«Ритка, я люблю тебя. Согласна ли ты стать моей женой?»
Зеркало отразило большую и крепко посаженную на широкие плечи голову, твердый рот, спокойные серые глаза, нос, немного курносый, и рыжеватую вьющуюся прядку чуба. Глядя на себя в зеркало, Левка снова повторил этот вопрос и задумался: «Что она ответит?»
Конечно, от Ритки можно ожидать всего: и веселого изумления, и лирического настроения, которое вдруг найдет на нее ни с того ни с сего, и обидной шутки — такая уж она, Ритка… Но как бы то ни было, они, в конце концов, должны поговорить серьезно…
Сегодня он скажет эти слова. Правда, он собирается сказать их несколько месяцев, но сегодня решил твердо и бесповоротно: будь что будет. Ровно в семь часов скажет ей это. Возьмет и скажет. Именно в семь, раз так пришло на ум.
— Да, Лев Леонидыч, ты скажешь ей в семь часов все, иначе будешь считать себя последним трусом, — сказал Левка вслух.
А он имеет право не считать себя трусом. Не кто-нибудь, а именно он разбирал последние метры залома у Говорливого камня, хотя это и было опасно для жизни. Он же руководил окаткой у Синего яра, где другие отказывались работать наотрез. И разве не он переходил по густо идущей моли Ряхму туда и обратно, когда это было необходимо? Нет, обвинить в трусости его не посмеет никто.
Сухо щелкнул замок. Ключ улегся в укромное место, под лавочку у крыльца. Скрипнула калитка. Левка поправил на голове кепку и пошел вдоль главной улицы поселка.
Земля, схваченная первыми морозными ночами, звенела под каблуками. Дорога, словно летом, была суха и пыльна. Хрустели ледяшки в маленьких вымерзших лужицах.
Левка вдыхал бодрящий холодный воздух, повертывался боком к легкому, но резковатому северному ветерку и шагал к небольшому бревенчатому дому с высоким крыльцом, синими наличниками и узорчатыми занавесками на окнах.
Сколько раз он проделывал этот путь! Ходил по размытой весенними грозами дороге, по мягкой и горячей пыли летом, вдыхал майскую свежесть, июньскую вечернюю теплоту, пряные запахи конца лета. Теперь осень, а он все продолжает ходить.
Пройти можно с закрытыми глазами, ощупью завернуть за угол палисадника, перешагнуть канавку, вытереть ноги о соломенный коврик, стукнуть три раза в дверь. Левка так и сделал бы, но неудобно: могут увидеть соседи, которые и без того дружески подшучивают над ним.
— Рита дома? — спросил Левка, шагнув в светлый коридорчик с крашеным полом и низеньким потолком.
— Подожди там, я одеваюсь, — раздался из-за двери такой знакомый, звонкий голос.
Левка присел на подоконник.
Перед Риткой стояло на столе большое зеркало. Она поворачивалась перед ним, оглядывая свою фигуру, и смеялась, обнажая ровные блестящие зубы. Молодостью и красотой налита Риткина фигура, румянец лежит на щеках, вызывающе смотрят карие глаза, черные косы сплелись на голове в причудливый венец.
— Ну что дурачишься? — сказала ей, оторвавшись от книги, худенькая белокурая девчушка с мелкими веснушками на курносом носу. — Ведь ждет там парень-то.
— Ничего, — пропела Ритка, еще раз поворачиваясь перед зеркалом. — Пусть подождет. Куда спешить? Не вопросы государственной важности решать будем…
Главная улица поселка уводила шедших рядом Ритку и Левку к Ряхме. Летом ходили на ее берег ребята с гармонями. За ними шли девчата и будили поселок песнями и задорными частушками. А теперь на берегу было пустынно и холодно.
— Пойдем к Ряхме, — тоном, не допускающим возражений, сказала Ритка. — Может, она встала: сегодня ночью-то крепко подморозило.
— А может, лучше куда-нибудь в другое место? — предложил Левка. — На берегу холодно, можно простудиться.
— Иди куда хочешь, — капризно сказала Ритка, — а я — к Ряхме. — И она запрыгала через промерзшие до дна лужи, ловко перелетая с одной кочки разбитой машинами дороги на другую. Обернувшись к нему и глядя, как он перепрыгнул через лужу, она крикнула: — Давай догоняй! Эх, ты, медведь, а еще физкультурник…
Левка на самом деле чувствовал себя рядом с ней медведем. Сразу терялась его подвижность и ловкость, и все из-за этой легкой фигурки, удалявшейся от него.
В сотый раз подумал Левка: «А ведь, наверно, никогда я не буду чувствовать себя просто с ней. — Но тут же отогнал эту мысль. — Конечно, у Ритки есть недостатки. А у кого их нет? Зато и умная она, и красивая, и веселая. Правда, иногда слишком капризная, но это пройдет». И потом — разве он не любит ее? Она его тоже любит, иначе не предпочла бы его всем ребятам. В общем, сегодня в семь будет решающий разговор.
Они вышли на берег Ряхмы и встали у края обрыва. Все эти дни по реке шло «сало», но сейчас не было слышно шуршания льдин. Узенькая перемычка связала две столкнувшиеся льдины, и выше этого места образовалась каша из битого льда, еще выше нагромоздились ледяные поля, разделенные полыньями, а ниже рябилась черная ледяная вода.
— Гляди-и-и, — восторженно выдохнула Ритка, — встала…
Небо в этот вечер закрыли тучи. Только на западе осталось открытым небольшое полукружье зеленоватого вечернего цвета, на бледном фоне которого рисовались контуры штабелей леса, шел по невидимой дороге человек, и загорелась первая звезда. Восточная половина неба была темной, зато западную, около полукружья, испещрили багровые мазки. Казалось, черного меха шубу окунули в золотую краску, выжали потом насухо и натянули на небосвод. В отжатых местах образовались темные провалы, другие же части шубы горели червонным багрянцем. Начинало темнеть.
— Да-а, — протянул Левка, — здорово красиво.
Лучи заходящего солнца отразились от ледяных полей, осветили верхушки соснового бора, спускавшегося к реке, и выделили стоящую на противоположном берегу белоголовую иву.
Поздней осенью, когда золотыми кострами пылают березы, когда буреют еловые перелески и под утренними заморозками трещит жухлая трава, стоят на полевых межах, на распутьях дорог, на высоких берегах речек и рек такие белые ивы. Их седые головы, на которых не осталось ничего, кроме белого пуха, издалека видны в хрустальной чистоте погожего осеннего дня. Под остывающим светом невысокого солнца, в гулкой осенней тишине стоят они как предвестники близкой зимы и глубокого сна природы, а может быть, и как далекое, но теплое напоминание о пахучем цвете яблонь, о белеющих вишнях и о нежном весеннем цветении одуванчиков.
— Замечательно, — бойко оценила Ритка. — Вот бы веточку от этой ивы достать.
Она взглянула на Левку. Тот задумчиво смотрел на реку.
— Достань, — предложила Ритка.
— Чего? — как бы очнулся Левка от глубокого сна.
— Ты и не слушаешь, — капризно надула она губы. — Я и говорить больше не буду.
— Прости, Рита, я просто задумался. Что ты сказала?
— Веточку, говорю, достань вон с той ивы.
— Как веточку? — изумился Левка. — Ведь надо же перейти на ту сторону.
— А ты и перейди, — задорно пропела Ритка, поворачиваясь на одной ноге, — и перейди.
— Ну, это глупость, — решительно сказал Левка. — К чему зря рисковать?
Но в Ритку вселился бес упрямства. Если бы Левка пошел без разговоров на лед, она удержала бы его. А теперь ей хотелось обязательно настоять на своем.
— И никакого риска нет: Ряхма встала совсем, — заявила она, повернувшись спиной к реке. — Просто ты ничего не хочешь для меня сделать.
— Ну, знаешь, — рассердился Левка, — хочешь не хочешь, а это уж просто каприз.
— Пусть каприз, — вызывающе топнула Ритка ногой, — а раз тебе мой каприз не важен, я сейчас же иду домой.
Она сделала несколько шагов, превосходно зная, что он догонит и остановит ее.
Левка взглянул на часы. Половина седьмого. Он догнал Ритку и осторожно взял ее за локоть.
— Мне, Рита, нужно очень серьезно поговорить с тобой.
— Достань веточку и говори, — послышалось в ответ.
— Погоди. Тут дело не в-веточке, — у Левки прервался голос, — тут самое серьезное.
— Достань, или я ухожу.
— Если на то пошло, — вспылил Левка, — так это просто дурацкая причуда.
— Ах, вот как? — моментально обернулась Ритка. — Так если на то пошло, ты… ты… — она подбирала слова, чтобы задеть больней, — ты… самый настоящий трус. Трусишка! Вот!
Левка выпрямился и отшатнулся, словно от удара но лицу. Не говоря ни слова, он повернулся и начал спускаться пол обрыв, к ледяной кромке.
На берегу он подобрал увесистую палку и, опираясь на нес, перескочил через полоску наледи прямо на льдину. Льдина ухнула и затрещала, но Левка нисколько не испугался: под вечер, когда сбывает вода, льдины оседают от собственной тяжести с пушечным грохотом.
Постукивая палкой впереди себя, Левка уверенно шел к перемычке. От удара палки на льду оставались радужные звездочки из трещинок, шедших по всей толщине льдины в разных направлениях. Лед был тонок, это становилось особенно заметным, когда вода проносила под ним щепку или обрывки водяных растений, но не пробивался и выбрасывал вместе с фонтанчиком воды пучок водорослей или оглушенную рыбу. Это означало, что идти вполне можно.
Продолжая постукивать палкой, Левка добрался до перемычки. Чтобы попасть на другую льдину, нужно было перебежать несколько метров по очень тонкому льду. Осенний лед крепок, по нему можно пробежать даже когда он гнется и проламывается за человеком. Несколько секунд Лейка раздумывал: ползти или бежать? Решил перебежать. Проверил крепость льда на перемычке так далеко, как только достала вытянутая рука с палкой. Чтобы не скользило, обтер ладонью подошвы ботинок, снимая мелкие кусочки льда, приставшие к пористым подошвам.
Перешагнул через нагромождение битого льда, которое всегда бывает на краях больших льдин, и, балансируя, побежал по перемычке.
Лед затрещал, выгнулся, но не проломился. Левка с ходу перепрыгнул через валик битого льда, но не сумел остановиться, поскользнулся, упал на спину и поехал на спине по льдине.
Пытаясь встать, он, продолжая скользить, приподнялся на руках и вдруг увидел впереди себя дрожащую живую ленточку. Среди льдины, несомненно, была незаметная полынья. Мимо него, подгоняемые ветерком, проехали кепка и палка, отлетевшие при падении. Палка сразу юркнула в струйку полыньи и мгновенно исчезла. Кепка чуть-чуть задержалась, но затем тоже юркнула под лед.
«Быстрое течение! — мелькнуло у Левки в голове. — Сразу вбирает». И мозг отдал телу приказ: «Лежать! Не двигаться! Постараться задержаться!»
Он раскинул руки и уперся затылком в лед, увеличивая площадь сцепления со льдом. Каблуками и ногтями он судорожно искал шероховатость, за которую можно было бы зацепиться. Но тело, хотя и медленно, продолжало сползать к полынье.
Ему показалось, что кто-то истерически вскрикнул. Он удивился: ведь его рот был крепко сжат. «Неужели кричу и не чувствую этого?» — подумал он.
Наконец движение прекратилось. Теперь нужно было выбираться обратно. Соблюдая всяческую осторожность, боясь перевернуться на живот, он упирался в лед затылком, локтями, пальцами, каблуками и мало-помалу отползал к битому льду.
Почувствовав себя в безопасности, Левка сел и облегченно вздохнул. Затем встал, потер разгоряченный лоб холодными ладонями и пошел дальше, обходя опасное место, держась ближе к битому льду, обозначавшему изломанный край льдины.
Теперь приходилось идти медленней: не было палки. Левка с размаху бросал вперед себя куски льда, которые рассыпались с веселым звоном, и пробовал крепость льдины каблуком. Метр за метром оставались позади.
Обрыв берега был уже совсем рядом. Левка взглянул вверх и увидел белую иву, которая все еще была ясно видна в наступавших сумерках. И сразу же он понял: «Так вот кто вскрикнул! Это же Ритка!» Он остался доволен сделанным открытием: кричал не он. В то же время он нисколько не удивился, что позабыл о ней. Им за несколько минут овладело удивительное безразличие ко всему, что произошло и что осталось там, на противоположном берегу.
До берега оставалось около семи метров тонкого льда. Боясь поскользнуться и на этот раз, Левка решил ползти. Он лег на живот и осторожно пополз по выгибавшемуся льду, нисколько не заботясь, красиво или неуклюже выглядит это со стороны.
Вот и берег. Левка с особым удовольствием топнул со всей силой по твердой земле и вздохнул полной грудью. Затем он взобрался на яр, встал рядом с ивой и повернулся лицом к реке.
Сумерки продолжали сгущаться. Ухали оседавшие льдины. Зеленоватое полукружье на западе стало темным, на нем загорелись десятки звезд. Всходила луна. Становилось все холоднее.
— Ну что Ряхма?! — крикнул Левка. — Взята-а-а!
— А-а-а! — ответили берега.
Он взглянул на часы. Было ровно семь часов. И тогда он вспомнил все и сразу же кинул взгляд на противоположный берег. Маленькая фигурка стояла там, на обрыве, крича что-то и восторженно размахивая руками. Слов нельзя было разобрать: их относил ветер.
У Левки хватило бы голоса ответить и быть услышанным, но ему не хотелось отвечать. Почему-то сейчас, перед широкой замерзавшей рекой, перед бесконечными лесными далями и темными облаками, закрывшими небо, эти крики и капризная восторженность показались ему ненужными, смешными н даже жалкими. Их разделяла только река, но он почувствовал, что между ними в эту минуту легло что-то более широкое и глубокое, чем река, чего не перейти и не преодолеть, даже рискуя своей жизнью.
Было ровно семь часов. Левка вынул из кармана нож и бережно срезал веточку ивы. «На память», — решил он. Потом он вынул расческу, причесал всклокоченные волосы и, нагреваясь на ходу, быстро зашагал к близким огонькам приречной деревушки.