Всем археологам известен такой парадокс: чем больше открываем древних поселений, чем шире ведём раскопки, тем больше возникает вопросов. Есть, конечно, и кое-какие ответы, но вопросы всё-таки преобладают.

Почти три тысячи стоянок каменного века найдено в Тверской области. Мы неплохо представляем, какие из них старше прочих по возрасту, к какому времени они относятся. А вот действительно ли они, именно они — древнейшие, не ясно. Всегда есть желание удревнить, удлинить свою историю, есть надежда на невероятное открытие. А в Тверской области и геологи провоцируют своими выкладками на поиск, говорят: хоть и было валдайское оледенение, но оно же не полностью захватывало наши территории. Юго-запад и юго-восток области были свободны ото льда. Ищите палеолит!

В начале нашего века, в 1903 году, Павел Фёдорович Симсон написал и издал книгу "Каменный век под г. Ржевом", в которой пытался доказать, что древнейшие из найденных им на берегах Волги кремнёвых орудий труда относятся к палеолиту, то есть к древнему каменному веку, к ледниковому периоду. Патриотизм делает честь подвижнику-краеведу, но серьёзно к его мнению, конечно, не отнеслись. Реакция на книгу и на доклад, прочитанный на II областном археологическом съезде в Твери в 1903 году, была весьма сдержанной. А потом наступил черёд и официальным заключениям специалистов: многие экземпляры из коллекции П.Ф. Симсона — обычные речные гальки, которых не касалась рука человека. Прочие же вещи имеют неолитический возраст, датируются 3-2 тыс. до н. э. Попытка возвести ржевские древности в ранг палеолитических была, таким образом, отвергнута как несостоятельная. Сам же П.Ф. Симсон не забыт. Открытые им местонахождения вошли в историю науки, на них сделаны новые сборы кремнёвых изделий, пополнившие старые коллекции. Но некоторые урочища, где он собирал древности, до сих пор детально не обследованы.

В разных точках Тверской области геологи, проводя глубокое бурение, выходят на так называемый “микулинский горизонт”, отложения которого соответствуют потеплению, межледниковью перед последним, четвёртым по счёту, великим оледенением. И в этих слоях, датируемых, в частности, 75-60 тыс. лет назад, находят ископаемый торф, остатки древесной растительности, соответствующей достаточно мягкому для проживания человека климату. Может быть, в этих пластах есть и культурные остатки?.. Надо разработать методику поиска. Ведь если открытие будет сделано, то “человеческая'’ история Верхневолжья увеличит свою протяжённость в пять-шесть раз, то есть более чем на 50 тысяч лет.

Это уже не мелочи, а точка отсчёта, которая изменит многое в наших представлениях о всей последующей истории. Но где искать? В каких условиях могли сохраниться древнейшие культурные слои? Ведь таяние ледника, отождествляемое часто с библейским потопом, неузнаваемо изменило ландшафт. Новые русла рек, озёрно-болотные котловины, песчаные равнины у бывшей кромки ледника — эти результаты многовековой работы талых вод внесли резкие мазки в старую картину. Природа запутала следы — может быть, для того, чтобы скрыть самое ценное, самое хрупкое, самое древнее от “покорителей” века нынешнего, припрятав его для настоящих “гомо сапиенс”. Так или иначе, поиск перспективен.

Если уж быть совсем точным, то начал-то этот поиск, пожалуй, Иван Семёнович Поляков, объехавший в 1870-х годах ряд озёр Валдайской возвышенности, в том числе Вселуг и Селигер, и осторожно высказавший предположение, что часть найденных им остатков поселений может быть датирована палеолитом. Многозначительно промолчал на сей счёт в своём капитальном труде “Археология России. Каменный период” граф Алексей Сергеевич Уваров. Чем было вызвано молчание? Тем, что не хотел отнимать надежду? Или счёл аргументацию Полякова недостойной даже полемики? Трудно сейчас дать ответ. Известно одно: о результатах разведок Полякова граф Уваров знал.

Так жил ли всё-таки человек палеолита на Верхней Волге и Двине? До сих пор у нас в руках на этот счёт лишь какие-то ускользающие нити, лоскутки. Отщепы палеолитического облика найдены на Волге под Калязином: у деревень Поповка и Авсергово, у бывшей деревни Скнятино (когда-то древнерусского города Кснятина!) в устье Нерли Волжской. Ниже Калязина, под Угличем, известны и даже раскапывались стоянки позднего палеолита у деревень Золоторучье и Алтыново. Казалось бы, что ещё надо?! Осталось лишь руку протянуть к открытию. Но наука пока проходит мимо этой возможности. Почему? Ответ очень прост, даже примитивен: проблем много, а археологов мало. И все чем-то заняты. И недосуг им удревнять историю Верхневолжья, своих дел по горло. Я вовсе не шучу, и сам ведь так же поступаю. Знаю, что надо бы выкроить сезон, облазить Калязинское Поволжье, вынюхать его на предмет палеолита, да ещё хорошего геолога пригласить в маршрут, но... текучка заедает. Как говорил Пушкин, “мы ленивы и нелюбопытны”.

И ведём поэтому отсчёт человеческой истории в “краю истоков” со времён весьма недальних, примерно с 8-7 тыс. до н. э., то есть с мезолита, со среднего каменного века. Здесь-то, по крайней мере, всё ясно: почти вчерашний день на календаре истории.

Мезолит — эпоха промежуточная, переходная, трудноуловимая. Есть археологи, которые её вообще не признают. Например, украинский “каменщик” В. Н. Даниленко. Другие же, наоборот, всю жизнь свою посвящают её изучению, влюблены в неё саму и в живших тогда людей беспредельно. Среди них, что меня особенно поддерживает в минуты сомнений, выдающийся археолог XX века англичанин Грэхэм Кларк. Да и другие имена — отнюдь не пустой звук в науке: француз Пьетт и швед Велиндер, финн Лухо и немец Грамш, датчанин Бринш-Петерсен и поляк Стефан Козловский, наши Римуте Константиновна Римантене, Отто Николаевич Бадер, Лев Владимирович Кольцов...

Вся первобытность, которую мы исследуем, безымянна, конкретные события невосстановимы. Только кремень, следы жилищ и очагов в песчаном грунте. Редко — кость, рог, дерево, хотя в первобытности изделия из них могли даже преобладать. Да вот не сохранились за прошедшие 8-10 тысяч лет.

По бренным остаткам, проявляющимся под лопатой и ножом на раскопе, можно реконструировать только общий ход истории, эволюцию хозяйства, образа жизни, техники. Остальное по крупицам, по аналогиям, по сопоставлениям с этнографическими свидетельствами.

А ведь мезолит — эпоха великих открытий первобытности.

И главное среди первых — лук и стрелы. Лыжи и сани, лодки-долблёнки и плоты — эти средства транспорта, появившиеся в мезолите, позволяли преодолевать заснеженные пространства, преследовать зверя и доставлять добычу в лагерь, широко освоить рыболовство, сделать реки дорогами, а лодки и плоты плавучими мостами. Сейчас это атрибуты спортсменов, туристов, а в промысле зверя и рыбы применяются обычно любителями.

Рыболовство стало основой хозяйства в лесной зоне позже, в конце каменного века, но орудия и средства лова изобрели в мезолите. В торфяных озёрно-болотных отложениях встречаются гарпуны и остроги самых разнообразных форм: ведь это эпоха экспериментов, поисков наилучшего взаимодействия с природой, эпоха технических новшеств. Со временем орудия труда становятся серийными и специализированными, что диктуется самой хозяйственной практикой. Помимо гарпунов и острог иногда находят верши, остатки сетей (в местечке Антреа под Выборгом, например, обнаружен обрывок сети из волокон крапивы). В наше время в индивидуальном лове всё это — атрибуты браконьерства, в мезолите же — явление вполне естественное. При слабой заселённости просторов, малочисленности населения и рациональном хозяйстве урон живой природе был минимален и с избытком восполнялся ею.

Производство орудий труда опиралось на кремнёвую индустрию, поэтому районы, богатые кремнем, заселялись в мезолите весьма плотно, и эта картина сохранялась вплоть до освоения металлообработки, до середины I тыс. до н. э.

На территории Тверской области особенно выделяется в этом отношении Ржевско-Старицкое Поволжье — участок течения Волги от Бенских порогов до нижней границы “Старицких ворот”. Запасы кремня здесь таковы, что в виде сырья, полуфабрикатов и готовых изделий он расходился далеко за пределы этого района. Ржевско-старицкий кремень — особый, его не спутаешь, особенно в сериях, ни с каким другим. Конечно, он разных оттенков, но особенно известен фиолетовый, сиреневый, розовый. Он очень высокого качества, однороден, твёрд, прекрасно раскалывается, даёт острую режущую кромку.

Население, обитавшее здесь, имело преимущества перед коллективами, жившими на территориях, где кремень отсутствовал или имелся лишь в виде отдельных конкреций и галек. Не приходилось тревожиться за то, что не из чего делать орудия труда. Можно было легко заменить сломанные изделия, экспериментировать в формах и в технологии. Видимо, определённую выгоду приносил и обмен сырья и полуфабрикатов на что-то другое. Этим другим могли быть шкурки пушных зверьков, вяленые и копчёные продукты питания, соль, янтарь...

Границы охотничьих и родоплеменных территорий строго соблюдались, поэтому монополия на сырьё из таких месторождений нарушалась чужаками редко, лишь при каких-то мощных внешних вторжениях. Сырьё добывали на выходах кремнесодержащих известняков в обрезах берегов Волги. Здесь же действовали и мастерские по обработке кремня. Они располагались, как правило, рядом с поселениями, вернее — поселения рядом с мастерскими. Порою это были места, не самые лучшие для проживания — и по грунту, и по степени защищённости от ветров, и по освещённости, и даже по запасам добычи в округе... Но все эти неудобства с лихвой окупались возможностью неограниченной добычи, обработки и экспорта “стратегического сырья первобытности" — кремня.

Мастерские не были однообразными: они варьировались и по продолжительности использования, и по общей направленности, и по степени специализации. Например, раскопанная мной в 1977-1984 годах стоянка-мастерская Петрищево 11 под Ржевом, существовавшая в 7-6 тыс. до н. э., использовалась только для получения на ней кремнёвых пластин. Их скалывали со встреченных в культурном слое сериями стандартных удлинённых кремнёвых ядрищ-нуклеусов. Пластины могли служить заготовками для разнообразных режущих и скребущих орудий труда и наконечников охотничьего оружия. Мне долго не верилось, что, лишь недавно появившись в Верхневолжье, люди столь продуманно, экономически чётко и умело могли вести своё хозяйство, что специализация была столь глубокой. Эта недооценка — рецидив общего предвзятого отношения к далёким предкам.

Этнографические наблюдения показывают, что в мастерских работали, в основном, пожилые люди и подростки. Первые имели наибольший опыт и навыки в этом деле, вторые готовились к вступлению в равноправные члены рода, перенимали опыт и вносили свою лепту в ведение хозяйства, в техническую оснащённость коллектива. Нет сомнений, что техникой изготовления орудий труда владели все взрослые, что они могли заменить сломанное на охоте оружие (наконечник, нож), подобрав речную гальку и обработав её за несколько минут. Но основной производственной базой всё-таки была мастерская. Практически на каждом поселении, даже очень маленьком, при раскопках выявляются так называемые “места мастеров”, то есть площадки, насыщенные отходами производства, браком, полуфабрикатами. Здесь же встречаются нуклеусы, отбойники, ретушёры, наковальни, шлифовальные камни: весь комплекс вещей, типичных для места обработки кремня.

У деревни Красново, под Тверью, в 1976 году раскопана миниатюрная стоянка, размеры которой фактически ограничивались “местом мастера”. В небольшом углублении площадью три квадратных метра мы обнаружили основную часть находок: 1000 из 1699. Да и вся площадь этой стоянки (около 30 кв. м) в 10-20 раз меньше средних размеров мезолитических поселений в Верхневолжье. Это кратковременная остановка небольшого охотничьего коллектива.

К пристальному изучению мастерских, этих ведущих производственных комплексов первобытности, наша наука лишь приступает. Верхневолжские мастерские — предмет научного интереса тверского археолога Александра Мирецкого. Результаты его работы пригодятся всем, кто восстанавливает древнюю историю края и историю первобытного хозяйства в целом.

Помимо Ржевско-Старицкого Поволжья значительные запасы кремня имеются на Верхневолжских озёрах и на Селигере — это так называемый ‘"валдайский” кремень. По качеству он близок ржевско-старицкому, но отличается по цвету. В частности, легко определяются сорта прозрачного серого и розового кремня. Шёл в дело и моренный, валунный материал, притащенный сюда ледником из Скандинавии. На этой сырьевой базе здесь существовали в неолите сотни рыболовческо-охотничьих поселений. Недавно открыты мастерские и в бассейне Западной Двины: под Андреаполем, Нелидовом, Белым, но они ещё не раскопаны, поэтому говорить об их специализации рано.

Эпоха мезолита как промежуточная между палеолитом и неолитом выделена около ста лет назад французским археологом Эдуардом Пьеттом, но и сам термин, и содержание, которое в него вкладывалось, входили в науку долго и тяжело. Эту эпоху называли “эпипалеолитом”, “докерамическим неолитом” и т. д. В первом случае имелось в виду, что в это время жили прямые потомки палеолитических охотников, сохранившие во многом хозяйство и технику своих предков, но несколько изменившие образ жизни после окончания ледниковой эпохи. Во втором случае во главу угла ставилась роль прогрессивных изменений и утверждалось, что едва ли не единственное отличие от грядущей эпохи неолита состояло в отсутствии глиняной посуды, керамики. Пользовались этими терминами и советские археологи, но с начала 1950-х годов среди них всё более утверждалось понятие “мезолит” и представление об особом, самостоятельном характере этой исторической эпохи. Прошедшее в 1962 году в Ленинграде совещание по мезолиту стало рубежом для нового этапа его изучения, стимулировало специальный интерес к этим проблемам. Появились работы по мезолиту отдельных регионов страны, в том числе по Верхневолжью.

Собственно, всё началось с публикации Михаилом Вацлавовичем Воеводским в 1950 году статьи “Мезолитические культуры Восточной Европы”, где волго-окский мезолит рассматривался автором как самостоятельное культурное образование с довольно чёткими пространственными границами, очерченными верхним течением Волги и Окой. В 1959 году в более развёрнутом виде, во многом с самостоятельной аргументацией эти идеи изложил Александр Александрович Формозов, написавший первую в нашей науке книгу по этнической истории Европейской части СССР в каменном веке. Оба археолога опирались на материалы немногих поселений, известных в то время, поэтому на верхневолжский мезолит хватило двух-трёх страниц текста.

В нашей области к тому времени раскопали всего две стоянки мезолита. Отто Николаевич Бадер изучал стоянку у деревни Соболево в Кимрском районе, а Пётр Николаевич Третьяков — поселение у деревни Скнятино под Калязином. Оба археолога много сделали для изучения первобытного прошлого Верхневолжья, и их имена ещё не раз появятся на этих страницах. Были известны и другие местонахождения, но начало целенаправленному изучению верхневолжского мезолита положил Лев Владимирович Кольцов, посвятивший этому уже 40 лет своей научной жизни и ныне продолжающий полевые исследования и осмысление полученных материалов.

Благодаря этим работам наши знания об эпохе увеличились неизмеримо. В 1960-х годах Кольцов раскопал очень известную теперь в науке стоянку у деревни Бутово в Старицком районе, на левом берегу Волги. Приурочена она была первопоселенцами не столько к самой Волге, сколько к небольшому озерку в долине реки. И это не случайно. Скорее всего,обитатели бутовских дюн вели комплексное хозяйство, добывая и зверя, и водоплавающих птиц, обитавших на озере, да и рыболовство уже становилось на прочную основу. Почему я пишу о хозяйстве с осторожностью, с оговорками? Да потому, что, как уже отмечалось, в коллекции из раскопок — лишь кремнёвый инвентарь. Все остальные элементы материальной культуры не сохранились в дюнном песке. Нафантазировать-то теперь, конечно, можно много, но научной гипотезой такой подход считать нельзя, поэтому будем придерживаться фактов.

Орудия труда и оружие в Бутове — наконечники стрел, резцы, скребки, ножи и др. — изготовлены на правильных, призматической формы ножевидных пластинах, сколотых с конических, иногда почти карандашевидных нуклеусов. И формы их, и техника обработки ближе всего к материалам свидерской археологической культуры, сложившейся в конце ледниковой эпохи на территории Польши, Литвы и в соседних землях и продвинувшейся затем на восток, достигнув пределов Верхневолжья. На это ушли многие сотни лет. Свидерцы на путях своего продвижения вступали в контакты с местным населением, культура их изменялась, но основа технических традиций оставалась во многом прежней. Созданные ими формы изделий и приёмы обработки без большого труда опознаются специалистами. Поселение Бутово 1 стало для археологов опорным, с ним сравнивались новые материалы из разведок и раскопок поселений этого времени, то есть 7-6 тыс. до н. э.

В 1969 году Кольцов решил заново обследовать Соболевскую стоянку под Кимрами. Вот тогда-то мы и познакомились. Я перешёл на второй курс истфака Калининского пединститута. Сентябрь для студентов был порой колхозов, съедавшей драгоценное учебное время и громко именовавшейся “третьим трудовым семестром”. То ли народу в деревнях тогда жило побольше, то ли проку от нас на полях было маловато, но, так или иначе, удавалось вымолить в деканате замену работы в колхозе археологической экспедицией.

Итак, первая встреча со Львом Владимировичем. Известный учёный выглядел внешне почти нашим ровесником, что нас удивило, но и успокоило. Вспоминаю эту экспедицию, как одну из лучших. Поселились мы на окраине деревни Соболево в недавно закрывшейся сельской школе — добротном и просторном деревянном доме с видом на Волгу. От реки нас отделяло несколько сотен метров, занятых дюнами, на которых и жили здесь в мезолите люди. Стоянка, которую раскапывал в 1930-х годах Бадер, за прошедшие годы исчезла из-за карьерных разработок и развеивания. Начальник наш горевал недолго, посмотрел-посмотрел на берег, на дюны и сказал: “Ничего, другую найдём!”. Вижу: глаза у него загорелись, не терпится пройтись по бережку разведкой. В общем, нашёл он ещё шесть стоянок, но разной сохранности. Соболево 3 мы исчерпали шурфом, поскольку остальную её площадь “съел” карьер. Соболеву 4 (ранний неолит) уделили две недели. А вот Соболево 5 раскапывали несколько сезонов.

Многое мне было непривычно поначалу. И прежде всего методика. Копали тоненькими горизонтальными зачистками толщиной 1-2 см, поскольку обычные находки — отнюдь не только топоры и нуклеусы, которые наперечёт. Находим чаще всего обломки пластин и отщепы, порою величиной с булавочную головку или ещё меньше. Движения лопатой короткие, точные. Находку либо видишь глазами, либо слышишь, когда лезвие лопаты слегка задевает за кремень. Терпение нужно большое.

Обычно на одного рабочего приходится “квадрат” площадью 4 кв. м. Это его вотчина и рабочее место. В зависимости от того, на какую часть поселения приходится твой квадрат, — и количество находок. Если жилище или “место мастера”, только успевай поворачиваться. Привыкаешь к находкам: что ни движение, то кремешок, да часто и не один. Ну, а если периферия стоянки, то каждый захудалый отщеп в радость. Только с завистью посматриваешь на счастливчиков, как на выигравших в лотерею, когда они наперебой кричат: “Лев Владимирович! Резец! Лев Владимирович! Наконечник! Лев Владимирович! Нуклеус!..”. Бывает, час копаешь — пусто. “Ну, — думаешь, — хвастайтесь, хвастайтесь! Зато я что-нибудь такое найду, чего вам и не снилось. Да, может, и Льву Владимировичу прежде не попадалось!”. А Кольцов психолог. Видит, кто-то заскучал без находок, поменяет незаметно под каким-нибудь предлогом тебя местами с удачливым соседом — и поднялся тонус.

В общем-то копать не тяжело, да ещё с шуточками, с ежечасными перерывами по 10-15 минут. И азарт открытия присутствует. Так что сочинённая в Соболеве песенка со словами:

А мы копаем мезолит,

И от него спина болит.

Лопаты тяжесть валит с ног.

Эх, отдохнуть бы нам часок!..

носила превентивный характер: мол, такую нагрузку ещё выдержим, а больше — ни-ни! Но этот начальник в наших подсказках не нуждался, всё сам понимал.

Однажды попался нам клад. Ни монет, ни колец золотых в нем не было: мезолит всё-таки, а не пошлый век металлов. Честно говоря, радости у нас тогда было не меньше, чем если б драгметаллы откопали. А всего-то и было в том кладе, что с десяток нуклеусов и их заготовок, упрятанных хозяином в ямку, чтоб не высыхали под солнцем. Кремень отличного качества, так что после раскалывания этих нуклеусов на пластины и отщепы из них получилось бы сотни две орудий труда. А ими зверя можно добыть и освежевать, одежду из шкур скроить, мясо разрезать, рукоятки из костей изготовить, украшения из зубов сделать... Вот и решайте: клад мы нашли или не клад?

Раскопали в Соболеве 5 и жилище. Правда, любой человек, если он в здравом уме, никакого жилища в том, что мы нашли, не увидел бы. Ни крыши, ни стен, ни пола, ни фундамента, вообще никаких сооружений. Ни жердинки, ни щепочки. Короче, почти воздушный замок. Следы на песке... Но следы-то были, и жилище было. Тщательность методики гарантировала достоверность выводов на этот счёт.

Итак, на поверхности раскопа проявилось овальное пятно, отличающееся по цвету от обычного светло-жёлтого песка культурного слоя. Его оконтуривали отдельные камни и пересекали по всей длине округлые столбовые ямки. Виднелись остатки двух очагов: маленького при входе и большого, с мощным кострищем, в дальнем конце пятна-жилища. Это всё, что осталось за восемь тысяч лет от наземного строения типа шалаша или чума. Остальное похищено неумолимым временем. Песок так быстро высыхает, что уже через две-три минуты контуры столбовых ям неразличимы на поверхности. Гонкий срез лопатой — и ямка снова видна отчётливо.

Да, археология не терпит суетливости и рассеянности! Это я усвоил навсегда, хотя бывали у меня и срывы, не без этого. Конечно, на городском раскопе находок больше, чем на соболевских дюнах, и разнообразней они, и разобраться с таким богатством непросто. Но и наше почти эфемерное счастье, эта чудом сохранившаяся тень от древней культуры — тоже часть Истории. Без такого кредо делать человеку в археологической науке нечего, надо искать себе другое применение.

Весьма распространено заблуждение, что все большие открытия, в том числе и в археологии, совершаются где-то далеко, в местах едва ли не экзотических. Мол, у нас-то уж точно ничего такого нет: столько лет здесь живём, всё известно до тонкостей. Так что экспедиция на окраину города Калинина, предложенная через год Львом Владимировичем, вызвала у наших студентов ироническую усмешку.

Тем не менее, раскопки у деревни Дмитровское в 1970 году положили начало переосмыслению всей истории первоначального заселения человеком Верхневолжья. Мы об этом, конечно, тогда и не подозревали. Место раскопок самое прозаическое: окраина деревни, вдали виднеется мост через Волгу на шоссе Москва—Ленинград... Какая уж там романтика! Плохо сочетается областной город с каменным веком, который мы должны извлечь на свет Божий. Но Кольцов держался другого мнения, тем более что за два года до этого он уже здесь копал и считал продолжение работ перспективным.

Поначалу всё было спокойно. Протопав четыре километра от лагеря до раскопа, мы брались за лопаты и добывали уже знакомые нам пластины и отщепы, суетились возле каждого найденного скребка и резца, размышляли об однообразии находок и о скучной, нищенской жизни в мезолите. “Рыбацкое счастье” нам принёс симпатичный бородатый молодой человек, неожиданно появившийся на краю раскопа. Несмотря на сентябрь, он был босиком, за плечами рюкзак, под мышкой сапог. Один сапог. Скиталец поведал нам, что зовут его Лёня Захаров, он ленинградский студент, в экспедицию опоздал, а другой сапог у него пропал в поезде. Такое объяснение нас и начальника вполне устроило, и Лёня включился в работу.

Буквально через день он отличился так, что навсегда вошёл в летопись верхневолжской археологии вместе с произнесённой им в тот момент фразой: “Лев Владимирович, я нашёл что-то неприличное”. В грязных Лёниных пальцах помещался маленький кусочек кремня, не производивший впечатления философского камня. Но Кольцов, взяв его в руки, вначале просто потерял дар речи, а потом вдруг закричал истошным, но радостным голосом: “Трапеция! Первая! Я знал!..”. Мы побросали лопаты и сгрудились. Начальник совал нам под нос кремешок, выпаливая что-то невразумительное, а мы важно кивали и с умным видом вертели его в руках. Оставалось только на зуб попробовать.

Лишь в перерыв нас посвятили в суть происшедшего. Оказывается, Воеводский, Формозов и другие учёные обосновывали замкнутость и своеобразие волго-окской мезолитической культуры, в частности, и тем, что здесь не встречено ни одного геометрического микролита. Геомикролиты — обломки пластин или отщепов, которым с помощью мелких сколов мастера придавали простейшие геометрические формы: трапеции, треугольника, прямоугольника, сегмента, ромба. В Прибалтике и в Белоруссии они известны, в лесостепной и степной зонах найдены в большом числе, а в междуречье Волги и Оки — ни одного экземпляра. Этому факту придавалось исключительное значение: мол, волго-окская этнокультурная общность была изолирована и шла к прогрессу своим путём, отвернувшись от соседей и их достижений.

И вот теперь первое опровержение у нас перед глазами. Выглядит, правда, несолидно: кремешок в виде симметричной трапеции высотой около полутора сантиметров. По двум боковым краям правильная ретушь — следы обработки. И всё! Мы утешали себя тем, что открытые физиками элементарные частицы ещё меньше по размерам, а последствия их открытия, видимо, больше. Но всё-таки не каждому втолкуешь, что за открытие нами сделано. Человек, приученный к созерцанию скифских украшений или монетных кладов на экране телевизора, может ведь и не поверить. Но причастность к открытию изменила уже наше поведение и самоощущение. Вечером в лагере мы снисходительно смотрели на своих однокурсников, раскапывавших неподалёку городище раннего железного века.

С нетерпением ждали следующего дня, но он принёс нам только противопехотную мину, проявившуюся во всей красе на моём квадрате. В конце 1941 года бои здесь были тяжелейшие. Мина оказалась проржавевшей, но в тот день это была хорошая мина при плохой игре, немного скрасившая разочарование от отсутствия новых геомикролитов.

А ещё на раскопе имелся сосновый пень. Сначала мы его не замечали, но по мере выборки грунта он выделялся всё рельефнее на фоне гладкой, как стол, поверхности раскопа. Корни мешали, и начальник приказал его выкорчевать. Слава Григорьев, которому, по праву хозяина квадрата, пень принадлежал, немного погоревал, но смирился, сказав обидчиво: “Я там что-нибудь такое найду!..”. Пень покинул раскоп, а через несколько минут Слава подошёл к Кольцову и произнёс с наигранным безразличием: “Вот. Я ведь говорил...”. На ладони лежала... трапеция. Вторая и, как оказалось, последняя. Количество сенсационных находок удвоилось, что уже стало походить на закономерность. А я вынес ещё одно наблюдение: самые лучшие находки проявляются либо в последний день, либо в самом углу раскопа, либо под пнём. Не по-людски, в общем. Мистика, конечно, но статистикой подтверждается.

Раскопки стоянки Дмитровское 1 и определили мою судьбу. Глубина и сложность проблем мезолита покоряли сознание, и около десяти лет я с того времени занимался, наряду с прочим, происхождением и историей внедрения в первобытное хозяйство рубящих и схожих с ними по форме и назначению орудий: топоров, тёсел, мотыг, кайл, долот и др. Именно на Дмитровской стоянке найдена одна из самых больших на Верхней Волге серий таких изделий.

После этих раскопок стало ясно, что верхневолжский мезолит ещё почти не открыт. Новых фактов прибавлялось маловато: то разведки дадут пищу для размышлений, то повторный просмотр коллекций из раскопок прежних лет выявит какое-то неожиданное изделие. Чувствовалось, что зреет что-то серьёзное, что мы на пороге открытия. Осталось только совершить его.

Осенью 1974 года на нижней окраине Калинина, у деревни Иенево, открыли мезолитическую стоянку Иенево 2. В шурфе среди находок имелась трапеция. К раскопкам готовились, как к генеральному сражению. Два сезона работ в Иенево стали удачей, какая выпадает не каждому. Комплекс находок удивительный, потрясавший воображение знатока. Одних трапеций — больше сорока. А кроме того очень странные асимметричные наконечники стрел с боковой выемкой. Лев Владимирович находил такие прежде на стоянке Алтыново под Угличем и назвал “вкладышами алтыновского типа”. Позднее доказали, что это наконечники стрел, только не простые, а с поворотным эффектом. Центр тяжести у них смещён относительно центральной оси за счёт асимметричности. Стрела в полёте вибрирует и “поводит головой”. Вонзаясь в добычу, наконечник разворачивается, наносит рваную рану, расширяющуюся при движении бегущего зверя. Даже если не поражены жизненно важные центры, животное в конце концов изнемогает от потери крови и болевого шока и падает.

Принцип смещённого центра тяжести используется и в современном стрелковом оружии. Таким качеством обладает, например, пуля в автомате Калашникова. Эта её особенность обеспечивает надёжное поражение цели. А изобретение сделано в мезолите.

Трапеции могли использоваться двояко. Во-первых, из них делали наконечники стрел с поперечным лезвием, предназначенные для охоты на пушного зверя и птицу. Вес наконечника всегда находился в определённой пропорции к общему весу стрелы, поэтому можно утверждать, что древки были лёгкими не только деревянными, но и тростниковыми. Во-вторых, трапеции могли служить вкладышами составных наконечников, закрепляясь в пазы по несколько штук с каждой стороны. При попадании в цель они отделялись и резали мышцы. Эффект оказывался губительным для бегущего зверя.

На кого же был рассчитан весь этот арсенал со стоянки Иенево 2? Ответ мы нашли. Дело в том, что поселение располагалось на Волге и в то же время, как и Бутовская стоянка, не совсем на Волге, будучи приуроченным к началу небольшой протоки из древнего озерка. Ныне это озерко имеет вид болота, но до сих пор остаётся пристанищем водоплавающих птиц. Их-то и добывали в мезолите с помощью небольших лёгких луков, очень удобных в лесу из-за малых размеров.

Была у иеневской коллекции ещё одна особенность. Мы привыкли считать, что мезолитические технологии основывались на использовании преимущественно ножевидных пластин в качестве заготовок для орудий. А на этом поселении значительной была доля отщепов. Даже некоторые трапеции сделаны не из сечений пластин, а из отщепов. А ведь отщеповая техника — черта уже следующей, неолитической эпохи. Стало быть, техническая мысль у иеневцев развивалась плодотворно и прогрессивно. Разнообразие форм отщепов позволяло изготовить орудие любой необходимой формы, что и стало одним из признаков “неолитической революции”, о чём будет сказано ниже.

А классически строгие очертания пластин и орудий из них, производя на нас большое эстетическое впечатление, всё-таки не допускали широкой вариативности форм: ведь в основе всегда длинный и узкий прямоугольник. Иеневцы совершили качественный скачок в технологии и благодаря этому легче могли приспособиться к новым условиям, в том числе к нехватке высококачественного кремня.

Стоянка Иенево 2 резко выделялась на общем фоне раскопанных поселений мезолита. Требовалось осмыслить это явление, понять его суть, истоки, судьбу. Критериями поиска аналогий стали геомикролиты, а также асимметричные наконечники стрел, рубящие орудия с заужением-перехватом в средней части, отщеповая техника, широкое применение валунного кремня. Совместными работами московских и калининских археологов выявились десятки сходных, хотя и не столь ярких, памятников, в основном на берегах Волги от Зубцова до Ярославского Поволжья включительно. В нашей области это: Горбуново 1 под Зубцовом, Журавец 1 и Култино 1 в Старицком Поволжье, группа стоянок у деревни Старая Константиновка неподалёку от Иеневской стоянки, Титово 1 под Кимрами, Авсергово 2 близ Калязина и другие. Многие из них подверглись раскопкам, на других собран значительный подъемный материал. Поселения этого круга открыли на Вазузе, на Средней Мологе, в соседних областях: Ярославской Московской, Калужской.

Пришла пора обобщений, подведения предварительных итогов. Кольцов не стал отстаивать свои прежние взгляды на волго-окский мезолит как на нечто цельное и неделимое. Это делает ему честь как учёному. Немало археологов испортили себе репутацию, остановились, упрямо держась за прежние выводы и не желая замечать лавины фактов, сметающих былые концепции.

Лев Владимирович увидел в разнообразии поселений отражение существования в первобытной реальности двух культур, названных им по опорным памятникам иеневской и бутовской. Вторая возникла на местной основе, первая — пришлая, вероятно, продвинувшаяся в Волго-Окское междуречье из Восточной Белоруссии и Подесенья. Продвижение вниз по Волге могло происходить с Вазузы, где есть иеневские стоянки. Примечательно, что выше устья Вазузы, в Ржевском Поволжье, они неизвестны. Вероятно, вверх по Волге иеневцы не шли из-за большой плотности уже имевшегося там населения, освоившего разработку месторождений высококачественного кремня.

Продвижение иеневцев оказалось, видимо, весьма стремительным, а натиск мощным. Основной части бутовцев пришлось покинуть исконные места обитания. Их следы встречены и во внутренних районах Волго-Окского междуречья, и за его пределами. Часть их со временем вернулась на берега Волги, некоторые устояли в противодействии пришельцам. На некоторых стоянках заметны черты обеих культур в каменном инвентаре. Иногда разнокультурные поселения располагаются поблизости, хотя не исключено, что они существовали не одновременно, а последовательно, но археологи из-за недостатка фактов не смогли уловить хронологических различий.

Больше стало известно в последние годы и о бутовцах. Важные результаты дали раскопки стоянки Тихоново 1 в Кимрском районе. Пока это древнейший из известных нам памятников бутовской культуры. На поселении вскрыто раскопом 480 кв. м. Выявлено жилище овальных очертаний, размерами 7,2х3,0 м, углублённое в землю, с очагом. Правда, сохранность следов жилища не лучше соболевского. Исследованы на Тихоново 1 и производственные площадки. Найден первый в раннем мезолите Верхневолжья топор из сланца. Причем, первый год раскопок дал весьма средние результаты. Как потом оказалось, раскоп пришёлся на периферию поселения. Но интуиция не подвела Льва Владимировича и на этот раз. Следующий сезон оправдал надежды. Порою материалов с десятки раскопанных поселений недостаточно, чтобы внести в назревшие вопросы такую ясность, как это произошло с материалами стоянки Тихоново 1. Поэтому такие поселения и остаются в науке, как маяки, эталоны.

Кольцов детально проработал идею сезонности стоянок эпохи мезолита. Так, на поселении Дмитровское 1 найдено небольшое жилище типа полуземлянки и разнообразный набор охотничьего снаряжения. Отсутствие тёсел для изготовления лодок и некоторые другие признаки позволили считать это поселение зимним. Напротив, стоянка Култино 1 под Старицей — поселение рыболовов конца весны - начала лета.

Сама “столица”, то есть Иенево 2, заселялась, видимо, осенью, по время перелётов птиц. В инвентаре Култино 1 полностью отсутствуют орудия охоты, зато исключительно много вкладышей, из которых составлялись ножи для разделки рыбы. Мри определении сезонности учитывается топография поселения, его приуроченность, экология животных, птиц и рыб, которых здесь могли добывать. При ограниченности вещественных источников по мезолиту идея сезонности дала значительную новую конкретную информацию об эпохе.

До сих пор я вёл речь о стоянках, расположенных по берегам Волги. Но ведь область велика, богата речными и озёрными бассейнами. Как же там проходило расселение первых обитателей этих краёв? Предварительно можно наметить еще три больших района: Ржевское Поволжье, Валдайское Поозерье с оз. Селигер, Верхнее Подвинье. Мезолит там изучен неравномерно и довольно слабо, за исключением Ржевского Поволжья. Последнее обстоятельство требует пояснения.

В 1970-е годы для снабжения Москвы водой решили построить Ржевский гидроузел. Решение было волевым, альтернативные проекты серьёзно не прорабатывались. Мнение руководства Калининской области и населения не учитывалось Археологам позволили, правда, провести разведки за счет проектной организации. Разведки мы провели и, закончив обследование, взгрустнули: на участке от контррегулятора до верхней границы водохранилища располагались 319 археологических объектов, около 200 из них были пригодны для раскопок. Чтобы их по-настоящему изучить, понадобилось бы создать огромную экспедицию и работать в течение десятилетий. Мы отдавали себе отчёт в том, что нам такой роскоши не позволят, хотя и существует Закон об охране памятников истории и культуры. Причём, некоторые стоянки имеют такую площадь и такую мощность культурного слоя, что на каждую из них надо положить лет двадцать жизни.

На какое-то время ажиотаж вокруг проекта поутих, но мне в благополучный исход не верилось, и ещё до грянувшей тревоги я в течение двух сезонов, в 1977 и 1980 годах, раскапывал под Ржевом мезолитическую мастерскую Петрищево 11. Ведь кто знает, как дело обернётся?!

Наконец гром действительно грянул, и с 1984 по 1988 годы Ржевское Поволжье стало районом проведения крупномасштабных охранных раскопок археологических объектов всех эпох, в том числе и мезолита. Мезолитические стоянки и мастерские, древнейшие среди всех по возрасту, не уступают здесь по числу даже средневековым. Мы понимали, что не раскопаем и десятой доли того, что хранит земля, но отказываться на этом основании от раскопок вообще — значит, потерять всё. Поэтому мы одновременно и вели раскопки, и обращались к голосу разума тех, кто задумал это чёрное дело затопления. А в том, что решение о строительстве непродуманное, сомнений у нас не было.

Во-первых, под затопление попадал последний нетронутый преобразованиями участок течения Волги: ведь от Калинина до Астрахани настоящей Волги уже нет. Есть лишь каскад водохранилищ, затопивших долину реки вместе с лугами и плодородными пашнями, лесами, древними и новыми городами и сёлами. Берега размываются, вода гниёт, рыба исчезает. Ржевский гидроузел стал бы последним, нокаутирующим ударом по великой реке, символу России. А русская история! Много славных страниц её связано с Верхней Волгой: и борьба за независимость, и развитие хозяйства и торговли, и культурная жизнь. Неповторимы волжские ландшафты. Само слово “Волга” свято для нас. Но, как оказалось, не для всех.

Среди многих эпизодов борьбы за спасение Верхней Волги мне особенно запомнился один. В начале сентября 1986 года в Госплане СССР проходило итоговое заседание

Государственной экспертной комиссии. Полтора десятка подкомиссий, несколько сотен учёных и хозяйственников... Но над большинством довлело старое правительственное решение, чувствовалась зависимость от “всемирно известного”, как с пафосом сказал один работник Моссовета, института “Гидропроект”. Отстаивались ведомственные интересы и многое другое, о чём вслух не говорят. За целый день пленарного заседания я наслушался много всякой всячины, но ни один доктор наук, ни один высокопоставленный чиновник ни разу не сказали о том, что Волга — великая русская река, что уже только поэтому её надо беречь и лелеять. Речь шла исключительно о рублях и сроках строительства. Именно так, наверное, губили в своё время и Байкал, и Ладогу, и Арал, и Каму... Едва ли не под улюлюканье чиновной толпы прозвучало страстное, яркое по форме и содержанию выступление руководителя нашей маленькой делегации Геннадия Петровича Самсонова, в ту пору заместителя председателя облисполкома. Осталось без ответа моё письмо в “Литературную газету”, отпиской на другое письмо отделался Госагропром СССР, но брешь в глухой обороне наших противников всё же была пробита: 4 июня 1986 года “Советская Россия” опубликовала статью наших земляков М.А. Карасёва и Е.Н. Яшина “Волжские крутовороты”. Сотни и тысячи писем со всей страны пошли в Москву. Сторонники проекта сначала снисходительно отмахивались, затем ринулись в атаку, не гнушаясь прямой фальсификацией. Но чаши весов дрогнули и заколебались.

В весенние дни 1987 года я написал стихи, легшие ещё одним кирпичиком в формирование общественного мнения. Познакомились с ними и некоторые тогдашние руководители страны, в том числе “хозяин” Москвы Б. Н. Ельцин. Вот эти строки:

РАЗМЫТАЯ ПАМЯТЬ

Нет, от дьявола, не от Бога

Этот выбор — Москва или Волга.

Чьё сознание помутила

Эта адская альтернатива?

Под шумок, суетливо, подло

Волге кляп затолкают в горло,

Чтоб расчётливо и жестоко

Задушить её у истоков.

Берега в незаживших ранах.

Пулемётные точки в курганах.

Как свидетели давней сечи,

Городища — Горышин, Осечен...

Русич шёл, непокорный, дерзкий,

Вековым “путём серегерским”.

От врагов хранил лес Оковский

Люд смоленский и новгородский,

Провожая рати в дорогу

Вечным шумом Бенских порогов.

Здесь — столетия русской славы.

Здесь лежит партизан Сеславин,

Разметавший во время оно

Арьергарды Наполеона.

Здесь в позиции передовые

Навсегда вросли рядовые,

Те, кто немца на Волге встретил

В 41-ом и в 43-ем.

Ноют кости ночной порою,

Чуть присыпанные землёю.

Вы легли под пули и танки,

А теперь святые останки

Поплывут, кому-то в угоду,

По московскому водопроводу.

Но кому там нужны покойники,

Раз науку купили чиновники,

Если гоним цивилизацию

Сквозь столичную канализацию...

В кабинетах легко решили,

Сколько стоит исток России —

Родники, перекаты, рощи...

Вы бы в сребрениках — это проще!

Ради кресла и ради премии

Жги, руби и топи всё древнее!

Не луга, не берег, не пашня —

Размывается память наша.

Сделать Волгу гнилою лужей —

И врагам не придумать хуже.

Без культурного слоя памяти —

Кто вы? Что по себе оставите?..

В конце концов оказалось, что не учли и экологические, и исторические, и культурные, да и экономические факторы. От Ржевского гидроузла Москва не только не получала необходимой дополнительной воды, но с нарушением руслового потока не происходило бы самоочищения расположенного ниже по течению Волги Иваньковского водохранилища — основного источника водоснабжения столицы. Под давлением образовавшейся водной чаши грунтовые воды выдавливались бы по склону коренных пород в Селигер. В результате этого городу Осташкову грозила судьба подводного града Китежа. Намеченная переброска вод Волги в отстойные водохранилища близ Мытищ резко ухудшала ситуацию с уровнем грунтовых вод в Москве: в некоторых районах столицы они могли подняться до подвальных этажей. Причём, при современном контроле (вернее, бесконтрольности) водопользования Ржевский гидроузел не дал бы огромному городу фактически ничего.

Так зачем же он был задуман? В основном, чтобы обеспечить работой сотрудников “Гидропроекта” и Минводхоза СССР, освоить многомиллионные капиталовложения и снять с них ведомственные сливки. А признаться в ошибке — значит, раз и навсегда испортить себе карьеру, а то и угодить в сферу внимания более серьёзных организаций. Так что — Бог с ней, с Волгой! Будем, мол, держаться до последнего и делать вид, что работаем на благо народа.

Пока что Волгу удалось отстоять. Надолго ли?.. Ведь группа разработчиков существует до сих пор, пережив все перестройки и вхождения в рыночные отношения. И какой ещё разрушительный для России проект замышляется в стенах "всемирно известного” института? Ведь вокруг него кормится целая армия теоретиков и практиков, готовых по первому зову всё “научно обосновать” и воплотить в жизнь.

Закончу на этом далеко не лирическое отступление и вернусь к вопросам чисто археологическим.

Мезолитические стоянки и мастерские на Волге выше Ржева, раскопанные в последние годы, отличаются и от иеневских, и от бутовских, хотя черты сходства с последними имеются. Пока рано говорить о культурной принадлежности этих памятников. За год-другой такие вопросы не решаются. Да и дополнительные раскопки не помешали бы, тем более что объектов — десятки. Думается, ржевский мезолит — продукт контактов населения Валдайской возвышенности, Тверского Поволжья и продвинувшихся из Северной и Восточной Белоруссии вверх по Западной Двине человеческих коллективов.

Обильные запасы кремня сняли остроту в необходимости передвижений, и разноэтничные общности, взаимодействуя и привыкая друг к другу, создавали на протяжении мезолита новую культуру. Замкнутой она, вероятно, не была, поскольку занимала берега главной реки региона. Обновление плоти культуры происходило за счёт нового населения.

Поселения располагались как бы “кустами”, концентрируясь близ выходов высококачественного кремня. Например, на участке течения длиной не более 10 км в районе деревень Тупичино и Петрищево на берегах Волги известно более 50 памятников каменного века.

Раскопки под Ржевом — пример искренней озабоченности ученых и студентов судьбами наших древностей. На призыв директора Института археологии АН СССР академика Бориса Александровича Рыбакова помочь в раскопках откликнулись вузы Москвы и Ижевска, Архангельска и Пензы, Коломны и Астрахани, Тулы и Калинина...

В моём отряде работали студенты-историки из Архангельска. Приехали в кедах, в кроссовках. На моё немое удивление отвечали: “Нам в ректорате сказали, мол, вы же едете на юг, там сухо, сапоги можно не брать”.

У поэта Василия Бернадского, живущего в Казахстане, но отдыхающего летом в наших краях, я встретил как-то такие строчки:

Дожди, дожди... Их много на Руси,

особенно в Калининской округе.

Честно говоря, я бы уточнил: особенно под Ржевом. Микроклимат здесь такой, что мы обычно уже заранее знали, в какое время (с точностью до получаса) дождь начнётся, когда кончится и когда снова польёт. Стихия! В следующем сезоне все приехали в сапогах.

Начало раскопок 1985 года требует особого рассказа. Приехал я ко Льву Владимировичу в головной отряд за снаряжением, загрузили машину, переночевали и тронулись утром во Ржев встречать на вокзале незнакомых мне архангелогородцев. Едем-едем, вдруг видим на одном картофельном поле живописную группу в стройотрядовских костюмах, важно вышагивающую между бороздами. Летом у Волги кого только не увидишь: и туристов, и стройотряды, и школьников, и нашего брата-археолога (полтора десятка отрядов в экспедиции все-таки). Рюкзаков у ребят вроде бы нет. Однако говорю водителю с сомнением: мол, не наши ли пассажиры Васильич. Тот притормозил. Подходят, здороваются... “Скажите, не вдохновлённые ли примером Ломоносова, интересуюсь, — двигаетесь в сторону столицы?" Оказалось, действительно, они. Вот так мы нашли и подобрали в пыли дорожной нашу законную рабочую силу. В чистом поле, в сорока километрах от места встречи, то есть от Ржева, и в тридцати километрах (в другую сторону) от места раскопок.

А объект наш, то есть стоянка Дорки 9, надо сказать, вообще на другом берегу Волги, и как на неё проехать неизвестно. Двумя месяцами раньше, в мае, искали мы дорогу к ней, да так и не нашли. Теперь у нас с собой был плот десятиместный, надувной, с крышей, армейского образца. Переправимся, в крайнем случае, лишь бы спуск к реке найти прямо против стоянки, чтоб не бурлачить.

Спуск-то мы к вечеру нашли, но большой радости это не доставило: перед нами шумел перекат, а на противоположном волжском берегу виднелось устье речки Мишарихи. Дно усеяно кусками известняка и кремня, как Эльдорадо золотыми самородками. Эти “самородки” регулярно выносит в Волгу на протяжении тысячелетий, отчего она стала в этом месте по внешнему виду приближаться к Тереку. Течение — бешеное. А локоть близко: ширина Волги чуть больше сотни метров.

Порешили, что утро вечера мудренее. Надёжный, кстати, способ отлынить от принятия важного решения. Утром огляделись и стали наводить переправу, используя верёвку и плот.

Прикинули: длины верёвки должно хватить. Самое главное — завести один конец на тот берег. А другой надежно привязали за корневище на склоне. Сели мы с другом моим, университетским археологом Андреем Ланцевым, в резиновую пирогу (он на вёсла, а я с бухтой верёвки) и, забирая выше по течению, рванулись поперёк переката. Метров пятнадцать не дошли до того берега, снесло на стремнину. Подтянули нас к своим, надвязали мы ещё кусочек вервия и со второго захода достигли правобережья. Верёвку натянули, закрепили, вернулись. Плот спустили на воду, посадили в него половину народу и даже... переправились. Правда, на середине русла наступает мёртвая точка: находишься в положении древка стремы в натянутом луке. Под настроение преодолели и это.

Но во втором заезде верёвка не выдержала. Мы, слава Богу, за неё держались, поэтому пошли по течению не до самого Ржева, а лишь на длину обрывка. Опять надвязали. Веревка намокла, потяжелела, при переправе ложится на воду, тормозит, становится якорем. Но Андрей, человек сильный и упорный, завёл её, пусть и не с первого раза, куда надо. Девчата встречали его на берегу, как челюскинцы Ляпидевского.

К счастью, верёвка больше не рвалась, и за пять ходок мы весь наш личный состав и скарб перетащили. Кожу я на ладонях сорвал в кровь, но это были мелочи по сравнению с выполненной задачей. Велико же было наше удивление, когда через несколько дней выяснилось, что есть весьма сносный подъезд для машины и по правому берегу. Но это же — проза!

Переправа — “плот на верёвке” — действовала безотказно целый месяц. Мы ездили на левобережье за сухими дровами, за грибами и ягодами, встречали гостей. Она была нашей гордостью, эта своими руками наведённая постоянная переправа через Волгу под Ржевом!

На севере области мезолит изучен слабовато. Раскопок проведено мало, материалы почти не опубликованы. Ленинградские археологи, авторы раскопок, народ не шибко коммуникабельный. Ясно одно: мезолит на Селигере и на Верхневолжских озёрах есть, а вот какой он — ещё предстоит выяснить.

Восточнее Селигера, под Бологим и Вышним Волочком, тоже имеются намёки на ранние поселения. А некоторые стоянки под Удомлей, в зоне строительства Калининской атомной электростанции, автор раскопок Владимир Владимирович Сидоров вообще отнёс к позднему палеолиту.

Не лучше ситуация и с исследованием заселения верховьев Западной Двины. В разведках последних двадцати лет мы отнесли к эпохе мезолита 61 стоянку в этом регионе. Всегда, конечно, до раскопок остаётся сомнение в правильности датировки, особенно если ярких вещей в шурфе и в подъёмном материале нет. Анализируем технику расщепления кремня, характер заготовок, типы нуклеусов и орудий, обращаем внимание на высотные отметки поселения. Немалую, а иногда и решающую, роль играет интуиция.

А раскопаны в верховьях Двины лишь две мезолитические стоянки: Курово 4 (Кольцов, 1980 г.) и Озёры 14 (Воробьёв, 1990 г.). В обоих случаях площадь раскопов небольшая. Многие поселения распаханы или нарушены селениями. Но всё же перспективы изучения мезолита Подвинья неплохие.

Заселение, видимо, шло с запада. Что мешает говорить об этом более твёрдо? Слабая изученность среднего течения Западной Двины в пределах Витебской области Беларуси, скудость данных по Псковской и Смоленской областям. А ведь именно эти территории и отделяют широкой полосой, протянувшейся с севера на юг, наше Верхнее Подвинье от Прибалтики, где изучение мезолита имеет хорошие традиции.

На каждом срезе времени учёные пытаются нарисовать картину древней действительности соответственно тем данным, которыми они располагают. Археологам помогают и палеографы, и геологи, и биологи. Да и сами они не сидят сложа руки.

Среди высших достижений отечественной археологии — разработка и практическое применение Сергеем Аристарховичем Семёновым трасологического метода изучения древних орудий труда и материалов. Он обратил внимание на следы в виде царапин, смятостей, выкрошенностей и т. д., остающиеся на изделиях и сырье в результате работы. Учёный классифицировал их по характеру и особенностям, положив эту схему и основу определения функций орудий. Археология в очередной раз расширила горизонты познания прошлого. Выявились новые функции, а также случаи несовпадения, так сказать, формы и содержания. Следы сработанности нашлись на оттоках и пластинах без специальной обработки, и это заметно увеличило процент опознанных орудий труда в комплексах находок.

Хозяйство изучаемой эпохи, отдельные его стороны и операции стали проявляться с применением трасологического метода, как изображение в фотопроявителе. Правда, за время, прошедшее с выхода в 1957 году книги С.А. Семёнова "Первобытная техника”, мало кто освоил этот метод в совершенстве. В основном, это ленинградцы, сотрудники лаборатории, созданной основоположником метода.

Особо следует сказать о московском археологе Михаиле Жилине, с которым мы работаем вместе многие годы. Он по праву считается одним из самых талантливых в стране археологов-первобытников. Десятки и сотни тысяч кремнёвых изделий прошли перед его глазами через столик микроскопа, обретая паспорт, имя и право остаться в большой науке в качестве маленького исторического источника. Работоспособность Миши фантастична. Она, наряду с профессиональной подготовкой и природной одарённостью, и обусловила выход на новые уровни осмысления прошлого, рождение в его незаурядной голове качественно новых идей и непрерывный научный рост.

С юношеских лет Михаила увлекло и другое, смежное направление, поставленное на научную основу также С. А. Семёновым — археологический эксперимент. Определив функции орудий трасологическим методом, основательно изучив их форму, проработав научную литературу, Миша взялся за изготовление подобных вещей сам. И достиг почти полного совершенства.

Осенью 1977 года я раскапывал Петрищево 11, а Миша и несколько его ассистентов из числа студентов занимались в лагере нашей экспедиции экспериментом: готовили и раскалывали нуклеусы, делали из кремнёвых пластин наконечники стрел. Тут же изготовляли луки, древки стрел. Оружие приводилось в боевую готовность и испытывалось на дальнобойность, точность попадания и силу поражения. Миша тогда ещё сам был студентом, но так навострился в “каменном деле”, что, бывало, я ему объясню на пальцах, какой топор мне нужен (к работе над диссертацией): какой формы, размеров на какой заготовке, с какой обработкой и каким лезвием, — минут через десять топор уже готов.

Думаю, с такими навыками Миша и в мезолите бы не пропал. Пожалуй, он и там числился бы среди лучших мастеров. Может, и в вожди бы выбился (по-нашему, в начальники экспедиции). Не раз я приглашал его на лекции по истории первобытного общества на истфак университета к моим студентам. Миша доставал из портфеля куски кремня, найденные где-нибудь под Старицей или Ржевом на волжских берегах, просил ребят в аудитории пересесть на несколько метров подальше, чтоб не поранить их осколками кремня, отлетающими при ударе, и начинал работу. Прямо на наших глазах он серией операций готовил нуклеус, затем раскалывал его на пластины и отщепы, из которых тут же делал скребки, ножи, наконечники стрел и прочее.

В конце первого семестра, сразу после Нового года, я обычно вывозил первый курс в Москву, в Исторический музей. И вот подвожу ребят к витрине с кладом изумительных по совершенству обработки кремнёвых изделий со знаменитой Волосовской стоянки. Рассказываю, вошёл в раж, тем более что знаю об этой находке начала века не только из учебника, но и от своего научного руководителя Дмитрия Александровича Крайнова. А ему рассказывал его учитель профессор Василий Алексеевич Городцов, в чьей экспедиции и было совершено открытие. Увлекшись собственным рассказом, не сразу расслышал за спиной тихий и гордый шёпот: “А у меня всё равно лучше. Смотрю, а один мои студент держит укромно на ладони наконечник стрелы Мишиного изготовления и сравнивает с волосовскими. Если он и преувеличивал, то не слишком: вещи по качеству действительно сопоставимы.

Недаром одним из любимых развлечений молодого Жилина когда-то было такое: изготовить из кремня какую-нибудь прелесть, потереть её о свои брезентовые брюки, отстирать которые он никогда даже не пытался, и с невинной физиономией проконсультироваться с кем-нибудь из академических светил относительно назначения и датировки орудия. Светила шумно обсуждали находку, находя в ней все новые и новые достоинства. Миша слушал, раскрыв рот и восхищенно кивая, пока не появлялся Лев Владимирович Кольцов, который под каким-нибудь предлогом изымал фальшивку у светил и устраивал Мише в сторонке выволочку за подрыв крупных научных авторитетов. Хотя, на мой взгляд, такие тесты не бесполезны.

На почве увлечения экспериментами жизнь в экспедиционном лагере бывает порой небезопасной. В сентябре 1981 года я раскапывал стоянку раннего неолита на Березовском плесе Селигера, а Миша приехал в гости посмотреть местность и наши находки. На следующий день я отправился по хозяйственным делам в Осташков. Возвращаюсь — что такое?! По лагерю, крадучись, передвигаются, прячась за соснами заповедного Картунского бора, наши скромные студентки, взгляды у них совсем не мирные, а в руках... луки. Оказывается, идут "учения амазонок” с Жилиным в роли посредника. Лучше даже сказать, застрельщика (в прямом смысле этого слова). Слава Богу, я выбросил белый флаг, и жертв не было.

Открытия, сделанные в процессе изучения первоначального заселения Верхневолжья, послужили хорошим раздражителем для археологов, работающих в сопредельных районах.

Теперь и у тверитян есть возможность обратиться к полученным в последние годы материалам стоянок Московской и Рязанской Мещеры, Верхнего Подесенья, калужского и нижегородского течения Оки.

Об одной чрезвычайно важной стороне жизни людей в мезолите я не сказал ни слова — о жизни духовной. Конечно, разум и высокий дух творчества вложены и в простые, но надёжные и соразмерные своему назначению орудия труда, в жилища, в приспособления для охоты и рыболовства, но космогония, искусство, верования— это все же особые сферы. И сведений на сей счёт в верхневолжских материалах у нас пока почти нет (новейшие находки Жилина на Озерецком торфянике под Тверью мной ещё не вполне осмыслены).

Погребальные комплексы — находка для мезолита редчайшая.

Могильники этого времени на Русской равнине можно по пальцам перечесть. Самые известные — в Нижнем Веретье на юге Архангельской области, Оленеостровский на Онежском озере, Звейниеки в Латвии, Васильевский и Волошский на Украине.

В 1978 году завершались раскопки стоянки Култино 1, расположенной на границе Старицкого и Калининского районов, на левом берегу Волги. Шёл последний день работ, так что, по всем приметам, насчёт находок надо было держать ухо востро. Кольцов, наш начальник, утром уехал, рабочая сила — школьники из-под Вышнего Волочка — тоже. Остались на раскопе мы с Мишей Жилиным вдвоём. Правда, и дел предстояло немного: снять вымостку из горелых камней на материковом горизонте, сделать генеральную зачистку, зарисовать и заснять материк, вычертить профили стенок раскопа и, наконец, засыпать раскоп землёй из отвала. Мощность культурного слоя не превышала 40 см, так что мы рассчитывали к вечеру закончить.

Не тут-то было! Вымостку мы разобрали, но материка под ней не увидели. Зато выявились две ямы: одна округлая, другая удлинённых очертаний. Слоя пожара в них не было, а было нечто другое: в округлой, маленькой — сломанная пластина старицкого кремня, а в большой, с вертикальными стенками, — какие-то мелкие образования чёрного цвета, напоминающие пережжённую янтарную крошку, которую бросили сюда, рассыпав довольно равномерно. Кроме того, в яме лежали несколько сломанных кремней (резец и отходы производства) также из Старицкого сырья, которое на этой стоянке среди многих тысяч изделий встречается очень редко. Попалась даже кальцинированная косточка, видимо, кусочек ребра. Наконец, странная глиняная поделка, разломанная на несколько частей, неполная, но лежащая компактно на специальной подсыпке у края ямы.

Глиняные изделия в мезолите науке неизвестны. Керамика изобретена позднее, на рубеже мезолит/неолит. Этим две эпохи прежде всего и различаются. В трёх-пяти сантиметрах ниже плоского дна ямы начинается водоносный горизонт. Яма выкопана осторожно, бережно, не затронув его. Возможность поздних перекопов исключена, так как выше, подобно огромному щиту, лежит мощная и плотная каменная вымостка из пережжённых камней, а над ней культурный слой стоянки Култино 1, лишь у самой поверхности затронутый неглубокой старой пахотой. Другими словами, яма не потревожена.

Что же это? Исследования археолога М.Д. Хлобыстиной указывают на то, что перед нами все признаки совершения погребения. Нет только одной “мелочи” — самого костяка. Но это объяснимо: в песке скелет сохраниться не мог. Вернувшийся из города Лев Владимирович не поверил в погребение и забыл про этот казус. А я до сих пор верю, что мы с Мишей сделали уникальную находку: нашли погребение эпохи мезолита.

Не лучше обстояло до недавнего времени дело и с нашими знаниями об искусстве верхневолжского мезолита. Я уже говорил, что предметы из органики в песке не сохраняются. А на кремень надежда плохая: он не поддаётся ни пилению, ни сверлению, очень устойчив к шлифовке, а до контурной обработки отжимной ретушью дело в мезолите ещё не дошло. Что же остаётся? Камень, только не такой твёрдый, как кремень.

На отбойники, ретушёры, наковальни, а иногда и на мотыги подбирали кварцитовые гальки. Кварцит — мелкозернистый минерал, обладающий определённой “эластичностью” (если этот термин применим к камню) за счёт более слабых и инородных связей между кристаллами. В то же время он обладает достаточной твёрдостью, поскольку в его основе зёрна кварца. Есть простой и надёжный способ определения, использовалась кварцитовая галька или нет: надо окунуть её в воду, минуть и посмотреть, как высыхает поверхность. Если равномерно, значит, она не была в употреблении; если же какие-то участки сохнут заметно быстрее, значит, ими работали, отчего и разрушена поверхность. Нередко “забитости” видны хорошо, в таком случае описанная процедура излишня.

На стоянке Красново 1 на окраине Твери мы нашли среди прочего и кварцитовую мотыгу, вернее, две её части в разных углах раскопа. Их соединили между собой. По наблюдению изучавшего мотыгу под микроскопом Михаила Жилина, орудие не было в употреблении, а расколото при изготовлении.

На одном из плоских и весьма гладких фасов нанесён техникой протирания довольно примитивный рисунок в виде вписанных один в другой нескольких равнобедренных треугольников. Судя по этнографическим параллелям, это изображение жилища типа чума. За вершины треугольников выходят вверх короткие линии, соответствующие жердям каркаса, а в основании заметны зоны сплошной затёртости, обозначающие покрытие жилища.

Изделие могло быть своеобразной “чурингой” — личным священным амулетом. При таком объяснении становится понятно и нанесение самого рисунка, как-то связанного с личностью владельца, и преднамеренное уничтожение предмета. Чуринги типичны именно для мезолитических обществ с ясно ощущаемой у них тягой к схематизации и стилизации в художественном творчестве. Раскрашенные гальки, в обилии найденные в Азиле (Франция), поставили в тупик автора раскопок Э. Пьетта, археолога, впервые употребившего термин “мезолит”. Позднее схожие вещи нашлись... у аборигенов Австралии, которых европейцы застали на мезолитической стадии развития. Именно наблюдения над австралийцами и общение с ними позволили учёным решить загадку назначения этих галек. Мотыга с рисунком из Красново 1 ближе всего именно к такому ряду находок.

Молодой тверской археолог Наталья Левина совсем недавно нашла в болотном массиве на левобережье Шоши серию поселений каменного века с прекрасной сохранностью органических остатков. Коллекция мезолитических произведений искусства с этих стоянок у посёлка Озерки, раскапываемых Жилиным, уже насчитывает несколько сотен вещей. Но это тема другой книги.

Чего же нам ждать от изучения мезолита? Где произойдёт новый прорыв в неизведанное? Ответ ясен: надо искать торфяниковый мезолит. Конструкции и изделия из дерева, коры, травы, кости, рога позволят уверенно сказать об этой эпохе то, о чём мы говорим пока лишь предположительно.