Густынская летопись говорит о судьбе венедов после исхода из Норика:

«Когда разошелся славянский народ по Сарматии и осело каждое племя его на своем месте, отчего каждое из них по-разному прозвалось (как уже говорилось выше), тогда не имели они над собою общего обладателя, или князя, а только над каждым родом своим владел: один князь был в Новгороде, другой у древлян, третий у полян т. д. А какие обладатели, и устройство тогда у них было, нельзя знать, потому что письма они не имели. Когда же начали они иметь письмо, с той поры и начинают рассказывать о своих обладателях, а также об устройстве своей земли.

Кий, Щек, Хорив, Лыбедь . Вроде бы было у полян три брата-князья – Кий, Щек, Хорив и сестра их Лыбедь. И были то люди мудрые и смышленые. Жил Кий с родом своим на горе, где спуск Боричев. Брат его Щек жил по другую сторону, на горе, называемой Щекавица. А третий брат, Хорив, жил на третьей горе, которая называется Хоревица. И был там лес великий, в котором ловили зверей.

Киев сооружен . И вот построили они на горе над Днепром город и назвали его Киев, во имя старшего брата. Был здесь и перевоз через Днепр. И с той поры начался этот славянский город Киев».

Рассказ автора Густынской летописи ни в чем не противоречит рассказу Нестора-летописца в ПВЛ. Строить догадки на тот счет, что было после Кия, Щека, Хорива и Лыбеди, осторожный Густынский летописец отказывается:

«Не можем знать, в какие времена и годы и сколько лет княжил этот Кий, и какие были его дела, устройства и войны, и кто после него княжил, и имел сына или нет, и сколько лет после него прошло до великого князя Рюрика, и его ли бояре Аскольд и Дир княжили в Киеве. Потому что о том никакого писания нет, только то знаем, что после смерти сих братьев множество погромов и междоусобных войн было, восстал ибо род на род».

Отметим, что Нестор-летописец пишет в конце XI – начале XII в., что у Кия и братьев всё же было потомство: «И по смерти братьев этих потомство их стало держать княжение у полян…»

Иннокентий (Гизель) в своем «Синопсисе» как бы пытается восполнить пробел в Густынской летописи:

«Первѣе убо старѣйшій брат Кій основа и согради город и мѣсто, на горѣ над рѣкою Днѣпром, нарекши его от своего имени Кіев. Коего же року, лѣтописци россійскіи не пишут, вину дающе, яко тогда писанія не знаяху и тщанія къ нему и дѣйств лѣтных кь начертанію не бысть, но, яко прост и силен, народ въ воинских дѣлех упражняшеся. Един точію лѣтописец описа основаніе града Кіева, року от Рождества Христова 430. […]

Имѣша же тѣ князіе у себе и гетманы. От них же бѣ первый именем Радим, а от того нарекошася радимчане; вторый – Вятко, а от того – вятчане, над рѣкою Волгою; третій – Дулѣпа, а от того – дулѣпяне, над Богом, иже нынѣ нарицаются лучаны».

А живший гораздо раньше Густынского летописца и Иннокентия (Гизеля) польский хронист Ян Длугош (1415–1480) писал в своей «Истории Польши», что Аскольд и Дир были прямыми потомками Кия, Щека и Хорива:

«После смерти Кия (Kyg), Щека (Sczyek) и Хорива (Korew), их сыновья и внуки, что в прямом наследовании шли, владели Русью (Ruthenos) много лет, пока, в свою очередь, наследование не перешло к двум родным братьям, Аскольду (Oszkald) и Диру (Dir)».

В древнерусских летописях, дошедших до нас, не отражено это генеалогическое построение. Хроника Длугоша является единственным источником (среди тех, что писались до XV века), который привязывает двух братьев с местным киевским родом. Аналогичная летописная традиция была отражена у М. Стрый- ковского (который, в отличие от Длугоша, хорошо знал русский язык и читал не дошедшие до нас русские летописи) и в «Киевском Синопсисе». Скорее всего, именно от Длугоша пошло это известие в другие поздние источники, в том числе и в «Киевский Синопсис». На это указывал и украинский советский историк М. Ю. Брайчевский.

Гипотезу об Аскольде и Дире из рода Киевичей поддерживали многие историки – А. А. Шахматов, Б. А. Рыбаков, М. Н. Тихомиров, П. П. Толочко и другие. М. Н. Тихомиров был уверен, что этот отрывок являлся первоначальным текстом рассказа о начале Русской земли. Только здесь нужно учитывать то, что данные о Руси в хронике имеют сокращенный вид. И можно только предполагать: были ли они трактовкой хрониста, или все же взяты им из неизвестного нам источника.

В пределах столетий время основания Киева мы можем определить достаточно точно. Надо полагать, оно произошло не позже VII века, ибо об этом говорит единственное сохранившееся иностранное свидетельство – армянского историка VII в. Зеноба Глака, который рассказывает об основании города Куара в стране полуни (полян) Куаром, Ментеем и Хереоном. Учитывая, что в ту пору подобное известие из лесов Поднепровья не могло попасть в Армению быстро, речь у Глака, скорее всего, идет о событиях VI в. Но насколько реальна указанная Иннокентием со ссылкой на Стрыйковского дата «от Рождества Христова 430»?

Если Нестор-летописец выводит полян от нориков-венедов, то, стало быть, и вожди полян, Кий с семейством, были нориками. В таком случае, почему бы ему не основать Киев в 430 г., учитывая, что уже с 420 г. Прибрежный Норик фактически не принадлежал Западной Римской империи и провинцию бороздили разнообразные завоеватели? Да, массового; исхода коренного населения тогда еще не было, но беженцы из разрушенных войной мест непременно были. Однако, учитывая, что хронистам XV–XVII вв. ничего не стоило ошибиться на 40-100 лет, как это сделал Длугош с Одоакром и императором Рому лом Августу лом, а Г устынский летописец с вандалами в Африке, Гелимером и Велизарием, я склонен думать, что это всё же случилось на сто лет позже, во время массового исхода венедов из Норика. Да и не было возможности у Кия вернуться в V в. на Дунай, да еще срубить там городок Киевец, потому что не время тогда было на Дунае рубить города. Города в ту пору там горели ярким пламенем. А вот в VI в. южные славяне довольно прочно обосновались на нижнем и среднем течении Дуная, и Кий мог там попробовать закрепиться. К тому же Кий и его братья действовали не сами по себе – они, как указано во всех летописях, были вожди племени полян, а племени, чтобы получить название, надо где-то, в тех же полях, пожить. А если бы они пришли на берега Днепра в V в., то назывались бы не полянами, а по-прежнему нориками или таврисками. Впрочем, и вариант V века не исключен, но с условием, что Кий с братьями и сестрой были потомками нориков уже не в первом поколении и родились здесь, в «Сарматии».

Другое дело, что город на днепровских горах явно существовал и до Кия, когда бы он ни пришел – в V или VI в.

Город – это место, куда стекаются деньги. В деревнях денег нет. У нас теперь даже древность городов стали определять исходя из древности найденных в них монет. Так, недавно отметили 1000-летие Казани – а на основе чего? На основе откопанной там всего одной старинной чешской монеты. Почему же мы тогда давным-давно не отметили 1000-летие Москвы – ведь в ней было найдено целых два горшка с арабскими монетами VIII–IX в.? Но особенно обиженным в этом смысле выглядит Киев.

Киевский писатель Олесь Бузина пишет в книге «Тайная история Украины-Руси»: «Первые находки старинных денег относятся в Киеве ко временам античности. На Замковой горе над Андреевским спуском обнаружена даже монета республиканского Рима – медный ас, чеканенный в 200 г. до н. э. консулом Спуррием Афранием. Монеты просто так по миру не бегают. Залетевший из Италии ас свидетельствует, что племя, засевшее на Замковой горе, кое-что смыслило в международной коммерции. Относилось оно к так называемой Зарубинецкой культуре, обычно считающейся протославянской.

Дальше находки попадаются гуще. Особенно часто римские монеты находили в конце XIX века на Подоле – в самом древнем торговом районе города. Их сбытом забавлялись гимназисты из Подольской гимназии, а киевский коллекционер В. Ляскоронский писал, что ему неоднократно предлагали купить серебряные денарии императоров Адриана и Марка Аврелия, найденные современниками Прони Прокоповны во время копания канав и даже грядок под огороды.

Особенно внушительный клад римского времени обнаружили во время строительства на Львовской площади – целых четыре тысячи монет! Еще один – поскромнее – вблизи нынешней Кирилловской церкви, где тоже сидели какие-то загадочные древние людишки. Причем не просто сидели, а копили, копили, копили… И накопили – скромных «трудовых» 350 монеток, которые и зарыли в горшочке.

Впрочем, не только копили. Иногда еще и грабили. В конце того же благословенного XIX века в Киеве обнаружили оболонский клад, в котором находились исключительно денежные единицы малоазиатского города Антиохии, отчеканенные в III столетии. Как они сюда попали – ясно. В то время территорией будущего Киева владели готы – германское племя, явившееся из Скандинавии и подмявшее местных славян. Тут, как считается, была их столица – воспетый в сагах Данпарштадир – Днепровский город. В 264 г. готы разграбили еще и Антиохию, переправившись через Черное море примерно тем же маршрутом, которым впоследствии будут шастать в Турцию предприимчивые запорожцы. Один из участников этого похода, вернувшись домой, зарыл антиохийские трофеи».

Тысячи римских монет в «несуществующем» городе! Откуда они там, в лесной глуши, далеко-далеко от тогдашних центров цивилизации? Место, где кому-то удалось скопить и спрятать столько денег – точно город, даже не городище, а вот монетку путешествующие по Волге купцы могли обронить где угодно.

Лично у меня нет никаких сомнений, что город, пусть и небольшой, на месте Киева существовал задолго до того, как сюда пришли потомки нориков поляне. Если здесь бывали древнеримские купцы, то почему бы не быть в I в. от Р. Х.  апостолу Андрею? Наверное, как все города древности, предшественник Киева переживал взлеты и падения, разрушался, снова отстраивался, менял имена. Вот и Кий в очередной раз дал ему название, которое, в отличие от прежних Данпарштадиров, закрепилось на века. И произошло это, на мой взгляд, именно по той причине, которую оспаривает Нестор-летописец: «Некоторые же, не зная, говорят, что Кий был перевозчиком; был де тогда у Киева перевоз с той стороны Днепра, отчего и говорили: «На перевоз на Киев». Однако, если бы Кий был перевозчиком, то не ходил бы к Царьграду».

Перевозчиком Кий, конечно же, не был, но этимология топонима – «отчего и говорили: «На перевоз на Киев» – кажется мне весьма убедительной. Собственно, таким образом и закрепляются названия – по перевозам, рынкам, церквам, дворцам, площадям, подъемам, спускам и т. п. Возьмите киевские Боричев взвоз, Андреевский спуск и т. д. И в нынешнем-то Киеве до сих пор существует проблема переезда с одного берега Днепра на другой, строятся всё новые мосты, а вы представьте себе VI или VII век! И если человек решил тогда серьезную проблему и организовал постоянную переправу через огромную реку, то имя его, безусловно, могло сохраниться в названии перевоза указанным Нестором образом, перейдя затем на весь город. Для этого князю Кию совсем не обязательно было лично садиться за весла. Люди бы запомнили имя хозяина перевоза только по той причине, что приходилось платить ему мзду. Рядом с моим домом есть один из первых частных магазинов, открытых в 1990-е гг. прошлого века. Хозяином его был человек со звучной фамилией Боргард. Он там лично не торговал, но магазин называли по его имени. Он давно уже умер, этот Боргард, и магазин принадлежит другому человеку, и на вывеске написано «Супермаркет», а называют его в народе по-прежнему – «Боргард»!

Думаю, примерно так же запомнилось и название «Киев». Что же касается спора Нестора с неназванными в ПВЛ оппонентами, то почему бы князю Кию и перевоз не организовать, и в Царьград не сходить?

С другой стороны, именно в том, что название «Киев» закрепилось за перевозом и за городом, я вижу свидетельство того, что Киев в качестве города существовал без перерыва вплоть до времен Аскольдовых, иначе бы появились другие претенденты на закрепление их имен в качестве топонимов.

* * *

Вольный воздух степей и лесов Восточной Европы, вероятно, довольно быстро заставил вспомнить ушедших из Норика венедов-славян те далекие баснословные времена, когда их предки завоевали почти всю Европу и часть Азии. А если всё же они забыли, то им было кому напомнить, ведь в «Сарматии», по словам Густынского летописца, их ждали «свои», то есть местные склавены и анты: «… славяне, снявшись с подунайской стороны, пошли на север, то есть в Сарматию, к своим, где ныне Русская земля есть». Склавенов же и антов готский историк VI в. Иордан изображает как весьма воинственные племена: «За грехи наши анты и славяне свирепствуют повсеместно».

Сохранилось не много свидетельств о жизни восточных славян VI–VIII вв., но кое-какие, и довольно яркие, всё-таки имеются. Вот, например, фрагменты из «Стратегикона», трактата о военном искусстве, автором которого считают византийского императора Маврикия (582–602 гг.):

«Племена славян и антов сходны по своему образу жизни, по своим нравам, по своей любви к свободе; их никоим образом нельзя склонить к рабству или подчинению в своей стране. Они многочисленны, выносливы, легко переносят жар, холод, дождь, наготу, недостаток в пище. К прибывающим к ним иноземцам они относятся ласково и, оказывая им знаки своего расположения, [при переходе их] из одного места в другое охраняют в случае надобности, так что если бы оказалось, что по нерадению того, кто принимает у себя иноземца, последний потерпел [какой- либо] ущерб, принимавший его раньше начинает войну [против виновного], считая долгом чести отомстить за чужеземца. Находящихся у них в плену они не держат в рабстве, как прочие племена, в течение неограниченного времени, но, ограничивая [срок рабства] определенным временем, предлагают им выбор: желают ли они за известный выкуп возвратиться восвояси, или остаться там [где они находятся] на положении свободных и друзей. У них большое количество разнообразного скота и плодов земных, лежащих в кучах, в особенности проса и пшеницы.

(пер. с греческого акад. Жебелева).

Скромность их женщин превышает всякую человеческую природу, так что большинство их считают смерть своего мужа своей смертью и добровольно удушают себя, не считая пребывание во вдовстве за жизнь.

Они селятся в лесах у неудобопроходимых рек, болот и озер, устраивают в своих жилищах много выходов вследствие случающихся с ними, что и естественно, опасностей. Необходимые для них вещи они зарывают в тайниках, ничем лишним открыто не владеют и ведут жизнь бродячую. Сражаться со своими врагами они любят в местах, поросших густым лесом, на теснинах, на обрывах; с выгодой для себя пользуются [засадами], внезапными атаками, хитростями, и днем и ночью, изобретая много [разнообразных] способов. Опытны они также и в переправе через реки, превосходя в этом отношении всех людей. Мужественно выдерживают они пребывание в воде, так что часто некоторые из числа оставшихся дома, будучи застигнуты внезапным нападением, погружаются в пучину вод. При этом они держат во рту специально изготовленные большие выдолбленные внутри камыши, доходящие до поверхности воды, асами, лежа навзничь на дне [реки], дышат с помощью их; и это они могут проделывать в течение многих часов, так что совершенно нельзя догадаться об их [присутствии]. А если случится, что камыши бывают видны снаружи, то неопытные люди считают их за растущие в воде. Лица же, знакомые [с этой уловкой] и распознающие камыш по его обрезу и [занимаемому им] положению, пронзают камышами глотки [лежащих] или вырывают камыши и тем заставляют [лежащих] вынырнуть из воды, так как они уже не в состоянии оставаться дальше в воде.

Каждый вооружен двумя небольшими копьями, некоторые имеют также щиты, прочные, но трудно переносимые [с места на место]. Они пользуются также деревянными луками и небольшими стрелами, намоченными особым для стрел ядом, сильно действующим, если раненый не примет раньше противоядия или [не воспользуется] другими вспомогательными средствами, известными опытным врачам, или тотчас же не обрежет кругом место ранения, чтобы яд не распространился по остальной части тела.

Не имея над собою главы и враждуя друг с другом, они не признают военного строя, неспособны сражаться в правильной битве, показываться на открытых и ровных местах. Если и случится, что они отважились идти на бой, то они во время его с криком слегка продвигаются вперед все вместе, и если противники не выдержат их крика и дрогнут, то они сильно наступают; в противном случае обращаются в бегство, не спеша померяться с силами неприятелей в рукопашной [схватке]. Имея большую помощь в лесах, они направляются к ним, так как среди теснин они умеют отлично сражаться. Часто несомую добычу они бросают как бы под влиянием замешательства и бегут в леса, затем, когда наступающие бросаются на добычу, они без труда поднимаются и наносят неприятелю вред. Всё это они мастера делать разнообразными придумываемыми ими способами с целью заманить противника»

Однако славяне быстро учились и «правильным боевым действиям», — не исключено, что под влиянием прибывших нориков, которым доводилось некогда сражаться в рекрутировавших их армиях завоевателей Норика.

«На третьем году по смерти императора Юстина, – свидетельствовал в VI в. автор «Церковной истории» Иоанн Эфесский , – двинулся проклятый народ славян, который прошел через всю Элладу… Взял множество городов, крепостей; сжег, ограбил и покорил страну, сел в ней властно и без страха, как в своей собственной, и на протяжении четырех лет, пока император был занят персидской войной и отправил свои войска на Восток, вся страна была отдана на произвол славянам. Они опустошают, жгут и грабят… Они стали богатыми, имеют золото и серебро, табуны лошадей и много оружия. Они научились вести войну лучше римлян…»

«Не другие нашей землей, а мы чужой привыкли владеть» – так говорил, по словам византийца Менандра Протектора, славянский вождь Даврит.