Жил-был царь-государь с тремя сыновьями-царевичами. Один царевич — Алексей. Другой царевич — Евсей. А третий — Иван-царевич.

Во всем царстве умней царевича Алексея никого не было. Даже сам государь с боярами ему в рот глядели, совета спрашивали.

Во всем государстве хитрей царевича Евсея никого не было. Даже купцы-лавочники, менялы-обиралы жаловались:

— У царевича Евсея от хитрости в глазах сине!

А про Ивана-царевича братья его говорили:

— Он у нас дурак.

Это потому, наверно, что Иван-царевич вина не пил, старших братьев не хвалил, красных девиц пряниками не одаривал.

Так бы и жили все: царь с боярами сидел бы на пирах, старший брат ходил бы в мудрецах, средний — в хитрецах, Иван-царевич — в дураках. Да случилась в царстве беда. В одночасье все колодцы высохли. Все ручьи и реки утекли. Родники в землю ушли.

Непоеная скотина ревмя ревет. У бочек с квасом драка идет.

А как пиво и квас выпили, стал народ разбегаться кто куда. А бежать-то и некуда. Везде сухо!

Царь с боярами к царевичу Алексею пошли, говорят ему:

— Спасай, царевич, царство! Придумай что-нибудь. Ты у нас умный!

Царевич палец ко лбу приставил и придумал:

— Копать колодец три сажени вширь, три версты вглубь. Непременно до воды доберемся.

Приказал царь рыть колодец прямо на площади. А сам на крыльцо сел, и бояре тут.

Народу сбежалось на площадь видимо-невидимо! Нашлись и охотники небывалый колодец рыть. Все силачи, ловкачи, работнички. В три дня выкопали колодец — три сажени вширь, три версты вглубь. А воды в нем нет!

Тогда бросились царь с боярами к царевичу Евсею:

— Спасай, Евсеюшко, царство какой ни на есть хитростью. Ты у нас хитрый!

Царевич Евсей прищурился и говорит:

— Надо свое царство сухое продать, а другое, хорошее, купить.

Призадумались царь с боярами: «Государство можно и продать, да куда людишек девать? Им есть-пить все равно надо!».

А тем временем скотина непоеная ревмя ревет. Возле царского трона драка идет: бояре последний ковшик квасу делят.

Выпили квас — принялись за вино.

Глядя на бояр, и народ стал вино пить, скотину и птицу домашнюю вином поить. Пить-то ведь все равно больше нечего.

А как напились все вина хмельного — повалились спать кто где был. Кто в дому, кто в хлеву, кто прямо на улице.

Все царство вповалку лежит. До самого неба храп стоит. Тут не хочешь спать, так уснешь. Повалились царь с хитроумными сыновьями-царевичами прямо на трон и тоже уснули. Друг на дружку повалились бояре, спят. Царь с царевичами посапывают, бояре им во сне подсвистывают.

Только Иван-царевич вина не пил и спать не стал. Вышел он, сел на крыльцо и пригорюнился. Горько на сухое царство смотреть, а на пьяное и вовсе бы глаза не глядели!

И вспомнил тут Иван-царевич про черного ворона.

Побежал Иван-царевич в царские покои. Там в клетке черный ворон сидел. Его недавно охотники изловили. Просил ворон охотников человеческим голосом его на волю отпустить. «Мой, говорит, старший брат в беду попал, его злой колдун в коня заколдовал. Надобно мне его выручить». А охотники говорящую птицу не выпустили, отнесли царю, чтобы он их деньгами наградил.

Человеческими словами просил ворон царя на волю его пустить: «Мой старший брат в беду попал, надо мне его выручить». А царь ворона не отпустил, велел в золотую клетку его посадить, чтобы перед послами иноземными говорящей птицей хвастаться. Разобиделся тогда черный ворон на всех людей и больше ни слова не вымолвил, как его царь ни просил, чем ему ни грозил.

Вот прибежал Иван-царевич к черному ворону, говорит:

— Ворон, ворон, мудрая птица! Вымолви слово. В нашем царстве беда. Все реки с ручьями утекли, все озера высохли, родники ушли в землю. Скоро все помирать начнем.

Ворон черным глазом на Ивана-царевича зло взглянул, ничего не сказал.

А Иван-царевич его опять просит:

— Ворон, ворон, мудрая птица! Вымолви слово, научи, как воды добыть, как народ от гибели избавить.

Черный ворон еще злее на Ивана-царевича черным оком глянул, ни полслова не вымолвил.

Тогда Иван-царевич и говорит:

— Знаю, ворон, ты на людей в обиде. Так и быть, отпущу тебя на волю. Зачем тебе с нами помирать!

И открыл дверцу золотой клетки.

А черный ворон из клетки вышел, крылья расправил и человеческим голосом сказал:

— Ты, царевич, добрый. Как беду избыть, как воды добыть, тебя мой старший брат научит. Он триста лет живет, все на свете знает. А сейчас возьми меч-кладенец, садись на коня и скачи на дальние болота. Да спеши, а то меня не застанешь.

Ворон глазом сверкнул, крылом махнул и вылетел в окошко.

Иван-царевич меч-кладенец взял, хотел в царской конюшне коня выбрать, а они все вином напоенные лежат вверх копытами.

У Ивана-царевича с досады из глаз слезы брызнули. Ударил он шапкой оземь и во весь дух припустил бегом.

Прибежал царевич на дальние болота — ноги подкосились, в ушах звон, из носу кровь. А на болотах от гама птичьего стон стоит. Высохли болота, собрались птицы улетать. Собралось их тут черным-черно, белым-бело. Тут и гуси серые, и лебеди белые, и черные грачи. И утки с куликами, и цапли с журавлями. А на высокой кочке ворон сидит, воеводой глядит, на всех покрикивает.

Ворон Ивана-царевича похвалил:

— Ты, царевич, молодец! Без коня, а поспел.

И велел ему сеть из болотной сухой травы поскорей сплести.

Принялся Иван-царевич за дело не мешкая. Плетет он сеть, а у самого слезы на глазах: руки работать не умеют, болят. Однако сеть Иван-царевич сплел, а ворон его похвалил:

— Ты, царевич, молодец! Без привычки, а с работой управился.

Потом крикнул ворон птицам водяным по-птичьему, а царевичу велел в сеть забраться. И только Иван-царевич в сеть травяную влез, опустилась стая серых гусей слева, стая белых лебедей справа. Подхватили птицы сеть с Иваном-царевичем и взмыли в небо.

Со страху царевич и глаза закрыл. А как осмелился вниз взглянуть — весело ему стало. Города и села — будто на ковре вышиты, домишки крохотные, людишек едва видать.

Коротко ли, долго ли несли птицы Ивана-царевича, а только солнышко два раза слева вставало, справа опускалось.

И вот, наконец, сели птицы перелетные неведомо где, в незнакомой стороне, на озерах многоводных, в зеленых берегах.

Иван-царевич из травяной сети выпростался, стал ворона звать. Прилетел к нему ворон и говорит:

— Пойдем, царевич, на большую дорогу. Дождемся, когда витязи мимо поедут. Ты добудь у них коня. Только не бери коня ни серого, ни белого, ни буланого. А возьми коня черного, в золотой сбруе.

Пришел Иван-царевич на большую дорогу, сел под придорожный дуб. Ворон — на сук. Ждут.

Вот едут четыре витязя.

Первый витязь — с длинным копьем, алым пером, на белом коне.

Второй витязь — с длинным копьем, белым пером, на сером коне.

За ним витязь с длинным копьем, зеленым пером, на буланом коне.

Позади витязь с длинным копьем, черным пером, на вороном коне. А к седлу белый лебедь приторочен.

Иван-царевич этому витязю дорогу заступил и говорит:

— Отдай, витязь, мне своего коня или биться будем.

И меч-кладенец из ножен достал.

Три витязя коней придержали, а этот на Ивана-царевича копьем уставился. Взмахнул царевич мечом-кладенцом, рассек древко пополам.

Взялся витязь за меч, хотел Ивана-царевича конем стоптать, мечом изрубить. Не стал конь топтать Ивана-царевича, а меч выбил царевич из рук витязя. Тот гневом вскипел, поднял палицу тяжелую. И быть бы Ивану-царевичу мертву, да он от палицы увернулся и витязя в седле мечом достал.

Упал витязь с вороного коня. Медный шлем откатился, отлетело черное перо. Да только глядит Иван-царевич: вместо витязя убитого дохлый боров лежит. Вместо черного пера головешка чадит. А конь черным вороном обернулся и взлетел на дуб. А белый лебедь, как оземь ударился, обернулся девицей небывалой красоты. Коса русая до пят, глаза — омуты синие, брови — стрелами вразлет.

Оглянулся Иван-царевич — трех витязей нет как не было. А черный ворон говорит Ивану-царевичу:

— Ты, царевич, сам того не зная, великое дело сделал: от этого колдуна царь-девицу спас и ее советчика — брата моего старшего. Злой колдун царь-девицу в лебедя обратил за то, что замуж она за него не пошла. А брата моего старшего обратил в коня за то, что был ее советчиком.

— А где витязи? — спросил Иван-царевич.

— Да их и не было, — ответил старший ворон. — Колдун их выдумал и впереди себя пустил.

Подошла тут к Ивану-царевичу царь-девица и говорит:

— Чем тебя благодарить?

А у Ивана-царевича и язык отнялся. Никогда еще он красы такой не видал.

Тогда младший ворон и говорит:

— У царевича беда великая. В его царстве реки утекли, озера высохли. Родники в землю ушли. Надобно царевичу живой воды добыть, сухое царство оживить.

Улыбнулась царь-девица светло и сказала ласково:

— А вот мы советчика моего, ворона старого, спросим. Он все на свете знает.

Старый ворон сказал:

— Далеко, царевич, живая вода. За семью лесами, за семью морями, за горючей рекой, в потайном роднике. Но добыть ее можно, если две волшебные горошины тебе царь-девица даст.

На такие слова своего советчика, ворона старого, царь-девица отвечала:

— Дам я тебе, царевич, две горошины. Только должен ты за это у меня погостить.

Махнула царь-девица платочком — и мигом очутились все на широком лугу, в царь-девицыном царстве. На лугу войско стоит. Все войско, и конное, и пешее, — из одних девиц. И все как одна красавицы. А оружие у них легкое — у кого веник, у кого помело.

— Пожалуй, царевич, в мою столицу, — сказала царь-девица.

А там уж превеликий праздник. Народ бежит царь-девицу встречать. Одни других спрашивают:

— Кто царь-девицу от злого колдуна отнял?

Им говорят:

— Вон царевич Иван со своим вороном-советчиком!

А Иван-царевич едет удивляется: мощены улицы серебром, крыты крыши золотом.

Вот привела царь-девица Ивана-царевича в свой дворец, и началось веселье. Известное дело: где девицы в царицах, там и танцы с музыкой.

Хочешь не хочешь, а пришлось Ивану-царевичу три дня и три ночи плясать. А после и говорит ему царь-девица:

— Не хочешь здесь гостем быть, оставайся хозяином. Я за тебя замуж выйду.

— Не до свадьбы мне, — ответил Иван-царевич. — В моем царстве беда.

Видит царь-девица, что царевича ей не переломить, залилась слезами и всему войску плакать велела.

А потом дала она Ивану-царевичу две горошины и сказала:

— В чистом поле брось горошину — и очутишься за семью морями, за семью лесами. Другую горошину брось, когда станет тебе хуже некуда.

Поклонился Иван-царевич царь-девице, попрощался с ее войском девичьим и старым вороном-советчиком.

А черный ворон, младший брат, расстаться с Иваном-царевичем не захотел.

— Поедем, — сказал он, — за живой водой вместе.

Не стал ждать Иван-царевич, когда серебряные мостовые от слез высохнут — поскакал в чистое поле. Там бросил он горошину и очутился неведомо как, неведомо где, за семью морями, за семью лесами.

Теперь надо было реку горючую переплыть.

Озирается Иван-царевич, оглядывается — не видать никакой реки. Только лес вокруг стоит, деревами шумит.

— Полетай, ворон, окрест, погляди, не увидишь ли реку горючую, да посмотри, где перевоз, — сказал Иван-царевич.

Поднялся ворон выше леса и назад летит, Ивану-царевичу говорит:

— Не видать нигде ни реки, ни перевоза, а стоит невдалеке избушка.

Вот приехали они на поляну, видят: на курьих ножках избушка стоит, из окошка Баба Яга глядит. Увидала Баба Яга гостей незваных, выбежала на крыльцо, да как клюкой каменной застучит, ногой костяной затопает! Космами седыми она трясет, зубами железными звенит!

Даже конь под Иваном-царевичем в страхе попятился.

А потом вдруг села Баба Яга на крылечко и спрашивает:

— Или я, царевич, не страшная?

Иван-царевич ей в ответ:

— Не возводи на себя, красавица, напраслину. Я царь-девицу видал — на что хороша, а до тебя ей далеко!

Баба Яга как сидела — так и свалилась от хохоту. И каталась она по земле, и смеялась она до слез, до икоты, до слезливого шепоту.

Иван-царевич, на нее глядя, и сам смеяться стал.

— Ух, насмешил! — сказала Баба Яга. С земли поднялась, глаза вытерла и говорит: — Про твою беду мне ведомо. Только живой воды тебе не добыть, сухое твое царство не спасти.

— Отчего так? — спросил Бабу Ягу Иван-царевич.

— Оттого, что потайного родника с живой водой не отыщешь. Я сама на три сажени в землю вижу, а найти его не сумела.

— Ничего, красавица, — говорит Иван-царевич, — скажи тогда, где горючая река течет.

— Поезжай, царевич, прямо, — ответила Баба Яга. — Сразу за лесом и увидишь горючую реку. Течет она смолой, горит жарким пламенем. Самому тебе ее не переплыть, ищи перевозчиков.

На прощанье Баба Яга костяная нога сказала:

— Ты со мной пошутил — и я с тобой пошучу. Обернется твой конь жеребенком, а ворон вороненком.

Погрозила кривым пальцем и в избушку убежала.

Вот едет, едет Иван-царевич на коне, с черным вороном на плече, невеселую думу думает. Как-то там, в сухом царстве? Все ли живы или все померли?

Наконец приехал к реке горючей. Течет река смолой, горит жарким пламенем. На берегу перевозчиков толпа стоит.

Ворон к перевозчикам пригляделся и сказал Ивану-царевичу на ухо:

— Ты, царевич, ни с кем не говори, а говори с тем, который в сторонке стоит, посмеивается.

Подбежали тут перевозчики.

— Здравствуй, добрый молодец! — кричат.

А сами, видать, лихие люди. Серьга в ухе, нож за поясом. И все, как есть, однорукие.

Ни с кем не стал говорить Иван-царевич, а подъехал прямо к молодцу, что в сторонке стоял, посмеивался.

— Ты над однорукими старший? — спрашивает его Иван-царевич. — Какая плата за переезд?

— Правую руку тебе отсечем, вся и плата. Нас тут двадцать разбойников, ни у кого правой руки нет. Так пускай и у тебя не будет.

Тут ворон незаметно Ивану-царевичу сказал:

— Соглашайся, царевич. Только, чтобы старший здесь оставался, а плату чтоб на той стороне платить.

— Быть по-твоему, — сказал громко Иван-царевич старшему над однорукими. — Только ты сам тут оставайся, а платить на той стороне буду.

Вот переехали на ту сторону. Приступают перевозчики-разбойники к Ивану-царевичу с ножами, кричат:

— Плати, добрый молодец, за переезд! Давай твою правую руку.

А ворон царевичу тихонько говорит:

— Вели сперва ножи показать для выбора, а сам их через плечо кидай. Когда все перекидаешь, берись за меч.

Иван-царевич и говорит разбойникам:

— Чтоб мучаться меньше, выберу нож поострее.

Разбойники ему свои ножи дали, глазами посверкивают, серьгой в ухе помахивают. А Иван-царевич ножи пробует, да через плечо покидывает, приговаривает:

— Этот тупой, этот не остер, а этот с зазубриной.

Перекидал он все ножи и за меч свой взялся. Покатились разбойничьи головы.

Снова сел Иван-царевич в седло, а ворон — ему на плечо.

Ехали, ехали, совсем было духом пал Иван-царевич, да вдруг слышит, пчела над ухом жужжит:

— Не туж-жи, царевич! Покаж-жем тебе, где ж-живая вода.

Обрадовался Иван-царевич, протянул ладонь пчелке. Та села на нее, крылышки поправила, лапками посучила, и вышел у нее с царевичем уговор: Иван-царевич от пчелиного дупла медведя-вора отвадит, а пчелы ему потайной родник с живой водой укажут. Они сами из него воду берут, когда хлебы пекут. Оттого и род пчелиный не переводится.

Ухватила пчелка белую пушинку и полетела. Пушинку хорошо видать. Куда она — туда и царевич на коне, с черным вороном на плече.

Вот объехали лопухи, миновали куст черемуховый, проскакали мимо кочки и возле дуба встали. А медведь на том дубе сидит и мед пчелиный из дупла выгребает. Не столько меду ест, сколько детвы пчелиной губит.

Ворон нарочно громко Ивану-царевичу говорит:

— Какой казнью прикажешь вора-медведя казнить? Огнем спалить? Или живьем сварить? Или только шкуру с него спустить?

Испугался вор-медведь, никакой казни принимать не захотел и зарок дал никогда на этот дуб не лазить.

Отпустил Иван-царевич медведя и велел пчелам дорогу к роднику потайному показывать.

Полетели пчелы, полетели, клубочком, веселой тучкой, и привели Ивана-царевича к потайному роднику в густых лопухах. Рядом ковшик лежит.

Ворон-советчик и говорит:

— Дай-ка мне, царевич, этой воды ковшичек.

Зачерпнул Иван-царевич светлой воды ковшичек и ворону подал. Тот отпил глоток — заблестели на нем перья черной смолой. Отпил еще — приподнялись плечи, загорелись черным пламенем глаза. На сто лет помолодел ворон. И не надо бы больше пить, да молодой ворон еще отпил… и стал вдруг маленьким вороненком.

Посмеялся и погоревал Иван-царевич, да делать нечего, надо думать теперь, как живой воды в сухое царство доставить. Оглянулся Иван-царевич, а перед ним не конь стоит, а жеребенок ножками семенит. Пока он ворона поил да в кубышку воду наливал, конь из родника напился.

Однако тут бранить было некого, а себя неохота. Поймал Иван-царевич жеребенка, посадил за пазуху вороненка и пошел куда глаза глядят, куда ноги идут.

Шел, шел Иван-царевич и подумал: «А не бросить ли мне на землю вторую горошину? Ведь теперь мне без коня и советчика хуже некуда».

Бросил Иван-царевич на землю вторую горошину. И только упала на землю горошина, раздался гром, опустилась черная туча. В кромешной тьме завертело, уронило Ивана-царевича, а вскочил на ноги — светло и тихо. Глядит Иван-царевич: стоит он у крыльца, у дворца, в своем городе-столице. За пазухой у него вороненок пищит, рядом жеребенок копытцами топочет, в руках — кубышка с живой водой.

А вокруг плач и стон. Народу на площади видимо-невидимо. Кто пришел, кто приполз, а кого на себе принесли. Чтоб не так страшно помирать было, собрались все вместе. Детишки плачут: умирать не хотят. Старики плачут: детишек жалко.

Спохватился тут Иван-царевич, поскорей живую воду из кубышки на землю выплеснул. И сразу ударили из-под земли родники, побежали ручьи, потекли реки. Налились до краев озера, мигом зазеленели болота.

Все от радости ошалели, кинулись воду пить. Кто ковшом, кто ведром, а кто башку по уши в воду сунул, пузыри пускает.

Помчалась на водопой скотина. Петухи кур на реку зовут, кукарекают.

И все колокола сами собой звонят.

Вошел Иван-царевич в царские палаты, а там пир горой. Царь со старшими сыновьями и боярами пируют на радостях, что беда страшная миновала. Пьют воду ведрами.

— Эй, Иван! Где ты, дурак, был? — кричат ему братья старшие, умный Алексей и хитрый Евсей.

— Где ты, сын, пропадал? — спросил царь строго.

Ничего им не сказал Иван-царевич, а только позволенья у отца выпросил оставить себе вороненка с жеребенком, пока они не вырастут.

Посмеялись над ним Евсей с Алексеем, его братья хитроумные, да и думать о нем забыли.

А когда стал конем жеребенок и вороном вороненок, ускакал Иван-царевич к царь-девице навсегда.