В кромешной тьме рубки управления Виктор Делано нащупал и взял в руку дезинтегратор. Весомая, уютная тяжесть оружия придавала уверенность. Вокруг стояла совершенная, космическая тишина, не ощущалось ни малейшего движения, ни еле заметной вибрации, словно пират, проглотив «Аннабел Ли», тут же уснул. Спишь, значит? Ну-ну, погоди, я тебя разбужу, вспорю твое брюхо ненасытное. Виктор провел левой ладонью по клавишам пульта, прицелился, насколько он ориентировался, в экран внешнего обзора и.нажал спуск. Если всадить в одну точку несколько выстрелов подряд, можно пробить корпус собственного корабля и повыжечь потроха разбойнику. Пес его знает, куда попадешь, но все равно убийце мало не покажется. Он нажал спуск второй раз, третий, четвертый — и с ужасом ощутил, как легко провалилась под пальцем кнопка. Что это?! Не работает. Грозный боевой дезинтегратор теперь годился лишь на то, чтобы ударом тяжелой рукояти проломить кому-нибудь череп. Что же делать? Свободной рукой он ощупал горло, затем грудь — скафандр казался совсем тонким и мягким, словно не был включен. Виктор нажал кнопку на поясе, но шлем не опустился. Так. Похоже, разбойник врубил мощные электромагнитные или еще незнамо какие излучатели, все приборы и дез они мне уже попортили, костюм пока держится, но пес его знает; насколько хватит запаса питания. Неловкими пальцами он расстегнул ремни, поднялся из кресла, машинально хотел было опереться на пульт, но пульта… не .было, и он чуть не упал.

— С-собака, — зло прошипел он, а в непроглядной мгле вдруг поплыли сцепленные между собой красные круглые звенья, в голове зашумело, кожу принялись покалывать юркие иголочки, и он чуть не застонал от бессильной ярости. Разбойник, сволочь, что же ты делаешь?! Нагнувшись, Виктор сделал шаг вперед, нащупал нижний край стенки, где раньше был пульт управления. Пробрался в дыру. Зачем? — еще успел он подумать. Куда тебя понесло? Несколько метров ничего не изменят… И рухнул вниз.

Кажется, живой, соображал он, лежа на холодных металлических плитах и даже не пытаясь шевельнуться — так было больно. Пока живой. Бедный скафандр: он и без того еле тянет, с излучением не справляется, а ты хочешь, чтоб он еще и удар смягчил. Ну, зачем полез из корабля? Вечно сам себе неприятностей ищешь, хочешь доказать, что не боишься. Умер бы в рубке, было б легче. Пират в конце концов выплюнет «Аннабел Ли», там бы тебя и нашли целенького, хоть бы похоронили путем, с цветами и надгробным словом. У Виктора дрогнули губы, что означало усмешку.

Плясавшие по всему телу иголочки как-то вдруг угомонились, и голова хоть гудела, но от удара, а не от боевого излучения. Отлично; может, и дез сработает? Знать бы только, куда стрелять. Ни черта ж не видно. Повеселев, он осторожно повел головой, высматривая хоть малейший лучик света, ничего, разумеется, не увидел и уж хотел было передохнуть, как вдруг справа открылся неровный, странных очертаний проем, в котором ровным светом горели яркие звезды. Виктор завороженно смотрел, как проем шевелится, суживаясь и одновременно растягиваясь в длину, затем звезды высыпали по всему периметру огромного четырехугольника, потом мелькнул освещенный — уже солнцем — корпус осиротевшей, выброшенной за борт «Аннабел Ли», и тут же все исчезло, и вновь наступила кромешная тьма.

Виктор начинал что-то понимать. Он в причальном отсеке «Десперадо», куда затянуло крошку «Аннабел», а эти манипуляции — открывался и закрывался люк-слип могучего пирата.

Ему стало горько. Что же теперь со мной? Можно, конечно, сделать наудачу выстрел-другой, но если пират опять врубит свои излучатели, мне конец. А что еще делать? Лежать тут в темноте, пока не умру? Зачем? А, пропади оно все пропадом! К чертовой матери, не хочу! НЕ ХОЧУ! Мгновенно вспыхнувшая неистовая, неукротимая ярость подняла его на ноги — та самая ярость, что сметала поставленные докторами барьеры и позволяла бунтовать и наперекор всему кидаться на врага, кем бы он ни был. Сейчас врагом был огромный и безжалостный корабль-убийца, и его надо было уничтожить. Любой ценой.

На худой конец хотя бы навредить, сколько можно.

Вытянув руку, Виктор дважды разрядил дезинтегратор в пол, и у него занялось дыхание: из пробитого наклонного туннеля в глаза ударил свет. Не успев даже толком сообразить, что делает, он кинулся туда и нырнул, как в воду, вытянув руки над головой. Боевые пиратские излучатели почему-то не включились, скафандр работал как положено, и лишь поэтому Виктор не свернул себе шею, выкатившись этажом ниже и рухнув с высоты двух с лишним метров.

Однако живот пронзило страшной болью, полумертвый Виктор лежал на полу и не стонал только из самолюбия. Уж наверное за ним наблюдают — если, конечно, есть, кому. Все-таки тридцать шансов из ста за то, что на борту живого экипажа нет.

Он приоткрыл глаза; свет резанул ножом. Он полежал и снова попробовал взглянуть на мир. На сей раз это удалось, хотя он ничего и не увидел, кроме стены ржавого цвета у самого своего лица. Он пошевелился, вскрикнул от боли, но все-таки сумел повернуть голову. Итак, что у нас тут хорошего? Длинный-предлинный коридор, рыжий и залитый ярким светом. И много-много закрытых дверей. Пожалуй, если здесь есть экипаж, они похожи на людей. Хоть бы их не было. Господи, взмолился Виктор, сделай так, чтобы никого не было — они ж меня убьют. Пожалуйста, не дай им меня убить, дай добраться до рубки управления, а уж там-то я разнесу все и вся. Господи, ну ты же со мной заодно!

Он сокрушенно вздохнул. Эх, ты: пока все хорошо, поминаешь больше черта, а чуть не заладилось — сразу взываешь к Богу.

Он попробовал двинуть рукой, в которой все еще сжимал дезинтегратор — не затем, чтобы поднять оружие, а хотя бы подтянуть к себе. Рука шевельнулась, но тело от этого усилия пронзила такая дикая боль, что перехватило дыхание, и он даже не смог бы закричать.

О Боже мой!.. Ладно, не будем пока дергаться. Все-таки я живой, а это уже что-то. Виктор закрыл глаза и долго тихо лежал. А потом, несмотря на боль, заснул — и проснулся тоже от боли. Кто-то его тормошил и пытался перевернуть на спину.

— У-уйди! — взвыл он и открыл глаза.

Его оставили в покое и, очевидно, отпрянули — во всяком случае, он никого не видел. Они? Уже? Эти… экипаж. Забыв про боль, он сжал рукоять дезинтегратора. Где?! отчаянным усилием воли он вскинулся с пола и сел, чуть не теряя сознание и привалившись к стене. И опять ничего не увидел: перед глазами дрожал серый туман.

В нем медленно проступило светлое пятнышко, которое постепенно росло, и вот уже Виктор различил закрытую дверь в стене напротив, уходящий в обе стороны рыжий коридор, и наконец боковым зрением заметил что-то темное слева. Он повернул голову.

— Ты… кто?

Неизвестный приблизился, постоял, будто в раздумье, затем опустился рядом на колени и наконец уселся, сцепив пальцы рук.

— Ты кто? — через силу повторил Виктор.

Неизвестный молчал. Небольшой, крепко сбитый, мускулистый, одетый в черные, кажется, кожаные штаны и разорванную на груди меховую безрукавку, грязный, расцарапанный, спутанные черные волосы не помнят ни ножниц, ни гребня, а на поясе длинный охотничий нож с костяной рукоятью и в костяных же ножнах. Глаза слегка раскосые, немигающие, желто-зеленые, с кошачьими зрачками торчком. А лицо — обыкновенное, в какой-то копоти, измученное и худое. На вид Виктор ему дал бы лет девятнадцать — двадцать, но это на вид. От удивления он на несколько секунд даже забыл о том, как ему плохо. Откуда на космическом корабле этот дикий охотник, который словно только что вышел из джунглей?

Незнакомец смотрел на него своими немигающими глазами, кошачьи зрачки расширялись и снова сходились в щелку, а на суровом, точно вырезанном из темного дерева лице проступало почему-то выражение радостного ожидания. Расцепив свои ободранные, загрубелые пальцы, охотник протянул было руку к Виктору, будто хотел коснуться головы, но тут же отдернул ее и откинулся назад, резко очерченные губы удивленно приоткрылись. Пес его знает, кто он такой, сказал себе Виктор, но, кажется, не враг.

Следовало поднять забрало — иными словами, отключить скафандр. Он нащупал кнопку, прозрачный шлем сжался, собрался в широкий ворот, а с незнакомцем произошла разительная перемена: ожидание и удивление слетели с лица и сменились глубоким разочарованием. Зато еще больше удивился Виктор: от чужака наносило дымом лесного костра, да так, словно этот лес был здесь же, за одной из многочисленных дверей, и охотник всего минут пять тому назад подбрасывал смолистые ветки в огонь. Однако он явно утратил к Виктору интерес. Еще раз окинув его взглядом своих желто-зеленых кошачьих глаз, неизвестный поднялся на ноги и с гибкой грацией хищного зверя зашагал прочь по коридору.

— Подожди! — вскричал Виктор. Боль вернулась; словно кинжалом, она взрезала левый бок, заливала голову, хриплым стоном вырывалась из горла. Он повалился на пол и ткнулся лицом в согнутую руку, пытаясь сдержать подступившую рвоту.

Чужак остановился, обернулся, привычным жестом положив руку на рукоять ножа, и долго смотрел на раздираемого болью человека.

Эрик. Эрик, человек. Тот человек, который ради Тея и его сестры нарушил свой Закон. Единственный из людей, до кого Тею есть дело. Эрику плохо, и нужно заплатить долг. Ему очень плохо, и Тей обязан помочь, потому что киано всегда отдают долги. Отдают, будь это долг дружбы или ненависти — все равно. Ради Джелланы и Тея Эрик нарушил свой Закон, и он вправе ожидать уплаты.

Они попались-таки безволосым, попались глупо, как несмышленые дети. Неосторожная, беспечная Джеллана — ее поймали первой, но это, конечно, вина только Тея, потому что он, Охотник, не уберег сестру. Безволосые выслеживали их с самого утра, но они вернулись бы с пустыми руками, не сунься глупая Джеллана к реке. Надо было терпеть, киано должны стойко переносить голод и жажду, дождались бы темной полночи — но нет. Она пошла, когда Тей уснул. И безволосые поймали ее и потащили в свое селение, и лес звенел от ее криков, когда она звала на помощь, а Тей бесшумной тенью крался следом. Безволосые ни за что бы его не обнаружили, но собаки подняли лай, когда он уже пробрался в хижину к Джеллане и заколол несколько безволосых. Но их было слишком много. Ни один Охотник не справится со стаей этих поганых тварей, которые похожи не на киано, не на людей, а на бледных личинок. И головы у них огромные, круглые и лысые, без единого волоска. Киано они ненавидят не потому, что те пришли охотиться в их леса, а за то, что у них густые черные волосы, и еще за то, что киано отлично видят в темноте.

О звезда Тей, именем которой мать назвала своего младшего сына! Ты погасла с первыми лучами солнца, чтобы не видеть ужасной расправы. Поганые безволосые привязали Джеллану и Тея к толстым стволам на опушке и развели костер. Высокое пламя взметнулось в рассветное небо, искры кружили, как злобные желтые осы. И безволосые взяли нож, тот самый нож Тея, на котором еще не высохла кровь их убитых сородичей, и стали резать волосы Джелланы, срезать их с головы вместе с кожей и бросать прядь за прядью в огонь. О звезда Тей, как кричала сестра! Как билась, привязанная веревками, как плакала, как призывала смерть, а безволосые твари сидели кругом всем селением, раскачивались и пели свои песни мучений. И Охотник Тей, беспомощный и безоружный, не мог прийти ей на помощь, не мог даже убить ее, чтобы избавить от мук. А им все было мало, они принялись терзать тело Джелланы, и Тей пришел в ужас, потому что раньше они так не делали, вот, значит, до чего додумались поганые твари, вот какой конец ожидает тех киано, которые попадутся им в лапы. И тело Джелланы горело, чадило в костре, от крови темнел песок у нее под ногами, все глуше делались ее стоны; Тей знал, что она скоро совсем умрет, а его окровавленный нож вонзится в его же тело, и он просил звезду Тей, чтобы это случилось скорее.

И вот тогда на поляну выбежал Эрик, а за ним, сминая подлесок, выкатилось это чудовище, которое люди зовут вездеходом. Безволосые замерли, а потом вскочили с воплями — никогда еще они не видели человека и его железных тварей. Они хотели убить Эрика, потому что поганые любого пришельца считают врагом, но из вездехода спрыгнул на землю другой человек, и он обездвижил одного безволосого той отвратительной вещью, которую люди зовут парализатором. Он был очень сердит, этот другой человек, Тей чувствовал его неистовую, бешеную ярость, и ярость эта была направлена на Эрика, но он не тронул Эрика, а обездвижил еще двоих безволосых, и тогда уже все селение разбежалось, трусливые твари. А Эрик освободил полумертвую Джеллану и на руках понес ее к вездеходу. Лицо v него было бледное, ее кровь пятнала его одежду. Он заметил и Тея и сказал другому человеку, чтобы тот перерезал веревки, но человек не хотел и начал кричать, и Тей понял, что Эрик нарушил свой Закон, потому что разведчик на чужой планете не должен вмешиваться. Выходило так что он должен был позволить безволосым замучить пленников. Тогда Эрик тоже рассердился и закричал про чертову мать и капитана и другие непонятные киано слова, и второй человек все-таки послушался.

Эрик увез Джеллану и Тея из селения безволосых, и сестра Тея чуть не умерла в пути, но каждый Охотник умеет врачевать раны, и Тей остановил кровь и облегчил ее страдания. Он хотел сказать Эрику, что когда-нибудь заплатит ему свой долг, но рядом был другой человек, он бы услышал, и Тей не смог побороть свою гордость и заговорить на чужом языке.

Они с сестрой ушли из тех мест, но Тей ничего не забыл. Сейчас Эрику плохо, Тей чувствовал его боль, она его мучила, и настало время заплатить долг. Оставив сестру в безопасном месте, Тей отправился на поиски, но нашел не Эрика, а вот этого странного чужака. Ему тоже плохо, и он очень похож на Эрика. Но все-таки он не Эрик. Едва этот чужак обнажил голову, Тей сразу понял, что ошибся, потому что Эрик совсем другой: от него идет совершенно иное ощущение — спокойное, ровное, веет сила и надежность. А этот горячий, беспокойный, нетерпеливый, но тоже сильный. И ему тоже плохо. С ним рядом стоит смерть. Любой Охотник может распознать смерть, когда она стоит рядом.

Непреложный Закон киано гласит: не имей дело с человеком, потому что он станет тебя использовать и в конце концов убьет. Человек не умеет беречь того, кто ему друг, и если киано хотят выжить в мире, в котором стремительно расселяются люди, они должны держаться подальше. Этому чужаку Тей ничего не должен.

Однако Эрик нарушил свой Закон. Он спас жизнь Джеллане и Охотнику и — Тей был уверен — помог бы этому чужаку, который так странно похож на него. Но ведь Эрик — человек.

А киано не должен иметь дел с человеком. Ни с кем, кроме Эрика. Таков Закон выживания.

Однако чужаку совсем плохо. Он еще не понял, что смерть с ним рядом, а ведь у него разорваны внутренности, и медленно сочится, вытекая, кровь, и уже скоро сердцу нечего будет гнать по жилам и он умрет.

Нельзя помогать человеку — таков Закон. Но Эрик…

Тей порывисто шагнул к распластавшемуся на полу Виктору. О моя звезда, разве чужак заслужил столь мучительный конец? Он сильный, его хватит надолго. Иссушенный кровотечением, спаленный жаждой, он станет призывать смерть, как звала Джеллана, но никто не явится помочь, потому что Эрик далеко, а тот, который здесь, — он не придет.

Не смей помогать человеку. Ты, Охотник, должен заплатить долг другому, тебя не хватит на них обоих; вспомни о своей сестре, к которой ты должен вернуться. Если хочешь выжить, не помогай двоим сразу.

Закон выживания мудр. Но есть и другой, великий и древний, и общий для всех Закон милосердия. Его Охотник Тей не нарушит, он сделает для чужака что может.

Он вытащил нож, сел на корточки и твердой рукой нанес удар в спину лежащему человеку.

Виктор вздрогнул и застонал, потому что, хотя скафандр включился, толчок отозвался жестокой болью.

— Что тебе?..

Тей не ответил. Он не ответил бы, даже если б хотел — до того его изумила прозрачная одежда чужака, которая как живая прыгнула на голову, стала темной и плотной и вдобавок ко всему защитила от одного из самых удачливых и смертоносных ножей, какие знали охотники-киано. Несколько мгновений он удивлялся, затем решительно просунул руки под тело человека и перевернул его на спину.

У Виктора потемнело в глазах.

_ Отстань, — простонал он, когда смог говорить, и, щурясь от света, попытался разглядеть пришельца. — Ты… ты что?

Тей опять не ответил, он даже не понял слов. Он вообще не понимал человека, когда у того на голове была эта штука. До чего неудобная вещь! Впрочем, довольно медлить, пора двигаться дальше, искать Эрика.

Виктор вскинул дезинтегратор, однако киано неуловимо быстрым движением выхватил его и швырнул в сторону, оружие со стуком упало и заскользило по коридору. Тей коленом придавил ему одну руку и левой перехватил другую, а правой, в которой был нож, коснулся красной метки на поясе — прозрачную одежку не проткнешь, придется бить в незащищенное горло. Шлем опустился, и Тея оглушило горькое изумление и гнев человека.

Виктор извивался, пытаясь вырваться, и Тей опять удивился, на этот раз тому, сколько силы еще осталось в этом измученном теле. Один-единственный удар ножа — и страдания кончатся; неужели он сам не понимает? Зачем отбиваться, ведь он все равно умрет? Волк бешеный, да откуда же в нем столько ярости?!

Отпустив человека, Тей вскочил на ноги. Пусть мучается, если ему так хочется.

— Как хочешь. — сказал он неожиданно для самого себя и невольно отшатнулся. О звезда Тей, заговорить на чужом языке! Позор для Охотника.

Его низкий, с царапнувшей слух хрипотцой голос поразил Виктора не меньше, чем неожиданное желание убить. Разом лишившись сил, он тяжело, с присвистом дышал, вглядываясь в непроницаемое лицо. Киано откинул назад свои длинные спутанные волосы, убрал нож в искусно сделанные костяные ножны и, кажется, готов, был уйти.

— Кто ты? — снова, уже в который раз, спросил Виктор.

Тей промолчал. Нет, Охотник больше не унизится до чужого языка, человек не дождется. Ведь даже Эрику Тей ничего не сказал. Однако чужаку очень, очень плохо… что ж, Тей готов еще раз поступить так, как того требует Закон милосердия.

Он подобрал валявшийся на полу дезинтегратор, заткнул за пояс и, не сразу сообразив, как открыть сдвигающуюся в сторону дверь, вошел в одну из кают. Пожалуй, здесь на лежанке чужаку было бы лучше, чем на полу в коридоре; хотя он скоро начнет метаться в бреду и может упасть. Нет, пусть останется там. Но воды, если найдется, Тей ему принесет.

Он прошел в тесный закуток в дальнем углу каюты, и действительно, хоть и не без труда, сумел добыть воду. Тей набрал полную пригоршню, посмотрел, подумал — и принялся мыть руки. Наверное, человек не станет пить из таких грязных ладоней; Тей бы и сам не стал.

Когда охотник вновь появился на пороге, исцарапанные его руки были вымыты по локоть, на мокром лице остался лишь грязный потек, волосы тоже были мокрые на концах, и с них падали капли на разорванную безрукавку. Под дулом второго дезинтегратора, который Виктор получил от Кэта, Тей замер и медленно разжал ладони. Вода пролилась на пол.

Долгую минуту человек и киано, не мигая, смотрели друг на друга. Тей знал, что человек не хочет его убивать, и не боялся, он просто пытался решить, уйти ли сразу или все же попробовать еще раз напоить чужака.

— Господи, ну что ты за урод такой? — наконец проговорил Виктор, опуская оружие.

Охотник едва успел одуматься и прикусить язык. О звезда Тей, как легко могут вырваться чужие слова! Прочь, прочь отсюда — искать Эрика, заплатить свой долг.

У Виктора изумленно округлились глаза: в дверном проеме, где мгновение назад стоял странный пришелец, теперь было пусто.

— Благодарю, — сказал Кэт, когда официант принес десерт.

— У вас чудесная кухня, — добавила Анжелика. Разрумянившаяся от вина и удовольствия, с сияющими глазами, она была до того хороша, что даже ко всему привычный официант не удержался от восхищенной улыбки. С затаенной грустью Кэт наблюдал, как все больше чарует ее дорогой ресторан, как льстят откровенные взгляды покоренных мужчин. Все-таки альтау есть альтау — наверное, за эти три года, что они вместе, Анжелика соскучилась по праздникам своей веселой планеты.

— Ли, — в порыве необъяснимой тоски и нежности он накрыл ладонью ее узкую изящную руку. Он хотел сказать, что очень любит ее, но не успел — сияющие глаза жены вдруг потемнели и тревожно расширились.

— Оглянись, — проговорила она тихо.

Кэт обернулся, обшарил взглядом полутемный, уютный зал, где над каждым столиком висела почти незримая паутинка, обсыпанная светящимися каплями.

— Справа, у последнего окна, — подсказала Анжелика. — В самом углу.

И он увидел: две незнакомые женщины, одна из которых сидела к нему спиной, но Кэт мог бы поклясться, что никогда в жизни не видел этого вызывающе стриженного затылка, незнакомый мужчина средних лет — и Виктор. Веселый, чрезвычайно довольный Виктор что-то рассказывал, переводя взгляд от слушателя к слушателю, и те вдруг взорвались неуместно громким хохотом. Кэт был потрясен. Этого не может быть, Дел не может сидеть здесь, в компании каких-то неизвестных вульгарных девиц, просто не может, потому что всего час назад, когда они с Анжеликой уезжали, он оставался дома с Наташей. Что за наваждение?

— Это не Виктор, — сказала Анжелика. — Этот старше.

Да, в самом деле: если присмотреться, человек был старше Виктора Делано лет на пять-семь. Кэт отвернулся, задумчиво побарабанил пальцами по столу.

— Ничего удивительного, — сказал он наконец. — Если врачи способны изуродовать одного человека, то вполне могут изуродовать и двоих. Независимо друг от друга.

— Думаешь, он не имеет отношения к Виктору?

— Не знаю. Потолковать бы с ним в затишке.

— Хочешь, я поговорю?

— Нет.

— Но почему?

— Представь себе: сидит человек, никому худого не делает, с другом, с женщинами, вдруг подваливает к нему наглая девица и говорит: «А нельзя ли тебя, милый, на минуточку?». Что он подумает?

— Нет, это ты себе представь: сидит человек, никому худого не делает, с женой, видит двойника своего друга, а еще человека, который больше всего похож на опекуна… и ничего не хочет выяснить. Кэти, мы ведь до сих пор не знаем, кому и для чего нужен Виктор.

— И что, можем узнать это здесь?

— Я боюсь, — брови Анжелики изогнулись, совсем как у Кэта, когда ему бывало больно, — до дрожи боюсь той минуты, когда к нам придут и скажут: «Вы славно поработали, ребята, теперь отдавайте его назад».

Кэт посмотрел в ее светлые колдовские глаза. Чудесная, неповторимая женщина.

— Ну, попробуй. Только постарайся, чтобы он не потерял голову.

Она улыбнулась ему, с ласковой легкой насмешкой, и у Кэта словно что-то надломилось внутри — сейчас она уйдет и будет улыбаться другому.

— Я быстро. — Она поднялась и легко заскользила между столиками; вышитое ее собственными руками платье было самым красивым в этом зале.

Кэт пересел на другое место и не отрываясь следил за ней взглядом. Настоящая альтау! Незнакомец решит, что она так же доступна, как большинство из них, разлетевшихся с Белого Альтау женщин.

У дальнего столика произошло замешательство, и даже, кажется, назревал маленький скандал. Кэт не мог подавить усмешку, наблюдая, как возмутились девицы, когда Анжелика попыталась позаимствовать у них распрекрасное синеглазое сокровище. Сокровище, правда, мало сказать не возражало. Другой мужчина явно предпочел бы усадить Анжелику рядом с собой, он даже принес свободный стул, однако она настояла на своем и увела незнакомца танцевать.

На площадке было много танцующих и мало света, и Кэт почти не видел их двоих. Но когда белое, с огненными искрами платье Анжелики все же мелькало, когда он замечал копну ее светлых пушистых волос, ее поднятое к незнакомцу лицо, в груди у него рвалась примитивная ревность.

Глупый, беспричинный (или нет?) страх потерять свою женщину, любимую, единственную. Он говорил себе, что ему, Кэттану Морейре, криминальному эксперту из полицейского Управления Серебряного Лайза, уроженцу Франчески, должно быть стыдно. Но стыдно ему не было, а было муторно. И немного страшно, потому что Анжелика сказала правду, и он сам это отлично знал: однажды к ним придут и потребуют отдать Делано. Или, что еще вероятнее, Виктор в один прекрасный день не приедет домой, а через несколько часов зазвонит телефон, и вежливый голос уведомит, что его, Кэта, услуги больше не нужны.

После трех танцев, невероятно долгих и — для Кэта — мучительных, те двое наконец остановились у края площадки, освещенные розовым декоративным прожектором. Кэт хорошо различал, как незнакомец держал Анжелику за руки и о чем-то просил, а она качала головой, но рук не отнимала и даже не отстранилась, когда он порывисто к ней склонился. Кэт едва усидел. Однако тот, чужой, только ткнулся на короткое мгновение лицом ей в волосы — в сущности, Кэт его прекрасно понимал — и отпустил Анжелику. Он потрясенно глядел ей вслед, пока она не села на свое место, и тут встретил взгляд Кэта.

— Не убивай его, — улыбнулась Анжелика. — Он уже уходит, видишь?

— Это ты его убила наповал — бедняга теперь ночей спать не будет, жестокая женщина.

— Кэ-эти, — протянула она с укором, — я старалась, как могла. Ты сердишься?

— Нет, — ответил он все-таки с невольным холодком. — Что ты узнала?

— Ну да, сердишься.

— Ну да, сержусь. — Он через силу улыбнулся. — Как последний идиот, приревновавший женщину к фонарному столбу. Кто он такой?

— Эрик Ларсен. Ни много ни мало, космическая… нет, планетарная разведка.

— Так.

— Тот, второй, за их столиком, похоже, в самом деле его опекун. Но я не уверена, Эрик не захотел о нем говорить. Во всяком случае, они из одного экипажа, служат на «Люцифере». А еще… конечно, когда-то ему, как Виктору, делали пластические операции.

— Тоже после какой-то аварии?

— Кэт, но я ведь об этом не спрашивала! Просто сразу видно — у него кожа такая же гладкая, и борода не растет.

— Допустим. Тогда я не понимаю… Планетарная разведка — насколько это опасно?

— Знаешь, он уверяет, ничуть. Я и сама удивилась: если мы Виктора бережем как зеницу ока, то почему Эрику позволяется разгуливать черт-те где, на краю Вселенной? Хотя он говорил, что до сих пор ничего дурного с ним не приключалось.

— Нет, я не все-таки понимаю. Может, он и впрямь совсем посторонний человек и к нашей истории не имеет никакого касательства?

Анжелика задумчиво поводила пальцем по столу.

— Тут есть один момент… Если наш Виктор отличается отменным здоровьем и неистребимым оптимизмом, то Эрик… Насколько я поняла, его тревожат головные боли — порой совершенно дикие. Это брак, Кэти. Я не знаю, зачем их сделали на одно лицо, но Виктор получился, а Эрик — нет. Производственный брак.

Она помолчала, виновато глянула на мужа.

— И знаешь… наверно, я чуть-чуть переиграла, я не хотела, но он на самом деле потерял голову. Он очень просил… Кэти, я понимаю, что глупо, может быть, даже опасно, но не могла ему отказать. Ну пойми: Эрик — очень чистый, светлый, достойный человек, и я просто не смогла. Я обещала, что когда он вернется из следующего рейса, мы встретимся.