1

Суд приговорил Енисеева к двум годам тюрьмы условно. Он мог бы оказаться и в тюрьме, если бы Ступар и охрана не подтвердили, что опасения умереть от рук наемных убийц у Бориса Михайловича действительно были. Но суд не нашел, да и не мог найти никаких доказательств того, что клиенту грозила смерть от рук киллеров именно в этот день. И, напротив, посчитал, что «так называемое предсказание» Енисеева могло спровоцировать ее. Подавленный случившимся Енисеев, кстати, с этим и не спорил. В сущности, обвинение было право: Борис Михайлович умер напророченной им смертью. А может, и в результате этого пророчества. Енисеев стал орудием судьбы и орудием отнюдь не пассивным: ведь он счел привлекательным для себя сотрудничество со Ступаром. У Енисеева было одно оправдание: он не лгал Борису Михайловичу, говорил то, что думал.

Само собой, в провидческие способности Енисеева судья не поверил, а прокурор даже хотел обвинить его в том, что он напророчил смерть клиенту небескорыстно, с целью получить с него побольше денег. Енисеева спас договор с АВПП, в который по его настоянию был внесен пункт об отказе от гонорара, если прогноз сулит угрозу жизни и здоровью клиенту. Но сам договор свидетельствовал, скорее, против Енисеева. В нем не было слов «пророчество», «предсказание»: осторожный Ступар избегал их, предпочитая «прогноз», «консультацию». Суд посчитал, что Енисеев вышел за рамки договора об оказании услуг аналитического характера, предлагая клиенту принять на веру возможность близкой смерти. По мнению обвинителя, Енисеев вообще не имел права заниматься прорицаниями, поскольку не получал лицензии на подобного рода деятельность.

Рассказ Ступара о том, как Енисеев предсказал гибель самолета Леха Качиньского и поражение на президентских выборах его брата, не вызвал доверия суда ввиду отсутствия свидетелей с польской стороны. Ксения Аркадьевна на просьбу Льва Даниловича выступить свидетелем защиты ответила категорическим отказом и запретила вообще упоминать о своих визитах в агентство: она простила гаишника и не собиралась делать свою личную жизнь достоянием общественности. Правда, в суд хотела пойти Надя с рассказом о предсказании Енисеева в самолете Москва — Иркутск, но он ей не разрешил. Кто поверит показаниям жены обвиняемого? Суд, однако, принял как доказательства представленные Ступаром статьи Енисеева «Пришел, увидел, победил» и «ВОНА начинает, но не выигрывает», — но как доказательства его аналитических способностей, а не оракульских.

Этот суд, наверное, был вторым после процесса Грабового, обещавшего воскрешать покойников за тысячу долларов, в котором на скамье подсудимых оказался человек, прибегавший в своей деятельности к сверхъестественным силам, или, как еще говорили, применявший «ненаучные практики». Поэтому маленький зальчик судебных заседаний был переполнен журналистами, в том числе из телевидения. Пребывавший дотоле безвестным Енисеев быстро стал известен. Но он дорого бы дал, чтобы избежать этой известности. Журналисты ждали от процесса по делу о смерти Бориса Михайловича либо сенсационных подтверждений способностей Енисеева, либо разоблачения его как шарлатана и самозванца. Поскольку сенсационных подтверждений на суде не прозвучало, пишущая и снимающая братия выбрала разоблачение. Как говорится, — бизнес, ничего личного. Енисеев увидел себя на экране телевизора в программах новостей, на страницах газет в сопровождении самых ехидных комментариев. Например, одна из заметок о Енисееве называлась «Консультант без копыта». А поскольку внешность у него была запоминающаяся, «гофманская», его узнавали на улицах. Вот тогда Енисеев, у которого трехдневное пребывание в СИЗО после смерти Бориса Михайловича оставило самые неприятные впечатления, даже пожалел, что его не засадили на всё время следствия и суда. Между тем журналисты, когда он буквально убегал от них после судебных заседаний, искренне удивлялись: они считали, что делают Енисееву хорошую рекламу независимо от того, что пишут о нем. Характерно, что так примерно считал и Ступар, надеявшийся вернуть Енисеева к работе в агентстве, когда «всё уляжется». Он даже поздравил его с «удачным приговором», в котором сам был заинтересован, ибо трагедия произошла в стенах его заведения.

Сам же Енисеев чувствовал себя примерно так же, как Макбет, узнавший, что Бирнамский лес пошел на Дунсинан. Ему был преподан урок, показавший его истинную роль в многоходовой игре, называемой судьбой. Ступар ли, или вдруг проснувшаяся в нем самонадеянность убедили его в том, что он игрок, а он на самом деле был лишь фигурой на теряющейся в бесконечности доске судьбы. Может быть, не простой фигурой, — скажем, не пешкой, а ладьей. Но не ферзем. Скорее так: он был проходной пешкой, метившей в ферзи. И вот лишь один ход, одна клеточка отделяли его от того, чтобы стать ферзем. Будь он игроком, а не фигурой, то заметил бы, что клеточка эта находится под ударом затаившегося по диагонали вражеской слона, но он, игралище чужой воли, не видел поля битвы вокруг заветной клеточки, как не видел дальше пяти метров в тумане на аэродроме «Северный». Все шли куда-то, и он шел. Точнее, он думал, что идет, а на самом деле кто-то невидимый двигал его в ферзи, а другой кто-то, тоже невидимый, готовил ему ловушку. Он был ферзем всего секунду, до ответного хода противника, убравшего его с доски. Два удара по шахматным часам судьбы — и его нет. Кто из противников по разные стороны этой доски размером со звездное небо был богом, а кто дьяволом, он не знал. Может, и вообще не было противников. Может, это дьявол играл в человеческие шахматы сам с собой. Бог не устраивает ловушек. Он Вседержитель, а не игрок.

Не об этой ли дьявольской игре говорил Банко в «Макбете»: «Но духи лжи, готовя нашу гибель, // Сперва подобьем правды манят нас, // Чтоб уничтожить тяжестью последствий»? Дьявол посмеялся над Енисеевым. Борису Михайловичу суждено было умереть в конторе Ступара после предсказания Енисеева о его смерти. Он был одновременно и ее провозвестником, и причиной. Он-то метил лишь в провозвестники, а дьявол определил его в палачи. Правда состояла в том, что Борису Михайловичу был страшен вовсе не наемный убийца, а Енисеев с его предсказанием. Енисеев же знал о своей роли только подобье правды, но не знал ее последствий. И не просто последствий, как, не затрудняясь, перевел слова Банко Пастернак, а — «ужасающих последствий». Пытаясь спасти Бориса Михайловича, Енисеев лишь приблизил его кончину. Не было ли это запоздалым указанием на то, что все его пророческие потуги, с самого их первого появления, являлись искушением на погибель другим людям? И ему самому?

Как он теперь напоминал себе безумца из тютчевского стихотворения, который

После суда вокруг Енисеева образовалась пустота. У него и раньше-то не было друзей — лишь несколько приятелей в журналистской среде, а теперь и они его избегали. Репортажи с процесса породили мнение, что он в целях наживы в агентстве Ступара выдавал свои журналистские навыки, в частности, аналитические, за провидческий дар, нарушив тем самым профессиональную этику. Но бывшие приятели опускали глаза при встрече с Енисеевым даже не по этой причине, поскольку сами всегда были готовы заработка ради нарушить эту самую этику, только помани. Почему-то считалось, что Енисеев использовал для прогнозов в агентстве Ступара услышанную в редакциях конфиденциальную информацию, поэтому главные редакторы строго-настрого запретили своим сотрудникам болтать с ним. Все газеты и журналы, для которых в разное время работал Енисеев, закрыли свои двери для него. Никому не было интересно, что в АВПП Енисеев занимался предсказаниями лишь дважды, при этом деньги получал всего один раз, от Ксении Аркадьевны, да и то вернул их Ступару еще до суда. Завораживала и, наверное, вызывала зависть сама сумма вознаграждения за сеанс — три тысячи долларов. Это же было в три раза больше, чем брал Грабовой за воскрешение мертвых!

Ступар предлагал Енисееву трудиться у него консультантом негласно, за «черный нал», но он отказался. От одного воспоминания о ступарском кабинете с шемякинскими уродцами по стенам, на которых крестился несчастный Борис Михайлович, его мутило.

Ошельмованный, всеми отвергнутый, Енисеев сидел дома, выходил на улицу только ночью, почти не разговаривал с Надей. Он мог с полным основанием сказать о себе словами лермонтовского «Пророка»:

Хуже всего было то, что Енисеев, в отличие от лермонтовского Пророка, даже и не пытался или почти не пытался провозглашать «любви и правды чистые ученья», а жил по законам мира злобы и порока.

* * *

Енисеев сидел в знакомом ночном кафе. Бармен, как всегда, смотрел футбол по висящему над стойкой телевизору. Он покосился на Енисеева, доставшего из кармана плаща «мерзавчик» виски, и сказал:

— Со своим спиртным запрещается.

— А с чужим? — захохотал Енисеев, опустошивший за день уже с десяток «мерзавчиков». — Кто тебе сказал, что оно мое? Это не выпили ВИП-персоны, а я допиваю.

— Вы должны заказывать спиртное здесь.

— На какие шиши? Я покупаю у тебя спиртное, когда просто выпиваю, а когда я пью, то, извини, пью свое. У меня что, думаешь, есть деньги на виски? Вон оно сколько у тебя сто́ит. А мне еще всю ночь пить. — Он позвенел бутылочками в кармане. — Слышишь? Это моя Надечка приносит. Скоро запасу конец. Хочешь? Небось, не твое, не паленое.

— У нас — не паленое. — Бармен был явно раздражен, что Енисеев не давал ему смотреть футбол. — Получается, что вы приходите сюда, как к себе домой, и распиваете. А какая заведению от этого выгода?

— Здрасьте! Это ты мне, постоянному клиенту, говоришь? Мало я у тебя денег оставил? Ну, возьми меня, выгони, я уйду и больше не приду.

— Толян, не гони, — сказала плоскогрудая проститутка с полными ножками, подразумевая, что бармен говорит чепуху, а не гонит Енисеева в прямом смысле слова. — Какая тебе разница? Пусть сидит. Это же наш Пророк, его даже по телевизору показывали. Не видел, что ли?

— Да видел, — отмахнулся Толян. — Он по три тыщи баксов за сеанс заколачивал, а теперь говорит, что ему полсотки виски заказать не на что. Ты же не сидишь здесь просто так: кофе, колу берешь. Пусть и он себе хоть закусить закажет.

— Решено! — вскричал Енисеев. — Всем по хот-догу! Гулять так гулять! И тебе, Анатолий, хот-дог, чтобы не обидно было! Не хочешь моего виски, ешь свой хот-дог!

— Хот-догов я не ем, — отказался бармен, — а виски можно.

— Вот! А то как-то не по-русски получается: «Со своим нельзя!». А почему? Льзя! Не ищи, Анатолий, во всем выгоды, — назидательно говорил Енисеев, протягивая ему бутылочку, — я вот искал и получил два года условно. А теперь я безработный. Я теперь, как этот… Саркози. Кстати, где он? — спросил Енисеев у проституток. Те переглянулись.

— А угадайте, — предложила проститутка с пирсингом. — Вы же пророк.

— Чего тут угадывать, — горестно сказал Енисеев и отхлебнул из бутылочки. — Что-то мне подсказывает, что Саркози, он же Че Гевара, ушел от нас в мир иной.

— Точно! — изумилась девушка. — Причем умер здесь. Скажите честно, вы знали?

— Знал, не знал, какая разница? — пробормотал он, покосившись на столик, за которым сиживал Саркози. — «И в том строю есть промежуток малый — Быть может, это место для меня!» Он умер, и теперь место его свободно. Вопрос: для кого? — Енисеев обвел взглядом проституток. Их было трое; третью, чернявую, он видел впервые.

— Всё у вас наладится, — сказала плоскогрудая. — Подумаешь: два года условно.

— А клеймо обманщика и шарлатана? Это — условно? В чем и кого я обманул? Я сказал человеку, что он умрет, — и он умер. И если он даже умер от моего предсказания, разве предсказание не верно?

— Вы только нам ничего такого не предсказывайте, — попросила девушка с пирсингом.

Енисеев махнул рукой, снова взялся за бутылочку. Бармен вышел из-за стойки и поставил перед ним бокал и бумажную тарелочку с хот-догом, прямо из микроволновки.

— О! Спасибо! Весь день ничего не ел!

— А что же ваша Надечка вас только виски поит? — поинтересовалась плоскогрудая.

— Моя Надечка… — задумчиво сказал Енисеев, откусив хот-дог. — Моя Надечка — далеко…

— Вы, значит, без женской ласки? А хотите, я вас приласкаю? Недорого.

— Нет, девочка, это будет дорого, — покачал головой Енисеев. — Не в смысле денег. Надечка — это единственное, что у меня осталось.

— Значит, вы жене не изменяете?

— Нет, не изменяю. И никогда не изменял.

— А она вам? Жены изменяют пьющим мужьям.

Енисеев тяжело уставился на нее. И эта туда же!

— Разве он пьющий? — усомнилась девушка с пирсингом. — Первый раз его вижу таким. Обычно возьмет сто грамм — и всё.

У кафе, полоснув по окнам светом фар, остановилась черная «субару». Чмокнула дверь, выпустив из салона залп долбящей музыки.

— Ну, всё! — воскликнула плоскогрудая. — Сейчас начнет мозги компостировать!

В кафе вошел Владик — длинный, вертлявый тип с интеллигентской бородкой.

— Опять сидим, дамы? — приветствовал он девушек. — Ждем у моря погоды? А из мужиков здесь один Пророк, которому вы на хер не нужны? А не хотите ли вы, девушки, прогуляться?

— Мы уже днем гуляли, — хмуро ответила плоскогрудая. — А сейчас опасно, «черные» везде шастают.

— Ты это брось! «Черные» что — не клиенты?

— Клиенты, но ты же знаешь — они прибабахнутые или обкуренные, любят на халяву потрахаться. Да еще навалятся на тебя всей компанией, так что потом полдня ходить не можешь, не то что работать. Нам это надо, даже если они заплатят? Контрацептивов не признают. А чуть что не так — бьют или ножик достают.

— Ты это Зульфие Исмаиловне скажи! Она расизма не любит. Нет, дамы, так не пойдет. Работать или не работать! Не нравится — устраивайтесь по вызову, там с вас за эскорт процентики будут драть. На улице больше перепадает, но есть свои риски. Вы это знаете лучше меня. А про тех, кто не платит и ножики достает, вы мне сразу по телефончику сообщайте. Их свои же «авторитеты» как миленьких заставят бабки отдать. У нас уговор.

Всё это Владик говорил, нисколько не стесняясь наголо бритой девушки с небольшой косицей на шее, сидящей в углу за ноутбуком (Енисеев ее пару раз здесь раньше видел). Проститутки поднялись и, вызывающе покачивая бедрами, направились к выходу. Владик проводил их взглядом, потом повернулся к Енисееву.

— Здорово, Пророк! Поздравляю, хорошо отделался! А скажи честно, ты специально того богатея завалил? Ты же не любишь богатеев.

Пьяный Енисеев прищурился.

— А хочешь, я тебя завалю? Одним взглядом? Прожгу твое поганое нутро.

— Нет-нет, — неподдельно испугался Владик, — не надо. Я не богатый. У этой скупердяйки Исмаиловны много не заработаешь. Девки молотят задами, а она всё гребет себе, гребет… Понимаю, тебе не резон признаваться, что ты его завалил. Но всё равно, скажу тебе, — классно! Сначала предсказал, что он коньки отбросит, а потом завалил! Не подкопаешься! Так им и надо, богатеям! И всего два года условно получил. Сидишь тут теперь, вискариком освежаешься, а он — в деревянном макинтоше лежит. Чистая работа!

— Ну, всё, подручный бандерши! Прощайся с жизнью!

— Пророк, ты офигел? Я же за тебя! Всё о-кей! Ухожу, ухожу. — Владик повернулся было к двери, но поймал на себе взгляд смотрящей исподлобья лысой девушки и развинченной походкой кривоногого человека направился к ней.

— Девушка! Я смотрю, вы тут работаете одна по ночам. Не хотите ли познакомиться с интересным мужчиной?

— А кто этот интересный мужчина — вы, что ли? — низким голосом поинтересовалась девушка.

— Ну, я.

— Вы — не интересный.

— Неужели? Тогда могу предложить поинтересней.

— Иди, куда шел, — вмешался Енисеев. — Мало тебе своих шалашовок?

— Слушай, Пророк, я на работе, чего ты цепляешься? Может быть, девушке деньги нужны и она хочет подработать?

Девушка покраснела, как говорят, до корней волос, если бы они у нее были. А так — у нее вслед за лицом покраснели уши и вся обритая голова.

— Дурак, — сказала она и отвернулась.

Владик пожал плечами и вышел, поигрывая ключами от «субару».

Енисеев аккуратно налил себе виски в бокал, выпил, с надеждой посмотрел на бармена Анатолия — не хочет ли он поговорить. Но тот уткнулся в свой телевизор.

— Понравилось виски?

— Хорошее. Спасибо.

— А кто играет?

— «Милан» с «Ювентусом».

— А-а. «Милан» проиграет один — два.

Бармен от досады сплюнул.

— Ну, кто вас просил говорить?

— Эх, — прокряхтел Енисеев. — Никому-то мои предсказания не нужны.

— А чего вы не идете со своими предсказаниями в тотализатор? Денег заработаете. Сами же говорили, что безработный.

— Хорошая мысль! А то я к Ступару, дурак, пошел. Только теперь уже поздно. Упустил я свое счастье! Мою личность показали по телевизору, и теперь двери всех тотализаторов, казино, игровых автоматов передо мной захлопнутся. Финиш!

Тут телекомментатор заорал:

— Мохаммед выходит один на один! Промахивается по мячу! Отдает мяч назад Дель Пьеро! Удар! Го-ол!!! Алессандро Дель Пьеро! Шестьдесят пятая минута! Два — ноль, впереди «Юве»!

Анатолий немного побледнел и опасливо покосился на Енисеева.

— Ну, что я тебе говорил? — осклабился тот. — Правда, «Милан» забьет один, но всё равно проиграет.

— Может быть, вы знаете, и кто забьет у «Милана»?

— Не вопрос. Ибрагимович, — назвал, не задумываясь, Енисеев самого известного ему игрока «Милана». Ему, конечно, было совершенно безразлично, кто на самом деле выиграет этот матч и кто в нем еще забьет, но хотелось подразнить этого надутого Анатолия.

Бармен попался на уловку. Глаза у него забегали. Он подумал, воровато оглянулся на бритоголовую девушку и тихо сказал:

— Пройдет пара месяцев, и все забудут, что там о вас показывали по телевизору. Никто вас уже не узнает. Так что можно будет спокойно играть в тотализаторе. С казино, игровыми автоматами сейчас сложно. А букмекерские конторы спокойно работают. Хотите, войду в долю? Введу в курс дела, объясню, что и как.

— За всё потом придется платить, Анатолий! — сказал Енисеев и выпил. — За каждый выигранный рублик! Поверь, лучше не надо. Ни тебе, ни мне. Особенно — мне.

— Что-то никто из крутых не платит, — усомнился Анатолий. — Воруют и живут себе припеваючи.

— Почти то же самое сказал бизнесмен, которому я напророчил смерть. Через несколько минут он умер.

Бармен уныло повернулся к телевизору. Ему только и осталось, что проверять правильность енисеевского прогноза. Енисеев перевел взгляд на лысую девушку. Она ела заказанный им хот-дог. Девушка была ничего себе — с пухлой нижней губкой, длинным правильным носиком, бровями вразлет. Губкой этой, ну и, конечно, наголо обритой головой она напоминала певицу Шинед О'Коннор.

Девушка поймала его взгляд и отложила недоеденный хот-дог.

— Да вы ешьте, ешьте!

— Не люблю, когда смотрят, как я ем. Кстати, спасибо за хот-дог.

— А глоточек виски?

— Я понимаю, что вам выпить не с кем, но я не пью. Точнее, пью с удовольствием, но у меня и от граммульки спиртного крышу сносит.

— Вот как? И во избежание неприятностей вы постриглись наголо?

— Шутка не очень, — заметила девушка.

— Да, не очень, — согласился Енисеев. — Я и сам не очень. Мне для выпивки компания не нужна. Особенно дамская. Мне поговорить не с кем, это точно. А вы чего здесь торчите с ноутбуком по ночам? Это не самое веселое место. Вам работать негде?

— Негде. У нас в общежитии еще днем можно работать, а ночью — пьянки, мужики. А здесь тихо, народу мало.

— Над чем же вы работаете?

— Я писатель.

— О! — Енисеев взял бутылочку и пересел к ней. — Вы позволите? Можно прочитать кусочек?

— Нет, — девушка покраснела и отодвинула от него ноутбук.

— Стесняетесь?

— Нет, мои тексты есть в Интернете в свободном доступе. Но читать кусочек прозы — это всё равно, что смотреть кусочек картины.

— Читать уже необязательно, — заявил Енисеев. — Вашего удачного сравнения достаточно. Похоже, вы и впрямь писатель. Не знаю, хороший или плохой, но — писатель.

Девушка опустила глаза. Видно, комплимент ей был приятен.

Монотонное бормотание футбольного комментатора снова сменилось воплем.

— Антониони навешивает в штрафную! Ибрагимович бьет головой! Го-ол!!! «Милан» сокращает разрыв в счете! Восемьдесят первая минута! Златан Ибрагимович!

— Ну вот, — повернулся Енисеев к впавшему в оторопь бармену, — сбывается очередное дурацкое предсказание Пророка.

— Может, это в записи игру показывают? А вы уже знаете счет? — с кислейшей гримасой на лице предположил Анатолий, которого, видимо, одолевали назойливые мысли о баснословных выигрышах в тотализаторе.

— А что у тебя там в углу экрана написано? Не «Прямой эфир»?

— Да, «прямой»… Но мало ли… Написали: «прямой», а сами запись показывают.

— Ты тут сидишь вечера и ночи напролет, смотришь специальный футбольный канал и не знаешь, когда начинаются матчи в итальянской лиге?

— Ну, в двадцать два сорок пять по Москве.

— А сейчас сколько?

— Двадцать одна минута первого, — пробормотал бармен и пододвинул к себе калькулятор. — Два тайма по сорок пять плюс перерыв пятнадцать минут… час сорок пять… прибавляем к двадцати двум сорока пяти… отнимаем девять минут… Точно, двадцать четыре двадцать одна!

— Теперь еще кто-нибудь сказал бы мне, зачем я продолжаю играть в эти игры, — с тоской сказал лысой девушке Енисеев. — Что это — мелкое тщеславие? Мало меня высекли? Зачем-то издеваюсь над Анатолием, соблазнил его мечтой о выигрышах в тотализаторе… Посмотрите на него! А ведь я знать не знал и ведать не ведал, кто там у них выиграет, «Ювентус» или «Милан». И не знаю, кстати, потому что они еще играют.

— Вы предсказываете результаты футбольных матчей, и поэтому вас называют Пророком? — спросила девушка.

— Ну, нет, футбольный результат я предсказал второй раз в жизни. Первый раз — в детстве, в «Спортпрогнозе».

— Что же вы предсказываете?

— Да, в сущности, что попало. А вы телевизор не смотрите? На всех программах в новостях показывали, как меня судили.

— У меня нет телевизора. За что же вас судили?

— Мне тяжело рассказывать о том, как я стал читать в очах людей страницы злобы и порока. А тем более о том, как решил брать за это деньги. Если вам интересно, выйдите в Интернет, наберите в поисковике «Илья Енисеев». Там обо мне много гадостей написано. «Консультант без копыта»! А я пока выпью. — Он достал новую бутылочку.

— Илья Енисеев, говорите? — Девушка склонилась к ноутбуку.

— Звучит финальный свисток судьи! — объявил по телевизору футбольный комментатор. — «Милан» проиграл у себя дома на «Сан-Сиро» «Ювентусу» один — два!

— Всё точно, поздравляю, — выдавил из себя бармен, на лбу которого выступили капли пота. — Значит, вы сказали девушке неправду. Вы всё-таки знали, как закончится матч. И Ибрагимович забил.

— Да, да… — пробормотал Енисеев. — «Но духи лжи, готовя нашу гибель, // Сперва подобьем правды манят нас, // Чтоб уничтожить тяжестью последствий»…

Но Анатолий, похоже, не понял этой фразы. Он вышел из-за стойки, подошел к Енисееву и сказал ему на ухо с каким-то мрачным огнем в глазах:

— Вы всё-таки подумайте насчет тотализатора. Дело выгодное.

— А как же! Всю ночь теперь буду думать. Анатолий, когда нас разоблачат за предсказания на тотализаторе, то дадут гораздо больше, чем дали мне, и не условно. Уж букмекеры об этом позаботятся. Не парься, выпей лучше.

— Теперь я угощаю. — Бармен взял с полки бутылку «Чивас Ригл» и наполнил бокалы.

— О! Это от души! Выпьем и твоего.

— Хотелось бы с вами поговорить на трезвую голову и наедине. Не дадите телефончик?

— Не дам. Не думай о глупостях, Анатолий. Стриги денежки со своего кафе и наслаждайся жизнью.

— Какие деньги? С кого? — он обвел рукой помещение. — Едва хватает аренду платить. Пока не грянули холода, все сидят с бутылками на скамейках. Кризис! За ночь придет пара пидоров, да, может быть, девчонки клиентов на консумацию расколют. Разве это жизнь? Вы всё же зайдите, скажем, завтра, если не хотите дать телефон.

Енисеев сделал неопределенный жест рукой.

— А куда мне еще ходить? Забудь только о тотализаторе.

Бармен отошел, криво улыбаясь.

— Так, ясно… — сказала девушка, подняв голову от ноутбука. — Точнее, ничего не ясно. Так вы предвидели смерть этого человека или, действительно, хотели создать у него психологическую зависимость от ваших предсказаний?

— Да на кой ляд мне эта зависимость? Я почувствовал, что он труп, понимаете? И всё!

— А как вы думаете: он умер бы, если бы вы ему это не предсказали?

— Он умер, потому что в этот день должен был умереть. А мне, к сожалению, выпала малоприятная роль сказать ему об этом. Может быть, и приблизить смерть. Какая разница?

— Ну, если вы пьете бутылочку за бутылочкой, значит, есть разница. А то, что умер этот, как его… Саркози? Как вы узнали?

Енисеев оглянулся на столик, за которым сиживал Саркози.

— Из этого угла холодом тянет. Когда вы думаете о живых, то ощущаете некое тепло. Но когда дело касается мертвых, то чувствуете пустоту и холод. Попробуйте.

— А вы можете сказать, когда я умру?

— Могу. Но вы имейте в виду, что меня редко посещают озарения в виде пророчеств, чаще всего я просто говорю первое, что в голову придет. И оно, представьте, нередко сбывается. Так было с результатом матча, который смотрел Анатолий. Но ваша жизнь — не футбольный матч. Я думаю, лучше не пробовать. Предсказание пьяного пророка — это рулетка.

— Если кому-то нужно в метро, то оно скоро закрывается, — объявил бармен. Он знал, что Енисеев живет где-то рядом, и хотел, видимо, выпроводить девушку, чтобы без помех склонить Енисеева к игре на тотализаторе.

— Мне не нужно, я на Добролюбова живу, здесь не очень далеко, но всё равно пойду, потому что уже поздно, — сказала она.

— Я вас провожу, — вызвался Енисеев к досаде Анатолия.

— Как хотите, — улыбнулась девушка. — Но только прошу вас… без приставаний.

— Какие приставания? Я женат.

Девушка закрыла ноутбук. Енисеев допил «Чивас Ригл» от бармена, встал, его качнуло.

— Боюсь, это мне вас придется провожать, — оценивающе глядя на него, предположила девушка.

— Не волнуйтесь, это всего лишь сила земного тяготения. Она на пьяных действует несколько иначе, чем на обычных людей. Знаете, как на корабле во время качки? Матроса бросает во все стороны, но он идет. Техника пешего хода не пропивается. Нужно только умело сохранять баланс. Прошу.

Звякнув колокольчиком, они вышли на улицу. Девушка была небольшого роста, миниатюрной и стройной, чего не могла скрыть даже ее мешковидная джинсовая куртка до колен. Накрапывал мелкий дождик. Ночь, постылый мир Енисеева. Пустота. Фонари. Вымершая платформа «Тимирязевская». Над ней, в аспидной черноте ночи, висел колыхающийся пузырь желтого электрического света. Желтые снопы фар с шипением проносились по антрацитовому Дмитровскому шоссе. От черных луж поднимался желтый пар. В лужах съежились мокрые желтые листья и желтые банановые корки. Черное и желтое — цвета московской ночи.

Енисеев и девушка уходили из желтого в черное вдоль пустых торговых рядов на пристанционной площади. Эхо разносило звуки их шагов. Влажный воздух приятно холодил разгоряченные спиртным щеки Енисеева. Выпитое виски ровно гудело в крови. Будущее отступило. Прошлого не существовало. Похмелье будет завтра.

Девушка вынула из кармана шерстяную шапочку и надела на голову.

— А зачем вы голову обрили? — спросил Енисеев. — Эта мода вроде бы у девушек прошла.

— В знак протеста.

— Против чего?

— Против парикмахерских. Вы когда-нибудь задумывались над тем, сколько времени женщина тратит на прически?

— Я перестал задумываться. У меня нет будущего.

— А вот у Глобы есть. У него, в отличие от вас, сейчас самая горячая пора. На сайте Глобы написано, что двадцать первого декабря две тысячи двенадцатого года погибнет две трети человечества. Поэтому он рекомендует всем немедленно запастись его гороскопами, чтобы знать, кто попадет в ту треть, которая не погибнет.

— Это понятно. И каждый, получивший его гороскоп, узнает, что попал в заветную треть. Это как-то успокаивает насчет последствий катастрофы «двенадцать-двенадцать».

Они вышли на улицу Яблочкова и двинулись в сторону улицы Гончарова. Девушка вдруг остановилась и взяла Енисеева за рукав.

— Всё, что я сегодня прочитала и услышала о вас, было очень интересно. Я даже подумала, что было бы неплохо написать про пьющего пророка, получившего условный срок. Как вы к этому относитесь?

— И вы туда же, — отмахнулся Енисеев. — Вы напишите лучше про непьющего пророка, получившего весь мир. Чего вы всё пишете про неудачников?

— Кто — я? Про неудачников? Ну, в общем, да… А откуда вы знаете, вы же ничего не читали? Только не отвечайте мне фразой из Булгакова, это очень обидно. Потому что я сама похожа на неудачницу?

— Вы похожи на юную писательницу, обритую наголо, и больше ни на кого. Просто все русские писатели, даже самые удачливые, пишут про неудачников. Может быть, они таким образом заклинают неудачу?

— Не знаю: я, как и все люди, хотела бы быть счастливой и удачливой, но не хочу писать о счастливцах. Счастье, наверное, не нуждается в описании. А может быть, всё дело в том, что абсолютно счастливых людей нет. Пророк, получивший весь мир, — он счастлив?

— Я не об этом. Что для пророка счастье? Счастлив, наверное, только пророк Илия, взятый живым на небо. Кстати, вот проза! Я имею в виду то место в Библии, где описано чудо с Илией. «… Колесница огненная и кони огненные, и разлучили их обоих, и понесся Илия в вихре на небо. Елисей же смотрел и воскликнул: отец мой, отец мой, колесница Израиля и конница его! И не видел его более». Вот это понимаю! «Колесница Израиля и конница его»! Что там наше земное счастье или несчастье? Елисей после чуда вознесения Илии уверовал в силу пророческого слова безоговорочно, бесповоротно. Желая, чтобы перед ним, как и перед Илией, тоже расступились воды Иордана, он говорит: «Где Господь, Бог Илии, — Он Самый?». Предсказатель-неудачник, вечно терзаемый сомнениями, так не воскликнет. Елисей не просит: «Дай, Господь!», он спрашивает: «Где Господь?», ни на миг не сомневаясь, что Он где-то рядом. И воды снова расступились. Вот вам пророк, получивший весь мир. Он всегда может рассчитывать на помощь Бога. Помните, у Гумилева?

А мы, говоря словами того же Гумилева, слову «поставили пределом скудные пределы естества». Поэтому и пишем только о неудачниках.

— Всё это здорово звучит… но я не очень религиозна… да и пророков себе представляла иначе, чем вы рассказали. Одно дело — Нострадамус, Ванга, другое — Илия и Елисей. Да и вы на них непохожи. Вы похожи на Гофмана. Как я могу писать о пророке, получившем весь мир, если не знаю, что это за мир? А мир, в котором вас осудили на два года условно, мне более-менее знаком.

— Да, я не Илия и не Елисей, — с горечью сказал он, — а всего лишь Илья Енисеев. — Простите за дрянной каламбур! Но я же родился на Илию Пророка, второго августа, и родители назвали меня, по совету верующей бабушки, Ильей! Что-нибудь это да значит? Хотя один старец послушал этот мой лепет и сказал: «Это значит всего лишь то, что пророк Илия — твой небесный покровитель. И больше ничего». На самом деле я, со своим непонятным даром, такой же, как вы. Чтобы изобразить меня, вам лучше просто писать о себе.

— Может быть, для вас просто, а я не поняла. Объясните.

— Ваш дар, как и мой, можно использовать по-разному. Словом можно останавливать солнце, разрушать города, а можно поставить ему пределом скудные пределы естества и зарабатывать с его помощью деньги. Писатели сегодня — те же астрологи и лжепророки. Глоба предлагает человечеству спасительные гороскопы, а писатели — забвение. Посмотрите на меня, и вы увидите вариант своего будущего, которого я вам не желаю и не предсказываю. Я не состоялся ни как пророк, ни как шарлатан-лжепророк, что самое унизительное. Я, со своими способностями, подлинными или мнимыми, оказался у разбитого корыта. Вот вам правда обо мне в мире, в котором нет правды. Говорить ли вам, что многих способных писателей ждет та же судьба? Что писатели делятся не только на настоящих художников и преуспевающих халтурщиков, а еще и на тех, кто оказался у разбитого корыта? И что этих, третьих, больше всего? Так зачем же вам писать о пьющем пророке, получившем условный срок?

Они дошли до перекрестка и свернули на улицу Гончарова, под державную сень насупившихся сталинских домов. Девушка шла молча, может быть, размышляя над тем, что сказал Енисеев.

— Интересно, в какой же категории окажусь я, — наконец сказала она. — Вы можете это предсказать?

— Я вашего имени даже не знаю, а вы меня второй раз просите предсказать будущее!

— Ой, простите! — как-то по-детски улыбнулась писательница. — Елена.

— Очень приятно. Елена, тут и предсказывать нечего. Вы уходите из общежития, чтобы писать в кафе, а халтурщик пишет где угодно, даже если у него под ухом кричат десять человек. Знаю по журналистской работе. Стало быть, вы не халтурщица, и попадете в первую или третью категорию.

— Хм… А поточнее нельзя?

— Еще чего! Если писателям предсказывать, что они окажутся у разбитого корыта, то они все перестанут писать, и в первой категории не окажется вообще никого. Потому что в первую категорию не попадают из второй, а только из третьей. Если же я вам предскажу попадание сразу в первую категорию, вы потеряете писательский тонус: дескать, зачем напрягаться, если всё предопределено?

— Так вы знаете или просто забавляетесь надо мной?

— Елена, радуйтесь: у вас нет еще писательского будущего. Вы пока находитесь в настоящем. Вы начали писать не из трезвого расчета, а оттого, что не могли не писать. Предсказывать пока что-либо бессмысленно.

— Довольно обтекаемо… Я и сама так могу пророчествовать.

— Конечно, можете! А я о чем? Ведь всё зависит от вас! Главное — не попасть во вторую категорию. А от третьей до первой расстояние не такое большое, как кажется. Правда, пройти его удается далеко не всем.

— Понятно. Вы довольно деликатно намекаете, что я окажусь в третьей категории — то есть у разбитого корыта.

— Нет, мне просто кажется, что третьей категории вам не миновать. Неужели вы и сами не знаете этого? В ней лишь важно не застрять, как безнадежно застрял я.

С Гончарова свернули на Добролюбова. Елена вдруг остановилась.

— Давайте постоим. Не хочется к себе идти. Там все гении, а поговорить не с кем.

— Давайте, мне-то всё равно, меня дома никто не ждет. И бутылочка виски еще есть.

— Вы сказали в кафе, что ваша жена далеко… А где это — далеко?

— На небе.

— Ой! — девушка прижала руки ко рту. — Простите!

— Нет, вы меня не так поняли, — усмехнулся Енисеев и суеверно перекрестился. — Она стюардесса.

— Фу-у… а я-то испугалась… ведь вы говорили о ней в кафе, как о живой, и вдруг — «на небе»!

— Мне следовало сказать: «в небе», но я уже чуть-чуть утратил контроль над правильной речью. Надо освежиться. За здоровье Наденьки, успешный полет и возвращение! — он достал «мерзавчик» и сделал глоток.

— А знаете, что: дайте и мне, — вдруг попросила Елена.

— Нет возражений! А как же «крыша»?

— Общежитие рядом, уже не так страшно.

Енисеев обтер горлышко рукавом плаща и протянул ей бутылочку. Она отпила и задохнулась, замахав перед ртом ладошкой.

— Ух-х… ужас! Я пила раньше только разбавленное… с тоником или со льдом. Как вы его тянете из горлышка без закуски?

— После литра это уже всё равно. Обжигает только изнутри.

— Вы выпили литр виски?!

— К сожалению, больше. Правда, за целый день.

— Но от этого же можно умереть!

— Как пророк я не вижу себя умершим от виски. А потом, я же не изнеженный европеец, японец или американец.

— Тепло стало, хорошо! Дайте еще.

— Вот! Так эти литры и выпиваются: глоточек за глоточком. Видите — оно вас уже не обжигает. Так вы со мной сопьетесь, и к пьющему пророку добавится еще пьющая писательница. Не увлекайтесь!

— Нет. Я попросила виски для храбрости.

— А чего вы боитесь? — Енисеев оглянулся по сторонам; на темной улице Добролюбова не было ни души. — Меня, что ли?

Она улыбнулась.

— Как раз наоборот. Вы, наверное, очень порядочный человек, сколько бы ни выпили… Я предупредила вас насчет приставаний, и вы не сделали ни единой попытки… хотя мне было бы интересно посмотреть, как это у вас получается. А я чувствую… в общем… я вдруг подумала… не знаю, как сказать… Короче, если бы хотели остаться сейчас со мной, то я бы не стала возражать. Вот. — Она, как школьница, спрятала руки за спину и неуверенно улыбнулась.

Енисеев заглянул ей в глаза; Елена не отвела взгляда.

— Вы серьезно?

— Ну, если девушка согласна остаться с мужчиной, это достаточно серьезно. Надеюсь, вы поняли, что я вам предлагаю не то, что дамы в кафе.

— Ну, естественно!

— Только пойдемте к вам, в общежитии неудобно. Можно, но лучше не надо.

Енисеев сразу как-то протрезвел.

— Леночка, объясните… Я вам понравился, что ли?

— А я вам?

Он положил ей руки на плечи.

— Очень! Но я не стал бы к вам приставать и без предупреждений с вашей стороны.

Девушка опустила глаза; он почувствовал, что ее тонкие плечи под его ладонями напряглись.

— Потому что не изменяете и никогда не изменяли своей жене? — прошептала она. — Это правда?

— Это правда. Причем, скажу вам честно, я вовсе не уверен, что она мне не изменяет. Но дело в том… в общем, когда мы познакомились, у самолета, в котором мы летели, отказали два двигателя. Она выглядела очень испуганной и несчастной. И тогда я предсказал, что через двадцать минут моторы заработают.

— И они заработали?

— Да, ровно через двадцать минут. Мы потом оказались в одной гостинице, познакомились… В том, что она меня полюбила тогда, мое предсказание в самолете имело большое значение. С тех пор немало изменилось, мы несколько отдалились друг от друга… Но с моей стороны не изменилось главное: когда она в воздухе, я не то что ей не изменяю, а даже не подступаюсь к другим женщинам. Словно предсказав тогда, в иркутском рейсе, избавление от катастрофы, я взял на себя здесь ответственность за ее жизнь в воздухе. У меня такое ощущение, что если я изменю ей, то оставлю без защиты, предам.

— Вы очень любите ее?

— Да. Наверное, той любви, что прежде, между нами уже нет, но мне довольно того, что есть. Я не представляю себе жизни без нее.

— Повезло человеку!

— Кому именно?

— Да вашей Наде, конечно. Без особых хлопот, как я поняла, ей достался умный, тонкий, порядочный человек с необычайными способностями, хранящий верность во время всех ее отлучек. И это при том, что сами вы сомневаетесь в ее верности.

Енисеев, в жизни не слышавший столько комплиментов в свой адрес, растерянно глядел на Елену. Как ни был пьян, он понял, что означала горечь в ее словах: она тяжело переживает унижение женщины, первой предложившей себя мужчине и нарвавшейся на отказ.

— Леночка, я знаю, как вы сейчас уязвлены… — пробормотал он. — Я глубоко благодарен вам за чувство, проявленное вдруг к отвергнутому всеми человеку, от которого, к тому же, разит перегаром, и который болтает глупости… Я, ей-богу, не хотел вас обидеть… о такой девушке, как вы, можно только мечтать… но поймите и меня… я был с вами откровенен, сказал даже то, о чем не должен был говорить — о своих постыдных, ничем не подтвержденных сомнениях в верности жены…

Девушка отвела взгляд, губы ее задрожали.

— Да уж, это непросто для моего самолюбия, — сдавленно сказала она, справляясь с собой. — Пытаться затащить в постель поддатого женатика и услышать «нет»… такое с женщинами, особенно с интересными женщинами, бывает в одном случае из ста. Или, может быть, в одном из тысячи. И надо же: этот случай оказался мой. — Елена попыталась улыбнуться, но на глаза ее навернулись слезы.

— Это не случай, Леночка, это судьба — моя тяжелая, неподъемная ни для кого, кроме меня самого и, может быть, Нади, судьба. Пусть то, что я думаю о своей мистической роли на земле, пока Надя в воздухе, — бред, предрассудки, но это бред и предрассудки человека, предчувствия которого часто сбываются. И я просто не имею права ими пренебрегать.

— Да, да, я понимаю… Вы правы.

— Ты. Давай на «ты». Мы пили из одной бутылочки.

— Это был единственный интим, который между нами случился, — невесело усмехнулась она. — Хорошо: ты прав. Что дальше? Только не говори: «давай останемся друзьями».

— Почему? У меня нет друзей.

— У меня тоже. И вечные проблемы с мужиками. Хорошие все заняты, а те, которым нравлюсь я, не нравятся мне. Особенно сверстники.

— Мужчина, нужный тебе, тебя найдет. Проблем с мужиками только у шлюх нет. Но мужчины любят не шлюх, а женщин, приносящих волнение неутоленной страсти. Это властное томление женской плоти по мужской есть та наполненная до краев чаша, которую должен испить мужчина, чтобы полюбить. Чувственно полюбить, по крайней мере. А, пригубливая со дна других чаш, он лишь утоляет свою похоть, не более того. То, что ты называешь проблемами с мужиками, и есть полная чаша, которую ты несешь своему мужчине. Ты его еще пока не видишь, но он-то тебя увидит, будь спокойна. Просто это происходит не сразу. Терпение — единственное, что тебе необходимо.

— Это томление женской плоти по мужской может изобразить любая шлюха.

— Да, может. Она лишь не может подарить мужчине неповторимое ощущение, что он выпил из полной до краев чаши. Это, как ни стони, как ни извивайся, не получится, если чаша почти пуста.

— Ты меня заводишь впустую этими разговорами, а не успокаиваешь. Я пойду, а то тебе придется испить полную чашу прямо здесь. Я же тебе говорила, что у меня крыша едет, когда я немного выпью.

— Дурочка, я же тебе будущее предсказал, как ты просила.

— Спасибо. Но я тебя не это будущее просила предсказать. А про твою полную чашу любая женщина знает. Только она наполняется непросто. Представь девушку, не девственницу, но разборчивую в отношениях с парнями: она не просто терпит, неся какому-то дураку свою чашу, она еще и физически страдает от женского одиночества, пока вы вовсю пригубливаете со дна других чаш.

— Не все и пригубливают. Это женский предрассудок — думать, что все настоящие мужики — сластолюбцы. А настоящие — это парни с неутоленной страстью, стесняющиеся взглянуть женщинам в глаза. Они тоже страдают. Но если уж дорвутся до вас…

— Прощай. — Она повернулась и пошла к своему общежитию, находившемуся на углу Добролюбова и Руставели.

Енисеев допил бутылочку, швырнул ее в урну и побрел за Еленой, дабы убедиться, что к ней не пристанет по пути какой-нибудь ночной гуляка. Она шла, не оглядываясь, размахивая сумкой с ноутбуком, но, видимо, чувствовала его присутствие за его спиной, потому что у дверей общежития обернулась и сказала:

— Ладно, будем друзьями. Увидимся у Анатолия?

— У Анатолия или в другом месте. Где-то у меня была последняя визитка… Вот, возьми. Позвони, и твой телефончик у меня отразится.

Елена взяла мятую визитку, встала на цыпочки и поцеловала его в щеку.

— Привет Наде! — И исчезла за дверями.

Енисеев постоял, закурил, а когда двинулся в путь, вдруг понял, что идти не может, как это часто бывает с пьяными, которые неплохо держатся на людях, но совершенно «разваливаются» в одиночестве. До дому же было не менее двадцати минут ходу. Он стоял, держась за дерево, пока не услышал шум автомобиля. Покачиваясь, Енисеев выбежал к проезжей части и, ослепленный светом фар, замахал рукой, но тут же пожалел об этом. Это был милицейский патруль.

Машина затормозила, в окошко выглянул мент.

— Что случилось? А, Пророк! Загулял в условном заключении? А хорошо ты тому олигарху предсказал! Ты чего?

— Мужики, не подбросите домой? Чего-то идти не могу.

— Ну, еще бы, от тебя такой выхлоп, что я сам запьянел! Может, в вытрезвитель?

— Не, ну какой вытрезвитель? У меня же условный срок. Домой! Я заплачу.

— Ладно, залезай.

 

2

— Что за Елена тебе прислала эсэмэску с телефоном? — Надя стояла в головах у Енисеева с его мобильником в руках.

Енисеев с трудом открыл глаза и с еще большим трудом оторвал голову от подушки. Он спал одетый, — спасибо, что без ботинок. В комнате — полумрак. Что это: утро, день, вечер? Шторы задернуты — бог его знает. Наверное, день: Надя планировала вернуться из рейса после полудня.

— Который час? — пролепетал он высохшим языком.

— Кто такая Елена? — повторила свой вопрос Надя.

— Елена? Не знаю.

— А почему она шлет тебе эсэмэски? И откуда знает твой телефон?

Это были тяжелые, жестокие вопросы с похмелья. Какая Елена? Какие эсэмэски? Тут он вспомнил.

— А, Елена? Это писательница. Живет на Добролюбова, в общежитии.

— Ты был у нее в общежитии?

Енисеев задумался. У общежития он был. Да, был. И там она… Память возвращалась к нему постепенно, в шахматном порядке.

— Нет, ни в каком общежитии я не был, — уверенно сказал он. — И вообще, если ты думаешь… ну, в том смысле, что об этом обычно думают… то ничего не было. То есть вообще ничего.

— А почему ты дал ей свой телефон?

— Ну, мы поговорили с ней… В ночном кафе на «Тимирязевской». Она хотела написать обо мне… Я сказал, что не надо…

— И поэтому дал ей телефон?

Енисеев сел на постели, от чего у него в голове качнулась какая-то гиря и перед глазами мелькнули огненные шары, и уставился на Надю. Подобный допрос она ему устраивала впервые. И в мобильник его заглядывала впервые, — а если и заглядывала, то ему об этом не говорила.

— Надюша, ты чего? Я же не проверяю твой телефон. Ну, дал и дал. Что тут такого? Мало ли кому я даю свой номер? Она писатель, с ней есть о чем поговорить…

Надя сунула ему мобильник в руки и села в кресло напротив.

— Эсэмэска пришла несколько минут назад, когда ты спал. Я услышала сигнал и взяла посмотреть: может, что-то важное? Не хотела тебя будить. И увидела еще звонок с того же номера, на который ты не ответил. В начале третьего ночи. Видимо, вы очень интересно поговорили, раз она решила позвонить тебе в такое время.

— Да не в этом дело! Она позвонила, чтобы ее телефон у меня отразился, как мы договорились.

— Ага, значит, это ты первый дал ей телефон. Но она, видишь, волнуется, что ее номер у тебя не отразился, и поэтому послала еще эсэмэску. Вы хотите снова встретиться и еще поговорить?

— Так, погоди, — выставил вперед ладони Енисеев. — Я не так быстро соображаю, как ты задаешь вопросы. Голова не работает. Надо поправиться. Извини.

Он, качнувшись, встал, подошел к бару, стараясь держаться ровно, что ему не очень удалось, взял «мерзавчик» виски и отправился на кухню, чтобы не похмеляться на глазах у Нади. Там Енисеев дрожащей рукой вылил виски в стакан, проглотил, передернувшись, и запил водопроводной водой. В голове немного прояснилось. Он закурил сигарету. В комнате, между тем, раздавался немелодичный перезвон бутылочек. «Бьет она их, что ли?» Енисеев полез в холодильник, где еще оставалась пара «мерзавчиков», и переложил их к себе в карман, чтобы иметь запас на всякий случай. После этого он вернулся в комнату.

Шторы были отдернуты, в окна лился тусклый осенний свет. Злая, оттого еще больше красивая Надя сгребала из бара в полиэтиленовый пакет бутылочки с виски, джином, текилой, коньяком, водкой.

— Ликвидация? — не без сожаления поинтересовался Енисеев.

— Да, ликвидация. Рано или поздно это должно было кончится плохо. Ну, спрашивается: зачем я вслед за другими девчонками таскаю эти бутылочки? Ведь мне они не нужны. Все таскают, и я таскаю. А ты теперь спиваешься этим ворованным виски. Да еще, наверное, писательницу Елену угощаешь. Всё, хватит. Будет мне наука. Пей, если хочешь, но я тебе помогать спиваться не буду. — Она взяла тяжелый погромыхивающий мешок и отнесла его в прихожую.

— На мусорку? То-то бомжам будет счастье!

— Пусть хоть им будет счастье.

Енисеев присел. Виски заиграло в крови, изгоняя из тела похмельную тяжесть и тоску. Продолжать разговор, затеянный Надей, не хотелось, хотелось сидеть с сигаретой у окна, вкушая горьковатый мед похмелья, но и не продолжать было нельзя. Он прочистил горло и сказал:

— Ты спрашиваешь, хотим ли мы снова встретиться и поговорить? А почему нет? Надо же мне с кем-то говорить? Знакомые по прежней жизни меня теперь за версту обходят.

По светлому личику Нади пробежала тень. Она подошла к Енисееву, глядя в глаза.

— А со мной? А со мной тебе не о чем поговорить? Ты же со мной теперь почти не разговариваешь! Тебе не интересно? Ну, еще бы: я же не писательница!

— Я думаю, что тебе не интересно.

— Почему ты так решил? Потому что я простая стюардесса?

— Нет, потому что ты и так обо мне всё знаешь.

— Так ли уж всё? Я не знала, например, что тебя интересуют молодые писательницы. Она же молодая?

— Молодая. И лысая. То есть бритая наголо.

— Отлично. Тебя на остренькое потянуло, Енисеев?

— Надя, я когда-нибудь тебя обманывал? Я же сказал: ничего не было. И быть не могло.

— А я не говорила, что было. Но я не верю, что быть не могло. Если мужчина подолгу разговаривает с молодой женщиной ночами, то кому-то из них кое-чего хочется. Вопрос только в том, кому — тебе или ей. Или хотелось вам обоим, но ты до поры до времени сдержался?

Енисеев облизал пересохшие губы. Надя попала в точку, но рассказать ей о том, чего вдруг захотела минувшей ночью Елена, он не мог, потому что в таком случае намерение и дальше встречаться с ней выглядело, действительно, двусмысленно. Он всё же обманывал Надю, точнее, не говорил ей всей правды, и признаться в этом себе было неприятно. Но почему именно она заставляет его отчитываться — она, которая по полгода не ночует дома?

— Надя, я был, вообще-то, пьян. Не слегка пьян, а сильно, так что никаких женщин мне не хотелось. А чего хотелось ей, меня не касается. Мы разговорились, а поскольку я давно ни с кем не разговаривал, то как-то втянулся. А ты, когда тебе доводится бодрствовать в аэропортах ночами, совсем ни с кем не разговариваешь?

— Разговариваю. И могу рассказать, с кем и о чем. Но тебе же это не интересно. Когда-то ты меня спрашивал, как прошел полет, что я делала после полета в другом городе, а сейчас вообще ничего не спрашиваешь. Раньше мы хотя бы разговаривали на другие темы, а после смерти твоего клиента из тебя слова не вытянешь. Я поняла это так, что теперь тебе вообще не хочется разговаривать с людьми, и решила терпеть, но оказалось, что с некоторыми людьми, причем женского пола, ты не прочь подолгу общаться ночами.

— А если бы я общался днем, тебя бы это тоже волновало?

— Волновало бы. До того, как мы стали близки, мы разговаривали, и много разговаривали. Для тебя это имеет значение, я знаю. Если же ты молчишь со мной, я понимаю это так, что ты ко мне охладел. Ты разлюбил меня? Ответь, пожалуйста, мне это важно. Мне нет еще тридцати. Я живу со странным человеком, от которого многое готова была терпеть, но при условии, что он меня любит. Если же этот человек меня не любит, не разговаривает со мной, пьет, не работает, но при этом охотно заводит женские знакомства на стороне, то мне кажется правильным дать ему свободу. И подумать, наконец, о себе.

Енисеев, как всякий похмельный человек, в начале этого разговора испытывал чувство вины и склонен был почти во всем соглашаться с Надей, но постепенно его стало одолевать раздражение. Она живет со странным человеком? Когда он женился на ней, ему было плевать на то, что она стюардесса. А между тем замужняя стюардесса — это редкость, на них предпочитают не жениться, и не только из-за их работы, мало совместимой с супружеской жизнью, но оттого, что стюардесс считают не слишком разборчивыми в отношениях с мужчинами. Да им, наверное, и трудно быть слишком разборчивыми из-за кочевого образа их жизни. Енисеев плюнул на все эти обывательские соображения и, не задумываясь, женился на Наде. И она вышла за него замуж, взяв на размышления всего ночь, хотя практически с самого начала их знакомства знала, что он весьма странный человек. Теперь же Надя не то чтобы ставит ему это в вину, но подчеркивает некую жертвенность того, что она, вся такая нормальная, вышла замуж за не очень нормального человека, возомнившего себя пророком. Да, Надя, наверное, вправе упрекать его в том, что он не работает, в то время как она не вылезает из полетов и копит деньги на будущую жизнь. Но ведь он соблазнился предложением Ступара отчасти и потому, чтобы приносить домой больше денег. И Надя поначалу — он видел — была рада такому решению. Если бы не трагическое фиаско у Ступара, он бы, как прежде, зарабатывал себе понемногу в газетах и журналах, — не столько, конечно, сколько зарабатывала Надя, но ведь нахлебником он у нее не был, оплачивал квартиру и прочее, потому что бо́льшую часть своей зарплаты она клала в банк под проценты. А теперь к газетам и журналам Енисеева на пушечный выстрел не подпускают, и он, в дополнение к тому, что человек странный и с недавнего времени пьющий, получил еще упрек в том, что он безработный. По форме это было справедливо, а по сути не очень. И Надя могла оказаться безработной, но он бы и не думал упрекать ее в этом, зная, сколь несладок был ее хлеб. Жили бы на его журналистские заработки победнее, но не нищенствовали бы.

А еще царапнуло Енисеева то, что он не позволял себе выказывать свою ревность, когда в прежние времена Надя рассказывала что-либо о мужчинах из своего экипажа, особенно о том, как им случалось проводить вместе время между полетами, а Надя это сделала весьма активно при первом подвернувшемся случае! Да, Енисееву тоже казалось сомнительным, что ее общение с пилотами в других городах ограничивается походами в магазины или кафе — прежде всего потому, что это едва ли интересно пилотам. Но он загонял свои сомнения внутрь, не давая им разрастаться, потому что ревность, отпущенная на волю, быстро душит или подчиняет себе все другие чувства.

Надя же и не подумала проявлять дипломатию относительно кафешного знакомства Енисеева и сразу стала ставить вопросы ребром. Конечно, в истории с Еленой не так всё было просто, и, если бы не Надя, он бы, конечно, переспал с ней, независимо от того, сколько выпил. Но он с Еленой не только не спал, но и не предпринял никаких попыток для этого и поступал так всегда, когда открывались некие возможности во время отсутствия Нади. Потому что всё, что он говорил Елене об ощущаемой им мистической ответственности за жизнь Нади, было правдой. Потому что было правдой то, что он ее любил. Теперь же почему-то требовалось доказывать Наде правдивость того, что он делал без всякого принуждения. Уязвляла и легкость, с которой Надя была готова поверить обратному. Ей кажется правильным подумать, наконец, о себе, в то время как он, получая порой вполне определенные сигналы от других женщин, думал только о ней.

Енисеев молчал, несколько удивленная Надя тоже.

Проще всего было бы сказать в ответ на вопросы Нади, что он любит ее. Однако ему казалось унизительным делать это сейчас, когда она поставила ему, безработному, впавшему в меланхолию и запившему, некие условия. То, что Енисеев почти не разговаривал с Надей, совершенно не значило, что он в ней не нуждался, — напротив, теперь нуждался в ней больше, чем когда-либо. А зависимые люди, особенно люди похмельные, весьма болезненно относятся к предъявляемым им требованиям, когда слабы.

— Ты свободна, — проронил, наконец, тусклым голосом Енисеев. — Я не вижу в своей жизни никакого просвета. Почему ты должна мучиться со мной? Женский век короток. Я съеду к родителям.

Надя разгладила юбку на коленях. Она казалась спокойной, хотя лицо ее осунулось.

— То есть для тебя встречи с этой Еленой важнее, чем наша жизнь?

— При чем здесь Елена? Мне нет до нее почти никакого дела. Я познакомился с ней вчера, пьяный. Я совершенно случайно узнал ее имя, а мог бы и не узнать, она не представлялась. И тогда я бы тебе рассказывал: «Я вчера познакомился с лысой девушкой, имени которой не знаю», а ты бы спрашивала: «Ты хочешь встречаться с этой лысой девушкой?» Сюжет, достойный пера Ионеско. Пьеса «Лысая певица». Что я Елене? Что мне Елена? Ни Елена, ни любая другая женщина, узнав меня, жить со мной не захочет. Ты терпела меня, спасибо. Хватит тебе терпеть.

— Я не просила для себя свободы. Я сказала, что ты можешь быть свободным, если хочешь.

— Это одно и то же. На фиг тебе моя свобода? Всех волнует только своя свобода. Ты, действительно, еще можешь выйти замуж, родить детей. А что со мной? Это всё равно, что жить с сумасшедшим.

— Ты не ответил на мой вопрос: ты больше не любишь меня?

— Я понимаю, женщинам важен этот вопрос. Это как необходимая юридическая формальность или отпущение грехов. Приняв решение расстаться с мужчиной, женщина должна для очистки совести решить вопрос с любовью. Люблю ли я тебя? Да какая тебе разница, если ты меня не любишь?

— Я этого не говорила.

— А что ты говорила? «Я живу со странным человеком, которого готова терпеть при условии, что он меня любит»? Где тут твоя любовь? Ты готова терпеть меня, если я тебя люблю, но одной любви, очевидно, тебе недостаточно, и поэтому ты предъявила мне дополнительные условия: не пить, работать, чаще с тобой разговаривать и не встречаться с молодыми писательницами. Раньше я всё это делал без напоминаний, а теперь, извини, не могу, пребывая в депрессии. А когда я из нее выйду, я не знаю. Так что, действительно, лучше расстаться.

— Тебе, я вижу, эта идея понравилась, и ты схватился за нее обеими руками, стоило только намекнуть.

— А ты зачем намекала?

— Чтобы привести тебя в чувство.

— Я пришел в чувство! И честно смотрю правде в глаза. Что я могу для тебя сделать? Я даже не смог вытащить тебя из стюардесс.

— Ты стесняешься, что я стюардесса?

— Нет, но ты не стесняешься этого. Как ты можешь ревновать меня к какой-то эсэмэске, если заставляла меня ревновать годами, улетая из моей жизни с мужчинами, хорошо знающими о твоем прошлом до меня?

— Что-что? — Надя даже привстала. — О каком прошлом? С какими мужчинами?

— Ну, с кем ты там работаешь? С пилотами, штурманами, бортинженерами, стюардами… Что ты на меня смотришь такими глазами? Ты же была близка с каким-то пилотом, сама говорила.

— Ты что, намекаешь, что стюардессы — проститутки?

— Не цепляйся к слову! Под прошлым я имею в виду жизнь до меня.

Надя легко, словно не касаясь пола, сделала шаг к нему и влепила пощечину. Удар ее тоненькой руки был тяжел: голова Енисеева откачнулась сантиметров на двадцать.

— Еще! — зажмурившись, попросил он. — Для равновесия. С похмелья очень бодрит.

— Знаешь что, Енисеев? — сказала она, глядя на него с презрением. — Иди-ка ты… сам знаешь куда. Мое прошлое тебя не касается. Мне за него не стыдно. Я начала работать вскоре после школы, потому что мама болела. Работу свою люблю, хотя она и нелегкая. Да, влюблялась, как многие девушки, но не в каждого встречного-поперечного. Я улетала от тебя не с мужчинами, а работать. В том числе и с мужчинами, конечно. Ты тоже в редакциях работал с женщинами. Я никогда не спрашивала, что ты делаешь тут без меня. Сегодня — первый раз. И лучше бы не спрашивала. Я узнала о тебе много такого, чего знать бы не хотела. Ты, оказывается, считал меня чем-то вроде путаны. Спасибо тебе за это.

— Слушай, мы тут погорячились… — сказал, почесывая щеку, Енисеев.

— Нет, мы не погорячились. Мы выяснили правду. Мы расстаемся, как ты хочешь. Найди себе не путану. Без прошлого.

— Не надо мне без прошлого! Я просто говорю, что оно у тебя есть, как и у меня, как у всех. Ты же не девственницей была, когда мы?.. Я всего лишь имел в виду…

— Я поняла, что ты имел в виду. Прощай. — Она резко повернулась и направилась к двери.

— Стой, ты-то куда уходишь? Я же сказал, что уйду к родителям.

— Ну, это твоя квартира. Что я здесь буду делать одна, наездами? Живи ты, как раньше, а я поеду к маме. Вещи потом заберу, сейчас устала. Деньги в секретере оставляю тебе, а уж когда кончатся, не знаю, что тебе делать. Придется все же где-то работать. С этим, — она пихнула ногой отозвавшийся «тирлим-бомбом» мешок с бутылочками, — делай, что хочешь, но я советую всё-таки выбросить. Ну, всё.

Енисеев, не зная, что делать — силой ли пытаться задержать Надю или умолять ее остаться, стоял, не двигаясь у окна. «Ты ее задержишь, а дальше что?» Слышал, как она одевалась в прихожей, как вжикнула молнией сапог, и не двигался. Он еще мог перехватить ее у двери, но не сделал этого. Дверь защелкнулась.

* * *

Он всё стоял у окна, когда зазвонил домашний телефон. Это было теперь редкостью, — разве что его родители звонили или Надина мама. Енисеев, испытывая острое нежелание разговаривать с кем-либо, некоторое время смотрел на надрывающийся аппарат, потом всё-таки подошел и снял трубку.

— Да.

Но ему никто не отвечал.

— Алё!

Молчание. Енисеев бросил трубку на рычаг. Кто это — Лена? Но она не знает его домашнего телефона. А кто еще мог звонить сюда, он представления не имел. Да какая разница? Енисеев достал из кармана «мерзавчик» и долго глядел на него. «Вот теперь моя палочка-выручалочка. Вместо Нади мне достался целый мешок таких палочек. Живи, не горюй! Горевать будешь, когда мешок опустеет. Тогда — по помойкам, бутылки собирать».

Он осушил «мерзавчик», лег, закурил. В комнате снова был полумрак — дело шло к вечеру, за окном по-настоящему стемнело. Мир был серым и словно покрыт бархатным слоем пыли, лишь огонек зажатой в пальцах сигареты на краткий миг освещал его. Енисеев раздавил огонек в пепельнице, посыпались искры. Это было похоже на его жизнь. Огонек уже потушен, погаснут и искры. Допить мешок спиртного — и умереть. Нет, не наложить на себя руки, а просто пить и ничего не жрать. Так умер этот актер… как его… Галкин. Попытался встать, и разорвалось сердце.

Енисеев полез в карман за другой бутылочкой, но его заставил вздрогнуть звонок в дверь. Это была еще большая редкость, чем телефонный звонок. А вдруг это Надя? По домофону-то никто не звонил! Вернулась! Передумала! А почему звонит? Ну, понятно — ключ оставила здесь! Он вскочил с кровати, зажег свет и бросился открывать.

На пороге стоял бармен Анатолий.

— Привет! — сказал он.

Енисеев открыл рот в изумлении.

— Ты… чего?

— Да вот, пришел в гости.

— Откуда ты знаешь, где я живу?

— Узнать нетрудно. Надо поговорить.

— О тотализаторе, что ли? — догадался Енисеев. — Боже, какая чушь! Вот подбросил идейку идиоту! Слушай, ты сумасшедший!

— Можно мы войдем?

— Кто это — мы?

Анатолий шагнул в сторону, и в проеме двери появились сбоку две фигуры. Енисеев запоздало сообразил, что надо захлопнуть дверь, но рослый мужик в черном пальто толкнул его в грудь и втиснулся в прихожую, за ним последовал другой мужик и Анатолий.

— Ребята, вы чего? Вам чего надо?

— Поговорить надо.

— О чем? Я вас первый раз вижу.

— Познакомимся. Это твоя жена полчаса назад вышла?

— Какое вам дело?

— Да никакого. Красивая. Жалко, если что-нибудь с ней случится. Ну что — мы так и будем здесь стоять? — осведомился мужик в черном пальто. — Может, пройдем? — Он надавил плечом на Енисеева и вытеснил его из прихожей в комнату.

Здесь, на свету, Енисеев смог рассмотреть своих «гостей» получше. Человек в пальто имел красное, бугристое, практически безбровое лицо со странными шрамами на щеках — в виде крестиков. Второй мужик, в коже, был стрижен под бобрик, черен лицом, носат и периодически, как лошадь, делал движение шеей вперед, словно воротник тер ему холку.

— Ефрем, — представился рослый со шрамами и кивнул в сторону носатого, — а это Макс. Ну, а Толяна ты знаешь.

Между тем, Макс, задевший в прихожей пакет с бутылочками, всё оглядывался на него, двигая шеей.

— Ханка, бля буду, — пробормотал он Ефрему, — полная сумка.

— У него этого добра полно, — пояснил сумрачный Анатолий. — Жена откуда-то таскает.

— Да? Покажите мне это место, я тоже хочу. Жалко, что я за рулем, а то бы выпили за знакомство, — подмигнул Макс Енисееву.

— Слушайте, вы блатные, что ли? — не выдержал тот. — Идиот, зачем ты их привел? — повернулся он к Анатолию.

— Чтобы ты был посговорчивей. Ты, кажется, своей выгоды в жизни не знаешь, — объяснил Ефрем. — Ну, что, Пророк, замутим дельце?

— Парни, я не деловой. Идите вы на «три»!

— Мы не парни, — внушительно возразил Ефрем. — Это ты парень. А мы, чтоб ты знал, — люди. Поэтому посылать нас не надо. Здоровее будешь. Лучше скажи мне, зачем тебе мешок ханки? Будешь пить, балдеть, да? Тебе своих мозгов не жалко? Или у тебя есть запасная печень? Чего ты разнюнился, сопли распустил? Сунули два календаря условно? За такие приговоры люди солидные бабки платят и радуются, что на свободе. Пора тебе, Пророк, заняться спортом, вести здоровый образ жизни. С тем, что ты умеешь, побольше можно заколачивать, чем у Ступара. Толян дело говорит. Надо по полной программе крутить тотализатор. Там ведь как делают «бабки»? Любой пацан знает: договорные матчи организуют. Слабый вдруг выигрывает у сильного, а лавэ в карманах у букмекеров. Но ведь им со многими делиться надо: есть люди, «крышующие» этот бизнес, есть игроки, есть тренеры, есть судьи. С тобой же проще: ты можешь, не влезая в цепочку, предсказать и договорный результат. Ты ведь будущее предсказываешь, а договорный результат тоже будущее? — Этот вопрос в устах Ефрема прозвучал почти что философски. — Но один ты не справишься, только засветишься. Тебя быстро вычислят и сдадут мусорам. А может, и замочат. Тебя никто не должен видеть. Ты будешь сидеть себе дома и выдавать результатики. А остальным мы займемся. «Крышу» обеспечим. Ну, и, само собой, войдем в долю. И тебя не обидим, и сами внакладе не останемся.

— О-о-о! — застонал Енисеев. — Кому вы поверили? Говорю вам точно: ваш Толян сумасшедший! Он чокнулся на футболе, потому что смотрит его сутками напролет! То, что он рассказывает о вчерашнем матче, было пьяным приколом!

— Нет, ты подожди, — остановил его Ефрем. — Ты сказал, что «Ювентус» выиграет у «Милана» два — один и что последний гол забьет Ибрагимович?

— Сказал, — подтвердил Анатолий. — Там с ним девка еще молодая была, под «ноль» стриженная, она тоже слышала.

— Ну? — повернулся Ефрем к Енисееву. — Какой же прикол? Значит, ты знал?

— Да не знал! Это просто совпадение!

— Хорошее совпадение! Слушай, ты, конечно, мужик умный, но и мы не дураки. И футбол тоже смотрим. Как ты думаешь, Макс, если «Милан» играет у себя дома с «Ювентусом», то на чью победу народ больше ставит?

— Тут и думать нечего, — двинул шеей Макс. — На победу «Милана», конечно. В крайнем случае — на ничью.

— Вот! А ты, пьяный, взял и предсказал победу «Юве»! Он в футболе понимает, Толян?

— Понимает, — кивнул Анатолий. — И даже помнит, когда в итальянской лиге вечерние матчи начинаются. Я было сказал, что футбол, наверное, показывают в записи, и он уже слышал результат, а он мне: «Во сколько в Италии матчи начинаются? Посмотри на часы!»

— Какое же совпадение? — развел руками Ефрем. — Наугад, спьяну, ты бы предсказал победу «Милана», а не «Юве». А ты отслеживал ситуацию. Толян усомнился, а ты его убедил.

— Но «Ювентус» уже выигрывал один — ноль, когда я предсказал! Парни… э-э-э… люди… я могу наудачу «попасть» и предсказать результат одного матча, но делать это регулярно у меня не получится! Проверено!

— Кем проверено?

— Мной! Когда я был подростком, появился этот… «Спортпрогноз». Я играл раза три. В первый раз я угадал все матчи первого тура чемпионата СССР по футболу, кроме одного — «Спартак» — «Нефтчи». Бакинский «Нефтчи» тогда хорошо играл, в том числе и на выезде, а «Спартак» обычно начинал чемпионат плохо. Вот я и поставил им ничью. Но «Спартак» выиграл — 4:1. Мне потом один взрослый болельщик сказал: «Ну как же ты “нарисовал” им ничью? “Спартак” хорошо играет в “комнате”». Он имел в виду, что «Спартак» играл в крытом стадионе «Олимпийский», на искусственном газоне. Да только откуда я знал, где он будет играть? За семь угаданных результатов из восьми я занял второе место и получил выигрыш в тридцать шесть рублей. Купил себе на них модные «вареные» штаны и блузу-толстовку. Второй раз я уже играл на хоккейные результаты, допустил несколько ошибок и не получил никаких денег. То же самое было в третий раз — не помню уж, в каком спорте. И я бросил «Спортпрогноз».

— Ну и что? Ты же еще не был пророком?

— Не скажите! Я уже к тому времени предсказал войну в Афганистане! С тотализатором этим получится, как со «Спортпрогнозом». Несколько раз выиграю, но больше — проиграю. С таким же успехом вы и Анатолия можете использовать. Вам это надо?

— Ты должен постараться, — пристально глядя на Енисеева своими маленькими сверлящими глазками, сказал Ефрем. — Без труда… как это?.. не вытащишь рыбку из пруда. Как ты предсказываешь другие вещи? Вот и здесь так же предсказывай. Напрягись, Пророк, и огреби «бабки»!

— Да это же не только от моих усилий зависит! Ну, как вам объяснить? У меня, как и у вас, нет органа для предсказаний. Мне помогает что-то извне. И на добывание денег оно не настроено.

— Рассказывай! Видали по «телеку», как оно не настроено! А три тыщи баксов за сеанс?

— Вы всегда верите «телеку»? У меня всего два сеанса у Ступара и было! Первый — пробный, я не знал, что деньги за него получу, да и не предсказывал ничего, просто сам догадался, что к чему. А во втором случае, когда было настоящее предсказание, речь шла о несчастье, связанном с угрозой жизни, а я за такие вещи деньги не брал. Так и указано было в договоре. Так что за деньги не получится!

— А с угрозой для жизни получается?

— В общем, да.

— Тогда для твоей жизни есть угроза. Сначала мы тебе выколем глаза, потом отрежем уши, потом, если не образумишься — голову.

— Нет, сначала отрежьте язык, потом отрубите руки и спрашивайте: какой будет счет в матче «Манчестер Юнайтед» — «Челси»! А когда я стану моргать — раз, два! — тогда выколите глаза! А когда стану кивать головой, отрубите голову. Вы мудаки, а с мудаками я разговаривать не хочу. Пошли в жопу! — Енисеев оттолкнул Макса, стоявшего у дивана, и лег.

Бандиты переглянулись. Они, сопя, стояли возле Енисеева (Анатолий несколько сзади) и, видимо, не знали, что им делать.

— Ты чего… разлегся? — несколько растерянно спросил Ефрем.

— Я у себя дома. Вы мне надоели. Я же тебе всё объяснил, урод! Ты что, русского языка не понимаешь?

— Кто я? — грозно надвинулся Ефрем.

— Ты дебил и вонючий урод! Ну, убей меня!

Ефрем не двинулся, но страшно заскрипел зубами.

— За базар ответишь, сука! Ответишь!

— Ефрем, не сейчас! — сдавленно сказал Анатолий.

— Заглохни, чмур! Он у меня год будет предсказывать бесплатно, а я в это время его жену трахать буду! А не захочет, будем ее трахать без перерыва всей братвой! Вот сейчас ее дождемся и начнем трахать!

«Не было счастья, да несчастье помогло, — соображал Енисеев. — Это хорошо, что Надя ушла к маме. Едва ли они знают ее адрес. Надо только убедить их, что Надя вернется, и будет находиться здесь».

— И девку эту лысую тоже можно, — предложил Анатолий. — Он, кажется, на нее запал.

«А вот это хуже. Подкараулят ее у кафе, выследят, где живет…»

— Лысую? Пожалуйста. — Енисеев старался, чтобы голос его звучал как можно более безразличней. — Она мне никто. Если я на нее и запал, то не помню, пьяный был. А насчет жены я вам вот что скажу: вы меня лучше сейчас убейте, а то я всё милиции сообщу.

— Сообщи! — согласился Ефрем. — Только сейчас мы тебе не дадим. Тебе придется подождать, когда мои люди привезут сюда эту лысую девку, которую ты нам сдал, зарежем ее, потом оставим твои пальчики на рукоятке ножа и по всему ее телу, и выбросим ее на улицу. Найдутся свидетели, что это ты ее бросил. А Толян подтвердит, что ты приставал к ней в кафе. После этого можешь говорить всё, что хочешь. Ты ходишь под условным сроком, тебя никто слушать не будет. Будешь париться на киче, пока мы твою жену трахаем. Но на киче тебя не оставят в покое, у нас везде свои люди. Ты из зоны станешь предсказывать нам результаты по мобильничку, и попробуй, сука, ошибись! Ну, что, послать за твоей лысой?

— У меня от твоих угроз уже девушки кровавые в глазах. — Енисеев достал из кармана «мерзавчик» и демонстративно медленно отхлебнул. — Хочешь, я предскажу, как ты подохнешь?

Ефрем моргнул и с некоторой заминкой ответил:

— Нет, не хочу, потому что ты все равно подохнешь раньше.

— Как знать, как знать! Пока я тебе нужен, не подохну. И не надо меня пугать! Тебе это невыгодно. Под пытками предсказания не получаются. Кстати, в этой игре, если она состоится, банковать будешь не ты. Ты удивлен? Да-да, не двигай желваками! А ты думал, ты, что ли? А кто ты такой? Я пророк, а ты кто? Нет, хвост головой не вертит! Я умный, а ты не очень, как я убедился! Как же ты можешь мной управлять? Какая от этого польза?

Ефрем покосился на своих спутников.

— Ну, это мы еще посмотрим, кто из нас умный… Значит, ты хочешь банковать? Стало быть, согласен?

— Кто тебе сказал, что согласен? Нет, сейчас я на серьезные темы разговаривать не буду. Ты что, не видишь, что я в запое? На хрена тебе согласие пророка, который в запое?

Ефрем, наморщив бугристый лоб, смотрел на Енисеева.

— И давно ты в запое?

— А я помню? День, что ли, назвать, когда начал? Ладно, ребята, мотайте отсюда, не нужно, чтобы вас видела моя жена. Она всё испортит. Через денька два я оправлюсь, поговорим. Оставь свой телефончик. Я, в принципе, сейчас без работы, лишний заработок мне не помешает. В принципе, он верный. Мне даже кажется, что ты преувеличиваешь опасность. Если обычным людям можно угадывать за деньги спортивные результаты, то почему нельзя пророкам? В каком законе это написано? Но одному мне, действительно, не справиться. Да и условный срок на мне.

— А чего ты поначалу отказывался, пургу гнал? — с подозрением спросил Ефрем.

— С такими, как вы, я еще дела не имел. Вы топорно работаете, неинтеллигентно. В квартиру врываетесь, грозите: изнасилуем, зарежем… А тотализатор — дело интеллигентное. От ваших рож за версту криминалом пахнет. Тут надо многое обдумать. Тактику, стратегию. Мой процент. От вашей сговорчивости будет многое зависеть. Но не сейчас. Давайте денька через два.

— Ага, мы уйдем, а ты позвонишь в ментовку? — сказал Макс.

— Пусть звонит, — ответил за Енисеева Ефрем. — Кто ему, пьяному, поверит? Ну, выведет он ментов на Толяна… Ну и что? Нас-то он не знает… Толян скажет: да, был такой разговор в шутку, о чем еще с ним, пьяным, говорить, когда он часами торчит в кафе? Он сейчас в запое, белая горячка начинается, девушки кровавые мерещатся. И всё. Он же с судимостью ходит, ему ментов слишком беспокоить не резон. Они отвезут его в суд, если доставать будет, и там ему изменят меру пресечения.

— Вот, — с одобрением кивнул Енисеев, — это уже получше, чем прошлый раз. Мысль какая-то прослеживается. Ты не безнадежен, Ефрем. А то бы начали сейчас здесь насиловать мою жену, резать лысую девушку, мои кровавые отпечатки на ней оттискивать… Брр! Конечно, я бы с такими не стал работать. Вот ты, Ефрем, по-моему, обиделся, что я тебя дебилом назвал. А как же тебя прикажешь называть, если ты приходишь к курице, несущей золотые яйца, и угрожаешь ей выдавить глаза, открутить крылья, голову, чтобы она побольше яиц несла? А?

— Красиво поешь, — ответил Ефрем. — Лады, пусть будет по-твоему. Протрезвляйся. Только я тебе самому откручу яйца, выдавлю глаза и отрежу голову, если ты меня кинешь. И насчет жены мои обещания остаются в силе. Ты будешь, порванный на куски, лежать в могиле, а мы ее харить будем. Когда надоест, убьем. Забиваем стрелку через два дня, у Толяна, в это же время. Не думай сбежать, из-под земли достанем. Телефон я тебе не дам, — если что, позвоним сами по домашнему. А ты будешь держать связь через Толяна. Толян, оставь ему свой номер. Пошли, ребята.

— Да? — всё еще сомневался Макс. — А если он на «стрелку» мусоров приведет? Там-то они увидят, что мы — это не белая горячка.

— Может, лучше не в кафе? — поддержал его Анатолий.

— Мусоров он вам приведет куда угодно. Ну, привел он их, что дальше? Свидетелей у него нет, на тотализаторе мы еще не играли. А в чем, собственно, криминал? Погрозят и отпустят. Дельце, конечно, сорвется, но ему, его жене не жить.

— Ладно, валите, я устал, — сказал Енисеев.

— Может, сумку с ханкой заберем? — предложил из прихожей Макс. — А то через два дня он вообще лыка вязать не будет.

— И когда он наведет на нас ментов, как ты боишься, у них будет доказательство, что мы на его хазе были, — усмехнулся Ефрем. — Он и так думает, что мы дебилы. Ты же сегодня всё это не выпьешь! Нет, оставь ему его грёбаную сумку. Придет жена, спросит — где? И откуда, интересно, у них столько «мерзавчиков»? Из гостиницы, что ли, таскали? Там такие в холодильниках стоят. Вот она, честность-то! А нам базарит: за деньги, мол, не получается! А краденую ханку пить получается! Не знаю, какой он уже день в запое, но пока лыко нормально вяжет. Даже слишком. Мне плевать, что он будет делать эти два дня. Его предупредили.

Хлопнула дверь. Бандиты ушли. Енисеев остался лежать на диване.

 

3

«Я был на перепутье, — размышлял Енисеев, — но крылатый серафим мне не явился. А духи лжи, готовя мою гибель, поманили меня подобьем правды и теперь уничтожают тяжестью последствий. Надо было слушать священника и старца, а не носиться со своим убогим даром, как дурень с писаной торбой. Они-то меня не стали поучать, даже вроде бы ушли от прямого ответа, а на самом деле, если вдуматься, всё сказали. Пока не пришло время спасаться, можно было, действительно, еще пророчествовать. Но я упустил то время, когда следовало уже спасаться, а не пророчествовать. Вероятно, это было после гибели людей в польском самолете. Я шагнул назад, в мрачную пустыню, в прижизненный ад для пророков. Здесь что ни шаг, то к расплате, к возмездию за гордыню. Я ощутил свой дар в детстве под ярким зимним солнцем и с тех пор постепенно уходил из солнца в тень. И вот я ушел в эту тень, в изнанку пророческого мира безвозвратно. Здесь меня ждут только уроды вроде Ефрема и Макса. И хуже всего, что они ждут не только меня, но и Надю».

Енисеев встал, подошел к входной двери, открыл ее. Пусто. Спустился на этаж ниже и убедился, что там тоже никого нет. Значит, они решили его не караулить. Пока, по крайней мере. Хорошо.

Он вернулся в квартиру и запер дверь. Позвонить Наде, предупредить? Но стоит ли, пока бандиты не знают, где она? Я ее лишь напугаю, заставлю приехать сюда. А так — она завтра-послезавтра снова улетит в рейс. А вот Елена… ей стоит позвонить. Мало ли, что этим идиотам придет в голову, когда она в очередной раз придет в кафе к Анатолию. Енисеев нашел в мобильнике эсэмэску с номером Елены и хотел было нажать кнопку вызова, как подумал, а вдруг она уже сидит у Анатолия, и тот по ее реакции поймет, что Енисеев ее предупреждает? Ехать отсюда до кафе без пробок минут пять, не больше, Анатолий вполне уже может быть там. Да и громилы могут заглянуть на огонек. Енисеев послал Елене эсэмэску: «Ты не в кафе у Анатолия? Ответь по СМС».

Ответ пришел тут же: «О, неужели Илья-пророк объявился? Да, в кафе. А что?». «Умоляю: минут через 5, не торопясь, сверни ноутбук, расплатись и уходи оттуда. Иди по той стороне, где больше людей, и через некоторое время позвони мне», — написал Енисеев. «В чем дело? Ты снова пил?» — недоумевала Елена. «Пожалуйста, сделай, как я прошу! Ну что тебе стоит? И не посылай больше СМС из кафе!» Енисеев занервничал, что Елена, читающая и строчащая эсэмэски, заставит насторожиться Анатолия или кого-нибудь из бандитов, и они отнимут у нее телефон, прочитают эсэмэски, и тогда…

Он стоял у окна, ждал звонка. Пойти в милицию? Но эта компашка ведь и впрямь от всего откажется. Анатолий будет говорить про мой запой, а от меня пахнет спиртным… Но заявление всё равно написать надо, чтобы они хоть на первое время попритихли. А там посмотрим. Отнесу завтра.

Запиликал мобильник. Енисеев схватил его.

— Елена?

— Да.

— Слушай меня внимательно и отвечай только «да», «нет» и ни в коем случае не называй по имени. Ты вышла из кафе?

— Да.

— Бармен Анатолий там был?

— Нет. Только Тоня, официантка. А что?

Он вздохнул с облегчением.

— Пожалуйста, не называй никаких имен. А какие-нибудь незнакомые тебе люди в кафе были… типа уголовников?

— Да нет, не видела. Слушай, в чем дело?

— Скоро объясню. А ты где сейчас идешь, по Яблочкова?

— Да.

— А за тобой никто из посетителей кафе не пошел? Оглянись как бы невзначай.

— Попробую… Да нет, никто. Да там и не было почти никого. Девушки вчерашние да парочка ужинала.

— Отлично. Давай увидимся — у общежития твоего, на Добролюбова.

— Ну, давай. Это ты мне так свидание назначаешь, что ли? Оригинально! А в кафе нельзя было?

— Нельзя. Значит, через двадцать минут у общежития?

— Ладно.

Енисеев умылся, почистил зубы, потом пошел на кухню, взял из холодильника упаковку с авиационным обедом и стоя, без аппетита, съел кусок курицы. «Жрать не хочется, плохо, — значит, и впрямь запой. Всё, “мерзавчиков” больше не беру». Но один на всякий случай всё же в карман сунул. Он звякнул о тот, что в кармане уже был. Енисеев выругался, достал бутылочки и забросил их в холодильник. Потом вернулся в комнату, взял из секретера несколько тысяч рублей, оделся и вышел на улицу. Здесь, прикуривая, осторожно повел глазами по сторонам: нет ли где-нибудь рядом Макса или похожего на него урода. Вроде не было, двор — пуст, редкие прохожие идут по своим делам.

Енисеев быстро пошел к ведущей на улицу арке: если следивший за ним человек сидел в машине, то ему бы пришлось завести двигатель и поехать за ним. Но ни одна машина не тронулась. Енисеев зашагал по улице, но вдруг остановился и стукнул себя кулаком по лбу. А ведь Надя хотела вернуться за вещами! И сделает это наверняка завтра, потому что послезавтра уже может улететь! Енисеев вынул мобильник, нашел в «контактах» Надю, нажал кнопку. Но звонок был тут же сброшен. Он подошел к фонарю и стал набирать эсэмэску: «Надя, ответь, пожалуйста, придешь ли ты завтра или послезавтра? Это очень важно».

Енисеев пошел дальше, ожидая ответа. Но ответа не было. Видимо, сильно обиделась! Он стал на ходу писать новое сообщение, но тут, наконец, пришел ответ: «Почему это важно?». «Не приходи пока, пожалуйста, я тебя умоляю, я тебе потом всё объясню, — написал Енисеев. — Я сам соберу все вещи, какие укажешь, и принесу». Ответ был краток: «Не приду». Енисеев сначала обрадовался, а потом понял, что совершил глупость: Надя наверняка подумала, что ее отсутствием воспользовалась какая-нибудь Елена, и он не хочет, чтобы их застали вместе. Он лихорадочно стал набирать новое сообщение: «Надя, я попал в очередную историю и здесь небезопасно. Вот в чем дело».

На этот раз Надя не ответила и, судя по тому, что ее не интересовало, в какую «очередную историю» он попал, она ему не поверила. Ну, что теперь делать? Енисеев сунул мобильник в карман и повернул на улицу, ведущую к Добролюбова.

Елену он увидел на автобусной остановке возле общежития. Она еще издали внимательно, оценивающе всматривалась в Енисеева.

— Видок не очень, но вроде не пьяный. Ты зачем меня выдернул из кафе? — сказала Елена, когда он подошел. — Что за секретность?

— Слушай, пойдем в тот сквер, что на Руставели. Я тебе всё объясню.

Они пошли по улице Руставели. Искоса поглядывая на девушку, Енисеев видел, что она несколько смущена, — не столько, наверное, его неожиданным вызовом, сколько воспоминаниями о вчерашнем разговоре.

— Ну? — нетерпеливо спросила Елена.

— Помнишь, я предсказал вчера этому дураку Анатолию результат футбольного матча?

— Ну, помню.

— Так он заявился сегодня с «братками», видимо, крышующими его заведение, и они стали мне грозить смертными муками, если я не стану им предсказывать спортивные результаты в букмекерских конторах.

— Что? — не поняла девушка и остановилась. — В каких конторах? Какие результаты?

— Ну, это, как на бегах, где люди ставят на какую-нибудь лошадь и получают большие деньги, если она выиграет.

— А, это чтобы ты предсказал наверняка?

— Да.

— Смешно.

— Да нет, не смешно: этот гад Анатолий вспомнил сначала, что ты свидетель предсказания мной результата матча «Милан» — «Ювентус», потом предположил, что я на тебя «запал». Тогда бандюганы сказали, что будут мучить не только меня, но мою жену и тебя.

О том, что Ефрем угрожал зарезать Елену, Енисеев решил не упоминать.

— Меня?! — поразилась девушка. — Вот так дела! — всплеснула руками она. — Ну, жену — еще понятно, а меня-то почему, я даже тебе не любовница! Ты что, не мог им объяснить?

— Да объяснял, но они так поняли, что я тебя «отмазываю».

— И что теперь? Вот влипла! Слушай, ты зачем вчера ко мне подсел?

— Пьяный был, поговорить хотел… Я виноват, конечно… Дурацкое предсказание это… Ну, «депрессняк» у меня, полоса невезения! И ты в нее невзначай попала. Я завтра заявление в милицию напишу, вот только приду в лучший вид. Они не решатся тебя трогать, если будет заявление. А пока иди к себе в общежитие, запрись у себя в комнате, а еще лучше — в комнате какой-нибудь подруги, и никуда не выходи. На занятия завтра тоже не езди. У вас тут охрана, бандиты не станут шум устраивать.

Енисеев говорил о завтрашнем визите в милицию, стоя аккурат напротив райотдела милиции. От расстроенной Елены не укрылось это забавное обстоятельство.

— Слушай, Енисеев, а ты, правда, нормальный? Во что ты превратил свою жизнь? И жизнь людей, которые сталкиваются с тобой? Как твоя жена это терпит?

— Уже не терпит, — вздохнул Енисеев. — Сегодня ушла. Прочитала твою эсэмэску…

— Вот как? Значит, бандиты ее не найдут! Они найдут меня.

— Всё будет хорошо, — бормотал он. — Потом, ты же всё-таки писатель. Тебе нужны сильные переживания, экстремальные ситуации…

— Мне нужны мои экстремальные ситуации, господин Енисеев! Мои, а не ваши! До свидания! — Елена повернулась и зашагала к общежитию.

Енисеев подумал, не догнать ли ее, а потом решил, что чем быстрее они расстанутся, тем лучше для Елены. Он собрался было перейти дорогу, как рядом с ним остановился микроавтобус. Бесшумно отъехала его автоматическая дверь, и голос из темноты неосвещенного салона негромко сказал:

— Илья Петрович, у вас проблемы? Не будете ли вы так любезны заглянуть к нам на пару слов?

— К кому это — к вам? — щурясь в тщетной попытке разглядеть лицо говорившего, спросил удивленный Енисеев.

— К вашим поклонникам. Вы сейчас переживаете нелегкий период, и вам необходима помощь. Заходите, пожалуйста, прошу вас.

— Нет уж, как говорится, лучше вы к нам. Вы от Ефрема, что ли? Что-то уж больно вежливые…

— Мы не знаем, кто такой Ефрем. Если вы говорите об одном из уголовников, которые к вам сегодня заходили, то мы не имеем к нему никакого отношения. Давайте обсудим и эту проблему. Ничего не бойтесь, присаживайтесь.

— Илья, не надо! — услышал Енисеев сзади голос Елены. Она спешно вернулась, увидев, что он разговаривает с кем-то из минивэна. — Пойдем лучше в милицию!

Тут, наконец, Енисеев разглядел, что людей в темном салоне несколько, и все они — в шапочках-масках с отверстиями для глаз и рта.

— Да, лучше в милицию, — пробормотал он и попятился.

Люди в масках тут же выпрыгнули из машины и ловко завернули Енисееву руки за спину. Он и опомниться не успел, как его, головой вперед, затолкали в благоухающее дезодорантом чрево минивэна, защелкнули на запястьях наручники и бросили лицом вниз на заднее сиденье.

— Стойте! — закричала, колотя по микроавтобусу, Елена. — Милиция! На помощь!

В ответ из салона высунулась рука в перчатке, схватила девушку за шиворот, а другая рука заткнула ей рот.

Люди в масках возбужденно переговаривались над Енисеевым.

— А с этой что делать?

— Насчет нее никакого указания не было.

— А зачем мы заговорили с ним, когда она была рядом?

— Да она вроде бы ушла! Улица пустая, момент удобный!

— Ничего себе — удобный! Сказано было: не привлекая внимания!

Елена, мыча, билась в объятиях налетчика, пытаясь ударить его сзади локтем. Улица Руставели была пуста, от милицейского управления картину скрывал микроавтобус.

— В машину! — приказал голос, заговоривший с Енисеевым. Елену мигом втянули в салон.

Дверь закрылась, минивэн тронулся. Елена продолжала бороться, лягалась. Енисеев невольно устыдился: он-то лежал без движения.

— Выпустите ее! — закричал он. — Она же вам не нужна! Я отказываюсь говорить с вами, если вы ее не выпустите!

Тем временем на Елену тоже надели наручники.

— Будете пинаться, наденем и на ноги! — пообещали ей.

— Говорить будете не с нами, — сказал Енисееву старшой. — Она нам действительно не нужна, но она — свидетель. А нам бы хотелось обойтись без свидетелей. Извините.

— Что ж вы ее — убить собираетесь?

Старшой рассмеялся.

— Вы меня не так поняли. Девушка кричит о милиции, а нам не нужна сейчас милиция. А потом мы ее выпустим вместе с вами, потому что вам никто не собирается делать ничего плохого. А сейчас, пардон, вас придется обыскать. Изымаем только оружие, мобильные телефоны, диктофоны, фотоаппараты.

— Енисеев, ну ты и козел! — звучно сказала Елена.

Люди в масках, обыскивающие ее и Енисеева, переглянулись.

— Я-то козел, а ты зачем вернулась? Я для чего с тобой встретился? Чтобы ты шла в общежитие и сидела там тихо, как мышка! А ты? Ругалась, что втянул в историю, а сама?

— Я не из тех, кто проходит мимо, когда на их глазах похищают людей.

— Низкий поклон тебе, конечно, но меня всё равно похитили и тебя, главное, тоже. Чем же я виноват?

— Тем! Если ты женат, не подсаживайся к незнакомым девушкам!

— А ты, если такая правильная, не разговаривай с незнакомыми женатыми мужчинами!

Похитители с удивлением, молча внимали этому почти семейному спору. Потом старшой сказал:

— Извините, нам придется завязать вам глаза.

— Ребята, вы очумели? — возмутился Енисеев. — Мало того, что наручниками сковали, теперь еще и глаза завяжете! Вы что, в графа Монте-Кристо играете?

— Наручники мы с вас снимем, если обещаете сидеть спокойно, а глаза всё же завяжем. У меня такой приказ. Вы не должны, по крайней мере, сейчас, знать, куда едете.

— А чей у вас приказ?

Старшой молчал.

— Хорошо, спросим по-другому. Вы, собственно, кто?

— Люди.

— А, люди! Люди, похищающие других людей. Те уголовники, что были у меня, тоже утверждали, что они люди. Подразумевая, что все остальные, то есть не уголовники, — не люди. Но люди — это те, кто может представиться без маски. Впрочем, я и так знаю, кто вы: я же, как-никак, Пророк. — Енисеев нарочно затягивал разговор, чтобы подольше видеть, в каком направлении их везут. Сейчас они двигались по Дмитровскому шоссе в направлении Кольцевой автодороги. Промелькнула станция метро «Тимирязевская», залитая желтыми огнями платформа пригородных поездов, кафе Анатолия, выйдя из которого, Енисеев вчера смотрел на Дмитровское шоссе. Его жизнь словно кружилась вокруг одних и тех же мест, как в заколдованном лабиринте.

Но долго заговаривать зубы похитителям не удалось.

— Давайте сначала наденем повязочки… вот так… голову повыше…

Енисеев погрузился во мрак. Зато его руки освободили из тисков наручников.

— Так кто же мы, по-вашему? — в голосе старшого слышалось любопытство.

— Бывшие сотрудники госбезопасности, естественно.

— Хм… А почему вы так считаете?

— Ну… вы вежливые, но применяете насилие. Не ругаетесь матом, как менты, но скручиваете людей вполне умело, без членовредительства. Налицо профессиональная подготовка.

— А почему же тогда мы — бывшие?

— А вот оперативно вы подготовлены не очень хорошо, иначе бы не прокололись с Еленой. — «И не дали бы нам возможность увидеть, что мы едем по Дмитровке в сторону кольца», — подумал он, но, естественно, не сказал. — Значит, мало практики. Да и зачем вам, если вы действующие сотрудники ФСБ, надевать нам на глаза повязки? Чтобы мы не увидели дорогу в ваше управление?

— Ну, допустим. Хотя, с моей стороны, как говорится, без комментариев. А в чем же ваше пророчество? Это просто ваши выводы, основанные на некоторых наблюдениях, может быть, и неверных.

— Все так говорят — после того, как проходит шок от предсказания. Я сам долгое время считал, что в большинстве случаев занимаюсь обыкновенным анализом. Но потом обратил внимание — точнее, мне подсказали, — что я сначала вижу картинку в целом, а не строю предположения. К выводам я прибегаю потом — ну, как в случае с вами, когда объяснил вам, почему так сказал.

— Ты еще не нахвастался, Енисеев? — язвительно спросила Елена. — Мало тебе результата футбольного матча? Назови ему еще его фамилию, имя, отчество, чтобы он нас убил, когда повезет обратно.

Енисеев промолчал. Елена была права, но он «хвастался» перед старши́м, чтобы вызвать его ответную реакцию, исподволь побольше узнать о нем.

— Вашей жизни ничто не угрожает, независимо от того, что предскажет господин Енисеев, — заверил старшой.

Ага, значит, везут предсказывать! Ну, зачем же еще, действительно?

— Если нашей жизни ничего не угрожает, то зачем этот захват? Нельзя ли было просто связаться со мной по телефону?

— Мы навели справки и узнали, что после суда вы отказываетесь обсуждать какие-либо предложения, связанные с вашей прежней деятельностью.

— Естественно! Я ведь условно осужден за эту деятельность, как вам, наверное, известно! И мой условный срок вполне может превратиться в реальный, если я снова начну заниматься предсказаниями. Кстати, вы знаете, что я нахожусь под подпиской о невыезде?

— Знаем, — буркнул старшой. — Насчет этого можете не беспокоиться, мы всё уладим, если что. Именно обстоятельства, связанные с вашим условным сроком, заставляют нас действовать так, как мы действуем. Секретность — в ваших интересах.

— Да, если не считать, что в этом таинственном свидании, на которое вы меня везете, я абсолютно не заинтересован.

— Как знать, как знать…

Остальную часть пути они молчали.

* * *

Дорога заняла минут пятьдесят. Ехали все время прямо, на кольцевую не сворачивали, потом, уже за городом, повернули направо на какую-то местную дорогу, судя по разом стихшему шуму траффика снаружи, и — пошли петлять по ухабистым проселочным дорогам, так что Енисеев совершенно потерял ориентацию, понимая только, что они в Дмитровском районе — до Солнечногорского было далековато.

Потом въехали в какие-то ворота, с минуту постояв перед ними (характерный звук отъехавшей на роликах створки и мягкое завывание электромоторчика). Вывели Енисеева и Елену из микроавтобуса, не снимая повязок, придерживая за руки. Поднялись по ступенькам, вошли в какое-то помещение с кондиционером, гоняющим теплый воздух, скорее всего, в вестибюль; похитители вполголоса заговорили с встречающими, повторяя слово «девушка» (Енисеев различил что-то вроде «Ну вы даете!»). Потом, очевидно, его и Елену разлучили: два человека повели Енисеева по ступенькам вниз, а чьих-либо еще шагов он за собой не слышал.

Внизу с его глаз сняли повязку. Он стоял перед ярко пылающим камином. В остальном помещении царил полумрак, разрезаемый конусом света над огромным бильярдом в углу. Языки пламени играли во множестве бутылок с дорогими напитками из бара напротив. Мебель была кожаная, напоминающая ту, что Енисеев видел в агентстве Ступара, и стены тоже, как у Ступара, были обшиты дубовыми панелями, только настоящими, судя по какому-то особому тусклому свечению дерева. Ну и камин, конечно, был настоящий, в отличие от декоративного ступарского.

— Курточку вашу, пожалуйста, — сказал один из похитителей.

Енисеев послушно снял куртку и отдал человеку в маске.

— Присаживайтесь, — предложил второй похититель, указывая на кресло, — старшой, судя по голосу. — Можете курить.

Он сел, зашарил руками по карманам — сигареты остались в куртке. Тут же ему была поднесена сандаловая сигаретница с длинными черными сигаретами типа «кофе-крем» и зажигалка. После этого похитители встали за спинкой его кресла.

Воцарилось молчание, только гудело пламя да потрескивали поленья в камине. Енисеев курил; докурив, обернулся к людям в масках:

— Мы кого-то ждем?

— Скоро вы всё узнаете.

— А где девушка?

— О девушке не беспокойтесь, она в порядке.

Ждали еще минут пять, потом прямо из дубовой панели (там была незаметная глазу дверь) бесшумно появились два человека. Лицо одного из них было Енисееву смутно и как-то неприятно знакомо — правда, он не мог сказать, где и когда его видел, второй же был ему неизвестен. Они подошли к нему и церемонно поздоровались за руку. Первым желанием вежливого Енисеева было приподняться, но он сдержался, подумав: «Какого черта? Я к ним в гости не напрашивался».

Тот, лицо которого показалось Енисееву знакомым, представился:

— Владлен Константинович.

Второй отрекомендовался Павлом Исааковичем.

Здесь, при свете камина, Енисеев смог рассмотреть их повнимательней. Это были холеные, в меру упитанные люди среднего возраста «без свойств» (по классификации Музиля), одетые в вип-стиле «без галстуков» — то есть в джемпера и брюки из мягкой немнущейся ткани. Этот-то неформальный наряд людей формальных и скрывал свойства Владлена Константиновича и Павла Исааковича, — с таким же успехом и в таких же джемперах и брюках перед Енисеевым могли появиться Путин и Медведев, отдыхающие в загородной резиденции. Разница между Павлом Исааковичем и Владленом Константиновичем заключалась лишь в том, что первый имел лысину, а второй нет. Даже неустановленная Енисеевым знакомость лица Владлена Константиновича была без свойств, как не имеет свойств собственное отражение в зеркале. От них слабо тянуло дорогой туалетной водой и запахом больших денег, что, впрочем, не придавало их чертам свойственной людям без запаха дорогого «парфюма» и больших денег индивидуальности. Может быть, оттого они, в отличие от похитителей, не нуждались в масках. Енисеев сразу окрестил их про себя Розенкранцем и Гильденстерном.

— Давно хотели с вами познакомиться, — сказал Гильденстерн — Павел Исаакович.

— Те, кто действительно хотел со мной познакомиться, давно уже познакомились, — ответил Енисеев. — А вы захотели познакомиться со мной недавно. Вас что привлекло: злосчастный суд надо мной?

— И суд тоже, — уклончиво молвил Розенкранц — Владлен Константинович. — Можете идти, — махнул он охранникам в масках.

Енисееву показалась, что голос его был тоже ему знаком, хотя наверняка он не стал бы ручаться. Старшой склонился к уху Енисеева и шепнул:

— Пожалуйста, без глупостей. Мы рядом, и просто так уйти вам отсюда не удастся.

— Ну-ну, — погрозил охраннику пальцем Владлен Константинович. — Илья Петрович разумный человек — не так ли? — да и атмосфера нашей дружеской беседы едва ли вызовет у него агрессивные намерения. Просим извинить нас за доставленные неудобства, просто публичность не всегда уместна и не всегда соответствует нашим, да и вашим интересам.

Охранники удалились.

— Я уже второй раз слышу о моих интересах: сначала от того человека в маске, что ушел, теперь от вас, — заметил Енисеев. — Не слишком ли вы печетесь о моих интересах, мне, к тому же неведомых?

— Скорее всего, мы мало думали о ваших интересах, упустив при этом и свои, — загадочно сказал Павел Исаакович. — Что вы будете пить — виски, коньяк?

— Нет! — вздрогнул и торопливо отказался Енисеев. — Ничего я пить не буду. Давайте к делу.

— Ясно, — кивнул Владлен Константинович, понимающе поглядев на мешки под глазами Енисеева. — Чай, кофе, сок? Или, быть может, вы голодны и желаете поужинать? Сделайте одолжение, сейчас же накроют.

— Да оставьте вы эти церемонии! Вытащили человека с подпиской о невыезде из дома и говорите о каком-то ужине!

— Не волнуйтесь: для вашего участкового вы сейчас находитесь именно дома. Кстати, наши секьюрити сейчас сообщили нам, что вас посещали какие-то уголовники. Расскажите, пожалуйста, чего они хотели.

Енисеев коротко рассказал.

— Ну, вот видите, — назидательно заметил Павел Исаакович, — вы нуждаетесь в защите. Мы, можно сказать, появились вовремя.

— А вы намерены меня защищать? С чего бы это?

— Мы полагаем, что суд над вами подтвердил вашу правоту.

— В каком смысле?

— В том смысле, что вы предсказывали правильно. В том числе и про Путина, и про Тимошенко, и про польский самолет, что судья не принял во внимание. Но мы проверяли у Ступара: он сказал — информация от поляков надежная.

— И вам тоже захотелось отведать пророчеств? Вас судьба Бориса Михайловича не настораживает?

— Кстати, о Борисе Михайловиче, — сказал Владлен Константинович. — Этот вопрос нас очень интересует. Скажу вам откровенно: если мы найдем общий язык, то у вас в жизни больше не будет никаких проблем.

— У вас будут. Господи, зачем вам знать будущее? Вы же не сможете им управлять! Пример Бориса Михайловича вас не убеждает?

— Убеждает. Но нас интересует не только будущее, но и настоящее. Разве хорошее будущее — это не правильно построенное настоящее?

— И он так думал. И как же он построил свое настоящее, когда я предсказал ему смерть?

Оба собеседника уставились на него, а потом Павел Исаакович с запинкой спросил:

— Но мы же… не умрем сегодня, как Борис Михайлович?

— Вот видите! Вы на самом деле не жаждете узнать о скорой смерти! И это естественно. Ведь пророчества не бывают только хорошими! Или, скажем, только умеренно плохими, не сулящими угроз для жизни. Пророчества — это надвигающийся на вас хаос будущего. Лично мне о том, что вы умрете сегодня, ничего не говорит. Но я, впрочем, и не напрягался по этому поводу. Я понимаю, что вас, как и всех, страшит безвестность. Вам нужен штатный оракул, чтобы сорвать темную пелену с будущего. Вы полагаете, что с моей помощью сможете обхитрить судьбу. Повторяю: вам лучше не знать ее. Считайте это моим главным предсказанием, и если у вас есть желание отблагодарить меня за него, дайте по рогам Ефрему и его компании, и — разойдемся.

— Знаете, — промолвил Владлен Константинович, — мне кажется, у вас такое настроение оттого, что к вам никогда толком не прислушивались. Те же поляки… Но ведь не всегда так было, что предсказания не помогали людям? Зачем бы тогда древние греки держали оракулов?

— Слушайте, скажу вам честно: я не в форме, и пользы от меня вам будет мало. А дельфийским оракулом я не был никогда. Зачем обманывать себя и других? Давайте так: я вам помогу, расскажу то, что вас интересует о Борисе Михайловиче, а вы, если такие крутые и могли бы устроить мне жизнь без проблем, устраните всего лишь одну проблему — наседающих на меня любителей тотализатора.

— Пусть будет по-вашему. — Владлен Константинович откинулся на спинку кресла. — Начнем с Бориса Михайловича. На вашем суде прозвучало, что его интересовало, насколько реальны поступающие ему угрозы убийства. Но в разговоре со Ступаром мы выяснили, что его интересовало не только это.

— Его много чего интересовало! Например, предсказанная индейцами майя мировая катастрофа 21 декабря 2012 года.

— Но еще его интересовало, кто будет следующим президентом России.

— Да.

— Но вы ему этого предсказать не успели.

— Совершенно верно.

— А нам можете сказать?

— Отчего нет? Путин, конечно.

Владлен Константинович и Павел Исаакович обменялись только им понятными взглядами. Видимо, енисеевское «конечно» было для них неочевидно.

— А вот астролог Михаил Левин, например, считает, что звезда Путина закатилась, — сказал Павел Исаакович. — Мы понимаем, разумеется, что предсказания — это интуиция, не подчиняющаяся логике… Нам ясно, почему Путин хочет… и может снова стать президентом. Ясно также, почему вы отдаете ему предпочтение: мы читали статью «Пришел, увидел, победил». Нам неясно, почему ему вдруг уступит Медведев, президентские амбиции которого всё более очевидны. Полномочия позволяют Медведеву под благовидным предлогом отправить Путина в отставку и идти на второй срок самому. А дальше, на выборах — сработает административный ресурс. Можете ли вы хоть как-то объяснить: почему Медведев откажется от борьбы? Или они пойдут на выборы вместе с Путиным, и Медведев проиграет?

— Как, по-вашему, Путин — умный?

Павел Исаакович поднял брови:

— Да уж не дурак.

— Разве он не понимал в 2008 году, что, несмотря на все предварительные договоренности, человеку, отведавшему вкус президентства, захочется остаться на второй срок?

— Понимал, наверное.

— Вот и разгадка того, почему он выбрал своим преемником Медведева, а не Иванова. Путин знает о какой-то слабости Медведева, которой нет у Иванова.

— Вы имеете в виду некий компромат?

— У вас всё сводится к компроматам. Да нет, не компромат. — Енисеев задумался. — Хочешь узнать правду от политиков, дели всё сказанное ими на два. Или делай вывод, прямо противоположный тому, что говорят они. Например, Путин, передавая власть Медведеву, сказал, что тот еще больший русский националист, чем он сам. Но Путин — вовсе не русский националист и никогда им не был. — Он замолчал.

Владлен Константинович и Павел Исаакович ждали, что он скажет дальше. Енисеев же, размышляя, взял из сандалового ящичка сигарету, закурил. Так они просидели минут пять. Енисеев пускал дым колечками и следил, как они проходят одно через другое. Хозяева недоуменно переглядывались, но терпели.

Наконец, Енисеев затушил сигарету.

— А Медведев, — как ни в чем не бывало продолжил он, — русский националист? Он из ленинградской интеллигентской «тусовки», где при слове «русский» вздрагивают. Может быть, он и хотел перед Путиным казаться русским националистом, пока тот не выдвинул его в президенты. Но, когда Медведев стал президентом, он сделал всё, чтобы опровергнуть слова Путина. Он не захотел занимать нишу, предложенную ему Путиным. Теперь Медведев не упускает случая предстать либералом-космополитом. В первую очередь, перед Западом, конечно.

— Так я вам об этом и говорил! — напомнил Павел Исаакович. — Налицо президентские амбиции, стремление заработать авторитет перед Западом!

— Но это и есть ловушка, устроенная ему Путиным. Медведев, желая прослыть «общечеловеком», в любых русофобских проявлениях в национальных республиках и диаспорах обвиняет самих русских. И когда снова случится что-то вроде Кондопоги — а это обязательно случится при таком попустительстве властей, — Медведев, не подумав, сделает торопливые антирусские заявления, а Путин, напротив, сделает заявления продуманные, не обидные для русских, как это и было после событий в Кондопоге. И оставит Медведева далеко позади в рейтингах, потому что восемьдесят процентов избирателей у нас — русские.

— То есть, Медведев не пойдет на выборы?

— Вы что — смеетесь? Вы бы пошли в такой ситуации? Если Медведев вместе с Путиным пойдет на выборы и проиграет, его ждет судьба Касьянова. Во власть, пока Путин жив, он уже не вернется. А Путин может еще прожить долго. Нет, Медведев пока удовольствуется ролью при Путине. На посту премьер-министра, скажем.

— Ну, а если не случится новой Кондопоги и не будет опрометчивых заявлений Медведева? — поинтересовался Владлен Константинович.

— Слушайте, вы же от меня не предположений просите, а предсказаний. Вот вам предсказание: к сожалению, новая Кондопога случится, и не одна. И случится скоро. Но дело-то не только в этом. Когда я говорю о слабостях Медведева, я имею в виду не только то, что он «повелся» на провоцирующее заявление Путина о его мнимом русском национализме и стал активно доказывать обратное. Медведев хочет еще предстать перед «мировым общественным мнением» либералом. А это не менее фатальная политическая ошибка. Либеральные партии у нас даже в Госдуму не попадают. За «космополита» Медведева проголосуют, скажем, на Северном Кавказе. А за «либерала» Медведева кто проголосует, если на выборы пойдет и «нелиберал» Путин?

— Ну что ж, всё более или менее ясно… — проговорил Владлен Константинович. — Весь вопрос упирается в административный ресурс, а Путин его Медведеву не отдаст.

— Конечно! Тут, как говорят в народе, к гадалке не ходи! Не знаю, зачем я вам потребовался!

— Но вы нам потребовались не только для этого. Видите ли, покойный Борис Михайлович поставил свой бизнес в слишком тесную зависимость от политических игр… Не зря его интересовал этот вопрос. Мы хотели бы, с вашего позволения, поставить перед вами более сложную задачу. Ступар сказал, что Борис Михайлович подозревал в организации покушения на его убийство своего бывшего партнера. Имя его он, естественно, не назвал, но бывшие партнеры Бориса Михайловича в принципе известны. Следствие это обстоятельство почему-то не заинтересовало, хотя нам понятно, почему. Здесь за излишнюю любознательность можно не сносить головы. А вот нас очень интересует: кто он, этот человек, посылавший Борису Михайловичу угрозы? — Владлен Константинович взял со столика рядом с собой пакет и достал оттуда три фотографии. — Ступар нам сообщил, что вы очень хорошо работаете с фотографиями. Посмотрите на них, пожалуйста, внимательно, и скажите нам: есть ли среди людей на фото человек, угрожавший Борису Михайловичу?

Енисеев взял в руки фотографии. Это были люди, похожие на его собеседников выражением лиц и отсутствием тех свойств, которые бы позволили Енисееву узнать их, если бы через какое-то время он увидел их снимки снова. Он стал вспоминать Бориса Михайловича, то, как он говорил о своем бывшем партнере, последние минуты несчастного бизнесмена, но от этого у него только заболела голова. Ничто не указывало Енисееву, что люди на фото как-то связаны со смертью Бориса Михайловича. Но — странное дело! — одновременно внутри него родилось какое-то знакомое томительное ощущение, что разгадка одной из причин гибели бизнесмена близка. Разложив снимки на столике, он пристально вглядывался в один, другой, третий, однако ни в одном из них не мог найти источника овладевающего им всё сильнее чувства близкой развязки. Енисеев закрыл глаза — не работая «на публику», как в случае с Ксенией Аркадьевной и Борисом Михайловичем, а чтобы действительно сосредоточиться. В разговоре с Борисом Михайловичем они лишь один раз подошли вплотную к личности «заказавшего» его человека — когда Енисеев попросил показать его фотографию. Бизнесмен отказался, промямлив что-то вроде «мне не хотелось бы заранее», но теперь Енисеев ясно понял, что фотография у него была. Не только потому, что Борис Михайлович ответил: «мне не хотелось бы», а не, скажем: «я не взял ее с собой», а потому, что Енисеев сейчас буквально увидел ее лежащей в конверте во внутреннем кармане его пиджака. И это фото, может быть, до сих пор находится среди «вещдоков».

Внутренним зрением Енисеев видел конверт в кармане Бориса Михайловича, буквально физически осязал глянцевую фактуру фотографии, просвечивающую сквозь конверт, но не видел лица на фото. Он лишь отчетливо осознавал почему-то, что оно не имеет никакого отношения к лицам со снимков, что лежали перед ним на столике. Правда была в том фото, что принес тогда с собой Борис Михайлович, но не показал Енисееву. Ему казалось, что он каким-то последним усилием воли вот-вот проникнет взглядом за бумагу, однако… всё не удавалось. Между тем каждая жилка в Енисееве дрожала от предчувствия, что развязка совсем близко. Что-то шепнуло ему: «Открой глаза» — он инстинктивно открыл и столкнулся с напряженным, немигающим взглядом Владлена Константиновича. И тогда Енисеев понял, почему ему было смутно знакомо это лицо. Потому что в конверте у Бориса Михайловича лежала фотография именно Владлена Константиновича.

В страхе Енисеев тут же отвел глаза… но поздно, поздно! Владлен Константинович успел увидеть в них отражение того, что увидел в его глазах Енисеев. Легкая судорога пробежала по лицу хозяина — судорога застигнутого врасплох человека. Сидящий рядом с ним Павел Исаакович был бледен и смотрел в сторону.

— Это вы хотели убить Бориса Михайловича, — тихо произнес Енисеев, отчетливо понимая, что может лишиться за эти слова жизни.

— Браво! — воскликнул Владлен Константинович, осклабившийся по-лисьи, что сразу вернуло ему одно из его природных свойств, скрытых за маской вальяжности и респектабельности. — Мы в вас не обманулись! Ну-ну, что за испуганный вид! Этот Борис Михайлович, по-вашему, ангел был, что ли?

— Он был не ангел, — пробормотал Енисеев. — Но у него не было намерения убить вас.

— Да? А я думал, было. Ошибочка вышла! Но согласитесь, Илья Петрович, убил Бориса Михайловича не я. Его убили вы. В известном смысле, вы — убийца, а я заказчик. Но если вы убийца реальный, то я заказчик виртуальный, ведь я вам ничего не заказывал. Вы стали слепым исполнителем моей воли. Наше сотрудничество, можно сказать, уже началось, хотя и заочно. У вас теперь не остается иного выхода, как его продолжить. Вы теперь слишком много знаете. Мы в одной лодке.

Мысль о том, что он стал слепым исполнителем воли Владлена Константиновича, поразила Енисеева. Прежде он размышлял о самых разных негативных последствиях своего дара, но никогда не думал о таком.

— Что же вы хотите от меня? — выговорил он плохо слушающимся языком.

— Ничего особенного. Будете делать ту же самую работу, что делали сегодня. Нам понравилось. Интересы у нас самые разнообразные — от финансовых до политических. Но никакие деньги и связи не дают того преимущества, какое есть у человека, видящего на несколько шагов вперед. Станете нашими глазами в будущее. Ваши заработки у Ступара по сравнению с теми, что вы будете иметь здесь — пыль. Собственно, по сравнению с ними и заработки самого Ступара — пыль. Хотите, этот дом, — Владлен Константинович развел руками, — мы отдадим вам? Или любой другой дом, который вам приглянется. Ну и, разумеется, офис в Москве, сколько угодно помощников, автотранспортный парк. С одним условием: работать будете только для нас.

Енисеев собрался с мыслями и предложил:

— Давайте выполним нашу первоначальную договоренность.

— Какую договоренность?

— Ну, я обещал сказать вам всё, что знаю по поводу Бориса Михайловича, а вы обещали избавить меня от «братков». Я свою часть выполнил, теперь очередь за вами. А дальше — разбежимся. Дело в том, что я решил отойти от этих дел. Они плохо отражаются на моем душевном состоянии и личной жизни. Обещаю, что о нашем разговоре говорить никому не буду, да и кто мне поверит?

Владлен Константинович снова по-лисьи осклабился.

— Договорно-протокольной частью у нас ведает Павел Исаакович, ему и слово.

Павел Исаакович поднялся, подошел к бару и налил себе «Мартеля».

— Видите ли, Илья Петрович… Мы не выполняем невыгодные для нас договоренности. Такова жизнь. Эта договоренность для нас невыгодна. Извините.

— Ну, это некрасиво… Но, в конце концов… Чего еще от вас ожидать? Тогда прощайте. Прошу отвезти нас обратно, потому что мы к вам в гости не напрашивались.

— Пожалуйста, — любезно кивнул Владлен Константинович. — Какой, вы говорите, срок дал вам этот Ефрем? Два дня? Мы даем вам точно такой же срок на размышление, час в час. Вам нужно будет согласиться либо на предложение Ефрема, либо на наше.

— Что за чушь? Почему вы решили, что я соглашусь на предложение Ефрема? И какая вам от этого польза?

— Никакой, естественно. Но если вы согласитесь на предложение Ефрема, мы сделаем всё, чтобы через некоторое время вас посадили в тюрьму на хороший срок за махинации на тотализаторе. И вытащить вас из тюрьмы сможем только мы. С известным вам уже условием. Если же вы не согласитесь с предложением Ефрема, мы ему еще заплатим, чтобы с вами, с вашей женой и с этой девушкой, которая сейчас мило ужинает наверху, сделали то, что он обещал. Впрочем, отрезать вам голову и выкалывать глаза мы ему не позволим, надеясь, что вы всё же к нам вернетесь. Но вот за то, что случится с вашей женой и этой девушкой, мы ручаться не будем. И никакая милиция вам не поможет, уверяю.

— Вот как вы заговорили… А знаете ли вы, что вы еще хуже этого гнусного Ефрема?

— Мы всё знаем, Илья Петрович. Даже больше, чем вы можете предположить, а вы, как-никак, пророк. Почему мы должны быть лучше этого Ефрема? Ефрем ваш — мелкая сошка. Чтобы достигнуть того, чего достигли мы, нужно быть в сотню, в тысячу раз хуже Ефрема. Лучше Ефрема — такие люди, как вы, ваша жена, девушка Елена… Вас — тех, которые лучше Ефрема, — на самом деле столько, что пора заносить нас, которые хуже, в Красную книгу! Вас миллионы, а нас единицы. То, что хорошо для вас, не всегда — далеко не всегда! — хорошо для нас. Да и так ли вы лучше Ефрема? — задаю я себе вопрос. Зачем вы пошли к Ступару, который бы прыгал от счастья, если бы мы предложили его липовому агентству то, что предложили вам? Какими высокими духовными интересами вы тогда руководствовались?

— Я ошибся. Мне казалось, пустячная работа в этом агентстве даст мне кое-какую тренировку в смысле предсказаний.

— И деньги, не так ли? Ваша ошибка — из числа тех, которые время от времени повторяют так называемые порядочные люди. Живя в бедности, они хоть раз в жизни неминуемо приходят к выводу, что им позарез нужны деньги. Особенно, если кто-то тяжело заболеет из родных, случится какое-нибудь несчастье… И тогда у них открываются глаза. Оказывается — стыдно, это когда у тебя нет презренных бумажек, чтобы помочь страдающим или умирающим близким, а не тогда, когда у тебя много денег, а у миллионов людей, видите ли, их вообще нет. Плевать вы тогда хотели на эти миллионы! Они к вам не придут и не помогут. Да и вы к ним не пойдете. А ко мне, верите ли, приходят. Приходят просить деньги на операцию умирающему от рака крови ребенку, батюшки — на ремонт храма, да мало ли! И я — тот, который хуже Ефрема, — даю. Верите?

Енисеев пожал плечами.

— Почему нет? Вам же нужен положительный имидж. Ходорковский, говорят, не давал денег на православные храмы, а теперь, наверное, жалеет. А вы, видимо, умнее Ходорковского. Ну и что?

— И Ходорковский давал! Идите к своему храму Христа Спасителя и прочитайте его фамилию на доске с именами жертвователей, если ее еще не сняли! Да, я умнее Ходорковского, который предпочитал давать деньги, чтобы его имя выбили на доске, а не просто так! Но только ли в этом дело? А откуда эти деньги, которые я даю на операцию умирающему ребенку или батюшке на храм? Может быть, это деньги убитого вами по моей воле Бориса Михайловича, который тоже заработал их далеко не праведным путем. Пойдемте наверх, я открою сейф и покажу вам кучу денег, а вы скажете, какие из них лучше, а какие хуже! Я, знаете ли, умею считать деньги, а затруднюсь отделить плохие от хороших, когда вашему ребенку срочно понадобится помощь! Чем больше у вас денег, тем больше вы знаете о добре и зле, потому что всё тогда — и добро, и зло, и правда, и кривда, да всё, что угодно! — зависит от вас, а не от тех, которые лучше Ефрема. Я предлагаю вам войти в этот клуб. Или, если вам это не угодно, отправиться в тот клуб, где стон и скрежет зубовный.

— Послушайте… — хрипло сказал Енисеев. — Не трогайте меня, моих близких… У вас будут неприятности… не с законом неприятности, его вы обойдете, а с вами самими… Никакие деньги не помогут. Я не только по названию пророк, тут кое-что еще, от меня не зависящее… Поверьте, я не подхожу для вашего клуба… Я не смогу быть вам полезен, я иначе устроен. Пусть вы лучше Ефрема, лучше меня… Живите, как считаете нужным со своими деньгами, которые не пахнут. Но оставьте меня в покое.

Владлен Константинович усмехнулся.

— Вы, как я вижу, предпочли бы какой-то промежуточный клуб, с пустячной работой по три тысячи долларов за сеанс, чтобы, так сказать, на елку взобраться и жопу не ободрать, но вы в этом клубе встретились с людьми из моего клуба и влезли в то, во что бы вам лучше не влезать. Поэтому я не могу вас отпустить просто так. Я, кстати, не заметил, что вы как-то иначе устроены. По-моему, это ваше заблуждение. Работали у Ступара с Борисом Михайловичем, сейчас довольно бодро предсказывали нам, чтобы мы, как вы выразились, дали по рогам Ефрему и его компании. Что изменилось? А, теперь вы знаете, что те же люди, которые поедут отбивать рога у Ефрема, вполне могли пристрелить Бориса Михайловича… Но ведь это проблема вашего незнания или, точнее, нежелания знать, и ничего больше. Поймите: так называемый промежуточный клуб — это клуб незнания. Вы уже не можете вернуться в него, если получили кое-какое знание. А неприятности… Я думаю, у нас будет куда больше неприятностей, если мы оставим вас в покое. Вы покинете нас с далеко не лучшими чувствами к нам, и это непременно скажется. Для вас мы навсегда останемся хуже Ефрема, независимо от того, полюбовно мы разойдемся или нет. А что такое сила вашей психической энергии, я уже понял, когда вы сказали, что это я хотел убить Бориса Михайловича. Нет, чем ближе вас держать к себе, тем меньше от вас будет неприятностей, я полагаю.

— Вы полагаете неправильно. — Енисеев встал. — Прощайте.

— До свидания, Илья Петрович, до свидания! Убежден, что мы еще увидимся. — Владлен Константинович нажал какую-то кнопку сбоку столика, за которым он сидел.

Из двери за спиной Енисеева вновь появились люди в масках.

— Не пытайтесь скрыться, — тихо добавил Павел Исаакович. — Специально следить за вами мы не будем, но разыщем вас без труда где угодно, если потребуется. Например, данные о том, что вами куплен билет на самолет или поезд, сразу поступят нам. Мы найдем способ проконтролировать вас, если вы сядете и на междугородний автобус. Не стоит искушать судьбу. И, конечно, о нашем разговоре не должна знать девушка, приехавшая с вами. И ваша жена тоже. Помните: чем больше они знают, тем менее безопасной становится их жизнь. Сама по себе огласка нас не очень страшит: мы от всего откажемся, а вы ничего не докажете. Но тогда останется один вариант развития событий: отдать вас в лапы Ефрема. И еще: если вы, паче чаяния, предпочтете тюрьму сотрудничеству с нами, вы в тюрьме скоропостижно умрете. А здесь столь же скоропостижно умрут ваша жена и родные. Если вы примете положительное решение, то бандитам можете отвечать что угодно — мы будем поблизости и быстро с ними разберемся. Вы на какое время сговорились с уголовниками?

Енисеев пожал плечами.

— Во сколько Илью Петровича посетили бандиты? — спросил Павел Исаакович у секьюрити.

— Они находились у него в квартире примерно с семнадцати ноль-ноль до восемнадцати ноль-ноль, — ответил старшой.

— Значит, через два дня в семнадцать ноль-ноль мы свяжемся с вами по поводу принятого вами решения.

 

4

— Куда прикажете доставить? — осведомился старшой. — Можем отвезти по домам.

С Енисеева и Елены сняли повязки. Микроавтобус сворачивал на улицу Руставели.

— Откуда взяли, туда и доставьте, — сказал Енисеев.

— Хорошо. И вот еще что. Вас обоих предупредили, что не надо предавать произошедшее с вами огласке, не так ли? Вы поняли, что последствия могут быть очень тяжелыми для вас обоих?

— И для вас. Ведь если ваших хозяев возьмут за жопу, то крайними окажетесь вы. У нас отвечают исполнители, а не заказчики. Разве вы не знаете об этом? Всё-таки в ФСБ работали.

— Нас не существует. Вы не найдете нас в том доме, где вы были, даже если сумеете разыскать его. А те, с кем вы разговаривали, никогда там не были и находились в это время в другом месте, что смогут подтвердить десятки человек. И минивэна этого не существует ни в одном из их гаражей. Не пытайтесь, кстати, запомнить его номер. Его тоже не существует.

Микроавтобус остановился.

— Возьмите ваши телефоны, ноутбук. До свидания.

Енисеев и Елена вышли из машины. Она тут же унеслась, даже автоматическая дверь не успела захлопнуться. Номер, о бессмысленности запоминания которого говорил старшой, был заляпан грязью.

Они стояли на перекрестке, напротив общежития Литературного института: у райотдела милиции «несуществующие» похитители всё же не решились их высадить. Елена смотрела на Енисеева, который смотрел в сторону.

— Ну, что ты молчишь? — спросила она. — Говори, что это было.

— То же самое, что с Ефремом. Уровень другой, а так — никакой разницы.

— И эти хотят играть на тотализаторе?

Енисеев невесело рассмеялся.

— В общем, да. Только не на спортивном. Они хотят поиграть с судьбой.

— А меня они тоже угрожали мучить?

Енисеев склонился к ее уху.

— Слушай, я уверен, что они насовали нам в одежду «жучков», — прошептал он. — Эти люди куда опаснее Ефрема. Тем более что, у меня есть свидетель, то есть ты. Не стоит говорить о них, пока не избавимся от микрофонов.

— Как же ты теперь будешь жить? И как я дальше буду жить?

Енисеев молчал.

— Я иду в милицию, — решительно сказала Елена.

— Иди.

— А ты?

— А я, оказывается, нахожусь сейчас дома, и всё это время находился, что подтвердит мой участковый.

— Ты больной?

— Нет, я цитирую то, что они мне сказали, и у меня нет оснований сомневаться, что они говорили серьезно.

— То есть, милиция на их стороне? — тоже перешла на шепот Елена. — Но ты же сам собирался завтра идти в милицию!

— Милиция всегда на их стороне. Нет, ты можешь идти, я не имею права тебя отговаривать. А мне теперь в милиции про кого рассказывать? Про них? Или про Ефрема с компанией? Или про тех и других? Нас отвезут к психиатрам. Потом тебя отпустят, а меня отправят в суд, где поменяют условный срок на реальный, чтобы я со своими способностями не расхаживал на воле и не соблазнял желающих получить предсказания в корыстных целях.

— Ты хочешь сказать, что не подтвердишь то, что я скажу в милиции?

— Я подтвержу только то, что ты расскажешь. Что нас возили за город в какой-то дом, а потом привезли обратно. А больше ничего говорить не буду. Я хочу быть эти два дня на свободе.

— Почему именно два дня?

— Потому что они дали мне такой же срок на размышление, как и Ефрем — два дня.

— И что ты сделаешь один за эти два дня?

— Еще не знаю.

— А я что должна делать?

— То, что я сказал тебе перед тем, как нас увезли. Запрись у себя в общежитии.

— Как это — запрись? Общежитие — это проходной двор!

— Тоже неплохо. Это же для своих проходной двор, а не для чужих. Больше свидетелей.

Они шептались, стоя на перекрестке, и редкие прохожие оглядывались на странную пару. Потом они замолчали. Елена посматривала то на райотдел милиции, то на Енисеева.

— Ладно, пусть будет по-твоему, — наконец, сказала она. — Я подожду два дня, а потом всё равно пойду в милицию. Я не кукла, чтобы меня хватали и возили куда-то без моего на то желания. Есть хочу ужасно! А в общежитии шаром покати. Ты хотя бы предложил мне поужинать, что ли?

— А мне сказали, что ты ужинала в том доме.

— Вот как? Нет, я у них не ужинала. Знаешь, как говорят: кто ужинает девушку, тот ее и танцует. Эти в масках предлагали мне, но я отказалась.

— Правильно. А что же ты там делала?

— Смотрела телевизор. Здоровенный, в полстены.

— Пошли ко мне, поедим. Тут не так далеко. Сейчас поздно, не знаю, где еще можно поесть. Не к Анатолию же идти.

— А ты уверен, что твоя жена не вернулась?

— Тсс, — приложив палец к губам, прошептал Енисеев. — Уверен. Никакая женщина не возвращается в тот день, когда уходит. Впрочем, можно позвонить домой и узнать точно. — Он вытащил мобильник и нажал свой домашний номер в «контактах». Услышав длинные гудки, он дал их послушать Елене. — Вот видишь. Пошли. Я тебе потом вызову такси.

— Ну, пошли.

Енисеев на ходу набрал номер Ступара.

— Здравствуйте, Илья Петрович! — елейным голосом сразу отозвался тот. — Нежданная радость, как говорится! Вот уж не чаял дождаться от вас звонка.

— А уж как я рад! Но мою радость омрачает вот что: с каких это пор вы сообщаете третьим лицам конфиденциальную информацию о работе с клиентом? Вы это сделали исключительно для Владлена Константиновича и Павла Исааковича, или поступаете так всегда, когда вам платят хорошие деньги или угрожают?

Ступар помолчал, потом спросил:

— Под клиентом вы имеете в виду Бориса Михайловича?

— Естественно, кого же еще? Ксения Аркадьевна их вряд ли заинтересует.

— Но ведь Борис Михайлович умер.

— Мне это, вообще-то, известно. Но живы еще его родственники, наследники. На суде вы были куда менее откровенны, чем с Владленом Константиновичем в частной беседе. Вы ему сообщили не только то, что я хорошо работаю с фотографиями, но и то, что Борис Михайлович подозревал в организации покушения на его убийство своего бывшего партнера. Почему же вы молчали об этом на суде?

— И вы молчали.

— Я и дальше молчал, в отличие от вас. Я сохранял пресловутую конфиденциальность, которая, как выяснилось, для вас гроша ломаного не стоит. И не делайте вид, будто вы не понимаете, что эта информация серьезно угрожает безопасности тех, кто ее слышал. Партнеров Бориса Михайловича нетрудно вычислить.

— Мне и не нужно делать никакого вида. Я ведь сам, некоторым образом… являюсь носителем этой информации.

— Ага… ясно… на вас нажали, и вы выложили всё, что можно, даже то, что Борис Михайлович интересовался проблемой «двенадцать-двенадцать» и тем, кто будет следующим президентом России. В общем, вы меня подставили. А хотите, я скажу Владлену Константиновичу, что вы знаете гораздо больше, чем говорите?

— С иными людьми играть не стоит, Илья Петрович. Им надо говорить не больше или меньше, а только то, что есть.

— Вы влипли в историю, Ступар. Вы не подумали, струсив перед Владленом, что благодаря своим способностям, которыми вы так восхищались, я знаю не только то, что есть, а могу узнать больше.

— Подождите: вы что, ему уже…

— Берегитесь! Прежде, чем задавать этот вопрос, подумайте, стоит ли это вам делать. Как источник информации вы для Владлена не менее опасны, чем я: без вас они не узнали бы от меня то, что узнали. Вы хотите знать еще больше?

— Да что вы такое, в самом деле, узнали? Я вообще не придал большого значения расспросам Владлена Константиновича! Ему интересно, кто преследовал Бориса Михайловича…

— Вы уверены, что ему было интересно именно это? Или ему нужна была какая-то другая информация? И вы ему ее опрометчиво дали? А если он передаст ее тому самому бывшему партнеру, «заказавшему» Бориса Михайловича? Следующий раз перед тем, как разглашать сообщенные клиентами сведения, чего вы им обязуетесь не делать, подумайте об этом. — Енисеев отключился. Он сознательно, в расчете на «жучки»-микрофоны, сделал звонок Ступару. Пусть эти два стратега-изувера на даче не думают, что они так уж мало наследили и дело ограничивается одним свидетелем — Еленой.

— Кто это был? — спросила Елена, внимательно слушавшая разговор.

— Так, сволочь одна. Сегодняшней поездочкой мы во многом обязаны ему.

Телефон Енисеева запиликал. Он взглянул на экранчик: Ступар.

— Видишь, завибрировал, гад… Ничего, понервничай. — Енисеев выключил телефон совсем.

— О каком покушении на убийство ты говорил? О каких фотографиях? — Разговор явно произвел на Елену впечатление. — Ты предсказал, кто будет следующим президентом России?

Енисеев поморщился. Предупредил же ведь ее о «жучках»!

— Речь идет о моей работе в агентстве у этого Ступара. Называется: «Агентство всеобщего и политического прогнозирования».

— Так вы что: ворочаете судьбами мира?

— Вроде того, — усмехнулся Енисеев. — Но беспомощны перед собственной судьбой.

— Так кто же будет президентом России?

— Я. Ты еще не поняла?

— Теперь поняла. Я попала в дурдом.

— Точно. Вот он как раз, мой дом. Идем сюда, в арку. Потом направо.

Миновали двор, поднялись к Енисееву. Елена с любопытством оглядывалась.

— Тут не прибрано, сама понимаешь… — пробормотал он, пнув ногой мешок с «мерзавчиками», и снова перешел на шепот. — Давай-ка мне свою куртку. Ты ведь ее снимала в том доме? И я снимал. Сейчас искать «жучки» недосуг, лучше я пока повешу куртки в ванной, включу воду и закрою дверь. Пусть слушают. Можешь умыться, сейчас я тебе принесу свежее полотенце.

Доставая полотенце из шкафа, Енисеев подумал, что незваных гостей с обыском за время его отсутствия, скорее всего, не было, потому что полотенца и белье были уложены так, как это делала Надя, чего не смог бы повторить посторонний человек.

Елена, войдя в комнату, первым делом, как всякая женщина, взглянула на себя в трюмо, машинально провела ладонью по стриженой голове, точно на ней были волосы, а потом взяла со столика фотографию Нади в рамочке и, прищурившись, стала ее рассматривать.

— Ну, что ж, твоя верность жене понятна, — промолвила она. — Красивая и невредная, судя по глазам. Видно, долго тебя терпела, прежде чем уйти.

— Точно. Красивая и невредная. И еще умная, — ответил он ей из кухни. — И ты тоже красивая, невредная и умная. Мне везет. Но я однолюб. Итак, уважаемая и красивая пассажирка, что вы предпочитаете: мясо с макаронами, курицу с рисом или рыбу с картофельным пюре?

— А ты что — всё это можешь приготовить?

— Да, могу. Благодаря Наде, конечно. — Енисеев появился из кухни с пластиковыми упаковками, вытащенными из морозильника. — Выбирай.

Елена рассмеялась.

— Это вы так питаетесь?

— Случается. Наде готовить некогда: прыгает с рейса на рейс.

— И не надоело есть это? В самолете, по-моему, кроме этих трех блюд, больше ничего не бывает.

— Скажу тебе по секрету: в принципе, вообще, кроме этих трех блюд, ничего не бывает. Всё остальное — их разновидности. И еще яичница. Что же ты выбираешь?

— Курицу с рисом.

— Ага. Ну, а я поем рыбки, чтобы ноги были прытки. Бегать от разных Ефремов и Владленов.

Енисеев засунул лотки в микроволновку и достал из холодильника другие аксессуары авиационного обеда — завернутые в целлофан ломтики сырокопченой колбасы, ветчины, сыра. Через пять минут стол был накрыт.

— Выпить не предлагаю: у тебя, как ты говоришь, «крышу» сносит, а я только что вышел из запоя.

— Мог бы вообще-то дать какого-нибудь мартини — снять напряжение. С него не очень «крышу» сносит.

— О! Это можно. — Он пошел к пакету в прихожей, порылся, звеня бутылочками, и нашел «мерзавчик» с мартини.

— А почему ты их в пакете держишь?

— Да Надя задумала выбросить, да передумала.

— Она как в воду глядела: чувствовала, что ты приведешь девушку и будешь угощать мартини.

Тут зазвонил домашний телефон. Енисеев и Елена одновременно вздрогнули.

— Ну, вот, это как раз Надя.

Енисеев сделал Елене знак — молчи, мол — и снял трубку. Но это была не Надя, а Ступар, отчаявшийся, видимо, дозвониться по мобильному.

— Илья Петрович, я не очень поздно? Вы меня напугали. На что вы намекали, когда сказали, что Владлена Константиновича интересовало нечто иное, чем желание узнать, что за бывший партнер «заказал» Бориса Михайловича?

— Во-первых, я вам ничего не сказал. Я лишь спросил, не возникало ли у вас самого такой естественной мысли. Я не понимаю, почему вы взяли и выдали Владлену информацию, которой не поделились ни с милицией, ни со следствием, ни с судом? Я ведь знаю: вы дорожите реноме своего заведения в смысле конфиденциальности. Тем более что, вам отлично было известно то, чего не знал о Владлене я. Вы — человек осведомленный.

— Что вы имеете в виду? — с некоторой заминкой спросил Ступар.

— Лев Данилович, не придуривайтесь. Или давайте прекратим разговор.

На другом конце провода повисло молчание. Наконец, Ступар тихим голосом сказал:

— Вы, наверное, говорите о том, что Владлен Константинович — тоже бывший партнер Бориса Михайловича…

— Вы знали это?! Ах, как вы неосторожны! Вы уверены, что теперь, после ваших откровений Владлену, мой телефон не прослушивается? И ваш, кстати, тоже? Я лично ничего не знал о том, что Владлен Константинович — бывший партнер Бориса Михайловича. Но, если вы знали, то как могли сообщить ему конфиденциальную информацию клиента? И почему не поставили в известность следствие о том, что один из бывших партнеров интересуется этими подробностями?

Енисеев сделал Елене знак пальцами перед губами: ешь, мол, это надолго.

— Чего вы добиваетесь? — хрипло спросил Ступар.

— Я хочу, чтобы вы ясно поняли: вы нисколько не обезопасили себя, сделав то, что вы сделали, а как раз наоборот. Подумайте над этим, а мне больше не звоните: я имею право спокойно поужинать?

Положив трубку, Енисеев повернулся к компьютеру, который стоял у него тут же, на кухне, в закутке между посудным шкафом и окном, включил его, вышел в Интернет и написал Ступару письмо на его домашнюю почту:

«Лев Данилович, думаю, можно разок довериться электронной почте. Следов пребывания у себя Владленовского спецназа я не обнаружил, а “Касперский” пока ничего не говорит о попытках пробиться в компьютер извне. “Благодаря” Вашей наводке я разгадал, что именно Владлен Константинович шантажировал угрозой убийства Бориса Михайловича. Поняв это, Владлен и этот его Исаакович взяли меня в довольно крутой оборот. Но если я выберусь из этой ситуации (а я постараюсь), то Вашей роли в этой грязной истории скрывать не буду. После этого Вы уже в свой бизнес прогнозирования не вернетесь. Кстати, если я из этой ситуации не выберусь, то информация о Вас всё равно поступит куда надо — надежный человек сообщит. Добавлю, что мой предыдущий телефонный разговор с Вами Владлен, скорее всего, слышал с помощью напиханных в мою одежду “жучков”. Я специально сделал это, чтобы Вы поняли серьезность своего положения. Вы такой же нежелательный свидетель для Владлена, как и я, с той лишь разницей, что я им нужен, а Вы уже нет. Ваша жизнь висит на волоске. Бежать жаловаться на меня Владлену для Вас не имеет смысла: он всё равно Вас уберет. Предлагаю единственный путь спасения. У Вас много хороших знакомых в милиции и Следственном комитете. Завтра же расскажите им обо всем и добейтесь возбуждения уголовного дела против этой парочки. Послезавтра Вы уже сами станете их сообщником. Отвечать мне не надо. Письмо мое сразу же по прочтении уничтожьте. Я сделаю то же самое».

Отправив послание, Енисеев возвратился к своему уже остывшему ужину. Елена, наливая мартини из бутылочки в рюмку, сказала:

— Ты знаешь, у меня такое ощущение от всего этого, словно я читаю научно-фантастический роман. Когда его открываешь, то понимаешь, что это вымысел, а потом вчитываешься, привыкаешь и даже начинаешь относиться к описанному как к некой реальности. Я знала, конечно, что мир суеверий и предсказаний для многих людей — реальность, но и предположить не могла, что в нём всё так же серьезно и жестко, как в бизнесе и политике! Конфиденциальная информация, клиенты, партнеры, покушения на убийства…

— То, что это связано с политикой, я давно понял, но слишком поздно понял насчет бизнеса. Люди, обладающие большими деньгами, считают, что можно подчинить себе всё, что угодно, в том числе и сверхъестественные силы. Иначе зачем они нужны, деньги: чтобы в очередной раз приобретать ценности обычные? А те, кто не обладают огромными деньгами, но очень хотят ими обладать, не погнушаются довериться самому черту, если тот сумеет их убедить, что они обогатятся с помощью какой-то магии. В каком-то смысле это самый серьезный рынок на свете — там душу продают.

— И ты, получается, выступаешь в невольной роли искусителя?

— Да. Я не слушал, когда мне говорили знающие люди, что пророчество — это сокровенное искусство. Это всё равно, что утверждать, будто вода мокрая, думал я. Мол, какое же пророчество не сокровенное? А не сокровенно то пророчество, которое становится публичным. Формально оно может быть и тайным, как это лживо обещает клиентам в своем агентстве по продаже будущего Ступар, но по сути своей — публичным, потому что тайное превращает в услугу. А в этом случае абсолютно неважно, скольким людям ты предсказываешь будущее — одному, пяти или тысяче. Стоит пророчеству сделаться товаром, как пророк начинает жить по законам рынка.

— А писатель?

— И писатель. Но в литературе есть одна тонкость, подмеченная Пушкиным: не продается вдохновенье, но можно рукопись продать. А рукописи пророков не продаются. Или, если кем-то тайком продаются, то пророки не получают за них денег. Их убивают за эти пророчества.

— Я сегодня очень злилась на тебя, а теперь вижу, что благодаря тебе оказалась на пороге огромного неведомого мира. Он тем более огромен и неведом, что я не понимаю толком происходящего в нем. Нас с тобой похищают люди в масках, везут черт знает куда, завязывают глаза, как в приключенческом фильме, я смотрю в неизвестном роскошном доме телевизор, слышу обрывки твоих телефонных разговоров, в которых всерьез идет речь о жизни и смерти, о будущем президенте, катастрофе «двенадцать-двенадцать»… И это всё происходит со мной, которая еще вчера сидела на лекциях и с ноутбуком в кафе у Анатолия! Я вроде бы продолжаю оставаться в настоящем, но на меня со всех сторон накатывается гул будущего. А начиналось всё почти анекдотом: с предсказания подвыпившим пророком результата футбольного матча…

— Тебе как писателю и не нужно знать об этом мире большего. И даже не потому, что так безопасней, а потому, что подробности убьют для тебя его притягательность. Я не слышу сейчас гула будущего, о котором ты говоришь, а в детстве слышал. Ты стоишь сейчас на пороге пустого зала, а я — переполненного, причем переполненного всякой дрянью. — Енисеев поднялся, чтобы налить себе чаю. — Чаю выпьешь?

— Да нет, достаточно мартини.

— Найти еще бутылочку? С устатку, как говорится.

— Да нет, хватит. Впечатлений столько, что алкоголя много не надо.

— Слушай, а ты храбрая! Как ты начала стучать по этому минивэну, кричать «Милиция!» Эти супермены долбаные, небось, все в синяках после твоих пинков! Мне даже стыдно, что я лежал бревном!

— Пророки не пинаются.

— Естественно: всем известно, что они только глаголом жгут.

Так они сидели, шутили, смеялись, а потом, когда ни с того ни с сего, без видимой причины, начали отводить друг от друга глаза, продолжая шутить и смеяться, Енисеев понял, что они думают об одном и том же, словно не прошло и суток, как обоим — не только Елене (чего греха таить!) — одежда показалась тесной и захотелось услышать стук сердца друг друга без одежды.

Он снова взглянул в глаза Елене, виновато улыбнулся.

— Уже поздно, я вызову такси.

Она ответила ему взглядом, в котором он не прочитал укора и вообще ничего не прочитал, как нельзя ничего прочитать в водах озера, когда на него упала тень от облака и по воде пробежала рябь. Пауза затянулась. Ему втайне хотелось, чтобы облако ушло прочь, чтобы ее взгляд просветлел до самого дна, но тут в наступившей тишине он услышал шум воды в ванной.

— Ой, забыл! Сейчас потечет на соседа!

Он успел как раз вовремя: вода еще не перелилась через край. Енисеев закрутил кран, глядя на колеблющуюся, выгнутую поверхность воды, а сам думал о глазах Елены, переполненных желанием, словно от исполнения этого желания их отделяла секунда, когда вода хлынула бы через край ванны. Но она не хлынула. Не глядя уже на Елену, он подошел к телефону и вызвал такси.

— Поищи «жучка» в куртке, — шепнул Енисеев ей, когда они прощались внизу. — А если не найдешь, одень что-нибудь другое. Будем на связи.

Елена кивнула. Он открыл подъездную дверь, вышел первым, посмотрел по сторонам. Вокруг было пусто, только стояло у подъезда прибывшее такси с тихо работающим двигателем и притушенными фарами.

— Леночка, запомни вот еще что. Мало ли что случится. В вещах, обнаруженных у покойного Бориса Михайловича — ну, того самого, смерть которого я предсказал, — был конверт с фотографией его бывшего партнера Владлена Константиновича, шантажировавшего его угрозой убийства. Запомнишь? Скажешь это только милиции.

— Хорошо, — шепнула она.

Он обнял ее и поцеловал прямо в губы. Елена на миг прикрыла глаза, но потом оттолкнулась от его груди ладонями, резко повернулась и быстро пошла к машине.

 

5

Проснувшись утром, Енисеев подумал о том, что самое тяжкое испытание для пророка — это когда люди начинают верить его предсказаниям. Пока они не верят или верят наполовину, как вообще свойственно людям, пророк защищен: им либо пренебрегают, либо побаиваются с ним связываться, и уж совсем не склонны доверять ему судьбу своих денег. Но стоит молве разнести весть о его успехе, как люди, особенно богатые и влиятельные, понимают, что пророк — это капитал, вложенный в будущее. И тогда он уже не защищен, он желанен, как желанны удача, деньги, власть, слава. Чтобы добиться их, многие ставят на карту всё; когда же им говорят, что можно ставить не наудачу, не в «втемную», а знать, на какую именно карту ставишь, то и сугубо практические люди превращаются в суеверных маньяков. Всех нас, независимо от достатка и положения, объединяют две вещи: непознаваемость будущего и тайна смерти. Когда же в человеке прочно поселяется мысль о возможности подчинения будущего, то и мысль о смерти уже не так невыносима. Да, смерть нельзя обмануть, перехитрить, но можно, управляя своим будущим, отодвинуть ее на максимально далекий срок. И вот, доселе гонимый, пророк становится великим искушением для поверивших в него, потому что нет в мире соблазна большего, чем тайна. Женщины, деньги, власть, слава — всё отступает перед тайной. Это как у Дюма в «Виконте де Бражелоне»: претенденты на звание генерала ордена иезуитов должны были обладать не деньгами и властью, а знанием великой тайны. Владея тайной, ты владеешь миром, в том числе и женщинами, деньгами, властью, славой. Ни одним из земных благ дьявол не искушал Иисуса Христа в пустыне: он искушал Его чудом, тайной и авторитетом.

Возможно, если бы Енисеев был пророком в пушкинском или лермонтовском смысле, к нему и при желании было бы не так просто подступиться, но молва о нем пошла после суда, на котором его обвиняли в камлании, явившемся причиной смертельного исхода, причем в камлании небескорыстном. То, что он не собирался брать денег с Бориса Михайловича, осталось за скобками сообщений СМИ и, наверное, справедливо, потому что, пока Енисеев не узнал об угрозе жизни клиента, он, вообще-то, рассчитывал на гонорар. И те, кто посчитал Енисеева шарлатаном, и те, кто поверил, что он действительно пророк, увидели в нем человека, готового пророчествовать за деньги. Это была другая слава, нежели у пушкинского и лермонтовского пророков! Появись они в наши дни, им бы и в голову не пришло забавляться, предсказывая результат футбольного матча, не говоря уже о том, чтобы хлестать литрами виски. Енисеев предстал перед публикой в ореоле сомнительной славы, славы Грабового и Дэви Марии Христос, и как результат от него потребовали предсказаний сомнительных, если не сказать больше. Его захотели видеть соучастником преступлений, уверяя, что он и так уже являлся им пассивно. Возможно, возможно! Даже если бы Енисеев и не совершал преступления, влезая в грязную историю отношений Ксении Аркадьевны и ее молодого супруга, он, получив от клиентки деньги, опустился на уровень человека беспринципного вроде Ступара. А от беспринципности до преступления — один шаг, что он вчера так убедительно доказывал самому Ступару. И вот, не став еще пророком в подлинном смысле этого слова, Енисеев стоит между адом земным и адом небесным, не зная, в какую сторону ему сделать шаг. А пламя подступает уже с обеих сторон. Стать бы маленьким, спрятаться под одеялом, как бывало в детстве… Но от ада земного и небесного не спрячешься.

И, как подтверждение этой мысли, загудел домофон. Енисеев выбрался из спасительной теплоты одеяла, подошел к надрывающемуся аппарату, некоторое время смотрел на него, потом всё же снял трубку.

— Да.

— Илья Петрович, доброе утро. Ступар.

Ступар? Легок на помине!

— Илья Петрович, вы предупреждали насчет телефонов, поэтому я решил заехать. Не спуститесь ли вы вниз? Нужно срочно поговорить по затронутым вами вчера темам.

— Давайте, только я умоюсь, оденусь… Вы меня подняли с постели. Хотите, поднимайтесь, подождите здесь.

— Я, с вашего позволения, подожду в машине. И одна просьба… оденьтесь, пожалуйста, не в ту одежду, что вчера… Ну, вы меня понимаете.

— Понимаю.

Это напоминание было кстати: вчера, после ухода Елены, Енисеев в поисках «жучков», которых, правда, никогда в жизни не видел, ощупал всю куртку — швы, воротник, подкладку, но ничего не обнаружил. Он вытряхнул всё из карманов, придирчиво изучил бумажник, брелок от ключей — с тем же результатом. Тогда он сказал себе: «Ну, ты, пророк, найди без ощупываний!», закрыл глаза, попытался проникнуть внутренним взором за подкладку, как было с виртуальным пиджаком Бориса Михайловича, но тщетно. «Видимо, на электронику мой дар не действует», — усмехнулся Енисеев, скатал куртку в рулон, завернул наглухо в старое одеяло и засунул на антресоли. Бумажник (без денег, естественно) и брелок он выбросил в мусорное ведро. Осмотр джинсов и сапог (и на них, в принципе, могли как-то присобачить микрофончик, пока он сидел с завязанными глазами) тоже ничего не дал, поэтому Енисеев на всякий случай отправил их вслед за курткой. Можно обойтись ботинками и плащом, тем более что, на улице еще не холодно. «И, тем более, что теплая куртка и сапоги тебе могут скоро вообще не понадобиться», — добавил какой-то гнусный голос в голове Енисеева. Он мысленно сплюнул на этот голос, потом перекрестился и пошел умываться.

Ступар сидел в своем «ауди», шевелил кончиком носа и курил. Вид у него был помятый — плохо спал, наверное. Когда Енисеев сел рядом с ним, Лев Данилович, расплывшись в вымученной улыбке, протянул ему руку, но тот не отреагировал, предложив насмешливо:

— Давайте еще целоваться.

— Неужели вы так обиделись на меня?.. — пробормотал Лев Данилович, убрав веснушчатую лапу.

— Нет, я вас обожаю! Предал меня, не дождавшись и первых петухов, и еще грабли тянет! Давайте ближе к делу, не рассусоливайте. У нас не так много времени: вас завтра убьют — и меня, наверное, тоже. Но меня немного позже — после того, как попросят найти золото КПСС или миллиарды Ходорковского.

Ступар, заслышав о такой возможности, затуманился и задергал носом.

— Я много размышлял над тем, что вы мне вчера сказали и написали… — откашлявшись, начал он. — Поначалу мне казалось, что вы несколько преувеличиваете, но потом, детально проанализировав всё, я понял, что вы, как всегда, правы. Скажите, вы увидели это? — перешел на шепот он, придвинувшись к Енисееву.

— Что? — шепотом же ответил он.

— Ну, то… кто «заказал» Бориса Михайловича.

— Да. В этом можете не сомневаться.

— И сказали им об этом?

— Да.

— Зачем?!

— Затем, что они это поняли уже по выражению моего лица, а я по выражению их лиц понял, что они это поняли. И не имело никакого значения, что я им скажу.

— Так-так-так, — постучал пальцами по баранке Ступар и снова зашептал в ухо Енисееву. — Есть только одна возможность спастись от этих Владленов Константиновичей и Павлов Исааковичей.

— Какая?

— Здесь не поговоришь, надо ехать ко мне в офис. Там прослушки нет, мои парни из группы технического обслуживания регулярно проверяют с приборчиками. И утром проверили, я позвонил.

После смерти Бориса Михайловича в этот офис Енисеева не тянуло, да где, действительно, еще можно без опаски поговорить?

— Что ж, поехали. Но меня интересует возможность избавиться не только от Владленов Константиновичей и Павлов Исааковичей.

— А от кого еще?

— Поехали, по пути расскажу.

Ступар завел мотор, подал «ауди» задом к арке, а Енисеев, уже не шепча, стал ему рассказывать о Ефреме и его банде.

— Ну, это семечки, — снисходительно сказал Лев Данилович, когда он закончил. — Этих просто вобьют в землю.

— Что ж, посмотрим, кто там вобьет и как. Я иду на сотрудничество с вами, только если мои условия будут приняты, что называется, в пакете.

— Нет проблем. Проблемы, как вы сами понимаете, не с этими господами.

— Понимаю. За нами «хвоста» нет? — спохватился Енисеев. — Вы следите?

— Пытаюсь. Вроде бы нет. Ну, а если есть, что из того? Ну, узнают они, что мы едем в мой офис… Дальше что? — снова зашептал Ступар. — Ничего подозрительного в этом нет, вы же работали у меня. Мало ли какие дела… А в сам офис они не сунутся.

— Да? — усомнился Енисеев. — Вы видели их?

— Мордоворотов Владлена? Видел, он же с ними приезжал… Но вы сейчас увидите не менее впечатляющих мордоворотов.

— Вот как? А вы здорово испугались!

Лев Данилович промолчал.

Действительно, у офиса АВПП стояли один за другим три «хаммера», а под окнами разгуливали четыре весьма внушительных, как их назвал Ступар, мордоворота, с оттопыренными полами пальто (где, вероятно, были автоматы типа «Узи»), только без масок, в отличие от мордоворотов Розенкранца и Гильденстерна.

Внутри же, в коридоре, было, как в кино: охранники, уже с оружием в руках и в бронежилетах, стояли, расставив ноги в тяжелых ботинках, у каждой двери. Особенно много их было в приемной Ступара: они маячили в просветах всех окон и заняли все стулья вдоль стен. Здесь уже и пахло, как в казарме — сапогами и оружейной смазкой. Молоденькая секретарша Льва Даниловича (маленький оазис французского парфюма), в жизни, наверное, не видевшая такого количества мрачно поблескивающего оружия, сидела на своем месте вся зеленая.

«Ну, потратился прижимистый Ступар! — изумлялся Енисеев. — Это ж сколько надо было заплатить за услуги этого взвода!»

— Извините, мы вас должны обыскать, — низким голосом сказал один из охранников.

Енисеев метнул недоуменный взгляд на Ступара.

— Так надо, — коротко подтвердил тот.

К удивлению Енисеева, обыскали не только его, но и самого хозяина кабинета, забрав, как это сделали и «мордовороты Владлена», мобильники. Затем предложили снять верхнюю одежду. Енисеев, почуявший неладное еще у дверей офиса, вдруг заколебался, стоит ли вообще входить в кабинет Ступара. Но его туда уже никто и не приглашал: охранник, распахнув дверь, просто подтолкнул Енисеева в спину мощной дланью.

* * *

Все жалюзи на окнах кабинета Ступара были опущены, а электричество, между тем, не было включено, отчего тусклый свет ноябрьского утра превратился в полумрак, в коем шемякинские уродцы, и на свету-то не очень приветливые, выглядели еще более зловеще.

Горела лишь лампа на столике, окруженном кожаным диваном и креслами, где сиживали клиенты и гости Ступара. Вот и сейчас там сидели три человека и пили кофе. Один был сед как лунь, с волчьим взглядом близко посаженных глаз, другой кругл лицом, лысоват и лишен признаков нижней челюсти — она заканчивалась сразу за нижней губой, третий был зализан, скуласт, узкоглаз и всё время как будто улыбался. Все трое были одеты скромно, но дорого, как одеваются банкиры — в неброские солидные костюмы.

— Разрешите представить, господа, — как-то по-особому выгнув спину и склонив выю, подобострастно сказал Ступар, — Илья Петрович Енисеев.

— Мы о вас знаем, — промолвил седой, не шевельнувшись. — Называйте меня Виктором Андреевичем, — добавил он после некоторой паузы. — А это, — повернулся к круглолицему, — Яков Аронович и, — указал на узкоглазого, — Фарид Сабитович.

Он замолчал. Все трое, не стесняясь, разглядывали Енисеева. Тот почувствовал себя перед ними, как перед неким судом.

— Может быть, мы присядем? — повернулся он к хозяину кабинета, хотя в присутствии этой троицы тот явно не чувствовал себя здесь хозяином. — Или вы предпочитаете беседовать с этими людьми стоя?

Не дожидаясь ни от кого приглашения, Енисеев опустился в свободное кресло и оказался напротив Виктора Андреевича с Фаридом Сабитовичем справа и Яковом Ароновичем слева. Ступару, получилось, места вокруг столика не досталось, а присесть на диван рядом с Виктором Андреевичем он, очевидно, не отваживался. Глуповато улыбаясь, Лев Данилович продолжал стоять.

— Садитесь, Ступар, — кивнул Яков Аронович.

Ступар побежал за стулом, втиснул его между креслом Енисеева и Якова Ароновича и сел, сложив руки на коленях.

— Вы служили в армии? — спросил Виктор Андреевич у Енисеева.

— Нет.

— Тогда понятно. В армии просят разрешения присесть.

— И еще курить, — сказал Енисеев, доставая сигареты и закуривая без разрешения. — А вы что — военные? Генералы?

— Вы — дерзкий человек. Особенно в вашем положении, — отметил Виктор Андреевич. — Нет, мы не военные, но для вас мы генералы. Или даже маршалы.

— Любопытно. Я, знаете ли, самонадеянно мнил себя пророком. И, хоть как пророк я не состоялся, я не встречал в жизни другого пророка, которого мог бы считать генералом или маршалом. Для меня таковыми были Моисей, Илия, Даниил… Не думаете же вы, что, оставив пророческие амбиции, я признаю над собой власть светских генералов и маршалов, военных или гражданских? Лев Данилыч, попросите принести кофе, а то вы меня сдернули с постели, не дав позавтракать.

Ступар вопросительно уставился на троицу.

— Принесите, — разрешил Виктор Андреевич. — Ну, что ж, вы пророк, и ведете себя, как положено пророку. Но есть на свете выше власть, нежели власть пророков.

— Мне это уже доводилось слышать. Власть золотого тельца, естественно.

— Не только. Поговорим об этом, Илья Петрович.

— Вы знаете, я не располагаю временем для разговоров на общие темы. И вообще не планировал разговаривать с вами. Я обозначил для Льва Даниловича некую проблему, и он предложил мне разрешить ее. А тут появляетесь вы в роли генералов или маршалов. Если вы покровители Ступара, то вам имеет смысл разговаривать с ним, а не со мной.

— Проблемы Ступара мы разрешим и без вас. А вот ваши — нет. Итак…

— Виктор Андреевич, прошу прощения, — почтительно подал голос Ступар. — Дело в том, что у Ильи Петровича есть еще проблема, о которой я не знал. Но знать о ней в контексте нашей беседы, на мой взгляд, необходимо. Позвольте доложить?

— Давайте, — сделал знак рукой Виктор Андреевич.

Вошла секретарша и подала кофе Енисееву. Ступар подождал, когда она уйдет, и рассказал о Ефреме и о том, что Енисеев угадал заказчиков убийства Бориса Михайловича.

— Ну, вот видите, — с легким восточным акцентом назидательно сказал Енисееву Фарид Сабитович. — Вы можете не считать нас генералами, но тогда для вас генералами будут Владлен Константинович, Павел Исаакович или даже этот Ефрем. Нужно проявлять больше почтения к старшим, молодой человек.

— Слушайте, но ведь я не вчера родился и понимаю, что от меня вам потребуется то же самое, чего хотят Ефрем, Владлен Константинович и Павел Исаакович! Беседа бессмысленна. Я, не скрою, попал в тяжелое положение и выполню — постараюсь выполнить! — одну или две ваши просьбу, чтобы вы успокоили этих уродов, если имеете такую власть, но штатным оракулом у вас не буду. Просто не могу.

— У вас неверное представление о нас, — улыбнулся Яков Аронович. — Ефрем этот — главарь банды, Владлен Константинович и Павел Исаакович — главари другой, гораздо большей банды, цивилизованно именуемой холдингом, мы же — представители иной власти.

— Какой? Исполнительной, что ли?

— Скорее, законодательной. Ну и судебной отчасти. Впрочем, наверное, исполнительной тоже, — совсем уж туманно добавил Яков Аронович. — Власть наша не от золотого тельца, хотя она отнюдь не исключает золотого тельца. Все эти вооруженные люди, которых вы видели в коридоре, принадлежат не нам, но нам стоит только шевельнуть пальцем, чтобы они появились у нас в любом количестве. Наши подлинные имена не произведут особого впечатления ни на Ефрема, ни на этих олигархов, хотя они их, наверное, знают. Но если они узнают, какая власть стоит за нами, они будут ползать перед нами на коленях. Забудьте о предсказаниях, которых требуют от вас эти люди. Это мелочь.

— Ну и шевельните тогда еще раз своим пальцем, чтобы они упали на колени! Чего вы нагнали сюда эту свору со стволами? У Владлена есть такие же орлы!

— Эти люди просто защищают нас, если ваши недруги вдруг вздумают поиграть мускулами. Мы не пускаем в ход свою власть по мелочам. И тем более не упоминаем о ней по мелочам. Наша власть — тайная, и должна употребляться, когда это может принести нам существенную пользу. Чтобы выручить вас и Ступара, нам надо либо устроить показательную бойню, чего мы ни в коем случае с олигархами делать не собираемся, либо приоткрыть завесу тайны, чего мы тоже делать не собираемся, если не приобретем взамен большего. Мы не нуждаемся в парочке ваших предсказаний. В этом смысле вы нас совершено не интересуете.

— Я никого в этом смысле не интересую… Что же вы — масоны?

Троица насмешливо переглянулась. И даже Ступар, не переставая дергать носом, скривился в усмешке.

— Люди-человеки… — вздохнул Фарид Сабитович. — Чуть что непонятно — сразу масоны… А что это объясняет? Владлен Константинович и Павел Исаакович — тоже масоны, да будет вам известно. Кто сейчас из мало-мальски влиятельных людей не масон или не член Ротари-клуба? Может быть, и ваш Ефрем ходит в подмастерьях. И что? Пиночет и Сальвадор Альенде тоже были масонами, но один убил другого. Значит, и над масонами есть какая-то более могущественная власть?

— Да что вы всё загадками говорите? Владлен про власть денег, вы про тайную власть… Вам-то чего от меня надо?

— Мы прочитали вашу статью, — сказал Виктор Андреевич.

— Какую статью?

Виктор Андреевич сделал знак Ступару, тот поднялся и принес со своего стола журнал.

— Вот эту.

Енисеев с удивлением увидел, что это одна из последних напечатанных им до смерти Бориса Михайловича статей, написанная после прочтения книги о пророке Лаврентии Черниговском. Но он менее всего мог представить, что ее будут читать люди вроде тех, что сейчас сидели перед ним. В сердце его зажегся огонек надежды. Может быть, эти трое — не такие сволочи, как Розенкранц и Гильденстерн?

— И что — вам понравилось?

— Написано неплохо, — кивнул Виктор Андреевич. — И феномен подлинного пророчества на примере этого Лаврентия показан, на мой взгляд, правильно, если не считать деталей. Этот Лаврентий — не Ванга какая-нибудь. Его сбывшиеся предсказания впечатляют, и еще несбывшиеся — тоже. Но одно из них меня смущает, потому что мы не прочтем ничего подобного ни в Апокалипсисе, ни у других пророков. — Он прочитал: — «Россия вместе со всеми славянскими народами и землями составит могучее Царство. Окормлять его будет Царь Православный, Божий Помазанник. В России исчезнут все расколы и ереси. Гонения на Церковь Православную не будет. Господь Святую Русь помилует за то, что в ней было страшное предантихристово время. Просиял великий полк Мучеников и Исповедников… В России будет процветание Веры и прежнее ликование (только на малое время, ибо придет Страшный Судия судить живых и мертвых). Русского Православного Царя будет бояться даже сам антихрист. А другие все страны, кроме России и славянских земель, будут под властию антихриста и испытают все ужасы и муки, написанные в Священном Писании». Насколько правдиво это предсказание, как вы считаете?

— Вы совершенно верно заметили, что Лаврентий Черниговский — подлинный пророк. Я же — не подлинный пророк, каким мне хотелось быть когда-то, а в лучшем случае предсказатель. Поэтому оценить верность этого пророчества преподобного Лаврентия мне просто не дано.

— А вы пытались?

— Пытался, — признался Енисеев. — Но ничего не получилось.

— Не получилось, значит… — задумался Виктор Андреевич. — А знаете, мне кажется, не потому у вас не получилось, что вы слабее Лаврентия Черниговского. Нет, он, наверное, сильнее, но ведь и вы пытались не предсказать нечто подобное, а почувствовать, насколько оно верно. У вас не получилось потому, что на этот раз Лаврентий пытался выдать желаемое за действительное. Ведь всё развивается так, что Россия одной из первых попадет под власть антихриста. А он говорит: «В России будет процветание Веры и прежнее ликование». Не просто, стало быть, процветание, а еще и ликование! Вам это не кажется надуманным?

Енисеев пожал плечами.

— Если бы я не видел, например, как ликуют люди при сошествии Благодатного огня на Пасху, то, наверное, казалось бы надуманным.

— А где люди больше ликуют: на сошествии Благодатного огня или на футбольном матче? — спросил Яков Аронович.

— Смотря что им ближе: футбольный матч или сошествие Благодатного огня.

— А как вы смотрите на то, что наряду с Россией в так называемое Православное Царство якобы войдут и «славянские народы и земли»? Но ведь среди славянских народов половина — католические?

— Ну и что? Идея панславизма родилась не в России, а в католической Хорватии. Семнадцатый век, Юрий Крижанич. Потом, знаем мы этих славян-католиков: если прижмут, побегут и в Православное Царство.

— Это да, — согласился Яков Аронович. — Или — в неправославное Царство. В смысле — нехристианское.

— Всё же, полагаю, предпочтут Православное.

— Вернемся к пророчеству Лаврентия о пришествии антихриста, — предложил Виктор Андреевич. — Если оно верно, то верно не только потому, что кроме Лаврентия его предсказывали другие пророки, но и потому, что к нему ведет логика истории и логика нынешнего развития России. Так? Где же предпосылки того, что в то время, когда весь мир окажется под властью антихриста, Россия ни с того ни с сего превратится в Православное Царство?

— Я не могу сказать больше того, что сказал преподобный Лаврентий: «Господь Святую Русь помилует за то, что в ней было страшное предантихристово время. Просиял великий полк Мучеников и Исповедников». То есть Богом будут услышаны молитвы этих Мучеников и Исповедников.

— Этот ваш великий полк сияет уже больше двух тысяч лет! И что? Скажите, пожалуйста, отчего так получилось, что народы, взявшие на вооружение идеи Христа, до сих пор пребывают во зле? И пролиты океаны человеческой крови? Может быть, эти народы обмануты? Может быть, никакого пришествия Мессии не было, и оно только грядет с пришествием того, кого Лаврентий и ему подобные называют антихристом? Но ведь и Лаврентий не скрывает, что так называемый антихрист избавит человечество от полного уничтожения! — Виктор Андреевич снова взял журнал и прочитал: — «Будет страшное бедствие на земле, даже воды не будет. Потом будет всемирная война. Будут такие сильные бомбы, что железо будет гореть, камни плавиться. Огонь и дым с пылью будут до неба. И земля сгорит. Людей останется очень мало, и тогда начнут кричать: “Долой войну и поставить одного царя!”» Этим царем и будет антихрист, говорит дальше Лаврентий. Но меня сейчас интересует вот что: кто же устроит все эти прелести? Антихрист? Нет, нигде об этом не сказано. Это устроят люди, называющие себя последователями Христа, или, во всяком случае, будут активно участвовать в этом. И Церковь, судя по пророчеству того же Лаврентия, термоядерную бойню остановить не сможет. Что же, по-вашему, человечеству предпочтительней сгореть в огне атомной войны, чем признать за мессию человека, сумевшего положить конец взаимному истреблению? И хороша ли будет Россия, решившая, согласно предсказанию Лаврентия, остаться в мире зла?

— Вы сатанисты, что ли? — тихо спросил Енисеев, недоуменно обводя взглядом сидящих вокруг него. Все они, включая Ступара, показались ему вдруг в неярком свете настольной лампы сошедшими со стен персонажами Шемякина.

На вопрос Енисеева никто не отреагировал, в отличие от вопроса о масонах. В кабинете повисло молчание.

— Вам, очевидно, чтобы понять что-то, надо прицепить к этому «что-то» ярлык, — произнес наконец Виктор Андреевич. — Масоны, сатанисты… Мы предпочли бы, чтобы нас называли сторонниками пришествия истинного Мессии.

— Называемого антихристом?

— Называемого антихристом людьми вроде Лаврентия Черниговского и вас.

— Но антихрист — посланник сатаны, согласно учению Святых Отцов. Значит, вы всё же сатанисты. Потом, вы, цитируя, передергиваете, как это всегда делают сатанисты, воинствующие антихристиане и подобная публика. Всемирную войну устроит не антихрист, говорите вы? А сатана к ней будет иметь какое отношение? У Лаврентия Черниговского сказано перед теми словами, что вы прочитали: «В последнее время бесов во аде не будет. Все будут на земле и в людях».

— Ад на земле устроили не бесы, а христиане, — возразил Яков Аронович. — Что же, по-вашему, Первую мировую войну начали бесы? И Вторую мировую войну тоже? Нет, ту и другую начали люди — немцы, христиане. Не было в дохристианскую эпоху таких кровавых войн!

— Но не было и пулеметов, и пушек, и танков, и самолетов…

— Дело не в пулеметах и пушках, убивать миллионы можно и железом! Ну, подумайте сами: что же это за христианство такое, если в христианских странах всем заправляют бесы? Как это христиане уживаются с ними? И бесы с христианами? А может быть, всё проще, и правильно говорит Виктор Андреевич: эти бесы и есть христиане?

— Разрешите мне поверить Лаврентию Черниговскому, а не вам.

— Разрешаю. Я тоже верю Лаврентию Черниговскому. Его предсказания окрашены христианским фанатизмом, потому что в жизни он был монах-фанатик. Но по своей духовной сути он был пророк, и крах христианской веры предсказал верно. Ну, присочинил к своему пророчеству христианский хеппи-энд… Ничего не поделаешь, законы жанра.

— А Страшный суд он тоже сочинил?

— Почему? Может быть, и не сочинил. Но показал не того Судию.

— Слушайте, Лев Данилыч, — повернулся Енисеев к Ступару. — Я всегда подозревал, что вы с придурью, но не знал, что настолько. Если вы нуждаетесь в помощи сатанистов, то, как говорится, черт с вами. Но почему вы решили, что в ней нуждаюсь я?

— Потому что добрые христиане вам ее не окажут, — тихо ответил Ступар.

— А добрые сатанисты окажут?

— Кто помогает, тот и добр. Судите по делам.

— А зачем вам мне помогать?

— Нам нужны пророки, — ответил Фарид Сабитович.

— Не смешите меня! Не нужны вам никакие пророки! Никому они не нужны! Вы верите не пророчествам Лаврентия Черниговского, а своей трактовке этих пророчеств! Ну, и пророчествуйте себе сами. Всё, что вам нравится! Спиритизмом занимайтесь, каббалой, черной магией! Причем здесь я?

Фарид Сабитович вдруг нагнулся к Енисееву и положил на его руку свою руку, — на ней блеснул тяжелый золотой перстень с адамовой головой. Енисеев тут же отдернул руку, как от лягушки, что, впрочем, совершенно не смутило Фарида Сабитовича.

— Мы уже полгода за вами наблюдаем, — заявил он. — С тех пор, как узнали о самолете Качиньского. Это мы велели Ступару пригласить вас в агентство. Мы убедились, что вы не фанатик вроде Лаврентия Черниговского. Мы постарались, чтобы приговор суда над вами был максимально мягким. А ведь вас могли осудить и за предумышленное убийство. Вы нам нужны именно как пророк. Потому что мессия, называемый вами антихристом, придет не один, а с пророком. Так, во всяком случае, сказано в вашем Апокалипсисе. Эпохе грядущего мессии нужен пророк.

Енисеев усмехнулся.

— Вот как? А своих у вас нет?

— Пока нет, — серьезно ответил Яков Аронович. — В том-то и дело. Так получилось, что идею пророчества узурпировали христиане. Каббала, черная магия — это всё не от хорошей жизни. Христиане лгали, что пришествие их Мессии предсказывали библейские пророки. И этим опорочили феномен пророчества в глазах тех, кто не верил христианам. Вы вот говорите, что мы трактуем пророчества в свою пользу. А христиане этим занимаются две тысячи лет! И шаблон уже определенный выработали, по которому пророчествуют такие, как Лаврентий Черниговский! Мы ведь не хотим, чтобы вы следовали нашему шаблону. Пророчествуйте себе так, как вы пророчествовали. Но хватит вам заниматься мелочами. Пора переходить к вещам глобальным.

— К каким же?

— К тайнам сильных мира сего.

— Ах, вот как! К тайнам! — Енисеев как будто услышал эхо своих утренних размышлений перед появлением Ступара. — Эк удивили! Вы думаете, одним вам тайны нужны! Они и Ефрему нужны!

— Не все умеют тайны использовать. И не все обладают критерием тайны. Мы хотим знать обо всем в мире, что может мешать пришествию истинного мессии, отдалять его. Чего бы это ни касалось — религии, политики, культуры. Я, к примеру, не так скептически отношусь к предсказанию Лаврентия Черниговского о Православном Царстве в России во время пришествия истинного мессии, как Виктор Андреевич. Россия — страна непредсказуемая. Поэтому хотелось бы знать, что будет способствовать усилению фундаменталистских тенденций, чтобы пресечь это на ближних подступах. Предупрежден — значит, вооружен. Для нас не должно быть секретов ни в одной сфере жизни, в том числе и бизнесе.

— Ну, это как водится!

— Деньги — не главная наша цель, но они — цифровое выражение всякого могущества, оборотная сторона всякой власти, особенно тайной. Наши единомышленники в бизнесе не просто ведут конкурентную борьбу с противниками, они ведут идейную борьбу, своими победами на финансовых рынках усиливая наше сообщество. Вооруженные знанием о будущем, они, естественно, будут действовать еще успешнее. Это касается и сочувствующих нам политиков.

— Слушайте, неужели вы не понимаете, что только вера делает действенными пророчества? Пророк должен верить в то, во что верите вы. А я вам не нужен, потому что я вам не верю.

— Мы это понимаем, — кивнул Виктор Андреевич. — Иначе, зачем мы с вами ведем беседы на общие, как вы говорите, темы? Скажите, Илья Петрович, а кому же вам верить, как не нам? Нет пророка в своем Отечестве: первыми на вас обратили внимание поляки. Ну, на это у них были свои, польские причины. А после поляков были мы. Мы начали вам помогать, когда вы об этом еще не знали — на суде, например.

— Ага, сначала вы заманили меня к Ступару, за деятельность у которого я и попал под суд, а потом помогли на суде!

— Хотел бы заметить, вас силой никто к Ступару не заманивал, вы пошли добровольно и работали добровольно. Мы хотели бы, чтобы вы столь же добровольно сделались нашим единомышленником. Что вас ждет в жизни без нас? Ефрем? Владлен Константинович с Павлом Исааковичем? Другие хищники, которые появятся по вашу душу, уж можете не беспокоиться? Кто поможет вам в мире добрых христиан? Никто, потому что это они только говорят: положи живот за други своя, а сами живут по принципу: умри ты сегодня, а я завтра. А мы помогаем друг другу, и не так, как помогают друг другу бандиты, а так, как помогают в семье. У нас есть идея, которой у других либо нет, либо она извращена, как у христиан. Скажите мне, почему христиане так спокойно относятся к предсказанию Лаврентия Черниговского о грядущей термоядерной войне? Если они верят ему, то почему уже сейчас ничего не делают для того, чтобы предотвратить катастрофу? Им все равно, что погибнут сотни миллионов людей — лишь бы сбылись пророчества Апокалипсиса? А мы, которых вы называете сатанистами, готовы в сотрудничестве с вами сделать всё, чтобы спасти будущие поколения людей. Решайте же.

— «Когда говорит он ложь, говорит свое»…

— Что?

— Ну, это непризнанный вами Мессия сказал: «Ваш отец диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего. Он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нем истины. Когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи». А хорошо Он говорил, не правда ли? Ваш-то так сможет? Едва ли… Попытается, конечно… Сказано же: дьявол — обезьяна Бога, а антихрист, стало быть, — обезьяна Христа. А вы — чьи обезьяны, если ищете своему мессии пророков, «чтобы всё было, как у Христа»? Хотя Самого Христа не признаете. Нестыковочка!

— Вот и весь разговор с христианами… — вздохнул Виктор Андреевич, обведя своими волчьими глазами соратников-сатанистов. — Ты им — конкретные вещи, а они тебе — цитатки и оскорбления…

— Нет, отчего же, меня интересуют и детали. Вот я посмотрел сегодня, как Ступар перед вами на цырлах бегает… Оказывается, это по вашей наводке он пригласил меня в агентство. И тут у меня возник вопрос: а как это он взял и выложил Владлену всё обо мне, о моей работе с клиентом? Вы что, об этом не знали? Позвольте не поверить: вас Ступар боится больше, чем Владлена. Или он сдал меня Владлену тоже по вашей наводке, чтобы поставить в безвыходное положение и привести в поисках спасения в ваши объятия?

— Ступар бегает на цырлах, как вы говорите, потому что знает, что виноват. И получит наказание за свою трусость в разговоре сВладленом Константиновичем, будьте уверены.

— Как хотелось бы верить! Но я не верю. «Когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи». Ступар изворотливый человек и нашел бы, что ответить Владлену, не раскрывая конфиденциальной информации.

— Вас, я вижу, не переубедить. Да и зачем? Вас послушать, так и бандита Ефрема тоже мы к вам послали. Неужели вы не понимаете, что если бы в вашей жизни не появился Владлен Константинович с известными домогательствами, то появились бы другие?

— Спасибо, успокоили. Сами-то вы Владлена побаиваетесь, вон какой взвод с собой приволокли! Он, видимо, и вас может запросто грохнуть, покуда вы не предъявили ему знаков своей тайной власти! А на мне можно поэкспериментировать. Нет уж, я лучше с Ефремом или Владленом, чем с вами. Они хоть не призывали отказаться от Христа.

— Это ваше последнее слово? — поинтересовался Фарид Сабитович.

— Нет, не последнее. Я чего, собственно, сюда пришел? Господа сатанисты, улаживайте ситуацию с Владленом и Ефремом, или я сдам милиции вашего Ступара как сообщника Владлена. И вам всё равно придется вытаскивать его из-под суда и следствия. Мне кажется, менее хлопотно будет договориться с Ефремом и Владленом сейчас. В связи с новыми открывшимися обстоятельствами я продлеваю срок Ступару до завтра, до семнадцати ноль-ноль. Убирать меня до этого срока бесполезно, потому что информация, как я писал Ступару, будет передана не мной, а другим человеком.

Сатанисты, пораженные такой наглостью, некоторое время молчали, многозначительно поглядывая друг на друга. Потом Фарид Сабитович сказал:

— Вы можете отказаться от нас, но мы не можем отказаться от вас. Вам лучше было не приходить сюда. А теперь вы слишком много узнали. Мы должны будем бороться за то, чтобы вы либо пришли к нам, либо исчезли с лица земли. О Ступаре не беспокойтесь: о его интересах мы позаботимся.

— Вы не поняли: я сдам его вместе с Владленом.

— А что у вас есть на Владлена?

— Всё вам расскажи! Обойдетесь! Кое-что есть.

— Владлен Константинович сам о себе позаботится, что́ бы у вас там ни было, — заверил Виктор Андреевич. — А мы позаботимся о Ступаре. Что же касается вас… Не исключено, что вам мешает стать настоящим пророком то, что вы не прошли путь страданий. Не будем вам мешать. Извольте получить ваши страдания у Владлена Константиновича или Ефрема, а потом найдем возможность вернуться к нашему разговору. Впрочем, есть еще время свернуть с этого пути. Ради ваших близких, которых, по-видимому, тоже ждут страдания. Какой срок, вы говорите, даете Ступару? До семнадцати ноль-ноль завтра? Этот же срок на раздумье мы даем вам. Если примете правильное решение, свяжетесь со Ступаром. Лев Данилыч, отвезите господина Енисеева домой.

— Да нет, спасибо, доберусь сам. Чем меньше я вижу вашего Льва Данилыча, тем лучше себя чувствую. Прощайте, поклонники Люцифера! Вы ему помогаете, а он-то вам не поможет: упечет в ад вместе со всеми, без привилегий. Такая уж у него сущность. Вы его любите, а он-то вас нет! Это вам мое бесплатное предсказание!

 

6

Едва Енисеев, бормоча: «Сатанисты — кто бы мог подумать?», вышел от Ступара, как зазвонил мобильник. Он посмотрел на экранчик: «Номер не определен». Енисеев подумал и ответил:

— Алло.

— Илья Петрович, что вы там затеваете со Ступаром? — Это был Розенкранц — Владлен Константинович. — Почему вы не отвечаете на звонки по мобильному? Почему меня не соединяют со Ступаром? Что за народ там у него в приемной? Советую вам по-хорошему: играть со мной не надо. Учтите: мне на связи Ступара плевать. Я растопчу его вместе со связями. Оставьте его — он вам не поможет. Он предаст вас при первой же возможности.

— Знаю.

— Так о чем же вы с ним совещаетесь?

— Да вот об этом как раз. Хотел узнать, почему он меня сдал.

— Вы рассказали ему о нашем разговоре?

— В общих чертах.

— Что вы натворили? Мы же вас предупреждали!

— Слушайте, не морочьте мне голову: о нашем разговоре он мог догадаться и без меня. Вы приезжаете к Ступару, подробно расспрашиваете его о моей работе с клиентом и теперь хотите, чтобы он ничего не подозревал? Тогда не надо было ездить к нему.

Розенкранц дышал в трубку, осмысливая услышанное.

— Что вы сказали Ступару?

— Спрашивал, кто вы и что вы.

— Вы говорили ему о моем предложении?

— Нет, но он сам догадался. Это нетрудно, — после того, как вы столько выспрашивали у него обо мне.

— А еще что говорили?

— Из того, что вас волнует, ничего.

— Я проверю.

— Проверьте.

— И еще. Я хочу, чтобы знали: если вы за моей спиной обсуждаете у Ступара какое-то иное предложение, то не тратьте попусту время. Я никому не позволю увести вас у себя из-под носа.

— Так-таки никому? А если это Путин или Обама?

— Скорее, Господь Бог. Не выдумывайте. Вы приняли решение?

— Решение я приму, когда наступит срок.

Владлен Константинович отключился.

Енисеев посмотрел по сторонам. Значит, всё-таки за ним следили, если Розенкранц знает, что он был у Ступара. И сейчас следят? Он резко повернулся и пошел обратно по улице. Никто из идущих навстречу прохожих не сделал того, что и он, и никто не остановился, как будто разглядывая что-то.

Следят из машины? Но в припаркованных вокруг офиса автомобилях Енисеев не видел людей. У самого офиса маячили только те же четыре охранника сатанистов. Напротив — никаких магазинов или кафе, из которых можно наблюдать. Прохожие идут мимо офиса, не останавливаются. Между тем Владлену известно, что в приемной у Ступара много народу. Но он не знает, кто у Ступара в кабинете, и о чем идет разговор. Микрофон в приемной, которую не проверяли технари Ступара?

И тут Енисеев понял, что «жучок» был спрятан не в приемной, и что напрасно он искал его в одежде, — он был у него в мобильном. И поэтому «слухачи» Владлена слышали голоса в приемной, в которой лежал отобранный у него телефон. «Жучок» был вставлен в отобранный у Енисеева мобильник, пока он разговаривал с Розенкранцем и Гильденстерном на даче! И не только «жучок», очевидно! Откуда Владлен узнал, что Енисеев вышел из офиса Ступара? Он же ни с кем не разговаривал: взял телефон, плащ и ушел, даже не прощаясь. Значит, помимо «жучка», в мобильнике — «маяк», позволяющий фиксировать передвижения Енисеева. И точно такие же устройства — в телефоне Елены. Может быть, — и в ее ноутбуке.

Енисеев повернул к метро.

Спустившись по эскалатору вниз, он отключил мобильник, вынул из него «сим-карту» и стал присматриваться к людям на платформе. Подошел поезд, у дверей образовался небольшая давка, и Енисеев, проталкиваясь в вагон, незаметно сунул телефон в большой пластиковый пакет парня, входящего перед ним. На следующей станции Енисеев вышел и поехал в обратном направлении, а мобильник отправился путешествовать по метро, а потом Бог еще знает куда. Пусть Владленовские шпики поломают голову!

Енисеев доехал до «Тимирязевской» и отправился в общежитие Литинститута. В какой комнате живет Елена, он не знал, не знал даже ее фамилии, поэтому купил в киоске телефонную карту, но сам звонить по таксофону не стал. Он подошел к парню на троллейбусной остановке, студенту-литератору, судя по мятой одежде и торчащим в разные стороны волосам, и сказал:

— Старик, помоги мне. Я поссорился с девушкой, и она меня не хочет видеть. Позвони ей, пожалуйста, по номеру, который я тебе назову, и скажи, что ее ждет на вахте посылка от Енисеева, пусть спустится, заберет. Зовут ее Елена. Если будет спрашивать, кто ты, что ты, скажи: курьер «Ди-Эйч-Эл». Вот карта.

— Говно вопрос, — согласился литератор. — Давай.

Они пошли к таксофону. Парень сказал всё в точности, как просил Енисеев, даже про «Ди-Эйч-Эл». Енисеев протянул ему сто рублей, но студент отмахнулся.

— Не парься. Ты же не с моего мобильника звонил. Иди, встречай.

Енисеев зашел в вестибюль общежития, сталинского шестиэтажного дома, и увидел за вахтой вывеску, которая заставила его задуматься. Ждал он недолго. Елена, придерживая на груди халатик, голоногая, появилась не из лифта, как он предполагал, а с опаской выглянула с лестничной площадки. «Молодец!» — мысленно похвалил он ее за осторожность. Девушка, увидев Енисеева, удивленно подняла брови, просияла и пошла ему навстречу.

— А мне сказали…

Он приложил палец к губам и прошептал:

— Телефон у тебя с собой?

— Да, — она хлопнула по карману халата. Тут он заметил, что из другого кармана у нее торчит ручка молотка, и засмеялся. Елена причины его веселья не поняла.

— Ты чего?

— Пойдем, погуляем. Ты поднимись, оденься, только не бери, пожалуйста, с собой ни телефона, ни ноутбука. Но возьми паспорт.

— Почему?

— Так надо.

— А может, лучше поднимемся ко мне? — предложила, запахивая на непослушной груди халатик, девушка.

Енисеев отрицательно помотал головой.

— Ладно, сейчас.

Елену он дожидался на улице. Как он и просил, она вышла не в той куртке, что была вчера, а в другой, «дутой».

— Что случилось?

— Дойдем до салона сотовой связи? Ситуация продолжает осложняться. Появились новые претенденты на проникновение в будущее. Ты не поверишь — сатанисты. Очень крутые, с вооруженной охраной, тоже угрожают. Мобильник и ноутбук я попросил не брать, потому что «жучки» нам засунули туда, а не в куртки. И не только «жучки», но и «маяки». Я это понял, когда мне сегодня позвонил один из вчерашних господ, явно отслеживающий мои передвижения. Сейчас купим себе новые телефоны. Я, пока шел сюда, ломал голову, куда бы тебе получше спрятаться на несколько дней, и вдруг вижу вывеску у вас на первом этаже: «Гостиница». Это что — настоящая гостиница или просто «комнаты повышенной комфортности», как говорят?

— Настоящая, они арендуют у института крыло дома.

— А ты сможешь там поселиться без регистрации или по чужому паспорту?

— Запросто. Я знаю девочек, которые там работают. Но у меня нет денег на гостиницу.

— У меня какие-то есть. Скажешь девочкам, что прячешься от своего бывшего парня, с которым больше не хочешь встречаться, и попроси, чтобы они тебя не выдавали, если кто-то надумает наводить о тебе на ресепшене справки. Как я понимаю, там есть и второй вход, с улицы?

— Да.

— Отлично. Постарайся поселиться поближе к другому входу, со стороны общежития. Если вдруг услышишь, что на ресепшене кто-то угрожает портье и называют при этом твою фамилию, тихонько выскользни на улицу и со всех ног беги в райотдел милиции.

— А ноутбук в гостиницу можно взять?

— Нежелательно. Может быть, там нет «жучка» или «маячка», но наверняка закачана какая-то программа, считывающая информацию. Потерпи. Попробуй писать, как русские классики — пером по бумаге.

— Да я уже разучилась! Со школы так не писала!

— Ну, вот, снова научишься. А то, случись какая катастрофа и исчезнет электричество, что будешь делать?

В магазинчике сотовой связи Енисеев купил два мобильника «самсунг» по 800 рублей каждый (надо было оставить Елене побольше на гостиницу) и пакеты подключения.

— Ну вот, теперь у нас будет свой канал связи, — сказал он. — Давай запишем номера. Если надо, конечно, можно и их вычислить, потому что они оформлены на наши паспорта, но на это уйдет время. День-другой, полагаю, можно будет разговаривать свободно. Держи деньги. Снимешь на все, оставь лишь тысячи полторы, купи себе продуктов, забей ими холодильник — там ведь есть холодильники? — чтобы без особой нужды лишний раз не выходить на улицу.

— А ты что будешь делать?

— Ломаю голову над этим. Что-нибудь да придумаю. О фотографии Владлена Константиновича скажешь милиции, если я не дам о себе знать завтра до двадцати четырех ноль-ноль. Расскажешь им всё, что знаешь. Знаешь ты, конечно, немного, но тебе достаточно будет навести милицию на Анатолия и Ступара Льва Даниловича. Запомнишь?

— Запомню. Хозяин агентства по продаже будущего, как ты вчера сказал.

Они вернулись к общежитию.

— А как же Надя? — спросила Елена, когда они остановились на перекрестке.

— Теперь буду заниматься Надей.

— Если вы помиритесь с ней, то мы, наверное, больше и не увидимся?

— Если, бог даст, увидимся живыми, будет, что вспомнить. Когда ты прославишься, я приду к тебе на встречу с читателями, попрошу автограф.

— А ведь я хочу написать обо всем этом.

— А я хочу, чтобы это поскорей кончилось. А оно всё не кончается. Но, независимо от того, чем всё кончится, я очень рад, что познакомился с тобой. Одному бы мне не выстоять! Я бы просто лег и забил бы на всё.

— Будет случай, вспомни, что ты не один. И я буду знать, что я не одна.

Они стояли, держась за руки, хотя, как это получилось, Енисеев не помнил. Он притянул девушку к себе, обнял.

— Ну, иди, — шепнула она.

Оставшись один и, глядя вслед уходящей Елене, Енисеев задал себе тот же вопрос, что недавно задала Елена: что ему делать дальше? Отвечая ей: «Что-нибудь придумаю», он даже не мог предположить, в каком, собственно, направлении думать. Сначала надо узнать, как там Надя. Он позвонил ей.

Она сразу отозвалась, что было понятно: нового номера Енисеева Надя не знала.

— Надя, это я. У меня новый номер.

— Я это поняла, — ровным, бесцветным голосом — даже, как ему показалось, нарочито бесцветным — ответила она.

— Надя, скажи, пожалуйста, ты где?

— В Москве.

— А когда улетаешь?

— Сегодня около восьми.

— А прилетаешь?

— Зачем тебе это?

— Ответь, пожалуйста, очень надо.

— Послезавтра утром. Почему ты спрашиваешь? Хочешь принести вещи?

— Хочу помириться.

Она отключилась. Но Енисеев ничуть не подосадовал на это. Надя сообщила хорошую новость. Она улетала вовремя и, в общем-то, на нужный срок. Теперь надо решить, что ему самому предпринять до семнадцати ноль-ноль завтра. Енисеев зашагал к дому. Он не знал толком, как избавиться от Ефрема и компании, даже с учетом обращения в милицию, а тут еще к нему протянули мохнатые щупальца такие спруты, как Владлен Константинович, Павел Исаакович и сатанисты. Даже если бы Енисеев мог обрубить хотя бы одно щупальце, что ему делать с другими, обвившими его, как змеи Лаокоона?

Его трюк с телефоном будет скоро раскрыт: встревоженные необычными перемещениями и молчанием мобильника, люди Розенкранца и Гильденстерна выйдут на след того парня из метро и поймут, что их провели. Самого Енисеева им найти еще легче: ведь рано или поздно он придет домой, не слоняться же вечно по городу?

Он пытался собрать волю в кулак и заглянуть в свое будущее хотя бы на сутки вперед, но у него не получалось. Енисеев стал молиться, как когда-то в Смоленском аэропорту, но не подыскивал нужных, как ему тогда казалось, слов, а просто и безыскусно просил Бога помочь. Помолился своему святому — пророку Илие и последнему русскому пророку — преподобному Лаврентию. Ему стало как-то легче, хотя спасительных мыслей по-прежнему в голову не приходило.

Енисеев уже подходил к своему дому, как вдруг у него всё поплыло перед глазами, не в лад ударило сердце, и ровный шум города ворвался в уши грохотом, скрежетом, завыванием моторов, гудками, криками, шершавым шарканьем подошв, словно резко прибавили звук в телевизоре. Мир быстро закружился вокруг него; он остановился и прикрыл глаза и увидел вдруг кафе Анатолия, разносимое мощным взрывом на куски. «Завтра, в семнадцать часов пятнадцать минут», — сказал Енисееву неведомый прежде голос. И добавил едва слышно: «Поступи правильно».

Он открыл глаза. Видение исчезло, мир остановил свое кружение, грохот в ушах снова сменился ровным шумом города, а Енисеев всё стоял, прислонившись к фонарному столбу. Бог услышал его молитвы. Семнадцать часов пятнадцать минут! Это же через пятнадцать минут после того, когда он должен сказать о своем решении сразу трем претендентам на использование его дара! А с Ефремом он договорился о встрече именно в кафе Анатолия. И если Енисеев не придет, то вся эта гнусная компашка — Ефрем, Макс, Анатолий — взлетит на воздух! Посторонних в кафе не будет: Анатолий наверняка закроет его на «спецобслуживание». Им не нужны лишние уши — даже официантку выпроводят. Но кто же устроит этот взрыв? Едва ли банду Ефрема взорвут Владлен и сатанисты, потому что им нет никакого смысла расправляться с ней, пока Енисеев не объявил о своем решении. К тому же им известно, что столь желанный им прорицатель сам должен быть в этом кафе. Бомбу, вероятно, заложит какая-то конкурирующая с бандой Ефрема банда.

Но много ли даст Енисееву уничтожение Ефрема и компании? Это решит его проблемы ровно на треть. А Розенкранцу, Гильденстерну и сатанистам, скорее, поможет: уберет лишнего конкурента за обладание Енисеевым. Но ведь не за тем же ему было дано это видение? Сказано: «Поступи правильно»!

И тут Енисеева осенило: он должен назначить на семнадцать ноль-ноль встречу в кафе всем — не только Ефрему и Максу, но и Розенкранцу с Гильденстерном, и сатанистам. И пусть все они разлетятся на мелкие кусочки и отправятся к отцу своему — отцу лжи. В Енисееве всё задрожало в предвкушении столь разящего возмездия. Трясущимися руками он достал сигареты и закурил. Всех — одним ударом! Но как заставить отправиться в это затрапезное кафе лощеных богатеев Владлена Константиновича, Павла Исааковича и сатанистов? А не надо их заставлять. Надо лишить их иной возможности встретиться с Енисеевым. Нужно стать для них недосягаемым до семнадцати ноль-ноль завтра. И чтобы они знали о его недосягаемости. Но как это сделать? Без паспорта не возьмешь билет на самолет или поезд, а по билету, купленному с помощью паспорта, они обещали его быстро найти. На междугороднем автобусе они тоже обещали его перехватить. На электричке далеко не уедешь. И тут он вспомнил, что Надя однажды упросила знакомый экипаж взять его в самолет «без места» — когда ему срочно надо было лететь в командировку, а билетов не было. Всё обошлось без кассы и паспорта: Енисеев прошел в самолет вместе с экипажем.

Только бы Надя снова согласилась! Только бы согласилась! Он бы позвонил этим гадам на взлете, сообщил бы свое условие — о встрече в кафе Анатолия — и отключился бы. Тогда — ищи-свищи! Потыкаются в разные стороны в его поисках и приползут, как миленькие! А у него, к тому же, будет алиби: находился в другом городе. Это на тот случай, если милиция вздумает заподозрить его в причастности к взрыву.

Только бы Надя согласилась! Только бы ответила! Енисеев вошел в арку своего дома, огляделся и выбрал скамейку в центре двора, на детской площадке, откуда хорошо видны были все люди, входящие в арку и перемещающиеся вдоль дома. Никого подозрительного он не заметил, вынул телефон и стал звонить Наде. «Ну, ответь же! Ответь!» — умолял Енисеев, слушая длинные гудки.

И она ответила.

— Да.

— Надя, проведи меня в свой самолет без билета! — закричал Енисеев почти шепотом — в гулком квадрате двора громкий голос услышал бы весь дом. — Как тогда, помнишь? Мне очень нужно!

Похоже, такой просьбы она ожидала меньше всего, потому что несколько секунд молчала.

— Енисеев, ты с ума сошел? Почему я должна тебя проводить без билета? Ты же не ездишь уже в командировки! У тебя условное заключение! Что ты придумываешь?

— Надя, Надя! Я в здравом уме! Поверь! Ты всегда мне верила! Я не зря тебе писал, что влип в историю! После этого долбаного суда, показанного по телевизору, на меня открылась настоящая охота желающих получить предсказания в корыстных целях! Мне угрожают вплоть до смерти! Они шантажируют меня тем, что расправятся и с тобой! Милиция у них вся купленная! Поэтому я и написал тебе, чтобы ты не приходила пока домой! Но теперь и мне там опасно! Мне нужно сегодня быстро оказаться далеко от них, в неизвестном для них направлении, без билета, чтобы меня не отследили по паспорту. Ну что мне: идти на вокзал и просить каких-нибудь проводниц, чтобы меня взяли в вагон без билета? Но поезд — долго, там — милиция, могут снять… Надя!

Она молчала, видимо, обдумывая услышанное.

— Слушай, Илья, скажи честно: ты не выдумываешь всё это для того, чтобы найти повод помириться со мной?

— Надя, я был бы счастлив! И помириться, и выдумывать для того, чтобы помириться! Потому что я люблю тебя больше всех на свете, а вчера нес похмельную чушь! Но это, к сожалению, правда! Помоги!

— Хорошо, — сказала она более мягким, как ему показалось, голосом. — Сделаю всё, что смогу. Приезжай в Домодедово за два часа до отлета. Отлет — в семь пятьдесят. Там позвони мне.

— Надюша!.. Солнце!.. А куда летим? — спохватился он.

— В Екатеринбург.

Был третий час. Время еще есть, но лучше просидеть лишний час в заполненном людьми аэропорту, чем торчать здесь, как на юру. Нужно заскочить домой, взять денег, съесть чего-нибудь и ехать в Домодедово.

 

7

— Ну, рассказывай, — сказала Надя, поправляя на коленях форменную юбку.

Они сидели в одном из многочисленных домодедовских кафе, напротив огромного панорамного окна, за которым, мигая огнями, взлетали и садились самолеты. Енисеев попытался при встрече поцеловать Надю, но она отстранилась.

Он рассказал ей всё, в том числе и про Елену (опустив, правда, позавчерашний разговор с ней у общежития). Он не сказал только о посетившем его видении и о том, что он надумал. Надя сначала слушала его сдержанно, а потом брови ее поползли вверх, превращаясь в треугольники, и на лице появилось то же растерянное выражение, что было после посадки в Иркутске, когда они встретились у выхода.

Енисеев замолчал. Молчала и Надя, теребя сережки.

— А что это даст, если они соберутся все вместе в том кафе? — наконец, спросила она.

— Ну, пусть выяснят, у кого из них больше прав на меня, — уклончиво ответил Енисеев. — Может, перестреляют друг друга. В любом случае, это будет свара, шум, а где свара, там милиция, журналисты, что выгодно нам, но невыгодно им. Огласка заставит их умерить свой пыл.

— А как они узнают, что они конкуренты?

— А я позвоню им, скажу, что не могу договариваться сразу с тремя бандами, и пусть они сначала решат, кто из них круче.

— Возьмут и договорятся. Поделят тебя между всеми поровну. Составят график: сегодня ты работаешь на одного, завтра на другого, послезавтра на третьего. Что тогда?

— Нет, это здесь, в аэропорту, составляют графики для разных авиакомпаний. Может быть, Розенкранц и Гильденстерн и захотят договориться с сатанистами, но сатанисты этого не захотят, поскольку привыкли действовать тайно. И уж точно те и другие не станут договариваться с Ефремом, — не потому, что им противно, а потому, что это не их уровень.

Енисеев говорил, что в голову придет, не желая открывать Наде весь план, но она задумалась.

— Что ж, наверное, ты прав. Я договорилась с командиром. Сиди здесь, жди вызова. — Потом она посмотрела ему в глаза и спросила: — Ну, а эта Елена… она что — красивая?

— Красивая, — не отводя взгляда, честно ответил Енисеев. — Только забудь всё, о чем ты думала. В мире есть много женщин — красивых и не очень. Но с тех пор, как я тебя увидел, в моей жизни есть только одна женщина. Это ты. Было бы странно, если бы я тебя немного не ревновал. Мне лестно, что меня ревнуешь ты. Но я тебя никогда не предам и знаю, что ты меня не предашь. Забудь мои вчерашние глупые слова. Ты лучше всех и красивее всех. Елена? Она храбрый человек, хороший товарищ. В пьяном кураже я впутал ее невзначай в чудовищную историю, не дай бог никому. Хочешь-не хочешь, а выпутываться надо вместе. Вот мы и выпутывались. Близости между нами не было. И не будет. Может быть, я ей нравлюсь. Может быть, она нравится мне. Ведь люди нравятся друг другу бессознательно, а не по трезвом размышлении. Но одно дело симпатия, а другое — жизнь. Моя судьба — это ты, и я сразу сказал ей об этом.

Надя опустила глаза, сняла невидимую пылинку с рукава.

— Мне надо идти.

Она встала, оправила жакет на груди, юбку и торопливо зашагала — светлая, легкая, тоненькая — к лестнице.

* * *

Командир и экипаж отнеслись к Енисееву с неожиданным уважением, весьма странным по отношению к человеку, желающему полетать на халяву. Не будучи в силах совсем избавиться от давних предубеждений относительно бравых пилотов, ухлестывающих за Надей, ожидал он и некой затаенной насмешки в их глазах. Но не увидел и тени насмешки, только нескрываемое любопытство. Всё объяснилось просто.

Когда настало время идти к самолету, минуя посты охраны, второй пилот, человек ростом с Енисеева, предложил ему надеть свое форменное пальто, а его плащ взял в руки.

— Что же, вы из-за меня пойдете в одном кителе? — смутился Енисеев.

— А погода-то? — улыбнулся пилот. — Плюс! Не озябну. Вот прилетим в Кольцово, там, конечно, шинелька понадобится. У них уже минус.

Выходя, второй пилот пропустил идущего Енисеева вперед, и — любезность за любезность — пришлось идти с ним по коридору рядом.

— Вы знаете, — сказал летчик, — мне так интересно познакомиться с вами! Ведь мы столько слышали о вас от Надежды. И про иркутский самолет, и про польский! Мы все переживали, когда она рассказывала о суде над вами. Мы не верим, что вы виноваты, и очень рады возможности хоть чем-то вам помочь.

— Надежда рассказывала обо мне?.. — пролепетал ошеломленный Енисеев.

— Конечно! — засмеялся пилот. — У нее только и разговору, что о вас. Наши девчонки на отдыхе начинают перемывать косточки мужикам, а она всегда: «А вот мой муж…» Они смеются: «Ну что ты, всё муж да муж, как будто других мужиков нету, о которых стоит поговорить!». А она отвечает: «Мой муж — особенный, с таким бы вы тоже о других не думали».

Шедшая сзади вместе с другими стюардессами Надя услышала, что говорят о ней.

— Вадим Антонович! — воскликнула она. — Можно вас попросить не рассказывать мужу небылицы! Почему это я не разговариваю о других мужчинах? Вон, девочки подтвердят — разговариваю.

— Да ладно, Надежда! — обернулся он на ходу. — Если он у вас пророк, то и так всё знает. У нас иногда летчики из других экипажей безуспешно пытаются приударить за Надеждой и спрашивают: «Почему она такая?» А мы говорим: «Вот если бы ваши жены видели на расстоянии, что вы делаете, вы бы тоже были такие».

Идущий впереди командир посмеивался.

— А что, Илья Петрович, — осведомился Вадим Антонович, — сегодня нормально долетим, без происшествий?

— Да, нормально, — без раздумий подтвердил Енисеев. — Иначе и быть не может.

Но сам он думал об ином: каким он был идиотом, когда подозревал Надю!

Позже, когда они оказались рядом перед посадкой на автобус, он боялся с ней встретиться глазами, и она тоже смотрела в сторону. Но Енисеев ясно ощущал исходящее от Нади тепло и такое же тепло чувствовал в своей груди.

* * *

Енисееву досталось место в самом хвосте самолета, у туалета, без соседей. «Айрбас» завел двигатели. Енисеев достал телефон, вставил в него старую «симку» и набрал номер Ступара.

— Илья Петрович! — вскричал тот. — Ну, где вы?! Я вам обзвонился!

— Слушайте внимательно, Ступар. Значит, встречу я назначаю в кафе «Визит» у метро «Тимирязевская» завтра в семнадцать ноль-ноль.

— Где?! Какое кафе «Визит»?

— Не перебивайте. Кафе «Визит» у метро «Тимирязевская». Вы должны пригласить туда как своих сатанистов, так и Владлена Константиновича и Павла Исааковича. Поняли? Можно с охраной. Там уже будет Ефрем со своими. Больше — никого. Кафе закроют на спецобслуживание. Пароль на входе: «Мы от Ступара».

— Позвольте…

— Нет, не позволю. У меня есть связь только с человеком Ефрема, так что остальных придется приглашать вам. И не вздумайте позвать одних сатанистов, потому что я тогда просто не приду, и от дальнейших контактов отказываюсь. Мое условие: на встрече должны быть именно те лица, с которыми я разговаривал. Все без исключения. Я буду следить за этим со стороны. Придут другие или придут не все, я, естественно, тоже не приду. Пора, пора нам вместе обсудить вопросы сотрудничества напрямую, а то вас слишком много, а я один! И скажите и тем, и другим, чтобы не искали меня до встречи и не пытались связаться, это бесполезно. У меня есть свои возможности, о которых они не подозревают. Если хоть один волос упадет с головы моих родственников, я объявлю им войну. У меня нет мордоворотов с автоматами, но есть сила пророческого проклятия. Знаете, что это такое? Врагу не пожелаю! — врал Енисеев. — Вы всё поняли?

— Понял…

— До встречи.

Надя, идущая по проходу и проверяющая, у всех ли пассажиров пристегнуты ремни, напомнила Енисееву:

— Уважаемый пассажир, во время полета пользоваться мобильной связью запрещается. И застегните ремень безопасности, пожалуйста.

Он улыбнулся ей.

— Да-да, извините! Но мы же еще не летим.

Самолет начал выруливать на взлетную полосу.

Енисеев быстро набрал Анатолия.

— Анатолий! Это Енисеев. Передай Ефрему: как и договаривались, «забиваю стрелку» у тебя на завтра, на семнадцать ноль-ноль. Будут еще две группы клиентов, добивающихся моих услуг. Серьезные, с охраной.

— Какие еще клиенты? — оторопел Анатолий.

— А ты что думал: один твой Ефрем хочет зарабатывать с помощью предсказаний? Меня теперь все знают после того, как показали по «ящику», и от клиентов нет отбоя. Все угрожают: убьем, зарежем! И как я вам всем угожу? Разорвусь, что ли, между вами? Поэтому я и «забиваю всем стрелку». Надо договариваться.

— Но это же подстава!!!

— Нет, подстава — это когда бы я сказал тем серьезным дядям: рад бы вам помочь, да мешают одни хлопцы. И вас бы просто отстреляли без всяких базаров. Вы этого хотите? Давайте. Если же не хотите, приходите договариваться. Да, скажи еще Ефрему и Максу вот что: вильнуть и просто не придти на стрелку нельзя, это будет воспринято как нежелание договариваться, и вашей шайке-лейке всё равно тогда выпустят кишки. Тебе — первому, потому о тебе известно больше, чем о других. Так что постарайся! К шестнадцати тридцати выпроводи всех посторонних из кафе, включая официантку. Подавать будешь сам. На дверь повесь большую табличку «Закрыто на спецобслуживание» и держи мобильник наготове, но никаких звонков, кроме моего, не принимай. Я могу задержаться минут на десять и предупрежу об этом.

— А как я узнаю, кто посторонние, а кто эти серьезные кенты? — с тоской в голосе спросил Анатолий.

— Это ты правильно сообразил. Они скажут: мы от Ступара. Запомни: Сту-па-ра. Бывай.

«Айрбас» тем временем уже во весь дух мчался по взлетной полосе и, когда Енисеев закончил разговор, тяжело оторвался от земли. Енисеев перекрестился, отключил телефон и вынул из него «симку».

 

8

Первыми, в 16.30, в кафе приехали Ефрем, Макс и еще четыре бандита. Они мрачно уселись вдоль стены, поглядывая на вход. На коленях у них лежали пистолеты. В 16.35 появилась служба безопасности сатанистов. Четыре человека в черном пальто остались у входа, остальные, сказав Анатолию: «Мы от Ступара», вошли внутрь и сразу взяли на прицел компанию Ефрема.

— Оружие есть? — спросил командир спецназа.

— Есть, — ответил насупленный Ефрем.

Защелкали взводимые под столом курки.

— Сдайте.

— Такого уговора не было. Сначала сами сдайте.

— Так, ясно, — сказал командир. — Вы, четверо, держите этих на мушке. Шевельнетесь, прошьем очередями! Остальным проверить, нет ли здесь взрывного устройства. Взять под контроль черный ход. Ты кто такой? — повернулся он к Анатолию.

— Х-хозяин.

— Обыскать! А это кто? — указал он любопытствующую физиономию приходящего повара Рашида, которая торчала в окошечке кухни.

— Повар Рашид. Русский плохо понимает, — подняв руки вверх, почему-то с интонациями Рашида сказал Анатолий.

— Тоже обыскать! Зачем здесь повар? Нам сказали, никакой обслуги быть не должно!

— Я готовить не умею, — пробормотал Анатолий. — Что мне гостей — чипсами кормить? Он вам не помеха: ему не понять, о чем здесь говорят. Приготовит всё и уйдет.

Тем временем двое бойцов шарили ферроискателями по стенам и полу кафе.

В 17. 41 снаружи у дверей завязалась перепалка:

— Вы кто такие?

— Мы от Ступара!

Командир открыл дверь.

— Впустите!

Звякнул колокольчик над дверью. Вошли люди от Розенкранца и Гильденстерна в масках с оружием наперевес.

— Сдайте стволы! — приказал командир.

Старшой Владленовского спецназа отреагировал на это точно так же, как Ефрем:

— Сами сдайте!

Снова защелкали курки, залязгали затворы автоматов.

— Что вы, с ума сошли? — возмутился Розенкранцевский старшой. — Перестаньте целиться! Мы здесь для чего — воевать? Мы должны охранять своих хозяев. Давайте определим им места и способ эффективной защиты.

— Я хочу, чтобы мои хозяева сидели здесь, — командир от сатанистов указал на места вдоль стены, занятые уголовниками.

— Щас! — ощетинился Ефрем. — Кто первый занял, того и место.

— Господа! — подал голос Анатолий. — Давайте, как на корпоративе, составим столы буквой «П», каждый займет свою сторону и никому не будет обидно.

— Хорошая идея, — согласился Владленовский старшой. — Ну-ка, ребята, взялись за столы! И вы тоже! — повернулся он к уголовникам.

Те неохотно засунули стволы за пояса и потащили свои столы к сооружаемой букве «П».

— Так, добро, — кивал головой командир сатанинского спецназа. — Мои будут здесь, эти здесь, а твои здесь. А мы с вами займем позиции за спиной хозяев.

— Не перестрелять бы друг друга, — покосился на него Розенкранцевский старшой, — и хозяев заодно. Может быть, мы оставим здесь переговорщиков без оружия, а сами подождем снаружи?

— У меня таких указаний не было. Приедут начальники, пусть они решают.

— Взрывчатых устройств не обнаружено! — доложил боец с миноискателем.

— Хорошо, — сказал Владленовский старшой. — Но береженого бог бережет: пусть еще и мои поищут. Давайте!

Командир от сатанистов, между тем, доложил по рации:

— Всё чисто. Но охрана у гостей с оружием. Сдавать отказываются. Ваши указания? Есть. Есть. — И объявил Владленовскому старшому: — Нам приказано быть здесь и оружие держать наготове.

— Приказано — будем держать, — пожал плечами тот.

Без четырех минут пять вошли трое сатанистов с семенящим позади Ступаром, брезгливо оглядели помещение и уселись во главе импровизированного стола, за перекладиной над буквой «П». Дорогие пиджаки Виктора Андреевича, Якова Ароновича и Фарида Сабитовича топорщились от надетых под них бронежилетов. Охрана с дулами автоматов на сгибах локтей встала за спинами сатанистов.

Еще через две минуты появились Розенкранц и Гильденстерн, тоже с распухшими от бронежилетов грудями, кивнули присутствующим и заняли правое крыло стола.

— Взрывных устройств нет, — встав за спиной Владлена Константиновича, доложил ему на ухо старшой. — Проверяли два раза — мы и они.

Ефрем и Макс медленно, лениво, как воры в законе, которых неопытные вертухаи в тюрьме гонят на работу, поднялись со своих стульев у стены и сели напротив Розенкранца и Гильденстерна. Ефрем гонял желваки по лицу, а Макс двигал шеей, как лошадь.

Теперь все находились на своих местах, в кольце охраны, образовавшей цепочку вокруг буквы «П». Анатолий, стараясь ходить бесшумно, начал расставлять на столе тарелки. Седой Виктор Андреевич обвел взглядом присутствующих, посмотрел на часы.

— Ровно пять. А где, собственно, Енисеев?

В кармане у командира сатанинского спецназа зазвонил мобильник, отобранный при обыске у Анатолия.

— Это он! — вскричал Анатолий.

— Кто — он? — удивился Виктор Андреевич.

— Енисеев. Он обещал позвонить в пять, если задержится. Дайте трубку!

— Какая наглость! — прошипел Фарид Сабитович. — Он смеет задерживаться! Щенок!

— Дайте, — кивнул командиру Виктор Андреевич.

Анатолий взял телефон.

— Алё! — и послушав, объявил присутствующим: — Требует спросить у Ступара, все ли на месте.

— Все, — крутя носом, подтвердил Ступар.

— Да, все! Что? Теперь требует, чтобы я повторял вам, что он говорит.

— Идиотизм какой-то, — пробормотал Виктор Андреевич. — Ну, повторяйте!

— Мне было пророчество… что вы все сегодня погибнете… и первое, что мне пришло в голову… не препятствовать этому… чтобы покончить со всеми вами разом… Но голос мне сказал: «Поступи правильно»… и я решил, что не предупредить вас будет неправильно… кто бы вы ни были… убийцы или сатанисты… не мне вам выносить приговор… но в благодарность за спасенную вам жизнь… вы навсегда оставите меня и моих близких в покое… Согласитесь, что жизнь — это важнее, чем выгода от моих предсказаний… которую бы вы в могиле не получили… Итак, в семнадцать пятнадцать это кафе взорвется на куски по неизвестной мне причине…

Все сидящие за столом одновременно бросили взгляд на часы и вскочили на ноги.

Повар Рашид, не так плохо знавший русский язык, как полагал Анатолий, с любопытством слушал всё одним ухом, наставленным в окошко. При этом он продолжал заниматься своими делами: открыл газ, чтобы зажечь его и поставить нагревать сковороду, но в это время услышал про взрыв. Рашид повернул ручку газовой конфорки обратно и бросился к окошку. Но ручка эта вращалась туго и не дошла до конца.

— … Времени у вас еще достаточно… — голосом, срывающимся на фальцет, продолжал повторять Анатолий, — … не устраивайте давку у дверей… пусть охрана образует коридор и выпустит сначала хозяев… потом по одному выходит сама… Большая просьба к начальнику охраны Владлена Константиновича и Павла Исааковича… вы бывший офицер… у вас, наверное, еще остались какие-то представления о долге… позаботьтесь о безопасности людей на площади перед кафе… чтобы никто не пострадал… Никому никогда не говорите о том… что это я собрал вас здесь… и об этом звонке… не то и я начну говорить о вас… Желаю, чтобы нам никогда больше не встречаться… ни в этой жизни и ни в той.

Анатолий замолчал, дико озираясь.

— Ты же сказал, что проверяли, и бомбы нет! — буравя командира своего спецназа волчьим взглядом, закричал Виктор Андреевич.

— Нет, вот и этот командир скажет! Они тоже проверяли! Даже на крыше смотрели!

— А может, он разыгрывает нас? — предположил Виктор Андреевич.

— Я бы не стал искушать судьбу, — тихо сказал Яков Аронович. — Он обычно слов на ветер не бросает.

Эти слова стали как бы сигналом о начале эвакуации. Не дожидаясь, когда охрана выстроит коридор, хозяева опрометью бросились к дверям, причем впереди всех почему-то оказался Ступар, с которым на этот раз не случился ступор. Но, добравшись до двери, он начал рвать ее на себя, как в своем офисе, а она открывалась наружу. Дверь прыгала в петлях, трещали косяки, немузыкально надрывался колокольчик, бил копытами в плиточный пол Ступар. Его заколодило. Бандиты, сатанисты, Розенкранц и Гильденстерн пытались оттащить Ступара от двери, но он вцепился в ручку мертвой хваткой, упираясь ногой в косяк.

— Не в ту сторону, не в ту сторону! — визжали Розенкранц и Гильденстерн, сатанисты и бандиты, но Ступар был глух, а охрана никак не могла прорваться к дверям через тела своих хозяев, чтобы оттащить его.

Повар Рашид, который, широко открыв рот, глядел на всё это из кухонного окошечка, побежал к двери черного хода, ключ от которой у него отобрали охранники, и ударом ноги под замок с первого раза вышиб ее, да так, что она вылетела из петлей и рухнула на землю горизонтально. Как был, в поварском колпаке и белой куртке, Рашид выскочил на площадь и помчался в сторону улицы Фонвизина, крича всем встречающимся на пути:

— Спасайси! Спасайси! Уй-мэ! Взрыв! Будет!

Но внутри кафе, где стоял грохот ломаемой Ступаром двери, крик и визг, никто не обратил внимания на то, что сделал Рашид, и не увидел освобожденного им запасного выхода. Все — и хозяева, и слуги — сгрудились у заблокированной Ступаром двери главного входа, которую снаружи рвали на себя охранники в черных пальто, не в силах победить рвущего ее изнутри хозяина «агентства по продаже будущего». Ефрем и Макс, ощерившись, уже выхватили ножи, чтобы расчистить себе путь ими.

Тут, наконец, начальник охраны Розенкранца и Гильденстерна пришел в себя, взял стул и с размаху вышиб им широкое, доходившее почти до полу окно. Громовой звон бьющегося стекла отвлек Ступара, он несколько ослабил смертельную хватку, охраннику снаружи удалось мощным рывком отрыть дверь, на него полетел вцепившийся в ручку Ступар и сбил с ног. Весело, уже впопад, звякнул колокольчик. Хозяева и слуги полезли в дверь и окна, как упыри и вурдалаки из гоголевского «Вия».

Всё это, казалось, происходило вечность, а на самом деле не более двух минут. Растрепанные, красные Гильденстерн и Розенкранц, бандиты и сатанисты бежали по площади к своим машинам. Охрана едва поспевала за ними. Ступар, между тем, уже отъезжал на своем «ауди». Владленовский старшой на бегу вспомнил слова Енисеева, остановился и заорал ошеломленным зевакам:

— Назад! Всем в укрытие! Сейчас будет взрыв! Бомба в кафе!

Площадь завизжала на разные лады женскими и детскими голосами и очистилась во мгновение ока.

Сочился газ из незакрытой до конца поваром Рашидом конфорки, а рядом весело, раздуваемые сквозняком до красных пляшущих лепестков, горели еще две конфорки — под казаном с лагманом и трехъярусной кастрюлей с мантами. В метре от плиты, в нарушение правил пожарной безопасности, стояли в закутке два огромных баллона с газом. От языков пламени, облизывающих бока жирного казана до самой крышки, вспыхнуло полотенце, висевшее на гвоздике над плитой.

В 17.12 на кухне победно загудела от огня пожара вытяжная труба, а в 17.15 один за другим взорвались оба газовых баллона, разнеся сборный домик кафе в клочья.

Этот взрыв слышали уже поворачивающие на своих машинах на Дмитровское шоссе сатанисты и бандиты, Розенкранц и Гильденстерн, и инстинктивно пригнули головы, а потом воровато поглядели на часы. Никто из них при этом не проронил ни слова.

 

9

Енисеев взял мешок со спиртным и отнес его на мусорку.

Когда он вернулся, Надя ходила по квартире, прибиралась. Енисеев, стоя в дверях, сказал:

— Нам надо что-то менять в нашей жизни.

— Значит, будем менять, — улыбнулась Надя.

— Нет, я серьезно. Заведем ребенка, я снова пойду работать в школу. Меня не заботят больше пророчества. Главное мое пророчество, с помощью которого я смог спасти свою и твою жизнь, исполнилось. Других больше не надо. Они нашу жизнь погубят.

Надя отвела со лба светлую прядь.

— И я серьезно. Я всегда ждала, когда ты это скажешь.

— Но ты же всегда говорила, что надо подождать с ребенком!

— Я говорила лишь то, что ты хотел слышать. Ты взял мою жизнь в свою волю, когда предсказал: «Мы прилетим в Москву, и ты выйдешь за меня замуж». С тех пор я была твоя и больше ничья. А, может быть, еще раньше, когда ты предсказал в самолете, что двигатели заработают. Я как-то очень запаниковала тогда, мне не хотелось умирать, и тут появился ты и сказал, что я не умру. Потом, когда мы подружились в Иркутске, мне захотелось за тебя замуж. Ну, мало ли, что мне захотелось, девушки всегда хотят выйти замуж за интересных мужчин. Да и знакомы мы были всего неделю. Но ты сказал: ты будешь моей женой. Мне стало ясно, что ты — это моя судьба. И в ней всё будет вершиться не тогда, когда я скажу «да», а после того, как твердо скажешь «да» ты. Да, ты хотел ребенка. Но ты не хотел его так же твердо, как хотел, чтобы я вышла за тебя замуж. Ты хотел, чтобы я ушла из стюардесс, и не хотел этого, потому что боялся настоящей семейной жизни. Ты мучился сам с собой и не готов был принять наше будущее. Ты готов принять его, когда уверенно говоришь: «Через двадцать минут заработают все двигатели» или «Мы прилетим в Москву, и ты выйдешь за меня замуж». Тогда и я готова принять это будущее.

Надя подошла к нему и обвила тонкими руками его шею.

— Я не знаю, как ты решил поступить со своим даром. Для меня ты — всегда пророк. Как ты скажешь, так и будет. Говори.

— Ты плохо слушала, — улыбнулся он. — Тоже мне — жена пророка! Я уже всё сказал. И жду, что на это скажешь ты.

— ДА! — ответила она. — Да. Да. Да.