Я сидел за выскобленным до бела столом провинциальной гостиницы и с удовольствием ужинал полезной гречневой лапшой, даже не помышляя опрокидывать ее на пол. В отдельной миске горкой высились чуть прихваченные жаром открытого огня кубики маринованной печени, переложенные колечками лука и пряной зеленью. «Можно вывезти Иса из Шусина, но Шусин из Иса не вывезешь никогда», – теперь, в Шусине, мне стала понятна старая семейная поговорка. Это трудно объяснить, но я был дома. Жена хозяина постоялого двора сама готовила еду для меня. Рана заживала успешно, но заботливая женщина, так напоминающая нянюшку, кормила такой едой, которая, по ее мнению, и мертвого поставит на ноги. На этой диете приобрел дополнительный вес, мышцы броней охватили ребра, потяжелели ноги и руки. Учитель Доо лишь смеялся: «Взрослеешь», – он все еще был шире меня в плечах.

Жена хозяина привычно нянчилась со мной.

– Тощий-то какой, – причитала, подсовывая под руку пышные лепешки, намазанные смесью тертого сыра и чеснока, – аж зеленый! Только глаза да нос торчат… У-у-у-у, ирод, – пригрозила наставнику кулаком, – совсем уморил парнишку…

«Ирод» согласно кивал, весело поблескивал глазами, и протягивал грубовато слепленную глиняную чашу под багровую струю густого терпкого вина с предгорий. Семья хозяина держала там виноградники. Перед ним в изобилии располагались миски с горячей лапшой, свининой в крахмальном кляре и солено-сладком соусе, ростками бамбука и древесными грибами – наставнику тоже похудеть не грозило.

Мы оставили изрядно пощипанный караван в разоренной дезертирами фактории у плато Алтыгель. Смогли выкупить лишь пару упрямых мулов: каждая скотинка была на счету. Туркис протрезвел, пришел в себя и содрал с нас за них впечатляющую сумму – семейное мастерство не пропьешь. Возможно, он таким образом хотел отыграться за историю с Ёдгором Фуином, загадочное исчезновение которого наделало большого переполоху. И хотя мы с наставником были ранены, а охранники-Пиккья, приставленные к нашему фургону, не видели и не слышали ничего необычного, ситуация с «побегом пленного» выглядела очень подозрительно. После неожиданного превращения недотеп в умелых воинов и триумфального вмешательства в ход сражения не походили мы на доверчивых простачков, которых обвел вокруг пальца ушлый разбойник. Но и обвинить в сговоре с беглецом никто не решился.

Рана моя была достаточно серьезна, поэтому все же пришлось раскошелиться на мулов. По этой же причине до ближайшего городка с постоялым двором добирались долго, да и Шусин не баловал густой заселенностью. На привалах заваривали лекарственные травы, меняли повязки… останавливались часто. И столь же часто объяснялись: только после утомительных расспросов, иногда больше напоминающих допросы, в наших подорожных появлялись печати постов военной администрации дорог. Не думаю, что в чем-то подозревали именно нас, скорее всего, власть здесь просто не любит чужих. Она и своих-то не сильно жалует.

И вот, наконец, добрались до гостиницы, и уже пару недель я блаженствовал в тишине и покое чистой уютной комнатушки. На постоялых дворах давно себя чувствовал как рыба в воде: расположить хозяев и подружиться с постояльцами – элементарная задачка. Здесь же вообще отдыхал душой. Не оставляло ощущение, что вернулся в родное поместье. Шусинцы были похожи на домочадцев, тех, кто окружал меня с самого детства. Такие привычные волосы всех оттенков русого, от медового до пепельного, узкие лица с острыми подбородками, серые или карие глаза. Только персиковый оттенок кожи столичных обитателей не совпадал с загаром разной интенсивности, которым отличались местные жители, много времени проводившие на свежем воздухе. Одевались тоже чуть иначе, чем в Бахаре: халаты короче, штаны у же, сапоги выше. Куртки застегивались по плечевому шву и имели стоячие воротники. Женщины прикрывали волосы яркими платками, следя, чтобы ни одна прядь не выбилась наружу. Юноши и девушки обматывали шарфы вокруг пояса, а десятки длинных тонких кос, украшенных блестящими монетами и яркими бусинами, стягивали в высокие хвосты. Взрослые мужчины носили строгие пучки и убирали их под шапки, простые суконные или отделанные мехом. Мы с наставником потратили кругленькую сумму, чтобы одеться соответствующим образом, и теперь я отличался от всех лишь цветом глаз, они у меня зеленые, мамины. Учителя Доо в рыжем лисьем малахае легко можно было принять за степняка – их здесь тоже хватало. Как одежда меняет облик, выявляя сокрытое! Без сомнения, в наставнике течет кровь степняков, но степняк, входящий в императорский дворец как к себе домой?.. И я впервые крепко задумался: к какой же семье принадлежал на самом деле мой учитель?

На постоялом дворе встречались лишь простолюдины с вытатуированными колосом или буйволом на висках: крепкие, закаленные трудом и загорелые до красно-кирпичного цвета мужчины и женщины, степенно и даже церемонно вкушающие добротную пищу в общем зале. Но по вечерам столики для азартных игр не пустовали и здесь, вкуснейшее местное вино лилось потоком, бродячие сказители радовали преданиями старины.

– Мой прадед видел эту битву! – с пьяной хвастливостью перебил сказителя щуплый мужичок, привалившийся к боку дородной супруги. – Текудер ка-а-ак...

– Не вопи, дай послушать, – наградила его подзатыльником жена. – Твои байки уже на зубах навязли.

– Змея, – мужичок стряхнул с халата плеснувшее из глиняной чаши вино и подпер кулаком подбородок, отвернувшись.

– Сам балабол, – отмахнулась супруга.

Наблюдать публично представленную интимную семейную сцену было неловко, но для остальных такая перепалка, казалось, была в порядке вещей.

– Учитель Доо, – шепнул я, – почему эта женщина ведет себя так… скандально?

– По закону каждый мужчина Шусина должен отслужить в армии. И пока они служат даже малый срок в войсках Тулипало, их матери, сестры и жены самостоятельно ведут хозяйство. Пасут табуны и отары, возделывают виноградники, чайные плантации и рощи масличных деревьев, отражают атаки диких зверей и грабителей. А если мужчина погибает на службе, то ответственность за семью полностью ложится на их плечи, – наставник уважительно кивнул, подтверждая свои слова. – Как можно принудить таких женщин к безропотному повиновению, если они способны дать отпор кому угодно?

– Но ведь есть враги, с которыми они не в силах справиться? – Слабая женщина может дать отпор? Сомневаюсь…

– Есть. Но с ними не могут совладать и мужчины. Именно поэтому мы слушаем уже пятую версию сказания о Текудере.

– Твой ученик… – вопросительно взглянул в непроницаемые глаза наставника.

– Бывший ученик. Наши дороги к тому времени разошлись: он закончил обучение и вернулся сюда, в родную деревню, которая подвергалась набегам степняков, а меня Судьба увела из Шусина. – Учитель Доо умолк, задумавшись. – Мягкое сердце, Уль Таль, – я улыбнулся: забавное ученическое имя. – Добрая душа, воплощенная в мощной плоти – вот каким был Текудер. Главным для себя считал служение людям, их защиту от опасностей. А я всегда считал его подвиг, воспеваемый сказителями, опрометчивым поступком.

– Жалеешь?

– Немного, – согласно кивнул наставник. – Отговорить его от участия в битве все равно не получилось бы, но будь я рядом, возможно, смог бы спасти, исцелить раны…

– …Шусин почитает память героя! – донесся выкрик, подкрепленный шлепком ладонью по столешнице, из доселе тихо переговаривающейся компании. – Наши деды и прадеды отдавали последнее, чтобы на месте сражения с демоном поставить изваяние…

– Какая польза мертвецу от истукана? – горячился собеседник кричащего, тоже повышая голос. – Только деньги зря потратили!

– Нам польза. Нам напоминание. Мы должны знать, что есть люди, которые пожертвуют собой ради других…

– Если бы войска Тулипало не щелкали клювом, нужда в таком подвиге никогда бы не возникла, – парировал оппонент.

– Никто не знает, где тот последний рубеж, за которым исчезает мысль о сохранности собственной шкуры, – тихо уронил из-за соседнего стола сухонький старичок, зябнущий даже в ватном халате. – Иногда ты и только ты ограждаешь народ от смертельной опасности. Спасешь лишь себя – умрешь для людей. Погибнешь ради всех – будешь жить вечно.

Спор пресекся. Кричавшие тут же замолкли и сконфуженно уткнулись в винные чаши и миски с лапшой. Здесь все еще чтут стариков?

– Расскажи о нем, – попросил наставника.

– Потом. Пока доберемся до его деревни – все успею рассказать.

– А зачем нам туда?

– Я не был в Шусине с того времени, как меня настигла весть о гибели Текудера, – Учитель Доо тщательно промокнул губы льняной салфеткой и положил ее на край стола: вечерняя трапеза закончилась. – Больше ста лет прошло, пора отдать долг памяти.

Перед отъездом удалось уговорить хозяев обменять с доплатой наших мулов на двух лошадок. Содержатель постоялого двора долго чесал в затылке: на кой ляд нужны эти недомерки? – но жена, сердясь на недогадливость мужа, бросила:

– Ты семьям с ребятишками в аренду их сдай, все проще им будет за хворостом в леса бегать. Лошадок-то малым детям кто доверит? А так – все при деле.

Так вот мы и стали обладателями еще не старых кобылок, пегой и мухортой, смирных и неказистых. Но я был рад и таким: у них по четыре ноги и неплохая скорость бега. Наши костюмы для верховой езды дополнили ватные куртки, меховые шапки и теплые шарфы из шерсти альпаки. Руки согревали перчатки с обрезанными пальцами. По ночам траву уже прибивало инеем, и сейчас дыхание наших лошадей вырывалось из ноздрей паром, мгновенно становящимся частью утреннего тумана. Сию, скользящий рядом в энергетической форме, тоже почти растворился в нем. Сегодня его оскорбили до глубины души: я предложил навьючить на изрядно подросшего синего монстра дополнительный мешок с теплыми одеялами, а Учитель Доо вообще выдвинул предложение сэкономить на покупке одной лошади. Ни грузовым, ни ездовым котом хранитель быть не согласился и с возмущением сбежал от нас в туман, пока ему не нашли еще какого-нибудь столь же гадкого применения. Ровный перестук копыт, ветер в лицо, разгорающийся рассвет… мы скакали навстречу новому дню. С удовольствием отдался бегу лошадки, даже такому неспешному.

Солнце заливало золотом холмы и долины предгорий Тянь-Мыня. Ровные шпалеры виноградников, аккуратные квадраты масличных рощ, уже раскрашенные по-осеннему, тучные стада коров и многочисленные отары овец, пасущиеся на склонах. В Бахаре сейчас деревья еще зеленые, они не каждую зиму сбрасывают листву, а если сбрасывают – то ненадолго. Но климат Шусина более суров. Клены, липы, рябины уже примеряют янтарь и багрянец. Северные холодные ветра окатывают проезжих золотыми водопадами листвы, срывая ее с древних великанов гинкго, раскинувших свои кроны над долиной. Осенью сердце щемит печалью.

Несмотря на необъятные просторы провинции, дома редких деревень здесь теснились друг к другу, как овцы в отаре. На юге, там, где люди не могут найти лишнего свободного места, жилища были обязательно окружены двориками и высокими каменными заборами, обеспечивающими в тесноте хоть какую-то иллюзию уединения. Вторгаться в личное пространство семей не дозволялось посторонним. Здесь же селенья были окружены деревянным тыном, обеспечивающим защиту от хищников и лихих людей, а внутри община жила сплоченно: двери в дома не запирались, общая площадь собирала то сельский сход, то играющих детей, то сплетничающих кумушек, а низкие ограды палисадников с яркими осенними цветами лишь намеком отделяли друг от друга дворы. Кое-где посреди тех дворов высились резные столбы, знакомые по родному поместью. Вокруг столбов гоняли по кругу привязанных арканами верховых красавцев-коней, – гнедых, соловых, серых в яблоках, – чтобы те не застоялись. Не всегда календарь деревенских работ позволял выгуливать детей ветра на охоту или скачки, а отпускать их в табуны осенью было небезопасно: звери тоже готовились к зимовке, а выезженные шусинские кони очень дорого стоят и не каждому дозволены, крайне редко отец дарил их важным гостям.

Вот так, неторопливо, мы ехали от деревни к деревне. Вдыхали полной грудью аромат увядающих трав долин, любовались лесами, наброшенными на покатые плечи холмов сверкающей бобровой шубой, общались с неразговорчивыми, немного угрюмыми, но неизменно гостеприимными жителями провинции. Им нечасто доводилось встречать путешественников, и чтобы послушать новости о том, что творится за пределами тына, набивались полные залы деревенских кабачков.

В дороге с интересом внимал повествованию Учителя Доо о его ученике-герое.

– Почему люди неохотно восхваляют тех, кто имеет право на хвалу? Почему не позволяют себе восхищаться теми, кто достоин восхищения? – кони пофыркивали, трензеля уздечек и стремена немелодично позвякивали. Мы ехали шагом по узкой тропе, ведущей на запад от имперского тракта. – Признать чужой ум и талант, преклониться перед мастерством... неужели это так сложно? Сложно. Сложно принять очевидное: мало кто из живущих способен покорить вершины духа. И тех, кто стремится вверх, виртуозно мажут грязью отставшие, чтобы «не высовывались». Боятся, что это умалит их исключительность и величие в собственных глазах. Врут даже себе, – наставник с удовольствием глотнул из фляги и протянул ее мне… ничего особенного, просто вода. – Объявляют вершины фикцией и обманом – то, чего не способны достичь сами, просто удаляют из своей картины мира. Грош цена такой самооценке. Истинное величие не затмят чужие достоинства. Тот, кто стоит на вершине горы, с радостью встретит поднявшегося – места хватит на всех. Мои ученики были талантливы и сильны, но первый занял особое место в сердце…

Наставника, видимо, задел за живое спор в трактире на постоялом дворе о природе и необходимости подвига, натолкнул на размышления о героизме... Он вспоминал былое с легким налетом грусти.

Скорее всего, Текудер был бастардом Тулипало. «Молодость сеет свой дикий овес», – говорят в этих краях. Разбрасывает семя бездумно… Как получилось, что дитя не забрали, как это принято, в семью отца? Мать, воспитывавшая его одна, отмалчивалась в ответ на все осторожные расспросы. Соседи тоже не проронили ни слова, что было весьма необычно для любящих сплетни сельчан. Ребенок же, к которому привела Судьба Учителя, рос среди местных жителей, как беркут в голубиной стае. Не просто высокий – ростом шусинцев не удивить, – но крепкий, атлетически сложенный, выделяющийся смуглой южной кожей и жгучим взглядом агатово-черных глаз. Учитель Доо постучал в дверь небогатого деревенского дома, когда мальчику исполнилось десять. Самый удачный возраст: до обретения сил, дарованных Судьбой, оставалось достаточно времени, чтобы подготовиться к настоящему ученичеству.

Одарен он был щедро. Увидел энергии изнанки почти без подготовки, научился управлять ими виртуозно, будто просто вспоминал то, что когда-то было сокрыто в глубинах памяти. Боевые искусства постигал интуитивно, не чужд был и тактических талантов. Бог битвы! Сколько выиграно было поединков – в том мире и в этом… Да, демонические округа трепетали, когда туда захаживал юный Уль Таль для того, чтобы не только потрепать в учебных схватках аколитов и экзорцистов, но и бросить вызов Рыцарям Порядка. Примицерий дефенсоров Лиматола не один раз умолял Учителя Доо укротить пыл ученика, азартно громящего тренировочные площадки и серьезно травмирующего демонов, юных и не очень. Я устыдился своей бесталанности… в очередной раз. Даже самому стало смешно.

А еще он был красив. Казалось бы, при чем здесь красота? Еще один дар Судьбы. Высокий, мощный, с чеканными чертами лица – благородный муж, настоящий герой. Люди с радостью и воодушевлением отдавались во власть его харизмы. Он мог бы вести за собой не только армии, но и народы… Мог бы. Если бы не был столь простодушен. Высшее благо и процветание народа не было для него пустым звуком. Исцелить раны мира он был не очень-то способен, но защищать от напастей готов был самолично. Восстановление справедливости вопреки собственной выгоде и здравому смыслу… в древности такие герои уходили в благородные разбойники. Или основывали империи.

Наставник не удивился, когда понял, что Уль Таль не заменит его на стезе Учителя. Он слишком крепкими нитями привязан был к людям, их мелким проблемам и каждодневным неурядицам. Когда обучение было закончено, юный воин вернулся в родную деревню. В последний раз Учитель Доо видел своего ученика преисполненным азарта и воинственного пыла. Из кайджунских степей на Шусин шел демон, уничтожая все на своем пути. Словно картонные игрушки разметал он каменные заставы Тулипало, растоптал и разогнал их войска… кочевникам степей, кстати, тоже досталось, но они смогли беспрепятственно покинуть земли, в которых бушевал пришелец с изнанки. Это был тот противник, о котором мечтал Текудер, ведь для повседневной жизни, жизни обычного человека, его таланты были слишком выдающимися. Судьба не ставила перед ним тех задач, которые требовали бы применения того уровня силы, которым он обладал. Битва с демоном была предрешена.

– И как он погиб? – образ из легенд стал живым человеком со своими достоинствами и недостатками. Вызывал сочувствие.

– Никто не способен перенести те страдания, которые вызывают раны, нанесенные взрослым сильным демоном. Есть для этого причины. Вот и он не выжил… и меня не было рядом для того, чтобы провести полагающиеся ритуалы. Я привез бы к нему Дэйю, она знает многое… но пока весть достигла моих ушей – он умер.

– А как же ваша связь? Связь учителя и ученика?

– Ты забыл, – мягко напомнил наставник, – Текудер уже не был моим учеником. Судьба развела нас подальше друг от друга.

Печально. Что тут можно сказать? Только помолчать, отдавая дань памяти легендарному воину. Вот так, в молчании, мы и приблизились к родной деревне героя, где он родился, которую защищал и где упокоился среди родных и близких.

Спешились рядом с широко открытыми воротами подворья, куда нас направили, старательно называя местный трактир гостиным двором – как оказалось, с полным на то правом. Хозяйственные постройки, конюшня и большое добротное строение на каменном фундаменте – редкость для царства бескрайних трав и густых лесов – возвышались над скромными домами сельчан. Изнутри доносились истеричные женские вопли, звяканье металла, треск ломаемой мебели, глухие удары и грязная мужская ругань.

– Что там? – спросил я у одного из чумазых мальчишек, которые сидели у забора, пожирая глазами дверь трактира.

– Дядька Кудя снова нажрался, – бодро отрапортовал малец.

– А кто у нас дядька Кудя?

– Шамашедший, – прошепелявил совсем малолетний болельщик, азартно подпрыгивающий рядом. – И алкаш. Так мамка говорит. А батька велит не ходить за ним. Он страшный, – и метко плюнул сквозь дырку на месте переднего зуба в курицу, с квохтаньем носящуюся по двору.

С грохотом дверь распахнулась, и трое крепких мужчин с трудом вытолкнули из проема косматого великана. Тот упал в пыль двора и попытался подняться, но был настолько пьян, что снова свалился.

– Ты здесь давно не живешь! – кричал выскочивший хозяин с наливающимся под глазом синяком, вытирая лицо несвежим фартуком. – Пшел к себе, а то мои ребята еще раз тебе поддадут!

Мужик глухо зарычал и все же смог самостоятельно встать на ноги. С гоготом один из вышибал пнул его в живот… нога оказалась перехвачена в воздухе. Хрустнула кость. Остальные опасливо отступили и теперь обходили буяна с двух сторон, крепко сжимая в кулачищах деревянные дубинки. Я уже предвкушал удовольствие от потасовки: было у меня подозрение, что пьяница, вокруг которого клубилось марево сырой энергии изнанки, разделал бы всех под орех, но холодный голос наставника вмешался в происходящее.

– Что здесь происходит?

Вышибалы застыли, ожидая команды хозяина.

– Да вошь подзаборная лазит тут, людям спокойно отдыхать не дает! – объявила жена трактирщика, протискиваясь из-за спины мужа и трогательно баюкая в руках весьма увесистую скалку. – Вали отсюда, скотина! – рявкнула она пьянице и ласково пропела, обращаясь к нам. – А вас, дорогие странники, прошу в залу. Накормим, напоим, спать уложим. Не обращайте внимания, это дядька Кудя, наша местная диковина. Почудит и успокоится.

Пьяница, пошатываясь, шагнул было назад к двери, но храбрая хозяйка сурово погрозила ему скалкой. Со скалкой мужик, похоже, был знаком, потому как втянул голову в плечи, развернулся и побрел к боковой калитке в заборе. Мальчишки с улюлюканьем кинулись следом:

– Дядька Кудя господин, на носу горячий блин!.. Дядька Кудя дурак!.. Дурак-дурачок, завалился на бочок!!! – в широкую спину мужика полетела пригоршня овечьих орешков, высохших под прохладным осенним солнцем.

– От ить сорванцы! – трактирщик хохотал сочным басом, жена с подвизгиваниями вторила ему. – Дети, что с них возьмешь…

Учитель Доо, напряженно глядевший вслед пьянице, вдруг сорвался за ним.

– Подожди меня внутри, – бросил он на бегу. – Я скоро вернусь.

Я вручил поводья наших лошадок радушно улыбающемуся хозяину, поспешившему лично их принять, и, повинуясь приглашающему жесту хозяйки, вошел в просторный чистый зал.

Он напоминал скорее гостиную зажиточного дома: широкие доски пола натерты воском, камин облицован благородным гранитом, а на каминной полке выстроились в ряд резные слоники из сандалового дерева. Даже ажурная кованая решетка не столько оберегала от выскочивших угольков, сколько придавала изысканности этому средоточию уюта. Широкие окна задрапированы фигурными шторами из дорогой ткани. Вдоль стен расположились низкие диванчики, приглашая к отдыху. Столы были небольшими и разномастными – будто попали сюда из комнат, украшенных в разном стиле. А вот расставленные вокруг столов совершенно одинаковые табуреты выделялись своей простотой и грубоватой надежностью – местный плотник заработал на этом заказе немало – и явно не подходили к обстановке. Инородно выглядела и стойка, за которой хозяин продолжил протирать бокалы и кубки для вина – видимо, она появилась позже. Над стойкой золотилась табличка с выгравированной надписью: «Великому воину Текудеру от вечно благодарных земляков». И здесь не забыли героя... Так трогательно! Даже харчевня стала своеобразным мемориалом. Замечательные люди. Пока я осматривался, шустрые служанки с привычным проворством ликвидировали последствия недавнего сражения и с улыбкой подносили дополнительные дозы спиртного «от заведения» двум компаниям посетителей. За столами их было в общей сложности семеро, я подсчитал. Жестом отослал одну из девушек, порывавшуюся принять заказ: подожду наставника, куда торопиться?

Когда в зал вошел Учитель Доо, даже я, увидев его лицо, рефлекторно вскочил, чуть не опрокинув табуретку. А хозяин, его выглянувшая из кухни жена и поглощающие обед клиенты вообще вытянулись в струнку, как солдаты на плацу.

– Старосту сюда, – не повиноваться не представлялось возможным. Этот взгляд… голос… Судьба, что же настолько вывело наставника из себя?

Побелевший трактирщик шумно сглотнул, трясущимися руками снял фартук и, бочком обойдя Учителя Доо, выскочил на улицу. Наставник отрицательно мотнул головой в ответ на мое приглашение к столу, остался стоять средь зала, задержавшись тяжелым взглядом на посетителях. Если наставник остался стоять, значит, и мне сидеть не подобает. Мое место – за правым плечом, прикрывать его спину. Посланный за старостой хозяин вернулся быстро и немедленно юркнул за стойку, как бы отгораживаясь от нас этой хлипкой преградой.

– Сейчас они будут, – угодливо закивал он Учителю Доо – Подождите чуть-чуть, добрый господин… простите.

Староста не замедлил появиться – как официальное лицо, с полным соблюдением протокола: его сопровождали четверо крепких мужчин, умело придерживающих ножны мечей, у распахнутых створок по их кивку встали местные вышибалы. Это был совсем не старый человек с располагающими чертами лица, ясным взглядом серых внимательных глаз, вежливой улыбкой, обнажающей ровные зубы. Осанка прямая, полная достоинства. Добротная куртка обтягивала широкие плечи, дорогие сапоги с накладками чуть припорошила пыль, на груди сияла чеканная пластина в форме полумесяца, изображающая летящих в облаках лошадей с рубиновыми глазами. Он уверенным энергичным шагом подошел к Учителю Доо и уже хотел заговорить с ним, но был остановлен взглядом, прикипевшим к пластине. Староста отшатнулся… но наставник молниеносным движением поймал украшение. Толстая цепь лопнула, как гнилая нить. Пластина глухо брякнула о столешницу, на которую бросила ее гневная рука.

– Все личное имущество героя Текудера – в зал. Все, до последней портянки! Жду недолго, не испытывайте моего терпения, – голос наставника был сдавлен, словно он последним усилием воли сдерживал себя. – С-с-стервятники.

Староста попятился… и, не сказав ни слова, поспешно вышел. Стараясь не привлекать к себе внимания, покинули обеденный зал и посетители. Непонимающе таращились на нас оставшиеся у дверей вышибалы, да трактирщик с женой о чем-то шептались в углу.

– Ждем, – наставник присел за ближайший стол. Тот самый, на котором поблескивала нагрудная пластина, сорванная со старосты.

Мы просидели так пару часов. Не сделав и глотка воды, не преломив хлеба под крышей обеденного зала, отсылая назад все подношения хозяев. У стола неуклонно росла куча вещей: дорогие доспехи, оружие из прекрасной стали в отделанных самоцветами ножнах и чехлах, конская упряжь, больше напоминающая произведения искусства… трактирщик, вполголоса командуя носильщиками-вышибалами, спустил с лестницы второго этажа тяжелый сундук. Мужские браслеты и нагрудники, перстни и пояса, шелковые и шерстяные одеяния, пламенеющие пожаром...

– Сложить все в переметные сумы, – было отдано распоряжение стоящим вдоль стены старосте и старейшинам деревни. Они уже давно там стояли, как-то незаметно появившись, но ледяной взгляд Учителя Доо не давал дозволения ни заговорить, ни сесть. – Привести потомков Ягмира, – надеюсь, вы не забыли заодно и о наличии у Текудера коня? Навьючить поклажу.

– Что вы себе позволяе… – староста было вскинулся возмущенно, но был одернут цепкой рукой одного из стариков.

– Дай мне только повод, – прошипел Учитель Доо, зрачки его сузились. На мгновение лицо исказила гримаса ненависти… да он на грани! С трудом сдерживает себя. – Ради Судьбы, дай мне повод.

Старейшины, видимо, что-то почувствовали и, тихо переговариваясь, потянулись к выходу, волоча старосту за собой.

На деревенскую площадь вывели пять золотых коней. Сухие, с узкими змеиными головами, длинными шеями и четко прорисованной мускулатурой – прекрасные и мощные. В глухой деревне даже не ожидал увидеть такое сокровище.

– Их всех забирали Тулипало, – пояснил мне староста. Заискивающий тон его голоса странно контрастировал с привычной степенностью движений. – Вы знаете, господин, что таких коней никому, кроме владетельной семьи, не позволено иметь. Удалось сохранить лишь Мерхе и его кобыл… он пра-правнук Ягмира…

Я молчал. Ничего не понимаю, но чувствую, что происходит что-то эпохальное. Учитель Доо, подхватив ворох одежд и доспехи, опять ушел куда-то, вот староста и осмелел, разговорился. Почему Тулипало забирали коней? Разве наследники Текудера, по Уложению, не имеют исключительных прав на потомков его скакуна? А если нет наследников, то тем более непонятно, почему в деревне оставили этих пятерых? Утаили для развода?

Тем временем на площадь высыпала, казалось, вся деревня. Хмурые мужики, прихватившие зачем-то с собой хозяйственный инвентарь – косы, вилы, топоры, – негромко гомонящие женщины, детишки, с любопытством выглядывающие из-за юбок матерей и спин отцов. Отдельной группой возле старосты собрались деревенские старики. Трактирщик сам вывел наших лошадок с притороченными к седлам мешками. Сию недовольно сопел: по деревне побегать не дали, еды не предложили… я сочувствовал ему, как и себе. Через распахнутые ворота виднелась та боковая калитка, в которую уходили давешний пьяница и мой наставник. Я не сводил с нее глаз и все же умудрился пропустить нужный момент: засмотрелся на фигуристую девицу в синей курточке с ласковыми глазами и белоснежной улыбкой.

Стук захлопнувшейся двери. Скрип распахивающейся створки. Сияние солнца на шлеме, взметнувшемся к небесам. Багрянец плаща на металле доспеха. Черно-алое облако свитых в кольцо духов изнанки окутывало могучую фигуру гордого воина, излучающего неимоверную мощь и энергию. Бездонные колодцы глаз за мгновение вобрали в себя всех, кто толпился у входа. Мертвая тишина опустилась на площадь, только фыркали золотые кони, переступая точеными ногами. Он птицей взлетел в седло Мерхе – то самое, украшенное чернью и слоновой костью, что приносили к нашим ногам, – и тронул поводья.

– Текудер… – умоляюще прокаркал кто-то из стариков.

– Герой Текудер, – презрительно оборвал его Учитель Доо, садясь на свою неказистую кобылку. Я последовал его примеру.

Толпа расступалась сама. Мы ехали под перекрестным прицелом глаз, с изумлением и недоверием взирающих на мощную фигуру всадника, отмеченного печатью истинного величия. Шелк и сталь, роскошь и сила… Герой? Да, такими должны быть герои. Кто осмелится заступить ему путь?

Никто не заступил.

Из переулка метнулась под копыта золотого аргамака серая тень. Старушка. Маленькая и сухонькая. Текудер сделал было попытку покинуть седло, но требовательный окрик наставника остановил его порыв.

– Ты прости нас, – плакала старушка, а герой низко склонялся к ее седой голове, небрежно покрытой платком, – Мы не злые, мы просто глупые… На-ка, возьми, – она сунула сверток, в ее руках выглядящий увесисто, но почти утонувший в квадратной ладони мужчины. – Тебе ужин собирала. Покушаешь вечером…

Всадник молча выпрямился и коснулся поводьев. Мерхе прибавил ходу. Старушка еще какое-то время шла, держась за стремя и не сводя глаз с всадника, а потом начала отставать.

– Господин, – окликнула Учителя Доо, поравнявшегося с ней, – Возьмите. Он берег его до последнего, пока совсем не утратил себя… – потрепанный тешань сверкнул острыми гранями пластин, – я сохранила то, чем он так дорожил…

– Спасибо, – на секунду опустил голову наставник. – Я рад, что хоть у кого-то из земляков и родичей воина душа не покрылась коростой. Это зачтется.

– А куда вы его забираете? – переборов робость, срывающимся голосом крикнула старушка нам вслед.

– В вечность. Вы ведь давно его похоронили.

Вечность скрывалась в лесу, сразу за холмами, опоясывающими деревню героя. Солнце закатилось меж их округлых вершин, взор ласкала просыпающаяся ночь. За весь день не было съедено ни крошки, да и жажда мучила. Привал на лесной опушке, куда свернули с натоптанной копытами тропы, был жизненно необходим. Мы с наставником расседлали и стреножили коней. Он пошел срезать дерн и собирать топливо для костра, а я кинулся вытирать потником лоснящееся золото их шкур. Они не дичились, были дружелюбны и ласковы.

– Балованные и доверчивые, – заметил Учитель Доо, принеся очередную охапку хвороста. – Чувствуется, что в деревне их любили.

– Их нельзя не любить! – восторженно отозвался я, благоговейно поднося кусок сахара к бархатным губам Мерхе.

Герой как спешился, так и сидел у кустов на краю поляны, не издавая ни звука.

Вскоре в костре бесновался огонь, вторя краскам заката и осенней листве.

– Сообрази-ка ужин. – Наставник кинул мне заплечный мешок с походными припасами. – Бурдюк на твоей пегой полон воды, хватит на похлебку и прочие разносолы.

Положим, бурдюк был не очень полон, я в дороге пару раз к нему прикладывался, но на похлебку и вправду хватит. А «разносолы» – это «выпить чаю» и «помыть посуду»? Разносолы остались в деревне! Люблю речи наставника за емкость эвфемизмов.

Пара морковин, луковица, завернутые в чистую тряпицу полоски вяленого мяса, бамбуковая коробка с курдючным жиром, мешочки с пшеном и рисом – мы уже опытные путешественники. Растопить жир в котелке, обжарить в нем овощи, добавить воды, разварить крупу и измельченное острым ножом мясо… дело не быстрое, но оно того стоит.

Учитель Доо тем временем помогал бывшему ученику избавиться от доспеха. Тот молча склонял голову, позволяя снять шлем, поворачивался нужным боком, подавал то одну руку, то другую… кукла. Большая разноцветная кукла. Вскоре груда сверкающего железа скрылась в переметных сумах, коих в деревне нам выдали предостаточно, а сам воитель, даже не расправив складки шелковой поддоспешной рубахи, так же безучастно пересел к костру. Я бросал на него искоса взгляды, полные любопытства: ожившая легенда, осколок героического прошлого! Текудеру можно было дать навскидку лет двадцать пять-двадцать семь, если бы не седые пряди, перевившие кольца иссиня-черных волос, спадающих на плечи. Время забыло вернуться к нему еще сто лет назад: высокий лоб не тронули морщинами раздумья, плавность бровей не исказили суровые складки, веки не нависли над большими черными глазами, в которых бесследно тонули искры костра. Чуть изогнутый горбинкой тонкий нос, четко очерченные губы крупного, решительно сжатого рта, упрямо выдвинутый вперед квадратный подбородок с небольшой ямочкой – эта примета, нарушающая совершенство черт, вызывала необъяснимую симпатию… Никогда не скажешь, что Текудер родился в глухой деревне: искусно изваянные статуи знаменитых героев прошлого, стоящие в саду родового поместья, были столь же гармоничны. Чистое лицо… успел побриться перед отъездом? Физиономии буянившего в харчевне пьяницы я толком не разглядел, но тот, кто сидел передо мной, был умыт и причесан.

Красив. Действительно красив, смуглой южной красотой – вот только на юге представители этой породы давно не бродят по улицам древних городов. Тело его словно втянуло внутрь энергии изнанки, уже не огораживающие круг боевого безумия. Каждый мускул звенел сдерживаемой силой: экономные движения, хищная грация воина… по контрасту с пустым равнодушным взглядом это смотрелось жутковато. Хранитель Сию, воплощенный в материальную форму и ожидающий свою порцию похлебки, настороженно поблескивал на Текудера глазами, пряча алые искры в глубине янтаря.

Похлебка удалась, но на троих содержимого нашего котелка хватило не более, чем просто утолить голод. Герой ел, будто не ощущая вкуса, хотя отсутствием аппетита не страдал. Так же безучастно подвинул к костру узелок старушки. Свернутый рулетом омлет, маринованные сливы и ростки бамбука, обжаренные свиные ушки были уложены в липовые коробки с крышками и все это покоилось в плетеной корзине, обвязанной чистой тканью.

– Тебя каждый вечер так кормят? – не удержался я от вопроса.

– Да, – равнодушно отозвался Текудер, чуть ожив, – Мирина каждый день приносит ужин.

– Кто она? – меня тронула сцена их прощания, честно признаюсь.

– Не знаю… Чья-то внучка. Может быть и моя... Много их было когда-то, – его голос звучал устало и тускло. – Приходили, рыдали, восхищались, обнимали колени…

– Нравится быть героем? – не мог удержаться от язвительной шпильки.

– Нравится, – откликнулся слабым эхом.

– Мы можем сохранить возвышенным образ героя, только отделив его от тебя реального. Изгнать демона не получится: ты сотню лет взращивал его в себе, он силен и коварен. Теперь его можно лишь уничтожить, причем, скорее всего, вместе с тобой, – Учитель Доо задумчиво поворошил веткой угли. – Или ты продолжишь цепляться за жизнь и ошметки былой славы. К чему это приведет, мы видели в твоей родной деревне, а чужие будут еще менее терпеливы. Оба варианта мне не нравятся, но… Выбор за тобой, я не вправе принимать такие решения.

– Оставьте меня, Мастер. Не заставляйте подписывать себе приговор. Я давно уже не ученик и иду своею дорогой, мои ошибки – это не Ваши ошибки.

– Идешь? – наставник сжал губы. Ого! Да он злится. – Или валяешься пьяный в хлеву, втоптав в грязь мой труд и свое имя?

– Так и скажите, что заботитесь о себе, не обо мне…

– Что будем делать дальше? – перебил я намечающуюся перепалку, с трудом удерживаясь, чтобы не вылизать котелок. Будь мы с наставником одни, не утерпел бы. – Куда пойдем?

Как быстро закончилась вкусная горячая пища! Сию был со мной солидарен – предложенный в качестве миски бамбуковый коробок он буквально отполировал..

– В храм Судьбы, – ответил Учитель Доо, после недолгого раздумья. – Иного предложения у меня нет. Я сам не знаю, что делать дальше.

– Не берите на себя больше, чем сможете унести, – проронил Текудер. – Моя ноша Вам не по плечу.

– Посмотрим, – упрямо насупился наставник. – Я тоже виноват в твоей ноше. Аль-Тарук, друг мой, приведи посуду в порядок, а я сейчас быстро осмотрю путь к предгорьям, до ближайшего храма.

– Хорошо, – согласился я.

Мне не привыкать.

Учитель Доо решительно развернулся и окутался туманом. Миг – сумрачное облачко поднялось в ночное небо, и, будто отталкиваясь от верхушек деревьев, поплыло на северо-запад.

– Клоун, – процедил Текудер, отворачиваясь к костру.

– На себя посмотри! – в моем голосе презрения тоже хватило с избытком.

Как он смеет критиковать Учителя Доо? Сам-то, поди, не умеет ходить с облаками, вот и завидует. Тоже мне, нашелся герой – штаны с дырой… Я остервенело тер котелок пучками пожухлой травы, посыпал золой и снова тер, ополаскивал водой, стараясь тратить ее самую малость… Лишь бы не видеть бессмысленный взгляд, лишь бы не слышать тяжелого дыхания воплощения моего разочарования в легендах и их героях. Из затаившегося леса выползали струи странного серого марева, обволакивая поляну и нашу стоянку. Не похоже на туман, да и до утра еще далеко… Или это у меня слипаются дремой глаза? Стреноженные кони всхрапнули, хранитель насторожился. К костру вышла сгорбленная старуха в черном. Опираясь на клюку, она стремительно и как-то ломано двинулась к нам, хрипло покаркивая:

– Черная кровь! Проклятая кровь! Утоли печали свои. Утоли жажду свою. Будь свободен, мой сын. Будь свободен, дитя!

Вкатилась в костер и рассыпалась искрами.

Я моргнул и протер глаза. Сон? Морок? Кто-то еще видел ее? Вопросительно посмотрел на Текудера. Тот сидел выпрямив спину, будто лом проглотил: бледный, с остановившимся взглядом, только на лбу медленно набухала жила, да энергии изнанки черными щупальцами пробивались наружу и скручивались кольцом. От безразличной куклы не осталось и следа. Мгновение – и жесткие руки вцепились мне в горло, а в глаза уставились налитые кровью буркалы с горизонтально вытянутыми зрачками. Боль подстегнула, и я умудрился рефлекторно ударить сложенными «клювом» пальцами в нужные точки на локтях и плечевых суставах. Руки разжались. Я шлепнулся наземь, чудом промахнувшись задницей мимо костра. Сию в энергетической ипостаси отчаянно шипел, нагнетая страх. Текудер отшатнулся, не в силах пошевелить безвольно повисшими вдоль тела руками и скорчился у огня. Облако чернильной мути, прорезанное алыми всполохами окутывало нахохлившуюся фигуру, на две головы возвышающуюся надо мной. Осторожно ощупал ноющую шею – похоже, жители самых разных миров испытывают к ней нездоровый интерес… вроде цела. Спасибо, Сюин Юшен, добрая девочка! Твои схемы спасли мне жизнь.

– Синьор де Норона! – я хрипел, но старался максимально понятно для демона передать звучание имени. – Достойно ли благородного рыцаря вести себя столь неучтиво?

– Ш-што ты знаеш-шь о благородс-стве, щ-щенок!

Змеиное шипение, в котором с трудом угадываются слова. Казалось, пришелец с изнанки так и не привык за сотню лет разговаривать на языке противника. А Текудер? Здесь ли он вообще, наш герой? Ненависть, море ненависти… и боль. Это эмоции демона, они норовят накрыть меня с головой. Еще одна атака, на сей раз ментальная? Да, он не сдается. Но как я угадал с именем! Вот уж удача.

– А знаете, доблестный рыцарь, – стараюсь удержаться за соломинку воспоминаний о реальности изнанки, чтобы не раствориться в навеянном кошмаре, – после Вашего триумфального провала в наш мир некоторым большим начальникам сильно прилетело по шапке…

Интенсивность воздействия чуть снизилась. Неужели и вправду мелькнул проблеск любопытства? Я начал лихорадочно вспоминать то, что мы с Сию подслушали во время последнего визита в Запределье. Кто бы мог подумать, что здесь и сейчас мне пригодятся демонические сплетни?

– Не желаете чаю? – светски осведомился я и, игнорируя недовольный рык, начал неторопливо засыпать в оттертый котелок тщательно отмерянную порцию «Приюта отшельника». Да-да, нам удалось разжиться этой редкостью у самого производителя на маленькой горной плантации.

– С-с-сам пей эту мочу, – вступил в диалог демон.

Давление эмоций ослабло окончательно. Культура есть наш самый эффективный инструмент. Этикет и ритуал – смертоносное оружие ее.

– Это Вы зря, – я, подражая наставнику, укоризненно покачал головой, с наслаждением пересыпая чаинки. – Очень, знаете ли, хорошо прочищает мозги.

– Не х-х-хами, щ-щ-щенок, – буркнул тот вполне миролюбиво.

– Аль-Тарук Бахаяли, ученик Учителя Доо, – я тяжело вздохнул: как надоела эта фамильярность! – Не «щенок». Не «мальчишка». Аль-Тарук Бахаяли, имя мое таково.

– А ты не боиш-шс-ся, ш-што уз-снав твое имя, я овладею твоей душ-ш-шой?

– Ну ведь я Ваше имя знаю, – невозмутимо пожал плечами: глупый демон не представляет, сколько на самом деле у нас может быть имен! Как раз на этот случай. – Или Вы тоже боитесь?

Вода во втором котелке тихонько забулькала. Снять с огня, заварить «подышавшие» чаинки, подождать минутку-другую и разлить содержимое по походным кружкам… я занимался мирными делами, чтобы успокоить нервного собеседника.

– Не томи душ-ш-у, – не выдержал демон. – Ш-ш-што там у наш-ш-ших?

– Ну… когда Вы провалились к нам, дефенсоры Второго Центрального округа были наказаны все до единого. Патер долго не давал благословения экзархату. Даже встал вопрос о смещении ректора: Палатий не простил ему того, что всем высоким чинам угрожал развоплощением Круг Отшельников.

– Этим так и надо, – уверенно заявил де Норона. – Мерз-с-ские лиз-с-соблюды вс-с-се они. А кто такие Круг Отш-шельников?

Мне казалось, что о существовании Мудрейших знают во всех уголках вселенной. Странно, но это было не так.

– Контролирующий орган, – обтекаемо ответил я, опасаясь выдать какую-нибудь тайну, о которой мне неизвестно, что это тайна. – А монсеньор Сальчи! От огорчения он порвал на себе одежды…

Басовитый хохот сотряс окрестности. Посыпались листья с деревьев. Испуганно заржали лошади. Сонные встрепанные птицы с воплями ужаса вылетали из кустов. Н-да, веселить это созданье так же опасно, как и сердить. Но как же легко можно переключить его внимание со скользкой темы!

– С-сальчи… – утирая выступившие слезы, давился смехом демон. – Жирная с-сволочь. Трус-с и с-скотина. Не с-способен поднять копье, а наз-сывает с-себя рыцарем! Да под ним даже гунтеры дох-хнут!

Видимо, гунтерами назывались те черепахоподобные созданья, на которых гарцевали демоны в мои прошлые визиты.

– А одежды-то были с напылением из драгоценных минералов, – закрепил я успех.

Демона вновь скрючило от хохота. Кажется, я попал в нужную точку: бывший апокрисиарий не пользовался уважением у рыцарей патримониума, потому-то сообщение о его страданиях вызывало неподдельную радость у всех.

– С-скряга! Не одалживает никому, х-хотя богат, как Князь… даже богаче. Князь с-содержит войс-ска, а этот только набивает утробу ненас-сытную. Да на вз-сятки не с-скупится, делает карьеру… Его погнали с-с пос-ста? – в глазах де Норона светилась надежда, даже вытянутая морда стала чуть приятнее на вид.

– С треском! – уверил я.

– Это хорош-ш-шо… – он понюхал чай в кружке, подвинутой к его руке, и скривился жалобно. – А я вот тут проз-сябаю. З-саключен в темницу плоти. Этот парень крепок, но я его додавлю. Он победил меня в битве с-стали, я одолею его в битве дух-ха.

– А зачем, синьор? – осторожно возразил я, опасаясь вновь вызвать вспышку разрушительной активности. – Неужели два благородных воина в одном теле не смогут договориться? Вы ведь не будете отрицать, что Ваш победитель – настоящий герой?

– Нет, не буду, – буркнул демон, после недолгого молчания. Он был явно растерян: такой выход просто не приходил ему в голову. Как, впрочем, и Текудеру: вот уж «два сапога на одну ногу». – Боец х-хоть и молод, но с-силен. И меня с-сдерживает уже долгое время… Но з-сачем он мне? Я з-саберу его тело и с-смогу ж-ж-жить полноценной ж-ж-жизнью… ещ-ще повоюем!

– Вы в состоянии как окончательно уничтожить друг друга, так и многократно усилить. Текудер умеет ходить в ваш мир. Подружитесь с ним, и сможете вернуться домой, чтобы отомстить всем, кто радовался Вашему поражению.

– Они с-с-смели радоватьс-с-ся? – возмущенно зашипел де Норона.

– Недолго… но – да, – заложил я всех демонов скопом.

Пусть уж лучше буянит там, если здоровье позволяет.

– Не з-снаю… – с сомнением протянул демон и вдруг смачно зевнул, широко открыв пасть. – Вс-сё, мои с-силы на ис-сходе… ух-х-хожу…

Энергии изнанки втянулись в тело воина, черты лица разгладились, стоящие дыбом волосы вновь упали на плечи. Текудер недоуменно обвел поляну невинным, как у младенца, взором и рухнул на голую землю возле костра. Уснул.

Кусты зашуршали. Я напрягся: кто еще там бродит? Опять какая-нибудь морочная старуха? Вышла-то она с этой стороны... Но к костру спешил Учитель Доо.

– Да, пришлось подслушивать, – извинился он. – Я вернулся, когда ты уже успешно отбивал нападение, – молодец, кстати, – и не стал прерывать вашу беседу. Что-то меня не пускало.

Странно, совершенно не чувствовал его присутствия… впрочем, я и загадочную бабку прошляпил.

– Что выяснилось?

– Дойти можно, причем не привлекая внимания постов и комендатур. Оно нам сейчас совсем ни к чему: невозможно правдоподобно объяснить присутствие в нашей компании вооруженного бойца без татуировок с пятеркой элитных коней. Мы и без них весьма подозрительные бродяги, – доложил наставник. – Но именно в храм Судьбы нам сейчас надо, я окончательно уверился в этом после твоего парадоксального предложения о дружбе героя и демона. Там нам подскажут правильный путь. Ты молодец, быстро сориентировался… синьор де Норона, надо же! Вот куда запропастилась его куцая душонка.

– Но ведь это элементарно! Отец всегда говорил: не можешь изменить – возглавь! Предложение сотрудничества весьма логично в данной ситуации. Текудер мог бы это сообразить и раньше, у него было сто лет на размышления. Извините, Учитель Доо, но, по-моему, наш герой… э-э-э… слегка туповат.

– Герой и не должен быть умен, – констатировал очевидное наставник. – Герой должен быть героичен.

Он вновь поставил на огонь котелок с водой, – ну да, чаю-то ему так ведь и не досталось, – а я задумался. Получается, что человек может быть или умным, или отважным? Спасение других, особенно с риском для собственной жизни, – это глупость? Я не могу представить, чтобы это делали Учитель Мин или Учитель Куф. Они могли лишь шлифовать в тиши уютных кабинетов методику спасения, досконально продумывая тонкости и наслаждаясь игрой ума. А Мудрейший Баа и другие Отшельники? Им вообще все равно, они бессмертны...

– Учитель Доо, – я воспользовался тем, что Текудер отключился, чтобы задать назревшие вопросы. – Что произошло с твоим бывшим учеником? Отчего случаются такие превращения? Почему ты не знал, что он жив?

– Рассказываю по порядку, – ответил наставник, – обо всем, что узнал.

И рассказал.

Текудера привезли в родной край после победы над демоном сильно израненным и уже заступившим за последнюю черту. Никто не думал, что он сможет выжить. Много дней провел воин между жизнью и смертью... и вот, видимо, именно тогда Судьба даровала ему бессмертие. Наше бессмертие, бессмертие плоти. Постепенно его физическое состояние улучшалось. Земляки, с восторгом встретившие выздоровление избавителя, выказывали всяческое уважение. Они взяли все заботы о герое на себя: построили роскошный дом, в котором не стыдно было принять и генерал-губернатора, – а он, разумеется, удостоил знаменитого воина визитом; возвели крепкую конюшню, где в окружении породистых кобылиц радовался отборному зерну рыжий Ягмир, сыгравший не последнюю роль в сражении; встречали потоки людей, идущих со всех концов Шусина, чтобы выразить благодарность спасителю...

Но чтобы легенда закончилась красиво, герой должен вовремя уйти. Вечно живой герой – бремя для потомков, а в случае Текудера – особенно тяжкое бремя. Любая битва с созданием Запределья несет опасность: разрушив клетку плоти, победитель демона выпускает в мир его душу. Покалеченную, поверженную, но живую. И становится первым, кого встречает внутренняя суть чудовища во внешнем незнакомом мире. Крохотная частичка, обрывок чужеродной энергии, она цепляется к своему губителю, проникает внутрь с кровью, становится неразделимой с врагом. Так в душе героя поселяется и начинает расти семя иного мира. Ритуалы изгнания демонов из демоноборцев известны с незапамятных времен... и давно забыты за ненадобностью. Граница между мирами была прочна, враждебные сущности с изнанки много веков не нарушали ее. Люди утратили осторожность, поэтому после битвы никто не провел над Текудером необходимых ритуалов.

Демон рос, питаясь его страданиями, занимал место в разуме воина, говорил его устами, действовал его руками. А поскольку был силен, то обиды и разрушения, причиненные людям и их имуществу, оказались обильны. Не понимая природы изменений, происходящих с ним, Текудер сделался вспыльчив, раздражителен, а чтобы отбить память о том, что совершал не сам, о действиях, которые не мог контролировать, начал пить, что тоже не добавило ему популярности. Если современники легендарной битвы почитали Текудера, то уже их дети начали задавать неудобные вопросы: сколько еще лет мы должны его терпеть? Пошел шепоток между деревенскими: так ли уж благороден герой, как повествуют легенды? Достоин ли этот полубезумный, крепко пьющий человек той славы, что разнеслась о нем по Шусину? А если еще учесть его более чем сомнительное происхождение и бедовое детство… Сход общины постановил: недостоин. Такого нельзя приглашать в компанию к приличным людям. Его стали прятать от поклонников – реальный, а не мифический, Текудер стал обузой для сельчан, скелетом в их шкафу. Очень крупным скелетом, регулярно норовившим выломать дверцы шкафа.

Однако поток паломников в родную деревню героя Шусина хотя и стал меньше, но полностью не иссяк, и многие согласны были заплатить любые деньги за то, чтобы остановиться в его жилище. Вот оборотистые деревенские старейшины и призадумались – куда одинокому бобылю такие хоромы, тем более, что он не каждую ночь до них добирается, а зачастую засыпает там, где свалился? Дом Текудера был превращен в гостиный двор, заправляющий в нем трактирщик ради собственного спокойствия обязался кормить и поить бывшего владельца, тихо и незаметно выселенного в сарай, где раньше держали овец. Легендарный меч, сразивший демона, и расшитый золотом плащ были хозяйственно прибраны старостой. Драгоценные кубки и подносы тонкой работы – дары от благодарных жителей – разошлись по старейшинам… Ягмир гулял в общем табуне, исправно снабжая общину элитным потомством. А герой Текудер превратился в дядьку Кудю, местного пьяницу и дебошира. Диковину.

Не может живой человек устоять на вершине человеческой благодарности. Всем было бы лучше, если бы герой не вышел из схватки живым. Бессмертие реальное и бессмертие памяти людской не могут достаться одному: воистину, это ноша тяжела. Только избирательность памяти, благородно закрывающей глаза на прегрешения умершего, способна передать потомкам светлый идеал, образ настоящего героя. Живой прототип этому только помеха.

Мы направлялись на север, навстречу зиме, стараясь держаться в стороне от обжитых мест. Совсем недалеко, на границе с кайджунской степью нас ждал еще один Камень силы. Я слышал его зов, видел направление потоков энергий над головой... но лошадки несли нас восточней, к предгорьям Тянь-Мыня, хотя мы давным-давно могли быть там, рядом с ним. Ехали быстро, останавливаясь лишь на ночные привалы, но времени затратили уже больше двух недель. Ледяное дыхание ветра срывало с деревьев остатки листвы, потемнела зелень сосен и кедров, землю для ночевок внутри шалашей приходилось прогревать кострами и устилать толстой подушкой лапника. Время от времени в ночи раздавался вой волчих стай. Ныла от холода не так уж и давно зарубцевавшаяся рана, сводило судорогой пальцы рук, сжимавших повод, щипало морозом щеки, не прикрытые мехом малахая. Тяжко приходилось и избалованным красавцам коням с их короткой шелковистой шерстью, привыкшим в наступающих холодах хрустеть овсом в теплой деревенской конюшне. Где мы оставим их, когда подойдем к предгорьям? Просто бросим? Жалко-то как! Я старательно готовил себя к этому, потому и терпел их капризы... которых не было. Складывалось ощущение, что они тоже были готовы.

Текудер ничем не помогал. Хорошо, хоть не мешал, конечно, но толку от него не было никакого: безучастно покачивался в седле Мерхе, ел, что дают, спал, где положат. Он окончательно погрузился в себя, находя внутренний мир более значимым, чем тот, что нас окружает. Раздражал безмерно: сейчас он стал обузой для нас, и вел себя так, будто это – в порядке вещей! Но Учитель Доо словно не замечал тяжести упавшего на плечи бремени и терпеливо возился с бывшим учеником. Глаза его ввалились, лицо осунулось, но ни слова жалобы не слетало с обветренных губ. Терпение и решимость наставника заставляли и меня сдерживать рвущиеся с языка ругательства – всем нам сейчас нелегко.

Вернуть потерянное было уважение к герою помог сеньор де Норона, как-то вечером предпринявший отчаянную попытку обрести независимость от сознания владельца тела. Начало трансформации я пропустил: отводил коней в сторону от места стоянки, чтобы как следует вытереть и накрыть попонами. Шум, поднявшийся у наполовину обустроенного костра, заставил бросить скребницу и, успокоив Мерхе, поспешить к месту разворачивающихся событий. Я чуть-чуть опоздал: Учитель Доо уже скрутил Текудера-Норону каким-то изощренным приемом.

– Чего же тебе не хватает, любезный? – тихо выговаривал он, наклонившись к заострившемуся уху. – Ты дышишь, видишь, чувствуешь мир… пусть с помощью ворованного тела, но ты живешь...

– Тело с-смерда… – рычал глухо демон в ответ, стараясь вырваться из захвата, – прос-столюдина, ублюдка, ш-шлюхиного сына… это поз-сор!

Черты лица снова дрогнули, поплыли, словно выбирая окончательный облик.

– Тело героя, которого с благодарностью помнит Шусин вот уже сто лет, – голос наставника оставался ровным, только мышцы спины напряглись до предела. – Благородство – в душе, ты знаешь об этом сам, неудачник, не способный на достойное перерождение! Он победил тебя тогда, одолеет и сейчас.

– Ха! Я его почти уничтож-ж-жил! – сквозь хрип и стиснутые зубы, прорычал демон. – Нет больш-ше твоего ученичка!

И тут Текудер нанес удар. Видимо, во время путешествия он копил силы, концентрировал их, чтобы решить исход боя за один ход. Из носа и ушей хлынула кровь, яростно пылающие алыми углями глаза потухли, тело несколько раз дернулось в конвульсиях… и затихло.

– Стоять сможешь? – спросил Учитель Доо бывшего ученика, превращая захват в поддержку.

Тот кивнул и выпрямился, пошатываясь. Принял из рук наставника фляжку с водой, жадно глотнул и вылил влагу в ладонь, растерев по лицу потеки крови. Учитель Доо поморщился, порылся в рукаве и вынул полотняное полотенце, расшитое по краю драконами.

– Клоун, – слабо улыбнулся Текудер, принимая ткань.

Наставник вернул ему улыбку.

А я смотрел на них, привычно стоящих бок о бок, и видел иное.

Крепкий вихрастый мальчишка вытирает кулаком со сбитыми костяшками кровь из носа и настороженным взглядом сопровождает каждое движение одетого в дорогую броню всадника, легко соскочившего с мощного боевого коня. Воин улыбается, извлекает из узкого рукава шелковой поддоспешной рубахи крупное румяное яблоко и протягивает его на раскрытой ладони. Ребенок, чуть помедлив, принимает угощение: яблоко остро пахнет медом и приключениями, сказочной жизнью, совсем не такой, к которой он привык. Сегодня деревенские пацаны, как всегда, навалились скопом, побили и сбежали лечить свои синяки. Вечером их родители придут в дом и будут кричать на маму. Никто из деревни слова доброго им не сказал за все десять лет жизни мальчугана, куском хлеба не поделился, а странный чужак не просто угощает яблоком, но еще и вынимает его из рукава… Так же делал яркий смешной человечек на осенней ярмарке, – мама называла его клоуном, – он еще и жонглировал всеми вынутыми оттуда вещами. Ребенок был восхищен акробатическими трюками, ловкостью и весельем – настоящим волшебством, вспыхнувшим ярким пятном в череде серых дней и серых людей. И даже сбежал бы с бродячим цирком… но он никогда не бросит маму! «Клоун!», – восторженно шепчет мальчишка, шагнув к незнакомцу.

Видение мелькнуло и исчезло, но я уже привык доверять истине, открывающейся именно так.

Текудер снова ушел в себя. Но больше меня не раздражала его отстраненность от ежеминутных вызовов внешнего мира: его душа – поле битвы, где сдерживается и ослабляется набравший силы демон. Рано или поздно тот должен сдаться, ибо уже понял, что никто из нас не позволит ему победить… но смирит ли свою гордыню?

Осень внезапно кончилась. На смену промозглым дождям пришел снег, пока еще быстро тающий на непромерзшей земле. Скоро он ляжет надолго.

Хребты предгорий взламывали ровную линию горизонта, цель была близка, но погода испортилась окончательно. Следы, оставленные семеркой наших коней, пятнали нетронутую снежную целину. Любой патруль, оказавшийся в этих местах, сможет обнаружить нас. Хорошо, что начинающийся буран все скроет. Может быть, и нас заодно упокоит навеки.

Холод пробирал до костей. Небо слилось с землею в крепких объятиях, не обращая внимания на тех, кому не посчастливилось очутиться в эти минуты между ними. То ли страсть, то ли борьба – хаос заполнил все вокруг. Исчезло не только пространство, но и время. Я оглох от свиста ветра, ослеп от бушующей кругом белизны. Как долго и куда именно держим мы путь? Все силы сосредоточил на том, чтобы удержаться в седле. Если порыв ветра сшибет с коня, то канешь камнем в льдистое безмолвие пластающихся следом сугробов, останешься в них навсегда. В глаза вновь швырнуло охапку колючих снежинок, но нос вдруг учуял слабый запах дыма. Дыма домашнего очага. Жилье! К демонам скрытность, она опасна сейчас. Лошади сами прибавили ход, следуя за бодро скачущим Хранителем Сию: он единственный из нас еще был способен бодро скакать.

Метель и высокий забор закрывали жилище, к которому привел нас спаситель. Я даже не смог определить, как оно выглядит и насколько велико. Учитель Доо, с трудом разгибая конечности, сполз с мухортой и из последних сил постучал в крепкие деревянные ворота. Хрипло залаяли дворовые псы.

Какие-то низкорослые, приземистые человечки, укутанные до самых глаз в шарфы и малахаи, ухватили поводья коней, махая руками в сторону дома и даже не пытаясь перекричать вой вьюги. На пороге встретил хозяин, цепким взглядом обшаривший нас с ног до головы и принявший наше оружие: Учитель Доо зачем-то его отдал. Опасается, но впускает? Странно. Мог бы просто закрыть двери перед нашими носами. Ввалившиеся следом в сени заснеженные карлики скинули верхнюю одежду и оказались обычными детьми от десяти до пятнадцати лет. Пересмеиваясь и толкаясь, они ринулись в комнаты, а мы неторопливо освобождались от ватных стеганых курток, насквозь промокших под снегом и задубевших от мороза. В тепле глаза оттаяли и моментально начали слипаться, но я героически боролся со сном: расслабляться не стоило, возможно, именно этого и добиваются непонятные обитатели предгорий. Я перестал слепо доверять землякам, а эти люди к тому же отличались от коренных шусинцев. Какой-то неуловимой чуждостью веяло от них, поэтому я был настороже, хотя и не чуял опасности.

В просторной, но темноватой и скудно обставленной комнате собралась мужская часть семьи в полном составе: лысый сморщенный патриарх, казалось, только усилием воли удерживающий в себе слабое дыхание жизни, его пожилой сын – тот самый, кто встретил нас на пороге, около десятка детей разных возрастов. Старшие мерили нас подозрительными взглядами. Судя по количеству отпрысков, здесь в чести большие семьи. Сын патриарха, скорее всего, тоже был последним из выводка уже отсутствующих в доме многочисленных братьев: в деревенских семьях до сих пор придерживаются традиций минората – старшие дети отселяются и ведут свое хозяйство, а имущество родителей наследует младший, хранящий род.

– Гость, переступивший порог, священен, – торжественно объявил нам сидящий на подушке старик.

– Священен домашний очаг, – поклонился Учитель Доо, прижав ладонь к груди. – В вашей деревне спокойно?

– Спокойно, – подтвердил патриарх.

– Волки и воры спокойны?

– Спокойны, – снова кивнул трясущейся головой дед, а стоящий по правую руку сын чуть заметно улыбнулся.

– Пусть табуны ваши будут бесчисленны, а отары тучны.

– Ваши уста благословенны, – искра одобрения мелькнула из-под век, нависших над выцветшими от времени глазами. – Вы чтите заветы отцов. Будьте желанными гостями.

– Непростых людей принес на своих крыльях северный ветер в дом Амагелон-аав, – неторопливо вступил в беседу хозяин. – Я, Басан Амагелон, приветствую вас.

На висках у всех членов семьи розовели татуировки стилизованного изображения буйвола. Скотоводы? Повезло! Может быть, удастся пристроить лошадок, пока разбираемся с проблемой нашего героя, уж они-то смогут достойно ухаживать за ними.

– Доо, – еще раз поклонился учитель. – Можете обращаться ко мне «Странник Доо». А это – мой ученик, Аль-Тарук Бахаяли.

Я с достоинством поприветствовал присутствующих.

– Текудер, – равнодушно и как-то высокомерно проронил наш спутник. – Просто Текудер.

Любопытствующие взгляды хозяев скатились с его застывшей статуей фигуры как струи дождя со скалы.

– Ну что же, будем знакомы, – после недолгого молчания хозяин предложил. – Дети вас проводят в мыльню, умойтесь перед ужином.

Я был рад воспользоваться тазиком с водой и простым хозяйственным мылом.

Посреди широкого и низкого каменного стола исходил пряным паром самовар хого. Статная женщина, лет сорока на вид, подкинула углей в жаровню, чтобы бульон в чугунном горшке кипел не переставая. Рядом были заблаговременно выставлены миски с тонко нарезанными сырыми мясом и овощами. Зеленый лук, ломтики огурчиков, стручковая фасоль, соцветия цветной капусты, длинные полоски кабачков – в животе заурчало. Я успел соскучился по такому изобилию. На плоском блюде стопкой высились тонкие лепешки, в разномастных чашечках маслянисто поблескивали соусы. За толстыми зеленоватыми стеклами узких окон стонала вьюга, а я счастливо улыбался, раз за разом окуная длинные палочки с зажатыми в них аппетитными кусочками в чугунок. На тонкую лепешку аккуратно укладываю прихваченное кипятком мясо, затем – чуть приваренный, сменивший цвет с фиолетового на зеленый, стручок фасоли, перышко свежего лука, хрустящий ломтик огурца. Все это поливаю сладковатым и солоноватым соусами в нужной пропорции, аккуратно сворачиваю в трубочку и с удовольствием потребляю под неспешную беседу старших… Мои спутники и остальное семейство, рассевшееся вокруг стола на низеньких жестких табуретках, с энтузиазмом соревновались в скорости поглощения еды.

Удивительно, что на общий стол выставили именно хого, ведь было бы достаточно и других вкусностей: в глубоких чашах исходили жаром пельмени, начиненные зеленью шпината, фаршем из дичи и капусты, паровые пирожки баоцзы со свининой и соевой пастой, тушеные голуби в охапках свежей пряной зелени. Настоящий пир, поражающий своим изобилием! Самовар же – домашний способ приготовления блюд. Его не предложат посторонним или просто знакомым, а разделят только лишь с родственниками или друзьями. Особая близость возникает между сотрапезниками, что вместе готовят в пряном крепком бульоне мясо и любимые овощи, выбирая их из предложенного хозяевами набора.

Старый дом не производил впечатления зажиточного, был обустроен достаточно скромно и давно не подновлялся: перекошенные полки на бревенчатых стенах, сколы и трещинки в чашках, скрипящие полы... откуда столько разносолов? Настораживало не только щедрое гостеприимство хозяев, но и сам факт того, что они вообще впустили чужаков, обогрели и накормили, позаботились о лошадях и прочих питомцах – здесь тесновато. После церемонии недолгого приветствия преисполнились к незнакомцам доверия? Подозрительно как-то.

Глаза домашнего кота ревниво следили за Сию, который с урчанием пожирал мясо из его собственной миски, но спрыгнуть с полатей над запечью полосатый зверек не решался: они уже успели подраться и выяснить, что пришелец сильнее. Хранитель представился хозяевам позже нас, устроив безобразное выяснение отношений с постоянным обитателем, но чем-то смог снискать их расположение. Сама печка уже отработала день и медленно остывала, наполняя комнату мягким теплом. Как хорошо! Я осторожно вытянул под столом ноги в мягких овчинных чунях, предложенных нам дочерью хозяев, распрямляя затекшие за день колени и стараясь не задеть сидящих напротив домочадцев гостеприимного дома. Доел щедро политую соусами лепешку и засмотрелся на ловкие руки хозяйки, засыпающей в насыщенный мясной бульон самовара длинную яичную лапшу, завершающую трапезу.

Старший сын хозяина, не сводивший с нас на протяжении всего ужина настороженного взгляда ореховых глаз, проводил меня к месту для сна – полати над печкой, облюбованные котом, освободили от вещей и тряпья, а также от любопытных младших.

– Ты напрасно опасаешься, – я первым нарушил неловкое молчание, – но я тебя понимаю: самых разных людей может привести в дом метель. Даже злодеев, которым привычно чужую кровь проливать. Но почему вы впустили незнакомцев? Это не постоялый двор, не таверна, которые оказывают подобного рода услуги, это – ваше личное жилье...

– Я бы оставил вас снаружи. Мне не нравятся чужаки в доме, – ответил он мне, прямо глядя в глаза. – Но старики запрещают.

– А ты всегда слушаешься стариков?

– Нет, конечно, – он ухмыльнулся. – Но тут они лучше знают. Да и обижать их нельзя.

– И что же они сделают, если обидятся? – я заинтересованно обернулся, прервав на половине обустройство спального места: как раз вынул одеяло из заплечного мешка, а тючок с запасной рубашкой и бельем собирался пристроить вместо подушки в изголовье.

– Уйдут.

– Как… уйдут? – такой ответ вверг меня в недоумение. – Куда?

В моем представлении старый человек всегда привязан незримыми цепями к тому, что было нажито, как репей цепляется за прошлое, в штыки воспринимает новшества и перемены, признавая ценным лишь собственный жизненный опыт. Консерватор и ретроград, чьи советы скорее тормозят развитие общества, чем приносят пользу… и такой крутой поворот?

– Никто не знает, куда, но такое уже бывало раньше, – юноша передумал покидать гостей и пристроился на перекладине лестницы, ведущей на полати.

Я сел рядом, приготовившись слушать очередную поразительную историю – их у меня уже скопилось немало. Даже сон отлетел, хотя совсем недавно давил на уставшие плечи, маня предвкушением отдыха. У стола суетилась женская половина семьи, убирая посуду, Учитель Доо, Текудер и патриарх с сыном о чем-то тихо беседовали, попивая вино из глиняных чашек, в отгороженном от общей трапезной уголке. Нам никто не мешал.

– Жил некогда в Шусине Очирбат-гуай, – начал свой рассказ. – Большую семью имел. Сыновей сильных имел, дочерей красивых. Скота бессчетно. Овец жирных, кобылиц быстрых, волов могучих. И все, за что брался он, получалось легко и красиво, как на пиру льется песня. Долго длилось его счастье, но изменило. Судьба наслала мор и глад на его долину – и как с ними справиться самому? Посланники из города пришли. Снадобье привезли, вылечить всех обещали, а за это отречься от заповедей предков потребовали, принять новый уклад. Очирбат-гуай прогнал чужаков. Но мор не ушел. И луны не прошло, как половину детей потерял. Сыновей, дочерей потерял – не сдался. Жена, сердца отрада, песня души, умерла – не сдался, не позвал обратно городских. Трупы коров и овец грудами легли на вытоптанные дикими лошадьми пастбища. Воды реки приносили отраву. Ветер на крыльях своих – черную засуху… И тогда старший сын пошел против воли отца. Пошел против обычаев предков. Он вернул посланников, принял из их рук лекарство, подчинился новым законам.

И не только сын Очирбат-гуая. Молодые и дерзкие восстали против не знающих, как справиться с бедой, отцов. Мир меняется, – говорили они, – принимает новую форму, устраивается по иным, отличным от прошлых, правилам, а те, кто распоряжается нашей судьбой и жизнью, словно не замечают этого, оберегая обычаи предков и потрясая вышедшими из обращения ценностями. Их мудрость казалась молодым стариковской блажью, советы – брюзжанием, запреты – произволом деспотов, не желающих расставаться с властью.

«Прости, сын мой, – сказал Очирбат-гуай, – что не смог воспитать тебя правильно!» Сказал – и ушел. Ушел он из дома, чтобы не видеть поношения всего, что дорого сердцу шусинца. Стар стал, слаб, не смог защитить предков от поругания. Напрасно умерли сильные сыновья. Зря угасли красивые дочери. Свет очей, жена верная, вотще ушла из мира живых. Поднялся на гору Бурхан, встал над обрывом и задумался: как дальше быть? Только недолго стоял он один. Подошли к нему сосед с женой и убеленные сединами погонщики стад, и старосты из ближайших поселков… Их перестали слушать, мнением перестали интересоваться, распоряжения выполнять. Каждое замечание, каждое слово воспринимались бредом выживших из ума: дети перестали чтить отцов, внуки презирали дедов. Посмотрели старики друг на друга, заплакали, обнялись и бросились в пропасть. С тех пор люди называют ее ущельем Воющих душ.

Жажда нового распространилась как пожар по всему Шусину… и старики сдались. Они сняли с себя ответственность за участь будущих поколений, отринули свой долг быть рулем и ветрилами корабля, пустившегося в самостоятельное плавание по бурному морю жизни. Говорят, они все уходили в горы. Умирать. Обрезали нити, связывающие поколения в единое целое.

А молодые стали строить новую жизнь по своему разумению, набивая раз за разом те же самые шишки, что набивали до них отцы и деды. И оказалось, что обычаи предков и ветхие ценности вовсе не бесполезны, а помогают выжить. Теперь повзрослевшая молодежь создавала свою традицию, благоговейно внимая советам немногих оставшихся старших, складывая их навыки и наблюдения в копилку собственного опыта. Даже вздор, который несли старики, просеивали в поисках жемчужин мудрости былого… Да, жить в русле традиции – это жить с закрытыми глазами, пользуясь чужим умом и зрением, но когда прерывается традиция, на опустевшем месте сложно построить что-то принципиально «свое», не допустив ошибок. Иногда – слишком дорогих и непоправимых для устроителей. Это был горький урок для всех: и для стариков, проявивших слабость, и для молодых, лишь много позже осознавших свою глупость.

– Когда это произошло? – спросил я

– Может, сто, может, пятьсот лет назад... кто упомнит?

– Почему же не вмешался Совет Мудрых?

– Какой Совет? – удивился рассказчик.

А ведь и вправду… ни разу во время путешествия по Шусину я не слыхивал о Совете Мудрых, хотя по договору с Тулипало он должен был существовать до сих пор. И никто не имел права вмешиваться в его деятельность и оспаривать решения… Или члены Совета тоже так кстати «ушли в горы»? Как-то незаметно само существование этого органа власти исчезло из архивных документов и летописей, которые я старательно изучал в доме отца. Надо будет обязательно задать вопрос Первому министру из шусинской семьи Иса: как такое могло получиться? Потом.

– И сейчас в тех вещах, которым нас учат старшие, мы уже не ошибемся…

– И, значит, имеем право на эксперименты, – заключил я.

Собеседник замялся на мгновение, видимо, пытаясь угадать смысл незнакомого слова, и утвердительно кивнул.

– Но все же, почему традиция поощряет столь опрометчивое гостеприимство? – вернулся я к началу разговора.

– Потому что на вашем месте мог быть любой из нас. Метель не делит на своих и чужих. В этих краях, где народу немного, путник без помощи может погибнуть. Мы ведь раньше ходили со стадами по всем долинам предгорий, на месте не сидели… вот оттуда и взялся обычай делить стол и кров с тем, кто придет к порогу. Никто не хочет держать ответ за чужую жизнь перед Судьбой и Смертью.

Я понимающе кивнул и вернулся к обустройству лежанки, постаравшись выбросить сказанное из головы: обдумаю это позже, когда как следует высплюсь.

Через пелену дремы доносились до меня негромкие голоса хозяев и Учителя Доо, уговаривающихся о возможности оставить здесь, под присмотром, вещи и лошадей Текудера. Какая дорога откроется ему в храме Судьбы? Мы не знали, но вряд ли он пойдет по ней обремененный скарбом. Да и вернуться за оставленным имуществом никогда не поздно, до храма недалеко. Старшие обсуждали стоимость зимних кормов, регулярность выездки, тонкости содержания необычных постояльцев конюшни…

Серое небо нависало над серыми скалами. Ветер гнал тучи, что перекатывались по небу волнами бушующего океана, завывал в ущелье, на дне которого билась о валуны дикая, злая речушка. На вершине безжизненной голой скалы сидел отец, устало опустив плечи. Порывы ветра трепали льдисто-голубую накидку, срывали с головы церемониальный убор. Откуда-то снизу поднялся и встал рядом дед, потом еще один старик, и еще… Все эти люди, одетые в родовые цвета Иса, молча смотрели на бурные воды реки. Отец встал. Поочередно обняв каждого из пришедших, он развернулся к пропасти и… Нет!

Я распахнул глаза. Сердце колотилось как бешеное, в груди застыл снежный ком. Не заметил, как уснул. Ну и привидится же! Настоящий кошмар, навеянный усталостью пути, духотой дома и вечерней беседой. Слава Судьбе, мой занудливый отец никогда не поддается порывам. Или я чего-то не знаю о нем?.. Все, хватит. Надо гнать из головы дурацкие мысли. Все будет хорошо. У нас все будет хорошо.

Хозяева встали еще до рассвета. Мы сквозь сон слышали, как на кухне позвякивала кастрюльками хозяйка с парочкой дочек на подхвате. Мужчины, стараясь топать потише, отправились в хлева и на конюшню, обихаживать скотину. Пришлось тоже вставать, хотя вчерашний путь сквозь буран сильно вымотал нас. Умылись, привели в порядок вещи, просушенные на горячих камнях печи, и после плотного завтрака попрощались с домом Амагелон-аава. Повинуясь внутреннему порыву, я объявил:

– В Бахаре вас всегда будет ждать «Дом в камышах». У нас тоже случаются бури самого разного свойства, но традиции гостеприимства не столь сильны, как в этих краях. Мое жилище откроет двери приходящим к порогу.

Семья Амагелонов с достоинством поклонилась в ответ.

Предгорья дыбились хребтами. После вчерашнего буйства небо радовало тихой умиротворенностью. Под ярким солнцем стремительно таял снег, но мощеной дороге это было только на пользу. Мерхе гарцевал и пританцовывал под Текудером, сияя золотом шкуры, словно солнечный зайчик. Его всадник тоже взбодрился, во взгляде мелькала надежда на чудо. До храма Судьбы добрались на удивление быстро: дорога привела нас к грубо вырубленной лестнице, ведущей к темному проходу в скале. Оставив лошадей у специально обустроенной коновязи, мы поднялись наверх. Хранитель Сию остался с остальной скотинкой сторожем, уговорили.

Первый же шаг, сделанный в манящую щель пещеры, словно перенес в иной мир. Незримая граница отсекла от свиста ветра, фырканья животных, света дня. Не сказать, что нас погрузило в кромешную тьму: время от времени встречались тусклые светильники, помогающие притерпеться к царящему сумраку. Длинный узкий проход со сточенными стенами и круглыми арками, словно пробитый в скалах подземной рекой, извиваясь, вел в толщу гор. Впереди шел Учитель Доо. Я замыкал путь – это почетно.

Вопреки моим опасения, чем дальше, тем становилось светлее. Правда, свет этот был совсем непохож на солнечный. Как-то внезапно мы очутились посреди зала, потолок которого терялся во тьме, а сглаженные стены испускали идущее изнутри сияние. Всполохи мирового пожара плясали в известняке, сгущаясь в каких-то знаках, похожих на древние печати и начертанных гигантской кистью спиралях, будто бы обагренных кровью. В зале властвовало безмолвие. Пустота, заполнившая храм, словно выталкивала из своих глубин в центр помещения тяжелый бронзовый колокол, потертый от усердия и позеленевший от старости. На деревянных резных столах с изогнутыми ножками радужно переливались хрустальные пузыри – гадальные сосуды, я их узнал по характерной форме. За хрупкой преградой сфер виднелись где камни с вырезанными пиктограммами храмового наречия, где черепашьи панцири, кости-астрагалы или ветки экзотических растений. На массивных деревянных пюпитрах покоились толстые книги в переплетах с накладками из золота и драгоценного нефрита и атласы карт звездного неба. Посреди зала, прямо под колоколом, маслянисто поблескивали темные воды утопленной в пол чаши бассейна, а дальше, у стены, в такой же чаше, только поднятой на треножник, жарко пылал огонь. Ни одной из стихий здесь не дали преимущества. Ни одну не обидели пренебрежением. Все приемы, с помощью которых ведут беседы с Судьбой, были представлены в этом храме, первом и единственном святилище нашей Госпожи, которое видел своими глазами. Стены храмового пространства, теряясь в вышине, спиралью огибала галерея, украшенная гроздьями фонариков – алых, оранжевых, золотых – их ленты и цветные веревочки с узелками удачи сонно колыхались, хотя мы не чувствовали даже малейшего дуновения ветра. Но и светильники не были способны развеять мрак, сгустившийся под сводами.

Долго ли мы стояли, замерев в благоговении? Не знаю. Здесь не было времени. Не было пространства. Не было горя и радости. Не было всего, что существует, кроме Судьбы и ее даров – если ты готов их принять. Ничто не нарушало безмятежности и тишины, царивших в храме. Мы оставались птенцами внутри гигантского яйца, огражденные от житейских бурь и перемен его толстой скорлупой, в покое и безопасности. Не стоит сейчас проклевываться в мир, пугающий бесконечностью вариантов. Не время.

Как и откуда рядом с нами появился служитель-шадес, я так и не понял. Впервые видел жреца храма Судьбы вблизи и разглядывал с интересом. Он был облачен в пышное пурпурное одеяние с многочисленными складками и широченными рукавами. Носить такое могли только те, кто посетил «пещерные небеса», что бы это ни значило. Голову покрывал деревянный «звездный» венец с нефритовыми инкрустациями – изображениями мест обитания небожителей. Алые таоку со всей тщательностью заправлены в белоснежные чулки, чтобы не смущать видом развевающихся штанин невинность госпожи Судьбы, а пухлые стопы втиснуты в узкие черные лодочки . «Заоблачные» туфли? Этот толстяк умеет ходить с облаками и туманами? Я даже решил было его зауважать, но очень скоро был вынужден отменить свое решение.

– Что делают здесь отщепенцы, оставившие Служение? – гневно вопросил он срывающимся голосом. – Судьба не ведет вас по Ее дорогам, вот и идите по вашим, подальше отсюда.

– Шадес, – Учитель Доо, склонив голову набок, с любопытством рассматривал собеседника, – не выносите дрязги между нашими школами на суд Госпожи. Мы пришли к ней за советом, и этого права вам у нас не отнять. Это не ваши храмы. Это храмы Ее.

Рыхлые щеки возмущенно затряслись, а аккуратный ротик с сочными красными губами, обрамленный ухоженными черными подковами бороды и усов, желчно поджался. Бахарец! Узнаю столичного жителя по повадкам. Как он попал в шусинский храм на краю света? Или это единственная возможность для служителя Судьбы не бродить по придорожным часовенкам Бахара, – одна за одной, и снова по кругу, – а осесть где-то в теплом местечке? И сытом, должен заметить, судя по комплекции жреца.

«Не ссорьтесь, дети!», – стены завибрировали от звука низкого грудного голоса, казалось, шедшего ниоткуда и отовсюду. Нервные окончания пронзила болезненная дрожь. Плеснула в бассейне вода, взвилось столбом пламя в чаше, столики зашатались, и один из шаров, закачавшись, упал на камень пола. С жалобным хрустом лопнул хрусталь, разноцветные гадальные камни раскатились по залу, а один, описав круг, ласково ткнулся в носок сапога Текудера.

– Оракул проснулся! Братья! – шадес мазнул по нам невидящим взглядом и, переваливаясь с боку на бок, словно хлопотливая мама-утка, собирающая утят, побежал к галерее, размахивая рукавами. – Братья, оракул проснулся!

Я почувствовал, как моей щеки коснулась ласковая теплая ладонь, и тонкий аромат смутно знакомых духов овеял чело, и отзвук давно позабытой мелодии заставил вспоминать о том, что забыл... Текудер встрепенулся и словно сбросил оковы сна, подняв камень. Веселенький розовато-бежевый моховой агат принес послание от Судьбы. Прожилки на его поверхности сплетались в пиктограмму храмового наречия Смерть.

Учитель Доо и Текудер пристально смотрели друг на друга, и их губы растягивала глупая улыбка облегчения, одна на двоих. Не понял...

– Я думал нам выпадет пустой камень, типа: делайте, что хотите, – пояснил-таки свою радость наставник.

– И я сомневался, что Судьба даст мне знак, – согласился воин. – Она ведь не властна над нами.

Надо же! Впервые слышу от попутчика внятные речи. Надежда, воистину, творит чудеса – герой ожил и даже как-то посветлел ликом.

– Намек был дан недвусмысленный, нам поможет вторая Госпожа. Но чего можно ожидать в храме Смерти? Если в храмах Судьбы шадесы с помощью предсказаний, гаданий и комбинаций небесных светил творят на земле волю Госпожи, то суровые служители Смерти специализируются на изгнании темных сущностей. Тому, кто заключен в тебя, как в клетку, может не поздоровиться. Однако нам предложили выход из сложного положения, в котором ты оказался… Думаю, стоит воспользоваться им.

– Что бы ни произошло – это лучше, чем то, что творится сейчас. Я впадал в отчаяние, не видел возможности избавиться от чудовища, выросшего внутри, становившегося мною. Опасался, что это – навечно… Спасибо! – он поклонился Учителю, – Вы всегда вовремя приходите ко мне.

– Прости, яблока не принес, – улыбнулся наставник, обнимая своего первого ученика. – Да и подзадержался в дороге…

– А я – вообще заплутал.

– Держись, – подбодрил Учитель Доо. – И помни: ты многим небезразличен.

Они помолчали, словно опасаясь лишним словом нарушить ту хрупкую близость духовного родства, которая иногда возникает между учителем и учеником.

– Дальше пойду один, – твердо заявил Текудер. – Это моя дорога.

– Разумеется. Но в храм войдем вместе. Я давно не посещал шусинские храмы-отражения, а Аль-Тарук вообще не видел их никогда. Он ведь из Бахара, там совсем иные традиции поклонения Судьбе и Смерти. Нам туда, – он бодро ткнул пальцем в пол и, подобрав свою котомку, заторопился к лестнице, ведущей в галерею.

У ее основания скрывался люк. Текудер легко рванул его за кольцо, хотя толщина крышки внушала почтение. Лестница змеей устремлялась вниз, повторяя очертания галереи верхнего зала. Спускались недолго, пару пролетов, и оказались в зеркальной копии храма Судьбы.

Этот храмовый зал будто парил над мраком бездны. Стены были подсвечены синим, отчего спирали и печати казались чернильно-черными. В центре зала висел оскалившийся хрустальный череп, под ним – водоем, а в чаше с огнем распускался цветок бело-голубого пламени. На низких столах с причудливо изогнутыми ножками ощерили хищные лезвия обсидиановые ножи, бликовало прозрачное стекло сосудов для сбора крови, топорщили перья ритуальные маски и бубны, посверкивали чеканными узорами колокольчики, кубки и колотушки. Гроздья синих и белых фонариков ограждения галереи сопровождали спираль лестницы вниз, во тьму. Здесь должно было быть холодно и жутко… но почему-то не было.

Как-то обыденно, не «из ниоткуда», к нам поднялся по лестнице молодой мужчина в простом балахоне с белой повязкой исповедника на лбу. Он был чисто выбрит, подтянут и больше напоминал царедворца, вздумавшего развлечься религиозными играми. Лишь чуть ввалившиеся щеки и пересохшие губы свидетельствовали о том, что слова «пост» и «аскеза» для него не пустой звук.

– Госпожа Смерть приветствует детей Судьбы, – прошелестел еле слышно, только белки глаз сверкнули в полутьме. – Вы смогли разбудить оракула... это бесценно! – Мы молча поклонились. – Но что вам нужно от моей Госпожи? Ты... – он заглянул в глаза и, как показалось, перелистнул пару страниц летописи моей жизни, – еще не свободен, но уже и не связан. Иди своим путем, мальчик, тебе здесь не место. Ты... – он бросил беглый взгляд на наставника, – опять пришел насмешничать и нарушать покой? И почему тебе Госпожа все прощает, охальник?

– Любит, – Учитель Доо добродушно ухмыльнулся. – Она знает, что и я обожаю ее до полусмерти.

– Да уж... – незло проворчал служитель. – Истинное проявление любви: обходить тебя стороной. А что касается тебя... – он пристально вгляделся в лицо Текудера, – герой... убийца... беглец... Ты, как и твой наставник, ускользнул от ее власти. Разве не знаешь, что стал бессмертным?

– Знаю, – обреченно ответил тот.

– Госпожа не сможет тебе помочь.

Надежда, горевшая в глазах Текудера, погасла, на лицо легла тень обреченности.

– Стой! Держись, Текудер! – я кинулся к воину, обхватил за плечи, понимая, что потеряв надежду, демона он уже не сможет удержать. И мы не удержим, он уже начал изменяться. – Как Вы могли! – выплеснул в лицо служителю свое отчаяние.

И вновь со щелчком раскрылся цветок пламени в чаше, затрещали под моими руками кости, раздувая в размерах первого ученика Учителя Доо, удар шипастого локтя отбросил в сторону, будто медведь стряхнул с холки щенка. Я упал и больно ударился о твердый камень пола, даже не успев сгруппироваться.

– Убью!!! – проревел окончательно воплотившийся демон, захвативший наконец-то тело героя и перекроивший его в привычную форму. Осуществил, гад, свою мечту! – Вс-сех уничтожу!!!

Я, конечно, смотрел снизу вверх, но только сейчас оценил, насколько был огромен синьор де Норона. Выше Балькастро. Шире в плечах, чем Иниго и Сорбелло, в свое время потрясшие меня своей мощью. В сполохах синего пламени его броня отливала вороненой сталью, а кончики рогов, закрученных в тугую, как у барана, спираль были необычайно остры. Громадная лапа с загнутыми когтями уже тянулась к обсидиановым ножам, раздраженно бьющий о камень пола хвост в щепки расколол столик с ритуальными сосудами. Обломки рухнули в чашу бассейна, окатив ледяной водой. Спасибо, это исцелило от внутренней дрожи. Я вскочил. Учитель Доо замешкался, примеряясь к схватке с одоспешенным рыцарем изнанки... Вперед выступил исповедник. На лице его играла улыбка человека, предвкушающего изысканное удовольствие. Он широко размахнулся посохом и от души залепил сапфиром навершия прямо промеж демонических глаз.

Тот, кто вызывал чувство страха и безнадежности, чьи лапы, казалось, вот-вот свернут оголенные шеи, когти вспорют беззащитные брюха мягкотелых людишек, а острые клыки растерзают плоть, плюхнулся на задницу с видом нашкодившего котенка. У Хранителя Сию в дороге научился, что ли?

– А вот именно ты, голубчик, и был нам нужен, – констатировал священник. – Тебя я и вызывал. Моя Госпожа давно не играла с такими, как ты. Жаждешь Смерти? – усмиренный де Норона молча мотнул отяжелевшей головой. – Ты познаешь Ее, если Она будет милостива к тебе. В три храма нужно войти, преодолеть три испытания. Только пройдя дорогами смерти, сможешь понять, что такое жизнь. Можешь уйти навсегда, а можешь родиться вновь – выбор всегда за тобой. Ступай вниз по лестнице.

Я слышал легенды о храмах Судьбы, соединенных тайными путями в единую сеть. Если храмы Смерти зеркально отражают в подземье то, что видят глаза на земле, то и у них должна быть своя сеть ходов, проложенных глубоко в толще скал. Бр-р-р, не хотел бы я вслепую ползать по этим дорогам… Но как же силен священник! Я даже предположить не мог, что скромные служители Смерти, отпевающие покойников, освящающие подозрительные подвалы, пожарища и места катастроф, изгоняющие привидений и шкодливых домашних духов из кухонных горшков, являются носителями такой мощи. Вот и демон явно опасается этого человека намного более предполагаемого странствия. Войдет ли в ходы? Примет ли вызов? Примет. Как принял бы его Текудер.

Скрежеща нестрижеными когтями по камню пола, де Норона решительно двинулся к лестнице. Но перед тем, как сойти во мрак нижних этажей, задержался.

– Я пос-стараюсь стать Текудером, – проворчал он. – Буду с-скучать по вам.

– Не сомневаюсь, – насмешливо отозвался наставник. – Ведь, в отличие от тебя, он вернется живым при любом исходе.

– А тебе, не щ-щенок и не мальчиш-ш-ка, ученик Учителя Доо Аль-Тарук Бахаяли, дарю мой теш-шань. На удачу!

У меня не нашлось ответных слов, просто благодарно поклонился вороненой спине.

– Ну вот, – оглядел разгромленный зал. Было почему-то грустно, – опрокинули столы, разбили посуду и нагадили в бассейн…

– Вечеринка удалась! – молодецки подкрутил ус Учитель Доо и подмигнул служителю. – Вот за это и любит меня твоя Госпожа.

Надо признать, для Смерти здесь свили уютное гнездышко. Надеюсь, его быстро приведут в порядок… да уж, приведут. Слуг здесь что-то не видно. Исповедник прислонил свой замечательный посох к борту бассейна и сам собирал с пола острые осколки стеклянных сосудов. Мы с наставником присоединились к нему – почему бы не помочь?

– Ваш демон не трус, – с чего это он «наш»? Но священник не заметил моего возмущенного взгляда, поскольку сокрушенно вздыхал над промокшим бубном. – Не каждый рискнет спуститься во мрак неизвестности, ничего не зная о своей участи и об испытаниях, которые поджидают во тьме.

– Расскажите нам о них, – попросил Учитель Доо.

– Для каждого они свои. Кто-то должен покарать, кто-то – пожалеть. Кто-то должен дать пощечину, кто-то – стерпеть ее. Кто-то должен убить, кто-то – удержать себя от убийства. Ни один из тех, кто ходил дорогами смерти, не поднялся по храмовым лестницам прежним, таким, каким спустился. Ведь в чем сила нашей Госпожи? – он оставил бубен в покое и наконец-то повернулся к нам. – Смерть, рождение – суть колебания маятника Великого Предела. Души уходят к корням Неба и Земли, чтобы вернуться обновленными. Текудер выпал из цикла рождений-смертей-рождений, но демон – нет. Его смертную душу, чужую для нашего мира, не примет бессмертное тело, обладающее, к тому же, собственным «Я». Там, в темноте, наедине с самим собой, он сам себя должен принять Текудером, слиться с ним в единое целое... И тогда мы станем свидетелями рождения нового существа, наделенного силой двух миров. Если же нет – чужая душа погибнет от тоски, непонимания и неверных решений. Ей здесь нет места. И тогда к нам вернется прежний герой, ослабленный, но живой.

– И далеко ему нужно будет идти? – я с трудом представлял этот путь.

– Ходы, соединяющие храмы, символизируют путь человека от смерти к рождению, выход из мрака к свету. Госпожа Смерть милосердна. Если не заблудится и не сгинет, то через неделю дойдет до второго храма, он расположен на востоке. Высоко в горах стоит третий, последний храм, замыкающий цепочку испытаний, до него идти дольше и опасности поджидают серьезные. В каждом из святилищ демон должен дать ответ на вопрос: кто он и зачем вообще существует. Здесь он его уже дал, только сам не понял этого… Понравился подарок? – он подмигнул мне в ответ на утвердительный кивок. – Если странствия под землей ничему его не научат – участь его предрешена. Мы не зря всю жизнь практикуем изгнание враждебных сущностей с нашего плана бытия, а в высокогорном храме служат прекрасные специалисты.

– Но как же он там, без еды, без воды? Так долго бродить по подземным ходам...

– В специальных местах оборудованы хранилища для паломников, которые идут по дорогам Госпожи, но и кроме этого… ходы не пустынны. Жить захочет – найдет кого съесть. Если самого не съедят.

Мы ехали к Амагелонам только лишь для того, чтобы оставить в их конюшне Мерхе и забрать припасы в дорогу. Обязательно накажу им привести коней Текудера в бахарские конюшни Иса, если тот не вернется за своим имуществом через год. Негоже оставлять таких лошадей в собственности простой семьи, боюсь, загубят: жизнь скотовода слишком тяжела для особого отношения к столь редким породистым экземплярам. Их надлежащее содержание дорого стоит и требует особого мастерства.

Пока не ударили по-настоящему сильные морозы, стоило добраться до какого-нибудь крупного города и переждать там зимнюю стужу.

– Жутковатая, конечно, подружка у моей Дэйю, – Учитель Доо крепко держал повод аргамака, недовольного отсутствием своего всадника.

– Я все слышу, – хрустальная трель растаяла в ледяном небе.

– И любопытная! – нарочито ворчливо отозвался наставник и добавил, с нежностью, – Благодарю, Госпожа.