Шел тысяча девятьсот сорок первый год, немцы беспрепятственно оккупировали город М и обосновались в нем надолго. Часть мужского населения, не успевшего уйти на фронт, они согнали в концлагеря, а тех, кто помладше, в саму Германию. В городе оставались дети, немощные старики и мамаши с младенцами на руках. В отдельных многодетных семьях мужчин все же оставляли, понимая, что кто-то должен их кормить. А сами бесчинствовали жутко. За любую провинность расстрел на месте или прикладом в морду.

Борис рос в селе, недалеко от города М. Село их оккупировали румыны, которые слыли более жестокими и суровыми против немцев. Не щадили они ни малых детей, ни немощных стариков, ни беременных женщин. И, ежели случалось какое ЧП на селе, то скрыть его от вездесущих румын пытались всем миром. День и ночь, утро и вечер сменялись, но ничего не менялось. Каждый день в шесть утра старосты поднимали трудоспособное население на работы и отправляли, кого в город на металлургический завод плавить сталь для немецкой оборонки, кого в свинарники, а кого и в поля. По городу ходили слухи, что один сталевар по имени Макар Мазай отказался плавить сталь для немцев, за что был брошен в сталеплавильную печь, где сгорел заживо. Маленького Бориса эта история потрясла до глубины души, и он дал себе клятву, что, когда он вырастет, станет обязательно сталеваром. А пока он каждый день пытался подработать, где придется, чтобы прокормить свою семью, где он был самым старшим, на тот момент ему уже шел девятый год от роду. Мама Бориса тоже подрабатывала на хлебозаводе, что и позволяло прокормить троих малолетних детей. Кроме Бориса у нее еще было две девочки – семи и четырех лет. И всё же заработки малолетнего работника оставляли желать лучшего. Хватало разве что на пятьдесят граммов сливочного масла, а порой и того меньше. Карточки в оккупированном городе выдавались только на продукты первой необходимости, а все, что можно было достать на местном рынке, обменивалось и продавалось за эти же самые карточки. Вот и выходило так, мать зарабатывала на основной рацион питания, а Борис – на дополнительный. А поскольку детей неохотно брали на подработки, то у него оставалось много времени для бездельного шатания по городу и детальному изучению городских трущоб. Так, в очередной бесполезный приезд в город, шатаясь без особого дела, Борис набрел на заброшенный гараж в отдаленной его части. Чем-то он его приманил. Гараж стоял, одиноко высясь над посохшей травой, и большая старая акация обнимала его своей тенью. Подойдя ближе, Борис приоткрыл ржавые железные ворота и шагнул внутрь. Сырая вязкая прохлада обволокла все тело мальчика. Он ощутил запах мазута, но природная пытливость заставила двигаться вперед. По правой стене постройки выше человеческого роста виднелись окна с наклеенными на них крест-накрест белыми полосками бумаги для защиты от растрескивания в случае бомбардировки города. Окна почти не пропускали солнечный свет из-за копоти, налипшей снаружи. Однако это не испугало маленького Бориса, и он продолжил продвижение. В конце постройки он приметил огромный мешок, туго стянутый сверху бечевкой. Потрогав его рукой, Борис ощутил податливость и мягкость мешка. Он снова нажал на него рукой, потом еще и еще и в конце навалился всем своим воздушным весом. Мешок был, словно подушка, и с нежной прохладой принял мальчишку в свои объятия. Борис не раздумывая, взобрался на него и, улегшись на спину, закинув нога на ногу, а руки за голову, уставился в потолок. На такой перине ему еще не доводилось возлежать. Он прикрыл глаза и заснул. Заснул крепким детским сном. Сколько он проспал, он не знал, разбудил его лай собак. Мальчик от страха и неожиданности сжался, словно часовая пружина, и затаился. Лай собак усиливался, и стали слышны еле различимые голоса людей. Борис спешно забрался на самую верхушку мешка и попробовал развязать бечевку. Тугая бечева не поддалась. По усиливавшемуся звуку и едва слышимым шагам он сообразил, что нежданные гости уже совсем близко. Борис, что было силы, вцепился зубами в узел и стал рвать его в разные стороны, подобно загнанному маленькому волчонку. Узел под действием возвратно-поступательного движения и натиска зубов сдался, расшатался и развязался. Ловким движением руки он сорвал бечевку, и в тот момент, когда заскрипела ржавая петля ворот, Борис нырнул вглубь мешка. Сердце паренька колотилось с частотой маленькой колибри. Через крохотную дырочку в мешке он увидел троих фашистов с овчарками накоротке. Собаки с лаем, разбрызгивая слюни, рвались к мешку. Солдаты, сдерживая порыв овчарок, сняли с плеч винтовки, достали из ножен штык-ножи и прикрутили к ним. Подойдя ближе к мешку, один из трех бойцов передал поводок другому солдату и воткнул штык в мешок. Винтовка беззвучно вошла в вязкое содержимое мешка. Молниеносно, как его учили в армии, фашист вернул винтовку в исходное положение. Собаки залаяли на отверстие, образовавшееся от ножа в месте прокола. Нож прошел на расстоянии руки от маленького Бориса. Мальчик испугался, а маленькие кулачки его сжались с такой силой, что на ладонях от соприкосновения с ноготками появилась сукровица. Он стоял внутри мешка остолбеневший и онемевший. Овчарки продолжали изрыгать слюну и лаять на мешок.

– Und, naja, Hans, gib mir deine Pistole. Ich selbst habe durchstechen, der verdammte Tasche, – сказал второй солдат, передавая поводки от двух собак, первому.

– Halten Friedrich. Tun Sie, was Sie wollen.

По жесткому тону немцев мальчик понял, что сейчас произойдет что-то необратимое для него, и он не выдержал эмоционального напряжения и закричал:

– Не-е-е-ет!

Крик его был настолько сильный и пронзительный, что на мгновение овчарки перестали лаять и присели на задние лапы. Немцы тоже не ожидали такого поворота событий и перезарядили затворы на винтовках, направив их на мешок.

– Нет, нет, нет! – донеслось изнутри. – Не надо стрелять, я боюсь.

Второй немец кивком руки указал другим, чтобы они опустили оружие.

– Эй, малчек, ти что там дейлаеш? – ломая язык, произнес фашист.

Второй немец ловко отстегнул штык-нож от винтовки и разрезал им мешок по центру. Из него посыпались мягкие плюшевые игрушки: зайчики, белочки, мишки и лисички. Мешок разверзся, и по центру огромной кучи высыпавшихся игрушек стоял он, Борис, маленький житель оккупированного города М. Он стоял и плакал от беспомощности:

– Мама! Мама, я хочу к маме, отпустите меня, дяденьки солдаты.

– Ми тебья отпустьим, но скажи, малчек, как ти найшель это гаражь? – спросил офицер и протянул ему поднятого с пола плюшевого мишку.

– Я гулял, а мама на работе, я ее должен ждать был там, у хлебозавода, мы вместе поедем домой.

– А где ти живешь? – не унимался солдат.

– Здесь недалеко, в селе.

– Ти хотеть украсть игручка, да, малчек? – спросил фашист.

– Нет, что вы, дяденька солдат, я спал здесь на этом мешке, – ответил Борис, прижимая к груди плюшевого мишку, случайно оказавшегося у него в руках.

– А почьему ти прятается?

– Я-я-я и-и-спугался, – заикаясь, ответил малец.

– Нье надо ньас пугатца, ми добро, поньял, малчек, – солдат лукаво подмигнул рядом стоявшим фашистам.

Борис затряс головой, еще крепче сжимая плюшевую игрушку. Глаза налились слезами.

Солдат поднял белого зайца, перевернул его, взял с пола черный уголь и написал на нем: «Dieses kleine Dieb gehangt werden».

– Вот, малчек, я тьебе привьязать на шее заец, и мы пойдем. Гуд?

Борис снова кивнул. Фашист завязал на шее у мальчугана зайца, так что надпись стала видна со спины и сказал:

– Ну, пойдьом, малчек.

Они вышли из гаража: три немца, с овчарками накоротке и винтовками наперевес, и маленький мальчик Борис девяти лет, прижимающий к груди плюшевого мишку с перекинутым через шею белым зайцем.