Беда пришла неожиданно. Однажды Марина вспомнила, что в студенческие годы у нее был знакомый в рукописном отделе публичной библиотеки — милый, предупредительный человек. Они не виделись уже около года, а можно ведь повести ребят к нему в хранилище. Показать им настоящие рукописные средневековые книги — такая возможность! По обыкновению быстро Марина нашла своего знакомого и, хотя тот был не совсем здоров, сумела уговорить его. Когда речь шла о ребятах, она могла добиться чего угодно. Короче говоря, в воскресенье Марина уже ждала своих у входа в хранилище.

День был солнечный, в воздухе пахло весной. Настроение великолепное. Однако прошло десять минут, потом двадцать, а никто из ребят не появлялся. Что такое? Может быть, они перепутали место встречи? Или время, которое она назначила? Расхаживая взад и вперед возле подъезда, Марина перебрала все возможные варианты. Наконец замерзла, разозлилась и, делать было нечего, пошла извиняться перед своим знакомым. Ужасно стыдно. Она ему столько о них рассказывала, какие это умные, возвышенные, интеллигентные дети. Он, больной, встал ради них с постели. «Мариночка, здравствуйте, а где же ребята?» Где, вот именно: где? Не было слов…

Чтобы как-то успокоиться, Марина зашла в отдел редких изданий и попросила журнал «Полезнее увеселение». За август 1760 года. Слова с ятями, виньетки заголовков. Когда-то этот журнал был одним из источников ее диплома. Сонеты, стансы, элегии — давно не перечитывала она своего Поэта. Их встреча была случайной, как всякая встреча с любовью. В тех временах, в тех небесах… Марина пыталась вернуть себе настроение прошлых лет, когда она в этих написанных старинным слогом стихах находила удивительно современные настроения и ритмы.

нет, ничто не захватывало и не уносило ее в дивный мир поэзии. Наоборот, она возвращалась все к тому же. Почему эти дети не пришли? Как они смели не прийти? Марина столько для них сделала. Ради них она стала заместителем директора по воспитательной работе, создала театр — и все это не считая уроков. Сценарий последнего спектакля она писала, например, в зимние каникулы, а могла ведь выпросить у Ирины Васильевны пару дней и съездить в Михайловское. Еще летом познакомилась с одним человеком. Студент, будущий художник. Побывать бы с ним у Пушкина зимой, побродить вдвоем по парку, именно там, у Пушкина, попробовать понять, что она значит для Игоря, что он — для нее. Всем, всем пожертвовала ради этих детей. Даже здесь, в библиотеке, не была целых полгода.

В понедельник перед уроками Марина собрала ребят.

— Как это можно, чтобы учитель, женщина ждала вас целый час на морозе?

— А что, разве никто не пришел? — удивился Шура Жемчужников.

— А вы этого не знали? Ну-ка, кто был вчера в библиотеке? Шаг вперед.

Они долго переглядывались, молчали.

— Марина Львовна, нам много задали, — попыталась исправить положение Таня Мусина.

— Мать велела с братом погулять.

— Приехал дядя…

— По телевизору был хоккей.

— Видите, мы не нарочно.

— Мы не виноваты!

— А то, что больной, занятый человек встал ради вас с постели?

— Но ведь каждый думал, что другие придут, — заметил Шура. Видно, он нисколько не чувствовал себя виноватым.

— И это говоришь ты, директор театра?

Марина была вне себя от обиды. Она ждала от них чего угодно, но не этой пассивности, не этих пустых, глупых лиц. Она не стала объясняться дальше, подчеркивать, что потеряли они из-за своей инфантильности, какого интересного человека, ученого, какие книги. Она не сказала, что тоже могла пойти с друзьями в театр или на выставку. Просто хлопнула дверью класса и ушла в шестой «Б» давать урок русского языка.

Вторник, среда, четверг. Марина извелась за эти дни, но не склонилась. Не проводила репетиций, даже на уроках никого из «театральных» не вызывала к доске, вообще с ними не разговаривала. Что можно сказать людям, которых не уважаешь? Наконец в пятницу на большой перемене к ней подошла целая депутация. Таня Мусина, Лена Обухова — все девочки — и Васька Тюков с Мишкой Анциферовым.

— Марина Львовна, мы куда хотите!

— Мы поняли…

— Мы везде будем ходить!

— Пожалуйста, простите нас!

— Хотите, мы с Мишкой пол в зале вымоем? — это Вася Тюков. Так трогательно, что и обижаться больше невозможно.

— Только не каяться, не каяться! Считайте, что втык от меня вы уже получили. И будем сегодня репетировать. Да, а где же остальные?

Шура Жемчужников, Дима Напастников, Юра Федосеев — где они?

Пауза.

— Марина Львовна, они не придут, — высказала наконец Таня Мусина.

— Почему не придут?

— Шурик говорит, он полностью с вами во взглядах разошелся. Он говорит, вы видите в театре только саму себя, — объяснил Тюков.

— Саму себя?

— Но вы же правда мало с нами советуетесь, — это сказала Лена Обухова.

— Ленка! — Таня дернула подругу за руку.

— Что? Правда, Марина Львовна, вы же сказали: в воскресенье идем в библиотеку — и ушли. А может быть, мы не можем.

— Ленка!

— Шурик сценарий написал, — вступил в разговор Миша Анциферов.

— Какой?

— Не знаю. Он говорит, что вам не покажет.

— Он хочет быть этим, настоящим директором, чтобы и ключи от зала, и все у него, — пояснил Вася Тюков.

— Но у меня только одни ключи!

— А он хочет свой театр организовать. Он говорит, что ваш театр — это… несовременный. Патетики, говорит, слишком много.

Удар был ниже пояса. Недавно ушел из театра Коля Горошкин. Тот самый умный, интеллигентный мальчик, которого за его благородную внешность ребята прозвали Печориным. С легкой руки Ирины Васильевны Марина возлагала на него столько надежд!

Это случилось, когда Марина прочитала ребятам сценарий «Нашего марша». Прочитала и стала распределять роли. Колю, конечно, ведущим. «Мы будем говорить о героическом, полном романтики мире», — он может так подать эти слова. И вдруг услышала: «Из-ви-ните».

— Я, Марина Львовна, занимаюсь в художественной школе, потом, вы же знаете, Ангелина Леонидовна у нас научное общество организовала при агрофизическом институте. Не успею, не смогу…

В общем, она его отпустила. Тогда и в голову не могло прийти, что, может быть, этот уход не совсем случаен. А теперь, выходит, она видит в театре только саму себя. Ну и ну! Васька Тюков — и тот по-настоящему не осуждал Шурика. Много патетики? Конечно, то был отнюдь не шедевр, но ведь после «Нашего марша» они поставили великолепные «Монологи». Саму себя! Да как они могут говорить такое?

— Марина Львовна, все еще образуется. Я думаю, Шурик вернется! — сказала Таня Мусина.

— Вернется!

— И Димка и Юрка тоже вернутся.

— Ничего у них не получится! — уговаривали свою учительницу ребята.

— Знаете, Димочка просто хочет в институт поступить, на второй год не хочет оставаться, — объяснил Вася Тюков, сам второгодник, которого вся школа знает. («Меня родители за это на все лето в городе оставили», — вспомнила Марина свой первый разговор с Васькой.)

— Ты думаешь, им времени жалко? Нет, они по-своему правы, — не вытерпела Лена Обухова (как она всегда стремилась к справедливости!). — Например, Шурик, Марина Львовна, он директор и хочет, чтобы вы считали его первым. Он…

— Первыми не делают, первыми становятся, — резко оборвала ее Марина. И повернулась и пошла.

— Марина Львовна, куда же вы? Подождите!

Но она не оборачивалась. За что она их сейчас обидела? Впрочем, переживут.

Прозвенел звонок. Надо было разбирать с пятиклассниками «Муму» Тургенева. Горе Герасима — она так мечтала об этом уроке. Но теперь урок, конечно, не вышел. Они не хотели понять ни времени, в которое жил Герасим, ни Тургенева, который описывал именно это время. Называли Герасима злым за то, что послушался барыню и утопил Муму, а не убежал вместе с ней, своей любимой собачкой, из города. Ругали Тургенева за то, что он написал такого злого Герасима. Милая, но полная чепуха. А повернуть урок, объяснить сознание крепостного человека Герасима, втолковать, что Тургенев описывал не просто добрых или злых людей, а таких, какие они есть на самом деле, не получалось. Марина дергалась, обличала: «Не Герасим и не Тургенев, вы сами злые». Но ребята упрямились и твердо стояли на своем.

Юные максималисты, ах как она от них устала!

Хотелось пойти к Ирине Васильевне. Почему эти дети могут заставить целый час ждать себя на морозе, краснеть перед знакомым, а потом еще требовать какие-то ключи (такая мелочность!), говорить, что им нужен свой театр (а этот чей же?), и вообще, считать, будто они достигли всего сами. Много патетики? Хорошо, она виновата. Но вы, вы-то чем лучше? Нет, если уж вы такие правильные, то отчего позволили себе не прийти, когда вас ждали? Почему? Откуда? Как? За что они ее так не любят? Хотелось уткнуться во что-нибудь теплое и поплакать. Мечты — и действительность. Неужели так будет всю жизнь?

писал Поэт. Элегия называлась «Какие мне беды»…