Корея

Географическая изоляция Японских островов — явление бесспорное и для истории страны первостепенное. В исследовательском отношении оно приобретает до известной степени значение негативное: признание этого факта как бы снимает внешнюю — для народа, его истории и культуры — среду, выводит страну из русла мировой истории и обращает взор исследователя исключительно на внутренние события. Пытаясь преодолеть подобную тенденцию, мы посвятили специальную главу окружающему Японию миру.

Хотя на первый взгляд события на материке в III–VII вв. вряд ли могли оказать существенное влияние на положение на Японских островах — вследствие трудности связей, взаимной незаинтересованности и неравенства уровней развития, — такой вывод преждевременен и во многом ошибочен. Немногочисленные письменные источники и более обильные археологические материалы свидетельствуют о взаимном интересе и о несомненном воздействии континентальной политики и культуры на жизнь Японского — архипелага. Безусловно, привязанность к континенту архипелага была меньше, чем, например, Корейского полуострова, но сама эта привязанность имела для Японии большее значение, чем изоляция, столь часто отмечаемая. Этот факт оправдывает наше внимание к делам на континенте [ср. Ishida, 1968].

Вплоть до конца VI — начала VII в. все происходящее на Корейском полуострове имело для японцев значительно большее значение, чем события в самом Китае. Поэтому прежде всего обратимся к корейским делам и рассмотрим их сквозь призму этнического, общественно-политического и культурного развития.

Этногенез корейцев известен довольно плохо. В древнейшем прошлом какую-то роль в нем сыграли палеоазиаты. В неолите сложились две локальные этнические области. Южная, более древняя, была связана с протоиндонезийским, малайским миром, что- подтверждается общностью сюжетов о рождении героев из яйца, культа черепахи и барабанов. Северная, более поздняя, уходила корнями в протоалтайский, тунгусо-маньчжурский мир; свидетельство этому — мифы о Чумоне и Тонмёне (героях-основателях Когурё и Пуё), сюжет о героях табунщиках и стрелках. С переходом к культуре металла (середина I тысячелетия до н. э.) сформировались специфические черты этих культурно-этнических областей и одновременно наметились пути к их сближению. Северная область развивалась в постоянном контакте с соседними племенами. Маньчжурии и Северного Китая, что способствовало интенсивному смешению, образованию скотоводческо-земледельческого хозяйства и ранней государственности (древний Чосон). Южная область вела более изолированное существование, мало контактируясь с северной и совсем не контактируясь со своей «прародиной». Поэтому этническое развитие на юге приняло более спокойный, возможно, застойный характер, общественно-политическое — отставало от се-вера, зато здесь распространилось рисосеяние. Но именно на этой базе сложилась культура, комплекс основных элементов которой проник в Японию и создал там предпосылки для появления культуры яёи.

С рубежа нашей эры картина этнической истории Корейского полуострова становится яснее благодаря сведениям китайских источников. Корейский полуостров в это время был заселен местными племенами. По среднему течению р. Амноккан (Ялу) и в северо-западной части полуострова жили когурё (кит. гаогюйли); к северу от них, в Маньчжурии, — пуё (кит. фуюй), а к северо-западу— мальгаль (кит. мохэ); к югу от когурё — окчо (кит. воц- зюй); на центральном участке, ближе к Желтому морю, — мэк (кит. мо); в северо-восточных прибрежных районах — ымну (кит. илоу); в центральных районах, примыкающих к Японскому морю, — е (кит. вэй); в юго-восточной части полуострова — чинхан (кит. чэньхань); в южной — пёнхан (кит. бяньхань); в юго-запад- гной— махан (кит. махань). Все они находились на разных этапах этнической истории; их общество проходило разные стадии разложения первобытнообщинного строя, хотя до сложения подлинного троецарствия (Когурё, Пэкче, Силла), появление которого летописная традиция относит к I в. до н. э., было еще далеко.

Несмотря на то что эти племена сохраняли этническую (и лингвистическую) специфику, процесс этнического смешения (включая и интеграцию пришлых тунгусо-маньчжурских, «китайских» элементов) неуклонно вел к созданию единой этнической общности. Из китайских источников мы узнаем, что предок когурё пришел из пуё, как и предок пэкче, а предки шести общин Силлы — из древнего Чосона. Язык пэкчийцев был сходен с когурёским, а язык силланцев был понятен знающему язык пэкчийцев; язык самих когурёсцев был похож на язык пуё, язык окчо — на язык когурё.

В свете сказанного естественно, что политическое объединение Корейского полуострова в середине VII в. было подготовлено созиданием единой корейской этнической общности [Джарылгасинова, 1979, с. 108–114; 1972, с. 171–178; Первобытное…, 1978, с. 121].

Корея как единое политическое целое появилась на дальневосточной исторической арене лишь во второй половине VII в., а весь предшествующий период оказался заполнен борьбой противоборствующих сил: местных и иноземных, племенных и государственных, выступавших как носители разных этнических, социальных и культурных традиций. Этот процесс, однако, обладал одной отличительной чертой — неуклонной тенденцией к консолидации этих традиций.

В 108 г. до н. э. западноханьские войска разгромили древний Чосон, располагавшийся в Восточной Маньчжурии и Северной Корее. На завоеванной территории были образованы четыре китайские префектуры, размещение, судьба и даже само существование которых вызвали впоследствии нескончаемые споры, не утихшие до сих пор. По всей вероятности, префектура Лолан распространялась на бассейн р. Чхончхонган и Тэдонган, префектура Сюаньту — на среднее течение р. Амноккан и ее притоки, префектура Линьтунь — на центральный участок восточного побережья, префектура Чжэньфань — на междуречье Ханган и Кымган. Лишь- некоторые префектуры имели фиксированные уезды, причем названия большинства этих уездов и их расположение (которое могло бы конкретизировать положение самих префектур) остались неизвестными. Более того, почти наверняка префектуры не имели четких административных границ, особенно на северо-востоке, востоке и юге. В них просто включалось все пространство до известных в то время естественных пределов, т. е. до моря. Не удивительно, что кризис в Ханьской империи заставил сократить расходы на экспансию и на управление полупризрачными префектурами. В результате в 82 до н. э. Чжэньфань была ликвидирована, а в 75 г. до н. э. Линьтунь слилась с реорганизованными префектурами Сюаньту и Лолан. Итак, префектуры, наиболее отдаленные от метрополии, вовсе исчезли, по-видимому, не без участия- местных племене и хан [История Кореи, 1960; Gardiner,. 1969].

После падения Западной Хан и в период узурпации Ван Мана (9—23 гг.) в Лолане, до этого сравнительно процветающем, дела пошли хуже. Поселенцы оказались отрезанными от метрополии народностями ухуань и сяньби, а южнокорейские племена хан усилили свои набеги на территорию префектуры, захватывая в плен китайских поселенцев.

Неуверенность в завтрашнем дне порождала в Лолане авантюристические настроения. Так, в 25 г. некий Ван Дяо убил губернатора Лолана, назначенного центральным правительством, и провозгласил себя диктатором. Лишь в 30 г., когда новая династия — Восточная Хань — справилась с самыми неотложными делами в метрополии, она смогла послать сюда военный отряд, и Ван Дяо» погиб от рук собственных приспешников. При Ван Дяо племена Северо-Восточной и Восточной Кореи — окчо и е — вышли из-под контроля администрации Лолана, и новая династия вынуждена была признать их вождей «заграничными вассалами», предложив; им получать инвеституру на правление в Лолане.

Мелкие образования постоянно враждовали друг с другом, и это облегчило их поглощение владением Когурё, которое еще в 12 г. н. э. восстало против власти Ван Мана и самоопределилось на территории в верхнем и среднем течении Амноккан и его притоках.

Префектура Сюаньту, с ним соседствовавшая, немало терпела от набегов Когурё, и в 106 г. ее ставку перенесли к Ляодуну.

Китайские владения в Корее при Восточной Хань сократились до сравнительно небольшой территории, прижатой к провинции Ляодун, но в целом положение в Лолане несколько стабилизировалось. В 132 г. Лолан сумел даже отобрать у Когурё утраченные ранее районы префектуры Сюаньту, но неуклонное ослабление центральной власти в Северном Китае во второй половине II в. снова привело китайские колонии на полуострове к изоляции. В 189–190 гг. военачальник Дун Чжо захватил контроль над Лояном — столицей Восточной Хань. По всему Китаю против него восстали полководцы. Дун Чжо решил закрепить за собой окраины и послал в них своих людей. Таким путем власть в Ляодуне перешла в руки Гун Суньду — сына мелкого чиновника из Сюаньту (190–204). В смутные годы он не только распространил свою, власть на обе указанные административные единицы, превратив их в свои вотчины, заставил Когурё и Пуё (кит. Фуюй) признать свой авторитет, но даже послал флот на Шаньдун.

Его сын и наследник Гун Сунькан (205–220) послал в Лолан войска, поскольку местная администрация оказалась не в силах отразить вылазки южноханских племен и китайские поселенцы разбегались, боясь попасть в плен. Войска Гун Сунькана, по-видимому, имели какой-то успех, потому что в междуречье Тэдонган- Имджинган была создана префектура Дайфан с центром где-то около современного Сеула.

Смерть Гун Сунькана совпала с образованием династии Вэй, созданной в Северном Китае полководцем Цао Пи (220–265), но еще в 207 г. Цао Цао — отец основателя династии Вэй — добился от Гун Сунькана признания своего вассального положения. Поэтому на вакантный пост губернатора Лолана назначили Гун Сунь- гуна — брата Гун Сунькана, которого в 228 г., однако, сверг подросший Гун Суньюань — сын Гун Сунькана.

К этому времени фамилия Гунов потеряла влияние на когурёские дела, а сам Гун Суньюань затеял неосторожную интригу. Он заключил с царством У союз против Вэй, но Вэй сначала подорвала этот союз, а потом, в 237 г., послала войска в Маньчжурию л Корею, чтобы распространить свой контроль на вотчину Гунов. В 238 г. ставка Гун Суньюаня в Ляодуне была взята, сам он убит, а его силы рассеяны. Особый десант высадился в Лолане и Дайфане и овладел положением. В отношении местных племен хан династия Вэй повела двойственную политику: с одной стороны, она жаловала вождям почетные титулы и подарки, а с другой — предприняла такой административный нажим, который из-за «несходства в толковании» (по выражению китайской летописи) повел к восстаниям. Очевидно, племена хан уже не желали мириться с гнетом, они убили губернатора Дайфана, но восстание было подавлено.

Период с 238 по 245 г. прошел под знаком возрождения китайского авторитета в Маньчжурии и Корее. Однако в отличие отханьского проникновения оно происходило в условиях консолидации местных племен, нашедшей свое наиболее яркое выражение в образовании Когурё — первого бесспорного государства на полуострове.

Согласно китайским летописям, когурёсцы (кит. гаогюйли) на рубеже новой эры переселились на среднее течение р. Ялу с верховьев Сунгари из владений племени пуё. В начале нашей эры когурёсцы были включены в одноименный уезд преф. Сюаньту, а их вождь получил титул китайского владетеля — хоу1. В 12 г. н. э. им было велено выступить в поход против сюнну, и тогда когурёсцы восстали и убили китайского губернатора. Самое примечательное то, что китайцы, по-видимому, не смогли справиться с восставшими. Во всяком случае, когда в 33 г. когурёсцы впервые отправили посольство к Восточной Хань, их правитель косил титут вана (короля).

Похоже, впрочем, что этот правитель выполнял функции вождя союза пяти племен, боровшихся между собой за лидерство внутри союза. Родовая знать пользовалась большим влиянием в раннем Когурё. По «Вэй чжи», в середине III в. знатные, или тэга (кит. дацзя), «не обрабатывают землю, тех же, что садятся есть, свыше 10 000 ртов. Низшие семьи издалека приносят рис и прочее зерно, рыбу, соль и подносят их» [Кюнер, 1961, с. 232]. Поскольку территория когурёсцев отличалась гористостью и мало подходила для земледелия, а рыболовство не могло обеспечить всех нужд, они рано стали совершать набеги на соседние земли. Не ограничиваясь эпизодическими набегами на е и пуё, когурёсцы к середине I в. распространили свой контроль на земледельческие поселки окчо, живших к югу от р. Тумынь, вытеснив оттуда китайцев. В середине III в. они все еще взимали с окчо дань тканями, рыбой, солью и рабами.

В конце I в. когурёсцы перешли к набегам на земли китайской префектуры Сюаньту. Китайский ответный рейд в 121 г. не имел успеха. Напротив, когурёсцы вторглись в Ляодун, войдя в соглашение с народностью сяньби. Они захватили столицу префектуры Сюаньту, однако были остановлены с помощью войск Пуё. Впрочем, обе стороны не имели сил продолжать войну. И Восточная Хань и Когурё раздирались внутренними противоречиями, но лучше налаженная государственная машина ханьского Китая, несмотря ни на что, продолжала действовать. Король Когурё заключил мир с Китаем и возвратил пленных. Китайцы постепенно вернули часть Сюаньту, в 169 г. отбили набег когурёсцев на эту префектуру, в конце II в. когурёсцы признали себя вассалами Гун Суньду и даже послали ему на помощь войска.

Внутренние неурядицы в самом начале III в. переросли в Когурё в открытую войну за пост короля, причем за каждого из претендентов стояли разные племена союза. Воспользовавшись этим, Гун Сунькан вторгся и опустошил Когурё. Но хотя когурёский король и вынужден был в 209 г. перенести столицу в Хвандо на р. Ялу, племенной союз не распался; сохранилось и когурёское влияние на окчо, е, мэк. Поэтому поражение не лишило когурёсцев активности. В 233 г. они совершили рейд в Ляодун, где укрылись побежденные в междоусобице когурёские роды, в 235 г. вошли в кратковременный союз с южнокитайской династией У, а в 238 г. уже выступили на стороне вэйских войск, действовавших против сторонников У в Ляодуне. Но дальнейшие набеги Когурё на западные земли вызвали в 244–245 гг. опустошительное китайско- сяньбийское вторжение. На этот раз китайцам удалось, покорив окчо и других данников Когурё, ослабить когурёсцев экономически и вывести их из игры на полстолетия (246 г.).

После участия в войне против Когурё на стороне Китая в 244–245 гг. сяньбийцам было разрешено поселиться в северных пределах Ляодуна, но последующее движение сяньбийцев на запад, совпавшее с ослаблением китайской династии Цзинь, прервало связи между Китаем и Кореей и отдало Ляодун в руки сяньбийцев, которые создали на этих пространствах царство Янь — по имени древнего китайского княжества.

Активизировали свою деятельность и южнокорейские племена. В 246 г. племена махан напали на одну из крепостей Дайфана, но вэйские войска нанесли им поражение. Китайская летописная традиция именно к этому году относит образование государства Пэкче (при короле Кои), В III–IV вв. в юго-восточной части полуострова сложились племенные союзы пёнхан, кая (кара). Столица Силлы — Кымсон — подвергалась нападению соперничающего образования Исого.

Для Кореи IV век приобрел то же значение, что для Запада V столетие; это был период перехода от древности к средневековью. Для Корейского полуострова он ознаменовался сменой сил, действующих на его арене. Вместо китайских префектур и противостоящих ему местных племенных объединений на нее вступили три аборигенных государства, сяньбийское государство Янь и японское Ямато.

В самом начале IV в. активизирует свою деятельность и Когурё. Эта активность связывается с Мичжонваном (300–330) — первым когурёским королем, фигурирующим и в китайских и в корейских летописях (под именем Ыгбуль, кит. Ифули), и проявилась она прежде всего в набегах на китайские префектуры Лолан и Дайфан, уже ряд лет лишенные поддержки метрополии. Считается, что Лолан пал в 313 г., а часть поселенцев (примерна Ч&) Даже перебралась в Янь. Однако администрация префектур^ судя по эпиграфическим находкам, продолжала функционировать по крайней мере до середины IV в. Как бы то ни было, с этога времени и по 552 г. Когурё играло доминирующую роль на полуострове.

Когурё в это время было озабочено защитой своих западных границ. В 319 г. оно вступило в коалицию с китайскими властями Ляодуна и некоторыми другими племенами Корейского полуострова. Коалиция выступила против царства Янь, но потерпела крах. Ляодун и часть земель Когурё попали в руки фамилии Муюн»?

В поисках союзника против сяньбийского Янь когурёсцы в 330 г. отправили посольство ко двору династии Поздняя Чжао в Северном Китае, и в 338–339 гг. оба государства напали на Янь. Исход войны был печален для Когурё: сяньбийцы в 342–343 гг. нанесли ему жестокое поражение и разграбили его столицу на р. Ялу — (вандо. Единственным положительным следствием минувшего десятилетия явился для когурёсцев приток беглецов из Янь.

Ликвидация китайских префектур происходила в условиях со- лерничества между Когурё и Пэкче за обладание освобождаемыми землями. В междуречье Ханган — Кымган в начале IV в. зародилось, а к середине IV в. сформировалось государство Пэкче. Его происхождение не совсем ясно. По-видимому, переселенцы из разгромленного Пуё перехватили у местного князька (царя Цинь) инициативу в движении за объединение племени махан (королевский род Пэкче носил фамилию Пуё). Выход Пэкче на политическую арену ознаменовался крупными успехами: в 369 г. Пэкче окончательно присоединило общины махан и одержало первую победу над Когурё, в 371 г. взяло Пхеньян и перенесло свою столицу из Вире на север — в Хансон, захватив всю территорию Дайфана, в 377 г. вторично осадило Пхеньян. Но на этом успехи Пэкче кончились. 369 год можно считать годом начала трехсотлетнего периода войн между Когурё и Пэкче. Другие этим годом датируют завоевание народности махан (или даже всего полуострова) конииками-пуе [Ledyard, 1975, с. 234–235].

Поскольку Пэкче было сравнительно небольшим государством, ему было трудно выдерживать натиск Когурё. И действительно, медленно, но верно Когурё оттесняло Пэкче на юг. Пэкче судорожно искало союзников и в 372 г. отправило посольство ко двору династии Восточная Цзинь, официально заявив о своем существовании. Поскольку Когурё считалось заграничным вассалом предшествующей династии Западная Цзинь, завоевавшей в 370 г. Янь и планировавшей поход на юг в глубь полуострова, пэкчийский владетель не получил немедленной и реальной помощи, но это посольство положило начало тесным связям Пэкче с китайскими государствами.

Однако Пэкче нуждалось в срочной поддержке, и тогда его взоры обратились к Японии. Хотя «Нихонги» и «Самкук саги» возводят дипломатические отношения между корейскими владениями и Японией к I в. до н. э., весь этот период для обеих сторон в политическом отношении носит легендарный характер. Даже завоевание Силлы японской царицей Дзингу в 200 г. кажется мифом уже хотя бы потому только, что, когда в ближайшие годы владетель Пэкче пожелал отправить посольство в Японию, никто из мелких правителей юга не знал дороги на острова. Владетель Тансуна на р. Нактонган, который, кажется, был центром древней "торговли с Японией, уверял, что не имел дел с этой страной, хотя и слышал о ней. С другой стороны, послы японцев с начала нашей эры ездили в Лолан через Корею, а корейцы торговали с японцами железом.?

Режим Ямато, сложившийся в конце III — начале IV в. в Центральной Японии, в середине IV в. распространил свой контроль на о-в Кюсю. Похоже, Пэкче около 367 г. послало туда своего представителя. Уже в 369 г. совместные усилия войск Пэкче и Японии привели к изгнанию когурёсцев с части бассейна р. Нак- тонган. Пэкче расширило свою территорию и было защищено японскими гарнизонами от Силлы. В течение последующих 20 лет Пэкче поддерживало активные дружеские связи с Восточной Цзинь и с Японией.

Японская армия, если верить традиции, используя вражду между Силлой и Кая, около 369 г. создала на юге полуострова опорный пункт — «зависимое владение» Мимана (кор. Имна), часто из-за трудностей сообщения с Ямато действовавшее довольно самостоятельно. Появление этого владения, а также угроза со стороны Когурё и Пэкче заставили Силлу отправить в 377 г. посольство к Восточной Цзинь, а в 399 г. — в Когурё (последнее посольство просило о помощи в борьбе с Кая и Ямато).

В 391 г. на когурёский престол вступил Квангэтхо-ван (букв. «Расширитель страны»), полностью заслуживший это свое посмертное имя. Когурё сильно расширило при нем свои пределы: на западе оно включило земли Ляоси, находящиеся по западную сторону р. Ляохэ, которая считалась традиционным рубежом ки- тайско-«варварского» мира; на севере вобрало в себя поселения пуё, еще сумевшие до той поры сохранить независимость; на юге отторгло земли Пэкче, лежащие к северу от р. Ханган; на юго-востоке сильно потеснило силланцев и японские гарнизоны во владении Кая (400 г.). Кроме территорий Когурё приобрело массу податного населения, рабов, скот. В 427 г. когурёский король Чансу перенес столицу на юг, в Пхеньян, и начал длительную войну за объединение полуострова. Однако ему не удалось достичь ни тактической задачи — разгрома Пэкче, ни стратегической — завоевания всего полуострова. По мере продвижения в глубь государства Пэкче росло сопротивление, а его военно-объединительная политика лишь сильнее сплачивала союз Пэкче и Силлы, к которому примкнула и Япония, боявшаяся вторжения когурёсцев на архипелаг. Последняя в 404 и 407 гг. уже посылала из Мимана войска на помощь Пэкче, но неудачно.

Пэкче в V в. вступило в полосу неудач. В то время как перенесение когурёских столиц все дальше на юг (Куннэсон — Хвандо — Пхеньян) свидетельствовало об успешной экспансии, передвижение столиц Пэкче в том же направлении (Хансон, в 475 г. Унджин, в 538 г. Саби) говорит о безуспешных попытках отразить эту экспансию [История Кореи, 1960; Пак, 1957; Hulbert, 1962].

Ожесточенные когурёско-пэкчийские войны в IV–V вв. малс затронули Силлу, сложившуюся на базе племен чинхан и пёнхан Скорее они создали благоприятную почву для быстрого развития этого государства: усилился приток населения, бежавшего из районов военных действий, оживилась торговля. В 503 г. состоялось официальное принятие титула короля (вана) и названия государства — Силла.

В VI в. Силла нашла силы для активной внешней политики, в 512 г. она захватила о-в Усан (Уллындо) и когурёские владения по побережью Японского моря. В 532 г. Силла покорила ряд племен кая (кара), живших в нижнем течении р. Нактонган и находившихся в союзе с японцами. В 533 г. в союзе с Пэкче силланцы сильно потеснили когурёсцев в районе нижнего течения р. Ханган и вышли на побережье Желтого моря.

Последняя акция Силлы резко изменила расстановку сил на полуострове. Выход Силлы к Желтому морю облегчал этому государству сношения с Китаем (с династией Лян), вбивал клин между Когурё и Пэкче. Как бы это ни показалось странным, такой оборот дела решительно поссорил Силлу с ее союзником — Пэкче. Пэкче считало себя монополистом в сношениях с Китаем, а земли, захваченные силланцами у Когурё, — своими. Разгорелась война между Пэкче и его новым союзником, Когурё, с одной стороны, и Силлой — с другой, закончившаяся в 554 г. разгромом пэкчийских войск под крепостью Квансан и гибелью короля Пэкче. К этому времени владения Силлы в системе трех государств достигли максимальной протяженности, простираясь до нынешней провинции Северная Хамгёндо, а ее влияние стало первенствующим. С захватом в 562 г. силланцами владений Кая на полуострове установилось подлинное троецарствие и окончилось «военное присутствие» Ямато. Но эти же успехи окончательно поссорили Силлу с соседями. Поэтому силланцы стали домогаться союза с государством Лян. Воздействие Лян на расстановку сил на полуострове оказалось меньшим, чем в свое время влияние Японии, но в 589 г. Китай объединила династия Суй, которая вскоре решила вернуть то, что считала своим наследством. В 598 г. крупная суйская армия выступила против Когурё, но последнее отбило вторжение. После этой победы когурёсцы в 603–608 гг. вновь устремились на юг против Силлы, а заодно и против Пэкче. Но вскоре, в 612 г., Когурё столкнулось с новым суйским вторжением по суше и по морю, которое когурёсцы мужественно отразили. Через пять лет династия Суй перестала существовать, и когурёсцы, безусловно, могли гордиться своим вкладом в падение этой династии.

Наступила передышка, имевшая для корейских государств роковое значение: поверженную суйскую династию в 618 г. сменила еще более могущественная, танская, силы же Пэкче и Когурё оказались подорванными предыдущими вторжениями. Земли этих стран лежали опустошенными, а оборонительные мероприятия (например, десятилетнее строительство стены поперек перешейка, начатое в 631 г.) усугубляли страдания народа. Тем не менее дух сопротивления не покинул когурёсцев: именно он привел начальника строительства стены ён Гэсомуна в результате переворота 642 г. на пост главнокомандующего и фактического правителя страны.

Междоусобные войны на полуострове облегчили танскоё вмешательство. Хотя и Пэкче и Силла стремились заручиться поддержкой Тан, последняя делала ставку на Силлу. Тогда Пэкче вошло в сговор с Когурё, и в 643 г. обе страны напали на Силлу. Нападение вызвало открытое вмешательство танских армий и флота в 645 г. Огромная армия вторжения была разбита когурёсцами; не имели успеха и вторжения в 647 и 648 гг.

Происшедшие события тем не менее не изменили ни расстановки сил на полуострове, ни политики взаимных союзов ради взаимных войн. Изменился лишь удельный вес Силлы, крепнувшей по мере ослабления двух других государств, и росли ее претензии на гегемонию на полуострове. Целям достижения последней соответствовало и воспитание новой военной знати в организации хвара- нов. После неудачной инициативы Силлы найти пути примирения с Когурё (642 г.) прежняя ситуация повторилась в точности. Силла стала крепить союз с Китаем. Не могущее наладить разрушенное хозяйство Пэкче искало выхода в новой войне. Заручившись поддержкой Когурё, оно развернуло военные действия против Силлы. На китайский ультиматум в 651 г. Пэкче ответило союзом с Японией и захватом 30 силланских крепостей. Силланцы отбили нападение, но в 655 г. объединенные силы Когурё, Пэкче, мальгаль обрушились на Силлу. Последняя обратилась за помощью к династии Тан. Совместные действия танских и силланских войск быстро привели к уничтожению Пэкче (660 г.). На землях бывшего Пэкче появились китайские округа и китайский наместник.

Разгром союзника и перспективы войны на два фронта тяжело отразились на воле Когурё к сопротивлению; хозяйственный и военный потенциал этого государства еще раньше сильно пострадал от шестидесятилетних постоянных войн. Смерть Ён Гэсомуна послужила толчком к разброду в верхах и к борьбе его сыновей за власть. Новое наступление танско-силланской коалиции в 667–668 гг. когурёсцы уже не смогли отразить. Их страна разделила участь Пэкче.

Теперь за гегемонию на Корейском полуострове боролись две державы: китайская Тан и Силла. Тан обладала мощными армиями и неисчерпаемыми резервами, но все это находилось в метрополии, коммуникации же непомерно растянулись и стали легкоуязвимы. Силла уступала по мощи Китаю, зато обладала хотя сравнительно небольшой, но опытной армией, воинственно на-строенной аристократией, а главное, выступала как лидер корейской народности, законный объединитель корейских земель и поэтому пользовалась поддержкой повстанческих отрядов.

По всем этим причинам Силле удалось в одиночку добиться в войне с Тан таких успехов, которые до 660–668 гг. ей ни разу не удавалось достичь, выступая союзником Тан в борьбе против Когурё и Пэкче. К 670 г. силланцы смогли освободить территорию Пэкче, в 675–676 гг. разгромить основные силы танского Китая и фактически изгнать их с полуострова [История Кореи, 1974, с. 87–90], К 668 г. прекратили существование все прочие династии и государства, и страна вступила в период Объединенной Силлы.

Связи между странами Азиатского континента и Японскими островами в III–VII вв.

Политические события, нами изложенные, развертывались на базе крупных социальных перемен. Складывание племенных объединений, известных под именем «трех хан», переросло в формирование ранних государств — Когурё и Пэкче в III–IV вв., Силла в VI в. Впрочем, точное время создания этих государств и их формационная принадлежность выяснены еще без достаточной определенности. Очевидно, это были образования феодального типа или на какой-то своей стадии так называемые «варварские» государства синтезного типа. Объединенная Силла уже обнаруживает отчетливые признаки феодализма [Пак, 1969].

В 687 г. были установлены земельные наделы для чиновников, выдаваемые лишь в кормление и подлежащие изъятию, которые, впрочем, скоро пришлось заменить выдачей жалованья натурой. Но основной класс призводителей — крестьянство — находился на положении государственных арендаторов, обязанных за свои наделы вносить налог, подать и отбывать трудовую повинность. Поместьями обладали крупные чиновники и храмы.

Новое, военное сословие, пришедшее к власти и придавшее феодальному строю военный характер, потеснило старую родовую знать. Для упрочения своего влияния оно создало новый кодекс законов, пересмотрело старую систему родовитости (кольпхум), оформило новую структуру власти. Король (ван) стал непререкаемым главой государства. Вся территория Силлы делилась на девять областей (пять наиболее важных выделялись в разряд наместничеств), а области — на округа. Их начальники назначались из центра и объединяли в своем лице военную и гражданскую власть. Разветвленный административный аппарат выполнял все функции управления. Теория централизованной монархии строилась на конфуцианстве, однако правительство широко поддерживало и буддизм, строя новые храмы и одновременно сдерживая храмовое землевладение. Поскольку земли к северу от р. Амноккан отошли к Китаю, когурёсцы, ощущая свою принадлежность к корейской народности, массами переселялись на полуостров.

События культурной жизни Корейского полуострова в III и последующих веках имели для Японии не меньшее значение, чем происшествия политической истории.

Отдельные эпитафии в когурёских курганах подтверждают знакомство когурёсцев с китайской иероглификой уже в III в., в V в. в Когурё воздвигнута знаменитая стела Квангэтхо-вана (414 г.), появилась разнообразная китаеязычная литература. Проникновение китайской письменности в Пэкче и Силлу задержалось примерно на век. В Силле в VII в. китайское письмо было даже приспособлено для записи корейских слов («иду»).

Бок о бок с продвижением на полуостров китайской письменности происходило последовательное проникновение конфуцианства, буддизма и даосизма. Первое упоминание о буддизме в Когурё относится к 372 г., в Пэкче — к 384 г., а в Силле — к 528 г. Очень скоро он был возведен в ранг государственной религии. Конфуцианская и буддийская литература стала источником философских и этических постулатов, основой воспитания и образования. В каждом государстве открываются свои школы (в Когурё — уже в 372 г.), а после объединения полуострова государством Силла в 682 г. открыты государственные школы (кукхак) с девятигодичным сроком обучения на трех курсах. Завоевав полуостров, рукописная литература через Пэкче перекинулась на Японский архипелаг, обогащенная местными традициями и вызванными ею к жизни новыми формами в науке и искусстве.

Хотя корейских математических трудов эпохи трех государств мы не знаем, следы использования китайской математики обнаруживаются в самых различных сферах: в строительстве в виде применения соотношения 3:4:5 при закладке фундаментов или при наложении друг на друга двух квадратов при сооружении восьмиугольного потолка колодезного типа в курганных камерах или принципа пропорциональности и масштабности в процессе возведения дворцов и пагод. Математика применялась при планировке земельных участков и вычислении наклона оросительных каналов, для измерения времени, а главное — в ходе астрономических наблюдений.

Изучение фресок раннекогурёских курганов (IV в.) косвенно свидетельствует о существовании довольно отчетливых представлений не только о солнце и луне, но и о других планетах, о некоторых созвездиях и звездах — многие из них воспроизведены в целом верно, а в середине VII в., в 647 г., силланцы смогли построить одну из наиболее древних на Дальнем Востоке астрономических обсерваторий (Чхомсондо). Они же создали самостоятельный лунно- солнечный календарь — символ культурной автономии на Дальнем Востоке, но вскоре, в 650 г., под давлением китайцев вынуждены были от него отказаться. В 674 г. корейский посол привез на родину новый, китайский календарь, а в 692 г. буддийский монах завез астрономическую карту, на которой вселенная изображалась в виде двух свободно висящих полусфер — неба и земли.

В странах Кореи были известны «Ши цзи» Сыма Цяня и китайские летописи («[Цянь] Хань шу» и др.). Сыма Цянь ввел способ нарастающего изложения, при котором в сочинение включались известные произведения предшественников или значительные отрывки из них, иногда без комментариев и особых оговорок. Этими трудами закрепилась связь истории и географии, характерная для дальневосточной науки. Каждое из государств обладало своей историографией: Когурё — «Записками о минувшем» («Юги», IV в.), Пэкче — «Историческими записками» («Соги», 374 г.), Силла — «Историей государства» («Кукса», 545 г.).

Примечательным, хотя, возможно, недостоверным фактом когурёской географии выступает таинственная карта страны, составленная, по преданию, в 28 г. и отправленная в Китай. Подобная акция в ту эпоху имела не столько научный, сколько политический смысл: посылку карты одной страной другой стране в дальневосточной дипломатии можно сравнить с выдачей ключей от города в Европе. К VII в. карты существовали во всех трех государствах.

В трех царствах широко применялись китайская медицинская литература и практика. В Когурё и Пэкче существовали и какие- то свои лечебники, а когурёские врачи славились по всему полуострову. Сложилась древняя корейская медицинская школа, немало способствовавшая формированию медицины японской. В 692 г. открылось медицинское училище.

Познания в технике и технологии, несомненно, отличались большей разносторонностью, чем знания чисто научные, хотя об этом мы чаще узнаем по материальным находкам, а не по записям в летописных сочинениях, повествующих об эпохе до III в. включительно. На полуострове господствовал ранний железный век, существовавший в сложной культурной среде — в условиях доживания в глухих районах энеолитическо-бронзовых традиций и процветания в центре страны оазиса китайской цивилизации — Лола- на. Находки литейных форм из глины и камня, безусловно, свидетельствуют о существовании местной бронзовой металлургии. Однако в эпоху, синхронную Ематай, бронзовая культура на полуострове сменилась раннежелезной, впитав в себя достижения первой.

Вследствие доступности железных руд перечень изделий из этого металла оказался обширным: тут и оружие (мечи, наконечники ашпий ветрел), и орудия земледелия (мотыги, заступы, серпы), и инструменты (топоры, ножи, шилья, стамески), и части лошадиной упряжи (удила, стремена).

Добыча металлов, их обработка и, как говорят летописи, даже вывоз железа неизбежно привели ко многим новшествам в хозяйстве и общественной жизни. Появились гончарные печи с искусственной подачей воздуха, позволяющей поддерживать равномерный жар на уровне 1000° и обжигать гладкую и крепкую серую керамику с набивным орнаментом, часто весьма сложной формы и изредка— с зеленоватой поливой. Стали обжигать кирпич и черепицу— как строительные, так и декоративные.

В VI–VII вв. значительно развились производство строительных материалов (камня и кирпича — в Когурё, кирпича и черепицы — в Пэкче, керамических бытовых изделий — в Силле), добыча и обработка металлов (когурёское оружие и силланские ювелирные изделия), шелководство (Силла), ткачество (Пэкче и Силла), приготовление красок (Когурё). Совершенствовался морской транспорт— в Пэкче и особенно в Силле. Каботажное плавание на веслах на значительные расстояния зафиксировано уже в III в. В VI в. суда выходили в открытое море, плыли в Японию и на п-ов Шаньдун.

К моменту занесения китайских архитектурных приемов и стилей местное строительство уже прочно встало на ноги. Когурёсцы прославились своими укреплениями в излучице реки, перегороженной валом, горными крепостями, ступенчатыми пирамидами («Могила полководца» у Тунгоу высотой 13,5 м), пэкчийцы — горными укреплениями, силланцы — оборонительными валами, дворцами и курганами. В IV–VI вв. проникновение буддийских архитектурных приемов совпало с оформлением местных строительных традиций в архитектуре. В Когурё складываются основные строительные приемы и конструктивные особенности, которые потом, на протяжении веков, будут определять корейский архитектурный стиль: система многочисленных стропил, консоли, сочетание изогнутых линий конька и многослойного свисающего карниза крыши, применение каменного фундамента (цоколя), деревянных колонн на каменных базах.

С буддизмом и буддийскими изваяниями на Корейский полуостров через Когурё проникает индусско-китайская иконография. Первые скульптуры буддийских божеств выполнены из глины в Когурё в конце IV в., в Силле они сосуществовали с погребальными фигурками — оберегами. К VI в. они вытесняются бронзовыми, иногда позолоченными скульптурами буддийских божеств в Пэкче и каменными и бронзовыми — в Силле. Эти стоящие во весь рост удлиненные фигурки, смотрящиеся лишь фронтально, со строгими лицами и полулунным очертанием губ, с непроработанными ногами, с застывшими складками одежды восприняли многое от стиля религиозной скульптуры «варварской», тобасской династии Северная Вэй. К VII в. резкие и застывшие черты постепенно вытесняются более грациозными и живыми, а сами изваяния допускают обозрение в профиль. Согласно письменным источникам, отливались весьма крупные статуи, например, для храма Хваннюса в Силле, на которые, как считают, пошло до 38 кг золота и до 2 т. бронзы.

Решающее влияние на стиль и формы живописи трех государств оказали китайские эстетические теории и основные принципы живописи, разработанные Се Хо (V в.). Однако ранние живописные памятники (некоторые фрески Когурё) испытали еще ханьское и центральноазиатское влияние. Когурёские фрески вообще являются наиболее яркими и многочисленными памятниками древнекорейского искусства. На них воспроизводятся повседневная жизнь, окружение покойного, а иногда и сама погребальная; процессия, рисуются четыре гения — охранителя четырех частей света и другие символические изображения (все как часть заупокойного культа). Поверхность изображаемого покрыта яркими красками, пропорциональность и перспектива игнорируются. Зато хорошо передаются динамизм происходящего и ощущение насыщенной жизни.

Живопись, приближающаяся по типу к станковой, представлена чуть ли не единственным экземпляром — портретом японского принца Сётокутайси с сыновьями, нарисованным художником — пэкчийским принцем Ачжа около 597 г. в Японии. Тщательно выписанные фигуры намеренно изображены без учета перспективы и пропорциональности: сыновья несоразмерно низкого роста.

Прикладное искусство эпохи трех государств весьма своеобразно, хотя не о всех его разделах и применительно не ко всем царствам мы имеем достаточно подробные сведения. С учетом вышесказанного следует выделить когурёские орнаментальные кирпичи, лицевая, сторона которых украшена изображением феникса, а длинная торцовая — иероглифами; круглые отогнутые концы черепицы (антефиксы), на которых воспроизведены цветок лотоса, пятиугольник из жимолости', узор веревочного узла, морда демона, изображения волн с арабесками или папоротника и колеса. Интересны золотые ажурные и плоские резные украшения Пэкче, а также фигурные орнаментальные кирпичи и изразцы с рельефным литым рисунком (пейзажа, феникса, чудовища таотэ, гениев — охранителей частей света, лотоса и др.).

Силланцы отличались в обжиге крепкой, почти «каменной» серой посуды разнообразной формы («обжиг Силлы»), но прославились ювелирным и камнерезным искусством. Знаменитые золотые короны представляют собой обруч, на который припаяны спереди три золотые ветви, а сзади — пара таких же оленьих рогов и пара крыльев. На тех и на других висят золотые бутоны цветов, листья, две тесьмы с драгоценными подвесками и пластинами. Повсюду свешиваются бусы из стекла, хрусталя, яшмы и нефрита разных форм, но чаще коммаобразные. При движении корона мелодично звенела. Пояса, собранные из тонких ажурных звеньев, изготовленных из разных металлов, со свешивающимися с них золотыми цепочками, серьги оригинальной формы, металлические поделки с инкрустацией крыльев золотого жучка «пилдэнчук» заслуженно гвошли в сокровищницу древнекорейского искусства [История Ко- греи, 1974, с. 73–79].

Краткий обзор культурной жизни на полуострове позволяет сделать вывод об успешном формировании культуры единого стиля. Такая культура сложилась к середине VII в., и процесс политического объединения Кореи, с одной стороны, облегчался складывающимся культурным единством, а с другой — сам облегчал завершение культурного единообразия. Кристаллизация этого единообразия, несомненно, в сильной степени поощрялась заимствованием иноземных новшеств.

Такие важные культурные достижения, как китайская письменность, буддизм, конфуцианское учение, научная и философская логика, приемы и формы научного исследования, теория и практика эстетики, для всех корейских образований предстали в единообразном виде и уже тем самым послужили нивелирующим началом. Хотя отдельные восприемники неизбежно по-своему преломляли эти достижения, особенно в художественной практике, объединяющее начало тем не менее оказалось сильнее.

 

Китай

Непосредственное влияние Китая на Японские острова в сколько-нибудь широком диапазоне началось позднее, чем корейское или по крайней мере корейско-китайское, имея в виду префектуру Лолан. Поэтому мы очень бегло коснемся положения в Китае при династии Восточная Хань, и то лишь потому, что с этой династией союз Ематай находился в сношениях.

Древнекитайская этническая общность «хуася» сложилась в VII–VI вв. до н. э. на Среднекитайской равнине, откуда началось ее распространение вширь. Захватнические войны династий. Западная и Восточная Хань (II в. до н. э. — II в. н. э.) создали империю, в которой собственно китайский этнос стал островом в этническом море. Однако объединение страны в известной мере способствовало этнической консолидации, проявившейся, в частности, в появлении нового этнонима — хань. Именно при династиях Хань и сложились основные принципы этнического и политического противопоставления Срединной империи окружающему миру по типу «центр — периферия». Однако уже на этом этапе отношения с Корейским полуостровом стали развиваться по типу «центр — центр».

После краха Ханьской империи и до укрепления Суйской, т. е. на протяжении 350 лет, этнические процессы приобрели небывалый размах. В ходе войн, междоусобиц, угона населения, проводившихся как китайскими, так и некитайскими династиями и государствами, переселилось на юг Китая около 1 млн. человек (1/8 часть населения севера и 1/6 часть населения юга). Необычайной интенсивности достигли разносторонние межэтнические связи между группами коренных ханьцев, неханьскими обитателями бывшей империи и пришлыми племенами. Компактное расселение ряда некитайских племен, в том числе и в пределах бывшей империи, на севере Китая (гуннов, цян, ди, сяньби, тобаидр.) содействовало возникновению некитайских династий и государств — как на территории Китая (Вэй), так и за его пределами (Янь). Изменившаяся этнополитическая обстановка привела к утрате ханьцами монолитной позиции этнического противостояния окружающему миру по типу «центр — периферия» — она стала недейственной по отношению к Японскому архипелагу и даже к Корейскому полуострову. Одновременно возникли локальные центры в бывшей китайской империи, которые рассматривали как периферию своих соседей. Примером такого отношения может служить интерес государства Вэй к корейским делам и царства У— к японским.

Однако численное превосходство ханьцев, особенно по сравнению с отдельными неханьскими народностями, и прежде всего на Китайской равнине и в междуречье Хуанхэ — Янцзы, большая зрелость и стойкость китайского этноса дали себя знать, как только наметился кризис в этническом развитии некитайских народностей, многие из которых уже подверглись ассимиляции и аккультурации в разной степени. На новой стадии своего развития китайский этнос сумел возглавить борьбу за создание новой, Суй — Танской империи. Победа в этой борьбе облегчалась ему внешней опасностью, угрожавшей всему сообществу этносов в Китае, со стороны Тюркского каганата. Позиция «центр — периферия» была восстановлена, но с существенными поправками: на расширенной этнической основе самого «центра» и при более равноправном отношении к «периферии» [Первобытная…, 1978, с. 102–115; Народы Восточной Азии, 1965, с. 141–148].

Рассмотрим теперь общественно-политическое положение Китая в это время.

Воспользовавшись широким недовольством политикой Ван Мана, вылившимся в обширное крестьянское движение «краснобровых», потомок ханьской династии (Лю Сю) в 25 г. провозгласил правление Восточной (по столице в Лояне), или Поздней, ханьской династии. Первые императоры новой династии освободили некоторые категории рабов и зависимых, провели перераспределение земель, оживили казенную надельную систему, снизили налоги и списали недоимки. Династия укрепила свое положение, широко развернув формирование кадров чиновников, зависимых от центральной власти, используя для этой цели государственные школы и принцип «выдвижения в чиновники». Династия Восточная Хань вела активную внешнюю политику, сильно укрепившую ее престиж. Особенно успешной оказалась политика раскола, сдерживания и натравливания друг на друга сюннуских (гуннских) племен, проводимая в третьей четверти I в. Бань Чао [Очерки…, 1959; История Китая…, 1974, с. 41–50].

Во II в., т. е. во второй половине царствования династии, обстановка изменилась к худшему. Постоянное и роковое зло династий- ного Китая — разорение арендаторов казенных земель — усиливало аристократию и ослабляло правительство, лишая его доходов и социальной базы. Огромные расходы на внешнюю политику, на войны, например с цянами, ослабление императорской власти и возвышение евнухов, финансовые неурядицы и стихийные бедствия — все это отягощало и без того тяжелое положение крестьянского люда. В стране вспыхнуло восстание «желтых повязок». Она было подавлено, но лишь усилиями крупных землевладельцев и полководцев, а не стараниями центральной власти. Эта последняя неудача стоила династии дорого: она рухнула окончательно в 220 г., но уже в течение нескольких десятилетий до этого ее власть была эфемерной.

Свержение династии Восточная Хань в условиях разгрома крестьянского восстания означало победу центробежных сил и открыло многовековой период удельной раздробленности и междоусобиц: эпоха троецарствия III в. сменилась эпохой южных и северных династий IV–VI вв.

Цао Пи — сыну знаменитого полководца Цао Цао — выпала сомнительная честь низложить последнего ханьского императора. Он стал родоначальником новой династии — Вэй (220–265), властвовавшей над рядом провинций — современными Цзянсу, Ань- хой, Хубэй. Другой военачальник, Лю Бэй, провозгласил собственную династию Хань в области Щу — в истории его династия сохранилась под именем Шу или Шу-Хань (221–263). Он царствовал над землями, занятыми ныне Сычуанью, Сиканом, Юньнанем, Гуй- чжоу и рядом районов Шэньси и Ганьсу. Третий полководец, Сунь Цюань, создал династию У (222–280) со столицей в г. Цзянье (Нанкине), простиравшую свою власть на нынешние Фуцзян, Гуандун, Гуанси.

Не прекращающиеся в течение всего III века кровопролитные войны привели к отпадению окраин, в том числе и северо-восточных, к резкому сокращению численности населения, к разорению целых районов, к массовому бродяжничеству. Мелкие и крупные военачальники оказались в кризисном состоянии, как будто неразрешимом. Их существование поддерживалось лишь многочисленными воинскими отрядами. Но для комплектования отрядов требовались рекруты, а для их прокормления — провиант. Ни того, ни другого неоткуда было взять, так как и крестьянское население и запашка катастрофически уменьшились. Выход был найден в создании военных и гражданских поселений. И организованное по-военному крестьянство, и войска, непосредственно не ведущие боевых действий, — все были посажены на землю. В среднем половина продукции поселений поступала непосредственно в казну. Другая пол'овина способствовала хозяйственному укреплению деревни. Эта аграрная политика достигла особого успеха в бассейне р. Хуанхэ, протекавшей через владения Вэй. Последняя усилилась и возвысилась над другими царствами, поглотив династию Шу.

Но и внутри Вэй зрели силы, которым суждено было изменить династийную принадлежность этого государства и открыть перед ним путь к кратковременному объединению под своей эгидой большей части Китая. Власть в стране захватила сильная фамилия Сыма, и в 265 г. Сыма Янь низложил вэйского государя и вступил на престол в Лояне как представитель новой династии — Западная Цзинь (265–316). В 280 г. Западная Цзинь уничтожила государство У и два десятка лет до мятежа удельных княжеств правила всей страной.

Установление мира, хотя, как оказалось, недолгого, во владениях единой династии Западная Цзинь делало невозможным дальнейшее существование военных поселений как основы аграрной системы, тем более что процент ренты достиг 70–80. В 280 г. вместо военных поселений стали вводить систему надельного землепользования. Чиновники получили ранговые земли и крестьян для обработки этих земель, а остальное сельское население превращалось в казенных крестьян. Последние получали «поля во владение» (чжаньбянь), урожай с которых шел в их пользу, и «тягловые поля» (котянь), доход с которых поступал в казну (около 40 % всего зернового продукта работника).

Однако эти мероприятия не успели создать правительству опоры в виде слоя казеннообязанных крестьян, так как страна оказалась охваченной смутами одна другой страшней. В самом конце III в. поднялся «мятеж восьми удельных князей». В то же время сотни тысяч некитайского населения (сюнну, цзе, сяньби, ди, цян, дзун и др.) переселились во Внутренний Китай и были приняты в подданство. Они сразу стали объектом наиболее жестокой эксплуатации и вербовки в отряды мятежных князей. Жившие компактными этническими группами, эти северные и западные племена еще не расстались с воинственным складом жизни, поддерживали тесные связи с их «застенными» родичами. В атмосфере междоусобиц они быстро почуяли свою силу.

Застрельщиками мятежа оказались сюнну (304 г.), к ним присоединились прочие некитайские племена, и через десяток лет власть Западной Цзинь во всем Северном Китае рухнула. Новая китайская династия — Восточная Цзинь (317–420) — перенесла столицу в Цзянькан (Нанкин) и сохранила за собой юг страны. Северный Китай в политическом отношении почти на полтора века утратил единство и китайское правление. На его территории возникали и гибли кратковременные династии, организованные удачливыми вождями северных и западных некитайских племен, по своему произволу перекраивавшими карту страны.

Культурное и политическое значение эпохи, получившей в истории название периода южных и северных династий — наньбэйчао IV–VI вв., заключалось в передвижении с севера на юг китайского государственного и культурного центра и в образовании на севере сплава китайско-«варварской» культуры. Такая передислокация ценностей оказала существенное влияние и на заморских соседей, в том числе и на японцев. Северный путь в Китай через

Корейский полуостров утратил немалую часть своего значения, ибо вел уже в «варварские» государства. Освоение южного морского пути вдоль берега Китая до устья р. Янцзы сопровождалось пересмотром многих традиционных воззрений японцев на место концентрирования и характер «истинно-китайской культуры», на монолитность и прочность объединенного Китая, наконец, на роль «варварской» периферии. Самому процессу освоения предшествовал полуторастолетний перерыв в связях с этой частью континента. Пройдя этот болезненный путь, японцы вновь завязали сношения в первую очередь с основной династией — Восточной Цзинь — и лишь после ее скорого краха — с тремя другими южными династиями: Сун, Ци, Лян, последовательно сменявшими друг друга и претендовавшими на известную гегемонию. Калейдоскопичность массы династий наньбэйчао лишала большинство из них всякого влияния за узкимц границами собственных территорий. Поэтому нашу характеристику этих царств мы ограничим указанными четырьмя.

Восточная Цзинь раздиралась противоречиями между нахлынувшими с севера приспешниками династии: их окружением и феодалами — с одной стороны, и местными, южными помещиками, оттесненными от власти, — с другой. В этой коллизии, сопровождавшейся крестьянскими восстаниями, выдвинулся военачальник Лю Юй. Он сумел снискать расположение у разных слоев населения: у помещиков — разгромом повстанцев (412 г.), у крестьянства — уменьшением бремени поборов с жителей Юга (413 г.), у широких масс населения — прекращением столкновений между кликами феодалов (404 г.) и удачными походами на север (410, 417 гг.). Вскоре он отстранил от власти цзиньского императора и провозгласил новую династию — Сун, или [Лю] Сун (420–478).

Дальнейшая смена династий: [Южная] Ци (479–501), [Южная] Лян (502–556), наконец, Чэнь (557–588) — определялась итогами борьбы крупных домов. В правление всех этих династий, сменявших друг друга, окрепла господствующая социальная система, включающая служилое дворянство, бюрократию и знать. Соотношение этих элементов оказалось крайне сложным и полностью никого не удовлетворяло: знать обладала политической властью и экономическим могуществом, претендовала на монополию в управлении; служилое дворянство, выдвинувшись на поле брани, не могло закрепить своего положения, не обладая ни родовитостью, ни рангом; чиновники — носители рангов по идее должны были зависеть лишь от императора и избираться из числа способных людей всех сословий, но комплектовались (причем их высший слой) в основном из знати. Несомненный экономический прогресс в Южном Китае (расширение запашек, улучшение системы орошения, развитие металлургии, ткачества) сопровождался укреплением товарно-денежных отношений.

На севере Китая, в особенности в государстве Тоба-Вэй (386–534), фактически объединившем Север, напротив, сохрани лось натуральное хозяйство и вводилась с 485 г. система уравнятельного землепользования (цзюньтяньчжи) как средство, способное воспрепятствовать бегству крестьян и укрепить экономику. Эта система предусматривала наделение безземельных крестьян и рабов отторженными государственными землями взамен уплаты налогов и явилась предтечей последующих аналогичных систем, послуживших образцом для Японии.

Экспансионистская политика династии Тоба-Вэй, даже после покорения ею Северного Китая, отнюдь не была оставлена. Она лишь дополнялась вынужденными хозяйственными мероприятиями, от которых в конечном счете завоеватели ожидали как обогащения верхушки, так и средств для новых походов, в которых бы были заняты рядовые сяньбийцы. Всеобщая ненависть коренного населения к неуемным завоевателям содействовала оригинальной правительственной политике — обязательной декретированной китаизации сяньбийцев, целью которой было сбить волну возмущения. Такая политика не примирила китайцев с сяньби, но зато внесла этнический и культурный разброд в среду последних, давно уже разделившихся на враждебные социальные группы. В ослабленной империи вспыхнуло повстанческое движение, которое было подавлено, но оно дало толчок к грызне победителей за престол, которая окончилась распадением государства на целый ряд более мелких соперничающих династий.

Но эта политическая деградация оказалась последней на ближайшее столетие. Силы центробежные явно теряли почву: в стране наступило некое этническое равновесие на базе ассимиляции значительной части пришлых элементов; выявилась культурная близость между Севером и Югом, между пришлыми кочевниками и оседлыми китайцами; в результате ряда мер хозяйство, особенно на Юге, до известной степени стабилизовалось и наметился общий рынок; воинственные феодалы истребили друг друга, а общественное мнение вполне сочувствовало идее объединения. Поэтому вельможа государства Северное Чжоу Ян Цзянь при поддержке «группировки Гуаньлун», хозяйничавшей в царствах Западная Вэй и Северное Чжоу, без особого труда сверг императора Северного Чжоу и провозгласил себя императором новой династии — Суй (581–618). В 589 г. он уничтожил на Юге династию Чэнь и фактически объединил весь Китай.

Последующие реформы укрепили положение династии. Правительство повсеместно ввело государственную надельную систему по образцу тоба-вэйской, лишь несколько уменьшив размер надела, но зато обеспечив землей основной контингент земледельцев (свободных и рабов), государственные налоги (зерном), подать (тканями), трудповинность, условия отбывания которой были четко определены. При осуществлении этих реформ провели перепись населения. Государство приступило к широкому строительству общественных амбаров-запасников, к выпуску единой стандартной монеты, разрешило свободную торговлю и занятия ремеслом, составило новый кодекс законов [История Китая…, 1974, с. 51–60].

Эти мероприятия дали быстрый и значительный эффект, упрочив прежде всего финансовую базу власти. Ослепленная успехами, династия Суй развернула огромное внутреннее строительство и активную экспансию вовне и, не рассчитав ресурсов, вызвала кризис. Строительство Великой китайской стены, прокладка дорог и почтовых трактов, рытье каналов («Великого канала» и др.) хотя сами по себе выглядели общеполезными мероприятиями, но вкупе с возведением дворцов и парков поглощали огромные средства и человеческие ресурсы. Остаток забирала война: с ближайшими соседями — тюрками и тугухунь — и с отдаленными странами— Кореей, Линьи (Южный Вьетнам), Тайванем. Дальние заморские экспедиции уже и вовсе не диктовались неотложными политическими соображениями.

В 611 г. разразился взрыв: вспыхнула крестьянская война, усилились сепаратистские тенденции наместников и полководцев, не гнушавшихся союзом с «застенными» (некитайскими) племенами. Один из мятежных наместников — Ли Юань — прочнее других сумел захватить престол, провозгласить династию Тан (618–907) и после десятилетней тяжелой борьбы разгромить и повстанцев и сепаратистов.

Весь VII век, которым и закончим наш очерк истории Китая, знаменовал собой для страны путь вверх, к подъему, который на- ступил в VIII в. Вслед за отменой множества жестоких постановлений, обнародованных в последние годы династии Суй, наступил период реформ. На^ примерах недавнего, прошлого правители усвоили, как важно для устойчивости династии иметь монолитные и послушные органы гражданского и военного управления. Новые императоры обратили внимание на гражданскую и военную администрацию. Кроме дворцовых и военных экзаменов была разработана система отбора на чиновничьи должности или экзаменационная система. Программа экзаменов требовала отличного знания конфуцианской морали и максим управления, а для того чтобы этими знаниями снабдить будущих кандидатов, создавались государственные школы. В зависимости от ранга школы варьировался контингент учащихся. Но перечень условий поступления и экзаменов был составлен таким образом, что давал явное преимущество сыновьям служилого дворянства и чиновничества.

При Тан окрепла система военных поселений (фубин) — самообеспечивающихся формирований воинов в походе, земледельцев в мирное время. Кроме пограничных частей основная масса гарнизонов располагалась вокруг столицы Чанъань.

Аграрная политика ранней Тан покоилась на надельной системе. Последняя напоминала суйскую и отличалась от нее в двух важных пунктах: 1) женщины, как правило, наделов не получали, но и налогов не платили; 2) рабы обоего пола тоже не получали наделов и не платили налогов, что сдерживало рост земельных владений рабовладельцев.

В целях поощрения хлебопашества была разработана шкала налоговых льгот при переселении крестьян, при вспашке ими целины, при стихийных бедствиях. В первые годы существования новой власти была отлита новая стандартная монета и установлен ряд льгот для ремесленников и торговцев.

Успехи танской династии во внешней политике по своему звучанию перекрывали даже немалые достижения деятельности внутригосударственной. Неотложной задачей династии явилось противостояние Восточнотюркскому каганату — опоре сепаратистских наместников, — опустошавшему китайские пограничные области. После длительной подготовки Тан в 629–630 гг. уничтожила Восточный каганат. Используя правило «разделяй и властвуй», династия поставила под свой контроль племена телэ, жившие к северу от Гоби. На южных границах владений тюрок и телэ создали новые наместничества, послужившие аванпостами танского продвижения на запад. На пути этого продвижения стоял Западный тюркский каганат. Первый удар китайцев обрушился на Гаочан (640 г); за ним последовали другие. В результате походов каганат оказался на грани гибели (657 г.), а китайцы вышли на границу с Ираном. Позднее в этих же краях китайцы вступили в военный контакт с арабами, преградившими им путь на запал (751 г.). Открытие сухопутного пути в Малую Азию, находящегося под китайским контролем, контакт между иранско-арабским и китайским мирами приобрел значение, которое трудно переоценить. В VII в, династия Тан оказывала сложное культурно-дипломати-ческое противодействие усиливающемуся государству Туфань (Тибет), что отодвинуло военные схватки, невыгодно обернувшиеся для Китая, до третьей четверти VII в. С 641 г. открываются постоянные обмены посольствами с царствами п-ова Индостан, а в разные годы VII в. — торговые сношения со странами Бирмы и Индокитая.

Для избранной нами темы особого внимания заслуживает корейская политика тайского Китая, о которой мы довольно подробно рассказывали в предыдущем разделе. Воспользовавшись междоусобицами на полуострове, Китай с 644 по 668 г. неоднократно посылал свои и союзные — из вассальных племен сянху, уйгуров армии и флот против Когурё и его союзника Пэкче. На последней стадии войны китайцы вступили в бой с японским десантом и нанесли ему поражение (663 г.). Война закончилась разгромом Когурё и Пэкче и образованием в 668 г. протектората Аньдун.

Культурная история Китая за весь период со II по VII в. чрезвычайно сложна и насыщена массой открытий и достижений. Вкратце можно отметить следующие ее стороны, оказавшие заметное воздействие на культуру Японского архипелага. Окончательно упрочилось конфуцианское учение, которое приобрело значение государственной и всеобщей этической доктрины. Также при Восточной Хань развились такие стороны китайской натурфилософии, как учение о силах инь и ян, о пяти стихиях. В I в. в Китай проникает буддизм, а в середине II в. делаются переводы буддийских канонов. В конце II в. возникают религиозные даосские секты, активно участвовавшие в восстании «желтых повязок». Значительного прогресса достигают астрономия, история и география. В период правления династий Цзинь огромное распространение получил буддизм. Сохраняя еще некоторый дух равенства людей, привлекательный для широких слоев населения, буддизм именно в это время сформулировал учение о рае и аде как о воздаянии за прожитую жизнь. В даосизме, как отражение неурядиц эпохи, крепли элементы мистицизма, магии, алхимии, на которые возлагалось доставление верующему бессмертия и счастья.

В эту эпоху составлены «Сань го чжи» и «Хоу Хань шу», содержащие древнейшие летописные сведения о японской земле. Далеко пошла вперед математика, и были сделаны важные технические изобретения (водоподъемное колесо) и усовершенствования (компаса, ткацкого станка). Многие идеи и сюжеты буддийского учения оказали значительное воздействие на искусство, особенно в том варианте, который сложился в царстве Вэй.

Величие танской культуры в полной мере дало себя знать уже после VII в. Но и в начале Тан уже забрезжила заря этой культуры: мир культуры Среднего Востока через Центральную Азию вступил в Китай. Изобретение книгопечатания сыграло ведущую роль в распространении памятников письменной культуры, научной и философской литературы. Прогресс был достигнут и в математике, астрономии (календарь линьдэли), в картографии (карта «Хайнэй хуанту»), в истории (из 24 династийных историй при Тан составлено восемь), в судостроении (постройка судов дальнего плавания). Огромного успеха достиг буддизм, причем его распространение шло как в ширину, т. е. территориально, так и вглубь, захватывая новые сферы культурной, духовной жизни или по крайней мере проникая в них [История Китая…, 1974, с. 61–84]. Диапазон распространения танской культуры, а также элементов других далеких культур (иранских, арабских, индийских и т. д.), «захваченных» танской волной, огромен; он больше диапазона культуры любой другой эпохи Китая, в том числе и более поздней.

Эта глава в нашей работе не является лишь фоном, оттеняющим события, происходившие на японской земле. Она призвана выявить основные идеи, события в политической и культурной жизни Дальнего Востока, безусловно оказывавший то или иное влияние на отдельные части ареала. Поэтому подытожим, что же из этого предстало перед подымающейся Японией. Остановимся лишь на общем, так как о частностях мы будем иметь возможность поговорить в дальнейшем. Разумеется, сам сосед не оставался неизменным и, следовательно, менялось его отношение к происходящему рядом с ним; более того, вполне допустимо наличие определенной временной невосприимчивости к тем или иным новшествам. Наконец, мы не знаем, как полна была та информация, которую японцы получали из Кореи и из Китая.

Однако со всеми оговорками мы можем смело утверждать, что для периода до Нара (VIII в.) все, с чем в материальной и духовной области приходилось сталкиваться Японцам, хоть на шаг да оказывалось впереди японского. Это постоянное опережение создавало своеобразный психологический климат: опережение казалось естественным и само собой разумеющимся (как только его стали замечать и анализировать), но отсюда вытекала и преувеличенная надежда избежать всех серьезных и видимых осложнений при условии внимательного слежения за окружающим и правильного на него реагирования.

Миграции с Корейского полуострова на архипелаг, начавшиеся по крайней мере с эпохи яёи и полностью не прекращавшиеся до середины VII в., должны были довольно хорошо и регулярно осведомлять японское население о положении на полуострове. От японцев не укрылись ни консолидация южнокорейских ханей, ни учреждение китайского центра в Лолане. Бурная история Лолана должна была оказывать непосредственное влияние на положение дел в Ематай. И если на этой стадии японцы ограничивались выражением добрососедских и даже даннических чувств, то все усиливающаяся напряженность на полуострове вынудила их сменить тактику. Бесконечные свары и войны между тремя основными и многими более мелкими владениями, частые вторжения китайских войск на полуостров (вэйскнх, цзииъских, суйских, танских) держали в напряжении японских правителей не только на Кюсю, но и в Кинай. Активное вмешательство режима Ямато в корейские дела в немалой степени диктовалось боязнью вторжения на острова враждебных сил. Такая боязнь имела все основания: посылали же китайцы вооруженные экспедиции за море для поисков «островов бессмертия», воевала же суйская династия с Тайванем.

Японцы издавна привыкли смотреть на Корею как на ворота, из которых может появиться и грозная опасность, и полезная новизна. Стараясь избегнуть первой, они внимательно присматривались ко второй. Очень скоро они поняли, что Корея не является сама по себе первоисточником всего нового, что где-то за ней находится еще более могущественная и культурная страна. Эта страна лежала слишком далеко, чтобы можно было непосредственно участвовать в ее жизни, как обстояло дело с Кореей. К тому же на любом повороте истории она оказывалась по своей мощи несоизмеримой с крохотным Ямато. Послы, а потом школяры и паломники привозили восторженные известия об этой стране.

Впрочем, отстоявшись, удивительные новости выкристаллизовывались в наблюдения о важнейших пружинах общественного устройства Китая, его силы и культуры. Создание общественной системы, покоящейся на «разумных» этических отношениях, на строгой «родственной» подчиненности — подданного императору, ребенка отцу, — служило заманчивым примером для строителей режима Ямато. Удельные войны, мятежи знати, вторжения «варваров» служили грозным предостережением против пренебрежения нравственными и государственными устоями. Формирование просвещенного слоя чиновников и служащих, целиком зависевших от правительства, и особенно огромной массы земледельцев — государственных арендаторов — казалось передовым людям Ямато залогом прочного процветания режима. Духовные запросы населения— и это тоже обнаруживал континентальный опыт — великолепно удовлетворял буддизм. Это универсальное учение, выгодно отличавшееся от родовых культов, с одной стороны, цементировало общество на каких-то более или менее всеобщих интересах, выходящих за рамки общинно-родовых, а с другой — не проникало (пока!) в сферу правления. И коль скоро оказывались привлекательными основные положения политической, хозяйственной, общественной жизни континента, роль страны — их обладателя (Китая и Кореи) неизмеримо вырастала. Стало уже вопросом времени, случая да местных условий восприятие тех или иных частных элементов этой системы или выработки своих собственных положений и взглядов, разбуженных и поощряемых усвоенными идеями