Они улеглись рядом, так близко, что плечи их почти касались. Он подложил руку с забинтованной кистью ей под голову. Она лежала настороженная, ждала, что он вот-вот полезет с нежностями, как это делали другие, которым она разрешала лечь рядом с собой. Но он лишь спросил: «Так удобно?», и продолжал недвижимо лежать рядом. Краешком глаза она видела строгий профиль, - большелобый, с точеным носом и твердо очерченным подбородком.
Он снял один наушник, но продолжал прислушиваться к тому, что делается на линии. Доносился далекий писк, клочки морзянки, треск, чьи-то позывные и рваные слова команд на другом конце провода. Кто-то вдохновенно матерился басом и проклинал глухого, сонного «Оленя». Время от времени «Незабудка» считала до пяти, подтверждала свое присутствие на проводе. Но «Сирень» безучастно молчала, было тихо и спокойно.
- Какое совпадение! - она весело удивилась. - Меня кличут в батальоне Незабудкой. И вдруг - твои позывные. Вот ведь какие случаи случаются!
- На этот раз случайности нету, - признался он смущенно. - Я вчера попросил эти позывные. У нашего старшего лейтенанта. На узле связи. Сказал, «Незабудка» у меня везучая. Меньше обрывов на линии. Когда Вильнюс брали, меня тоже придали вашему батальону. И тогда на проводе «Незабудка» жила. Ровно месяц назад. Не помните?
- Нет.
- Ну, как же! Я тогда в подвале с рацией сидел. Где вы раненых перевязывали. Ну, тех, кого на улице Гедемина подобрали.
- Бой тот помню. А вот, что ты в подвале сидел…
Она прикрыла глаза, так ей легче было воскресить в памяти ранний вечер тринадцатого июля, душный, пропахший порохом, дымом и гарью, окровавленный вечер…
- Ох, вы тогда на раненых кричали! Ну там, в подвале…
Она с удовольствием закивала.
- Иногда на раненого накричишь и сама успокоишься. И ему не так страшно. Раненый про себя так рассуждает: «Ну, если на меня сестрица повышает голос, значит, мое положение вовсе не такое скверное. Не станет же сестрица кричать на умирающего! Значит, и подвал не отрезан от своих. Зря кто-то сболтнул…» А между прочим наш подвал в форменное окружение попал.
- Ну как же! И медикаментов тогда не хватило. Я вам два своих индивидуальных пакета в руки вложил.
- Все из головы вылетело.
- Разве до меня было?
Как ни силилась, она не могла вспомнить подробностей, но уже твердо знала, что не впервые встречается с младшим сержантом. Да, она видела, конечно, не раз видела эти глубокие темные глаза в темных веках, затененные ресницами, отчего глаза казались совсем черными. Да, она уже не раз ловила на себе его взгляды, неизменно почтительные и преданные.
- Позже я перебрался с рацией к православному собору. Чуть не на паперти божьего храма окопался. В скверике. Вы тот собор помните?
- Костелов там до черта было. Все небо загородили. А собора что-то не помню…
- Ну, как же! Мемориальная доска висит. Петр Великий присутствовал на молебствии. В одна тысяча семьсот пятом году. По случаю победы над Карлом Двенадцатым.
- Нас с тобой в случае чего, - Незабудка хмыкнула, - гробовая доска приголубит. Не хуже, чем мемориальная.
- Пускай лучше нам звезды светят. И птахи пускай для нас поют. В одна тысяча девятьсот сорок четвертом году. И в другие годы…
- Ты, наверно, стихами балуешься? И образование высокое?
- Только собирался в институт поступить. Перед войной. А работал радистом. Пароходство. В Керченском порту.
- Это у вас там керченские селедки водятся? - снова раздался смешок.
- Ну, как же! - обрадовался младший сержант. - Только моя рация не касалась рыболовного флота. Конечно, если штормяга… А так я больше переговаривал с самоходными баржами, с буксирами. Железную руду возили.
- Я железную руду тоже видела. Есть у нас на Северном Урале такая гора Юбрышка. Потом в Висимо-Шайтанске рудник…
- Ну, как же! А керченская руда знаменитая! У нее слава не меньше, чем у керченской селедки. Правда, фосфору в нашей руде многовато… Помню, обеды носил отцу в бессемеровский цех. Сызмальства привык к огню. Конвертор начнут продувать - воздух гудит, дрожит, шатается! И не видать воздуха за дымом, за искрами. Будто «катюши» всем дивизионом играют…
- А я малообразованная. - Незабудка тяжело вздохнула. - Кто знает, может, и я бы студенткой стала… Да осень выдалась неприветливая. Как раз вышел указ о прогулах. Чей-нибудь будильник даст осечку, откажется звонок подать, проспит хозяйка самую малость - добро пожаловать в тюрьму. И никто не принял того во внимание, что вчера хозяйку заставили сверхурочно работать. Да потом вечерняя школа. Четыре часа за партой…
- Тот указ много горя принес, - согласился младший сержант. - От него чаще страдали хорошие люди, чем плохие. У нас в Керчи тоже Случаи были из-за этого указа…
- Да уж куда несчастнее случай в Свердловске случился. Когда я на работу опоздала. В первый раз никак не могла в трамвай сесть. Разве на Уралмаш трамвай ходил? Не вагон, а душегубка! Ногу на подножку поставила, уже за поручень ухватилась, а какие-то хамы столкнули, сами повисли и укатили… А через неделю будильник, будь он неладен. Вот и опоздала во второй раз. Ну, из комсомола исключили. Ну, засудили. Явилась с приговором в тюрьму, говорят: «Нет мест свободных. Приходите на той неделе». Еще раз явилась, опять отсрочку дали. И никто заступиться не имел права. Указ! Только через два месяца в свой механосборочный цех вернулась. К тому времени квадратные уравнения, а заодно теоремы, сказуемые и все крестовые походы из сознания вышибло. До квадратных ли уравнений, когда вся жизнь насмарку пошла? Чуть не повесилась. Уже и веревкой запаслась. Но одной крошки глупости все-таки не хватило… Ну, поступила продавщицей в магазин «Гастроном». На площади Пятого года. Отдел - «Деньги получает продавец». Позже ученицей в парикмахерскую устроилась. Гостиница «Большой Урал». Но мастерицей недолго хлопотала. Еще, наверно, не успели отрасти волосы у моего первого клиента, которого я под машинку два нуля постригла - война! Первых раненых в Свердловск привезли - сразу в госпиталь подалась. Рядом с домом Чекиста. И знаешь? Отказались от меня в госпитале! Новые штаты им, видите ли, не прислали. Война до отдела кадров еще не докатилась. Однако через неделю санитаркой приняли. А почему? Вызвалась самолично раненых брить и стричь. Словчила, в своей спецовке пришла. Из парикмахерской халат. С узким кармашком для расчески. Сама стирала, крахмалила, никому халат не доверяла.
- Вот война окончится, за книжки сядете.
- Между прочим, я не девочка в платьице белом. И мне уже давно не шестнадцать лет.
- Еще совсем молодая…
- Вот так молодая! Да в моем возрасте уже все собаки сдохли. Семь лет назад паспорт получила. В мои годы мечтать поздно. «Куда, куда вы удалились…» А думать, говорить о будущей жизни…
- Почему же?
- Суеверная. Вот фотограф из дивизионной газеты хотел меня снять на карточку. Еще когда наградили вторым орденом. Трепался, что при. моей внешности снимок можно сразу пускать в печать. Безо всякой ретуши. Однако не далась я фотографу в руки. Зря он на меня наводил свой оптический при-цел. Дело было как раз перед наступлением… Не люблю испытывать судьбу! Потому и не загадываю насчет будущего. Разводить разные фантазии…
- Фантазии я тоже не уважаю. А примериться к завтрашнему дню… Вот хотя бы сейчас. Пока немцы позволяют. Может хирургом станете?
- Хирургом? Нет, на мирное время военных хирургов хватит. Еще без практики останешься. Тогда ведь только гражданские болезни останутся. А вот если бы, - она проводила взглядом трассу пуль, светящихся поверх голов, - ребятишек лечить. Впрочем, не знаю… Никогда не думала…
- А почему бы о мирной жизни не помечтать? За нее тогда и воевать сподручнее…
- А если вернусь домой да с пустой душой? До того обеднела - хорошим людям разучилась верить. Сам-то разве не заметил за мной такого? - Она помолчала, ждала, что он откликнется, но отклика не последовало. - Все чувства во мне умерли. Только ненависть к фашистам осталась.
- Не верю! А любовь? Доброта? Знаете, что Новиков, ну, тот усатый дяденька, про вас сказал? «Она, - сказал, - сердитая, но добрая…»
- Твой Новиков уже, наверно, в медсанбате. Голень у него перебита. Шину наложат. А костылями долго ему стучать придется. Для него война - вся…
- Я видел, как вы за ранеными ухаживаете! Из-под огня выносите. Ну, как же! А без любви откуда и ненависть возьмется?
- За ранеными ухаживать - дело хорошее. - Она снова вздохнула. - Хуже, когда за тобой здоровые начинают ухаживать… Плохим людям поверила. На хороших веры не хватило.
- Опять на себя наговариваете.
- Сам не убедился? Вот тебя сегодня в трусы зачислила. Еще на том берегу возвела напраслину. Эвакуировались бы мы вдвоем на дно - и разговор весь. Утопленникам рассуждать некогда. Теперь представь - только один из нас выбрался бы на этот берег подобру-поздорову. Один из нас, из двоих, живой из воды вышел бы, чтобы обсушиться на белом свете. Или я бы о тебе, несчастливом, правды не узнала. Или ты бы от меня, убитой, прощения не выслушал, носил с собой вечную обиду.
- А я на вас, Незабудка, вообще обидеться не могу. Только пожалеть…
- Не смей меня жалеть! Я вовсе не слабая. Вот захочу - и забуду про себя все плохое! Только и всего…
- А я ничего про себя забывать не хочу. И когда страхом трясся, дрожал за свою шкуру - помню. Я вот, признаться, в последних боях больше бояться стал, чем прежде. Или потому, что победа ближе?
- Мой страх наоборот на убыль идет. Привыкла? Или стала к себе безразличная?
- А может оттого, что душа в одиночестве?
Незабудка привстала и всмотрелась в его смутно белевшее лицо. Увидела глубокие глаза с теплинкой и разлетистые черные брови? Или только вообразила себе все. черты лица в темноте? Она долго молчала, возбужденная разговором, который затеял младший сержант.
«Мечты, мечты, где ваша сладость?..» Намечтаешь столько, что в каску не заберешь. Придет ли для меня эта мирная жизнь? А если я с войны калекой приковыляю? Очень прошу, - она все сильнее раздражалась, даже сердилась, - не думай оби мне лучше, чем я есть. Все чувства на войне израсходовала. Даже энзе не осталось…
- А чувства вообще нельзя израсходовать.
- Если дотяну до победы - забуду себя, фронтовую. Забуду, и вся недолга! Натощак буду жить, без памяти.
- А память нам не подчиняется. Над ней не то, что наш «большой хозяин», ноль первый, сам Верховный Главнокомандующий не властен. Ну, как же! Иногда начнешь что-нибудь вспоминать.- никак не вспомнишь. А забыть захочешь - никак того из памяти не выгонишь. Разве я могу хоть на минуту забыть, что меня война обездолила, круглым сиротой сделала?
А чем прилежнее забываешь - те‹м сильнее это прячется в памяти. Какие-то там есть закоулки, тайники, запасные позиции, что ли… Прячется, а прочь из памяти не уходит. Если бы мы своей памятью (распоряжались - никто бы зла не помнил, никто бы от угрызений совести не страдал…