Поезд был скорый, шел издалека и далеко и на маленьких станциях не останавливался.

А ей хотелось, чтобы он постоял хотя бы с минуту, и она задолго до подхода к станции вышла в тамбур и смотрела в окно на мелькавшие мимо леса, на провода, то уходившие вверх, то полого падавшие, на деревни, что показывались в разрывах лесов, на взгорьях, на поля и луга со скирдами соломы и стогами.

Поезд был скорый, и никому не были интересны эти маленькие деревни, в одной из которых родилась и выросла она. Тем более никто не ждал маленькую станцию, где прошла ее юность.

Она знала, что сейчас промелькнет еще разъезд, паровоз по-звериному рявкнет в осеннем лесу, навстречу рванется гулкий мост через плавную и холодную реку, и будут видны домики, деревянные, одноэтажные, да два или три больших дома.

И все произошло именно так, и поезд остановился ровно на минуту, и сели в разные вагоны новые пассажиры, а какой-нибудь чудак, может быть, и сошел. Но она не увидела улочки за деревянным зданием вокзала, где можно было разглядеть обшитый тесом домик, покрашенный в коричневый цвет, с двумя черемухами и большой сосной в палисаднике.

Улицу заслонил новый большой каменный вокзал, еще не достроенный полностью. Он внезапно вырос перед глазами и через минуту ушел в сторону. Так и не получилось встречи, которой она ждала.

Она прошла в вагон, где своим чередом начиналось утро вагона дальнего поезда. Кто-то еще спал, кто-то уже пил чай. Запищал ребенок, послышался голос женщины, уговаривавшей его. Все были спросонья, ленивые, уставшие от долгой езды.

Туман разошелся, день был розов и даже ярок. Если бы не березы и осины, нарушавшие зеленую однотонность сосняков и ельников, можно подумать, что за окнами весеннее или раннее летнее утро. Ольга легла на полку, поверх одеяла, вспоминая совсем, казалось, забытое время.

Так лежала она, прикрыв глаза, и видела то, что видится многим, когда они проезжают родными местами.

Виделись ей и деревня, и мама, и подруги по школе, и другие подруги, по педучилищу.

На той, что осталась позади, станции училась она в педучилище. «Стояла», как выражаются тут, на квартире у одной старушки пенсионерки, в домике с большой сосной и черемухами возле окон.

Старушка была одинока, сын ее погиб в Севастополе, муж давно умер. Она пускала на квартиру учениц, опекала их, пристально следила за их жизнью, и помогала, и мешала, находя в этом некоторое заполнение трагической пустоты.

Ольга ясно представила, как хозяйка подробно говорила о ее знакомствах, ругала одних девушек и парней, хвалила других. И как до хрипоты спорила, даже ссорилась с ней из-за Милия Сергеевича.

Милий Сергеевич только что кончил лесной техникум, работал в леспромхозе, был высок, плотен, даже несколько чересчур, ходил прямо и прямо держал голову с редкой светло-русой шевелюрой и серо-голубыми глазами под несколько сплюснутым с висков лбом.

Он посещал их дом часто. Если Ольги не было, сидел на половине хозяйки, рассудительно говорил с ней о разных разностях, интересовавших старушку.

Ольге вначале нравились его спокойствие, резонность суждений, солидность, привычка обдумывать свои слова и поступки. Он казался ей более умным, более умудренным опытом, чех она сама, казался человеком много пожившим, хотя он был на самую малость старше ее.

У него ко всему был трезвый деловой подход. Раза два он начинал при ней разговор о собственном доме, так, вскользь, будто бы безотносительно к ним обоим. Ольга однажды сказала:

— Предположим, мы бы с вами стали жить вместе… У нас по чемодану, у обоих, да у меня в придачу ветер в голове.

Он возразил:

— Важно поставить цель. Рано или поздно добьешься.

Он во всем ставил цели. И это было и хорошо и плохо. Плохо для Ольги, потому что она почувствовала себя одной из его целей. Может быть, не самой главной.

Ухаживал Милий Сергеевич за ней обстоятельно, с педантизмом. А ей помаленьку начало все это надоедать. Она разочаровалась в нем и теперь дурачилась.

Раньше она считала, что он умело и тонко ведет разговоры с хозяйкой на старушечьи темы из вежливости, теперь же видела, что эти разговоры чем-то интересны и для него. Она посылала его к хозяйке — поговорить о засолке огурцов, подчеркнуто при всех называла по имени-отчеству, на «вы», будто он был намного старше ее. Убегала после танцев, после кино с подругами от него. Устраивала над ним всяческие проказы.

Если бы он в один из весенних вечеров догнал ее, остановил, резко и обиженно потребовал объяснений, если бы между ними состоялся «настоящий», бурный разговор, все, может быть, переменилось бы. Но он, вероятно, считал, — и здесь тоже чувствовалось заготовленное заранее, взвешенное и продуманное суждение, — что девушки все таковы и не надо сердиться на капризные выходки. Он так же спокойно продолжал ухаживать.

Кто знает, как сложилось бы все. Тем более, хозяйка не давала Ольге покоя.

— Оленька, — говорила она. — Подумай. Ведь все невесты в округе на него глаза косят. Муж будет — на загляденье. И видный, и обстоятельный, и деловой. А ты дуришь. Продуришь, смотри, свое счастье, проколобродишь. Потом покаешься, да локоть не укусишь.

Ольга спорила, но и хозяйкины разговоры, и ухаживания, и намеки подруг, и завистливые взгляды засидевшихся невест возымели бы, наверное, действие. Но в один день все было кончено.

Ольга пришла домой. Дверь оказалась открытой, и она прошла неслышно. И нечаянно подслушала кусочек беседы Милия Сергеевича с хозяйкой.

— У меня насчет Ольги Владимировны, — он так и назвал ее, по имени-отчеству, — самые ответственные, — он так и сказал, «ответственные», — намерения. На днях я поговорю с ней. Я, знаете ли, еще в техникуме решил, что моей женой будет или врач или учительница…

Ольга, стоя за переборкой, на секунду представила его лицо, глаза, которые смотрят в упор на собеседника, когда он высказывает свои «ответственные» умозаключения. И в момент… возненавидела его. «В техникуме решил! — негодовала она. — А если бы я кончила не на учительницу, а на продавца? Ну, погоди же!»

Через два дня у них состоялось объяснение, и она резко и грубо отказала ему.

Милий Сергеевич принял отказ мужественно, без нервозности и раздражения. Ольга даже чуточку восхитилась его выдержкой, в глубине ее души промелькнуло нечто вроде уважения и сожаления о сделанном. Но со временем она все продумала и поняла, что он и внутренне не очень взволновался. Просто одна из целей оказалась недостижимой, и надо было, взвесив и рассудив, приниматься за достижение других. Ольга поняла это и больше не думала о нем.

А потом был лейтенант Алешка. И было все, чего ждала Ольга: мимолетные встречи, клятвы, подозрения, упреки, обиды, ссоры, примирения, объяснения. Была любовь, свадьба. Алешку она любила. За легкий характер, за дурачества, за улыбку, за кудрявые волосы, за все. Вскоре после начала совместной жизни его демобилизовали, и они уехали на Урал. Там она сменила специальность, устроилась на завод, стала учиться в вечернем техникуме. Алешка тоже работал на заводе.

Там у них родилось трое детей. Жили они дружно, только Алешка любил выпить и все больше привыкал и тянулся к этому. Лишь из-за этого были у них разногласия и неприятные разговоры.

До ссор дело не дошло. В свободное время Алешка часто бегал на охоту. Ушел он на охоту и в последний раз. Там выпил с товарищами, с которыми всегда ходил. Затем все разбрелись по лесу. На обратном пути Алешка захмелел и, переходя насыпь, попал под поезд. Ольга осталась вдовой.

Но с той поры прошло уже три года, старые раны стали меньше болеть. Это сегодня она вспомнила обо всем, лежа на полке в уютно постукивающем, подрагивающем вагоне. Виной тому — знакомые места, маленькая станция с новым большим вокзалом.

Ей помогали, ее берегли, видя, что стало с ней после смерти Алешки. В командировку она поехала первый раз за три года. И то, можно сказать, напросилась сама. Ей захотелось проехаться, встряхнуться. Она решила отвлечься от дум, сменить обстановку, хотя бы на время, впервые за три нелегких года. Нелегких морально, да иногда и материально. Ребятишек она оставила на попечение няни, что жила с ними третий год, и поехала вновь, только обратно, по той дороге, по которой ехала когда-то к месту теперешнего своего обитания молодая, веселая, полная счастливых надежд.

Ольга пролежала на полке, переворачивая в памяти картины былого, почти до обеда. Поела в вагоне. Потом в разговорах с соседями, в разглядывании станций, на которых стояли, в чтении книжки прошел остаток дня. Предстояла еще ночь. Л назавтра пассажиры должны были доехать до конечной остановки, встретиться с большим городом. Ужинать Ольга решила пойти в вагон-ресторан.

Как и годы назад, было так же страшновато и занимательно открывать двери на ерзающие одна над другой переходные площадки, где мощный поток воздуха, кажется, вырвет дверь из рук, где оглушают грохот и лязг. Интересно было идти вечерними вагонами, в каждом купе которых текла своя, особая жизнь. Ольга миновала плацкартные вагоны, купейный, мягкий и очутилась в вагоне-ресторане.

Людей здесь было не так много, и она выбрала совершенно свободный столик. Села к окну, поглядела в темноту за стеклом, увидела темную плотную массу, то подступающую к путям, то отходящую в сторону и вглубь. Поняла, что это все лес и поезд мчится в лесном коридоре… Затем стала просматривать меню.

Только она выбрала скромный, недорогой ужин, как услышала над собой:

— У вас не занято? Разрешите?

Ольга подняла голову и встретилась взглядом с Милием Сергеевичем.

Глаза у него не изменились ни чуточки: смотрели так же прямо и в них не промелькнуло ни растерянности, ни удивления, ничего. А вот живот увеличился, стал заметно выпирать. И залысины, оставив узенький перешеек волос между собой, ушли к макушке.

— Да, — сказала Ольга. — Да-да.

— Здравствуйте, Ольга Владимировна, — протянул ой ей руку так просто, будто ничего удивительного в этой встрече через годы не было. — В отпуск или по делам?

Он сел напротив нее прямо и почти величественно. Новенький темный костюм сидел на нем мешковато. Галстук не совсем подходил к рубашке и костюму. Но Милий Сергеевич, вероятно, был чрезвычайно доволен своим видом, так как несколько перебарщивал в солидности, держался немного напыщенно.

— В командировку, — ответила Ольга. — А вы?

— А мы, — он как-то выделил «мы», — отдыхать. Да. На юг. В Сочи.

К ним подошла официантка. Ольга вдруг, негодуя на себя, заказала очень дорогой ужин и попросила принести любимых своих конфет. Милий Сергеевич покопался в меню, заказал второе и стакан вина.

— Вы с семьей? — спросила Ольга и вдруг поняла, почему она так «размахнулась» в заказе: она стеснялась своего дешевенького, поношенного платья, своей простенькой прически. Поняла и разозлилась на себя еще больше.

— Да. С супругой и сыном, — произнес Милий Сергеевич. — Отдыхать, — с удовольствием повторил он. — Надо продолжить наше короткое северное лето. И потом — фрукты, море. Все это очень полезно. Супруга сейчас в купе, укладывает сына, — неожиданно завершил он.

Принесли ужин. За окном посверкивали редкие огоньки, тьма там совсем сгустилась. Ели молча, говорить было не о чем. Чувствовалась некоторая неловкость. Чтобы освободиться от нее, Ольга заметила:

— Хотела посмотреть на знакомые места, да вокзал помешал.

— Да, у нас новый вокзал, — оживился Милий Сергеевич. — И вообще, знаете, много перемен. Строительство и тому подобное. А ваш муж где работает? — вне всякой связи поинтересовался он.

— На заводе. Он инженер. — Ольга почувствовала, что краснеет, но голос ее прозвучал просто и естественно.

— Гм. Хорошо, — неопределенно сказал Милий Сергеевич. Он только что допил вино и неизвестно, относились ли его слова к сказанному Ольгой или к ощущению от вина.

Ольге почему-то хотелось спросить, где он живет: в коммунальной квартире или в собственном доме. Но она сдержалась.

Ресторан заполнялся. Они рассчитались. Милий Сергеевич встал, внушительно кашлянул, и они вместе пошли к выходу.

В мягком вагоне он постучался в одно купе. Открыла небольшого роста женщина с несколько, как показалось Ольге, испуганным выражением лица.

— Моя супруга. Зинаида Александровна. Медик. А это Ольга Владимировна. Раньше жила в наших местах. Знакомьтесь.

Женщины пожали друг другу руки. Милий Сергеевич спросил:

— А вы в каком вагоне?

— Дальше, — неопределенно махнула рукой Ольга и снова естественным тоном соврала:

— В купированном.

— Заходите, — не очень кстати предложила жена Милия Сергеевича.

— Спасибо. Уже поздно. Спокойной ночи, — сказала Ольга и пошла дальше по вагону.

— Спокойной ночи, — эхом отозвалась жена Милия Сергеевича, а сам он торжественно прогудел:

— Спокойной ночи.

В своем плацкартном вагоне Ольга разобрала постель и легла. Почти все в вагоне спали: пассажиры хотели хорошенько отдохнуть перед первым трудным днем в большом и шумном городе. Вскоре выключили основной свет, вагон стал слабоосвещенным, более уютным, более домашним.

На ее нижнюю полку свет не падал совсем. Она лежала с открытыми глазами, слушала стук колес и спрашивала себя, для чего она соврала Милию Сергеевичу.

Да, конечно, она не хотела, чтобы Милий Сергеевич сочувствовал ей, жалел. Но она говорила неправду не для того, чтобы набить себе цену в его глазах, казаться стоящей о ним на равных — в его понимании — ступенях житейской лестницы. Просто она интуитивно почувствовала, что, скажи она правду, Милий Сергеевич решит, что она сделала ошибку, не связав свою судьбу с ним, решит, что она к тому же осознает и признает это. А Ольге не хотелось укреплять его самодовольство, уверенность в непогрешимости своих житейских идеалов, уверенность в себе.

Вдруг она заплакала. Пришел на намять Алешка, с которым они тоже мечтали съездить на юг. Она представила его на пляже, вечно беспокойного, вечно выдумывающего что-нибудь. Он побежал бы к морю, встал бы перед волной на руки, а потом перевернулся бы колесом и нырнул…

Она словно наяву увидела это и сразу приказала себе: «Не береди! Не сходи с ума».

Затем она рассердилась на Алешку. Так глупо, так никчемно погиб. Сломал и свою и ее жизнь, осиротил ребят. Теперь вон лежит она в вагоне, одна-одинешенька, и слезы бегут по щекам, и обидно, и горько.

Тут же еще больше рассердилась на себя. «Эх, ты, из-за того, что трудно тебе, что никто не везет тебя на юг!» И стала вспоминать все хорошее, все самое лучшее из их жизни с Алешкой.

Потом сказала себе: «Да ведь ты счастливая, такие ребятишки у тебя. Что может быть лучше этого? Что может быть радостней любви к ним, жизни вместе с ними?»

Да, ребята у нее хорошие. Розовощекая, темноглазая Надька, неуклюжий и добродушный Васюк и старший Витька. Порывистый выдумщик Витька — Алешкина копия. Тоже когда-нибудь будет одновременно счастьем и несчастьем, радостью и бедой для кого-то…

Подумала, не завидует ли она жене Милия Сергеевича, спросила себя: не кается ли, что не она едет с ним к морю? Сейчас же представила Милия Сергеевича на пляже, в трусах. Как он «ответственно» расспрашивает о температуре воды, о ценах на фрукты, о местных базарах. Вообразила себя рядом с ним и вслух, хотя и потихоньку, рассмеялась.

Спали пассажиры на соседних полках. Спал весь ваты, потряхиваемый, подергиваемый, уносимый паровозом вперед. Паровоз ухал и свистел в глухих осенних лесах, порождал в лесном коридоре быстро возникающий и уходящий вместе с составом ветер, сыпал искрами в густую темь. А она, то плача, то улыбаясь в полутьму, все думала, все вспоминала, переживала то, что подсказывали, приносили издалека, живо рисовали ей память и воображение. И не спала всю ночь.