тогда Вену не избежать побоев.

— Она рассказывала вам о домогательствах Айно?

Задержанный тяжело задышал.

— Все, что говорили окружающие, оказалось истинной правдой.

— Вам Вену поведала?

— Да, эта старая скотина брала ее силой, мне и Яниса пришлось признать своим сыном, чтобы хоть как-то отвести от них подозрения. Соостер был мерзавцем, и слава Богу, что нашелся человек, покаравший его.

Кирпичников склонил голову к правому плечу, прищурил глаза, но довольно внимательно наблюдал за лицом собеседника. Видел, как в нем менялось выражение. Так сыграть мог только гениальный артист.

— Мы были на сеновале, пока Айно не стал искать дочь. Я видел, как они ушли в дом, немного подождал и только потом поехал к Илзе.

— Все равно по времени не получается.

— Не знаю, — скривил губы Лану, — если в девять я уехал из дому, пусть пока добрался, пока прождал Вену. Ну, не знаю, прошло, наверное, с полчаса, потом с час мы провели с ней, это половина одиннадцатого или одиннадцать. Направился к Илзе.

— Вы прибыли к ней от половины первого до половины второго, так она сказала.

— Если сказала, то так и есть.

— Тогда, где вы были этот злополучный час? Именно в это самое время и были убиты Соостеры.

— Я подъехал к дому Кукка, подождал, убедился, что он в самом деле уехал, и только потом постучал в окно.

— Следовательно, вы не видели, как Якоб Кукк покинул свой дом?

— В прошлый раз я сказал неправду. Якоба я не видел.

— На лошади ехал, наверное, через лес?

— Да.

— Никого не встретил и ничего не видел?

— Клянусь жизнью своей, не видел.

— Вспоминай, где провел час?

— Не знаю, — с обидой в голосе произнес Лану, — вначале заехал на мызу Соостеров, от них к дому Кукка, и все. Я не знаю. Хоть убейте! — И сказал по слогам: — Ей-богу, не знаю.

— Но все указывает на тебя — и время, и место, и даже твои слова.

— Ну не убийца я, не убийца. Не мог я убить Вену. Это единственная женщина, которую я любил, единственная. И это была не похоть, — в глазах Лану выступили слезы, — как с другими. Те только женщины, которых хотелось приручить, а вот с Вену было не так. Да, я знал об этом старом черте Айно, но сделать ничего не мог. Я слишком слаб. — И Шаас заплакал.

Кирпичников молчал. Он давал возможность собеседнику успокоиться, не впасть в обычное истерическое состояние, присущее людям слабой воли.

— Не знаю, Аркадий Аркадьевич, где я провел злополучный час. Поверьте, не знаю.

— Хорошо, оставим время в покое. Вы, Лану, не знаете, кого Якоб Кукк навещал в Тапе?

— Отчего же? — Шаас даже позволил себе улыбнуться. — Бывал он у брата Петера, но довольно редко, в большинстве случаев навещал сестер, простите, что не могу вспомнить их фамилию.

— Улицу-то вы знаете?

— А как же? Улица Пикк, собственный дом недалеко от Второй начальной школы, если не ошибаюсь, под номером двадцать один, — он сощурил глаза, словно вспоминал, — да, точно, двадцать первый.

— Вы следили за Кукком?

— Было дело, — Лану смутился. — Жена у Якоба оказалась крепким орешком, вот и пришлось проявлять чудеса изворотливости, чтобы добиться ее расположения.

— Понятно, — серьезное выражение не сходило с лица Кирпичникова. — Как часто Кукк бывает у сестер?

— Раз-два в неделю, может быть реже, но я следил за ним только дней десять.

— Вы, Шаас, пока есть время, вспоминайте, где провели целый час в ночь убийства.

Когда Лану увели, явился Юрий Иванович с заговорщицким выражением лица. Уселся напротив Аркадия Аркадьевича, налил в стакан остывшего чая, пригубил и только потом произнес:

— Они сами искали с вами встречу.

— Кто? — Кирпичников не отошел еще мыслями от разговора с Шаасом.

— Ну, о ком вы просили, — удивился эстонец.

— Господи, — опешил начальник петроградского уголовного розыска, — у меня вылетело из головы. Простите, ради бога. Как я понимаю, смогу встретиться с одним из лесной братии?

— Да, если вы соизволите, то можно устроить встречу сегодня.

— Каким образом? — в голосе Аркадия Аркадьевича слышались нотки удивления.

— Долго рассказывать, — сказал Юрий Иванович, но, увидев укоризненный взгляд собеседника, хотел было рассказать, но Кирпичников его опередил:

— Ваши тайны пусть ими и остаются. Где намечается встреча?

— Главный придет сюда к нам.

— Не боится, что его арестуем?

— Нет, — обеспокоился эстонец и добавил с обидой: — Я дал через моего человека честное слово, что никто не посягнет на его свободу.

— Вот это правильно, преступники должны нам доверять, поэтому и у нас появляются обязанности — не лгать преступникам. Иной раз это спасает жизни.

Аркадий Аркадьевич не ожидал и даже не заметил, когда в доме появился незнакомец. Кирпичников предполагал увидеть крестьянского вида господина в поношенных сапогах и не очень чистой одежде. Но был крайне удивлен, когда перед ним появился стройный высокий, довольно молодой человек в элегантном темно-синем костюме, белоснежной рубашке и профессионально завязанном галстуке. В правой руке незнакомец держал трость, при входе в дом левой снял шляпу.

— Здравствуйте, господа, — произнес он голосом, в котором слышался едва уловимый акцент. Обвел присутствующих взглядом, с лица не сходила улыбка, которая сбрасывала несколько лет. Тонкие щеголеватые усики оккупировали верхнюю губу. — Мне назначена аудиенция с господином Кирпичниковым.

Аркадий Аркадьевич выступил вперед.

— Это я.

Незнакомец смерил взглядом начальника петроградского розыска.

— Если вы будете не против, то мне хотелось бы с вами побеседовать, как говорится, тет-а-тет. Сегодня прекрасная погода.

— Погода хорошая, но вот у вас туфли не для местных дорог. Молодой человек посмотрел на свою обувь.

— Обувь для того и нужна, чтобы периодически ее менять.

— Хорошо.

Громов сделал движение, чтобы пойти с начальником, но тот указал жестом оставаться всем на местах, что, мол, все хорошо.

Погода действительно походила на летнюю, хотя иногда порывы холодного ветра налетали и напоминали о том, что на улице только вступил в свои права апрель.

Спустились с крыльца на молодую зеленеющую траву.

— Аркадий Аркадьевич, вы искали встречи со мной, по вашему зову я явился.

— Вы тот, о ком мне говорили ранее, — начальник уголовного розыска не стал называть столь щеголеватого молодого человека местным разбойником.

— Вы с недоверием смотрите на меня, не понимая, как может такой человек жить, как простой бродяга, в заброшенных местах уезда? Так?

— Почти угадали.

— Я вас разочарую, несколько лет тому назад мы выглядели так, как описывали вам… окружающие, но теперь… Вы сами видите.

— Но ведь вы живете в лесу?

— Да, — улыбнулся молодой человек, — но у нас большой дом, и поверьте, с удобствами, которые дает нам двадцатый век. Теперь мы не беспокоим соседей по уезду и по нашей маленькой республике. Для этого нам хватает зарубежных стран и нашего отечества.

— Я понял, — покачал головой Кирпичников. Господа из лесных угодий гастролировали по необъятной территории государства Российского и перестали привлекать внимание к себе в Эстонии.

— Вы хотели что-то у нас узнать?

— Да, про убийство Соостеров спрашивать не буду, мне понятны ваши действия, вам не до… мелочей.

— Вы правильно поняли, — незнакомец продолжал улыбаться. — Тогда чем мы можем вам помочь? Мне жаль, что такие дикие происшествия происходят в моей маленькой родной Эстонии, но ничего не попишешь, иногда звериная натура прорывается из глубин человеческой души.

— Я хотел у вас поинтересоваться о некоторых вещах, но вижу, что вы заняты другими делами…

— Вы спросите, — мягко перебил Кирпичникова молодой человек.

— Я хотел спросить у вас, не попадались ли вам в последние дни месяца посторонние в этих краях люди?

— Хотел было ответить, что не попадались, но не буду. — Молодой человек выдержал театральную паузу. — Перед Рождеством вышел к нашему дому один человек, приютили мы его, приодели, оставили у себя. Не выгонять же его в мороз на улицу? Конечно, у некоторых из нас возникли, прямо скажу, нехорошие мысли, ведь мужчина не только видел наши лица, не только наверняка запомнил наши имена, но и узнал, где мы проживаем и сколько нас. Но здравый смысл взял верх, ведь, в самом деле, мы не звери какие, чтобы себе подобных пускать под нож. Дали кров, приодели, выслушали историю жизни, хотя сомневаюсь, что он рассказал нам правду. И вот в один прекрасный мартовский день он бесследно нас покинул. Мы не знаем, где он.

— У этого человека было имя?

— Как у всех нас, — молодой человек явно подразнивал Кирпичникова, но виду не подавал. — И нам кажется, что это тот, кто вам нужен.

— Категорично заявить не могу, но сведения, переданные вами мне, не останутся без внимания. Так какое имя?

— Аркадий Аркадьевич, дайте мне слово, что, обнаружив мужчину, вы не попытаетесь узнать, сколько нас и где находится наш дом.

— За себя и своих людей я могу дать слово, но вот за местные власти, простите, не могу. Они мне не подчинены.

— Вашего слова мне будет достаточно.

— Считайте, что вы его получили, но есть маленькое «но»…

Молодой человек вскинул брови и скривил губы, ничего не спросив. Аркадий Аркадьевич же продолжил:

— Как я понимаю, поле вашей деятельности велико. Так вот, если наши пути-дорожки пересекутся где-нибудь в России, и в частности в Петрограде, то не обессудьте, свое слово я отброшу, как обузу.

— Аркадий Аркадьевич, наша договоренность будет касаться только Эстонии. Кстати, в ней мы не ведем никаких противоправных деяний.

— Я это уже понял.

— Вот и чудненько.

— Так как звали исчезнувшего незнакомца?

— Каарл Грубер.

Громов смотрел на беседующих из окна. Собеседники мирно разговаривали, даже иногда улыбались, то ли острому словцу, то ли обоюдным шуткам. Сергей Павлович внимательно разглядывал незнакомца, чтобы на будущее запечатлеть в памяти его черты. Вдруг когда-нибудь придется встретиться — если не в Эстонии, так на просторах России или, быть может, даже в столице.

— Каарл Грубер? — с сомнением в голосе проговорил Кирпичников, и лоб его пересекла глубокая морщина, имеющая соседство с множеством более мелких.

— Именно так он нам представился.

— Извините, среди вас есть местные?

— Рад бы ответить, да не могу, — молодой человек постучал кончиком трости по земле.

— Значит, вы поверили ему на слово?

— Почему бы и нет? — удивился собеседник. — Нам не важны паспорта.

— Понятно, — задумчиво проговорил Кирпичников. — Я делаю вывод, что среди вас нет местной братии, иначе они смогли бы опознать Грубера.

— Вам, Аркадий Аркадьевич, не говорили, что с вами опасно беседовать таким, как я?

— Отчего же? — удивился начальник уголовного розыска.

— Вы из каждого слова готовы делать выводы или строить предположения.

— За месяцы, которые Грубер провел рядом с вами, наверняка он рассказывал о себе. Что вы помните из историй?

— Простите, Аркадий Аркадьевич, но я бы не доверял нашим рассказам. Они порой составляют обычную выдумку, чтобы скрыть истинное положение. Так и с этим самым Грубером.

— Но все же.

— Если вы настаиваете, то пожалуйста. Говорил, что был призван в армию в пятнадцатом, два года воевал, потом попал в плен, сидел в лагере до германской капитуляции, потом колесил по Европе в поисках, как он сказал, счастья, но решил вернуться в родные места.

— Вы его хорошо запомнили? Можете описать?

Молодой человек переложил трость в левую руку.

— Простите, — он достал из внутреннего кармана пиджака какой-то конверт, протянул Кирпичникову, — мы взяли за образец составление вашей службой словесных портретов. Кажется, у нас получилось.

— Благодарю, — произнес Аркадий Аркадьевич.

— Мы надеемся, что смогли помочь вам. Да, к слову, этот самый Грубер покинул нас не с пустыми руками. Прихватил два пистолета и несколько коробок патронов к ним. Видимо, в руки просто так не дастся.

— Отчего вы меня предупреждаете? — Кирпичников полез в карман за портсигаром, но, заметив, как незнакомец напрягся, не стал доставать.

— Симпатичны вы мне, Аркадий Аркадьевич, и наслышан я о вас, — молодой человек словом «я» дал понять, кто в банде главный. — А засим, разрешите откланяться, — он приподнял край шляпы, — и надеюсь, что нас никогда больше не сведут судьба и случай.

Кирпичников вернулся в дом озадаченный. Он не ожидал такого результата, даже не верилось, что по уезду не кусочничает, не побирается банда бродяжек, а существует целая организация, которая занимается более серьезными делами, нежели экспроприация курей и хлеба у крестьян. Об этом можно будет подумать позднее. Сейчас же главной целью оставался убийца.

— Неприятности? — спросил Сергей Павлович.

Аркадий Аркадьевич не понял вопроса, но потом сообразил, хотел отмахнуться, но передумал.

— Отнюдь. — произнес он, — скорее всего, мы с вами имеем словесный портрет убийцы, — начальник уголовного розыска помахал в воздухе конвертом.

— Позвольте. — Громов протянул руку.

Кирпичников подумал с секунду и отдал конверт начальнику первой бри гады. тот вскрыл, достал листок белой бумаги и вопросительно посмотрел на Аркадия Аркадьевича.

— Читай.

— Словесный портрет. Рост средний, около одного метра семидесяти пяти сантиметров…

— Это сколько по-старому? — перебил Вербицкий.

— Два аршина восемь вершков, — поднял глаза на доктора. Сергей Павлович и продолжил: — Телосложение худощавое, осанка слегка сутулая, из-за чего кажется ниже ростом, плечи опущенные, лицо вытянутое, бледное, при возможности бреет, усов и бороды не имеет. Волосы короткие, темные, с сединой на висках. Лоб прямой, с дугообразными седыми редкими бровями. Глаза голубые, но вид болезненный, выцветший, часто протирает, оттого что слезятся. Нос с горбинкой. Уши овальные среднего размера; Рот небольшой, уголки опушены, губы тонкие, бледные. Шрамы на груди в количестве трех штук от заживших пулевых ранений, на спине с правой стороны — от ножа или кинжала. Шаг средний, но складывается впечатление, что дается с трудом, однако лицо при этом непроницаемое и отстраненное. Умеет писать и бегло читать. Хорошо разговаривает на русском, немецком языках и средне-эстонском диалекте, скорее всего восточных краев, бегло знает польский и русинский. В общении спокоен, но, когда начинает волноваться, сжимает правой рукой левое запястье. Спиртного не употребляет.

— Это откуда? — почти заикаясь, нарушил молчание Вербицкий после того, как Сергей Павлович закончил чтение.

— От нашего таинственного друга, — сказал Аркадий Аркадьевич и с улыбкой посмотрел на Юрия Ивановича.

— Прямо-таки портрет кистью можно писать, — покачал головой Сальков, — толково составлен, словно человек в наших рядах служил.

— И чей нам представлен портрет? — задал интересующий всех вопрос Евгений.

— Не догадываетесь? — Только теперь Кирпичников достал из кармана портсигар.

— Я лично ума не приложу, — сощурил глаза Сергей Павлович, продолжая держать в вытянутой руке бумагу.

— А ты, Женя? — обратился к младшему агенту Аркадий Аркадьевич.

— Конечно, мог бы брякнуть наугад, — начал отвечать Иванцов, — но выскажу предположение, — на секунду умолк, — Каарл Грубер?

На Кирпичникова перевели взгляды все присутствующие в комнате.

— Я скажу иначе, — начальник уголовного розыска держал некую интригу, — человек назвался Каарлом Грубером.

— Поворот, — вырвалось у Сергея Павловича.

— А я говорил, — вид у Иванцова был торжествующий. Аркадий Аркадьевич хмуро посмотрел на него.

— Назваться можно и груздем, лишь бы корзинка имелась.

— Но все-таки, — настаивал Евгений, — и вскрытые тайники, и проживание в течение нескольких дней. Все сходится.

— Не совсем, — покачал головой Громов, — мотива не вижу.

— Как это? — брови Иванцова вскинулись вверх. — Явился домой, а здесь такое творится. Жена родила, и притом от собственного отца. Никто, оказывается, его не ждал. Обида, если хотите.

— Человек, назвавшийся Каарлом Грубером, явился в места, где раньше проживал, три месяца назад, и ты думаешь, что все это время наблюдал за мызой Соостеров? — Кирпичников обращался к Евгению.

— Почему бы и нет.

— Тогда, — Аркадий Аркадьевич умолк, проведя указательным пальцем по губам, — я видел фотографические карточки в мызе Соостеров. Нет ли там нашего «героя»? Юрий Иванович, давайте с утра навестим место преступления. Сегодня уже поздно. Может быть, — у нас будет не только словесный портрет, но и фотографический.

Эстонец кивнул.

6

На место преступления выехали на рассвете, когда восток осветился еще не показавшимся над горизонтом солнцем. Не потерявшие траурного окраса, медленно ползли по небу маленькие облака. Ветер даже не пытался шевелить еще не проснувшиеся от спячки почки и распускающиеся листья на ветвях деревьев.

— Аркадий Аркадьевич, вы не забыли про Кукка? — на очередной ямке спросил Юрий Иванович.

— Нет, — сухо ответил Кирпичников, — после мызы Соостеров посетим вначале улицу Пикк, там выясним кое-что, а уж потом найдем нашего дорогого Якоба.

— Вы думаете, он тоже замешан в это дело?

— Что-то мне подсказывает, он знает больше, чем говорит.

Фотографические карточки висели на стене, на одной из них была Вену в традиционном эстонском платье, с множеством украшений в виде бус и с венком из цветов на голове. Глаза светились, и на устах красовалась улыбка, которая останется, пока карточка не рассыплется в прах. Рядом стоял мужчина чуть пониже женщины, с круглым лицом, горделивым взглядом, прямым носом.

— Грубер, — то ли спросил, то ли констатировал Кирпичников.

— Судя по карточке, — Юрий Иванович снял со стены, — свадебная. Дочь Соостера Вену и, видимо, Каарл Грубер.

— Может быть, не он?

— Нет, Вену была замужем один раз. Если это она, то рядом Каарл.

— Что ж, Юрий Иванович… — Аркадий Аркадьевич сжал губы, потом сузил глаза и продолжил: — Мы знаем, кого искать.

— Вы все-таки предполагаете, что Грубер — убийца?

— Не знаю. — откровенно ответил начальник уголовного розыска, покачал головой и повторил: — Не знаю. — Затем ткнул указательным пальцем в фотографическую карточку. — Я не представляю, как теперь у вас, но я бы разослал словесный портрет и вот это по полицейским частям.

— Префектурам, наша полиция разделена на четыре префектуры.

— Пусть так, но в первую очередь надо оповестить уездную полицию.

— За этим дело не станет. Что еще?

— Нам надо в Тапу, к сестрам, у которых бывает наш Якоб. Заодно вы решите со словесным портретом и карточкой.

— Что ж, в путь.

Название улицы Пикк переводилось с эстонского, как длинная. Она оправдывала свое название — проходила через весь небольшой город. Дома в один и редко какие в два этажа поражали мрачностью и темными красками стен.

Дом сестер Таурайте отличался от соседних свежевыкрашенными стенами, тремя окнами, смотревшими на улицу, и железным навесом с двумя витыми столбами. Автомобиль остановился у входа.

Аркадий Аркадьевич вышел первым, вслед за ним Юрий Иванович. Он не остался в полицейском участке и поехал с петроградским гостем на случай, если сестры не говорят по-русски. Но перед этим доложил начальнику о ходе следствия и об объявлении в розыск Каарла Грубера, потом узнал, что сестер зовут Лиина и Тийна.

Кеёрна на правах хозяина дернул за шнурок звонка.

Через минуту или две дверь открылась.

Перед Кирпичниковым и Юрием Ивановичем стояла высокая стройная блондинка с гладко зачесанными волосами, голубыми, как чистое небо, глазами и улыбкой на полных, слегка подкрашенных губах. Темно-вишневое платье закрывало не только руки до кистей, но и шею.

— Что вам угодно, господа? — женщина спросила на эстонском языке.

Юрий Иванович перевел.

— Не надо переводить, — перешла она на русский без акцента.

— Госпожа Таурайте? — спросил Юрий Иванович.

— Да.

— Начальник уголовного розыска Санкт-Петербурга Аркадий Аркадьевич Кирпичников, — представился гость.

— Помощник начальника полиции Юрий Иванович Кеёрна.

— С чем вы пожаловали в нашу скромную обитель? — довольно низкий голос звучал завораживающе.

— Позволите продолжить нашу беседу в более подходящем месте, — улыбнулся Кирпичников.

— Что это я? Проходите, господа. — И она отступила на шаг в сторону.

Гостиная была обставлена со вкусом, без излишеств, но чувствовалось присутствие в каждом предмете женской руки.

— Прошу, господа, располагайтесь, — женщина указала на кресла. — Чем обязана визиту столь дорогих гостей? — в голосе послышалась явная издевка, но какая-то безобидная.

Аркадий Аркадьевич выбрал не кресло, а стул.

— Благодарю, — сказал он, — прошу прощения за столь ранний визит, но, если позволите, нам, — теперь он посмотрел на эстонского коллегу, — необходимо задать вам несколько вопросов.

Женщина улыбнулась, показав белые зубы.

— Любопытно, почему мы оказались нужны уголовному розыску.

— Только несколько вопросов.

Из соседней комнаты вышла вторая женщина в таком же закрывающем руки и шею платье, но темно-синего цвета, с такой же прической, как и у встретившей гостей, да и похожи они были, как близнецы. Но взгляд Аркадия Аркадьевича определил, что вторая постарше.

Юрий Иванович, казалось, не выглядел удивленным или только хотел таким выглядеть.

Кирпичников поднялся со стула и представился, вслед за ним поднялся и представился эстонец.

— Лийна, — сказала та, что была в темно-вишневом платье.

— Тийна, — улыбнулась вторая.

— Мы говорили, что хотели бы задать несколько вопросов. Сестры переглянулись, и обе, как по команде, пожали плечами.

— Будьте любезны.

— Я прошу прошения, если наши вопросы покажутся вам бестактными, но. увы, такова наша служба.

— Не стоит извинений, — сказала Тийна. — Может быть, чаю?

— Благодарим, но мы не располагаем временем, еще раз сошлюсь на службу.

— Так чем вызван ваш интерес к нам? — теперь спросила Лийна.

— Вы знакомы с неким Якобом Кукком?

— Если вы имеете в виду нашего епископа, то с ним мы не знакомы.

Одна из сестер хихикнула, но туг же прижала ладонь ко рту. Вторая женщина с осуждением покачала головой.

— Лийна шутит. Если вы говорите о Якобе Кукке из Имаслу, то знакомы.

— Речь идет именно о нем, — подтвердил Кирпичников.

— Да, он нам знаком.

— Как часто он у вас бывает? — Аркадий Аркадьевич почему- (то сам смутился от своего вопроса.

— Не реже двух дней в неделю, — спокойно ответила Тийна.

— Я не буду бестактен, если поинтересуюсь… — Кирпичников прикусил нижнюю губу и продолжил, не увидев в глазах женщин никакого возмущения: — В котором часу прибыл Якоб Кукк тридцать первого марта?

Сестры переглянулись.

— Если вас интересует только это, то около часа ночи.

— Вы не путаете с другими днями?

— Отнюдь, господин Кирпичников. Обычно он приезжает утром или днем, а в этот день просил ждать его допоздна.

— Именно в ту ночь?

— Да.

— Почему вы ее запомнили и чем она отличалась от других?

Сестры опять переглянулись. Тийна, видимо, как старшая, отвела в сторону взгляд.

— Вам, наверное, известен род наших занятий?

— Не совсем, но, простите, догадываюсь, — сухо сказал Кирпичников, не имея желания говорить лишнее.

— Так получилось, — Лийна положила ладонь на руку сестры, — что… впрочем, не важно. Якоб довольно обходителен для человека, всю жизнь занимающегося крестьянским трудом, но ему не повезло с женой. Если так получилось, что мы вынуждены по ряду обстоятельств одаривать мужчин лаской, то с Илзе… — Тийна посмотрела на сестру, та кивнула, — то с Илзе ему не повезло. Она одаривает в отсутствие мужа лаской всех соседей. В тот день, вернее ночь, Якоб приехал потерянный, с трясущимися руками, мы пытались узнать, что случилось, но он отмалчивался.

Аркадий Аркадьевич сощурил глаза и нахмурил брови.

— Скажите, вы не заметили следов крови на его одежде?

Сестры переглянулись и в один голос ответили:

— Нет, мы просто не обратили внимания.

— Сегодня он был у вас?

— Да.

— Когда он покинул вас?

— С час тому.

— И простите мое любопытство, откуда вы так хорошо знаете русский язык?

Старшая улыбнулась уголками губ.

— Мы родились в Санкт-Петербурге и переехали сюда во время войны, а после создания новой республики нам было предложено поменять фамилию на эстонскую. Юрий Иванович больше об этом знает.

Кеёрна кивнул.

— Простите за беспокойство, — Кирпичников поднялся со стула, — и разрешите откланяться.

Сели в полном молчании в автомобиль. Шофер ждал указаний, в какую сторону ехать.

— Вы верите им? — нарушил затянувшееся затишье Юрий Иванович.

— Почему не верить? — пожал плечами Аркадий Аркадьевич.

— Потеря постоянного посетителя может быть довольно веской причиной, — эстонец барабанил пальцами по коже сиденья.

— Представьте теперь другую картину: попросил их постоянный, как вы сказали, посетитель оказать ему услугу и создать алиби на определенное время. Но где гарантия, что его никто не видел? Тогда веры будет больше не женщинам, имеющим определенную репутацию, а другому свидетелю. И притом они, — Кирпичников кивнул в сторону дома, — понимают, что невольно могут стать пособниками убийцы.

— Все это верно, но….

— Юрий Иванович, вы лучше скажите, будем заезжать в полицейский участок или сразу в нашу обитель?

— Надо там забрать размноженные фотографические карточки.

Заехали в участок. Юрий Иванович вышел из него с пакетом. Потом направились в Имаслу, резонно решив, что Якоб Кукк вернется домой. Там его и застали за неприличным делом — он кулаками обучал жену хорошим манерам и отваживал от соседских мужчин. Предотвратить буйство обманутого мужа смогли, но надолго ли? Забрать за нарушение порядка не могли, да и Илзе только и шептала разбитыми губами, что все хорошо и она всем довольна.

На вопрос о тридцать первом марта Кукк взъярился, тяжело задышал.

— Опять вы о своем! Не знаю ничего и знать не желаю, нет мне никакого дела до Соостеров. Нет и не было, — брызгал слюной Якоб.

— Э, нет! Господин Кукк, в свете открывшихся новых обстоятельств я могу со всей уверенностью утверждать, что вы, любезный Якоб, были у мызы Соостеров в час убийства, — сухо проговорил Кирпичников.

— Да я… но там… как… — Плечи Кукка поникли, сам сгорбился, как столетний старик, и что-то лопотал то на эстонском, то на русском языках.

Сыскные агенты терпеливо ждали, пока истерическое состояние сменится нормальным, когда можно будет поговорить.

— Юрий Иванович, будьте любезны, попросите у хозяйки стакан воды.

Принесенную жидкость Аркадий Аркадьевич плеснул в лицо хозяина, вмиг обретшего удивленный вид.

— Теперь вы готовы к разговору?

— Да, — тихо ответил Якоб, сверкая глазами, — готов.

— Так что же произошло тридцать первого марта?

Кукк вытер ладонью лицо, опять тяжело вздохнул.

— Выехав из дому, я направился, — у мужчины дернулся кадык, — не в Тапу, как сказал жене, а к этому самому Шаасу. Я знал, что он должен приехать на ночь к Илзе.

— Кто вам об этом сказал?

— Получилось так, что я подслушал их разговор. А перед этим сказал, что поеду в город к брату, вот они и решили воспользоваться моим отсутствием. — Якоб скрежетнул зубами. — Начал следить за ним, а он поехал не к моему дому, а на мызу Соостеров. Там я видел, как они с Вену миловались на сеновале. Честно скажу, что тогда мог убить этих двоих, но в меня что-то вошло, и я каменной статуей наблюдал за их ласками. Где-то через час они расстались, и Шаас поехал к моему дому, долго там высматривал и только потом решился постучать в окно.

— Значит, он не видел, как вы уехали?

— Не мог он видеть, я же за его спиной был.

— Скажите, когда вы направились после встречи Шааса с Вену к вам домой, ничего подозрительного не видели или никого не встречали?

— Тогда я был занят другими мыслями, хотя в один момент не мог избавиться от ощущения, что кто-то за нами следил. Но я подумал, что мне от страха показалось.

— Сейчас вы думаете иначе?

— Да, ведь когда этот Шаас покинул глупую дочь Айно, она была жива. Вот я и думаю, не убийца ли встретился мне?

— Значит, кто-то все-таки попался по дороге?

— Я больше склоняюсь к тому, что мне показалось.

— Почему вы не разобрались дома с Шаасом после того, как он вошел к вам в дом?

— Не знаю, я сразу же уехал в город.

— К сестрам Таурайте?

— Вы и это знаете? — Якоб поднял глаза на Кирпичникова.

— Все знать невозможно, — философски заметил Аркадий Аркадьевич, — но пытаться нужно. Вы помните мужа Вену Соостер?

— Каарла?

— Да, его.

— Смутно, — скривил губы Кукк, — да и видел я его всего несколько раз.

— Больше не встречали?

— Нет, — покачал головой хозяин, — как сгинул в пучине боев, так я его и не видел.

— Следовательно, добавить ничего не можете? Якоб пожал плечами и стер со лба холодный пот.

Когда вышли во двор, Юрий Иванович спросил:

— Арестовываем?

— Зачем? — удивился Кирпичников.

— Но видно же, что он чего-то недоговаривает. Темнит, как говорят у вас.

— Он просто, с одной стороны, напуган, а с другой — его гложет то, что выбрал такую жену.

— Он последним видел Соостеров.

— Последним их видел убийца, портрет которого, возможно, мы имеем.

— Каарла Грубера?

— Может быть. Да, нам здесь больше делать нечего, можем возвращаться.

— Или все-таки арестовать?

Кирпичников красноречиво посмотрел на эстонца.

В большой комнате присутствовали петроградские уголовные агенты и два эстонских представителя местной полиции: Юрий Иванович и Тыну. Аркадий Аркадьевич обвел взглядом присутствующих. Кто сидел, кто стоял, но все с вниманием смотрели на начальника, ждали, что он скажет. Но вначале он раздал фотографические карточки.

— Господа! Дознание хоть и черепашьим шагом, но все же движется вперед. С ранее подозреваемого Лану Шааса и с Якоба Кукка сняты подозрения, круг становится меньше. В поле нашего внимания, благодаря Юрию Ивановичу, попал незнакомец, который появился в местных краях перед Рождеством. Теперь этот человек исчез, и возникли подозрения, что это и есть Каарл Грубер, хотя имеется много сомнений в том, что мы будем иметь дело именно с ним. У мужчины — мы с вами будем называть его Грубером, пока не докажем обратного, — есть мотив для убийства. Во-первых, он мог узнать, что его тесть совратил свою дочь и та родила от него сына; во-вторых, он имел возможность следить за мызой и видеть, что там происходит; в-третьих, он отсутствовал почти четыре года и, даже если пребывал в плену, мог возвратиться гораздо раньше. И из плена можно было несколько раз в месяц отправлять родным открытки. Что не давало ему это сделать? Что могло его задержать? Не думаю, чтобы он искал лучшей доли в чужих краях, хотя тогда при возвращении ему не было бы никакого дела до того факта, как вели себя его жена и тесть.

Сотрудники молчали, только Женя Иванцов ерзал на стуле. Видимо, хотел что-то спросить или сказать, но не мог перебить начальника. Так и сидел, как на гвоздях: посмотрит на карточку, потом на лист бумаги в руке, пошевелит губами. И снова всмотрится в портрет Каарла Грубера, прочитает написанное на бумаге. Покачает головой и взглянет на Кирпичникова. Но тот то ли делал вид, что не замечает метаний Иванцова, то ли действительно ничего не видел.

— Какие будут дополнения к тому, что я сказал?

— Аркадий Аркадьевич, — голос Жени прозвучал глухо, он сказал «простите» и прокашлялся. — Извините. Вот я уже несколько минут смотрю на портрет, который запечатлен на фотографической карточке, и читаю словесное описание. Так вот, у меня складывается впечатление, что это два разных человека. И форма бровей, и губы, и уши, ну, ладно лицо, человек мог опрощать на казенных харчах, но все остальное… На карточке не виден рост Грубера, но ведь он явно ниже невесты, а Вену Соостер, как я знаю из отчета доктора, не выделялась высокой статью. Значит, нам дан словесный портрет не Каарла.

 

Часть третья

Дело о подмене

1

— Что ж, Евгений, — улыбнулся Аркадий Аркадьевич, — я ждал, кто первым заметит, что фотографическая карточка Каарла Грубера не имеет отношения к словесному портрету. Позволь отметить твое чутье. Наверное, к каждому из нас закрадывалась эта мысль, но мы не решались произнести ее вслух.

— Вы полагаете, что вместо Грубера приехал в наши края незнакомец? — вмешался Юрий Иванович.

— Факты говорят сами за себя, но… — Кирпичников указал пальцем на эстонца, — мы доподлинно не знаем, кто был на чердаке мызы: Грубер или чужак, портрет которого мы имеем. Были ли они вдвоем или только один незнакомец?

— Нет, не так, — сказал опершийся о подоконник Громов, — не так. Если бы Грубер появился здесь, то наверняка предстал бы перед родными. Зачем ему прятаться на чердаке и наблюдать за Соостерами? Не вижу причины. А вот незнакомец — другое дело, его никто никогда не видел, и явиться он мог, ну, попроситься на ночлег. Вот у него были и возможность, и причина наблюдать за семьей.

— С какой целью? — вставил Юрий Иванович.

Сергей Павлович пожал плечами.

— Ну, допустим, он узнал, что старший Соостер во время войны получил, украл, награбил, нашел… ну, я не знаю, много денег, золота, и поэтому незнакомец искал несколько дней тайники…

— Там не такие большие деньги были, — подал голос Сальков, — чтобы из-за них целую семью с детьми положить рядком.

— Георгий Иванович, я не умаляю вашего профессионализма, но может быть, еще не найден основной тайник? — Громов смотрел на эксперта, тот обиженно отвернулся.

— Не получается, — покачал головой доктор.

— Что?

— Откуда мог знать незнакомец о тайнике? От Грубера — только о старых делах, но о новых, когда в эти края пришли германцы, муж Вену знать не мог. Мы не обнаружили ни одного письма или открытки, адресованных жене после пятнадцатого года. Каарл знать о делах старого Соостера не мог, а значит, не мог и рассказать незнакомцу. Хотя я проверил отпечатки пальцев у всех из семьи, и оказалось, что в тайниках имелись еще одни. Их хозяина я пока определить не смог. Вот если будет кандидатура, то пожалуйста.

— Вы сопоставили отпечатки Шааса и Кукка?

— Нет, это не они.

— Значит, кое-что мы все-таки имеем?

— Кое-что. Вот если бы, — с надеждой в голосе Георгий Иванович обратил взор к Юрию Ивановичу, — Грубер проходил по какому-нибудь уголовному делу и в полиции Эстонии сохранились бы старые царские архивы, вот тогда бы…

— К сожалению, Грубер не был замешан ни в каких противоправных делах, — ответил эстонец.

— А в политических?

— И в них.

— Хорошо, господа, продолжим. Может быть, человек, которого мы называем незнакомцем, участвовал в делах старшего Соостера и пришел за своей долей?

— Но почему он тогда не выпытал у Айно, где находятся тайники, а убил его первым?

— Не знаю, — ответил Громов.

— Вот то-то. Гадаем на кофейной гуще, а преступник, может быть, в столице, в Москве или Киеве прохлаждается, — тихо произнес Аркадий Аркадьевич. — Значит, завтра, господа хорошие, разбиваем мызу на участки и ищем, словно иголку потеряли. Каждый клочок земли, каждый камень, каждое валяющееся бревно. Наверное, помните дело Соломона Ицкова? А?

Дело было знаменитым, знали, что Соломон громил сейфы, как семечки щелкал, но ни меток, ни отпечатков не оставлял, < даже стружку уносил и выбрасывал по дороге домой, запутывая следы. Но знали точно, что добычу хранит дома. Не один раз перерывали все, разбирали пол, чуть крышу в доме не снесли, но ничего. Ицков только посмеивался, пока одному из агентов уголовного розыска не пришла мыль заняться бревнами во дворе. Вот в них и были выдолблены и оборудованы укромные места, где знаменитый взломщик хранил добычу.

— Бревна? — спросил Иванцов, выказывая свою осведомленность.

— Они, родимые. — Указательный палец Аркадия Аркадьевича остановился на Евгении. — Завтра с самого утра мы этим и займемся.

— Тогда получается… — начал было Иванцов, но умолк.

— Ты что-то хотел, Женя? — повернул голову к младшему сотруднику Кирпичников.

— Нет-нет, вырвалось.

— Господа, прошу оружие держать при себе в снаряженном виде.

— Есть некая опасность, о которой мы не знаем? — спросил доктор.

— Нет, — Аркадий Аркадьевич посмотрел на Вербицкого, — но вдруг в округе бродит убийца. Это обычная предосторожность.

Когда все разошлись, Юрий Иванович тихо спросил.

— Вы в самом деле уверены, что наш убийца еще здесь?

— Что-то мне подсказывает, что он далеко не уехал.

— Но после такого дикого преступления и находиться рядом с местом, где лишил жизни столько народу, в том числе детей?

— Юрий Иванович, после войны люди ожесточились сердцем и смерть ближнего не воспринимают как трагедию. Сейчас это обыденное дело.

— Но война завершилась четыре года тому назад? — с удивлением произнес Кеёрна.

— Не так уж и много, если посчитать, что до этого четыре года лили кровь и получали за это, между прочим, награды.

— Для меня это дико.

Аркадий Аркадьевич взглянул на эстонского коллегу и улыбнулся. Кеёрна не видел трупы, разбросанные по улице, жизнь которых обходилась либо в старый пиджак, либо старое пальто, либо в горсть бесполезной мелочи. Не видел зарезанные семьи, вся вина которых состояла в том, что они были дворяне и, по пониманию бандитов, должны иметь в комодах или шкафах горы золота, сережек и цепочек. Не видел умерших от голода детей или зарезанных на мясо, потому что старшим было нечего кушать. Через Кирпичникова прошло много человеческих трагедий, на фоне которых происшествие с Соостерами не казалось каким-то особым. Хотя Юрий Иванович был прав, люди позабыли невзгоды военных лет, теперь они не голодали и не забирали последний кусок хлеба у детей. Время лечит раны и налаживает бытие, но некоторым воевавшим не может изменить вбитого штыками и пулями сознания, что человеческая жизнь не стоит и ломаного гроша.

— Аркадий Аркадьевич, вы так и не сказали, почему есть уверенность, что убийца обитает в наших краях?

— Посудите сами. — Кирпичников присел у стола и налил в стакан холодного чая. — Убийца обшарил тайники, о которых знал, то есть о которых знал Каарл Грубер. Но более поздние не вскрыты, а это значит…

— Они появились после ухода Грубера на фронт, — сказал помощник начальника полиции.

— Именно. Но других вскрытых тайников не было найдено, а это значит, что убийца потерпел неудачу. И будет готов вернуться на мызу, когда мы отсюда съедем.

— То есть, как я понял, вы хотите устроить ему ловушку?

— Не совсем так. Мне кажется, что незнакомец не так глуп, чтобы не почуять подвох в наших действиях. Видимо, он тоже знаком с полицейской службой или некоторое время в ней служил.

— Но откуда он мог знать о новых тайниках?

— Пока не знаю. Вы выясняли, чем занимался Айно Соостер во время прихода в эти края германцев?

— Нет, — вскинул брови Кеёрна, — ведь это к убийству отношения не имеет.

— Откуда вы можете знать, если не проверили?

— Видимо, вы правы, завтра наши полицейские этим займутся.

— Юрий Иванович, мы можем и здесь заняться этим. Мы не опрашивали соседей по поводу поведения старшего Соостера в дни оккупации германцами.

— А если обычный наговор? — спросил эстонец.

— Может быть, что-то выплывет. Я подозреваю, что неспроста незнакомец искал тайники. Хотя вы можете оказаться правы.

Сморило сразу, не успела голова Аркадия Аркадьевича коснуться подушки. Вроде бы физически не работал, а устал от бесконечных разговоров, переездов с места на место, от мыслей, ни на миг не отпускавших.

Кирпичников почувствовал, что кто-то тихонько трясет за плечо, при этом шепотом пытается что-то сказать. Начальник уголовного розыска не сразу понял, где он находится и кто с ним рядом.

— Аркадий Аркадьевич, Аркадий Аркадьевич, — повторял голос, а трясшая плечо рука убаюкивала, — Аркадий Аркадьевич.

На миг Кирпичниковым овладело беспокойство, и его рука по привычке скользнула под подушку, нащупывая рукоять пистолета.

— Аркадий Аркадьевич, это я, Иванцов.

Петроградский начальник потряс головой, отгоняя остатки сна.

— Что такое? — наконец сумел произнести Кирпичников. Взгляд уловил в темноте склонившуюся фигуру.

— Аркадий Аркадьевич, на мызе Соостеров кто-то есть, — в голосе слышалось торжество.

— Ты откуда знаешь?

— Я это… — Иванцов снова умолк.

— Да не тяни ты, — рассердился Аркадий Аркадьевич.

— Вчера вечером… — начал Иванцов, явно набравшись смелости, — в общем, вчера вечером, когда все пошли спать, я выждал с час и направился к мызе Соостеров…

— Ну.

— Я решил, что раз убийца не нашел тайники, то непременно вернется на мызу продолжать поиски. Вот я и направился туда, выбрал для себя наблюдательный пункт. Его я еще днем присмотрел.

Аркадий Аркадьевич тяжело вздохнул.

— Так вот, с полчаса тому, вроде бы мелькнуло в окне. Я начал присматриваться — и действительно, то в одном окне, то в другом огонек на миг появится. Вот я и смекнул, что убийца, как вы и говорили, рядом с мызой проживает. Днем, видимо, наблюдал, а как все покинули дом, то он время выждал — и на поиски.

— Сейчас он там?

— Думаю, да. Вот я же толкую, что появились огоньки в пять минут второго, сейчас сорок. Он там наверняка. Надо его брать, Аркадий Аркадьевич, пока не ушел.

Кирпичников покачал головой, посмотрел на светлый провал окна на фоне темной стены. Месяц если не заглядывал в гости, то освещал тусклым светом двор.

— Вот что, Женя, буди наших, и чтобы через пять минут были во дворе. Обязательно с оружием и запасными патронами.

— Понял, эстонцев будить?

— Бегом, Женя, бегом.

Аркадий Аркадьевич не видел, но почувствовал, как загорелись глаза Иванцова, и сам он, обрадованный, побежал устраивать подъем агентам уголовного розыска.

Собрались во дворе довольно быстро. Ничего не спрашивали, Иванцов каждому буквально в двух словах обрисовал ситуацию.

— Надеюсь, все знают, ради чего подняты с постели.

Ответа не последовало, только кивали головами.

— Каков план? — не удержался Юрий Иванович.

— Не знаю, — откровенно ответил Кирпичников. — Я думал, что такая ситуация возможна, но не подозревал, что убийца проявит наглость и появится в доме, когда целая бригада уголовного розыска занимается им. Нас слишком мало, чтобы окружить мызу, — покачал он головой, — но попробуем это сделать. Выдвигаемся пешком, иначе преступник может услышать работу мотора и скроется. Вспоминаю расположение построек и дома — и получается квадрат или прямоугольник, это как хотите. В северной части находится лес, который уходит далеко, поэтому велика вероятность, что наш незнакомец будет отходить именно той дорогой. Занимаешь, Сергей Павлович, удобное положение, с тобой Сальков и Иванцов, на восток идет дорога в деревню — на ней ты, Тыну, и вы, доктор. Вы, Юрий Иванович, на южной стороне, там поле и легче наблюдать, ну, а с западной — я.

— С западной тоже лес? — спросил Громов.

— Там только сарай выходит задней стороной, так что я справлюсь, — улыбнулся Кирпичников. — Теперь сверим, господа, часы, сейчас ровно два. Выдвигаемся и занимаем указанные стороны. И не проявлять никакой самодеятельности, на мызу не лезть. В темноте можем перестрелять друг друга. Получается, что надо набраться терпения и ждать. Следить за огоньками в окнах и во дворе. Скорее всего, у преступника есть фонарь, и он его погасит, когда выйдет из дому. Ждать нам придется долго, убийца, вероятно, продолжит поиски до рассвета.

— Почему он полез в дом? — спросил Юрий Иванович. — Ведь он прекрасно знает, что трупы найдены и идет дознание?

— Юрий Иванович, давайте вопросы не по теме нашей облавы задавать утром после завершения дела, а сейчас, господа, вперед, и быть крайне осмотрительными и внимательными. Но нашего убийцу во что бы то ни стало надо взять живым. Я повторяю: живым. И прошу вас, не подставляйтесь под его пули.

2

Шли быстро и старались не создавать шума ни шагами, ни голосами.

У мызы разошлись по отведенным ранее местам и приготовились ждать.

Месяц хоть и давал немного света, но вряд ли из дома незнакомец смог бы заметить притаившихся людей.

Ждали.

И в самом деле, лучик света скользил по стенам внутри помещения, и казалось, что яркий световой кинжал пробивает темноту, силясь ее убить. Но хитрая темнота отступала от яркого луча и снова наступала после того, как желтая полоса уплывала в другое место.

Сон пропал. Холодный воздух больше сковывал тело, чем напряжение. Руки грели в карманах, чтобы в ответственный момент не выронить оружие из замерзших ладоней.

Кирпичников сидел на сырой земле, прислонившись к одинокому дереву и слившись с тенью в единое целое. Молодец Женя, думал Аркадий Аркадьевич. Сам он хотел в ближайший день распустить слух, что сыщики так до конца ничего не выяснили и ретировались в столицу несолоно хлебавши. Имелось желание устроить засаду на мызе. Но вот не получилось, преступник оказался слишком нетерпеливым. Видно, поджимает время, хочется быстрее получить содержимое тайника и скрыться, как говорится, в неизвестном направлении.

Время для ожидающих текло медленно, зато для незнакомца в доме довольно быстро. Казалось, только приступил к поискам, а за окном начало сереть. Приближался час восхода. Пора покидать негостеприимное место и снова ждать до вечера, чтобы опять продолжить розыски.

Темные тени стали уступать серым, пока еще размытым, но начинающим обретать контуры. Было видно, как из дома скользнула фигура; по очертаниям угадывалось, что человек огляделся по сторонам и намеревается направиться к лесу. Что-то его насторожило, и он обеспокоенно замер, прислушиваясь ко всем звукам. Зажигать фонарь больше не стал, чтобы, не дай бог, не привлечь встающих рано крестьян из соседних деревень. Медленным шагом направился к лесу. Опять остановился и начал вглядываться в серые контуры. Потом повернулся и в несколько больших шагов оказался во дворе. В утренней прохладной тишине было слышно, как щелкнул металл по металлу.

Кирпичников вздрогнул и покачал головой. Только не перестрелка, только не перестрелка, шептал он, словно заклинание.

Преступник скорее звериным чутьем, чем зрением, уловил присутствие чужих, враждебно настроенных людей. Он метнулся назад и притаился за ограждением. Пистолет был заряжен, оставалось только снять с предохранителя. Теперь настала очередь ему чертыхнуться, не повышая голоса, и скрежетнуть зубами. Хотел же дождаться отъезда петроградских гостей, но решил, что никто ему не помешает, да и он — никому.

Незнакомец прокрался к одной стороне мызы, потом к другой, выглянул. Присмотрелся, но каждая серая тень казалась человеком. Сердце начало стучать так, что отдавалось толчками в ушах. Преступник лихорадочно начал осматривать помещения, но не находил выхода, с досады бросил фонарь, который со звоном покатился по полу. Сжал до боли зубы и вытер тыльной стороной левой ладони холодный пот.

Взобрался по свисающей веревке на чердак и притаился. Потом медленно начал продвигаться к маленькой двери, к которой снизу вела приставная лестница. Рукой подцепил направляющую и толкнул. Деревянные направляющие наклонились и с глухим стуком упали на прошлогоднюю сухую траву.

Незнакомец понимал, что в открытом черном проеме он не виден, но осторожно выглянул и посмотрел в поле. Ему показалось, что кто-то там пошевелился. Преступник напряг зрение, но опять серая мгла сыграла злую шутку. Тень сдвинулась с места. Мужчина не выдержал и выстрелил. Пуля вылетела, а звук отдался вдали эхом. И здесь раздался спокойный голос, произнесший на русском языке.

— Не делай глупостей!

Незнакомец в ответ выстрелил дважды, только на голос.

— Все целы?

Тот же голос, но начал раздражать спокойствием.

Со всех сторон послышались ответы, кто говорил «угу», кто «да», кто хмыкал.

Преступник обхватил голову руками. Ему показалось, что кто-то пошевелил солому. Выстрелил снова. Лихорадочно достал из кармана патроны, но не смог зарядить, рассыпал их по дощатому с большими щелями полу, некоторые провалились вниз и, не издав ни звука, упали в солому.

— Предлагаю сдаться, — прозвучал тот же самоуверенный голос, и опять на русском языке. С другой стороны кто-то повторил то же самое на эстонском, только добавил:

— Патронов все равно не хватит, тебе от нас не уйти.

Незнакомец не мог унять дрожь в руках, но тем не менее отправил несколько пуль в одну сторону и несколько — в другую.

Мелькнула мысль: что будет, когда опустеет обойма и закончатся патроны в карманах. Истерически отбрасывал в сторону эту мысль. Почудилось, что на противоположном краю кто-то притаился. Вначале замер, потом припустил что есть мочи туда. По дороге ногой наступил на одну из досок. Раздался треск, и незнакомец почувствовал, что летит вниз. Сено смягчило падение. Упал на спину, но пистолет не выпустил. Сразу же вскочил и осмотрелся. Видимо, оцепившие мызу поостереглись приблизиться. Зачем рисковать, когда наверняка знают, что у него с собой не арсенал, а ограниченное число патронов. Вот и выжидают.

«Что же делать? Что же делать? — билось в голове одновременно с пульсацией в висках. — Попал, как кур в ощип».

Скосил глаза на пистолет, сощурил до узких щелочек. Останется только одно, когда из магазина пойдет последний патрон. Столько мучений и ради чего? Чтобы бесславно кануть в Лету без имени, без памяти, без чужих слез?

Агенты уголовного розыска подбирались ближе к постройкам, но медленно, без излишних резких движений, замирая от каждого шороха.

Незнакомец наметил, что через поле к лесу не добежать. Слишком велико расстояние. Со стороны дороги наверняка ждут, да и там как на ладони. Остается небольшая посадка с западной стороны, есть шанс добежать и скрыться там среди деревьев.

Убийца поднялся, но сразу же скривился: хоть и удачно упал на сено, но ногу слегка подвернул. Оперся на нее, ничего, терпимо. Приготовился, сжал до боли рукоять пистолета в ладони. Наверное, рифленая поверхность оставила следы. Забыл от волнения проверить, сколько осталось патронов. И, недолго думая, рванул к посадке, по дороге стреляя во все, что вызывало подозрение. В ответ ни выстрела.

— Стой, — кричали позади, но это только добавляло прыти.

Потом почувствовал за спиной сухой треск. Один, второй, третий… Только потом сообразил, что в него стреляют. Но отвечать не стал, осталось с десяток метров, и в эту минуту по бедру ударили раскаленным прутом. Незнакомец по инерции пробежал несколько шагов, колени подкосились, и он рухнул. Боль пронзила. до слез. Убийца дотронулся до болевшего места и поднес к глазам ладонь, на которой было что-то липкое и черное.

— Кровь, — выдохнул он и откинулся на спину. Уставился в неприветливое утреннее небо. Больше никаких мыслей не осталось. Поднес пистолет к виску и нажал на курок.

Раздался сухой щелчок. Незнакомец вначале не понял, но потом нажал еще раз. Снова щелчок. Лихорадочно полез в карман, но он оказался пуст. В изнеможении опустил руку с пистолетом на землю и продолжил лежать на спине. Боль охватила тело, и не было никакого желания пошевелиться, тем более что сам находился на границе между жизнью и смертью, когда дуло коснулось виска.

Незнакомец не видел, как к нему, пригибаясь к земле, бежали люди. Как первым заглянул в лицо высокий господин с непроницаемым лицом и в очках на худощавом лице, что-то говорил, но сквозь ватную пелену убийца ничего не слышал. Только смотрел вверх на застывшее где-то далеко облако, не плывущее по небу, а застывшее, как неудавшаяся безрадостная жизнь, прошедшая впустую. Лежащий на земле закрыл глаза, и темнота стала непроницаемой, как та, когда он сидел по нескольку дней в карцере без маленьких зарешеченных окон и щелей.

3

Незнакомца перенесли в дом. Глаза с осунувшегося лица безучастно взирали на окружающих, в них не мелькало ни искорки любопытства или внимания. Только покусывал нижнюю губу. Иногда гримаса боли появлялась во взгляде, и вновь брало верх равнодушие.

— Пуля прошла, Аркадий Аркадьевич, навылет, — доктор после перевязки вытирал руки полотенцем, заботливо поданным Иванцовым, — кость не задета, так что ничего страшного.

— Когда я с ним могу поговорить? — поинтересовался Кирпичников.

— Можете сейчас, — пожал плечами Вербицкий, — только наш незнакомец замкнулся и пока, мне кажется, не произнесет ни слова. Пусть полежит, осмыслит свое положение, вот тогда и допросите.

— Отпечатки взяли? — начальник уголовного розыска посмотрел на эксперта.

— Если вы о тех из тайников, то они совпали. Наш молодец проверял, и, видимо, он на чердаке жил.

— Хорошо, пусть до обеда полежит под замком и охраной, а дальше видно будет.

Кирпичников вышел вместе с Юрием Ивановичем во двор. Вдохнули свежего воздуха, постояли, покачиваясь, как по команде, с носка на пятку. Потом закурили по папиросе.

— Это он? — спросил эстонец.

— Что? — Аркадий Аркадьевич не мог уловить вопроса.

— Я говорю, это наш убийца? — повторился Кеёрна.

— Возможно, — уклонился от ответа Кирпичников.

Юрий Иванович поперхнулся.

— Как — не он?

— Я не сказал, что это не он, я сказал: возможно, это не он.

— Как? — взгляд удивления читался в глазах эстонского коллеги.

— По всему получается, что это наш убийца, но, Юрий Иванович, всегда должен быть червь сомнения, чтобы подстегивать уверенность.

Кеёрна замолчал, то ли принял все сказанное на свой счет и до конца не понял, то ли не стал углубляться в философию начальника уголовного розыска.

— Вы после обеда собираетесь допрашивать… незнакомца?

— Да.

— Не сбежит? Может быть, попросить, чтобы солдат прислали?

Аркадий Аркадьевич посмотрел с усмешкой на эстонского коллегу.

— Он ранен, и куда прикажете ему бежать? Поверьте, он тоже думает не о нас с вами, но, увы, он под бдительным присмотром Сергея Павловича и Жени Иванцова.

— Как вы думаете, у него были помощники? — продолжал допытываться Кеёрна.

— Послушайте, Юрий Иванович, мы с вами либо узнаем от нашего незнакомца интересующие сведения, либо он откажется говорить и придется с ним работать не один день. Мне знакомы такие люди, поэтому давайте, любезный Юрий Иванович, подождем с вами послеобеденного часа. Не будем торопить события.

— Как скажете.

Продолжили выпускать клубы дыма, поднося ко ртам чуть ли не синхронно папиросы.

— Аркадий Аркадьевич, можно вас? — У эксперта на довольном лице сияла улыбка.

— Да, я слушаю.

— Не хотите ли пройти со мною?

— С удовольствием. — У Кирпичникова быстрее застучало сердце в предчувствии хороших новостей.

— После утреннего происшествия, — Сальков тронул себя за ухо, — я решил вновь попытаться найти тот тайник, который был нужен нашему незнакомцу. Заглядывал во все уголки, пытался рассмотреть в полах едва заметные щели, но, увы, тщетно. Потом решил, хотя бы прикоснуться к тому, как мог мыслить Айно Соостер. Но тоже меня постигла неудача. Я — русский, а не эстонец, и притом городской житель и в деревне никогда подолгу не жил. (Аркадий Аркадьевич терпеливо слушал и только улыбался.) Потом меня осенило, — здесь Георгий Иванович вначале умолк, затем протянул руку, указывая на глухую стену дома. — Ничего не замечаете? — эксперт обратился сразу к обоим спутникам — начальнику уголовного розыска и его эстонскому коллеге. — Неужели ничего?

Аркадий Аркадьевич только пожал плечами, а Юрий Иванович, изобразив на лице заинтересованность, сказал:

— Ничего.

— Вот, — поднял указательный палец Сальков. — Я тоже так подумал, но потом что-то щелкнуло у меня в голове. Знаете, как какой-то выстрел в полной темноте…

— Георгий Иванович, — начальник уголовного розыска не убирал улыбку с лица, но интонации голоса говорили о нетерпении, — нельзя ли поближе к телу, как говорит наш доктор.

Эксперт поморщился.

— Всегда вы, Аркадий Аркадьевич, эффектное вступление испортите, — засмеялся Сальков.

— И все же?

— Так вот замерил я комнату, в которой эта глухая стена, — Георгий Иванович постучал ладонью по каменной стене, — и оказалось, что сама стена имеет толщину почти сажень. Понимаете, целую сажень.

— Вы думаете, тайник внутри?

— Вот именно. Вы представьте размеры тайника, если взять ширину, высоту и длину?

— Почти комната, — выдохнул до того молчавший Юрий Иванович.

— И я так подумал. Сейчас я поищу, может быть, щитом каким это закрыто или кладкой, которую быстро можно убрать, а потом водрузить на место.

— Можно просто молотом разбить наружную стену, — предложил эстонец.

— Нет, Юрий Иванович, вариант хорош, но нам нужно быть осторожными. Вы же доподлинно не знаете, что там. А если взрывчатка или что-то, что может разнести дом по кирпичику? Здесь следует быть аккуратными и… осторожными. Георгий Иванович, продолжайте. Нужна вам помощь?

— Пожалуй, справлюсь сам.

— Не будем вам, Георгий Иванович, мешать своим присутствием.

Когда вернулись на место, где ранее курили, Юрий Иванович не выдержал.

— Никогда бы не догадался, — восхищенно сказал он.

— Пустяки, — Аркадий Аркадьевич вновь вытащил портсигар, но не стал доставать папиросу. Так и держал серебряную вещь в руке. — В следующий раз обратите внимание, ведь получили сегодня урок.

— Но померить комнату и толщину стен, это простите… — эстонец не договорил.

— В семнадцатом, а в особенности в начале восемнадцатого, когда разгулялись в столице банды и преступники-одиночки, грабившие обывателей под видом официальных сыскных и политических агентов, вот тогда и пошла, — Аркадий Аркадьевич усмехнулся, — мода на фальшивые стены. Столько пришлось нам их вскрывать после гибели хозяев, что вы бы тоже обратили внимание на такие особенности.

— У нас все спокойнее, убийство семьи Соостеров — это чрезвычайный случай в нашей республике. Обычно кражи, извините за вульгарность, мордобои, а убийства… — он покачал головой, — я не помню за последние годы… хотя обманываю вас, семейные бывают. Измены, ревность, наследство, дележка земли, но все ясно. Кто-то убил и сразу же бежит в полицию каяться, что, мол, не хотел, а получилось случайно.

Незнакомец сидел в мягком кресле. Раненая нога покоилась на низком деревянном табурете. Мужчина был высокого роста, худой, немного сгорбленный. Повторял портрет, данный Кирпичникову местными преступниками. Только глаза казались потухшими и несколько дней бритва не касалась щек.

— Ваше имя? — спросил Аркадий Аркадьевич.

— Разве оно важно? — ответил на русском языке, даже не взглянув на Юрия Ивановича, переведшего вопрос на эстонский. — Если нужно, то пусть будет Иван Безродный.

— Ваше право, Иван, — Кирпичников принял игру незнакомца. — Из каких вы мест?

Назвавшийся Безродным усмехнулся.

— Допустим, из тверских.

— Если не хотите поведать о себе, то поговорим о других.

— С удовольствием.

— Вы хорошо знали Каарла Грубера?

— Не только хорошо, но и приятельствовали мы с ним. Из одной миски хлебали.

— Что с ним стало?

— Умер, — коротко сказал незнакомец.

— Когда?

— В октябре семнадцатого.

— Семнадцатого? — переспросил Аркадий Аркадьевич.

— Именно в том году, который я назвал. Если быть точным, то четвертого числа.

— Если вы с ним приятельствовали, то должны знать, почему Грубер не писал родным с пятнадцатого года?

— С начала шестнадцатого, — уточнил назвавшийся Иваном, — тогда Каарл встретил земляка из соседней деревни, и тот рассказал об отношениях отца и дочери. Он вначале ревновал, хотел сбежать из армии, но не стал дезертировать. Все твердил: «Приду домой, старику бараньими ножницами блудное место отрежу, а Вену…» Здесь он всегда недоговаривал, но его лицо ничего хорошего в эту минуту не выражало.

— Значит, он знал от земляка. Как того звали, не упоминал?

— Ни разу, — покачал головой незнакомец.

— Когда вы познакомились с Грубером?

— С марта шестнадцатого мы служили в одной роте. — Назвавшийся Безродным метнул в Кирпичникова уж очень недовольный взгляд из-за того, что проговорился. Аркадий Аркадьевич сделал вид, что не уловил оплошности незнакомца.

Ранее Юрий Иванович отправил посыльного, чтобы тот доложил об успешном задержании предполагаемого убийцы. Назад шофер вернулся не с пустыми руками, а с конвертом, адресованным Евгению Иванцову. Оказалось, что у младшего агента уголовного розыска в Военном министерстве служат два хороших приятеля, вот они и расстарались, покопались в архивах и выяснили, что девятнадцатого августа шестнадцатого года без вести пропали солдаты первой роты Каарл Грубер и Николай Петрович Незнанцев. Их вещи остались на месте, исчезли только они сами. Командир роты высказывал догадку, что вышеуказанные солдаты попали в плен к германцам, когда последние сделали вылазку в расположение русских войск. По собственной инициативе приятели Иванцова начали искать следы пропавших, но нашли только Незнанцева, освобожденного в восемнадцатом году из лагеря для военнопленных. Ему были выданы документы, удостоверяющие личность, и вручены билеты до Пскова. Так что Кирпичников располагал некоторыми сведениями, которые требовали подтверждения.

Аркадий Аркадьевич поднялся со стула.

— Пока разговор у нас не получается, Николай Петрович.

Незнакомец резко повернул голову и посмотрел с некоторой долей уважения на начальника уголовного розыска.

— Подумайте, — продолжил Кирпичников, — что вы хотите мне поведать — правдивый рассказ или нагромождение лжи, сдобренной толикой истины. Я вас не тороплю, все равно рано или поздно мы с сотрудниками, — Кирпичников кивнул в сторону Юрия Ивановича, — раскопаем, пусть не все, но многое. Так что подумайте, я не вправе вас неволить. — И хотел было выйти из комнаты.

— Постойте… — Голос незнакомца дрогнул, ион, закрыв глаза, продолжил: — Постойте. Я вам все расскажу. Вы же знаете, — его кадык дернулся, — как непросто иногда выплескивать чужому человеку то, что накопилось в душе.

— Считайте меня доктором, которому жалуются на все болячки безо всякого стеснения. Поверьте, Николай Петрович, на своем веку мне пришлось много выслушать рассказов.

— Я, — голос опять дрогнул, — очерствел и, наверное, умер. От меня осталась только оболочка, которая приносит одни неприятности.

— Вы не первый и не последний, кто так говорит…

— Но я не все, — чуть ли не выкрикнул незнакомец, — не все, — повторил тише. — С Каарлом я служил в одной роте, мы с ним быстро сошлись. В один из хмурых армейских дней он ни с того ни с сего поведал мне о своей семье, об отношениях отца и дочери, о том, что осточертело ему жить. И он бросался в самые опасные места, чтобы схлопотать пулю. Но судьба благоволила к нему, ни одной царапины, хотя боевые товарищи уходили один за другим. Я не знаю, почему он мне все рассказал, но видно, нашел во мне родственную душу. Ведь и у меня случилось подобное, только в качестве границы между мной и женой выступил мой младший брат. Я его бил смертным боем, а он не прекращал ходить к моей жене. — Николай поднял глаза. — А вот жену я тронуть не мог, любил ее до безумия. И слава Богу, что меня призвали в боевую часть. Я не искал смерти, как Каарл, а просто воевал.

— Грубер вам рассказал одному о своей беде?

— Да, почему он меня выбрал, я до сих пор не понимаю. Но мы сблизились и стали лучшими приятелями. Хотя какие приятели на войне, где каждый день мы ходим под Богом. Сегодня жив, а завтра…

Николай умолк, словно собирался с мыслями. Чтобы его подтолкнуть, Аркадий Аркадьевич спросил:

— Почему Грубер не писал семье?

— Просто не хотел. Говорил, пусть думают, что его нет в живых.

— Но вы же говорили, что он хотел свалиться им на головы, как снег?

— Именно так и было. Он ненавидел не только отца жены, но и ее саму за то, что она добровольно вступила в связь с отцом.

— Хорошо, что дальше?

— Дальше, — Николай умолк, — началось отступление, и мы сбежали…

— Дезертировали?

— Можно сказать и так, — Незнанцев усмехнулся, — но лучше бы этого не делали. Нас в тот же день поймали германцы и отправили в лагерь. Потом — забыл, в каком городе, — пленных, а мы оказались не одни, разбили по партиям. Мы с Каарлом попали в одну, которую использовали для рытья окопов. Того, кто не хотел работать или говорил, что болен, доктор осматривал и всегда находил здоровым. Ему давали по пятнадцать-двадцать палок, а эти палки были толщиной с руку. Вот так-то. Окопы, которые мы рыли, тянулись то ли от Ярослава, то ли от другого города, сейчас, видимо, это не важно, через Радымно к Перемышлю. Стали мы думать с Каарлом, как бы удрать из плена, так как считали, что попали туда случайно. Да и вообще тяжело было в плену во всех отношениях. Место ночлега было обнесено высоким проволочным забором, спали почти на голой земле. Обращались германские и австрийские конвойные с нами плохо. За людей не считали, русский — не человек, а рабочий скот, говорили. Били нещадно. Про то, как кормили, говорить не буду. Наверное, вы уже слышали от других. Конвойные германцы были помилосерднее, иной раз даром давали нашему голодному пленному кусок хлеба; австриец же норовил продать и взять за полфунта рубль. И жестокости в них поболе было, словно не люди они, а бесчувственные предметы. Но несмотря ни на что, мы с Каарлом выжили. Может быть, из-за того, что держались друг за друга. Не знаю, но выжили, — Николай умолк, уставившись в одну точку.

Аркадий Аркадьевич не торопил, только эстонский коллега хотел что-то спросить, но Кирпичников отрицательно покачал головой. Юрий Иванович закрыл рот.

— Бежали мы несколько раз, но, к нашему прискорбию, неудачно. Ловили нас, били, давали немного отлежаться — и снова на работы. Я там возненавидел жизнь, как нигде больше. Думаю, Каарл тоже. Подъем ни свет ни заря, если замешкаешься выйти из барака, так огребешь несколько палок. Тело ломило, руки истекали кровавыми мозолями, а им все «копай да копай, живее и живее». Устали мы и готовы были броситься под пули наших поработителей, но нас обоих держала месть. Ему хотелось все семя Соостеров под корень извести, а мне — придушить брата и мою жену. Озлобились мы, и не осталось в наших душах ничего человеческого, один пепел. Потом Каарл встретил земляка….

— Имени не помните?

— Увы. Знаю только, что из соседней деревни, но кто? Если увижу, то, ей-богу, опознать не смогу.

— Хотя бы запомнили, как он выглядит?

— Нет, не припомню, — покачал головой Николай.

— Хотя бы что-то?

— Невзрачный, с меня ростом, глаза серые. Такой незапоминающийся, он-то и поведал, что старый Соостер совсем совесть потерял и дочь использует, как бабу из гарема. Тогда я видел, как Каарла передернуло от этих слов. А еще земляк рассказал, что ходили слухи, что уезжал, не помню, Айно ли?

— Айно, — подтвердил Кирпичников.

— Что уезжал Айно на заработки…

— Заработки? — перебил Аркадий Аркадьевич.

— Да, так он сказал, потом понизил голос и поведал, что отец его жены занялся на старости лет преступным промыслом. Вы же здесь были и знаете, что тогда творилось. Каждый хотел урвать кусок у другого…

— Вы тайник Айно искали?

— Точно так, сейчас мне терять нечего, так что ищите. Сосед рассказывал, что там несколько пудов золота и много драгоценностей. Поищите и вы, — усмехнулся Николай.

— Но все-таки, — Кирпичников склонил голову к правому плечу, — неужели не запомнили хотя бы что-нибудь в соседе?

Незнанцев задумался, сморщил лоб.

— Не помню. Поверьте, тогда было не до соседей, не до самой войны. Хотелось просто банально выжить. Мы с Каарлом цеплялись за соломинку, как два утопленника.

— Что такое «цепляться за соломинку»? — тихо спросил Юрий Иванович.

— Иметь хотя бы самый ничтожный шанс — приблизительный смысл.

— Вы говорили о тайнике… Так вот, мы его уже нашли, — не меняя безучастного выражения лица, сказал Аркадий Аркадьевич.

— Неужели? — Николай даже приподнялся. — Обманываете?

— Зачем? — пожал плечами начальник уголовного розыска.

— И где?

— Фальшивая стена дома.

— Я бы никогда не нашел — посетовал преступник и сжал губы.

— Что было дальше?

— Я говорил, что жизнь пленных не усеяна розами. Каарл делился со мной всем, как, впрочем, и я с ним. Вот мы начали строить планы, как старшего Соостера за ноги подвесим и мужские причиндалы к стене прибьем. Но вышло все иначе, друга моего австрийцы убили случайным выстрелом. Если бы намеренно, а то случайно. Остался я один и на последнем его вздохе дал клятву, что сделаю то, что мы хотели. Вот я и приехал сюда.

— Но война окончилась четыре года назад, да и вас освободили тогда же, — прозвучал то ли вопрос, то ли утверждение начальника уголовного розыска.

Николай поиграл желваками.

— Скрывать нечего, если имя мое узнали, то и остальное узнаете. В конце войны я сидел в австрийском плену, когда туда пришли наши войска. Нас освободили. Но злость осталась, вот я и ввязался в одну историю с избиением, кражей и насилием над женщиной. Мне присудили четыре года, вот все это время я сидел там в тюрьме. Обошлось бы простым порицанием, но помните, тогда вышел декрет о наказаниях русских солдат и граждан за издевательство над поверженным противником. Вот я и попал, как говорится, под горячую руку.

— Понятно, — кивнул Кирпичников. — И сразу сюда?

— А куда еще? Дома живого меня никто не ждет, жизнь надо начинать с нуля, вот я и решил начать ее с золота Соостеров… Но, видно, не судьба.

— Зачем было так жестоко поступать со всей семьей, тем более с детьми?

— Я хотел вначале понаблюдать за ними, вдруг Айно выдаст тайник, но он, как зверь, почувствовал, что кто-то живет рядом. Осторожным стал. Я несколько раз чуть было ему на глаза не попался, однако Бог миловал. Но один раз… — Николай отвернулся и умолк, потом поиграл желваками. — В общем, когда я Айно отправлял к праотцам, свидетельницей стала жена Каарла. Она видела меня и хотела бежать за помощью, тем более к ней приезжал ранее какой-то господин. Так получилось, что она не вняла моим словам, а дальше покатился ком. Меня увидела жена старого Соостера, потом то ли служанка, то ли еще кто. Я так и не разобрал. Остались дети, но поверьте, я сделал для них благо. Ну, начали бы мыкаться сиротами по чужим углам. Кому они нужны? Кому?

— Кому? — повторил Аркадий Аркадьевич. — Война прошла, и за четыре года появились в стране сиротские дома, в которых более-менее сносные условия, и учат там не только счету и ставить подпись, а читать и писать. Вы, Николай, просто отстали от изменений в стране. Мы живем в двадцатом веке, и он диктует совсем иные условия жизни.

— Все равно сирота всегда остается бесправной и…

— Вы, Николай, не правы, — вмешался в разговор Юрий Иванович, — вы слышали, что Эстония стала свободной республикой в составе Российского государства? И мы не оставляем на произвол судьбы ни одного эстонца.

— Такие же сказки, как и при царе. Одни слова, — отмахнулся Николай, дернул раненой ногой, скривился.

— Ваше право верить или нет, господин Незнанцев. Можно понять убийство взрослых людей, погрязших в грехах, но убийство детей?

Руки убийцы дрожали, и он бросал тяжелые взгляды то на Кирпичникова, то на Юрия Ивановича.

Аркадий Аркадьевич поднялся.

— Что ж, дальнейшее присутствие моих сотрудников здесь, в Эстонии, я считаю излишним. Теперь дело за следователем и прокурором. Но от себя могу сказать одно: мне жаль загубленных людей, но не вас, Николай Петрович. Многие прошли и через более жестокие испытания, но не уронили чести называться «человек». Но простите, о вас я сказать такого не могу. Если лишения превратили вас в бездушного зверя, то это полностью ваша вина, а не окружающих и сложившихся обстоятельств. Засим прощаюсь. Юрий Иванович, отправляйте господина Незнанцева в Талу.

4

До прибытия поезда оставалось время. Расположились в станционном буфете, разлили по фужерам легкое красное вино.

— Нет, Юрий Иванович, — Кирпичников говорил с серьезным выражением лица, — мы только подгоняли события под факты, а требовалось наоборот. Убийцу так или эдак поймали бы, но упустили бы много времени. В этом деле учить нам вас нечему. Сплошные ошибки.

— Убийца в тюрьме, а значит, и результат достигнут, — эстонский коллега пригубил вино.

— Пусть будет так, но я не очень доволен своими действиями. Портрет нам дали ваши… — Аркадий Аркадьевич споткнулся, не зная, как назвать того добровольного помощника.

— Аркадий Аркадьевич, называйте все своими именами, наши преступники.

— Да, ваши преступники предоставили портрет…

— Извините, но хорошо сработал ваш Иванцов.

— Ладно, Юрий Иванович, ему посчастливилось иметь хороших друзей в Военном министерстве.

— Я хотел поговорить о другом. Давайте пройдемся по свежему воздуху.

— Я не против.

На дебаркадере вокзала закурили. Кирпичников видел, что эстонский коллега чем-то обеспокоен, но не имеет смелости начать разговор. Начальник уголовного розыска не торопил, всегда считая: всему — свое время.

— Доволен ли ваш руководитель проведенным дознанием?

— Вы же слышали его слова…

— Это фасад, а что за ним — знаете только вы.

— Нет, Аркадий Аркадьевич, в данном случае мнение фасада и черного выхода совпадают. Я вас позвал по иной причине….

— Давно вижу ваше беспокойство, Юрий Иванович. Что все-таки стряслось?

Вместо ответа эстонец протянул конверт.

Кирпичников с интересом вытащил из него сложенный вчетверо лист плотной бумаги. Посмотрел на название и удивленно взглянул на Кеёрну.

— Да, это так.

— Не ожидал от генерала Игнатьева такой прыти, — скривил губы в горькой улыбке Аркадий Аркадьевич и глазами пробежал текст:

«Декрет от 4 апреля 1922 года о передаче Верховной власти.

Верховный Правитель А. Ф. Керенский».

Я, Верховный Правитель Российской Республики Александр Федорович Керенский, пять лет стоял у кормила власти и твердой рукой направлял корабль государства по бурному морю. Теперь же здоровье не позволяет мне не только принимать, но управлять страной. Мое тело приковано к постели, у меня нет возможности посещать дальние уголки страны для того, чтобы знать ваши нужды.

Я принял добровольное решение оставить пост Верховного Правителя и передать бразды правления генералу от инфантерии Игнатьеву Николаю Константиновичу, проявившему свою непоколебимую стойкость, приверженность нашим революционным завоеваниям. Именно он подготовит выборы в Учредительное собрание, которое выберет нового правителя.

Благодарю всех жителей России за оказанную честь быть Верховным Правителем.

С опубликованием сего декрета я слагаю высокие полномочия.

— И как вам? — Юрий Иванович кивнул на бумагу.

— Игнатьев добровольно из своих рук власть не выпустит, — Аркадий Аркадьевич поиграл желваками. — Мы о Керенском говорили, как о новом Наполеоне, но он против Игнатьева — ребенок.