Глава 1

Послание Эерхонта

Оранжевый диск солнца клонился к горизонту. Столица Антиллы Город Солнца сиял всеми своими крышами и башенками, словно собирался перенять эстафету у дневного светила.

Кармах — истинное дитя Антиллы, страстно влюбленный в свой остров, стоял у окна, любуясь прекраснейшим в мире городом. Кармах был рожден на юге Антиллы, на юге, сожженном и разрушенном теперь гадирскими войсками. В Городе Солнца ему приходилось бывать и прежде. Нет на этом острове человека, который хотя бы раз в жизни не посетил великолепнейшую и сияющую столицу Золотой Антиллы.

Кармах, как и другие, восхищался ее неприступными стенами, окованными орихалком, ее кольцевыми каналами и прекрасными зданиями, ее храмами и садами. Но видеть город сверху ему еще никогда не доводилось. И теперь, стоя у окна в тронном зале царского дворца, Кармах не мог отвести взгляда от сияющих в лучах заходящего солнца шпилей, куполообразных крыш, разноцветных башенок Города Солнца. Позабыв про этикет, он повернулся спиной к царице и сановникам, словно ребенок, увлеченный сказочным зрелищем.

В залах царского дворца еще было достаточно светло. Придворные толпились вдоль расписанных стен, с трепетом наблюдая, как Великая Царица Антиллы, живое воплощение Богини Гелионы и Верховная Жрица в одном лице, читает свиток.

На царице было просторное одеяние, затканное золотом, ниспадавшее широкими складками до пола. Ожерелье из орихалка в виде воротника закрывало шею, грудь и плечи. На руках Верховной Жрицы сверкали массивные золотые браслеты, а голову венчал высокий убор из ткани, расшитой драгоценными камнями, украшенный по бокам двумя золотыми птицами с кровавыми рубинами на месте глаз. Из-под убора спускалась на спину легчайшая, прозрачная вуаль.

Принятый в царском дворце этикет обязывал всех, кроме рабов, наносить на лицо толстый слой белил и грима. Для каждого ранга царедворцев существовали определенные требования к тому, какой формы и цвета должны быть веки, брови, губы, щеки. В результате лицо превращалось в непроницаемую маску.

Золотые губы Гелионы были плотно сомкнуты, а опущенные веки едва подрагивали, но это было почти незаметно. И лишь самые близкие к царице люди, те, кому было позволено называть ее Кийей, кому доводилось видеть ее без грима, могли бы догадаться, в какое волнение ее привело содержание свитка. Только что его зачитал ей один из сановников, но Гелиона выхватила свиток у него из рук, не поверив собственным ушам. Теперь она сама читала донесение Главнокомандующего антилльской армией Эерхонта. Гадирские разбойники, которых еще недавно так успешно оттеснили к побережью ее солдаты, вновь продвигались в глубь острова. После почти полугодового затишья Гадир возобновил войну. Его армия захватывает один город за другим, антилльцы отступают. Эерхонт, которого под давлением сановников ей пришлось назначить Главнокомандующим армии и дать ему практически полную власть в Антилле, умоляет царицу прислать ему помощь. Помощь! Кого, интересно, она может ему послать? Земледельцев? Жрецов? Но кто тогда будет выращивать урожай, чем она будет кормить эту армию, если сейчас отправит своих крестьян воевать? Кто будет молить богов о помощи, если жрецы уйдут в армию? Жрецы и люди земли — вот ее власть. Жрецы никогда не признают главным над собой этого солдафона Эерхонта. Она — их Верховная Жрица, именно благодаря жрецам она взошла на трон пятнадцать лет назад. Сознание земледельцев полностью находится во власти жрецов. Пока жрецы с ними, они будут верить, что каждое утро солнце восходит лишь благодаря воле Гелионы, лишь по ее желанию взрастает урожай, зреют плоды в садах и не переводится рыба в реках. Отдать людей земли и жрецов под командование Эерхонта, значит, нанести главный удар по собственной, и так уже не слишком устойчивой власти.

Еще при первом нападении Гадира несколько лет назад, когда змееголовые объединились с варварскими племенами далеких островов, ее сановники шептались: женщине не справиться с войной, война — это мужское занятие, пусть Гелиона занимается ритуалами и жертвоприношениями, но заботиться о безопасности Антиллы должен мужчина. Тогда Антилла разгромила змееголовых и изгнала варваров, а Гелионе удалось подавить маленький дворцовый мятеж. И несколько лет она спокойно правила своим процветающим островом. Но во время второго нападения Гадира сановники все же вынудили ее утвердить самостоятельную должность Главнокомандующего антилльской армией. Прежде это была лишь одна из функций самой царицы. Но теперь, в военное время. Главнокомандующий армии становился фактически соправителем Гелионы. На этот пост она назначила Эерхонта, талантливого полководца, пользующегося большим уважением среди солдат.

О войне пока говорили, как о чем-то далеком и привычном. Шла она довольно давно, и люди устали бояться. Даже знатные сановники, которым по должности было положено понимать опасность, не осознали еще всей серьезности положения. Они громко возмущались бездействием царицы, увидев армию варваров у стен Города Солнца, но теперь, когда гадирцы терзали далекий юг острова, сановники расслабились и забыли свои прежние страхи. Да, война шла, шла давно и с переменным успехом, тем временем вельможи наживались на торговле рабами, которые составляли основную часть антилльской и гадирской армий. Ремесленники, поставляющие оружие и амуницию для солдат, торговцы лошадьми, изготовители колесниц, — все они, кто жил за стенами из орихалка, видели лишь звонкие монеты, приносимые им войной. И не многие понимали, почему вдруг к городу потянулись колонны груженых телег, заполненных людьми и добром. Окрестные жители перебирались за надежные стены города, а вслед за ними, вздымая облака пыли, шли стада, еще не угнанные для нужд армии. Народ в городе вырос втрое, стало тесно и весело. Здесь, в неприступном Городе Солнца, казалось, что гадирская угроза — это миф, о котором все говорят, но никто в него не верит. Никто, кроме Эерхонта.

Но не Гадира или Эерхонта боялась сама Кийя больше всего, не в страхе перед ними просыпалась она по ночам в холодном поту, не из-за них проводила день за днем в Храме Инкал в долгих молитвах. Остров сотрясали землетрясения, одно за другим, все чаще и чаще. Гора Атлас, возвышающаяся над Антиллой, словно державный властитель мира, казавшаяся прежде такой прекрасной, теперь была скрыта грязным, серым облаком. Прежде Кийя-Гелиона так любила по утрам любоваться Атласом. Теперь |даже взгляд на него вызывал в ней липкий страх. Она хорошо помнила историю Антиллы. Остров когда-то был лишь частью большого континента, великого континента, где жили, процветали и воевали несколько держав. Но ничто не смогло спасти Красный Континент от гибели: ни могущественные маги, ни жертвы богам, ни древние знания. Боги гор прогневались на его жителей и разрушили их землю. В результате страшной катастрофы осталось лишь несколько островов, одним из которых и была Антилла. Сколько знаний было утеряно, сколько ценных артефактов, магических изделий, старинных рукописей и тысячи, сотни тысяч человеческих жизней погребено на дне океана. Та гора на Красном Континенте, что превратилась в смертоносный вулкан, носила название Атлас. И, видно, напрасно жители Антиллы назвали свой самый высокий горный пик в честь рокового Атласа. Теперь он, в подражание своему тезке, ожил и угрожал покою острова.

Царица оторвала взгляд от свитка, посмотрела на посланца Эерхонта, молодого, рослого. Его руки с рельефными мышцами, должно быть, очень сильные. А лицо его, без грима, словно у раба, очень красиво. Гелиона подавила вздох и поднялась со своего трона.

— Завтра я напишу ответ Эерхонту, — сказала она и махнула рукой.

Сановники простерлись перед царицей ниц. Кармах, привезший письмо от Главнокомандующего, с недоумением оглядел лежащих на полу позолоченных придворных. Как же так, ведь дело еще не решено! Ленивая раскрашенная царица откладывает на завтра вопрос о помощи в то время, когда даже сейчас там, на юге, гибнут люди под напором змееголовых. Не может быть, чтобы она не понимала, насколько серьезно положение антилльской армии. Эерхонт хотел приехать сам, но не смог оставить свои войска в столь трагический момент, когда подавленные и израненные люди угрюмо отступали, оставляя врагам собственные земли.

Что-то больно ударило Кармаха по ногам. В порыве бешенства он обернулся, рассчитывая наказать обидчика. За его спиной стоял огромный, смуглый человек, по его одежде Кармах определил, что это царский телохранитель. Посягательство на него по закону приравнивается к покушению на саму царицу. Темнокожий громила жестом указал Кармаху на пол, тут только молодой офицер сообразил, что этикет требует от него припасть к ногам великой царицы. Кипя от гнева и обиды, он опустился на пол и лежал, пока не услышал бряцанье украшений на одеждах поднимающихся сановников. Кармах оглянулся, царицы уже не было. Вскочив на ноги, он подбежал к Главному Советнику, требуя немедленно объяснить поведение царицы. В сердцах он воскликнул:

— Она проигнорировала послание Верховного Главнокомандующего, где он предписывает ей немедленно прислать ему помощь!

— Никто ничего не может предписывать царице, глупец, — надменно проговорил Главный Советник, — ты приехал на закате, день закончился, царица хочет спать.

— Неужели даже военное время не способно изменить ваших закостенелых традиций?! Гадирцы нас не спрашивают, хотим ли мы спать или есть, когда нападают на нас. Они жгут деревни, убивают людей, и их не интересует, чего в это время хочет наша царица.

Главный Советник выслушал выпады юноши, опустив глаза. Очевидные веши говорит этот горячий юнец, но если он не научится держать свои эмоции при себе, то недолго ему удастся прожить во дворце, может быть, даже не успеет дождаться помощи от Гелионы. Собственно говоря, по всем законам Антиллы, Кармах сказал достаточно, чтобы быть приговоренным к смертной казни, но Главный Советник все раздумывал, все не поднимал глаз. Потом огляделся. Убедившись, что поблизости никого нет и никто не услышал горячие нападки молодого офицера, Главный Советник произнес наставительно:

— Юноша, ты слишком вспыльчив и неосмотрителен. Не думай, что царице нет дела до войны. Но ты же понимаешь, решение прекратить работу на полях и службы в храмах не может быть принято просто так, необдуманно, лишь по одному требованию твоего командира.

— Там гибнут люди, не только солдаты, но и те же земледельцы и жрецы. Гадирцы не щадят даже детей! Когда взойдут ваши посевы, их уже некому будет пожинать!

Главный Советник прищурил глаза, разглядывая юношу. На лице офицера не было маски, оно пылало от нетерпения и гнева.

— Ты, верно, с юга, да? Чей ты сын?

— Антеф Амунем, мой отец, был наместником южной провинции, а теперь там только руины.

— Хорошего сына вырастил Антеф Амунем. Я понимаю твою боль. Нет ничего тяжелее, чем видеть, как враги разрушают твой край, убивают твоих родственников, как отчий дом лежит в руинах. Жив ли еще Антеф Амунем?

Юноша мотнул головой и опустил глаза.

— Послушай, что я скажу тебе, сынок. Не думаю, чтоб твой отец желал тебе когда-нибудь сгнить заживо в каменном мешке. А именно это тебя и ждет, если ты будешь продолжать высказываться в том же духе. Кармаху, сыну Антефа Амунема, более пристало погибнуть в бою с врагом, защищая родину, поэтому прибереги свой пыл для гадирцев. Ты не в силах изменить распорядка дворца, поэтому будь мудр, сдержись и смирись, плыви по течению. Завтра царица будет рассматривать твой вопрос и если примет положительное решение, то вскоре ты сможешь вернуться к твоему Главнокомандующему с подмогой.

— Вскоре?! Не завтра?

— Ну, ты же офицер, а не дитя. Должен понимать, что за один день не удастся мобилизовать всех землепашцев, они же не в Городе Солнца поля обрабатывают. Будут посланы гонцы. Сколько еще времени потребуется, чтобы собрать провиант, новых солдат еще и кормить чем-то надо. К тому же люди земли не привыкли воевать, без охоты пойдут они в солдаты, может, кого и силой придется заставлять. Так что, если царица прикажет, и тебе с твоим отрядом дело найдется.

— Я не буду воевать с мирными жителями своей страны, когда кругом столько врагов, — зло процедил молодой человек. — Я офицер, а не надсмотрщик, чтобы сгонять людей. Хорошо хоть, жречество достаточно образованно и способно понять, что грозит стране без дополнительной мобилизации.

Главный Советник покачал головой:

— Со жрецами вообще отдельный вопрос. Думаю, царица не позволит им воевать.

— Конечно, ведь тогда некому будет возносить ей хвалу, — съязвил Кармах.

— Разумеется, — усмехнулся Главный Советник и продолжил уже в другом тоне: — Если я еще раз услышу от тебя что-нибудь предосудительное, высказанное в адрес царицы или ее политики, то ты будешь немедленно отправлен в узилище, несмотря на мои личные симпатии и к тебе, и к твоему уважаемому отцу, которого я некогда знал. Ты успел уже заслужить несколько смертных казней, и, не приказав до сих пор арестовать тебя, я считаю себя сполна оплатившим мой дружеский долг перед Антефом Амунемом. Долее это продолжаться не может. Итак, юноша, у тебя больше нет защитника и советчика. Иди и не пеняй на старика, что я не предупредил тебя.

С этими словами Главный Советник развернулся и ушел, оставив юношу одного посреди Зала Приемов, сжигаемого бессильной яростью. Кармаху захотелось немедленно уехать, вырваться из золотого, словно застывшего вне времени царского дворца, из этих фальшивых церемоний и поклонов, туда, где его друзья спят на голой земле под открытым небом, где отступают они, изнывая от зноя и ран, под натиском врага. Борясь с отчаянным желанием начать крушить все эти светильники, статуи и все, что олицетворяет собой спокойствие и власть, он бросился прочь из дворца. Он бежал по городу, по его узким, мощеным улочкам, толкая людей, роняя разложенный торговцами товар, захлебываясь рыданиями.

Кармаха привозили сюда родители, когда он был еще ребенком. Они хотели приобщить сына к древним святыням, собранным в Городе Солнца, они мечтали вырастить достойного наследника своего древнего рода. И вот теперь их нет, они погибли в своем поместье, когда напали гадирцы, и Кармах не смог даже найти их тела среди обгоревших руин того, что когда-то он называл домом. А Город Солнца по-прежнему стоит, все такой же сверкающий, разноцветный, пышный. И люди здесь такие веселые, им нет дела до того, что юг погиб, что гадирцы убивают солдат.

Кармах размазывал по щекам слезы ярости, шепча на ходу слова:

— Так вот он. Город Солнца, теперь я вижу его во всей красе! Не солнечным светом воссиял он сегодня. Похоть, грязь, пьянство — вот что правит сейчас этим городом! Мы, солдаты, умираем под натиском врага, а эти люди развлекаются и веселятся, эти люди совокупляются на глазах друг у друга.

Антилльская царица Кийя-Гелиона лежала без сна в роскошной опочивальне, сосредоточенно изучая замысловатый рисунок на потолке, выложенном разноцветной мозаикой. Такая же мозаика была и на стенах, но рисунок на них не вился сложной вязью непонятных завитков, как на потолке. Стены украшали картины, изображающие Город Солнца, и даже в полутьме они сверкали золотом. Кийя опять подняла глаза к потолку. Сколько ночей она вот так рассматривает эти рисунки, мучаясь бессонницей и терзаемая горькими размышлениями о своей участи.

Древняя традиция требовала от царя принести себя в жертву, когда его земле угрожает серьезная опасность. Конечно, эта практика канула в легенды, давно уже такого не происходило. Но знай Кийя, что подобная жертва спасет ее народ, она бы, не задумываясь, сама шагнула в кратер вулкана, как сделал это один из царей Красного Континента тысячи лет назад. Но его самопожертвование не принесло пользы, и Кийя не верила, что сможет спасти таким образом свой остров. Она вспомнила легенду, высеченную на стене в храме Инкал. Надпись гласила:

«Сто и один маг встали в круг и воздели руки к разъярившимся небесам. Они объединили все свои силы в Единую Силу и послали ее на Атлас в надежде остановить извержение. Но ничто уже не могло спасти Красный Континент, и маги были бессильны против воли богов. И тогда Верховный Владыка Страны, сам царь вознес свою молитву к богам, взывая к ним и моля принять его жертву в искупление грехов. Царь сгорел в пламени, но боги остались равнодушны к его жертве».

Кийя не заметила, как заснула. В эту ночь ей приснился Анарауд. Давно она уже не вспоминала о нем, уже не плакала по ночам и не терзалась раскаянием, что, может быть, виновна в его смерти она сама. А он, словно странник, вернувшийся из долгого путешествия, ворвался посреди ночи в ее сознание, распахнул балконные двери и вошел в ее спальню, озаренный лунным светом. Увидев Кийю, он приложил палец к губам, призывая ее к молчанию. Потом прошел через всю комнату мимо спящих рабынь и присел к ней на кровать.

— Бедная ты моя, — тихо сказал он, — бедная.

И коснулся рукой ее щеки, холодными пальцами ее горячей кожи. От его ледяного прикосновения Кийя проснулась. Резко села на кровати, вглядываясь в темноту. Она пыталась вспомнить лицо Анарауда, но теперь ей казалось, что у того, кто приходил к ней, лица не было. Кийе стало страшно. Горячие слезы хлынули из глаз против воли, она всхлипнула и внезапно закричала:

— Я не бедная, не бедная!

Рабыни, спящие вдоль стен, проснулись и вскочили, перепуганные криком своей госпожи. Одна из них тут же убежала за лекарем, другие столпились вокруг кровати, изумленно уставились на рыдающую царицу. Но ей было наплевать на этих безмозглых девиц. Какое ей дело до того, что они подумают о своей госпоже. Рыдания сотрясали ее тело.

Когда вбежал заспанный царский лекарь, опочивальня была полна народу. Сюда уже пришли охранники и прислуга, рабыни тихонько подвывали в такт рыданиям царицы.

От прикосновений лекаря Кийя пришла в себя, внимательно оглядела каждого из присутствующих и закричала:

— Вон! Все вон!

Все, кроме лекаря и рабынь, поспешно удалились, кланяясь и толкаясь. Обращаясь к лекарю, Кийя продолжила уже совершенно спокойно:

— Уходи, ты мне не нужен.

— Но… — начал лекарь.

Под свирепым взглядом царицы он осекся и счел за лучшее молча, покинуть ее опочивальню.

— Хватит выть, дурехи, — приказала Кийя рабыням, хотя те давно уже молчали, — загасите свет.

Она улеглась и представила, как завтра все будут обсуждать этот ее ночной приступ. Она, живое воплощение богини Гелионы, не должна позволять себе подобные срывы. Кийя опять почувствовала, как накатывают слезы.

Давно, давно это было, много лет назад в ее жизни появился Анарауд, сын народа Туата де Дананн. Кто-то утверждал, что был он всего лишь пленником, доставленным в Антиллу для магических обрядов, свершаемых царицей. Но Кийя знала, что пленником был не он, а она сама. Она сделала Анарауда не только Главным Советником, но фактически правителем государства, а сама, как девчонка, ждала каждой ночи с замиранием сердца. Анарауд ее любил и был единственным, кого любила она сама.

Ее магия — ее проклятье, магия крови требовала донора. Анарауд стал им по собственному желанию. Семь коротких лет ослепительного счастья пролетели, и Анарауд умер у нее на руках. С тех пор сердце Кийи словно оледенело, тихой и пустой стала ее жизнь.

Заснуть Кийя так и не смогла, в темноте ей все мерещилась фигура без лица, пробирающаяся к ее постели, в шуме листвы за окном слышался голос Анарауда: «Бедная моя, бедная». Зачем он ее жалел?

Кийя поднялась с постели и вышла на балкон. Город простирался перед ней, тысячи крыш тонули в темноте, прореженной розовыми пятнами света. Два круговых канала разделяли город на три части, и мосты через них освещались уличными факелами. Центральная часть столицы, где размещался царский дворец, основные храмы и жилые дома сановников, располагалась на возвышенности и была отделена от остального города не только каналом, но и хорошо охраняемыми стенами. Средняя часть предназначалась для наиболее состоятельных горожан. Центральная и средняя части города были погружены в непроглядную тьму. Внешнее жилое кольцо, получившее название Желтый Город из-за преобладания зданий желтого цвета, светилось разноцветными огнями. Кийя видела площади, залитые веселым светом, и темные улицы с редкими фонариками. Город шуршал, бурлил, шевелился, словно большое животное. «Они гуляют и веселятся там внизу, даже не подозревая, как страдает их царица», — обиженно подумала Кийя.

Большой и сильный человек подошел к ней сзади и обнял за плечи. Кийя возмутилась про себя бесцеремонностью раба, но вслух ничего не сказала. Сейчас ей нужны были его сильные объятия. Потом она отругает его за непростительную наглость, но не сейчас. Она взяла за руку своего телохранителя и увела его обратно в спальню.

Друз тут же набросился на Кийю так, как царица любила, без разговоров и лишних прелюдий. Кийя бездумно подчинилась, так и оставшись во власти мыслей о веселящемся городе. В тот момент, когда мужчина достиг наивысшего удовольствия, Кийю посетила замечательная идея. Она выбралась из-под разомлевшего раба и начала его трясти.

— Вставай, Друз, это еще не все, что я хочу от тебя получить.

Друз лениво посмотрел на царицу. Что еще за развлечение понадобилось его избалованной, ненасытной госпоже? И неужели это нужно делать прямо сейчас, когда все его тело отдалось во власть ленивой неге, каждая мышца расслабилась, а веки отяжелели. Но Кийя, охваченная детским возбуждением, носилась обнаженная по опочивальне, не в силах удержать себя на месте. Она желала немедленного осуществления своей замечательной идеи.

— Вставай, лежебока, ленивый раб, немедленно вставай!

Кийя сдернула с Друза покрывало и потащила его за ногу с кровати. Его тело легко заскользило по шелковым простыням. Друз не хотел оказаться на полу, вскочил, поймал Кийю, схватил ее в охапку и завалил на постель.

— Чего еще хочет моя обожаемая госпожа? — прошептал он, пытаясь подмять под себя Кийю.

— Да нет же, не это! — возмущенно воскликнула Кийя, отбиваясь от своего телохранителя. — Прекрати, я тебе приказываю!

Друз почувствовал металлические нотки в голосе царицы и, заметив наконец ее раздражение, поспешил отпустить Кийю. Ему не раз приходилось слышать эту интонацию в ее голосе, и он знал, что в это время нужно беспрекословно выполнять все ее требования. За годы рабства он, благодаря своему умению предугадывать настроения царицы, сумел из простого охранника стать начальником ее телохранителей.

Царица приказала девушкам, ночевавшим в ее опочивальне, отправляться спать в комнату для рабынь. Сонные девушки поднялись с пола и беспрекословно поплелись к дверям царицыной спальни. Друз недоуменно уставился на Кийю. Приученная с детства находиться в обществе рабынь и прислуги даже во время любовных развлечений, Кийя не испытывала стыда. Впервые она прогнала своих девушек. Что же за тайное желание возникло у царицы, если она решила скрыть его даже от своих рабынь? Друз уселся на кровать, с опаской посматривая на госпожу. Кийя хохотнула, увидев, как сверкают в полумраке опочивальни белки его глаз, и сказала:

— Прикажи принести мне платье, такое, в каком благородные дамы ходят на прогулки в Желтый Город.

Друз тяжело засопел, почувствовав неладное. Он знал свою госпожу так хорошо, что сразу понял, чем вызван ее интерес к платьям дам.

— Благородные дамы в Желтый Город не ходят, для этого у них есть рабы и слуги, — сказал он. — И ты, моя любимая госпожа, не ходи туда.

Кийя подобрала с пола шелковое покрывало, сброшенное во время возни на кровати и, закутавшись в него, уселась в кресло, поджав под себя одну ногу. Хитро улыбнувшись, она спросила:

— А кто тебе сказал, что я туда собралась? Друз только покачал головой. Запретить ей это он, конечно, не мог.

— Расскажи, что тебе приснилось, — попросил Друз.

— Значит, тебе уже доложили? Интересно, кто?

— Это был какой-нибудь кошмар? Опять про гибель Антиллы? — Друз снова улегся на кровать и лениво обмахивал себя веером.

Кийя вскочила, подбежала к кровати, выдернула у него из рук веер и швырнула на пол.

— Иди за платьями!

— Я велю их принести завтра, — согласился Друз.

— Завтра?! — взвизгнула Кийя. — Немедленно! Я отправляюсь на прогулку прямо сейчас. Вставай и устрой мне это.

Друз открыл рот от изумления.

— На какую еще прогулку посреди ночи? Да ни одна благородная дама даже и в мыслях не допустит такого. Нет, нет, я не могу этого позволить. Это же надо поднимать всю охрану, прокладывать путь, да мы до утра не управимся.

— Ты забылся, раб! — Кийя наконец потеряла терпение. — Мне не нужна охрана, я хочу быть неузнанной.

Друзу хватило лишь одного внимательного взгляда на Кийю, чтобы он безропотно поднялся и, обматываясь на ходу набедренной повязкой, выбежал за дверь.

Пока Друз бегал по спящему дворцу, выполняя немыслимый приказ царицы: раздобыть женское платье (а где его можно найти ночью, не врываться же в покои спящих дам), Кийя вновь вышла на балкон и принялась разглядывать город. Она не знала, может ли дама в такое время оказаться на улице. Но ей не было до этого никакого дела. Кийе непременно захотелось быть причастной к сокровенному дыханию своего города, к его таинственному ночному движению, ей нужно было оказаться в одном из этих розовых пятен света, плавающих в темноте. Неузнанная, она, словно обыкновенная горожанка, будет веселиться и гулять среди других жителей города.

Друз вошел, запыхавшись, кинул на кровать ворох разноцветных одеяний, встал в дверях, всем своим видом изображая неодобрение. Кийя зажгла свет и принялась копаться в принесенной одежде. С помощью Друза ей удалось разобраться, что куда надевать (он подозрительно легко все сообразил). В длинном голубом платье, присборенном под грудью, сандалиях из позолоченной кожи и бронзовых браслетах, она казалась себе не царицей, а простой рабыней.

Кийя накинула на голову синее покрывало и подошла к зеркалу. С удивлением посмотрела на отражение. Она никогда не носила других цветов, кроме золотого и белого. Синий придал ее лицу какие-то незнакомые черты, странно оттенил черные глаза. Кийя, как завороженная, разглядывала в зеркале отражение незнакомой, загадочной красавицы.

Друз, почтительно стоявший позади нее, взирал на царицу с безмолвным восхищением. Внезапно он рванулся к ней и сжал в своих объятиях.

— Не бойся ничего, моя Кийя, — прошептал он, — я защищу тебя от всех твоих страхов.

Никто не мог защитить ее от страхов, даже Анарауд, явившийся сегодня во сне. «Бедная ты моя!» И уж тем более она не ждет защиты от раба. Кийя возмущенно оттолкнула Друза.

— Не смей прикасаться ко мне без разрешения, раб, — прошипела она.

 

Глава 2

Желтый Город

Кийя вышла через храмовый сад, не желая встречаться с молящимися жрецами. Она прошла мимо темных статуй царственных предков, богато украшенных золотом и драгоценными камнями. Факелы в саду давно загасили, но в бледном свете луны все же виднелись темные фигуры храмовых рабов. Они отдыхали, прислонившись к деревьям, ели сухие лепешки, запивая их ледяной водой из колодца. Встретить здесь царицу они не ожидали, никто не узнал ее, не распростерся перед ней ниц.

Друз, выхватив плеть, начал наносить свистящие удары по голым телам людей. Надсмотрщик рабов понял, наконец, кто идет через сад, крикнул лишь одно слово, рабы пали на землю.

— Рабы становятся все строптивее, — оправдывался надсмотрщик, успевая на ходу забегать вперед, обгоняя царицу, кидаться перед ней на землю и тут же отползать. Царица не обратила на него никакого внимания, прошла, не останавливаясь, даже не посмотрев в его сторону.

На роль носильщиков предусмотрительный Друз взял царских телохранителей, но переодел их в форму Городской Стражи. Телохранители неловко подняли шесты паланкина на плечи и двинулись в сторону моста. Они шли в ногу, паланкин подпрыгивал на плечах воинов в такт их шагам. Носить его они были не обучены и представления не имели, каково приходится их госпоже там. Кийю подбрасывало на каждом шагу, но, несмотря на невыносимую тряску, она не остановила их. Откинувшись на шелковые расшитые подушки, Кийя вцепилась в борта носилок, чтобы не вывалиться на ходу. Промолчала она только потому, что поняла намерение Друза взять с собой надежных телохранителей, и, несмотря на внешнюю свою беззаботность, все же осознавала, что так будет безопаснее.

Охрана дворца выпустила их без лишних слов, как только узнала Друза. Процессия пересекла второе водное кольцо по основательному каменному мосту, миновала стражу, призванную охранять переходы от всяких подозрительных личностей.

Вода в канале была покрыта пеплом. Ее так и пили, не процеживая, несмотря на привкус серы. По каналу, как и в дневное время, сновали лодки, в них сидели разряженные мужчины и женщины, на носах лодок горели факелы, закрытые от ветра. Лодками управляли люди с шестами. Ловко орудуя ими, они умудрялись каким-то невероятным образом не сталкиваться с другими такими же суденышками. Кийя открыла занавес паланкина и с завистью наблюдала за хихикающими дамами в лодках. Мужчины открыто глазели на высунувшуюся из паланкина Кийю. Иные показывали на нее пальцем и, что-то говоря друг другу, смеялись. Кийя возмущенно задернула занавес и забилась в глубь ложа. К такому вниманию чужих людей, а в особенности мужчин, она была не готова.

Ей и раньше приходилось бывать в этой части города, но только днем в сопровождении огромной свиты из рабов, телохранителей, придворных. Стражники на ее пути разгоняли жителей, дорогу устилали коврами и засыпали лепестками цветов, а сама она величественно восседала в повозке. Впрягали в повозку рабов, ведь лошадям нельзя доверять драгоценную жизнь царицы. Окна обычно завешивали шелковыми занавесками, и у Гелионы не появлялось ни малейшего желания выглядывать из повозки. Незачем осквернять свой божественный взор видом нищенской жизни недостойных людей. Но сейчас именно среди этих людей она надеялась почерпнуть силу.

Темное небо озарялось слабым светом на севере, где высился Атлас, вокруг которого повисло бурое марево. Кийя с тревогой смотрела на это марево, вновь погружаясь в мрачные мысли.

Порыв ветра разогнал тучи, и выглянула луна, осветив городскую стену, обитую листами орихалка. В свете луны он уже не сиял огненными отблесками, как днем, а тускло переливался розовыми искрами. В Желтом Городе, несмотря на поздний час, было многолюдно. Смолкли вечерние гимны в бесчисленных храмах. Вместо них воздух наполнился незатейливыми мелодиями уличных музыкантов, которые с помощью флейт и барабанов развлекали публику. Прохлада, сменившая нестерпимый зной летнего дня, манила жителей на улицу. На крышах и балконах, нависающих над переулками, стояли и сидели люди, бесцеремонно разглядывающие тех, кто был внизу. У дверей чадили факелы, мерцали масляные лампы; кристаллы в этой части города не были особой редкостью, но все же если кто-нибудь обладал такой дорогой вещью, то использовал ее, конечно, для освещения внутренних помещений, а уж никак не улицы.

Толпа, продвигающаяся по улице, увлекла с собой паланкин Кийи, и вскоре она со своими спутниками оказалась на одной из площадей Желтого Города. На площади горели костры, вокруг которых были расставлены столы и собрались люди. Суетливо сновали веселые девушки с кувшинами и кружками вина, а лоснящиеся от жары повара готовили на углях ароматных барашков. В лачугах, сгрудившихся вокруг площади, можно было познать и другие удовольствия, кроме пьянства и обжорства. Кийя почувствовала запах пережаренного масла, костров, уличной стряпни. Где-то музыканты начали наигрывать веселый мотив, послышались женский смех и топот ног. Люди танцевали.

Воины, несшие паланкин, с трудом проталкивались по площади, заполненной людьми. Вскоре они уже едва продвигались. Друз, шагая перед паланкином, расталкивал гуляющих, но люди обращали на него мало внимания, а некоторые толкались в ответ. Наконец ему пришлось признать, что дальше продвигаться с паланкином невозможно.

Кийя была не в силах скрыть свое любопытство и рассматривала толпу. Ей хотелось коснуться ногами земли, затеряться среди этих людей, почувствовать то же, что и они. Она выбралась из носилок.

— Великое Солнце, моя Гелиона, ты не опустишься до этих людей! — воскликнул Друз, подхватив ее на руки. — Я не позволю твоим божественным ножкам коснуться этой грязной земли.

— Мои божественные ножки будут касаться всего, чего я пожелаю, — спокойно ответила Кийя, удобно расположившись на руках у своего огромного телохранителя, — твоим мнением, Друз, ни я, ни мои ножки не интересуются, так что можешь смело оставить его при себе. К тому же если ты станешь вещать на всю площадь, что я Гелиона, то мне трудно будет остаться неузнанной. Так что изволь поставить меня на землю и называть Кийей.

Друз подержал в объятиях драгоценную ношу еще несколько мгновений, потом аккуратно поставил Кийю на землю. Вокруг сновали люди. Они задевали Кийю, терлись, толкали. У нее закружилась голова от такого столпотворения. Неужели можно выжить в этой толпе? Она задохнулась от запаха пота и перегара. Казалось, все эти люди ничуть не смущены толкотней и какофонией звуков, они счастливы и довольны тем, что происходит.

Во дворце празднества были совсем другими. Сама Гелиона восседала на троне, окруженная царедворцами и телохранителями. Перед троном проходили торжественные церемонии, маскарад, представления и прочие виды развлечений, соответствующие царскому достоинству Гелионы. Но никогда сама она не участвовала ни в чем подобном, всегда выступала только в роли зрителя и представить себе не могла, что чувствует человек, оказавшийся среди развеселившейся толпы.

Очутившись среди своих подданных неузнанной, Кийя растерялась и испугалась. Вокруг нее бесновалась раскрашенная, хмельная толпа. Что ей делать, куда идти дальше? Они так и стояли с Друзом посреди площади. Кийя подняла глаза к небу. Оно полыхало алыми вспышками, на эти сполохи были плохо различимы из-за ярких огней, разожженных повсюду. Здесь, на праздничной площади, среди шума, музыки и огней, невозможно было думать о чем-то тревожном.

— Небывалое представление! — орал размалеванный человек. — Глотатель огня покажет вам свое мастерство!

— Я хочу посмотреть! — возбужденно воскликнула Кийя и начала пробираться вперед.

Какой-то пьяный человек навалился на нее сбоку, она постаралась отойти от него подальше, не в силах выносить его запах. Кийя так и не поняла, каким образом толпа оттеснила ее от Друза. Она осталась одна. Какое-то время она еще пыталась пробраться туда, откуда доносились призывы полюбоваться на развлечение. Внезапно ее охватила паника, она металась среди людей, и все они казались ей на одно лицо. Будто на всех надеты одинаковые маски, и этими масками были их собственные лица. Она старалась выбраться из толпы, но, словно заблудившийся в лесу человек, только ходила по кругу.

Мужчины, не опуская взгляд, нахально глазели на нее, а иногда по ее ягодицам проскальзывали чьи-то руки. Кийя бесилась от возмущения и негодования. Но рядом не было стражников, которым она могла бы приказать разогнать толпу. Все люди одновременно что-то говорили и кричали, и Кийя от растерянности не могла уловить ни слова из их речи. Иногда ее взгляд останавливался на каком-нибудь смеющемся лице мужчины или женщины. И тогда ей казалось, что этот человек хохочет над ней, что все они готовят какую-то мерзкую шутку.

Неожиданно толпа вынесла ее к небольшой площади, в центре которой горели костры и жались друг к другу крошечные шатры. Здесь пронзительно пахло жареным мясом. Кийя сглотнула слюну. Не успела она оглядеться, как ударили бубны, завизжали пронзительные антилльские рожки, и в центр площадки между кострами выскочила толпа танцовщиц, смуглых, тонких, сверкающих белозубыми улыбками и стекляшками на набедренных повязках. На мгновение они застыли в странных, неправдоподобных позах, изогнувшись, словно деревца, но тут же понеслись по кругу в буйной пляске. Кийя и представить себе не могла ничего подобного. Она стояла, слегка одурев от блеска, громкой музыки и мелькания голых тел.

Вдруг Кийе показалось, что впереди она увидела плащ городского стражника. Решив, что нашла наконец своих телохранителей, она начала пробираться вперед, а достигнув стражника, вцепилась в его плащ, чтобы ее вновь не оттеснила толпа. Хозяин плаща обернулся и, схватив ее за предплечье, громко расхохотался. Кийя увидела его лицо и внезапно поняла, что человек, державший ее за руку, был не из ее свиты. Стражник потащил ее сквозь толпу, крепко сжимая предплечье. Кийя закричала, требуя ее отпустить, но он только хохотал. И все вокруг хохотали, и крик ее тонул в общем гомоне. Наконец стражник вытянул ее из толпы и подтащил к одному из костров перед шатрами в центре площади. Вокруг костра сидели еще трое воинов из городской стражи. Не обращая внимания на сопротивление Кийи, стражник усадил ее рядом с собой и, крепко обняв, начал целовать. Она почувствовала на своей груди его мокрый рот и завизжала от отвращения. Стражник удивленно отстранился от нее, его друзья гоготали. Стражник сказал своим товарищам:

— Благородная дама решила развлечься.

— Отпусти меня! — закричала Кийя.

Она хотела сказать ему: «Я твоя царица!», но не осмелилась навлечь на себя такой позор.

— Что, красавица, старый муж опротивел, да? — поинтересовался стражник и снова попытался ее поцеловать.

Кийя оттолкнула его. Будто не замечая ее возмущения, стражник ласково спросил:

— Ты не хочешь здесь, да? Пойдем тогда в шатер, когда он освободится.

— Немедленно отпусти меня, — повторяла Кийя и внезапно заплакала от стыда.

— Нет, — рассмеялся стражник, — ты сама вцепилась в меня. Разве ты не хотела меня? — и пояснил товарищам: — Едва плащ с меня не содрала от страсти.

В это время полог шатра зашевелился, и стражник сгреб Кийю в охапку, прошептав:

— Теперь наша очередь.

Кийя закричала, пытаясь вырваться из его рук, но никто не обращал на нее внимания. Все громко кричали, из шатров, окруживших костер, доносился женский визг, гремела оглушительная музыка, а стражник даже не думал ее отпускать.

Из шатра вышел мужчина в одежде офицера, обнимая на ходу юную девушку, щебетавшую что-то звонким, пронзительным голосом. Кийя оглядывалась по сторонам в надежде увидеть Друза или своих телохранителей, но не могла различить лиц в толпе. Стражник потащил ее за собой в шатер, у входа она задержала взгляд на лице обнимающего девушку офицера и внезапно узнала его. Это был посланец Верховного Главнокомандующего. Кийя не успела обдумать последствия этой встречи и закричала:

— Кармах!

Молодой офицер удивленно оглянулся, поймал взгляд Кийи, взял ее за подбородок, вгляделся в глаза. Кийя спохватилась, осознав, чем может грозить ей узнавание, попыталась увернуться. Стражник отпихнул офицера плечом, пренебрежительно бросив:

— Это моя женщина, господин.

Но Кармах уже узнал царицу. Как удалось это ему, ни разу не видевшему свою властительницу без грима, Кийя не знала. Узнал ли он голос царицы или ее чудесные глаза, теперь уже было не важно. Кармах прошипел, брызгая слюной:

— Шлюха.

И ушел, смешавшись с толпой.

Кийя понимала, что если окажется внутри цветастого шатра, то ее телохранители уже не смогут найти ее. Стражник бросил монетку старухе, равнодушно взирающей на упирающуюся женщину, в уплату за использование ее шатра, и попытался втолкнуть Кийю внутрь, но она, извиваясь, словно змея, царапалась и кусалась, даже не осознавая, что с ней происходит. Это продолжалось довольно долго, а стражнику так и не удавалось затолкнуть женщину в шатер. И тогда он ударил ее. Не сильно. Это была просто пощечина. Но Кийю так шокировала внезапная боль, что она потеряла волю. От боли и обиды слезы брызнули у нее из глаз, она рухнула на колени. Внезапно все прекратилось. Она лишь увидела, как изо рта стражника, ударившего ее, потекла струйка крови, и в тот же миг ее подхватили чьи-то руки. Она узнала Друза сразу, просто по запаху его кожи. Он нес ее куда-то, а позади него слышались вопли и звон оружия. Она попыталась обхватить Друза за шею, но внезапно лишилась чувств.

Друз решительно двинулся к домам, расталкивая гуляющих одной рукой, другой он нес безжизненную Кийю, словно ребенка. Схватка позади него закончилась, его воины убили стражников, вставших на защиту своего товарища. Теперь они шли, окружив командира, держа в руках оружие, готовые к тому, чтобы применить его, защищая жизнь своей госпожи. Толпа, насладившись кровавым зрелищем, приветствовала победителей.

В дверях одного из ближайших домов стояла пожилая женщина, с любопытством рассматривая толпу. Жители этой части города в большинстве своем были бедны, им нечего было прятать, двери домов редко запирались, и в приближающихся грозных временах они видели лишь одного защитника и заступника — свою божественную царицу Гелиону.

Друз, недолго думая, толкнул дверь и вошел в дом. Хозяйка завизжала и кинулась следом за Друзом. А вслед за ней в дом вошли остальные телохранители царицы и захлопнули дверь.

— Помоги моей госпоже, женщина, — приказал Друз.

— Как посмели вы вломиться в мой дом! — закричала хозяйка жилища и хотела выбежать наружу, но Арг, один из телохранителей царицы, преградил ей путь.

— Мы не причиним тебе вреда, — сказал Друз. — Помоги моей госпоже, потом мы уйдем.

Женщина развернулась и, презрительно оглядев Кийю, сказала:

— Я не лекарь, чем я могу ей помочь? Я видела, что она была с солдатами.

Один из воинов ударил женщину кулаком. Она упала на пол и зарыдала. Арг сам нашел в ее доме кувшин с водой и протянул Друзу, так и державшему Кийю на руках.

Друз уложил Кийю на старую подстилку (мебели в этом доме не было), смочил ее лицо водой. Кийя пришла в себя и недоуменно оглянулась. Такого бедного жилища ей еще не доводилось видеть. Стены дома давно пошли трещинами. В тяжелом воздухе висели запахи отбросов и плесени. |

Покрывало сползло с головы Кийи. Хозяйка ахнула:

— Жрица! Ах ты… — старая женщина зажала себе рот рукой, едва сдержав ругательство.

Оскорбить жрицу или жреца означало навлечь на себя гнев богов. Но увидеть жрицу ночью, в толпе гуляющих, в сопровождении мужчины, это было немыслимо. Как же низко она пала! Женщина бросила презрительный взгляд на Кийю и отвернулась. Если жречество докатилось до такого непотребства, то неудивительно, что боги гневаются и заставляют горы сотрясаться.

— Посмотри, Арг, что там, — приказал Друз. Телохранитель выглянул за дверь.

— Все то же, — сказал Арг, — гуляют. Наверное, нужно уйти, пока не появилась городская стража.

— Ничего, — сказал Друз. — У меня с собой царский знак.

Он присел перед Кийей на колени и аккуратно поправил покрывало, скрыв им лицо царицы.

— Не бойся, — произнес он ласково. — Если даже они найдут нас в этой толпе, то не осмелятся расспрашивать, кто ты.

Кийя, уже успевшая успокоиться и привести в порядок свое одеяние, брезгливо поднялась с пола.

— Паланкин нам уже не отыскать, — сказал Арг.

Друз поднял Кийю на руки и вышел вслед за другими телохранителями. Но у дома уже собрались зрители, перед которым офицер Кармах кричал срывающимся голосом:

— Это город разврата, бесчестия и лживой веры! Все, все вы провалитесь в бездну тьмы! Вы ожесточили богов, и боги вас прокляли!

В этот момент он увидел вышедших из дома царских телохранителей и Друза с царицей на руках.

— А ты, — завопил Кармах, указывая на Кийю пальцем, — ты — богиня лжи! О боги, неужто вы можете спокойно взирать на то, как развратная царица тянет за собой в бездну свой народ? Не Гадир уничтожит Антиллу! Ты, порождение демона, проклятая ведьма, ты, безбожная развратница, уже погубила Город Солнца! Боги в гневе! В гневе!

Толпа, охочая до зрелищ, поддерживала оратора радостным улюлюканьем.

— Убей его, — приказал Друз одному из телохранителей, а сам быстрым шагом направился в сторону канала. Арг прокладывал ему путь, расталкивая людей. Остальные воины шли по бокам.

Кийя прижалась к Друзу, обхватив его шею руками. Город вокруг безумствовал. На освещенных факелами улицах люди гуляли, пели, плясали, пировали, занимались любовью. Кийе хотелось закричать, остановить людей, призвать их в храмы и заставить молиться. Но она молча смотрела, как бьется в предсмертной агонии величайший город мира.

Оказавшись во дворце, она долго мылась, пытаясь избавиться от отвратительного ощущения чужих рук на своей коже. Друза она к себе не допустила. И так он слишком много видел и знает теперь о ней. Рабынь в спальне не было, Кийя наслаждалась одиночеством. Она сидела на своей кровати и наблюдала, как светлеет небо.

Кийя перебирала в уме последние события. Каким ребячеством казался ей теперь этот необдуманный поход в Желтый Город. Зачем было нужно так рисковать? Она хотела почувствовать себя частью своего народа, найти поддержку среди людей, верящих в свою царицу, но вместо этого, оказавшись среди толпы, она поняла, как одинока. Она одна осознает, что ждет этих людей, ей одной ведомо их будущее. Ей и этому несчастному мальчику, посланному Эерхонтом. Он навсегда отпечатался в памяти Кийи, красивый, безумный, кричащий в толпу пророческие слова: «Не Гадир уничтожит Антиллу! Вы все провалитесь в бездну тьмы!»

Бедняжка, он тронулся умом, увидев свою царицу в объятиях городского стражника. Жаль, что теперь придется его убить. Нельзя, чтобы, вернувшись в армию, он начал распространять там непристойные сплетни о похождениях царицы. И так ее отношения с Эерхонтом накалены до предела. Хорошо еще, что толпа не признала в ней царицу, не поняла слов Кармаха. Для зрителей он был просто одним из тех сумасшедших, что ходят по городам острова, предрекая скорый конец света.

Гадир, извечный враг, прежде был лишь пугающей сказкой для малышей, теперь же превратился в оживший кошмар. Но не он, не Гадир погубит ее Антиллу, Золотую Антиллу, Божественную Антиллу. Кийя знала, сбудется дурное пророчество Кармаха, давняя судьба этой земли, горькое наследство Красного Континента: Антилла погрязнет в бездне, в пучине океана. Успеет ли Гадир захватить ее до этого? Какая разница, все равно ему уже не править на этой земле. Кийя чувствует приближение рокового часа, чувствует, как содрогается в предсмертной агонии земля, как стонет океан, изнемогая от желания поглотить остров. И Город Солнца бьется в той же агонии, ослепленный собственным блеском и огнями, он ничего не желает видеть вокруг себя, но все же и он чувствует скорую гибель.

Но не прав был Кармах, обвиняя ее, Кийю, в гибели Антиллы. Гибель началась задолго до ее рождения. Гибель Антиллы была предрешена еще тогда, в дни крушения Красного Континента, когда погибли почти все маги государства.

Те, кто выжил, а было их немного, отчаянно пытались вернуть прежнюю силу и возродить цивилизацию магов. Но им не удалось восстановить древний род. Он вырождался. Кровь испарялась. И вот последние два потомка славного рода: царь Антиллы и Кийя вступили в брак. Вскоре царь скончался, и Кийя взяла власть в свои руки. Ее сын Ахетон вынужден был вступить в брак уже не с дочерью мага, а с принцессой из далекой Северной страны, в жилах которой текла кровь Эринирских королей. Но брак этот оказался бездетным, а Ахетон скончался на руках у Кийи. Тогда, потрясенная горем, озабоченная тем, как ей удержать власть, защитить свои границы от гадирцев и варваров, она не смогла осознать, что же в действительности произошло. Лишь сейчас, среди танцующих и веселящихся людей, Кийя поняла: цивилизация магов окончательно погибла. Она — последняя. Обессилевшая, потерявшая магическую силу, она обладает лишь знаниями. Она одна среди толпы, одна в городе, одна в Антилле, одна во всем мире, она — последняя из цивилизации магов, последняя из атлантов. Все остальные ушли.

И вот она тоже должна уйти, она исчезнет вместе с Антиллой, последним оплотом древней цивилизации. Пропадут все достижения и открытия, погибнут знания, не останется ничего. Она знает, что стало с другими, теми, кто ради спасения своих цивилизаций решил покинуть эту землю. Уходили народы, унося с собой знания, они несли миру светоч истины, но мир не увидел света, он захлестнул их варварскими ордами, растоптал, уничтожил или смешался с ними, и вот уже Фоморы стали лишь легендой, а государства народа Туата де Дананн исчезают одно за другим. Скоро небытие поглотит и Антиллу. Кийя не боялась смерти, но смотреть, как бьется в смертельной агонии ее мир, было по-настоящему страшно — страшно подумать, что эти веселящиеся люди, мужчины и женщины, будут тонуть в лаве, проваливаться в трещины, гореть в огне и захлебываться волнами океана. И она уже ничего не сможет для них сделать. Ее силы на исходе. Если бы еще была с ней эринирская принцесса, носящая в себе кровь Древних, возможно, Кийя смогла бы задержать гибель Антиллы. Но девчонка сбежала. Она была слишком легкомысленна, чтобы понять, какую важную роль отвела ей царица Гелиона в судьбе Антиллы. Морана не пожелала стать жертвой и спасти остров. А может быть, этого не пожелали сами боги.

Нет, не зря Кийя провела ночь в Желтом Городе. Теперь она поняла, для чего это было нужно. Это помогло ей осознать течение времени, почувствовать близость катастрофы и вспомнить, что она не только царица Антиллы, но прежде всего Верховная Жрица, последняя хранительница знаний, и должна выполнить главную свою задачу — спасти те крупицы древних тайн, которые еще можно спасти и возродить. Ночь в Желтом Городе помогла ей принять неизбежное. Последняя магия ожила в ней, она почувствовала, как время повернулось вспять, и начался обратный отсчет. Теперь она слышала этот ритм, совпадающий с ударами ее сердца, знала, сколько еще дней, земных толчков осталось до рокового часа. Ей нужно было торопиться, нужно было успеть. Кийя приняла решение: завтра она отправится в Храм Инкал.

Уснуть Кийе так и не удалось. Она вскочила, полная решимости, и призвала рабынь. Пока девушки наносили грим и одевали царицу перед зеркалом, Кийя с любопытством наблюдала, как превращается она в суровую и грозную царицу Гелиону. Каждое утро видела Кийя это превращение в зеркале, но сейчас оно показалось ей особенно странным. После того как пошел обратный отсчет, и она, и эти рабыни, и все другие антилльцы стали не более чем мертвецами. Ей казались неуместными эти тщательные одевания, подведение глаз, белила на лице, когда впору краситься охрой — краской покойников. Кийя внезапно расхохоталась. Рабыни испуганно отпрянули, и Кийя спохватилась. Нет, она уже не Кийя, она Гелиона, и нужно вести себя соответственно. Она вышла в Зал Приемов, впервые равнодушно пройдя мимо балкона, откуда прежде каждое утро любовалась величественным Атласом, а в последние годы ежедневно разглядывала его, чтобы определить, в каком настроении сегодня владыка Антиллы. Теперь ей не нужно было смотреть на него, теперь она сама была им, огнедышащим вулканом, готовым уничтожить жизнь.

Сановники уже толпились в Зале Приемов в ожидании царицы. Перед входом в Зал ее нагнал Друз, глаза его покраснели от бессонной ночи.

— Нам не удалось его найти, — сообщил он сбившимся от бега голосом.

— Кого? — не поняла царица.

— Кармаха, посланца Эерхонта, он скрылся в толпе, и его не отыскали. Во дворец он не вернулся, но я приказал дворцовой охране, если он…

— Это уже не имеет значения, — перебила Друза Гелиона. — Займись подготовкой к отъезду в Храм. Сегодня я выезжаю.

Друз только успел открыть рот для возражений, но царица уже скрылась за дверями Зала Приемов.

— Теперь это опасно, — сказал Друз сам себе, — можно столкнуться с разведывательными отрядами гадирцев.

Люди, столпившиеся перед входом в Зал Приемов, удивленно посмотрели на телохранителя царицы, разговаривающего с закрытыми дверями. Это были охранники и рабы сановников, беседующих теперь с царицей, а также знатные жители города, допущенные во дворец.

Друз скорчил презрительную гримасу — непозволительное поведение в этом благопристойном обществе. Несколько человек из знати возмущенно отвернулись.

— Это уже не имеет значения, — громко повторил Друз слова царицы.

Возможно, он был один из немногих, кто понял их истинный смысл. Друз отправился готовить людей к путешествию. До Храма Инкал три дня пути. Необходимо запастись продовольствием, собрать охрану.

В Зале Приемов Гелиона получила устрашающие новости: гадирцы неожиданно продвинулись вперед и задержаны теперь Эерхонтом в неделе пути от столицы Антиллы. Это сообщение лишь убедило Гелиону в правильности принятого решения. Нужно торопиться, чтобы успеть сделать задуманное до того, как гадирцы смогут помешать ее планам.

 

Глава 3

Хрустальный Череп

От Города Солнца к Храму вела давно проложенная дорога, вдоль которой на протяжении многих десятков миль были расставлены изваяния богов из желтого песчаника. В ясные дни эта дорога сверкала и искрилась в лучах солнца, но сегодня небо было затянуто серой пеленой. Солнечный свет, проходя сквозь пепельную завесу, придавал статуям богов зловещий вид, а в их неясных тенях, казалось, притаились бесплотные духи и горные демоны. Гелиона не боялась их, и духи и демоны были подвластны ей, земному воплощению солнечной богини. Но в их смутных, искривленных лицах читались усмешки и горечь. Словно одни смеялись над ней, а другие оплакивали. Оглянувшись на Город Солнца, Гелиона подумала, что, возможно, никогда уже не увидит его вновь.

По обе стороны дороги простирались плодородные поля, зеленые от молодых посевов, фруктовые сады обещали скорый урожай. На пастбищах откармливались пестрые стада. Множество селений, сожженных несколько лет назад варварами, которых привели с собой гадирцы, отстроились заново. Может, и в этот раз будет так же? Дойдут гадирцы до Города Солнца и остановятся там. Не зря город считается неприступным. Но Кийя знала, уже не важно, возьмут ли гадирцы Город Солнца, завоюют ли они Антилльские земли. Теперь, когда проснулся Атлас, ничего уже не имеет значения.

В эти места еще не дошли устрашающие вести. Всюду Кийя видела, как трудятся люди. Крестьяне возделывают землю, ремесленники работают в своих мастерских, вдоль берега реки расположились прачки, а еще дальше рабы под надзором хозяек белят холсты, гончар со своими помощниками собирает глину, пастух обходит стадо, птичницы сзывают к кормушкам гусей и прочую домашнюю птицу.

Кийя, сидя в паланкине, наблюдала, как люди откладывали свою работу, рабы и землепашцы сгибали перед ней спины, ремесленники выбегали из своих мастерских, чтобы поклониться ей, праздные аристократы поворачивали свои раскрашенные лица навстречу Гелионе и склоняли их перед божественной царицей.

В прежние времена ей доводилось путешествовать по этой дороге без телохранителей, лишь с двумя-тремя жрецами да рабынями. И никто бы не осмелился даже помыслить о том, чтобы причинить вред царице или ее спутникам. Но в этот раз она ехала в сопровождении отряда из двух десятков телохранителей, возглавляемых Друзом. Кроме телохранителей, она взяла с собой еще пятнадцать человек из дворцовой стражи. Воины окружили плотным кольцом паланкин царицы.

Тридцати пяти воинов, бывших теперь в ее распоряжении, не хватит, чтобы защититься от гадирцев. Но больше она не могла взять с собой. Городу Солнца нужны для обороны люди. Царедворцы настаивали, чтобы Гелиона осталась под защитой городских стен, но она не прислушалась к их мнению. Да, царице, может быть, и надлежало бы остаться среди своего народа в осаждаемом городе, но у Верховной Жрицы Антиллы были и другие обязанности, кроме как сидеть в затворничестве и выслушивать горестные донесения гонцов об отступающей антилльской армии. У Города Солнца хорошая стража, и во главе ее стоят опытные военачальники, они смогут подготовить столицу к осаде. А Главный Советник будет пока выполнять ее функции. Она же должна свершить то, что откладывала уже многие недели, в бессмысленной надежде на милость богов. Если она успеет, то, выполнив свою миссию, вернется в Город Солнца до того, как его достигнут гадирские войска.

Кийя торопила своих людей, ей казалось, что враги настигают ее. Однако ей пришлось потерять целых два дня, потому что в доме, где она остановилась на ночь, ей занедужилось, и весь следующий день она пролежала в постели. Хозяева дома, дальние родственники ее Главного Советника, оказали ей радушный прием, суетились вокруг больной царицы с грелками и настоями трав и только еще больше утомили Гелиону. Когда утром второго дня она тронулась в путь, ей казалось, что она находится при смерти.

Однако едва вдали показалась вершина Храма Инкал, Кийя приободрилась и почувствовала себя лучше просто от близости конечной цели своего путешествия.

Жрецы в белых одеждах вышли ей навстречу за ограду Храма и радостно ее приветствовали. А когда Гелиона очутилась в своих храмовых покоях, омылась и переоделась, она почувствовала себя здоровой и спокойной. Она успела достичь Храма, теперь она дома. И на ночной службе, которую она возглавила, Кийя ни разу не сбилась, не вспомнила о своем недавнем недомогании, она словно парила под облаками в безмятежном покое души.

На следующее утро Гелиона приказала жрецам найти корабли и подготовить запасы для долгого путешествия. Через пять дней ей сообщили, что прибыли морские ладьи. Она вышла посмотреть на них. Две узкие плоскодонные ладьи мирно покачивались, привязанные веревками к позолоченным столбикам на маленькой храмовой пристани. Новые ладьи доставили рыбаки с западного побережья. Настоящие морские суденышки, сделанные из досок, просмоленные и крепкие, могли вынести продолжительное путешествие по открытому морю.

Пока служители складывали в ладьи запасы пищи и воды, теплые плащи и оружие, Гелиона разговаривала со жрецами. Еще раньше, когда мобилизовались армии Антиллы, двое из служителей Храма Инкал спросили разрешения уйти на войну. Уже тогда Гелиона предвидела возможный исход этой войны и не отпустила жрецов. Теперь они стояли перед ней, почтительно склонив обритые головы. Впервые Верховная Жрица уделяла им столько внимания. Они слушали ее спокойный, уверенный голос и не верили услышанному:

— Вам, избранным богами, я доверяю великую честь спасти священные артефакты Инкал Древнего Континента. Вы возглавите две команды, с вами поедут избранные служители Храма. Вы достигните Западного Континента и приложите все усилия, чтобы выжить. Вы дадите начало новой цивилизации, спасете те знания, что накопил наш народ за десятки тысяч лет своего существования. Вам известно, что это не первая катастрофа, прежде было множество других. И каждый раз горстке жрецов удавалось спастись, увезя с собой эти артефакты. Новые поселения не позволяли нашему народу исчезнуть с лица земли. Теперь все повторяется, грозные боги Антиллы в скором времени разрушат эту землю. Мы могли бы еще подождать, но полчища гадирцев наступают, угрожая разрушить наши храмы раньше, чем это сделают боги. Слава Великим Богам, западный путь свободен от этих вездесущих змееголовых. Они не решаются плавать через Застывшее Море. Но вы на своих легких суденышках должны достичь. Западной Земли во что бы то ни стало.!

Иначе вместе с Антиллой уйдут на дно океана все древние знания. Именем Великой Богини я снимаю с вас все запреты и табу, всю ответственность за старые ошибки и за те, что по нужде или без нее вы совершите в своей дальнейшей нелегкой жизни. Приложите все усилия, чтобы выжить и дать потомство. Поклянитесь, что не остановитесь ни перед чем, что пожертвуете всем ради этой цели.

Два жреца так и стояли, молча склонившись перед Верховной Жрицей.

— Ну же, клянитесь! — Гелиона толкнула одного из них жезлом.

Жрецы подняли на нее переполненные ужасом глаза, но по-прежнему молчали.

— Я выбрала вас потому, что вы готовы были умереть в бою ради спасения Антиллы. Я полагаю, такие поступки требуют храбрости и мужества. Почему же я вижу перед собой двух перепуганных рабов? Я хочу видеть божьих воинов, готовых выполнить любой приказ.

Один из жрецов тихо сказал:

— Я надеялся разделить участь своего народа и погибнуть вместе с ним.

— Смерть нужно еще заслужить! А у жрецов больше долгов, чем у простых смертных. Только я решаю, когда Антилле нужна ваша смерть, а когда ей необходимо, чтобы вы жили и действовали.

Жрец расправил плечи и пристально посмотрел в глаза Гелионе.

— Моя царица, — произнес он дрогнувшим голосом, — я клянусь приложить все усилия, чтобы выжить. Но поклясться, что выживу, я не могу. Застывшее Море кишит чудовищами, водоросли могут затянуть лодку на дно, еды может не хватить до конца путешествия, Люди Птиц, что живут на Западном Континенте, никогда не славились гостеприимством. У нас мало шансов добраться до Западной Земли. Еще меньше надежды на то, что мы протянем там хотя бы год, чтобы наши женщины успели родить детей. И совершенно невероятно, чтобы этим детям удалось выжить.

— Чудовища?! — завизжала вдруг Гелиона. — У вас есть гарпуны и копья, чтобы с ними сражаться! Водоросли нужно постоянно обрезать. Если не хватит пищи — начнете есть спутников. Для Людей Птиц вы берете с собой оружие! Клянись мне, что выживешь!

Слезы брызнули из глаз царицы, она резко развернулась и побежала в Храм. Жрецы остались стоять, пораженные и странным поведением Верховной Жрицы и тем, что предстояло им свершить.

Гелиона вскоре вернулась, спокойная и надменная, как обычно. Она приняла у каждого клятву, никто не смел ей теперь перечить. Две ладьи, отданные под командование каждому из жрецов, начали наполнять пассажиры: жрицы и жрецы Храма, их было немного, по двадцать человек на каждую ладью.

Отплывающим людям Гелиона пообещала, что ее магия будет охранять их. О том, что ее магическая сила давно иссякла, Гелиона им не сказала, и даже не подозревала, что эти преданные люди давно уже догадались о ее бессилии.

Наконец, когда все необходимое было погружено, Гелиона, в сопровождении оставшихся жриц, отправилась в Храм, взошла на центральное возвышение к алтарю, надрезала руку ритуальным кинжалом и последний раз смотрела, как стекает кровь по гладкой поверхности хрустального черепа. Она призвала Силу, моля ее провести жрецов сквозь любые преграды, спасти и защитить их, а потом взяла в руки череп Инкал, поразившись его неожиданной легкости. Никогда прежде ей не приходилось снимать святыню с алтаря. Она предполагала сделать это с большей помпезностью и торжественностью, но все ее силы были истрачены на прощание с людьми, и теперь она несла его просто, как несут обычную вещь, без сопровождающих молитв и хора. Она вынесла череп из Храма и, поднявшись на первую ладью, положила Инкал на расстеленную ткань, еще мгновение полюбовалась мерцанием солнечных лучей на хрустальной поверхности, потом подняла край ткани и резко набросила на череп.

— Храните его! — воскликнула она. — Вы спрашивали, как вам выжить? Вот ответ! Это древнейший артефакт нашей цивилизации, это магическое средоточие силы и жизни. Каждый из вас умеет пользоваться им, черпайте в нем то, чего вам будет недоставать. Но будьте осторожны, не злоупотребляйте его силой.

Жрец, который еще недавно спорил с царицей, облегченно вздохнул. Она не говорит пустых слов, не дает невыполнимых приказов, ему стало стыдно за свою слабость и сомнения. Теперь он знал, что выживет. Верховная Жрица отдала ему главную святыню Антиллы, он выживет, даже если ему придется обагрить своей кровью эту святыню, даже если его убьют, он и в посмертии будет беречь артефакт, будет служить Антилле. Жрец рухнул на колени перед Гелионой и, поймав ее руку, прижался лбом к ладони царицы.

— Я клянусь выполнить твой приказ, Дочь Солнца. Клянусь, что возведу на Западном Континенте храм, в котором будет храниться Инкал. Будь я проклят, если не сделаю это.

Гелиона взяла его за подбородок и увидела слезы в карих глазах жреца. Гелиона хотела что-то ответить, но лишь горько вздохнула и поплелась с ладьи.

Второй команде она вручила огромный кристалл, служивший прежде постаментом хрустальному черепу. Издавна он считался хранилищем знаний, предполагалось, что обладающий им постигнет всю мудрость антилльцев. Но кристалл не обладает силой, он не сможет, как череп, защитить своих хранителей от бед. Людям с этой ладьи труднее будет выжить на Западной Земле.

При свете нескольких факелов, тлеющих под налетевшим ветром, жрецы по очереди подходили к своей царице, бросались перед ней ниц, замирали так на мгновенье, потом, поцеловав подол ее платья, поднимались. Каждый из них брал горсть прогретого за день сухого песка и, завернув его в кусок холста, приносил клятву сохранить память о священной земле Антиллы, сохранить древние знания и артефакты, приложить все усилия, чтобы выжить. Гелиона целовала жрицу или жреца в лоб, затем слегка подталкивала его в сторону лодок, и тот понуро направлялся к сходням своей ладьи.

Гелиона стояла на пристани, наблюдая, как отвязывают ладьи, как отплывают они от берега и, медленно поворачиваясь, начинают свой путь по реке в сторону моря. Все, кто был ей дорог, служил ей, провел с ней в службах и молитвах многие годы, все, кого она любила, уплывали теперь на этих двух ладьях. Каждого она знала по имени, каждому доверяла. Теперь она стояла посреди причала одна, тихо рыдая и уже не заботясь, что окружающие увидят ее слезы. Уже не нужно было ничего изображать, уже ничто не могло помочь ей. Она осталась одна на гибнущем острове, захваченном врагами, одна посреди мира, великая и могущественная царица Антиллы, одна на целую вечность, короткую, словно удар сердца. Там, на юге, за горизонтом, идут бои, разрушены города и храмы, а может быть, уже захвачен Город Солнца. С севера надвигается другая беда, темные своды гор сотрясаются от злости и ненависти, небо застлано багровыми облаками. И лишь на западе, куда вечером склоняется солнце, живет надежда, что две ладьи доплывут до земли, и жизнь не оборвется вместе с последним ударом ее сердца, от имени Антилла останется хотя бы память.

Гелиона так и стояла одна на берегу, прямая, как стрела, застывшая, словно статуя, стояла, даже когда две ладьи исчезли из виду, а солнце склонилось к горизонту. Она словно не видела всего этого, ее душа плыла на ладье, мерно покачивающейся на волнах, летела птицей, падала за море солнцем, туда, на запад, к опасной и неизведанной земле, дающей надежду на жизнь.

Друз подошел к своей царице, тронул ее за плечо. Она устало обернулась, позволила ему обнять ее и отвести в храмовый двор. Там она приказала служительницам омыть ее и одеть. А после того, как все это было сделано, вернулась в Храм и начала службу.

— Мы будем молиться о том, чтобы они беспрепятственно вышли в открытое море. Гадирские войска приближаются, приложим силы, чтобы сдержать их.

Одна из служительниц растерянно подняла глаза на Верховную Жрицу.

— Но ведь Инкала нет, какой силой мы будем сдерживать врага?

— Силой духа! — закричала Гелиона. — Силой веры! Той силой, что должна жить в каждом человеке! Силой надежды!

Испуганные жрицы прижались друг к дружке под разъяренным взглядом Гелионы. Они никогда еще не видели Верховную Жрицу такой возбужденной. Гелиона поднялась, и девушки покорно последовали за ней. Она встала в центр зала, туда, где был раньше Инкал. В храме не принято было молиться ночью, когда солнечный свет не освещает алтарь. Но теперь не было ни алтаря, ни святыни, не было ничего, что нуждалось в солнечном свете. И сама Гелиона, Солнечная Богиня, больше не существовала, на ее месте Кийя, дрожа от страха, представляла себе наступающие орды гадирцев.

Охрана царицы расположилась в храмовом дворе. Кийя молилась и о них, о том, чтобы они достойно встретили свою смерть в бою. Это лучшие воины Антиллы, и в них она была уверена. Она знала, что ни один из них не сбежит с поля боя, не отступит, что все они полягут в неравном бою с гадирцами, и рано или поздно она услышит глухой удар тарана в дверь Храма. Тогда Кийя прервала молитву на полуслове и, не обращая внимания на растерянных жриц, вышла из Храма.

Ночь была теплая и тихая, если не считать редких раскатов подземного гула, глухо доносившихся с севера. В разрывы облаков лился лунный свет, а кое-где виднелись звезды. Антилльцы расположились вокруг храма и выставили часовых. Кийя вышла в одежде жрицы, с непокрытой головой, грим она больше не наносила. Воин, стоявший у выхода, был из стражи царского дворца и не входил в ее личную охрану. Он не узнал ее без царского одеяния и маски. Схватив ее за руку, он притянул Кийю к себе:

— Чья ты подружка, милая?

— Я ищу Друза, — ответила Кийя.

— А-а, — разочарованно протянул воин, — он там, у деревьев.

И обернувшись к приятелю, воин добавил:

— К командиру пришла подмога, покажи красотке, где его найти.

Воин подвел Кийю к деревьям и удалился. Друз сидел один, прислонившись к гладкому стволу пальмы. Кийя тихо подошла и села рядом.

— Какая роскошная ночь. Кажется, будто я во дворце, и все спокойно, — сказала Кийя, подняв лицо к небу и любуясь звездами.

Друз с воодушевлением оглядел ее жреческое одеяние.

— Ты божественно красива, — проронил он и обнял ее за плечи.

Но Кийя в ответ на комплимент даже не улыбнулась. Ей уже не нужны были признания ее красоты, она больше не была ни царицей, ни женщиной, только жрицей, решившей выполнить последний, самый важный обряд — умереть.

— Знаешь, Друз, у меня была мысль отправить тебя с остальными на ладьях, чтобы ты спасся. Но я подумала, как одиноко мне будет без тебя в эту ночь, и не сделала этого. Прости, я погубила тебя, хотя могла спасти.

Друз повернул ее к себе. Белки его глаз сверкнули в темноте.

— Думаешь, я бы уехал?

— Я бы приказала, куда бы ты делся?

— Спрыгнул бы за борт, когда ладья отчалит, и вернулся бы к тебе!

— Значит, ты не обижен, что я не отправила тебя? — спросила Кийя.

— Неужели ты думала, что я согласился бы жить где-то в чужих землях, вдали от Антиллы, зная, что ты погибла здесь? О, Кийя, почему мы оба не уехали с ними вместе? Тогда бы ты была только моей, я берег бы и охранял тебя, я бы…

— Ты бы достал звезду с неба, — усмехнулась Кийя, — но я не уехала. Я — душа Антиллы, и погибну вместе с ней. Они молодые, их корни не так сильны, как мои, они жаждут жить, а я — нет.

— Кийя, еще не поздно, позволь мне увезти тебя в горы, там никто не узнает в тебе царицу, большинство подданных не видели тебя без маски. Я построю там хижину, мы будем жить в безопасности. Гадирцы не полезут в наши горы.

— Нет, Друз. Царицу Антиллы не устроит хижина. К тому же в горах сейчас опасней, чем в обществе гадирцев. Что лучше: умереть от их меча или от горного огня?

— Боюсь только, что они не дадут тебе умереть просто так. Будь благоразумна, Кийя. Я знаю, ты запретила мне говорить с тобой об этом, но все же осмелюсь тебе напомнить. Когда в Желтом Городе солдат из городской стражи пытался тебя изнасиловать, ты потеряла сознание от отвращения и страха. Ты подумала, что с тобой будет, когда ты попадешь к гадирцам?

Кийя с содроганием вспомнила ту отвратительную ночь.

«Как же так, — думала она, — я жрица, я прошла такие страшные и мучительные испытания при посвящении и ни разу не вскрикнула, не обронила ни слезинки, почему же тогда на площади я потеряла сознание? Ведь, в конце концов, он хотел всего-навсего взять меня. Я ведь не девочка, ничего особенного не испытала бы».

— Друз, — произнесла Кийя жалобно, — обещай, что убьешь меня, если, ну, если… Обещай!

Друз посмотрел ей в глаза, тяжело вздохнул. Кийя была маленькой и хрупкой. Казалось смешным, что он, большой и сильный, повинуется этой беззащитной женщине, выполняет все ее прихоти и приказы. Когда много лет назад Антилльские работорговцы купили Друза в порту его далекой родины у одного негодяя. Друз бушевал, несмотря на побои, и даже предпринял .попытку бежать, едва не поплатившись за это жизнью. Но, оказавшись в царском дворце, где он впервые увидел царицу. Друз смирился со своим положением. И теперь он, утонув в ее темных глазах с поволокой, обреченно подумал о том, что, несмотря на свою любовь к ней, он выполнит приказ и убьет ее, когда появятся гадирцы, убьет, если, конечно, успеет.

Кийя взглянула на Друза и снова подняла глаза к небу, словно прощаясь со звездами.

«Если успеет, — думала она, — желание смерти — непростительная слабость для жрицы. Там, на площади Желтого Города, я была просто женщиной, поэтому так испугалась. Теперь все женское умерло во мне, я лишь жрица и пройду тем путем, который предназначили мне боги. Я легко вынесу любые испытания, потому что знаю, там, в конце пути, за гранью жизни ждет меня Анарауд. С этого момента любое испытание — лишь новый шаг навстречу к нему».

 

Глава 4

Погибельный Туман

Гвидион странствовал со своим новым спутником по пространствам Иного Мира уже долгое время — время, не поддающееся исчислению, здесь оно течет по другим законам, не согласуясь с Верхним Миром.

Молодой Айлитир, получив перед путешествием строгое наставление Княгини, старался искупить свою прежнюю неучтивость. Впрочем, Чибис был довольно необщительным созданием, и «неучтивцем» по свойствам характера. А так как и сам Гвидион был на редкость замкнутым человеком, что часто принималось другими за надменность, эта пара путешественников представляла собой довольно странную компанию людей, весьма недовольных друг другом, но вовсе не расположенных к улучшению отношений.

Чибис вел Гвидиона древними тропами, проложенными Идущими в те давние времена, когда не были еще построены Переходы. В Начале Эпохи, когда пространства Иного Мира и Верхний Мир были еще молоды, возник Айлитир-дун. Его создатель, носивший, как все предводители Идущих, титул Князя Айлитир и отказавшийся от прежних имен, избрал теперь другую судьбу. Но в те дни — о боги, как давно это было, и какой наивной восторженностью наполнялись наши сердца, как чисты еще были души, лучащиеся светом, как искренни порывы — в те дни юная и отважная душа решила создать свой собственный мир, идеальный мир, призванный служить другим пространствам, помогать их обитателям и оберегать их спокойствие. Айлитир-дун должен был стать связующим звеном между разрозненными Мирами, у каждого из которых своя судьба, свое течение времени, своя мера добра и зла. Это делает их порой настолько разными, что они становятся несовместимыми. И тогда им на помощь приходит Айлитир-дун, ибо он совместим со всеми пространствами: от Верхнего Мира людей до Дна. И даже Миры Сида, давно отстранившиеся от других пространств, признают и чтят Айлитир-дун.

Конечно, ни одной душе, даже Древним, не под силу самостоятельно сотворить Мир, и Князь Айлитир нашел тогда понимание в своем друге — Хранителе, и они вместе ткали материю пространства. Поначалу Воинство Туманов состояло только из Древних, но теперь Айлитир-дун принимал любую душу, независимо от того, в каком из Миров она последний раз воплощалась и какими последствиями отяготила себя в этом воплощении. Иногда Айлитир-дун сам призывал в свои ряды кого-нибудь из созданий, обитавших в Мирах, если чувствовал в нем родственную душу, способную служить его целям.

В Начале Времен, когда Миры были еще молоды и казались очень неустойчивыми, придавалось много значения Равновесию, поддержание которого и стало одной из задач Идущих. На них возлагалась также охрана Четырех Столпов Равновесия, одним из которых был сам Айлитир-дун. Спустя тысячелетия после создания Воинства Туманов, появилась сильная и таинственная раса Древних — Фоморы. Они построили Великий Путь — Переходы между пространствами — и решили, что сами стали владыками Миров и им не нужен Айлитир-дун. Но Фоморы проигрывали войны с Идущими одну за другой, так и не сумев овладеть ни крепостью на скале, ни знаниями Айлитир. Верхний Мир стал владением Фоморов на долгое время, но и оттуда они были изгнаны другими расами.

Теперь понятие Равновесия устарело. Обитатели Миров, за свое продолжительное существование, обнаружили, что нарушение Равновесия влечет за собой не гибель всего обитаемого пространства, а лишь изменение его. Страх перед этим явлением поубавился. И Идущие уделяли теперь больше внимания сохранению троп, взаимному сотрудничеству и безопасности Миров. Своим трудом и дипломатией Идущим удалось предотвратить не одну войну в Ином Мире. Лишь изредка вмешивались Идущие во внутренние дела пространств, когда тем грозила гибель, или сами владыки и правители взывали к их участию и помощи.

Все это Гвидион вспоминал, наблюдая, как Чибис пытается развести костер, чтобы согреть для мага припасенную еду. Иглас, Мир Погибельных Туманов, в котором они теперь оказались, не был безобидным местом, но выбирать не приходилось, самый короткий путь в Оликану пролегал через него. Ночевка в промозглой сырости была опасна для здоровья, но большую угрозу представляли мглистые существа, из которых состоял Туман. Гвидион поежился, вспоминая прошлую ночь, проведенную в Игласе. Но ему ли, друиду, бояться Туманов! Впрочем, друиды Верхнего Мира не решались посещать Иглас в одиночку, хотя порою и хаживали сюда, чтобы набрать магического тумана. Гвидион усмехнулся, припомнив выражение лица Арауна, короля Мертвых, в давней битве между Верхним Миром и Анноном, когда друид вражеского войска снял крышку с котла и позволил его содержимому ползти в сторону воинства Аннона. Гвидион не знал, что стало с тем друидом в посмертии, но вспомнив сырой и темный склеп в замке короля Аннона, решил не развивать эту малоприятную тему. Впрочем, Араун обладал незаурядным чувством юмора, был отходчив и, главное, незлопамятен ~ незаменимое качество для Властелина Мертвых.

— Вот бы посмеялся король Аннона, если бы узнал, где я собираюсь провести эту ночь, — усмехнулся Гвидион.

— Аннон?! — изумился Айлитир, отвлекшись от своих безуспешных попыток развести огонь. — Ты был там?

— Да, — спокойно ответил Гвидион, — свое странствие я начал с Мира Мертвых.

— Ты побывал у Арауна в человеческом воплощении и смог уйти оттуда живым? — удивился Чибис.

— Я заплатил ему за свою жизнь.

— Как? — Чибис задал вопрос и тут же пожалел об этом. Гвидион показал ему шрам на руке, оставленный кинжалом. Чибис вздрогнул и отвернулся. Гвидион усмехнулся про себя. Пусть заносчивый Идущий не забывает, кто с ним путешествует.

Чибис продолжал раздувать едва тлеющий огонь. Гвидион, погруженный в свои размышления, даже не подумал о том, чтобы предложить ему помощь, хотя мог создать пламя только силой своей мысли. Чибис знал об этом, помня светящийся фейерверк, устроенный магом в Мире Смеющихся, и поэтому только больше сердился. Но попросить о помощи ему не позволяла непомерная гордость. Наконец Гвидиону надоело наблюдать над бесплодными попытками Идущего, он щелкнул пальцами — огонь вспыхнул, опалив лицо слишком низко склонившегося над хворостом Чибиса. Едва не закричав от неожиданности. Идущий отпрянул, бросил на мага разъяренный взгляд, но промолчал. Гвидион надел на вертел пойманного накануне глухаря, недовольно поморщился и установил вертел над огнем. Ему, в отличие от Идущего, этой ночью придется несладко. Защита от Тумана отнимет все силы, самому же Чибису Погибельные Туманы вреда не причинят. Гвидион бы предпочел рискнуть и воспользоваться Переходом, чем идти сквозь Иглас, но Айлитир имели абсолютное неприятие ко всему, сотворенному Фоморами, идти по Великому Пути Чибис отказался.

Гвидион заметил, что Идущий несколько озабочен и настороженно прислушивается к чему-то, но, похоже, делиться своими опасениями он не собирался. Гвидиону пришлось проявить инициативу.

— Что тебя беспокоит, Воин Туманов? — поинтересовался маг.

— Кто-то следует за нами, — озабоченно проговорил Чибис. — Кажется, еще с Перепутья.

Не было ничего странного в том, что кто-то следует за ними, хотя в обычные времена редко можно встретить путника на тропах межреальности. Переходы Фоморов работали хаотично, выкидывая странников куда попало, то в какой-нибудь дальний Мир, то в Перепутье. Время от времени Гвидиону и Чибису попадались заблудившиеся шаманы из Верхнего Мира или неприкаянные души доморощенных колдунов, шарахающихся от всего живого. Чибис выстраивал для них мост и бесцеремонно водворял их туда, откуда они явились. «Вот будет работенка Идущим, когда все закончится, — думал Гвидион. — Все пространства переполнятся заблудшими душами и созданиями во плоти, потерявшими путь в свой Мир. Айлитир-дун будет восстанавливать порядок годы. А сколько у нас появится сумасшедших!»

— Если бы кто-то проследовал за нами в Иглас, он вряд ли смог бы пережить вчерашнюю ночь, — предположил Гвидион.

— Не всем Погибельные Туманы причиняют вред, — многозначительно заметил Чибис.

«Тебе, например, никакого вреда, — подумал маг, вспомнив, как прошлой ночью Айлитир, сузив глаза, беспристрастно наблюдал за ним самим, скорчившимся от боли. — Никакого вреда для надменных Айлитир и еще Фоморов, — Гвидион усмехнулся, — странные предпочтения у Погибельного Тумана». Ход его мыслей навел мага на другое воспоминание — встречу с Фомором в странном, неузнанном им Мире. Гвидион с тревогой всмотрелся в темноту леса. Нет, конечно, он был уверен, что встреча эта уже не может повториться, ведь он побывал в Запредельных Землях, недоступных Фоморам, значит, след его они потеряли, но вспоминать о демонах здесь, в Погибельных Туманах, словно специально созданных для всяких темных существ, было крайне неприятно. Нужно ли поведать Идущему о встрече с Фомором, Гвидион не знал. Решил рассказать, пусть Айлитир помнит, что они не на увеселительной прогулке.

Чибис молча выслушал историю мага, долго смотрел в огонь, скривив губы. «Совсем, как Бренн», — с неприязнью подумал Гвидион.

— Я предпочитаю открытый бой, где все решает меч, — тихо произнес Айлитир.

К чему он это сказал? Что видит он в пламени костра? Он словно в объятиях памяти. Как заколдованный, не может отвести взгляд от огня.

— Чего боятся Идущие? — спросил Гвидион. Чибис ответил нараспев:

— Ничего не боятся Воины Тумана, сердца их наполнены Светом…

Гвидион узнал этот отрывок из старинной клятвы, произносимой Идущими при посвящении. Айлитир поднял взгляд, но смотрел мимо Гвидиона, будто видение так и не покинуло его.

— Ничего не боятся Идущие, ничего, кроме…

«…кроме тьмы». Эти слова Айлитир не произнес, но Гвидион прочел его мысли. Страх! Воином Туманов владеет страх. Гвидион впервые встретил такого Идущего. Принято считать, что Айлитир — самые отважные души во Вселенной.

— Нелегко будет в Каер-Невенхир, — подытожил Чибис собственные размышления.

— Да откуда у вас с Княгиней такая уверенность, что там появились именно Фоморы? — Гвидион не сомневался, что под «тьмой» Чибис подразумевает Фоморов. — Мало ли какая раса могла выползти из Нижнего Мира.

Гвидион все еще не мог поверить в это, несмотря на уверенность Княгини и собственную встречу с Фомором.

«Нет такой силы, — думал маг, — которая могла бы провести в Каер-Невенхир целую армию демонов».

— Фоморы! — воскликнул Чибис убедительно. — Можешь не сомневаться, господин мой Гвидион, я был в Каер-Невенхир. Я видел!

— Но ты-то, юноша, почему так уверен в этом? Демоны схожи меж собой и могут скрывать свою истинную сущность.

— Я знаю, — Чибис уставился на собственный меч, — я узнал их.

Голос Айлитир едва заметно дрогнул, Гвидион заметил это и позволил себе проникнуть в мысли Чибиса. Излишней щепетильностью по отношению к заносчивому мальчишке Гвидион не страдал. Но уловив лишь самые поверхностные мысли, маг невольно содрогнулся. «Парализующий страх. Боль в пальцах, стискивающих рукоять меча. Красные огни во тьме. Черные капюшоны без лиц, и жар, и клубящаяся тьма». Гвидион не удержался и задал вопрос:

— Из какого Мира ты пришел в Айлитир-дун? Маг знал, что Идущие не любят этого вопроса. Чибис недовольно сузил глаза и отвернулся. «Он все же неучтивец», — подумал Гвидион, Теперь он уже сам догадался, кем был прежде Чибис. Есть Миры, которые навсегда оставляют отпечаток в душах своих обитателей. Есть души, отвергающие тьму.

— Хороший у тебя меч, — похвалил Гвидион оружие Чибиса, просто так, чтобы загладить неловкую ситуацию.

Идущий скользнул взглядом по бронзовому клинку самого Гвидиона, но ничего не ответил. Однако маг не дал ему отмалчиваться.

— Ты, надеюсь, понимаешь, что Фоморы не могут пройти сквозь закрытые Врата? — спросил Гвидион.

— Возможно, существуют тайные тропы. Если Айлитир способны спускаться в Нижний Мир и возвращаться назад, то, может быть, и другие существа сумеют пройти тем же путем. Мы не можем отслеживать каждого, кто вздумает проложить мост по Перепутью.

— Но передвигаться по тропам можно лишь в одиночку или очень небольшими группами. Другого перехода, насколько мне известно, пока нет! Сколько же веков понадобилось бы Фоморам, чтобы таким образом собрать целую армию?

«И кто ведет ее? — подумал Гвидион. — Кто из обитателей Иного Мира осмелится встать во главе такой армии? Сам Балор не смог бы проникнуть незамеченным в Верхний Мир, и никто из его королей. Любое их движение даже там, в Нижнем Мире, заставляет содрогаться все пространство. Потому-то и превращены они в каменные изваяния и живут, погруженные в сон, лишь мыслями, духом, волей, но не плотью».

— Кто встанет на защиту Каер-Невенхир? — спросил Гвидион.

Айлитир не ответил, скривил губы. «Меня еще в Бренне раздражала эта привычка», — в бешенстве подумал Гвидион.

Чибис решительно посмотрел в глаза магу. «Сейчас разразится очередной неучтивостью», — догадался Гвидион.

— Откуда мне знать, на чьей ты стороне? — спросил Чибис.

— Возникают вопросы? — сухо поинтересовался маг. — Выкладывай.

Глаза Гвидиона чуть потемнели, Чибис заметил это, отвел взгляд, поежился, возможно, даже пожалел о своем опрометчивом вопросе. Но, начав этот неприятный разговор, он сам и должен был его закончить.

— Король Каер-Невенхир не знает, кого ждут полчища врагов.

— Король Каер-Невенхир никогда не отличался особой рассудительностью, — равнодушно прокомментировал Гвидион.

— Однако именно он возглавляет защиту Врат и определяет, кто друг, а кто враг.

— К какому же лагерю определил меня этот прозорливец? — полюбопытствовал маг.

— Король Каер-Невенхир не вел со мной доверительных бесед, — неуверенно и несколько обиженно ответил Чибис.

«Вот-вот, мальчишка, тебе ли, сопляку, знать такие вещи». Гвидион без особой охоты принялся за испекшегося глухаря. «Все это более чем странно и требует скорейшего разъяснения», — думал он.

Айлитир долго молчал, потом извиняющимся тоном произнес:

— Мне думается, что имена тех, кто призван на защиту Каер-Невенхир, хранятся в тайне. Гвидион хмыкнул:

— Те, кто призван, мне и так известны, вопрос в том, кто из них откликнулся на призыв.

Гвидион заметил, как поник Чибис. Впрочем, маг и без него догадывался: многие Миры, не тронутые еще новой бедой, ответили отказом, другие же были слишком озабочены творившимися у них бедствиями, не желая признавать в этом следствия тех же событий, что тревожат теперь Каер-Невенхир. Спросить про Сид? По понурому лицу Чибиса и так все понятно, но все же Гвидион задал вопрос:

— А как воинство Туата де Дананн?

— У нас… — начал Чибис, но тут же поправился, — у них были причины отказать. Тебе, обитающему в Верхнем Мире, не понять их.

Чибис замолчал, недовольный собой, и Гвидион не услышал дальнейших пояснений. Но он и не хотел их слышать. Кто лучше него мог знать, почему Туата де Дананн устраняются от дел этого Мира? Вступать в спор с Идущим он не стал, какой смысл? Гвидион улегся спать, завернувшись в плащ, не сказав ни слова спутнику.

Чибис пристроился рядом, но не спал, с тревогой вглядывался в темноту. Во сне Идущий не нуждался, только в отдыхе.

Разбудило Гвидиона легкое прикосновение. Чибис, прижав палец к губам, кивнул магу на его меч. Гвидион тут же поднялся, прислушавшись. В лесу еще было темно, из низин полз Туман, пролетела сова на мягких бесшумных крыльях. До рассвета еще далеко, определил Гвидион. Туман расползался по земле. Чибис тревожно прислушивался и вглядывался в Туман, обрывки которого, самые голодные, опережая основную массу своих собратьев, уже подкрадывались к ногам путников.

Туман прополз сбоку от поляны и постепенно окружал ее. Еще немного, и его обрывки сомкнутся в кольцо, тогда выйти из туманной пелены будет невозможно. Пора доставать жезл. Гвидион сделал шаг, под его сапогом хрустнула ветка. Словно в ответ на этот звук, по лесу прокатился тяжелый вздох. Туман замер, внутри него произошло какое-то движение, в серой пелене промелькнула тень. Из Тумана донеслось хлюпанье и стоны. Никогда прежде Гвидион у не доводилось слышать в Игласе подобных звуков. Путники поняли, что они замечены. Но кем? Туман стал прозрачней, и в его бледных разводах проявилась тень, она становилась все четче, будто кто-то шел навстречу магу из глубины сумрака. Но кто может выжить в Погибельном Тумане?

Чибис издал тихий гортанный звук, очень напоминающий рык. Из Тумана вышло существо в черном плаще, под капюшоном едва заметно тлели два бледно-красных огонька.

— Проклятье! — вырвалось у Гвидиона.

Его ладонь нащупала рукоять бронзового меча. Айлитир уже стоял рядом с ним, сжимая в руках серебряный клинок.

Глаза под темным капюшоном полыхнули огнем. Фомор ринулся вперед, прямо на Гвидиона. Навстречу демону устремились два клинка: бронзовый и серебряный, но Фомора они не остановили. Клинки прошли сквозь него, не встретив сопротивления. Демон бросился на мага и, огласив округу жутким воем, проскользнул сквозь Гвидиона, обдав его невыносимым жаром. Несколько мгновений магу казалось, что он горит в пламени.

— Проклятье! — воскликнул Гвидион. — Эта тварь бесплотна!

Фомор исчез.

— Это не сам Фомор, а лишь его призрак, — высказал предположение Чибис. Держа перед собой меч, он постоянно оглядывался, ожидая появления врага с любой стороны. Рогатый месяц, разорвав тучи, выглянул, чтобы посмотреть на двух одиноких путников, окруженных кольцом Погибельного Тумана.

— Туман приближается, господин, не пора ли тебе сменить меч на жезл?

— Что ты будешь делать, если нападение повторится?

— Я справлюсь с ним один и смогу нас защитить, — уверенно проговорил Айлитир.

Гвидион извлек из заплечной сумы ясеневый жезл, с сомнением взглянул на Идущего и не решился убрать меч. «Парализующий страх», — ужасное воспоминание Чибиса, подслушанное Гвидионом. Что могло произойти с Чибисом, если даже через перерождение он пронес этот страх? Не успел маг закрыть сумку, как из Тумана донеслось тяжелое дыхание.

— Опять, — прошептал Гвидион.

— Боюсь, это уже не призрак, — так же тихо ответил Чибис.

Из серой пелены вырвались клубы черного мрака. Нечто, похожее на дым или туман, но более густое и невыносимо отвратительное, нечто, сотканное из тьмы, ударило Чибиса в грудь. Айлитир не выдержал жара, исходящего от этого нечто, сделал шаг назад. Во мраке среди клочьев черного месива тускло блеснул в лунном свете изогнутый меч. Айлитир закричал дико, яростно, рубанул вслепую. Вновь прокатился стон. Черный Туман отхлынул, оставив двух путников одних. Тишина.

Чибис и Гвидион замерли, держа наготове мечи, ожидали нового нападения. Туман клубился, дышал, накатывал и отступал волнами. Гвидион в ужасе осознавал, что если Туман нахлынет, то он уже не сможет сражаться. Все, на что он будет способен, это, вцепившись в жезл, держать вокруг себя кольцо защиты. Из Тумана проявлялись и вновь исчезали тени. Округа оглашалась стонами и шепотом.

— Сколько же их?! — выдохнул Чибис.

— Боюсь, нам придется бежать, — высказал предположение Гвидион.

— Я-то могу бежать, а вот ты, мой господин, погибнешь в этом Тумане, если побежишь. Попробуем выйти на Перепутье. Буду строить мост, нужно уходить в Запредельные Земли.

Гвидион и сам знал это. Но если демоны смогут последовать за ними в межреальность, то защищаться там будет не многим легче, чем здесь. Перепутье не лучшее место для сражения. Уходить нужно не в межреальность, а в другой Мир.

В мутной пелене Тумана проявились десятки пар бледных красных огней. Они медленно надвигались. И кольцо Погибельного Тумана начало сужаться.

— Откуда их столько взялось? — прошептал Чибис.

— Не знаю, может, часть из них только призраки? — предположил Гвидион.

— Да, но вред они наносят вполне ощутимый, сражаться придется и с призраками, — как-то безнадежно вздохнул Чибис.

Гвидион выставил вперед меч, собрался с духом и выкрикнул заклинание. С лезвия бронзового меча с шипением сорвался вихрь золотого, искрящегося света, ворвался в Туман. Раздался глухой крик боли.

Гвидион почувствовал в ушах шум крови, сил на заклятье потребовалось много. «Слабый маг! Проклятье!» Гвидион старался не обращать внимания на слабость и шум в ушах, нужен новый удар, врагов слишком много. «Интересно, за кем явилась тьма?» За ним ли, требовать старой дани, за молодым ли Идущим, в чьей памяти остался пронзительный крик ужаса и парализующий страх. Кто из них привлек к себе внимание тьмы? Или оба они, сойдя на одну тропу, приняли на себя старые долги?

Демоны протягивали к ним руки-щупальца, жаркие, жадные. Гвидион и Чибис ударили одновременно. Из туманной мути проявлялись все новые силуэты.

Стало чуть светлее. Гвидион бросил быстрый взгляд на небо, месяц скрылся за тучами. Маг понял, что пространство освещено не лунным светом, оглянувшись, отыскал его источник. Едва заметный столбик света повис в воздухе за спиной Айлитира.

— Ты успел построить мост?! — воскликнул Гвидион. Чибис не оглянулся, продолжая отбиваться от клубов черного тумана, наседающих на него.

— Нет, не я! — выкрикнул Чибис охрипшим голосом.

— Кто же? Чибис, оглянись!

Айлитир скользнул взглядом по лучу света.

— Отступай, я прикрываю тебя! — надрывно закричал Чибис.

— Глупо идти по мосту, выстроенному неизвестно кем.

— Иди же, Гвидион! — фамильярно завопил Идущий, отбиваясь одной рукой от наседающей тьмы, другой пытаясь подтолкнуть мага к мерцающему мосту.

— Это может быть ловушкой!

— Хуже уже не будет! Давай же, господин мой, отступай к мосту.

Чибис рубанул наотмашь серебряным мечом. Раздался пронзительный визг, к ногам Гвидиона упала рука в черном рукаве. То, что скрывалось под темной тканью, шевелилось и тянулось, норовя ухватить мага за край плаща. Тяжело вздохнув, клубы мрака отхлынули, но тут же с новой силой выплеснулись из Тумана. Айлитир, проявив недюжинную силу, втолкнул Гвидиона в мерцающий свет. И наступило ослепление. Холод. И невероятная легкость.

Их выбросило в поле, заросшее цветущими маками. Гвидион вскочил, озираясь, все еще сжимая в одной руке ясеневый жезл, в другой — меч. Вспомнил: в луче света ему мерещился силуэт женщины, протягивающей к нему руки. Чибис приподнялся на локте, оглянулся вокруг, внезапно откинулся на спину и расхохотался. Гвидион изумленно уставился на него. «Надо же, он умеет смеяться, ну впрямь, как мой брат». Впервые сравнение Идущего с Бренном не вызвало в маге возмущения. «Если бы Бренн не ушел в тень, он был бы таким же!» Айлитир продолжал хохотать, потом успокоился, придал лицу прежнее выражение вечного недовольства и пояснил:

— Мир Маков!

Спасительный луч света выбросил их в один из самых замечательных и маленьких мирков, похожий на волшебную страну снов, где обитают счастливые и бездумные существа, полностью отдавшиеся волнам безудержного, бессмысленного и запредельного счастья. Этот Мир представлял собой огромное поле, заросшее цветущими маками, под бескрайним голубым небом. Зеленая трава, красные маки, голубое небо и легкость бытия, близкая к безумию. И каждый обитатель этого Мира может по своему желанию ощутить себя в полном одиночестве на этой поляне или в обществе таких же, как он, счастливых существ.

Айлитир поднялся с земли, оглянулся и уверенно заявил:

— На помощь нам пришла Княгиня Айлитир, больше некому. Немногие могут выстраивать мосты сквозь пространство, находясь при этом вне его. — Идущий поднял глаза к небу и с наслаждением вдохнул чистейший воздух, который казался целебным после гнилых туманов Игласа. — Думаю, долина маков выведет нас к Оликане. Надеюсь, твой родич, господин мой, нас все-таки примет.

Плащ Идущего пропитался на плече кровью. Айлитир проследил взгляд Гвидиона, пренебрежительно отмахнулся:

— Ерунда, чуть полоснуло.

Гвидион и сам видел, крови немного, и она уже высохла, просто царапина. Но вид крови на плече человека с белыми волосами вызывал неприятное чувство. Маг вспомнил, как умирал его брат. Второй раз он такого зрелища не выдержит, пусть Идущий только лишь жалкое подобие Бренна, лишь слепок с его собственной памяти, но…

Айлитир заупрямился. «Слишком гордый», — решил Гвидион, потом сообразил: человеческая внешность Идущего существует лишь в его собственном воображении. У Айлитир нет даже крови. Ранена не плоть, а душа.

Айлитир пренебрежительно пояснил:

— Ничего, в Оликане все излечат.

Гвидион бывал в Мире Маков лишь однажды и очень давно. Когда еще не было Переходов, он пришел сюда, странствуя между Мирами в сопровождении Князя Айлитир, того самого, который создал Айлитир-дун. И тогда здесь было такое же пронзительное небо и безумные глаза красивейших существ, захлебывающихся счастьем.

В те времена Гвидион был слишком энергичен, слишком охвачен желанием действовать, творить, созидать, Мир Маков показался ему невыразительным и скучным. Теперь, идя вслед за бесстрастным Айлитир с бледно-серыми, словно у Бренна, глазами, Гвидион с грустью думал:

«Давно пора было покинуть Верхний Мир. И что меня там так задержало? Когда все закончится, и я стану вновь свободным от свалившихся на меня дел, я вернусь сюда и останусь здесь надолго. Я изменю течение времени и буду целую вечность идти по этому полю из маков, дышать этим пронзительным летним воздухом, ослепленный ярким солнцем. Здесь я проведу долгие годы, и тогда мои печали исчезнут, эти маки смогут развеять их».

В Мире Маков их никто не встретил, лишь Чибис настороженно принюхивался, присматривался и, наконец, подтвердил, что тропа, ведущая в Оликану, все еще существует.

«Итак, все-таки Оликана, — в волнении думал маг. — Не туда ли я и сам направлялся? Как еще примет меня мой родич?» Вспомнив про Фоморов, Гвидион неожиданно сообразил, что их нападение оказалось ему на руку. Хотя причины их вражды ему неизвестны, но столкновение с ними подтверждает, что он не состоит в союзе с Балором, а то у некоторых возникают неуместные вопросы по этому поводу.

Оликана появилась неожиданно, словно долина маков вела как раз к ней. Странники вышли к быстрой реке и увидели на противоположном берегу белый город, от которого исходило сияние. Гвидион различил островерхие башни из белого камня с высокими стрельчатыми окнами и сразу вспомнил полное название этого Мира — Чертоги Ослепительного Света Оликана. За городом вдали виднелось море. Через реку перекинут стеклянный мост — единственная защита Оликаны. Ступить на него мог лишь тот, в ком не одержала торжество тьма. Гвидион бывал здесь и прежде и каждый раз с содроганием ожидал этого испытания.

«Мы всегда были друзьями», — сказал себе Гвидион для ободрения, но, даже будучи давним другом короля Оликаны, он ступил на стеклянный мост с замирающим сердцем. Сияющие белым светом купола и башни Оликаны слепили торжеством, такие картины снятся лишь самым чистым, самым высоким душам. Гвидион почувствовал, как белое крыло коснулось его души, и с облегчением подумал: «Оликана все еще принимает меня».

Дальнейший путь Гвидион, ослепленный белым светом, практически не помнил. Он очнулся в комнате с полом, выложенным черными и белыми квадратами в шахматном порядке. Пространство было по-прежнему наполнено светом, легким, искрящимся. В узкие стрельчатые окна чертога вливался пламенный закат. У одного из окон стоял высокий человек с красивыми и удивительно правильными чертами лица. Глаза его, огромные и глубокие, приветливо смотрели на гостя.

— Был ли случай, чтобы ты явился не на закате, Сын Богини? — спросил вместо приветствия король Оликаны теплым, мягким голосом.

Гвидион тяжело вздохнул, не ответил, лишь молча поклонился. Айлитир тоже поклонился, отступил, демонстрируя, что он только проводник.

— Ты только взгляни, как пылает над морем закат, — произнес король Оликаны.

Гвидион подошел к окну и внимательно посмотрел на горизонт, охваченный пламенем заходящего солнца. Багровое светило, словно гигантская клюквина, повисло над морем.

— Что ты видишь в закате, Гвидион? — спросил король.

— Вижу кровь и слезы, — ответил маг.

— Чьи слезы, друг мой, и чью кровь ты видишь? Гвидион покачал головой.

— Не могу тебе сказать, неясно мне видение. Плохо мне видно в твоем мире, нет у меня здесь прежней остроты зрения. Но щемит сердце болью, будто это я плачу и лью кровь.

— Что ж, скажу тебе по дружбе, творец Тьмы и Света. Помнишь, тысячи лет назад мы спорили с тобой о свете и тьме. Ты говорил тогда, что нет в них различия, что в сердце у Тьмы бьется свет и темная душа у Света. Сколько лет ты потратил на то, чтобы доказать это? И вот, смотри теперь, что предвещает закат. Там, на фоне заходящего солнца, гибнет Остров Древних Знаний. Свет и Тьма встретились на том острове. Плачет Тьма от страха перед Вечностью, от желания вернуться к свету и от невозможности этого. Проливает Свет по капле свою кровь, ибо в сердце Светя поселилась тьма. Зверь Рыкающий и Дочь Солнца вот-вот будут поглощены Вечностью. Исчезнут старые распри, погибнут Тьма и Свет. Дай ответ. Хранитель, кого ты будешь спасать?

Гвидион поднял полные ужаса глаза на короля, проговорил дрожащим голосом:

— Дочь Солнца мудра и сама привела себя к гибели, осознанно и обдуманно. Не мне с ней спорить. Смешна мне гибель Дочери Солнца и безразлична, ибо кровь ее видна на закате, новое же рождение — на восходе. Коли нравится ей умирать каждый вечер, обливаясь кровью, так пусть себе умирает. Поутру лик ее сияющий восславят жрецы. Но некому славить и встречать того, кто по моей воле превращен в Зверя. Тот, кто бьется со Светом в жажде вернуться к нему, тот, кого создал я из Пламени, Воды, Земли и Воздуха, тот, кто плачет обо мне, дорог мне и любим мною. Я пошлю ему свою птицу.

Не дожидаясь ответа короля, Гвидион снял с правого плеча черную птицу и, прошептав напутствие, вскинул ее вверх. Птица захлопала крыльями и унеслась прочь.

— Ты еще светел, Гвидион, ты еще чист, — король Оликаны склонил голову, горько вздохнул. — Ты еще идешь путями, ведущими к свету, но ты уже на грани, опомнись. Твоей рукою разбужено зло. Я знаю, ты не хотел этого. Ты просто ошибся, но цена ошибки оказывается порой слишком высока. Ты решил пройти этот путь до конца, решил вызволить брата, не так ли?

Гвидион вскинул голову:

— Что лучше: чуть отступить от света и спасти душу или идти высшим путем, содрогаясь от собственного холода?

— Родич, я понимаю твою боль, но то, что ты совершил, не находит отклика в моем сердце.

— Ты же знаешь, что у меня не было иного выхода? Врата по-прежнему запечатаны, ваше пресловутое Равновесие не нарушено. Столпы стоят, я же иду тем путем, какой избрал себе сам.

Король Оликаны неодобрительно посмотрел на гостя.

— Врата по-прежнему запечатаны. Но тот, кто сражается в Каер-Невенхир, проник туда не через Врата, зато теперь пытается открыть их. Берегись, у него есть все, не хватает только Тринадцатого Камня.

— Но он не получит его, лишь я теперь обладаю властью над Камнем.

— Возможно, — холодно согласился король Оликаны, но голос его смягчился, уже другим тоном он продолжил: — Сейчас не время обсуждать это. Ты измотан, и тебе требуется отдых. А твой отважный спутник ранен. Вы должны отдохнуть, завтра мы продолжим наш сложный разговор. Грядущий день даст новые ответы.

На следующее утро Гвидион проснулся, полный сил и здоровья. Он отправился на прогулку в дивный сад, подобных которому нет в Ином Мире. Целебный воздух Оликаны излечил и Чибиса, юноша прохаживался по аллее чудесных деревьев в самом благодушном настроении. В сад вышел король Оликаны, поприветствовал мага.

— Смотри, — сказал король Гвидиону, указывая рукой на восток, где поднималось в сиянии бледное солнце, — ты был прав. Она умерла вчера лишь для того, чтобы возродиться сегодня. Свет не нуждается в чьей-либо помощи.

 

Глава 5

Войско змееголовых

В этот день даже я выбрался из трюма, где проводил это путешествие в полузабытьи. Сдерживающий преображение напиток, купленный мною у одного шарлатана в порту, какая-то очень крепкая бурда, которой гадирцы поили меня в надежде, что я приму ее за антилльское вино, и отвары корабельного лекаря, призванные бороться с морской болезнью, превратили меня в полудохлое создание с помутневшим взглядом. Но в такой день, в день, когда весь корабль, включая рабов и корабельных крыс, находился в ожидании возгласа впередсмотрящего «Земля!», магии этого священного для моряков момента поддался даже я. Этот день был действительно замечательным, меня даже вырвало всего два раза. Я никак не мог позволить себе проваляться под палубой, так и не увидев, как выглядит остров Антилла с моря. В прошлое мое путешествие, когда я плыл на корабле антилльского работорговца, меня никто не удосужился пригласить на палубу полюбоваться этим зрелищем.

Вокруг перевернутой вверх дном бочки сидели несколько наемников во главе с Икхой и резались в кости. Икха считал своим долгом лучше узнать будущих солдат и поэтому не гнушался их обществом, как другие гадирские офицеры. Он даже позволял себе время от времени проиграть пару монет в кости. Правда, сейчас он вовсе не проигрывал, а, судя по мрачному выражению лица его партнера по игре, кельтского богатыря по имени Миль, Икха выудил у того уже немало монет.

Миль был незаурядным человеком, он отличался спокойствием, выдержкой, решительностью и способностью позитивно мыслить в любых обстоятельствах, к тому же обладал большой физической силой и невероятным красноречием. За время путешествия на гадирском корабле ему удалось завести дружбу с половиной моряков и с наемниками, большинство из которых имело кельтское происхождение. Кроме того. Миль успел проиграть практически весь задаток, полученный у Икхи, и передраться с другой половиной корабля. Он рассказал невероятно запутанную и смешную историю о том, что прежде был королем Иберии где-то на юго-западе Кельтики. В одной из обычных для кельтов потасовок с соседями попал в плен и был продан в рабство, откуда благополучно сбежал. Во всей этой истории на правду было похоже только последнее, хотя, имея дело с кельтом, никогда нельзя знать точно, кто перед тобой: бродяга, король или бог. Но сейчас Миль выглядел совсем не по-королевски: босой, в ободранной юбке, с гривой длинных всклокоченных волос, он яростно вопил, пытаясь если не умением играть, то хоть громким голосом доказать собственное превосходство. Но вид у него был весьма неважный, несмотря на позолоченные браслеты и гривну, единственную вещь в арсенале Миля, действительно достойную короля.

Икха немилосердно выиграл у Миля уже несколько медных монет, и сейчас на кону стоял один из чеканных браслетов бывшего владыки Иберии. Увидев меня, Икха завопил:

— Смотри, кто к нам пришвартовался! Ты уже в состоянии стоять на двух ногах?

— Дайте горло промочить, — попросил я, протянув руку к кувшину с вином, стоявшему на бочке. Миль выхватил кувшин и раздраженно проорал:

— Еще только не хватало, чтобы ты заблевал нам здесь палубу.

Я уже готов был броситься в бой за право обладать содержимым кувшина, как вдруг заметил странное состояние своего организма. Ни тошноты, ни головокружения не наблюдалось. Озабоченный этим явлением, я отошел к борту. Я почувствовал, что мое тело довольно необычно реагирует на качку, то есть никак не реагирует. Я иду, палуба качается, а мне хоть бы что, в то время как все другие дни плавания я мог передвигаться только на четвереньках.

Внезапно меня охватило то же чувство, какое овладело мной на берегу Кельтики, когда я достиг побережья, и моим глазам открылось море. Сейчас, глядя на бескрайние синие волны, я испытал подобное радостное волнение.

Я улавливал могучее дыхание океана, ровное и тяжелое, слыша и сопереживая каждый его вздох. Море, оно не должно было мне нравиться, никогда прежде не нравилось, но что это со мной? Море. Море! Этого только не хватало. В душе волка зародилась любовь к морю. Отлично! Я возмущенно сплюнул. Никакой тошноты, никакой морской болезни. Еще бы, во мне сидит чудовищное порождение Фоморов, это оно, конечно, так влияет на меня. Страсть к морю свойственна всем Древним.

Я вернулся к играющим и, отобрав у них кувшин с вином, залпом осушил его, с удовольствием заметив, что мой желудок не спешит исторгнуть обратно выпитое.

Прошло немало времени после того, как впередсмотрящий издал победный вопль, извещающий остальных о том, что с самой верхушки корабельной мачты он узрел землю, а я все еще не мог разглядеть на горизонте ничего, кроме нескольких темных точек, находящихся на расстоянии друг от друга. Один из гадирцев объяснил мне, что эти точки — гигантские статуи, размещенные в гавани главного антилльского порта, каменные фигуры хранителей острова. Точки все увеличивались, и вскоре я смог различить великолепных каменных всадников в шлемах, словно демонстрирующих своим грозным видом, что хранители острова начеку, они видят приближающиеся корабли и знают о наших намерениях.

Гадирец, просветивший меня относительно гигантских статуй, крикнул:

— Эй вы, каменные громилы, вы прозевали опасность! Пока вы пялитесь на водную гладь к востоку от острова, его южное побережье уже захвачено врагом.

Но каменные истуканы не услышали его, а может быть, сделали вид, что не слышат, продолжая все так же неистово смотреть на восток. Видно, кто-то обманул их, пообещав, что угроза придет именно оттуда.

Наш корабль обогнул остров и подошел к нему с юга, со стороны Гадира. У Икхи не было сведений, захвачены ли восточные порты, и он предпочел потерять несколько дней пути, чем рисковать.

В небе над заливом с пронзительным клекотом кружили чайки. Гавань была небольшая, предназначенная лишь для местных судов. Но сейчас она оказалась пустой, лишь несколько лодочек, раскачиваемых прибоем, бились носами о берег. Ни торговых, ни рыбачьих судов видно не было. Все они либо успели покинуть захваченные территории, либо были сожжены змееголовыми. Теперь только гадирские корабли маячили на горизонте, да еще несколько бросили якорь в заливе.

Гадирские корабли отличаются от плоскодонных антилльских судов глубокой осадкой. Наш корабль не смог подойти к берегу, поэтому нам пришлось добираться до земли на лодках. Я, спеша оказаться на берегу, сел за весла и на удивление ловко справился с греблей. Если так будет продолжаться и дальше, то я еще смогу полюбить морские путешествия и даже стану «морским волком». Правда, мне казалось, что «морской волк» звучит не намного лучше, чем «лесной дельфин», но моряки почему-то любили это несуразное выражение и не принимали во внимание, что волки не выносят морских путешествий. Мой организм, похоже, был готов опровергнуть эту истину, впрочем, можно ли меня все еще считать волком, я не знал.

Порт встретил наши лодки тошнотворными запахами тины и тухлой рыбы. Здесь нас уже поджидали гадирские офицеры, сверкая на солнце начищенным оружием и металлическими нагрудниками. Они скептически осмотрели привезенных Икхой наемников. Один из гадирцев, вытянувшись по струнке, что-то доложил Икхе и, судя по его озабоченному виду, новости были не слишком хорошие.

Позже это подтвердилось тем, что нам не дали времени на отдых. Наспех сформированные отряды наемников и гадирцев двинулись быстрыми темпами в глубь острова, где, по словам Икхи, с переменным успехом шли бои за очередную провинцию Антиллы.

Гадирская армия состояла из пехоты и отрядов боевых колесниц. Икха правил колесницей сам, отослав ее возничего на другую повозку. Рядом с ним восседал один из тех офицеров, что встретили нас в порту. Мне тоже было предоставлено место на колеснице, возничий ее был гадирцем. Звали его Ксиар. Он был очень молод, почти мальчишка, и относился ко всему происходящему с невероятной серьезностью. Но его лошади не пожелали терпеть позади себя волка, и я пошел с основной массой наемников, определив таким образом для себя место в пехоте.

Мое место в колеснице тут же занял Миль, с жадностью вбиравший в себя все новшества, увиденные им у змееголовых. На нем уже был металлический нагрудник, выменянный у одного гадирца на последние побрякушки из золота.

По нашему войску, состоявшему лишь из наемников и юнцов-гадирцев, чувствовалось, что давняя война между Антиллой и Гадиром измотала змееголовых. По словам Икхи, любой мальчишка в Гадире способен сражаться и стоит двух антилльских воинов. И хотя командовали нашими отрядами опытные гадирские офицеры, я все же улавливал какой-то дух отчаяния, последнего усилия. Тогда я еще не знал, что и Антилла находится в таком же состоянии. Ее, как и Гадир, вымотала эта война, высосала из нее все соки. Но, словно два гигантских морских чудовища, сотрясаемых предсмертной агонией, Антилла и Гадир сцепились в последней схватке, решив, что этого мира не хватит им на двоих.

Мы миновали прибрежные поселения, разрушенные и сожженные, несколько усадеб, превращенных в лазарет для раненых. Многие деревни были оставлены невредимыми, и теперь под надзором змееголовых местные жители возделывали поля и пасли скот, чтобы обеспечить пропитание гадирскому войску.

Вскоре жилые территории остались позади, мы двигались по незаселенной, выжженной степи, где в какую сторону ни посмотри, до самого горизонта не было видно ни одного деревца, лишь редкие холмы, голые и бесплодные. Среди этих бескрайних и безжизненных песчаных просторов, усеянных песком и камнями, возникало ощущение, что ты затерялся в пространствах Иного Мира, из которых нет выхода.

Однообразие пустыни погружало меня в забытье, и я вновь оказывался во власти воспоминаний. Я снова выходил на арену антилльского цирка под радостный гул трибун и склонялся в безмолвном приветственном поклоне перед противником. Я, безоружный дикий зверь, вступал в бой с вооруженным гладиатором и должен был доказать публике, что волк сильнее любого из людей. И я всегда доказывал это по той простой причине, что волк действительно превосходит человека. Мои ноги утопали в песке пустыни, а в ушах звучали громогласные овации, которыми меня встречали и провожали зрители цирка. В этой стране я был гладиатором. Это продолжалось до тех пор, пока я приглянулся антилльской царице, и тогда она выкупила меня у владельца цирка и сделала своим телохранителем, а заодно и любовником. Как давно это было. От той почти детской и неосознанной жизни я был теперь отделен не только временем, но и пережитыми трагедиями, горем и кровью. Когда-то молодой горец-оборотень, счастливо избежавший смерти, спасся с этого горячего острова, присоединившись к войску Альбиона. Теперь сюда вернулся иной оборотень, охваченный безумием и жаждой мести.

Отряд гадирских наемников медленно продвигался вперед. Колесницы поднимали пыль, она оседала на одежде, на волосах, на лице, на ресницах. Мы были покрыты пылью и потом. Рядом со мной тащились гадирские пехотинцы. Монотонный скрип колес, однообразный пейзаж, уже давно не меняющийся, пыль и изнуряющая жара вызывали у меня приступ тошноты. Я с удивлением смотрел на гадирцев, идущих рядом. Было видно, что они устали и измучены, но все они стойко выносили трудности, соблюдали боевой строй, держали руки на рукоятях мечей, в любой момент готовые к нападению антилльцев.

Кто-то тронул меня за плечо, и я обнаружил шагающего подле меня Икху.

— Офицеру не хватило места в колеснице? — поинтересовался я.

— У моего лучшего наемника тоже было место в колеснице, однако теперь оно занято другим, — ответил Икха, — интересно, почему?

— Ну, ты же не ждешь, что я буду сражаться в колеснице, ведь так? Лучше мне быть среди тех, кто будет окружать меня в бою, чем трястись, словно принц, на этой скрипучей колымаге, да еще в обществе болтливого юнца.

— Но-но, этот юнец сын одного из военачальников, наш царь относится к нему с большим уважением. К тому же парень очень неплохо справляется с колесницей. Среди своих одногодок он один из лучших возничих и подает большие надежды. — Тут Икха со вздохом добавил: — Антилльцы славятся своим умением сражаться на колесницах.

— Все не так хорошо, как ожидалось? — спросил я.

— Все так, как ожидалось, Бешеный Пес, но не так, как хотелось, — пробурчал Икха, вышагивая рядом со мной. — Война есть война, никто и не ждал, что захват пройдет молниеносно. За много лет сегодня мы ближе к победе, чем когда-либо. Не думай, что война только началась. Нет, она длится сотни лет. Она разгорелась еще до того, как погиб Красный Континент. Гадир и Антилла давно ведут нескончаемый спор.

— Я думал, вы не поделили землю, — удивился я, — а оказывается, вы воюете еще с тех пор, когда земли было в изобилии.

— Антилла нарушила соглашение о контроле над магией. Это было всеобщее соглашение всех государств о том, что конфедерация магов не может быть допущена к власти.

— Кон… чего …рация?! — не понял я. — Вот здорово! Что ж в Антилле эта ваша, как ее, прорвалась к власти?

— Нет, конфедерация не нарушила соглашения, но в Антилле маги были в роду царей. Мы давно подозревали это. Конфедерация наверняка об этом знала, но держала это в секрете. Но потом цари перестали скрывать свои магические способности, и тогда уже никто не решился воевать с Антиллой. А после катастрофы только Антилла сумела сохранить свою государственность именно благодаря магам. У Гадира спасся лишь один корабль, на борту которого была царская семья, они ютились на маленьком островке, каменистом и бесплодном. Тогда гадирский царь ради того, чтобы спасти свой народ, унизился до мольбы. Он умолял Антилльского владыку оказать ему поддержку и помощь, но антилльцы ответили презрительным отказом. Они не были заинтересованы в спасении гадирского государства. Гадир мог лишь бороться за выживание, это была столетняя война с голодом и болезнями. Но мы выжили и окрепли. Теперь мы хотим вернуть ту землю, которая принадлежала нам по праву.

— По праву? — удивился я.

— Так ты не знаешь? — в свою очередь удивился змееголовый. — Гадир раньше располагался как раз на той территории Красного Континента, которая осталась на поверхности океана после последней катастрофы и превратилась в остров. Теперь его обитатели называют этот остров Антиллой.

— Вот как? — усмехнулся я. — Думаю, что антилльцы придерживаются другого мнения об этой земле.

— Кого сейчас интересует их мнение? — хмыкнул Икха. — Теперь, когда Гадир стал сильной державой, а Антилльская ведьма потеряла свою магическую силу, будет восстановлен прежний порядок вещей, и гадирцы снова будут жить на своей земле.

— И наверняка, как и Антилла в прошлом, Гадир не оставит и клочка земли своим врагам?

— Глупец, не думаешь же ты, что Антилла и есть наша единственная цель? Земля, да, она очень нужна нам. Но не для того, чтобы торжествовать победу. Мы сможем построить огромный флот, и тогда весь мир будет нашим. После катастрофы мы потеряли свои земли в Иберии и на африканском континенте. Там были наши колонии, но у гадирцев не было кораблей, чтобы до них добраться. А когда нам удалось построить первые корабли и переплыть океан, в наших колониях уже обитали другие племена. Знаешь, какие чувства испытывал я, проходя по улицам Гадреса? Я, потомок тех гадирцев, что заложили его несколько столетий назад! Но скоро мы вернем себе наши земли в Иберии и Африке. Скоро Гадир будет править миром. Подумай, как повезло тебе, ведь именно Гадиру ты теперь и служишь!

Икха посмотрел на меня, видимо, ожидая увидеть на моем лице признаки восхищения или радости.

— О да, — скривился я. — Какое великое счастье выпало мне.

О, великие завоевательские планы, сколько их было прежде. Выходцы с Красного Континента беспрестанно заявляют о своих правах на мир. Уже мало кто помнит о великих государствах Туата де Дананн, канули в забвение империи Фоморов, теперь вот еще один народ мечтает подмять под себя весь мир. Внезапно я забеспокоился, вспомнив планы Бренна завоевать все племена. Не Фоморы ли через него пытались вернуть себе прежние владения, а теперь и мне предоставляли возможность сражаться среди будущих завоевателей мира?

«Зверь Фоморов завоюет мир, встанет во главе империи и откроет проход темным силам». Так гласила легенда — легенда, частью которой мог стать я сам. Что заставило меня отправиться в Антиллу, меня, волка, ненавидящего морские путешествия? Не Зверь ли принял это решение?

Нет, сказал я себе, это мое собственное решение, моя собственная месть. Какое отношение она может иметь к Фоморам? Мне наплевать на то, какие планы строит Гадир относительно Антиллы и мирового владычества и какую роль в этом уготовили Фоморы своему Зверю. У меня своя судьба, свой путь. Моя цель — месть, завоевания меня не интересуют. Я найду Антилльскую ведьму, убью ее, и если это чудовище, что так бессовестно поселилось в моем теле, захочет в этом участвовать, я не буду возражать — Гелиона не заслужила легкой смерти. Мои размышления были прерваны шипящим голосом Икхи.

— Мы призваны очистить этот остров от скверны. Проклятая ведьма, сколько безвинных младенцев она истребила, сколько высосала человеческой крови!

— Это называется магией крови, — возразил я. — И вовсе не младенцев использовала Кийя для своей магии, а кровь взрослых людей, причем ей нужно было совсем немного, она не убивала донора, ясно?

У меня не было цели защитить Гелиону, но суеверия гадирцев меня раздражали.

— Ага. Значит, то, что должно быть государственной тайной, при дворе царицы было известно каждому рабу?

— Не рабу, а телохранителю и, надеюсь, не каждому.

— Не тешь себя иллюзиями, что телохранитель-раб чем-то отличается от других рабов, — прошептал Икха. — Какая редкостная глупость брать себе в телохранители рабов, правда? Она поймет это, когда, завидев гадирские войска, ее рабы-телохранители разбегутся кто куда. Какой раб захочет умирать ради своего господина или госпожи?

Разбегутся или нет, какая разница? Я пройду сквозь любой заслон, чтобы достичь цели. Гелионе не скрыться от меня. Бывший раб, гладиатор, телохранитель, теперь не важно, кем я был, но я здесь, уже ступаю по земле Антиллы, чтобы взять с нее плату. У меня будет длинный счет за каждый день моего унизительного рабства, за каждую слезу, пролитую моей возлюбленной Мораной, за каждую каплю ее крови, упавшую на проклятый алтарь Гелионы, за мои муки в каменном мешке, где пленники сгнивают заживо, за поражение Бренна, за страхи Гвидиона, за смерть Мораны, за все это Антилльская царица будет платить! Как? Я еще сам не знаю. Но плата будет соответствующей. Я оскалился и зарычал. Икху словно волной смыло. Гадирцы и наемники с ужасом оглядывались на меня, шарахались, обходя стороной.

Еще до наступления темноты мы подошли к гадирскому лагерю. Издалека он был виден по сотням столбов серого дыма, взвившихся в вечернее небо. Нам навстречу потянулся запах костров, жареных орехов и мяса. Когда мы подошли ближе, то увидели тысячи людей, устроившихся спать на земле.

В центре лагеря стояли шатры, сшитые из дубленой кожи. К одному из них и подвел меня Икха. Он поприветствовал часовых у входа, и те позволили нам войти. Согнувшись, мы нырнули под низкий полог.

В потемках я разглядел внутреннее убранство шатра. Множество перегородок, завешанных коврами, делили пространство на несколько комнат. Пол был застелен также коврами, всюду располагались пышные лежанки с цветными подушками, на некоторых из них кто-то спал, укрывшись с головой одеялом. Нам с Икхой пришлось еще не один раз нырять под ковры, пока мы не очутились наконец в довольно большой комнате, тускло освещенной двумя светильниками. Здесь на подушках восседали несколько гадирских офицеров в великолепных одеждах. Икха поочередно поприветствовал каждого и назвал мне их имена. Один из гадирцев, худой, но складный человек в почтенном возрасте был представлен как Главнокомандующий гадирской армией. Мне не понравился колкий взгляд его карих глаз, презрительно скривленный рот. У него было невероятно длинное имя, но приближенные звали его Кассан. Я так и не узнал, имя это или, может быть, какое-нибудь гадирское слово, обозначающее звание.

— Бешеный Пес знает Город Солнца изнутри, — прошипел Икха, — сильные и слабые стороны его обороны, знает планировку царского дворца и, главное, он знает в лицо Антилльскую ведьму. Он сможет узнать ее без маски!

Кассан положил подбородок на сплетенные пальцы и внимательно посмотрел на меня.

— Оборона Города Солнца не имеет слабых сторон, — произнес Кассан шелестящим голосом с хрипотцой, — мы держим осаду уже вторую неделю. На севере за рекой идут бои, мы оттеснили антилльцев. Но ведьма успела покинуть свою столицу. По донесению наших разведчиков, она скрывается в одном из храмов на еще не завоеванной территории. Я опасаюсь, что она уйдет в горы, тогда ее будет трудно отыскать. Там скрывается сейчас часть населения этого острова. Но в горах стало очень опасно. Атлас уже несколько раз извергал из себя пламя. Землетрясения сотрясают остров, на склонах то и дело происходят обвалы. Да и выслеживать местных жителей в горах — дело неблагодарное. Можно скитаться там годами, но так никого и не обнаружить. Его Величество шлет один за другим приказы захватить и привезти в Гадир Антилльскую ведьму. В Гадире уверены, что стоит только взять в плен Гелиону, как Антилла сразу сдастся. Пусть наш доблестный воин отправляется на север вместе с отрядами, задача которых захватить царицу. В осаде Города Солнца вы еще успеете поучаствовать, это затянется надолго.

Лишь одну ночь передышки дал нам Кассан, и вот мы выступили в новый поход. Пехота двинулась вперед, а колесничие, каждый на легкой двухколесной повозке, запряженной двумя лошадьми, построились в колонну под предводительством Икхи. Из наемников, кроме меня, Икха взял с собой лишь Миля, восемь сыновей и три брата которого остались в лагере, благодаря чему гадирцы могли быть уверены в надежности бывшего кельтского короля. Я рад был его компании, так как общество гадирцев не слишком прельщало меня. А Миль скрашивал путь веселым враньем о своих былых подвигах, настолько невероятных, что поверить в них мог только кельт, склонный к такому же вранью. Так что я охотно верил в истории Миля о погибшем кельтском королевстве, находившемся где-то в землях Иберии, которые Икха тоже упрямо считал гадирской территорией.

И вновь потянулись разрушенные усадьбы и храмы, пожарища и руины. Город Солнца, вокруг которого шли бои, мы обогнули с востока. Он призывно сверкал нам своими ослепительными стенами, и гадирцы недовольно ворчали, опасаясь не успеть к кульминационному моменту захвата столицы — ее разграблению. С севера над всем этим великолепием возвышалась грозная гора Атлас, укрытая серой тучей, словно саваном.

Держа направление на Атлас, Икха надеялся миновать встречи с антилльцами и достичь Храма, избежав сражений. Войска гадирцев под командованием Кассана должны были предпринять очередную попытку штурмовать Город Солнца и отвлечь таким образом внимание антилльцев от нашего отряда. Но мечтам Икхи не суждено было сбыться. Миль как раз рассказывал о могущественных друидах, служивших при его дворе, когда воздух огласили воинственные антилльские кличи.

Миль выхватил меч. Мимо нас, подняв клубы пыли, пронеслась колесница Икхи, управляемая Ксиаром.

— Я рассчитываю на тебя! — крикнул мне Икха.

Взвыли гадирские трубы, пехота двинулась вперед. Отряды гадирцев сшиблись с антилльской конницей. Закипела жаркая схватка. Не успел я дождаться приближения вражеской пехоты, как антилльская стрела уже впилась мне в колено. Я бросился вперед навстречу врагу, стремясь сократить расстояние и вступить в рукопашную. К тому времени, когда я смог нанести первый удар, еще две стрелы оставили свои отметины на моем теле.

Вопли воинов, ржание коней, грохот разбивающихся в щепы колесниц слились в сплошной гул. Мы отражали атаки, одну за другой, антилльцы, не замечая жары и пыли, сражались с остервенелым отчаянием. В воздухе стоял удушливый запах крови, пота и смерти.

Измученный долгим путешествием, продолжительным сражением и кровавыми ранами, я бился из последних сил. Я не чувствовал в своем теле той песни молодецкой удали, той жажды боя и убийства, которая была во мне раньше. Я сражался бездумно и бессмысленно, нанося новый удар только потому, что так нужно. Я должен сражаться, как все остальные, потому что тот, кто перестанет это делать, будет тут же убит. Я ждал пробуждения демона смерти, надеясь, что в минуту, когда его носителю грозит смертельная опасность, он, как это произошло в последний раз, придет мне на помощь. Но внутри меня стояла оглушительная тишина, словно в пустом сосуде. Изнемогая от усталости, я продолжал машинально наносить и отражать удары, будто на тренировке у Гресса в добром Каершере.

Очередной антиллец занял место напротив меня. Мои глаза встретились с его холодным взглядом профессионального воина. Такие глаза мне приходилось видеть у гладиаторов, которых выставлял мне в противники хозяин антилльского цирка. Холодный и спокойный взгляд профессионала, выходящего на бой, чтобы победить или умереть. И я словно оказался на засыпанной желтым песком арене, ослепленный солнечным светом и оглушенный овациями зрителей.

— Убей! Убей! — скандировали трибуны.

И никогда не было ясно, к кому они обращаются, ко мне или к моему противнику. Каждый из нас мог принять это на свой счет.

Я был все тем же дикарем, полуодетым варваром, а против меня снова выступал хорошо вооруженный воин в доспехах и со щитом. Он ловко отражал им удары, так что мне никак не удавалось достать его. Антиллец уже тяжело дышал, и было видно, как трудно ему дается наша битва. Если бы не его доспехи, шлем и щит, он был бы уже мертв. Наконец я достал его, он пропустил удар, и Орну отсек ему кисть руки, в которой был его меч. Антиллец растерялся, оставшись безоружным, лицо его сморщилось от боли. И в этот момент мой Меч вошел ему под железный нагрудник. Когда он упал, я увидел перед собой спину другого антилльца и занес Меч для удара.

— Кармах! Сзади! — закричали ему. Он успел развернуться и отразить удар.

— Зло идет по земле Антиллы! — заорал мой противник и набросился на меня с неожиданной для такого юнца яростью. Губы его побелели, глаза налились кровью. Визжа и брызгая пеной, выступившей у него на губах, он ринулся на мой Меч. Орну сразу же нашел путь к его сердцу, и рухнувший на колени антиллец плевался кровью и проклинал меня. Его покрасневшее лицо, искаженное мучительной болью и яростью, казалось совсем юным.

Я успел вытащить Орну из тела антилльца, когда увидел, что колесница Икхи окружена. Змееголовый ловко орудовал своим широким, серповидным мечом, в то время как его возничий Ксиар пытался выправить колесницу, сцепившуюся с осью вражеской повозки. Я бросился им на помощь, но к тому времени, когда я достиг их, раненый Ксиар уже свалился с колесницы. Икха не смог подхватить вожжи, вынужденный отражать удары нападающих. Я попытался помочь ему, но кони, почуяв мою близость, встали на дыбы. Икха вывалился из колесницы, придавив собой собственного возничего. Лошади антилльцев понесли, увлекая за собой и пустую колесницу Икхи. Тот успел подняться и вступил в рукопашную. Я прикрывал его сзади, когда почувствовал резкий толчок слева и тут же острую боль, пронзившую мое бедро, раскатившуюся по телу. Я рухнул, как подкошенный, на чьи-то тела. Теплая густая кровь хлынула по ноге. Из бедра торчало копье, над которым на мгновение я увидел смуглую физиономию антилльца. Но в тот же миг антиллец исчез, а на его месте возник Миль.

«Что делаем здесь мы с Милем на этой чужой войне?» — с тоской подумал я.

Вокруг продолжали сражаться изможденные солдаты обеих армий. Белая пыль висела в воздухе над полем битвы. Миль склонился надо мной и обломил древко копья, торчавшее из моей ноги. В глазах у меня зарябило.

— Не шевелись! — прокричал Миль, подхватил меня под мышки и потащил назад к лагерю.

Я отчаянно сжал рукоять Орну, боясь потерять его. Миль полз между дерущимися и тащил меня за собой. Кто-то упал на меня, залив мне лицо кровью. Еще один убитый придавил мне ногу. Миль столкнул с меня трупы. Боль в бедре стала настолько нестерпимой, что я потерял сознание.

Очнулся я уже глубокой ночью при неровном свете луны. По тишине, прерываемой лишь стонами, я понял, что бой закончен, а по запаху крови и лекарств догадался, что нахожусь в лазарете. Я лежал на голой земле, а вокруг меня находились еще десятка три раненых гадирцев. Я снял с ноги повязку и рассмотрел свою рану. Истерзанный клок мышц пульсировал, будто живой, но крови уже не было.

Заметив, что я очнулся, ко мне подошел лекарь. Он внимательно осмотрел мою рану и проворчал:

— Очухался? Ну и живуч ты, Бешеный Пес. Другой бы давно сдох от потери крови. Тебя полумертвого приволок в лагерь Миль. Хотели похоронить с убитыми, но Икха не велел. Сказал, что ты можешь еще прийти в себя. А я-то еще спорил, что мне виднее. Ну, вот, надо же, ты и вправду очухался. Может, объяснишь мне, что у тебя за хитрость?

Я, конечно, подозревал о причинах такого необычного явления, но не стал просвещать лекаря относительно моих знаний.

— Где мой Меч? — спросил я.

— Этот только и знает, что о своем мече думать. Да там он валяется. Никто его не тронул, кому нужно это неподъемное, устаревшее оружие? Ничего с ним не станется. Ложись, тебе еще рано вставать.

Я не послушал его и поднялся. Нога болела. Преодолевая боль, я побрел к месту сражения, с любопытством наблюдая, как свисает из раны кусок плоти. Какой-то раб по приказу лекаря показал мне место, где лежал мой Меч.

— Ну, что, Орну, вдоволь было крови? — спросил я у Черной Головы на навершии рукояти.

Голова ухмыльнулась и удовлетворенно гукнула, не пожелав даже открыть глаза.

Прибежал Икха, возмущенно зашипел:

— Почему ты не принял облик чудовища? Почему мои воины должны были сражаться, когда ты мог один справиться со всеми врагами? Я нанимал тебя не для того, чтобы ты размахивал мечом, как простой солдат!

— Мы победили, что тебе еще надо? — устало пробормотал я, рана все же забирала у меня много сил.

— А ты знаешь, сколько моих людей полегло в этой битве? — спросил Икха.

Я не стал пояснять ему, что не принял облик Зверя только потому, что не смог. Оказывается, я теперь не могу сделать это по своему желанию. Это было для меня сюрпризом и весьма озадачило меня. Я знал по рассказам Гвидиона, что Бренн порой, когда битва заходила в тупик и ему угрожала смертельная опасность, перевоплощался в Зверя. Может, я просто не умею это делать? Гвидион наверняка знает, что для этого нужно.

Икха все еще стоял подле меня, продолжая раздраженно шипеть. Я прервал его грозным окриком:

— Надеюсь, ты нанимал меня не для того, чтобы после битвы, когда уже нет врага, разозлить меня своим шипением до такой степени, что я не смогу сдержать Зверя и начну выпускать кишки твоим солдатам?

Икха мгновенно переменился в лице, испуганно оглянулся, словно ища защиты, и заискивающе пробормотал:

— Что ты, что ты. Не сердись, это я так просто спросил. Просто так, честное слово. А… ну… может быть, тебя заинтересуют антилльские пленные? Их достаточно много и с ними можно делать все, что заблагорассудится. Сколько человек тебе нужно?

Теперь испугался я сам и страстно замотал головой.

— Нет! Нет, мне никто не нужен! — выкрикнул я и бросился прочь от Икхи, как от лукавого искусителя.

Оставшись один, я настороженно прислушивался к себе. Не соблазнился ли Зверь возможностью поразвлечься с живой плотью? Я знал, что Бренну довольно часто приводили пленников с этой целью. Это я слышал уже не от Гвидиона, а от поэннинских воинов, которые по пьяни, да и то шепотом, передавали друг другу леденящие душу истории о странном времяпрепровождении их вождя. Если Зверь не пожелал явиться по моему желанию, когда он действительно был нужен, то, может, он захочет вернуться к прежним своим развлечениям? Я содрогнулся, наверное, впервые осознав, что со мной может произойти. Я не хотел превратиться в безумного убийцу, потрошителя человеческой плоти, пожирающего людей живьем. Мне стало так страшно, что я едва подавил крик ужаса. О боги, кто я теперь, что я теперь, что будет со мной? Не лучше ли немедленно… Я не дал себе подумать об этом, опасаясь, что тот, кто во мне, быть может, слышит все мои мысли и успеет помешать мне. Я выхватил Меч, но понял, что не смогу это сделать с помощью Орну, он длиннее моей руки. Что ж, я знаю другой способ: кинжал. Говорят, так умирают плененные Туата де Дананн. Проклятье! Хватает же у них силы духа. Как они только делают это?

Успел ли я уже привыкнуть к ощущению бессмертия, или самоубийство, во все времена считающееся некой особой смертью, вызывало во мне страх, или, быть может, я оказался просто трусом, понять я не мог. Сколько раз я шел на бой вслед за своим вождем, без тени сомнения, готовый отдать за него жизнь. Я отлично помню, что не испытывал тогда страха. Ведя в бой даков, я боялся не справиться с ролью вождя, боялся проиграть битву, погубить волков, но никогда не было во мне страха перед смертью. Что же случилось теперь? Откуда эти сомнения, малодушие? Или умереть смертному гораздо легче, чем обреченному на вечную жизнь?

Позорный и гнусный страх смерти вызвал во мне невероятный стыд. Там, за гранью бытия, мог стоять невидимый мне Бренн и смеяться над моей трусостью. Невидимый и свободный, он был теперь избавлен от власти преследующего меня кошмара. Так и я сделаю этот шаг навстречу свободе. Я нащупал артерию и резанул изо всех сил. Мгновенная боль, похожая на ожог, охватила шею. Я зажал липкую и горячую рану ладонью, перед глазами все плыло, но сознание еще держалось за реальность. .

Реальность так и не отпустила меня. Я корчился на земле, меня бил озноб, но вскоре прекратилось и это. Я лежал, смотрел в затянутое тучами небо и пытался осознать: я бессмертен, и даже сам не могу убить себя. Неужели никакая казнь не способна лишить меня жизни? Интересно, каким образом мне удастся выжить, если мне отрубят голову? Может быть, она вырастет заново? Или отрубленную голову можно приставить, и она прирастет? Собственно говоря, это вполне можно было проверить, но мне почему-то не захотелось. Вот если бы бессмертным был кто-нибудь другой, тогда, возможно, я бы и посмотрел.

 

Глава 6

Кийя, враг мой

Трапециевидный силуэт Храма Инкал уже давно маячил на горизонте, но прошло немало времени, прежде чем мы достигли его подножия. Теперь он возвышался над нами, заслоняя небо, вызывая трепет даже в черствых сердцах гадирцев.

Было в этой постройке что-то возвышенное и настолько величественное, что мы замерли на несколько мгновений в нерешительности. Я уже бывал раньше перед этим сооружением, когда в давнюю свою жизнь в качестве телохранителя Гелионы сопровождал ее в Храм Инкал. Тогда я еще не мог даже осознать всей его грандиозности и великолепия. Я воспринимал все, что превосходило мое понимание как некое божественное или магическое проявление. Теперь я понимал, что Храм этот построен людьми, его каменные плиты были идеально подогнаны без щелей и сколов, а поверхности четырех граней отполированы до блеска.

Антилльцы столпились перед входом в Храм, их было мало. Они не смогли бы даже окружить постройку. Наш отряд превосходил их численностью раза в три. После предыдущего сражения с антилльцами мы потеряли половину бойцов, и Икха даже хотел вернуться, но потом все же решил продолжать путь малыми силами, чтобы выполнить приказ Кассана. Но теперь, увидев малочисленность антилльских защитников, Икха был не только обрадован, но и удивлен. С их стороны было бы безрассудством попытаться вступить с нами в битву.

— Они вроде собрались с нами драться, — лениво зевнул Миль, разглядывая антилльцев.

— Какого демона притащился сюда ты, Миль, король неведомого племени, и приволок своих людей в эту проклятую землю? — спросил я стоящего со мной плечом к плечу богатыря.

— Нетрудно ответить, — ухмыльнулся Миль. — Только в битве можно почувствовать себя настоящим мужчиной, добыть себе славу, заслужить хвалу!

— А много ли славы можно стяжать, сражаясь против жалкой кучки людишек, сжавшихся от страха перед многочисленным противником?

Миль рассмеялся:

— Бешеный Пес, что я слышу?! Тебе стыдно убивать слабых?

— Нет, Миль. Но все реже в этой земле мне слышатся хвалебные песни.

— И тем не менее ты, как и все другие будешь сейчас сражаться, — уверенно заявил Миль.

Я кивнул, мне ли спорить с бывшим королем Иберии. В этот момент Икха закричал, призывая антилльцев сдаться и обещая помилование. Ответом послужила тишина. Звякнуло оружие, антилльцы выставили копья. Икха лишь пожал плечами. Обращаясь к нам, он сказал:

— Насколько мне известно, в этом Храме куча ценностей, постарайтесь не разрушить ничего. Но главной нашей добычей должна стать царица Антиллы. Только живая! Лучше ее упустить, чем убить. Гелиона нужна нам живой и невредимой. Всем ясно?

Мне, так даже очень. Живой, только живой! Иначе как я смогу воплотить свои планы мести?

Икха продолжил свою речь:

— Эта схватка может решить исход всей войны! Когда царица Антиллы окажется в плену, ее царство падет, словно обезглавленное животное. Итак, вы, мои герои, сейчас поставите последнюю точку в многолетней борьбе Гадира за свои земли. Перед нами всего несколько отчаявшихся антилльцев. Убьем их! Вперед!

Гадирцы двинулись к Храму, в нас полетели копья. Я поймал одно рукой (уроки Гресса не прошли даром), под восторженные крики змееголовых метнул его обратно в антилльцев.

Мы сшиблись. Две силы, призванные решить окончательный исход войны. Да он уже давно был очевиден! Гадир преобладал силой и численностью, последняя схватка будет роковой для Антиллы.

Антилльцы сражались с остервенением, за их спиной находилась последняя святыня Антиллы. Зажатые между змееголовыми и стеной Храма, они в меньшем числе сражались тем более героически и продержались значительно дольше, чем можно было предположить.

Даже я, в общем, совершенно равнодушный к исходу воины, почувствовал восхищение стойкостью этого маленького отряда. Все уже залитые кровью, они еще держались, отчаянно отбиваясь от врага. Постепенно антилльцы сдавали свой позиций, но даже когда их осталось чуть больше десятка, они все еще продолжали сражаться, и никто из них не сложил оружие. Они не обращали внимания на постоянные призывы Икхи и его посулы сохранить им жизнь и даже наградить.

Несмотря на свое превосходство в численности, гадирцы никак не могли сломить защиту Храма. Земля давно превратилась в кровавое месиво. Солнце клонилось к закату, мы сражались уже целый день, но антилльцы по-прежнему держались так же стойко, как в начале сражения.

Упорство антилльцев начало раздражать меня. Лишь несколько человек отделяли меня от исполнения моей мести, от Гелионы. Я был в нескольких шагах от нее и все же не мог ее достичь, потому что полтора десятка ее телохранителей продолжали остервенело биться.

Очередной противник занес надо мной удар. Его бычья лоснящаяся шея напряглась, рот исказился в ужасной гримасе, белки глаз сверкнули. Передо мной был Друз, мой бывший командир. Он узнал меня и на мгновение замешкался, на его лице отразилось небывалое удивление.

— Откуда ты взялся, Блеидд?! — воскликнул он.

Я ответил ударом Меча. Друз был мне также ненавистен, как Гелиона. Он был так же виноват в смерти Мораны, как вся Антилла. Все, все они должны поплатиться за причиненное ей зло.

Когда нам наконец удалось смять это отчаянное сопротивление и был убит последний антиллец, мы разочарованно убедились, что узкий проход в Храм замурован. Мы не смогли понять, были ли это каменные двери, открываемые каким-то механизмом, или вход действительно замуровали плитой. Гадирцы были так измотаны битвой, что Икхе пришлось отложить дальнейшие попытки прорваться в Храм до утра. Потери гадирцев оказались колоссальными: четыре десятка убитых и многие ранены. Каждый антиллец, погибая, унес с собой жизнь не одного врага.

Рассматривая трупы антилльцев, сложенные рядами в храмовом дворе, Икха сказал мне:

— Нам еще не приходилось встречать в антилльцах такого отчаянного отпора, такой преданности. Эти солдаты заслуживают достойного погребения. Мы не бросим их на съедение стервятникам, а похороним вместе с нашими убитыми товарищами. Перед нами лучшие антилльские воины. Жаль, что все они мертвы и ни один не встал под наши знамена.

Я заметил ему:

— Смотри, все они — рабы!

— Не может быть, — изумился Икха. — С чего ты взял?

— Знаки царских телохранителей, — показал я, — на некоторых форма дворцовой стражи. И телохранители и стражи набирались из рабов.

— Ты сам был таким, как эти несчастные? — спросил Икха.

Я кивнул и показал на Друза:

— Вон тот здоровенный парень был моим начальником. Икха с любопытством осмотрел тело Друза, покачал головой:

— Здоров, ничего не скажешь. Я мог бы сделать их свободными, но они предпочли умереть. Почему рабы были так преданны своей царице?

Я пожал плечами:

— Телохранители не были обычными рабами. Во дворце им жилось не так уж плохо. К тому же Гелиону они считали не просто царицей, а богиней.

— Однако ты предпочел бежать, так? И в отличие от них ты не был предан своей госпоже.

— У меня другие боги, — сказал я.

— Что ты имеешь в виду?

Я не ответил, считая, что дал достаточное пояснение. Подробности его не касались.

Гадирцы обосновались в храмовом дворе и, выставив караулы, уснули.

С утра Икха приказал долбить вход тараном. Гадирцы вырыли мощное бревно, поддерживающее крышу одного из хозяйственных строений во дворе Храма, и попытались приспособить его в качестве тарана, укрепив бронзовый антилльский щит вместо наконечника. Однако узкий туннель в толще каменной стены Храма, ведущий к двери, не позволял встать там даже двум солдатам, не говоря уже о бревне. Мы вынуждены были стоять снаружи, раскачивать бревно, держа его лишь за внешний край, отчего удары были слабыми, бронзовый лоб тарана качался, ударяя то выше, то ниже.

Это продолжалось почти до самого вечера и дало самые минимальные результаты. Раздосадованный Икха послал гонца к Кассану с докладом и просьбой прислать подкрепление и рабов. Ждать помощи от Кассана предстояло долго, между нами и основным лагерем гадирцев проходила линия фронта. В любой момент могли подоспеть новые антилльские силы и перебить наш малочисленный теперь отряд. Добыча, казавшаяся такой доступной, могла выскользнуть из наших рук. Вторая ночь у подножия Храма прошла в тревоге. Тогда-то мы и обратили внимание на легкую струйку дыма, выходившую из срезанной макушки пирамиды. Днем при свете солнца дым был не виден, теперь же на закате стало ясно, что пирамида должна иметь сверху отверстие.

По приказу командира гадирцы начали карабкаться по наклонным гладким стенам пирамиды. Это было довольно идиотское занятие, люди скатывались с покатых склонов, как с горки, не успев достичь даже середины высоты. Способностей к скалолазанию у гадирцев явно не наблюдалось. Икха топал ногами, шипел и брызгал слюной. Он даже сам предпринял одну попытку одолеть стену и скатился с большой высоты, отбив зад.

Гадирцы набрасывались на стену с тупым остервенением. Они жаждали окончания этой войны, и сейчас им казалось, что перед ними последняя преграда, отделяющая их от победы. Мы с Милем сочли себя воинами, а не скалолазами, а потому сидели в отдалении и делали ставки на очередного гадирца, бросившегося на стену: какой высоты он успеет достичь, прежде чем свалится вниз. Наконец наша веселая компания начала раздражать Икху, и он приковылял к нам, смешно хватаясь за свои ягодицы, и злобно зашипел:

— Зачем я вас нанял, лентяи? Делайте что хотите, но достаньте мне ведьму!

Миль неохотно оторвался от великолепного зрелища скатывающихся со стен змееголовых и сказал:

— Хочешь, чтобы и мы поиграли в царь-горы? Да что тут можно сделать-то, командир? Ты ж сам уже попробовал, вон теперь как за задницу хватаешься.

— Это приказ! — завизжал оскорбленный Икха. Миль смерил его презрительным взглядом и нехотя поднялся.

— Пойдем, Бешеный Пес, покажем этим скалолазам, как нужно брать неприступные крепости. Надо поискать какое-нибудь приспособление. Должны же они были как-то полировать эти стены. Может, у них были лестницы?

Икха возмущенно завопил:

— Олухи, ищите лестницы! Да нет же, делайте их сами. Делать лестницы не пришлось. За сараями мы действительно нашли невероятно длинные жерди с прибитыми поперечными перекладинами, которые можно было скреплять между собой. Лестницы приставили к стенам, и гадирцы устремились на них, ловко карабкаясь наверх, словно пауки. Вскоре победоносный вопль гадирцев раскатился по окрестностям. Отверстие на вершине было достаточно большим, чтобы в него спокойно могли пролезть сразу два человека. Гадирские солдаты один за другим посыпались внутрь. Мы с Милем последовали за ними.

Глаза привыкли к темноте почти сразу, зрачки волка быстро перестраиваются. У стены толпились жрицы, держа друг друга за руки. Я поискал глазами Кийю и сразу узнал ее. Жрицы окружили царицу плотной толпой, так что за их белыми одеждами трудно было разглядеть ее золотое платье. Она держалась мужественно, надменное выражение не покинуло ее лица. Я дернул Икху за руку, показывая пальцем на Гелиону:

— Вон она!

Гадирцы растолкали жриц и выволокли царицу на середину храма. Со всех сторон доносилось шипение. Руки змееголовых сорвали с нее золотой кокон и жреческий венец. Она осталась посреди толпы в одном нижнем платье, обтягивающем фигуру. Гадирцы хохотали, указывая пальцами на ее обритую голову, по очереди примеряли жреческий убор, принимая его за царскую корону. Даже без головного убора и в нижнем платье Гелиона выглядела необыкновенно величественно. Она как будто не слышала насмешек победителей и плача своих жриц, не видела насилия и смерти. Словно статуя богини, замерла она в немом бесчувствии.

Изнутри змееголовым удалось наконец открыть двери Храма. Собрав все, что показалось ценным, они поспешили покинуть Храм, служивший столько веков оплотом царской магии и власти. В узкий, словно щель, выход пришлось проходить по одному, и когда царица, вслед за оставшимися в живых жрицами, была вытолкнута наружу, она впервые потеряла самообладание. Увидев перед входом в Храм аккуратные ряды погибших антилльцев и среди них Друза с раскроенным черепом, Гелиона закричала и зажала себе рот руками. И тогда я, пока еще не замеченный ею, подошел и, склонившись перед ней в насмешливом поклоне, проговорил:

— Твой лучший племенной бык храбро сражался, но все же хуже, чем я.

Теперь уже бывшая антилльская царица Кийя-Гелиона подняла на меня глаза. Смотрела долго, точно пыталась вспомнить, но, похоже, так и не узнала, снова уставилась на тело Друза.

— Это уже не имеет значения, — прошептала она. Так и не дождавшись от нее никакой реакции на меня, я напомнил ей о собственной персоне:

— Неужели любимая игрушка, раб-оборотень, так быстро забыт Великой Гелионой?

Наконец-то она узнала меня, но постаралась придать себе прежний надменный вид, посмотрела холодно и отвернулась. Лишь на мгновение я вспомнил, как звенели браслеты на ее руках в розовой царской опочивальне, какое скользкое и смуглое у нее тело, какое жаркое дыхание. Я подошел к ней вплотную, прижался всем телом, ощутил под тонким платьем упругие формы и прошептал:

— Напрасно ты отворачиваешься, взгляни на меня, посмотри в глаза своей смерти.

— Не себя ли ты имеешь в виду, Волчонок? — с презрением откликнулась Гелиона.

— О нет, конечно, не себя, куда мне мечтать о такой чести. Не себя, но того, кто живет во мне, растет и упивается мыслями о мести.

И тогда я встретился взглядом с царицей и увидел, как судорога пробежала по ее лицу. Она отшатнулась и задрожала.

— Ты видишь больше, чем я думал, — усмехнулся я, — это хорошо, значит, уже понимаешь, что тебя ждет.

Гадирские воины связали пленницам руки и соединили веревкой в цепь. На восточном берегу, который к этому времени уже был завоеван, гадирцев ожидал корабль, готовый доставить поверженную Антилльскую ведьму в Гадир, где она должна будет явиться ко двору Гадирского царя в рабском рубище.

Я шел позади Кийи, наблюдая, как, ссутулившись, бредет по пыльной земле связанная царица, подгоняемая пинками и осыпаемая насмешками гадирцев. Когда она падала на землю, руки змееголовых хватали ее за локти и рывком ставили на ноги. Приятно было видеть сломленной гордость беспощадной и жестокой правительницы. Теперь она дрожала и вскрикивала от каждого удара, который наносили ей гадирцы. В жреческой одежде, без маски и. головного убора, она ничем не отличалась от остальных жриц, разве что блистающей, убийственной красотой.

Отряд, подгоняя пленников, двигался на восток по каменистому плоскогорью, стараясь держаться ближе к горам. Привал объявили только к вечеру, когда пленницы уже валились с ног от изнеможения. Гелионе была назначена особая стража. Я тут же направился к Икхе, вкушающему антилльское вино, в ожидании, пока солдаты разобьют лагерь, разведут костры и приготовят ужин.

— Ну и походка у тебя, — сказал Икха, лениво поднимаясь мне навстречу с лежанки, — словно хищник подбирается к жертве. Когда смотрю на тебя со стороны, меня прямо холодок пробирает.

Я уселся рядом и, приложившись к бурдюку, спросил:

— Почему ты не назначил меня в охрану Гелионы?

Икха не успел ответить, к нам подошел юный Ксиар слегка прихрамывающий после первого сражения, и нахально заявил:

— Начальник, я храбро сражался и хочу получить награду. Отдай мне одну из пленниц.

Икха поперхнулся вином и зло прошипел:

— И царица, и другие женщины, бывшие с ней в момент захвата, являются пленницами царя! Я не вправе распоряжаться ими.

Но Ксиар не унимался:

— Царица хороша, но ведь я не ее прошу у тебя. В чем же дело? Разве я не был ранен, защищая тебя? Я хочу получить лишь одну из рабынь, а ты отказываешь мне. Почему?

— Не будь глупцом, это не просто женщины, они жрицы и такие же ведьмы, как сама царица. Они знакомы с тайным знанием.

Я, торопясь избавиться от общества Кеиара, решил поддержать Икху:

— Говорят, они знают заклятье, от которого вянет мужское достоинство.

— Да, да, и превращается в полудохлую гусеницу, — подхватил мою шутку Икха.

Ксиар беспокойно обернулся на жриц и заметно охладел к ним. Он плюхнулся на землю подле меня.

— Скорей бы добраться до лагеря. Там у меня остались две пленницы.

Я отвернулся, сделав вид, что не слышу его. Зная Ксиара, я подозревал, что далее может последовать подробный рассказ о достоинствах поджидающих его женщин, потом о его собственных подвигах на любовном фронте. Мне же требовалось сосредоточиться, чтобы обдумать план похищения Кийи. Заметив, что тема его женщин меня не интересует, Ксиар недовольно спросил:

— Антилльская ведьма назвала тебя Волчонком? Чем ты заслужил у нее такое ласковое имя, Бешеный Пес?

— А я умею быть лас-с-сковым, — растягивая слова, ответил я Ксиару.

Он внимательно посмотрел на мои клыки, и пьяная улыбка почему-то сбежала с его лица. Может быть, его напугали клыки, или он вспомнил рассказы Икхи, в любом случае он поспешил убраться, отправившись к большому костру, который к тому времени развели гадирцы.

Икха сказал:

— Сейчас про гусениц узнает весь отряд, и мы избежим дальнейших проблем с пленницами.

— Думаешь, это и впрямь охладит их пыл?

— Конечно, они и так до смерти боятся Гелиону. Они боялись царицу, это было видно по обилию веревок на этой хрупкой женщине, по количеству часовых, не спускавших с нее глаз. Я не представлял, как можно выкрасть ее из-под столь бдительной охраны.

— Как раз поэтому лучше всего будет назначить меня в ее стражу, — равнодушно произнес я.

— Не терпится ее пощупать?

— Даже если и так, то что? Помнится, ты обещал предоставить мне такую радость. Кто знает, что еще может случиться, пока мы доберемся до побережья. Я единственный из твоих людей, кто не боится ее. К тому же не забывай, я смогу один отбить ее от целого отряда антилльцев.

— Не боишься ее колдовства? — противно усмехнулся Икха.

Почему-то мне захотелось съездить ему по его раскосой физиономии, но я сдержался, побоявшись нарушить мыслительный процесс, начавшийся под его приплюснутым черепом. Икха наморщил лоб, размышляя. Видимо, он действительно опасался нападения антилльцев, понимая, что его солдаты не смогут дать отпор превосходящим силам. Но и чрезмерного доверия ко мне Икха не питал, особенно оттого, что я так ни разу и не сразился с врагом в облике Зверя. Однако тот факт, что я не требую многого и готов поделиться радостью обладания Кийей с его царем, сыграл в мою пользу. Итогом усердной работы Икхиных мозгов стал приказ поставить меня начальником царицыной охраны и предоставление мне соответствующих полномочий, так интересовавших меня, по мнению Икхи.

Я сел подле Кийи, с ужасом взиравшей на меня. Когда я прикоснулся к ней, она отпрянула, содрогаясь. Мне было слышно, как гулко ударяет ее сердце. Сейчас я мог ее убить, и гадирцы ничего бы не успели сделать. Но, уловив мысли Кийи, я понял, что именно этого она и желает.

— Ну же, не строй из себя недотрогу, — произнес я ласково. — Ты была такой очаровательной потаскухой. Не могу поверить в то, что сейчас ты не умираешь от желания быть изнасилованной половиной армии Гадира.

Кийя мотнула головой и отвернулась, сжав губы.

Я читал мысли Кийи и, зная, как на самом деле ей страшно и плохо, не мог не восхититься ее стойкостью, понимал, каких усилий ей стоит держать прямо спину и сохранять надменное выражение лица, выслушивая похабные шутки гадирцев. Она делала вид, что не понимает их языка, и отвечала только в том случае, если к ней обращались по-антилльски. Я не отказал себе в удовольствии расписать во всех подробностях то, что ожидает ее по прибытии в Гадир. Кийя слушала молча, опустив глаза, погруженная в горькие мысли.

Все змееголовые, за исключением караульных, уже спали, но спали, не снимая доспехи, сжимая в руках оружие. Кийя так и осталась сидеть, прислонившись к камню. Глаза ее были закрыты, но, думаю, она не спала, так же как я, тревожно вслушивалась в тишину антилльской ночи, прерываемую время от времени подземным рокотом.

С этого момента мои планы уже не совпадали с гадирскими. Я не мог позволить им забрать Кийю в Гадир, там мне уже не дадут ее убить. Я собирался увезти ее в горы, в то единственное место, дорогу к которому я знал, — к Мглистым Камням. На день пути от них нет ни одного жилища, можно быть уверенным, что там никто не помешает мне осуществить месть, казнь, как я сам стал ее называть. Там я смог бы, оставшись наедине с Гелионой, позволить Зверю расправиться с ней и, не торопясь, насладиться отмщением.

Однако я не представлял, как похитить пленницу из-под носа у трех десятков бдительных стражей, действительно не обратившись в Зверя. Но мои безуспешные попытки пробудить Древнего Врага до сих пор ни к чему не привели. Интересно, что же именно заставило его вырваться наружу в портовом трактире? Может быть, близость смерти? Или опасного противника? Тянуть с побегом было нельзя. Я нутром чувствовал приближающуюся опасность, ощущал, как сгущаются вокруг маленького гадирского отряда враждебные силы.

Среди ночи, в то время, когда люди видят хуже всего, я подкрался к Гелионе и тихонько дотронулся до нее. Она сразу открыла глаза, словно ждала меня. Мне не потребовалось ничего ей объяснять, я уловил ее мысли. Надежду на спасение, вот что увидела она во мне. Уж не знаю, как могло прийти ей это в голову, быть может, ей показалось, что бывший любовник все еще пылает к ней прежней страстью. Но как бы то ни было, она решила молчать и во всем помогать мне. Я не стал разубеждать царицу в ее тайных надеждах.

Тишину ночи разорвал воинственный клич антилльцев. Угроза, которую я предчувствовал, не замедлила явиться. Гадирцы ошеломленно вскакивали, разбуженные воплями и бряцанием оружия. В темноту полетели горящие стрелы, но разглядеть нападающих не удалось. Тут же вокруг нас с Кийей образовался круг из змееголовых, готовых защищать свою пленницу.

Подбежал запыхавшийся Икха, на ходу отдавая приказания. Кони ржали, вставали на дыбы. Икха приказал выкатить колесницы вперед. Караул уже сцепился с нападающими, остальные спешили ему на помощь. В этой кутерьме было нетрудно похитить Кийю, и я уже выслеживал удачный момент, но тут в голову мне пришла другая мысль. Я выхватил Икху из общей суматохи.

— Доверь мне царицу! — закричал я. — Я один смогу увести и защитить ее.

Глаза Икхи сверкали, как молнии.

— Решайся же, или будет поздно!

Рядом с нами упал гадирец, пронзенный вражеской стрелой.

— Хорошо, — согласился наконец Икха и начал выкрикивать имена гадирцев, которых он решил отправить со мной. — Уводи ее на восток, к кораблям. Я озолочу тебя. Бешеный Пес, клянусь богами! Мы прикроем ваше отступление.

— Не бойся, — шепнул я Кийе, и она едва заметно кивнула мне.

Икха внезапно решил присоединить к моему отряду Миля.

— Твои сыновья порука тому, что Гелиона окажется в Гадире, — сказал он Милю.

Кельтский воин рассвирепел, заскрипел зубами, но ничего не ответил. Маленький отряд двинулся в путь. Я не смел даже надеяться на такое везение. Гадирцы совместными усилиями помогли мне выполнить мой план. Одно лишь удручало меня — это Миль. Мне вовсе не хотелось убивать никого из моих бывших товарищей, а особенно Миля, который спас меня в предпоследней битве. К тому же здесь, среди змееголовых, на чужой и враждебной земле мы чувствовали себя сородичами, мы оба имели кельтское происхождение, говорили на схожих языках, и наши взгляды на жизнь, сформированные культурой наших племен, тоже совпадали. Я не мог убить своего собрата.

Мы двинулись прочь от криков и огней в темную антилльскую ночь. Сейчас нашей задачей было оказаться как можно дальше от битвы, скрыться от антилльцев.

Миль шел впереди, держа наготове меч, за ним я с Кийей, трое гадирцев следовали за мной. Звуки битвы отдалялись, вопли змееголовых и вой антилльцев вызывали во мне некоторые угрызения совести. Мои бывшие товарищи гибли сейчас, защищая меня. «Но это уже не волчья война, — уговаривал я себя. — Какое мне дело до того, кто из этих двух людских свор победит, а кто погибнет? В любом случае победители кинутся меня преследовать».

Я резко развернулся и проткнул Мечом следовавшего за мной гадирца, он рухнул под ноги своему товарищу, который только и успел, что возмущенно зашипеть, как был настигнут следующим моим ударом. Третий гадирец выхватил меч и бросился на меня, но напоролся на клинок Миля.

— Что все это значит?! — воскликнул бывший кельтский король.

— Объясню позже, — сказал я, — сейчас надо спешить. Нам нужно было успеть добраться до гор, а там волк найдет способ укрыться. Хвала Икхе, он предусматривал возможность нападения и заставлял свои отряды держаться ближе к горам, чем значительно облегчил нам бегство.

— Почему ты не развяжешь мне руки? — спросила Кийя.

— Связанная ты мне нравишься больше, — ухмыльнулся я.

Она промолчала и покорно шла рядом. Поняла ли она, что я вовсе не спаситель, или решила, что я не хочу показывать своих намерений при Миле? Сейчас не было времени разбираться, нужно было отойти как можно дальше от места сражения.

Внезапно землю сотрясло мощным ударом, мы едва удержались на ногах. И прежде Антилла вздрагивала, словно в конвульсиях, но такого сильного удара еще не было.

— Это землетрясение! — воскликнула Кийя. — Горы не самое безопасное место сейчас. Зачем мы идем туда?

Я слегка подтолкнул ее, чтобы она двигалась быстрее, но Кийя развернулась и закричала:

— Нельзя идти в горы, неужели ты этого не понимаешь?! Там обвалы, а скоро станет совсем жарко. Уже было несколько извержений, надо немедленно уходить.

— Молчи и иди дальше! — рявкнул я на нее.

Кийя молча прошла несколько шагов. Повторный толчок был совсем слабым, словно эхо первого, но Кийя снова принялась убеждать меня:

— Послушай, я знаю, как покинуть остров, это нужно сделать немедленно, пока еще не взорвалась гора. Тогда погибнет весь остров.

— Правда знаешь или просто пытаешься тянуть время? — спросил я.

— Знаю, — заговорила Кийя, — там, куда тебя направил Икха, единственное место, откуда можно безопасно покинуть Антиллу. Нужно плыть на восток, прочь от острова. Может быть, ты успеешь.

— У тебя там есть свой корабль?

— Нет, — мотнула головой Кийя, — все восточное побережье уже захвачено Гадиром.

— Тогда к чему этот разговор?

— Ты ведь обладаешь силой, тебе нетрудно будет захватить корабль. Ты должен бежать с этого острова. Гадир уже не успеет выплатить вам обещанное золото, он погибнет вместе с Антиллой, вам нет смысла убивать меня.

— Гадир здесь ни при чем, — ответил я, — только ты и я, и между нами смерть.

На лице Кийи отразилось отчаяние. Побег в мои планы не входил. Сейчас вероятность того, что остров погибнет и я вместе с ним, показалась мне весьма заманчивой. Я смогу отомстить Гелионе и расправлюсь со Зверем. Лучшая кончина для него здесь, под огнем и камнем, под толщей вод.

Пусть мне уже не увидеть вересковых пустошей, не услышать вой ветра, не утонуть взглядом в бездонном синем небе Медового Острова, но Антилльская ведьма умрет страшной мучительной смертью, и я заплачу за это удовольствие своей жизнью.

— Послушай, Блейдд, сейчас не лучшее время для раздумий. Ты хочешь убить меня, но вряд ли мечтаешь и сам погибнуть вместе со мной.

— Что она говорит? — в нетерпении спросил Миль.

Он не понимал антилльского, а Кийя — кельтского, что было сейчас мне на руку, я мог сам решать, что переводить, а что нет.

— Миль, — ответил я, — дальше наши пути расходятся. Ты спас меня, и я перед тобой в долгу. Она говорит, что скоро начнется извержение вулкана, и здесь находиться опасно. Весь остров в опасности.

— Нам нужно скорее добраться до кораблей! — воскликнул Миль.

— Да, тебе нужно добраться до кораблей, но плыть не в Гадир, а прочь от этих островов. Вернись назад. Миль, в наши земли. Антиллу ждет гибель, Гадир тоже. Ему просто не устоять, если подле него начнет рушиться такой огромный остров, вот что говорит Гелиона, и, поверь мне, она знает это.

— А ты? Ты сам не хочешь последовать собственному же совету?

— У меня другие планы, Миль. Поверь, так надо. Оставь меня с ней здесь, а сам уходи. Спасайся!

— Мои люди взяты в заложники, — спокойно произнес Миль. — В лагере гадирцев остались мои сыновья, соплеменники и еще десятка три кельтов из других племен. Их жизнь теперь зависит от того, будет ли доставлена ведьма в Гадир.

— Твои люди погибнут в любом случае, если останутся на острове. Гадир уже не успеет с нами расплатиться, тебе нет смысла спасать антилльскую царицу.

Миль молчал, видимо, обдумывая мои слова, потом спросил:

— А что будет с тобой?

— Сейчас это не важно. А тебе нужно спешить.

— Правду говорят, Бешеный Пес, что ты не человек? — спросил Миль.

— Правда это или нет, я в любом случае позабочусь о себе сам. Оставь меня здесь, Миль, и не мучайся угрызениями совести. Спеши.

— Если острова и вправду скоро погибнут, то я должен немедленно вернуться к основному гадирскому лагерю и забрать оттуда всех наших.

— Миль, мне приходилось слышать байки о твоем королевском происхождении, но теперь я и сам вижу, что это правда. Так может рассуждать только истинный король. Я даже не стану отговаривать тебя, хотя ты потеряешь при этом время и рискуешь не успеть. Но тебе ведь все равно понадобятся люди, чтобы захватить корабль и управлять им. Я знаю, Миль, ты пройдешь по горящему острову сквозь все сражения, соберешь своих людей и спасешь их.

— Почему мы не уходим? — перебила меня Кийя.

Я не обратил на нее внимания.

— Прощай, король Миль, и да будет благословение богов с тобой. Может, свидимся, если сумеем оба выбраться отсюда.

— Прощай, Бешеный Пес, — Миль хлопнул меня по плечу. — Пусть и с тобой будет благословление богов, если оно тебе нужно.

С этими словами Миль развернулся, пошел быстрым шагом и вскоре скрылся из виду. Кийя посмотрела на меня вопрошающе. Ее взгляд выражал растерянность, страх и одновременно надежду. Она была такой жалкой, что я расхохотался и дернул веревку, связывающую ее руки. Она упала на колени и опустила голову. Моя месть началась. Я рывком заставил ее подняться на ноги. Держа веревку словно поводок, я направился в сторону гор.

 

Глава 7

Путь к Мглистым Камням

Еще до рассвета голые каменистые плоскогорья сменились скалами. Каменные гиганты окружили нас со всех сторон, и мы будто оказались в другом мире. Чем закончилась битва, я так и не узнал. Но весьма вероятно, что малочисленный отряд гадирцев пал, если только к нему не пришла подмога.

Крутая горная тропа уходила вверх. Скорость нашего продвижения заметно уменьшилась, а мое настроение улучшилось, как всегда бывает в горах. Больше я не пытался сохранить видимость добрых намерений и стал обращаться с Кийей более грубо, чем прежде. Она то и дело оступалась, босые ноги, не привыкшие к ходьбе, покрылись волдырями. Она шла, прикусив губу, видно было, что вот-вот готова заплакать. Жаль, что кроме меня некому будет полюбоваться на слезы Великой Властительницы, таким удовольствием я согласился бы поделиться даже с гадирцами.

Я не опасался ее в такой степени, как гадирцы, к тому же мог читать ее мысли, так мне, по крайней мере, казалось. Но руки я ей все-таки оставил связанными. Я ведь был один и не мог каждое мгновение следить за ней. А так она была на поводке, и первое время меня очень развлекало то, что за этот поводок можно дергать, и она падала.

Правда, это развлечение мне быстро надоело, бесконечные падения Кийи задерживали нас.

Она спотыкалась и с трудом передвигала ноги. Не знаю, почему она оказалась босой, но это мешало не только ей, но и мне. Нам нужно было двигаться как можно быстрее, а она делала каждый шаг так, будто ступала по раскаленным углям. На моих собственных ногах были великолепные башмаки из оленьей кожи. Не помню уже, с кого я их снял. Живя среди людей, я привык к обуви, без нее в человеческом обличье не так легко преодолевать большие расстояния, особенно здесь, в горах.

Когда Кийя начинала замедлять шаг, я подгонял ее ударами. Сквозь разорвавшуюся одежду я видел, что спина у нее в синяках и ссадинах, и вспоминал, как плеть оставляла на моей собственной спине раны еще более жестокие. Что ж, это замечательная возможность для бывшей царицы изведать на собственной шкуре страх и мучения, которые мне пришлось самому пережить в Антилле.

Горы становились все круче, но я и не думал замедлять наш темп. Несмотря на пот и изнеможение, я упорно шагал вперед и тащил за собой Кийю. Мы шли всю ночь и день, пока Кийя не лишилась чувств от усталости. Опасаясь погони, я перекинул ее через плечо и пошел дальше. Она была такой легкой, что почти не замедлила моей скорости. Так я шел, пока к ночи сам не свалился без сил. Я проверил, не ослабли ли веревки на руках пленницы, потом улегся к ней под бок. Обмотав вокруг ладони веревку, связывающую ее руки, я погрузился в дрему, позволив себе насладиться мыслями о предстоящей мести.

На следующее утро я проснулся первым. Кийя все еще спала или искусно притворялась. Я разбудил ее пинком. Она вскочила, испуганно уставившись на меня.

Я не обратил внимания на то, когда ее в последний раз кормили и кормили ли вообще. Но сам я, учитывая вчерашний день без еды, был не прочь перекусить. По предыдущему своему путешествию в этих местах я помнил, что где-то неподалеку должна быть небольшая горная деревенька из трех лачуг. В тот раз жители ее сбежали, едва завидев войско Бренна. Но можно было надеяться, что теперь они вернулись, и мне будет чем разжиться у них. Вскоре мы достигли горы, за которой по моим ожиданиям должна быть расположена деревенька. Мне даже показалось, что на фоне неба мелькнула серебристая струйка дыма. Дальше было опасно идти вместе с Кийей, ведь я не знал, что ждет меня впереди. Разумнее всего было оставить Кийю здесь. Когда я подвел ее к дереву и начал привязывать, Кийя не на шутку испугалась.

— Что ты собираешься со мной сделать? — робко спросила она.

Я не сдержал улыбки. Теперь, когда она уже боится, я могу наслаждаться своей властью над ней. Я долго молчал, тщательно привязывая ее, так, чтобы она не смогла даже пошевелиться, украдкой наблюдая, как страх искажает ее красивое лицо. Наконец я ответил:

— Конечно, я тебя убью, только еще не придумал, как.

— Ты сумасшедший! — воскликнула Кийя.

— Как ты только догадалась, — ухмыльнулся я.

— Послушай, Волчонок, откуда в тебе такая ненависть? Разве я враг тебе?

— И ты еще спрашиваешь?! Ты, обрекшая меня на медленную смерть в каменном колодце!

— А ты не думал, что это был просто приступ ревности? Ты обманул меня с другой женщиной, но я не собиралась тебя убивать. Только проучить.

— Не пытайся свести все к простой ссоре влюбленных, Кийя. Я никогда не любил тебя, а ты меня. Ты продержала меня в каменном мешке много месяцев, обычный человек так долго не выжил бы.

— Но ведь ты не был обычным человеком, и я это знала. Разве я не давала тебе возможность питаться? Если бы я хотела убить тебя, ты бы умер там с голоду.

— Питаться? Ты сбрасывала ко мне живых пленников, которых я был вынужден убивать! Убивать не из голода, а лишь потому, что ты лишила меня сдерживающего напитка, и я превращался там в хищника. Что могло стать с человеком, оказавшимся в четырех стенах рядом с обезумевшим волком? Ты, ты превратила меня в чудовище, сколько убийств ты вынудила меня совершить, и теперь ты еще смеешь утверждать, что это была просто ревность?!

— Откуда тебе знать о моих чувствах? — спросила Кийя и грустно вздохнула. — Я часто вспоминала о тебе.

Я видел, что Кийя пытается просто защитить себя, но все же поддался на ее слова. Гелиона-царица — была моим врагом, которого я жаждал убить, но Кийя-женщина, да к тому же влюбленная, вызывала во мне замешательство.

— Брось, ты даже не узнала меня, — я попытался придумать новое обвинение.

— Не узнала, это правда. Если бы ты имел привычку смотреться в зеркало, то, наверное, и сам бы не узнал себя. Но, думаю, тебе не приходилось видеть свое отражение иначе, как в грязной луже, из которой ты решил напиться.

— Неужели за несколько лет я так постарел, что женщина, как ты утверждаешь, вспоминавшая меня, не смогла меня узнать?

— Нет, ты не постарел, Блейдд. Не обвиняй меня в том, что я не смогла тебя узнать. Ты был таким ярким, горячим. Волосы у тебя были черными, глаза горели, словно подсвеченный солнцем янтарь, а кожа была почти бронзовая. Что же теперь стало с тобой, Блейдд? Ты будто выцвел, выгорел на солнце. Твои волосы поблекли и поседели, глаза угасли, а лицо стало бледным. Ты словно покрылся пылью, ушел в туман. Что с тобой стало, Блейдд?

Она задала этот вопрос с таким неподдельным участием, что я на мгновение забыл о своей враждебности к ней.

— Ты сама знаешь, что случилось. Умерла Морана.

— Поверь мне, я очень сожалею и сочувствую тебе, — мягко произнесла Кийя.

— Не лги! — заорал я. — Ты не умеешь сожалеть и сочувствовать. Ты можешь сожалеть лишь о своей собственной участи. Вот кому и вправду можно посочувствовать, даже мне тебя немного жаль. Потому что я знаю, что тебя ждет.

Кийя хотела что-то ответить, но не успела, я сунул ей в рот кляп из куска старой тряпки. Я не мог допустить, чтобы она начала кричать и звать на помощь, как только я отойду на безопасное расстояние. Издалека ее, привязанную к дереву, скрытую его ветками, было не видно, но крик, конечно, мог привлечь к ней нежелательное для меня внимание. Я и так рисковал, оставляя ее здесь одну. Кийю свела судорога, она давилась тряпкой, из глаз брызнули слезы. Она отчаянно мотала головой, пытаясь избавиться от кляпа. Она смотрела на меня умоляюще, страх мучил ее все больше, и я, улавливая его, наслаждался им, размышляя, что еще можно сделать, чтобы усилить эти флюиды страха. Но я сдержался. Еще не время.

Я быстро добрался до деревушки. Три маленьких домика прилипли к подножию горы, на склоне которой среди буйно разросшегося кустарника белели пятна ульев, разбросанных в беспорядке. Из отверстия в крыше одной из лачуг валил дым. Пахло домашней снедью. Забрехала собака. На ее лай вышел из лачуги старик, недовольно окликнул пса, осмотрелся и, ничего не заметив, вернулся обратно. Я обошел поселение, два других дома были заброшены, их стены покосились, а крыши провалились внутрь. Похоже, старик жил один.

Первым делом я прибил пса. Он все равно не позволил бы мне здесь хозяйничать. Сделал я это тихо, но старик, словно почуяв, снова выбежал из лачуги, удивленно взглянул на распластанного посреди двора пса с перерезанной глоткой и внезапно заплакал:

— Кто еще живет с тобой? — спросил я.

Старик вздрогнул и, оглянувшись, наконец заметил меня. Он попятился назад, но уперся спиной в стену лачуги.

— Никто, — ответил сквозь слезы старик. — Пес вот жил, да теперь я один остался. Ты и меня убьешь?

— Если будешь делать, что я прошу, останешься жив. Мне нужна еда и больше ничего. Где жители соседних домов?

— Они ушли, бежали, — промямлил старик. — Боятся гор.

— А ты чего же остался?

— Я шаман, — старик опять всхлипнул и вытер рукавом нос.

— Шаман? Терпеть не могу шаманов. А что, шаманы не боятся гор?

— Шаманы принимают жизнь такой, какова она есть, и не бегут от нее.

— Что ж, тогда пойдем в дом и посмотрим, что эта жизнь припасла для меня.

Я втащил старика в дом и швырнул его в угол, а сам изучил содержание сундука, служащего кладовой. Кадушка меда, немного крупы, несколько сырных голов — вот и все запасы старика. Я завернул сыр в тряпку, найденную здесь же, а кадушку с медом повесил себе на пояс.

— Что же останется мне? — с горечью спросил старик.

— Разве пчелы перестали делать мед? — удивился я. — Сходи на пасеку, вот тебе и еда. Я оставил тебе всю крупу, мне ее варить недосуг. Каша и мед, что еще старику надо? Принимай жизнь такой, какова она есть.

Когда я вернулся за Кийей, она была без сознания. Я отвязал ее и привел в чувство парой пощечин. Сунул ей в руки кусок сыра.

— Ешь, только быстро, не хочу здесь задерживаться. Кийя с жадностью набросилась на еду. Внезапно она заметила, что я наблюдаю за ней, застыдилась своего голода и стала есть сдержаннее. Удивительно, но она все еще заботилась о том, как смотрится со стороны.

— Кого ты убил, чтобы украсть еду? — спросила Кийя.

— Тебе есть до этого дело?

— Это моя страна и мои люди, — надменно проговорила она.

Я едва не повалился со смеху.

— Да?! У тебя еще есть страна? Но почему-то ты поинтересовалась источником этой пищи только после того, как насытилась?

Кийя не ответила, не подняла глаза, уставилась на свои руки, разглядывая узлы на запястьях.

Мы отправились дальше по дороге, ведущей к Мглистым Камням. Вскоре мы наткнулись на завал. Дорога была засыпана в результате горного обвала. Дальше тем же путем идти было нельзя. Пришлось развязать Кийю, лезть по скалам без помощи рук довольно затруднительно.

— Только попробуй сбежать. Я жестоко накажу тебя.

— Ты сможешь быть еще более жестоким, чем угрожал быть раньше? — удивилась Кийя.

Мы карабкались по горам, продираясь сквозь мелкий колючий кустарник, пока не набрели на другую тропинку, не такую широкую и удобную, как прежняя. Та дорога пролегала между скалами, эта же тропа поднималась и опускалась по кручам, не позволяя двигаться вперед с прежней скоростью. Очевидно, ею пользовались охотники.

Местность казалась заброшенной, хотя, помнится, в небольших приречных долинах, где случалось проходить кельтскому войску в мое прежнее пребывание в Антилле, были селения. Но теперь жители покинули их и подались кто куда. Те, кто боялся нашествия гадирцев, ушли к северу, глубоко в горы, в надежде укрыться там в пещерах от наступающего врага. Другие, у кого больший страх вызывала разбушевавшаяся стихия, наоборот, покинули горный край и направились на юг, в равнинную местность, предпочитая смерть от гадирского клинка. Думаю, немало было и таких, кто, как встреченный мною старик, остался на месте, решив принять ту участь, которую выберут для него боги.

Тяжелые серые тучи затянули небо, и в воздухе пахло серой. Жара, преследовавшая меня еще на песчаных равнинах Антиллы, в горах, вопреки ожиданиям, стала еще невыносимей. Казалось, воздух нагревается не только солнцем, спрятанным за тучи, но и самой землей. К концу дня Кийя уже не шла, а ползла, и наша скорость передвижения настолько снизилась, что я решил устроиться на ночлег раньше, чем планировал.

Кийя устала до такой степени, что отказалась от еды и начала укладываться спать. Наблюдая за изгибом ее тела, я не выдержал и, отложив в сторону Меч, подошел к ней. Она с опаской посмотрела на меня и брезгливо отодвинулась. Я, помня наши прежние забавы, вовсе не ждал от нее ласки, но ее брезгливая гримаса мне все же не понравилась.

— Ну же, раньше ты сама приглашала меня к себе в постель.

Кийя поморщилась:

— Ты туп, но это меньший из твоих недостатков, ты к тому же еще омерзительно воняешь.

От радости, что мне удалось доставить ей еще и эту неприятность — терпеть мой запах, — я расплылся в улыбке:

— Ничего, это еще не так страшно. Вот когда ты сама начнешь вонять, как бродяжка, тогда ты будешь испытывать отвращение к самой себе.

Я хотел приласкать Кийю, но она отшатнулась от меня, словно от чумного.

— Ну, детка, не строй из себя недотрогу. Я, может, уже не так хорош, как раньше, но все же заметил, что нравлюсь тебе больше, чем гадирцы.

— Ты не нравишься мне вообще, — ответила Кийя. — И все же я благодарна тебе за то, что ты избавил меня от гадирыев.

— Ты еще не знаешь, что тебя ждет со мной, — усмехнулся я.

— Что бы ни ждало меня, Блейдд, как бы ни была ужасна смерть, я готова к ней. Любая смерть лучше позора, которому хотел подвергнуть меня Гадир. Я царица, Блейдд, мне лучше умереть в безвестности, чем претерпеть унижение на глазах моих давних врагов.

— Ну что ж, — обрадовался я, — тогда моя совесть чиста. Что может быть лучше казни, в которой и жертва и палач так единодушны в своем стремлении осуществить расправу, правда?

Кийя отвернулась.

— Не ты ли утверждала, что любила меня?

— Тебя, каким ты был прежде. Но сам ты, похоже, уже все позабыл.

— Я помню, Кийя, если не все, то очень многое. Но все это было давно, слишком давно, тогда я еще верил, что рожден для счастья.

— Для чего же, по-твоему, ты появился на свет?

— Для мести, Кийя, только для мести. Для того, чтобы ты прокляла меня, как проклинали и многие другие. А еще для того, чтобы однажды околеть где-нибудь в болоте, как бездомный блохастый пес, в забвении и одиночестве.

— Как мрачно, — саркастически произнесла Кийя, и легкая усмешка тронула ее губы. — Не замечала раньше, что ты склонен к трагизму.

— Я склонен к убийству, Кийя, и сейчас, более чем прежде, тебе следовало бы сдерживать свои усмешки.

Насилие мне казалось довольно пошлым и плохо вязалось с актом моей благородной мести, но в тот момент мне было все равно. Я снова привлек ее к себе, пояснив на всякий случай:

— Не думай, что нравишься мне или я вспомнил прошлое. Просто в округе нет ни одной женщины, и ты единственная, кто может скрасить одиночество старого, похотливого оборотня.

К моему огорчению, Кийя и не думала припоминать прошлое. Она не скрывала своего отвращения, страх исказил ее лицо, и оно стало некрасивым. Но ей хватило ума не кричать, из чего я сделал вывод, что она по-прежнему предпочитает общество одного оборотня целому отряду гадирцев.

 

Глава 8

Смертное Заклятье

На следующий день небо было по-прежнему затянуто тучами, похоже, солнце не желало больше смотреть на эту землю. Мы отправились дальше по скалистой тропе. Кийя за целый день не проронила ни слова, я же неизвестно почему злился на себя и поэтому старался вести себя более грубо.

Откуда-то из недр земли донесся ужасающий гул. Земля качнулась под ногами, как бывает на корабле при сильных волнах. Кийя присела на корточки и закрыла лицо руками. Я презрительно проговорил:

— Трусливая ведьма, вижу, что ты боишься умереть. Но бояться тебе надо не гор, а меня. Я буду твоим убийцей, а не Атлас.

— А ты не боишься умереть? — спросила Кийя.

— Я ничего не боюсь, я воин, — ответил я надменно, хотя и знал, что это пустая бравада. Я был полон страхов и сомнений, но это касалось только меня. Этой ведьме никогда не узнать о них.

— О, как это достойно, быть смелым и не бояться смерти, зная, что ты бессмертный. Ты храбр и отважен потому, что ты — крепкий и сильный самец, потому что у тебя острые клыки и длинные когти. А еще ты так смел потому, что ты самовлюбленный эгоист, даже подвиги ты совершаешь только из жажды славы и почитания окружающих.

Я расхохотался, отчасти потому, что в чем-то она была права. А вид этой маленькой беззащитной женщины, пытающейся сохранить прежнее свое достоинство и мудрость суждения, вызывал у меня улыбку. Но я подавил ее и приказал Кийе карабкаться наверх.

Когда мы поднялись довольно высоко, снизу послышались скрежет и рев. В том месте, где мы недавно проходили, кипела лава, ее поток вырывал с корнем деревья, выворачивал каменные глыбы. Земля содрогалась в конвульсиях, стоял оглушительный грохот, будто стотысячная армия стучит в барабаны. В темноте все пришло в движение, земля, скалы, небо, все двигалось и менялось местами, и я не мог понять, где низ, а где верх.

Я крепко держал Кийю за предплечье, чтобы не дать ей упасть, но стихия вырвала ее из моих рук, отбросила далеко в сторону. Между нами в скале образовалась трещина. Лицо Кийи на мгновение мелькнуло в темноте, даже сквозь шум бури я слышал отчаянный женский крик. Кийя исчезла в разломе земли. Стихия несла меня куда-то в сторону от грани земли, за которой скрылась Кийя, и я никак не мог обрести почву под ногами, задержать свое движение. Наконец мне удалось зацепиться за какие-то ветки или корни, торчавшие из земли. Сквозь гул я услышал крик-плач:

— Блейдд, Блейдд!

— Кийя, где ты? — закричал я.

В ответ лишь тихое оханье, заглушаемое грохотом стихии. Внезапно голос раздался совсем близко:

— Блейдд, держись!

Я поднял голову и увидел лицо Кийи прямо над собой, на расстоянии трех локтей, бледное, перекошенное от ужаса. Сначала я не мог понять, каким образом она оказалась надо мной, а потом осознал, что это не она провалилась в разлом, а я. Я висел над темной, узкой пропастью, вцепившись в корни дерева, а Кийя лежала на краю разлома. Она пошевелилась, на меня посыпались камни и песок, пролетая мимо, они скрывались в неведомой темноте трещины. Кийя сверху протягивала мне ветку.

— Держись! — крикнула она. — Хватайся за палку. Увидев ее, перевесившуюся через край и склонившуюся над пропастью, я едва не потерял самообладание.

— Нет! — заорал я. — Убирайся, отойди подальше от края.

Я попытался упереться ногами о какой-нибудь выступ, качнулся и перехватил рукой корень дерева, за который держался. На меня вновь посыпались камни. Обдирая руки, я карабкался по отвесной стене разлома, цепляясь за корни. Кийя так и осталась на краю пропасти, тянула ко мне руки. Когда я подобрался достаточно близко, она вцепилась в мой плащ и принялась тащить его, но этим больше мешала мне выбраться, чем помогала. Наконец я выкарабкался и без сил растянулся на краю разлома.

— Надо отойти от края, — проговорила Кийя, все еще вцепившаяся в мой плащ, словно боясь, что я решу вдруг спрыгнуть с обрыва, — край осыпается, он может обвалиться.

Собрав последние силы, я прополз небольшое расстояние и, добравшись до вывороченного и поломанного дерева, пробормотал:

— Давай заночуем здесь, Кийя.

Я хотел было отцепить Меч, но сил не хватило даже на это, и я уснул.

Во сне меня преследовали видения горящей земли и падающих скал. Я проснулся посреди ночи в холодном поту, попытался заснуть вновь, но вдруг понял, что меня что-то разбудило. Какой-то едва уловимый шорох или движение воздуха. В тишине раздался чей-то хриплый шепот:

— Что-то в этом мародере насторожило меня, и тогда я решил посмотреть, кто он, и вызвал Видение. в нем я увидел, как по горам Антиллы идет Древнее Зло и ведет на заклание Дочь Солнца. Я видел ужасное чудовище и блистающую золотом красавицу. Скажи мне, женщина, возможно ли, что они приняли облик обычных, перепачканных и ободранных мужчины и женщины?

— Так и есть, — послышался тихий голос Кийи.

— Тогда я должен его убить, — произнес первый голос.

— Нет! — прошептала Кийя.

— Почему?! — Голос стал громче.

— Тише, тише, — Кийя говорила еле слышно, — я объясню потом. Сейчас нужно только связать его.

Я осторожно потянулся к Мечу, все еще находящемуся в ножнах за моей спиной. Успел я лишь коснуться рукояти, как вдруг прямо надо мной появилось тускло светящееся серое создание с неясными очертаниями. Я одним прыжком вскочил на ноги, светящееся пятно метнулось ко мне, на мгновение приобретя человеческие черты лица со злобным оскалом. В голове мелькнула мысль, что лицо это напомнило мне давешнего старика, у которого я поживился запасами. В следующий миг свет ударил мне в грудь, пронзил меня тысячью клинков, не выдержав боли, я заорал, и все погрузилось в темноту.

Когда я проснулся, то не смог определить, давно ли наступил рассвет. Небо так и не прояснилось, затянутое серой пеленой с малиновыми всполохами, оно казалось мрачным и торжественным. Некоторое время я рассматривал купол облаков, потом вспомнил ночной кошмар: тусклое пятно света, похожее на старика-шамана, и вздохнул: приснится же такое. Я принюхался, но в воздухе сильно пахло гарью, и я не уловил никакого другого запаха. А в следующий миг я понял, что связан.

Я дернулся, пытаясь избавиться от пут, но веревки обхватили все тело, меня просто спеленали ими. От возмущения я зарычал.

— Ему не нравится, — послышался мужской голос. Я оглянулся, неудобно выворачивая шею. Говорящий восседал на большом валуне и курил трубку. Напротив него сидела на камне Кийя. Я не сразу узнал этого человека, лишь вглядевшись в черты его лица, я понял, что передо мной действительно тот шаман, облик которого принял мой ночной кошмар. Он стал неуловимо другим. В нем не было уже ничего старческого. В его позе и движениях угадывалась недюжинная сила, он словно помолодел лет на тридцать, и хотя был он по-прежнему сед, чувствовалось, что он избавился от былой немощи. Кийя тоже несколько изменилась, я не сразу понял, что именно с ней произошло, но потом по прилипшему к телу платью догадался, что она всего лишь помылась. Надо же, сумела отыскать где-то чистую лужу и привела себя в порядок. Очень кстати, учитывая, что с неба валятся камни, а из-под ног вырывается кипящая лава.

— Не стоит тратить время впустую, госпожа, — произнес Шаман, — не знаю, долго ли еще будет действовать Заклятье.

Я хмыкнул, хороша госпожа, теряющая при виде еды всю свою обычную сдержанность.

— Заклятье? — переспросила Кийя.

— Да, Смертное Заклятье, ты должна знать о нем. Я обменял остаток своей никчемной жизни на кратковременную Силу, чтобы спасти тебя, госпожа.

— Силу? Ты способен призывать Силу? — Кийя никак не могла в это поверить.

— Ты думаешь, госпожа, что Сила доступна лишь тебе? Но, учитывая мой преклонный возраст, думаю, Силы надолго не хватит.

— Нам всем осталось недолго ждать. Шаман переменился в лице и внимательно посмотрел ей в глаза.

— Ты тоже чувствуешь это? А я-то надеялся, что у меня к старости голова дурить стала. Сколько же, по-твоему, еще ждать, госпожа?

— Дни, — ответила Кийя, — сколько-то дней.

— Так много, — обрадовался Шаман, — тогда давай-ка поищем самую глубокую расщелину и сбросим туда этого негодяя.

— Ах ты, мерзавец! — заорал я, предприняв самую отчаянную попытку развязаться. — Напрасно я пощадил твою жалкую жизнь.

Шаман ловко вскочил и подбежал ко мне. Приставив кинжал к моей шее, он прохрипел:

— Ублюдок, прежде чем убить, я сниму с тебя шкуру живьем!

— Нет! — взвизгнула Кийя и бросилась к нам. — Убери кинжал. Шаман, умоляю тебя!

— Это еще почему? — недовольно спросил Шаман. — Почему ты защищаешь этого убийцу?

— Я нравлюсь ей больше, чем немощные старцы, — предположил я и плюнул в лицо Шаману.

Он побагровел, вытирая лицо. Кийя с ненавистью посмотрела на меня.

— Нам не удастся его убить, — тихо проговорила она.

— Не удастся?! — изумленно воскликнул Шаман.

Меня охватил приступ смеха. Как безумный, я хохотал, связанный катаясь по земле. Кийя знала! Знала, кто я! Несладко же ей было со мной.

— Почему?! — завопил Шаман, остервенело сжимая в руке нож. — Почему я не могу убить это грязное отродье, этого мародера и убийцу?!

Шаман ударил меня ногой, боль в ребре подействовала отрезвляюще, неконтролируемый приступ смеха прекратился. Кийя села подле меня на землю и опустила лицо. Шаман еще раз ударил меня и, наконец, справившись с собой, сел напротив Кийи.

— Объясни мне, — попросил он.

— Перед тобой не просто мародер и убийца, хотя таковым он, безусловно, является. Но он… — она запнулась и с ужасом посмотрела на меня.

— Давай! — зло выкрикнул я, предприняв попытку хотя бы сесть. — Скажи ему! Скажи этому старому идиоту, что ему лучше было сидеть в своей хибаре и не высовывать носа.

Шаман снова пнул меня, и я завалился на бок.

— Это правда, — сказала Кийя, — он не человек, нам не убить его.

— Кто же он?

— Ты знаешь историю Красного Континента? — спросила Кийя.

— Конечно, — кивнул Шаман.

— Фоморы, темная раса, ушедшая на восток, ты помнишь, что сказано об их завоеваниях?

— Они захватили полмира и… — начал Шаман. —…И породили Зверя, — продолжила за него Кийя, — того, чье имя теперь Древний Враг. Он бессмертен, лишь телесную оболочку его можно убить, но и это нельзя сделать обычным способом.

— Вот как? — заинтересовался я, не обращая внимания на побледневшего Шамана. — Значит, способ все же есть? Может, ты даже знаешь, какой?

— Не говори ему, — спохватился Шаман, — не давай ему преимущества. Пока он не знает своей смерти, он не сможет ее избежать.

— Я, может, и не собираюсь ее избегать, а, наоборот, ищу ее, — пробормотал я сам себе.

— Почему же в роковой час Антиллы это чудовище явилось к нам? — спросил Шаман. — Что ищет Фомор здесь, на гибнущем острове?

— Силы, — ответила Кийя, — такой силы, какой еще не было в мире. Та сила, что высвобождается в миг, когда душа расстается с телом, здесь, в Антилле, умноженная на сотни тысяч смертей, придаст ему невероятную мощь. Он сможет одним движением поднять Темную Империю из мрака Нижнего Мира.

Шаман в ужасе взглянул на меня, сжимая лезвие ножа в ладони и не замечая, что разрезал себе руку. Я смотрел на темную кровь, капающую на землю, и чувствовал, как внутри меня холодеют и замерзают внутренности. От слов Кийи можно было лишиться рассудка. Я хотел только одного — смерти, немедленной, мгновенной смерти, чтобы навсегда избавиться от этого кошмара.

— Что нам теперь делать? — спросил Шаман.

— Спешить, — тихо сказала Кийя. — К морю нам уже не успеть. Я надеялась уговорить его покинуть остров на корабле, но он отказался. Я вела его к старым мегалитам.

— Ты вела меня?! — возмутился я. — Ты нравишься мне все больше!

Кийя проигнорировала меня и продолжала:

— У меня мало сил, не знаю, смогла бы я одна открыть переход, но вдвоем мы наверняка справимся.

— Ты хочешь успеть выбросить его в другой мир? — догадался Шаман.

— Иного пути у нас нет. Это единственный способ удалить его с острова до катастрофы. Если мы не успеем это сделать, вместе с Антиллой погибнет весь мир. С тобой вдвоем, Шаман, мы прорвем пространство и сможем открыть Переход.

Шаман достал свою трубку, трясущимися руками принялся набивать ее. Мне наконец удалось сесть, я пододвинулся ближе к Кийе и спросил:

— Откуда тебе известно про бессмертие, женщина? Кийя вздрогнула, посмотрела поверх меня на вершину Атласа и ответила, словно даже не мне, а все тому же вулкану:

— Я, может быть, потеряла свою прежнюю магическую силу, но не знания.

— Ты поняла с самого начала, кто я?

— Я поняла это, еще когда ты явился в Антиллу в теле другого человека — вождя дикарей с северных островов. Еще тогда я узнала тебя.

— Меня?! Кийя! — Я рванулся вперед, позабыв, что связан, упал у ног Кийи, заорал: — Не смей говорить со мной так, будто меня вовсе нет здесь! Я пока еще властвую в этом теле!

— Я знаю, — сказала Кийя и коснулась пальцами старой раны на моем плече. — Я знаю, что ты все еще Блейдд, что ты…

Шаман схватил Кийю за плечи и оттащил от меня.

— Не подходи к нему близко, госпожа, это слишком опасно!

Кийя посмотрела на него, вздрогнула и как-то странно повела плечом.

— До мегалитов нам его, наверное, придется тащить волоком, — сказал Шаман, потирая лоб, — нужно соорудить из веток подстилку.

— Может, он сам согласится идти, — предположила Кийя.

— Нет, я не доверяю ему. Если его развязать, он нас убьет.

— Непременно убью, — пообещал я, — и ты, Шаман, будешь первым.

— Блейдд, выслушай меня сначала, — мягко попросила Кийя.

— Не трать на него слов, — перебил Шаман, и, взяв ее за руку, он попытался оттащить Кийю от меня. Но она вырвалась и села подле меня на землю.

— Могу себе представить, каким великим и бесстрашным ты чувствуешь себя, Блейдд, — саркастически проговорила Кийя.

— Бесстрашным?! — воскликнул я, поддавшись очередному неуправляемому душевному порыву. — Мне так страшно, что меня выворачивает наизнанку. Бесстрашным?! Как ты думаешь, что должен чувствовать человек, очнувшись однажды посреди двух десятков выпотрошенных им людей, а? Я весь был в крови и в человеческих ошметках! И мне было страшно, страшно!

Я совсем забыл о своих недавних мыслях, что Кийя, мой враг, никогда не должна узнать о моих переживаниях. Но я сорвался и потерял над собой контроль. Я катался по земле у ее ног, корчился, выл, грыз камни.

Со стороны я выглядел, наверное, полным безумцем. Но я не мог остановиться, охваченный внезапным возбуждением, я трясся и орал:

— Но ты не думай, я обхитрил Его! Я останусь на этом острове, и пучина океана поглотит меня. Там Ему уже не удастся очнуться. Я победил Его, победил!

Кийя смотрела на меня почти с материнским сочувствием, так, будто ей, холодной и надменной женщине, бездушной и безнравственной, каковыми являются все правители, будто ей доступны те страдания, которые терзали меня. Она смотрела на меня даже с некоторым любопытством, словно пытаясь понять, чем закончится моя внутренняя борьба, что победит во мне — рассудок или безумие.

— Я хочу рассказать тебе, Блейдд, что произойдет после катастрофы, готов ли ты меня выслушать?

Я поймал ее взгляд. Большие и темные глаза Кийи под опахалами ресниц стали холодными и далекими. Я содрогнулся и, сглотнув ком горечи, кивнул.

И тогда она начала говорить. Откуда мне было знать, что, как и Гвидион, она обладала магией слова. Не того, которому подчиняются толпы, не того, что несет истину. Она умела говорить так, что слова ее находили отклик в душе слушателя, заставляли его видеть то, что она хотела показать ему.

— Не кори себя за трусость. Волчонок. Ты боишься не смерти, ее бессмысленно бояться. Но то, чего ты боишься, действительно ужасно и непереносимо для человеческой души. Ты боишься Вечности, ужасающего течения времени в бесконечном пространстве. Тебе не удастся найти здесь смерть. Вернувшись на остров, ты загнал себя в такой тупик, что даже сам еще не представляешь, какой кошмар ожидает тебя. Я не в силах описать тебе это, в человеческом языке нет слов, чтобы передать ту муку, на которую ты обрек себя, поддавшись своей бездумной жажде мести, своему желанию отомстить всем — всем, кто знал твою возлюбленную и все еще осмеливается жить, в то время как Морана мертва.

Кийя замолчала, словно позабыв обо мне, вновь устремила туманный взгляд к Атласу, утонувшему в багровых облаках. И молчание ее было красноречивей любых слов. Я не смел нарушить его.

— Земля дрожит, — прошептала наконец Кийя, — я видела это в жреческих снах. Земля расколется на части, куски суши начнут тонуть, все, что мы создавали веками — храмы, дворцы, библиотеки, — все пойдет ко дну. Люди и животные будут тонуть вокруг тебя. Ты обретешь небывалую силу, питаясь флюидами страха, смертью сотен тысяч людей. Такого пира у Зверя еще не было. Но даже это не поможет ему удержаться на поверхности воды. Ты утонешь со всеми другими. Но в то время как все мы умрем, ты останешься жив. И каждое мгновение своей жизни ты будешь задыхаться под водой, испытывать смертельную агонию, но так и не задохнешься, так и не умрешь. Сколько будет продолжаться твое томление на дне океана, Волчонок? Годы, столетия? Не знаю. День за днем ты будешь умирать, ты будешь страдать, испытывая нечеловеческую муку. Но даже вечная смертельная агония не самое страшное, что ждет тебя в пучине океана. Куда страшнее будет для тебя одиночество, бессилие, бездействие, вечная темнота, вечный холод!

. Любая смерть лучше, чем то, что ждет тебя здесь. Я не так сильно ненавидела тебя, чтобы позволить тебе сотворить с собой такое. Но самое ужасное будет впереди! — Глаза Кийи сверкнули ненавистью. — Когда-нибудь, преодолев давление толщи вод, ты выйдешь на поверхность земли. Та неимоверная сила, которую приобретет Древний Враг, впитав в себя сотни тысяч смертей при катастрофе, и та ненависть, что расцветет за годы пленения и мучений, объединившись в нем, думаю, просто уничтожат все живое на земле. И воплощением этой ненависти и этой силы будешь ты, Блейдд. Готов ли ты к этому?

Я был так поражен открывшимся мне будущим, что потерял голос и смог лишь беззвучно прошептать:

—Нет.

А Кийя тем временем продолжала свою убийственную речь:

— Тот, кто сделал тебя таким, кто сотворил тебя, — говорила Кийя, — лишь только он может тебе сейчас помочь. Неужели ты согласишься не оправдать его доверия, разочаровать его? — Внезапно она вскочила и закричала: — Как осмелился ты не явиться к нему? Почему ты не бежал со всех ног на свой проклятый остров, а притащился сюда, где никто не ждал тебя?

Я сжался в ужасе, ища ответа. Я бежал, бежал со всех ног, я слышал зов и шел на него, на Медовый Остров, к Гвидиону. Кто или что заставило меня вдруг изменить путь? Да и хотел ли я его менять? Я не нашел ответа, но его знала Кийя:

— Не ищи ответа, я скажу за тебя. Не ты принял это решение, а Он. Тебе, глупому мальчишке, невдомек, на чьей доске ты стал послушной пешкой и чья рука передвигает тебя.

— Кийя, — прошептал я, — ведь это может быть просто ошибкой. С тех пор, как я в Антилле, мне ни разу не удалось вызвать Зверя, я перепробовал все известные мне способы, но он не появился даже тогда, когда я пытался убить себя. Может, его и вовсе нет?

— А ты возомнил себя великим воином, кому подвластна воля Зверя? Или могущественным магом, которому по силам вызвать демона смерти? — расхохоталась Кийя.

Знала ли Кийя истину или просто говорила то, что, по ее мнению, наиболее соответствовало ситуации и могло заставить меня быть ей покорным, я не ведал. Но эти слова подействовали на меня.

К нам подошел Шаман, таща за собой нечто, сплетенное из ветвей, как я понимаю, подстилку, на которой он собрался тащить меня.

— Идиот! — заорал я. — Старый безмозглый идиот, силы прибавилось, а ума нет! Скинь эту дрянь в пропасть! Я пойду сам, развяжи меня немедленно!

— Развяжи его, — попросила Кийя. Шаман обошел меня кругом, явно сдерживаясь, чтобы не пнуть снова.

— Только ноги, — выдал он наконец плод долгой работы своего мозга, — я не слишком ему доверяю.

— И правильно делаешь, — прорычал я.

Широкая горная тропа шла вдоль отвесной скалы, в глубокой узкой расщелине гудел поток, уносивший осколки вчерашнего мира. В сумерках Шаман осторожно ступал впереди, определяя дорогу практически на ощупь. Руки он мне так и не развязал, но спотыкался я гораздо реже, чем он. Сзади шла Кийя, держась за мою рубаху.

— В этаких сумерках дорогу толком не видно, того и гляди, сверзишься вниз, — пробормотал Шаман.

— Непременно сверзишься, — пообещал я. — Развяжи меня, идиот старый, да пропусти вперед. Я один из вас вижу в темноте. Свалишься сам и меня за собой утащишь.

— А ты никак боишься? — хмыкнул Шаман.

— Чего мне бояться? Несколько синяков — все, что мне грозит. И пища опять же рядом будет. Жрать в тебе нечего, ну, так хоть кости обглодаю.

— Замолчи, Блейдд! — взвизгнула Кийя. — Не пытайся изобразить себя хуже, чем ты есть. Шаман, да развяжи ты его. Он и вправду лучше видит, чем мы.

— Чтоб он убил нас?

— Глупец, — процедил я сквозь зубы, — трусливый горный баран. Если во мне проснется тот, кого вы так боитесь, так твои веревки он даже не заметит, такая у него сила. И я не в ответе за то, что случится тогда. Сам же я не убью вас, хотя, признаться честно, нелегко мне будет удержаться от соблазна столкнуть тебя в пропасть.

Шаман обернулся и злобно оскалился. Развязывать меня он не стал.

— Значит, ты знала про Бренна? — спросил я Кийю.

— Бренн — это ваш вождь? Да, знала, иначе зачем бы я вас отпустила?

— Отпустила?

— Конечно, неужели ты тешишь себя мыслью, что смог бы сам бежать с Антиллы? Когда я захватила в плен вашего мага, я решила выменять его на свою невестку. Но маг вызвал у меня подозрение. Он был очень силен, но в то же время будто кто-то урезал его силу. Странным созданием показался он мне. Я собиралась отправить посланника с предложением об обмене вашему вождю, но потом решила сама на него посмотреть. Я изменила внешность и под личиной старца явилась к предводителю варваров. Когда я его увидела и поняла, кто передо мной, я решила поскорее избавить Антиллу от присутствия Древнего Врага. А поскольку вождь не ушел бы без своего мага, я позволила тому бежать, а заодно и тебе. Вот и все.

Я проклинал Кийю за этот рассказ, она лишила меня такой приятной мысли, что однажды я спас жизнь самому Гвидиону.

Очередной толчок земли повалил нас на землю. Связанные руки не позволили мне ухватиться за что-нибудь, и я покатился по горной круче к обрыву. Кийя пронзительно завизжала. Шаман, спотыкаясь, побежал за мной.

У самого края он поскользнулся и едва не свалился в пропасть. Мы повисли над обрывом. Мне повезло, я зацепился ногами за каменный выступ. Шамана я ухватил за ворот рубахи зубами. Он отчаянно дрыгал ногами, пытаясь найти опору. Под нами стремительно неслась страшная, бурлящая, черная стихия, волоча громадные, вырванные с корнем деревья. Корни их торчали и извивались среди волн, словно руки утопающих. Наконец Шаману удалось найти ногами опору, после этого он подтянулся и, выбравшись на горизонтальную поверхность, втащил туда и меня.

— Развяжи меня, придурок, — заорал я. — Кто тебя спасет в следующий раз?

Шаман достал нож и приставил его к моей шее.

— С каким удовольствием я перерезал бы тебе глотку, — прохрипел он.

— Валяй, — произнес я равнодушно, зная, что сделать это он не может.

Скрипя зубами. Шаман перерезал веревки на моих руках. Я тут же повалил его на землю, вцепившись ему в шею, начал душить. Его лицо сделалось багровым, задыхаясь, он прохрипел:

— Без меня тебе не удастся открыть Переход.

Я отпустил его и поднялся. Отряхиваясь, сказал:

— Это была лишь шутка, маленькая месть.

Разъяренный Шаман вскочил на ноги, но Кийя, бросившись между нами, воскликнула:

— Все, хватит! Прекратите! Вы оба уже сквитались. Нам нужно идти дальше.

Не говоря ни слова, я пошел вперед по узкой тропе, позволив Кийе держаться, как и прежде, за мой плащ. Шаман плелся позади, выкрикивая на ходу:

— Недаром боги гневаются на людей! Чего же еще ждать, если сильные воины стали воевать со стариками и женщинами? Чего же еще ждать, если вы нарушаете все древние заветы? Погибла Золотая Антилла, Древний Враг идет по ее земле.

— Так вот кто виноват в том, что ваши горы дышат огнем, — делано рассмеялся я, желая скрыть замешательство.

Старик был определенно сумасшедшим, голова его, несмотря ни на что, все же оказалась дурной.

— Да, это ты виноват в наших бедах! Твои дела завели тебя на этот путь!

— Вижу, ты осмелел, старик, — рассвирепел я. — Что тебе может быть известно о моих делах и путях, почему ты берешься судить их?!

— Я не боюсь тебя! — вопил Шаман. — Убей меня, если хочешь, но ничто не заставит меня замолчать. Мне не нужно ничего знать о тебе, чтобы понять, что ты — зло!

Я еле сдерживал себя, чтобы не прибить противного старикашку. Но Кийя внезапно вступилась за меня, сказав старику:

— Не важно, какой дорогой идешь ты к цели. Боги и через зло приводят человека к Свету.

Я был так потрясен, что взбесился еще больше. Остановившись, я схватил Кийю за плечи и не сильно ударил ее о каменную стену, вдоль которой мы шли.

— Ты, ты, которую я собирался убить, смеешь говорить мне это?! — вскричал я. — Своего убийцу ты пытаешься утешить, обещая, что и это ужасное преступление может привести меня к Свету?

Похоже, и на Кийю стало действовать сумасшествие старика. Шаман расхохотался как безумный, тыча пальцем в сторону Атласа, завопил:

— Скоро для тебя будет много света, света и огня! Смотри, духи гор уже приготовились принимать жертвы. Они жаждут предсмертных страданий людей, и они их получат в полной мере!

Путешествовать в обществе двух безумцев было крайне неразумно, но, похоже, только от них сейчас зависело мое спасение. Странная компания: безумный старик шаман, бывшая Антилльская царица и я, мы шли дальше втроем. В очередной раз дорогу нам преградил разлом. Мы решили заночевать у него, чтобы наутро продолжить путь с новыми силами.

Теперь мы определяли рассветы лишь чутьем, днем было почти так же темно, как ночью. Утром в старике проснулся романтик.

— Какие здесь были рассветы, — грустно проговорил Шаман, стоя на краю разлома и всматриваясь в багровые тучи, за которыми должно было всходить утреннее светило, — как величественно поднималось солнце, по очереди окрашивая горы в розовый цвет, как искрились вершины в его лучах, как таинственно ложились синие тени в ущельях! Неужели всего этого больше никогда не будет?

— Я понимаю тебя лучше, чем ты думаешь, — сказал я. — Я родился в горах, пусть не столь высоких, как эти, но не менее прекрасных. И каждое утро я встречал рассвет солнца на вершине самой высокой горы Волчьей Заставы, и мечтаю вернуться туда снова и жить там в мире.

— Такие, как ты, не способны жить в мире. Куда бы ты ни попал, ты приносишь гибель.

— Неправда! — воскликнул я. — Твой остров идет к гибели уже много лет, и не я виной тому, что твой народ решил поселиться на кратере вулкана.

Шаман внезапно побледнел, кровь отхлынула от его лица.

— Что я такое сказал? — удивился я, решив, что обидел его.

Но Шаман не ответил. Он покачнулся, отступил от края обрыва, ссутулился и, как-то вдруг постарев, пошатываясь, побрел к Кийе. Там он лег у ее ног и еле слышно пробормотал:

— Прости меня, Дочь Солнца, силы мои на исходе. Я подвел тебя.

С этими словами Шаман умер. Кийя тихо плакала, склонившись над ним. Я схватился за голову. Смерть Шамана означала, что нам не удастся открыть Проход через Мглистые Камни. В отчаянии я завыл.

Кийя наклонилась к Шаману послушать его сердце, подняла ему веки, видимо, все еще надеясь обнаружить в нем признаки жизни.

— Нам нужно идти, — сказала Кийя.

— Куда?

— Не знаю.

— Остров в огне, куда бы мы ни пошли, огонь настигнет нас! — закричал я.

Огонь! Я помнил последние слова Бренна — мне больше не спастись из огня.

— Пойдем, куда шли, Блейдд, к Мглистым Камням.

— Зачем? Тебе не хватит силы открыть их.

— Я попробую. Мы должны предпринять хоть что-нибудь, чтобы спасти тебя. Помоги мне похоронить его.

— Вот это как раз ни к чему! — зло выкрикнул я. — Не сегодня-завтра все будет на дне Океана!

Кийя сняла с себя плащ и накрыла тело Шамана.

— Прощай, — сказала она.

Я завопил:

— Я никчемный, никому не нужный волк, способный лишь причинять горе хорошим, великодушным людям, вроде тебя. Я не способен ничем отблагодарить тех, кто добр ко мне, лишь наношу им еще больший вред.

— Когда ты закончишь жалеть себя, — ледяным тоном произнесла Кийя, — можешь последовать за мной.

Она поднялась и пошла дальше по крутой тропе, ведущей вниз. Ее слова охладили меня, и я, устыдившись своей слабости, понуро брел за ней, не решаясь заговорить, лишь тупо смотрел, как вздрагивает ее спина. Я не сразу догадался, что она плачет. Еще бы ей не плакать, она осталась одна, и ей приходилось не только справляться с собственной слабостью, но и выносить мои приступы. Я пообещал себе, что возьму себя в руки, и ей больше не придется утешать меня. Догнав Кийю, я обнял ее за плечи и сказал:

— Он был стар, ты уже оплакала его. О чем же рыдать теперь?

— О себе, — всхлипнула Кийя.

— Брось, мы доберемся до Мглистых Камней и вырвемся из этого кошмара.

— Да, ты вырвешься, если мне удастся открыть их, ты, но не я.

— Почему? Я не оставлю тебя!

— Нет, Блейдд, я останусь здесь. Я уже погибла, мой мир уже погиб. Моя магия — устарела. Даже во времена существования Красного Континента магия, построенная на крови Древних, считалась редкостью и одобрялась далеко не всеми. Теперь же, что теперь представляет собой моя магия? Лишь жалкие воспоминания о былой силе.

— Моя Морана была последней, кто давал тебе силы, да?

— Неужели ты до сих пор не смог позабыть ее? Хотя, что я говорю, конечно, кто может сравниться с женщиной из Дивного Народа. Ты навеки ослеплен, как и я. Но меня, в отличие от тебя, ждет за гранью мой Анарауд, в отличие от тебя, я была любима им, и я иду к нему и жажду этой встречи. Ждет ли тебя за гранью кто-нибудь?

Ждет ли? И сейчас я вижу, стоит мне лишь опустить веки, бледные глаза моего вождя. Там, у Зеленых Холмов, где назначаются встречи, я должен буду встать под его знамена — у Зеленых Холмов, дойти до которых оказалось гораздо труднее, чем я предполагал.

 

Глава 9

Меч Небес

И еще одно, не менее ужасное землетрясение пережили мы с Кийей. Стихия трепала нас, словно щепки, и каждый раз я с удивлением обнаруживал, что тела наши, хоть и покрыты ссадинами и ушибами, все еще целы. Земля стала невыносимо горячей, как и воздух, свет теперь шел не с темного неба, затянутого тучами, а из-под земли, лишь огонь освещал все вокруг. Дороги и тропы исчезли, кругом были завалы и трещины. Там, где прежде шла знакомая мне дорога, теперь высилась каменная глыба, где были поросшие редкими деревьями склоны, несся сейчас бешеный поток грязной воды, увлекая за собой камни. Когда нам удалось обнаружить пролом в скале, дно которого оказалось проходимым, мы, не раздумывая, пошли по нему, несмотря на опасность обвала.

Мы с Кийей почти не разговаривали, так как силы наши были на исходе. Уже второй день мы шли по грязному дну пролома. Над нами нависло темное, тяжелое, измученное небо в лохмотьях, словно разодранное неведомым зверем. Страшный рев стихии теперь не прекращался. Кожа наша была иссушена и изранена. Кийя шагала босой по этому раскаленному дну, усеянному острыми кремнями, спотыкалась и падала, но тут же вскакивала, бросая отрешенный взгляд в сторону Атласа, который больше не был виден за темными клубами дыма. Я сделал из древесной коры подобие сандалий и привязал их к ногам Кийи.

Раскаленный воздух было больно вдыхать. От каменистой почвы шел жар. Камни оставляли ожоги. Из земли вырывались клубы серого пара. Складывалось впечатление, что мы находимся в гигантской кузне, и я бы не очень удивился, если бы на горизонте появился силуэт кузнеца-великана в кожаном переднике.

Запах серы и гари вызывал тошноту. Всюду было пламя. Я старался не смотреть на него, огонь слепил, а мне было необходимо сохранять остроту зрения в темноте.

Антилльские Мглистые Камни установлены таким образом, что их невозможно увидеть издалека. Находясь на небольшом плоском возвышении, они были окружены со всех сторон более высокими горами. С пути мы давно сбились, да и не было здесь больше путей. Ни нюх, ни чутье мое уже не могли помочь мне найти дорогу. Кийя почти все время молчала, поглощенная своими мрачными думами. Я старался держаться ближе к ней, чтобы в случае опасности успеть прийти на помощь. Уже не один раз по земле проходила волна такой силы, что мы падали, потеряв равновесие.

Наконец наши блуждания закончились. Неожиданно мы наткнулись на Мглистые Камни. Они словно прятались от нас в тени, не в силах решить, достойны ли мы их лицезреть, но потом сжалились над нами и неожиданно явились перед нашими взорами.

Вот они, гигантские ворота, хоровод мрачных каменных великанов. Алые блики, пробегавшие по ним, толчки земли, раскачивающие их, создавали жуткое впечатление, что камни двигаются и живут. Словно древние колдуны давно разбитого воинства встали в круг для ритуального танца перед тем, как выйти в последнее сражение, в котором им уже не суждено победить.

Мы с Кийей замерли перед столь величественным зрелищем, боясь приблизиться и нарушить их суровое уединение. Земля двигалась волнами, точно поверхность океана. Устоять было трудно.

— Что же ты не открываешь Проход? — закричал я.

Кийя подошла к каменному алтарю, с опаской посмотрела на темные глыбы, окружившие ее, закрыла глаза, медленно раскачиваясь, что-то бормотала. Я хотел напомнить о готовности дать свою кровь для магического действия, но решил не отвлекать ее. Она протянула вперед руки, я увидел слабое голубое свечение на кончиках ее пальцев и замер от изумления. Среди бушевавшей стихии в ночи и пламени у подножия гигантских камней хрупкая женская фигурка казалась такой беззащитной и в то же время настолько сильной — сильной внутренним, недоступным моему пониманию, духом.

Кийя выкрикнула что-то с пронзительным визгом. И внезапно рухнула подле алтаря. Я подбежал к ней, она была в сознании, но вся дрожала, из глаз катились слезы.

— Мне не хватает сил, — прошептала она и разрыдалась. Я обнял ее и качал, словно ребенка.

— Ну же, — сказал я, — ты поспишь и, может быть, сможешь повторить это завтра. Не забудь про мою кровь.

— Кровь Фомора?! — горестно простонала Кийя. — Я не рискну, нет! — Помолчав, она добавила: — Сегодня, сейчас, последний срок. Завтра здесь будет только Океан.

Прямо за нашей спиной взорвалась скала, полетели осколки, Мглистые Камни опасно накренились, я оттащил Кийю подальше от них. Земля с грохотом разошлась, и часть почвы провалилась в образовавшуюся расселину, из-под ног ударил фонтан огня.

В отчаянии мы прижались друг к другу, окруженные пламенем. Казалось, мы стоим на самом краю мира, а за ним — лишь огонь. Огонь, ревущий и яростный, разрывающий землю на куски. И жар, невыносимый жар! Одежда на нас вот-вот вспыхнет.

— Лучше бы ты убил меня! — воскликнула Кийя, прижимаясь ко мне. — Лучше бы ты убил меня, — зарыдала она.

Неужели этот гигантский костер пожрет нас? Отпусти нас. Золотая Антилла, Пламенная Антилла, Пылающая Антилла! Ты уже достаточно напугала нас!

Новая волна повалила нас, и мы покатились по горячим камням, потеряв друг друга. Кийю отбросило к Мглистым Камням, которые так раскачивались, что, казалось, вот-вот рухнут на землю и придавят собой хрупкую человеческую фигурку. Я откатился в сторону, зацепившись за камень, едва избежав падения в пропасть. Оглянувшись, обнаружил, что выронил Меч, и принялся судорожно искать его среди горячих обломков.

Внезапно боковым зрением я заметил какое-то едва приметное движение у Мглистых Камней. Я повернулся к ним и увидел, что в просвете между Черными Камнями на фоне полыхающего огня стоит человек в развевающемся плаще. Я не знал его, но непроизвольно отпрянул, увидев его глаза, смотрящие на нас, словно из Иного Мира. Черты лица выдавали в нем представителя племени Дивного Народа. Одной рукой он держался за камень, другую протягивал вперед и кричал сквозь оглушительный грохот гор:

— Дочь Солнца! Свет призывает тебя! Кийя приподнялась на колени, разглядывая незнакомца.

— Анарауд, — прошептала она и заплакала.

Потом поднялась и побежала по качающейся земле навстречу протянутой руке. Но, приблизившись, она аккуратно коснулась кончиками пальцев руки незнакомца, словно не доверяя своему видению. Он что-то говорил ей, видимо, убеждал довериться ему, но за грохотом я уже не слышал слов. И вот Кийя сделала шаг, Анарауд, притянув ее к себе, подхватил на руки. Он шагнул прочь в другую реальность и унес с собой Дочь Солнца. Ошарашенный, я остался один перед гигантскими камнями, все еще открывавшими Проход в другой мир.

Я вскочил и бросился за ними следом, с разбегу вбежал в проем между камнями, выбежал с другой стороны и с разочарованием обнаружил, что я все еще в Антилльских горах. Мглистые Камни не пропустили меня. Я вновь прошел под каменной аркой, но ничего не изменилось.

Очередной удар потряс землю, и я счел благоразумным отойти от каменных великанов, потому что они угрожали упасть. То, что они все еще занимали вертикальное положение, казалось каким-то чудом. Тот, кого Кийя называла Анараудом, не счел нужным спасать меня. Возможно, у него были на то все основания. Даже если эта катастрофа не сможет убить меня, то тем не менее она избавит мир от Древнего Врага на многие века. Я остался один на один с тем, кто в скором времени пожрет мое сознание, один посреди огня, в ужасе ожидая, когда вырвется Зверь и начнет свое страшное пиршество смерти.

Внезапно я услышал позади холодный смех и оглянулся. В проеме между камней вновь появилась фигура Анарауда. Он теперь выглядел по-другому: устрашающий витязь в блистающих латах.

— Позволишь ли ты мне войти? — спросил я.

— Прежде чем я решу, вправе ли ты войти сюда, ответь на мой вопрос: Тьма или Свет в тебе?

Я стоял, широко расставив ноги для равновесия. Земля подо мной качалась и была готова в любой момент развалиться на части. Оглушительный грохот и изнуряющий жар терзали меня. Но вопрос был задан, он требовал ответа, и я воткнул Меч в землю перед собой, чтобы приобрести третью опору.

Мне нужно было время, чтобы найти ответ. Был ли я Тьмой? Я шел сквозь пламя, горе и боль, я шел сквозь кровь и смерть, я шел сквозь Тьму, но был ли я Тьмою? Нет же, нет! Всем своим существом я отвергал ее, но что еще важнее, я не верил в нее. Вопрос, поставленный мне, выдавал послания Древнего Народа. Я не верил в двуполюсность мира. Тьма, как и Свет, в чистом виде для меня не существовали. И все же та мифологическая Тьма не была моей сутью. Но, увы, так же, как Свет. Да и может ли кто-нибудь утверждать, что лишь Свет наполняет его?

— Я иду сквозь Тьму к Свету, — ответил я вопрошающему, — но, увы, не верю ни в то, ни в другое.

Я ответил ему честно, зная, что ложь он не приемлет. Но он не приемлет и такой правды, которая не совпадает с его.

— Путь к Свету и Свет — не одно и то же! — воскликнул посланник. — Идущий сквозь Тьму не вправе отделять себя от нее.

С этими словами он повернулся ко мне спиной и медленно пошел прочь. Во мне угасла надежда на спасение. Но посланник вдруг остановился. Не поворачиваясь ко мне, он произнес:

— Я не хотел тебя спасать, но я поражен, сколько сил и созданий вступились за тебя, взывая к моей жалости и умоляя помочь тебе. Да, многие просили за тебя, и среди них была та, которую ты так жаждал убить — Гелиона. Я мог бы отказать многим, но не в силах отказать ей.

У меня были сотни вопросов, готовых сорваться с языка, но я промолчал, боясь спугнуть своего странного собеседника. Он, не дождавшись от меня ответа, обернулся ко мне и продолжил:

— Ты отвратителен мне, как порожденье Тьмы. Но некто видит в тебе луч Света. Лишь по его просьбе я подскажу тебе, как покинуть остров. Между Светом и Тьмой есть лишь одна грань. Существует единственная вещь, что соединяет в себе Свет и Тьму и не является ни тем, ни другим. Если ты действительно не то и не другое, то ты поймешь, о чем я говорю. Между Светом и Тьмой есть лишь один мост, и этот мост послужит тебе переходом. Познай себя и произнеси свое имя, оно послужит ключом к проходу по мосту. Если увижу тебя вновь живым, тогда поверю в то, что Он не ошибся в тебе.

С этими словами видение посланца исчезло. Я остался один посреди разъяренной стихии, во власти рассвирепевших горных богов. Я проклинал этого надменного посланника, ничуть, впрочем, не удивленный его поведением. Стоит ли ожидать от надменного Туата де Дананн чего-то большего, чем неясных намеков? Но все же он говорил о возможности спасения. Кто-то просил его за меня. Немногие могли заступиться за меня, но раздумывать о том, кому я был еще нужен, некогда. Для собственного спокойствия я решил, что это, конечно и безусловно, мог быть лишь Гвидион. Нужно было очень быстро разрешить глупую загадку посланца. Он сказал, что если я не Тьма и не Свет, то должен знать, что соединяет в себе и то и другое, и при этом не является ни тем, ни другим. Глупец! Я, конечно, знаю, что это Меч Орну! Знать бы только, как вырваться из этих раскаленных гор. Но на это посланец даже не намекнул.

— Орну! — воскликнул я. — Умеешь ли ты открывать проход по Великому Пути?

— Мне слишком жарко, — раздался в моей голове металлический голос. — Здесь скоро будет жарко, как в кузне Гоибниу! Зачем ты принес меня в такую жару?

— В кузне Гоибниу? Так вот кем ты был выкован?! Орну рассмеялся хриплым, металлическим смехом.

— Неужели ты думал, что есть другая сила, равная ему, способная создавать такие мечи, как я?

Я опешил, неожиданно для себя осознав, что ношу с собой Меч, выкованный Гоибниу Кузнецом, одна лишь мысль о котором вызывает во мне липкий страх. Сколько раз я делился с ним своей кровью. И этот Меч должен был спасти меня с острова. Вот уж поистине то, что может нести добро и зло.

— Как можем мы покинуть этот остров? — спросил я.

— Ты еще спрашиваешь, как?! — возмущенно завопил Меч. — Безумец, надо было сказать посланнику, что ты Свет! Вот как!

— Но ведь это была бы ложь!

— О, Великий Гоибниу, скажи мне, откуда в этом лживом существе, целый год выдававшем себя за бога, вдруг перед смертью возникла такая щепетильность?

— Не хочешь ли ты сказать, что не знаешь другого способа открыть проход, кроме как солгать посланцу?

— Нет, не хочу. Не хочу ничего говорить, когда так жарко, — обиженно проворчал Меч.

— Неужели ты не подскажешь мне путь спасения, неужели ты хочешь погибнуть здесь вместе со мной?

— Я не могу погибнуть, я — бессмертен! — надменно проговорил Меч.

— Ну что же, отлично. Ты, конечно, не погибнешь, а будешь вечно прозябать на дне океана в темноте и холоде. Ни тебе битв, ни тебе горячей крови, одни пучеглазые рыбы.

Но Меч не внял моему животрепещущему описанию его участи, видно, мне не хватало красноречия Гелионы. Я опустился подле него на горячую землю, пытаясь вспомнить все известные мне способы прохода по Великому Пути. Но, увы, вспомнил я лишь один такой способ, тот самый, которым пользовался при мне Гвидион. Он вкладывал Камень Власти в углубление в надалтарном камне. Может ли Орну заменить этот камень? Я выдернул Меч из земли и вошел в круг гигантских камней. Надалтарный камень был раскален так, что до него стало больно дотрагиваться. Углубление оказалось небольшим, размером с кулак. Я решил начать с рукояти и вложил ее в углубление. Черная Голова прищурила один глаз и скривила рот в злобном оскале. Я пригрозил ей:

— Давай, давай, развлекайся. На дне океана ты заржавеешь, и уже ни один воин не захочет до тебя дотрагиваться.

Черная Голова закрыла второй глаз и показала мне язык. Поскольку ничего больше не произошло, я коснулся углубления в надалтарном камне острием Меча. Потом положил Меч на алтарь. Но проход оставался закрытым.

К грохоту, доносившемуся со всех сторон, прибавилось подозрительное шипение. Оглянувшись вокруг, я увидел, как по одной из горных ложбин к Мглистым Камням приближается темный поток лавы с мерцающими багровыми трещинами.

— Уже не будет дна океана, Орну, сейчас ты расплавишься и потечешь вместе с лавой.

— И ты, и ты потечешь вместе с нами, — расхохоталась Черная Голова, — расплавленные косточки, расплавленная кровь.

— Ах ты, дрянь! — закричал я, и с силой воткнул Меч в каменный алтарь. Лезвие вошло в него, словно в масло. — Ты, бесчувственная железяка, я таскал тебя повсюду, я поил тебя собственной кровью, а ты не хочешь мне даже помочь, а только глумишься надо мной.

Черная Голова сморщила свое лицо и застонала:

— О, Гоибниу, за что ты послал мне этого бестолкового мальчишку? Бедненький Балор, уверен, ты рыдаешь от горя и разочарования, наблюдая за ним.

Взбешенный его бессмысленной речью, я завопил как безумный:

— О да! Гоибниу, не ты ли ковал эту бесполезную железяку? Так я приду к тебе и возьму плату за плохое оружие! А ты, Балор?! Верно, твоя работа, что я оказался здесь?! Ты еще наплачешься со мной, Балор! Я больше не твой, у тебя нет уже верного Зверя, готового выполнять твои повеления. Я — Гвидионово порождение!

В отчаянии я молился Гвидиону, даже не осознавая, что давно перестал отличать романтический вымысел от известной мне реальности. Я уже не помнил, что сам выдумал историю об изгнанном сыне бога, и беззаветно верил в это порождение моей больной фантазии. И я вопил в бушующее небо:

— Гвидион, отец мой, сжалься над своим сыном! Мало тебе было слез моих и стенаний? Мало я вытерпел? За что ты невзлюбил свое дитя?

И в грохоте бушующих стихий мне слышались рыдания Гвидиона, и я молил его:

— Бог мой, Гвидион, протяни ко мне свою руку!

И моя изменчивая память, та, что так часто обманывала меня, подсовывая мне вымышленные видения вместо реальных событий, рождала во мне горькие воспоминания. Отец, что отрекается от сына, и в позднем раскаяние льет слезы, и ищет его по свету. Сын, бредущий по чужбине, в гордом одиночестве, поклявшийся никогда не возвращаться в отчий дом.

Кругом летели клочья раскаленной земли, похожие на обрывки кровавой плоти, подсвеченной изнутри. На моем теле появлялись все новые ожоги, но я не обращал на них внимания, потому что в неясных тенях, рождаемых Камнями, мне чудилась ссутулившаяся фигура Мага, протягивающего мне руку.

— Гвидион, верни меня, открой путь к тебе, протяни мне руку из глубин своей Вселенной. Я пройду к тебе по тонкому мосту, сквозь пламя и смерть, как шел я и прежде к тебе, только к тебе, к тебе одному, отец. Посмотри сквозь разожженное тобой пламя, узри меня, потерянного сына, ищущего твоей защиты и спасения.

И в моем сознании промелькнуло смутное воспоминанье крыльев за спиной, огромных черных крыльев, странное чувство то ли полета, то ли падения. Не выбрать мне между Светом и Тьмой, не отыскать пути. Мой путь заклят словом, вымолвленным великим Магом. И на него лишь уповая, я, опустившись на колени перед Мечом, словно перед идолом, взмолился:

— О Гвидион! Мой бог! Я шел к тебе сквозь ночь, сквозь пламя, сквозь память. Ты, сотворивший меня, убивший меня и вновь возродивший к жизни, ты один можешь дать ответ, кого ты породил?

Вереница странных видений вновь захватила меня. Вот мне показалось, что земля разверзлась у меня под ногами, и я провалился в бездну. И бесчисленное количество мгновений, из которых слагались сотни лет, полз я, задыхаясь по дну океана. Там, на такой глубине, ничто не способно было выжить, и каждое мгновение я умирал жуткой, мучительной смертью, раздавленный толщей воды, но Зверь неизменно возвращал меня к ненавистной жизни, чтобы я вновь претерпел те же муки. И так продолжалось сотни лет, пока я не достиг наконец подножия неизвестного острова. Из последних сил я карабкался по его склону в надежде выбраться из воды, чтобы вдохнуть глоток воздуха и прекратить эту муку. Но это был страшный остров, остров моей погибели. Это был колдовской железный остров, от которого исходил дым и жар. На нем возвышалась гигантская кузня. Я, обессиленный, выполз из моря и рухнул без сознания на берегу, ноги мои так и остались в воде, а грудь и голова лежали на суше. Не знаю, сколько времени я провалялся таким образом, но меня вернул в сознание голос, от которого содрогнулись небеса, а Зверь во мне сжался от ужаса, скребя изнутри когтями мою плоть. Этот голос, похожий на гул кузнечного горна, произнес:

— Похоже, пока я сам не убью это порождение зла, никто не сможет с ним справиться. Что же, Гвидион, не будь на меня в обиде, но кроме меня некому нанести роковой удар. Только я, Гоибниу Кузнец, откованным мною мечом смогу убить эту тварь.

И волны взвыли, скорбя обо мне, и я вжался в железную почву, так и не решившись поднять глаза на бога. И роковой удар меча Гоибниу Кузнеца пронзил, расколов, мой позвоночник. И Зверь вместе со мной заревел от боли. И это была настоящая смерть, какой мне еще не приходилось видеть, холодная и неприглядная, и я растворился в небытии, в пене прибрежной волны. И только прибой жалобно стенал обо мне:

— Дилан! Дилан!

Да полно, справится ли Гоибниу Кузнец с той силой, которая выйдет из пучин океана на земную твердь спустя столетия? Я понял, почему Анарауд подсказал мне путь к спасению. Не моя судьба заботила его, он лишь защищал мир от того, во что превратит меня океан. И я сам бежал не от смерти, не от страшных мучений, которые ждали бы меня, останься я на разрушающемся острове, я бежал от того, кто уже не будет хранить в себе мое сознание. Я должен бежать с Антиллы, чтобы найти смерть, настоящую смерть, смерть-избавление.

И в тот же момент я очнулся от ужасного видения. Так узнал я свое имя и закричал:

— Я Дилан, сын Гвидиона, я порожденье Тьмы и Света! Боги Антиллы содрогнулись, услышав мое имя, и зароптали, поняв, что им не утянуть меня на морское дно. Голова на навершии Меча сморщилась и прошептала:

— Дилан, сын Гвидиона, Врата открыты!

Меч быстро вытягивался, словно по волшебству, и образовал идеально гладкий зеркальный мост. Он уходил куда-то ввысь, в небо, разорвав тучи, откуда хлынули на землю лучи заходящего солнца. Марево огня смешалось на металлической поверхности клинка с закатом, окрасив одну из его граней в кроваво-оранжевый цвет. Я ступил на зеркальный мост. Его поверхность была скользкой, но я все же удерживал равновесие, медленно ступая по нему. И с каждым шагом я все дальше удалялся от острова, поднимаясь все выше и выше.

Подо мной зияла бездна, там, внизу, во Тьме, полыхал остров, его куски с грохотом отваливались и с шипением уходили под воду. Я видел, как гибнут люди, маленькие черные человечки, сотнями падающие вслед отломившимся скалам. Я видел, как голодный океан с жадностью пожирал остатки суши, как его волна догоняла тех, кто пытался спастись на крохотных суденышках. Но одно из них, то, на котором было благословение богов, сумело избежать яростной стихии и плыло теперь на восток. И люди на нем, еще не пришедшие в себя от пережитого ужаса, подавленные невероятным количеством смертей, произошедших на их глазах, рыдали и молились богам. И король правил тем кораблем. И на лицо короля Миля навсегда легла тень печали. Прошедший сквозь бушующее море и пожирающее пламя, он стал суровым королем-воином, решившим во что бы то ни стало найти своим людям землю, надежный зеленый остров, боги которого никогда бы не захотели избавиться от них.

Почувствовав головокружение и едва не потеряв равновесие, я перестал смотреть вниз. Теперь я видел лишь поверхность моста, гладкую, холодную, отливающую серебром. Я видел собственное отражение в ней — темный силуэт на ослепительно белой грани. Я по-прежнему медленно переступал по скользкой поверхности моста. Я шел вперед, боясь увидеть то, что ждет меня в конце пути. Оставляя позади Мрак и Тьму, я шел навстречу Свету и боялся ослепнуть.