Пролог

Поздним летним вечером мы с моей подругой Маринкой сидим на веранде ее огромного дома и пьем чай. Точнее, чай остывает на столе, а мы, блаженно вытянувшись в креслах, смотрим в темнеющее на глазах небо и молчим. Редкий миг: кругом какая-то восхитительная, наполненная травяными ароматами уходящего лета тишина, в которой хочется раствориться без остатка. Где-то внизу разноцветные фонарики просвечивают изнутри спокойную воду бассейна. На душе удивительная, почти забытая гармония, которой так не хватает в рваных, суетливых буднях. В бархатном, глубоком небе изредка мелькают искорки — время августовского звездопада…

— Таша, ты уже загадала желание? — шепчет мне Маринка.

— Да… — отвечаю задумчиво. — Хочу, чтобы у тебя теперь всегда так было…

— Как — так?

— Спокойно. Как сейчас.

Маринка ничего не отвечает, только загадочно улыбается куда-то в темноту.

— Кто знает, что будет… Кстати, ты помнишь, сколько лет мы уже знакомы? Я тут стала вспоминать — и со счета сбилась. Знаешь, странная штука: четко помню только те последние три года, что живу с Борисом. Все остальное смешалось в какой-то чудовищный клубок: имена, даты, что, когда и с кем происходило. Как будто затмение какое-то.

— Сколько, спрашиваешь, лет? Непростой вопрос! — силюсь в свою очередь вспомнить я. — Когда ты меня на мосту тогда подобрала, помнишь?

— Еще бы не помнить! Мне те твои стеклянные глаза до сих пор в кошмарах снятся…

— Так вот, — продолжаю я, — тогда мне было двадцать два года. Я как раз институт заканчивала… Значит, почти десять лет! Даже не верится…

— Не говори! Каждый раз удивляюсь, как время пролетело. Мне-то все кажется, что я только-только школу закончила, — а уже бабушка! Скажи, я очень изменилась за эти годы? — вдруг спрашивает Маринка, взволнованно приглаживая волосы, и пытливо смотрит на меня.

— Очень! И дело даже не во всем этом, — искренне говорю я и обвожу рукой окружающую обстановку. — Это только дополнение. Ты изменилась изнутри. Стала такая живая, свободная, какой, наверно, и должна была быть с самого начала. Как будто ты много лет была зачарованная, по какому-то кругу ходила, а сейчас наконец очнулась, вернулась к себе самой… — Вдруг мне в голову приходит неожиданная мысль. Я взволнованно приподнимаюсь и смотрю на подругу. — Маринка! А можно я про все это напишу?

— Про что, Таша?

— Про все, что было! Про твою жизнь, про мою… Я ведь не знаю, где бы я сейчас была, если бы не ты!

— Ладно тебе! Кому это может быть интересно? Подумаешь, жизнь! Обычная, как у всех. — Маринка снова смеется. У нее очень молодой, заливистый смех. Да и на вид ей не дашь больше тридцати пяти — она скорее похожа на мою старшую сестру. Хотя на самом деле ей уже сорок пять.

— Нет, не обычная! Ты только вспомни, что с тобой было еще пять лет назад. И со мной… Могли ли мы представить, что будем сидеть на веранде в твоем загородном доме — вот так?

— Ты неисправимый романтик, Таша! — говорит Маринка уже серьезно, встает и облокачивается на резные деревянные перила, как будто хочет закончить этот разговор. В мерцании фонариков ее тонкая, гибкая фигура кажется совсем прозрачной. — Все бы тебе вспоминать, что было. Давай лучше чай пить, а то остынет совсем…

Я смотрю на Маринку: удивительно, что остались в России еще такие женщины. Как будто шагнувшие из романов Достоевского. Вроде бы внешне ничего особенного — достоинство и скромность, но внутри дремлет скрытый огонь, который в одну минуту может выплеснуться и все вокруг разрушить… Надо же, какой странный образ пришел мне в голову в этот волшебный вечер! И вздрагиваю от знакомого голоса:

— Эй, девчонки! Вы тут не спите еще? — Через балконную дверь к нам, широко улыбаясь, выходит Борис. У него на плече египетским изваянием замерла сиамская кошка Нифа. Борис выносит две большие пушистые шали: — Укройтесь вот. А то замерзнете еще, простудитесь. Все-таки осень скоро. Утверждаю как врач: августовское тепло обманчиво…

— Борис, ты, как всегда, внимателен! Кто еще обо мне так позаботится? — Я растроганно кутаюсь в шерстяную шаль.

— Ты заслужила заботу! — смеется Борис. — В этом доме к тебе особое отношение, несмотря на все твои фокусы…

Маринка стоит у перил не поворачиваясь и смотрит вдаль. Борис накидывает шаль ей на плечи и бережно обнимает. Я улыбаюсь. Когда рядом с Маринкой появился Борис, мне впервые стало за нее спокойно.

— Шли бы вы в дом, — говорит он.

— Еще пару минут. — Маринка смотрит на него умоляюще. — Тут так хорошо!

— Так и быть! — говорит ей Борис. — Но только не засиживайтесь: завтра Таше и мне на работу, вставать рано, а наши ночные птички еще не раз проснутся!

— Хорошо! — кивает Маринка. — Иди ложись. Мы скоро… Борис уходит, и вокруг нас снова воцаряется прежняя тягучая тишина.

— Он у тебя такой хороший! — вздыхаю я.

— Да, очень, — рассеянно подтверждает Маринка.

— Ты, наверно, сейчас очень счастлива?

— Наверно, — тихо говорит Маринка и поворачивается ко мне: — Борис прав, поздно уже. Пойдем, я уложу тебя спать. Ляжешь, как всегда, в его кабинете?

— Конечно! Там атмосфера особенная. Картины, книги… Вдруг приснится вещий сон о прошлой жизни?

— Ты с этой-то разберись! Идем! Только тихо. Сокровищ моих не разбуди!

— Буду как мышка!

Мы на цыпочках поднимаемся по широкой лестнице.

— Хочешь посмотреть на них? — подмигивая, спрашивает Маринка.

— Да!

Подруга прикладывает палец к губам и открывает одну из дверей. За ней все дышит духом детской — особым духом чистого молочного тепла и счастья. Приглушенный свет ночника не мешает мне рассмотреть пухлые, милые мордашки троих малышей.

— Какие хорошенькие! — улыбаясь, шепчу я и осторожно прикрываю за собой дверь. — И так выросли! Ты молодчина!

Маринка ничего не отвечает, но я вижу, что она очень довольна. Лучшего комплимента для нее и придумать нельзя.

В кабинете меня ждет большой кожаный диван. Подруга ловко стелит на него хрустящее, ослепительно белое белье и приподнимает одеяло:

— Ныряй!

Я скидываю джинсы и заползаю на гладкие, свежие простыни, с удовольствием вытягиваясь во весь рост.

— Спокойной ночи! — Маринка целует меня и гасит свет. Я закрываю глаза и снова думаю о том, как хорошо было бы обо всем написать… Передо мной, как в кинофильме, пробегают кадры Маринкиной жизни. Мысленно стараюсь зафиксировать внимание на каких-то эпизодах, но не могу и с головой погружаюсь в безмятежный, глубокий сон…

 

Глава 1

ДЕТСКАЯ ЛЮБОВЬ

— Мам, а мам! Слышишь, много это или мало — тридцать лет?

— Спи, Маринка! Вот рассказала, на свою голову! Не знаю я. Не важно это. Бог дал, Бог взял. Все под Богом ходим.

— Мам, а почему он дал, чтобы Татьяна Алексеевна погибла?

— Да уснешь ты сегодня или нет! Уже три часа ночи. Спи немедленно! Откуда я знаю почему!

— А как же ее детишки теперь будут? Наташка-то Соловьева совсем маленькая, ей в этом году только в первый класс идти… А Димке вместе со мной в пятый… Как же они будут вообще без нее, мам?

— Ну вот, разревелась опять! Тебе-то чего? — Мать шумно поднялась с кровати, зажгла ночник, прошлась по комнате. — Держи платок, вытрись! И в кого ты у нас такая странная! В отца своего психованного, не иначе. У него все родственнички ненормальные были! Нашла о ком переживать — чужие люди! У тебя мать одна бьется, а тебе хоть бы что! Когда от нас отец уходил, не рыдала небось…

— Но у них мама погибла, а наш отец алкоголик! Это другое… Мамочка, я так люблю тебя! Я даже не представляю… — И девочка захлебнулась в рыданиях.

— Хватит уже ныть, Маринка! Слезами горю не поможешь, да и не твое это горе, не выдумывай! — Щурясь на свет, Лидия Ивановна раздраженно накапала в стакан валерьянки. — На выпей, и быстро спать! Мне завтра на работу рано. Что за ребенок такой чувствительный!

Слушая усталый храп матери, Маринка еще долго ворочалась на узкой кровати, до глубины своего двенадцатилетнего сознания потрясенная страшной новостью. Раньше смерть всегда казалась ей чем-то далеким, касающимся только дряхлых стариков и старух, которых она очень боялась. Смерть существовала где-то в параллельном пространстве — Маринка знала о ней, но не думала, что это слово может внезапно стать чем-то таким реальным. Размазывая по лицу слезы маленьким кулачком, она пыталась поставить себя на место Наташки и Димки Соловьевых, в одно мгновение потерявших мать. Еще утром они были счастливой семьей, на зависть многим отдыхающей в Пицунде, а через несколько часов, после того как перевернулась злополучная лодка, стали неприкаянными, потерявшими самое дорогое сиротинками. От таких мыслей слезы лились сильнее, Маринка содрогалась всем телом, не в силах осознать всей бездушной неотвратимости смерти. Тогда же Маринка решила, что будет помогать Димке и Наташке, чего бы ей это ни стоило.

Первого сентября Маринка шла в школу необычно взволнованная. Целых три недели она готовилась к тому, чтобы встретиться с Соловьевыми. Ей казалось, что произошедшая трагедия стала для брата и сестры водоразделом, после которого ничего уже для них не сможет быть как прежде. Ведь и сама же Маринка, тихо сопереживая в уголке чужому горю, ставшему неожиданно ее собственным, ощутила, что ее детство закончилось в ту минуту, когда она узнала о гибели мамы Димки и Наташки. А уж для них-то — более… Она представляла, как она увидит брата и сестру, подойдет к ним, — и ей становилось мучительно страшно оттого, что не найдется, что им сказать. Дети Соловьевы, пережившие смерть матери, представлялись ей кем-то вроде инопланетян, у которых все теперь по-другому.

Но на школьной линейке Маринка так и не решилась подойти к ним, хотя душа отчаянно этого требовала. Она только наблюдала исподтишка, как они стояли рядышком, зябко прижимаясь друг к другу, два маленьких светловолосых существа. Как будто нахохлившиеся воробушки на ветке, грелись теплом друг друга. Где-то в стороне, ни с кем не общаясь, стоял их отец Лев Дмитриевич, в темном костюме и темных очках. Он тоже как будто ссутулился, стал меньше за последний месяц. У Маринки снова потекли горючие слезы от ощущения какого-то безысходного одиночества. Но, поймав на себе удивленно-раздраженный взгляд матери, девочка мгновенно утерлась рукавом и продолжила стоять в шеренге одноклассников, не слыша ни единого слова из приветственных речей учителей.

Перед первым уроком Маринка, опасаясь, что не все дети знают о Димкиной трагедии, осторожно предупредила одноклассников, чтобы ему не задавали лишних вопросов. Ей казалось, что он не выдержит, если кто-то хотя бы намеком напомнит ему о случившемся. Целый день потом она следила за Димкой, пытаясь заметить предательские штрихи произошедших с ним перемен. Но он держался ровно и отстраненно, как обычно, даже улыбался и рассказывал что-то смешное. Может быть, он был чуть бледнее обычного… Или ей так показалось тогда?

После уроков Маринка увидела, как Димка помог сестренке надеть ранец, и они медленно вышли вдвоем из серого здания школы. Крепко держась за руки, дети потопали по дорожке к дому, где жила элита маленького подмосковного городка Петровское — Соловьев-старший был «шишкой» в местной номенклатуре. По пути они зачем-то свернули в другой дворик, где бросили на скамеечке ранцы. Маринка смотрела на них, притаившись за стеной дома. Димка осторожно покачал Наташку на качелях, потом они вместе повисели на железных брусьях, раскачиваясь как обезьянки. Сердце Маринки разрывалось от боли. Она жадно следила за каждым движением детей, готовая в любую минуту рвануть им на помощь, утешить, поддержать…

— Мамочка, я сегодня видела Димку Соловьева, — взахлеб рассказывала Маринка вечером. — Он такой тонкий, такой…

— Что ты мне про Димку этого битый уже час рассказываешь? — прервала ее мать и подозрительно посмотрела на дочь. — Ты в него, часом, не влюбилась? Смотри у меня! Я тебе дам — с мальчиками крутить! Рано еще о глупостях думать!

Маринка замолчала и никому больше не рассказывала про свои чувства — только подружке Вике, да и то не все. Следующие месяцы прошли для девочки с глубоким осознанием своей тайной причастности к чему-то нестерпимо важному. Оставаясь по-прежнему незаметной для объекта своей заботы, она делала все возможное, чтобы хоть как-то облегчить жизнь бедным детям. Как будто она почувствовала себя гораздо старше и сильнее их обоих.

В столовой у Димки всегда каким-то чудом оказывалась самая большая порция холодных, скользких пельменей. Это Маринка незаметно перекладывала ему еду из своей тарелки. Иногда она приносила в школу вкусные домашние пирожки и всех угощала, оставляя самые большие, конечно, Димке. Если девочка узнавала, что он не успел подготовить домашнее задание по русскому, который отчего-то не любил, то тянула руку и первая вызывалась к доске, чтобы, не дай бог, Соловьев не получил плохую отметку. Каждый день она наблюдала за тем, как выглядит Димка, и, если ловила тени усталости в уголках его живых серых глаз, страшно переживала.

Дни бежали за днями, и каждый из них был наполнен для Маринки глубоким смыслом. Кто уполномочивал ее на такие поступки и насколько нужна была тогда сиротам ее помощь, Маринка не могла бы ответить и спустя многие годы. Тогда же она просто повиновалась мощному импульсу, который двигал ею изнутри, не оставляя никаких шансов на сопротивление.

К Новому году Маринка связала Наташке варежки. Стояли морозы, и она беспокоилась, чтобы малышка не мерзла. Маринка принесла их с собой в ранце и ждала удобного момента, чтобы передать варежки Димке. Подойти и поговорить с ним она по-прежнему стеснялась. Выждав удобный момент после уроков, когда в классе никого не было, Маринка положила варежки к Димке в парту.

— Эй, Смирнова! Ты что там делаешь? — Оклик прозвучал как пощечина. Маринка медленно повернулась и покраснела до кончиков ушей.

— Да так, ничего… — Она переминалась с ноги на ногу, как будто ее застали за каким-то неблаговидным поступком.

— Я давно заметил, что ты за мной наблюдаешь… Чего тебе нужно?

— Я… В общем, я связала варежки для твоей сестры…

— Что? Варежки? Зачем? — Димка изумленно повертел в руках яркие шерстяные рукавички.

— К Новому году… Хотела подарок сделать… — В глазах у Маринки застыли слезы. Какая же она дура! Совсем не то сказать-то хотела…

— Ты что, знакома с Наташкой?

— Нет…

— Ну ладно, спасибо! — смягчился мальчик. — А я тут тетради в парте забыл, вернулся. Ты идешь домой, что ли? А варежки сама сестре подари, она меня внизу ждет.

— Да-да, я уже иду! — засуетилась Маринка. Наташка пришла от варежек в восторг.

— Мне так давно никто уже ничего не дарил! — восклицала она, примеряя их.

Втроем они погуляли немного по заснеженному школьному двору, потом разбрелись по домам. Так начались их странные отношения, перейдя из плоскости девичьих мечтаний в реальность. Теперь Маринка вздохнула спокойнее, поскольку стала чуть-чуть ближе к тем, кто так сильно волновал ее душу.

А весной Маринку ждал новый сильный стресс. Однажды в солнечную майскую пятницу Димка стал отпрашиваться с субботних уроков.

— Соловьев, что там у тебя такое случилось? — спросила классная руководительница Ирина Николаевна. Она была расположена к Димке и старалась опекать его в меру возможностей.

— Понимаете, Анна Сергеевна, у меня папа в Москве женится…

— Ах вот как! — Учительница была, конечно, в курсе недавней трагедии семьи Соловьевых, так что сейчас не смогла сдержать удивления. — Ну тогда конечно, поезжай!

Стоявшей рядом Маринке в этот момент показалось, что ее приподняли в воздух и изо всех сил швырнули лицом на холодные бетонные плиты. Она попыталась закрыть обеими руками уши и выбежала из класса. До самого вечера девочка проплакала в школьном туалете, не понимая, как это отец Димки может на ком-то жениться после того, что случилось, и вообще — как может существовать в мире подобная несправедливость. Она всего несколько раз видела Татьяну Алексеевну, мать Димки, но ей казалось, что им обеим сегодня нанесено величайшее в мире оскорбление.

В воскресенье Маринка задумчиво бродила по пустынному парку на окраине их города. Она очень любила этот парк в любое время года, но особенно — весной, когда из клейких, ароматных почек выстреливали первые листья и в воздухе носилось ощущение скорых замечательных перемен. Из-за деревьев Маринка увидела, как неподалеку остановилась черная «Волга». Из нее вышли Димкин отец и высокая, стройная женщина в кокетливой белой шляпке. Смеясь и болтая о чем-то, они пошли по дорожке в глубь парка. Не зная, зачем она это делает, Маринка последовала за ними, прячась за деревьями.

Лев Дмитриевич нежно вел свою даму под руку, изредка наклоняя лицо к ее вьющимся темным волосам. Маринка неотступно следовала за ними, не в силах оторвать от парочки жадного взгляда. Силуэтом дама была очень похожа на Татьяну Алексеевну, но держалась как-то свободнее, раскованней. В какой-то момент сильным движением Соловьев опустил свою спутницу на скамейку, она начала смеяться и шутя отбиваться от него. Боже! На кого он променял умершую жену! Как они могут вот так запросто целоваться в парке, когда Татьяна Алексеевна лежит сейчас в холодной, недавно оттаявшей земле и не видит этой ранней прекрасной весны! Даже года еще не прошло… Сердце Маринки забилось так сильно, что едва не выпрыгнуло из грудной клетки. Лев Дмитриевич между тем сильно прижал даму к себе и страстно впился в нее губами. Маринка вскрикнула и чуть не потеряла сознание. Парочка встрепенулась. Лев Дмитриевич привстал и внимательно посмотрел в сторону деревьев, где пряталась девочка.

— Кто здесь? — громко спросил он.

На Маринку точно столбняк нашел. Она стояла, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Лев Дмитриевич, конечно, увидел ее из-за веток. На одно мгновение их взгляды встретились. После этого Маринка как ошпаренная побежала прочь, не разбирая дороги.

Домой она пришла поздно вечером, измученная и несчастная. Мысли о Димке и Наташке не давали покоя. Не было никакого сомнения в том, что эта высокая, стройная дама окончательно и бесповоротно намерена занять место Татьяны Алексеевны.

— Привет, дочь! Ты откуда так поздно? Я уже беспокоилась…

В квартире все было непривычно: разрумянившаяся взволнованная мать встретила ее на пороге, в коридоре вкусно пахло пирогами. Маринка попыталась избежать вопросов и сразу нырнуть в комнату, но не тут-то было.

— Николай! — необычно весело обратилась мать к кому-то в кухне. — А вот и моя дочь Маринка вернулась. Сейчас будем пить чай.

Маринка обреченно вздохнула и пошла на кухню. Только теперь она обратила внимание, что мать была нарядно одета, завита и накрашена, чего с ней давно уже не случалось. Значит, гости. На кухне сидел немолодой гражданин в помятом пиджаке и аппетитно закусывал салатом. Перед ним стояла полупустая бутылка водки. При виде девочки гость изобразил некое подобие улыбки.

— А, здравствуй, Мариночка! Проходи, много о тебе слышал от мамы. Ну, Лидка, какая она у тебя красавица-то! Надо за это выпить! — И Николай, не дожидаясь ответа, потянулся к бутылке.

Девочка снова вздохнула и послушно села за стол. Меньше всего ей сейчас хотелось общаться с каким-то Николаем.

— Да ты кушай, дочка, кушай! — Мать суетилась вокруг, подмигивая гостю. — А у нас для тебя есть хорошие новости!

— Какие? — Маринка, не поднимая глаз, положила себе немного салата и картошки.

Мать торжественно посмотрела на гостя и подбоченилась:

— Мы с Николаем Степановичем решили пожениться!

— О господи! И вы тоже… — Маринка бросила вилку и выбежала из-за стола, не в силах более выносить все это. Но мать преградила ей дорогу:

— Да, и мы! Еще молодые небось! Ты что, своей матери счастья не хочешь? Думаешь, только твоему Соловьеву жениться можно? И главное — где он только отыскал такую, чтоб глаза, фигура — все как у бывшей жены. Даже зовут Татьяной… Как по заказу!

— Перестань, пожалуйста! — Маринка подавила рыдание. Сердце у нее снова заколотилось — как тогда, когда она увидела парочку в парке.

— Доченька моя, да что ты опять! Николай Степанович очень хороший, работящий, почти без вредных привычек. Работает шофером. Он будет о нас заботиться… Куда же ты?

— Отстаньте от меня все! — закричала девочка и выбежала с кухни, хлопнув дверью.

— Не обижайся на нее, Коленька. — Мать услужливо подкладывала в тарелку гостю еду. — У нее возраст сложный. А еще она у меня чудная, впечатлительная слишком…

— Ничего, Лидка! Мы найдем с ней общий язык! Она у тебя о-го-го! — смачно закусывая, отвечал Николай.

За то лето в жизни Маринки произошло много перемен. Мама с Николаем действительно вскоре поженились, он переехал жить к ним. Маринку на все лето отправили в пионерский лагерь. Там она загорела и впервые в жизни осмелилась несколько месяцев не стричься — раньше мать всегда коротко стригла ее, едва волосы начинали прикрывать уши. Теперь у нее отросли настоящие кудряшки, которые забавно щекотали шею. Вечерами Маринка прилежно записывала в заветную тетрадку тексты популярных песен про любовь и разлуку и скучала по Димке, который отдыхал где-то на море. Она всерьез рассказывала всем девочкам в палате, что у нее есть замечательный мальчик, с которым они теперь дружат.

Однако возвращение в школу, которого Маринка так ждала все лето, принесло ей сильное разочарование. Бронзовый от загара, веселый Димка первого сентября к ней даже не подошел, не поздоровался, не обратил никакого внимания на новую прическу, которую Маринка сооружала себе утром целый час. Он шумно обсуждал с другими одноклассниками летние приключения. Маринка с жадностью наблюдала произошедшие в нем перемены: как он вытянулся, загорел, окреп. Он был такой чужой, и на мгновение девочка поверила, что ничего и не было между ними, что она все себе просто придумала.

На следующий день Димка машинально кивнул ей, когда они садились за соседние парты на уроке истории. И стал задорно болтать с Маринкиной лучшей подружкой Викой. И все! Свет для Маринки померк окончательно. Димку с Наташкой теперь иногда провожала в школу сухая, высокая женщина в очках, похожая на строгую учительницу. Льва Дмитриевича и его новой жены было не видно.

Ситуацию спасла Наташка, которая однажды после уроков бросилась Маринке на шею и попросила пойти с ней погулять.

— Митька теперь совсем мало со мной разговаривает, — жаловалась она, — мне так грустно! Он больше не берет меня в свои игры.

Димка теперь обязательно почти каждый день занимался спортом, так что Наташка вынуждена была его ждать в одиночестве в школьном дворе. В тот день они дождались его вдвоем.

— О, Смирнова! — удивился Димка, увидев Маринку с сестрой. — А ты что тут делаешь?

— Она гуляла со мной, пока ты там бегал с большими мальчиками, — с гордостью сказала Наташка, держа Маринку за руку. — Она моя лучшая подруга.

— Не обижай сестру! Она у тебя замечательная, — глядя Димке в глаза, строго сказала Маринка.

Димка что-то хмыкнул в ответ, потом задумчиво почесал макушку:

— Ладно, подруги, пойдемте домой!

Так они снова стали возвращаться после школы втроем. Мальчик сначала немного стеснялся Маринки перед ребятами, потом привык, оттаял, стал прежним.

— Скажи, ты скучал по мне там, на море? — однажды, набравшись храбрости, спросила она.

— А почему я должен был скучать? — удивился Димка. — Там было очень весело. Мы с Наташкой купались, загорали, играли с мальчишками и девчонками в казаки-разбойники…

Маринке снова стало больно, но она даже вида не подала. Только вечером перед сном поплакала на кухонной кушетке, где теперь спала, — вот и все. От Димки она узнала его последние новости. Оказывается, Лев Дмитриевич перебрался в Москву. Его женитьба самым удачным образом совпала с его переводом на повышение по партийной линии, в дальнейшем были вероятны длительные зарубежные командировки.

— А ты, как же ты? — только и смогла выдохнуть пораженная девочка, боясь услышать страшный ответ.

— А мы с Наташкой тут пока остаемся. Папа и Татьяна так решили. Старая школа, привычные условия. Нам так будет лучше. Вот и бабушка к нам переехала…

В школе у них с этого года начался английский язык. На первом занятии англичанка Елена Леонидовна — вчерашняя студентка московского педагогического вуза — решила со всеми познакомиться. Маринке эта учительница сразу не понравилась: нервная, худая, она слишком вызывающе себя вела по отношению ко всем, кичилась тем, что только что приехала из Москвы. Она объявила, что не планирует долго задерживаться в провинции и при первой возможности уедет обратно в столицу. Маринка сразу окрестила ее про себя «воблой».

— Сейчас каждый встает, называет свое имя и рассказывает о себе и своей семье, — сказала учительница визгливым голосом. Никто не встал. В классе повисла гробовая тишина. Выскочек в Маринкином классе не любили.

Подождав несколько секунд, училка зловеще ткнула пальцем в журнал:

— Я сказала, каждый встает и представляется! Не хотите по-хорошему, будет по-плохому! Так… — Она нервно водила глазами по странице. — Соловьев, быстро встать!

Димка нехотя поднялся с последней парты.

— Елена Леонидовна! Можно лучше я отвечу? — Маринка уже тянула руку, предчувствуя неладное.

— Раньше надо было думать! Сейчас отвечает Соловьев! Я слушаю. — И училка села на стул, сделав выжидательно-строгое лицо.

— Меня зовут Дмитрий Соловьев, мне тринадцать лет. Я учусь в шестом «Б» классе.

— И это все? — язвительно поинтересовалась училка. — Я же русским языком просила рассказать о себе и своей семье! Соловьев, какая у тебя семья?

Маринка зажмурилась. По классу пробежал беспокойный шепоток.

— Всем молчать! — взвизгнула Елена Леонидовна, встала и начала нервно прохаживаться по классу. — Я, кажется, с Соловьевым разговариваю! Итак, Дмитрий, что ты можешь сказать о своей семье?

— У меня есть папа, сестра Наташа, бабушка и Татьяна, — бесцветным голосом произнес Димка и побледнел.

— Очень хорошо! — злобно произнесла учительница. — А кто такая Татьяна?

— Это жена моего папы…

Маринка до хруста сжала пальцы и, подпрыгивая от нетерпения, снова вытянула руку:

— Елена Леонидовна, ну спросите меня! Я хочу рассказать о своей семье!

— Это что за выскочка такая? Как твоя фамилия?

— Смирнова Марина.

— Смирнова, прекрати мешать мне вести урок, иначе придется тебя удалить из класса! Сейчас отвечает Соловьев!

Маринка бессильно опустилась на стул и оглянулась. Ей хотелось наброситься на «воблу», чтобы прекратить Димкины мучения. Одноклассники хмуро перешептывались, но возражать училке не решались.

— Соловьев, продолжим. Почему ты говоришь «жена моего папы»? Это неправильно. Разве жена твоего папы не является твоей мамой?

Димка покачнулся и чуть не упал. Маринка вскочила и подбежала к нему, помогая сесть.

— Как вам не стыдно? Неужели вы не видите, что ему плохо? Немедленно прекратите! — Маринка кричала, к Димкиной парте бросились и другие ученики.

Изумленная училка несколько раз беззвучно открыла рот, как рыба, и села на стул. На нее никто не обращал внимания. Через несколько минут она, непонимающе качая головой, тихо вышла из класса, ее отсутствия даже не заметили.

— Маринка, спасибо! Не знаю, что со мной было, — только и сказал Димка, когда они вместе выходили из класса.

С этого момента их отношения изменились, как будто благодарный за неожиданную поддержку Соловьев стал наконец доверять Маринке. Для Маринки начались длинные, наполненные радостью дни, может быть, самые счастливые в жизни. Димка окончательно стал таким родным, как старший брат. К нему можно было просто прижаться щекой и сидеть, ощущая всем телом его дыхание. Его можно было взять за руку и почувствовать удивительное единение, какого Маринка не испытывала прежде ни с кем никогда. От этого кружилась голова, замирало сердце и летела куда-то девчоночья душа. Тогда казалось, что это состояние будет бесконечным, продлится всю жизнь. Маринка даже про себя не называла обретенное чувство любовью — она вообще никак его не называла, просто радостно проживала каждое мгновение. А чувство ее было глубоким и неизреченным, сохраняющим свою абсолютную естественную полноту.

Почти каждый день Маринка вместе с Наташкой оставалась на спортивной площадке, чтобы болеть за команду, в которой играл Димка. Он рос сильным и спортивным мальчиком и успевал заниматься и футболом, и баскетболом, и бегом. Все у него получалось одинаково хорошо. На уроках физкультуры ему не было равных, и Маринке нравилось, что у ее Димки так ловко все получается. Она обожала наблюдать, как быстро он бегает по футбольному полю — самый высокий, сильный, красивый… Пару раз Смирнова, чтобы только быть ближе к другу, даже стояла на воротах, не обращая внимания на мальчишеские смешки и ехидные замечания.

Они по-прежнему ходили вместе домой, но теперь Димка неизменно сам провожал Маринку и до самого порога нес ее портфель. Одноклассники сперва потешались над этой парочкой, дразнили женихом с невестой, а потом привыкли. Стало даже как-то странно видеть Смирнову и Соловьева порознь. А если Димки не было рядом с Маринкой, сразу начинались вопросы.

— Эй, а вторую половинку где потеряла? — звучало со всех сторон.

Это означало в большинстве случаев, что Соловьев либо болел, либо отсутствовал по какой-то другой уважительной причине.

Была, однако, тогда проблема, казавшаяся мучительной для них обоих: гулять вечерами Димке не разрешали. Его бабушка Эстер Борисовна оказалась педагогом, мало того — математичкой. Худшего и представить было нельзя. Все вечера Димка просиживал за решением каких-то дурацких уравнений и задач, поскольку бабушка неожиданно обнаружила у него математические способности. Время от времени Маринка приходила к Димкиному дому посмотреть на горящие окна его комнаты — вот и все, что происходило тогда вечерами. Еще она звонила ему из телефона-автомата — просто помолчать и послушать родной голос. Разговаривать в присутствии бабушки, как объяснял Димка, было просто невозможно, поэтому он отвечал односложно или произносил какие-то нечленораздельные звуки. Периодически было слышно, как снимается трубка параллельного аппарата и к их наполненному смыслом молчанию присоединяется кто-то третий. После этого Димка обычно преувеличенно бодро произносил «До свидания, Вася!» и исчезал из эфира.

Как выяснилось позже, единственным поводом для Димки выйти из дома в вечернее время была необходимость уточнить что-то по домашнему заданию. Этим они с Маринкой и начали активно пользоваться, ощущая себя заговорщиками. Бродить по дождливым улицам было неуютно, на велосипеде не покатаешься — холодно, а приглашать друга в дом, где почти всегда можно было застать Николая, Маринка не любила. Поэтому скоро удалось изобрести кое-что получше: они встречались чаще всего у Вики — одноклассницы и давней подружки. Это была очень живая, общительная девочка. Маринка втайне восхищалась ею, считала, что Вика гораздо привлекательнее, чем она сама. Дома у подруги можно было поиграть в карты, подурачиться, а иногда — даже попробовать сладкого красного вина, которое делала Викина мама.

— Маринка! Ну зачем тебе этот зануда? — регулярно удивлялась Вика. — Вот я бы не смогла с ним общаться! Вообще, эти мальчишки такие скучные и тупые! Они отстают в развитии, им бы все в футбол гонять…

Маринка отшучивалась, хотя Викины ремарки неприятно задевали ее самолюбие. Она даже начала приглядываться тайком к ловкому и юморному Димке. Ну что Вика находит в нем тупого или занудного, когда он просто самый лучший на свете?

Довольно скоро они с Димкой придумали интересную схему домашних занятий: она занималась литературой, историей, русским и прочими гуманитарными предметами, а он брал на себя все, что касается точных дисциплин. Маринка писала за двоих сочинения и подробно пересказывала ему литературные произведения, Димка решал и объяснял задачки. В остальное время они сидели у Вики или бродили по улицам. Оба при этом оставались отличниками.

Домой Маринка приходила поздно вечером. Днем там частенько сидел Николай, который работал через сутки. Оставаться в его обществе Маринка не то чтобы побаивалась, — просто он был ей неприятен. Вечно начинает бормотать что-то неприличное и сально хихикать! Лучше бы занимался делом. Мать ждала ребенка, но до последнего работала, чтобы хоть как-то сводить концы с концами — толку от Николая в этом смысле было немного. До проблем старшей дочки дела ей особо не было — Маринка в семье уже давно считалась взрослой, сама готовила, мыла и стирала. Когда родилась сестра Кристина, забот, естественно, прибавилось: теперь в свободное от прочих дел время она была еще и за няньку. Но это Маринку не утомляло — она обожала детей, и те отвечали ей взаимностью. Поэтому возня с маленькой сестрой доставляла ей огромное удовольствие.

— Вот когда ты немного подрастешь, — приговаривала она, убаюкивая девочку, — у нас с Димкой тоже будут такие же малыши, и ты будешь приходить и помогать нам их укладывать…

У нее тогда не было никаких сомнений в том, что именно так все и будет. Два раза в неделю Маринка ходила в школьный самодеятельный хор — слух и голос у нее были отменные. Руководила хором их классная руководительница Ирина Николаевна, с которой у Маринки всегда были прекрасные отношения. Ирину Николаевну тоже никто не ждал дома, поэтому она частенько задерживалась с Маринкой допоздна, учила ее петь и играть на фортепиано, видя интерес девочки к литературе, подсовывала книжки, которых не было в библиотеке. Эти вечера тоже были светлыми проблесками в Маринкиной жизни, помогали ей смотреть на все остальное с изрядной долей оптимизма.

К Двадцать третьему февраля в школе обычно устраивали концерт, на который собирались ученики вместе с родителями. Готовились к таким мероприятиям задолго: первоклашки репетировали по случаю праздника стишки, ребята постарше разыгрывали сценки, пели под гитару. Маринка была непременной участницей всех концертов. Вот и на этот раз в программе вечера было несколько номеров в ее исполнении: под аккомпанемент Ирины Николаевны она пела цыганские романсы. Вместе с классной руководительницей они несколько месяцев разучивали их вечерами. Почему-то цыганская страсть и печаль были особенно близки Маринке в этот момент. Ей казалось, что она чувствует сердцем каждую ноту, каждое слово. Когда она пела, даже ее темные волосы как-то по-иному струились по плечам, глаза горели недевичьими чувствами. У Ирины Николаевны мороз по коже продирал иногда, когда та смотрела, как поет ее ученица. Откуда у девочки такая пронзительная глубина страдания и страсти? Классная частенько уговаривала Маринку готовиться поступать в театральное училище — все задатки к тому у нее были. Великолепная могла бы получиться актриса!

…В тот праздничный вечер Смирнова была в ударе и выступила действительно блестяще, ученики и родители долго аплодировали, у некоторых из них в глазах стояли слезы. Раскланиваясь на сцене, девочка заметила вдруг, что справа в зрительном зале с каменным лицом сидит Димкина бабушка и очень строго на нее смотрит, не аплодируя, в отличие от внука, который даже встал со своего места и громко хлопал высоко поднятыми вверх руками.

После концерта раскрасневшаяся, довольная собой Маринка бежала по проходу актового зала, торопясь скорее увидеть Димку и разделить с ним свой успех. Она уже увидела его и протянула было к нему руки, но тут дорогу ей преградила Эстер Борисовна. Она как стена встала между ними. Бабушка смотрела на девочку так, точно хотела просверлить в ней дырку своими колючими, бесцветными глазами. Маринка запнулась.

— Познакомьте нас наконец, пожалуйста, Ирина Николаевна, — холодно обратилась Димкина бабушка к классной, — давно пора.

— Это Мариночка Смирнова, наша лучшая ученица, — слегка краснея, произнесла Ирина Николаевна, — она у нас умничка и поет замечательно.

— Странный выбор песен для ученицы седьмого класса! — многозначительно хмыкнула бабушка и развернулась к внуку: — Дмитрий, нам пора идти. Тебе еще нужно решить сегодня несколько сложных уравнений.

— Но, бабушка… Одну минуту! — Он рванулся Маринке навстречу.

— Я сказала — пора, — отрезала Эстер Борисовна и, не оглядываясь, зашагала к выходу. В ней была какая-то несгибаемая сила, противостоять которой было непросто. Димка поколебался мгновение и нехотя поплелся вслед за ней. Нарядная Маринка осталась растерянно стоять одна посреди опустевшего прохода.

— Не переживай! — Ирина Николаевна обняла девочку за плечи. — Ты действительно пела сегодня великолепно!

…А потом был Димкин день рождения. Праздники в 7 «Б» очень любили и всегда весело поздравляли друзей. Обычно все собирались дома у виновника торжества, ели-пили сколько могли — родители старались наготовить побольше вкусностей, а потом шли все вместе гулять к реке. К Димкиному дню рождения тоже готовились, предвкушая праздник, — сам виновник торжества именно так и анонсировал предстоящее событие еще в начале года. Это было тем более интересно, что раньше Димка, единственный из класса, никогда не праздновал дней рождения дома.

Одноклассники заметили, однако, что чем ближе подступала праздничная дата, тем более мрачным он становился. Любых вопросов по поводу праздника старался избегать. А за несколько дней до дня рождения он, краснея и запинаясь, объявил всем, что торжество отменяется. После чего, скрывая слезы, убежал из класса и спрятался где-то во дворе.

— Димка, что с тобой? Что случилось? — Маринка, естественно, побежала вслед за ним и нашла его плачущим за кучей мусора.

— Опять не будет никакого дня рождения, — бормотал мальчик. — То есть будет, но все не так…

Насилу Маринка его успокоила, разобравшись в чем дело. Просто бабушка категорически отказалась устраивать праздник для всех одноклассников и просила пригласить двоих — максимум троих.

— Не надо отчаиваться, мой хороший! — Маринка гладила друга по светлым волосам. — Мы что-нибудь придумаем.

— Да что тут можно придумать? Это конец для меня! Я же всех предупредил! — На Димке просто лица не было.

— А давай устроим чаепитие в школе! Я испеку пироги, все посидим вместе с Ириной Николаевной… Она может сыграть на фортепиано, а я спою!

— Ты считаешь, это возможно? — Димка с надеждой обратил к девочке расстроенное лицо.

— Конечно! — уверенно сказала Маринка. — У нас все получится!

В этот же день она поговорила с Ириной Николаевной, та обещала помочь. Между одноклассниками втайне от Димки распределили задания: кто-то должен был принести чай, кто-то печенье, кто-то рисовал поздравительную стенгазету… Накануне дня рождения Маринка дома пекла для Димки пирожки.

— Дочь, ты с ума сошла — печь пироги на ночь глядя? — недоуменно спросила Лидия Ивановна. — Для кого это все?

— Мам, там у Димки завтра день рождения… Надо ему помочь.

— Господи, Маринка! Очнись наконец! — Измученная мать с кричащей Кристинкой на руках опустилась на табуретку. — У твоего Димки отец уже полгода в Америке! У него большая квартира в Москве и служебная дача! Они же богачи. Это мы тут с Николаем еле-еле перебиваемся. Еще вы с Кристинкой у нас на шее! Как ему только не стыдно, этому твоему Соловьеву, еще просить тебя печь ему пироги! Где твоя гордость?

Мать нервно вскочила, подхватив младшую дочь, и выбежала с кухни. Маринка глубоко вздохнула и продолжила свое занятие. Она понятия не имела, где и как живет Димкин отец. Он никогда не вспоминал о нем, а сама спрашивать Маринка стеснялась, опасаясь нечаянно причинить боль. Она всегда жила по принципу: надо будет — сам расскажет, а в душу к человеку лезть не надо. Не говорит — значит, не хочет. Знала она только, что Татьяна, новая жена его отца, полгода назад родила мальчика… Да и то Димка случайно обмолвился, а одноклассникам вообще ничего не сказал. Какая уж тут Америка! Да и если все так на самом деле, ей-то что с того?

Праздновали день рождения в пятницу вместо шестого урока литературы. Соловьев и не ожидал такого сюрприза! Вошел в класс, а там уже все украшено, на доске яркая стенгазета, одноклассники весело хором кричат: с днем рожденья, Димка! Маринка смотрела, как он удивляется и радуется, и ей самой было весело и тепло. Как это приятно — делать кому-то праздник!..

Вечером расчувствовавшийся, счастливый Дима провожал Маринку домой.

— Приходи ко мне в воскресенье, — неожиданно сказал он, — там будут еще Борька и Лешка. Бабушка устроит мне свой день рожденья, как и говорила.

— К тебе домой? — Маринка изумилась. Он никогда еще не приглашал ее к себе.

— Нуда, а что тут такого? Мы так долго дружим, а ты у меня ни разу не была… По правде, просто мне раньше не разрешали никого приводить…

— Конечно! Хорошо! — Маринка просияла. — Я обязательно приду! А отец твой приедет?

— Нет, — расстроенно ответил Димка. — Они с Татьяной и Алешкой в командировке в Америке. Несколько месяцев уже. Он нам даже звонит редко.

Подарок у Маринки был готов уже давно. Несколько недель подряд девочка ночами расшивала бисером маленькую красную подушечку в виде сердца. Получилось очень красиво. Еще Маринка переписала от руки для Димки стихотворение «Нежность» — одно из тех, что были на машинописных листочках, которые давала ей периодически читать Ирина Николаевна. Нежность — это было то чувство, которое девочка испытывала к Димке, и стихи были просто дивные, ложились на душу так, как будто она сама их написала. «Откуда такая нежность?» — ходила и напевала она все последние дни. Вдохновленная Маринка похвасталась было подарком перед Викой, но та отчего-то разобиделась и даже накричала на подругу.

— Так нечестно! Ты с ним встречаешься, ходишь к нему в гости, а обо мне даже не думаешь! Променяла меня на какого-то богатенького мальчишку! Все из-за его папочки!

Маринка не поняла, чем вызвана такая реакция подруги, и принялась ее успокаивать, но Вика убежала в слезах. Кошки скребли на душе у Маринки, но что поделаешь: всякое уже бывало. Все равно придется как-то мириться! Непонятно только, почему она на Димку так взъелась.

Утром в воскресенье, прихватив подарок и принарядившись, Маринка поспешила к другу в гости. Ее распущенные волосы легко летели по ветру. На улице ослепительно светило весеннее солнце, под ногами бежали ручьи, заливались взбалмошные воробьи. Настроение у девочки было легким и прекрасным. Однако чем ближе подходила она к огороженному кирпичному горкомовскому дому, где жил Димка, тем сильнее становилось ее волнение. Она потопталась перед входом. Как все непривычно! Она робко позвонила. Через минуту ей открыл Димка, гладко причесанный, в темном костюме, с галстуком.

— Здравствуй! Проходи, Марина!

— Господи боже! — Маринка, смеясь, бросилась ему на шею. — Дорогой именинник, а почему ты вырядился таким петухом?

— Что это тут за сцены у нас в прихожей? — раздался вдруг противный, металлический голос. Это сзади неслышно подошла прямая, как палка, Эстер Борисовна. — Прошу вас, дети, ведите себя прилично!

Димка вздрогнул, покраснел и неловко освободился от Маринкиных объятий:

— Бабушка, я же тебя просил…

— Между прочим, все уже за столом! — Бабушка развернулась и направилась в столовую, всем своим видом демонстрируя глубоко оскорбленные чувства.

— Пойдем, пойдем. — потянул удивленную девочку за руку. — Не обращай на нее внимания! Она всегда так.

— Ничего себе, не обращай! — присвистнула Маринка. — Как будто это у нее сегодня день рождения и она тут хозяйка!

Девочка шла за Димкой по длинному коридору, оглядываясь по сторонам. Как красиво! Везде резные деревянные двери, зеркала! Справа Маринка увидела винтовую лестницу, уходящую на второй этаж.

— Димка! — восхищенно вздохнула она. — Там что, еще комната есть? Здорово как! Устроишь потом экскурсию?

— Конечно! — быстро кивнул он.

В столовой действительно все уже были в сборе. С кислыми, строгими лицами сидели Борька и Лешка, Наташка теребила салфетку на коленях, несколько незнакомых Маринке взрослых и черноволосая полноватая девочка разговаривали между собой. Ну и ну!

— Здравствуйте! — поприветствовала всех Маринка. — А почему у нас так грустно? Разве мы не отмечаем день рождения? — И запела с порога «Happy birthday», песенку, которую совсем недавно разучивали на английском. В такт мелодии захлопала было только Наташка, да и та быстро осеклась. Взрослые посмотрели на Маринку с явным непониманием и неудовольствием.

— Садитесь, деточка! Скоро уже будет горячее! Маринка собралась было плюхнуться, как обычно, рядом с Димкой, но тут обнаружила, что рядом с ним уже усадили незнакомую девочку.

— Извини! Подвинься, пожалуйста, — быстро шепнула ей Маринка.

Девочка удивленно посмотрела на нее, потом перевела глаза на Эстер Борисовну и не пошевелилась.

— Это Тамарочка Холашвили, дочка научных сотрудников, которые к нам в город из Тбилиси переехали, — необычно сладким голоском пропела бабушка, — она будет сидеть с Димой. А ты, Марина, садись на свободное место в конце стола. Кстати, что за вольная прическа? Распущенные волосы не идут молоденьким девочкам…

Маринка удивленно пожала плечами и инстинктивно пару раз провела рукой по волосам. Уж она-то точно знала, какая прическа ей больше всего к лицу! Постояла так еще минуту, переминаясь с ноги на ногу, посмотрела на Димку, который только руками развел, и уселась наконец туда, куда ей было указано. Настроение оказалось слегка подпорченным, но девочка решила во что бы то ни стало сохранять присутствие духа — все-таки она у друга на дне рождения. Что же делать, если в этом доме свои порядки. Не портить же Димке настроение в такой день! Успокаивая себя, Маринка оглядела стол. Надо же, а все говорят, что это богатенькая семья! На столе были тонко нарезанные бутерброды, сыр, картошка, потом бабушка принесла и положила каждому строго по одной куриной ножке. Запивали все это сливовым соком из трехлитровой банки. Даже на дне рождения в классе и то было гораздо больше всяких вкусностей!

— Дорогие гости, посмотрите, какой замечательный подарок сделала Диме Тамарочка. — Маринку отвлек от мыслей приторный голос Эстер Борисовны.

Бабушка показала всем серию книжек «Занимательная математика» и потрясла ими в воздухе. Димка, не удержавшись, скривился. Присутствующие взрослые одобрительно зашушукались, — оказалось, что это как раз и были родители этой самой Тамарочки. Маринка вспомнила, что за суетой так и не подарила другу свою подушечку. Она приподнялась со стула и весело обратилась к имениннику:

— Дорогой Дима! У меня тоже есть для тебя подарок, надеюсь, он понравится тебе не меньше, чем «Занимательная математика»! — Маринка развернула хрустящий целлофан, достала красное бархатное сердечко.

— Какая прелесть! — взвизгнула Наташка на другом конце стола. — Димка, дай мне посмотреть!

Имениннику подушечка тоже понравилась. Маринка поняла это по его взгляду, ставшему вдруг темным и глубоким, по легкому румянцу, тронувшему щеки.

— Спасибо, Маринка! Это правда очень красиво! — Димка бережно взял подушечку и положил ее перед собой на стол.

— Убери это со стола! — тотчас заворчала Эстер Борисовна. — Какая пошлость!

— Дим, там внутри еще стихи есть. Посмотри потом! Димка улыбнулся и кивнул. Бабушка разлила чай и недвусмысленно дала понять, что день рождения подходит к концу.

— Мы что, даже танцевать не будем? — удивилась Маринка. Она давно мечтала о том, чтобы потанцевать с Димкой на его дне рождения. — Я могу на фортепиано сыграть…

— Нет уж, спасибо, девочка. В этом доме не танцуют. — Эстер Борисовна ядовито посмотрела на внука. — По крайней мере — при мне!

Борька и Лешка, извинившись и откланявшись, смылись при первой возможности, делая Маринке страшные глаза. Было видно, что они здесь тоже чувствовали себя неловко. Но Маринка, игнорируя бабушкины красноречивые взгляды в ее сторону, решила побыть с Димкой еще немного. Все-таки день рождения!

— Ну что, устрой мне экскурсию по дому, что ли! — сказала она, улыбнувшись, чтобы немного разрядить обстановку.

Димка радостно закивал. Но едва они направились к выходу из столовой, как у них за спиной раздался визгливый окрик Эстер Борисовны:

— И куда это вы собрались?

— Наверх. Я хочу Марине дом показать…

— А кто разрешил чужим людям квартиру показывать? Я тебе говорила: гости будут только в столовой. И никаких спален, залов и библиотек. Все понятно?

— Да. — Димка обреченно кивнул.

— И займись Тамарочкой, она скучает! Неприлично оставлять гостей.

Последнее замечание оба пропустили мимо ушей.

— Ничего страшного, — кинулась успокаивать друга Маринка, — подумаешь! Что я, домов не видала? Пойдем на диванчике посидим поболтаем.

Они опустились на низкий диван в углу столовой. Взрослые разговаривали о чем-то своем, с ними же маялась и несчастная Тамарочка, время от времени кидавшая на парочку испепеляющие взгляды. Маринка обратила внимание на цветную фотографию молодой женщины с грудным младенцем на руках. Димка поймал ее взгляд.

— Это отцова Татьяна с Алешкой, — сказал он равнодушно. Маринка обвела глазами зал:

— А где же фотографии твоей мамы? Они, наверно, у тебя в спальне? Я так хочу посмотреть на твою маму!

В этот момент сбоку снова нависла Эстер Борисовна:

— О чем это вы тут разговариваете?

— Я просто спросила Диму, где фотографии его мамы.

— В этом доме нет фотографий покойной! — отрезала бабушка. — Здесь продолжается жизнь! И нечего травмировать душу моему внуку ненужными воспоминаниями!

— Она заставила меня убрать все ее фотографии, — шепотом сказал Димка, когда Эстер Борисовна удалилась. — Она хочет, чтобы мы называли Татьяну мамой…

Они помолчали несколько минут, а когда снова разговорились, потерявшая терпение Эстер Борисовна строго показала Димке из-за стола на большие напольные часы. Он засуетился:

— Пойдем, Маринка! Я тебя провожу…

После этого дня рождения в душе у Маринки остался нехороший, горьковатый осадок, который она всячески пыталась побороть. Как будто крошечная трещинка, еще не заметная глазу, пробежала по их с Димкой солнечному, радостному миру.

В конце мая Димка вместе с Наташкой отправился в Москву: из Америки приехали Лев Дмитриевич и Татьяна с ребенком. Маринка этим летом не поехала в лагерь, осталась в городе, поскольку нужно было нянчиться с Кристинкой. С деньгами стало совсем плохо, мать вышла на работу, так что теперь она, как старшая сестра, была вынуждена целыми днями заботиться о младшей. Но Маринке это было в радость: как-то так получалось, что она всегда была в центре всех дворовых игр и детских развлечений. Когда они гуляли с Кристинкой на детской площадке, на Маринке висело обычно еще двое-трое малышей, — чужие родители и бабушки частенько просили ее присмотреть за их чадушками.

В конце июня Маринка получила от Димки короткое, спокойное письмо в несколько строк, в котором он сообщал ей, что у него все хорошо и они вместе с отцом, Татьяной и детьми уезжают на юг. Ни одного вопроса — как там она, что у нее… Маринке взгрустнулось, но ненадолго. Во-первых, не давала скучать требовавшая каждую минутку ее внимания Кристинка. Во-вторых, в последнее время сильно осложнились ее отношения с Николаем. Он находил любую мелочь, чтобы только прицепиться к падчерице, задеть ее. То каша у Кристинки не такая, то гуляли долго, то ужина нет. Однажды он завалился домой днем, сильно пьяный, и неожиданно полез к падчерице с поцелуями. Маринка отшатнулась:

— Ты что… дядя Коля! Иди проспись!

— Нет уж, попалась, вертихвостка! Думаешь, можно просто так мужикам голову морочить?

Николай навалился на нее всем своим массивным телом, Маринку обдало ядовитой волной перегара.

— Да что ты делаешь! — Девушка отбивалась от его объятий как могла. — Прекрати немедленно!

Завязалась самая настоящая драка. Николай вцепился Маринке в волосы, пытался притянуть ее к себе. Падчерица упиралась руками ему в грудь.

— Ну не строй из себя недотрогу! Я про тебя все знаю! Как ты там со своим Димочкой…

Наконец Маринке удалось повалить Николая на кушетку на кухне, где он моментально и захрапел. Она вышла в ванную и умылась. Омерзению ее предела не было. Часа через три проспавшийся, злой Николай подошел к ней и свирепо посмотрел в глаза.

— Матери что скажешь — убью!

Маринка промолчала, быстро обошла Николая, не глядя на него, торопливо одела Кристинку и вышла с ней на улицу. Она думала и думала о том, как ей быть, и казалось, что этому кошмару не будет конца. Понятно было, что матери ничего говорить нельзя, — она и так вся издерганная… Вечером за столом под напряженным, нервным взглядом Николая девушка сделала вид, что ничего не произошло. Но с отчимом после этого разговаривать практически перестала.

Сцепив зубы, Маринка терпела все, что было вокруг, и старалась думать о том времени, когда у них с Димкой будет их собственный дом, в котором всегда будут царить любовь и уют. Николая и таких, как он, она на порог не пустит! Только эти мысли и спасали ее тогда, не давали увязнуть в сером и безнадежном, как болото, быте.

 

Глава 2

ВЗРОСЛЫЕ ПРОБЛЕМЫ

Душное, жаркое лето промчалось быстро. Первое сентября Маринка с Димкой встретились так, как будто не виделись сто лет. Глубоким внутренним чувством Маринка как-то сразу поняла, что и он тосковал по ней, хотя отчаянно старался не показывать вида, специально держался немного надменно и отстранение Но теперь девушка уже знала, что у него всегда бывает так после долгих разлук: ему нужно время, чтобы заново приблизиться, раскрыться… Такие уж они, эти мужчины. Быстро отвыкают от близких.

Димка теперь был почти на голову выше подруги, черты его лица стали немного резче — он повзрослел. Маринка просто любовалась своим героем. Он привез ей тогда целый мешочек американских конфет в ярких обертках и жевательной резинки. Она тогда толком и не распробовала гостинцы: что-то раздала девчонкам в классе, а остальное принесла Кристинке и детишкам во дворе. Это был первый и самый сладкий за всю жизнь подарок любимого. Значит, думал о ней, значит, хотел сделать приятное! Маринка просто летала от таких мыслей.

Его отец и Татьяна с маленьким Димкиным братом приехали в город погостить на несколько дней, а потом должны были снова уехать в Америку. Местные жители относились к ним теперь почти как к инопланетянам: нечасто вот так запросто встретишь на улице людей, которые побывали в Америке! Новый Димкин фотоаппарат с цветной пленкой, его иностранные ручки и брелки мгновенно стали предметом зависти всей школы.

— Небось надарил тебе всего, — говорили Маринке одноклассницы, — а ты нам просто не показываешь. Знала, кого выбрать!

Маринка только плечами пожимала да руками, смеясь, разводила. Она с некоторых пор стала замечать, что на Димку заглядываются не только одноклассницы, но и девочки из старших классов. Это было ей приятно, но где-то глубоко внутри немного тревожило, хотя она и верила в их с Димкой отношения безгранично. Даже непримиримая Вика сменила вдруг гнев на милость.

— А пожалуй, ты права была, что его подцепила, — рассуждала она, — какая ты оказалась умная! Я бы никогда не подумала, что у него так все сложится… Олух такой был!

Они словно не могли оторваться друг от друга. Едва успевали расстаться после школы, как Маринка бежала из дома к телефонному автомату набрать заветный номер и услышать родной голос. А он… Почти каждый вечер Димкин камушек летел к ней в окно, и Маринка, едва накинув на плечи плащ, летела ему навстречу. Ради этого она готова была терпеть и ночные скандалы с матерью, и ругань Николая. Но что бы кто ни говорил, уж она-то точно знала, что ничего порочного между ней и Димкой нет — только прогулки под луной, опавшие, шуршащие под ногами листья в осенних аллеях да их близость друг к другу — первая, безотчетная, безграничная. Может быть, это самое главное, что когда-либо случалось в ее жизни…

В один из таких вечеров они, обнявшись, сидели на скамеечке около единственного в городе фонтана, и Маринка, пребывая в самом романтичном расположении духа, фантазировала вслух и торжественно объявила:

— Димка! Я хочу родить тебе много детей! Двоих! Нет — троих, четверых! Чтобы у нас с тобой был большой, уютный дом и по нему всегда бегали дети. А я ждала бы тебя с работы, пекла бы пироги и была всегда такая счастливая — вот как сейчас!.. Сегодня удивительный день — все желания сбываются! Ты меня любишь? — спросила она, помолчав немного.

— Конечно, Маринка! Разве я сидел бы тут с тобой, если бы было иначе?

— Тогда почему ты молчишь про будущее? Никогда мне не говоришь, что у нас дальше?.. Ты вслушайся только… — И она нараспев произнесла: — Марина, Дмитрий! Это же настоящая музыка. Как Елена и Ахиллес! Даже имена у нас неслучайные, как два сцепленных звена! Помнишь царевича Димитрия и Марину Мнишек? Такая красивая, трагическая любовь! Только у нас она обязательно будет счастливая!

— Ну, может быть, и будет, не знаю я. — Димка потупился. Его явно утомлял этот разговор. — Только ты же сама понимаешь, что мне надо сначала доучиться и закончить школу, потом поступить в университет в Москве, потом его тоже блестяще закончить. Потом аспирантура, хорошая работа… А вот потом у нас все будет! Может быть…

— Но я же не выдержу так долго! Я хочу сейчас быть с тобой каждый день, каждую минуту!

— Но папа мне говорит, что я должен именно так себя вести, если хочу сделать хорошую карьеру, как у него. Он обещал мне помочь устроиться в Москве. К моменту поступления в университет у меня там уже и квартира своя будет…

— Нет, нет, нет! Это все неправильно! — взвилась Маринка. Уже знакомый неприятный испуг сжал ей сердце. — Если ты меня любишь, то поклянись прямо сейчас…

— Поклясться? Маринка, да в чем?

— Клянись, если любишь! — Ее глаза горели как два черных уголька, длинные темные волосы разметались по плечам. Она была очень похожа на полубезумную ворожею-цыганку.

— Ну ладно, хорошо, клянусь! Ты какая-то странная в этот вечер…

— Повторяй за мной и смотри мне прямо в глаза. — Маринка взяла его ладони в свои. Они были очень горячие. — Я, Дмитрий Соловьев, клянусь сегодня, тридцатого сентября, Верой, Надеждой, Любовью и матерью их Софией, что возьму в жены тебя, Марину Смирнову, как только мне исполнится девятнадцать лет. И никакие люди, города, проблемы нас больше не разлучат. Мы будем жить долго и счастливо…

— Долго и счастливо, — медленно, как под гипнозом, повторял Димка.

— Уф, теперь все! — Маринка шумно выдохнула. — После этой клятвы я уже ничего не боюсь. Но гляди, если обманешь меня, плохо будет нам обоим! Обратного хода у таких слов нет.

Побледневший Димка странно замер и словно потерял дар речи. Впрочем, он всегда был слишком впечатлительным к женским странностям. В конце концов он испуганно поежился, как будто очнувшись.

— Пойдем, Маринка, поздно уже. Меня дома ругать будут, — тихо сказал он и встал со скамейки, зябко кутаясь в куртку.

— Теперь никто нас не разлучит, — убежденно повторила Маринка. — Лишь мать сыра земля.

Дома девушку встретила злая, усталая мать. Она снова поругалась с Николаем из-за денег.

— Где тебя снова носило так поздно? Кристинкой было некому заниматься!

— У Вики была, уроки делала, — привычно соврала Маринка.

— Знаю я твои уроки! — взорвалась мать. — С Димкой своим небось опять валандалась… Ох, доиграешься, девка!

— Да-да, точно доиграется. — Полупьяный Николай выполз из комнаты. — В подоле как пить дать принесет! Никто с тобой нянчиться не будет! На улицу пойдешь, потаскушка!

Маринке захотелось со всего размаху залепить Николаю пощечину, но она лишь распахнула входную дверь и вылетела назад в коридор, где на холодных, грязных ступеньках и просидела несколько часов.

— Хватит уже дуться, входи, — ближе к полуночи позвала ее мать. — Спит он уже.

Маринка тихой мышкой прошмыгнула домой, умылась и легла на кушетку. Спокойствия как не бывало. Под тонким одеялом было очень холодно. Одно только и служило утешением — Димкина нечаянная клятва.

…B октябре на свой день рождения Маринка решила устроить настоящий взрослый праздник. Она все лето откладывала гроши в копилку и отчаянно экономила, чтобы можно было накрыть праздничный стол и пригласить домой всех, кого она хотела. В первую очередь — Димку! Все складывалось очень удачно. Мать с мужем и Кристинкой удалось спровадить к какой-то тетке Николая в деревню на выходные, так что квартира была в полном Маринкином распоряжении. Целую субботу девушка наводила там порядок и сама готовила угощения. Конечно, самым долгожданным гостем должен был стать Димка. Только для него она наряжалась и, проснувшись в воскресенье в семь утра, завивала длинные волосы. Пришли все приглашенные: и одноклассники, и ребята из двора, — маленькая квартира гудела как улей от двух десятков молодых голосов. Начинался праздник очень весело. Кто-то принес вино и шампанское. Маринка, правда, нервничала немного, что Димка опаздывает, но от этого только раззадоривалась. С первых минут, видя Димкино отсутствие, за ней приударил Алик, парень из двора на целых три года ее старше. Он подливал ей в бокал дешевое вино и шептал на ухо что-то сладкое. Маринка отстранялась и краснела. Это было незнакомо, но чертовски приятно! Вот уже и выпили, и поели, а самого дорогого гостя все было. Не на шутку обеспокоенная Маринка, хлебнувшая уже изрядно вина, попросила Вику развлечь ; ; гостей, пока она сбегает позвонить Димке. — с ним что-то случилось? Он должен был прийти!

— А может, он забыл. Или у него нашлось более важное дело… Или просто раздумал, — с ехидным прищуром глядя на Маринку, протянула Вика.

— Этого не может быть! — вспыхнула та и, накинув пальто, выбежала на улицу.

— Запахнулась бы — из-за своего Димки, — закричала ей вслед Вика. Очередь у автомата казалась невыносимо длинной. Какой-то пенсионер нудно обсуждал с врачом все свои болячки. Потом дамочка в шляпе долго хвасталась кому-то первыми шагами своего самого гениального в мире дитяти. Сопливый мальчик из соседнего дома канючил, чтобы его отпустили на прогулку… Наконец очередь дошла до Маринки. С выпрыгивающим из груди сердцем она набрала знакомый номер и пару тревожных минут слушала длинные гудки. Трубку сняла Эстер Борисовна.

— Здравствуйте, а Диму можно услышать?

— А кто это?

— Марина Смирнова… Я ждала его сегодня надень рождения, а он почему-то не пришел…

— И не придет! — холодно ответила Эстер Борисовна. — Он с родителями уехал в Москву.

— В Москву? Быть не может! Еще вчера мы разговаривали…

— Я все сказала. До свиданья. — Димкина бабушка положила трубку.

Слезы хлынули у Маринки из глаз. Она стояла за мутным стеклом автомата с трубкой в руках, не понимая, где верх, где низ, как будто из-под ног у нее вышибли почву.

— Девушка, вы поговорили? — В стекло постучал монеткой гражданин в шляпе. — Нас тут еще много стоит…

— Да пошли вы все!.. — Девушка со всего размаху ударила трубкой по автомату. Обычно Маринка такого себе не позволяла, но сейчас был особый случай. — Ничего, подождете.

Она еще раз набрала Димкин номер. Не дожидаясь, пока Эстер Борисовна закончит свое тягучее «ааале», Маринка сразу начала на нее кричать. Непонятно, что на нее вообще нашло, но остановиться было невозможно.

— Я знаю, это все вы подстроили! Это вы специально сделали так, чтобы его увезли! Но я вам говорю, что ничего у вас не получится, ничего! — Маринка размазывала по щекам мамину старую тушь. — Вот увидите, у нас с Димой все обязательно будет хорошо! Хотите, я докажу? Скажите мне его адрес в Москве! Я сейчас же туда поеду!

— Ничего я тебе не скажу. И ты еще пожалеешь об этом разговоре, деточка. К тому же ты, кажется, пьяная… Как только наглости хватило мне звонить! — Эстер Борисовна бросила трубку.

Маринка пулей вылетела из автомата. Она бесцельно бродила одна по улицам городка, даже не замечая того, что замерзает. Ее распирало от горькой, несправедливой обиды. Сколько слонялась она так по окрестностям — бог весть. Когда вернулась домой, веселье было в самом разгаре. Отсутствия именинницы никто даже не заметил. В центре внимания была Вика, которая, завернувшись в большой платок Маринкиной мамы, громко и фальшиво пела, изображая популярную исполнительницу. Алик бурно аккомпанировал ей на гитаре. В комнате и в коридоре танцевали, душно пахло сигаретами. Какие-то парочки обнимались в углу. Маринка посмотрела на все это минуту-другую, прямо из бутылки допила остатки дрянного красного вина, закрылась в ванной и долго-долго держала голову под ледяной водой, чтобы прийти в себя. Вскоре начали стучать соседи и требовать прекратить безобразие. Через час-другой, кое-как выпроводив все еще не угомонившихся гостей, девушка упала на диван и зарыдала. Одна среди грязной посуды, окурков, объедков… Впрочем, нет, не одна. С кухни, пошатываясь и виновато глядя на хозяйку, неожиданно вышли ее одноклассники — Ольга Маслова и Борька Смелое. Они оба были сильно пьяные и какие-то встрепанные. При виде Маринки оба густо покраснели.

— Ну мы пошли, что ли… Извини, что задержали…

— А, это вы? Ничего, идите…

Маринка даже представить не могла, чем именно эта парочка занималась на кухне. Наверно, просто засиделись…

— Там еще Вика спит. — Ольга обернулась в дверях.

— Ладно, пускай спит.

Маринка снова постаралась взять себя в руки. Завтра утром возвращаются мама с Николаем и Кристинкой. Надо прибраться, чтобы они ничего не заметили. Она вздохнула, оглядела оставленное безобразие, хлебнула из-под крана воды и высоко подняла заколкой тяжелые волосы. Голова гудела, но дел предстояло много — некогда расслабляться! Маринка принялась за уборку. Спустя пару часов очнулась Вика.

— Ну что, отлично повеселились, — произнесла она, лениво плеская в лицо воду. — Только пить очень хочется!

— Да… — отстраненно отозвалась Маринка.

— А что твой, так и не нашелся? У зазнобы небось какой застрял?

— Нет, в Москву с отцом уехал. — Маринка пропустила колкость мимо ушей.

— Так сильно тебя поздравить хотел, что в Москву уехал! — прыснула Вика. — Да ты только не переживай, ерунда это все. Я тебе сразу говорила, что он урод. Мужики все такие: сначала пообещает, а потом слиняет…

Маринка бросила тряпку и, расплакавшись, бессильно опустилась на мокрый пол.

— Ну что ты плачешь по нему, дурочка? — Вика подошла сзади и уселась рядом, обнимая подругу. — Зачем он тебе вообще нужен? Без него все так хорошо, спокойно было… Ты была всегда веселая, пела, танцевала, много времени со мной проводила, не то что теперь! Тьфу! Какие же у тебя шикарные волосы! — Вика вкрадчиво обняла Маринку, вытащила ее заколку. Волосы тяжелой волной упали Маринке на лицо. — Ты вообще такая красавица — тебе в кино сниматься надо!

Вика поцеловала ей сначала спину, потом плечи. Маринка сидела отрешенная, но, когда почувствовала горячий поцелуй у себя на лице, отпрянула:

— Ты что, с ума сошла? Пьяная, что ли?

— Я — нисколько. Это ты пьяна и слепа от своей дурацкой любви. Настолько, что даже не видишь, что у тебя под носом происходит. Вон Борька с Ольгой — они у тебя на кухне вообще…

— Вика, прекрати болтать. Мне надо убираться, а то не успею. Иди домой поспи!

— Да ладно, хватит уже из себя целку строить! Все в школе знают, чем вы с Димкой занимаетесь, когда вдвоем остаетесь!

— Вика!

— Ладно, ухожу, уже ухожу. Извини, я, наверно, действительно тебе все это зря сказала. Ты же такая впечатлительная…

И Вика, пошатываясь, удалилась. Маринка осталась довершать уборку и мыть посуду. В ту ночь она так и не ложилась. Зато наутро, слава богу, мать ничего не заметила…

Димка вернулся из Москвы только через два дня. С виноватым лицом подошел к подруге на перемене:

— Слышь, Марин! Ты обиделась на меня, да? Я не хотел… Я знал, ты ждешь, но что я мог поделать — меня поздно вечером в субботу увезли… Родителям надо было в Москву, им снова в Америку уезжать скоро…

— Знаешь, меня это все не очень интересует, — с вызовом ответила девушка.

— А я думал, ты переживаешь, — помялся Димка. — Бабка сказала, что ты мне, пьяная, звонила и ругалась. Она такую истерику устроила по этому поводу…

— Да, я немного выпила. — Маринке уже попала под хвост вожжа. — Просто мне было очень весело на дне рождения. Мы все пили, танцевали и прекрасно себя чувствовали!

— Точно-точно, — встряла подслушивавшая разговор с самого начала Вика. — Напились — ужасно. Голова до сих пор болит. А за Маринкой так Алик из двора ухаживал! Серенады ей пел…

— Ах так!

— Конечно! — Маринка вздернула подбородок и развернулась к Димке спиной. — А что, нельзя? Ты думаешь, ты один на свете такой замечательный? Ничего подобного!

Только сейчас она обратила внимание, что за их беседой с любопытством наблюдает уже чуть ли не весь класс. Девушка вспыхнула и молча села на свое место, уставившись в раскрытый на случайной странице учебник.

С Димкой они вскоре помирились и вроде забыли про дурацкий разговор, но этот проклятый день рождения стал водоразделом, после которого в жизни Маринки все пошло наперекосяк.

Как это всегда бывает, гром грянул неожиданно. Маринка, погруженная в свои мысли и переживания, не сразу обратила внимание на то, что кое-кто в классе несколько дней подряд беспокойно шушукается, а классная руководительница ходит бледная как полотно и периодически перед уроками глотает валокордин. Ольга уже несколько дней отсутствовала в школе, а обычно добродушный и спокойный Борька Смелов ходит нервный и злой. В один из дней к Ирине Николаевне пришли Ольгины родители и надолго закрылись с ней после уроков. С Маринкой они отчего-то впервые в жизни не поздоровались, прошли мимо с каменными лицами.

— Что это с ними? — спросила девушка у Димки.

Тот как-то странно посмотрел на нее, секунду поколебался и пожал плечами:

— Не знаю…

Дальше — больше. На следующий день после уроков Ирина Николаевна попросила Маринку задержаться. Классная сильно нервничала и теребила в пальцах носовой платок.

— Мариночка, — сказала она, и голос ее дрогнул, — ты можешь быть со мной абсолютно откровенной?..

— Да что случилось-то, Ирина Николаевна? — весело спросила Маринка, еще ничего не понимая.

Преподавательница наконец взяла себя в руки:

— Расскажи мне, пожалуйста, что происходило на твоем дне рождения…

Маринка удивленно посмотрела на Ирину Николаевну. Ей совсем не хотелось вспоминать о том злополучном дне.

— А что там могло происходить? Все как обычно. Я накрыла стол, пришли друзья, одноклассники, попраздновали, разошлись. А в чем дело-то?

— Марина, скажи честно, вы пили спиртное? Девушка на секунду замялась:

— Да, Ирина Николаевна, пили. Кто-то принес пару бутылок. Но оно совсем легкое было… Вино или шампанское… Даже не помню.

— Так-так… А твои родители были дома?

— Нет, конечно. Мама, отчим и сестра уехали специально, чтобы не мешать нам…

— Понятно. — Ирина Николаевна печально покивала головой. — А что вы там еще делали?

— Да ничего особенного! Ели, танцевали, разговаривали…

— А Борис с Ольгой?..

— Были, веселились как все… Потом ушли. С ними что-то не так? Ольги неделю уже в школе нет…

— Это не обсуждается! — трагическим голосом сказала учительница. — Ты свободна, Смирнова! Завтра — твою мать в школу!

— Зачем?

Но Ирина Николаевна больше ничего не сказала и отвернулась к окну, вытирая глаза платком.

— Что случилось-то, понять не могу! — взволнованно размахивала руками Маринка, когда они с Димкой шли в этот день домой. — Ничего не понимаю! Ирина психует, зачем-то мать в школу вызвала…

Димка вдруг остановился и внимательно посмотрел на подругу.

— Ну что ты так на меня смотришь? — не выдержала она.

— Маринка, скажи, ты правда такая наивная или не понимаешь ничего? Может, ты притворяешься?

— Что я должна понимать? Может, хоть ты мне объяснишь? Димка поколебался и замялся, нерешительно бормоча:

— Да я сам толком ничего не знаю. Меня же тогда вообще с вами не было… Я в Москве с отцом был… Ты у Вики спроси, она тебе точно расскажет. Ладно, пока! Я сегодня вечером не смогу к тебе зайти — по геометрии много задали…

— Пока… — Маринка была разочарована.

Вечером она места себе не находила, моталась из угла в угол. Вышла было позвонить Димке, но он, промямлив что-то невнятное, быстро повесил трубку. Наверно, был очень занят. Ближе к ночи она подошла к матери:

— Мам, тебя Ирина Николаевна в школу вызывает, поговорить с тобой хочет!

— Что там еще? — устало спросила мать. Она в жизни не ходила на родительские собрания, и классную видела всего один раз — когда та четыре года назад приходила к ним домой познакомиться.

— Я не знаю…

— Не пойду, некогда мне! — заявила мать. — Николай у нас глава семьи, вот пусть он и идет…

Николай недовольно пожевал губами, но выбора у него не оставалось.

— Это мой отчим Николай, — представила его Маринка на следующей день осунувшейся, бледной классной.

— Ирина Николаевна, — машинально представилась та в ответ. — Смирнова, а почему мама не пришла?

— Она очень занята. Работает много, и еще у нас ребенок маленький, — сообщил Николай. — А что, собственно, натворила наша проказница?

Отчим смерил Маринку уничижительным и насмешливым взглядом. Она вжала голову в плечи.

— Ничего-ничего, — вдруг замахала руками учительница. — Она очень хорошо учится, прилежная, умная девочка…

— Вы меня за этим вызвали?

— Оставь нас, Марина, — упавшим голосом сказала Ирина Николаевна.

Вечером подвыпивший Николай встретил Маринку с ремнем. Мать лежала на кровати с мокрым полотенцем на голове. Кристинка заливалась плачем.

— Ну что, допрыгалась, стрекоза? — Николай попытался ударить девушку, но ремень скользнул по ноге, практически не причинив боли.

Маринка отскочила в сторону. Ремень свистнул еще раз и обжигающе полоснул по лицу.

— Как мы с матерью теперь людям в глаза смотреть будем? Опозорила нас на весь город! — На этот раз ремень больно ударил по плечу.

— Не смей трогать мою дочь! — Ивановна, пошатываясь, встала с постели и загородила Маринку. — Не смей прикасаться к ней!

— Мало ты ее, видать, ремнем воспитывала! Она у тебя сучка, подстилка! Я тебе когда говорил — догуляется она! — Николай все еще пытался дотянуться до Маринки ремнем. — Устроила бардак в нашей квартире! Стыда никакого нет!

Девушка всхлипнула и опрометью бросилась вон из дома. Вслед ей полетели грязные ругательства. Немного успокоившись, Маринка направилась к Вике, чтобы выяснить для себя наконец, что происходит. После дня рождения отношения девушек стали прохладными, но, поколебавшись, Маринка все же решила, что должна во всем разобраться. Дома у одноклассницы были гости, играла музыка.

— А, это ты! — удивилась Вика, увидев в дверях Маринку. — Ну проходи… Что это у тебя с лицом?

— Так, упала, поцарапалась. Я ненадолго. — Девушка помялась у порога. — Мне нужно с тобой поговорить.

Они сели на кухне. Вика по-хозяйски развалилась на стуле и закурила.

— Тебе не предлагаю, ты же у нас такая правильная — не куришь, почти не пьешь!

Маринка проглотила колкость.

— Вика, объясни мне, что происходит!

— Происходит? Где? — картинно оглядевшись, удивилась Вика и выпустила тонкое колечко дыма. — У меня все в порядке!

— Не строй из себя дурочку! — взорвалась Маринка. — Давай рассказывай! Почему на меня все так смотрят? Почему Ольгины родители с нашей классной три часа сидели? Почему мою мать в школу вызывали?

Тут Вика начала громко смеяться:

— Ладно, хватит из себя блаженную строить! Доигралась ты. И вы с Димой тоже доигрались. Думаешь, можно безнаказанно трахаться у всех на глазах, да еще и других подначивать?

Маринка вскочила и залепила Вике звонкую пощечину. Та схватилась за щеку и, визжа, продолжала кричать Маринке в лицо:

— Это на вас Ольга с Борькой насмотрелись! Такая сладкая парочка — везде за ручку, везде вместе! Дима — мой родной, моя душа, сюси-пуси! А у них так не получилось! Залетела Ольга! С первого раза, который у тебя дома был, залетела! И не надо делать вид, что ты тут ни при чем.

Маринка стояла, как будто ее оглушили.

— Что ты имеешь в виду? — уже тихо переспросила она.

— Ольга беременная, сейчас она в больнице. Ей должны сделать аборт…

— Аборт? Зачем аборт?

— А зачем ей ребенок в пятнадцать лет?

Вика уже пришла в себя и снова развалилась на стуле. Маринка стояла рядом как побитая.

— Ну ладно, я пойду…

— Иди-иди, тебе есть о чем подумать! Это ты во всем виновата!

Как Маринка спустилась с четвертого этажа по лестнице, вышла на улицу — она не помнила. Ноги были ватные, голова гудела. Несколько раз она подскользнулась на раннем льду и даже упала. «Нет, это все неправда! — думала она. — Я же видела, как они выходили от меня. Ничего не было, они просто сидели у меня на кухне, пили чай. Там еще Вика спала. Точно, Вика! Они бы не стали при ней…» Мысли в голове Маринки отчаянно сменяли одна другую. Нет, это все бредни. Она слишком хорошо знает Ольгу, и Борьку знает. Они не такие. Не смогли бы… Они просто пили чай! Вдруг она поняла, что должна делать. Срочно! Надо бежать в больницу, увидеть Ольгу, поддержать ее! Они же обе знают, что ничего не было! И она как ошпаренная припустила по улице.

Но было уже поздно, и она долго судорожно колотилась в закрытую деревянную дверь приемного покоя:

— Откройте, откройте скорее!

— Кто там еще? — наконец выглянула в окошечко строгая пожилая нянечка в очках.

— Вы понимаете, мне срочно надо в больницу, к однокласснице!

— Приемные часы с двенадцати до семнадцати. Сейчас почти девять вечера… Приходите завтра!

— Но я не могу завтра! Мне очень нужно с ней поговорить. — Маринка прислонилась к стене. Вдруг снова навалилась усталость, на глазах выступили слезы.

— Дочка, да на тебе лица нет! — открывая дверь, всплеснула руками нянечка. — К кому ты пройти-то хотела?

— К Ольге Масловой!

Нянечка наморщила лоб, силясь вспомнить.

— А отделение у нее какое?

— Не знаю я… — Тут Маринка уже начала всхлипывать в голос, слезы ручьями потекли по лицу. Она сползла по стенке больницы и села на промерзшее крыльцо.

— Господи, да что с тобой! Давай проходи, горемычная. — Нянечка почти силком втащила Маринку внутрь. — Отыщем сейчас твою Маслову.

Пока нянечка водила пальцем в каком-то толстом журнале, Маринка сидела на стуле и приходила в себя. Сейчас, сейчас все выяснится! Что нету никакой беременности. Она начала дрожать от нетерпения.

— Нашли твою Маслову, — как-то медленно сказала нянечка, пристально глядя из-под очков на Маринку, — в восьмой палате она. Да погоди ты! У тебя все лицо расцарапано. Били тебя, что ли? Дай промою! И сними пальто, халат накинь. Не ходят у нас в больнице в верхней одежде.

Нянечка извлекла откуда-то «пробирку, смочила ватку и протерла девушке лицо спиртом. Маринка глубоко вдохнула и поморщилась от шипучей боли.

— Где это тебя так угораздило?

— Да так, упала на улице. Скользко сейчас. Ну я пойду…

— Ишь торопыга. Смотри мне, снова убьешься! — погрозила ей нянечка. — Тебе на второй этаж и направо. И через десять минут — марш вниз! Больным скоро спать пора…

Маринка уже бежала по лестнице наверх. Она заглянула в восьмую палату — там лежало человек пять разновозрастных дам. Девушка растерянно остановилась на пороге и не сразу узнала среди них Ольгу.

— Вы к кому это в такое неурочное время? — удивленно спросила одна из женщин. Она сидела на кровати в спортивном костюме и грызла яблоко. Остальные не обратили на Маринку никакого внимания: одна вязала, другая спала, третья читала…

— Я к Ольге Масловой!

Тут Маринка увидела, как отрешенно сидевшая к ней спиной у окна больная вздрогнула и обернулась. Это была она, Ольга. У Маринки душа ушла в пятки: за неделю отсутствия одноклассница сильно осунулась, под глазами залегли глубокие синие круги.

— Ах, ты к этой… — Женщина с яблоком язвительно прищелкнула языком и нехорошо засмеялась.

— Оля, привет! — Маринка быстро подошла к подруге и присела к ней на кровать. — Что случилось? Тебе плохо?

— Всем бы тут так плохо было, как ей! — снова едко заметила женщина с яблоком. Остальные больные зашушукались.

— Ты что, не знаешь? Зачем ты пришла? — одними губами спросила Ольга.

— Проведать тебя! А то ты куда-то пропала, никто не говорит, что с тобой. Я волновалась…

— Давай выйдем отсюда, постоим в коридоре, — прошептала Маслова, глазами показывая на соседок по палате. Все они оставили свои дела и с интересом прислушивались к их разговору.

— Конечно! Тебе помочь?

Ольга отрицательно помотала головой. Они вышли в коридор, Ольга прикрыла дверь в палату.

— Так что с тобой? Скажи, я волнуюсь! Маслова опустила глаза и помолчала.

— У тебя случайно сигарет нет? Мне тут курить не разрешают, а так хочется…

— Оля…

— Ну не спрашивай меня ни о чем, пожалуйста! И так тошно! — умоляюще произнесла Ольга, и в глазах ее блеснули слезы.

— Ну что ты, Оленька! — Маринка испугалась и обняла одноклассницу. — У тебя же ничего страшного?

Маслова высвободилась и еще раз внимательно посмотрела на Маринку. Той стало не по себе от этого тяжелого пытливого взгляда. Что-то в Ольге сильно изменилось. Раньше она была веселой и легкой, а теперь…

— Нет, страшного ничего, — медленно проговорила Ольга, продолжая испытующе глядеть прямо в глаза Смирновой, — обычное воспаление придатков… Это иногда бывает у женщин.

Она говорила так, словно каждое слово давалось ей с трудом. Маринка не выдержала и отвела глаза.

— Воспаление придатков? — еще не веря своим ушам, переспросила она.

— Да, запущенное, поэтому пришлось лечь в больницу… А ты что думала? — вдруг спросила она, с вызовом глядя Маринке в глаза.

— Я… — Маринка растерялась и опустила глаза. — Я ничего не думала. Я просто пришла узнать…

— Узнала? — резко произнесла Маслова. — Вот и хорошо. А теперь иди домой. И больше не надо ко мне приходить! Смелову тоже ничего не говори. Я скоро вернусь в школу.

— Хорошо… — Маринка была удивлена таким тоном Ольги. — Спокойной ночи! Выздоравливай!

— Спасибо!

Ольга ушла в палату. Из-за двери раздался дружный хохот. Маринка растерянно спустилась на первый этаж, сняла халат, надела пальто.

— Ну что, пообщалась со своей Масловой?

— Да, — рассеянно произнесла Маринка, — спасибо вам!

— Если захочешь еще прийти, то у нас есть часы для посещения…

— Да-да, конечно! До свидания!

Когда за ней закрылась больничная дверь, Маринка постояла еще несколько минут на крыльце, вдыхая холодный, свежий воздух. С Ольгой все равно что-то не так, но к больному человеку нужно проявлять снисходительность, решила она в конце концов. Но ужасные вещи, которые она слышала от Вики, — это полная чушь! А ведь она уже почти поверила во все это, какой стыд! Краска залила лицо. Сделавшая для себя все выводы, успокоенная Маринка быстро пошла по направлению к дому, но чувство неловкости, оставшееся после встречи с Олей Масловой, не проходило.

На следующий день с утра Маринка слегка припоздала в школу. Когда пришла, все уже были на своих местах и поджидали учительницу, которая тоже задерживалась. Группа ребят окружила Вику и что-то оживленно обсуждала. Рослый Борька Смелов сидел на задней парте, весь съежившись и закрыв уши руками. Он смотрел куда-то под ноги. Его коротко стриженный затылок топорщился беспомощно и жалко. Маринка прислушалась. Со смехом и сальными шуточками одноклассники обсуждали беременность Ольги и возможные последствия в связи с этим для нее и Борьки, в том числе исключение обоих из школы. Смирнова со злостью швырнула набитый учебниками портфель в проход между партами и подошла к одноклассникам.

— Как вам не стыдно! Вы же готовитесь вступать в комсомол! — громко сказала она.

— А что тут такого? — нагло поинтересовалась Вика. — Мы только обсуждаем то, что есть на самом деле… Бедная Оленька! Ты создала ей такие условия… Ей-то никакого комсомола больше не видать с такой биографией! Даже Борькин папа из райкома помочь не сможет!

Тут Маринка снова не выдержала и собралась было снова отвесить Вике пощечину. Но та взвизгнула и отскочила.

— Ненормальная! Психичка!

— Ну что ты, что ты! — к ним подбежал Димка и обхватил Маринку, пытаясь отвести в сторону.

В классе повисла оглушительная тишина. С задней парты приподнял голову Борька и внимательно посмотрел на нее. Он как будто по-новому узнавал свою одноклассницу.

— Слушайте все! — медленно и отчетливо сказала Маринка. — Все, что говорится сейчас здесь про Маслову, — это гнусные сплетни, за которые всем должно быть стыдно, особенно тем, кто их придумал! — Она выразительно посмотрела на Вику. — Я вчера видела Ольгу. Она действительно серьезно больна. Но вместо того чтобы помочь ей и посочувствовать, вы очерняете ее! Если вам не все равно, что чувствует сейчас ваша одноклассница, которая лежит в больнице, то немедленно прекратите распространять эти глупости, которые являются абсолютной ложью! — Она говорила так взросло убедительно, что все одноклассники слушали ее как зачарованные. Многие покраснели и опустили глаза в пол. Только Вика, не отрываясь, смотрела на Маринку удивленно и холодно.

— Так она действительно болеет? — сочувственно переспросил кто-то.

— Да, но скоро уже вернется в школу. И если вы не последние сволочи, то не нужно никогда говорить с ней или еще с кем-либо о ее болезни. Она сама так просила. Болезнь — это неприятная личная проблема, которую не всегда обсуждают даже с самыми близкими людьми… Пожалейте Ольгу! А если бы с вами такое случилось?

Тут Смирнова поймала отчаянный Борькин взгляд с задней парты. В нем было столько преданности и благодарности, что ей стало неловко и она отвела глаза. В это самое мгновение в класс, запыхавшись, вбежала взъерошенная математичка.

— Это что за митинги посреди урока? — с порога завизжала она. — Ну-ка быстро все по местам!

Тут она споткнулась о портфель, брошенный Маринкой в проходе, и чуть не упала.

— Ты что, Смирнова, в нем кирпичи носишь? — взвилась она. — Конечно, можно и кирпичей напихать, если при тебе персональный носильщик! Соловьев, иди к доске и отвечай домашнее задание! Посмотрим, что ты еще умеешь, кроме как чужие портфели таскать!

Больше про Маслову никто в классе и словом не обмолвился. Даже Вика и та замолчала, не находя больше среди одноклассников благодарной аудитории. Но ее отношения с Маринкой приняли с этого дня характер безмолвного противостояния, которое готовилось вылиться в нечто более серьезное…

Ольга через несколько дней действительно выписалась из больницы и пришла в школу. Почему-то она сразу пересела от Борьки, с которым сидела вместе с четвертого класса, за другую парту. Ее болезнь их явно рассорила. Ольга похудела, стала пугливой и нервной. На уроках учителя ее по каким-то причинам несколько недель не спрашивали.

Но одноклассники повели себя как ни в чем не бывало, и скоро вся эта история начала забываться. Только Маринку Ольга отчего-то стала с тех пор избегать, но та и не навязывалась, интуитивно ощущая возникшую еще в больничном коридоре дистанцию. Зато с Борькой Смеловым у Маринки Смирновой сложились замечательные отношения, она считала его искренним другом долгие последующие годы.

Несмотря на то что история с Масловой была потихоньку замята, атмосфера в классе безвозвратно изменилась. Маринка ощущала это каждый день. Какие тому были еще причины, кроме слухов об Ольгиной беременности, она не знала, но исправить, кажется, уже ничего было нельзя. Единственной радостью в жизни оставался Димка, но и он с каждым днем уделял ей все меньше времени.

— Димка, пойдем в клуб на танцы! Мне так хочется потанцевать с тобой! — звала его Маринка.

— Ты что, с ума сошла? Неужели не понимаешь, что у нас экзамены скоро, надо готовиться, — говорил он виновато. — У тебя все дурацкие танцульки в голове, а мне еще Наташке надо помочь с уроками и бабке по хозяйству… А еще проклятая алгебра! Отстань!

Маринка обиженно поджимала губы. У Соловьева всегда были неопровержимые аргументы, для того чтобы объяснить, почему он не сможет никуда пойти с ней. Маринка слушала печально и кивала головой. Он прав, совершенно прав! Ему надо готовиться к экзаменам, заниматься… Остальное — глупости.

— Но ты же любишь меня еще?

— Что за вопросы, Маринка! Ты уже надоела! — Этот диалог повторялся с завидной периодичностью. — Конечно, люблю! Просто у меня очень много дел…

— На каком же месте тогда я в твоей жизни?

— Где-то во втором десятке моих приоритетов! После занятий, сна, футбола, телевизора…

И Маринка не могла понять, правду он говорит или шутит. Они часто ходили вместе на переменах, назло всей школе после уроков он носил ее тяжелый портфель с учебниками под неодобрительный шепоток преподавателей и учеников из других классов.

— Что, решила себе сразу московскую шишку захапать? — не по-доброму сказала Маринке однажды после уроков одна из старшеклассниц. — Ну ты и жучка!

— Какая московская шишка? Отец его, что ли? Да мне он вовсе не нужен! Я и не знакома-то с ним толком…

— Да брось лапшу вешать! Все знают, что ты собираешься в московскую шикарную квартиру прописаться, а потом в Америку уехать. Все твои хитрости белыми нитками шиты!

Маринка даже не нашлась что ответить. Ей совершенно невдомек было, какая квартира у Димкиного отца в Москве. Ей вообще дела не было до финансового положения семьи Соловьевых. Тем более что она до сих пор с содроганием вспоминала тот проклятый день рождения у Димки дома…

Учителя с некоторых пор демонстративно перестали Маринку замечать. Ее не вызывали к доске, даже когда она отчаянно тянула руку, желая ответить. Ее домашние и контрольные работы, которые прежде всегда оценивались преимущественно на «отлично», стали вдруг почти сплошь неудовлетворительными. Маринка терялась в догадках и мучилась, не понимая, что происходит. Однажды она попыталась разобраться с химичкой, почему та ей поставила двойку за несложную практическую работу.

— Альбина Семеновна! Но я же все перепроверила. Здесь нет ни одной ошибки. А вы мне все перечеркнули…

Та грозно посмотрела на нее сквозь очки:

— Да как у тебя хватает наглости со мной вообще разговаривать! Из-за таких, как ты, и существует в мире все неприличное и грязное! Ты просто дрянь! Я даже разговаривать с тобой не могу!

Альбина Семеновна вспыхнула и вышла из кабинета, всем своим видом изображая оскорбленную добродетель. Маринка побежала за ней, плача от несправедливости:

— Альбина Семеновна, остановитесь, пожалуйста! Ну объясните мне, в чем дело! Что я сделала такого неприличного и грязного? При чем тут практическая работа? Почему вы меня дрянью обозвали?

Но учительница в роговых очках шла, задрав высоко голову с высоким пучком седоватых волос на затылке, и делала вид, что не слышит Маринку. А та все семенила за ней.

— Прекрати притворяться! — наконец ледяным тоном сказала она, повернувшись к рыдающей взахлеб Маринке перед дверью учительской. — Твои слезы ничего не стоят. Они крокодиловы!

И захлопнула дверь перед самым Маринкиным носом. Она так и осталась стоять у стенки, рукавом платья вытирая слезы, которые градом катились по ее лицу.

В итоге за вторую четверть у Смирновой катастрофически упала успеваемость. В дневнике бывшей отличницы оказалось всего две пятерки — по русскому и литературе. Четверки красовались по истории, физкультуре и географии. Остальные учителя, не раздумывая, наставили трояков. А поведение и вообще значилось неудовлетворительным! Для Маринки это был шок, не имевший объяснения! У нее не принимались никакие пересдачи — даже разговор об этом был бессмысленным. Ирина Николаевна была единственной, кто вроде бы продолжал нормально относиться к ней. Но и то — классная делала вид, что ничего особенного не происходит, и почему-то упорно уходила от любых разговоров о том, что творится в школе, почему так резко изменилось отношение к одной из ее лучших учениц. А однажды она деликатно попросила Маринку не приходить на занятия в школьной самодеятельности.

— Но что произошло? — не могла понять Смирнова. — Я что, стала хуже петь или танцевать?

— Это временно, — сумбурно пыталась что-то объяснить классная. — Сейчас все поуспокоится, и снова будем заниматься… Все будет хорошо!

У Димки же, как всегда, результаты в четверти были блестящие. Одна четверка по русскому, который он терпеть не мог, остальные — пятерки. Но Ирина Николаевна обещала позаниматься с ним дополнительно в следующей четверти, чтобы он улучшил результат… Все-таки единственный теперь в классе кандидат в медалисты. К тому же ему, перспективному мальчику, надо поступать в Московский университет.

Новогодний концерт прошел в первый раз без Маринкиного участия. Ей было до слез обидно. Вместо того чтобы пойти со всеми веселиться в актовый зал, они с Димкой ушли из школы, отправились в кафе, чтобы как-то приподнять Марин-кино безнадежно испорченное настроение. Димка купил подруге ее любимое «Птичье молоко» и клубничный коктейль. Слезы по-прежнему стояли у девушки в глазах, отчего даже сладости казались совершенно лишенными вкуса.

— Да не расстраивайся ты! Подумаешь, оценки. Это же вторая четверть, все еще исправится, — успокаивал Маринку друг. — Учителя просто с ума посходили. Но они же не посмеют тебе все испортить на экзаменах! Тебе же тоже учиться дальше и поступать надо!

— Да… — Маринка кивала, продолжая всхлипывать. — Но что я сегодня дома матери скажу? Она снова будет плакать, потом заболеет. А Николай? Он и так меня ненавидит, придирается все время…

— Ну хочешь, я с ними поговорю? Я все объясню…

— Нет! — отрицательно замотала головой девушка. — Мать и так говорит, что ты мне жизнь портишь. Она же не знает ничего и знать не хочет! Живет своим Николаем, хотя и мучается с ним. Отца прогнала, нашла второго такого же.

— Даты пей, пей… — все подталкивал Маринке стакан с коктейлем. — Все образуется…

— Ох, Димка, мне так хочется, чтобы мы скорее поженились! Я бы тогда ушла из этого ужасного дома, из школы, уехала отсюда, и чтобы все у нас было хорошо!

— Будет, будет… — Димка рассеянно гладил Маринку по распущенным длинным волосам.

— Это что еще за новости! — прозвучал у них за спиной злобный немолодой голос.

Ребята вздрогнули, Маринка еще ближе прижалась к Димкиному широкому плечу и испуганно выглянула из-за него. К их столику подлетела как фурия Эстер Борисовна и нависла прямо над их головами.

— Дмитрий, мы, кажется, имели с тобой разговор на эту тему! Ты мне кое-что пообещал в отношении Смирновой, — мрачно произнесла она. — Быстро вставай, и пошли домой. Не понимаешь по-хорошему — будем с тобой разговаривать по-плохому! Я сегодня же все расскажу по телефону отцу!

Димка весь сжался и с трудом отлепил от себя Маринку.

— Бабушка, зачем ты так? — краснея, бормотал он. — Я же тебе говорил, что у нас с Мариной все серьезно…

— Я тебе сейчас покажу — серьезно! — взвизгнула Эстер Борисовна и залепила Димке затрещину. — Марш домой! А ты, маленькая прошмандовка, вообще школу можешь не закончить, ты понимаешь это? Мало одного аборта в классе? Я не позволю тебе искалечить жизнь моему внуку!

Димка и не думал сопротивляться, но бабка вцепилась ему в пиджак и приподняла за шиворот как нашкодившего котенка.

— Марш домой! — Она швырнула парню в лицо пальто, проследила, чтобы он оделся, и потащила за собой.

У дверей Димка все же обернулся и виновато посмотрел на подругу. Та устало опустила глаза, обнаружив в этот момент, что все посетители кафе тоже во все глаза смотрят на нее, и даже официантка застыла у стойки с выражением изумления на хорошеньком, туповатом личике. Переждав еще несколько минут, Маринка опрометью помчалась домой. Казалось, что в ее жизни уже приключилось все самое худшее. Но это было только начало…

Мать на удивление спокойно восприняла сообщение про поведение и тройки в четверти.

— Ты уже взрослый человек, — холодно сказала она, — и ты принимаешь решения. Думаю, ты прекрасно соображаешь, что за все придется отвечать. Как собираешься заканчивать школу с такими результатами — я не знаю. Но я знаю, что во всем виноват твой Соловьев! Я тебе давно говорила, что он ломает твою жизнь. Успеваемость — это еще цветочки… Кому ты потом нужна будешь? Локти искусаешь, а уже ничего не исправить…

Маринка смиренно выслушала материнскую отповедь, потом крики Николая. И ушла на кухню. Легла на кушетку, с головой накрылась одеялом. Не хотелось никого видеть и слышать. Вот так бы взять и умереть во сне.

На следующий день она узнала, что Димка с бабушкой внезапно уехали на все зимние каникулы. И снова — ни записки, ни звонка.

Маринка дозвонилась до Димки только в последний день каникул.

— А, это ты? — сонно спросил он. — А мы только с поезда.

— Где же ты был?

— Ездили в деревню Липовое, под Серпухов. Туда, где мама похоронена… Там от другой бабушки дом остался.

Маринка даже не знала, где похоронена Димкина мать. Он никогда прежде не говорил ей об этом.

— Я так скучала по тебе!

— И я. Прости, но мне надо идти готовиться к школе… На следующий день вместе с Димкой в школу пришла Эстер Борисовна.

— Зачем? — украдкой спросила друга Маринка, увидев около кабинета классной ее сухую, высокую фигуру. До этого момента у нее еще была слабая надежда, что все ее неприятности останутся в прошлом году. Все каникулы она просидела за учебниками и дополнительной литературой, была блестяще подготовлена ко всем предметам, включая математику.

— Ты знаешь… — Димка помялся. — Ей, наверно, не хочется, чтобы мы встречались. Она поговорила с Ольгиной матерью, та ей что-то еще про тебя рассказала. В общем, глупости все это. Не надо принимать всерьез.

Но Маринка так не считала — она уже снова чувствовала неладное. В первый же день ей поставили двойку по геометрии, когда она вызвалась объяснять теорему, блестяще вызубренную на каникулах.

— Ты слишком много знаешь… В разных областях, — прошипела математичка, закатывая в журнал жирного «лебедя».

На следующий день ситуация повторилась на английском. Училка, которая не могла простить Маринке своего самого первого урока, теперь отыгрывалась на ней как хотела. Она бросила ей через стол тетрадь с сочинением:

— Ты написала неправду о том, как провела каникулы. Плохое содержание…

— Но вы же мне ничего не исправили! — пыталась протестовать Маринка.

— И что? Я же сказала русским языком: плохое содержание! Двойка! Ты наверняка написала неправду про то, что делала!

Димка пытался на первых порах хлопать крыльями, возражать, но англичанка и его осадила:

— Ты что, Соловьев, хочешь судьбу Смирновой повторить? Не советую выступать, тебе же медаль нужна!

И Димка притих. На переменах он стал все чаще исчезать. Выходил из класса быстрее, чем Маринка, не глядя в ее сторону, — и пропадал. Несколько раз девушка видела его во дворе, курящим в компании старшеклассниц. Он весело смеялся и шутил с ними. Димке явно очень нравилось внимание, которое ему уделяли. Домой Маринка все чаще возвращалась теперь одна или с Наташкой. С ней они никогда не говорили о Маринкиных проблемах.

Так прошел месяц. Маринка билась как раненая птица, но все бесполезно. Одноклассники к ней тоже стали относиться как-то настороженно: не то чтобы они ее отвергли — просто отгородились от ее проблем. Только один Борька общался с ней как прежде. В какой-то момент Маринка перестала вообще готовиться к урокам. Какой смысл, если все равно будет неудовлетворительно. Вечера она проводила, играя с Кристинкой и другими детьми во дворе. Димка приходить вообще перестал… Иногда забегала Наташка. Она подросла, стала серьезной и рассудительной, несмотря на свои одиннадцать лет. В один из таких моментов она застала Маринку, сидящую в слезах на краю засыпанной снегом песочницы, в которой возились несколько малышей.

— Ты что плачешь? — набросилась девочка на нее. — Из-за Митьки опять небось? Что еще этот дурак тебе сделал?

Маринка расплакалась еще сильнее и махнула рукой:

— Он ни при чем. Из-за всего! Накопилось…

— Слушай, что я тебе скажу. — Наташка села рядом и вытерла своей теплой ладошкой слезы с Маринкиных щек. — Митька у нас хороший, но слабый. И вообще, у него с головой не все в порядке. Он не может бороться, во всем подчиняется тем, кто сильнее. Он тебя недостоин…

— И что мне делать?

— Забудь про него и переходи скорее в другую школу, — как большая посоветовала Наташка. — Тебе тут жить спокойно не дадут. Вся школа вас с Митькой обсуждает. Переходи, пока не поздно.

Маринка тогда не решилась на это, хотя понимала, что малолетняя Наташка права. В голове сидела одна мысль: как же жить, не видя его каждый день. Вдруг расстояние между ними от частых разлук станет еще больше? Смешная, она тогда еще так сильно боялась расстояний и времени, как будто они действительно способны что-то реально изменить!

А в марте оказалось, что Наташка была совершенно права и нужно было уходить, пока не стало совсем поздно…

— Марина, — Ирина Николаевна в тот день прятала воспаленные глаза и с трудом подбирала слова, — останься сегодня, пожалуйста, после уроков. Тебя хотят пригласить на педсовет.

— На педсовет? Меня? — изумилась девушка. — А зачем?

— Нужно поговорить…

— О чем говорить? Ирина Николаевна, вы что, не видите, что происходит? Меня все травят, я не понимаю почему. Мне не дают учиться, не дают жить спокойно! Что это все значит?

— Марина, приходи на педсовет, пожалуйста. Там во всем разберемся… То есть попытаемся разобраться… — Классная суетливо открыла портфель и что-то там судорожно поискала. — Подождешь у кабинета директора, тебя позовут. А сейчас иди на урок, а то опоздаешь.

Смирнова открыла было рот, чтобы что-то сказать, но, посмотрев на красную, смущенную учительницу, раздумала и медленно вышла из класса. Педсовет был в два часа дня. Маринка подошла к двери директорского кабинета и прислушалась. Там о чем-то ожесточенно спорили. До нее долетали только обрывки фраз, поэтому она не могла понять, о чем именно идет речь. Хотя время от времени отчетливо звучала ее фамилия.

— Смирнова, проходи, пожалуйста! — Минут через двадцать в коридор выглянула испуганная Ирина Николаевна. Маринка зашла и обомлела. За длинным столом сидели все ее преподаватели, а также завуч, директриса и Димкина бабушка. Все посмотрели на вошедшую осуждающе.

— Смирнова, рассказывай, как ты до этого всего докатилась! — подперев рукой голову, начала завуч. — Ты же была хорошей, примерной девочкой, отлично училась…

— До чего докатилась? — переспросила Маринка.

— Какая наглость, она еще и спрашивает! — прокомментировала математичка. Все закивали головами.

— Марина, Елена Валентиновна имеет в виду, почему у тебя в последнее время так много проблем с учебой, с одноклассниками, — попыталась спасти положение Ирина Николаевна.

— Меня как раз интересует то же самое, — произнесла Маринка. Ей до смерти противны были эти пустые разборки. — Я считаю, что у меня нет проблем. Они кем-то создаются.

— Вы слышали, что она сказала? — торжествующе вступила англичанка. — Смирнова обвиняет всех нас в заговоре против нее!

Директриса молчала, глядя по очереди на всех участников обсуждения.

— Смирнова, а мы считаем, что у тебя есть проблемы, и очень серьезные, — наконец сказала она, — и тоже со своей стороны хотели бы разобраться в их причинах.

— А что, собственно, разбираться? — нарушила молчание Эстер Борисовна. — Я хочу рассказать, какие у нее проблемы. Я наблюдаю эту, с позволения сказать, девушку не первый год, поскольку мой внук… — тут она трагически закатила глаза к потолку, — имеет несчастье с ней общаться. Я с самого начала считала это крайне вредным и опасным для него.

По кабинету прошел одобрительный шепоток. Маринка окаменела.

— Я сама педагог со стажем, — продолжила Димкина бабушка, глядя прямо в глаза Маринке, — и имею достаточно жизненного опыта, чтобы понять, что к чему. Конечно, у Смирновой сложная семья, неуравновешенная, несчастная мать, отчим-алкоголик, трудное материальное положение. Но это не дает права вести себя так, как она делает.

— А кто вам дал право так говорить про меня и мою семью? Это вообще не ваше дело! — не удержавшись, выкрикнула Маринка.

— Молчи, Смирнова, — одернула ее завуч. — Продолжайте, Эстер Борисовна.

— В общем, видя социальное неблагополучие в семье, девочка рано усвоила подобную модель поведения. До поры до времени она держалась, а потом… — Эстер Борисовна картинно махнула рукой. — Началось! Алкоголь, сигареты, мальчики. Дни рождения с пьянством… Вам же всем известна эта ужасная история?

Многие учителя закивали головами, Ирина Николаевна потупилась и густо покраснела.

— Да-да, после ее дня рождения несколько человек не пришли в школу — отсыпались после первой в жизни пьянки, а Ольга Маслова… — добавила химичка и красноречиво закатила глаза.

Маринка пристально смотрела на Эстер Борисовну, открыв рот от изумления и возмущения. Она надеялась, что классная прекратит этот балаган, но Ирина Николаевна только глубже вжималась в стул.

— Смирнова и мне звонила неоднократно в пьяном виде, — продолжила между тем бабка. — По рассказам одноклассников она также совращала их на распитие у себя дома спиртных напитков и на другие действия, ведущие к крайне неблагоприятным последствиям. Она испортила день рождения моему внуку, когда явилась в легкомысленном наряде и требовала единолично его внимания. Кроме того, она травмировала Дмитрия расспросами о его умершей матери.

— Да что вы вообще знаете об этом! — сорвалась Маринка.

— Вот-вот! — покачала головой Эстер Борисовна. — Вы видите?

— А как нагло и вызывающе Смирнова себя ведет на уроках! Никакого уважения к преподавателю, — снова встряла англичанка.

— Вообще к старшим никакого уважения, — добавила Эстер Борисовна. — Но меня все это совершенно не волновало бы, если бы не мой внук. По своей наивности он попал в сети этой девицы. Она окрутила, приручила его. А ему еще только пятнадцать лет, он не понимает, как опасны такие связи. Ему надо закончить школу, поступить в университет… А эта девица пытается за счет него решить свои собственные проблемы! Но это еще не все: она устроила травлю не только Дмитрию, но всей нашей семье! Смирнова по непонятным мне причинам имела наглость следить за моим сыном, когда он приехал в Петровское!.. Он узнал ее по фотографии, которую нашел у Дмитрия. Вы уже могли убедиться сами, что средств для достижения целей эта, с позволения сказать, ученица не выбирает. Для нее не существует никаких морально-этических норм. Вот послушайте только! — Она развернула какую-то бумажку, надела очки и издевательским голосом зачитала:

Откуда такая нежность? Не первые эти кудри Разглаживаю и губы Знавала темней твоих…

Вы можете себе представить, что это пишет ученица восьмого класса своему ровеснику, школьнику? Она не первые кудри разглаживает! Возмутительно!

Бабушка торжествующе оглядела присутствующих, потрясая листком. Преподаватели сидели, опустив глаза.

— Эстер Борисовна, это же Цветаева, — тихо сказала со своего места Ирина Николаевна.

— Ах, Цветаева! — Бабка Дмитрия только на минуту потеряла самообладание. — Это тем более возмутительно! Тогда у меня есть серьезный вопрос к учителю русского языка и литературы. Откуда ваши ученики в пятнадцать лет знают такие стихи? Кто их этому учит? И кто дает возможность петь откровенные романсы двусмысленного содержания на школьных вечерах, а?

Классная снова покраснела и промолчала. Маринке захотелось было броситься ей на защиту, но она вовремя сообразила, что от этого Ирине Николаевне может быть еще хуже.

— В этой ужасной для меня и моей семьи ситуации я прошу у педсовета помощи и поддержки! — резюмировала Эстер Борисовна. — Я надеюсь, всем все понятно. Свои методы воздействия на эту девицу я исчерпала.

— Смирнова, что ты можешь сказать по этому поводу? — устало спросила директриса.

— Ничего, — мрачно ответила Маринка. — Вам же уже все сказали. Мое мнение, похоже, тут никого не интересует.

Конечно, можно было спорить, ругаться, доказывать. Но перед Маринкиным внутренним взором встал Димка — улыбающийся, светлый, веселый. Себе она жизнь уже испортила, это и ежу понятно. Этот педсовет ей даром не пройдет. Может, даже из школы выгонят. Но ему-то будущее портить зачем? Димке действительно надо нормально доучиться, он талант, не чета ей. Он должен уехать поступать в Москву, сделать карьеру… Маринка молчала, сцепив зубы, как зверек исподлобья глядя на присутствующих.

— Ну раз сказать тебе в свое оправдание нечего, иди, Смирнова, ты свободна… Подумай хорошенько обо всем сказанном.

Маринка опрометью бросилась из кабинета. В коридоре она прижалась горячей щекой к оштукатуренной стенке. Господи, за что же все это? Когда это кончится?

На следующий день стало известно, что классная Ирина Николаевна получила за Маринку на педсовете строгий выговор, а самой Маринке было отказано в приеме в комсомол и выставлена в четверти вторая двойка за поведение, а также сделано предупреждение об исключении из школы. Маринка на той неделе больше в школу не пришла.

Через несколько дней ее навестила Ирина Николаевна.

— Смирнова, в чем дело? — строго спросила она с порога. — Тебя почему на занятиях несколько дней не было? Ты что, болеешь?

— Нет, — спокойно ответила Маринка, — не болею. А в школу я больше не приду. И говорите, пожалуйста, тише. У меня Кристинка спит.

— Мариночка, тебе надо успокоиться, — вкрадчиво начала Ирина Николаевна. — Это не конец жизни, всего лишь педсовет. Ты так расстроилась из-за случившегося?

— Да. Я не считаю нужным продолжать учиться дальше. Вы же все знаете, Ирина Николаевна!

— Тогда это означает, что ты сдалась! — вдруг порывисто произнесла классная. — Значит, они все оказались сильнее тебя! Значит, ты принимаешь их правоту и не готова бороться!

— Ну уж нет! — злобно сказала Маринка. — Такого удовольствия я никому не доставлю!

И Смирнова, сжав зубы, снова пришла в школу. Одноклассники общались с ней мало и сдержанно, смотрели на нее как на прокаженную. Только Борька Смелов вел себя как ни в чем не бывало, даже защищал Маринку, когда она в очередной раз сталкивалась с вопиющей несправедливостью педагогов. Больше никто из прежних друзей не приглашал девушку пойти повеселиться компанией после уроков. Все школьные праздники проходили без нее.

Димку, казалось, Маринкины коллизии совсем не задевали. Он никак не прокомментировал решение педсовета и по-прежнему после спортивных занятий время от времени провожал подругу домой. В пути, правда, они теперь все больше молчали. Отчасти оттого, что сказать было нечего — и так все понятно. Отчасти оттого, что за ними теперь повсюду немым укором ходила классная руководительница.

— Шли бы вы уже домой, Ирина Николаевна! — сочувственно говорил Димка, глядя, как преподавательница устало бредет за ними по грязной улице с двумя тяжеленными сумками, набитыми тетрадями. — Мы никуда не денемся, честное слово!

Но классная упрямо шла сзади. Ей нужно было отчитываться перед директрисой и завучем, что ситуация находится под ее контролем.

В мае у Маринки прибавилось головной боли. Много ночей подряд она не могла уснуть, рассуждая о том, что ждет ее дальше. Приближались выпускные экзамены, и девушка после всего произошедшего понятия не имела, дадут ли ей их нормально сдать: дневник пестрел двойками и тройками. Завал экзаменов в восьмом классе автоматически означал крест на всей дальнейшей жизни.

К этому времени Смирнова приняла твердое решение, что из школы она уходит вне зависимости от того, что в конечном счете будет с экзаменами. Либо поедет поступать в педагогическое училище; либо будет сдавать все предметы за год экстерном в другой школе. Будущего для себя в прежних стенах она не видела. Прощайте, детские мечты о карьере актрисы! Началась по-настоящему взрослая, жестокая жизнь.

С Димкой тоже творилось нечто странное. Он каждый день ссылался на занятость, но потом Маринка слышала краем уха, что он был в гостях тут и там, общался со старшеклассницами и вообще вел бурную, веселую жизнь, но только — без нее. Пару раз она видела, как он после уроков кокетничал с Викой. Что ж… Принятое ею на педсовете решение казалось Маринке приемлемым выходом из сложной ситуации, в которой она оказалась. Пусть хоть у него все будет хорошо! Он не должен страдать из-за нее — настрадался уже!

Но на экзаменах, вопреки худшим предположениям, никто к ней всерьез не придирался. Маринка даже четверки получила. Было такое ощущение, что все учителя знали о том, что Смирнова собирается делать дальше, и не препятствовали ей в этом. Значит, и впрямь пришло время действовать.

 

Глава 3

НОВАЯ ЖИЗНЬ

Сдав последний экзамен, Маринка подошла к классной, протянула ей наполовину исписанный крупным почерком листок бумаги:

— Ирина Николаевна, подпишите мне характеристику, пожалуйста!

— Зачем тебе это? — Преподавательница быстро пробежала глазами текст. — Вообще-то могла бы про себя и получше написать…

— Мне характеристика из школы нужна, чтобы вожатой в пионерлагерь на лето взяли, обычная отписка, — не моргнув глазом, ответила Маринка.

— Ладно, держи. — Ирина Николаевна быстро поставила на листе свою аккуратную подпись. — Ты не расстраивайся, в следующем году все будет по-другому, вот увидишь.

— Конечно, будет, — рассеянно произнесла Маринка и вышла из кабинета.

Дальше ее путь лежал прямо к директрисе.

— Елизавета Ивановна, вот характеристика, подписанная Ириной Николаевной. Она меня отпустила. Вот мое заявление. Выдайте мне, пожалуйста, мои документы. Я ухожу из школы.

— Что? — Директриса едва из кресла не выпрыгнула. — Ты с ума сошла, Смирнова! Это же скандал. Ни за что!

Маринка потопталась у нее в кабинете еще пару минут, взяла характеристику и решительно вышла.

— Ольга Семеновна, — с вежливой улыбкой обратилась она к секретарю директрисы, — я только что от Елизаветы Ивановны. Она распорядилась выдать мои документы…

Еще через полчаса Маринка пришла домой с небольшой папкой. Все, покончено с этим кошмаром!

Уже на следующий день она повезла документы в педагогическое училище в Серпухов. Ни мать, ни Николай не возражали — им, наверно, было даже лучше, что она уедет. Лидия Ивановна отчасти даже помогла Маринке: помогла ей на время сдачи экзаменов устроиться с квартирой, переговорив с какой-то своей старой знакомой, пенсионеркой Людмилой Петровной. Все здесь, в крошечной коммунальной квартире, было чужим и неуютным, но Маринка забилась в выделенный ей уголок и готовилась, готовилась к экзаменам. Одним словом, старалась держаться. Выбора у нее просто не было.

Ясным, солнечным днем, как раз накануне сдачи последнего, решающего экзамена по математике, в Серпухов совершенно неожиданно прикатил Димка.

— Что это ты тут делаешь? — спросил он не слишком приветливо, когда Маринка открыла ему дверь. — Я тебя обыскался. Никто не знает, где ты… Пришлось хитрость применить.

— Как ты меня нашел?

— Наташка у твоей матери как-то вызнала… Она хоть и маленькая, да проворная!

— Ну и зачем ты приехал? — устало спросила Маринка.

— Как — зачем? Ты что, не рада меня видеть?

— Отчего же? Очень рада, проходи.

— Кто еще там? — В коридор вышла недовольная Людмила Петровна. Она посмотрела на Димку с явной неприязнью. — А вот парней водить сюда мы с твоей матерью не договаривались! Идите на улицу общаться!

На нервной почве Маринка вышла в чем была: в домашних тапочках, с учебником математики в руке.

— Посидим на скамеечке во дворе?

— Мне все равно! Ты такая странная, — сказал Димка, внимательно посмотрев на нее. — Уехала в какую-то дыру. Ты же собиралась в Москве поступать… Я думал, это серьезно, а ты!.. Что вообще собираешься тут делать?

— Не знаю, посмотрим…

Маринка замолчала, старательно разглядывая листья на деревьях, чтобы не расплакаться. Ей было так больно разговаривать обо всем этом с Димкой. А он, как будто не чувствуя ее состояния, продолжал ранить в самое сердце.

— У нас был выпускной вечер, так все было здорово! Мы веселились, танцевали. Я даже бегал к тебе домой узнать, где ты, почему не пришла. Но твоя мать меня прогнала. Тогда мы все пошли в кафе, потом еще с Викой на реку…

— С Викой?..

— Да, мы очень подружились в последнее время. Она классная девчонка, такая легкая, шутит все время. С ней весело…

— Да-да, с ней весело…

— Ну а ты как?

— А я тут познакомилась с одним молодым человеком.

— О! — У Димки даже лицо вытянулось от удивления. — Надо же! И кто он?

Маринка замялась — в голову не приходило ничего путного, но Димка сам подсказал ей ответ:

— Наверно, он тут в военном училище учится, да?

— Да, точно. В военном…

— И как вы, интересно знать, познакомились?

— В автобусе. Да, я тогда в автобусе ехала, а он мне место уступил. Такой вежливый.

— И часто вы с ним встречаетесь, с вежливым?

— Да, очень часто!

— Я все понял! — Лицо Димки озарила внезапная догадка. — Так ты из-за него сюда и переехала!

— Да-да… — И Маринка спрятала глаза, чтобы друг не видел ее слез. Наверно, для обоих так будет лучше. Зачем ему знать правду?..

— Ах вот ты как! — Димка побледнел и вскочил со скамейки. — Значит, я зря приехал, да? Значит, все зря…

Маринка, не отвечая ничего, смотрела на друга и беззвучно плакала.

— Напиши мне что-нибудь на прощание… На память. — Она протянула ему учебник математики, в котором вместо закладки торчала старая школьная ручка.

Димка, не глядя на подругу, быстро открыл учебник и что-то нацарапал.

— Все, пока!

Бросил ей обратно учебник и убежал. А Маринка осталась наедине со своим горем. Она понять не могла, зачем вела себя так с Димкой, зачем наговорила ему глупостей. Точно черт ее за косу дергал. Одно только было у нее утешение: теперь ему будет легко и хорошо в Петровском без нее. А она как-нибудь справится.

После бессонной ночи Маринка пришла на экзамен совершенно неподготовленная, обессилевшая и выбитая из колеи. Взяла первый попавшийся билет, села на свободное место, открыла учебник…

«Прощай навсегда. Наверно, нам лучше было вообще не встречаться!» — размашисто написал ей Димка на развороте. Буквы запрыгали у Маринки перед глазами, на страницы брызнули слезы. Она сидела и буквально хлюпала носом до тех пор, пока не услышала неожиданно свою фамилию.

— Смирнова! — повторил недовольно главный экзаменатор. — Вам что, особое приглашение нужно?

— Нет-нет! — Мгновенно приходя в себя, Маринка проворно подошла к доске.

— Да у вас и черновик пустой! — Экзаменатор удивленно посмотрел на нее, еще вытирающую слезы. — Вы что, совсем не готовы?

— Нет, готова!

Она вдруг с ужасом осознала, что даже не заглянула в экзаменационное задание. Значит, двойка, неудача с училищем, возвращение домой! Нет! Этого не будет. Маринка с вызовом посмотрела в глаза преподавателю.

— Тогда пишите решение на доске, чтобы все члены комиссии видели, — вздохнул экзаменатор и отвернулся от нее.

С дрожью в руках Смирнова взяла мел. Перед нею было чистое коричневое пространство доски и бумажка с заданиями, которые ей никак не удавалось прочесть до конца и осознать. Внезапно внутри нее прозвучал чей-то строгий голос: «Бери мел и пиши! Быстро!»

Маринка вздрогнула, собралась с силами и послушно начала выводить на доске цифры, не понимая ничего из того, что пишет. Преподаватели смотрели на нее сначала с сочувствием, потом с удивлением. Смирнова быстро и аккуратно написала на доске решения всех четырех заданий, потом медленно вытерла руки влажной тряпкой.

— Я закончила. Нужно еще что-то? — спросила она металлическим голосом.

— Вопросов у комиссии больше нет. Идите, Смирнова! — Экзаменатор даже очки снял от удивления.

Маринка развернулась и, глядя в одну точку, как зомби, вышла из класса. У двери на нее налетели абитуриенты:

— Ну что, как?

— Не знаю, — честно ответила Маринка. Она только-только начала приходить в себя от произошедшего. Неужели завалила?

— Не сдала, что ли?

— Я же сказала — не знаю…

И Маринка на негнущихся от страха ногах пошла прямо по коридору. Какой-то паренек покрутил пальцем у виска:

— Вот странная… Или решила — или нет. А она не знает! Когда через два часа объявляли оценки, своей фамилии она не услышала, зато старший экзаменатор лично попросил Маринку задержаться.

— У меня, наверно, два? — спокойно спросила она. К этому моменту она проплакалась и была готова ко всему.

— Да вы что? Моя бы воля, я бы вам два раза по пять поставил! — Преподаватель замахал руками. — Это был лучший ответ на всех потоках! Кто бы мог подумать! Вы показались такой рассеянной… На самом деле, я хотел серьезно поговорить с вами. Вы решили задачи такими сложными вариантами — из высшей математики! Я посмотрел вашу ведомость, вы у нас все другие экзамены тоже на «отлично» сдали. Скажите, вы точно решили, что вам надо именно в педагогическое училище? Быть может, есть смысл все-таки закончить школу и поступать на математический факультет, в университет, в Москву? Я бы мог посодействовать…

— Да что вы! — Маринка нервно засмеялась. — На математический пусть другие, способные и знающие, поступают. Куда нам, дворняжкам…

Она подмигнула удивленному преподавателю и, слегка пританцовывая, легко побежала по коридору. Тот долго смотрел ей вслед… Какая необычная абитуриентка!

Август в делах и заботах пролетел быстро. Маринка вернулась домой и почти все время проводила, помогая матери по хозяйству. О Соловьеве она старалась не думать — как будто стерла из памяти все, что было связано с ним. На месте Димки образовалась черная, зияющая пустота, глядеться в которую было отчаянно страшно. Маринка придумывала себе сто новых дел, старательно обходила Димкин дом и здание старой школы, чтобы только не дать этой пустоте раскрыться окончательно и поглотить ее всю. Даже с Николаем она стала ровной и вежливой, не обращая никакого внимания на его выходки и цепляния.

Изредка к ней заходили ребята с их двора под предводительством Алика, и вечерами Маринка сидела с ними у песочницы на детской площадке, под кустами шиповника. Мальчишки хриплыми голосами пели заунывные лагерные песни, от которых у Маринки вышибало слезу, и курили горькие папиросы. Она всей плотью впитывала ставшую неожиданно близкой песенную печаль, полной грудью вдыхала августовскую прохладу и отвратительный табачный дым. Что-то в ее жизни неумолимо подходило к концу — что-то, чего она и не пыталась удерживать. Только мучительно больно было от раздирающего сердце чувства утраты. А как тогда сыпались звезды! Нечаянно Маринка поймала себя на том, что, глядя на очередную сверкающую искорку, перерезающую небо, она загадывает не о своем счастье, а о том, чтобы только у Димки все сложилось хорошо — так, как он хочет…

Первого сентября Маринка проснулась с ощущением жуткой несправедливости, царящей в мире. На улице светило яркое, почти летнее солнце, начинала золотиться листва. Под окнами галдели первоклашки, которых нарядные, торжественные родители вели за руку в школу. Тут же с цветами шагали ученики постарше — кто с родителями, кто с друзьями. Маринка почувствовала в этот момент, что она впервые находится по эту сторону стекла, а все остальные ученики — по другую. И в той, другой, всем сердцем любимой ею жизни места для нее больше не было и не будет никогда. Смирнова всплакнула и тут же вытерла слезы краешком ночной рубашки. Нельзя плакать, нельзя! Она сама все решила. Подчиняясь неожиданному импульсу, Маринка быстро оделась и выскочила на улицу. Чужая, она впервые совершенно чужая здесь! Точно за ночь изменился город, изменилась и она сама. Зачем-то прижимаясь к стенам домов, точно пытаясь стать для всех незаметной, Маринка крадучись побежала по знакомой улице в сторону школы. На нее никто не обращал внимания — загорелые, отдохнувшие дети радостно встречались после каникул, болтали о чем-то своем, сверкая на солнце новыми яркими ранцами. В воздухе остро пахло горьковатыми осенними цветами.

Вдруг Маринка остановилась как вкопанная и задышала часто и тяжело, как раненый зверек. Прямо перед ней шагали в школу вместе Наташка с Димкой. У обоих в руках были шикарные букеты лилово-белых астр. Димка еще больше вытянулся, стал шире в плечах… Господи, а Наташенька! Эти летящие белые кудри до самого пояса, кокетливое пальтишко и — впервые! — невысокий тонкий каблучок. Маринка снова заплакала, провожая парочку взглядом. Наташка точно спиной почувствовала что-то, обернулась, напряженно скользнула по улице глазами. Но Маринка вжалась в стену, а Димка быстро отвлек сестру каким-то разговором. Подождав, пока они скроются за поворотом, Маринка повернула назад и медленно побрела куда глаза глядят. Всюду на пути ей попадались веселые, галдящие дети, которые даже не понимали, какое счастье было у них в этот солнечный сентябрьский день.

Но как она ни уходила в сторону, ноги против желания все равно принесли Маринку прямо к зданию ее школы. Издалека, прячась за кустами, как воришка, девушка посмотрела на праздничное построение учеников и учителей в школьном дворе. Издалека печально прозвенел для нее школьный звонок… Остро чувствуя здесь свое полное одиночество, Маринка не дождалась окончания церемонии и медленно пошла домой. Возврата в прошлое для нее больше не было.

Уже второго сентября все понемногу успокоилось, стало на свои места. В пять утра Маринка собрала свои немудреные вещички, поцеловала спящую Кристинку и погрузилась в первый утренний автобус. Она поехала в Серпухов с твердым намерением начать все заново. Но первый же день на новом месте обернулся для нее горьким разочарованием. После любимой, до каждого уголка знакомой школы все в техникуме казалось ей непривычным, диковатым. С деревенскими преимущественно девочками было неуютно и скучно. Изучаемые предметы показались чересчур простыми, знакомыми, педагоги — сухими и хмурыми. Здание училища подавляло своей мрачностью. Поступая, Маринка думала, что будет жить в общежитии, но когда она увидела мрачную комнату барачного вида на десять коек, с удобствами в конце коридора, грязной кухней и немытыми кастрюлями, то быстро изменила решение. Вечером она вернулась домой.

— Что случилось? — спросила удивленная мать. — Тебя разве не приняли в училище?

— Нет, приняли, все нормально. — Маринка сняла кофту и прошла на кухню. — Мам, можно я дома поживу? Не могу жить в общежитии!

Из комнаты вышел прислушивавшийся к разговору Николай. Он только успел обрадоваться, что Маринка будет наконец жить в другом месте.

— Что это еще за фокусы?

— Мама, пожалуйста! — Маринка разрыдалась. — Я там не могу…

— Ну ладно, ладно. — Лидии Ивановне стало жалко свою непутевую дочь. — Живи, конечно. Чайку согреть?

Маринка, дрожа всем телом, кивнула.

— А как же ты мотаться туда будешь каждый день? По два часа в одну сторону? — поинтересовалась мать, разливая чай.

— Как-нибудь… — Маринка всхлипнула.

— Вот чучело! — Николай в сердцах захлопнул дверь в комнату. Слышно было, как он выругался. Мать села у стола и устало положила голову на руки:

— Почему ты у меня такая странная? Я что, тебя плохо воспитывала? Я разве не все тебе отдала?

— Ну не печалься, мамочка! Ты у меня самая лучшая. Это все ненадолго! Что-нибудь придумаем, — Маринка размазывала слезы по лицу, — я пойду работать, сниму квартиру…

Мать молча кивала.

— Замуж бы тебе выйти, дочь… — Лидия Ивановна грустно посмотрела на исхудавшую, бледную Маринку. — Да кому ж ты нужна-то такая?

И начались для Маринки однообразные, изматывающие дни. С раннего утра — первый трясущийся на ухабах автобус, там попытки досмотреть прерванные будильником сны, учеба, когда получалось — подработка с детьми репетитором, в другие дни — самодеятельность, потом снова — переполненный автобус, в нем — домашние задания, иногда — дремота. Дома холодный ужин впопыхах на темной кухне и провал в сон на несколько часов. В выходные — поиск учеников или любой другой работы, чтобы заработать хоть пять рублей на еду. Зато никаких посторонних мыслей, никакой душевной боли. Полная амнезия, отсутствие чувств и воспоминаний.

Недели через три такой жизни, в первое выдавшееся свободное воскресенье Маринка сидела с матерью на кухне и помогала ей перешивать для Кристинки свое старое детское платье. За лето сестра выросла из всех своих вещей, и теперь мать собирала по соседям где одежку, где обувку, чтобы девчонке было в чем ходить в сад.

— Ой, я совсем тебе рассказать забыла! — вдруг нарушила молчание мать. — К тебе же тут столько народу приходило!

— Да? Кто? — встрепенулась Маринка и подняла от шитья голову.

— Сначала классная твоя, Ирина Николаевна. Пришла такая вся смущенная. — Мать скорчила гримасу и изобразила учительницу. — Дескать, не заболела ли Мариночка, что-то ее в школе нет.

— А ты? — дрогнув, спросила девушка.

— А что — я? Я ей ответила, что ты вообще-то из школы еще в июне ушла и ей, как классному руководителю, стоило бы лучше других знать об этом. Она аж затряслась вся, не поверила. Начала руки заламывать, почему да как. А я сказала: значит, были у моей дочери серьезные причины. Она и ушла. Очень просила тебя позвонить ей.

— А еще кто приходил?

— Да одноклассник твой, Борька Смелов. Оказывается, классная ваша им в школе так ничего и не сказала почему-то. Спрашивает у меня: где Маринка? Что с Маринкой? Извинялся, волновался очень. Такой хороший мальчик! Я ему и объяснила все… Он был очень расстроен.

— Да, Борька хороший. Помнит, значит! — задумчиво протянула Маринка. — А еще?..

— Да приходил он, приходил, хахаль твой бесстыжий! — Лидия Ивановна в сердцах бросила шитье. — Но я его и на порог не пустила. Чует материнское сердце, что все из-за него! Еще наглости хватает приходить и выспрашивать! Всю жизнь тебе сломал, а ведь тебе еще замуж выходить!

Маринка покраснела, опустила голову, снова попыталась заняться шитьем. Сердце колотилось и подпрыгивало. Неожиданный привет из прошлой жизни, под которой она так решительно подвела черту, внес в ее мысли полный переполох. Встречаться ни с кем она еще не могла и не хотела, боясь, что не выдержит, что потянет ее обратно любимая привычная жизнь. А вот классной после некоторых колебаний решила позвонить.

— Здравствуйте, Ирина Николаевна! Это Марина Смирнова, — как можно суше сказала она в трубку.

— Господи, это ты, Мариночка! — Классная на том конце явно растерялась и обомлела. — Как ты, девочка? Что с тобой?

— У меня все хорошо, учусь в Серпухове, в педагогическом училище. Подрабатываю.

— Мариночка, — быстро и суетливо, немного фальшиво залепетала классная, — ты только не волнуйся, все будет хорошо. Уже прошло время, можно восстановиться в школе. Я приложу все усилия…

— Не стоит, Ирина Николаевна! Я не вернусь…

— Но ты не горячись, Мариночка, я все понимаю, юношеский максимализм, ты импульсивная девочка, приняла неправильное решение, но нельзя же оставаться без образования! С твоими способностями… Можно перевестись и во втором полугодии… Позанимаешься, досдашь что нужно.

Маринка слушала ее бормотание с каким-то сожалением.

Зачем она так суетится? Все же давно понятно… Удивительно, но страшного рывка назад, которого Смирнова так опасалась, не случилось. Она решительно прервала классную:

— Спасибо, Ирина Николаевна. Я все для себя уже решила.

— Марина, но почему? — В голосе учительницы послышалось отчаяние.

— Вы же сами все знаете. Это невозможно. До свидания. — И Маринка решительно положила трубку. Удивительно, но когда она выходила из телефона-автомата, ей стало легче.

До Нового года Маринка из всех бывших одноклассников пообщалась только с Борькой Смеловым, который так настойчиво добивался встречи с ней. Да и то взяла с него слово не говорить никому в школе об этой встрече. Несколько раз в выходные она видела, как приходили в ее двор другие бывшие одноклассники, сидели на скамейке, разговаривали, глядя на окна ее квартиры. Но она ни разу не вышла к ним, хотя сердце и рвалось и рыдало. Видно, не пришло еще время. Однажды в выходные забежала Наташка Соловьева. Сначала расплакалась, бросилась на шею. Потом отстранилась и, сдвинув бровки, начала Маринке по-взрослому выговаривать:

— Ты что, предупредить не могла? Я тебе, получается, совсем чужая? Вот так вот: уехала — и пропала, а я тут думай, что с тобой случилось! Спрашивай у всех…

— Не обижайся, Наташенька. — Маринка была до глубины души тронута. — Я вообще никому не сказала. Ты же знаешь, что тут было. Ты у меня близкий, любимый человечек!

Девочка сразу оттаяла. Потом они тепло и долго разговаривали. Наташка рассказала Маринке все свои бесхитростные школьные и девчоночьи новости.

— Ты представляешь, что тут еще было! Тебе твоя мать наверняка не рассказала, она нас не любит… Приезжали папа с Таней, привезли братика Алешку. Я пошла с ним гулять к тебе во двор. Думала, может, тебя встречу. А встретила Кристинку. Они с Алешкой сначала фыркали друг на дружку, а потом… — Наташка не смогла сдержать хохота.

— Ну? — Маринка удивленно подняла брови. — Что — потом?

— Они так подружились, что мне пришлось каждый вечер приводить Алешку к вам сюда гулять. В итоге перед отъездом братик заявил отцу: езжайте сами в вашу Америку, а я тут останусь. На Кристине завтра женюсь! Бабушка — та чуть в обморок не упала, когда услышала… Кричала: ненавижу этих сестер! Всех внуков мне испортят!

— что! — Маринка хохотала до слез. Естественно, мать ей ничего не рассказала про эти приключения сестры.

— Я так и знала, что ты повеселишься, — продолжала Наташка. — В общем, схватили они Алешку в охапку и увезли поскорее, лишь бы чего не вышло. Но ты бы только видела, как они играли в песочнице!..

Когда Маринка отсмеялась и проводила Наташку, ей стало отчего-то пронзительно грустно. За весь разговор Наташа Соловьева и словом не обмолвилась о брате. Почему?

Пару раз по осени, еще на велосипеде, под окнами проезжал сам Димка. Он лихо тормозил у подъезда Смирновых и, как казалось Маринке, пытался отыскать глазами следы ее присутствия дома. После чего уезжал. Если бы он поднялся, она, скорее всего, открыла бы ему дверь и бросилась на шею. И кто бы знал — что бы было потом! Но он просто уезжал… В новой, яркой куртке он выглядел очень хорошо. Маринка очень радовалась каждый раз, когда видела его. Значит, у него все в порядке, убеждала она себя. Значит, она все правильно сделала. Беспокоиться не о чем — это главное.

А вот в морозном, снежном феврале они вдруг впервые нос к носу столкнулись на улице. У Маринки был свободный день в училище, она вела Кристинку в парк прогуляться и покататься на горке. Вдруг на заснеженной аллейке невесть откуда появилась парочка: Димка с Викторией! У Маринки даже дыхание на мгновение пропало. Он, увидев ее, тоже споткнулся от неожиданности на ровном месте и чуть не упал. И только Вика сохраняла полное самообладание и нахально улыбалась ярко накрашенными губами.

— Привет! — выдавил Димка, покраснев по самые уши.

— Привет! — повторила Смирнова, не понимая, что говорит.

Повисла пауза. Они смотрели в глаза друг другу как загипнотизированные. Маринка сразу заметила, что Димка какой-то фарфорово-бледный.

— Ты чего застыл, Димон! У тебя что, снова столбняк? — капризным голосом произнесла Вика и натянуто рассмеялась.

Димка качнулся в сторону и отодвинул спутницу рукой как неодушевленный предмет, продолжая во все глаза глядеть на Маринку. Ее черные ресницы были слегка подернуты инеем, роскошные волосы выбивались из-под меховой шапки. Она вся была незнакомая, новая, но очень родная.

— Ну как ты? — хрипло спросил он.

— Я хорошо. А ты? — Маринка совладала с собой и выразительно-насмешливо поглядела на Викторию.

— Да, тоже хорошо. — Димка поймал ее взгляд и взял себя в руки. — Кстати, а как там твой парень, военный, с которым ты в автобусе, кажется, познакомилась?

— В каком автобусе? — До Маринки его слова долетали с опозданием, как с другой части земного шара.

— Ну помнишь, ты мне летом рассказывала. Парень в автобусе, ради которого ты в Серпухов поехала, школу бросила. — Димка был явно смущен необходимостью говорить.

— Ах да, в автобусе, — с трудом припомнила Маринка. — Да-да, с ним тоже все хорошо!

— Я рад за тебя…

— Я за тебя тоже… Извини, мне надо идти кататься с Кристинкой с горки, а то стемнеет скоро.

— Да, конечно, — засуетился Димка, — нам тоже пора… Виктория обеими руками крепко вцепилась в рукав Димкиной куртки и скорчила улыбающуюся гримасу:

— Было приятно тебя увидеть. Маринка промолчала.

— Ну пока.

— Пока…

Димка с Викторией в обнимку быстро зашагали к выходу из парка.

— Марин, ну Марин. — Кристинка переминалась с ноги на ногу и тянула сестру за рукав. — Пойдем! Ну что ты стоишь? Холодно же!

— Да, пойдем. — Она точно стряхнула с себя сон, взяла маленькую руку сестры в шерстяной варежке и повела ее на горку. Все произошедшее уже казалось нереальным.

Между тем в училище все оказалось не так уж плохо. Смирнова понемногу втянулась в новую жизнь, стала привыкать. Ее как лучшую ученицу потока быстро приняли в комсомол, она стала вести общественную работу, а также активно участвовать в студенческой самодеятельности. С ее подачи в училище был организован ансамбль, в котором студенты и даже некоторые учителя пели, плясали, разыгрывали смешные миниатюры. Дело дошло до того, что в мае их самодеятельный ансамбль занял призовое место в конкурсе по Московской области, и на лето были запланированы гастроли в нескольких городках и поселках! Маринка была счастлива за успех любимого дела. К тому же это была реальная возможность подзаработать! Матери по-прежнему было очень тяжело, и она была рада любой лишней копейке.

Проглядывая списки предстоящих концертов для молодежи и пенсионеров, она несколько раз невольно спотыкалась взглядом о кажущееся ей странно знакомым название — поселок Липовое. Но сколько она ни напрягалась, так и не могла припомнить, что связано для нее с этим поселком, где она его название слышала.

После дневного концерта в липовском клубе все пошли гулять по поселку.

— Там у нас река, там — памятник Ленину и площадь, а там вон — поселковое кладбище, — рассказывал местный веселый комсомолец.

— Кладбище? — вдруг громко выдохнула Маринка, потрясенная внезапной догадкой.

— Да. — Пожав плечами, комсомолец продолжил говорить, но Смирнова уже его не слышала.

— Извините, я отлучусь ненадолго. Скоро буду, — взволнованно шепнула она старшему преподавателю.

— А кто тут у тебя? Родственники, знакомые? Ты вроде не говорила ничего…

Но Маринка только неопределенно тряхнула головой и убежала. Она была уверена, что сама судьба привела ее в это место.

Хотя небольшое кладбище находилось на отшибе, малоэтажные домишки поселка понемногу подбирались к нему со всех сторон. Справа вообще кипела какая-то большая стройка, работали экскаваторы, краны. Маринка не сразу разобралась, где вход — всюду, как живая ограда, стояли развесистые, тенистые деревья. Наконец она прошла через старенькие ворота и остановилась в недоумении. Прямо от ворот в разные стороны разбегались узкие дорожки. Кладбище, показавшееся Маринке со стороны небольшим, внутри оказалось весьма просторным. Девушка обратила внимание на то, что здесь очень много старых, заросших травой могил. От некоторых из них остались только полуразвалившиеся каменные или железные оградки. На многих камнях и имен-то уже не прочесть — все стерло, сгладило время.

Потянуло прохладным ветерком, Маринка поежилась. Она никогда в жизни раньше не бывала на кладбище. Все бабушки-дедушки умерли, когда она была еще очень маленькой, а больше и родственников-то у них не было. Единственным и главным потрясением, связанным со смертью, была и оставалась смерть Димкиной матери. Наверно, по этой же причине и оказалась Маринка сегодня в затерянном подмосковном поселке, на незнакомом кладбище. А кругом ни души! Из-за шелеста высокой травы и деревьев звуки работающих неподалеку бульдозеров и кранов стали почти неслышными. Маринка неуверенно побрела по одной из дорожек, напряженно всматриваясь в имена на уцелевших могильных плитах. Так она пробродила минут сорок — совершенно безрезультатно! Отыскать могилу Татьяны Алексеевны среди десятков прочих могил оказалось делом нереальным. Почти отчаявшись, Маринка огляделась. И вдруг ей показалось, что между деревьями мелькнула чья-то тень. Девушка обрадованно побежала навстречу неизвестному путнику. Шагах в двадцати от нее, скрюченная почти до самой земли, опираясь на крючковатую палку, шла совершенно седая старуха.

— Бабушка, бабушка! Постойте, пожалуйста! — крикнула запыхавшаяся Маринка. — Помогите мне, пожалуйста…

Бабка на мгновение подняла на Маринку зеленые, совершенно ясные молодые глаза и… пропала. Девушка остолбенела. Еще несколько секунд она потрясенно озиралась, пытаясь понять, куда делась старуха, потом закричала и рванула бежать прямо между могилами, обдирая голые ноги о железные оградки. Ей показалось, что бежала она целую вечность. Наконец впереди замаячили строительные краны и небольшой вагончик-бытовка. Маринка распахнула настежь дверь вагончика и забежала внутрь, не помня себя от ужаса; ее колотило. В вагончике за деревянным столом сидела полная женщина и пила чай. Она удивленно уставилась на Маринку, которая стояла перед ней — бледная, с трясущимися коленками, не в силах вымолвить ни слова.

— Ты откуда такая суматошная? — Женщина посмотрела на порванную юбку девушки и ее пораненные ноги. — Тебя что, наши ребята напугали?

Она встала, подошла к Маринке, заботливо укутала ее теплым платком. Но та по-прежнему молчала, только стучала зубами.

— Если это наши, ты скажи мне, — сурово продолжила женщина, — я им сейчас такой нагоняй устрою! Работу потеряют!

— Нет-нет, это не они! — Маринка наконец нашла в себе силы ответить. — Это старуха…

— Какая старуха? — удивилась женщина.

— Там, на кладбище… — Маринку снова затрясло, она заплакала.

— Нуты и бедолага! Одна на кладбище пошла… — Женщина развела руками. — Ну-ка сядь, выпей чаю, все мне расскажи. Меня, между прочим, Валентиной зовут. Я бригадир.

— А я Марина…

Валентина налила Маринке крепкого, черного чаю в стакан. Девушка быстро выпила его короткими, жадными глотками.

— Ну что, легче стало? — Угу.

— Ну а теперь рассказывай, какого лешего тебя одну на кладбище понесло?

— Я могилу искала…

— Родственники у тебя тут, что ли? Вижу, что ты неместная. Я в округе всех знаю…

— Неместная, — подтвердила Маринка. — Я пришла, чтобы могилу моей знакомой найти, ходила-ходила по кладбищу, заблудилась только. А тут бабка идет. Сгорбленная такая, с палкой, волосы седые…

— Ну-ну, — хмыкнула Валентина. — Вот ты со страху натерпелась-то!

— Я к ней, а она исчезла. Вот и перепугалась.

— Одной на кладбище еще не то примерещится, деточка! — сказала задумчиво бригадир. — У нас тут к одному в ночь после зарплаты вообще инопланетяне прилетали. Насилу потом беднягу откачали. Все зеленые человечки мерещились. А чью могилу-то искать ходила?

— Соловьевой Татьяны Алексеевны.

— Соловьевой? Что-то не помню такой… — Валентина наморщила лоб и задумалась. — А ты ничего не путаешь?

— Нет! Они с сестрой на юге пять лет назад погибли, а похоронили их почему-то здесь.

— Ну ты бы так сразу и сказала! — Валентина хлопнула себя по лбу. — У них тут склеп семейный, это она по мужу Соловьева, а так Семенова. Родственники ее совсем редко на кладбище приезжают. За могилами и не ухаживает никто… Пойдем, я тебя провожу.

Валентина накинула платок и заперла вагончик. Маринка мелкими шагами пошла следом, с опаской поглядывая по сторонам. Общительная бригадир на самом деле многое знала о местных жителях. Иногда она останавливалась у какой-то могилки и быстро пересказывала девушке историю покойного: где жил, как умер, кто родственники.

— Мы почти пришли, — сказала Валентина, в очередной раз останавливаясь у небольшой ухоженной могилы. — А вот здесь лежит моя племянница, Оленька. Такая болезная с рождения была, бедняжка. Но до семи лет росла, тянулась. Однажды по весне давай мать просить: пойдем, мама, за ландышами! Мне, мол, сегодня кажется, что всюду ландышами пахнет!.. Ландышей хочу! Ну сестра моя, чтобы порадовать дочь, и пошла с ней за железную дорогу в лес. А на переезде Оленьку машина сбила. Какой-то пьяный не заметил… Вот и все. Хоронили ее всей школой, в гробу в школьном платьице с передничком белым, вся в бантах лежала, такая красивая… — Валентина всхлипнула и смахнула слезы платком. — И ландышей посадили — видимо-невидимо. По весне тут все бело и ландышами пахнет, как Оленька любила… Не уйдешь от судьбы, как ни противься, — все равно нагонит!

Маринке снова стало не по себе от слов Валентины, как будто на ночь в лагере ей под одеялом пересказали страшную историю. Ей очень захотелось назад, к своим комсомольцам-удальцам, с которыми весело и шумно.

На кладбище смеркалось, становилось прохладно, откуда-то повеяло сыростью. Они прошли прямо по дорожке еще метров пятьдесят.

— Вот тут они лежат, Семеновы, — произнесла наконец бригадир, уверенно показывая пальцем на большую могилу со старой башенкой. — Мать с отцом да две дочери. Вся семья в сборе. Ты тут пообщайся, а я поблизости буду. Покурю пока… Маринка осторожно открыла скрипящую оградку, присела на скамеечку. В сумерках фотографии были видны не очень хорошо, но Татьяну Алексеевну она сразу узнала. Волнистые, светлые волосы, большие, ясные глаза. Маринка заплакала. Она столько всего хотела сказать этой женщине за прошедшие годы, но, нечаянно оказавшись на ее могиле, поняла, что у нее нет для этого слов. Поэтому она просто сидела и плакала, а Татьяна Алексеевна смотрела на нее своими удивительными ясными глазами. Маринке неожиданно стало спокойно и тепло, слезы потихоньку высохли. Почти рядом с собой она ощутила чье-то уверенное, доброе присутствие. Большего душевного контакта у нее ни с кем не было никогда в жизни.

— Ну что, ты пообщалась? — Голос Валентины вывел Маринку из состояния глубокой задумчивости. — Темно уже. Забоишься еще, опять примерещится. Пойдем, мне смену принимать надо…

Обратно шли молча. Сильно стемнело, деревья глухо шелестели над головами. Где-то поодаль мрачно каркали вороны. Но Маринке было совсем нестрашно.

— Ну ступай, девица, не заблудись только! — ободряюще похлопала ее по плечу Валентина, проводив за ограду кладбища. — И не чуди больше. А приедешь в другой раз — заходи, чайку попьем.

Маринка рассеянно кивнула и пошла в поселок. Там уже все с ног сбились, искали ее.

— Где ты была, Смирнова? — спросил старший преподаватель.

— На кладбище…

— А почему так долго? Мы тут чуть с ума не сошли! Маринка удивленно подняла глаза. Она и представить не могла, что ходила к Татьяне Алексеевне целых семь часов!

В начале осени Маринка встретилась наконец с одноклассниками. Теперь она была не та, что прошлой весной. Маринка обросла потихоньку в Серпухове новыми знакомыми, почувствовала себя там нужной и востребованной. И преподаватели, и сокурсники ее уважали и любили. Поклонников у Маринки было хоть отбавляй. До смешного: половина военного училища, того самого, ходила по очереди провожать ее вечером на электричку. На самодеятельных концертах всегда народу был целый зал: приходили «посмотреть на Смирнову», которая умела так зажигательно петь и танцевать. Настоящая актриса!

Маринка была для всех одинаково недоступной, поэтому и обиженных ею тоже не было — все в одинаковом положении. Парни поражались ей: вроде бы абсолютно открытая, простая, добрая, всегда поможет, ободрит, но дистанцию держала такую, что порой и не подойдешь просто так. Наверно, поэтому так много воздыхателей было у нее тогда — просто она, смеясь, всем отказывала, еще не дожидаясь признаний и предложений, и становилась от этого только желанней, притягательнее. А вела она себя так не потому, что выпендривалась или что-то кому-то доказывала, просто иначе не могла тогда, ей дико было представить себя с любым из мужчин. Это казалось лишним, ненужным, бессмысленным. Другие училищные девчонки, которые и сотой доли такого внимания, как она, не видывали, достаточно быстро это поняли, поэтому завидовали, конечно, тайно, но не по-злому. Наоборот, считалось удачей пойти с Маринкой куда-нибудь на танцы: это была верная примета того, что от кавалеров в этот вечер отбоя не будет.

В силу всех этих причин Маринкина душа не стремилась теперь с маниакальной навязчивостью в родную школу, к людям, казавшимся раньше единственно близкими. Ну и, поскольку неизбежное свидание с ними не казалось больше нестерпимо болезненным, она по осени передала через Борьку Смелова, с которым общалась время от времени, приглашение всем желающим прийти в выходные повидаться с ней.

Встретились во дворе, на детской площадке. Идти в школу или к кому-то в гости Маринка наотрез отказалась. Пришло к ней на свидание всего несколько ребят, как оценила для себя Смирнова, — самые отчаянные, а среди них и Смелов, и Ольга Маслова… Но все равно чувствовалось, ребята ощущают себя с ней не слишком уверенно: слишком много всего говорилось о Маринке в стенах школы и за их пределами. Разговор не клеился. Казалось, давно не виделись, столько всего нужно рассказать друг другу, а повисла тягучая тишина…

— Нам очень жаль, что ты ушла, на самом деле, — поглядев на стесняющихся одноклассников, нарушил наконец молчание всегдашний друг и спаситель Борька Смелов, — наверно, тебе не стоило этого делать. По крайней мере, мы все переживали за тебя.

Маринка только пожала плечами.

— Какая теперь разница: стоило — не стоило? Все давно свершилось, переживать нечего. Я тоже не хотела вас оставлять…

— А ты знаешь, Вику из школы выгнали, — задумчиво сказала Ольга.

— За что? — Маринка удивленно вскинула брови.

— Ну то есть не выгнали, она сама ушла. То есть ей пришлось уйти…

— Но что случилось?

— Просто сволочь она, — вступил один из ребят, Лешка Сафронов. — Всех в классе перессорила. У нас такое было — ужас просто. Она оказалась врунья и интриганка.

— Мы же все знали, кто тебе уйти помог…

— И не только это, — со злостью добавила Ольга.

— В общем, уехала она заканчивать школу на Украину, к тетке. Находиться здесь для нее стало с некоторых пор просто опасно для жизни, — резюмировал Борька с оттенком торжества. — Так ей и надо за все!

Поговорили еще о том о сем и разошлись. От разговора остался легкий осадок печали, недосказанности и неудовлетворенности. Полного очищения и освобождения от тяжести, как надеялась Маринка, не получилось. О том, что ей было интереснее всего — о Димке, ей снова никто не сказал, а она спрашивать поостереглась, чтобы ему нечаянно не навредить. Мало ли что еще может быть… Она даже Борьку о нем спросить не могла, хотя он был ближе всех. Поэтому все следующие дни Маринка мучилась мыслью: что с Димкой, как он? Переживал! небось, когда подруга-то его на Украину уехала? А может, и не переживал вовсе. Где-то глубоко внутри рефреном сверкала радостная нотка, в которой Маринка не признавалась сама себе, как все-таки хорошо, что Вика уехала на Украину! Она же на самом деле сволочь. Не место ей рядом с Димкой.

Нужная информация пришла, как всегда, отчаянно ожидаемо, но все же тяжелым обухом по голове. В один из вечеров мать рассказала, что увидела Соловьева с девушкой.

— Как он? Кто она? — сразу пристала к ней взволнованная Маринка.

— Ужас! — махнула мать рукой. — Я думала, ты у нас сумасшедшая, но и он тоже хорош гусь. Подружка у него сейчас — вылитая ты, только постарше. Тоже волосы темные, длинные. Красивая. Дочь завскладом универмага, Марина Войтенко. Зачем только он ей нужен?

— Как — Марина? — Маринка глаза вытаращила от удивления.

— А вот так! — передразнила мать. — Он, наверно, маньяк. Коллекционирует Марин, что ли? Я их когда увидела на улице, чуть не упала — думала, это ты рядом идешь. Только после того как догнала, поняла, что обозналась. Потом мне медсестры на работе рассказали… Городок-то маленький, все про всех знают. Как хорошо, что ты не с ним, дочь!

Маринке опять стало больно. Вот, казалось бы, глупость какая, успокаивала она себя. Они же давно разошлись, у каждого своя нормальная жизнь, свои знакомые и друзья. Но в этот момент девушке вдруг стало совершенно ясно, что она до сих пор не верит сама себе, что они расстались насовсем, не верит этому году разлуки, всему, что происходит вокруг. Как будто время бежит вперед, а душа ее задержалась где-то в прошлом, которое никак ее не может отпустить, как она ни старается. Стало страшно, нахлынули воспоминания. Двенадцатилетний белокурый Димка за ручку с Наташкой, первые счастливые совместные прогулки на реку, тот вечер, когда Димка поклялся любить ее всегда. Вот так и росли они вместе как трава в поле, не понимая того, что проходят, быть может, самые главные в их жизни дни.

И эта не стираемая временем память, усиленная девичьим воображением, оказалась гораздо сильнее сегодняшнего дня с его реальными, будничными проблемами и тревогами. Вдруг оказалось, что все настоящее-то осталось там, в золотом детстве, в их общем прошлом, которое не имело почти никакого отношения к нынешней Маринкиной вполне благополучной жизни! Целую ночь девушка не спала, всхлипывала, ворочалась на кухне под хлипким одеяльцем, а под утро начала просить Бога и всех святых, в которых прежде не верила, о том, чтобы ей дали шанс еще хотя бы одного разговора с Димкой. Но наверно, плохо просила комсомолка Смирнова, которую никто никогда не учил молиться, — дни ползли с прежней монотонностью, а загаданной встречи все не было и не было, и даже проезжать под окнами на велосипеде Димка перестал.

…Встреча, короткая и пронзительно отчаянная, произошла только весной, как раз во время выпускных экзаменов. Бывшие одноклассники по Борькиной инициативе пригласили тогда Маринку с собой на реку — отметить вместе приближающееся окончание школы. Все-таки восемь лет проучились бок о бок. После экзаменов многие ребята собирались разъезжаться поступать кто куда, да и настроение, знали, тогда будет уже совсем иное… Поэтому и решили собраться немного раньше, пока жива еще их классная общность, пока есть особое школьное настроение.

На последний звонок 10 «Б» Смирнова не пошла, хотя ее тоже приглашали. Зачем? Ее решающий звонок сурово прозвенел двумя годами раньше, а вот на вечернее прощание с учебной жизнью после некоторых раздумий Маринка решила сходить. Свои экзамены в училище она блестяще сдала досрочно — ничего сложного там не было. Через несколько дней она собиралась уезжать вожатой в пионерский лагерь, а сейчас как раз свободна… В конце концов когда еще в этой жизни она всех снова увидит?.. Разлетятся-разъедутся, не дозовешься потом…

Был тихий июньский вечер. Солнце по-летнему медленно шло к закату, пахло свежей травой и недавно пробужденной от зимнего сна землей — весна в этом году выдалась поздняя, затяжная… Но сейчас в природе ключом били животворные соки, и эта энергия бурно передавалась всем окружающим. Даже в людях было предчувствие, ожидание, зарождение чего-то совсем нового. Тем более накануне выпускного вечера!

Маринкиного появления все ждали. Она тоже долго готовилась к этой встрече морально и, как и планировала, присоединилась к одноклассникам красивая, одетая в летящее, слишком легкое для этого прохладного вечера платье, непосредственная, с открытой улыбкой. Как будто не было двух лет разлуки, боли и горечи в душе.

— Привет! Вот и я!

— Ну вот, мы снова все в сборе! — воскликнул Борька Смелов. — Вечер прощаний считаю открытым.

Действительно, в этот вечер у реки собрался почти весь класс. Ребята повзрослели, изменились. Некоторые молодые люди были с девушками, Маринка знала далеко не всех. Она присела на поваленное дерево чуть поодаль и смотрела на бывших одноклассников — наглядеться не могла. Боже, как она по всем соскучилась! Вечер казался ей сказочным возвращением в прошлое.

Между тем юноши деловито возились с дровами, разводили костер. Девушки суетились с едой, резали бутерброды, готовили мясо для шашлыков. Кто-то открывал бутылки с вином… Вдруг Маринкины глаза встретились с чьими-то незнакомыми, темными, завораживающими глазами. Эти глаза смотрели на нее в упор пристально и как-то недобро. И одновременно над ухом тихо прозвучал чей-то очень знакомый голос:

— Привет! Давно не виделись…

Маринка вздрогнула и обернулась. Сзади, виновато опустив голову, стоял Димка. Он совсем не изменился — только еще вырос и очень похудел.

— Здравствуй! — всю себя вложила Маринка в это тихое слово. Все бессонные ночи, дни ожиданий, попытки осмыслить прошлое. — Здравствуй!

Димка сел рядом. Они молчали. Ощущение у Маринки было феерическое, словно все вернулось на круги своя. Они как были вдвоем, так и остались. Даже на расстоянии она почувствовала пульсирующее тепло его тела.

— Тебе холодно? — мгновенно отозвался Димка. — Подожди, сейчас укрою.

Одним движением он скинул с себя импортную джинсовую куртку и набросил Маринке на плечи. Та закрыла глаза, впитывая всем телом Димкино живое тепло, его запах.

— Может, не надо? Ты же сам замерзнешь…

Димка отрицательно покачал головой. Он сидел рядом в черной футболке, под которой красиво прорисовывалось его спортивное, упругое тело.

— Скажи, почему ты не хотела видеть меня? — почти умоляюще спросил он после паузы. Ей показалось, что он сейчас зарыдает.

Маринка ничего не ответила. На губах ее плыла задумчивая полуулыбка.

— Это я-то не хотела?

Они сидели рядом и смотрели на опускающееся за реку солнце. Они снова были одним целым, как прежде. Как всегда. И вдруг…

— Так, голубчики! Я давно наблюдаю за вами! Что это вы тут уединились? — прозвучал рядом сердито и злобно чей-то визгливый голос. Гармония чудесного единения оказалась безнадежно разрушенной. Димка вздрогнул, напрягся и, словно бы отстранившись от нее, приподнялся с места.

— Марина… Да мы ничего… Вот знакомься — это тоже Марина…

Смирнова подняла глаза, вновь встретилась с все тем же жгучим, черным взглядом и сразу все поняла. Так это же та самая Марина Войтенко, про которую говорила мать! А что, она и на самом деле чем-то на нее похожа! Только выше, ярче, злее. Маринка поежилась.

— Здравствуйте, — желая сгладить неприятную неловкость, сказала она. И повернулась к Димке: — Загадывай желание, везунчик, между двух Марин!

Но Войтенко уже ее не слышала. Она вцепилась крашеными коготками Димке в футболку и завизжала так, что ребята стали оборачиваться на них:

— Ты ее специально приволок, чтобы меня выставить на посмешище, да? Все же знают, что ты без нее жить не можешь! А мне говорил, что все прошло. Так я тебе и поверила, скотина!

Димка стоял красный как рак и пытался тихо оправдываться. Но девица его как будто не слышала. Она упивалась своей истерикой, привлекая всеобщее внимание. Одноклассники начали к ним подтягиваться.

— Да как у тебя совести хватило! Чем эта стерва только тебя, барана, привораживает? Как будто насмерть привязала к себе — не отвяжешься никак.

— Да я… Мы тут только разговаривали…

В Маринке по ходу сцены накапливалось глухое раздражение и злость — на себя, на Димку, на эту наглую Войтенко, которая нарушила только что восстановившуюся их с Соловьевым хрупкую близость. После этих несправедливых слов ее негодование внезапно выплеснулось. Она вскочила с места, порывисто сбросила с себя Димкину американскую куртку.

— Это я-то его привораживаю? Ну смотрите тогда все! — Она подбежала к костру, который как раз разгорелся на славу, его языки вздымались прямо к гаснущему вечернему небу. — Отойдите! — громко скомандовала она, и парни, колдовавшие с шашлыком, мгновенно рассыпались от костра. Борька Смелое глухо охнул и бросился к Маринке, предполагая худшее. Но она остановила его одним движением руки. — Смотрите все!

На поляне воцарилась полная тишина, только потрескивали дрова в костре. А Маринка, подняв к небу руки и запрокинув голову, начала быстро кружиться в своем развевающемся легком платье сначала вокруг себя, потом и вокруг костра. Казалось, ее гибкое тело лижут жадные огненные языки — так близко была она к пламени, почти соприкасалась с ним. Из ее высоко поднятой прически одна за другой вылетели шпильки, темные волосы упали на спину и грудь, накрыли лицо темной волной.

— Слушайте все! Я разрываю путы, которые связывали нас! Я больше не желаю этого, не желаю!

Голос ее летел вместе с искрами прямо к ночному небу, а Маринка все кружилась и кружилась вокруг костра, все ускоряя и ускоряя темп, пока не упала наконец лицом в землю.

Тут оцепенение одноклассников как рукой сняло, ребята бросились к Маринке с разных сторон, Борька бережно поднял ее на руки и отнес к реке и там плескал ей в лицо холодную воду, пока она не пришла в себя.

— Ну что же ты делаешь, Маринка! — Даже непробиваемая с некоторых пор Ольга Маслова вытирала слезы. — Нельзя же так убиваться! Да вы хоть пиджак ей подстелите, замерзнет же!

— Волосы-то все на концах обгорели… И платье…

Кто-то из юношей снял пиджак, на него уложили Маринку. Самым последним к лежащей на берегу Маринке как-то боком, смущаясь, подошел Димка.

— Ну ты-то хоть убрался бы! Правда, баран! — прошипел Борька. — Одни неприятности от тебя вечно.

Димка втянул голову в плечи, медленно повернулся и зашагал в сторону города. Посрамленная Марина Войтенко незаметно ушла еще раньше него, как только Смирнова упала после своего безумного танца.

Остаток вечера прошел в молчании. Маринку насильно напоили разогретым в котелке вином, потом какое-то время все просто молча сидели у костра. Впечатление, которое ее выходка произвела на ребят, было чересчур сильным, чтобы продолжать веселиться или даже просто говорить о чем-то другом. Вечер оказался безнадежно испорчен. Маринку бил озноб, она в изнеможении куталась в чей-то пиджак и уже понимала, что заболевает.

— Вот и распрощались с прежней жизнью… Безжалостно! — грустно протянул кто-то.

— Все прощания такие, наверно…

Ближе к полуночи печально разошлись. Едва живую Маринку довел до дома Борька.

— А знаешь, ведь Ольга тогда действительно была беременная, — одними губами сказал он, когда они стояли в подъезде. — А они ее заставили сделать аборт — родители и директриса. Я не хотел этого… Мои родители тоже не хотели. Я тогда думал, что люблю ее!

Маринка тихо вздохнула и обняла Борьку. Она почти не удивилась — просто приняла все как есть.

— Вот видишь… А я ведь ей поверила тогда…

— И всех убедила! Это ты мне помогла тогда, помнишь, когда все издевались… Я этого никогда не забуду. И Ольга тоже… Хотя она не скажет, наверно. Но я знаю…

— Я пойду. Холодно очень… — Маринка зябко передернула плечами. Она уже ясно чувствовала начинающуюся простуду.

— Да-да, конечно! — засуетился Борька. — Ты это, не переживай из-за Соловьева. Мне, ей-богу, морду ему за тебя набить хочется!

— Не стоит. Пусть живет как знает…

— Он недостоин тебя. Он слюнтяй!

Маринка вернула ему пиджак и стала медленно подниматься по лестнице. Борька стоял и смотрел, как она идет.

— Выпей обязательно горячего чаю! И аспирин не забудь! — прокричал он снизу.

— Хорошо… — Маринка обернулась и слабо махнула рукой: — Иди, не стой, поздно уже.

Дома она бесшумно разделась и сразу легла на кушетку. Все уже спали. В гулкой тишине громко стучали часы. Девушка почувствовала, что проваливается в глубокий, болезненный сон. Ночью она металась, стонала, горела — ей снился Димка, строящая гримасы Марина Войтенко, Вика, Борька, Ирина Николаевна и еще какие-то чужие, незнакомые люди.

Утром встать на автобус она не смогла, так ей было плохо. Пришедшая на кухню мать устроила истерику: она еще не знала, что Маринка сдала досрочно все экзамены, а в Серпухов собиралась, чтобы подработать.

— Ты что тут разоспалась, дочь! Уже давно на автобус пора, ты же опоздаешь! Напилась вчера небось, загуляла! Ну-ка признавайся: с Димкой ведь гуляла?

Маринка с огромным трудом разлепила многопудовые веки:

— Мне плохо, мама!

— Ах, плохо тебе! — Мать начала кричать: — Вчера думать надо было! Чем я провинилась-то, что такую дочку уродила!

Потом она слышала, как мать в коридоре с ворчанием одевается, собираясь вести Кристинку в детский сад.

— Мам, дай мне лекарство, пожалуйста… Я вся горю! — громко простонала Маринка.

— Кавалер твой бесстыжий пусть тебе все дает! — отозвалась Лидия Ивановна. — Как ты вообще смеешь… Да скоро тебя так и из училища выгонят! В дворники пойдешь.

Через полчаса квартира опустела. Маринка с трудом встала, взяла в комнате градусник. Температура зашкаливала за сорок. Болела грудь, дышать было больно и тяжело, как будто в груди рана. Пару раз она провалилась в тягучий бред, потом снова приходила в себя. Ей становилось все хуже. Маринка решила не дожидаться вечернего возвращения родственников и сама вызвала «скорую», а потом, когда раздался звонок в дверь, целую вечность шла к порогу и упала в дверях прямо на руки врачу.

— Девушка, что с вами?

Маринка уже не могла говорить связно, только стонала.

— Я сняла с него все привязки, — пролепетала она, глядя на врача воспаленными глазами, — огонь меня очистил…

— В больницу, срочно! — крикнул врач подоспевшему санитару. — Носилки сюда!

Увезли ее в одной ночной рубашке и уже в больнице поставили диагноз: воспаление легких и сильное нервное истощение. Врачи дежурили рядом всю ночь, делали уколы, ставили капельницы, но девушка не приходила в сознание. Только к утру температура у нее наконец спала. Еще через день Маринка уже могла самостоятельно вставать с постели. Грудь болела, как будто ее прострелили насквозь, в голове были кружение и слабость, готовые в любой момент кинуть ее в глубокий обморок. Но обмороков Маринка себе не позволила… Лишь на третий день к ней пришла мать, принесла литровую банку малинового варенья. Она выглядела расстроенной и виноватой.

— Дочь, так, значит, ты уже тогда заболевала? А я и не поняла даже, думала, ты просто с Димкой загуляла… Тебе что-нибудь нужно?

— Ничего! — качнула головой Маринка. Она не сердилась на мать. — Не волнуйся за меня. Главное — сейчас уже все хорошо. Врачи тут нормальные, скоро вылечат…

Мать посидела с полчаса и ушла. Говорить особо было не о чем, а дома ее ждали Кристинка, Николай и ежедневная рутина. Маринка все понимала…

Вел ее молодой лечащий врач Александр. Каждое утро он осведомлялся, как ее самочувствие, настроение, рассказывал какой-нибудь новый анекдот и исчезал, оставляя девушку в приподнятом настроении. Даже страшно болючие уколы магнезии после этого казались нестрашными. Но однажды утром врач пришел к ней очень озабоченным и даже не шутил.

— Александр, у вас все в порядке? — обеспокоилась Маринка.

— У меня-то все! — Александр махнул рукой. — Просто в соседнюю палату одну тяжелую больную привезли, Соловьеву, полночи с ней рядом просидел… Непонятно, что будет.

— Соловьеву? — машинально переспросила Маринка. Димкина фамилия всегда невольно вызывала ее интерес.

— Да, старуху, Эстер Борисовну. У нее очень тяжелые осложнения. Видно, грипп на ногах переходила… В ее-то возрасте!

С этой минуты про свои болячки Маринка и думать забыла. Как только Александр вышел из палаты и отправился в свой кабинет, она, покачиваясь, встала с постели, воткнула в тапки непослушные ноги и вышла в коридор. Она еще не очень уверенно стояла на ногах, но все же дотопала до соседней палаты. В палате лежало человек восемь женщин разного возраста.

— Вы к кому? — спросила одна из них.

— К Соловьевой, к Эстер Борисовне, — ответила шепотом Маринка.

— Вон она. — Женщина кивнула головой в сторону стенки. — Проснулась только что.

Маринка на цыпочках подошла к указанной кровати и склонилась над женщиной. Сердце ее взволнованно забилось. На подушке покоилось совершенно восковое, желтое, исхудавшее лицо с горбатым носом. Маринка с трудом узнала в больной прежнюю своевольную Димкину бабушку.

— Эстер Борисовна, — тихо позвала она, — очнитесь!

На неживом почти лице неожиданно открылись два больших прозрачных глаза. Соловьева посмотрела сквозь Маринку, явно не узнавая ее.

— Это я, Марина…

— Марина? — Глаза старухи сузились и увлажнились, она переспросила недоверчиво: — Какая Марина? Смирнова, что ли?

— Да, да! — прошептала Маринка. — Я самая!

— Марина… — Узкие, сухие губы расплылись в страшном подобии кривой улыбки. — Ты пришла, Марина… Больше-то прийти ко мне некому… Наташка в лагере. Митюха к экзаменам готовится, некогда ему…

С этого момента Маринка сама болеть прекратила — не до того стало. С раннего утра она бежала к Эстер Борисовне, чтобы помочь ей с утренним туалетом, потом измеряла температуру, кормила с ложечки. Часами читала какие-то глупые книжки, чтобы как-то отвлечь от грустных мыслей. Делала массаж с детским кремом, переворачивала, чтобы не было пролежней.

— Да не старайся ты, все равно ведь помрет старуха, отжила свое. О себе бы подумала, стрекоза! — сказал Маринке лечащий врач, видя, как она бьется с Соловьевой. — У самой осложнения будут, скачешь тут.

— А это мы еще посмотрим насчет «помрет»! — ответила девушка. — Она знаете какая живучая! — И как в воду глядела…

Эстер Борисовна между тем принимала Маринкину заботу как должное, без всякого удивления, как будто именно это она и ожидала здесь встретить. Иногда даже капризничала, обижалась, если Маринке приходилось уходить на процедуры и оставлять ее одну. Но все же спросила девушку однажды:

— Сама-то ты как? Я слышала, что тяжело…

— Терпимо! — прохрипела Маринка. — Это все уже ерунда…

В один из дней навестить бабку пришел наконец Димка со своей Мариной Войтенко. Об этом Маринке рассказали соседки Эстер Борисовны по палате, которые сочувствовали девушке и прониклись к ней большим уважением, видя, как она заботится о старухе. Вероятно, Эстер Борисовна сказала что-то Димке про бывшую одноклассницу, поскольку эта самая Войтенко примчалась к Маринке на следующий день, ворвалась в палату, сверкнула глазами и с порога начала визжать, никого не стесняясь:

— Ну-ка говори, что у тебя сейчас с Димкой?

— У меня? — Ослабевшая Маринка только плечами равнодушно пожала. — Сейчас ничего… Я вообще-то в больнице, как ты видишь.

— Как это — ничего? — злобно переспросила Войтенко. — Ты отвечай прямо, ты любишь его?

— Конечно, люблю! — грустно усмехнулась Маринка. — Больше всех на свете… И всегда буду любить!

— Ах так! А говоришь, ничего нет! Я так и знала!

Она шумно всхлипнула и вылетела из палаты как ошпаренная. Говорят, это был последний день их общения с Димкой. Но Маринка узнала об этом много позже. Мысленно пожалев нервную соперницу, она направилась, как обычно, в палату Димкиной бабки и застала там удивительную картину. Эстер Борисовна, держась за спинку кровати, самостоятельно стояла, комично подергивая руками и ногами. Рядом с ней сидел Александр и удивлялся.

— Доброе утро! — только и вымолвила обалдевшая Маринка. — Что это тут у нас происходит?

— А что, не видно? — сказала Соловьева прежним, как до болезни, строгим голосом. — Я зарядкой занимаюсь. Хватит, залежалась уже! Меня дела дома ждут.

Маринка едва в ладоши от радости не захлопала. Она порывисто обняла старуху и чмокнула ее в морщинистую щеку. Александр только руками удивленно развел.

— Вот и я прихожу, а она тут бредет с зубной щеткой от умывальника. Улучшение налицо. А я, грешным делом, не верил даже, что она до конца месяца протянет. Чудеса!

Эстер Борисовна попыталась скрыть довольную улыбку и только пробормотала сквозь зубы:

— Вечно вы так, врачи. Только бы списать стариков поскорее. А мы еще ничего, повоюем!

И она стремительно пошла на поправку. Врачи только удивлялись: бывает же! Ее выписали из больницы еще раньше, чем Маринку, которая все еще была слабенькой и тяжело кашляла ночами. Напоследок Эстер Борисовна крепко пожала ей руку и прослезилась. Впрочем, она очень быстро смахнула слезы и сделала обычное серьезное лицо.

— Спасибо тебе, Марина. Буду молиться за тебя! — И перекрестила ее своей костлявой рукой.

А еще через день на пороге Маринкиной палаты стояло белое эмалированное ведро с цветами. «Для Марины Смирновой» — было аккуратно выведено на боку.

— Вот диво-то! — поразилась Маринка. — От кого бы это могло быть? Вроде нет у меня здесь тайных воздыхателей… Может, ошибка какая?

Проходивший мимо врач Александр хитро заулыбался:

— Никакой ошибки! Мне небось цветов не присылает! Неужели не догадаешься от кого?

Маринка наклонилась к ведру, вдохнула аромат только что срезанных садовых цветов и зажмурилась:

— Соловьева, что ли?

— Она самая! Внук ее с утра прибегал, весь такой зашуганный. Я ему говорю: ты, мол, зайди и лично отдай, приятно девчонке будет. А он покраснел по самые уши, у двери ведро поставил и убежал. Вот я бы на его месте… — И доктор Александр мечтательно вздохнул. — Но увы, годы уже не те!

— Ладно-ладно прибедняться-то! Всего лет на десять меня старше, а туда же! — рассмеялась Маринка. — Лучше зовите ко мне медсестру с уколами, а то я тут до осени с вами куковать буду!

…Через неделю Маринка вышла наконец из больницы и сразу уехала пионервожатой в лагерь. Лето оказалось на удивление коротким. От матери уже в конце августа девушка узнала, что Димка вполне успешно сдал вступительные экзамены в МГУ и был зачислен на математический факультет. Отец, как и обещал, помог ему с квартирой в Москве. У Соловьева начиналась блестящая научная карьера. Все шло так, как и должно было.

«Ну вот и все, — Маринка, переполняясь гордостью за Димкины успехи. — И слава богу. Главное, что у него все теперь хорошо…»

А Эстер Борисовна еще несколько лет потом — сколько была жива — присылала Маринке цветы, всегда большими букетами: весной первые голубые и розовые гиацинты, ландыши, летом — роскошные садовые розы, осенью — георгины и похожие на звезды разноцветные астры. Она никогда больше не разговаривала с Маринкой и даже не виделась с ней, но эти цветы служили живым напоминанием о том, чего они так никогда и не сказали друг другу.

 

Глава 4

СЛУЧАЙНЫЙ БРАК

С Димкой они не виделись потом еще два года. Маринкина жизнь шла ровно, размеренно — никаких катаклизмов. Она блестяще закончила училище. По распределению попросилась учительницей в свой родной городок. Ее отговаривали от этого шага, считали такое решение блажью, предлагали устроить рекомендации для поступления в педагогический институт в Москву. Предлагали, на худой конец, остаться преподавать в Серпухове — все городок побольше… Однокурсники считали, что по ней плачет театральное училище.

Но Маринка от всего отказалась, точно крест на себе поставила. Где-то в глубине души понимала, конечно, что поступает неправильно, но упрямо стояла на своем. И все потому, что само слово «Москва» производило на нее магическое действие. Она воспринимала Москву исключительно как нынешнее место жительства и учебы Димки, следовательно — запретную для себя территорию.

Ей казалось, стоит только приехать в этот город, выйти из электрички — и уже через десять минут она столкнется с ним на тротуаре или в вагоне метро, и что тогда будет — никто не знает… Она интуитивно боялась новой встречи со старым другом, которая, как ей казалось, была для нее просто неизбежна в точке пересечения под названием «Москва». Но в этом своем страхе Маринка, конечно, никому не признавалась.

Были у нее и другие мотивы, чтобы вернуться в Петровское, гораздо более прозаические. Мать зашивалась на двух работах и все чаще болела. Николай по-прежнему пил, периодически бурно гулял и совершенно не помогал по хозяйству. Выставить его надо было давным-давно, но мать панически боялась остаться одна. В маленьком городке в ее сорок с хвостом у нее просто не было больше шансов. Поэтому и держалась она за Николая изо всех сил, а тот, отлично чувствуя ее слабость, совсем распоясался. Кристинкой, которая ходила в школу и училась еле-еле на троечки, заниматься было просто некому. Поэтому Маринка считала своим долгом вернуться и по возможности помогать матери — теперь у нее это должно было получаться лучше.

А у матери был свой интерес. Лидия Ивановна давно уже пилила дочь зато, что она не выходит замуж. Все Маринкины ровесницы в Петровском благополучно обзавелись семьями. По мнению матери, основанному на ее собственном жизненном опыте, выходить можно в принципе за любого, лишь бы не преступник, не душевнобольной и не хронический алкоголик. Главное — потом суметь удержать его в руках, слепить под себя. А красивая любовь — она только в фильмах бывает, не стоит ее дожидаться, все равно не придет. Лидия Ивановна переживала из-за того, что Маринка, благодаря той давней истории с Димкой, была ославлена по всей округе как девица легкого поведения. К тому же не шестнадцать лет уже! С таким багажом, пусть даже и с дипломом педагогического училища, шансы у Маринки на замужество были весьма невелики. А тут как раз подвернулся подходящий вариант… И Лидия Ивановна решила, что нельзя терять ни минуты!

Дело же было так. Рядом с Маринкиным домом был расположен городской клуб, где по субботам бывали танцы. Поскольку в Петровском располагалась воинская часть, где служили Родине несколько сотен мальчишек, в этом клубе частенько завязывались знакомства солдатиков с местными девушками. И вот Лидия Ивановна стала твердить Маринке, что надо бы ей начать ходить на танцы, с кем-нибудь познакомиться. Ей все казалось, что никто на Маринку даже не смотрит, что она никому не нужна… На самом деле в Серпухове все было как раз наоборот, просто девушка об этом никогда матери не рассказывала. Чем дальше, тем больше все кавалеры казались Маринке скучными и неинтересными. Особенно если сравнивать их с Димкой…

Но Маринка игнорировала материны призывы: по субботам она частенько подрабатывала репетиторством или бывала по делам в Серпухове. Так что осуществить свой план Лидии Ивановне никак не удавалось. Но однажды по весне, когда у Маринки выдался свободный вечерок, мать буквально силой заставила дочь пойти на танцы.

— Ну что я там буду делать одна, мама! — упиралась Маринка. — Я лучше почитаю посижу. И Кристинке с сочинением помогу…

— Ах, «почитаю»! — возмутилась мать. — А понимаешь ли ты, что в твоем возрасте уже стыдно сидеть на шее у матери?

Училище закончила, а в голове не пойми что! Посмотри на себя в зеркало, тебя же никто не возьмет скоро! Ютимся тут в однокомнатной квартире с двумя взрослыми дочерьми… Что за наказание мне с тобой, господи!

Маринка глубоко вздохнула и начала одеваться. Когда мать начинала говорить такое, лучше с ней было не спорить. Тем более что она по-своему права. Если уж приняла решение о возвращении в Петровское — семью ей тоже здесь строить надо. Благо, Димки на обозримом пространстве больше нет…

— Хорошо, я схожу. Сочинение завтра напишем…

— Иди-иди, — довольно ухмыльнулась мать. — Да не зевай смотри! И оденься поприличнее…

Маринка пришла в клуб и одиноко встала у стенки, оглядываясь по сторонам. Странно выглядят танцы в маленьких городах! Молодые люди в военной форме в состоянии легкой эйфории прижимались к девчонкам в коротких юбках и дергались в такт музыке. Вот вчерашние школьники, а вот ребята постарше. Как на грех, никого из знакомых!

В небольшом зале было душно и очень неуютно, пахло перегаром, потом и дешевым табаком. Маринка уже решила было пойти побродить в одиночестве по городским аллеям, как вдруг к ней подошел невысокий широкоплечий молодой человек в форме, слегка подшофе и застенчиво ей улыбнулся:

— Девушка, можно вас на танец пригласить?

Маринка вздрогнула и отвлеклась от своих мыслей. Заиграли какую-то медленную мелодию. Чем черт не шутит, в конце концов, знакомиться ведь пришла. Марина пристально посмотрела на кавалера, глубоко вдохнула и согласилась. Они пошли в центр зала. Молодой человек сделал было попытку сразу прижаться к ней всем телом, но она инстинктивно так больно ударила его по руке, что он отшатнулся и, робко поглядывая на партнершу, протоптался остаток танца на весьма пионерском расстоянии. Похоже, весь хмель с него как рукой сняло. Он был ужасно неуклюж и, несмотря на все Маринкины ухищрения, с удивительной настойчивостью умудрялся отдавливать ей ноги своими тяжелыми ботинками. Маринка развеселилась, она смотрела на своего кавалера и хихикала.

— Почему вы смеетесь? — спросил наконец покрасневший парень.

— Не обращай внимания, глупости все, — сквозь смех произнесла Маринка. — Уж очень все это со стороны смешно смотрится!

Молодой человек, похоже, ничего не понял, но на всякий случай переспрашивать не стал. Танец закончился. Маринка пошла к выходу.

— Может, еще потанцуем? — тихо осведомился кавалер.

— Нет уж, спасибо, — ответила Маринка, — я уже наплясалась от души и иду домой.

— Но вы же недавно пришли…

Маринка снова посмотрела на него язвительным взглядом:

— Мне хватило!

— А можно я вас провожу? — набрался смелости парень. Смирнова хотела было сказать ему, что она обо всем этом думает, но почему-то вспомнила укоризненные глаза матери и ничего говорить не стала.

— Ну пойдем… — протянула она.

На улице под фонарями она наконец как следует разглядела своего спутника. Он был еще совсем молодой, быть может, даже моложе ее, но коренастый, крепко сбитый, с большими голубыми глазами и белесыми ресницами. Ростом он был чуть выше ее. Рыжеватый затылок по-солдатски коротко стрижен и смешно топорщился, как у мальчишки. Наверняка пришел в увольнение из местной части…

— Ты тут служишь, да? — спросила она его.

— Угу, — отозвался солдатик, — осталось совсем недолго до дембеля.

— А дальше что?

— Не знаю пока… Из Одессы я. А вас как зовут?

— Марина.

— А я Алексей, мне очень приятно.

Маринка снова расхохоталась, тряхнула длинными волосами, уложенными в косы.

— Ну почему вы надо мной все время смеетесь?

— Да не над тобой, успокойся! Просто такая я… веселая!

— Мне нравятся веселые женщины, — глубокомысленно заметил парень, чем довел Маринку почти до истерики. Она остановилась, согнулась пополам и захохотала так, что слезы на глазах выступили.

— Я очень рада…

Так незаметно они дошли до Маринкиного дома.

— Ну ладно, спасибо за компанию! — сделала было шаг в сторону подъезда.

— Как! Мы уже расстаемся? — пробормотал парень.

— А что, есть другие предложения?

— Да нет… Вообще-то у меня до утра увольнение…

— Иди еще потанцуй! Там свободных девушек много, — посоветовала Маринка. — А мне спать пора!

Она помахал ему рукой и, продолжая мысленно смеяться, поднялась на свой этаж. Лидия Ивановна не спала, сидела на кухне.

— Что так рано? — накинулась она на дочь. — И почему ты хохочешь? Ты что, пьяная?

— Нет, мама. Просто смешно очень… Я там с одним парнем познакомилась…

— Так-так. — Лицо матери приняло озабоченное выражение. — И что дальше?

— Что ты имеешь в виду? Познакомилась, потанцевала, он меня до дома проводил. Ужасно смешной!

— Когда вы в следующий раз встречаетесь?

— Какой следующий раз? — удивилась Маринка. — Я же тебе говорю, мы просто потанцевали…

— Ну почему ты такая беззаботная? — воздела руки к небу Лидия Ивановна. — У меня тут вся душа за тебя выболела, чтобы только замуж пристроить, а ты тут носом крутишь!

Маринка не стала вступать в дискуссию, а умылась и легла спать. На следующий день с раннего утра они пошли с матерью за покупками на рынок. За дверью подъезда их поджидал сюрприз. Положив под голову смятый головной убор, на скамеечке у дома мирно посапывал ее вчерашний партнер по танцам. Наверно, перебрал все-таки лишнего вчера парень, или действительно пойти больше некуда… Маринка остановилась, глядя на солдатика с изумлением.

— Кто это? Ты его знаешь? — подозрительно посмотрев на дочь, спросила мать.

— Да… Это тот смешной дурачок, который меня вчера провожал. Я тебе рассказывала. Только что он тут делает?

— Ах, так это он! — всплеснула руками мать и придвинулась ближе, разглядывая парня. — А он, кстати, ничего. Как зовут?

— Не помню… Кажется, Алексей, — неуверенно сказала Маринка.

— Леша, Лешенька, проснись! — Мать осторожно тронула солдатика за плечо, тот перевернулся и продолжил спать. — А молодой-то какой, господи! Да проснись же ты!

Молодой человек вскочил, вытянулся по стойке «смирно» и испуганно вытаращился на Лидию Ивановну. Потом перевел глаза на Маринку и покраснел.

— Я тут… Мне просто пойти было некуда, у меня увольнение до утра… А сколько времени?

— Девять.

— Ой, мне надо бежать! — встрепенулся он. — Был рад с вами снова увидеться, Марина! До свидания!

И кавалера след простыл. Лидия Ивановна постояла еще пару минут, обдумывая что-то, Маринка снова начала смеяться. Этот парень как-то странно на нее действовал.

— В общем, не самый плохой вариант! — сказала мать. — А откуда он?

— Из Одессы, кажется.

— Хорошо: родственнички все далеко, надоедать не будут. Лучший зять — сирота. Но Одесса тоже подойдет. Не край земли, конечно, но каждый день не наездишься.

— Какие родственнички, мама? — Маринка перестала смеяться, удивленно глядя на мать.

Но Лидия Ивановна, глубоко погруженная в свои мысли, не ответила.

Дальше события развивались с такой скоростью, что Маринка просто не успевала оказывать на них существенного влияния. Вдруг выяснилось, что все успешно решается без нее, как будто так и надо. Приезжая из Серпухова, Маринка узнавала от матери, что Лешка был в очередном увольнении и заходил к ним домой. Несколько раз мать его кормила дома обедом. Однажды в воскресенье они с Маринкой еще раз встретились и сходили в кино. Потом молодой человек стал активно помогать матери по хозяйству: она решила посадить картошку — он вскопал ей огород. Похоже, это окончательно решило дело. Через несколько недель после злополучных танцев о Лешке говорили так, как будто он уже стал полноправным членом их семьи. Тогда же, явно по наущению Лидии Ивановны, он сделал Маринке официальное предложение.

— Ну а что ты? — торжествующе поинтересовалась мать, после того как дочь растерянно сообщила ей об этом.

— А что, меня кто-то спрашивает? Вы же тут все уже без меня решили…

— Какая же ты черствая, дочь! Мы тут все за тебя переживаем! Соседи умиляются: парень, как в старые времена, на скамейке возле дома девушки ночует!

— Просто ему негде больше…

Мать сделала вид, что не слышит, и продолжила:

— Даже Николай говорит, что не надо упустить Лешу: хороший, мол, парень, работящий…

— Ах, ну если даже Николай… Пусть сам и женится на нем! — съязвила Маринка. — Ну а если мне с ним скучно и одиноко? Если он совсем чужой мне человек? Нам даже разговаривать не о чем…

— А зачем разговаривать? — искренне удивилась мать. — Будет семья, дети — будут и поводы для разговоров.

— Но у него же даже специальности нет! И где мы жить будем? — в отчаянии всплеснула руками Маринка.

— Во-первых, он еще молодой, встанет на ноги постепенно, во-вторых, он в электричестве понимает. Без работы не останется… Электрики всегда нужны. А комнату в общежитии я вам уже пробила через Филиппова. Потом, глядишь, обзаведетесь ребятенком — и квартиру дадут как молодой семье.

И тут Маринка дрогнула. Лежа ночью на узкой кушетке без сна, она как заклинание повторяла про себя материнские аргументы: стерпится — слюбится, только от нее самой будет зависеть, сумеет ли она построить семью. На краю сознания промелькнул Димкин образ. Маринка заплакала. Вспомнила, как отчаянно ждала его прихода тридцатого сентября прошлого года, надеялась еще тайно на чудо, которого, конечно, не случилось…

Почему нет, в конце концов? По крайней мере, уйдет из этого дома, от материнской неласковой опеки, от ненавистного Николая… Маринка глубоко вздохнула и приняла почти окончательное решение: так и быть, выйдет замуж за Алексея — ну как бы понарошку, а дальше будет видно. Утром девушка выглянула в окно, в последний раз загадав про себя: если претендента не будет на скамеечке у дома, значит, и замужество никакое не нужно. А если будет… Алексей сидел под окнами, чесал затылок и смотрел себе под ноги. Выбора больше не оставалось. Под одобрительным взглядом матери Маринка спустилась вниз. Ноги были как ватные.

— Ну что ты решила? — Алексей вопросительно уставился на нее.

— Да, — не своим голосом ответила Маринка и побледнела. — Я согласна.

— Вот и ладушки! — потер обрадованно руки новоиспеченный жених. Он привстал со скамейки и потянулся было обнять девушку, но она отпрянула.

— Ну-ну, полегче!

— Ребята, поднимайтесь! — раздался из окна радостный голос Лидии Ивановны. — Блины есть будем.

— Пошли, что ли! — Маринка повернулась и зашагала к подъезду. Жених поплелся следом.

— Поздравляю вас! — Мать открыла дверь нараспашку. — Проходи, Лешенька!

— Спасибо, Лидия Ивановна! — пробасил тот.

— Ну вот и молодцы, усаживайтесь на кухне. Николай! — Голос матери звучал непривычно певуче. — Николай, у нас радость, приходи к нам. Маринка замуж выходит!

— Мам, не надо, а? — попросила девушка.

— Нет, надо! А какую свадьбу сыграем! Я уже и с директором кафе поговорила, недорого нам все сделают. Твоей майской получки как раз хватит. Зато будет все как у людей.

Из комнаты выполз Николай. Следом за ним выглянула Кристинка и робко присела со взрослыми за краешек стола.

— Поздравляю! — буркнул отчим. — Когда свадьба?

— У меня дембель на следующей неделе, буду совершенно свободен! — доложился Алексей.

— Зато у меня госэкзамены, — мрачно парировала Маринка. — По-моему, торопиться некуда.

— Да ладно тебе, дочь! Ты отличница, с экзаменами проблем не будет. Думаю, конец мая — самое подходящее время.

— А как же насчет того, что маяться потом всю жизнь?

— Это все глупые предрассудки, — авторитетно сообщил Алексей. — Я в них не верю.

— Правильно, Лешенька! — расчувствовалась мать. — Золотые твои слова!

— А не отметить ли нам это событие прямо сейчас? — подал голос Николай.

— Конечно! — радостно поддержал его Алексей. — Обязательно надо отметить!

— Может, лучше не надо? — робко вставила Кристинка. — Пап, утро же все-таки… Ты мне обещал с математикой помочь.

— А ты иди отсюда! Иди решай свою математику! — Тут младшая дочь получила легкую затрещину. — И не вмешивайся, когда взрослые разговаривают! Мать, неси на стол!

Маринка выразительно посмотрела на мать, но та отмахнулась.

— Была — не была! Не каждый день дочь замуж выдаем!

— Может, еще не выдаете…

Но мать уже не слышала — суетилась с графином и резала закуску. Маринка опустила голову и задумалась. Ей не в радость была эта суета.

— Да не дрейфь ты! — покровительственно приобнял ее Алексей. — Все когда-то бывает в первый раз.

Маринка посмотрела на него печально и ничего не ответила. Все происходящее показалось ей эпизодом из чьей-то чужой жизни.

— Ну, выпьем за молодых! — поднял рюмку Николай.

И он, и Алексей мгновенно опустошили рюмки и начали суетливо закусывать.

— А теперь за родителей моей невесты — дядю Колю и тетю Лиду! — раздухарился Алексей.

Дальше пошло-поехало: за прекрасных дам, за Советскую армию, за город Одессу и Родину-мать. Маринке стало грустно. Она потихоньку выскользнула из-за стола и ушла в комнату к Кристинке.

— Ты чего такая грустная? Ведь замуж выходишь, радоваться нужно! Все радуются, когда выходят, — удивилась сестра.

Маринка покачала головой и присела на диван.

— Ну что, решила ты свою математику?

— Не-а, — протянула Кристинка. — Ответ никак не сходится.

— Давай посмотрим, — вздохнула Маринка. Математика навевала на нее еще большую грусть. Сразу вспомнился Димка. Как легко решал он когда-то школьные задачки! Где-то он теперь?

Как ни странно, задача быстро решилась. Если бы все остальное в жизни было так же просто! Кристинка, довольная, улыбается. Значит, не зря день прожит.

— Ну я побежала гулять! — весело пропела сестра. — Теперь меня мама ругать не будет!

— Беги!

Какое-то время Маринка сидела одна в полной прострации. Вот так же легко нашелся ответ и на ее задачку. Пришел Алексей — и быстро все за нее решил… Только всегда ли правильны такие решения?

Дверь в комнату распахнулась, и вошла мать, которая была навеселе, что в принципе случалось с ней довольно редко.

— Ох, заживем теперь, дочь! — вздохнула она, вытирая слезинку. — Наконец-то свершилось! Я уж и не чаяла…

Алексей с Николаем пили до обеда, громко обсуждая ситуацию в стране и последние мировые события, после чего мирно уснули рядом на кушетке. Ближе к вечеру торжества продолжились, теперь уже с участием знакомых Николая и соседей. Маринке стало до того противно происходящее, что она на ночь глядя уехала в Серпухов и ночевала у сокурсницы, лишь бы не принимать участия в этом безобразии.

Вечером накануне свадьбы она приехала в чем была — в платье, предназначавшемся для выпускного вечера в училище. На другое денег не было — все ушли на подготовку торжества.

— Дочь, ты что? — Мать руками всплеснула. — Нужно белое платье, и фата нужна! У нас же гости будут, что они скажут? Праздник же!

— Мам, не надо фаты! Никакой это не праздник. Ты же знаешь, я вообще была против всех этих застолий…

— Лешенька, скажи! — обратилась мать к будущему зятю. Тот слегка покраснел, отвернулся и промямлил нечто невнятное. — Ну ладно, — смягчилась мать, понимая, что ситуацию уже не исправишь, — платье кремовое — сойдет. Но фата обязательно должна быть! Какая же невеста без фаты?

На кухне в каких-то неимоверных количествах стояли бутылки с водкой, огромные кастрюли с холодцом и салатом оливье.

— Это мы, чтобы сэкономить, сами все купили и дома порезали… Лешенька так помогал! — похвалила мать.

— А мои родственники уже приехали… — сообщил жених. Все вокруг были возбужденно-суетливы. И только Маринке до смерти противны были эти приготовления, как будто не она замуж выходила, а кто-то другой. Она даже в списки приглашенных не глянула — сил не было. Только бы пережить завтрашний день и не сорваться, только бы пережить… А дальше все будет хорошо, все обязательно будет хорошо!

Через несколько часов Маринка тем не менее помогала матери перевозить продукты в кафе, что-то докупать, с кем-то о чем-то договариваться… Внутреннее волнение нарастало с каждой минутой. Она все делала машинально, а в голове отчаянно свербела мысль: еще не поздно остановиться, отменить все это, к чертовой матери! Еще не поздно… Но, глядя на Лидию Ивановну с сияющими глазами, обнадеженного, радостного Алексея и на все эти несусветные приготовления, Маринка понимала, что ничего изменить она уже не сможет.

На следующее утро она покорно примерила взятую напрокат у кого-то из соседей самодельную кружевную фату, которая совершенно не подходила к ее строгому платью.

— Ты моя красавица! — умилилась мать. — Только почему такая бледненькая, грустная? Положи румяна, что ли!

— Мам, давай все отменим, я тебя очень прошу! Я ничего не хочу! — мрачно произнесла Маринка, глядя в зеркало. В этот момент она с отчаянной ясностью поняла, что совершает какую-то грандиозную ошибку, размеров которой пока и не осознает. Она заплакала перед зеркалом, размазывая только что нанесенную на глаза тушь, и никак не могла остановиться.

— Ты что, с ума сошла? — С матери мгновенно слетела благостная улыбка, лицо стало строгим и напряженным. — Ну-ка быстро вытирай слезы — и марш в машину! Алексей уже внизу ждет. И чтоб без всяких фокусов! Нашла время…

Маринка постояла еще пару минут, отчаянно пытаясь успокоиться, потом решительно вышла в ванную и смыла с себя всю косметику. Под глазами сияли красно-синие круги.

— Я готова!

— Вот и хорошо! — Мать торопливо подмазывала губы. — Кристиночка, ангел, ты уже собралась?

— Да! — подавленно ответила сестра. Она с ненавистью поправляла оборочки на своем новом платье. Всю жизнь она такие терпеть не могла!

— Николаша! Мы готовы! — пропела мать и повернулась у зеркала. — Девочки, я хорошо выгляжу?

— Лучше всех! — язвительно сказала Маринка. — Пошли, что ли, сил нет больше ждать!

Внизу стояла белая «Волга», украшенная разноцветными лентами, с куклой на переднем бампере. Из машины с дурацким выражением лица и распахнутыми объятиями вышел Алексей. На нем был явно с чужого плеча черный костюм и стоптанные коричневые туфли. Похоже, он с утра уже принял чего-то для храбрости. Лицо у него было красное и потное.

— Невеста, красавица! Как я счастлив…

Маринку едва не стошнило, она скривила лицо и отвернулась. Мать подозрительно посмотрела на нее и на всякий случай взяла за руку.

— Здравствуй, дорогой жених!

— Здравствуйте, тещенька! — Алексей и Лидия Ивановна обнялись как родные.

— Ну, все в сборе! Едем в ЗАГС! Паспорта на месте? — в шутку спросила мать.

— А что, надо? — Маринка точно из комы вышла. — А у меня нет…

— Ты что, дочь! — Мать суетливо отвела Маринку в сторону. — Где у тебя паспорт?

— Где-то дома…

— Быстро поднимайся и ищи! Хотя нет, подожди. Я с тобой пойду!

Минут через десять паспорт был обнаружен, жениха с невестой погрузили в «Волгу», мать с Кристинкой поехали следом на старой машине Николая. По дороге Маринка равнодушно смотрела в окно.

— Ты что, дорогая? — Алексей пытался взять ее за руку, но невеста только отодвинулась от него к дверце и прижала лоб к прохладному стеклу.

Вдруг ей показалось, что на перекрестке мелькнул знакомый образ: светлые волосы, голубые глаза…

— Стойте!

Водитель резко затормозил и выругался. Сзади визгнула тормозами машина Николая.

— Что стряслось?

Маринка обернулась и посмотрела назад. Но на перекрестке уже никого не было.

— Так, показалось, едем дальше…

Около ЗАГСа стояло человек двадцать пять с букетами. Многих лиц Маринка не знала. Алексей помог ей выйти. Толпа тут же довольно загудела. Маринка едва не потеряла сознание. К ней по очереди подходили какие-то громкоголосые люди, которые жарко целовали ее, брали за руки, дышали в лицо перегаром. Она поняла, что это родственники ее жениха. У самого входа в ЗАГС кто-то протиснулся к ней через толпу.

— Маринка, что ты делаешь? — Она обернулась. Это был недоуменный, запыхавшийся Борька Смелов с большим букетом роз. Он переводил взгляд с Маринки на Алексея. — Мне только вчера сказали, я сразу примчался… Ты уверена?

— Как хорошо, что ты пришел! — Маринка кинулась ему на шею и едва не разрыдалась. Борька нежно гладил ее по спине.

— Не волнуйся, ну что ты…

Мать поспешила подойти и оттеснить бывшего одноклассника.

— А можно, я дальше с ним пойду? — спросила Маринка, крепко стиснув Борькину руку.

— Нет, дорогая! Дальше ты должна идти с Лешенькой! — Лидия Ивановна посмотрела строго. — Борис, отойди немедленно!

Маринка покорно оперлась на потную, горячую руку Алексея и вошла в помещение. У порога она еще секунду помедлила и обернулась. В толпе, позади всех, ей снова привиделся знакомый силуэт. Девушка охнула и вновь едва не потеряла сознание. Алексей с трудом удержал ее.

— Мариночка, деточка, ну что же ты? — Мать уже хлопотала рядом и объясняла происходящее гостям: — Это она так волнуется. Замуж девушка выходит. Ах, я как себя вспомню, в первый раз тоже ужасно волновалась!

Она тут же осеклась под тяжелым взглядом Николая.

Что происходило дальше, Маринка вспоминала с трудом. Играл, как водится, марш Мендельсона, щелкали фотовспышки, хором умилялись гости. Смирнова пропустила все сказанное усталой работницей ЗАГСа мимо ушей, кивнула в тот момент, когда все от нее ждали этого. Пришло время надевать друг другу кольца. За несколько дней перед свадьбой Маринка покупала их в Серпухове, взяла первые попавшиеся, на которые денег хватило, — тонкие, блеклые…

Алексей довольно ловко надел кольцо невесте на палец. У Маринки же руки не слушались. В конце концов кольцо, предназначавшееся жениху, покатилось по полу. Алексей бросился ловить его, поскользнулся и растянулся на полу. Он встал, смущенно отряхивая испачканные колени.

Наконец кольцо поднял кто-то из гостей и вернул молодым, Маринка со смущенной, блуждающей улыбкой наконец нацепила его на палец Алексею. Кольцо оказалось ему явно мало. Жених натянуто улыбнулся, пытаясь надвинуть его поглубже.

— Объявляю вас мужем и женой!

Эти слова тоже оказались брошенными в пустоту, как и прозвучавшие аплодисменты родственников и знакомых. На негнущихся ногах Маринка подошла к столику, чтобы поставить подпись под свидетельством о браке. Буквы расплывались, смысл ускользал. Неожиданно ее глаза наткнулись на чью-то незнакомую фамилию в документе — Нехристенко.

— Кто это? — удивленно спросила она.

В зале повисла пауза, все присутствующие, включая работников ЗАГСа, с изумлением уставились на нее.

— Да я это, я! Ты что, Маринка? — громко прошептал Алексей ей на ухо.

— А-а-а… Но я не хочу быть Нехристенкой! Я не буду… — В голосе Маринки нервно звякнули слезы. Она бросила авторучку и огляделась.

— Смирнова, а вы вообще уверены в том, что сейчас делаете? — строго спросила Маринку сотрудница ЗАГСа, которая немало в жизни видела брачных церемоний.

— Да-да, — поспешила вмешаться в ситуацию Лидия Ивановна. — Конечно, она во всем уверена. Волнуется вот только. Первый раз замуж… Это, знаете, не шутки.

Гости снова с сочувствием посмотрели на девушку. Даже ведущая церемонии немного смягчилась.

— Смирнова, по закону вы имеете право при вступлении в брак не менять вашу девичью фамилию на фамилию мужа.

— Не буду менять! — успокоившись, уверенно произнесла Маринка.

— Хорошо. Распишитесь!

Маринка поставила жалкую закорючку, рядом размашисто расписался гражданин Нехристенко, потом поставили свои подписи свидетели, которых пригласила Лидия Ивановна.

— Молодые, скрепите ваш союз поцелуем! — торжественно произнесла ведущая.

Присутствующие снова зааплодировали. Алексей робко придвинулся было к Маринке, но она в последний момент отвернулась. Его влажные губы чмокнули ее куда-то в щеку. Из-под фаты невесты выбился тяжелый черный локон и скрыл эту сцену от глаз присутствующих, которые продолжали аплодировать.

— Это все? Можно идти? — рассеянно спросила Маринка.

— Ну можете еще сфотографироваться на память, обычно у нас все фотографируются. Только, пожалуйста, недолго, граждане! У меня уже следующие брачующиеся под дверью…

Маринка нашла в толпе глазами Борьку и жестом позвала его. Он подошел и неловко вручил ей розы:

— Поздравляю.

— Спасибо… — рассеянно произнесла Маринка, разглядывая цветы. — Не отходи от меня, пожалуйста. А то мне как-то не по себе…

Борька снова взял Маринку за руку и пристально посмотрел ей в глаза:

— Но ты же не хочешь этого… Это не твой мужчина! Зачем ты это делаешь?

— Не знаю… Но теперь уже поздно жалеть.

— Крепись, скоро все закончится.

Однако оказалось, что все только начинается. Мать запланировала большую свадебную программу длиною в день. После ЗАГСа на нескольких машинах все вместе поехали на могилу Неизвестного солдата. Борька по просьбе Маринки сел третьим на заднее сиденье в машину к молодым — между Маринкой и Алексеем — и всю дорогу держал невесту за руку.

Сфотографировавшись и выпив по традиции немного шампанского на могиле Неизвестного солдата, участники свадебных торжеств поехали в соседнее село на святой источник, который якобы исцелял от ста болезней и помогал в браке. Считалось, если там умоешься — всю жизнь счастливым будешь.

Там все снова выпили, сначала водки, потом ледяной целебной воды из металлической ржавой трубы, потом снова водки. Несколько мужчин попытались окунуться в ручье. И тут стало очевидно, что Алексей, раздосадованный странным поведением молодой супруги, явно перебрал с выпивкой. Обратная дорога далась ему с трудом — приходилось несколько раз останавливаться и выходить дышать свежим воздухом, ожидая, пока Алексей облегчится.

Наконец разъезды закончились — и праздничное застолье стартовало. К этому моменту Алексей был уже настолько пьян, что, едва отсидев первые десять минут торжества и произнеся какую-то бессвязную речь, вышел под бурные овации присутствующих из-за стола и заснул в дальнем углу кафе, на мешке с сахарным песком. До конца вечера его было не слышно и не видно. Впрочем, отсутствие жениха не сильно расстроило гостей. Громко звучали тосты за здоровье молодых, потом пили за любовь, дружбу, за братские российский и украинский народы.

— Мариночка, деточка, ты бы хоть чего-нибудь съела! Сидишь весь вечер с пустой тарелкой! Борис, ты накормил бы ее, что ли!

— Мама я не хочу! Меня тошнит.

— Тс-с-с! — Лидия Ивановна боязливо обернулась в сторону родственников жениха, но те были поглощены едой. — Ну улыбнись хотя бы, сделай счастливое лицо, как полагается невесте. На тебя же люди смотрят!

— А мне наплевать.

— Лидия Ивановна, — не выдержал Борька, — отстаньте от человека! Не видите, плохо ей.

— А чего это ей плохо? — подозрительно спросила мать. — Все гуляют, веселятся! Я месяц убивалась, такой праздник подготовила. Ничего ценить ты не умеешь, дочь! Эгоистка!

Потом были песни и танцы. Сначала слабеньким голосом песни про свадьбу и молодых исполняла ярко раскрашенная по случаю торжества местная певичка. Родственники Лешки задиристо плясали под них, а потом отобрали у певички микрофон и сами хором и по очереди пели какие-то задорные песни. Голоса у них, надо признать, были куда лучше, чем у певички с накрашенным ртом, но уж больно громко они пели! Маринка немного оживилась и стала наблюдать за происходящим.

Она заметила, что к танцующим в центре зала присоединилась ее сестра, Кристинка. Видимо, ей смертельно надоело сидеть одной за столом. Подоткнув подол ненавистного длинного платья, она бойко отплясывала среди подвыпивших женщин и мужчин, грациозно поводя плечиками в такт музыке. Похоже, ей в этот момент было веселее всех. Маринка грустно улыбнулась.

Ближе к ночи некоторые гости стали засыпать прямо за столом: сказывалась усталость и большое количество выпитого за день.

— А где же жених? — спохватился отец Алексея часов в восемь вечера. — Что-то я давно жениха не видел!

— Жениха в зал! — завопили остальные присутствующие. Алексея разыскали, приволокли, заспанного, и налили ему водки.

— Горько! — требовательно заорали присутствующие. — Горько!

Алексей, шатаясь, приблизился к Маринке и взял ее за подбородок. Та отшатнулась:

— Ты пьян!

— А ты моя жена! Целуй меня немедленно!

Маринка вспыхнула и вылетела из зала. Стараниями Лидии Ивановны, которая быстро заполнила паузу новым тостом, уже через пять минут эпизод был забыт. Свадьба пела и гуляла еще несколько часов. В коридоре Маринка содрала с себя ненавистную фату и засунула ее в мусорное ведро. Темные локоны рассыпались по плечам. Следом за ней выбежал Борька:

— Маринка, куда ты?

— А, все равно куда. Не могу больше. Воротит от всего.

В глазах у нее застыли слезы. Она даже плакать не могла. Смелов крепко обнял ее за плечи:

— Ты только держись, не сдавайся! Все наладится, вот увидишь!

— Я знаю… — Маринка посмотрела на него огромными глазами, в которых плавало темное небо, — все знаю…

Первую брачную ночь молодые провели в квартире Смирновых. Мать с Кристинкой тактично ушли ночевать к соседке, Николая оставили спать на кухне, на Марйнкиной кушетке. Из кафе расходились за полночь. Новоиспеченного мужа домой доставили в состоянии глубокого непонимания сути происходящего. В машине он пел песни, плакал, смеялся, а в конце концов мирно уснул на плече у Бориса, который и дотащил его до Марйнкиной квартиры. Николай держался чуть лучше, но тоже был сильно пьян.

— Ну я пойду… — робко помялся у двери Борька. Он выглядел очень уставшим и грустным.

— Да посиди еще, эти-то спят все равно… — Маринка неопределенно кивнула в сторону храпящих по разным углам квартиры мужчин.

— Да нет, пойду… Тебе отдохнуть надо. Я там цветы в ванную положил и водой холодной залил, разберешься с ними завтра.

— Да… Спасибо тебе.

— За что? — искренне удивился Борька.

— За все…

— Ты знаешь, я давно хотел тебе сказать…

— Что? — Маринка подняла на него большие, печальные глаза.

Но Смелов вдруг передумал откровенничать и засуетился у двери:

— Так, ерунда. Спокойной ночи, Маринка!

— И тебе…

Дверь за Борькой захлопнулась. Маринка медленно пошла в ванную, умылась и посмотрела на себя в зеркало. Ей казалось раньше, что после свадьбы человек становится каким-то совсем другим, но ничего не изменилось. На нее смотрела прежняя черноглазая Маринка, которая отчего-то была слишком печальной.

Ни свет ни заря в комнату молодых с любопытством заглянул проспавшийся Николай.

— Ну как вы тут?

Маринка сидела у окна и смотрела, как занимается утро. В эту ночь она не ложилась. От слов отчима девушка вздрогнула.

— Как первая брачная ночь? — ехидно переспросил Николай, сально хихикая. — Что-то я не вижу ее следов…

Он показал рукой на белую простыню, на которой разметался Алексей.

— Шел бы ты, Николай, поспал еще, — спокойно ответила Маринка, не отрываясь от окна, — а остальное не твое дело.

— Как ты с отцом разговариваешь? — тут же вспылил тот. — Думаешь, мужу твоему приятно будет узнать про твои подвиги?

— С мужем я разберусь как-нибудь без тебя, ладно? Ты бы лучше о матери позаботился, чем в чужом белье копаться.

Николай буркнул что-то нечленораздельное и удалился. Маринка посмотрела на Алексея. Он по-прежнему мирно спал, причмокивая пухлыми губами. И что делает этот абсолютно чужой человек у нее дома? Почему он спит в родительской постели? Непривычное, странное ощущение.

Ближе к девяти пришла мать. Она на цыпочках прошелестела по коридору и заглянула в комнату. Увидев сидящую у окна Маринку, подмигнула ей:

— Ну как?

— Все хорошо, мама, — ровно ответила девушка.

— Как я рада, как я рада! — всплеснула руками мать. — А то вчера весь день боялась, как бы ты чего не выкинула. Ты же у меня такая… Никогда не знаешь, что тебе в голову взбредет. Но теперь я спокойна. Как тебе вчерашнее гулянье? По-моему, здорово! Гости такие довольные остались…

Маринка слушала мать вполуха и машинально кивала. Где-то через час зашевелился Алексей. Похоже, пробуждение в этот день было для него непростым. Мать охнула и мгновенно растворилась за дверью. Слышно было, как на кухне она трясет Николая:

— Вставай, Колька, вставай! Там зять проснулся, завтрак надо срочно готовить!

— А в гробу я видал вашего зятя! — буркнул недовольный Николай. — Нигде от вас покоя нет!

— Доброе утро! — сказала Маринка Алексею и попыталась улыбнуться.

Парень неуверенно сел в кровати, обхватил руками голову, которая, похоже, просто разваливалась на мелкие части, и огляделся. События вчерашнего вечера явно припоминались с трудом. Но наконец он сориентировался на местности, поскольку пристально посмотрел на Маринку и широко улыбнулся:

— Доброе утро, жена!

Он попробовал потянуться к ней через кровать, но потерял равновесие и рухнул лицом в подушки. Девушка поморщилась:

— Вставай, Алексей! Уже мама пришла… Неудобно…

Молодой муж встал, покачиваясь, и растер руками виски. Его мутило.

— Пойду умоюсь, что ли…

— Только брюки надень!

Алексей посмотрел себе на ноги и покраснел. Кое-как натянул брюки и вышел из комнаты.

— Доброе утро, зятек!

— Доброе утро, тещенька! — донеслось из коридора.

— Ну как вы? Может, рассольчику, Лешенька?

— Пожалуй… — протянул зять.

Маринка встала и прошлась по комнате. За дверью кипела обычная жизнь, но это была не ее жизнь, и, что с этим делать, было совершенно непонятно.

Из ее памяти стерлось, как отгуляли второй день, как проводили родственников жениха и других гостей. Борьки уже не было — он умчался в Москву на важный зачет. Без него было отчего-то грустно.

Еще ночь прошла в квартире Смирновых в прежнем составе с прежним результатом. Только Маринке на сей раз удалось немного поспать, прикорнув на стуле, положив руки и голову на подоконник. Попытки Алексея приласкать Маринку вызывали у девушки бурный ужас и физическое отвращение такой силы, что она не могла справиться с подступающими приступами тошноты.

После окончания всех торжеств мать принялась подводить итоги мероприятия и рассматривать подарки. Маринка сидела рядом и рассеянно смотрела куда-то прямо перед собой. Ей к этому времени стало совершенно очевидно, что никакой нормальной семейной жизни с Алексеем у нее не получится.

— Ну и скупердяи эти Филипповы! — громко возмущалась Лидия Ивановна. — Всучили нам настольную лампу за семнадцать рублей! Небось самим не нужна просто. А Козловы! Тоже хороши. Зачем они подарили детские игрушки? Кому они сейчас нужны? Нет чтобы деньгами отдать… А вот этот сервизик я, пожалуй, себе оставлю… Ты не против, Мариночка?

— Нет…

— Он вам сейчас все равно не нужен. Куда вам в общежитие такой сервиз? Пусть лучше тут в серванте для красоты постоит. А вы встанете на ноги, потом сами себе выберете что понравится… Вот эту вазочку можете забрать себе, нам она ни к чему. А вот тут денег немножко, пусть у нас пока останутся. Мы с Николаем так потратились на свадьбу…

Маринка согласно кивала головой, вполуха слушая бормотание матери. Ей было все равно: вазочка ли, сервизик или вообще ничего. Она для себя уже приняла решение, осталось только воплотить его в жизнь.

Июнь прошел в разъездах. Маринка сдавала экзамены, у нее был повод бывать в Петровском очень редко. Ноги ее туда после свадьбы просто не несли. Так, заезжала на несколько часов — и торопилась назад в Серпухов, хотя никакой серьезной потребности в этом не было. Маринка сама никому не говорила о свадьбе, но невесть каким образом через несколько дней все знакомые в училище уже знали об этом. Мало кто поздравлял ее с браком, больше было тех, кто сожалел о том, что партия не столь блестяща, как заслуживала бы эта красивая, веселая и талантливая девушка. Все удивлялись скоропалительности поступка Смирновой, зная ее рассудительность и неприступность. Но жизнь продолжалась, и после замужества число Маринкиных воздыхателей только увеличилось: семейный статус привлекательной дамы дразнит иногда мужчин посильнее любых других женских завлекаловок.

Поэтому, когда Маринка бродила вечерами по серпуховским узким улочкам, ей казалось, что все произошедшее с ней и Алексеем — только неприятный сон, видение, которое скоро растает. Она все еще не осознавала до конца серьезности своего шага. Ей вдруг снова захотелось в Москву, в театральное училище, чтобы разом изменить все в жизни, исправить, начать сначала. Она ощутила всем сердцем свою молодость, безграничность жизненных возможностей, простиравшихся перед ней.

Именно тогда у Маринки явственно проявилось легкое грызущее ощущение совершенной ею ошибки, но оно не стало еще фатальным, изнуряющим. Казалось, ей стоит только принять решение — и все наладится, изменится, придет в нормальную, успешную колею. И все же что-то удерживало ее от этого решения, что-то, через что она никак не могла перешагнуть. И это «что-то» включало в себя не только заботы о матери, не только попытки удержать воспоминания детства, но и весьма конкретный персонаж, имя которому было Алексей Нехристенко и который с некоторых пор являлся ее законным мужем…

После того как отгуляли выпускной бал в училище, никаких поводов оставаться дольше в Серпухове не было. Протянув там у подружки под разными поводами еще недельку, Маринка наконец скрепя сердце вернулась в Петровское. Было очень непривычно идти с автовокзала не к себе домой, а в общежитие. Там ее уже с нетерпением дожидался Алексей. За время ее отсутствия он на славу потрудился над устройством их семейного гнездышка: в общежитской комнатенке был сделан косметический ремонт, привезена нехитрая мебелишка.

— Вот, мама твоя и занавесочки сшила, — смущаясь, похвастался Алексей. — Так уютней будет. А я у соседей столик по дешевке купил… Я так скучал по тебе!

Супруг двинулся к Маринке с раскрытыми объятиями. Она сделала вид, что не заметила этого порыва, ловко ушла от его рук. В тесной комнатенке, несмотря на недавно сделанный ремонт, висел тягучий запах чужого коммунального жилья, сантехника была в ужасном состоянии.

— Я устала, Алексей! Давай спать! — сказала Маринка тихо. — Ты давай спи на диване, а я себе на полу постелю.

— Какой пол, Марина, что ты говоришь? Мы с тобой разве не муж и жена?

Алексей снова попробовал обнять девушку, но она вырвалась и посмотрела на него холодно, почти зло:

— Ну так где спишь — на диване или на полу? Алексей, вздохнув, взял покрывало и начал стелить себе на полу. Потом неторопливо разделся, обнажив крепкую, загорелую грудь. Маринка даже не посмотрела в его сторону.

— Спокойной ночи! — сказала она, выключила свет и, не раздеваясь, нырнула под одеяло. И долго еще не могла заснуть, слыша, как на полу ворочается и кряхтит Алексей. Обоим было не по себе.

Кое-как перебившись вместе с Алексеем одну ночь, Маринка отправилась устраиваться на работу, а заодно — подыскивать себе другое, отдельное от мужа, жилье. Именно к такой мысли она пришла уже на третий день после свадьбы, обдумывая свое предстоящее житье-бытье. Алексею о своих планах она, конечно, ничего не сказала.

Работать Маринка устроилась сразу в два места: в школу — вести продленку с сентября у начальных классов, и параллельно, на полставки, в райком комсомола в сектор культмассовой работы — отвечать за организацию детских праздников в школах и детсадах. В райкоме работал отец Борьки Смелова, он и помог устроиться. Почему помог — Маринка так и не поняла толком. После той истории с днем рождения Борькин отец долго даже не здоровался с одноклассницей сына. А потом как-то в один момент все изменилось. Видно, не перевелись у нас еще добрые люди, думала про себя она.

Работы в райкоме никакой фактически не было — несколько раз в квартал надо было помогать организовывать какие-то отчетные мероприятия и встречать редких визитеров из Москвы, вот и все. А деньги пусть небольшие, но платили исправно. Это было немаловажным обстоятельством: после свадьбы и съема квартиры ей грозил финансовый кризис, из которого надо было как-то выходить. Еще ведь есть и мать, и Алексей, который еле-еле устроился на работу электриком в Николаев автопарк.

Конечно, она мечтала бы вернуться на работу к себе в школу, но двери в родную школу были для нее явно закрыты, по крайней мере сейчас. Слухи о ее с Димкой приключениях стали чуть ли не местной легендой. Хорошо, что у Кристинки была фамилия Николая, иначе бы и ее везде поедом ели.

Надо сказать, что даже в школе на окраине Петровского, куда в конечном счете пришла Маринка, тоже не были в восторге от перспективы ее трудоустройства. Дважды Смирнову вызывала к себе суровая, подозрительная директриса и по нескольку часов нудно разговаривала с ней, внимательно приглядываясь. Но теперь Маринка не была уже той растерянной восьмиклассницей, как когда-то: у нее был диплом о блестящем окончании училища, рекомендации преподавателей, она была замужем и вообще производила очень благоприятное впечатление. И в конце концов после некоторых колебаний ей предложили вести группу продленного дня у учеников младших классов. Конечно, на фоне тех предложений, которые были у Маринки в Серпухове, это выглядело смешным, даже обидным, но она все равно была рада. Это только начало, дальше все будет по-другому, главное — хорошо зарекомендовать себя, и все пойдет.

Впереди были еще два летних месяца, когда можно было нормально совмещать неутомительную работу в райкоме с репетиторскими занятиями с ребятишками. Или просто няней с кем-то сидеть… Летом часто бывают нужны няни. Так что духом Смирнова не падала и к борьбе была готова.

А тут еще негаданно повезло с квартирой: Маринка нашла ее на удивление быстро. Какая-то бабулька с окраины повесила на дверях общежития объявление, по которому Смирнова и сняла себе в первый же день поисков крошечное жилье — всего-то двадцать пять метров, вместе с углом для кухоньки и сидячей ванной. Квартира находилась на первом этаже, прямо под окнами росли тополя. Света в комнатке было маловато, но даже это не расстроило Маринку. Ничего страшного, будет чаще зажигать свет!

Бабулька-одуванчик, хозяйка этого чуда, переезжала к детям в Москву, а квартирку продать не решалась — вот и просила Маринку содержать ее в чистоте, порядке, поливать цветы и ухаживать за черной сиамской кошкой Серафимой, которую родственники отказались брать наотрез. Деньги за квартиру бабулька просила просто смешные, девушка заплатила вперед сразу за три месяца, а дальше обязалась регулярно высылать деньги почтовыми переводами. Бабулька к Маринке очень расположилась.

— Ты здешняя ли, девушка? — спросила она, поглядывая на нее через толстые стекла очков.

— Здешняя, бабушка. Учительницей буду работать.

— Это хорошо, хорошо, — удовлетворенно закивала бабка. — А мужа у тебя нет, что ли?

— Есть муж, — подумав, ответила Маринка. — Но он на Севере, в долгой командировке. Да вы не думайте, водить никого не буду!

— Я вижу, что ты не такая… — снова кивнула бабка. — Что ж, живи! Когда переехать-то сможешь?

— Да хоть сегодня!

— Сегодня? — Бабка немного подумала. — Что ж, переезжай! Заодно поможешь мне собраться. А то старая я, тяжело мне.

— Конечно!

Маринка была просто счастлива. Надо же, как легко решилась ее проблема. О том, как к такому ее решению отнесется Алексей, она в этот момент просто не думала.

А вечером ее ждал серьезный, неприятный разговор.

— Ты куда это собираешься? — удивленно спросил Маринку Алексей, глядя, как жена торопливо упаковывает в сумку свои вещи, которые он совсем недавно любовно разложил в шкафчике.

— Что? — Вопрос вывел Маринку из состояния легкого оцепенения.

— Куда идешь, говорю? Объяснишь, может? Ночь скоро. Алексей встал и, поигрывая мышцами, подошел к жене,

взял ее за руку. Маринка отстранилась.

— Леша, я хочу тебе сказать… У меня было время подумать. В общем… Я считаю, что наш брак скоропалителен… Я была к нему не готова, все произошло как будто без моего участия. Я вот что думаю: давай пока поживем отдельно…

— Да что ты несешь? — Алексей от удивления опустился на диван. — Мы женаты уже полтора месяца, а до сих пор вместе толком не были, и ты снова куда-то уходишь…

— Ты хотел остаться под Москвой? Вот и остался. И радуйся. — Она старалась не смотреть на него, но, похоже, слова, которые ей было так тяжко произнести, вовсе его не обижали. И она осмелела еще больше. — А насчет того, что мы муж и жена… Просто я не готова еще жить вместе, понимаешь? Мне нужно время, чтобы осознать как-то, привыкнуть к тебе. Потом все будет хорошо, но сейчас нам надо еще пожить раздельно.

— А где ты жить собираешься? — вполне миролюбиво протянул Алексей. — У матери, что ли? Так они тебя там не ждут.

— Я знаю. Сняла квартирку небольшую, буду ночевать там, а к тебе сюда приходить. Ты не думай, я буду все стирать и готовить, как нормальная жена, только ночевать буду в другом месте…

— А-а-а… — протянул обалдевший супруг, а потом даже привстал, обнадеженный внезапной мыслью. — Но люди-то что скажут? Мать твоя, Николай? А другие? Ведь все же знают, что мы поженились…

Тон Алексея был настолько жалостным, что Маринка, переборов себя, подошла к мужу и присела рядом, взяв его за руку. Он притих и засопел как маленький.

— А ты не говори никому, и я не буду. Пусть все думают, что мы живем вместе и у нас все хорошо! Так действительно и будет. Просто надо привыкнуть, подождать…

Маринка, смутившись фальши этих слов, решительно встала:

— Ну ладно, мне пора. Там старушка, хозяйка, еще просила помочь ей собраться — она переезжает в Москву, а квартиру мне сдает… Ты тут не скучай! Я пойду.

Расстроенный Алексей не препятствовал. Маринка подхватила сумку, махнула мужу рукой и с чувством глубокого облегчения, чуть ли не бегом, вылетела из комнаты. Кажется, со школьных времен не шла она по улицам своего городка с такой радостью…

По осени жизнь приобрела размеренный, привычный ритм. Маринка работала в школе, вела у малышей продленку, иногда занималась другой внеклассной деятельностью. С ее подачи после уроков дети не только делали домашние задания и играли во дворе, но и разучивали стихи, песенки, танцевали вместе с ней. С утра Маринка занималась тем же самым, но с «домашними» детьми: спрос на нее как на няньку рос с каждым днем. Сначала родители побаивались доверять ей детишек, а потом телефон обрывали — только посиди с их чадами! На душе у Маринки полегчало — любимое дело словно заслонило душевные проблемы.

Да и с Алексеем тоже вроде бы как-то устаканилось. То есть не совсем, конечно, тут Маринка не была склонна обманывать себя. Несколько раз в неделю она забегала к мужу, стирала ему рубашки, мыла комнатенку, убиралась. Заботилась, чтобы он покупал себе еду и необходимые вещи. Она предпочитала приходить днем, когда Алексей был на работе. С первой зарплаты она купила стиральную машинку «Малютка», потом взяла в райкоме большой кредит под телевизор… По выходным они вместе ходили в гости к Лидии Ивановне. Там Алексей в любой момент все норовил прижаться к Маринке, демонстративно обнять ее за талию, ущипнуть или чмокнуть в щеку. Девушка, естественно, пыталась увернуться. Мать переводила все в шутку и умилялась их отношениям. Она жила в иллюзиях, что ее материнский долг выполнен, старшая дочь устроена, пора заниматься младшей. Поэтому однажды, заглянув в общежитие вечером по пути из гостей и не застав там дочь, она не на шутку обеспокоилась:

— Ты где вчера была? Я вечером зашла, а тебя нет. Алексей лежит один, спит, телевизор работает…

— И что он тебе сказал?

— А ничего, дочь. По-моему, он слегка выпивши был. Но это бывает после рабочего дня. Так где ты была?

— С детишками сидела, — соврала Маринка.

Мать успокоилась, а она крепко задумалась. Слова матери — затронули то, что ее саму сильно тревожило в последнее время.

Маринка вдруг стала замечать, что Алексей серьезно выпивает. Несколько раз, когда она приходила к нему убираться, она заставала его дома — Алексей спал после очередной выпивки и, похоже, работу прогуливал.

— Так нельзя, — попробовала отчитать его Маринка, — тебя же с работы выгонят. Что мы тогда делать будем?

— Ну и выгонят, и что с того? Ты же работаешь, не пропадем… К тому же какое твое дело? Мы что, муж с женой, что ли? Мы врозь живем, а не как люди. Так что лучше не надо.

Кроме того, у Алексее появились и другие неприятные черты, которые Маринке понравиться никак не могли. Оказалось, что он может быть неоправданно грубым, может легко сорваться по любому пустяку и нахамить в ответ, если что-то ему не по нраву. Когда они в последний раз шли от Лидии Ивановны, он пнул мирно сидевшую у дороги рыжую кошку так, что бедное животное завизжало. Иногда глаза Алексея наливались такой злостью, что Маринке становилось по-настоящему страшно. Ей казалось, что он и ее ударить или пнуть, как ту кошку, может в любой момент, если сильно выпьет и разозлится.

Однажды она выбрала свободный вечер и решила пойти к Алексею в общежитие — поговорить с ним о том, что пора расставаться, поскольку нет у их отношений перспектив. Но дома его не оказалось, и Маринка, ожидая его, сначала включила телевизор, а потом прилегла на диван и не заметила, как задремала. Очнулась она от громкого смеха прямо над собой:

— А вот и моя жена — спит в постели, прямо не раздеваясь! Это вполне в ее репертуаре. Так у нас обычно и бывает. Эй, Маринка, проснись! Мы пришли!

Девушка открыла глаза и увидела склонившихся над собой двоих мужчин. Алексей, как всегда в последнее время, был сильно пьян. Увидев, что Маринка проснулась и испуганно смотрит на него, он довольно осклабился:

— Вставай, у нас гости! Налей чаю моему другу! Маринка перевела глаза на второго мужчину и едва не потеряла сознание. Стараясь успокоиться и взять себя в руки, она снова плотно закрыла глаза, потом резко открыла их. Видение не исчезло. Наоборот, оно продолжало стоять и криво усмехаться, держа в руках початую бутылку водки.

— Димка, ты, что ли? — Сон с Маринки как рукой сняло, она вскочила с кровати, поправляя платье. — Ты что тут делаешь?

Перед ней на самом деле стоял Соловьев. Он нисколько не изменился с того момента, как она его видела в последний раз: такой же высокий, бледный. Давно не стриженные светлые волосы курчавились на затылке. Быть может, только еще немного похудел, да еще с лица почти исчезло то удивительное детское выражение, которое Маринка так любила.

— Я же и говорю, это Митюха, мой друг. Угости его чаем, — бубнил Алексей, который уже опустился на диван и изо всех сил пытался неловкими руками поймать Маринку за талию.

Смирнова быстро отошла от дивана и взяла чайник. Она все еще не могла поверить, что перед ней был действительно Димка. Руки у нее дрожали, когда она насыпала в чайник заварку. Димка продолжал столбом стоять посредине комнаты с бутылкой, из которой он время от времени нервно прихлебывал. По лицу его блуждала дурацкая улыбка. Он так и не мог произнести ни слова.

Пока грелся чайник, Маринка немного успокоилась, а муж захрапел на диване.

— Да садись ты, хватит уже стоять истуканом! — не выдержала девушка. Димка послушно сел. — Ты как тут оказался? Ты что, знал, что я замужем?

— Конечно! — кивнул головой Димка. — Я к тебе на свадьбу приезжал, сбежал с экзамена. До ЗАГСа дошел, а потом меня Борька Смелое домой отправил. Когда ты в обморок у двери падать начала… Нечего, говорит, ей жизнь ломать. Я и ушел…

— А почему ты сейчас здесь? — До Маринки стало доходить, что в разгаре учебный год, Димка должен был бы в Москве заниматься своей математикой. — Почему не в университете?

— А выгнали меня, — хладнокровно ответил Димка и хлебнул еще водки, — не смог я там…

— Тебя выгнали?

— Угу…

— Быть такого не может! Ты шутишь?

— Не до шуток мне.

— Так ты вернулся?.. А дальше что?

— Не знаю пока, наслаждаюсь свободой! Ничего делать не хочется…

Это было что-то новенькое в Димкиных разговорах, но Маринка от потрясения не успела даже толком обдумать сказанное.

— Эй, жена, — вмешался в разговор проснувшийся Алексей, — такты нальешь чаю мне и моему другу или нет?

— Сейчас налью.

Маринка встала, взяла со стола чашки и ложечки.

— Ты извини, — обратилась она к Димке, — у нас тут все пока неустроенно. Вот блюдечек даже нет… И угостить тебя тоже особо нечем.

— Ничего, я тут не в первый раз! Все тебя застать надеялся. — Димка махнул рукой. Он не сводил с нее восхищенных глаз. — А можно я закурю?

— Кури…

Димка достал из кармана пачку сигарет и глубоко затянулся. Это тоже было неожиданным, новым. Прежде он никогда не курил при ней… Завороженно Маринка наблюдала, как Димка выпускает из рта голубоватые колечки дыма, как они поднимаются вверх и медленно растворяются…

— Ну что ты там застряла? Я чай жду! — снова подал голос Алексей.

Маринка вздрогнула и стала разливать чай. Она казалась непроницаемой, а в душе все переворачивалось, кипяток из чайника лился на стол мимо чашек. Она знала, что в этот момент Димка внимательно наблюдает за ней.

Одну чашку она поставила на пол у дивана рядом с Алексеем, который тут же жадно сделал несколько глотков и снова заснул. Тогда Маринка выключила верхний свет, и они с Димкой продолжили сидеть перед желтым кругом настольной лампы.

— Как ты с ним познакомился? — тихо спросила она, кивая в сторону Алексея.

— Шел однажды домой вечером, смотрю, стоит парень, столб обнимает и бормочет что-то. А рядом милиция. Ну я его подхватил и оттащил в сторону. Потом он сказал, куда его отвести. Так и познакомились.

— Но ты ведь знал, кто он? Ты специально следил? — воскликнула Маринка.

— Ну знал… — согласился Димка. — Видел, как он вокруг школы, где ты работаешь, кругами ходит. Как напьется, все его туда тянет. Всем встречным рассказывает, какая у него жена красавица и недотрога… Уж я-то про это лучше его знаю! На том и сошлись. — Глаза Димки хитро блеснули.

Маринка отвела взгляд и помрачнела. Дело обстояло куда хуже, чем она предполагала, — Димка знал все и, кажется, жалел ее. А уж как она жалела себя!

— И как вы с ним живете? — деланно равнодушным тоном спросил Димка.

— Хорошо! — встрепенулась она. — Очень хорошо живем!

— Он мне рассказывал, у тебя ночные смены часто… Как ни придем — тебя все нет. Леха говорит, в смену ушла…

— Да, смены! — очнувшись, повторила Маринка. — Я не только в школе работаю. Еще много чего делать приходится. Надо зарабатывать — семья…

— Поздно уже, — задумчиво сказал Димка, продолжая во все глаза смотреть на Маринку. — Я пойду домой.

— Иди-иди, я следом за тобой, — ответила она.

— Куда это ты собралась на ночь глядя? — удивился Димка.

— Да это я так, пошутила, — спохватилась Маринка. — Мне рано на работу, пора спать.

— Я еще зайду к тебе как-нибудь, можно? — нерешительно сказал Димка. Он мялся в дверях и все никак не мог уйти, точно дожидался приглашения остаться.

Маринка ничего не отвечала. Она продолжала сидеть перед столом с остывшим чаем и хлюпала носом, низко опустив голову, изо всех сил стараясь, чтобы нечаянный гость не заметил приступа ее отчаяния. Наконец Димка ушел. Только тогда Маринка дала волю слезам. Она и не думала, что их накопилось столько! Все, от чего она бежала в последние четыре года, вдруг снова оказалось совсем рядом, в комнате семейного общежития, заботливо выхлопотанной Лидией Ивановной, для того чтобы она здесь счастливо жила со своим молодым мужем! Маринка с ненавистью почти посмотрела на лежащего Алексея и опрометью выбежала на улицу.

…Маринка часто слышала в детстве от матери, что человек ко всему привыкает. Справедливость этих слов она смогла оценить лишь теперь. Вопреки прежним опасениям, она достаточно быстро привыкла к новому самоощущению, родившемуся в результате второго пришествия Димки и той двойственной ситуации, которая сложилась теперь в ее личной жизни. Сказать, что появление Соловьева было совсем уж неожиданным, — значит покривить душой. Как бы там и что ни менялось в душе в связи с училищем, новыми друзьями, молодым мужем и любимой работой — где-то глубоко в Маринкином подсознании оставался потайной уголок, в который она не впускала никого. И уголок этот всецело и безраздельно принадлежал только одному человеку, чьего появления она ждала каждый день и смертельно боялась. Ждала потому, что до сих пор любила, а боялась…

Когда-то давно в их солнечных еще, беззаботных детских отношениях образовалась крошечная трещинка, которая со временем разрослась и привела к уходу из школы и мучительному долгому разрыву. Возможно ли встретиться снова с человеком, который однажды предал тебя? Открыть ему свою душу? Широко распахнуть навстречу руки и сердце?.. Теперь, когда Димка появился снова, эти давно и старательно отодвигаемые вопросы встали перед Смирновой в полный рост.

К тому же Маринку грызло вновь обретенное чувство вины по отношению к давнему другу. Она еще не знала, почему он бросил университет, поступить в который так стремился, в жертву которому и была, по сути, принесена четыре года назад их детская любовь. Правда, девушка и мысли не допускала, что университет брошен исключительно из-за нее, но свою косвенную причастность к произошедшему интуитивно ощущала, поэтому боялась и не торопилась узнать правду. Тогда еще казалось, что все это временно и скоро выправится.

Ситуация особенно усугублялась тем, что Маринка теперь была замужем. Не разумнее ли будет не оглядываться назад, а просто вести нормальную жизнь с законным мужем, который кажется таким преданным ей? Попробовать-таки создать с ним обычную семью, которой — что греха таить! — до сих пор у них не было, о чем Маринка прекрасно знала, в отличие от собственной матери? В голове у нее сидели вдолбленные с раннего детства моральные принципы, среди которых брачная клятва являлась едва ли не главной ценностью. Вышла замуж — все остальное (собственные интересы, другие мужчины и прочее) перестает существовать — так учила Маринку мать. Ну а если семейная жизнь не приносит никакой радости, а только тяготит?..

Какое принять решение, она не знала. И посоветоваться не с кем — после истории с тем проклятым днем рождения Маринка вообще перестала доверять людям. В результате ситуация неумолимо катилась к какой-то неизбежной и страшной развязке — Маринка не знала, кого слушать — сердце, как прежде рвущееся к Димке, или разум, охлаждавший эти стремления.

Маринка металась, но поделать с собой ничего не могла. Она стала чаще вечерами заходить к Алексею, чтобы помочь по хозяйству. Купила в комнату новый пушистый коврик, хороший чайный набор. Муж подозрительно поглядывал на Маринку и усмехался.

— Что-то зачастила ты сюда в последнее время, дорогая. К чему бы это?

— Ну мы же как-никак семья, — неумело оправдывалась Смирнова. — Вот беспокоюсь, как ты тут живешь.

— А не кажется ли тебе, что семья у нас какая-то ненормальная?..

— Нет! Не кажется! — как спичка мгновенно вспыхивала Маринка. — Я же просила тебя! Мы же обо всем договорились!

— Может быть, может быть… — бормотал Алексей. — Слушай, а красивая ты стала в последнее время. Интересно, что с тобой делается?

А Маринка действительно расцвела тогда какой-то манящей и одновременно опасной красотой. Она превратилась из хрупкой, юной девушки в дерзкую, молодую женщину. Глаза, и без того глубокие, темные, она стала подводить французской черной тушью, купленной втридорога у секретарши в райкоме, от чего под длинными, загнутыми ресницами они казались теперь еще больше и загадочней. В них была сила, от которой мужчины млели и готовы были идти на край света от одного сознания, что они совершенно ей неинтересны, ибо вся эта сила обращена была только к одному человеку. Свои роскошные длинные волосы Маринка слегка подвивала, они струились по спине длинными блестящими локонами. Осиную талию Смирнова подчеркивала облегающими длинными юбками — она никогда не носила мини. Это была какая-то ломкая, нервная, ускользающая, как будто мерцающая, странная красота.

И чем красивее и недоступнее она становилась, тем сильнее шел вразнос Алексей.

Дело в конце концов дошло до того, что его уволили с работы. Теперь он промышлял разовыми заказами, но это случалось все реже, поскольку несколько раз в месяц у него были тяжелые запои. Маринка хотя и ловила себя на мысли, что ей это, в общем, все равно, она, с детства зная на собственном опыте, как обращаться с выпивающими мужчинами, терпеливо ухаживала за ним в трудные периоды, помогала выкарабкаться из затмения. Он поначалу и выкарабкивался. Но стоило ему только окончательно прийти в себя и увидеть жену, а потом получить от нее твердый отказ, как все начиналось снова.

Учителя и знакомые регулярно доверительно сообщали Маринке, что видят ее супруга в городе пьяным среди бела дня. Иногда он тоскливо бродил вокруг школы и громко звал Маринку, иногда пел солдатские песни и дебоширил в соседнем парке, иногда… Иногда приводил к ним Димку. Смирнова ждала и боялась таких мгновений. Непонятно только, где они вообще могли друг с другом встречаться — ну не в водочном же магазине! В общем, Алексей приводил его в общежитие — и начиналась Маринкина сладкая пытка. А Нехристенко точно дразнил жену, нарочно заставляя ее все чаще общаться со своим «другом», угощать его, разговаривать с ним… А она просто не в силах отказаться от этого. Хождение по самой грани было умопомрачительно опасным и влекущим. Знает муж что-то про них с Димкой или нет? Этот вопрос не давал Маринке покоя.

Их тройственные встречи в семейном общежитии всегда имели примерно один и тот же сценарий. Заваливался совершенно пьяный Алексей, который пытался сразу наброситься на Маринку с поцелуями, она торопливо уклонялась от него. После этого муж требовал еды «для себя и друга Митюхи», принимал на грудь еще порцию алкоголя и мирно засыпал. И начинались те минуты, которых Маринка ждала с каждым днем все сильнее, нестерпимее, — минуты, когда они оставались с Димкой одни.

Как в старые добрые времена им даже разговаривать было не надо (или у них уже не было общих тем для таких разговоров?). Димка садился за стол, пил чай, заботливо налитый Маринкой, и просто смотрел на нее, не отводя глаз. А она таяла от этого взгляда, растворялась в нем, улетала… Это было похоже на наркотик, на прекрасный сон, который улетучивался, когда Маринка оставалась наедине с Алексеем.

Однажды Димка задержался в их общежитии на всю ночь. Так и сидели с Маринкой, склонив друг к другу головы, держась за руки, и никто на целом свете больше не был им нужен. Только часы на полке глухо постукивали, отсчитывая минуты.

— Почему ты все время молчишь? — тихо спросила Маринка.

— А разве нужно еще что-то говорить? — искренне удивился Димка. — По-моему, и так все очень хорошо…

— Нет, не хорошо! — встрепенулась Маринка, которая вся была на нервах от этой близости. — Смотри, там спит мой муж, который, кстати, называет тебя своим другом…

— Ну и что? Разве он нам мешает? Пусть спит на здоровье, — возразил Димка, посмотрев на Алексея.

— Ну хоть что-то ты мне можешь сказать?! — Маринка вскочила с места и откинула с груди роскошные волосы. — Что я стала красивая, что нравлюсь тебе…

— Зачем?.. Ты и так все знаешь. Это засасывает как пылесос…

— Какой пылесос, Димка! Неужели ты не понимаешь, что мучаешь меня? Неужели у тебя совсем нет для меня слов?..

— Не знаю… Нет, наверно…

Димка закурил, встал и медленно обнял Маринку за плечи. Она всхлипывала. Он легко провел рукой по ее волосам, прикоснулся к талии. Маринка всем телом вздрагивала от его прикосновений и, медленно тая от его близкого тепла, склонялась к нему в объятия.

— Господи! Я так тебя чувствую… — прошептала она сквозь слезы.

Димка улыбнулся уголками губ и обнял ее крепче.

— Вот и все, мы и успокоились, — шептал он, — все хорошо…

Его губы скользнули по ее щеке, сцеловывая горячие, соленые слезинки. Маринка не сопротивлялась, наоборот — как будто подставила лицо этим мягким, ищущим губам. Димка целовал ее сначала нежно, по-дружески, потом все требовательнее, разжимая ее губы горячим языком. Она вся отдалась этим поцелуям, как будто наступил последний миг их жизни. Внутренне она перешагнула какую-то очень важную для себя черту. Димка сжимал в объятиях Маринку, руками путаясь в ее густых волосах.

Вывел Маринку из состояния прострации возмущенный хриплый голос Алексея:

— Что это тут происходит?

Она вздрогнула и отшатнулась от Димки, инстинктивно вытирая ладонью влажные, распухшие губы. Ее гость тоже вздрогнул от неожиданности, напрягся и побледнел. Обычно Алексей спал непробудно до самого утра, а тут… Как будто шпионил за ними, выжидал!

— Так-так, — продолжал между тем Нехристенко, — стоит только мужу уснуть, как жена уже с моим другом милуется. Я этого не допущу!

Пошатываясь, он приподнялся с кровати и сделал шаг в сторону Маринки, но тут же рухнул обратно на диван.

— Алеша, перестань, ты пьян. Ложись, я тебе завтра все объясню.

— А что тут объяснять? — закричал оскорбленный муж. — И так все понятно! В моем собственном доме!

По лицу Алексея градом катились пьяные слезы. Он силился дотянуться руками до обидчиков, но не мог.

— Уходи, Димка! — Маринка подтолкнула друга к выходу. — Я тут сама разберусь.

— Ты уверена? — прошептал побледневший Димка.

— Да, уходи скорее…

— Так вот ты какая! Значит, все правда, что про тебя говорят? — сказал багровый от ярости Алексей, когда они остались одни.

— Кто говорит? — холодно спросила Маринка. Она уже окончательно пришла в себя и стояла, прижавшись спиной к стене, глядя прямо в глаза мужу.

— Я все, все знаю про тебя, какая ты б…! — хрипел Алексей. — Еще со школы!

— Меня абсолютно не волнует, что ты думаешь по этому поводу. Видимо, тебе известно больше, чем мне. Тебе надо проспаться, потом поговорим.

Маринка взяла сумочку, накинула пальто и, гордо подняв голову, вышла из комнаты. Мозг работал холодно и четко. Ей самой было удивительно, как удается сохранить полное самообладание в такой ситуации. Как будто струна оборвалась внутри… Все кончено!

Несколько дней после этого эпизода Маринка не видела мужа. Она совершенно справедливо рассудила, что он должен успокоиться, прийти в себя. А после этого можно будет и поговорить. Странно, но Маринка испытала некоторое чувство облегчения, как будто прорвался застарелый нарыв и в ее длительной болезни наступил жестокий кризис. Она совершенно не паниковала. Более того, Маринка решила для себя, что сама потребует скорейшего развода. В голове теснились противоречивые мысли. Может быть, сейчас самое время снова сойтись с Димкой, построить наконец с ним вместе дом, родить детей… Как мечтали в детстве. Он ведь тоже одинок и неприкаян. Боже, как долго она гнала от себя подобные мечты и желания, а теперь они нахлынули волной и почти лишили ее разума. Невольно она снова начала строить планы, мечтать, надеяться… И все это снова было связано с ее Димкой, по-прежнему любимым и единственным…

В тот кошмарный вечер пятницы, ставший одним из страшных снов всей ее жизни, Маринка возвращалась домой позже обычного. Ей пришлось после всех дел еще зайти домой к одному из «трудных» учеников и объясниться с его родителями. Оказалось, восьмилетний парнишка боится ходить в школу потому, что его ругают за плохие отметки! А в итоге — сплошные прогулы, двойки и нервные срывы. После долгого разговора с мамашей Смирнова чувствовала одновременно усталость и удовлетворение — кажется, удалось достучаться, объяснить мамаше, что не надо чрезмерно прессинговать талантливого, подвижного парня, а лучше дать ему свободу самовыражения… Тогда и с учебой все будет нормально.

Когда Маринка, улыбаясь своим мыслям, заходила в подъезд, она обратила внимание на группу молодых людей в военной форме, стоявших в тени деревьев неподалеку. При ее появлении парни смолкли, только огоньки сигарет немного освещали их лица. Маринке отчего-то стало неприятно, она ускорила шаг и закрыла за собой дверь. И в этот момент сзади послышался шум, кто-то нагнал ее и ударил по голове чем-то тяжелым, одновременно зажав рот. Дальше все происходило как в страшном фильме: Маринку в темноте втащили по лестнице на второй этаж, где она жила. Ни одна лампочка в подъезде не горела. Дверь в ее квартиру оказалась уже открытой. Маринка силилась обернуться, чтобы разглядеть обидчиков, но не могла. По звукам шагов их было несколько.

Не зажигая света, нападавшие проволокли ее по коридору и бросили на кровать. В рот ей затолкали какую-то вонючую тряпку, так, что Маринка могла только хрипеть. Она извивалась и пыталась вырваться, но силы были неравны: на нее навалились несколько потных, вонючих тел и намертво прижали ее к кровати.

— Ребята, включите музыку, чтобы шума было неслышно! — сказал какой-то хорошо знакомый ей голос.

Кто-то из присутствующих включил телевизор. Там показывали праздничный концерт. На экране неестественно дергались одетые в блестящие наряды фигуры.

— Ну что, как ты сейчас запоешь, женушка? Попробуй воспротивься сейчас!

Ее наотмашь ударили по лицу. Только теперь Маринка догадалась, похолодев, кто стоял за всем этим ужасом. Это был ее муж Алексей, и, как всегда, пьяный! Она попыталась выплюнуть тряпку и что-то сказать ему, но не смогла. Слезы отчаяния и страха стояли в глазах. Супруг подошел и, широко расставив ноги, склонился над беспомощной Маринкой. Она умоляюще смотрела на него, не осознавая еще до конца, что он действительно может причинить ей боль.

— Держите ее, ребята! Сейчас мы ее быстро в себя приведем!

Алексей расстегнул брюки, присутствующие одобрительно загоготали. Муж содрал с Маринки одежду, она при этом умудрилась лягнуть его ногой в лицо. Он взвыл:

— Ах ты стерва! Еще и дерешься! Получай за все!

Тут Маринка испытала такую боль, какой не испытывала никогда в жизни. Казалось, что ее тело разрывается на мелкие кусочки, в каждом из которых остается ее огромное, с каждой секундой нарастающее страдание. На несколько минут она потеряла сознание. Очнулась оттого, что Алексей шептал ей прямо в лицо, обдавая многодневным перегаром:

— Думаешь, с другими можно, а со мной нет? Со всеми в городе переспала, а мне не даешь? Я тебе покажу…

Где-то рядом завизжала кошка Серафима. Похоже, ей тоже за что-то досталось. Что теперь Маринка скажет бабульке, которая просила следить за ней? Каждое мгновение казалось девушке бесконечным. Она рыдала взахлеб от переживаемого унижения, но изменить ничего не могла. Даже отбиваться в какой-то момент перестала. Наконец Алексей кончил и отвалился от нее.

— Эй, ребята, кто следующий? Уступаю место… Она всем дает!

Маринка сдавленно охнула и снова умоляюще посмотрела на мужа. Быть может, она и заслуживала от него наказания, но не такого! Алексей сел и, оскалившись, отвернулся. А когда на Маринку кто-то навалился, дыша перегаром и табаком, она потеряла сознание. Ей плескали в лицо и на грудь водкой, били. И едва она пришла в себя, пытка возобновилась… Казалось, ее мучения будут длиться бесконечно… А потом у Маринки случился такой обморок, что привести ее в себя у насильников уже никак не получалось. Она только мычала, бессильно мотая головой.

— А дайте-ка я! — сказал Алексей. — Муж как-никак! — И ударил ее по лицу так, что свет в ее глазах окончательно померк.

— Может, умерла? — испуганно отшатнувшись, спросил кто-то, трогая ее безжизненную руку.

— Нет, не умерла, притворяется, сучка! — злобно ответил Алексей и наклонился, прислушался к ее дыханию. Его не было.

Один из присутствующих включил свет. Картина происходящего шокировала даже самих насильников. Маринка лежала распластанная на кровати в луже крови, в страшных синяках и без признаков жизни.

— Ребята, уходим, пока не поздно, а? — жалобно подал голос какой-то солдатик.

Все быстро протрезвели. Уходили молча и быстро, не оглядываясь.

…Маринка пришла в себя только утром от каких-то протяжных странных звуков, а потом уже — от страшной боли во всех конечностях. Что с ней было? Медленно и с ужасом она вспомнила события прошедшей ночи. Раньше она думала, что после такого кошмара люди сразу умирают. Почему она не умерла? Зачем ей теперь жить? Маринка заплакала, все еще пытаясь не возвращаться к действительности. Но жизнь сама неумолимо возвращалась к ней, напоминая о себе мучительной болью в каждой клеточке тела.

Собравшись с силами, она осторожно присела в кровати и зажмурилась от ужаса. Повсюду на одеяле и сбитой простыне были пятна крови, руки, ноги, лицо — все в крови!

Маринка попыталась стать на ноги, но тут же рухнула обратно в кровать — любое движение причиняло немыслимую боль! Медленно боком Смирнова слезла с кровати и на четвереньках доползла до ванной комнаты. Там сидела, жалобно мяукая, кошка Серафима. Бедное животное! Его связали бельевой веревкой и бросили в ванной!

— Подожди, Симка! Я сейчас…

Кое-как стала на ноги, развязала и выпустила измученную кошку, открыла душ и долго-долго лила на себя холодную воду, ожесточенно стирая с себя кровоподтеки. Ощущение было такое, что она вся с ног до головы испачкалась в вонючей, липкой грязи, которую не смывала вода. Как она ненавидела себя и свое тело в этот момент!

Так же ползком Маринка вернулась в комнату. Там отвратительно воняло дешевыми папиросами, перегаром и еще чем-то мерзким. А какой страшный беспорядок оставили эти гады! Бычки на ковре, недопитые бутылки, пятна крови на полу… Смирнова остервенело сорвала с кровати окровавленное белье и скрутила в узел. Выбросить, немедленно выбросить! Она снова попыталась стать на ноги — и не смогла. Жалобно мяукая, из угла вылезла Серафима. Ее прекрасные лоснящиеся бока были подпалены. Глядя на Маринку пронзительными синими глазами, она стала лизать ее руку. Бедняжка, тебе-то за что досталось? Что она теперь скажет старушке-хозяйке?

Кое-как присев у кровати, Маринка стала то ли вспоминать, то ли размышлять о произошедшем. Мысли проносились с какой-то безумной скоростью, тело колотил озноб. Что теперь делать? Наверно, нужно позвонить в милицию! Маринка потянулась было за телефонной трубкой, но замерла. Что она скажет милиционерам? Что ее изнасиловал собственный муж и его собутыльники из военной части? Это не выход — на смех поднимут. Нужно сделать так, чтобы никто не узнал о случившемся. А что, если сам Алексей расскажет ее матери? Нет, не должен, он слишком труслив. Только бы не узнали в школе! Это будет концом ее работы с детьми — изнасилованная учительница! И как теперь с Димкой?..

Маринка посидела на полу еще немного, так ничего и не решив для себя, и снова начала пробовать приподниматься. Медлить было нельзя. На сей раз ей это удалось. Она обратила внимание, что по ногам у нее снова течет кровь. Кое-как останавливая ее полотенцем, она принялась убираться. Сложила в пакет бутылки, вытерла кровь с пола. Грязное белье затолкала в целлофановый мешок — на выброс. И в этот момент силы оставили ее, Маринку закружило, и она снова потеряла сознание.

Очнулась она от долгого звонка во входную дверь. Еще ничего не соображая, она с трудом приподнялась и подошла к порогу. Там уже сидела Серафима, громко мяукая и выжидательно глядя на дверь. Если вдруг это соседи или мать — открывать нельзя. Никто не должен видеть ее в таком состоянии.

— Маринка, Маринка, открой! — настойчиво прозвучало тем временем из-за двери. — Я знаю, что ты здесь. Я не уйду, пока не откроешь!

Этот уверенный мужской голос показался Маринке очень знакомым. Серафима снова требовательно мяукнула.

— Кто там? — тихо спросила Смирнова.

— Это я, Борька Смелое. Приехал на выходные, дай, думаю, зайду…

Маринка открыла дверь и прислонилась к косяку. В квартиру вошел сияющий Борька с большим букетом цветов. Кошка моментально бросилась ему под ноги и громко замяукала, как будто жалуясь. После первого взгляда на Маринку лицо Смелова вытянулось и посерело. Он бросил цветы на полку для обуви, отодвинул кошку и обнял бывшую одноклассницу. Она обмякла в его руках как неживая.

— Маринка, что с тобой? — только и мог спросить Борька. — Кто это сделал? Скажи — я найду!..

Смирнова сделала запрещающий знак рукой:

— Я прошу, не спрашивай ни о чем. Я заслужила… Помоги, мне нужно убраться…

Борька взял невесомую почти Маринку на руки и отнес в комнату. От его взгляда не укрылись подсохшие пятна крови на старой кровати и на полу, беспорядок и перегар в воздухе. Молодой человек еще раз пытливо посмотрел на Маринку, но она закрыла глаза и отрицательно покачала головой:

— Только не спрашивай, пожалуйста…

Борька изо всех сил стукнул кулаком по столу, побледнел и вышел в ванную. Там тоже повсюду были размазанные пятна крови. Он стремительно вернулся в комнату:

— Маринка, тебе нельзя здесь оставаться! Я отвезу тебя к своим родителям. Поживешь немного у них.

Девушка подняла на него глаза, полные слез:

— А родители тебе что скажут?

— Не бойся, ничего. Тебе не придется им ничего объяснять, я обещаю. У меня мировые предки. А я займусь тут уборкой.

— Мне надо отлежаться, — слабым голосом сказала Маринка. — У меня завтра воскресные занятия с детьми…

— Не волнуйся, все отменим. Куда ты пойдешь в таком состоянии? Ты себя в зеркало видела?

— Нет…

Борис молча принес ей пудреницу из ванной. Маринка глянула на себя и отшатнулась. Все лицо было в свежих багровых царапинах, под глазами зажглись синяки, губы разбитые, распухшие. Она с отвращением отбросила зеркало и зарыдала:

— Борька, ты только прости меня, что я такая… Я ужасная, страшная, грязная!

Смелов попытался ее обнять и успокоить, но Маринка оттолкнула его:

— Не прикасайся ко мне! Ты не представляешь, что со мной было! Я вся заразная, чумная — с ног до головы! Я ненавижу себя, ненавижу…

— Тихо, Мариночка, тихо, — шептал Борька, пытаясь взять девушку за руку. — Ты совсем не такая, совсем. Я знаю, какая ты… Сейчас ты успокоишься, оденем тебя и отвезем ко мне…

Маринка упала ему на плечо, тихо всхлипывая.

— Я не могу идти. Смотри, что у меня. — Она вытащила из-под халата окровавленное полотенце. Борька снова изменился в лице и скривился как от боли. Ладонью он осторожно тронул ее пылающий лоб:

— У тебя еще и температура! Тебе срочно нужен врач!

— Нет, я не пойду ни к какому врачу! Лучше я тут умру, только бы никто не узнал. — Маринка снова разразилась рыданиями.

— Ну не плачь же ты! — У Борьки тоже выступили слезы отчаяния. — Я еще только учусь, но у меня мама врач. Она тебя выходит. А к тебе я на отцовской машине приехал. Тебе не надо будет идти, я донесу. Только поедем со мной, умоляю, тебе нельзя тут оставаться!

Маринка посидела в задумчивости еще несколько минут. Борька между тем взял покрывало и бережно завернул в него девушку. Она пыталась протестовать.

— Мне надо еще взять… сумку учительскую, тетради…

— Сиди тихо и не выступай! — сказал Смелов, как пушинку поднимая Маринку на руки. — Я тебе потом все привезу, что будет нужно. А сейчас молчи и расслабься.

Под кроватью кто-то жалобно мяукнул.

— Боря, а как же кошка Серафима? — воскликнула Смирнова. — Ее же нельзя одну оставлять. Я сняла квартиру с условием ухаживать за ней… Ей, бедной, тоже досталось!

— Ладно, бери свою Серафиму, — вздохнул парень.

— А она ко мне на руки не идет. Это сиамская кошка, она хоть и домашняя, но немножко дикая… Я ее поймать не смогу!

— Ничего, справимся! Эй, Серафима, иди сюда! — громко и строго позвал кошку Борька. — Мы уезжаем!

— Да не придет она к тебе просто так, — зашептала Маринка, — она гордая.

Из-под кровати высунулся маленький влажный нос, потом вопросительно сверкнули голубые глаза.

— Серафима, быстро лезь сюда! Иначе останешься тут одна. И бока твои никто не подлечит!..

Кошка мяукнула, оглядываясь, вылезла из-под кровати и потерлась о Борькину штанину. Смелов подхватил ее одной рукой и прижал к груди. Серафима даже бровью не повела, повисла на нем, как воротник.

— Все в сборе, можно ехать!

— А если соседи увидят? — снова подала голос девушка.

— Не увидят, мы быстро.

И действительно, Маринка и охнуть не успела, как, укрытая с головой покрывалом, очутилась вместе с Серафимой на заднем сиденье старенькой «Волги». Борька домчал их до своего дома в мгновение ока.

— Все, вылезаем, приехали! — Он так же легко вытащил закутанную до бровей Смирнову из машины, кошка сама забралась к нему на руки. Борька легко поднял их обеих на третий этаж. Дверь открыла его мать, Светлана Яковлевна.

— Что случилось, Борис? — тихо спросила она, глядя на его ношу.

— Потом расскажу, мама. Приготовь для Марины мою комнату… Ей плохо.

Борька временно положил девушку на диван в гостиной и слегка отогнул покрывало. Увидев ее лицо, Светлана Яковлевна сдавленно охнула и исчезла. Маринка снова начала плакать:

— Боречка, милый, что же теперь будет? Что я скажу твоей маме?

— Ни о чем не волнуйся. Можешь ей абсолютно доверять. Она знает, что ты в свое время для меня сделала…

— Все готово. — Борькина мать вошла через несколько минут. — Неси ее туда.

Смелов снова подхватил Маринку и отнес в свою комнату. Она была небольшая, но очень светлая. Серафима медленно последовала за ними, подволакивая лапу и настороженно принюхиваясь.

— Все в твоем полном распоряжении. Маме можешь все рассказать, она поможет. За кошкой тоже поухаживает. А я пойду наведу порядок у тебя на квартире. И скажи, кому позвонить, чтобы отменить занятия завтра и на следующей неделе…

Маринка назвала несколько телефонных номеров учеников.

— А маме моей я позвоню сама, только не знаю, что сказать…

— Скажи, что в командировку в Москву по райкомовской линии на две недели срочно уехала, — раздался сзади спокойный голос Светланы Яковлевны. — Отец поможет все командировочные бумажки сделать…

Маринка подняла заплаканные глаза и с благодарностью посмотрела на Борькину мать.

— Не волнуйся, девочка, — продолжила та, — я сейчас посмотрю, и мы решим, что делать. Безвыходных ситуаций не бывает. Давай мне ручки…

Маринка доверчиво протянула присевшей к ней на кровать Смеловой горячие ладони.

— А ты, Борис, — Светлана Яковлевна к сыну, — иди занимайся своими делами. Нам тут надо посекретничать…

Смелов кивнул головой, робко подмигнул Маринке и вышел. Серафима вышла за ним. В коридоре он что есть силы молотил ребром ладони по перилам.

— Подонки! — шептал он. — Если бы знал кто — убил бы своими руками!

Так в жизни Маринки начался очередной нелегкий период, но ангелы-хранители ее не оставили. На сей раз в роли неожиданных помощников выступила семья Борьки Смелова в полном составе. Светлана Яковлевна, едва узнав, что случилось с Маринкой, начала действовать быстро и хладнокровно.

— Оставайся здесь на несколько дней, — сказала она Смирновой, — а потом отправим тебя к моей сестре. Она главный врач хорошей больницы в Красногорске, недалеко от Москвы. Я уже с ней созвонилась. Тебе нужно сделать разные анализы, а здесь это нереально. Городок маленький, все сразу всё узнают. Так что отлеживайся пока, а дальше будем думать.

Она принесла из больницы Маринке каких-то таблеток, от которых той незамедлительно полегчало. Царапины и синяки тоже не оставили без внимания. Светлана Яковлевна помогла девушке надеть новую хрустящую ночную рубашку в цветочек. Кошку Серафиму накормили какими-то снадобьями, после чего она неподвижно спала в коридоре почти целые сутки. Больше всего Маринка боялась, что Светлана Яковлевна будет ее расспрашивать о произошедшем, но Борькина мать не задала ни одного вопроса, только грустно глядела на нее и опускала глаза, встречаясь с ней взглядом. Было видно, что она думает о чем-то своем.

Ближе к ночи Маринка почувствовала в себе силы говорить и позвонила матери, чтобы та не волновалась.

— Мам, я в Москву уезжаю, меня райком отправляет… Важная командировка, — неуверенно сказала она.

— А что же заранее не предупредила? — обиделась мать. — Всегда все последней узнаю. Надолго?

— На пару недель.

— А как же Лешенька без тебя будет? Нехорошо мужа одного оставлять. Вот я бы на твоем месте от такой командировки отказалась. Смотри у меня!..

Маринка помолчала в трубку и собралась было уже попрощаться, но мать продолжила разговор:

— Кстати, где вы были вчера вечером? Я к вам заходила, а вас никого дома не было…

— В гостях были, мама! — раздраженно ответила Маринка. — Извини, мне надо идти…

После разговора Светлана Яковлевна дала Смирновой еще лекарств, Маринка послушно выпила и начала засыпать. Борькина мать сидела рядом, держала за руку и смотрела на нее при свете ночника. Сознание девушки постепенно стало расплывчатым, зыбким, жуткие воспоминания о недавних событиях отступили. Двое суток Маринка спала, изредка улыбаясь во сне. Ей снилось детство, Димка, поездки на велосипеде, теплый ветер в лицо и потрясающее ощущение беззаботности и абсолютного счастья.

Проснулась она оттого, что возле постели стояла Светлана Яковлевна и осторожно трогала ее за плечо:

— Проснись, Маришенька! Тебе надо ехать в больницу… У Борькиной матери были удивительные ясные глаза. В них было столько сочувствия и скорби! Маринка осторожно пошевелилась и села в кровати.

— Идти сможешь?

Девушка оперлась на руку Светланы Яковлевны и осторожно привстала с кровати.

— Вроде бы да…

— Хорошо. Я тут принесла кое-какую одежду, выбери что тебе понравится. Потом позавтракаешь, и я тебе помогу спуститься. Машина уже ждет. Поедем с тобой в Красногорск.

Дорога показалась Маринке необыкновенно долгой. Машину вел Борькин отец, Андрей Семенович, которого Смирнова очень стеснялась. За всю дорогу он не проронил ни слова, только беспокойно поглядывал изредка на Маринку в зеркало заднего обзора. От каждого ухаба по ее телу пробегала волна острой боли, она морщилась и постанывала. Светлана Яковлевна снова держала ее за руку.

— Не надо было ехать, — шептала девушка, — дома бы все прошло само собой… Отлежалась бы — и все.

— Ну потерпи немного, дорогая, — уговаривала ее Борькина мать, — уже совсем скоро приедем. Поверь, тебе обязательно надо в больницу.

Наконец приехали. Маринке помогли выйти из машины и провели в приемный покой. Там уже ждала сестра Борькиной мамы, Мария Яковлевна Сикорская, высокая, стройная женщина с тонкой сеточкой морщин вокруг темных глаз. Она уже была в курсе происходящего и не задала Маринке ни одного вопроса. Скользнув внимательным взглядом по девушке, быстро кивнула Борькиной матери.

— Молодец, что вовремя привезла.

Светлана Яковлевна кивнула и обратилась к Маринке:

— Можешь полностью довериться Маше. Она тебя поставит на ноги. Мы тебя заберем, как только будешь в порядке. И можешь не беспокоиться, никто ничего не узнает. Даю слово. Все документы Андрей сделает…

— А теперь садись в это кресло, — деловито сказала Сикорская, — отвезем тебя в палату. Вижу, что на ногах еще не слишком уверенно стоишь. Сегодня же сделаем все анализы.

— Позвони мне сразу, Маша! — попросила Смелова сестру.

— Обязательно!

Маринку увезли в палату. Перед этим она быстро обняла Светлану Яковлевну и умоляюще взглянула на нее:

— Только о Серафиме позаботьтесь, пожалуйста, я бабульке обещала! Извините меня, что все так…

— Не волнуйся, ничего не будет с твоей кошкой! Ветеринар даст лекарство, я уже говорила с ним. Она скоро поправится. Отдыхай.

По тому, как вокруг нее сразу забегали, озабоченно перешептываясь, врачи, Маринка поняла, что легко отделаться не удастся. Она покорно сдавала кровь, позволяла себя осматривать, а в голове обрывками кошмаров проплывали события той жуткой ночи, от одного воспоминания о которых сразу хотелось повеситься. Смирнова давилась слезами, осознавая, что все это случилось именно с ней. Как теперь вообще можно вернуться назад в Петровское? Как смотреть в глаза матери и — упаси господи! — Алексею? Как войти в ту страшную квартиру?

— Не плачь, девочка! — На кровать к Маринке присела Сикорская. — Выпей успокоительного, поспи. Со всеми случаются неприятности… Сейчас нам, главное, вылечить тебя, чтобы ты была здоровенькая, а дальше все образуется.

— Что, что образуется? — зарыдала в голос Маринка. — Ничего не образуется! Вы же не знаете, что со мной произошло! Это катастрофа! Ее невозможно пережить!

— Я все знаю, Мариночка! — тихо сказала врач. — Ты такая в мире не единственная, посмотри на меня. Я пережила то же самое. Поэтому решила стать врачом, чтобы помогать другим людям выкарабкиваться из их бед… Очень много женщин вокруг подвергаются насилию. Это был твой первый раз? Маринка кивнула и снова захлюпала носом.

— Спи, бедняжка, завтра мы с тобой обо всем поговорим. Наутро Сикорская пришла снова. Она выглядела усталой и задумчивой.

— Тебе придется у нас остаться пока, — мягко сказала она, — у меня есть одно нехорошее подозрение… Но мы со всем справимся! А пока займемся твоим лечением.

И начались капельницы, уколы, пилюли, растирания… Через неделю Маринка смогла выходить в больничный двор. Она стояла и смотрела на заснеженное, холодное пространство перед собой. В душе было примерно так же безжизненно. Казалось временами, что худшее уже позади, хотя итогом случившегося стала гулкая, глухая пустота и полное отсутствие любых эмоций. Часами Смирнова лежала, уставившись в потолок. Никакого смысла в ее жизни после той ночи не осталось.

Но и это было еще не последнее испытание.

— У меня плохие известия! — огорошила Маринку однажды утром Сикорская. — Держись, девочка. Но я должна тебе это сказать. Ты беременна…

Маринка подняла на Марию Яковлевну глаза, полные немыслимой боли.

— От кого? — равнодушно спросила она.

— Я не знаю… Их же, наверно, было несколько? — но подбирая слова, ответила врач.

— Да… Несколько. Сколько точно — не помню.

— Мариночка, у тебя тяжелое воспаление, инфекции, разрывы и много всего еще. Тебе нельзя сейчас рожать.

— А что делать?

— Надо сделать аборт по медицинским показаниям…

— Аборт? — До Маринки только-только начал доходить смысл разговора. — Я не согласна на аборт! Я не могу убить ребеночка! Моего ребеночка! Нет, никогда! Лучше самой умереть…

Девушка уткнулась в подушку и зарыдала. Со стороны казалось, что сейчас Сикорская зарыдает вместе с ней.

— Мариночка, но у нас нет выбора…

— Как — нет? Я буду рожать, буду! Я не могу его убить! Я одна во всем виновата! Лучше меня убейте! Да, я умереть хочу!

— Успокойся! Послушай! — Сикорская осторожно взяла Маринку за руку. — Ты же как женщина не имеешь права рожать больного ребенка. Подумай, в каком состоянии находились тогда эти изверги и ты сама!

И на Смирнову словно въяве нахлынул тяжелый запах перегара, она ощутила во рту горький вкус водки. И на мгновение перестала рыдать.

— И что?

— Девяносто процентов из ста, что ребенок родится больной, если вообще родится. Я не говорю даже, что мы не знаем, кто отец… Он может быть алкоголиком или просто очень больным человеком. У тебя инфекции, которые лечатся только с помощью антибиотиков… Все это очень плохо для ребенка. Скорее всего, ты его даже выносить не сможешь. А муж-то у тебя есть?

Маринка довольно долго думала. Потом тряхнула головой:

— Нет больше!

— Тем более. Соберись с духом. Я понимаю, что это непростое решение. Но посмотри на меня. Я сама в такой же ситуации никого не послушала, решилась рожать. Ребенка не спасли, меня еле-еле откачали. После операции я на всю жизнь осталась бесплодной… А тот ребенок почти семь месяцев мучился у меня в животе и безумно страдал! У него с самого начала не было шансов. — Сикорская все-таки не выдержала и заплакала. — Ты подумай обо всем хорошенько. Я не буду настаивать. Завтра сама мне все скажешь. Надо решать быстро.

Эта ночь в больнице была для Маринки едва ли не тяжелее, чем ночь изнасилования. Она лежала без сна и разговаривала сама с собой. Наверно, она действительно не имеет права подвергать опасности жизнь ребенка. Смирнова сто раз подумала про Ольгу Маслову. Сейчас она понимала ее гораздо лучше, чем когда навещала в больнице. Она тоже должна была много выстрадать… Почему выбор в жизни всегда настолько тяжел?

Перед глазами проплывали искаженные лица мужчин из той кошмарной ночи. Маринке казалось, что она до сих пор ясно различает в тишине их голоса, чувствует прикосновения чужих рук. Эти удары по лицу, отвратительные рожи прямо над ней, страшная, все затмевающая боль… Хватит! Нет, она не позволит никому из этих извергов стать отцом ее ребенка, искалечить едва зародившуюся в ней жизнь! Это будет слишком дорогая расплата за ее собственный грех.

Рано утром Маринка уже стучалась в кабинет к Сикорской. Ее глаза воспаленно блестели после бессонной ночи. Врач медленно подняла голову от бумаг и внимательно посмотрела на нее:

— Марина, что с тобой?

— Я решилась, — глотая слезы, объявила Смирнова, — будем делать аборт. Сегодня же, быстрее, чтобы ребенок не мучился ни одной лишней минуты.

Сикорская тоже прослезилась и кивнула:

— Марина, это взрослое решение. Я думаю, что ты права.

Последнее, что помнила Смирнова об этом дне, — разбегающиеся перед ее глазами ряды ламп на потолке, после того как ей ввели наркоз.

 

Глава 5

ВОССТАНИЕ ИЗ АДА

Маринка пришла в себя на удивление быстро. Уязвленная душа срочно требовала перемен, хотя тело еще страдало. Уже на третий день она настойчиво запросилась домой.

— Ну все, вы же вылечили меня от главной болезни, — жестко сказала она, глядя прямо в глаза Сикорской, — значит, мне можно уехать.

— Марина, нам надо понаблюдать тебя еще несколько дней, чтобы не было осложнений, — запротестовала врач. — Ты принимаешь лекарства, мы наложили швы… За тобой нужен особый уход!

— Это все пройдет, — махнула рукой Смирнова, — я тут больше не могу. Иначе с ума сойду! Вы-то меня понимаете?

Сикорская понимала. Поэтому и отпустила девушку в Петровское на свой страх и риск, хотя не имела права этого делать. Но каким-то шестым чувством она, опытный врач, ощутила, наверное, что нельзя больше держать девушку в больничных стенах — иначе может быть нервный срыв. За Маринкой приехал Борька, который по-прежнему ее ни о чем не спрашивал.

Он, слегка смущаясь, вручил ей букет цветов. Первые весенние тюльпаны! Где он только достал их?

— Ну что, тебе стало легче?

— Стало! — выдохнула Маринка. Она ощущала себя постаревшей лет на десять. — Вези меня скорее домой, я так устала!

По дороге Борька сообщил Маринке интересные новости.

— Я убрался у тебя в квартире, — он помолчал, — а еще связался с хозяйкой, сказал, что ты там больше жить не будешь.

Маринка рот открыла от удивления:

— Как же… Я ведь ей обещала…

— Все нормально, не волнуйся. Она как раз собралась ее продавать. Окончательно осела в Москве бабка. Ну я взял да вывез твои вещи и нашел новое жилье. Цена вполне сносная, я заплатил за два месяца вперед. Только Серафима осталась тебе в нагрузку — хозяйка слезно умоляла ее оставить и позаботиться о ней. Впрочем, и тут все решилось. Мама за это время так к ней привязалась!;

— Борька… — прошептала Маринка, — как мне тебя благодарить?

— Никак. Просто живи спокойно — и все. Выздоравливай, о случившемся не вспоминай, — отрезал тот.

На следующий день после возвращения в Петровское Маринка уже вышла на работу. Больше всего она боялась вопросов коллег. Но на удивление — никто в школе ничего не знал.

— Что-то исхудали вы в командировке на казенных харчах, Марина Васильевна! Такая бледненькая! — сочувственно смотрели на нее преподаватели.

— Это Москва на меня плохо действует, не привыкла я к столичной жизни, — оправдывалась Смирнова, не поднимая глаз. — И стажировка там была очень серьезная…

Дети по Маринке просто истосковались. Когда она вошла в класс, поднялся оглушительный радостный рев:

— Ура! Марина Васильевна приехала! — Некоторые дети даже выбежали к доске, чтобы поприветствовать ее. — Мы так вас ждали! Без вас нам плохо было!

Целый урок они проболтали о том о сем. Дети рассказали ей все последние школьные новости: что успели пройти по программе, кто болел, кто какие оценки получил. Знакомая атмосфера стала для Маринки лучшим лекарством от всех болезней тела и души. В первый день после возвращения, оказавшись снова с детьми, она быстро смирилась со своими горестями и с головой погрузилась в любимое дело. К тому же по тону преподавателей стало очевидно, что ее история не стала достоянием широкой общественности. От этого Маринке тоже стало чуть легче.

И в райкоме с ней общались спокойно, расспрашивали о поездке в Москву. Борькин отец и виду не показывал, что знает о ее жизни больше остальных, — как всегда, приветливо здоровался в коридорах, вызывал ее на совещания. И ни разу больше не вспомнил вслух того болезненного эпизода, хотя иногда она ловила на себе его пристальный, озабоченный взгляд. Каждый день Маринка с благодарностью думала о Смеловых, которые не нарушили данный ими обет молчания, — наученная историей с Димкой, она ожидала от окружающих чего угодно… И Алексей, значит, тоже никому ничего не рассказал, иначе весь город бы уже на ушах стоял.

Снятое Борькой жилье оказалось просто чудесным. Маринка ахнула от изумления, когда вошла в квартиру. Большая, просторная гостиная, маленькая, уютная спальня, хорошая ванная и кухня. Мебель замечательная, практически новая, и телефон, и даже телевизор есть! Много света, под окном — кусты сирени. Как только Борька умудрился снять такую шикарную квартиру за совсем смешные деньги? — изумлялась девушка. Только вот Серафиму Борькина мать попросила у них оставить — очень уж она привязалась к кошке, выхаживала ее, как ребенка. Маринка не стала возражать, — наверно, им там вдвоем скучно без Борьки, пусть хоть кошка их порадует!

И работа, и новая квартира были для Смирновой в тот момент как нельзя более кстати. Больше всего на свете ей хотелось забыть те тяжкие дни. Просто сделать так, чтобы их не было — ни в календаре, ни в памяти. Но она отлично понимала, что это не в ее силах и что долго тянуть с разводом с Алексеем у нее не получится. Ну и ладно. Твердое решение она уже приняла, а дальше — будь как будет. Только на одно не хватало Маринкиных сил: сходить в общежитие и сообщить об этом самому Алексею. Да все откладывала разговор с матерью — а ну как она уже что-то знает…

Но, как оказалось, Лидия Ивановна вообще была не в курсе ситуации и сама ждала от дочери каких-то разъяснений. Больше всего матери не нравилось упускать из своих рук контроль над чем бы то ни было, особенно над личной жизнью Маринки.

— С приездом, дочь! — по-прежнему обиженно сказала она в трубку, когда Маринка ей позвонила. — Ну как там Москва? Не отвыкла ты еще от нас, от провинции?

— Ну что ты, мамочка! — ответила Маринка. — Я приехала даже на несколько дней раньше, чем планировалось. Волновалась, как вы все тут…

— Ну-ну, — удовлетворенно хмыкнула мать и сразу полюбопытствовала: — А как Алексей? Что-то я его целую неделю не видела. Как ты уехала — так он и пропал. Даже ни разу не заходил к нам… И дверь в общежитии не открывает. Я у Филиппова спросила, он его тоже ни разу не видел. С ним вообще-то все в порядке?

— Не знаю, — тихо ответила Маринка. — Мама, я должна тебе кое-что сказать.

— Что еще случилось? — сразу насторожилась Лидия Ивановна.

— Скажи, ты можешь сходить со мной в общежитие к Алексею?

— Как это — сходить в общежитие? — изумилась мать. — А ты сама где сейчас живешь?

— Я же тебе говорю, все объясню потом. Сходи, пожалуйста…

— Ладно! — Любопытство у матери взяло верх. — Я сейчас свободна, пошли прямо сейчас.

— Но ты же после работы, усталая, — попробовала оттянуть неприятный момент Маринка. Ей было страшно идти к Алексею на ночь глядя.

— Никаких отлагательств! Идем! Я уже одеваюсь. Встречаемся у общежития!

Судьба помогла Маринке и на этот раз, избавив от лишних тяжелых объяснений. Когда она на трясущихся ногах подходила к знакомой комнате, мать уже стояла там, настойчиво стуча в дверь:

— Эй, открывай, Леша! Это свои…

За дверью была тишина. Маринка помедлила немного и достала ключи. Они звякнули и упали на пол.

— Какая же ты неловкая, дочь! — сказала Лидия Ивановна, проворно нагнувшись за ключами. — Ну сейчас все узнаем!

Она сама по-хозяйски отперла дверь и первая вошла внутрь. Маринка еще медлила снаружи, не решаясь войти, когда услышала возмущенный голос матери:

— Что тут происходит? Я ничего не понимаю! Мариночка, посмотри!

Зажмурившись от страха, Смирнова переступила порог. Мать, размахивая руками, кудахтала возмущенно:

— Господи! Ну ты посмотри, а! Куда же все делось, Мариночка? У вас же новый телевизор был, и машинка стиральная! Где же все? Дочь, отвечай!

Маринка заставила себя открыть глаза. Ее взору предстала дикая картина. Вместо люстры на потолке болталась наживленная на скорую руку маленькая лампочка. Комната плавала в полумраке и душном запахе перегара. Повсюду валялись пустые бутылки и окурки. Картина очень напоминала Маринкину съемную квартиру после той страшной ночи.

По сути, в комнате остались одни стены, но даже с них, по всей видимости, пытались содрать обои: в нескольких местах было видно, что кто-то неудачно пытался это сделать. Не было ни шкафа, ни старенького стола, ни кровати. Все Маринкины вещи, которые оставались в общежитии, тоже пропали. Смирнова только изумленно ахнула про себя.

— Ты посмотри, — чуть не плача, говорила мать, нагнувшись к плинтусу, — даже розетки выдернуты из стен!.. Что же это такое, люди добрые!

Лидия Ивановна носилась по периметру комнаты как подстреленная лань. Маринка стояла у входа неподвижно, скрестив руки, и хранила молчание.

— Так ты об этом хотела поговорить со мной, дочь? — Потрясенная внезапной догадкой, мать подошла к Маринке и посмотрела ей в глаза.

— Да, мама.

— Он что, подонок, бросил тебя?

— Да, бросил.

— Дождался момента, пока ты уедешь, и все вывез? — Лидия Ивановна сама предлагала дочери ответы на все возможные вопросы, Маринке оставалось только соглашаться.

— Да. Я боялась идти сюда одна. Я чувствовала… Он не работал в последнее время, много пил, — Маринка многозначительно посмотрела на мать, — я ничего не могла поделать. После поездки я собиралась с ним серьезно поговорить, а он сбежал…

— Бедная моя девочка! — В глазах Лидии Ивановны читался праведный гнев. Она уже и думать забыла, как настойчиво уговаривала дочь выйти замуж за Нехристенко. — Кто бы мог себе представить такое? Скромный, работящий парень, военнослужащий! У порога нашего ночевал! Я думала, он тебя всю жизнь на руках носить будет. Мы такую свадьбу с Николаем закатили! А он подлец оказался! А кредит-то у тебя большой взят?

— Большой, мама. Долго еще расплачиваться…

— А ты знаешь, где у него родители живут?

— Понятия не имею. Где-то в Одессе… Он точно не говорил никогда. Я его родителей только на свадьбе и видела.

— Задолго, одессит чертов, готовился! Все предусмотрел! Но мы его через милицию разыщем… Выдернем его из теплого гнездышка!

— Я не буду его искать, мама. Я его больше видеть не Могу! — отрезала Смирнова. — Пусть делает что хочет.

Мать пошла причитать еще громче, параллельно целуя Маринку куда придется и гладя ее по волосам. Та стояла не шевелясь, как будто ее ударили.

— Ты не переживай, Мариночка! Всем нам, женщинам, достается. Мужики такие подлецы! Встретила бы я эту скотину — задушила бы! Со всем добром уехал и даже не попрощался! Спасибо не сказал! А ты у меня такая наивная, со всей душой к нему…

— Не надо, мама! — Маринку передернуло, но мать было уже не остановить.

— Нет, надо! — Лидия Ивановна, громко голося, вышла в коридор. — Люди добрые, вы знаете, что у нас произошло? Горе у нас!

На ее крики открылось несколько дверей соседних комнат, вышли обеспокоенные обитатели общежития. Минут через пятнадцать мать уже была окружена плотным кольцом взволнованных женщин и мужчин, которые с жаром обсуждали последние новости. Оказывается, именно такое развитие ситуации все давно предчувствовали, только правду сказать ни у кого случая не было.

— А он мне сразу не понравился, — доносилось до Маринки, — какой-то вечно смурной…

— И алкоголиков друзей водил частенько, мы сами видели.

— Не работал, пил целыми днями… А дочь ваша бедная только с тряпками бегала, стирала и убиралась!

— Бедная девочка! Вот что значит молодость, неопытность! — громче всех звучал визгливый голос Лидии Ивановны. — Но теперь мой материнский долг помочь ей, не оставить в беде. Она, бедняжка, как невменяемая стоит, даже говорить не может. Такое потрясение! Она душу и молодость свою ему отдала, а он все вывез, до последнего гвоздя!

Желающие имели возможность непосредственно удостовериться, что все в комнате произошло именно так, как говорила Лидия Ивановна. На стоящую в стороне бледную Маринку смотрели с чувством истинного сожаления. Сопереживать в России всегда умели лучше, чем радоваться чужим успехам.

На следующий день все стало известно и в школе, и в райкоме. Сочувствующие подходили к Маринке и рассуждали на тему о том, какими сволочами стали мужики в последнее время. У каждой женщины был свой трагический опыт в этом вопросе, которым с Маринкой и делились щедро. Смирнова соболезнования принимала спокойно, была немногословна и печальна.

— Даже плакать не может, бедняжка! Видать, совсем ей плохо! — шептались у нее за спиной сочувствующие женщины.

Если бы только они знали, как в глубине души торжествовала Маринка в эти минуты! Ей не придется никому ничего объяснять, делиться своей истинной болью и переживаниями! К черту вещи, кредит и всеобщее обсуждение! Это просто мелочи, ерунда. Будет жива — отработает. Теперь можно будет просто вычеркнуть Алексея из жизни, как в школе — неправильное решение задачи, и начать все заново! Было такое ощущение, что после всех испытаний судьба дает ей второй шанс. Только бы никогда в жизни больше ни при каких обстоятельствах не встретиться с Нехристенко. Маринка молила теперь Бога только об этом.

С легким сердцем в сопровождении негодующей вслух матери, которая вдруг неожиданно пылко полюбила свою непутевую дочь, на следующий день Маринка пришла в ЗАГС. Это место до сих пор вызывало у нее нервную дрожь.

— Да не трясись ты так, бедняжка! Все мы такое переживали, не ты одна. Думаешь, мне легче было, когда я с отцом разводилась? А у меня на руках еще ты маленькая была! Это еще хорошо, что вам Господь ребеночка не дал, вот бы маялась сейчас!

— Мама!

— Гражданочки, — не обращая внимания на протесты дочери, громко обратилась Лидия Ивановна к сотрудницам ЗАГСа, — мы пришли подать заявление о разводе. У нас тут такое произошло…

И следующие сорок минут были посвящены подробному эмоциональному пересказу перипетий Маринкиной несчастливой жизни. К концу повествования немолодые, много что повидавшие на своем веку слушательницы смахивали с глаз слезы.

— Вообще-то, — сочувственно глядя на стоящую с каменным лицом Маринку, сказала одна из них, — по закону у нас принято рассматривать заявления обеих сторон и давать время для обдумывания решения. Но у вас случай исключительный…

— А вторая сторона вообще неизвестно куда испарилась! Даже адреса не оставила! Убрался, наверно, в свою Одессу, рожа бесстыжая! Без копейки, с долгами девочку мою бросил! Ищи теперь его по всей стране… — экспрессивно добавила мать.

— Мы пойдем вам навстречу, — сердобольно вздохнула сотрудница ЗАГСа, — оставьте заявление, а мы сами разведем Мариночку без участия второй стороны. Вопиющая история!

Пока мать сплетничала с дамочками, Маринка аккуратно и быстро написала заявление о разводе. В душе ее он уже давно состоялся, а бумажка была просто необходимой формальностью.

После развода Маринка еще сильнее почувствовала изменившееся со всех сторон к себе отношение. Некоторые учительницы и сотрудницы райкома, прежде недобро и свысока смотревшие на молодую женщину, стали вдруг сочувствующими и понимающими, бурно выражали ей свои эмоции по поводу сбежавшего Алексея и непутевых мужиков вообще. Смирновой даже премию за внеклассную работу в кои-то веки начислили, зная о том, в каком бедственном положении она находится. Почему-то все особенно сочувствовали не тому даже, что Смирнову бросил муж, а тому, что она осталась с большими долгами и без копейки денег. Хотя для Маринки это как раз мучительной проблемой и не являлось: она была абсолютно уверена, что отработает кредит и сможет дальше жить нормально. Лишь бы душа не болела…

В череде последних событий Маринка совершенно забыла про другого участника событий — Димку, а он сам и не появлялся больше, как сгинул. Спросить про него тоже было абсолютно не у кого. Прознав про Маринкины семейные несчастья, сразу примчалась, правда, его сестра Наташка. Сочувствовала как могла, утешала, даже двадцать рублей, накопленные на поступление в институт, принесла. От денег Смирнова сразу вежливо отказалась, сто раз поблагодарив девочку за заботу. От Наташки она узнала, что вторая жена Льва Дмитриевича родила в Америке дочь.

— Вторая Татьяна повторила первую, — передразнив кого-то, грустно усмехнулась Наташка. — Главное, чтобы эти повторы не зашли слишком далеко…

Про Димку спросить Маринка так и не решилась. Шестнадцатилетняя Наташка выставляла такой барьер любым, даже косвенным упоминаниям о брате, что расспрашивать ее не было никакой возможности. Маринка даже понять не могла, как она на самом деле относится к брату, — никаких эмоций в его адрес Наташка не выказывала. Она была тогда очень сильная и гордая, эта белокурая бестия. Блестяще училась, мечтала об институте иностранных языков. Маринка была уверена, что все у нее сложится так, как она хочет.

Спустя несколько месяцев после своей трагедии Смирнова попыталась увидеть Димку, специально прогуливалась недалеко от его дома, как застенчивая пятиклассница, но случайных встреч не происходило.

— Наверно, это к лучшему! — сказала Маринка. — Зачем нам вообще снова видеться? Что я ему скажу? Как в глаза посмотрю? Я же вся теперь не такая, как прежде. Той Маринки, которую он знал, больше нет.

Она предполагала, что Соловьев мог взяться за ум и снова уехать в Москву. Ведь не может же человек с такими блестящими способностями, как у Димки, просто бросить Московский университет и вернуться в Петровское, чтобы бить баклуши и пьянствовать с безработными! Это был только эпизод, затмение, а теперь его жизнь вернулась, вероятно, в свою колею…

Только спустя полгода Маринка случайно узнала от коллег, что Димка, оказывается, действительно давно уехал, но не в Москву, а в Америку, к отцу. Причин его отъезда никто не знал, но Смирнова смело предположила про себя, что Димкины таланты стали востребованы даже в США. Теперь она снова гордилась им, думала о нем, укладываясь спать, так, будто ее одноклассник и друг уже получил как минимум Нобелевскую премию за великое научное открытие.

Димка стал снова безнадежно далек, как незнакомая прекрасная звезда в ночном небе, которой Маринка любовалась каждый вечер, когда шла домой из школы. Свои короткие ночные встречи с ним в общежитии она старалась не вспоминать: это было наваждение, какая-то досадная нелепость, омрачающая прекрасную картину.

Димка совершенно не виноват в том, что с ней случилось, убеждала она себя. Он просто пытался дружить с Алексеем и время от времени видеть ее. Она спокойно думала о том, что теперь они с Соловьевым вообще вряд ли увидятся когда-либо — слишком большая пропасть разверзлась между ними, но это было и к лучшему. На фоне недавних страшных событий и неожиданного Димкиного отъезда в Штаты Маринка еще с большей остротой ощущала свое несоответствие бывшему однокласснику, свою женскую и человеческую неполноценность. Димке нужна совсем другая женщина! Иногда Маринка даже отчетливо представляла ее себе: высокая, стройная блондинка в мини-юбке, с блестящим образованием, богатой семьей и ослепительной улыбкой! Несомненно, в Штатах он и встретит свое счастье! Только бы краем глаза увидеть его потом, после всего этого…

Отношения с матерью на фоне плачевного финала ее первого замужества неожиданно нормализовались. Лидия Ивановна теперь проявляла даже чрезмерную заботу о Маринке, возможно чувствуя долю своей вины в произошедшем. А быть может, в этот момент она перестала видеть в дочери непутевую девчонку, а увидела брошенную, несчастную женщину, очень похожую на себя…

В общем, все неприятности вокруг Маринки улеглись — кроме ее собственной душевной боли. Но и с ней она потихоньку научилась справляться. Каждый день убеждала себя, что постепенно отдаляется от той страшной ночи, что надо жить сегодняшним днем, не оглядываясь назад. С каждым новым месяцем ей становилось немного легче. Чтобы уйти от грустных мыслей, Маринка нагружала себя разнообразной работой. Теперь ей спокойно доверяли замещать отсутствующих учителей начальной школы. Кроме того, молодой педагог занялась созданием в школе самодеятельного коллектива — по типу того, что был у нее в училище. По линии райкома, с помощью Смелова-старшего, удалось пробить в Петровском конкурс детских творческих ансамблей всего района. Теперь Маринка, помимо всего, с удовольствием моталась по сельским школам и смотрела тамошние самодеятельные программы. Сколько было счастья, когда удавалось разглядеть действительно талантливых детишек!

Однажды в Петровское из Москвы на финал такого конкурса приехали гости из Министерства образования. Все в райкоме буквально стояли на ушах: давненько не было в городе такой представительной столичной делегации! Готовились к встрече гостей, ночами не спали. В итоге детский показательный концерт прошел замечательно. Нарядная Смирнова с распущенными локонами носилась между кулисами и залом, подбадривала юных выступающих, строго следила за соблюдением программы, не обращая особого внимания на московских гостей — не до них было, когда столько детишек приехало!

После завершения мероприятия к Маринке подошел Смелов и загадочно подмигнул:

— Марина, там тобой московские гости заинтересовались. Надо бы подойти пообщаться…

— Ой, Андрей Семенович! Мне так некогда! — выпалила Смирнова. — Мне детишек надо собрать, обедом накормить. А то они переволновались, бедняжки, — усталые, голодные все…

— Ну на минутку-то подойди… Я тебя представлю хотя бы. А то неудобно получится…

— Ладно, только на минутку! — согласилась Маринка.

— Товарищи, — обратился Смелов к стоящей группе мужчин в темных костюмах, — это один из главных организаторов мероприятия, можно сказать, автор идеи, Марина Васильевна Смирнова! Педагог, замечательный работник, просто хороший человек.

Мужчины одобрительно зашушукались.

— Очень приятно! — пробасил один из них. — А в вашем городе все педагоги такие красивые?

Все засмеялись, Маринка вспыхнула:

— Красивых женщин у нас очень много, приезжайте чаще, убедитесь! Извините, мне надо бежать… Меня дети ждут!

— А меня зовут Павел Иванович Голубев, — неожиданно протянул Смирновой руку один из мужчин, что был помоложе остальных, — будем знакомы.

— Мне тоже приятно. — Маринка быстро пожала его влажную, мягкую ладонь, даже не взглянув ему в лицо. — А сейчас прошу меня извинить, я убегаю, мне действительно некогда!

Московские гости одобрительно покачали головами. Голубев проводил Смирнову долгим пристальным взглядом.

— Что, понравилась тебе девушка? — язвительно поинтересовался кто-то из стоящих рядом с ним. — Вот бы с такой поближе познакомиться, да? Завидую, ты холостяк, все можешь!

— Пожалуй… — задумчиво отозвался Павел Иванович.

— К тому же, — собеседник подмигнул остальной компании, — она немного похожа на твою маму.

— Вы находите? — потрясенно спросил Голубев.

Со всех сторон ему радостно закивали, давясь от смеха. У Павла Ивановича всегда было плохо с чувством юмора.

С тех пор междугородный телефон в райкоме стал звонить чаще. Министерский чиновник среднего звена Голубев проявлял живую заинтересованность во всех процессах, которые происходили в области в сфере работы с одаренными детьми. Даже дополнительное финансирование на следующий год удалось пробить какими-то правдами и неправдами. Смелов торжествовал.

— Ну, Маринка, жди в квартале премии! С твоим приходом работа у нас пошла просто замечательно! Ты удачу приносишь!

Сам Голубев несколько раз находил совершенно пустячные поводы, чтобы приехать в Петровское и каждый раз просил, чтобы во встречах с ним принимала участие «педагог Смирнова». По заданию Смелова несколько раз Маринка ходила с Павлом Ивановичем в кафе обедать. Это была настоящая пытка! Голубев оказался редкостным занудой. Несколько раз он ни с того ни с сего принимался рассказывать молодой сотруднице райкома про свою непростую жизнь. Ему было от силы лет сорок, но то ли из-за ранней лысины и сильной близорукости, то ли из-за редкой занудливости он воспринимался окружающими почти как мужчина предпенсионного возраста. Маринка Павла Ивановича слушала всегда вполуха, поскольку его длинные душещипательные истории ее совершенно не занимали.

Запомнила из всего поведанного ей только то, что он очень любит свою покойную маму и находится в поиске подходящей для себя невесты. И флаг ему в руки! Она бы не позавидовала его избраннице!

Но в целом Маринка была очень довольна происходящим. Во-первых, хорошее дело с детишками сдвинули. Теперь у талантливых ребят больше шансов быть замеченными и оцененными по достоинству. Во-вторых, появился наконец реальный шанс со всеми своими долгами рассчитаться. Психологически последнее было для нее очень важным, ибо означало полное прощание с мучительной для нее ситуацией.

В делах и заботах время летело незаметно. На попытки большого числа местных кавалеров, преимущественно женатых, привлечь к себе внимание Маринка отвечала шутками и холодным равнодушием. Чужие восхищенные взгляды отлетали от нее, как будто натыкаясь на невидимую преграду. И дело было не в том, как кому-то казалось, что Смирнова играла с мужчинами, — она в очередной раз просто перестала их замечать.

По выходным в Петровское частенько наведывался Борька Смелов, он приходил к Маринке неизменно с роскошными цветами и дружескими комплиментами. Он стал совсем столичный — в нарядных костюмах с галстуком!

— Отец рассказывает, как ты там с работой развернулась! — радостно говорил он ей. — Молодец, так держать! Я в тебя всегда верил!

— Да ерунда это все, — смущаясь, пожимала плечами Маринка, — я ничего особенного не делаю, даже наоборот…

Они ходили вместе к реке, играли на лужайке в бадминтон, сидели в кафе. С Борькой Маринке было легко, без всяких напрягов — как с Димкой… Это немножко пугало ее — она совсем не хотела больше ни с кем сближаться. А еще ей со Смеловым всегда было интересно разговаривать, что Маринка и делала с огромным удовольствием. В отличие от того же Димки, он охотно говорил на любые темы: об исчезнувших династиях, человеческих взаимоотношениях, современных философских дискуссиях и научных изысканиях. Его знания в различных областях казались Маринке просто энциклопедическими. Кто бы мог ожидать такого от скромного середнячка обычной подмосковной школы, который никогда ничем, кроме истории с Ольгой Масловой, совершенно не выделялся!

— Вот будешь ты молодой, перспективный профессор, станешь в своем медицинском институте преподавать. Все студентки будут от тебя без ума! А потом старых друзей узнавать перестанешь, — грустно пошутила как-то Маринка. Ей на самом деле совсем не хотелось, чтобы так было.

Борька весело смеялся в ответ:

— Ты что, вправду считаешь, что девушки могут быть от меня без ума?

— Конечно! — уверенно сказала Маринка. — Ты такой видный парень, а еще и умный. Редкое сочетание по нашим временам!

— Только, видать, не на всех оно действует, — печально отозвался Смелов.

— Да ладно тебе кокетничать! — рассмеялась Маринка. — Уж со мной-то! Ты действительно завидный во всех отношениях жених. Думаю, что любая столичная штучка не устоит перед твоими талантами, так что не пасуй!

— А какие, кстати, у тебя планы дальше по жизни? — вдруг совершенно серьезно спросил он. — Замуж случайно не собираешься?

— Нет, ни за что! — Маринка вздрогнула от неожиданности и даже с места вскочила. — Нажилась я уже замужем! Мужчин терпеть не могу…

Увидев пораженное Борькино лицо, она тут же смешалась, покраснела и стала извиняться:

— Прости, Боречка, к тебе это совсем не относится. Ты другой, не как все. Ты мне как подружка…

— как подружка! — грустно вздохнул Смелов. — Ну что ж…

После этого эпизода он не приезжал в Петровское довольно долго. От его отца Маринка узнала, что Борька блестяще защитил в своем институте кандидатскую диссертацию. От предложений работы в столице у него просто отбою не было. Она радовалась за него, немного обижалась, что он совсем забыл ее. Вот что значит столичная жизнь! Все талантливые мужчины рано или поздно погружаются в нее с головой. Везет же московским девушкам!

— А Борис там случайно не женился? — однажды набралась храбрости Маринка и спросила за обедом Андрея Семеновича. — Что-то он давненько не приезжал, в гости не приходил. Беспокоюсь я.

— Нет, не женился, просто дел у него много. Над серьезным исследовательским проектом в институте работать начал, да и сам оперирует к тому же. — Смелов-старший вздохнул. — Некогда ему приезжать. А ты, красавица, кстати, вправду не догадываешься, почему сын мой до сих пор в холостяках ходит?

— Нет! — искренне ответила Маринка. Отчего-то ее очень обрадовал ответ Андрея Семеновича. — Наверно, просто еще не встретил девушку, которую бы по-настоящему полюбил. Вот когда встретит, тогда все у него и образуется, и семья будет. Я не сомневаюсь в этом!

— Быть может, ты и права… А ты сама как к Борису относишься? — вдруг спросил Андрей Семенович и напряженно прищурился.

— Что за вопрос! Борис мой очень близкий друг, еще со школы! А после той истории… Вы не представляете даже, как я ценю все, что он и вы для меня сделали!..

— Друг — это хорошо, — отчего-то печально сказал Смелое, — очень хорошо…

 

Глава 6

ПОВТОРЕНИЕ ПРОЙДЕННОГО

Однажды воскресным утром Маринка услышала сквозь сон, что кто-то бросил ей в окно камушек. Она вздрогнула и тревожно подняла голову. Наверно, послышалось или соседские дети балуются. Как же обидно проснуться в такую рань в выходной после тяжелой рабочей недели! Смирнова медленно потянулась, повернулась на другой бок и снова закрыла глаза, стараясь вернуться в сладкую дрему. И в этот момент снова что-то звякнуло и легко царапнуло по стеклу. Знакомое с детства, но почти забытое ощущение! Кто бы это мог быть? Сердце предательски дрогнуло и упало в пятки, Маринка быстро встала, накинула халат и выглянула в окно.

Внизу, положив на землю велосипед, стоял Димка. В его ладони было еще много камушков. Он как раз прищурился, снова прицеливаясь… Она отпрянула к стене и инстинктивно запахнулась. Сердцебиение было такое, что казалось — сейчас сердце выскочит из груди и запрыгает по полу как мячик. Ошибки быть не могло.

— Маринка! — раздался снизу знакомый голос. — Ну что ты там! Я же видел, что ты подошла!

Смирнова собралась с духом и снова посмотрела в окно. Прямо на нее снизу глядели светлые Димкины глаза. Увидев ее, он бросил камушки на землю и радостно замахал руками:

— Маринка! Выходи же скорей! Я тебя жду!

Маринка принялась лихорадочно одеваться. Потом остановилась, тяжело дыша, и схватилась за голову. Что она делает? К чему все это? Разве мало было боли в ее жизни? Но в ней как будто ожила могучая неведомая сила, которая просто тащила ее вниз, к Димке. Не пойти ему навстречу было невозможно. Она быстро подкрасила у зеркала губы, рукой пригладила волосы и выскочила за дверь.

— Ну здравствуй! — Она шла к нему, еще издали протягивая руки. Как он примет ее, только что вернувшись из Америки?

— Здравствуй, садись! — Димка поднял велосипед и показал на багажник. Похоже, он тоже был немного смущен и растерян. — Я тебя везде искал.

Не соображая, что она делает, Маринка быстро уселась на багажник сзади, и они поехали. Она крепко держалась руками за Димкину талию. Летний ветер развевал ее волосы и платье. Все уже это было когда-то очень давно. Все повторялось…

«Тили-тили тесто, жених и невеста!»

Мимо пробежали какие-то детишки, показывая на них пальцами. Маринка рассмеялась: и это она уже прежде слышала не единожды. Все происходило так, как будто назад перемотали магнитофонную бобину — и заиграла давно знакомая им обоим песня. Ей казалось, что они едут целую вечность, и это было удивительное ощущение — снова став с Димкой одним целым, нестись неизвестно куда в порывах ветра.

— Ты что там, заснула? Слезай, приехали! — услышала она Димкин голос и, тряхнув головой, легко соскочила с велосипеда.

Они с Соловьевым стояли и смотрели друг на друга, как будто виделись впервые в жизни. Маринка заметила, что в Димке произошли какие-то перемены. Он повзрослел, лицо его как будто посерело, несмотря на густой коричневый загар, в светлых глазах появилась дымка. Он выглядел не совсем здоровым. Сейчас было очевидно, что ему давно уже не пятнадцать лет.

— А ты ничего выглядишь, — нарушил молчание Димка, — почти не изменилась. Ой, а что это у тебя?

Он подошел и расправил рукой кудрявую прядь Маринкиных волос у самого виска. Она была с сединой.

— Так, ерунда, покраситься некогда, — отозвалась Маринка. — Чай, не пионеры уже.

— Ну это как сказать, — возразил Соловьев. — Я лично ощущаю себя очень даже молодцом! В очереди на уколы ко мне все пенсионеры так и обращаются: молодой человек!

— Это хорошо, что ты себя так чувствуешь, — улыбнулась Маринка. — А какие, кстати, уколы?

— Так, ерунда! — отшутился Соловьев и тряхнул челкой. Только сейчас она более-менее пришла в себя и огляделась.

Димка привез ее на лужайку к реке, на то самое место, где они так любили бывать вдвоем в детстве. Соловьев бросил велосипед в кусты и сел на самом краю небольшого взгорка, откуда было хорошо видно темную, блестящую речную воду. Маринка опустилась на траву рядом.

— Хорошо! — сказал Димка, и одной рукой обнимая ее за плечи. — Больше никуда отсюда не уеду!

— Димка! — окончательно пришла в себя Маринка. — А ты вообще-то где был? Я про тебя давным-давно не слышала. Говорили, что ты в Америке… Рассказывай!

Димка мечтательно пожевал длинную травинку, щурясь на солнце. Лицо его приняло легкомысленное выражение.

— А что тут рассказывать? Ну увез меня отец в Штаты — там можно было при посольстве учиться устроиться. Думал, я там остепенюсь под его присмотром, интерес к карьере и прочему появится. Я какое-то время там поучился, и так стало скучно. Даже не учиться — жить. Там все при посольстве ужасно строго: туда не ходи, с этими не общайся, того не делай. Как в тюрьме. Я вообще не понимаю, чего люди восхищаются Нью-Йорком. Кругом только высокие, каменные дома. Я там с одним негром-музыкантом подружился, так отец чуть не умер со страху, такую истерику закатил! А мне это надо?

Маринка боялась верить услышанному, настолько неожиданно все это было.

— Так ты теперь насовсем вернулся? — робко спросила она.

— Конечно! — Соловьев широко улыбнулся. — Ты знаешь, я до сих пор нашу школу вспоминаю. Как мы тогда хорошо жили! После этого все остальное кажется каким-то другим, неуютным, что ли, хотя, наверно, таким, как мой отец, в Америке лучше…

Тут Димка осекся и огляделся по сторонам. Маринка с удивлением смотрела на него.

— И что же дальше?

— Но вообще-то, моя бы воля — я бы, конечно, еще немного в Штатах пожил. Не для учебы — просто так. Интересно все-таки, что там, в другом мире. Там же не только Нью-Йорк есть. Вот сел бы на велосипед и поколесил бы повсюду. Посмотрел бы на Калифорнию, на Дикий Запад — как там обычные люди живут. Лос-Анджелес, хиппи всякие. А не только те, кто каждый день в офис в черных костюмах с галстуками ходит. Но этого мне сделать не дали. В общем, бросил я учиться и стал проситься вернуть меня восвояси. Отец сердился очень. Я же его надежда, старший сын… Не оправдал, дескать. Сказал, денег больше давать не будет. Потом я лечился еще там после всего…

— Лечился? Но от чего? — Маринка удивленно подняла брови.

Димка снова помолчал, потом продолжил, улыбаясь чему-то своему:

— Да какая разница от чего? Не бери в голову, я же сказал — пустое все это. Потом уехал. Пусть, думаю, они там с Татьяной живут спокойно. У них работа, дети. А я как неприкаянный, как бельмо на глазу. Что, думаю, мешать им буду? Отец и так за меня краснел все время, а Татьяна хоть и держалась, но видно было, чего это ей стоило… Вот и вернулся. А когда из Штатов приехал, еще немного в Москве пожил, надо было там кое-чего поделать. Потом поехал в Липовое, туда, где мать похоронена.

— Да, я знаю…

— Что ты знаешь? — удивился Соловьев. — Ты что, разве там была?

— Да.

— Ну ты даешь! Я всегда говорил, что ты какая-то странная. Что тебя туда понесло? Когда? Хотя какая мне разница… Ты же все равно не признаешься.

— Так что ты в Липовом делал?

— Отдыхал, восстанавливался. Там места кругом красивые.

На рыбалку ходил, на велосипеде катался. Думал, поживу один в глуши — лучше будет. Не тут-то было. Совсем загрустил и сюда прикатил. Видишь, даже стихами заговорил… Видимо, родные места вдохновляют. — Димка улыбнулся.

Только сейчас Маринка поняла, какая главная перемена произошла в Соловьеве за это время. Он стал каким-то пришибленным, неуверенным, суетливым, несмотря на то что разговаривал громко и много, активно жестикулировал. Даже как будто ростом меньше… Особенно поразила Смирнову его непривычная улыбка — фальшивая, нервная. Что-то серьезное произошло с Димкой за эти годы, о чем он явно не хотел говорить.

— Курить будешь? — Соловьев достал из кармана пачку заграничных сигарет. — Остатки роскоши. Бери, а то закончатся…

— Нет, спасибо.

— А ты все такая же, — протянул Димка и закурил. — Как будто остров в океане, на котором остановилось время. Совсем не меняешься. Мне кажется, вернись я сюда снова через сто лет — все равно тебя бы тут нашел, вот такую же…

— Подожди, Дима! — Маринка нервно вскочила на ноги. — А как же твои блестящие математические способности? Твое будущее, научная карьера?

— Какие способности, очнись, Маринка! Несешь всякий вздор. Ты что, вчера родилась или притворяешься? Это меня просто бабка по математике натаскала. Если бы не она, в гробу бы я эту математику вообще видал, терпеть ее не мог с первого класса! Я бы просто не пережил еще пять лет такой пытки. — Димка сплюнул. — А с карьерой… Хрен его знает, дальше видно будет. Пока неохота. Посмотрел я на отца — да лучше я тут спокойно жить буду, чем там от любого чиха шарахаться!

— Что ты говоришь! — Маринка трясла Соловьева за плечи. — Ты же талант, тебе обязательно надо учиться, надо…

— Ничего мне не надо! — мрачно сказал Димка и отбросил недокуренную сигарету. — Ну хоть ты отстань уже от меня с этим всем… Надоело!

Маринка как-то сразу сдалась, притихла, испугавшись причиненной другу боли. Она ласково коснулась его плеча:

— Ты только не обижайся, я же за тебя переживаю… Вижу тебя совсем редко, даже спросить о тебе не у кого. Наташку твою тоже давно не видела. Как хоть она там?

— А что Наташка? — раздраженно сказал Димка. — Сестрица моя всю жизнь к тебе ревновала. Она вообще не хотела, чтобы мы общались. Она теперь вся из себя удачливая, в крутой институт поступила, на стажировку за границу собирается. Мечта отца наконец исполняется, вырастил себе достойную смену! Туда ей и дорога! Очень взрослой и самостоятельной себя почувствовала. А все это до поры до времени. Вот встретится ей какой-нибудь мужик — крылышки пообломает быстро…

Это заявление тоже было новым. Прежде Димка никогда так жестко не говорил о сестре. Вообще, он стал таким другим, непонятным. И по-прежнему скользящим по Маринкиной жизни, как солнечный зайчик…

— А жить-то ты снова в коттедже будешь?

— Пока да. Бабке велено открыть для меня одну комнату на первом этаже, а в остальные — не впускать… Отец, видно, боится, что я на безденежье его имущество распродавать начну! — ухмыльнулся Соловьев. — А вообще теперь, после отъезда Наташки, коттедж никому не нужен. Бабке с ним справляться тяжело, там же еще сад-огород… Короче, отец должен скоро приехать и продать свое сокровище от греха подальше. Судя по всему, он сюда возвращаться больше не намерен… И сестрица моя тоже не вернется, дело ясное.

— А Эстер Борисовна как восприняла твое возвращение?

— Устроила мне игру в молчанку. Ноль внимания — фунт презрения. Ну потом все же отошла… Кормит-поит, все-таки любимый внук, деваться некуда. А я ее грядки поливаю и пропалываю, улиток с кустов собираю. Так и живем.

Они посидели еще с час молча, глядя, как над обрывом низко проплывают облака. Соловьев так и не спросил у Маринки ничего о ее жизни, а она ему ничего не рассказала.

— Эх, хорошо! — мечтательно протянул он напоследок, потягиваясь. — Купить, что ли, моторную лодку? Буду по реке гонять, рыб пугать, сети ставить! Все девушки мои будут! Ну поехали, что ли. А то дождик собирается…

— Поехали…

У Маринкиного дома Димка лихо притормозил, распугав копошащихся в песке воробьев:

— Ну пока! Был рад тебя видеть. Теперь заезжать к тебе, что ли?

— Давай… Пока!

Махнув на прощание загорелой рукой, Соловьев умчался, оставляя за собой клубы пыли. Маринка еще долго смотрела ему вслед, не понимая, что происходит. Она медленно поднималась по лестнице. Перед глазами плавали разноцветные круги. Было трудно поверить во все то, что с такой легкостью поведал Димка. Значит, нет никакой учебы, карьеры — ничего нет! Но и таким Соловьев оставался самым дорогим и близким Маринке на свете существом. Или ей опять это только казалось?..

Они снова стали встречаться. Целыми днями Димка где-то пропадал, а Маринка терпеливо ждала его появления. Ждала, когда вела уроки у малышей, когда готовилась к очередному музыкальному концерту, когда шла вечером с работы домой…

— Не иначе отходить стала Смирнова от беды своей, с кредитом рассчиталась, — решили вокруг. И даже Смелов-старший стал смотреть на нее как-то особенно внимательно, точно пытаясь понять, что происходит на самом деле.

Димка появлялся вдруг словно ниоткуда, и они с Маринкой ехали на велосипеде в лес, или в луга, или на реку… Это были мгновения прежнего, детского счастья, когда даже разговор казался кощунственным нарушением их гармонии.

Какими-то правдами и неправдами Соловьев устроился работать на местную теплостанцию простым техником — помогло то, что в городке многие до сих пор с восхищением вспоминали его отца. Теперь Димка имел в жизни большую реальную цель: копил деньги на лодку.

— Сначала хоть без мотора купить бы, а потом потихоньку и моторчик где-нибудь прикуплю, поставлю, — мечтал он, — буду тебя на лодке катать! Ух, дух захватывает!

Так и пролетали летние опьяняюще теплые дни. Голова у Маринки начала кружиться так, как не кружилась уже давно. Ей снова почудилось, что еще мгновение — и все станет на свои места и они с Димкой заживут вместе весело и счастливо, как и должно было быть с самого начала. С каждым днем она глубже и глубже заново врастала в Соловьева.

В конце июля неожиданно приехал Борька Смелое. Он пришел к Маринке в выходной, как обычно, с большим букетом цветов. В темных брюках и светлой рубашке с короткими рукавами выглядел он торжественно.

— Боря, дорогой! Как я рада тебя видеть! Сто лет не встречались, — всплеснула руками и ахнула от неожиданности Маринка, радостно обнимая его. — Забыл ты совсем про нас! Проходи же скорее, сейчас будем пить чай!

— Спасибо! — Смелов чувствовал себя немного неуверенно и явно смущался. — Ты стала такая красивая!

— Да ты что! — покраснела Маринка до корней волос. — Я тут в халате, нечесаная даже! Не ждала!

Она начала было у трюмо поднимать локоны наверх, но шпильки не слушались и выпадали из рук.

— Да оставь ты свои прекрасные волосы! Посиди немного со мной! Расскажи, как ты?

— Да вроде бы все нормально. — Маринка словно не могла усидеть на месте — вскочила наливать чай. — Ты бы хоть предупредил, что придешь, я бы что-нибудь приготовила… Атак — только бутерброды…

— Ну не суетись, Маринка, прошу! Я на тебя пришел посмотреть, как ты тут живешь.

Повисло молчание. Маринка не выдержала, снова вскочила, начала открывать ящики один за другим:

— У меня даже сахара нет! Я-то не пью с сахаром… Подожди минутку, я в магазин сбегаю…

Борька сидел, положив ногу на ногу, и смеялся, наблюдая за бывшей одноклассницей.

— Да сядь же, Маринка, неугомонная… Я пришел поговорить… Я давно хотел тебе сказать… Это очень серьезно.

В этот момент в прихожей прозвенел требовательный долгий звонок.

— Это, наверно, Димка… — неуверенно сказала Маринка, посмотрев на часы, и пошла открывать дверь.

На пороге действительно стоял Соловьев. На нем были короткие шорты и мятая футболка, он курил.

— Привет! Поехали на велосипеде кататься! Погода классная!

— Дим, у меня гости…

— Гости? — удивился и даже обиделся Соловьев. — Это кто?

— Борис Смелов, одноклассник наш. Помнишь?

— Борька? — Димка уже, не дожидаясь приглашения, вальяжно входил на кухню. — Привет, братан! Как же я тебя давно не видел! А мы с Маринкой только вчера тебя вспоминали. Как встречаемся, она всегда спрашивает, не слышал ли я чего-нибудь про Смелова. А вот и ты собственной персоной!

Димка подошел к Борису и, не вынимая изо рта сигарету, панибратски обнял его. Смелову явно было не по себе.

— Маринка, а налей мне чаю! Впрочем, я сам, общайтесь… Не стану вам мешать.

Димка подошел к шкафчику, по-хозяйски достал чашку и сам плеснул туда кипяток. Борька внимательно наблюдал за ним.

— Хорошо! — вздохнул Соловьев и развалился на стуле. — Ну как ты, Борька? Что Москва?

— Нормально, работаем! Исследований идет много, операций. — Смелов тоже явно хотел казаться разбитным и веселым. — А ты как?

— Да тоже все хорошо, тьфу-тьфу! Хожу на рыбалку, купаюсь, вот с Маринкой по выходным на велике катаемся. Поехали сегодня с нами! У меня в гараже еще велик есть.

— Ну поехали… — неуверенно сказал Борис и посмотрел на свой наряд.

— Дим, может, не надо? Боря из Москвы приехал отдохнуть, с родителями повидаться, а ты так, — чувствуя, как нарастает какое-то напряжение, попробовала вмешаться Смирнова.

— Нет-нет, Маринка, все хорошо, — неожиданно спокойно прервал ее Смелов, — поехали! Я вот только зайду домой переоденусь…

— Вот и здорово! — резюмировал Соловьев. — Пошли, Борька. Я тебе велик дам. И еще ракетки заберешь у меня бадминтонные. А ты, Маринка, пока нам каких-нибудь бутербродов сделай.

Димка держался развязней, чем обычно, а Борька, наоборот, все время смущался и краснел. Маринке не сиделось на месте, и она уже устала переводить вопросительный взгляд с одного на другого. Молодые люди между тем встали из-за стола и пошли в коридор.

— Борь, может, не надо? Ты же поговорить хотел… Пусть он один едет, это нормально… Оставайся!

— Нет, все хорошо! — напряженно улыбнулся Борис. — Жди, мы скоро будем.

Маринка закрыла за ними дверь, вздохнула тяжело и пошла на кухню ставить в вазу Борькин огромный букет.

Через час поехали купаться. Маринка, как обычно, сидела на багажнике у Димки, который в этот день демонстрировал чудеса пилотажа, громко напевая что-то на ходу на ломаном английском. Только в этот раз поездка отчего-то не приносила Смирновой обычной радости. Борька спокойно ехал рядом, посматривая исподволь на бывшего одноклассника. На одном из виражей под названием «полицейский разворот» Димку занесло, и он вместе с подругой и велосипедом на всей скорости влетел в придорожную канаву.

— Маринка, как ты? — Озабоченный Борька через пару секунд уже был рядом, протягивая руку и помогая ей вылезти. — Сильно ушиблась?

— Нет, ничего… — Маринка потирала расшибленные в кровь коленки. — Сейчас в реке промоем, все пройдет.

Следом за ней Смелов вытащил и Соловьева. Тот был весь испачкан в липкой грязи.

— Это не я, это просто какая-то чертова палка под колеса попала, — бормотал тот. — Первый раз со мной такая ерунда происходит.

Потом из канавы извлекли велосипед, который в результате этой аварии был слегка покорежен. Димка минут пятнадцать осматривал его, чесал затылок и громко чертыхался:

— Блин, теперь еще тут потратиться придется… Рублей десять как пить дать!

— Он на ходу?

— Вроде да…

— Все, тогда едем дальше! — спокойно сказал Борька. — Но только без детских шалостей. А Маринка садится ко мне на багажник.

— Да ладно, я сам смогу… Я, — залепетал Димка, но Смелов жестом пригласил Маринку к себе, и она послушалась его. После падения колени и локти саднили, ощущения были самые неприятные.

— Боря прав…

Дальше до реки ехали спокойно, без всяких приключений. Бросив велосипеды на берегу, ребята сразу побежали купаться. Пока они плавали наперегонки, Маринка плескалась в теплой воде у самого берега. Рядом сновали маленькие, верткие рыбки, гибко извивались водоросли. В речной воде ранки быстро перестали саднить, настроение у нее снова улучшилось. Наплескавшись вдоволь, она вылезла на берег и помахала Димке с Борькой:

— Эй, только не заплывайте далеко! Течение очень сильное!

— Все в порядке, не бойся! — Димка помахал ей в ответ. Маринка растерлась махровым полотенцем, сняла мокрый купальник и снова натянула футболку и брюки. Ребята вдруг исчезли из ее поля зрения, — наверно, уплыли вниз по течению, за излучину реки. Она села на траву и принялась раскладывать на газетке бутерброды: сейчас вылезут, голодные…

И действительно, где-то через полчаса совсем рядом послышался Димкин задорный смех: они с Борькой выходили из воды. На фоне высокого, загорелого, мускулистого Димки идущий медленно вслед за ним Борька казался невысоким и слегка полноватым. К тому же по его бледной коже было видно, что на солнце он не был как минимум несколько лет… Маринка испытала вдруг прилив почти физического восхищения Соловьевым, его пружинистой походкой, стройной фигурой в искрящихся капельках воды… Именно так в ее представлении должен был выглядеть бог красоты Аполлон. В это мгновение она отчаянно гордилась Димкой!

— Вытирайтесь, мальчики! — Маринка была уже наготове с большим махровым полотенцем. Соловьев поймал ее восхищенный взгляд и нарочно поиграл мускулами.

— Мне не надо, я так, меня солнышко любит! — весело сказал он. — А вот Борька пусть вытрется. А то он устал и к тому же замерз… И вообще, мне кажется, что он едва доплыл обратно с того берега. А расстояние-то пустячное!

— Вы что, плавали на тот берег? Это же далеко и опасно! — поразилась Маринка.

— Да, а что такого? Ты же знаешь, я как рыба в воде…

Борька между тем молча взял полотенце и сел в траву. Только сейчас Маринка обратила внимание, что он действительно весь дрожит и бледен как полотно. Она быстро подсела к нему:

— Зачем ты поплыл? Скажи, тебе плохо? Дима, ты соображал вообще, что делаешь? Просто как дети!

— Нет, все нормально, — попробовал улыбнуться Борька и откинулся в траву. — Я действительно давно не плавал… Исправлюсь!

Пока Смелов отдыхал, Димка с аппетитом умял несколько бутербродов и прямо в мокрых плавках полез на дерево за черемухой. Она как раз начала поспевать. Маринка сидела рядом с Борькой и гладила его по руке:

— Вот ты меня напугал… Это Димка плавает тут все лето, а ты! Зачем ты за ним поплыл? Что за глупые соревнования? У нас река такая опасная, водовороты… Тут как-то лодка с рыбаками перевернулась, так ни один не выплыл.

Смелов молчал и задумчиво смотрел в высокое голубое небо.

— Может быть, правда, ни к чему все это, — наконец медленно сказал он. — Может быть, так даже лучше, что ничего не получилось…

— Боря, что ты имеешь в виду?

— Это я так, себе. Не бери в голову! Все хорошо!

В этот момент пришел довольный, улыбающийся Димка с полными горстями черемухи. Он вывалил их на газетку перед опечаленной Маринкой:

— Угощайтесь! Первые ягоды — самые сладкие. А то потом их птицы поклюют…

Смирнова смотрела на Димку и думала о том, как причудливо рисует круги время. Ей совсем недавно казалось, что Димка изменился, а сейчас — он как будто снова тринадцатилетний пацан, лазает на дерево за первой черемухой и угощает ее! Она взяла несколько ягодок. От терпкого вкуса ягод язык мгновенно стал непослушным, деревянным. Маринка улыбнулась. Она тоже почувствовала себя тринадцатилетней.

— Ребята, пошли играть в бадминтон! — весело сказала она и легко вскочила на ноги. — Кто со мной?

— Димка пусть идет! — с легкой грустью сказал Борис. — А я здесь немного посижу, черемуху попробую, на небо посмотрю… Красиво все-таки тут! В Москве все не так!

— Вот-вот, и я так считаю, поэтому и уехал из столицы, а потом и из Нью-Йорка, — сказал Димка и взял ракетки. — Отдыхай хорошенько, пловец! Маринка, пошли, что ли!

Они отошли на ровную полянку шагах в пятнадцати от места, где сидел Борис, и стали играть. Смелов, прищурившись на солнышке, наблюдал за ними с пригорка. Как обычно, Маринка все время проигрывала своему противнику. Она хоть и была легкой и подвижной, но за Димкой в спортивных играх угнаться было невозможно. Воланчик летал туда-обратно просто с космической скоростью, соловьевские подачи все были с вывертами: то низко, то высоко, то в сторону… Маринка бегала по полянке, подпрыгивая и наклоняясь, как заводная.

— Я уже устала, — пожаловалась она минут через двадцать, вытирая с лица пот. — Дим, давай Борьку позовем. Поиграй с ним!

— Нет, еще немного! Вот закончим эту игру, а потом еще с Борькой поиграю! Вы оба такие неспортивные, скучно с вами!

Смирнова с упругим усилием, высоко подпрыгнув, отбила летящий волан и опустила на мгновение ракетку. Дальше события стали напоминать замедленное кино. Подброшенный ею в воздух воланчик летел прямо в Димкину сторону, — Маринкина игра не отличалась изощренностью. Она видела, как Димка мгновенно изготовился, поднял ракетку, готовясь отбить удар, но… так и застыл, словно заснул. Волан долетел точно и шмякнулся в двух шагах от его ног. Димка так и остался стоять с поднятой ракеткой. Маринкина растерянность длилась ровно мгновение.

— Дим, ты чего, Дим? — бросилась она к нему.

В этот момент с пригорка наперерез ей кинулся встревоженный Борька.

— Не трогай его! — крикнул он Маринке.

Та замерла на месте. Смелов подбежал к Димке и попытался опустить его на траву.

— Бери велосипед и поезжай домой! Быстро! — отрывисто приказал ей Борька. — Мы догоним.

Смирнова попробовала что-то возразить, но Смелов уже не обращал на нее никакого внимания. Он нагнулся над Соловьевым и подсунул руку ему под голову. Маринка опрометью побежала к велосипеду, схватила его и, не оглядываясь, на всей скорости поехала в город. Ей было очень страшно.

Димка как ни в чем не бывало заявился к ней только через месяц. Возможно, он приходил и раньше, но Маринки в городе не было — она уезжала на целую смену пионервожатой в лагерь. Были первые числа сентября, только-только начался учебный год. Настроение у нее, как всегда в таких случаях, было приподнятым.

Когда Димка неожиданно засвистел под окошком в ночь на среду, Маринка еще не спала — готовилась к урокам. Самые первые уроки с первоклашками были для нее чем-то вроде священнодействия. Она прекрасно понимала, что именно в эти дни у детей закладывается основа их дальнейшего отношения к школе, учителям, самим себе… Поэтому хотя она и ждала в глубине души прихода Соловьева, все-таки вздрогнула от этого свиста. Неприятное предчувствие змеей царапнуло ей сердце. Следом в окно ударил камушек.

— Эй, Маринка, ты что, не слышишь? Свет горит — значит, ты дома, — донесся снизу громкий Димкин голос, — давай выходи! Или я снова не вовремя?

— Какое безобразие! — Рядом распахнулось соседское окно. — Ни стыда, ни совести, спать мешают, людям рано на работу завтра! Проваливай отсюда, хулиган!

— Еще чего! — насмешливо отозвался Димка. — Я к своей принцессе пришел! Еще кто кому тут мешает!

По голосу Маринка сразу поняла, что Соловьев пьян. Она быстро набросила на плечи кофту и выбежала из квартиры.

— Ты что тут орешь как дурной? — рассердилась она. — проблем мало? Ты знаешь, какие тут соседи?

— А мне плевать на соседей! Я же к тебе пришел. Не видел тебя уже давно. А кому ночью больше нечем заняться — те пускай спят! — И Димка по-американски поднял вверх средний палец.

— Сейчас милицию вызову! — неслось сверху.

Маринка схватила раздухарившегося Димку за руку и потащила прочь от дома. Вот еще только таких проблем ей и не хватало.

— Что это тебя принесло в такой час, да еще пьяного? У тебя что, случилось что-нибудь?

— Да поговорить с тобой хочу, принцесса моя! Очень серьезный разговор, — криво ухмыляясь, сказал Димка.

— Ладно, раз разговор — пошли, только не буянь больше, — обреченно ответила Маринка, — где общаться будем? Только учти, у меня времени немного. Я еще к урокам не подготовилась. К тому же завтра в райком опять москвичи приезжают, мне нужно подготовиться. Что с тобой было-то?

— Все узнаешь в свой срок! — загадочно ответил ее спутник. — А москвичи твои не умрут, если ты со старым другом часик поболтаешь!. Все мы знаем про ваших москвичей. Я же тебя не спрашиваю, где ты целый месяц пропадала.

— Да в лагере я была, пионервожатой.

— Ну-ну!

Слово за слово, Соловьев привел ее к дому, где жил, и в ответ на удивленный возглас подруги предупредительно поднял палец к губам:

— Тсс! У меня тут своя отработанная технология, ноу-хау. Главное, чтобы бабка не проснулась, а то от ее вопросов потом жизни не будет. Залазь!

Большой темный дом выглядел зловеще и казался нежилым. Димка хитрым способом через форточку открыл крайнее окно на первом этаже и легко приподнял Маринку за талию.

— Ты что? Я не полезу! Это абсурд! — громким шепотом возмутилась она, упираясь.

— Никаких разговоров! Лезь давай! И тихо!

Смирнова подчинилась, вскарабкалась на подоконник и, стараясь быть неслышной, спрыгнула в комнату. Там было темно — хоть глаз выколи. Чтобы не наткнуться в темноте ненароком на какой-нибудь предмет, Маринка осталась стоять у окна. Ей было не по себе. Второй раз в жизни она попала к другу домой, и снова все получилось как-то не по-человечески. Она уже начала ругать себя, что снова пошла у Димки на поводу. Вслед за ней ловко, как кошка, на руках подтянулся Соловьев:

— Уф! Получилось!

Димка осторожно прикрыл окно и прислушался. В доме было по-прежнему тихо. Он потянулся куда-то в сторону и включил настольную лампу. В первое мгновение Маринка даже зажмурилась — свет ударил ей в глаза чересчур ярко.

— Дим, я жду объяснений! — сказала Смирнова строго. — Ты понимаешь, что это все похоже на…

— Да расслабься ты! — ухмыльнулся Димка. — Все нормально. Бабуленция даже не проснулась. Дрыхнет как лошадь!

Только сейчас Маринка обратила внимание, что в комнате царил жуткий кавардак. На полу вперемешку лежали рыболовные снасти, велосипедные детали, разноцветные носки и футболки. Письменный стол был завален грязными тарелками, старыми газетами и еще каким-то хламом. Открывшееся зрелище резко контрастировало с тем, каким запомнила Маринка Димкино жилье в первый раз — строгий порядок и чистота.

Соловьев между тем деловито открыл шкаф, пошарил там и вытащил початую бутылку водки:

— Будешь?

— Нет! — Маринка поморщилась.

— Ну как знаешь! Было бы предложено. Твое здоровье!

И Димка лихо отхлебнул прямо из горла. Маринку снова передернуло.

— Дим, если тебе сказать нечего, то отпусти меня. Я не собираюсь тут с тобой пить всю ночь.

— А кто тебе сказал, что я тебя пить позвал? Сейчас разговаривать будем. Да ты садись, что стоишь как неприкаянная! — Димка жестом указал на диван. — И не пугайся, что у меня бардачок-с. Просто бабка ко мне не заходит, я тут живу как хочу.

Маринка села на краешек дивана. Тревога с каждой минутой усиливалась — этот дом точно подавлял ее волю, она задыхалась здесь. Димка ее сюда позвал неспроста!

— Я вот тут с тобой посоветоваться хотел, — начал между тем Соловьев, хитро поглядывая на сидящую подругу. — Вот пожил я тут один и понял, что больше так не хочу. Социальный я человек. Надо в жизни что-то менять. Сколько можно уже с бабкой маяться?

Сердце Смирновой забилось с удвоенной силой, кровь бросилась в щеки.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Да жениться я собрался, жениться… Ячейку общества образовать хочу. Вот, смотри, даже кольца купил! Нравятся?

Димка порылся где-то в недрах письменного стола и достал маленькую бархатную коробочку, протянул ее Маринке. Та взяла кольца дрожащей рукой. Ошибки не было: в ее ладони лежали два тонких обручальных кольца. Горло Маринки перехватил спазм, выступили слезы, она переводила глаза с колец на улыбающееся лицо Соловьева. Она столько лет ждала этого мгновения!

— Как красиво! — выдавила она наконец.

— Еще бы! Можешь примерить.

— Как ты с размером угадал!.. — Маринка глаз не могла отвести от тонкого колечка на безымянном пальце.

— Я даже день свадьбы наметил. Помнишь, как мы с тобой тогда хотели… Вера, Надежда, Любовь, тридцатое сентября, скоро уже. Кольцо-то снимай, мало ли что… На второе денег нет, — сказал Димка и забрал кольца, сам ими полюбовался, придвинув к свету. — Но теперь мне очень важно услышать твое мнение. Ты меня все-таки столько лет знаешь, может быть, даже лучше всех. — Он снова приложился к бутылке.

Маринка сидела ни жива ни мертва. Ей казалось, еще мгновение — и она упадет в обморок, так трудно вдруг стало дышать. Она даже представить не могла, что Соловьев сделает»ей предложение таким образом. Ну и что теперь? Как будто у нее есть сомнения! Только как это потом объяснить матери? Впрочем, плевать!

— Да, конечно… — робко произнесла она и улыбнулась.

— Вот и хорошо!

Димка снова довольно долго рылся где-то в столе и достал на сей раз небольшой затертый, но пухлый конверт.

— Смотри, что я тебе сейчас покажу! — Он довольно долго, сопя и причмокивая, перебирал стопку с фотографиями и протянул Маринке наконец две из них. — Только смотри внимательно!

Обалдевшая Смирнова склонилась над фото. Изображения поплыли перед глазами. На одной из них была изображена в полный рост полуодетая пышногрудая девушка, от силы лет восемнадцати. С другой застенчиво улыбалась стройная, изящная брюнетка постарше, с тонкими, но некрасивыми чертами лица. Маринка застыла в недоумении, едва не разрыдавшись, потом удержалась и подняла на Димку огромные непонимающие глаза.

— И что это такое? — срывающимся голосом спросила она, еще не веря происходящему.

— Какая из них тебе больше нравится? Вот эта, Мила? — Соловьев, улыбаясь, ткнул пальцем в блондинку. — Или вот эта, Света? — Он указал на брюнетку.

— Но, Димка… Я чего-то не понимаю… — Сознание Смирновой отказывалось переварить услышанное. Было такое ощущение, что она рухнула откуда-то с высоты и, все ускоряясь, неизбежно летит в пропасть.

— Что ж тут непонятного? — в свою очередь Димка. — Я же тебе все объяснил. Надоело жить с бабкой бобылем. Я собрался жениться. У меня есть две подходящие для этого кандидатуры. Мила работает официанткой в ресторане, она просто, м-м, — Соловьев причмокнул губами, — лапочка! А Светлана — женщина серьезная, твоя коллега, кстати. Работает в нашей старой школе учительницей истории. Или у тебя есть еще какие-то предложения? Скажи, я обдумаю…

Минуту Маринка молчала, не зная, что ей делать и говорить. Отрезвляющая ясность ударила ей в голову. Сволочь! Он издевается над ней! Первым желанием было разорвать фотографии и выйти, громко хлопнув дверью. Но Маринка удержалась и не сделала этого.

— Ты, кажется, мне выпить предлагал? Я созрела. — Маринка, не дожидаясь нового приглашения, сама потянулась к бутылке и залпом выпила несколько глотков. Ее замутило, комната поплыла перед глазами.

— Ты бы хоть закусила. — Димка заботливо подвинул ей тарелку с остатками колбасы. — А то нехорошо так.

— Очень хорошо! — заверила его Маринка и уселась на диване, закинув ногу на ногу. Водка придала ей храбрости. — Значит, у нас есть две кандидатуры… Это тоже замечательно! Две — всегда лучше, чем одна, правда ведь? Сейчас посмотрим… Дайка мне фотографии.

— На. — Удивленный ее поведением, Димка протянул подруге фото. Смирнова с выраженным интересом уставилась на них.

— Так, эта, как ее?..

— Мила… — подсказал Димка.

— Да, конечно! Милочка… Толстовата, грубовата, прямо скажем. Похожа на сексуальную корову. И, вероятно, глупа необыкновенно! Нам такое не подходит. Мы слишком тонки и интеллектуальны для обычных женщин! А вот Светлана… — Смирнова натянуто улыбнулась. — Очень даже ничего для наших целей. Наверно, страдает от своей не слишком звездной внешности. Закомплексована проблемами в личной жизни. К тому же, вероятно, она постарше тебя годика на три. Но это и хорошо. Будет тебя больше любить и не изменять с другими мужиками. Ты для нее всегда будешь мальчиком, которого надо холить и лелеять. Так что, дорогой, — Маринка небрежно вернула Соловьеву фото, — я ставлю на Светлану. А ты смотри сам.

— Но, Марина… — Соловьев по-рыбьи широко открывал и закрывал рот, силясь что-то произнести. — Ты меня не поняла… Я совсем не то… Это глупо… Я хотел…

— Я все прекрасно поняла, чего ты хотел, дорогой! Просто надоело жить бобылем, собрался жениться. — Маринка, не удержавшись, громко всхлипнула, отвернулась от лампы и встала с дивана. — Гуд-бай, май лав, как у вас там, в Америке, говорят. Кстати, у меня тоже есть новости. Но о них я тебе расскажу в другой раз. Поздновато уже, мне пора домой…

— Маринка, постой! — вскочил следом за ней. — Ну пожалуйста! Не уходи так!

— И не перепутай: наша — Светлана! — Смирнова ослепительно улыбнулась сквозь слезы и махнула рукой. — Ты прости, но выйду я через дверь, и провожать меня не надо!

Она повернулась на каблучках и грациозно вышла из Димкиной комнаты. Ее силы воли хватило ровно на то, чтобы не упасть в чужом коридоре, на ощупь найти входную дверь и отпереть неподатливый замок. Как только Маринка вышла из коттеджа, у нее началась такая истерика, какой не случалось уже очень давно. Она, сняв туфли, брела босиком по темным улицам Петровского и рыдала в голос. В конце концов упала на скамейку у фонтана, того самого, где когда-то Соловьев давал ей страшную клятву, и застонала, не в силах справиться с нахлынувшими рыданиями.

— Дамочка, вам плохо? Вам помочь? — Рядом немедленно нарисовался какой-то невысокий участливый алкоголик с открытой бутылкой какой-то бормотухи.

— Нет… — слезы прошептала Смирнова. — Мне уже никто не поможет! Хотя, впрочем… Дай выпить!

Алкоголик опустился на скамейку рядом и заботливо протянул ей бутылку:

— Самогончик свеженький, сам делал, вам понравится… Смирнова вдохнула мерзостный, вонючий запах спиртного и, зажмурившись, сделала несколько больших глотков.

— В жизни не пила такой отравы! Впрочем, спасибо, дяденька!

— На здоровье! — Мужик шумно выдохнул и тоже приложился к бутылке. — Жаль, закусить нечем!

— Ничего, и на том спасибо!

— А ты красивая… Я бы женился на тебе, — вдруг мечтательно сказал гражданин.

— Что вы сказали? — вдруг очнувшись, переспросила она.

— Эх, женился бы на тебе… Ах, эта свадьба пела, пела и плясала, — затянул мужик. — Ой, девушка, куда же вы? Туфли, туфли забыли!

Схватив туфли в охапку, Маринка босиком, на непослушных ногах отправилась домой. Ей было очень плохо, но по крайней мере она перестала плакать. В голове уже созрела безрассудная, но спасительная идея.

— Я тебе отомщу! Ты еще увидишь! — говорила она в пустоту и грозила невидимому обидчику кулаком.

Дома ожидание утра тянулось мучительно долго. В отличие от большинства граждан, у Маринки всегда были непростые отношения с алкоголем. Даже выпив совсем немного вина, уснуть после этого она уже не могла, словно бы отказывали внутри, в психике, какие-то тормоза. А в этот вечер смесь была просто убийственная: водка, заполированная самогоном.

— Докатилась! — грустно сказала вслух Маринка, мрачно разглядывая свое бледное отражение в зеркале. — И на кого только ты стала похожа! Просто позор!

Она стянула с себя кофточку, швырнула в зеркало. Скорей бы рассвет! Скорей бы пришло время, когда она сможет действовать… И мстить… Несмотря на то что хмель продолжал гулять в ней, мозг работал ясно и четко, как часы. В пять утра Маринка приняла ледяной душ. Именно эта процедура помогала ей собраться даже в самых худших случаях. Она ненавидела холодную воду! Корчась под ледяными струями, Маринка умоляла время идти хоть капельку быстрее, чтобы приблизить мгновение спасительной развязки.

Превозмогая все усиливающееся нервное возбуждение, Маринка провела несколько не самых удачных в своей жизни уроков с первоклашками и бегом поспешила в райком.

— Марина, с тобой все в порядке? — внимательно глядя в ее бледное лицо, спросил Смелов-старший.

— Все очень хорошо! — преувеличенно громко ответила она и попыталась улыбнуться.

— Смотри, если ты себя плохо чувствуешь, можешь пойти домой. Я попробую объяснить Голубеву, что ты занята. Он и так слишком часто стал наведываться в наши края. Сроду такого не бывало. Встретится с тобой в другой раз, особой беды не будет…

— Ни за что! — резко прервала его Смирнова и сверкнула глазами. — Именно сегодня для меня как раз очень важно с ним встретиться. Есть несколько проблем, которые жизненно необходимо обсудить прямо сейчас! — Развернулась и быстро пошла в сторону кабинета, в котором ожидали появления Павла Ивановича.

Смелов недоумевал. С его подчиненной явно происходило что-то необычное.

— Что это с ней? — тихо спросила и дама — его заместитель, указывая глазами на Маринку. — Она сегодня какая-то не такая… И синяки под глазами…

— Да кто вас, женщин, разберет! Может, просто не в духе, нервничает, — отшутился Андрей Семенович, продолжая озабоченно глядеть вслед удаляющейся Маринке. Он действительно никогда не видел ее такой.

Минут через двадцать в райкоме в сопровождении нескольких местных чиновников появился Голубев. Он только что с инспекционной целью посетил одну из районных школ.

— Да-да, определенно нужно дополнительное финансирование, — на ходу кивая головой, рассеянно поддакивал он одному из райкомовских работников, — я обязательно похлопочу в министерстве…

Со стороны было видно, что Павел Иванович украдкой оглядывается по сторонам, как будто ищет кого-то. И когда в какой-то момент в поле его зрения попала стремительно идущая ему навстречу Маринка, Голубев широко улыбнулся и сразу отстранился от собеседника, продолжающего рассказывать о проблемах районных школ.

— Марина Васильевна, приятно вас видеть, — густо покраснев, сказал Павел Иванович и протянул Маринке руку.

— Здравствуйте! — Маринка энергично ответила на рукопожатие и продолжила решительно: — Мы можем с вами поговорить прямо сейчас?

— Конечно! — расплылся в улыбке Голубев. — С вами — всегда. Мы останемся здесь или выйдем куда-нибудь? У меня есть часа полтора времени… А что, собственно, произошло?

— Дело важное, но я не отниму у вас больше нескольких минут, не беспокойтесь, — сказала Маринка и покосилась на Смелова, который стоял сзади, прислушиваясь к разговору. — Только давайте выйдем отсюда, пройдемся. Погода сегодня отличная!

— Да-да, конечно, — засуетился Павел Иванович и вытер большим носовым платком пот с лысины. — Конечно, пойдемте.

Маринка решительно взяла удивленного Голубева под руку и повела к выходу. Потрясенный Андрей Семенович смотрел им вслед.

— Ох, нечисто тут, — наконец сказал он, — как-то глаза сегодня у нее нехорошо блестят. Глупостей бы не наделала. Я ее еще школьницей помню — такое может выкинуть…

На улице Маринка остановилась и пронзительно посмотрела в серые маленькие глаза Голубева. Тому аж дурно стало — такой это был обжигающий взгляд.

— Павел Иванович, вы, кажется, мне говорили, что вы одиноки и хотели бы жениться.

— Да-да, говорил, — снова закивал Голубев и покраснел. — А что?

— У меня тогда есть к вам предложение. Я вам нравлюсь? — Маринка развязно покрутилась перед ним на каблучках. — Если нравлюсь — давайте поженимся!

— Что? — У московского чиновника чуть глаза на лоб не вылезли. — Я, вероятно, чего-то недопонял… Да, Марина, вы мне нравитесь, но…

— А что тут непонятного? Вы хотите жениться, я вам предлагаю подходящий вариант. Думаете, никто не понимает, для чего вы сюда зачастили? Разве вас районные школы на самом деле интересуют? Давайте поженимся — и точка.

Голубев стоял и хватал ртом воздух. Он был темно-пунцового цвета. С его лысины прямо на рубашку градом катился пот. Маринка по-прежнему стояла, упершись руками в бока, и смотрела ему прямо в глаза.

— Ну давайте… Просто это все так неожиданно… Я не предполагал даже, честное слово! — наконец промямлил он и снова достал из кармана платок. — Давайте отойдем в тенек, что-то сегодня жарковато…

Они отошли в сторону и остановились в тени деревьев, прямо напротив райкома. Павел Иванович дышал часто и тяжело.

— Ну что, решено? — возбужденно спросила Маринка.

— Ну я даже не знаю… Наверно, да… Но мне еще надо все это обдумать! — Голубев снова пустил в дело платок — на этот раз он шумно высморкался.

— Вот и здорово! — выдохнула Маринка и весело взяла его за руку. — Когда у нас предполагается бракосочетание?

— Бракосочетание? — Павел Иванович все еще туго соображал от неожиданности. — А мы что, разве куда-то торопимся?

— А зачем откладывать такое приятное событие? Время, знаете ли, быстро идет, все в жизни случается…

— Но это же надо заявление в ЗАГС подать, с гостями определиться, подготовиться… Деньги скопить на свадьбу, в конце концов. Такие ответственные мероприятия не делаются быстро! — робко запротестовал Голубев.

— А не надо никакой свадьбы! Мы просто зарегистрируемся, и все. Чай, не дети… Ну что, согласны?

— Ну в целом согласен…

— Тогда пойдемте в ЗАГС писать заявление, сегодня же! Да не бойтесь вы так: сразу нас не распишут, все равно придется еще раз приходить. Будет у вас время, если вдруг передумаете…

— Но… почему здесь, а не в Москве? — Павел Иванович в растерянности мял спасительный платок.

— Потому что здесь все быстрее будет. У вас паспорт при себе? Решайтесь скорее, а то я сама передумаю! — Маринка неестественно громко рассмеялась и пощелкала пальцами перед носом у Голубева. — Ну? Раз, два, три!

— Идемте… — обреченно сказал тот. — Только мне надо таблетку принять. От жары что-то сердце разболелось.

Он полез во внутренний карман пиджака и долго не мог достать упаковку с лекарством. Потом у него никак не получалось ее открыть — пальцы дрожали.

— Какой вы неловкий, в самом деле! — рассердилась Смирнова. — Давайте я вам достану!

Она быстро разорвала упаковку и дала Павлу Ивановичу большую белую таблетку.

— Мне бы запить, — жалобно сказал он.

— Положите под язык, там рассасывается лучше! — обрезала его Маринка. — Идемте же скорее! Время не ждет.

Она снова взяла Голубева под руку и чуть не силой потащила в сторону ЗАГСа.

Естественно, на момент их прихода Дворец бракосочетаний был закрыт на обеденный перерыв. Маринка несколько раз громко постучала в дверь, но ответом ей была тишина.

— Вот черт!

Она в сердцах пнула дверь ногой. Несколько успокоившийся московский чиновник присел на ступеньку, держась за сердце.

— Может, в другой раз придем? — жалобно подал голос Голубев. — Я приеду, не обману, честное слово!

— Не будет другого раза! Сейчас — или никогда! — Маринка принялась снова остервенело колотить в дверь. — Эй, есть там кто-нибудь живой?

— Чего вам там неймется? — послышался изнутри недовольный женский голос. Было понятно, что его обладательница что-то жует.

— Откройте, пожалуйста, — ангельским голоском пропела Маринка, — нам очень надо!

Изнутри заскрипел замок, и дверь отворилась. На пороге, доедая бутерброд с колбасой, стояла ярко накрашенная сотрудница ЗАГСа, как раз та самая, которой посчастливилось разводить Маринку с ее первым законным супругом.

— Здравствуйте! Это я, Марина Смирнова… Вы меня помните? Это от которой муж неизвестно куда сбежал со всем имуществом. Мы еще тогда с мамой к вам приходили…

— Что-что? — ошарашенно переспросил Голубев. С его лица медленно сползла пунцовая краска, и он побелел. — Кто сбежал?

Сотрудница ЗАГСа сразу сделала сочувственное лицо, закивала головой и скользнула любопытным взглядом по пытающемуся подняться с лестницы Павлу Ивановичу.

— Конечно, помню… Проходите. Вообще-то у нас перерыв…

— Знаю-знаю, — закивала Маринка. — Мы всего на минутку. Вставайте же скорее, Павел Иванович! Какой вы все-таки медлительный!

Она помогла Голубеву подняться и под руку ввела его в здание. Сотрудница провела их в приемную.

— Ну рассказывайте, что там у вас, — обреченно вздохнула она, прислушиваясь к оживленным голосам и смеху своих коллег за стеной. Для нее обед уже был безнадежно испорчен. Молоком поить надо на такой нервной работе!

Голубев снова глубоко вздохнул, собираясь что-то сказать, но Маринка ударила его под столом по коленке, и он снова замолчал.

— Вы понимаете, у нас тут такое дело… В общем, нам надо срочно пожениться.

— Всего-то? — облегченно посмотрела на нее работница ЗАГСа. По Маринкиному виду ей показалось, что у той опять стряслась большая семейная трагедия. — Ну я вас поздравляю. Приходите в приемные часы, пишите заявление. Проблем нет.

Она уже собралась было встать с места, но Смирнова сделала умоляющий жест:

— Подождите, пожалуйста! Это еще не все. Нам надо очень срочно расписаться!

— Все в порядке очереди, — устало сказала дама. «Ходят же всякие, — было теперь написано на ее лице, — пообедать нормально не дадут!»

— То есть как это в порядке очереди? — переспросила Маринка. — Если мы подадим заявление сегодня, когда состоится бракосочетание?

Сотрудница лениво взглянула на календарь.

— Если вы подадите заявление сегодня, то распишут вас в лучшем случае в конце октября. Но сегодня вы уже ничего не подадите, поскольку у нас заявления принимаются только в первой половине дня. Завтра мы закрыты на санитарный день, потом неприемные дни, поэтому приходите в понедельник. Все ясно?

Сотрудница выжидающе посмотрела на странную парочку и уже собралась было распрощаться, как Маринка вскочила с места, схватила ее за руку и затарахтела громко:

— Ну выслушайте нас, пожалуйста! Вы не понимаете! У нас чрезвычайные обстоятельства! Павел Иванович, — Маринка указала на растерянного Голубева, — очень большой в Москве человек, почти министр. Он сюда с инспекцией приехал. Хотите, он вам свое удостоверение покажет?

Несчастный жених снова несколько раз схватил ртом воздух и побагровел.

— Мне надо в туалет, — прошептал он.

— По коридору направо, — автоматически отозвалась сотрудница ЗАГСа, во все глаза глядя на Маринку. Женское любопытство взяло верх, и она, смирившись с прерванным обедом, продолжила разговор, когда Голубев скрылся за поворотом.

— Большой человек в Москве — это хорошо. Но объясните, почему такая спешка?

Смирнова несколько раз покрутила головой, точно силясь что-то сообразить, потом сделала страшные глаза и нагнулась к сидящей напротив даме, заговорив свистящим шепотом:

— Вы только не говорите никому… Я беременна! Он приехал и соблазнил меня. Московский мужчина, из министерства, вы понимаете… Грешна, не устояла. А теперь он хочет меня тут бросить и уехать к себе в Москву, как все мужики поступают. Но мы же не позволим ему это сделать! Я его знаете с каким трудом сюда притащила, он всю дорогу упирался! — В глазах просительницы блеснули слезы.

— Не позволим! — узнавшая страшную тайну московского чиновника сотрудница ЗАГСа, к тому же сама мать-одиночка, азартно потерла руки. — Сейчас мы его быстро прищучим, миленького. За что столько бед на твою голову! Так и быть, пиши скорее заявление!

Она пододвинула Маринке бумагу и ручку. Смирнова начала быстро писать.

— А расписаться нам когда можно? — подняла она вдруг голову.

— Я же сказала: в порядке очереди в конце октября.

— А побыстрее нельзя? А то у него там заграничная командировка ожидается, ищи его потом свищи по всему миру. А я же в положении, вы понимаете… Вдруг он сбежит? Как Нехристенко? Что мне тогда делать? — Маринка потерла рукой плоский живот.

— Ладно, — сдалась сотрудница и начала оживленно рыться в бумагах, — у вас особый случай, мы войдем в ваше положение. Надо же, а выглядит вполне серьезным, порядочным мужчиной! Как же легко обмануться в наши дни! Двадцать третье сентября вас устроит? Это через две с половиной недели… Раньше — точно никак! И так на нарушение пойдем…

— Конечно! — захлопала в ладоши Смирнова. — Ой, вы не представляете, как я вам благодарна. Я к вам завтра обязательно зайду, отблагодарю…

— Не стоит, что уж тут. — Дама кокетливо опустила накрашенные ресницы. — Мы же все женщины, понимаем…

Когда Голубев снова вошел в кабинет, для него уже был приготовлен лист бумаги и ручка.

— Садитесь и пишите под мою диктовку, Павел Иванович! И паспорт свой давайте сюда, чтоб не убежали, — брезгливо сказала сотрудница ЗАГСа и поджала губки.

— Но… — в последний раз попытался что-то возразить Голубев.

— Никаких «но»! — прикрикнула на него накрашенная дама. — Моя бы воля, я бы вас всех, мужиков, на необитаемый остров выслала! Пишите уж!

Через полчаса все было закончено. Обратно к райкому Смирнова летела как на крыльях. Какое счастье, все разрешилось! Держись теперь, Димка! Голубев, наоборот, шел медленно, сутулясь, и постоянно вытирал лицо платком.

— Павел Иванович! Смирнова! Вы где были? Мы тут уже все переволновались, уезжать пора, машина ждет, — встретил их Смелов. — Все в порядке?

— Да! — победно улыбнулась Маринка. Голубев махнул рукой и ничего не сказал.

У входа уже стояла «под парами» черная «Волга» с московскими номерами. Голубев, не прощаясь ни с кем, тяжело опустился на заднее сиденье.

— Ну, до встречи! — наклонившись, шепнула ему Смирнова и подмигнула. — Я очень рада, что мы обо всем договорились. Не забудьте, бракосочетание двадцать третьего в десять утра!

Павел Иванович буркнул что-то нечленораздельное, и дверь закрылась. Машина уехала в сторону Москвы.

— Ты что это задумала, девочка? — Смелов подошел к Маринке и взял ее за плечо. — Ты смотри не дури! Расскажи мне…

— А я и не дурю! — резко высвободилась Маринка. — Я просто выхожу замуж!

— Замуж? Когда? — Андрей Семенович остолбенел. — А как же… Но за кого?

— За Голубева! Бракосочетание двадцать третьего сентября! Так можете всем и рассказать. — Маринка тряхнула головой, победно посмотрела на притихшего Смелова и других коллег, подмигнула кому-то в пространство и быстро ушла прочь. Ее судьба в очередной раз была решена на крутом вираже.

 

Глава 7

БОЛЬШАЯ ПЕРЕМЕНА

На самом деле Павел Иванович Голубев вовсе не оказался скотиной, наоборот, он проявил себя чрезвычайно порядочно. Уже на следующий день он без предупреждения нанес Смирно-. вой вечерний визит домой как неофициальное лицо. Несмотря на поздний час, он был в белой рубашке с темным галстуком.

— Надеюсь, ваше вчерашнее внезапное решение не было глупым розыгрышем? — слегка заикаясь, поинтересовался он.

— Конечно нет!

— Тогда нам надо кое-что обсудить. Я серьезный и немолодой уже человек. Это мой первый брак, очень ответственное решение, большая перемена в жизни. Я пройду, если вы позволите?

— Да, простите, ради бога! Проходите, пожалуйста!

— У вас тут чистенько, аккуратно! — Голубев довольно потер руки. — Это мне по душе. Моя мама всегда была такой аккуратной!

— Чай, кофе? — спросила немножко оробевшая Маринка.

— От чашечки чая не откажусь, пожалуй. Вы тут одна живете?

— Да.

— Квартира частная?

Маринка кивнула. Ей было несколько неуютно оттого, что в ее гнездышке находился кто-то чужой.

— Я вчера слышал, вы уже состояли в браке. Почему вы расстались с мужем?

— Он оказался подлецом. — Смирнова помялась. — Оставил меня без всего имущества, с долгами. И исчез. Он издалека был. В общем, ошибка молодости. Предпочитаю не вспоминать об этом.

— Дети у вас были?

— Нет…

— Так-так. — Ответ, похоже, удовлетворил Павла Ивановича. — А как ваши родители отнесутся к нашему союзу?

— Нормально. Им все равно… То есть порадуются, конечно, — спохватилась Маринка.

— Хорошо. А как вы, Марина, дальше жизнь планируете, после бракосочетания?

— Не знаю еще! — Вопрос поставил ее в тупик. Честно признаться, она даже не задумывалась об этом.

— Я считаю так, — произнес Голубев тоном, не терпящим возражений, — так уж и быть, распишемся мы здесь, но потом немедленно уедем в Москву. В тот же день.

— А как же моя работа? У меня тут детишки, я преподаю… И райком! Как же наша программа?

— Все будет нормально. Без вас тут ничего не развалится.

Но ваш переезд в Москву — мое основное условие. И единственное.

— Мне надо это обдумать…

Мысли вихрем пронеслись в голове Маринки. Такого поворота событий она даже представить себе не могла. А как же школа, ее классы? Как она будет без любимого родного городка? Но тут же вспомнилось, с каким видом Димка показывал ей те фотографии в коттедже, ночью. Сволочь, он хочет жениться и мучить ее потом всю жизнь видом своего семейного счастья! Не выйдет.

— Нечего думать. Это ваш шанс, — назидательно произнес Голубев. — Что вы тут загнивать в провинции будете? Я понаблюдал: нет у вас ничего хорошего! Вы, Марина Васильевна, достойны гораздо лучшего, поверьте. А если уж очень соскучитесь по своему Петровскому, всегда можете сесть на автобус и приехать на пару дней. Я возражать не буду.

— Я согласна, — слабым голосом произнесла Смирнова. Она все же сомневалась, правильно ли она поступает.

— Вот и чудненько. А теперь идемте знакомиться с вашими родителями.

— Но… Так же нельзя. Я еще им ничего не говорила… Там мама и отчим, Николай, они будут волноваться… Сейчас не лучшее время…

— Ничего страшного, я их успокою. Да они и сами поймут, что у их дочери весьма выгодная партия. Идемте!

Ноги Маринку в родительский дом не несли, но она вынуждена была согласиться. Дверь открыла усталая после дневной смены мать — в грязном халате, с поварешкой и в бигудях. Из комнаты слышалась пьяная брань Николая.

— Дочь, привет! Ты чего это в поздний час? Случилось что?

— Мама, я пришла сказать тебе важную новость, — робко начала Маринка.

— То есть мы пришли… — Голубев вышел из темноты коридора на свет. — Здравствуйте!

— Здравствуйте! — Мать вытерла руки о полы халата и подозрительно уставилась на незнакомца. — А это кто еще с тобой?

— Мой жених, Павел Иванович Голубев, мама. А это моя мама, Лидия Ивановна. Познакомьтесь, пожалуйста, Павел Иванович.

— Кого там еще черти принесли? Если это ты, Кристька загулящая, сейчас буду тебя ремнем учить!

— Уйди, Николай! Это Марина. Нам надо поговорить.

— Боже, какие люди! — Однако отчим уже вывалился в коридор. Он был в несвежих семейных трусах. — Маринка, что это за лысого хрена ты сюда притащила на ночь глядя? Хахаль твой новый, что ли?

Голубев молчал, брезгливо обозревая жилище и его обитателей. Мать попыталась запихнуть Николая обратно в комнату, но не тут-то было. Он сопротивлялся как мог и громко матерился. В конце концов Лидия Ивановна находчиво выдала ему из сокровенных закромов бутылку водки.

— Только уйди, не мешайся!

— Ну вот, так-то лучше. — Николай сразу успокоился и мгновенно ушел в комнату. Скоро оттуда донеслось энергичное удовлетворенное почавкивание.

— Проходите! — Мать жестом пригласила гостей в кухню. — Ты что, дочь, предупредить не могла? Я тут кручусь…

— Ничего, мы на минутку. — Павел Иванович не сдвинулся с места. — Мы пришли сообщить вам о нашем предстоящем бракосочетании. Оно состоится двадцать третьего сентября…

— Боже… Так скоро! — Лидия Ивановна схватилась за голову. — Мариночка, это правда? Почему я ничего не знала?

— Все правда, мама. Извини, что раньше не сказала. Тут такие обстоятельства…

— Ой, а у нас же ничего не готово! Времени так мало! Что скажут люди? — запаниковала мать.

— Мама, никакой свадьбы не будет. Мы распишемся и сразу уедем в Москву. В тот же день.

— Как — в Москву? Зачем?

— Павел Иванович, мой жених, живет и работает в Москве. Я перееду жить к нему.

— Ой, дочь! — Лидия Ивановна недоверчиво переводила взгляд с Маринки на строгого мужчину в костюме, потом опять на Маринку и не знала, как относиться ко всему сказанному. — Ну, может, вы хоть чаю попьете, познакомимся поближе?

— Нет-нет, — решительно сказал Голубев и взял Маринку за локоть, — мне надо обратно в Москву ехать, поздно уже. Был очень рад знакомству.

— И я… — смущенно протянула мать. — Это так неожиданно все!

— Ну до свиданья! — Голубев повернулся к двери.

— Мама, не сердись, я тебе потом все объясню! — прошептала Маринка, чмокая в щеку недоумевающую мать.

Проводив Павла Ивановича на электричку, Маринка вернулась к матери — надо все-таки было ей хоть как-то объяснять сложившуюся ситуацию. С тяжелым сердцем она позвонила в дверь. Лидия Ивановна встретила ее форменной истерикой:

— Марина, что за глупые шутки! Я не понимаю… Вваливаться в дом на ночь глядя с каким-то незнакомым мужчиной, говорить о бракосочетании… Ты что, окончательно спятила?

— Нет, мама. Я действительно выхожу замуж.

— За кого? За какого-то лысого, старого козла? У тебя что, глаз нет? Он же поиграет и бросит тебя! Ты что о нем вообще знаешь? Тебе что, первого мужа, придурка, мало было?

— Мама, Павел Иванович — очень серьезный человек. И не сравнивай его, пожалуйста, с Алексеем. За Алексея я вообще выходить не хотела…

— Только не говори, что это я тебя заставила! Во всем всегда мать виновата! А ты подумала, что будет с нами, с твоей младшей сестрой? Она сейчас уже шляется вечерами неизвестно где! Как ты нам помогать будешь? Или думаешь — уехала и забыла?

— Мама, я не на Северный полюс уезжаю, а всего лишь в Москву. Туда электричкой или автобусом три часа. Я буду приезжать. Никто не собирается вас тут бросать, ты не думай!

— Ладно, а кем твой Голубев вообще работает?

— Он ответственный сотрудник Министерства образования. Мы с ним в райкоме познакомились.

— Ах, сотрудник министерства… Ну это еще куда ни шло. — Мать немного успокоилась. — Но почему такая спешка?

— Потому что для меня это шанс, мама, — повторила Маринка слова Павла Ивановича. — Что я тут — загниваю в школе, и все! А в Москве я смогу совсем по-другому устроиться. И вам помогать буду больше. Ведь твоя дочь достойна лучшей доли, чем быть одинокой провинциальной учительницей, разве нет?

Маринка нежно обняла мать. Та еще продолжала ворчать, но точка кипения была уже пройдена.

— Неужели тут у нас никого найти нельзя было? Обязательно надо в Москву ехать, в это гнездо разврата! Даже твой засранец Соловьев и тот из Москвы сбежал, а уж казалось бы… Ты хорошо подумала?

— Хорошо, мама!

— Тогда бог с тобой, делай что хочешь. — Лидия Ивановна обняла дочь. — Только вижу я, что не любишь ты его. Смотри, как бы больно потом снова не было.

— А разве обязательно любить, мама? — удивилась Маринка. — Раньше ты по-другому говорила. Это для меня выгодный брак, а чувства — они потом придут… Я очень уважаю Павла Ивановича как профессионала и как человека…

— Ну посмотрим, посмотрим… Только береги себя! — Мать неожиданно заплакала, провожая Маринку до дверей.

Дальше все было гладко и достаточно спокойно. Маринка торжествовала от того, как удачно сбывался ее план. Такого Димка и представить себе не может! Уже на следующий день она прогуливалась вечером неподалеку от коттеджа, предвкушая, как сообщит Соловьеву свои новости. А быть может, он сам раньше услышит, примчится… Но не случилось до бракосочетания никакой встречи.

«Ничего, все равно узнает, специально попрошу Кристинку, чтобы рассказала ему», — думала Маринка вслух, упаковывая вещи.

Надо же, одно импульсивное решение — и меняется вся жизнь. Маринка сразу подала заявления об уходе по собственному желанию и в райкоме, и в школе. Райком-то ладно, там устроили прощальную посиделку, поблагодарили Маринку за хорошую работу и отпустили с миром. Дамы, правда, поглядывали: не беременная ли, раз такая спешка с бракосочетанием. Но Смирнова была стройна и хороша, как обычно. Шушукались, что Маринку испортил квартирный вопрос: дескать, не сам Голубев, а его квартира в Москве и государственная должность прельстили молодую провинциалку. Но на это Маринка вообще никакого внимания не обращала — что ей до досужих сплетен, когда она уезжает через несколько дней, а все остальные остаются! Пусть болтают на здоровье! Один Смелов-старший все вздыхал, кругами ходил рядом с ней и как будто не мог смириться с новостями.

— Ну как же так? Зачем, Марина, ты это делаешь? Ты вообще понимаешь?.. Ты не пожалеешь?

— Все понимаю и ни за что не передумаю, у меня серьезные резоны к тому есть! — через силу смеялась она. — Борису привет передавайте. Может быть, увиделись бы с ним в Москве как-нибудь…

— Не знаю теперь. — Андрей Семенович скептически покачал головой.

В школе все было гораздо болезненнее. До слез жалко было оставлять детишек, к которым она уже успела привязаться, и любимое дело. На прощание с Маринкой пришли ребята из нескольких классов — все, у кого она успела за эти годы попреподавать. Особенно печалились первоклашки: только-только успели познакомиться с учительницей, и тут на тебе! Смирнова ощущала свою вину, но изменить уже ничего не могла: ее логика перевесила чувства! Пообещала, конечно, приезжать и заходить, но разве это утешение для детишек!

Но даже горечь прощания со школой Маринка перенесла стоически: ведь впереди была Москва! Что там будет? Да какая разница! Главное, чтобы подальше от этого предателя Димки с его проклятыми бабами.

Бракосочетание на этот раз прошло спокойно и быстро. Павел Иванович с двоими коллегами в строгих костюмах приехали к самому началу. Никаких долгих речей и затяжных церемоний. По просьбе Голубева в ЗАГСе присутствовали всего несколько человек: Лидия Ивановна с Кристинкой и Николаем и несколько их знакомых. Павел Иванович заранее привез Маринке в качестве подарка мамино свадебное платье и новые туфли. На удивление, все прошло. Кольца тоже оказались из фамильной коллекции: еще его родители в них бракосочетались!

Маринка стояла на красной дорожке и с ужасом вспоминала свою прошлую свадьбу. Боже, какая она была тогда дура! На этот раз она прекрасно выглядела, держалась с достоинством, старалась всем улыбаться и даже жарко поцеловала Голубева во влажные губы, чтобы ни у кого не возникло сомнений в искренности ее намерений. От девичьей фамилии она тоже решила отказаться. После бракосочетания посидели еще пару часов в городском кафе, выпили шампанского и разошлись с миром. Даже Николай на этот раз был притихшим и трезвым — таких странных свадеб видеть ему еще не доводилось.

После всех мероприятий абсолютно трезвый Голубев все на той же служебной «Волге» заехал к Маринке за вещами.

— И это все твои пожитки? — усмехнулся Голубев, глядя на два скромных чемодана у двери. — Ну и приданое!

Маринка слегка покраснела. Павел Иванович понес грузить чемоданы в машину, а она задержалась на несколько минут осмотреться еще раз — не забыла ли чего в спешке. Нет, все в порядке. По старинному обычаю перед выходом присела на диванчик в комнате. Только в этот момент она осознала, что решение ее уже бесповоротно, внизу в черной машине ее ждет немолодой законный муж, а в эту светлую, уютную квартирку, которую нашел в тяжелые для нее дни Борька, она не вернется уже никогда… Маринка заплакала. Отчего-то ей стало так же горько, как в день той, первой свадьбы, когда все сразу пошло наперекосяк и хотелось лишь одного — отменить все и начать этот день заново…

«Что за ерунда! — выругала себя Маринка. — Прекрати немедленно! У тебя же новая жизнь начинается!»

Стараясь поверить в это, она решительно вытерла слезы и, не оборачиваясь, вышла из квартиры. Уже завтра придет хозяйка и предложит ее пристанище кому-то другому… Все мосты к отступлению сожжены.

Внизу стояла машина с заведенным двигателем. Маринка уже сделала было шаг в ее сторону, как вдруг из-за поворота на велосипеде вылетел запыхавшийся Соловьев. Он остановился прямо между Смирновой и автомобилем. Сердце молодой жены упало в пятки. Она замерла на месте, уставившись на непрошеного гостя.

— Это что, правда? — заорал Димка, соскакивая с велосипеда. — Скажи, правда, да?

— Да, я же сказала тебе еще в прошлый раз: у меня будут новости для тебя. Я сегодня вышла замуж.

Была минутная пауза, Соловьев побелел и стиснул зубы:

— Ах ты так… Шлюха! Да пошла ты!

Он снова вскочил на велосипед, ударил по педалям и умчался, оставляя за собой клубы пыли.

— Марина, ты что там, заснула? — раздался из машины недовольный голос Голубева. — Скоро будет темнеть, а нам еще три часа ехать.

— Да-да, я уже иду. — Маринка поторопилась освободиться от своего сомнамбулического состояния.

— Это что там за камикадзе такой был на велосипеде? — озадаченно спросил Павел Иванович по дороге.

— Да так, один городской сумасшедший, — отвернувшись к окну, сухо ответила Маринка.

На этот раз молодая жена Марина Голубева решила приложить все усилия, чтобы ее второй брак по-настоящему состоялся. Последние события, связанные с Димкой, сделали свое дело: и Соловьева, и последние годы жизни ей теперь хотелось забыть как страшный сон. Даже более того, необходимо было доказать Димке, что она вполне может состояться как полноценная счастливая женщина и без него! Павел Иванович в данной ситуации был самой подходящей кандидатурой: это вам не дембель Лешка! Серьезный, обеспеченный москвич, работает в министерстве — блестящая партия для провинциальной разведенки!

Правда, уже первые дни Маринкиного пребывания в Москве основательно развеяли некоторые ее иллюзии, хотя и не лишили в целом оптимизма относительно перспектив их брака. Во-первых, московская квартира супруга, в которой теперь ей предстояло жить и вить семейное гнездышко, представляла собой две маленькие комнатки в панельном доме на окраине, заставленные чуть ли не довоенной мебелью и прочим старым хламом. Развернуться там точно было негде, в коридоре можно было пройти только боком.

— Это моя мама, знакомься! — первое, что сказал Павел Иванович, сделав широкий жест, когда они вошли в квартиру. — Мама — самый главный человек в моей жизни… Познакомься, мама, это Марина, моя жена. Очень порядочная и скромная девушка.

Маринка растерянно огляделась. Она помнила, что мать ее супруга не так давно скончалась. Наконец она увидела стоящий в гостиной на журнальном столике большой портрет дамы с тяжелым, строгим лицом, маленькими глазками и тонкими, поджатыми губами. На него-то и смотрел благоговейно Голубев во время своих монологов. Теперь ей стало понятно, на кого он похож, — вылитая дама с портрета! Рядом с портретом стоял скромный букетик засохших цветов.

— Мама всегда жива в моем сердце! — с пафосом произнес Павел Иванович и всхлипнул вдруг. — Жить без нее просто невыносимо! Мне казалось, что мир рухнул, когда она умерла: некому рубашки постирать, некому даже яичницу утром пожарить! Я тебя прошу: ты должна стремиться быть похожей на мою маму!

— Я постараюсь, — опустила глаза Маринка, внутренне давясь от хохота. Еще чего захотел дорогой муженек!

На фоне этого весьма запущенного жилища ее последняя квартира в Петровском казалась Маринке настоящим раем. Но ничего, решила она, при желании даже этот холостяцкий уголок можно привести в порядок! Трудности нас не пугают. К тому же квартира, как выяснилось теперь, находилась совсем даже не в центре города, а в далеком спальном районе. Но это молодую жену на первых порах вообще волновало мало.

Потом, в период ухаживания Павел Иванович несколько преувеличил свои должностные возможности. Да, он действительно трудился в Министерстве образования, но скромным клерком, поскольку для карьерного роста энтузиазма и силы духа у него не хватало. Так и сидел себе в уголке, как канцелярская крыса-долгожитель, дожидаясь надбавок за выслугу лет. Служебная черная «Волга», на которой Голубев молодецки приезжал в Петровское, была «машиной в разгоне» и частенько использовалась опытными сотрудниками министерства для личных нужд за скромное вознаграждение. Зарплата Павла Ивановича тоже была относительно невелика. К тому же супругом он оказался весьма прижимистым…

— Это понятно, что вдвоем прожить на мое небольшое жалованье будет непросто, — сказал он молодой жене в самый первый вечер, — так что ты, будь добра, осваивайся поскорее и устраивайся на работу. Если вдруг будет нужна помощь — скажешь. Но лучше, чтобы ты сама… Мое положение в министерстве обязывает… В общем, ты понимаешь.

Маринка действительно все понимала, к тому же без работы сидеть и не собиралась. Успехи, достигнутые на этом поприще в Петровском, ее вдохновляли.

В первую брачную ночь Голубева решила доказать супругу, а заодно и себе истинность своих чувств к нему. Ошибки первого брака не повторятся в новом союзе! Пока муж был в ванной, она распустила свои великолепные волосы и надела специально купленную по этому случаю втридорога импортную ночную сорочку. Расположившись на диване под красным торшером в соблазнительной позе, она с волнением ожидала появления Павла Ивановича. Маринка плохо себе представляла, что будет делать, но действовать решила активно. И хотя она испытала разочарование, граничащее с отвращением, когда наконец на пороге появился супруг, однако сразу попыталась в себе это чувство подавить. Павел Иванович был похож на холодец — такой же вязкий, дряблый, бесцветный. На нем были мешковатые пижамные штаны и расстегнутая на груди пижамная куртка.

— Ты чего это тут делаешь в таком виде? — Он уставился на Маринку с явным непониманием.

— Тебя жду! — Молодая жена зазывно провела рукой по бедру и попыталась улыбнуться.

— А-а-а, — протянул Голубев, озадаченно почесал лысеющий затылок и выключил свет. — Знаешь, мне завтра рано на работу, надо выспаться, сегодня день и без того был напряженный… Спокойной тебе ночи!

Он попытался улечься и повернуться к ней спиной, но Маринка, решившая проявить чудеса сексуальности, почерпнутые преимущественно из досужих рассказов более опытных коллег по работе и нескольких виденных ею откровенных сцен в фильмах, в покое его не оставила. Вероятно, она немного переусердствовала, поскольку через некоторое время Павел Иванович пулей выскочил из супружеской кровати, включил свет, отдышался и издалека с подозрением начал разглядывать молодую жену:

— Я думал, ты скромная, а ты… Да так же нельзя! Ты моя жена, а ведешь себя как уличная девка! Это разврат! Признавайся, где ты этому научилась? Кто тебя учил, а? Сколько их было?

— Но я только хотела тебя порадовать!

— Порадовать? Ты просто поразила меня в самое сердце! Прощайте, светлые мечты! Как хорошо, что с нами нет мамы! Она бы этого не пережила! — Голубев закатил глаза к небу. — Снимай немедленно этот ужас. Моя мама всегда спала в просторной пижаме. Я считал, что и моя жена…

Во время этой душераздирающей сцены Маринка покраснела до ушей. Про себя она кляла все на свете. Когда инцидент закончился ее переодеванием в какую-то жуткую, бесформенную хламиду и Павел Иванович наконец успокоенно захрапел рядом, она вздохнула едва ли не с радостью. Это был первый и последний раз в их совместной жизни, когда она проявляла сексуальную инициативу. Дальше она предоставила это право Голубеву, который оказался совсем даже не приставучим. Похоже, сексуальная жизнь его вообще не Сильно волновала.

Как бы то ни было, Маринка постепенно привыкала к своему новому быту, хотя первое время это давалось очень даже непросто. В один из дней после ухода Голубева на работу она решила немного прибраться в квартире, в которой, по ее мнению, царил жуткий бардак. Начать Маринка решила с коридора, заваленного разнообразной рухлядью. Там она обнаружила неработающую швейную машинку, сломанный старинный стол-книжку и еще целый ряд громоздких предметов, которые занимали много места, но были в хозяйстве абсолютно бесполезными. Молодая хозяйка горячо взялась за уборку. Целый день у нее ушел на то, чтобы вытащить тяжеленные предметы интерьера на лестничную клетку.

«Придет Павел, вместе спустим вниз — на помойку! — сама себе говорила она, таща к дверям тяжеленный стол. — Что там, кирпичи внутри, что ли?»

Когда все лишнее было вынесено из квартиры, Маринка просто руками всплеснула от ужаса: обои за всей этой рухлядью в коридоре явно не переклеивались уже много лет: они были ободраны и выцвели, слой пыли на полу был просто катастрофический. Именно так — с ведром и тряпкой — и застал ее вечером супруг.

— Ты что делаешь? — прошипел он, еще не успев войти. — Что это все значит?

— А что, не видно? — попробовала рассмеяться Маринка, но, увидев побелевшее от злости лицо супруга, испугалась. — Разве что-то не так? Я просто вынесла в коридор всю эту рухлядь…

— Не смей называть это рухлядью! — завизжал Павел Иванович и швырнул на пол свой портфель. — Это вещи моей мамы! Кто вообще разрешил тебе к ним прикасаться?

— Прости, я не знала… Но они же все старые и сломанные, весь проход загораживают, — попробовала объяснить Маринка, но он ее не слушал.

Потный, с горящими глазами, Голубев носился между коридором и лестничной клеткой, хватаясь за голову:

— Боже, что теперь будет? Если бы только мама это видела… Она бы не вынесла такого!

— Да успокойся ты! Если для тебя это все так важно, сейчас вернем все на место… Но нужно ли это делать? — спросила Маринка, все еще надеясь на здравый смысл супруга. — подумай… И вообще, при чем тут твоя покойная мама?

— Не смей говорить о маме! Это святое. А все вещи вернем, немедленно! Я помню, как мама строчила на машинке мои рубашки, а я бегал рядом и мешал ей работать! — заголосил Павел Иванович и в отчаянии схватился за край выставленной за дверь швейной машинки, но не смог ее даже сдвинуть с места.

— Подожди, я сейчас тебе помогу. — Маринка вздохнула, бросила тряпку и обреченно вышла на лестничную клетку.

Так и прошел весь вечер. Когда весь хлам вернулся на свои места, Голубев довольно выдохнул:

— Успел! Главное, что вовремя успел! Все самые дорогие моему сердцу вещи! Стол, под которым я играл совсем маленьким… Как только додуматься можно было? — Он сверкнул глазами в сторону подавленной жены. — Я не позволю! Чтобы никогда в жизни ты не притрагивалась к этим святыням, слышишь, никогда!..

— Да уж слышу…

Дело закончилось тем, что супруг целый вечер причитал над своими вновь обретенными сокровищами и пил корвалол. Измотанная Маринка зашивала его порванный во время перетаскивания мебели костюм и вновь ругала себя последними словами.

Больше никогда она не трогала ничего в этой квартире, только протирала влажной тряпкой открытые пространства и осторожно смахивала пыль. Да еще строила страшные рожи фотографии матушки Голубева, которая до сих пор оставалась единственной полноправной хозяйкой этой квартиры: кроме нее, никто больше не умел правильно жарить яичницу, стирать, убираться и любить Павла Ивановича.

Найденная работа, как это часто бывает, быстро отвлекла ее от неурядиц нового брака. Она устроилась во Дворец пионеров заниматься с малышами лепкой, чтением и рисованием. В школу с ее послужным провинциальным списком без опыта работы в Москве устроиться было невозможно.

Кроме того, буквально через месяц супружеской жизни ее поразила неожиданная новость: при всех, мягко скажем, не очень интенсивных занятиях сексом с Голубевым она умудрилась забеременеть! Маринка даже не помышляла о таком, тем более что в памяти у нее еще был свеж страшный рассказ Марии Яковлевны Сикорской о последствиях изнасилования. Счастью Маринки предела не было, несмотря на то что с первых дней она начала страдать токсикозом и еще целым букетом сопутствующих неприятностей. Ведь именно ребенок мог стать спасительной ниточкой в их непростых отношениях с супругом и смыслом всей ее новой жизни! Хоть бы девочка родилась, такая хорошенькая, маленькая! Наташкой бы назвали. Интересно, а жена Димки уже беременна?..

— Милый, танцуй! — поговорив с врачом и сдав необходимые анализы, объявила она радостную новость мужу. — У нас будет ребенок!

— Что? Когда? — Ужинавший Павел Иванович едва не поперхнулся и продолжительно закашлялся.

— В июне!

— Боже мой! Так скоро! — схватился за голову супруг. — Но что же мне делать? Это же такая нагрузка… Ты не сможешь работать. А у нас в министерстве такое происходит! Мы же втроем не проживем на мою зарплату…

— Не волнуйся, у меня будет пособие… Проживем!

Но Голубев был безутешен. Он ходил по квартире и тихо стонал от отчаяния. На дворе стоял восемьдесят шестой год, начались перемены, которых все так ждали, а кое-кто уже начал немного бояться — особенно это касалось государственных учреждений. Повсюду ползли слухи о грядущих сокращениях.

Девять месяцев беременности Маринка отходила с трудом, хотя работала чуть ли не до самого конца: Голубеву снизили-таки зарплату и со дня на день грозились уволить. Но Маринка целиком погрузилась в свои ощущения и перестала реагировать на любые раздражители, которые могли нарушить ее гармонию. Так, она совершенно перестала обращать внимание на мотавшие ей в первое время нервы претензии и упреки супруга, сравнения с любимой матушкой. От этого стало легче. Наверно, любая беременная женщина становится эгоисткой. Часами напролет Маринка разговаривала с малышом, слушала музыку, пела, гладя себя по животу. Мысленно называла ребеночка Наташкой. Все тяготы беременности она переносила стойко, мечтая о том дне, когда на свет появится ее малышка. О том, что будет дальше, она старалась не думать.

Роды протекали тяжело. Маринка была настолько слаба, что в какой-то момент врачи испугались, что потеряют и мать, и ребенка. Но кесарево сечение сделало свое дело: Голубеву с сыном спасли. Ребеночек родился маленький и очень слабый, еще несколько дней врачи не давали матери никаких гарантий. Маринка успела несколько минут подержать его в руках до того, как малыша унесли врачи. Он не кричал даже — тихо попискивал и, как ей казалось, не отрываясь смотрел на нее. После этого общения с малышом разочарование, которое в самое сердце поразило Маринку, когда ей сказали, что родился мальчик, сменилось беспричинным восторгом.

— Здравствуй, малыш! А я тебя Наташкой называла…

Потом выяснилось, что у ее мальчика огромные серые глаза — не такие бесцветные щелки, как у Павла Ивановича, и не черные Маринкины вишни. Это были как будто Димкины глаза — большие, глубокие, светлые! Как только Маринка заглянула в них, она сразу своим внутренним чувством поняла, что с ребенком все будет хорошо… И вообще, она обрадовалась ему так, как будто знала его уже сто лет!

В роддоме Маринку навещала специально приехавшая из Петровского мать — Голубев панически боялся больниц, рожениц и грудных детей и сидел дома, закрывшись — на все замки. Он переживал, понимая, что скоро в квартире его матушки появится новый жилец, который разрушит законсервированную на годы обстановку… Что тогда будет? Осмысление этого давалось Павлу Ивановичу очень непросто.

— Мам, скажи, а как там… Димка Соловьев, ну ты помнишь? — не удержалась Маринка и спросила-таки мать в ее самый первый приход.

— Дочь! Ты точно больная, — всплеснула руками Лидия Ивановна, — тут вся изрезанная, с катетером, ни есть, ни пить не можешь, а все про этого наглеца спрашиваешь! И чего он тебе сдался только, этот Соловьев!

— Мам, ну скажи, пожалуйста, он женился?

— Конечно, женился, давно уже, охламон. На Светке, учительнице из твоей бывшей школы. Жалко мне Светку, зачем ей такой придурок нужен? Она тоже в роддоме лежит, родит вот-вот…

— Да ты что! — вырвалось у Маринки.

— А что это ты вся побелела? Была ты ненормальная, дочь, такая и осталась! Тебе о ребенке надо думать, о том, что у тебя молока нет, о муже, в конце концов, а ты все про Димку! Не успокоишься никак… Все, женился твой Соловьев наконец, скоро станет отцом! Может, тогда остепенится… Хотя горбатого, говорят, одна могила исправит.

Маринке было зачем-то нужно это услышать. Наверно, затем, чтобы с удвоенной силой начать заботиться о своем слабеньком ребенке, которого назвали Ильей в честь дедушки Голубева, и пытаться строить семью, несмотря на все трудности.

Трудностей хватало! Еще не окрепшая после родов, Маринка вставала в пять утра и бежала через два квартала занимать очередь на молочную кухню, чтобы достать для сына заветные бутылочки с едой. Очереди на молочной кухне были страшные, несколько раз на ее глазах до драк доходило. Голубев пытался покупать что-то из продуктов в городе, но там тоже за всем съестным выстраивались очереди. С деньгами в семье становилось все хуже. А тут у Маринки еще вдруг ухудшилось здоровье: от летней жары ей становилось плохо, в глазах темнело. Она похудела за неделю на несколько килограммов. Однажды утром она упала в обморок прямо на молочной кухне.

— Ничего страшного, это от бессонных ночей, Илюшка не спит никак, плачет, — пыталась она объяснить мужчине, который довел ее до дома, когда она пришла в себя.

— Вам бы отдохнуть надо! Вы такая бледная, просто прозрачная вся!

— Не волнуйтесь! Я справлюсь…

— Вы не о себе должны сейчас думать — о ребенке! — Мужчина укоризненно посмотрел на нее. Маринке стало стыдно.

На следующий день после этого эпизода она, поразмышляв, приняла решение, что дольше в Москве ей с ребенком и в самом деле оставаться нельзя. Она чувствовала острую необходимость уехать на природу, побыть вдалеке от шумной столицы и все обдумать. К тому же придется серьезно заняться здоровьем — и своим, и Илюшкиным. Об этом она и заявила вернувшемуся с работы вечером Голубеву.

— Я думаю, мне стоит уехать в Петровское. Там можно снять комнату в настоящем деревенском домике на окраине. Буду на воздухе, немного приду в себя. Да и Илюшке там лучше будет. Он такой нервный здесь…

— Но разве мы можем себе сейчас это позволить? То есть я в принципе не против твоего отъезда. Но почему бы тебе не пожить, например, у твоей мамы?

— Ты же был у нас дома, — печально вздохнула Маринка, — видел. Я не могу привезти туда ребенка. К тому же там чересчур тесно…

— Пожалуй, ты права…

— А потом, там и прокормиться легче. Можно достать натуральное коровье молоко, не надо каждый день на этой проклятой кухне давиться. Тут же с ребенком даже погулять негде — до ближайшего парка на метро ехать надо! Илюшка такой слабенький… Ему нужен нормальный воздух! А если что — сестра моя в няньках посидит, да и вообще там знакомых много. Справлюсь как-нибудь.

— Ладно, — сдался Павел Иванович, — поезжай. Только я тебя сразу предупреждаю, что часто к тебе ездить не смогу. Ты же знаешь, у меня тут дел невпроворот…

— Все знаю, дорогой, не волнуйся! И не прошу тебя об этом, работай спокойно. — Маринка поцеловала мужа в щеку и пошла укладывать вещи. Наутро первой электричкой она с Илюшкой на руках уехала в Петровское.

Мать, увидев днем Маринку на пороге, сначала закатила ей истерику.

— Ты что это приехала? — подозрительно глядя на дочь с ребенком и чемоданом спросила она. — Тебя что, муж выгнал?

— Да нет, мама, я приехала сюда пожить на лето. Малыш плохо себя чувствует в Москве, очень слабенький.

— А, тогда ладно, — успокоилась мать. — Но ты имей в виду, что я в няньках не буду сидеть. Какая я еще бабушка? У меня дел по горло.

— Мама, я и не прошу тебя об этом. Только узнай, не сдается ли где комнатка на окраине, поближе к реке.

— Да там полно комнат! Жить стали хуже, вот и рады бабульки любую копейку заработать. Матвеевна на Вольной улице меня на днях спрашивала, нет ли жильцов подходящих. У нее чистенько, хорошо. Так и быть, посижу с Илюшкой пару часов, а ты давай-ка прямо сейчас ноги в руки и беги узнавать, что к чему.

— Спасибо, мамочка!

Маринка умчалась. Когда она быстро шла по знакомой дорожке в сторону реки, сердце у нее билось быстро и гулко. Было такое ощущение, что она наконец вернулась к себе самой. Такими родными были дальний лесок, невысокие домики, речная близость, что у нее защемило сердце. А главное — частью всего этого близкого и родного, без чего ее, Маринкину, жизнь нельзя даже представить, был Димка… Вдруг разом прошли обиды, которые грызли еще с прошлой осени. Как было бы здорово увидеть его, просто спросить, как у него дела. Интересно, какой он отец? Маринка улыбнулась. Она уже знала, что скоро они снова встретятся…

В тот же день Маринка с Илюшкой переехали к Матвеевне. Ее небольшой, аккуратный домик в три окна стоял совсем недалеко от реки, перед ним был небольшой огородик, а прямо за оградой начиналась большая поляна. Илюшке здесь точно будет хорошо!

Ей совершенно не хотелось ни с кем общаться, кроме сына. Она брала рано утром маленького на руки и шла к реке. Илюшка не плакал, но с удивлением таращился вокруг. Если б только знать, что он там видит своими голубыми глазками! Матвеевна по своей инициативе приносила для него с рынка парное молоко. И за какую-то неделю малыш заметно посвежел, поправился, стал спокойнее спать ночами. Совсем по-другому зажила и Маринка — ее успокаивали природа, река и близость маленького, безумно любимого существа, сына, которого она ни на минуту не спускала с рук.

Однажды в выходной Маринка не спеша шла по городской улице в магазин. Илюшка мирно спал в коляске. Вдруг сзади ее кто-то тихо окликнул. Она обернулась. Прямо за ней чинно шла супружеская пара, тоже с детской коляской. В высоком, стройном мужчине она узнала того, о ком столько думала в последнее время.

— Димка! — только и смогла сказать Маринка.

— Здравствуй! — Димкины глаза потемнели и увлажнились.

— Ну как ты? Кто там у тебя? — Маринка сделала шаг по направлению к его коляске.

— Ну я и болван! — вдруг сказал Димка в своей обычной нагловатой манере. Так он вел себя, когда очень смущался. — Я же вас не познакомил! Светка, это Марина Смирнова… Или ты теперь не Смирнова?

— Та самая Марина?.. Много слышала. — Светка загадочно улыбнулась.

— Марина, это Света. Впрочем, заочно вы знакомы.

— Как это? — удивилась Димкина жена.

— Очень просто. При случае расскажу.

Тут разбуженный разговором Илюшка проснулся и громко заявил о своем существовании. Маринка взяла его из коляски на руки:

— А вот и мы!

— Какой хорошенький! — подскочила сразу Светка. — Мусипулечка просто!

— А на кого это он похож? — с подозрением спросил Димка, приглядываясь к младенцу. — Уж точно не на тебя. Такой светленький! Наверно, на твоего московского мужа, да?

Илюшка мгновенно перестал плакать и внимательно посмотрел на Димку. Потом улыбнулся и протянул к нему ручонки.

— Вот уж нет, еще этого не хватало! — отпрянул тот и спрятался за жену.

— Дима, как тебе не стыдно так говорить! — сказала ему строго Света. — Это же всего лишь ребенок!

— На кого же ты и вправду у меня похож, сыночек? — отозвалась Маринка, всеми силами пытаясь отвлечь малыша от пристального созерцания Димки. — А вашу крохотулечку можно посмотреть?

— Конечно! — разулыбалась Светка и приподняла полог коляски. Там лежало маленькое существо в розовых пеленках.

— Ой, девочка, лапочка! — восторженно выдохнула Маринка. — А как зовут?

— Ленка! — гордо заявил Соловьев. — Моя точная копия, между прочим.

— Ну здесь наши мнения немного расходятся. — Светка хитро подмигнула Маринке. — Этот замечательный отец даже роды проспал, но это сейчас не важно.

Тут Илюшка снова зашевелился и начал улыбаться Ленке во всю ширину большого беззубого рта. Маринка немедленно разулыбалась вместе с ним:

— Ты мое солнышко! Красивую девочку увидел, да? Это почти твоя сестричка…

— Лучше бы он никогда не видел красивых девочек! — неожиданно мрачно заявил Димка. — Светка, нам домой пора. А то Ленка проголодается, опять орать будет. И так голова болит. Поехали!

— Марина, мне было очень приятно с вами познакомиться. Я много слышала о вас от Смелова из райкома, как вы с детьми работали. Может быть, мы как-нибудь увидимся?

— Непременно! Я тоже была бы рада. Заходите!

— А ты разве не на выходные из Москвы приехала? — удивленно спросил Соловьев. — Ты вообще где живешь?

— На Вольной, у Матвеевны. В Москве сейчас жарко, душно, Илюшке там было плохо. Вот и приехала на лето.

— Ладно. Значит, еще обязательно увидимся!

Димка обернулся и вдруг улыбнулся на прощанье. Ветер растрепал его волосы. Совсем как в детстве! У Маринки снова земля поплыла под ногами, как будто она окунулась в глубокие омуты родных серо-голубых глаз. Она покрепче прижала к груди Илью, отвернулась, стараясь не выдать нахлынувших чувств.

На следующий день, как обычно, Маринка сидела в излюбленном укромном местечке на поляне у реки. Здесь ее никто не беспокоил, и она скинула одежду, просто загорала, подставляя усталое тело горячим лучам. Илюшка мирно спал под деревом в коляске, занавешенной от яркого солнышка. Молодая женщина откинула голову и смотрела на бегущую речную воду, отражающиеся в ней облака. Не хотелось ни о чем думать, только целиком отдаться этому мгновению. Природа как будто забирала себе все печали, растворяла их в светлом просторе своей благодати. Вдруг рядом что-то заскрипело, зашуршало, и на поляне появился Димка Соловьев с детской коляской. Он был в коротких шортах и белой футболке, на носу красовались солнцезащитные очки.

— Привет! — помахал он рукой, оставил коляску и подошел к Маринке. — Так и думал, что ты здесь сидишь. Где же еще?

Обомлевшая от неожиданности, Маринка начала торопливо набрасывать на плечи кофточку.

— Димка, ты! Нельзя же так людей пугать! — прошептала она.

— Да ладно тебе! Что я, баб, что ли, в жизни не видел? Вот удивила! Сиди загорай! Я и не смотрю вовсе. — Димка сел поодаль и демонстративно отвернулся от Маринки.

— Ты бы хоть коляску с солнца убрал, а то малышка проснется, беспокоиться будет! — сказала Маринка.

— Ты считаешь? — Димка пружинисто поднялся и откатил коляску в тень. — Слава богу, спит моя дочь. Можно расслабиться.

Он вытащил из кармана пачку сигарет и затянулся:

— Будешь?

— Нет. Ты бы тоже не курил, а то дети рядом…

— Дети, дети… Кругом только дети, никакой личной жизни! Надоело! — проворчал Соловьев, но сигарету потушил и сел поближе.

Несколько минут они молчали, глядя в разные стороны.

— Я все думал, — неожиданно вдруг начал он, — какая ты приедешь? Будут у тебя косы или такая корзинка на голове, как в школе? А ты постриглась…

— Да, чуть-чуть… Много волос во время беременности потеряла, тяжело мне было. Вот и укоротила немного. А что это ты в разгар рабочего дня с коляской гуляешь? — резко сменила тему Маринка. — Сегодня же понедельник, все нормальные люди работают.

— А кто тут нормальный, — подал голос Димка, — я, что ли? — Маринка изумленно на него посмотрела и собралась что-то сказать, но он не дал ей этого сделать. — Не напрягайся, я пошутил. Просто я такой… веселый человек по жизни. На самом деле, в нашей семье работает Светка, у нее это лучше получается. А я занимаюсь домашним хозяйством.

— Но сейчас же лето, занятий в школе нет! Где же она работает?

— Ну не только же в школе работать можно! Она на базе приемщицей летом подрабатывает. У нее там знакомые. Помнишь, фильм такой был «Усатый нянь», это про меня, только усы у меня не растут. Вот занимаюсь Ленкой.

— А живете вы со Светланой где, по-прежнему в коттедже?

— Нет, куда там! Это почти детективная история! — нехорошо рассмеялся Димка. — У меня же прошлой осенью бабка умерла…

— Да ты что! — всплеснула руками Маринка. — Я даже не знала. Почему мне не сказали? Я бы обязательно приехала…

— А ты что, мне свой московский адрес оставила и звонить просила? — ухмыльнулся Соловьев. Маринка густо покраснела.

— И что же?

— А вот что. Приехал отец, продал дом. Нечего, говорит, всяким лоботрясам, которые мое имя позорят, мое честно нажитое имущество портить. И уехал обратно в Штаты. А жена моя уже беременная была. Что делать, мы к Светкиной матери переехали. Там и живем — впятером в двухкомнатной квартире. Весело! Если к осени денег немного скопим — снимать будем. В очередь на жилье встали. Пока откладывать ничего не получается, все на ребенка уходит…

— Знакомая история…

— А ты что, счастлива с твоим этим… — Димка скорчил страшную рожу. — Старпером министерским?

— Димка! — Голубева строго на него посмотрела. — Во-первых, Павел Иванович и не старпер вовсе, ему всего сорок два. Мужчина в расцвете сил!

— Да уж! — Соловьев кивнул в сторону коляски. — По нему это заметно. Где ты только отыскала такого?

— А во-вторых, ты не должен так про него! Он очень хороший человек. И меня любит. Не то, что некоторые! — Маринка вдруг всхлипнула и отвернулась.

— Да ладно, чего ты! Нервная какая, а еще москвичка! Не закаляет тебя жизнь, я гляжу. — Димка придвинулся и обнял Маринку за плечи, от чего она только сильнее стала всхлипывать. — Ну прости, пожалуйста. Дурак я ненормальный, сам не понимаю, что говорю. Павел Иванович очень хороший и молодой красавец, мустанг просто, только ты не реви!

В этот момент раздался громкий писк из Маринкиной коляски. И тут же ему басовито завторил голосок Димкиной дочери.

— Ну вот, даже дети от твоих слов разрыдались, не то что я. Мне-то что, я привычная, кроме слез, что от тебя еще видела? — грустно сказала Маринка и, украдкой смахивая слезы, пошла к коляскам. Димка по-прежнему сидел на месте, глядя на реку.

Маринка взяла на руки Илюшку, потом Ленку и, напевая им что-то негромко и укачивая, медленно пошла с обоими по полянке. Дети мгновенно успокоились.

— Ну ты даешь! — восхищенно глядя на нее, сказал Димка. — Просто мадонна с младенцами! Жаль, что я не Микеланджело! А то нарисовал бы…

…Так начался следующий, относительно счастливый и спокойный период Маринкиной жизни. С утра они с Димкой встречались на заветной полянке и проводили там целый день. Вместе кормили, баюкали, переодевали детей. Если шел дождик, Соловьев приезжал в дом к Матвеевне, и они с Маринкой занимались детьми там. Иногда Димка оставлял свою Ленку у подруги, а сам шел в магазин, чтобы купить для детишек что-то необходимое. Скидывались на общие нужды обычно пополам. Маринка, зная Димкино незавидное финансовое положение, еще и помочь ему пыталась, жалела его, надеялась, что еще выправятся каким-то чудом у него дела. Но день бежал за днем, а чудес не происходило.

Несколько раз в неделю, когда все новые родственники Соловьева были на работе, Маринка с Илюшкой приезжали в гости к Димке. В квартире его тещи была горячая вода, и можно было спокойно искупать детей. Вместе ездили они в детскую поликлинику делать прививки. Светка просто нарадоваться на такую дружбу своего бестолкового мужа не могла: Ленка теперь была всегда спокойная, ухоженная, улыбалась и неуклонно прибавляла в весе. Маринка стала самым желанным гостем в ее доме.

Единственный, кто не одобрял Маринкиного странного сближения с Димкой, была Лидия Ивановна, которая сразу почуяла неладное в этой дружбе и постоянно доставала дочь расспросами:

— Маринка, что ты делаешь? Люди все видят. Вы же ни на минуту не расстаетесь. Скажи, ты снова за старое? Вы любовники, да?

— Нет, не любовники. Просто мы вместе занимаемся детьми.

— Уж мне-то не рассказывай! Я помню, как вы еще в седьмом классе математикой вместе занимались! Ну зачем тебе это надо? Ладно, был бы мужик. А то полная бестолочь! Светку тебе не жалко?

— А с ней у нас очень хорошие отношения.

— Ничего не понимаю! Но ты точно доиграешься! — предсказывала мать.

В начале августа в Петровское с намерением забрать жену и сына обратно в Москву приехал Голубев. Видимо, его тоже грызли необъяснимые предчувствия. А может, беспокойная Маринкина мать настучала…

— Какая-то неправильная ситуация получается, — ворчал Павел Иванович. — У нас благоустроенная квартира в Москве, а ты торчишь тут в непонятной халупе, все удобства на улице. Она же не приспособлена для ребенка! А врачебная помощь? Тут же настоящая деревня! К тому же жара в Москве спала, можно возвращаться…

— Дорогой, — Маринка была спокойна и тверда как кремень, — спроси кого угодно, любого детского врача. Ребенку нужен свежий воздух и здоровое питание. Тут я вполне могу все это обеспечить. В местной поликлинике у меня все знакомые, так что в любое время могу консультироваться. В Москве же такого нет…

— Ты уверена в том, что тебе тут лучше? — исчерпав аргументы, обреченно спросил Голубев.

— Да, я убеждена в этом. Да ты посмотри на своего сына, на меня! Все гораздо лучше, чем было! Мы останемся до конца сентября… Пока хорошая погода, надо пользоваться моментом.

Так и уехал Павел Иванович в Москву один. Маринка с тяжелым сердцем вернулась к нему не в конце сентября, как планировала, а только в ноябре, когда выпал снег и тянуть с отъездом дальше уже было просто нельзя.

В Москве все снова стало обыденным и серым. Потянулись скучные, одинаковые дни. Большой город нервировал Маринку, вызывал состояние страха и подавленности. Илюшка снова стал беспокойным, плохо спал и все время болел. Несколько раз в неделю Маринка моталась с ним по врачам, которые выписывали какие-то капли, микстуры, но все было бесполезно. Простуды, аллергии, расстройства у ребенка продолжались.

Голубев был тоже угрюм и нервен. Его дела шли все хуже, его таки уволили из министерства, и теперь он находился в постоянном поиске случайных заработков. С Маринкой они почти не общались. Когда он возвращался домой поздно вечером, она частенько уже спала рядом с сыном, полностью вымотавшись за день и предыдущую бессонную ночь. Она несильно страдала от недостатка общения с мужем: к этому времени Павел Иванович начал ее отчаянно раздражать, хотя она стоически пыталась держаться и не показывать этого.

Вскоре дошло до первых серьезных конфликтов. Голубев настаивал на том, чтобы они отдали малыша в ясли.

— Тебе надо идти работать! Мы не выдержим! Я не смогу вас обеспечить!

— Ты только о деньгах думаешь! Я не отдам ребенка в ясли. Только через мой труп! — кричала Маринка, прижимая к груди испуганного сына. Такие разговоры мгновенно выводили ее из себя.

— Все дети ходят в ясли — и это нормально. Наш что, особенный?

— Особенный, представь себе! Он дома-то беспрестанно болеет, а что будет в яслях? Тебе вообще что важнее, какие-то деньги или твой сын?

Голубев потел и сдавался. Маринка хлопала дверью и уходила в спальню. И такие стычки повторялись каждую неделю.

По весне навестить Маринку приехала мать и привезла много разных новостей.

— Ты не представляешь, дочь! — говорила она, вытирая слезы большим носовым платком. — Николай спивается совсем. Что делать — не знаю. Третью неделю из дома не выходит, горькую пьет. А ведь не мальчик уже, здоровье-то шалит. Что делать?

— Ох, говорила я тебе, мама! Нечего его было распускать и баловать! Сама виновата.

— Но я же люблю его, он меня моложе… А вдруг уйдет? Что мне с ним делать, Маринка?

— Уйдет — туда ему и дорога! А что делать с ним, я не знаю… Лечить, наверно, надо, если еще не поздно. — У Маринки не было никаких представлений о том, что делают в таких запущенных случаях с алкоголиками.

— А ты думаешь, я сложа руки сидела! Да я в нашем диспансере всех напрягала! Чего только не делали — не помогает! А ехать на лечение он категорически не хочет. И правильно, что он, хроник какой? — Мать помолчала и заговорила умоляющим почти голосом: — Дочка, я знаю, что надо…

— Что, мама? — Маринка уже примерно представляла дальнейшее развитие событий.

— Надо его закодировать! Такая новая методика есть… После этого вообще не пьют, трезвенниками делаются. К нам в выходные врач-экстрасенс из Москвы приезжает, собирает людей в ДК и кодирует.

— Ну закодируйте! — Маринка всегда скептически относилась ко всем экстрасенсам, но понимала: мать не переубедить.

— В этом и проблема, — помяла платок мать. — Денег у меня на это дело нету. Ты же знаешь, Николай не работает, Кристька учится и хвостом крутит, кормить-одевать всех надо… А тут он учудил…

— Что еще?

— Ну продал Николай телевизор наш цветной и весь хрусталь вынес из квартиры…

— Да гони ты его, мама, в шею, — не выдержала Маринка. — Я тебе уже давно говорила. Это же просто сволочь!

— Не смей так о нем! Он твой отчим, он Кристинке отец!

Маринка встала из-за стола и налила себе чай, чтобы успокоиться. Спорить с матерью было бессмысленно. Лидия Ивановна сидела с обиженным видом и громко хлюпала носом. Пришлось подавить все сильнее накапливающееся раздражение. Она подошла к матери и взяла ее за плечи:

— Что я могу сделать для тебя, мама?

— Дочь, помоги! — сразу воодушевилась Лидия Ивановна. — Нужны деньги, чтобы Николая закодировать. Потом все будет хорошо. Он пойдет работать, и мы тебе все отдадим.

— Сколько? — Маринка вздохнула и пошла к своему тайнику в старой швейной машинке, куда складывала мелкие деньги на одежки к лету Илюшке и себе.

— Да сколько дашь! Вы же тут в Москве, вам проще, чем нам, в провинции.

— Держи, мама. — Голубева, не пересчитывая, отдала ей все деньги. — Только не покупай ничего Николаю, я тебя очень прошу!

— Вот спасибо, дочь! — обрадовалась Лидия Ивановна, заворачивая деньги в платок. — Выручила меня.

В спальне заплакал Илюшка. Маринка вышла и вернулась, держа его на руках.

— А что это он у тебя такой худенький, дочь? Плохо кормишь, наверно?

— Мама, перестань!

— Ладно, не обижайся. А у Соловьева-то твоего такое происходит! Бедный Лев Дмитриевич! За что все это на его голову сыплется?

— Что еще? — У Маринки сердце в пятки ушло. — Что-то с Димкой? Или с Ленкой?

— С охламоном-то этим что будет! Ему море по колено. Все нормально у твоего Димки. Гуляет по-черному, девок по всей округе портит. Хоть и больной, а все туда же!

— Мама, почему больной?

— Весь город знает, что он с головой не дружит, только тебя жизнь ничему не учит! Как околдованная! — вскипятилась мать.

— Ладно, проехали. Так что случилось?

— Светка, бедная, на двух работах разрывается, а он, скотина, катается на лыжах, отдыхает и, представь себе, поет в городском хоре!

— Это Димка-то поет? — Маринка не удержалась и прыснула.

— Тебе все хиханьки! И сестрица Димкина тоже тот еще фокус выкинула… Вот семейка!

— Наташка?

— Она самая. Как Лев Дмитрич все это пережил? Я как мать его так понимаю! Бедный человек. Все сделал для своих детей, а они его так…

— Мама, говори скорее, что с Наташкой? — ] воскликнула Маринка взволнованно.

— «Что», «что»! У нее же все было хорошо: отличница, последний курс, отправляют за границу на работу. Постарался отец-то для дочери. Уже почти все документы оформлены были… И тут во время медкомиссии выясняется, что она беременна! Такой позор отцу! Какая уж тут заграница! Отец, умный человек, сразу ей сказал: делай аборт, попробуем все уладить. А она уперлась — не буду, и точка!

— Может, и правильно сделала? — задумчиво сказала потрясенная новостями Маринка.

— Ты точно не в себе, девка! Я тебе всегда говорила, ты ненормальная, вся в отца, он тоже психованный был! — торжественно произнесла мать. — Ну так слушай дальше. Эта вертихвостка не только насчет аборта отца ослушалась, но и замуж против его воли вышла, представляешь! За какого-то ханурика, рыночника! Ни жилья у него, ни денег! Мотается туда-сюда. Это она-то, красавица, которая с будущими дипломатами училась, могла себе даже принца испанского захомутать. Ужас какой!

— Мам, а где они с ним живут?

— Лев Дмитрич, благородная душа, оставил им квартиру в Москве. Наташка все-таки его любимица была. Там и живут. А рожать ей уже летом…

Осчастливленная Лидия Ивановна, рассказав еще какие-то местные новости, торжественно отбыла в Петровское. А Маринка не спала всю ночь — сидела в задумчивости у кроватки Илюшки. Павел Иванович безмятежно храпел в соседней комнате. Как же быстро летит время! У ее маленькой Наташки-первоклашки будет ребенок! А кажется, что она сама еще настоящий ребенок в белых кудряшках… Все в памяти, до мелочей. Даже те варежки, которые она когда-то Наташке подарила. Впрочем, сколько лет они уже не виделись? Наверно, лет пять… Девочка должна была сильно измениться за это время, повзрослеть! Как она сейчас? Мать права, Наташка своими руками сломала карьеру, к которой так стремилась. Как Димка. Что она обрела взамен? И стоят ли мужчины того, чтобы ради них так круто разворачивать жизнь?

 

Глава 8

СУДЬБЕ ВОПРЕКИ

Как только наступили первые теплые деньки в середине апреля, Маринка снова засобиралась в Петровское. В этот раз она попросила мать заранее договориться с Матвеевной, чтобы та сдала ей с Илюшкой комнату на все лето. Как только был получен ответ, что старушка не возражает, Маринка поставила Павла Ивановича перед фактом своего отъезда на все лето. Тому ничего не оставалось, кроме как согласиться.

В Петровском уже была настоящая весна. Снег сошел практически везде, сквозь черную землю пробивалась первая травка. Настроение у Маринки мгновенно стало просветленно-романтическим. Всегда весной ей хотелось каких-то новых, ослепительных перемен, душа щемила как у семиклассницы. Казалось, что именно сейчас вдруг случится что-то такое, что переменит всю ее прошлую жизнь, закружит, унесет могучим потоком — даже тени не останется. Отчего-то хотелось до конца отдаться этому чувству.

В первый же день своего пребывания Маринка не удержалась, подхватила на руки сына и отправилась к дому, где жили Димка с женой. Светка увидела ее, гуляющую, с балкона, радостно замахала рукой:

— Маринка! Маринка! Как здорово, что ты приехала! Поднимайся к нам, скорее! У меня Ленка прихворнула, но это незаразное.

Голубева улыбнулась и поднялась. Она знала, что зря это делает, но очень уж ей хотелось увидеть Димку. Однако оказалось, что того нет, а у Ленки приключилось легкое расстройство желудка после ясельной еды. Светка сидит с ней дома и уже на стенку лезет от скуки.

— Ты не представляешь, что тут у нас происходит, — с ходу стала рассказывать Светка после поцелуев и обоюдных восхищений малышами. — После твоего отъезда муж мой как с цепи сорвался! Он же ненормальный просто! И главное — летом я нарадоваться не могла: такой заботливый стал, всегда с ребенком, всегда Ленка ухоженная! А сейчас все по новой: пьет, гуляет, дома не ночует. Ума не приложу, что делать. Помогай, Маринка! Ты одна с ним справляешься!

— Мерзавец какой! — совершенно искренне сказала Маринка. — Пусть только попадется мне на глаза! Я ему задам как следует!

Они посидели еще часок, но Димка так и не появился. Илюшка капризничал — он проголодался и хотел спать. Маринка засобиралась домой.

И тут раздался сильный удар во входную дверь, как будто кто-то распахнул ее ногой, из прихожей долетел шум, пьяные выкрики.

— Это Митя! — побледнела сразу Светка, бросаясь в прихожую. — Он снова пьяный!

— Где тебя носило, козел? Надо же было так нажраться! У тебя ребенок дома, ты забыл? Тебе же пить нельзя, помрешь! Стыд какой! — услышала Маринка громкий шепот Димкиной жены и какую-то возню.

— А нам все равно! А нам все равно! — заголосил Соловьев. — Смерть не так уж страшна по сравнению с жизнью, и вообще, лучше ужасный конец, чем ужас без конца! Глаза бы мои на тебя не глядели! Уйди с дороги.

— Заткнись, нахал! Не позорь меня при людях. К нам Марина пришла.

— Марина? — Голос Димки как-то сразу стал трезвее и тише. — Какая Марина?!

— Да куда же ты в таком виде!

Вероятно, она пыталась удержать его, но было уже поздно. На всех парах Соловьев ввалился в гостиную и упал перед Маринкой на колени. У него было небритое, помятое лицо, на котором узнаваемыми были только большие серые глаза…

— Моя принцесса приехала! Почему же ты раньше не сказала? Я бы… — Он попытался обнять ее за ноги. Маринка увернулась, взяла на руки ребенка и быстро встала с дивана, с опаской глядя на Светку. На той лица не было.

— Митя, ну что ты несешь? Мариночка, прости его. Он, когда пьяный, ко всем бабам пристает.

— А вот и не ко всем! — Димка попытался встать с пола, но вместо этого с шумом растянулся. — К тебе никогда не пристаю. И вообще, я тебе еще расскажу, как в ту ночь тебя Маринка выбрала, жизнь молодую мне сломала! Я тебе все расскажу! Какая ты все-таки жестокая, Смирнова!

— Не слушай его! — зашептала покрасневшая до кончиков волос Светка. — Это у него пьяный бред. Проспится — я ему врежу как следует.

— Ах, Маринка! Ах, Маринка! Жизнь мелькнула невидимкой, — фальшиво затянул Соловьев какую-то песню.

Под это дело хором громко заплакали Ленка с Илюшкой.

— Свет, я пойду. Нет сил глядеть на все это. И ребенок заходится…

— Прости, Маринка, он вообще-то ничего, это он только когда пьяный такой… Не обижайся на него, ладно?

— Это ты не обижайся! — Маринка пронзительно взглянула на Светку. — И меня зови, если что, не стесняйся!

— Ладно! У нас же не всегда так… Он нас с Ленкой любит. Маринка торопливо вышла в коридор, прижимая к груди орущего во все горло Илью. Еще целый час ребенок не мог успокоиться. От Маринкиного легкого, праздничного настроения и следа не осталось. С тяжелым сердцем она решила не искушать больше судьбу — ведь все уже сложилось и в ее непутевой жизни, и в Димкиной.

— Малыш, у меня есть ты, — обратилась она дома к сидящему с погремушкой в кроватке Илье. Тот на нее внимательно посмотрел и отложил игрушку. — меня есть твой папа. У меня же все хорошо. Живем себе. И у дяди Димы тоже все есть: хорошая жена и маленькая дочь Леночка. Значит, у всех все хорошо. И разрушать ничего не надо…

— Угу, — отозвался вдруг Илья и разулыбался. У него была удивительная особенность — улыбаться не только подвижным ртом, из которого торчали уже крупные белые зубы, но и лучисто-серыми глазами, которые так и не потемнели, как все вокруг предсказывали.

— Ладно, играй. — Маринке от этой слишком знакомой улыбки стало не по себе. Она потрепала сына по белесым кудряшкам и отошла к окну.

Больше она не предпринимала попыток увидеть Димку, подумывала даже уехать от греха подальше обратно в Москву, сославшись на плохую погоду. Ночами перед ней стояло блаженное, пьяное Димкино лицо, когда он говорил про принцессу… Бред!

Но однажды в мае Соловьев без всяких приглашений объявился сам. Он принес Маринке огромный букет лесных ландышей.

— Привет! Это тебе, сам в лесу нарвал. — Он неловко протянул цветы. Маринка молчала, разглядывая старого друга из-под опущенных ресниц. Он выглядел совсем иначе — гладко выбритый, в чистом свитере. Только неестественная бледность лица отливала синевой. — А я тебя на поляне искал, у реки… Думал, куда ты делась?

— Холодно еще на поляне, — отрезала Маринка. — Зачем ты пришел?

— Тебя увидеть. Мне Светка все рассказала… Ты прости, я в тот день ничего не соображал. И сейчас еще нездорово выгляжу, но я исправлюсь. Лето скоро…

— Зачем ты пьешь?

— А зачем люди пьют? Чтобы забыться… Вот выпьешь — и все сразу так хорошо, легко, спокойно. Никаких проблем.

— Не надо, Димка. Это самообман. И слабость.

— Нет. — Соловьев язвительно покачал головой. — Самообман — это все остальное. А человек по природе своей слаб…

— Ты хоть Светку не обижай. Любит она тебя.

— А я ее нет, и что? — безапелляционно заявил Димка. — Ты разве не помнишь, как все было? Ты все с самого начала знала и не остановила меня!

— Димка! Как ты… Впрочем, ладно. Что было — отболело. Расскажи лучше, ты вообще работаешь?

Димка самодовольно усмехнулся:

— Я свободный художник. Или тунеядец, как тебе больше нравится. Когда хочу — работаю, не хочу — не работаю. Слышь, а дай сына подержать!

— Лучше не надо. Он не идет на руки к мужчинам… Сейчас орать будет — не успокоим до вечера.

— Посмотрим!

Димка нагнулся и легко поднял из манежа Илюшку. Тот мгновенно радостно разулыбался и обнял Димку за шею, подергал за ухо.

— Чудеса! А к Голубеву не идет на руки, капризничает…

— Не видела ты настоящих чудес, Маринка! — вздохнул Соловьев. — А к Голубеву я бы тоже не пошел, орал бы как резаный, правда, Илья?

Ребенок рассмеялся и начал молотить Димку ручонками по щекам.

— Посильнее, посильнее, братец! — приговаривал Соловьев, не пытаясь даже увернуться. — Меня еще не так надо! А он говорит у тебя что-нибудь? Ленка-то лопочет целый день…

— Девочки всегда раньше развиваются, — вздохнула Маринка. — Илья у меня только «мама» говорит иногда, и все.

— Ничего, герой! Скоро будешь говорить как профессор, не остановишь! — успокоил Димка, обращаясь к ребенку. — А ну-ка, парень, скажи быстро: Ди-ма.

Малыш снова расхохотался и пустил Соловьеву слюни на свитер.

— Давай его мне, он сейчас еще плеваться в тебя будет! — забеспокоилась Маринка.

— Что, в первый раз, думаешь, в меня плюют? Ерунда. Илюха, проплюйся хорошенько и скажи: Ди-ма.

— Ми-ма, — вдруг раздалось в ответ звонкое пищание: — Ми-ма.

— Димка, что происходит? — всплеснула руками Голубева. — Это, наверно, случайность…

— Ни фига! Твой сын должен знать мое имя!

— Ми-ма, ми-ма, — радостно повторял малыш, хлопая в ладоши.

— Держи свое говорящее богатство! — Димка передал ребенка Маринке. — Мужика ему нормального рядом не хватает. Ты все с ним сюсюкаешь… Я пойду, пожалуй. А то Светка опять истерику устроит.

— Иди. И не пей больше, пожалуйста!

— Я постараюсь!

На сей раз Димка сдержал свое слово. Через неделю к Маринке забежала Светка и похвасталась, что Димка в очередной раз «завязал» и даже устроился на работу электриком. Она грустно усмехнулась: электриком! Разве об этом он мечтал когда-то в школе? Тогда даже предположить такое было нереально…

Сам Соловьев тоже иногда заходил к ней, веселый и трезвый, демонстрировал, что у него все хорошо. В выходные ходили гулять все вместе — Маринка с Ильей и Димка с семьей. Картина со стороны казалась почти идиллической, и каждый из участников ситуации себя тоже в этом убеждал, хотя внутри уже зрело опасное напряжение… У Маринки на самом деле от сердца отлегло, когда Димка немного взялся за ум. Она утешала себя тем, что если будет у него все хорошо, то и ей станет легче. Так до поры до времени и происходило.

А вот со Светкой было что-то не так. В июле она ни с того ни с сего собрала вещи и вместе с Ленкой уехала к родственникам, куда-то на юг. Теперь Димка почти все вечера и дни, когда не работал, проводил у Маринки. По городку вновь поползли нехорошие слухи, но они оба не обращали на них ни малейшего внимания. Однажды вечером Димка примчался запыхавшийся, с круглыми глазами.

— Что случилось? — забеспокоилась Маринка.

— Наташка рожает!

— Да ты что! — Голубева выронила из рук полотенце. — Не может быть!

— Мне только что ее муж Серега из Москвы позвонил. Сказал, в роддом увезли! Я сразу к тебе и помчался.

— Господи! — Маринка подошла к маленькой иконке, которая стояла у Илюшкиной кроватки, и заплакала. — Пусть только все будет хорошо!

— Да не реви ты! Все рожают… Даже ты вот родила! Пошли скорее ко мне, будем звонка ждать.

— Конечно, пошли! Ой, а Илюшку куда деть?

— Старухе оставь! Скажи, обстоятельства чрезвычайные! Добрая Матвеевна, которая в мальчишке души не чаяла,

посидеть согласилась, но на раскрасневшихся, взволнованных Димку с Маринкой посмотрела подозрительно. Она никогда не задавала вопросов, только иногда качала седой головой, наблюдая их совместные прогулки, да намекала, чтобы они осторожнее были. Мол, в городе уже всякое говорят…

— Ты, Марина, только возвращайся не слишком поздно! А то вдруг я не услежу… Старая стала.

— Конечно! Я ненадолго!

Они с Соловьевым быстро вышли из дома. Маринку трясло от волнения. Она думала, что Димка в последние годы сильно охладел к сестре, а оказалось — совсем наоборот. В таких пограничных ситуациях и проявляются настоящие чувства.

— Побежали, а! — сказал Соловьев взволнованно. — Вдруг уже все?

— Побежали!

Они взялись за руки и побежали, что было сил. У Маринки просто сердце из груди выскакивало. Однако уже около самого дома она вдруг резко остановилась, словно только теперь поняв, как все это должно выглядеть со стороны.

— Но как же я к тебе зайду, если там Светкины родственники?

— Никого там нет! — успокоил Димка. — Они на три дня в Москву уехали. Идем же скорее!

В Светкиной квартире ощущение беспокойства Маринку не покидало. Кругом лежали вещи Димкиной жены и их ребенка. Но мысль о рожающей Наташке пересилила все остальное. Они вдвоем с Соловьевым сели у телефона и напряженно уставились на него, как будто от этой пластмассовой коробки с проводками сейчас зависела их судьба. Димка держал Маринку за руку, они оба дрожали.

— Наташенька, милая! Все будет хорошо! — шептала Голубева. — Ты только тужься, тужься сильнее, все будет хорошо!

— Маринка, я боюсь! — вдруг слабым голоском сказал Соловьев и побледнел.

— Ты что, с ума сошел? Думай, думай о ней, посылай ей силы! Ей сейчас знаешь как поддержка нужна!

— Буду, буду стараться! — Димка даже глаза закрыл от усердия.

— Знаешь, я ведь сама боюсь, — прошептала ему Маринка, сжав руку. — Больше боюсь, чем когда сама рожала!

— Ну почему же Серега не звонит? — взмолился Димка через час. — Вдруг там что-то случилось? Вдруг она не смогла?

— Ничего не случилось! Просто не все так быстро!

— Поскорей бы! — Димка начал нервно ходить по темной комнате взад-вперед.

— Что ты шатаешься как привидение! — не выдержала Голубева. — Сядь, я тебя умоляю!

— Выпить хочешь? — спросил вдруг Димка.

— Нет!.. Хотя давай! Время быстрее пройдет.

Соловьев быстро открыл какой-то ящик в стенке и достал бутылку:

— Вот хранил. До какого-нибудь важного события. Армянский настоящий коньяк!

Он разлил спиртное в стаканы, и они выпили. Было слышно, как Маринкины зубы стукнули о краешек стакана.

— Ну чего же он не звонит? Скорей бы!

— Уже два с половиной часа! — тихо сказал Димка. — Слушай, давай споем что-нибудь, чтобы не так трудно ждать было!

— Ты что, захмелел?

— Нет! Просто помогает. Я сейчас гитару возьму…

— Ладно, давай! Что петь?

— Не знаю…

— Миленький ты мой, возьми меня с собой! — низким грудным голосом завела Маринка. Димка бренчал на гитаре и тихонько подвывал, не попадая в ноты. Спели про миленького, про огни на улицах Саратова, про разлуку… Выпили еще коньяка и спели про белые розы и старую мельницу. И тут зазвонил телефон — как будто гром грянул!

— Я боюсь! — прошептал Димка и посмотрел на Маринку вытаращенными глазами.

— Бери скорее, чудо гороховое!

— Але… — как-то очень тихо, срывающимся голосом сказал Димка и тут же изменился в лице: — Ура, Серега! Девочка! Юлька!

Он бросил трубку, продолжая выкрикивать что-то радостное, подхватил Маринку на руки и закружил по комнате.

— Юль-ка, Юль-ка! — орали они хором и целовались.

В какой-то момент Маринка поймала себя на том, что они с Димкой уже ничего больше не кричат, а только страстно целуются у окна. Она вздрогнула и отстранилась:

— Дим, не надо… Наташка родила, все хорошо, мне пора домой.

— Маринка, не уходи. В такую ночь нельзя уходить! Будем Юльке ножки обмывать!

— Димка! Ты же обещал мне больше не пить!

— К черту! Наташка сегодня родила! Значит — все можно этой ночью!

Голубева на мгновение заколебалась. Коньяк ударил в голову, Димкино присутствие снимало все запреты.

— Но у меня же Илюшка дома, там Матвеевна… Она просила не задерживаться.

— Пошли к Матвеевне! Я ей сам все объясню. Скажу, что сестра моя, Наташка, родила! Идем!

Он взял Маринку за руку и фактически потащил за собой к двери. Голубева не стала упираться. Чтобы сократить путь, они пошли мимо школы, в которой когда-то учились.

— Ты помнишь? — Димка вдруг остановился и посмотрел прямо перед собой. — На этом стадионе ты меня столько раз ждала после игры… А я иногда сбегал от тебя. Такой дурак был!

— Помню… — Глаза Маринки подернулись легкой грустью.

— Но все изменилось! Сегодня я тебя никуда не отпущу! Идем скорее к твоей Матвеевне! — И он снова потащил Голубеву за собой.

Старуха Матвеевна не спала — в домике на окраине горел свет.

— Ты подожди здесь… — нерешительно сказала Маринка. — Я сейчас.

— Только скорее! Я не могу больше ждать!

— Дим, может, не надо?.. Возвращайся домой, ложись спать.

— Иди! Если не вернешься через пять минут — приду и заберу тебя силой!

— Вот еще!..

Голубева, стараясь не шуметь, быстро открыла входную дверь и проскользнула внутрь.

— Ну наконец-то! — послышался скрежещущий, недовольный голос Матвеевны. — Ты где была-то! Я тебя заждалась уж…

Маринка помялась у двери, не решаясь ничего ответить. По ее губам гуляла дурацкая улыбка. Матвеевна подняла близорукие глаза и прищурилась:

— А что это ты счастливая такая? Стоишь и не проходишь?.. Али собралась еще куда?

— Да я… Я зашла сказать, что сегодня ночью не вернусь. Чтобы вы не беспокоились… Отпустите меня? Только один раз? Я очень прошу…

Матвеевна изумленно посмотрела на Голубеву, которая стояла вся красная, опустив глаза в пол.

— Ты в своем уме, деточка? Ты что же делаешь?

— Я потом все объясню, Матвеевна, миленькая! Посидите сегодня с Илюшкой! Он вас еще не сильно утомил? Если что, я его с собой забрать могу…

— Ты мать или зайчиха? Еще чего не хватало! Спит спокойно твой Илюшка! А ты что, с Димкой со своим, что ли, загуляла? — с любопытством спросила старуха.

Маринка кивнула и покраснела.

— Ох, не доведет тебя до добра этот Соловьев! — покачала головой бабка. — Любишь ты его, деточка.

— Люблю!

— Весь город смотрит, как он к тебе таскается. Будет скандал скоро. Ты бы определилась уже: или туда, или сюда. Он человек женатый, и ты замужем. Ладно, иди! Дело молодое, понятное. Только постарайся, чтобы вас вместе хоть ночью не видели. А то потом не оберешься хлопот…

— Спасибо, Матвеевна! — Маринка обняла старуху за плечи.

— Ладно-ладно. Только не пропадай. Про сына не забудь. И платок накинь, а то простудишься!

Голубева сдернула с вешалки платок и быстро выскользнула из дома. Казалось, Илюшка может проснуться от стука ее сердца.

— А я уже думал, ты не придешь, — протянул Димка.

Маринка подняла на него глаза. Соловьев окончательно потерял контроль над собой, резким движением прижал ее к себе и поцеловал. Земля снова закружилась у них под ногами. Сколько они целовались — бог весть. В какой-то момент Димка поднял подругу на руки и, продолжая целовать, понес по улице.

— Ты что, ты же устанешь! Я тяжелая! — пробовала возмутиться Маринка, но Димка не отпускал ее из рук.

— Пушинка! Принцесса моя!..

Когда добрались до квартиры, Маринка была уже в полубессознательном состоянии. Женское естество, дремавшее в ней много лет, вдруг проснулось и заявило о себе в полный голос. Это казалось одновременно удивительным и страшным. Вспоминая потом о событиях этой ночи, Голубева не могла воскресить ни единого эпизода их любви: все смешалось настолько, как будто в пламени страсти переплелись и взлетели не только тела, но и души.

Очнулась она только поздно утром, медленно, с нежеланием возвращаясь из сладкой истомы. Все тело непривычно болело.

«Господи, как там Илюшка?» — резанула ее первая мысль.

Она вскочила и начал лихорадочно одеваться. Димка еще спал, разметав по сбитой простыне красивое, смуглое тело. Еще минуту Голубева смотрела на него, не в силах оторваться. Потом превозмогла себя и стремглав выбежала из квартиры, чуть не сбив с ног изумленную соседку по площадке.

Когда Маринка вернулась к себе, Матвеевна сидела на лавочке возле дома. Илюшка играл в траве рядом с ней.

— Ну что, нагулялась? — спросила старуха укоризненно. — Ребенок без тебя уже извелся весь.

Маринка подбежала к сыну и прижала его к груди:

— Мой маленький, мой хороший! — Она плакала, размазывая по щекам слезы. — Прости маму! Мы уезжаем, сегодня же!

— Да не пори ты горячку! — спокойно сказала Матвеевна. — Ребенок-то тут при чем? Разбирайся во всем сама… От своих проблем не убежишь.

— Этого не будет больше никогда! Илюшенька, клянусь, никогда!

— Не зарекайся, красавица. Ох не зарекайся… Глубоко тебя затянуло-завертело, не знаю, выплывешь ли, — протянула Матвеевна и ушла в дом.

На самом деле, наверно, нужно было ей уезжать в тот день. Бежать из Петровского опрометью, не оглядываясь, чтобы никогда больше не вспоминать даже о той ночи. Но Маринка не смогла этого сделать. Безумная волна страсти, которую она почувствовала в себе, не отпускала Маринку все лето. Уже не прячась, почти каждую ночь они встречались с Димкой, и все начиналось по новой. Если дома были родственники его жены, они встречались на полянке у реки, или дома у Димкиных друзей, или в старом детском саду. Их обоих неумолимо несло к страшному водовороту, но остановиться было невозможно. А потом вдруг вернулась Светка — и все закончилось.

Маринка в порыве страсти как-то даже забыла о существовании Димкиной жены. То есть, отдаваясь Соловьеву, она уже приняла для себя все решения и была уверена, что так же рассуждает и он. К тому же ей вскоре стало понятно, что она беременна. Маринка дожидалась какого-то специального торжественного момента, чтобы сообщить Димке об этом радостном событии — и вот дождалась.

Однажды Соловьев пропал на несколько дней. Маринка с ног сбилась — искала его. Звонила ему домой, но никто не снимал трубку. Пришла к подъезду, постояла под дверью — никого. Потом вышла Димкина соседка, та самая, которая стала нечаянной свидетельницей их самой первой близости.

— Простите, вы Диму Соловьева из пятнадцатой не видели? — робко спросила Маринка.

Соседка смерила ее взглядом, полным презрения, и произнесла громко, нараспев, так, что услышали, наверно, все жильцы дома:

— Как только наглости приходить сюда еще хватает! При живой жене! Бедная Светка! Вернулась, а тут такое творится!

Голубевой показалось, что ее ударили наотмашь. Она побагровела и убежала. Димка появился у нее только через три дня. У него было сильно помятое лицо.

— Привет! Сделай мне кофе, а!

Опухшая от бессонной ночи, заплаканная, Маринка как раз собиралась вывести Илюшку на улицу. Сидевшая рядом Матвеевна с любопытством наблюдала эту сцену.

— Я отведу! — понимающе сказала она. — Вы тут поговорите.

— Где ты пропадал? Как ты мне можешь все объяснить? Я извелась вся, ночей не спала! — накинулась на Соловьева Маринка, как только за Матвеевной закрылась дверь.

— А что я должен тебе объяснять? — искренне удивился Димка. — Ты не представляешь даже, что произошло. Светка вернулась!

— Я знаю, — мрачно сказала Маринка.

— А че тогда спрашиваешь? — обиделся Димка. — Так вот, ей там что-то про нас настучали. Соседка наша, кажется. Светка теперь как мегера. Пришлось ее ублажать эти дни. Как только она ушла на работу, я сразу к тебе…

— Ах, ублажать!

— Ну да. Она мне скандалы устраивала. Но я-то знаю, что бабе нужно… Ты нальешь мне кофе или нет? Башка раскалывается. Ты что, опять плачешь?

Из последних сил налила она ему кофе и зарыдала взахлеб, опустив лицо на ладони. Удивленный Димка неловко пытался ее утешать. Это было невыносимо.

— Но как же теперь мы с тобой? — сквозь слезы прохрипела Маринка.

— Нормально все, ты не плачь, глупая. Сейчас все успокоится, буду к тебе опять прибегать. Ничего же для нас не изменилось…

— Изменилось, Дима! Я беременна!

— Что? Ты? — Соловьев изменился в лице. — От кого?

— От тебя, родной, от тебя!

— Что же делать? — запаниковал Димка и вскочил с места. — Что теперь будет? Ты же не собираешься все испортить?

— А вот что будет. — Маринка взяла себя в руки. — Я решила уехать в Москву послезавтра. Ты подумай хорошенько… Если ты хочешь этого ребенка, хочешь остаться со мной — приди, скажи. А если нет… Тогда я сама все сделаю.

— Нет… Но как же так? — На Димке лица не было. — Я же не могу…

Он пулей вылетел из кухни. Только дверь в сенях хлопнула. На столе остался дымиться крепкий кофе, к которому он так и не притронулся…

Он больше не пришел ни в этот день, ни на следующий. Маринка как в тумане собрала вещи, взяла Илюшку и уехала в Москву. Состояние у нее было такое, что хотелось повеситься. Только тихое лопотание ребенка удерживало от этого шага.

Всю дорогу в Москву Маринка проплакала. За ней внимательно наблюдала сидевшая напротив немолодая женщина.

— Вам плохо? — спросила она наконец.

Маринка утвердительно кивнула. Слово за слово, Голубева рассказала ей свою печальную историю. Надо делать аборт, но в районную больницу идти нельзя — там дикие очереди, да вдруг еще муж узнает… А в других больницах никого нет знакомых, и вообще, непонятно, как это делается.

— Я вам помогу, — неожиданно сказала женщина, — позвоните мне завтра с утра. Меня Мария Петровна зовут.

Маринка взяла у нее телефон и поблагодарила. В такой ситуации любая встреча как знак судьбы.

На вокзале жену встретил недоумевающий Голубев.

— Ты такая странная, — сразу начал ворчать он, — прошлым летом не вытащить тебя оттуда было, сейчас еще август не закончился, а ты уже тут. У тебя семь пятниц на неделе. Неужели надо было делать все вот так стремительно? Я бы приехал, забрал ребенка… И вообще, ты чертовски плохо выглядишь!

— Я себя не очень хорошо чувствую…

Больше ей сказать мужу было нечего. Как только приехали домой, Маринка уложила ребенка и сама легла спать. Павел Иванович попробовал выказать ей свое мужское расположение, но жена оттолкнула его, и ему стало не по себе:

— Ты что?

— Я же сказала, — взвилась Маринка, — я плохо себя чувствую. А ты тут еще лезешь… Отстань!

Она отползла от него в другой конец кровати и свернулась клубочком. Голубев немного повздыхал и уснул. Маринка не спала целую ночь, осмысливая произошедшее с Димкой.

Наутро, как только муж ушел на работу, она кинулась звонить сердобольной попутчице. Все решения были приняты.

— Мария Петровна, это Марина, мы вчера с вами в электричке познакомились, помните? — выдохнула она в трубку.

— Конечно, Мариночка! Вы не передумали?

— Нет! Мне, наоборот, поскорее надо. Муж на работе… Я ребенка соседке оставлю и приеду…

— Приезжайте, деточка!

Мария Петровна назвала адрес. Это был другой конец Москвы, самая окраина. Но Маринке в этот момент было все равно. Она позвонила в дверь соседке и попросила ее несколько часов посидеть с Илюшкой. Та без особого восторга, но согласилась. Уже через два часа Маринка была на месте.

Квартира, адрес которой был указан на бумажке, находилась в старой хрущевке, минутах в пятнадцати троллейбусом от ближайшего метро. Войдя в грязный, вонючий подъезд, Маринка на минуту в последний раз засомневалась, а стоит ли вообще делать то, что она задумала. Неприятное предчувствие холодком пробежало по ее телу. Но все же, помедлив несколько минут, она начала подниматься по ступенькам. Но чем ближе подходила к нужной двери, тем страшнее ей становилось. Наконец она протянула руку и позвонила. Звонок прозвучал хрипло и отрывисто.

— Ах, это вы, Марина! — Дверь открыла Мария Петровна. — Ну проходите, проходите. Сейчас мы быстро все сделаем. Будете как новенькая!

Маринка нерешительно прошла. В квартире пахло спиртом, гнилой картошкой и еще какой-то гадостью. По узкому коридору с трудом протискивались какие-то люди.

— Идите сюда, устраивайтесь! — продолжала щебетать Мария Петровна. — Вы денежки не забыли? Лучше заранее все посчитать…

Маринку покоробило от слова «денежки», но она достала кошелек и отдала то, что у нее было. После этого в комнату вошли две не очень опрятного вида женщины лет сорока пяти. Они стали раскладывать на небольшом столике какие-то страшные железные инструменты.

— А долго это будет продолжаться? — робко спросила она.

— Часа два! — успокоила Мария Петровна. — вы не волнуйтесь так, у нас каждый день такие, как вы, бывают. Все будет хорошо.

— Раздевайтесь и ложитесь! — коротко сказала другая женщина.

Голубевой было отчаянно страшно, но она покорно легла. Один укол в вену — и она перестала понимать все, что с ней происходило дальше. Некоторое время она еще слышала словно издалека какие-то голоса, металлический звон, а потом и это закончилось.

— Просыпайтесь, деточка! Да просыпайтесь же! — было следующее, что услышала Маринка.

— А может, она в обмороке? — неуверенно спросил другой голос.

— Нет, просто слабенькая. Тяжело ей было. Эй, деточка, пора вставать!

Маринке категорически не хотелось открывать глаза. По мере того как возвращалось сознание, откуда-то изнутри наплывала и горячая, пронзительная боль. Она вскрикнула.

— Ну слава богу. Очнулась! — торжествующе произнесли над ней.

Маринка попыталась открыть глаза. Прямо над ней маячили какие-то расплывающиеся тени.

— Что со мной было?

— Все уже закончилось, девочка моя. Сейчас еще немного посидишь тут — и пойдешь домой бай-бай.

Голубеву с трудом подняли и усадили на диване. Голова кружилась.

— Мне жарко. Я хочу пить, — произнесла она.

Тут же из кухни принесли большую железную кружку с водой. Зубы Маринки беспомощно звякнули о край.

— Почему мне так плохо?

— Ничего страшного, деточка. Скоро все пройдет! Маринка закрыла глаза и откинулась на диване. Силы ее покидали.

— Что это с ней? — спросил голос.

— Не знаю… Горит вся.

— Эй, деточка! Тебе пора собираться домой!

Маринка не реагировала. Голова стала такая тяжелая, что казалось невозможным пошевелиться.

— Надо ее вывести, не хватало нам еще тут проблем. Доведем до метро?

— Доведем…

Как во сне Голубева, в ответ на настоятельные просьбы, поднялась, ее одели, взяли под руки и повели к метро. Ноги не слушались. Казалось, еще миг — и она взлетит.

В следующий раз Маринка пришла в себя в пустом вагоне метро. Прямо перед ней стояла какая-то женщина.

— Как тебе не стыдно! — причитала она. — Такая молодая и такая пьяная!

— Я не пьяная, — слабо возразила Маринка, — мне плохо…

— Плохо? — недоверчиво посмотрела на нее женщина. — Ну-ка дыхни! И правда, пылаешь вся. Наверно, грипп. А едешь-то куда?

Маринка вспомнила и назвала станцию метро. Женщина всплеснула руками:

— Но это же совсем в другой стороне!

— Помогите мне выйти, пожалуйста! Мне надо ехать… Меня ребенок ждет!

— Ладно!

Женщина довезла Маринку до нужной станции:

— Ты сама-то дойдешь?

— Спасибо, дойду…

Медленно-медленно она поковыляла из вагона к выходу. Потом отдышалась и поднялась по лестнице. Со множеством остановок добралась до дома. Позвонила соседке.

— Марина, это очень нехорошо с вашей стороны! — поджала губки та. — Мы договаривались на несколько часов, а прошел целый день! Ваш ребенок неуправляемый. Он поломал мне всю мебель!

— Простите… Я потом все оплачу… — Маринка слабо махнула рукой и позвала Илюшку: — Идем, малыш! А сколько сейчас времени?

— Семь часов!

— Еще раз простите. Сегодня был очень трудный день. Она стала пытаться попасть ключом в замочную скважину,

но это удалось не сразу.

— Вот странная-то! — сказала соседка мужу. — То ли пьяная, то ли еще что похуже. Недаром ребенок такой психованный! Я Паше сразу говорила, не к добру он женился на ней…

Голубев пришел часа через полтора. В вечернее время он пытался подрабатывать репетиторством. Вспомнил, что по первой специальности он учитель истории. Маринка тем временем кое-как разогрела ужин и уложила ребенка. Павел Иванович сначала ничего не заметил.

— Ну как ты? — буркнул он, садясь за стол.

— Нормально, — прошептала Маринка. — Я пойду в комнате приберусь…

— Что это ты на ночь глядя прибираться надумала? Дня, что ли, мало? — раздраженно хмыкнул Голубев и уткнулся в газету.

Маринка, уже отчетливо чувствуя неладное, зачем-то подмела в коридоре пол и взялась гладить белье. Потом бросила утюг и снова пошла в комнату. Минут через десять, дожевывая бутерброд, туда вошел и Голубев. Увидев Маринку, которая, скорчившись на диване, что-то писала, он был очень удивлен:

— Ты что делаешь?

— Пишу. На всякий случай, — еле слышно сказала Маринка.

— Постой, постой, — обеспокоился Голубев, — ничего не понимаю. Ты что имеешь в виду? Ты вообще какая-то красная… Ты здорова?

Он осторожно потрогал ладонью лоб жены. Он пылал.

— Если что, ты только Илюшку не оставляй, ему уход нужен… Я тут все написала…

— Маринка, да что с тобой? Вызвать «скорую»?

— Подождем… Может, само пройдет? — одними губами спросила Маринка.

— А это что такое? — Побледневший Павел Иванович трясущейся рукой показал на расплывающееся по дивану кровавое пятно.

— Вызывай «скорую», кажется, пора… — Маринка еще попыталась улыбнуться.

Сбив по пути стул, Голубев бросился к телефону. «Скорая» не приезжала очень долго. Часа полтора.

— Что тут у вас? — недовольно спросил наконец приехавший врач.

— У меня, кажется, жена умирает… Завещание написала. — Испуганный Голубев начал трясти у врача перед носом листом бумаги.

— У нее что, суицидальные наклонности? Третья уже за сегодняшний вечер… Полнолуние, что ли?

Врач не спеша вымыл руки и, продолжая бормотать, вошел в комнату:

— Ну где тут ваша больная?

Голубев включил свет. Маринка лежала уже без сознания. Врач подошел к ней и взял за руку, мгновенно изменившись в лице.

— Что же вы молчите? Носилки, скорее! Где у вас телефон? Дрожащий Голубев показал. Врач прикрыл дверь и что-то быстро проговорил в трубку взволнованным шепотом. Через несколько минут Маринку погрузили на носилки.

— Что с ней? — спросил Павел Иванович, не отрывая глаз от огромного кровавого пятна на диване.

— Плохо дело! Молитесь, если умеете! — на ходу произнес врач.

Из приемного покоя Маринку мгновенно перевезли в операционную. И только после трехчасовой операции появилась надежда.

— Надо же, такая хрупкая — и какая живучая, кто бы мог подумать! — тихо сказал хирург, когда все было закончено.

Маринка вернулась домой только через неделю, прозрачная и тихая. Голубев с ней на тему ее болезни не разговаривал. Впрочем, у него и раньше даже упоминания о женских недугах вызывали нервические приступы. Видимо, поэтому он предпочел вести себя так, будто ничего не произошло. Илью на время Маринкиных злоключений увезла к себе Лидия Ивановна…

Несколько дней она лежала в полном одиночестве дома в постели и смотрела в окно. Часто вставать ей было нельзя, да и сидеть-то можно было по-особенному. В квартире стояла удивительная гулкая тишина. Есть, пить, читать, смотреть телевизор было невозможно. Едва она закрывала глаза, с чудовищной ясностью вспоминалась причиненная ей боль. Не хотелось видеть никого, даже сына. Маринке стало казаться, что она сходит с ума…

Когда неожиданно зазвонил телефон, Маринка равнодушно потянулась к трубке, предполагая, что звонит мать.

— Алло?

— Маринка, привет! — В трубке зазвучал как будто знакомый радостный женский голос. — Наконец-то я тебя отыскала!

— Привет, а кто это?

— Ну ты даешь! Это же я, Наташка Андреева, бывшая Соловьева… Помнишь еще?

— Наташка, ты? — Маринка от волнения едва трубку не выронила. — Как ты меня нашла?

— Как всегда, это было непросто! — рассмеялась Наташка. — Мы давно не виделись… Новостей столько, не знаю с чего начать!

— Да уж!

— А что это у тебя муж такой смурной? Я тебе всю прошлую неделю звонила, а он мне говорит, то ты в душе, то уже спишь, то нет тебя… Я беспокоиться начала уже, все ли с тобой в порядке.

— Я в больнице была.

— В больнице? — Радостный тон Наташки сразу сменился озабоченным. — А что с тобой?

— Операция по женской части…

— Это серьезно? Почему же твой муж мне ничего не сказал? Мы бы примчались… Ты говорить-то вообще можешь?

— Могу, могу… Все уже прошло. Ладно, хватит обо мне. Ты-то как?

— Было у меня тоже приключений, как-нибудь потом расскажу! А если коротко, институт закончила, дочь родила, Юльку…

— А я знаю!

— Откуда? — удивилась Наташка и сразу напряглась. — Неужели… Ты что, с моим братом общалась?

— Нет, то есть да, немного, — засуетилась Маринка, понимая, что сболтнула лишнее. — Я была в Петровском, его случайно на улице увидела. Он и сказал.

— Вот кровопивец тоже! — успокоилась немного Наташка. — Глаза бы мои его не видели, бездельника. И себе, и другим жизнь портит. Ладно, бог с ним. Я тебе знаешь зачем звоню?

— Нет, — простодушно сказала Голубева.

— Я тут решила, что Юльку крестить надо. Серега, конечно, возражает. Но он такой своеобразный… Я вас потом познакомлю… Так вот, я подумала, что лучшей крестной матери, чем ты, мне не найти!

— Ты серьезно? — Маринка даже задохнулась от волнения. — Ты действительно считаешь, что я достойна?

— Конечно, считаю! — рассмеялась Наташка. — Ты что там так разволновалась? Я же помню, как ты меня в детстве воспитывала…

— Это такая ответственность… — сказала тихо Маринка и заплакала.

— Ну вот, как всегда, эмоциональный перебор! Ты совершенно не изменилась! Так ответь: согласна или нет быть у моей Юльки крестной?

— Согласна, согласна! Конечно, согласна! — испугалась Маринка.

— Вот и хорошо! Давай поправляйся! Запиши мой телефон. Когда будешь себя чувствовать лучше — позвони. Я буду ждать.

— Конечно! Наташенька, ты такая молодец, что нашла меня…

Этот разговор вернул Маринку к жизни. Она лежала и улыбалась, думая о том, как произойдет ее встреча с Наташкой и ее дочерью. Она уже одинаково любила их обеих. К вечеру Голубева приподнялась и приготовила мужу ужин. Потом позвонила матери, чтобы та привезла ей Илью. Откуда-то взялись силы и настроение. Маринка поняла, что ее жизнь, дав очередной стремительный вираж, возвращается в свое русло.

Юльку крестили через несколько месяцев в Петровском. Это была воля Наташки. Маринка готовилась к этому мероприятию, как-то особенно остро ощущая, какая ответственность ложится на ее плечи. Спрашивала себя десять раз: готова ли? Если бы речь шла о чьем-то другом ребенке, наверно, испугалась бы, отказалась. Но Наташке отказать было невозможно. Вечерами, когда сын и муж засыпали, Маринка зажигала церковную свечку и в ночной рубашке вставала на колени перед иконой, молилась. Никто никогда не учил ее этому, не водил в церковь. Наоборот, мать всегда избегала разговоров о Боге, хотя иконки хранила. В раннем детстве Маринку тайно крестила бабушка против воли всех остальных членов семьи — только недавно Лидия Ивановна призналась дочери в этом.

Переборов свои страхи, Голубева даже специально в церковь съездила, поговорила с батюшкой, чтобы лучше понимать, что именно она должна будет делать. Когда переступила порог храма, от непривычного душного запаха ладана голова у нее закружилась так, что она потеряла сознание.

— Значит, ты великая грешница! Молись! — сказала ей какая-то бабка.

Так впервые в жизни Маринка исповедалась и причастилась. Ей понравилось бывать в церкви, слушать хор, стоять перед строгими иконами. Как будто для нее начиналась совсем другая, новая страница жизни. Она собиралась даже Илью покрестить, но Голубев не дал ей это сделать.

— Марина, при чем тут церковь! — говорил он. — Мало ли, что в стране происходит. Сначала все были атеистами и членами партии, теперь все верующие. А завтра что, все сатанистами будут?

— Павел, я это хочу сделать не потому, что все делают, — пыталась на первых порах что-то объяснять ему Маринка, — просто у меня душевная потребность.

— Ты ненормальная, у тебя всегда что-то в голове происходит не как у людей. Ну пусть там у тебя потребность, ходи, конечно, куда хочешь, но ты взрослый человек! Это твои проблемы. А Илья-то при чем? Вырастет — пусть сам определяется.

Хоть крестится, хоть обрезается, хоть в партию вступает. Может, к тому времени все уже назад повернется…

Крестины Юльки происходили в небольшой церквушке на окраине Петровского. Гостей почти не было, поэтому внутри было достаточно свободно. Присутствовали несколько московских подруг Наташки и ее муж Серега. Приехал все-таки в Петровское, хотя считал все происходящее бабской блажью. Он не понравился Маринке сразу: наглый, самоуверенный. Было такое ощущение, что он в первое же мгновение просто раздел ее взглядом.

— А какая хорошенькая у нас крестная! — сказал он, причмокивая. — Только ради этого уже стоило приехать! Нам надо познакомиться поближе! Где ты ее скрывала, жена?

— С Наташей мы и так с самого детства знакомы! — отрезала Маринка. Сердце у нее забилось неспокойно.

Саму Наташку было не узнать. За прошедшие годы из кудрявой, непосредственной девчонки она превратилась в высокую, статную блондинку с сосредоточенным, строгим лицом. Несколько морщинок уже пересекли лоб. На руках у Наташки лежало завернутое в одеяло сокровище.

— Отдаю тебе самое дорогое, что у меня есть, — сказала Наташка, протягивая Маринке сверток. — Будь готова, сейчас ор начнется… Беременность у меня была очень нервная, Юлька от этого капризная получилась.

— Мне не привыкать, — отозвалась Маринка, бережно принимая на руки малышку.

Юлька спала, только крошечные реснички немного подрагивали.

— Как ты думаешь, тут не холодно? — беспокоилась Наташка. — Нам только простуды не хватало, все остальное и так есть…

— Да не волнуйся ты! Все нормально будет.

В этот самый момент за Маринкиной спиной мрачно прозвучал чей-то голос:

— Привет!

— Надо же, братец явился не запылился, и не опоздал даже! — язвительно отозвалась Наташка.

Маринка обернулась. Сзади, засунув руки в карманы, стоял щетинистый, исхудавший Димка.

— Здравствуй! — только и смогла сказать она.

— Вот мы снова все вместе, как в детстве, правда, сестренка? И повод нашелся. — Димка хулигански подмигнул Наташке.

— Слушай, или ты ведешь себя нормально, или сваливаешь отсюда. Это не то место, где нужно действовать мне на нервы, — раздражаясь, ответила сестра.

Маринка ничего не сказала, только вцепилась покрепче в Юльку.

— Как там моя племяшечка? — Димка склонился над ребенком и пощекотал ее за щечку. — Уси-пуси!

— Убери руки! — не выдержала Наташка. — Не видишь, спит ребенок!

— А Лена как поживает? — спросила Маринка, чтобы разрядить обстановку.

— Как будто он ее видит! — презрительным голосом сказала Наташка.

— Ничего, нормально. Растет, вся в отца! А Илюха твой как?

— Тоже хорошо. Я с ним приехала, он сейчас у мамы.

— И уедем мы отсюда сразу после крестин, так что не раскатывай губу на то, чтобы отметить! — добавила Наташка.

Димка отошел.

— Зачем ты с ним так? — спросила Маринка, покачивая Юльку.

— Тошнит меня от него! Ненавижу таких мужиков! Ничтожество!

— Наташка, он тебя так любит! Когда мы с ним вместе с тобой рожали, он больше меня переживал. Он тебя так любит!

— Что ты сказала? — присвистнула Наташка и уставилась на Голубеву с непониманием. — Вы с ним… что делали?

Ответить Маринка не успела, поскольку началась церемония. Первую ее часть Юлька проспала крепким сном на руках у крестной. Когда малышку окунули в купель, она открыла глазенки и попробовала жалобно пискнуть.

— Ну что ты, девочка! — прошептала ей Маринка. — Сейчас с тобой чудо происходит. Не надо плакать, лучше посмотри вокруг…

И Юлька покорно перевела глаза на иконы и смотрела на них не моргая. Потом снова задремала. Несколько раз Маринка встречалась взглядом со стоявшим неподалеку Димкой. Его обычно светло-серые глаза казались сейчас глубокими и темными. Он сосредоточенно держал в руках свечу, оплывающий воск с которой капал прямо ему на свитер. Но Димка этого не замечал, погруженный в какие-то мысли.

Когда все закончилось, Маринка бережно передала Наташке дочь, закутанную в одеяльце.

— Принимайте новокрещеную!

— Неужели не раскричалась даже? Я тут три сигареты выкурила, пока ждала. Все прислушивалась: сейчас заорет, забирать придется…

— А что нам орать было? — Маринка наклонилась к девочке. — У нас все было хорошо, правда, крестница?

Юлька улыбнулась и показала всем маленький розовый язык.

— Что ее ждет… — вздохнула Наташка. — Милая, спасибо тебе. Я не ошиблась в выборе крестной.

— Еще бы! — хмыкнул подошедший Димка. — Я все смотрел — она с ребенком сама как с иконы… Я всегда говорил: мадонна!

— Помолчал бы! — взвилась Маринка и быстро зашагала прочь.

— Что это с ней? — строго спросила Наташка брата.

— Откуда я знаю? Она ведь всегда была странная, — ответил тот, даже не смутившись.

На следующее лето в знакомые места Маринка не поехала, хотя Наташка, с которой они после крестин стали общаться часто, не раз уговаривала ее отправиться с ней в Петровское. Отрекомендованная Матвеевне, Наташка поселилась там, где в предыдущие годы жила сама Маринка.

Маринке же через прежних знакомых мужа по министерству удалось каким-то чудом устроиться нянечкой в детский лагерь на Черноморском побережье. Маринка уехала туда на все лето и забрала с собой сына. Худенький, бледный после затяжной весны Илюшка в первый раз увидел море и вдоволь наелся фруктов.

Осенью она вышла на работу в школу, а сына скрепя сердце отправила в детский сад. Естественно, уже на следующий день Илюшка заболел ангиной, и Маринка с мужем попеременно правдами и неправдами вырывались из школы, чтобы сидеть с ним — специально устраивались работать в разные смены. Год проскользнул незаметно. На следующий сезон устроиться в летний лагерь на море не удалось, политическая чехарда сказалась и на детском отдыхе. Денег на то, чтобы ехать самим куда-то отдыхать, не было. Так семья Голубевых в полном составе снова оказалась в Петровском, поскольку в Москве стояла невыносимая, тяжелая жара.

Многие жители Петровского, наслышанные о приключениях Маринки, с нескрываемым любопытством таращились на неразлучную троицу. Было похоже, что все наконец устоялось у них в семейной жизни. С раннего утра Павел Иванович вел жену и сына на прогулку к реке. Сам Голубев жару не переносил, поэтому надевал большую белую панаму и усаживался с газетами в тени под деревом. Маринка с сыном резвились на солнышке, играли и купались. Наступил момент, когда все прежние тревоги, казалось, окончательно отступили. Первые дни Маринка опасалась, что увидит Димку, но он не показывался, и ничто не омрачало их семейный отдых.

Однажды на улице, направляясь за молоком, Маринка встретила Смелова-старшего. Что приключилось с ним за эти годы! Он сильно поседел и постарел так, что у Маринки сердце екнуло, когда она его увидела.

— Андрей Семенович, здравствуйте! Что с вами? Смелов махнул рукой и едва не заплакал.

— Дело всей жизни, — пробормотал он, — а они прихлопнули его за несколько дней! Да как же так можно!

Оказалось, что райком закрыли, а Смелова отправили на пенсию. После этого у него был инфаркт, от которого он с трудом оправился. Маринке стало стыдно, что она даже не знала об этом.

— Андрей Семенович, может быть, вам чем помочь? Мы с мужем все лето в городе… Вы скажите только!

— Да разве тут поможешь… Я бы им всем… — Смелов погрозил кулаком куда-то вверх.

— Мне жаль, — помялась Маринка, — очень жаль. А Борис как поживает? Навещает вас?

— Куда уж там, навещает! — горько сказал Смелов. — Борис наш в Германии второй год. Работать его туда в частную клинику пригласили. Только письма пишет, да и то редко…

— Да что вы!

— Я его отговаривал уезжать, а теперь, глядя на все это, думаю, правильно мой мальчик поступил. Нечего тут делать, все разваливается… И медицина развалится. Про тебя Борька все время спрашивает. Как ты живешь-то? Счастлива? Что сказать ему?

— Даже не знаю, — растерялась Маринка. — Скажите, что, наверно, счастлива. Я не думаю об этом, Андрей Семенович. Мне некогда… У меня ребенок! А Боре привет передавайте! Скажите, что все у меня хорошо.

— Передам… Ты не забывай, заходи к нам, Мариночка, посидим, чаю попьем… И мать рада будет. А то, кроме кошек, никакой у нас радости.

— Конечно зайду, спасибо…

Маринка была потрясена и подавлена этим разговором. Неприятности, происходящие с Голубевым, она воспринимала как-то философски. А вот в ситуации со Смеловым была острейшая несправедливость. Ведь такой работник был, огонь просто! И Борька теперь в Германии… Вот бы увидеть его, каким он стал!..

В августе временной семейной идиллии Голубевых наступил конец. Не пойми откуда на Маринкином горизонте вновь появился Димка. Он подкараулил ее, когда она развешивала во дворе белье:

— Привет!

— Ой, кто здесь? — испугалась Маринка и выронила таз. — Ты, что ли?

— Я, не бойся.

Прямо перед ней в тельняшке и закатанных по колени штанах, широко расставив ноги, стоял Димка. Он загорел до черноты, а выгоревшие волосы казались совсем белыми.

— Откуда ты берешься только, чертяка? — недовольно прошептала Маринка, оглядываясь в сторону дома. — Что надо?

— На тебя пришел поглядеть. Давно не виделись…

— Ну нагляделся? Проваливай, а то Павел сейчас выйдет… Будет тебе!

— А что мне твой Павел? Нашла пугалку тоже, — громко сказал Димка. — Пусть все знают, что я к своей принцессе пришел!

— Да замолчи ты! — Маринка попыталась ладонью закрыть ему рот. — Все у тебя не слава богу. Как тебе не стыдно только.

— Тебе так идет эта кофточка! — Димка нежным движением провел Маринке по спине.

— Ты что делаешь! Не видишь, что ли, я делом занята… Качнувшись, Маринка с мокрой простыней в руках едва удержала равновесие. За последние месяцы она успела забыть о том, что в теле бывают такие ощущения. Точно электрическая волна пробежала от головы до самых пяток.

— Я так скучал по тебе! — Димка уже обнимал ее за плечи, силясь дотянуться губами до ее полураскрытых губ. Маринка старательно уворачивалась:

— Нет! Не надо… Не здесь… Ребенок же увидит.

— А где, когда? — Глаза Димки сверкнули. — Придешь ночью?

— Дим, ну ты что? Какая ночь? — Тут Соловьев медленно поцеловал ее в губы. — Приду… Куда?

— К реке, на наше место! И гляди, не придешь — из-под земли достану. Ты меня знаешь…

Шлепнув напоследок шутливо Маринку по мягкому месту, Димка испарился. Раскрасневшаяся Маринка осталась стоять с мокрой простыней в руках.

— Ты что это тут? — Из дома вышел, подозрительно оглядываясь, Голубев. — Приходил кто-то? Я вроде разговор слышал…

— Нет, никто. Это ветер…

— Ах ветер…

Помявшись рядом еще некоторое время, Голубев ушел обратно в дом. Маринка повесила наконец злосчастную простыню и нервно рассмеялась. Ей одновременно было смешно и страшно. Знакомая энергия желания ударила в голову, перевернула все вокруг.

Целый день Павел Иванович ходил вокруг жены и озабоченно заглядывал ей в глаза. Маринку это бесило.

— Ну что ты смотришь? Пойди делом займись. С Илюшкой поиграй!

Голубев уходил, но вскоре снова возвращался и странно смотрел на нее, как будто пытался понять, что с ней происходит. А Маринка летала! Впервые за долгое время она накрутила волосы на крупные бигуди.

— Посмотри, они седые у корней, да? — спрашивала она мужа.

— Есть немного… Но мне все равно, — меланхолично отзывался Голубев. — А что это ты, собственно, такая возбужденная? Собираешься куда?

— Значит, есть причины. Отстань от меня!

Вечером, накормив семью ужином, Маринка уселась на крыльце, дожидаясь, пока муж и сын умоются и соберутся спать. Голубев всегда ложился рано. Ее уже трясло от волнения. Ненадолго она снова почувствовала себя школьницей, которая ждет запретного прихода тайного друга. От смешанного чувства радости и вины бросало в жар.

— Чего это ты тут сидишь? — Голубев не выдержал, снова вышел из дома.

— Хочу и сижу. Вечер красивый…

— Я посижу с тобой…

Муж опустился на крыльцо рядом и попытался обнять Маринку за плечи. Та вздрогнула и отстранилась.

— Ты бы лучше Илюшку спать уложил!

— Он уже спит. Набегался за день… Марина, ты сегодня какая-то странная…

— Я всегда странная! — огрызнулась та. — Ты что, раньше не замечал? И вообще, иди в дом. Я хочу побыть одна!

— Ну хорошо…

Голубев тяжело встал и пошел в дом. Маринка посидела на улице еще с полчаса, наблюдая, как меняют цвета и исчезают длинные послезакатные тени и появляются первые звезды. Какая красота! Когда опустились сумерки, она на цыпочках прошмыгнула в дом. Там было темно. В своей кроватке посапывал Илья, Павел Иванович тоже спал, свернувшись калачиком в углу кровати. Последний и самый сильный укор совести пронзил Маринку и тут же отступил. Она, стараясь не шуметь, натянула нарядный летний сарафан и взяла теплую шаль.

— Марина, ты куда? — сквозь сон пробормотал Голубев.

— Мне не спится, я пойду погуляю немного у реки… Спи! Муж снова опустил голову на подушку и засопел. Маринка выскользнула из дома и побежала к реке. Сердце опять билось от прилива давно забытой радости.

На знакомой поляне никого не было. Маринка побродила несколько минут туда-сюда, полюбовалась на серебряную луну. Вдалеке пронзительно кричали птицы. Вдруг кусты у самой воды колыхнулись и кто-то вышел из них. Маринка вздрогнула и выдохнула, в ту же минуту узнав Димку:

— Уф, ты меня напугал!

— Давно ли ты такая пугливая? — рассмеялся тот в ответ и подошел к ней.

Ничего не видя вокруг, Маринка рухнула к нему в объятия. Очнулась она только на рассвете. Димка сидел над ней и гладил по волосам:

— Смотри, утро уже! Я так люблю рассвет! Часто прихожу сюда специально, чтобы посмотреть, как солнце встает… Есть в этом что-то такое, о чем даже сказать не могу…

— А я сто лет рассвета не видела!

Маринка осторожно приподнялась на локтях. Лежать на влажной траве стало холодно.

— Я сейчас тебе что-то покажу, только ты закрой глаза! — попросил Димка.

Маринка покорно отвернулась, подставляя лицо первым солнечным лучам. Отчаянно голосили проснувшиеся птицы.

— А теперь иди на меня, медленно, только глаза не открывай! Не бойся, не упадешь! Я тебя поймаю. Давай — раз, два… Молодец!

Маринка почувствовала, как через несколько шагов сильные Димкины руки поймали ее и легко приподняли. В то же мгновение под ногами что-то закачалось.

— Ой, Дима, что это?

— Открывай глаза! Это моя гордость! Я лодку купил! Сейчас тебя прокачу!

Он лихо завел мотор, и лодка полетела по зеркальной глади реки.

— Димка, я боюсь!

— Не бойся, принцесса моя! Мы сейчас полетаем!

То, что вытворял Димка на воде, не поддается описанию. Под его рукой моторка в повороте то ложилась на борт, почти зачерпывая воду, то резко поднималась носом кверху. Боясь вылететь на полной скорости в реку, Маринка прижалась к Димке всем телом — левой рукой он крепко обнимал ее, правой выворачивал руль. Со всех сторон сыпались брызги, платье Маринки было уже насквозь мокрым и прилипло к телу. Эта короткая поездка на рассвете осталась одним из самых ярких воспоминаний Маринкиной жизни.

— Ну что, как тебе? — гордо спросил Соловьев, когда они снова причалили к берегу.

— Здорово! — Маринка с трудом могла говорить.

— Я эту лодочку еще зимой купил. Починил сам, покрасил, вот мотор купил. Зверь, а не корабль! — Он похлопал по борту моторки.

Только сейчас Голубева обратила внимание, что лодка была ярко выкрашенная, желто-синяя, а по всей длине борта красовалось имя «Маринка».

— Димка! — только и выдохнула она.

— Моя боевая подруга, — задумчиво сказал он то ли о Маринке, то ли о лодке и поднял на нее сверкающие серые глаза, в которых плясали озорные огоньки. — А давай рванем отсюда куда-нибудь! Прямо сейчас! Там внизу, километрах в десяти, есть острова. Я там построил шалаш еще весной… Езжу туда, прячусь ото всех. Там будем только мы вдвоем! Поехали скорее!

Соловьев уже стал заводить мотор, не ожидая возражений. Маринка всколыхнулась сначала всем телом вслед за ним, потом остановила себя. Что она делает! Какие острова, когда утро в разгаре и дома проснулись уже муж и сын, и не знают, где ее искать… Когда у Димки дома Светка с Ленкой тоже беспокоятся и ждут его!

— Дима, быстро выпусти меня! — тихо, но твердо сказала она.

— Ты с ума сошла? — заорал он. — Нет! Мы едем на острова!

— Дима, у меня дома сын. Я не могу его бросить. Я же мать… И Голубев…

— Сын и Голубев! — язвительно сказал Димка. — Ты думаешь обо всех, кроме себя. Ты же сама все сейчас рушишь! Ты вообще хоть понимаешь, что делаешь?

— Дима, выпусти меня. Мне действительно пора идти! Соловьев не пошевелился. Он сел на корму и, кажется, заплакал, отвернувшись.

— Ну как хочешь…

Маринка выпрыгнула из лодки прямо в воду и сделала несколько шагов в сторону берега. Димка по-прежнему не шевелился. Она отжала платье и быстро зашагала в сторону городка. Сзади на полных оборотах отчаянно взревел мотор…

Когда Маринка, воровато оглядываясь и шарахаясь от прохожих, торопливо подошла к дому, первое, что она увидела, — Голубева, понуро сидящего на крыльце. Вокруг него с игрушечной машинкой в руке бегал Илюшка и что-то лопотал. Сердце Маринки от такой картины едва не разорвалось.

— Доброе утро! — тихо сказал Голубев, увидев жену. — А мы уже думали, ты нас бросила. Сын плакал ночью.

— Нет, ну что ты… Я вас никогда не брошу! Просто так получилось…

Маринка быстро поцеловала Илью и стала боком протискиваться в дверь, надеясь, что муж не обратит внимания на ее мокрый сарафан.

— Завтрак на плите. Я приготовил тебе яичницу. И переоденься в сухое, а то простудишься…

Она думала, что ее ждет истерика, скандал, она была даже готова к разводу, осознавая справедливость мужниного недовольства или гнева, но Голубев ничего больше не сказал. Только на кухне осталась открытой бутылочка с валокордином. Маринке стало неловко настолько, что она уже проклинала себя за то, что сорвалась ночью, бросив мужа и сына…

Вечером Павел Иванович долго сидел в одиночестве на крыльце, курил. Маринка вышла позвать его спать:

— Пойдем, Паша, поздно уже…

— Не беспокойся, я сейчас. Иди спи. Я не буду тебя тревожить, лягу в сенях. Там воздух посвежее.

Дальше лето покатилось своим чередом, как будто ничего не произошло. Маринка с удвоенной энергией погрузилась в домашние дела. Димка как в воду канул. Сверкающую лунную ночь сменили беспощадные будни. Только с того самого дня Маринка с мужем больше никогда не спали вместе. Голубев до конца августа ежевечерне укладывался спать в сенях…

Где-то ближе к концу сентября поздно вечером в квартире Голубевых раздался телефонный звонок. Звонила Наташка, которая недавно вернулась с отдыха.

— Привет, как тебе отдохнулось?

— Нормально, — не задумываясь, ответила Маринка, — а тебе?

— Да так себе, — ответила собеседница, — только терпеть не могу мужиков. Кажется, мой отец был прав…

— Что ты имеешь в виду?

— Так, ничего… Забудь. Ты слышала, что братец-то в очередной раз натворил?

— Что случилось? — Сердце Маринки, как всегда при случайном упоминании имени Димки, рухнуло в пятки.

— А что это у тебя так голос изменился? Ты что, переживаешь за него, что ли, до сих пор? Брось, не стоит. Представь, он снова женился!

— Женился? — Маринка едва дар речи не потеряла. — Постой… Но он же женат… У него же Светка и Ленка!

— Ха-ха, — язвительно отозвалась Наташка, — ты и вправду ничего не знаешь о моем братце. Наш пострел везде поспел. Светка его выгнала еще весной. Он так распоясался, что стало просто невыносимо. Со всеми подряд… Стыдобища!

— То есть этим летом он уже был разведен? — воскликнула Маринка. — Почему же он ничего мне не сказал?

— Так, дорогуша, — голос Наташки сразу стал отстраненным, — ты что, в этом тоже поучаствовала? Мне Светка что-то намекала…

— Это не то, что ты думаешь. А на ком он женился?

— По-моему, он снова решил сделать плохо всем окружающим, в первую очередь — себе. Он женился на вдове на восемь лет старше себя!

— Но…

— Нет, ты дослушай! Она хромая, страшная, живет в деревне где-то за островами. Все местные считают ее ведьмой. Они с ним женились по какому-то дикому обычаю — вдвоем у костра на острове обменялись железными кольцами. И никого больше не было, только моего Серегу зачем-то притащили. Представь, он поехал, мне ничего не сказал. Я бы им там всем врезала хорошенько! Как ты думаешь, что это значит?

— Понятия не имею. Но может, он ее действительно любит?

— Мой брат? — расхохоталась Наташка. — Ну хоть ты не смеши меня. Мой брат никого не любит, кроме себя. И все это делает нам назло…

— Да ладно тебе! — Маринка до такой степени не могла прийти в себя от шока, что просто не в силах была больше разговаривать. — Я перезвоню, хорошо? У меня тут Илюшка проснулся…

Всю следующую ночь Маринка не сомкнула глаз. Перед ней снова проносились мгновения сладкой лунной ночи на берегу Оки. Почему он тогда ей ничего не сказал о разводе? Ведь все могло пойти совсем иначе… Так легко было — уехать вместе с ним на острова! Тогда она впервые подумала о фатализме судьбы, которая снова и снова настойчиво тянула ее на один и тот же круг, где осталось что-то недоделанное, непережитое, что никак не могло ее отпустить…

Об этом своем странном браке Димка после никогда ей не говорил, хотя и так было понятно, зачем он это сделал. Просто, как и прежде, он катастрофически не мог быть один. Одиночества Димка боялся больше смерти! А новая взрослая жена любила его и заботилась о нем в меру своих сил и скромных материальных средств.

Однако новобрачного пыла хватило у Димки ненадолго. Уже через несколько месяцев, когда Маринка приехала в Петровское проведать мать, они снова бродили вместе по заснеженным мостовым и пили горячий чай в местном кафе. Потом Маринка стала просто приезжать к нему раз в несколько месяцев — чаще совесть не позволяла, хотя тело и душа все время рвались к нему. Встречались на реке, в лодочном ангаре, а летом Соловьев возил подругу на те самые острова. Перед ее приездом он всегда переставал пить, брился и становился похожим на человека. Когда они были вместе, никто другой был ему не нужен. Потом он спокойно отпускал ее и сам никогда первым не звонил. Маринке рассказывали, что в ее отсутствие он куролесит так, что не только Петровское — все ближайшие деревни на ушах стоят. Но когда она приезжала, для него существовала только она — и никто больше. Так шли годы.

Маринкина семейная жизнь тоже была не совсем обычной, да и как могло быть иначе?

Вскоре после тех самых знаменательных совместных каникул Голубев познакомился с Женей. Она была почти его ровесница, высокая, худая, в тяжелых очках. Женя работала в соседней школе учителем химии и была патологически одинока. Они стали с Павлом Ивановичем встречаться и время от времени уезжать куда-то вместе на выходные. Маринка не возражала, наоборот, даже радовалась за мужа, что он нашел себе женщину по душе. Помогала Голубеву выбирать для Жени подарки в канун ее дня рождения и к 8 Марта. На их совместном проживании эта связь мужа никак не сказалась. Павел Иванович по-прежнему на две ставки трудился в школе, вечерами пытался подзаработать еще где-нибудь и в меру возможностей заботился о жене и сыне. Илья ходил в садик, потом в школу. Он был очень нервным и неусидчивым ребенком. Проблемы с ним только начинались…

Как-то так получилось, что Маринкины интересы все чаще теперь приводили ее в Петровское. Тем более что Наташка с мужем купили в Петровском небольшой дом и Маринка помогала им осваивать это дачное хозяйство. Димка тоже время от времени появлялся там — то огород вскопает, то подстрижет кусты. Однажды даже получилось так, что Маринка осталась в этом доме одна вместе с Серегой и Димкой. Комнаток в доме было всего две, мужчины расположились в одной, Маринка — по соседству. Тут нужно отметить, что с того самого первого мгновения встречи на крестинах Серега искал любые поводы, чтобы увидеться с Маринкой. Наташа, зная мужа, старалась всеми правдами и неправдами их общение ограничить. Маринка помогала в этом чем могла — Серега ей сразу не понравился, он чем-то напомнил ей отчима Николая. Общаться с ним она не имела никакого желания. А тут вот сложилось так, что Наташа по делам была вынуждена срочно уехать в Москву, а Маринка этого сделать просто не смогла — ей пришлось остаться в Петровском.

— Присмотри за ними, пожалуйста! — попросила ее Наташа. — А то они без меня тут напьются как свиньи и завтра не поднимутся. Я их знаю. А нам еще картошку посадить надо…

— Езжай спокойно! — ответила Маринка. — Я все сделаю.

Но, несмотря на ее контроль, Димка с Серегой умудрились-таки где-то выпить, пока она мыла посуду после ужина. Наверно, в огороде у них была припрятана заначка. В дом вернулись уже веселые, шумные.

— Как вам не стыдно! — всплеснула руками Голубева. — Что я завтра Наташе скажу? А ну марш спать!

— Только вместе с тобой! — ответил Серега, нагло улыбаясь.

— Нет, вместе с ней буду я, правда, Маринка? — рассмеялся Соловьев.

Маринку это страшно разозлило.

— Что за разговоры такие? Вам обоим кровати в гостиной застелены. Обоим, я сказала! — Она увернулась от Димкиных объятий. — Завтра разбужу в пять часов! Огород сажать надо.

— Ах какая она строгая! — мечтательно оскалился Серега. — Мне как раз такие недоступные нравятся!

Побузив еще некоторое время, мужчины отправились спать. Угроза про ранний утренний подъем оказалась действенной.

Маринка похлопотала еще некоторое время на кухне и решила, что ей тоже пора лечь. Переоделась, на всякий случай закрыла дверь на защелку. Улеглась в постель, но сон не шел. Минут через пятнадцать, когда в доме стало совсем тихо, она услышала под своей дверью шаги. Дверь осторожно попытались открыть, но она не поддалась.

— Маринка! Это Серега. Открой, знаю ведь, что не спишь. Как вообще без мужика можно спать? Открой…

— Проваливай, Серега, проспись. А то Наташе все завтра расскажу. Не поздоровится тебе.

Серега еще немного потоптался под дверью, ругаясь под нос, потом ушел спать. Маринка села в постели и прислушалась. Через некоторое время из соседней комнаты донеслось чье-то ровное сопение. Ну слава богу!

Но не тут-то было!

— Марин, ну что ты, в самом деле? Открывай! Это я… Теперь под дверью стоял Димка.

— Дим, я устала. Иди спать.

— Ну Марин…

— Серега проснется. Утром все Наташке расскажет. Иди-иди…

Димка вздохнул и послушно ушел. Голубева рассмеялась про себя. Спать уже не хотелось вовсе. Она лежала, всматриваясь в сумерки за окном, и думала о том, какая была дура, когда сделала аборт. Был бы у них сейчас ребеночек, светловолосая Наташка, сестричка Илье, и ничего больше в жизни не надо было бы. Может, еще удастся родить?

Минут через сорок из соседней комнаты донеслось шевеление, кто-то тяжело встал и подошел к двери:

— А плевать мне на Наташку! Открывай! Я на тебя с первого дня смотрю, какая ты красивая и несчастливая!

— Иди прочь, Серега! Сейчас Димку разбужу.

— Не разбудишь! Он храпит как паровоз. Полный тюфяк! Открывай!

— Серега, ты меня знаешь. Сейчас в лоб получишь. Проваливай. А то ночь в милиции закончишь.

Хрупкая дверь прогнулась несколько раз под Серегиным нетрезвым натиском, но выдержала.

— Ишь какая недотрога! Больная небось. Вот другая на твоем бы месте…

— Вот к другим и иди. И вообще, не больная я, а беременная. Беременных не трогают. Иди спать.

Этот аргумент оказался самым действенным. Серега тут же затих и ушел. Маринка села в кровати и отдышалась. Только скандала с Наташкой по такому поводу не хватало! Ночь медленно катилась к рассвету. Она подошла к окну, распахнула его. И в этот момент внизу, под самым окном, раздался тихий шум и мелькнула какая-то мужская фигура. Через мгновение кто-то уже висел снаружи, держась за ее подоконник. Маринка пригляделась и ахнула.

— Димка, ты с ума сошел? Ты же Серегу разбудишь…

— Не разбужу. У меня большой опыт… Не впускала, так я сам к тебе влез!

Маринка рассмеялась и вместе с Димкой упала на кровать. Они занимались любовью до самого рассвета.

Проснулась Маринка, когда солнце было уже высоко.

— Дим, вставай, Дим! — начала она трясти друга. — день на дворе. Наташка с Юлькой скоро приедут. Да вставай же!

Димка, улыбаясь, потянулся и обнял Маринку. Солнечные зайчики бегали по его лицу.

— Как хорошо! Разве уже пора вставать?

— Пора, пора! — Маринка, отбившись от его объятий, спешно одевалась, выглядывая в окно. — Что мы Сереге скажем?

— Да пошел он…

Когда они вдвоем, счастливые и заспанные, вышли на крыльцо, Серега уже ковырялся на улице. Он был зол и мрачен. Перед ним стояла пепельница, до краев набитая окурками.

— С добрым утром!

— С добрым! — отозвался он, разглядывая парочку. — Кто-то, кажется, собирался вставать в пять утра и копать огород. Я по вашей милости глаз не сомкнул! Неужели нельзя было потише? Всю ночь испортили!

— Ты понимаешь, Сережа, — начала оправдываться Маринка, но Димка наступил ей на ногу:

— Не стоит!

— С виду такая строгая, недоступная! А на деле б…. как и все бабы, — констатировал Серега. — Ты мне только объясни, почему с ним, а не со мной? И как же то, что ты мне ночью сказала?

— Сережа, это не то, что ты думаешь…

— Да! Как интересно! Вот держи лимон, съешь, чтобы рожа так не светилась. А то Наташка приедет — удивится очень.

— Понимаешь, мы с ним уже давно… Много лет…

— Ах даже так! Ну и хрен с вами.

Этого Серега явно выдержать был не в состоянии. Он чертыхнулся и пошел в дальний угол огорода, заложив руки в карманы. Вскоре к нему присоединился Димка. Они остервенело кидали землю лопатами, не глядя друг на друга, как будто соревновались в перевыполнении стахановского плана.

Во второй половине дня приехала Наташка с дочерью и только руками развела:

— Ну и работники! Не верила, что вы и половину-то участка вспахать успеете, а вы уже почти весь обработали. Наверно, с раннего утра трудитесь?

— Да уж, — хмыкнул Серега, — только кто трудится на участке, а кто и еще кое-где.

Когда сели обедать, Наташкин муж все время, как будто пытаясь что-то понять для себя, придвигал Маринке то ароматный борщ, то тарелку с соленой рыбой. Та морщилась и отворачивалась, а в конце концов выбежала в туалет.

— Обрати внимание, Наташа, на нашу недотрогу. Ты не знаешь, что с ней такое?

— Да как обычно. — Наташа пожала плечами. — Чересчур чувствительная.

— Ничего подобного, — с видом знатока произнес Серега, — это кое-что похуже.

— Заткнулся бы ты, — устало сказал Димка.

— Так, может, ты, Митюха, нам что-нибудь расскажешь? Колись, партизан!

— Не понимаю, что у вас тут опять происходит, — раздраженно сказала Наташа.

Еще пару дней Серега изводил Маринку, пока та не вспылила при всех:

— Да что ты все ходишь вокруг и около! Говори наконец, мне скрывать нечего.

— Ну это как сказать, — ухмыльнулся Серега. — Вы знаете, ребята, что наша чудесная крестная беременна?

Все за столом застыли. Первая пришла в себя Наташка:

— Марина, это правда? А что Голубев по этому поводу говорит?

— А при чем тут Голубев? — гнусно улыбаясь, продолжил Серега. — Ты своего брата спроси, что он по этому поводу думает.

— Марина, я не понимаю… Сережа, что ты имеешь в виду? Ты что дура, что ли? Не знаешь, что от моего брата рожать нельзя?

— Светке, значит, можно, а мне нельзя? Почему вы все мне всегда запрещаете делать то, что я хочу? Объясните мне наконец — почему? — взбеленилась Маринка.

Серега открыл было рот, для того чтобы сказать что-то язвительное, но перевел глаза на Димку и замолчал. Тот сидел с каменным лицом, белый как полотно.

— Митька, опять! — вскрикнула Наташка. — Вы совсем с ума посходили. Разве можно его так волновать? Он же помрет сейчас! Серега, волоки его на кровать, быстро! Маринка, уйди с глаз долой!

— Но что происходит?

— Я тебе сказала — уйди, не маячь! Доигрались уже!

Наташка с Серегой перенесли Димку в гостиную и закрыли дверь. Несколько часов они с ним возились, было слышно их тихое перешептывание, Наташка шуршала какими-то пакетами. Маринка посидела в одиночестве на кухне — и начала потихоньку собираться домой. Вокруг Димки по-прежнему была какая-то тайна, в которую ее даже теперь не пускали.

Самое странное произошло спустя месяц, когда Маринка обнаружила, что действительно беременна. Она удивилась и обрадовалась. Тогда Серега вроде повторил ее слова, а на самом деле, выходит, и впрямь догадался? Но из-за всех катаклизмов, которые случились тогда в ее жизни, родиться этому ребенку тоже оказалось не суждено. Произошел выкидыш, и врачи сказали, что детей у Голубевой уже, скорее всего, не будет.

С Наташкой они вскоре помирились и об этом эпизоде никогда не вспоминали. От любых вопросов о Димке она уходила, мгновенно превращаясь в фурию. А вот с Серегой Маринка старалась не общаться, хотя на фоне прочих событий причиненная им боль стерлась в памяти достаточно быстро.

 

Глава 9

ДВОЙНИК

А вскоре произошло знакомство Маринки с Вячеславом, которое реально перевернуло в очередной раз ее и без того не слишком устойчивую жизнь. Нельзя сказать, что для нее самой это знакомство было таким уж неожиданным, — скорее, Маринка сама себе все, что называется, накаркала… Лежала ночами и мечтала о том, чтобы пережить с кем-то все, что не получилось у нее с Димкой. Почти смирившись с тем, что с Димкой у нее никогда уже ничего не сложится, она грезила о мужчине, который будет таким же, как Димка, только лучше, моложе, красивее… Таким, какой он был тогда, когда они вместе с Борькой Смеловым ездили втроем на реку… Она была готова на все. Пусть будет что будет, только бы рядом был снова такой человек, пусть не Димка, но похожий на него!

И вот однажды поздно вечером это случилось. Маринка в домашнем халате как раз читала Илье перед сном «Тома Сойера». Вдруг услышала, как распахнулась входная дверь и в коридоре послышались смех и веселые голоса — мужа, Жени и еще кого-то незнакомого. Маринка не на шутку разозлилась: что за моду взял Павел, с тех пор как начался у него этот роман с Женей, — опять на ночь глядя кого-то приволок! Она вышла в коридор и приготовилась было выставить поздних гостей из квартиры или по крайней мере попросить их вести себя тише, и осеклась, онемела… Прямо перед ней в прихожей ее квартиры стоял совсем молодой Димка. То есть это был, конечно, не Димка, но как он был на него похож! Те же светлые волосы, только более золотистые, те же смешные веснушки и серо-голубые огромные глаза! Да и ростом он был повыше Димки — почти подпирал потолок… Но все это было заметно не с первого взгляда. Сначала же Маринка просто остолбенела.

— О, знакомься, жена! — громко начал Голубев. Он был явно в легком подпитии, что с ним случалось крайне редко. — А мы с Женей гостей привели. Вот Розочка, наша завуч по внеклассной работе. И Славик Весельцов, ее военный друг, защитник Родины! Товарищи, это моя жена, Маринка.

— Здрасте! — сказала Розочка и протянула Маринке тонкую ручку с ярким маникюром.

— Добрый вечер! — смущенно пробасил рыжий Славик откуда-то сверху.

— Очень приятно! — еле выдавила Маринка, машинально запахивая поплотнее полы халата.

Про эту самую Розочку она многократно слышала от мужа: тот добродушно посмеивался над ней. Ей было уже тридцать семь, а она ни разу не была замужем. Роль старой девы пугала ее отчаянно. Вот и стремилась Розочка заарканить любого, кто был в штанах. Видимо, на этот раз все сложилось удачно.

Маринке вдруг стало очень плохо. Ноги подкашивались, ее била крупная дрожь. Она никак не могла отвести глаз от Вячеслава — как будто прилипла к нему взглядом. А он, замечая это, отчаянно смущался, старался казаться незаметным, не понимая, чем обязан такому вниманию хозяйки к своей скромной персоне.

— Что-то ты бледненькая сегодня. Устала? — участливо поинтересовался Голубев. — Не волнуйся, мы долго не задержимся. Просто сегодня у меня юбилей работы в образовании, решили немного отметить… Посидим недолго и разойдемся. Хочешь, посиди с нами…

— Сначала мне надо пожелать ребенку спокойной ночи, — сухо сказала она. — Я вернусь. Наверное…

— Марина, не беспокойся, мы сейчас попьем чаю и сразу разойдемся. Постараемся не шуметь, — заверила Женя.

Маринка кивнула и быстро ушла в спальню. Казалось, что ее сейчас просто удар хватит. Уложив Илью и отдышавшись немного, она все-таки вышла на кухню. Там в самом разгаре был какой-то пикантный разговор. Раскрасневшаяся Женя смущенно хихикала, прикрывая рот ладошкой. Чаем, естественно, дело в этот вечер не ограничилось. Гости потягивали из чашек какое-то дешевое вино, а Голубев сидел в обнимку с бутылкой коньяка.

— О, наконец-то! — сказал он. — Мы только тебя и ждали. Садись. Славка, налей моей жене вина!

— Только не шумите, пожалуйста! Илье надо выспаться!

Вообще-то пить Маринке совсем не хотелось, но она, глядя на Весельцова, который своими загорелыми большими руками щедро плеснул ей в чашку ядовито-малиновой жидкости, сдуру зачарованно хлопнула все одним глотком. Голова закружилась. Чем я хуже других, подумала она, они, похоже, набрались к этому времени уже достаточно…

— Так вот, я продолжаю историю нашего знакомства, — весело сообщила Роза и закурила. — Со Славкой меня свела одна моя подруга. Она живет в том городе, где размещается Славкино училище. Сказала, что этот лейтенантик просто обалденный! И преподаватель, представьте себе, да! Но и я тоже не промах. Славка, подними майку!

Тот смущенно огляделся, посмотрел почему-то на Маринку и отрицательно покачал головой:

— Да что с тобой, Роза? Неудобно же…

— Чего неудобного? Все свои, сто лет знакомы. Давай! Роза энергично задрала Весельцову футболку. На его спине краснели свежие ярко-красные полосы. Роза горделиво обвела взглядом всех присутствующих и продемонстрировала свои наманикюренные ногти. Маринке снова стало плохо. Ей на секунду померещилось, что никакой это не Розин Славка, а самый что ни на есть настоящий ее Димка, которого демонстрируют общественности как породистого жеребца. Обида сжала горло.

— Ну все, посидели — и хватит, — раздраженно сказала она, — пора расходиться. Третий час.

— Марина права. — Женя интеллигентно закивала. — Ребята, нужно уходить. Всем завтра на работу.

— Я провожу Женю и останусь у нее, если ты не будешь возражать. Оттуда до работы ближе добираться, — прошептал жене Голубев, целуя ее в щеку.

— Конечно, только возьмите такси. Метро давно закрылось.

— И нас подбросьте по пути! — причмокнула Роза. — Впереди продолжение бурной ночи, правда ведь, Славик?

Тот кивнул тяжелой головой и снова покраснел. Его серо-голубые глаза увлажнились и потемнели, и у Маринки снова перехватило дыхание.

Гости ушли, распрощавшись. Маринка задумчиво перемыла посуду и села на кухне у стола. Вылила в чашку остатки вина и залпом выпила. Сегодняшняя встреча поселила в ее сердце предчувствие, которое властно подчинило все ее мысли, а главное — желания. Маринку снова куда-то несло, а она барахталась, не понимая, что ей делать.

На следующей неделе Маринка поехала навестить тетку в Подмосковье. В воскресенье, собираясь отправляться назад, купила почему-то билет в Петровское. Позвонила мужу, сказала, что тетка плохо себя чувствует, ей надо задержаться. Обещала быть к вечеру. Пыталась объяснить себе, что соскучилась по матери, по Кристинке… Но на самом деле прекрасно осознавала, что ей обязательно надо увидеться с Димкой, обнять его, почувствовать родной запах, прижаться к груди. Встреча с красавцем Весельцовым словно пробудила тщетно подавляемые воспоминания. Маринка точно рассчитала время: три часа туда, три обратно, два с половиной с ним… Бешеной собаке сто верст — не крюк!

Она приехала в Петровское и сразу, не заходя к матери, пошла на берег реки, к лодочному ангару, где Димка обычно проводил большую часть времени. Похоже, предчувствие ее не обмануло: ангар был открыт и кто-то брякал там железом, наверное, возился с мотором. Первой Маринку заметила гончая собака Найда, которую Димка прикупил некоторое время назад для походов в лес. Найда была еще молодая и глупая, поэтому, выскочив из ангара, она радостно прыгнула на Маринку, лизнула ее в лицо горячим языком и тут же умчалась прочь — только пыль полетела. Затем из ангара выбежал озабоченный Димка. Едва кивнув Маринке, он крикнул ей:

— Жди здесь! — и помчался вслед за собакой. Маринка осталась растерянно стоять у ангара, не понимая, «что ей теперь делать.

— Найда, девочка моя! — раздавался из кустов встревоженный Димкин голос. — Куда же ты убежала? Иди ко мне, иди скорее!

Минут через десять он появился, одной рукой придерживая собаку за ошейник. Он присел, собака начала лизать ему лицо. Димка не уворачивался, довольно подставляя ей щеки.

— Моя красавица, Найдочка, смотри, это Марина… Как я тебя люблю, моя девочка! Не убегай больше!

Это было слишком даже для терпеливой, все прощающей Маринки. Она оказалась хуже какой-то гончей! Зачем она приехала? Он ее вовсе не ждал, ему без нее было очень хорошо с другой «девочкой» — Найдой…

Маринка круто развернулась на каблуках и побежала через кусты к дороге, смахивая с лица слезы обиды. Димка через мгновение понесся за ней следом. Рядом, высунув мокрый язык, радостно бежала Найда.

— Куда ты? Что с тобой, принцесса моя?

Маринка не отзывалась, ускоряя бег. Димка догнал ее довольно скоро и попытался в шутку повалить на траву. Она серьезно сопротивлялась:

— Дим, уйди. Я дура, полная дура! Я никогда не была тебе нужна! Мне не стоило приезжать к тебе!

— Да что ты мелешь? — взвился Соловьев. — Ты просто истеричка. Что я сделал не так? У меня просто собака убежала! Я ее догнал. Ничего же не случилось…

— Я для тебя хуже собаки!

Димка чертыхнулся и ушел. Найда еще раз облизала Маринку и покорно побежала следом за хозяином. Голубева кое-как успокоилась, села в автобус и вернулась в Москву. Настроение было самое отвратительное. Наконец она осознала свое подлинное место в его жизни — после всех жен, лодки, велосипеда и даже собаки! Дальше так продолжаться не могло. Маринка сжалась как пружина и с головой погрузилась в работу и быт.

А уже в следующие выходные в квартире Голубевых как гром среди ясного неба снова появился Весельцов. Маринка только-только начала успокаиваться, убеждая себя, что все самое страшное уже позади, что она наконец отрывается от болезненной, тяжелой зависимости от Димки. Но оказалось, что это далеко не так…

Вячеслав приехал в гости к Розе на выходные, и в субботу Павел Иванович затащил его к себе домой. Причина была какая-то абсурдная: у Голубевых были бесконечные проблемы с унитазом, а Славик якобы слыл непревзойденным мастером этого дела. В общем, часа три он, согнувшись в три погибели, ковырялся в сортире, а Маринка приносила по его просьбе какие-то инструменты. Потом он долго и шумно мылся, вытирал полотенцем красивое, загорелое тело, а Маринка не сводила с него глаз. И каждый раз вздрагивала, когда довольный починкой унитаза Голубев нежно называл его Славиком. В ее глазах это был Димка — и только он!

Когда сели обедать, благодарный Павел Иванович попытался завязать с гостем разговор. Но Весельцов не был словоохотлив. Говоря что-то, он густо краснел и немного заикался, стараясь отделываться междометиями. Он даже ложку держал как Димка! Маринке снова показалось, что она видит сон, который непременно скоро закончится.

Но не тут-то было. Роман Вячеслава с Розой развивался, он часто мотался к ней в Москву. Вероятно, дело у них шло к свадьбе. По крайней мере, такой счастливой и окрыленной, по оценкам Павла Ивановича, Розочку еще никогда не видели. Они вместе приходили к Голубевым, несколько раз всей компанией ездили за город на шашлыки… Вряд ли Маринка и Вячеслав обмолвились за все это время даже десятком предложений. Наоборот, в компании они старались вовсе не смотреть друг на друга.

А потом Маринка как-то сразу с ним переспала. Дело было по осени, когда все выехали в лес за грибами. Так получилось, что Маринка и Славик сначала немного отбились от остальных и ходили рядом по какой-то поляне, потом он нагнулся срезать найденный гриб, она инстинктивно опустила руку потрепать его по густым светлым волосам… Она любила в этот миг вовсе не его, ей бы такое в голову не пришло, и тянулась совсем не к нему. Перед ней был живой, милый, знакомый до каждой ложбинки Димка, по которому она снова отчаянно соскучилась.

— Ничего себе! — потрясенно сказал Весельцов, когда все закончилось. — Вот уж не ожидал от тебя! Казалась такой холодной!

— Димка! — Маринка, не открывая глаз. — Как же мне хорошо!

Славик непонимающе посмотрел на нее, но ничего не сказал. Издалека послышались голоса. Женский требовательный голос громко звал Славика.

— Вставай скорее! Там Роза…

Эти его слова мгновенно привели растаявшую Маринку в чувство. Ощущение было такое, как будто на нее среди ночи вылили ушат холодной воды.

— Боже, что я сделала! — Округлившимися от ужаса глазами она смотрела на себя, на застегивающего брюки мужчину, на густой хвойный лес вокруг. — Прости, прости! Я не знаю, что это было!

Она вскочила и начала лихорадочно приводить себя в порядок. Славик удивленно смотрел на нее. Своими метаниями она напоминала сумасшедшую.

— Да нет, все очень даже ничего было, — наконец сказал он, — не волнуйся ты так.

От этих слов у Маринки началась истерика. Она рыдала в голос и не могла остановиться. А Славик, не зная, что делать, кругами ходил вокруг нее. А к ним уже быстро приближались Маринкин муж, Роза, Женя…

— Что с ней? — обеспокоенно спросил Павел Иванович.

— Упала, ногу поранила, — после секундного колебания флегматично сказал Славик. — Я вот поднял…

— Ты идти-то можешь? — озабоченно спросила Женя. — Или лучше мужчины донесут тебя? Славка, давай!

— Нет, только не надо нести! — испуганно вскрикнула сквозь слезы Маринка. — Я сама.

И опять зарыдала. Добрая, заботливая Женя усадила ее на сухую коряжку и, задрав штанину Маринкиных спортивных штанов, внимательно осмотрела ногу.

— Вроде бы ничего страшного, даже царапин не вижу! Не плачь! — вынесла она свой вердикт.

Голубев гладил жену по голове, успокаивая. И только Роза сразу что-то инстинктивно почуяла и все переводила недоверчивый взгляд с пунцового, понурого Славика на рыдающую Голубеву и обратно.

В следующий раз Вячеслав приехал к Маринке, когда Голубева дома не было. Он привез ей небольшой букетик полевых цветов. Маринка мялась на пороге, не зная, что ей делать.

— Но Павла нет дома… Заходи вечером, — наконец вымучила она.

— А мне не нужен Павел. Я к тебе приехал. Мне кажется, нам надо поговорить.

Еще секундное колебание, взгляд прямо в серо-голубые глаза — и Маринка распахнула перед ним дверь:

— Прошу. Только ты приехал в неурочный час. У меня не прибрано. И учти, у меня нет времени. Мне нужно скоро бежать… Мы не будем долго разговаривать!

— А долго и не надо! И беспорядком меня не испугаешь! Я вообще в общежитии, в части живу, насмотрелся всего. — Он обезоруживающе улыбнулся ей пухлыми, влажными губами.

Голубева снова почувствовала, что почти теряет сознание от его присутствия. Не было рядом никакого чужого Славика — был только Димка, помолодевший, коротко стриженный, родной. Такой, о каком она мечтала всю свою жизнь.

— Прости, я не знаю, что со мной, — прошептала она, медленно склоняя голову ему на плечо.

А он обнял ее своими огромными руками, поднял высоко — точно как Димка — и легко отнес в спальню. Только через несколько часов безумства странный дурман начал рассеиваться.

— Боже мой! Что же это опять? Что я делаю? — вдруг встрепенулась Маринка и села, встревоженно оглядываясь.

— По-моему, ты все очень хорошо делаешь, — улыбнулся Весельцов и вытянулся в кровати.

— Нет-нет, так нельзя! Сейчас же Илюшка придет… — Голубева взялась за голову, которая мучительно гудела. — Уходи!

Она вскочила, заметалась по комнате и стала швырять ему прямо в постель брюки, носки, рубашку.

— Да что с тобой?

— Уходи немедленно! И не смей здесь появляться. Никогда! Ты слышишь?

— Хорошо, хорошо… Ты только успокойся…

— Уходи!

Маринка побежала в ванную и закрылась там. Слава медленно оделся, аккуратно по-армейски заправил сбитую постель и постучал ей в дверь:

— Эй, ты там в порядке? Какая вожжа тебе под хвост попала? Ладно, не сердись, я уже ухожу…

И действительно — тихо закрыл за собой входную дверь и ушел. Маринка несколько дней снова была сама не своя. Присутствие рядом второго Димки лишало ее разума и воли, возвращало к тому, что она настойчиво пыталась забыть. Только инстинкт самосохранения еще кричал, что надо бежать от этой новой беды. От душевных метаний у нее поднялась температура, которая держалась несколько дней, несмотря на все лекарства. В бреду Маринка видела, как к ней приближается любимый, улыбающийся Димка, лет двадцати пяти от роду, но вдруг его лицо становится искаженным, незнакомым, изо рта выглядывают клыки — и он впивается ими прямо ей в шею…

Когда ей стало получше, Весельцов однажды днем приехал ее навестить. И Маринка его снова впустила — не понимая, зачем это делает. Она лежала в постели, а он сидел рядом на стуле и улыбался.

— Я же ничего не знаю о тебе, — слабым голосом сказала она, пытаясь скрыть свою радость от новой встречи, — расскажи.

— Что рассказывать? Не умею я. Я военный… Меня служить учили, а не языком болтать. Ну родился в Саратове. Мать умерла через три года…

— Умерла? — Маринка даже на локте приподнялась. — Быть такого не может!

— Почему ты удивилась? Я что-то не то сказал? — смутился Славик.

— Нет, продолжай, продолжай!

— Меня воспитали отец и мачеха. Отец тоже был военный, я его почти не видел. Разъезды сплошные. Мачеха занималась другими детьми. Меня в шестнадцать лет отдали в военное училище. Потом поездил по стране. И вот осел в училище, про которое ты знаешь…

— И где тебя все знают как отличного мужика! — съязвила Маринка.

— Это неправда… Вот. Отец умер три года назад. С мачехой не общаюсь, у них своя жизнь. А еще я от Розы ушел… Не могу больше разрываться!

Слава снова густо покраснел и затих. Голубева невольно залюбовалась его красивым, гладким лбом, светлыми ресницами, загнутыми кверху… Она потянулась к нему губами и прикоснулась к щетинистой щеке… Димка, Димка! Все возвращается на круги своя.

После болезни Маринка попыталась как-то собрать разбегающиеся мысли. В конце концов, она уже далеко не девочка. У нее семья, сын, работа. Устоявшийся, в целом благополучный быт. А тут в ее жизнь врывается нечто, что ставит под сомнение все дальнейшее существование в прежнем режиме. Разум твердил, что нельзя этого допускать. А душа… Душа ликовала, исполненная каким-то гибельным, но могучим женским торжеством. Ну и пусть настоящий Димка дважды отвергал ее детей и тысячу раз — ее саму. Теперь перед ней — его улучшенная копия. Красивый, сильный, молодой. Даже чересчур — на целых семь лет моложе Соловьева, а значит — ее тоже… Это не та жалкая месть, которую она устроила ему, выйдя замуж за Голубева! Теперь она может общаться с самим Димкой, только с лучшим — ах как хотелось ей тогда в это верить! Это лине главное доказательство женской силы — изменить любимому с ним самим? Пережить заново все то, что судьба не дала ей пережить с тем, единственным, незабвенным? Разум постепенно перестал сопротивляться, запутавшись в собственной аргументации, и, наконец, тихо сдался.

Бежали дни. Вячеслав стал приезжать все чаще. Маринка ходила с ним в кино и в дешевые кафе — на рестораны денег не было. Однажды они засиделись в таком заведении, и Весельцов опоздал на свою электричку, которая отправлялась полвторого ночи.

— Что теперь будет? Мне же даже пойти тут не к кому… Он стоял на перроне, как будто заблудившийся школьник,

с недоуменно-обиженным выражением лица. Маринка невольно рассмеялась:

— Как это — не к кому? У тебя тут Роза есть…

— Ты шутишь! — Славка поднял на нее глаза и покраснел. — Ну что я теперь буду делать?

— Да не дрожи ты так, герой-любовник! Не оставлю тебя на вокзале куковать. Поехали ко мне!

— Как — к тебе? А Павел?

— Павел уже спит. Едем!

— Ну если… Но…

Голубева рассмеялась и закрыла ему рот ладонью:

— У вас в армии все такие трусы? А кто же тогда родину защищает?

Они поймали такси и минут через сорок добрались до района, где жила Маринка.

— Сплошное разорение с тобой! Я еще не настолько богата, чтобы на такси ночами разъезжать… — Маринка улыбнулась, беря Славку за руку.

Когда входили в подъезд, Весельцов дрожал как осиновый лист. У квартиры Голубева сделала ему знак рукой, прислушалась и стала осторожно отпирать дверь.

— Марин, а может, я все-таки пойду? Неудобно как-то!

— Молчи!

В квартире было тихо, все спали. Славка быстро разделся у порога и замер, не зная, что делать дальше.

— Бери свои вещи и иди за мной! — прошептала Маринка.

Она на цыпочках прошла в гостиную, быстро разделась и, не зажигая света, нырнула под одеяло.

— А где же Павел?

— Мы давно не спим вместе. Он спит в одной комнате с Ильей. Иди ко мне! — Маринка весело протянула из-под одеяла руки. Славка осторожно залез к ней, нервно мотая рыжей головой.

— И все-таки это нехорошо!

— Кто бы говорил!

Не сомкнувшая за ночь глаз Маринка слышала, как Павел Иванович встал — как обычно рано. Из гостиной хорошо было слышно, как он умывался, возился с чайником на кухне. Потом проснулся Илья, прошлепал на кухню, где отец накормил его завтраком.

— А вдруг они зайдут сюда? — прошептал дрожащим голосом проснувшийся Весельцов.

Маринка отрицательно помотала головой и улыбнулась:

— Тоже мне Казанова! Не дрейфь!

И действительно, на кухне и в коридоре Голубев с сыном разговаривали приглушенным шепотом, даже собрались и вышли из дома быстрее, чем обычно.

— Фу! Отлегло, — шумно вздохнул Вячеслав. — Ну и ночка! Я так нервничал, что даже вспотел! У меня так в первый раз — чтобы при живом муже…

— А обычно при мертвых бывает? Нечего с чужими женами спать, тогда и потеть не придется! — парировала Маринка.

Она встала, весело напевая, набросила халат и вышла на кухню. Там для нее лежали, как обычно, приготовленные мужем два бутерброда. Чайник был еще горячий.

— Эй, герой! Тебе чай или кофе сделать?

Весельцов не отозвался, и Маринка, пританцовывая, вернулась в гостиную. Вдруг сердце у нее оглушительно стукнуло и упало в пятки. В коридоре у трюмо, аккуратно подвинутые в угол, стояли огромные Славкины ботинки. Не заметить их было невозможно.

— Это что такое? — строго спросила Голубева появившегося из гостиной любовника.

— Это мои… Ой, извини, забыл убрать… Что теперь будет?

— Ну и дурень ты все-таки, Димка!

— Какой я тебе Димка? И почему ты меня всегда Димкой зовешь? — мгновенно взъелся Вячеслав.

— Прости, у меня что-то с головой… Ты просто очень похож на одного человека… Я вас все время путаю.

— Хорошее объяснение! Ладно, пошли завтракать. Мне в училище пора…

— А ботинки ты зря оставил. Теперь объясняться придется… Через полчаса Славка уехал, а Маринка осталась хлопотать по дому. Уроков у нее в этот день не было. Она весело перемыла посуду, убрала постель и, сладко вздыхая, уселась у окна, с улыбкой вспоминая приключения прошедшей ночи.

Вечером ее ждал неприятный разговор с Голубевым. Она знала о том, что разговор этот неминуем, с того самого момента, когда увидела утром Славкины ботинки. Но отчего-то ей было вовсе не страшно. Она совершенно не собиралась ссориться с мужем, была намерена, как многократно прежде, перевести маленькую семейную драму в шутку. В первый раз, что ли, у них в семейной жизни происходят курьезы? Но в этот раз все обернулось совершенно иначе.

— Марина, — краснея, начал муж, когда Илья уснул, — мы с тобой должны кое-что обсудить… Мы так не договаривались… Это пошло!

— Как?

— У нас с тобой сын. Мы, несмотря ни на что, все-таки семья и должны соблюдать правила… Я вовсе не против, чтобы ты с кем-то встречалась, ты знаешь, но дома… В квартире моей мамы!

— То есть где-нибудь на грязной кровати в гостинице — это нормально, а тут — пошло?

— Мариночка, ты же понимаешь, что я имею в виду… Ты не нервничай, пожалуйста, выслушай. Давай раз и навсегда обо всем договоримся.

— Паша! Я не хочу ни о чем договариваться! Мне осточертела такая жизнь! Я очень хорошо отношусь к тебе, но я не могу так больше жить. Я не люблю тебя, Паша!

— Как? — У Голубева даже очки упали с носа. — Почему? Я же все делал для тебя… Я тебя из этой задницы в столицу вывез, женился на тебе! У нас же все было так хорошо!

— Паша, мужчину любят не за то, что он что-то делает. Его просто любят! А в столицу я не рвалась, просто так сложилось. Ты же знаешь…

— Что ты говоришь? Это неправда! У нас же сын… Марина, я не хочу ничего менять!

— А я хочу! Знаешь, я думаю, что нам лучше разъехаться…

— Нет-нет, это бред какой-то. Столько лет счастливой жизни… Мамочка, помоги мне! — бормотал Голубев, нервно протирая очки салфеткой. — Марина, у тебя припадок. Я отказываюсь тебя слушать! Ты назавтра пожалеешь о своих словах!

— Какая счастливая жизнь, очнись! Когда мы вместе спали в последний раз?

— Когда? А какая разница? Разве все в жизни измеряется постелью? Секс — это не главное. Мы с тобой прекрасно жили, у нас было взаимопонимание! Я тебе никогда, слышишь, никогда не вспомнил ту кошмарную ночь в Петровском, когда у меня чуть разрыв сердца не случился! — И тут внезапная догадка обожгла Павла Ивановича. — Я знаю, почему ты так говоришь! Я понял! Это все из-за денег. Я не нужен тебе потому, что не могу зарабатывать, как другие, потому, что тебе всегда хотелось большего! Ты тут в столице нагляделась на всех, кто на «мерседесах» ездит, и тебе тоже захотелось! Что ж… Я тогда…

— Паша, успокойся, — Маринка испугалась не на шутку, глядя на багровое лицо мужа; казалось, сейчас Голубева хватит удар, — это все не так, ты же знаешь.

— Нет! Ты всегда презирала меня, когда я потерял работу. Ты хотела лучшего! Ты достойна такого. Я немедленно ухожу!

— Остановись! Что ты делаешь?

— Не видишь, собираю вещи!

Голубев с грохотом достал с антресолей старый, помятый чемодан и начал беспорядочно запихивать туда вещи: мамину большую фотографию, носки, Библию, зубную щетку. Маринка стояла у дверного косяка, скрестив руки, и не знала, что предпринять. Она как будто одеревенела, внутри раскрылась черная, гулкая пустота.

— Хорошо. Уходишь — уходи. Но что я скажу завтра сыну?

— Я сам ему все скажу! — буркнул Павел Иванович. — Остальное заберу потом. Приду, когда тебя дома не будет.

Он накинул на плечи плащ и буквально вылетел из дома, хлопнув дверью. Маринка еще долго стояла, опершись на косяк, в коридоре. Она понимала только одно: ее жизнь снова на крутом повороте, последствия которого совершенно неочевидны. Да еще как Илюшка это все переживет… Как ему объяснить?.. Уход отца для ребенка в таком возрасте, говорят, большая психологическая травма.

На следующий день Павел Иванович сам позвонил Илье и о чем-то с ним долго разговаривал. Маринка пыталась подслушивать из кухни, но сын вслух произносил в основном междометия.

— Ну что? — взволнованно спросила она, когда мальчик положил трубку. — Что он сказал?

— Ничего особенного. Папа наконец-то к Жене переехал, — сообщил сын равнодушно, — обещал навещать.

— А еще?

— Ты что, папу не знаешь? Какую-то белиберду про то, что я должен хорошо учиться и тебя слушаться. Ну я пошел. С ребятами в футбол поиграю.

— Иди!

Маринка уселась на кухне, нервно сжав виски. Почему все так происходит?

Но она кривила бы душой, если бы сказала, что сильно переживает из-за ухода Голубева. Скорее, наоборот… В глубине души ей давно хотелось освобождения. Давным-давно в их семье копилась энергия разрыва, которая все равно должна была рвануть. Раньше, позже — какая разница. Просто очень страшно за сына. Но Илья не выказал, по крайней мере внешне, никаких признаков расстройства. Или специально притворился, чтобы ее не огорчить?

А еще через два дня, пока Маринка была на уроках, Павел Иванович заехал домой и вывез свои вещи. Одно рассмешило и порадовало его супругу: вместе с заношенными галстуками, трусами и прочим барахлом исчезла и столь дорогая его сердцу мамина швейная машинка. В конце концов, все было не так уж и плохо.

А еще через несколько дней произошла очередная неожиданность — к Маринке явился собственной персоной Весельцов. Вероятно, он уже знал об уходе Голубева, поэтому был уверен в себе и непривычно смел. Маринка как раз собрала и отправила в школу Илью и мыла посуду после завтрака — у нее были уроки во вторую смену. Тут в прихожей раздался звонок. Что еще забыл этот рассеянный ребенок? Маринка мельком глянула в глазок — и обомлела. Там стоял Димка! Растрепанный, смущенный, с потертым чемоданом. Голубева ахнула и схватилась за сердце, потом порывисто распахнула дверь.

— Димка, ты? — Она упала ему на грудь.

— Я, я. Только что ты все заладила — Димка, Димка. Мне это совсем не нравится, я тебе уже говорил. Какой я тебе Димка? — Вячеслав гладил ее по волосам.

Маринка вздрогнула и вскинула глаза. Конечно! Это никакой не Димка, а всего лишь рыжий, неуклюжий Славик Весельцов. Невероятно! А может, он просто близнец, двойник? Какая, впрочем, разница! Маринка радостно пригласила его войти.

— Слав, что это ты сегодня так рано?

— А я к тебе навсегда приехал.

— Подожди! Что ты имеешь в виду? — озабоченно уставилась на него Маринка.

— А просто меня из училища выгнали. Прогуливал в последнее время много занятий, к тебе ездил, вот на меня рапорт и написали… И из общежития тоже сразу попросили. Приехал к тебе. Больше некуда было. Ты мою историю знаешь.

— Подожди, подожди… — Маринка выскользнула из его объятий и нервно прошлась по коридору, растирая виски. — То есть ты хочешь сказать, что хочешь остаться у меня жить?

— Ну да. А почему ты удивилась? Ну если ты не хочешь, то я, конечно… Но мне казалось…

— А как кто ты здесь будешь жить?

— Не знаю пока. Поживем — увидим…

Последние слова Весельцова прозвучали уже эхом откуда-то издалека. Действительно, почему бы и не впустить Славика? Место-то освободилось! Вот она, новая жизнь! Все решается снова где-то наверху помимо нее. Маринка прислонилась к стене и пристально посмотрела на Славу. Он стоял такой большой, неуклюжий, со смущенной улыбкой. Ну прямо Димка, действительно Димка! Маринка покачнулась, мертвенно побледнела и с блаженной улыбкой начала сползать вниз по стенке.

— Марина! Ты чего, Марина? — Славка бросился к ней, успел поймать и поднял на руки. — Да что же с тобой?

Голубева почти не слышала его, она дышала часто и глубоко. Ей виделось жаркое лето и Димка, который несет ее на руках по поляне и поет песню про Стеньку Разина.

— Я согласна! — одними губами прошептала она. — На все согласна!

Когда Голубева окончательно пришла в себя в гостиной на диване, Весельцов, насвистывая, уже вовсю хозяйничал в квартире. Он больше не стеснялся. В коридоре Славик вывалил на пол содержимое своего чемодана. По всему дому распространился тяжелый и неприятный холостяцкий запах — смесь пота и коммунального жилья. Маринка поморщилась, встала и отправилась закладывать в машину чужую одежду, которую, на ее взгляд, лучше было бы выбросить сразу: все приданое кандидата в сожители было изрядно изношенным.

— Очухалась? Хорошо. Сейчас будем пить чаек. Я как раз заварил…

Маринка обреченно вздохнула, не в силах сопротивляться.

Илья принял факт появления в доме чужого дяди на редкость спокойно. У Голубевой, которая сама не понимала, что делает, была тайная надежда, что сын воспротивится — и тогда можно будет с чистой совестью выставить Вячеслава, ссылаясь на мнение ребенка.

В целом очень нервный и чувствительный мальчик, Илюшка в каких-то бытовых вопросах, когда Маринка особенно боялась за его психику, вел себя абсолютно спокойно, даже отстранение, как маленький старик. Говорил мало, но исключительно мудро. Иногда казалось, что ему не десять лет, а все девяносто.

— Мам, если тебе будет так лучше — пусть живет! — внимательно выслушав сбивчивые объяснения матери, разрешил он, равнодушно дожевывая яблоко. — Я же знаю, что вы с ним давно спите, когда никого дома нет. Надеюсь, это не продлится долго?

— Не знаю сын, — заливаясь краской, ответила Маринка, — для меня самой это все так неожиданно…

— Только не выходи за него замуж сразу. И не прописывай его сюда. Мало ли что…

— Да что ты говоришь? Откуда это?

— Папа так сказал тебе передать, на случай если ты кого-нибудь к нам поселишь. Ты же такая чувствительная, всех жалеешь… Но я тебя предупреждаю, мне он не слишком нравится… Хотя это твое дело…

— Сыночек! Одно твое слово, и его тут не будет! Ты для меня важнее всего на свете, слышишь — всего! — Маринка схватила его за плечи и начала обнимать, рыдая.

— Мама, да что с тобой! Я же сказал: пусть живет, если ты хочешь. Только в мои дела пусть не лезет, ладно? Мне он совершенно неинтересен.

И Илья отвернулся от матери, давая понять, что разговор закончен. Маринка сквозь слезы смотрела на него. С пушистыми, светлыми волосами и опущенными, выгоревшими ресницами, он теперь тоже отчаянно напоминал ей Соловьева. Димка двоился, троился, давал о себе знать каждое мгновение, не отпускал! Голубева обреченно вздохнула и пошла в гостиную сообщить Весельцову, что сын не против его временного проживания в их квартире.

Через неделю с инспекцией пожаловал Голубев. Наверно, он тоже втайне надеялся, что за прошедшее время их с Маринкой конфликт сам собой уладился. В момент его прихода в собственную квартиру большой рыжий Славик как раз копошился на кухне, пытаясь починить кран. Из всей одежды на нем были только черные плавки, обтягивающие выпуклые ягодицы.

— И что это тут у нас происходит? — спросил обалдевший Голубев.

— Да вот кран чиню, — совершенно не смущаясь, ответил Весельцов, — протекает. Видно, что сантехникой тут не занимались.

— А, ну-ну, чини, — сказал Павел Иванович и пожевал губами, — а Марина где?

— В магазин пошла, собирается ужин готовить.

— Ты ей передай, пожалуйста, что я заходил, беспокоился. Я скоро еще зайду… Пусть она мне позвонит, если что…

— Хорошо, передам.

Голубев удалился, озадаченно покачивая головой и все еще недоумевая. Вот уж не ожидал он такой прыти от собственной жены!

Нет в жизни ничего более постоянного, чем временное. В глубине души Маринка мечтала, что ситуация их странного сожительства с Весельцовым в один прекрасный день рассосется сама собой. То есть Весельцов поживет у нее недолго, а потом найдет себе какую-нибудь работу, квартиру и переедет или просто растворится в пространстве, как будто и не было его в ее и без того странной жизни.

Но не тут-то было! Понимая, что наступает в третий раз на одни и те же грабли, Маринка тем не менее, не обращая внимания на увещевания окружающих, энергично взялась за построение семейного гнездышка. А надо сказать, в шоке были просто все, до кого дошла эта история. Мать, узнав, что ее дочь по непонятным причинам неожиданно рассталась с мужем и привела в дом какого-то молодого мужика, рассвирепела и несколько месяцев с ней не разговаривала. Маринка прекрасно понимала почему и не осуждала ее. Собственная жизнь Лидии Ивановны трещала в этот момент по всем швам. Николай нашел себе какую-то любовницу на соседней улице и шлялся к ней едва ли не ежедневно. Матери, которая давно опасалась его окончательного ухода, были нужны хоть малейшие свидетельства, что она безбедно проживет и одна. Но… На младшую дочь надежд не было никаких. Работать она категорически отказывалась, и все время проводила в ближайшем баре с какими-то пьянчужками. А тут вот еще и старшая дочь выкидывает такой финт: приводит к себе молодого бездельника!

Голубев пытался образумить Маринку едва ли не ежедневно. Он сам поостыл и еще надеялся, что первый всплеск сексуального интереса у его супруги к молодому лоботрясу (а сомнений в том, что дело обстоит именно так, у него не было) тоже пройдет — и она снова обретет рассудок и возможность соображать. Как ни хорохорился вначале, ему совершенно не хотелось менять сложившуюся, абсолютно устраивавшую его жизнь. Для того чтобы наставить жену на путь истинный, он даже призвал Розочку, которая за чашкой чая искренне рассказала Маринке, что за подонок этот Славик и скольким женщинам, включая ее саму, он уже сломал жизнь.

Но Голубе вой было все равно. Она ходила как в тумане, улыбаясь в пространство, и удивлялась: почему люди твердят ей про какого-то негодяя Весельцова? Они, окружающие, ведь не знают ее большой тайны, что на самом деле он — ее Димка!

Так шли месяцы. Жить стало по-настоящему трудно. Весельцов симулировал активную деятельность: записался на какие-то курсы менеджеров, за которые, конечно, заплатила Маринка, потом на тех же условиях закончил компьютерные курсы. По его словам, без этого при базовом военном образовании найти работу в Москве было нереально. Он рассылал резюме, ездил на какие-то собеседования, но все без толку. Из-за вставших в полный рост материальных проблем Голубевой пришлось окончательно отказаться от своей давней мечты — получения высшего образования.

Однажды в школу, где она работала в начальных классах, приехала высокая проверяющая комиссия. Все, естественно, стояли на ушах. А тут еще, как на грех, накануне заболели гриппом сразу несколько преподавателей из старшей параллели — в том числе литератор. Комиссия должна была посетить открытый урок литературы в пятом классе, и, когда выяснилось, что заменить заболевшего педагога некем, завуч в ужасе позвонила поздно вечером Маринке, памятуя о том, что та в литературе вроде бы неплохо разбиралась… Естественно, Голубева отнекивалась как могла. Она понимала, что ее образования не хватает для показательного урока. Но умоляющий тон завуча и ее слова о том, что всю ответственность за эксперимент она берет на себя, в конечном счете сделали свое дело. Маринка согласилась помочь. Вечером обдумала предложенную для обсуждения тему. Утром пришла в школу пораньше, пролистала учебник. Вроде бы все знакомо, «Слово о полку Игореве», но на урок она шла на дрожащих ногах. Давно так не волновалась — даже из-за своих непутевых мужиков. А уж когда увидела в кабинете членов комиссии — человек десять мужчин и женщин в строгих костюмах с постными выражениями лиц — и красную как рак, потную начальницу на грани истерики, так и вообще едва не упала духом. Но взяла себя в руки и начала урок.

Когда прозвенел звонок, Голубева с удивлением посмотрела на часы. Неужели урок уже закончен? Атак много еще хотелось рассказать ребятам… Она недоуменно обвела класс глазами, и тут ей захлопали. Приглашенные гости из комиссии улыбались и аплодировали, а завуч — та вообще с места вскочила и изо всех сил одобрительно подмигивала ей обоими глазами.

По итогам этого урока Маринке было предложено занять вакантное место второго литератора в старших классах. Она сначала загорелась: о таком она и не мечтала, потом приуныла, стала причитать и отказываться:

— Но у меня и образования-то высшего нет!

— Ничего. Все на себя беру, — уверенно сказала завуч. — Ты так блестяще провела урок, что многим педагогам и с высшим образованием такое не снилось! И дети от тебя без ума. Пока поработаешь в четвертых-пятых классах. А сама давай-ка ноги в руки да поступай учиться на филфак, на заочное. Сейчас это реально. Через несколько лет будешь как человек — с дипломом.

Маринка пообещала подумать. Сама была окрыленная, показалось ненадолго, что наконец в жизни открываются новые горизонты, что ее тайная мечта вот-вот станет реальностью. Дома вечером радостно рассказала обо всем Весельцову, но тот вовсе не разделил ее оптимизма, наоборот, разозлился:

— А жить как будем? Ты же не сможешь учиться и работать одновременно. Ты об этом подумала?

— А я на заочное…

— А платить за это кто будет?

— Я попробую сама поступить, у меня же училище с отличием… Подготовлюсь!

— Да не смеши! Кому в Москве твое серпуховское училище нужно? А потом, ты что, забыла, сколько тебе лет? Но даже если поступишь, что, выдержишь пять лет сессий, ночной зубрежки? Не смеши! А сын, а я? А если я к тому времени еще работу не найду?

И Маринка сникла. Аргументы Славы были убийственными. Ее на мгновение вспыхнувшая надежда погасла, мир вокруг снова стал обыденным и серым. Страшная штука — эгоизм. Как она могла думать только о себе? Маринка обреченно встала к плите готовить ужин. На следующий день она окончательно и твердо отказалась от заманчивого предложения завуча.

Как-то по лету поздно вечером позвонил Димка. Слава был рядом, когда Маринка брала трубку, — сидел на диване и читал газету.

— Маринка, привет! — раздался в трубке веселый знакомый голос. — Вот я тебя и нашел! Ты рада?

Голубева похолодела, посмотрела на Весельцова. Язык перестал слушаться.

— Кто это?

— Ну ты, мать, даешь! Неужели вправду не узнала? Это я, Димка! Помнишь еще такого?

— Какой Димка?

— Да я же это, я! Димка Соловьев.

Тут Весельцов насторожился, отложил газету и внимательно посмотрел на побледневшую Маринку. Она стояла и как-то странно озиралась по сторонам.

— Не знаю никакого Димки! — наконец сказала она отсутствующим голосом. — Мой Димка со мной. А ты не звони мне больше…

— Да что там у тебя происходит? — недоуменно взвыл Соловьев. Но Маринка уже повесила трубку. Звонок повторился еще несколько раз, но она стояла как каменная.

— Кто это был? — хмуро спросил Весельцов.

— Так, ошиблись…

Она неожиданно бросилась Славе на шею:

— Люби меня! Люби меня немедленно!

Она одним движением распустила волосы и начала расстегивать халатик. Весельцов, недоумевая, попытался ее остановить. Эта непредсказуемая женщина временами пугала его:

— Ты что делаешь, Маринка? Сын же в соседней комнате… Ты ненормальная! Да что на тебя нашло?

— А мне все равно! Я люблю, люблю тебя! Димка…

Она пыталась зарыться руками в Славкины волосы, но он вдруг жестко отстранил ее:

— Чтобы я больше никогда не слышал этого имени, поняла? Никогда!

Маринка упала перед ним на колени. Ее горящий взгляд блуждал по комнате, натыкаясь на стены:

— Я люблю тебя… Ты лучший! Прости… — И зарыдала, обнимая Славкины колени.

Несмотря на то что сознание Маринки из-за близости Весельцова периодически раздваивалось, оно не отказывало ей совсем — и многие вещи она понимала с абсолютной ясностью. Наибольшую боль ей причиняло то, что Димка и реальный Славик — его двойник — на самом деле похожи были только внешне. И чем больше проходило времени, тем четче это осознавалось. Но Маринка, даже понимая свое заблуждение, не желала принимать эту реальность, наоборот, с каким-то бешеным остервенением она пыталась сделать так, чтобы Весельное стал похож на ее героя не только лицом, но и характером.

Периодически она подбивала его на то, чтобы выехать из Москвы на велосипедах, пойти на рыбалку или, на худой конец, просто покататься по реке на лодке. Воплощала с ним их с Димкой прошлое. Но Вячеслав не разделял Димкиных пристрастий к природе и активному отдыху. Все у него выходило не то и не так. Весельцову куда комфортнее было улечься на диване перед телевизором и дремать. Такое его поведение периодически провоцировало между ними серьезные скандалы. Весельцов так и не устроился на постоянную работу, был нервный и злой на весь мир.

Единственное, чем он разительно напоминал Соловьева в поведении, — твердым нежеланием жениться на Маринке.

— Тебе что, так плохо со мной? — говорил он сухо в ответ на ее тихие упреки. — Что изменит ЗАГС в нашей жизни?

— Но мы станем настоящей семьей…

— По-моему, у тебя уже есть одна семья… Ты забыла, что замужем?

— Но я разведусь! Голубев обязательно даст мне развод! Я хочу жить с тобой, растить детей, построить дом…

— Терпеть не могу детей! К тому же у тебя уже есть Илья… С ним и так проблем достаточно. Совсем распоясался, никого не слушает. Подожди, еще нахлебаешься со своим сыночком! — морщился Славик.

— Не смей так говорить о моем сыне!, Не его вина, что все так у нас выходит!

— К тому же какие сейчас могут быть вообще разговоры о браке? Я не работаю, ты получаешь гроши в своей школе… И вообще, давай прекратим бессмысленные дискуссии.

— Ты не женишься потому, что я тебя старше на семь лет, да? Я старая и страшная и ты хочешь меня бросить? Уйти к молодой и богатой?

— Да что ты несешь? Мне просто надо как следует определиться…

— Ах ты еще не определился!..

После таких сцен Маринка обычно выбегала на кухню в слезах, громко хлопнув дверью. Через пару часов к ней приходил виноватый Славик и начинал по-телячьи тыкаться ей носом в живот. Долго обижаться на него она не могла, лелея надежду, что еще несколько дней, месяцев — и все у них наладится. А как иначе?

Добавляло неприятностей и то, что Голубев, после почти двух лет терпеливой осады, решил неожиданно изменить тактику. От увещеваний и просьб он перешел к прямым угрозам. Нельзя сказать, что они не были действенными, скорее, наоборот. Странно, что он терпел так долго. Муж наконец потребовал от Маринки развода с разделом квартиры.

— Ты понимаешь, — сказал он, — нам с Женей тоже непросто. Живем с ее престарелой мамашей, которая в маразме. А ты привела в квартиру моей мамы какого-то мужика…

— Вообще-то его привел ты! И сам ушел.

— Не важно. Я имею в виду, что ты его у нас поселила. И теперь вместо меня с моим сыном живет черте-то кто…

— Ты знаешь, они неплохо ладят. Весельцов по крайней мере помогает ему с математикой.

— Не смей ерничать! — взвился Голубев. — Пусть выметается куда хочет.

— А мы с Ильей?

— А с вами все будет по закону. Две трети квартиры. Помогу купить однушку где-нибудь в Бибирево.

Это был шок! Голубева поговорила с адвокатом. Действительно, при самом лучшем раскладе все, на что могли рассчитывать Маринка с сыном, была однокомнатная квартира на окраине. Но куда девать Весельцова? Только-только скопили денег, чтобы сделать ему фальшивую московскую регистрацию по какому-то несуществующему адресу…

Несколько месяцев прошли во взаимном шантаже, просьбах и угрозах с обеих сторон. В итоге умерла Женина мама, и у Жени с Голубевым в распоряжении оказалась двухкомнатная квартира, точно такая же, как та, в которой жила Маринка. Павел Иванович снова повел себя благородно и ненадолго смягчился:

— Так и быть, живи в этой квартире до поры до времени. Я с тобой разведусь, но выписываться не стану. Вдруг тебе еще что в голову взбредет… Оставишь моего сына без жилья.

— Ты женишься на Жене?

— Да, пожалуй. Должен же кто-то быть рядом, любить, готовить яичницу, стирать рубашки. Она порядочная и хозяйственная. Понимает меня во всем. Но если…

— Нет. Желаю вам счастья!

Наконец, Маринка развелась с Голубевым. Прилетела домой как на крыльях:

— Славка! Я свободная женщина!

— И что? — спросил тот, не вставая с дивана.

— Ты можешь сделать мне официальное предложение! Пойдем в ЗАГС!

— А зачем? — последовал незамедлительный ответ. — Я тебе разве что-то обещал?

— У меня пересиживаешь, а потом на молодой жениться хочешь?

— Совсем нет. Мне и тут хорошо.

— Ну объясни ты мне! — Маринка уже и руки ломать начала, как будто в очередной раз с Димкой разговаривала. — Почему ты не можешь на мне жениться? Тебе со мной разве плохо?

— Нет!

— Тогда в чем дело?

— Не знаю. Понимаешь, когда я начинаю думать о браке, меня просто дрожь пробирает… Я читал, есть мужчины с такими комплексами. Да-да, у меня комплекс!

— Ну давай попробуем с ним справиться! Я тебе во всем помогу, честное слово!

— Давай… Только постепенно. Не дави на меня! А то хуже будет.

Маринка вздохнула и попыталась войти в положение несчастных мужчин, у которых комплекс по поводу женитьбы. Вот и Димка с ней когда-то так же поступил… Наверно, у него тоже был комплекс. Хотя нет, Димка потом дважды женился, а Слава еще ни разу. Но на самом деле, если смотреть правде в глаза, они оба отчего-то не хотели жениться именно на ней. Надо разбираться…

И жизнь снова продолжилась в обычном режиме. Летом Весельцов по старым связям устроился на весьма неплохую зарплату разнорабочим — строить дачу какому-то генералу в Тверской области. На стройку нагнали солдатиков-срочников из ближайшей части, а Весельцов, как лейтенант, вроде за старшего у них был. Кроме зарплаты генерал обеспечивал вольнонаемных строителей проживанием и едой. Для сидящего месяцами без всякой работы Весельцова это был заманчивый вариант!

Маринка заняла денег и с огромным трудом отправила Илью в лагерь на Черное море, а сама устроилась на июль-август в детский сад одновременно и воспитательницей, и уборщицей, чтобы немного заработать. В выходные с утра до ночи нянчилась с соседскими детьми. В общем, выматывалась отчаянно. Слава приезжал со своей работы несколько раз за два месяца — веселый, отдохнувший, загорелый. Вроде бы не на стройке трудится, а на курорте отдыхает. Один раз даже с цветами приехал — привез большой букет полевых ромашек, как когда-то Димка! Сколько было счастья…

А потом он пропал. Не приехал в выходные, не приехал в следующие и еще через одни. Голубева не на шутку запаниковала. Думала, естественно, о самом страшном. Мало ли что там на стройке могло случиться! А ведь она даже не знала толком, ни что за стройка, ни где, ни у какого генерала… Сначала позвонила Сережке, Наташкиному мужу. Они с Весельцовым иногда общались, в баню вместе ездили. Но тот как-то быстро свернул разговор и сухо сказал, что ничего о Славе не знает. С трудом отыскала Маринка в записной книжке телефон того товарища по службе, который его к генералу работать устраивал. Позвонила:

— Олег, здравствуйте! Это Марина.

— Какая еще Марина? — устало спросил голос.

— Марина, Славы Весельцова… — А собственно; кто она ему? Сожительница? Жена? — Ну вы помните, он нас еще знакомил… Марина из Москвы.

— Что вы хотите?

— Вы знаете, Слава пропал. Уже три недели не появлялся. Я не знаю, где он. Тревожусь ужасно.

— Не волнуйтесь, все в порядке, он скоро позвонит, — после некоторой паузы немного виновато ответил голос, — извините, мне некогда.

Маринка уже не знала, что думать, кому звонить, куда бежать. Еще три дня прошли в отчаянной тревоге, близкой к панике. А потом неожиданно раздался телефонный звонок.

— Это Марина? — спросил знакомый женский голос.

— Да. — Сердце Голубевой в пятки упало от нехорошего предчувствия. Она не сразу поняла, кто это.

— Это Роза. Что, не узнала?

— Извини, Роза. У меня такие неприятности!

— Что случилось?

— Славка пропал. Уже три недели ни слуху о нем, ни духу! Завтра иду в милицию, в розыск его подавать… Что-то случилось!

На том конце трубки повисла долгая пауза. Маринка отдышалась и уже подумала было, что связь прервалась.

— Марина, я тебе как раз по этому поводу звоню. Выслушай меня. Ты только сядь и не волнуйся.

— Что с ним?

— Я должна тебе сказать. Он женился. Я предупреждала тебя…

— Как? — Маринка тяжело опустилась на диван и мучительно расхохоталась. — Это неправда, этого не может быть! У него же комплекс!

— У нашего Славки есть комплекс? Ты что, правда дурочка или прикидываешься? Я ведь тебя несколько лет назад по дружбе предупреждала: не связывайся с ним, он сделает тебе больно…

— Подожди! — Мысли у Голубевой поплыли, в ушах звенело. — Что ты мне сказала про женитьбу? Повтори, я не поняла.

— Женился наш мальчик! На поварихе!

— На какой поварихе? Что ты несешь, Роза? Слушать не желаю!

Маринка в сердцах бросила трубку. Потом накапала себе валокордина, поуспокоилась немного и перезвонила Розе сама:

— Прости. Я была не в себе. Откуда ты знаешь?

— Я тебя понимаю, Мариночка, прекрасно понимаю, — зачирикала та, — я же тоже такую боль пережила. Когда он к тебе от меня ушел. А все шло к женитьбе. Я думала, он на тебе женится! Теперь мы в одной лодке.

— Так ты переживала из-за него тогда? — вдруг поразилась Маринка. Она никогда не думала об этом. Почему? Мысли путались.

— Еще как! Чуть руки на себя не наложила! Но он-то хорош! Поварихе его двадцать пять лет всего!

— Подожди! — снова попросила Маринка и потерла себе глаза. Смысл слов доходил до нее с трудом. — Почему он женился?

— Да потому, что беременная его Анна!

— Беременная! — сдавленно вскрикнула Голубева. — Быть не может! Он же детей ненавидит! Я аборт от него делала…

— И ты? Я тоже делала! И Светка из Митина, с которой он при мне еще спал. Я от нее несколько раз его уводила. Тебе не говорила — не расстраивала… Ты слушай этих мужиков больше, они тебе расскажут! Мы тут все за тебя так переживали… Особенно Павел Иванович, поседел весь. Ты совсем разбаловала Весельцова. Мужик три года не работает, гуляет, а ты его кормишь-поишь-обуваешь. Мыслимое ли дело! Хотя за такой секс, как с ним… Может, и кормить нужно, и все терпеть! Я тебя не осуждаю.

— Роза! Скажи, он правда женился или просто от меня избавиться хочет, чтобы я не искала?

— По-моему, — авторитетно сказала та, — его просто окрутили. Пока ты вокруг него с пряниками бегала, он по палке соскучился. Вот его быстро и приручили…

— Почему же он сам не позвонил мне? Почему не сказал?

— А вот этого я не знаю, извини. В ваши отношения никогда не совалась. Все приняла и отпустила изменника с миром.

— Роза, прости…

Маринка повесила трубку и начала рыдать. Сначала тихо, по-детски, потом громче, наконец, отчаянно завыла, скрючившись на диване. Со всех сторон ее обступила черная, непроглядная бездна. Из нее улыбался двенадцатилетним ребенком еще Димка, потом Светка, его первая жена, которая вдруг обернулась Розой и погрозила ей палкой. Откуда-то смачно матерился Алексей. Потом Димка Соловьев, превращающийся в Весельцова. Несчастный Голубев бродил с министерским портфелем в поисках квартиры. И все они обступили Маринку, сжимаясь вокруг нее плотным, тяжелым кольцом, как в фильмах ужасов. Не выдержав этого страшного нашествия, она со стоном отключилась.

Понемногу приходить в себя Маринка начала только в больничной палате. Когда она в первый раз осознанно открыла глаза, в окно бил яркий дневной свет. Она лежала в каком-то уродливом балахоне, в чужой, неуютной постели. Со стороны раздалось покашливание. Значит, она была не одна.

— Где я? — спросила Маринка. Голова была чугунная, язык не ворочался.

— Мы все уже давно на том свете! — пропел старческий, дребезжащий голос.

— Я умерла?

— И ты, и я, и он… Мы все умерли, мы всего лишь тени…

— Хорошо…

Маринка снова провалилась в бессознательное, удивившись, как это после смерти может так сильно болеть голова. Ей казалось, что смерть обязательно приносит облегчение, забвение, покой…

Потом она долго была между чем-то и чем-то. Издалека до нее долетали звуки, которые она не могла распознавать. Слышала только, что они есть. Перед ней по-прежнему плясали и кривлялись уродливые чудовища из ее жизни, отогнать которых не хватало сил. Они звали, тянули за собой в свой дикий танец, и сопротивляться было невозможно. Оказывается, смерть еще тяжелее, мучительнее жизни!

В следующий раз Маринка вынырнула на свет от чьих-то ледяных прикосновений. Кто-то трогал ее лицо, теребил волосы холодными, костлявыми руками. Голубева открыла глаза и снова зажмурилась. Прямо над ней склонилась уродливая старуха, точь-в-точь из ее кошмаров. Видение поколебалось в воздухе и не исчезло. Маринка снова приоткрыла глаза и отшатнулась.

— Что вы делаете?

— Офелия плетет венки для мертвых нимф! — задребезжал знакомый уже, старческий голос.

— Отойдите от меня! — снова дернула головой Маринка и с ужасом прикоснулась к волосам, в которые были вплетены одуванчики.

— Не бойся! Она безобидная! — послышался приятный голос из противоположного угла. — Это Офелия тебе венок надела. Ее все тут знают.

Голубева с большим трудом перевела глаза туда, откуда слышался голос. На кровати сидела дама средних лет в очках и читала.

— Я разве не умерла? — спросила Маринка, еще сомневаясь.

— Конечно нет! Это только этой дуре старой, — дама скорчила рожу и показала лохматой старухе язык, — кажется, что мы все мертвые. Офелия хренова! На самом деле все совсем наоборот.

— Где мы?

— В больнице, душечка. Если тебя сюда положили, скорее всего, это надолго. Кстати, давай знакомиться. Я Ирина Петровна, кандидат наук, преподаватель кафедры биологии МГУ.

— Марина…

— А ты долгонько в себя-то не приходила. Уж тебя кололи, кололи лекарствами…

Голубева все еще не могла поверить, что действительно жива. Ощущение наступившей смерти было гораздо реальнее. Маринка почувствовала себя оскорбленной таким обманом. Понемногу к ней стали возвращаться физические ощущения. Она с недоверием, медленно ощупала свои ноги, руки, лицо. Действительно, похоже, что она не умерла.

Старуха между тем, рыдая в три ручья, громко затянула какую-то жалобную песню, состоящую из нечленораздельных звуков, и стала разбрасывать по палате одуванчики. У Голубевой мороз по коже пробежал.

— Ну вот, опять начинается, — недовольно сказала Ирина Петровна. — Надо санитарку вызвать. Нельзя Офелию на улицу выпускать — всегда принесет мусора…

Ирина Петровна деловито нажала красную кнопку у кровати. Через несколько минут в комнату вошли двое в белых халатах:

— Что тут еще случилось?

— Да вот престарелая Офелия опять буянит. Урезоньте, пожалуйста!

Санитары быстро подошли к старухе. Один из них достал устрашающих размеров шприц.

— О, Гамлет! Не покидай меня! — заломила руки старуха, глядя на санитаров.

— Сейчас будет тебе Гамлет!

И всадили в руку сопротивлявшейся изо всех сил старухи здоровенный шприц.

— Ах, ты опять кусаешься, сволочь! Чтоб тебя! — выругался один из санитаров.

После укола старуха обмякла, ее уложили на кровать. Она что-то еле слышно лепетала.

— Все, до завтрашнего утра спокойно будет, — удовлетворенно сказала Ирина Петровна, — спасибо, ребятки!

— Ты смотри, Голубева в себя пришла! — обратили наконец санитары внимание на Маринку. — Значит, не все так хреново, как казалось!

— Как мы себя чувствуем?

— Гораздо лучше! — ответила за Маринку ее словоохотливая соседка. — Разговаривает и даже кое-что соображает.

— Отлично! Завтра) Голубева, тебя врач осмотрит.

— А в какой я больнице? — подала голос Маринка.

— А ты еще не поняла? — удивились санитары и начали хихикать, переглядываясь. — Ну тогда у Ирины Петровны вон спроси. Она тут старожил, все тебе расскажет…

И санитары удалились. Несколько минут в палате было тихо. Слышно было только, как Ирина Петровна шелестит страницами.

— Ну слава богу, мгновения тишины. Можно отдохнуть спокойно. Я бы тебе… Мешаешь тут процессам осмысления. — Она погрозила кулаком в сторону спящей старухи.

— А почему она так?

— Да сумасшедшая она. Ей кажется, что она Офелия, умерла и видит сны. На прогулке собирает цветы, плетет венки и разбрасывает потом по палате. Песни поет…

— А почему же она тут лежит, с нами?

— Так потому, что в психушке мы, деточка, в психушке! — весело сказала соседка, широко улыбаясь Маринке.

— Это не смешно.

— А я и не шучу, — обиделась Ирина Петровна, — тут третий год уже.

— Но почему? Вы же абсолютно нормальная!

— Я знаю… — Соседка встала и, разминаясь, прошлась по палате, оглядываясь на дверь. — Но меня сюда упекли, как упекали диссидентов в сталинские времена. Ты знаешь, со всеми передовыми людьми своего времени такое случалось. Я была на пороге грандиозного научного открытия… К черту теорию Дарвина, она безнадежно устарела!

Что-то неуловимое в тоне и поведении соседки насторожило Маринку. Она стала внимательно присматриваться к ней. Ирина Петровна нервно ходила по палате, активно жестикулируя и все более распаляясь.

— Я вступила в контакт, равных которому не было за всю историю человечества. Инопланетные братья, которые создали жизнь на нашей Земле, избрали меня для того, чтобы я сообщила о них человечеству. Сначала мы обменивались мыслеформами…

— Чем-чем?

— Мыелеформами! У нас был телепатический контакт. Они посылали мне мысли, которые я по открытым каналам принимала и записывала. Вот послушай, что они мне продиктовали… — Соседка продолжила нараспев, закрыв глаза: — Жизнь на земле началась в результате грандиозного научного эксперимента. Мы, посланцы альфы Ориона, прибыли в Солнечную систему, чтобы попробовать клонировать на земле жизнь. Теперь мы наблюдаем за происходящими процессами. — Ирина Петровна подошла ближе к Маринке и перешла на взволнованный шепот: — Но самое страшное из того, что они сообщили мне, что, если я не сообщу о своем контакте лично президентам России и США, они уничтожат нашу планету. Они хотят вступить в контакт с властями супердержав, чтобы избежать катастрофы… Я написала десятки писем президенту США, обращалась в крупнейшие СМИ! Я выходила к Кремлю с громкоговорителем, чтобы быть наконец услышанной… Там меня и повязали, как некогда тех, кто митинговал против ввода войск в Чехословакию. Такова наша судьба — всех неординарных людей в России. Психушка и изгнание…

Маринка слушала все это, соображая, кто из них двух бредит. А что, если тетка права и она правда в психушке?

— Ирина Петровна, так вы не пошутили про психушку?

— Ты снова спрашиваешь, дитя мое? Вот и я сначала никак смириться не могла, пыталась через унитаз послания в ООН и Европейский суд отправлять, но все пустое. Нас тут никто не услышит…

— А я почему здесь?

— Ты больна, деточка, очень больна. У тебя были сумерки сознания…

— Но я же не душевнобольная?..

— Здесь все так говорят… Одна только Офелия поет — уже тридцать пять лет. Одевается во все белое — и ждет своего Гамлета на берегу реки смерти… Ей хорошо!

У Маринки от этих слов в голове окончательно помутилось. Она встала с постели и медленно подошла к небольшому окну. На улице стояли заснеженные деревья, светило солнце.

— Но как я сюда попала?

— Тебя привезли в бессознанке, — спокойно ответила тетка, — ты была буйная. Кричала, вырывалась. Димку какого-то звала все время. Потом успокоилась…

— Димку? Голубева снова легла на кровать, закрыла глаза, напрягла память. Медленно, как из тумана, стали выплывать события последних дней. Димка ее бросил! Поэтому она тут и оказалась. Но она не хотела, не хотела этого помнить!

У нее началась истерика, и Ирина Петровна нажала на кнопку. Пришли санитары, вкололи ей снотворное, и вновь Маринку окутала непроницаемая, глубокая темнота. Она была отдохновением измученной, исстрадавшейся от непосильной боли душе!

Наступила ночь, за ней — день, совершенно похожий на предыдущий. Удивительно, но Маринка с готовностью и смирением приняла свое нынешнее существование. В углу что-то тихо бормотала лохматая старуха в белом. Ирина Петровна сосредоточенно читала и делала выписки в пухлую тетрадь, иногда замирая с закрытыми глазами, как будто вслушиваясь в пространство. Никто Маринку ни о чем не спрашивал. Она часами лежала на кровати и глядела в потолок. Когда приходили врачи и что-то говорили, она не отзывалась.

— Ты что-нибудь помнишь? Как тебя зовут? — приставали они.

Маринка отворачивалась и молчала. Что толку отвечать, если это может нарушить зыбкий покой беспамятства, который образовался у нее внутри? Она не хотела ничего вспоминать.

Дни бежали — быстро или медленно, сказать было трудно. Вместе с Офелией Маринка собирала во дворе цветы, подпевая изредка ее грустным песням. Казалось, никаких перемен не будет больше в этом мире, отгороженном от всего пространства высоким забором.

Но однажды утром дверь в палату открылась — и вместе с привычными Голубевой врачами вошел какой-то странно знакомый ей мужчина с огромным букетом цветов. На пороге он замер и натянуто улыбнулся:

— А вот и мы!

Маринка равнодушно скользнула по нему взглядом и отвернулась. Какое-то беспокойство появилось в ее сердце. Она не хотела слушать, что скажет ей гость, и даже закрыла ладонями уши.

— Мариночка, ты узнаешь меня? — Над ней склонилось озабоченное лицо. — Это я, Паша, твой муж…

— Да… — Маринка его вспомнила. Воспоминания не доставили ей радости. — Уходи, пожалуйста…

Голубев помялся и недоуменно посмотрел на врачей, те развели руками.

— Ты посмотри, кого я тебе привел!

Из-за спины Павла Ивановича вышел взволнованный Илья и бросился к Маринке:

— Мамочка!

Голубева поморщилась. Зачем так кричать? Она продолжала лежать равнодушно, позволив сыну обнять себя.

— Я по тебе так соскучился! — говорил Илюшка и плакал. Маринку это раздражало.

— Марина, у вас же ребенок, — вкрадчивым голосом сказал врач, — вам обязательно надо вернуться домой.

— Не хочу!

Через несколько минут врач дал Голубеву незаметный знак рукой, и тот оттащил сына от ее постели.

— Мы придем еще! — извиняющимся голосом сказал он.

— Не надо… Мне тут хорошо…

Еще несколько дней все шло по-прежнему, но визит Голубева с сыном смутил Маринку. Из подсознания снова стали выплывать какие-то неясные картины, звуки, голоса. Она старалась бежать от них, но они неизменно догоняли, лишали покоя, мучили. Головные боли были такие, что Маринка каталась по полу, билась головой об стены. Ей становилось легче только тогда, когда делали укол. Она хотела этих уколов, мечтала о них!

После лекарства приступы воспоминаний становились все более редкими и тупыми, и от этого было легче.

— Марина, посмотрите в окно! — приставал к ней врач. — Там снежинки летают. Какие красивые снежинки!

— И что?

Какое ей было дело до снежинок, запорошенных деревьев, белых сугробов? Никакого. Есть и есть — где-то вне ее, в другом мире. Она вовсе не хотела возвращаться обратно.

Через пару недель дверь в палату распахнулась — и на пороге появился высокий, загорелый мужчина в белом халате. Он сразу озабоченно бросился к Маринкиной кровати:

— Я приехал, как только узнал… Мариночка… О господи!

Голубева посмотрела на него равнодушно. Он казался знакомым, но кто он — вспомнить никак не удавалось. Она напряглась, и тут ее пронзило так, что сердце заколотилось и кровь прилила к лицу.

— Боречка, милый! — Она обвила его шею руками. — Как я рада тебя видеть! Со мной тут такое случилось…

Она заливалась слезами, продолжая обнимать Бориса. Тот тоже прослезился и неловко погладил Маринку по волосам:

— Ну все, успокойся. Все будет хорошо.

— Похоже, это кризис… — удивленно прошептал кто-то сзади. — Она реагирует на него!

— Боречка, я не знаю, что я тут делаю. Мне дают какие-то лекарства… Я ничего не помню. Мне так плохо! Забери меня отсюда!

— Заберу, заберу, все уже позади.

Пару часов Смелов посидел с ней, рассказывая какую-то ерунду. Маринка его не слушала — она всхлипывала и никак не могла успокоиться. Возвращение в жизнь состоялось. На нее оглушительной волной со всех сторон нахлынули ничем не сдерживаемые, но больше неопасные воспоминания.

На следующий день с утра Маринка с удивлением разглядывала палату и ее странных обитательниц, как будто видела их впервые. Интересно, сколько времени она тут провела? Несколько дней или недель?

Впервые за все время она пристрастно поглядела на себя в зеркало и ужаснулась. На ней была засаленная, основательно вылинявшая ночная рубашка в цветочек. Волосы у корней были совсем седые, глаза казались погасшими. Маринка попробовала причесаться и уложить волосы. Было такое ощущение, что она постарела лет на десять. Нет, она не допустит такого! Она срочно возьмется за себя! Она не намерена провести остаток жизни за высоким забором рядом с больными старухами!

А как там Илюшка? Маринка вдруг поняла, что за все время, проведенное в больнице, она ни разу не вспомнила о нем. Стало пронзительно стыдно и страшно, Голубева даже заплакала. Какое же у нее было состояние, раз она даже ни разу не вспомнила о единственном сыне? Это потрясение усилило ее желание немедленно выйти из больницы. Несмотря на слабость, она ощущала себя окончательно выздоровевшей.

Во второй половине дня ее отвели на консилиум врачей. Там ей долго задавали какие-то глупые вопросы, внимательно и сочувственно заглядывая в лицо. Маринка отвечала твердо и спокойно, врачи переглядывались.

— Можем вас поздравить, — сказал наконец один из них, — наша терапия имела успех. Вы пробудете у нас еще немного, чтобы мы понаблюдали за вами, а потом, если все пойдет нормально, мы отпустим вас домой.

— Но мне срочно надо домой! У меня там сын! Вы меня что, за сумасшедшую держите?

— За сына не волнуйтесь. Он в полном порядке, с отцом. А понаблюдаться вам еще надо…

— Идите вы все знаете куда! — Маринка от отчаяния со всей силы шарахнула стулом об стену и заплакала.

— Ну вот видите, вам еще нужен покой, — сказал глава консилиума и повернулся к ее лечащему врачу: — Ее нельзя волновать!

Сопротивляющуюся изо всех сил Маринку увели, опять сделали успокоительный укол. И опять в ее сознании все стало двоиться, расплываться, и Маринка уснула. А когда очнулась, сильно болела голова. Кто-то сидел рядом и гладил ее по руке.

— Борька, ты? — Маринка с трудом разлепила глаза. Лекарство упорно опрокидывало ее куда-то в вязкую дрему.

— Я, лежи тихо. Что ты там вчера натворила?

Голубева напрягла память. Какие-то обрывки, но ничего конкретного.

— Чертовы таблетки… Не помню!

— Зачем ты кинула стулом в членов консилиума? Тебя теперь еще за буйную посчитают.

— А мне плевать… Боречка, милый, забери меня… У меня Илья дома. Я тут больше не могу! С ума сойду.

— А стульями больше швыряться не будешь?

— Нет! Это от бессилия. Я больше не буду…

— Тогда считай, что тебе повезло, — улыбнулся Борис. — Я знаю директора этой больницы еще по институту. Мы уже говорили с ним. Думаю, он не откажет. Только веди себя хорошо!

— Я буду такой примерной, — Маринка тоже впервые рассмеялась, — как в школе!

— Да уж, — хмыкнул Борька, — ты, конечно, была у нас самой примерной ученицей!

— А сам-то!

— Узнаю прежнюю Смирнову. Ты на самом деле поправилась, раз шутишь! Лежи тихо и жди. Я за тобой приду…

— Я тут в таком виде, — вдруг забеспокоилась Маринка, — я, наверно, совсем страшная. Прости меня, Боречка. И принеси мне какую-нибудь одежду, пожалуйста. И расческу нормальную…

— Ты для меня всегда красавица, абсолютно в любом виде, — совершенно серьезно сказал Смелов, — запомни это и не говори глупостей.

— А еще принеси цветов для Офелии, белых. Если найдешь. И какие-нибудь научные книжки для Ирины Петровны. Им же тут еще оставаться… Бедняги!

Борька кивнул и исчез. Голубева себе просто места не находила несколько часов — а вдруг не приедет больше? И убеждала себя: нет, он не такой. Раз Смелов пообещал — все будет!

И действительно, вечером Борька приехал за Маринкой, привез ей огромный букет ярко-алых роз и большую сумку с вещами.

— Посмотри, подойдет ли, — смущенно сказал он. — Я так брал, на глазок…

Все вещи были новые, фирменные, еще с бирками. Полный комплект — начиная с шикарного нижнего белья. У нее никогда такого не было. Когда Голубева переоделась в новый спортивный костюм и собрала волосы заколкой, Смелов только вздохнул восхищенно:

— Вот теперь ты на себя похожа! Только уж очень худая и бледная…

— Это поправимо! Хорошо, что не наоборот! — улыбнулась Маринка. — Кстати, откуда эти вещи? Это не мои…

— Заехал по пути, купил… Вот еще теплая куртка и кроссовки, надевай!

— Но же это все так дорого! Зачем?

Борька только рукой махнул. Офелия спала, поэтому белые лилии положили прямо у ее кровати.

— То-то радости ей будет, когда проснется! — задумчиво сказала Голубева, вдыхая дурманящий запах.

Ирина Петровна сразу нацепила очки и с интересом ухватилась за принесенные ей книги.

— Спасибо тебе, Марина, — крепко пожимая руку на прощание, сказала она. — Ты очень хорошая. Наверняка тоже состоишь в ментальном контакте с инопланетянами. Просто пока не понимаешь этого. Я попрошу их, чтобы не оставляли тебя…

Маринка едва не заплакала и вышла из палаты. За забором Смелов усадил ее в красивую иномарку.

— Борь, а какое сегодня число?

— Пятнадцатое февраля.

— А сколько я тут пробыла?

— Почти полгода, — помявшись, ответил Смелов. Маринка схватилась за голову. Такого предположить она не могла. Казалось, всего несколько долгих дней…

— Теперь все будет иначе! Обязательно будет иначе! — заклинала она сама себя.

Пока они ехали, Маринка с недоверием разглядывала заснеженные улицы. Неужели и правда — полгода безвременья? От таких мыслей мороз бежал по коже. А ведь она могла бы остаться там навсегда, если бы не Борис.

— Спасибо тебе огромное! — Голубева положила руку ему на плечо и снова расплакалась. — Ты меня снова спас.

— Да ладно тебе! Если бы ты знала, как я испугался! Приехал домой, а отец мне рассказывает… Я сразу к тебе примчался.

— А что, в Петровском все уже знают?

— Угу. То есть не знают, что с тобой. Просто что ты в больнице… Не представляешь, как напугала меня!

— Ой, а куда мы сейчас едем? — спохватилась вдруг Маринка.

— А куда ты хочешь? Давай поужинаем сначала. Отметим…

— Нет-нет, — уперлась Голубева, — вези меня домой. Сейчас буду Паше звонить. Ведь я даже не знаю, где мой сын!

Борис достал из кармана мобильный телефон и набрал номер:

— Павел, вы? Это Смелов. Мы будем через пятнадцать минут. Встречайте!

Когда машина притормозила у подъезда, навстречу Маринке выбежал смеющийся, счастливый Илья. Он еще вытянулся, оброс, светлые глаза его лучились.

— Мама, мамочка!

— С возвращением! — Голубев помог Маринке выйти из машины.

— Сыночек мой! — Маринка бросилась обнимать сына. — Как ты был без меня?

— Ну ладно, я поехал, — грустно сказал Борис, видя, что встреча состоялась. — Будь здорова!

— Подожди… Может, зайдешь?

— Нет, не сейчас… Заеду в другой день. Вот номер моего мобильного. Звони, если что.

— Спасибо! — К машине быстро засеменил Голубев с измятой денежной купюрой в руке. — Вот возьмите, Борис! В благодарность!

Смелов только отрицательно покачал головой, сел в машину и уехал. Павел Иванович остался стоять в растерянности, держа купюру в вытянутой руке.

— Надо же, привез тебя и даже денег не взял…

— Пойдем. — Маринка взяла Голубева под руку. — Не тому ты человеку деньги предложил.

— А тачка у него классная, — завистливо вздохнул тот. — И сам весь такой навороченный. Кто он тебе?

— Друг.

— А мне дядя Боря настоящий музыкальный центр подарил. Японский! — не утерпев, похвастался Илья. — Мне так хотелось!.. И клюшку новую. Во дворе ни у кого такой нет!

Маринка только руками развела. Что тут скажешь!

Она настолько была счастлива, что выздоровела и вернулась домой, что несколько дней пребывала в состоянии полной эйфории. Убралась в своей небольшой квартирке, побаловала сына самодельными сладостями, сходила в парикмахерскую. Было странное ощущение, будто она очнулась от тяжелого сна. А ведь можно было и не очнуться… Робкие попытки Голубева переселиться к ней обратно она сразу решительно пресекла, да он и не настаивал особенно. Ходил вокруг, вглядывался, как будто хотел что-то понять.

— Ну что ты уставился? — спрашивала Маринка.

— Знаешь, все-таки такая болезнь, — мялся тот, — а вдруг рецидив? Я боюсь оставлять тебя с сыном.

— Думаешь, не сумасшедшая ли я? Не дождетесь! Я тебе благодарна, что ты занимался сыном, но сейчас можешь уходить. Мы с Ильей вдвоем со всем теперь справимся. А ты все еще с Женей?

— Да. Она тоже нам с Илюшкой помогала.

— Очень признательна. Передавай привет!

Она чувствовала себя отлично, хотя на самом деле было от чего снова впасть в депрессию. Из школы во время болезни Маринку по-тихому уволили. Когда она пришла разбираться, почему, директриса тоже как-то странно на нее посмотрела.

— А вы что думаете, что раз вышли из дурдома, то можете так сразу и к детям вернуться? А вдруг что случится, что, мне за вас отвечать?

Это был холодный душ. Илья ей тоже со слезами рассказал, что мальчишки во дворе над ним смеялись и говорили, что его мать сумасшедшая.

— Не слушай их, сын! — говорила Маринка, а у самой кошки скребли на душе. — Мало ли что люди мелют… Ты же меня любишь?

— Да!

— Тогда и не слушай никого!

Через пару дней прикатила с проверкой мать. Она тоже долго и пристально вглядывалась в Маринку.

— Мама, да не смотри ты так! Я нормальная! — не выдержала наконец Маринка. — У меня просто был нервный срыв. Теперь я поправилась. Проходи!

— Вот доигралась! Я тебя предупреждала! Надо было жить замужем как все вокруг, а не бегать, задравши хвост! Как ты теперь жить-то будешь? С таким-то пятном в биографии — и одна? Кому ты нужна вообще?

— Посмотрим. — Маринка проглотила обиду. — А у тебя-то как, мам?

— Плохо у меня! — огрызнулась Лидия Ивановна. — Очень плохо. И помощи ждать неоткуда!

— Что случилось?

— Кристина беременна. А у Николая постоянная любовница завелась, чертовка!

— Кристинка? — просияла Голубева. — Она счастлива?

— Ты что, дура? Она без мужа залетела, поздно спохватилась. Теперь еще позор на мою голову. Рожать ей скоро, а денег нет. Тут еще кормилец наш…

— Мама, он никогда не был кормильцем! Ты же прекрасно знаешь! Сама семью тянешь!

— Но он мужик! А как я без мужика буду? Это же позор! На весь город позор, что он к Ленке ночевать ходит. А она, стерва, меня моложе на десять лет, привечает его… Ни стыда ни совести!

Мать начала рыдать. У Маринки прошел приступ злости, и она обняла мать, погладила ее по плечам:

— Чем тебе помочь?

Та оживилась, стала что-то быстро соображать.

— Ты знаешь, деньги нужны. Кристинка-то не работает, ребенка одеть даже не во что будет… И в роддоме всем врачам надо дать, чтобы нормально роды приняли…

— Хорошо, я привезу ей потом вещи Илюшки, которые нерозданы еще. А вот деньги…

Маринка, соображая, машинально открыла сумочку, порылась в карманах. В кошельке у нее было пусто, это она точно знала. А вдруг что-то еще завалялось? Но чуда не произошло.

— Подожди, мама…

Маринка на всякий случай проверила свои прежние заначки, наскребла немного денег. Потом осмотрела карманы. И вот, невесть откуда взявшаяся, из внутреннего кармана новой спортивной куртки выпала увесистая пачка рублей. Голубева посмотрела с удивлением. Откуда, интересно, она могла там взяться? Неужели тоже Борька? Она улыбнулась, потом рассердилась. Что он себе позволяет!

— Ну что, дочка?

— Сейчас! — Маринка разделила пачку пополам и одну половину отдала матери: — На возьми. Хватит на первое время. Только на ворожей всяких, чтобы Николая вернуть, не трать, ладно?

Мать покраснела и опустила глаза. Они обе прекрасно знали, о чем разговор.

— Ой, дочка! Не знаю даже, что сказать! Не ожидала… — Мать расплылась в улыбке.

— Ничего не говори. Пусть там у вас все хорошо будет. Когда осчастливленная мать уехала, Маринка бросилась звонить Борису.

— Смелое слушает, — услышала она сухой, официальный голос. Маринка внутренне вздрогнула.

— Боря, это я, Марина… Я не помешала?

— Мариночка, ты? — Голос мгновенно потеплел. — Я рад тебя слышать! Как самочувствие?

— Гораздо лучше! Все привыкнуть не могу, что дома… Ты не сможешь ко мне заехать?

— Буду рад!

— Тогда приезжай вечером, я ужин приготовлю.

— Хорошо!

Борька приехал как Дед Мороз: с цветами, шампанским и воздушными шарами. Маринка отчего-то очень ждала его: с утра вытащила свое самое нарядное платье, уложила волосы, сама себя спрашивая, зачем она это делает. Сердце взволнованно билось. С чего бы это?

— Совсем другое дело! Какая же ты красавица! — с порога сказал он, обнимая Маринку. — Смотри, кого я тебе привез!

Из-под куртки Смелова, фыркнув, грациозно выпрыгнул крошечный черный котенок с голубыми глазами.

— Ой, какая прелесть! — взвизгнула Маринка.

— Это внучка твоей Серафимы. Зовут Нефертити. Характер гордый, как у тебя. Тебе на счастье!

— Борька! Какой ты молодец! — Голубева повисла у него на шее.

— Здравствуйте, дядя Боря! — вылетел из комнаты Илья. — Заходите, я вам что-то покажу…

— Илья, дай Борису раздеться! Ты уроки-то сделал?

— Ладно-ладно, сейчас все посмотрим. Ты позволишь? Пока шампанское охлаждается… Заодно и уроки проверим.

И он, крепко обняв мальчика, пошел в комнату Ильи. Там они довольно долго разговаривали о чем-то своем, смеялись.

— Какой замечательный у тебя сын! — сказал Борис, когда Маринка усадила его ужинать. — Он кого-то мне напоминает… Из нашей с тобой молодости.

Суетившаяся у стола Маринка напряженно замерла и покраснела до корней волос.

— Димку, что ли? Это совсем не то, о чем ты подумал. А ведь правда похож… Ты его давно видел?

— Сто лет назад. Ты, наверно, встречаешься с ним чаще.

— Ничего подобного! — нервно поджала губы Маринка. — Ты ешь, ешь.

— Все так вкусно! Ты просто кулинар, язык можно проглотить! Лучше расскажи, как сама-то живешь. Сколько времени прошло… Отец рассказывал, что видел тебя однажды в Петровском, но вразумительного ничего не сказал… Муж твой тоже так и не смог объяснить, отчего у тебя приступ случился. Все мялся, мялся… Странный он у тебя. Тебе с ним хорошо?

— А он что, действительно тебе ничего не рассказал? — Нет.

— Давай лучше выпьем за встречу! Нормально я живу, Боря, нормально, как все… — Маринка вздохнула. — Это ты у нас… светило медицины. Лучше ты про себя расскажи.

— Да что рассказывать! Одна работа. Тружусь в Германии в хорошей клинике, кругом квалифицированные/опытные доктора. Первые два года учил язык, входил в их жизнь. У них же там многое по-другому, в том числе и в медицине. Сейчас освоился, все в порядке.

— В России часто бываешь?

— Нет, всего второй раз. Приехал вот в отпуск родителей проведать, а тут у тебя такая петрушка!

— Извини, Боря, что так получилось. Ты меня здорово выручил. Наверно, я сама бы не справилась. Знаешь, ты мне там деньги в карман положил. Я вот часть тебе сейчас хочу отдать, а другую — потом. У меня сейчас сложности, с работы еще уволили. Надо что-то новое искать. В любом случае — огромное спасибо! Не знаю, что бы было, если б не ты…

— Марин, брось, оставь деньги у себя. Вдруг будут экстренные обстоятельства. Ты же не можешь только о себе думать — у тебя сын растет, ему столько всего нужно…

— Ладно, — сказала она. поколебавшись, — но в следующий раз все сразу отдам!

— Договорились!

Они выпили по бокалу. Маринка лукаво смотрела на Бориса из-под ресниц. Он очень изменился. Стал такой импозантный, интересный. Завидный жених! Или уже муж?

— Кстати, Борька! Ты ничего не говорил мне, — сказала Маринка чересчур весело, — ты у нас мужчина женатый или холостой?

— Пока не женат, а дальше — не знаю, — так же преувеличенно весело отозвался Борька. — Но могу показать фотографию. Что ты мне скажешь, Василиса Премудрая?

— И ты туда же! Вы что, сговорились, мужики? Ну не сваха я вам, не сваха!

Борька недоумевающе посмотрел на нее, поколебался, но все же раскрыл дорогое кожаное портмоне и достал цветное фото. Маринка буквально впилась в снимок глазами, так ей было любопытно. С фотографии на нее смотрела ослепительная юная блондинка с длинными прямыми волосами. Она была похожа на актрису из сериала о красивой жизни: большие, яркие глаза, длинные, стройные ноги из-под умопомрачительного мини, глубокое декольте… Голубева в принципе знала, что такие девушки существуют, но в жизни не встречала.

— Нуты, Боря, даешь! — восхищенно сказала Маринка. — Вот уж не ожидала от тебя такого. Кто она?

Маринка отчего-то подумала, что именно такая девушка должна была по ее прежним представлениям быть у Димки. У такого, каким он так и не стал… Ей стало очень грустно.

— Это Марианна, фотомодель. Она из древнего баварского княжеского рода, наследница огромного состояния, — аристократия! Не представляю, что она во мне нашла. Тебе она понравилась?

— Боря, это отпад! Ты не боишься?

— Маринка, как ты сейчас скажешь, так и будет… Я ведь давно хочу поговорить с тобой… Ты же, наверно, догадываешься о том, что…

— Знаешь, такое уже было с Димкой, — довольно резко прервала его Маринка. — Я вам кто, сваха, что ли, чтобы жен выбирать? Да, девушка у тебя обалденная, могу сказать точно. А дальше — смотри сам.

Она вернула Борьке фото. Какое-то время они молчали. Странная штука: Маринка, переполненная благодарностью, так ждала этой встречи, так готовилась к ней, а теперь вот говорить со Смеловым у нее как-то не получалось. Борис тоже чувствовал себя не в своей тарелке.

— Спасибо за ужин! — сказал он немного виновато. — Потрясающе вкусно. Ты не меняешься. Я, пожалуй, пойду. Скоро, наверно, твой муж придет.

Маринка машинально кивнула. Ей совершенно не хотелось рассказывать Борису о своих неприятностях.

— Тебе спасибо, Боря. За помощь, за котенка… Это как привет откуда-то издалека. И девушка у тебя замечательная. Желаю счастья — от всей души.

— Спасибо. Ты смотри не болей больше!

— Постараюсь, герр доктор! Ты, кстати, когда уезжаешь?

— Послезавтра.

— Тогда счастливой дороги! Будешь в Москве — заходи! Всегда рады.

— А что, разве дядя Боря уходит? — сказал Илья, с сожалением глядя из дверей своей комнаты на Смелова.

— Дяде Борису пора. Попрощайся с ним!

Илья подошел и серьезно пожал Смелову руку. Борис обнял Маринку на прощание. Объятие длилось как-то чересчур долго и было немного крепче обычного дружеского. Марина аккуратно, но твердо высвободилась. Еще несколько минут Борис медлил на пороге, потом как-то безнадежно махнул рукой и исчез. От этой встречи у Маринки осталось нехорошее ощущение недоговоренности и горечи, которые она никак не могла в себе подавить.

А маленькая Нефертити смотрела на нее из угла большими голубыми глазами.

 

Глава 10

ТАША

В школу на постоянную работу она устроиться так и не смогла, поэтому перебивалась какое-то время случайными заработками: где-то репетиторствовала, где-то с детишками сидела. И только пару недель назад с помощью Наташки устроилась более-менее стабильно — секретарем в небольшую компанию. Ей положили небольшое жалованье, которое вполне покрывало все ее скромные потребности. В общем, жизнь понемногу налаживалась. И, словно почуяв это, неожиданно дал о себе знать Весельцов, позвонил как-то вечером.

— Привет! — сказал он слабым, виноватым голосом.

— Привет! Картина Репина: не ждали! — набрав воздуха, бодро отозвалась Маринка. Она совершенно не ждала его звонка.

— Ты, наверно, плохо обо мне думаешь…

— Не наверно, а точно. Мог бы сообщить о своей радости бы тебе к свадьбе подарок приготовила.

— Марина, ну не надо…

— Ты по делу или как? Мне неудобно разговаривать! — Маринка прибавила громкость телевизора.

— Ну ладно тогда… — Весельцов на том конце чуть не разрыдался. — Я просто услышать тебя хотел.

— А я тебя два месяца назад услышать хотела!.. Ну если ты больше ничего сказать не хочешь…

— Марина, я не мог раньше… Я тебя жалел! Я просто не мог тебе об этом рассказать…

— Ах жалел, значит! Извини, я, дура, не поняла…

— Как у тебя дела?

— Все нормально! Жене привет передавай! Она, кстати, родила?

— Да, дочь Ольга…

— Желаю счастья в совместной жизни! Очень хорошо, что ты так быстро излечился от всех своих комплексов! А то я волновалась за тебя…

— Я тебе еще позвоню…

— Как хочешь! От счастья я не исцеляю. Пока!

Маринка положила трубку. Она была довольна собой: отлично продержалась, несмотря на неожиданность звонка! Когда эмоции поутихли, она серьезно задумалась. Честно говоря, она уже не ожидала, что он позвонит. Просто отпустила его вместе с недугом, когда ее забирал из больницы Борька Смелов. Пережила, перестрадала — и отпустила. Легко и естественно. Вот так бы ей в свое время забыть и отпустить Димку. Тем более что, оказывается, иногда они возвращаются…

Тем теплым весенним вечером она возвращалась с работы, размышляя, как ей быть теперь с Весельцовым. Она неторопливо шла по шумной, оживленной улице и настроение у нее, несмотря на запутанность ситуации, было приподнятым. Погода стояла прекрасная, на деревьях начинали зеленеть листья. Есть в Москве в мае такой краткий момент, когда в загазованном, тяжелом воздухе пробивается запах свежести. Этот запах всегда напоминал Маринке о ее молодости в Петровском и прогулках по тамошним зеленым аллеям. В общем, чтобы растянуть удовольствие, Маринка ни с того ни с сего решила пройти несколько остановок пешком — спускаться в душное жерло метро совершенно не хотелось. Она вышла к набережной и зажмурилась — солнечные блики весело бежали по воде, обгоняя друг друга. Маринка улыбнулась: совсем скоро лето!

Так она медленно шла вдоль бетонного парапета, глядя на волны. Неожиданно ее внимание привлекла хрупкая женская фигурка на мосту, фигурка замерла над водой в каком-то упругом порыве: одно движение — и она окажется по ту сторону ограждения. А мост высокий… Маринка замедлила шаги: ее внутренний голос сигнализировал, просто кричал о внезапной опасности. Она подошла ближе и пригляделась. Перед ней была стройная, длинноногая девушка с длинными светлыми волосами, одетая во все черное. Казалось, она совсем не реагирует на окружающее пространство, а все ее внимание занимают волны. Не зная, зачем она это делает, Маринка подошла и остановилась рядом, делая вид, что тоже рассматривает реку.

— Привет! — сказала она через пару минут, украдкой косясь на незнакомку. — Ты что тут стоишь?

Девушка не пошевелилась. Маринка обратила внимание, что на щеках ее размазана тушь, как будто она плакала.

— Эй, ты слышишь меня? — обратилась она к ней снова. — У тебя все в порядке?

Девушка медленно повернула к ней лицо с совершенно прозрачными, равнодушными, почти мертвыми глазами. Она была очень бледна. Незнакомка скользнула бесстрастным взглядом по Маринке и снова отвернулась, спросив сквозь зубы:

— Что вам нужно?

— Мне — ничего. — Чувство опасности у Маринки усиливалось с каждой секундой. — Я как раз подумала, вдруг тебе что-нибудь нужно. Вот и остановилась.

— Уходите, пожалуйста! — Лицо девушки исказила гримаса боли. — Не мешайте мне.

— А чем, собственно, я могу тебе помешать? Стою вот себе, на волны смотрю. Погода отличная! Рядом-то хоть можно постоять или место забронировано?

— Уходите. Я сейчас прыгать буду, — сказала девушка все так же бесстрастно.

— Куда это ты собралась прыгать? — весело спросила Маринка, хотя внутри у нее все так сжалось, что она даже огляделась по сторонам, ища помощи.

— Туда, — Девушка показала рукой вниз.

— А зачем тебе туда надо?

— Умереть хочу! Да что вы ко мне пристали? — Она вдруг залилась слезами.

— Тогда здесь прыгать бессмысленно, я точно знаю, — авторитетно сказала похолодевшая Маринка. — Здесь мелко. Сваи от старого моста, и все такое… Тут не утонешь, только шею свернешь. Надо выбирать другие места.

Она сама не понимала, что несла, но нужный эффект был достигнут: девушка быстро взглянула на нее сквозь слезы с выражением испуга и любопытства.

— Но тут же высоко, можно и насмерть разбиться, — с тенью сомнения сказала она.

— Вряд ли, — покачала головой Маринка. — Так, покалечишься если только. И будешь всю жизнь под себя ходить… Так что это неудачный вариант.

— Что же мне делать? — упавшим голосом спросила Маринку девушка. По ней было видно, что она находится на грани отчаяния.

— Пойдем со мной! — уверенно сказала Маринка и крепко взяла ее за руку. — Вместе что-нибудь придумаем.

Девушка снова подняла на нее опухшие, усталые глаза. Они были такие голубые, что Маринка снова невольно ахнула про себя. На вид ей было лет девятнадцать-двадцать. Она всхлипнула и доверчиво пошла за ней следом.

И лишь когда они удалились от опасного места на десяток шагов, Маринка незаметно выдохнула с облегчением. У нее даже давление поднялось от напряжения.

— Слушай! — весело сказала она и улыбнулась. — А поехали сейчас ко мне. Сварим пельменей, откроем бутылочку вина… У меня как раз дома есть такое замечательное грузинское вино! Посидим, поболтаем!

Девушка машинально кивнула — она явно находилась сейчас в каком-то другом мире. Они поймали такси и поехали к Маринке. За всю дорогу незнакомка не сказала ни слова: сидела опустив голову, хлюпала носом и все думала, думала о чем-то своем.

— Если вы полагаете, что отговорите меня от того, что я решила сделать, — неуверенно сказала она, когда они вышли из машины, — то у вас ничего не выйдет!

— Нет-нет, — энергично замотала головой Маринка, — я вовсе не собираюсь тебя останавливать. Мы с тобой просто посидим, поговорим, вина выпьем… Как тебя зовут-то, чудо гороховое?

— Наташа…

— Боже, еще одна Наташка на мою голову! — всплеснула руками Маринка. — За что мне это?

— Почему — еще одна? — спросила незнакомка то ли удивленно, то ли обиженно.

— А потому, что я свою Наташку так и не родила, так вот ко мне, как по заказу, другие Наташки приходят. Во искупление, что ли… А можно я буду называть тебя Ташей? Чтобы не путаться. Потом тебе про мою другую Наташку расскажу… Я Марина!

— Угу.

Они поднялись на лифте на высокий Маринкин этаж. Маринка наблюдала за Ташей исподтишка, все еще опасаясь, как бы она чего не выкинула. Но та по-прежнему оставалась глубоко погруженной в себя, почти отрешенной.

Дома Маринку, как обычно, встречал Илья. Он с удивлением посмотрел на заплаканную, странную гостью, но мать сделала ему знак рукой, и он, покачав головой, исчез у себя в комнате.

— Это мой сын, Илюшка, — сказала Маринка, — проходи, умойся. Вот для тебя тапочки.

Таша закрылась в ванной и долго там плескалась. Маринка периодически подходила и слушала, всели там нормально, соображая, не оставила ли она случайно на видном месте бритвенный станок… Минут через десять Таша вышла умытая, но с таким же остановившимся взглядом огромных глаз.

— Вот и хорошо! — Маринка похлопала ее по плечу. — Овощи любишь?

— Угу.

— Тогда вот тебе огурцы, вот помидоры — режь салат. А я пока открою вино и пельмени вариться поставлю.

Гостья уселась чистить овощи. Она это делала все так же медленно и отстраненно. Маринка лихорадочно соображала, чем ее можно привести в себя, и, не умолкая, болтала о какой-то ерунде, чтобы немного отвлечь девушку.

— Ну вот, мы с тобой все приготовили. Сейчас будем есть. Ты голодная?

— Не знаю.

— Замечательно! Бери бокалы, наливай вино. Чувствуй себя полной хозяйкой!

— А декантер у вас есть? — вдруг спросила Таша.

— Что? — удивилась Маринка.

— Декантер. Графин такой специальный для вина…

— Нет, — чистосердечно призналась Маринка и рассмеялась. — Такого зверя у меня никогда не было, да и слов-то таких я не знаю. Мы люди простые. Разливай в бокалы прямо из бутылки. А потом расскажешь, что такое этот твой декантер, а то я живу и понятия не имею о его существовании!

Она достала из шкафа тарелки, приборы, бокалы. Пока Таша возилась с вином, Маринка отнесла Илье еду в комнату и предупредила, чтобы он им не мешал. Наконец Таша и Маринка уселись за стол. Хозяйка щедро положила гостье дымящихся пельменей, большой кусок сливочного масла. Та начала лениво ковыряться в тарелке.

— Ташка, давай выпьем!

— За что? — Девушка вскинула глаза и удивленно повела плечами.

— За встречу! Сегодня был удивительный день. Я очень рада, что мы познакомились!

— Было бы чему радоваться! — грустно хмыкнула Таша, но бокал все же подняла.

— А ты рассказывай, не стесняйся!

— Что рассказывать?

— Ну почему ты на мосту сегодня оказалась.

— Это долгая история. — Девушка махнула рукой. — Вам будет неинтересно.

— Во-первых, хватит мне выкать. Я не старуха какая-нибудь. Во-вторых, напротив, мне все очень интересно! Не каждый день у меня на глазах девушки с мостов сигают, — мягко улыбнулась Маринка. — Ты ешь, пей и рассказывай. Все выслушаю и пойму. У меня в жизни уже столько всего было, что меня трудно удивить!

— Стыдно, — сказала Таша и заплакала.

— А ты пей, — Маринка едва ли не силой влила в нее несколько глотков вина, — и говори. Не молчи, ну пожалуйста! Тебе же самой легче будет.

— Уже не будет… Хотя ладно, расскажу. Только у меня такая история, что другого выхода, кроме того, единственного, у меня нет. Вы сами все поймете.

— А это мы посмотрим! — Маринка лукаво подмигнула.

— Я сегодня пришла к нему домой, а там… — Тут девушка начала громко всхлипывать. — А там мой… Леон в постели с… — И замолчала.

— Другой женщиной! — продолжила за нее Маринка, понимающе вздохнув.

— Да ладно бы с женщиной! — махнула рукой Таша. — С мужчиной!

И Таша залилась слезами. Маринка сделала глубокий вдох и покосилась на закрытую Илюшкину дверь.

— Ты хочешь сказать, что он с мужчиной в постели занимался…

— Трахался! — громко сказала Таша и с вызовом посмотрела на Маринку. — Да-да, трахался. И так обнимал его, что я…

Таша зарыдала, Маринка тоже замолчала, изумленная. А она-то считала, что ее уже ничем не удивишь. Да, такого поворота событий ожидать она точно не могла… Из комнаты на звук рыданий выглянул озабоченный Илья, посмотрел на женщин и так же быстро исчез.

— А ты уверена, что все было именно так? Тебе не показалось? — осторожно спросила Маринка.

— Уверена ли я? Да я своими глазами все видела! Это ужасно! Я хочу умереть!

— Плачь, плачь, девочка, тебе станет легче! — Маринка гладила Ташу по дрожащему плечу. — Сколько тебе лет?

— Двадцать два.

— Совсем молоденькая! Мне в дочки годишься!

— Да ладно вам…

— А твой этот… он тебе кем приходится?

— Леон? Я не знаю… Бойфренд, наверно, — растерянно сказала Таша, подняв на Маринку огромные голубые глаза, в которых стояли слезы. — Я с ним уже полтора года. И выходит, все это время он…

— Ты учишься или работаешь, девочка моя?

— Не знаю… Училась в университете, но сейчас меня, наверно, выгонят. Я там уже давно не была… К экзаменам не готовилась. И не работала никогда — мне Леон деньги давал. И родители присылали.

— А где твои родители?

— В Германии работают. Мой папа врач, а мама на дипслужбе. Я их так редко видела! — грустно сказала Таша, вытирая слезы. — Иногда езжу к ним в гости. Отдыхаем вместе на море…

— Все сходится… Опять посольства, родители вдалеке…

— О чем это вы?

— Так, о своем, не обращай внимания. Потом расскажу. Ты мне точно нечужая, девочка! А живешь где?

— Мне родители квартиру оставили. Трехкомнатную, на Арбате. Я там с Леоном встречалась. Теперь вот не знаю, что делать. Ушла в чем была, и пойти некуда… Туда вернуться не могу! Снова увидеть простыни, на которых мы занимались любовью, стулья, на которых он сидел… Я не вынесу!

У нее начался очередной приступ истерики. Маринка встала и накапала успокоительного.

— На, выпей. И хватит ныть! — сказала она так строго, что девушка вздрогнула. — Ничего смертельного с тобой не произошло. Со всеми бывает. Расскажу теперь, что у меня было, повеселю тебя… Хочешь послушать?

— Угу. А можно я закурю? — тихо спросила Таша, доставая из кармана пачку тонких длинных сигарет.

— Кури, что с тобой делать. И давай мне одну — так и быть, составлю тебе компанию… Фу, какая гадость! То, что сейчас надо… — Маринка закашлялась.

После того как она рассказала Таше в общих чертах свою историю, на мгновение на кухне воцарилась тишина. Потом девушка, которая все время слушала Маринку с широко распахнутыми то ли от ужаса, то ли от удивления глазами, начала всхлипывать, сначала тихо, потом все громче. Наконец она уткнулась мокрым лицом в грудь Маринке:

— Как же ты вообще живешь после этого? После такого же невозможно жить…

— Еще как возможно! — усмехнулась Маринка. — У меня вон сокровище в соседней комнате уроки делает. Как я его оставлю? Кому он вообще нужен будет? И еще кошка…

— Марина, а что ты дальше будешь делать?

— Ничего. Просто жить… Вот на работу устроилась.

— А Димка твой?

— Даст Бог, не увидимся больше. Нечего мне ему сказать… Ему собака дороже, чем я.

— А мне кажется, ты только его и любишь до сих пор!

— Ты ошибаешься. Мне вот Весельцов названивает. Просится приехать. Видать, нахлебался семейной жизни в другом месте… Я пока сопротивляюсь…

— Гони его к чертовой матери! — очень серьезно сказала Таша, и глаза ее стали строгими. — Он тебя недостоин!

— Мне бы твой максимализм, девочка! Погляди на меня: я одна, немолодая уже, разведенная тетка, с ребенком, без определенной перспективы… Кто на такое счастье позарится?

— Да что ты говоришь! Ты сильная, умная, добрая! И такая красивая до сих пор… За что только тебе…

И Таша снова залилась слезами. Маринка гладила ее по голове и шептала что-то ласковое.

— А давай-ка мы тебя спать положим! — вдруг предложила она. — У тебя было слишком много стрессов за один день. Сейчас разберем тебе мой диван в гостиной, а я к Илюшке спать пойду, мне не привыкать!

— Но это неудобно! — залепетала Таша. — Я лучше домой поеду…

— Молчи! Куда ты поедешь на ночь глядя? Тебе надо отдохнуть, а там посмотрим, что делать. Посиди, я быстро.

Уже через десять минут в гостиной был разобран и застелен диван, а еще через пять Таша как подкошенная рухнула на белоснежные простыни и забылась тяжелым сном. К ней пришла голубоглазая кошка Нефертити и легла в голову, тревожно мурлыча.

— Вот и хорошо! Лечи Ташу, Нифа! — тихо сказала Маринка, закрывая дверь в комнату. — Ну, утро вечера мудренее.

Всю ночь она не спала, думая о Таше и превратностях судьбы. Вот девочка из благополучной, обеспеченной семьи, совсем не похожей на ее собственную. Детство прошло за границей, говорит на нескольких языках, университет заканчивает, вроде бы ни в чем не нуждается. А стоит, невменяемая, среди белого дня на мосту и хочет спрыгнуть. И все идут мимо, и никому до нее нет дела. Странная жизнь!

В субботний день Маринка с чистой совестью осталась с Ташей дома. Бедная девочка спала до полудня, а когда вышла из гостиной — бледная, совсем по-детски протирая кулачками глаза, Голубева уже знала, что кризис у девушки позади. Не расспрашивая ни о чем, накормила горячим завтраком, отправила в ванную, потом втроем с Илюшкой они собрались погулять в парк. Видя, как Таша меланхолично засовывает свои маленькие ступни в открытые босоножки на высоченном каблуке, Маринка улыбнулась:

— Что это ты модничаешь? Гулять же идем!

— Но у меня больше ничего нет, — рассеянно пробормотала Таша, с недоумением глядя на свои босоножки.

— На, надевай!

Маринкины кеды пришлись девушке как раз по ноге. Она покрутилась несколько раз перед зеркалом и рассмеялась:

— Видел бы меня сейчас кто-нибудь!

Когда они вышли из подъезда, Таша деловито сказала:

— Давай я за руль сяду!

— У меня машины нет! — со смехом ответила Маринка. — Я их ужас как боюсь. А у тебя есть? Да-а! Какая? Расскажи…

— Есть, — кивнула Таша, — маленький спортивный «мерседес». Летает как птичка. Мне отец подарил… Я его где-то там, на набережной, бросила… Не представляю, как можно в Москве жить без машины?

— Очень даже неплохо можно жить. А «мерседес» твой потом заберем. Ничего с ним не случится! А пока на метро поедем.

Пока добирались до парка, Таша временами снова впадала в состояние замороженности и глаза ее снова становились холодными и отсутствующими. Но даже такая, несчастная и подавленная, она была очень красива — Маринка обращала внимание, как оглядываются на высокую, длинноногую блондинку встречные мужчины. А Таша не замечала этих взглядов.

В парке катались на качелях, американских горках, а потом рулили на небольших вертких машинках в картинге. Было видно, что Таша на самом деле хорошо управляется с техникой! К концу этого похода Таша уже смеялась и даже шутила с Илюшкой, хотя глаза у нее оставались по-прежнему грустными. Вечером перекусили в «Макдональдсе» и снова вернулись к Маринке. Таша хотела ехать за машиной, но Маринка ее не отпустила, побоялась.

Бесцельно бродя из угла в угол по квартире, Таша обнаружила на одной из полок затертый томик Цветаевой. Открыла наугад, ткнула пальцем и прочитала вслух:

Линией береговой Скоро ль память отошла?

— «Обо мне, плавучем острове… — продолжила Маринка, подошедшая сзади, — по небу, не по волнам…»

— «Души-души, быть вам сестрами…» Любишь Цветаеву? — Таша неожиданно посмотрела на нее с живым интересом.

— «Мне дело — измена, мне имя — Марина…» Она мне как подруга задушевная. С самой школы еще.

— И мне! Посиди со мной! — неожиданно попросила Таша. Маринка кивнула и присела на диван, гладя руку девушки. — Я хочу тебе кое-что рассказать…

Из ее глаз снова потекли слезы. Маринка встала и дала Таше носовой платок.

— Смотри, Нифа тоже пришла тебя утешать! Она у меня волшебная — боль снимает!

Голубоглазая кошка, тихо мурлыча, осторожно улеглась у Таши в ногах. Девушка всхлипнула, погладила Нифу по блестящей шерсти и стала сбивчиво пересказывать свою историю.

Таша была из благополучной московской дипломатической семьи. Еще ее дедушка был после войны консулом в одной из европейских стран. Мама пошла по его стопам, закончила МГИМО и работала в посольстве. Папа-врач тоже всю жизнь мотался по заграницам. Там они с мамой и познакомились почти двадцать пять лет назад. Таша родилась во Франции и провела там первые годы жизни. Потом были бесконечные переезды, менялись страны, языки, круг знакомых… Из-за этого у Таши никогда не было друзей. Только привыкнешь к кому-нибудь, а уже пора расставаться. Это причиняло ей большую боль.

Когда ей было восемь лет, родители с удивлением выяснили, что дочь по-русски пишет с ошибками, что в голове у нее какая-то русско-немецко-испанская смесь, и вообще она растет ребенком неуправляемым. Ташу передали на воспитание бабушке в Москву. Вхождение в российскую жизнь было непростым для нее, сверстники отказывались общаться с девочкой, которая от собственной стеснительности и неуверенности казалась чересчур высокомерной, заносчивой… К тому же она имела свое мнение по любому вопросу, одевалась не как все, блестяще говорила на нескольких иностранных языках… Преподаватели Ташу тоже недолюбливали, называли выскочкой. Никаких особенных стимулов учиться у девочки не было — на уроках она скучала и занималась только тем, что ей было по-настоящему интересно. Родители приезжали в Москву нечасто, Таша грустила и по возможности сама приезжала к ним. За границей мать водила ее по дорогим бутикам, покупала вещи, как будто потраченные на одежду и еду деньги могли заменить дочери материнскую ласку!

Когда девушка была в девятом классе, бабушка умерла. Родители приехали ненадолго в Россию и снова исчезли — работа не терпела отлагательств. Так Таша стала жить совсем одна. Еще не имея прав по возрасту, водила отцовскую машину, моталась ночами по Москве, устраивала многолюдные вечеринки у себя в квартире. Стали появляться друзья в клубах, ресторанах, от кавалеров всех возрастов отбою не было. Таше тогда казалось, что таким образом она наверстывает то, чего была лишена всю жизнь. Она была еще слишком наивна — ей казалось, что с ней общаются потому, что она интересна как личность, а отнюдь не из-за материального положения ее родителей… Приходящие к ней регулярно пожрать на халяву незнакомые люди казались ей умными, веселыми, знающими о жизни гораздо больше, чем она сама.

Ночами Таша курила, читала книги и пробовала писать психоделические стихи о собственной жизни. Ровесники в классе казались инфантильными и скучными. Учиться девушка почти перестала. Она была гораздо образованнее своих сверстников. Зачем заниматься чем-то бессмысленным, если рядом ключом бьет настоящая жизнь? В итоге школу Таша закончила с огромным трудом. Вмешался отец, и кое-как удалось перевести завершение школы в режим экстерната. Потом, правда, вопреки прогнозам родителей, она со своим весьма посредственным аттестатом сама довольно легко поступила в университет на отделение международной журналистики — надо же было что-то делать дальше… Просто пошла, отнесла документы, сдала экзамены. Покорила всех знанием английского, между прочим. Она несильно зацикливалась на неудачах и была к ним готова. Это было для нее вроде игры: получится — не получится. Неожиданно для Таши и ее родителей на этот раз все получилось! А дальше понеслась вроде бы все та же бесшабашная жизнь, но что-то в ней уже изменилось. Слишком однообразными стали вдруг тусовки, похожими — лица, банальными — суждения. Таша еще моталась по привычке от одного сборища к другому, но без особого энтузиазма. В жизни наступал мучительный, болезненный кризис. Однажды она услышала от одного из своих пьяных ухажеров, которого пыталась выставить от себя в два часа ночи, такое, что заставило ее многое перерсмыслить.

— Ты думаешь, ты какая-то особенная, — кричал он, тыча в Ташу пальцем, — а ты обыкновенная, такая же как все. Просто у твоих стариков денег немерено, вот вокруг тебя все и крутятся! А если бы этого не было — кто бы вообще посмотрел на тебя! Пустышка!

Это явилось для Таши откровением. Она перестала встречаться с приятелями, отвечать на телефонные звонки, замкнулась в себе. Мало-помалу забросила привычку покупать дорогие вещи — их оказалось некуда надевать. Через месяц телефон перестал звонить. Таша осталась одна. Кое-как она сдала сессию, мечтала уехать в Тибет на месяц, чтобы обдумать там свое дальнейшее житье-бытье, но тут встретила Леона. Он, как вспышка на солнце, показался ей особенным на фоне десятков других мужчин, которых она знала.

В тот день Таша сидела в баре и неспешно потягивала крепкий коктейль, к которому пристрастилась в последнее время. Вдруг глубоко обнаженной вечерним платьем спиной она почувствовала чей-то пристальный взгляд. Обернулась — и увидела эти глаза… Что-то сразу перевернулось в ней, опрокинуло в темную бездну… Она вздрогнула и отвернулась, но через минуту увидела незнакомца снова — и уже не могла оторвать взгляда. Он был тогда со спутником. Оба дорого одеты, в модных костюмах из последних коллекций. Кажется, они ссорились из-за чего-то. Тот, который сидел рядом с ним, в сердцах бросил на стол салфетку и вышел. Леон остался сидеть, загадочно улыбаясь в пространство уголками губ. Как будто его вовсе не взволновала эта ссора.

По Таше как будто ток пропустили — ее тело напряглось как струна, она боялась упасть с высокого стула, а еще больше — упустить этого незнакомца… И тут он подошел сам. Сказал ей что-то небрежно-элегантное, закурил.

— Кто вы по гороскопу? Нет, не отвечайте… Должно быть, Близнецы или Весы. Вы такая утонченная! Но в вас есть скрытый огонь!

— Я Весы… А вы?

— Лев.

— Не сомневалась!

Таша небрежно закурила, скрывая волнение. Она от неожиданности чуть ли не лишилась дара речи — он был слишком хорош! Черные вьющиеся волосы, слегка спадающие на лоб, аккуратная щетинка на загорелых щеках, и эти глаза — черные, жгучие! Она не помнила, что говорила ему, над чем они смеялись, но домой они поехали вместе на его черном «ламборгини-дьябло». Кажется, Таша сразу рассказала ему, что безумно одинока, разочарована, несчастна…

Таких ночей у нее еще не было! Это казалось бесконечным падением в темную бездну — как самый первый взгляд в его глаза. Много часов слились в единое мгновение страсти — Таша не помнила ни себя, ни того, кто обнимал ее всем телом, ни времени, ни пространства. Затмение, умопомрачение! Раньше она о таком читала только в книгах и относила к слащавой фантазии автора. Но теперь все это происходило с ней на самом деле! Их тела соединились в едином жгучем порыве, который подарил счастье беспамятства. Малоопытная Таша по собственному ощущению только в этот момент поняла, что такое мужчина. Он был первым, кто дал ей возможность раскрыть свое женское естество, почувствовать ядерную силу, заключенную внутри ее клеток. Одновременно было страшно, потрясающе и очень больно…

Утром он принес ей в постель кофе и гренки с джемом. Так еще не делал никто из Ташиных кавалеров.

— Как тебя зовут?

— Леон… А тебя?

— Наташа…

— Малыш, ты удивительная!

— Нет! Ты…

Он стоял перед ней в солнечных лучах — атлетическая фигура, бронзовый загар, вызывающая молодость. Необыкновенно хорош! Таша закрыла глаза и простонала:

— Иди ко мне!

— Нет, я больше не могу, малыш. Мне надо идти.

— Куда? Зачем?

— Мне нужно… Пока-пока!

И он исчез. Несколько дней, пока он не звонил, Таша провела как в бреду. Смотрела на телефон, будто пыталась его загипнотизировать. Ругала себя последними словами, что не взяла номер мобильного. Гадала, как будет жить, если он вдруг исчезнет совсем… За эти дни разлуки Таша поняла вдруг очень ясно, что Леон — единственный мужчина, который ей нужен, который делает ее женщиной… А все остальное просто блекнет по сравнению с ним. Если бы он тогда не появился, она бы, наверно, ушла в монастырь или покончила с собой. Она пережила такое счастье, после которого все прочее казалось мелким, несущественным, лишенным смысла. Весь мир сошелся на его лукавых, темно-карих глазах.

А потом он снова появился — просто позвонил как нив чем не бывало. Спросил, как дела, что она делает вечером. Рассказал пару последних изящных анекдотов. У Таши было ощущение, что они знакомы с Леоном всю жизнь. Так начались полосатые дни, недели, разделенные на время с ним и без него. Каждая минута рядом с Леоном наполнялась какой-то вселенской значимостью, обыденные действия, которые он совершал, приобретали сакральный смысл. Ташу устраивало в нем абсолютно все: как он двигается, говорит, ест, даже слегка похрапывает ночами. Она боготворила его загорелое, молодое тело, двухдневную щетину на скулах. Все, что отчаянно раздражало в других мужчинах, в Леоне неожиданно оказалось очень даже привлекательным.

Таше было все равно, чем они занимаются вместе: мотаются по городу на его спортивной машине, танцуют на клубной дискотеке, сидят и пьют кофе с коньяком в модном кафе на Тверской… Ей нравилось, что в любом месте он мгновенно становился душой компании. Казалось, он был в курсе всего происходящего в жизни: мог спокойно порассуждать о новинках моды, пластической хирургии, сыпал именами известных политиков и бизнесменов, с которыми был лично знаком… Он был легкий, веселый, заводил ее одним свои присутствием. Наверно, он сразу почувствовал, что имеет над ней власть. И немудрено: он был первый мужчина, рядом с которым Таша робела и становилась белой и пушистой.

В публичных местах Леон вообще довольно часто встречал знакомых, в основном элегантных, ухоженных мужчин, с которыми непринужденно общался. Это тоже нравилось Таше: она терпеть не могла встречаться с кем-то из «бывших» девушек. К тому же Леон вовсе не был похож на бабника.

Иногда он пропадал на неделю или даже на две. Тогда Таша обрывала телефон, пытаясь докричаться до его автоответчика, но это было бесполезно. Потом он возвращался — иногда расслабленный и загорелый, как будто только что с моря, иногда усталый и мрачный, обнимал ее — и все начиналось по новой. После огненных ночей с Леоном Таша обычно спала до полудня; она почти совсем наплевала на университет. Месяцев через восемь таких встреч Таша вдруг сделала для себя потрясшее ее открытие: несмотря на время, проведенное вместе, она ничего не знала о том, кого любила без памяти. Она не имела представления ни о фамилии избранника, ни о месте, где он живет, ни о работе, которой занимается. У него были деньги, красивые шмотки, роскошный автомобиль и много свободного времени. На все вопросы он только отшучивался, улыбаясь. А лезть к нему в душу начитавшаяся психологических статей в женских журналах глупышка Таша боялась, чтобы, не дай бог, не наступить на какую-нибудь тайную больную мозоль.

Ей было достаточно того, чтобы он любил ее, — по крайней мере, так казалось тогда… Но все равно в голову лезли банальнейшие вопросы. А вдруг он женат? Может быть, у него любовницы за границей и он уезжает к ним?

Когда от собственных сомнений становилось совершенно невыносимо, она устраивала любовнику скандал, понимая, что совершает глупость, но остановиться не могла.

— Малыш, чего ты от меня хочешь? — спокойно спрашивал тогда Леон.

— Почему ты вечно называешь меня малышом? У меня, между прочим, имя есть!

— Прости, малыш. Просто мне так больше нравится. Ты у меня такой чудесный!

— Не смей обращаться ко мне в мужском роде! — взрывалась Таша. — Где ты снова пропадал две недели? Ты понимаешь, что я чуть не поседела! Можно было хотя бы позвонить?

— Когда могу, я всегда звоню. У меня просто не было возможности.

— Что ты скрываешь? Скажи, ты женат? Может быть, у тебя дети?

— Нет, малыш. Ты же знаешь, что я никогда не был женат и у меня нет детей. Женщины тут ни при чем, если тебя это волнует. Давай закончим этот разговор. Терпеть не могу скандалов. От них болит голова как от дурных коктейлей.

— Леон, ты меня любишь?

— Ты же знаешь, что люблю. Иначе к чему все это?

— Но я ничего не знаю о тебе! Я даже не знаю, чем ты занимаешься, когда мы не вместе!

— Зачем тебе знать? Ты же счастлива, когда мы встречаемся?

— Ну почему ты так себя ведешь, как будто тебе все равно, что я чувствую? — рыдала Таша. — Я так больше не могу, не могу! Давай определяться!

— С чем?

— С нашими отношениями!

— Если они тебя не устраивают, — поигрывая бокалом с коньяком, спокойно отвечал Леон, — можем их прекратить. Я не хочу, чтобы ты так расстраивалась. Это тебе не идет. Мне кажется, ты излишне паришься по пустякам. Сходи к психоаналитику, я дам телефон…

— Ну неужели ты не понимаешь? Неужели тебе все равно? — заливалась слезами Таша. — Ты появляешься, исчезаешь, а я сижу у телефона и жду тебя целыми днями. Я не могу ничего делать, только жду тебя. А ты даже не звонишь…

— Малыш, а кто заставляет тебя сидеть взаперти? — Леон удивленно вскидывал брови. — Не надо так зацикливаться. Ты же молодая, интересная. Тебе нужны деньги? Возьми, пойди развлекись! Потанцуй с какими-нибудь симпатичными мальчиками и девочками! Я буду рад, что ты зажигала. И про учебу не забывай, малыш. У тебя все-таки пятый курс. Было бы очень обидно…

— Что ты несешь!..

Таша в слезах убегала, хлопала дверью, прыгала в машину и уезжала. Через несколько часов беспорядочной езды по городу начинала безумно жалеть о случившемся, ругала себя за несдержанность и бросалась звонить Леону, опасаясь, что никогда больше его не увидит. Сама себе в такие минуты она напоминала сумасшедшую. Он брал трубку раза с третьего-четвертого.

— Милый, прости! — снова начинала рыдать Таша. — Я не знаю, что делаю. Нервы ни к черту. Только прости меня!

— Ничего, малыш! Я сейчас занят, позвоню завтра. Целую в щечку. Пока-пока!

От всех расстройств — или от слишком большого счастья — Таша похудела килограммов на десять. Она стала нервная, мнительная и опасливая, почти перестала общаться с другими людьми, одна не выходила из дома. Самым большим страхом, почти манией, стало для нее расставание с Леоном… Ей казалось тогда, что стоит только ей начать совместную жизнь с ним, как все само собой исправится, наладится, — и заживут они душа в душу. Она смотрела в карие, непроницаемые глаза Леона с бесовской искоркой: наверняка он хочет того же самого, просто сам не знает об этом. Она из кожи вон лезла, чтобы помочь ему разобраться в своих истинных чувствах! А он по-прежнему загадочно улыбался, дарил дорогие подарки, но все так же исчезал и появлялся. Таша от этого только мучилась сильнее.

Дошло до того, что пару месяцев назад обезумевшая от ревности и неизвестности Таша решилась предпринять кое-какие меры, чтобы хоть что-то узнать о Леоне. Для начала обыскала у любимого карманы, когда он спал. Ей всегда казалось, что ниже пасть уже невозможно, но желание узнать правду пересилило все остальное. Оказалось, что никаких документов у него при себе нет или он их как-то особенным образом прячет. Даже водительских прав и тех не было! Как он ездит? Потом Таша разузнала у бывших приятелей про телефонную прослушку, но поняла, что не потянет такое дело. Слишком круто — отдать десятку тысяч баксов за неделю прослушивания аппарата Леона, который слишком часто был выключен. Знакомых в органах, чтобы собрать хоть какую-то достоверную информацию о его занятиях, месте жительства, семейном положении, у нее не было. Да и что бы она собрала, даже фамилии толком не зная?

Однажды, когда они с Леоном в очередной раз расстались, отчаявшаяся Таша незаметно выскользнула следом за ним из подъезда и села в свой автомобиль. Сердце бешено колотилось. Она поехала следом за любовником, который без всяких усилий оторвался от нее через несколько кварталов — машину он водил классно, да и двигатель у него был помощнее… Через неделю упрямая Таша повторила попытку, потом еще и еще… С седьмого раза получилось: Таша прочно села на хвост своему любовнику, который явно расслабился после встречи с ней и ехал не торопясь, откинув верх своей новой спортивной машины! Девушку охватили азарт и страх: она боялась увидеть что-то неожиданное, но отчаянно хотела этого! Сначала ничего особенного не происходило: Леон медленно проехал по Тверской, ловя на себе завистливые взгляды прохожих и других автомобилистов. Возле одного из кафе он остановился, вальяжно вышел из машины и направился внутрь. Таша припарковалась так, чтобы ее машины не было видно. Она напряженно смотрела на часы: минуты ползли медленно. Через час с небольшим Леон вышел из кафе в сопровождении высокого молодого человека. Таша выдохнула облегченно и мысленно обругала себя: сумасшедшая, истеричка! Леон прав: пора к психоаналитику. Она-то уже напридумывала себе черт знает чего! Целый гарем красоток в воображении нарисовала. А он всего-то…

Она еще пару минут раздумывала, стоит ли ехать за Леоном дальше или лучше подготовиться к следующей встрече и поехать в салон красоты, как произошло нечто совершенно неожиданное. Усевшийся рядом с Леоном молодой человек совершенно спокойно обнял его и поцеловал в шею. Леон рассмеялся и кокетливо ударил незнакомца по руке. Потом они поцеловались, и машина рванула с места. Удивленная, ничего не понимающая Таша машинально поехала за ними. Она еще не понимала до конца, что происходит, просто давила и давила на газ.

Наконец, покружив по Москве, приехали. Машина Леона круто свернула в один из ничем не примечательных дворов. Таша припарковалась на улице и бегом бросилась в арку. Там, как опытный разведчик, спряталась и лихорадочно осмотрелась по сторонам. Леон уже припарковался на бордюре и выходил из машины. Его спутник стоял рядом с ним, небрежно обнимая его за бедра. Они весело разговаривали. Потом Леон нажал на кнопку брелка, машина моргнула ему в ответ, и парочка направилась к подъезду. Таша по стенке стала незаметно красться за ними. Дыхание у нее перехватывало от волнения. Леон с незнакомцем, продолжая смеяться и болтать, зашли в подъезд. Таша несколько минут недоуменно постояла перед дверью с кодовым звонком. Тупик! Она его упустила. Потом ей в голову пришла спасительная идея: девушка нажала кнопку вызова консьержки, и дверь открылась. Таша быстро вошла и огляделась. Никого не было, только слышался шум поднимающегося лифта.

— Вы к кому? — спросила суровая, толстая старуха в очках, преграждая ей дорогу.

— Я с ребятами… — соврала девушка, виновато улыбаясь. — Они только что поднялись. Я забыла в машине сумочку, пришлось вернуться, отстала от них. В какую они пошли квартиру? Я тут впервые, мне сказали, но я забыла… Подскажите, пожалуйста!

Старуха неодобрительно посмотрела на Ташино глубокое декольте.

— В сорок пятой они! Еще и девок водить начали, бесстыдники! Управы на вас нет!

Не дослушав старухино ворчание, девушка бросилась к лифту, на ходу соображая, какой бы это мог быть этаж. От волнения нажала сразу несколько кнопок. Четвертый — нет! Шестой — нет! Девятый! Таша выскочила из лифта, стараясь отдышаться. Три квартиры на площадке. Дверь в одну из них слегка приоткрыта… Таша на цыпочках подошла к ней и прислушалась. Точно! Они там! Из-за двери доносился голос Леона и веселый смех его спутника. Слов было не разобрать. Что-то звякнуло, — похоже, молодые люди открыли бутылку вина. На секунду Таша снова обругала себя за ребячество и подумала о том, что пора бы сматываться, пока ее тут не застукали. Что подумает Леон, если увидит, как она шпионит за ним? Но тут голоса смолкли, и из квартиры донесся приглушенный стон. Они что там, порнушку днем смотрят? У Таши снова приключился острый приступ любопытства. Она медленно приоткрыла дверь, потом еще и, наконец, проскользнула в квартиру. В коридоре огляделась и медленно пошла в ту сторону, откуда доносились стоны — теперь они были слышны совершенно отчетливо. Окончательно потеряв всякий инстинкт самосохранения, Таша распахнула дверь и увидела зрелище, которое буквально подкосило ее, а к горлу подступила тошнота.

На широкой кровати, блаженно раскинув руки, с закрытыми глазами лежал незнакомый молодой человек. Он продолжал громко стонать, даже когда Таша вошла. Его всем своим роскошным, загорелым телом крепко обнимал Леон. Комната была оформлена огромными зеркалами, поэтому увиденное сразу стало двоиться на каждой стене. Везде вокруг Таши двое мужчин страстно обнимали друг друга. В глазах у девушки помутилось, она прислонилась к стене. Парочка занималась любовью так усердно, что даже не обратила внимания на Ташу. Постояв так несколько секунд, девушка закрыла руками лицо и вскрикнула. Леон вздрогнул и обернулся. Молодой человек начал суетливо натягивать на себя одеяло.

— Ты что здесь делаешь? — отрывисто спросил Леон. Видно было, что он смущен и напуган.

— Сволочь! — завопила Таша. — Мерзавец! Ненавижу! Девушка опрометью бросилась к выходу. Следом за ней,

пытаясь прикрыться полотенцем, вылетел Леон:

— Таша, постой! Я тебе все объясню… Таша!

Но двери лифта захлопнулись прямо перед его носом. Размазывая по лицу косметику, покачиваясь из стороны в сторону, Таша медленно вышла из лифта и побрела к дверям подъезда. Ворчливая консьержка проворчала, подозрительно глядя на нее:

— Еще и обкурилась дури какой-то, на ногах не стоит! Ну и молодежь пошла! Тьфу!

Таша посмотрела на консьержку долгим взглядом и вышла на улицу. Здесь ноги у нее подкосились, и она, присев прямо на асфальт возле подъезда, достала из кармана сигареты и закурила. То, что произошло только что, было для нее не просто шоком — это был конец всему!

Бдительная консьержка выскочила из подъезда и погрозила Таше шваброй:

— Пошла, пошла вон отсюда! Нечего тут ошиваться! Милицию вызову!

Девушка кое-как поднялась и побрела к машине. На фоне гулкого шума в голове решение пришло само собой. Даже воспоминание о произошедшем оскорбляло ее. Необходимо было пресечь боль, пресечь немедленно и навсегда. Черт с ним, что там будет дальше: еще неизвестно, может, следующие жизни — сплошная выдумка. А раздирающая тело боль — здесь и сейчас. Таша утопила педаль газа и рванула с места. Впереди мигнул красный сигнал светофора. Словно играя с судьбой, девушка ринулась вперед, все увеличивая скорость. Справа и слева завизжали тормоза. Пронесло и на этот раз. Куда ехать? Домой — невозможно! Еще раз увидеть все то, что связывало ее с Леоном, было немыслимо. Таша даже не заметила, как, бесцельно петляя по улицам, оказалась в центре города. Ее лихорадило, перед глазами плавали ярко-красные пятна. Слева показалась набережная. Таша резко затормозила. Вот он, спасительный выход, — броситься в реку! Это не больно и почти нестрашно. Она же не умеет нормально плавать и потому быстро пойдет ко дну в холодной воде. Это лучше, чем резать вены или стреляться… Еще надо найти где-то бритву или пистолет. А кровь? Брр, она очень боится крови! К тому же потом будет очень страшно тем, кто ее увидит такой.

Она бросила машину у тротуара и медленно пошла к мосту. Голова кружилась, руки холодели. От бесконечных слез перед глазами расплывалась пелена. Только шаг — это очень легко! Таша тяжело свесилась через ограждение и посмотрела вниз. Куда-то бежала серая, непрозрачная вода. Плавали грязные пластиковые бутылки. Интересно, когда выловят тело? Увидит ли она всю свою жизнь в обратном порядке, как рассказывали другие?.. В эту минуту и окликнула ее Маринка…

Таша лежала на кровати, закрывая лицо руками, и давилась от глухих рыданий. Нефертити тревожно мяукала. Маринка гладила девушку по голове и бормотала что-то ласковое.

— Все уже позади, Ташенька, все прошло. Обещай мне, что больше так не сделаешь!

— Уже нет, наверно… Просто такая была минута, когда, когда, казалось, дальше невозможно жить! Я даже ненавидела людей, которые шли мимо и весело разговаривали!

— Я знаю…

— Скажи мне, Маринка, что теперь? Ты остановила меня на мосту. Но что я буду делать дальше? Куда мне идти?

— Сейчас спи. А дальше — Бог подскажет…

— Какой бог? Да разве Бог допустил бы такое, если бы он был? Я… я отдала ему все, а мне как будто душу распяли! А то, что от тебя Весельцов к другой ушел, — это тоже твой Бог?

— Не говори так, Таша. Ему виднее… Может быть, он тебя остановил…

— Но я не хочу останавливаться!

— Утро вечера мудренее. Спи. Завтра поедем за твоей машиной!

И на следующий день Маринка не отпустила от себя Ташу. Мало ли что… Эта девочка напоминала ей ее саму — в период потрясений с Димкой. Психика травмированная. Она послушала ее вчера, и мысленно вздрогнула: могла ведь не успеть! Спасибо тебе, Господи, что сподобил помочь девке и надоумил пройти по той самой набережной! Так недавно ей самой помог Борька Смелое. Круговая порука добра. Иногда важно оказаться в нужное время в нужном месте и всего лишь не оставить человека одного, лицом к лицу с его горем. К тому же Ташка действительно очень напоминала ей ее саму — времен шальной молодости. Конечно, Ташка другая: избалованная, яркая, много чего повидавшая. Но такая же беззащитная, ранимая и несчастная. Так же вывернула перед любимым душу — и взамен получила только боль. Поэтому будить с утра девушку она не стала, приготовила для нее завтрак, написала записочку, оставила ключи и ушла на службу.

В тот день Маринка была действительно плохим работником. Все мысли у нее крутились вокруг новой знакомой, документы не читались, даже начальника по телефону она не узнала. После полудня позвонила домой, узнать — всели в порядке с Ташей. Душа болела. Все-таки неправильно было оставлять ее одну…

В обед Голубева услышала от сотрудников, что директору компании срочно требуется на весьма неплохую зарплату референт: представительная девушка со знанием двух иностранных языков. Она просто на стуле подскочила от радости. В голове моментально созрел план действий…

— Я вам такую девушку приведу! — сказала она начальнику отдела кадров.

Вечером они забрали Ташину машину. С ней, слава богу, ничего за эти дни не приключилось. Маринка развалилась на переднем сиденье.«мерседеса» и вздохнула сладко:

— Какой класс! Мне-то не суждено на таких покататься…

— Ладно уж, не зарекайся. Жизнь иногда в одну минуту меняется. Все еще может быть.

— Но вот этого точно не будет никогда. Когда выезжаю с кем-то на дорогу, сразу зажмуриться хочется — страшно! Мне кажется, разбиться так легко… Это как возможность покончить со всем разом!..

— Что ты говоришь? Не понимаю. А меня еще стыдила. Не шути так! Сейчас покажу тебе класс!

Маринка грустно улыбнулась, что-то вспоминая. Таша врубила музыку на полную мощность, и они покатили по городу, хором подпевая какой-то известной исполнительнице..

— Ты только осторожнее! Я боюсь скорости! Она меня завораживает, — умоляла иногда Маринка, которую вдавливало в кресло на крутых поворотах.

— А ты не бойся! Сейчас полетаем! — И Таша давила на педаль сильнее. Водила она действительно блестяще.

Им обеим казалось, что в этот момент переводятся какие-то стрелки судьбы и что-то новое врывается в их непростые, вдруг объединившиеся жизни.

— Вот что, Ташка! — авторитетно сказала Маринка за ужином. — Ты меня спрашивала, что делать дальше. Я готова ответить!

— И что же? — Грустные глаза девушки на мгновение зажглись интересом.

— Во-первых, ты обещаешь мне, что завтра же поедешь в университет и разберешься, как там у тебя дела.

— Вот еще! — скептически хмыкнула Таша, и глаза у нее снова погасли. — Там на мне давно крест поставили. Отчислят наверняка. Я всего два раза за семестр там появлялась — кофе попить.

— Ничего не знаю. Твоя задача — поехать и все узнать. Во-вторых, я тебе, кажется, работу нашла.

— Да ты что? Шутишь?

— Нисколько! У нас в компании, переводчиком-референтом у директора. Понимаю, что это, конечно, не твой уровень, ты пойдешь дальше, но…

— Да уж! Уже бы пошла, полетела бы, если бы ты меня не поймала вовремя!

— Хватит язвить! Место хорошее, стабильное. Коллектив бабский, но нормальный, сработаться можно. На первое время тебе в самый раз. Директор — толковый мужик, сам себя сделал, без особых закидонов. Не бабник, женат, скоро дедушкой будет. Что ты думаешь по этому поводу?

— Здорово, конечно! — Таша задумчиво покачала головой. — А вдруг у меня не получится? Я же никогда в жизни не работала! Ничего не умею… Еще подведу тебя!

— Это ты зря! Все будет нормально, на меня посмотри. Значит, так, завтра ты едешь в университет, узнаёшь, что нужно сделать, чтобы оттуда не вылететь. Послезавтра назначим тебе собеседование у директора…

— Но тогда мне надо будет поехать домой… Там же все — и одежда, и вещи.

— Вот уж дудки! Хотя… — Маринка лукаво прищурилась. — Скажи честно, я могу тебе доверять?

— Что ты имеешь в виду?

— Не бросишься с ближайшего же моста? Вены ножичком не почикаешь?

— Можешь, наверно… Мне же на работу выходить надо! — Таша хитро ей подмигнула.

— Тогда пообещай мне сейчас, что если у тебя хотя бы на задворках сознания промелькнет мысль: а не покончить ли тебе со всем разом, — ты сразу берешь телефон и звонишь мне. И мы все обсуждаем. Договорились?

— Да! — Ташка вдруг звонко рассмеялась. — Договорились.

На следующее утро Маринка ушла на работу, а Таша поехала домой. В принципе Маринка собиралась отправиться с ней, но девушка решительно отговорила ее. Иногда сильную боль лучше пережить в одиночку… Маринка знала это по себе.

Весь день она места себе не находила, думая о том, чем там занимается ее нечаянная подруга. Вечером Таша отзвонила сама. Голос у нее был усталый, но веселый.

— Маринка, ты не представляешь! Бог действительно все видит! Мне дали в универе еще одну попытку… Декан сказал, что это позор — отчислять студентку с последнего курса. Тем более с такой фамилией. У меня есть неделя, чтобы написать две курсовые и сдать кое-какие зачеты. Я уже сходила в библиотеку и набрала кучу всякой литературы… Сейчас засяду готовиться!

— Вот и здорово! — обрадовалась Маринка. — Молодчинка, я в тебя верю. А как там дома?

— Дома? — сразу погрустнела Таша. — Как всегда… Убрала вот с глаз все Леоновы подарки. Выбросила в мусоропровод. Голо так, пусто… Сижу на кухне, курю. Так тяжело!

— Эй, только не расклеиваться, слышишь? Нас рефераты ждут! А еще завтра у тебя собеседование!

— Я помню. Но мне так плохо, Мариночка, так плохо, когда я вспоминаю…

— А ты не вспоминай ничего! — отрезала Маринка. — Сейчас у тебя есть более важные дела. Завтра в десять жду тебя на Мая ковке!..

Когда они утром встретились, Маринка глазам не поверила. Таша была совсем другая, почти неузнаваемая. В элегантном темно-синем костюме, тонких очках, с гладко зачесанными волосами, аккуратно накрашенная. Просто не девочка, а глянец рекламный!

Собеседование прошло блестяще. Таша вышла из кабинета директора бледная, но с сияющими глазами.

— Ну как? — спросила Маринка.

— Все хорошо, или мне так показалось. На самом деле — твой Петр Анатольевич классный мужик. По-моему, я ему тоже понравилась… Только вот руководительница отдела кадров… Она на меня так смотрела, как будто дырки сверлила!

— Забудь! Поезжай писать свои рефераты, а я тебе вечером все расскажу! — шепнула ей Маринка. — И не гони сильно!

— Ладно! Спасибо тебе! Наверно, мне тебя тоже Бог послал.

— Нам всем в свое время кого-то посылают… Беги! Таша исчезла. Через несколько минут из кабинета вышел улыбающийся директор.

— Марина Васильевна, где вы такую девушку нашли? Это же клад просто! А как хороша!

— Это мой маленький секрет, товарищ директор!

— Только глаза уж очень грустные! А почему, кстати, она на шестьсот долларов согласилась? Она же вся такая навороченная, костюм от Версаче, языки знает…

— Жизнь у всех по-разному складывается, Петр Анатольевич. Значит, ей это зачем-то надо…

— А по-моему, так это настоящая стерва! — сквозь зубы процедила руководительница отдела кадров Зернова, злобно поглядывая на директора.

За десять дней настырная Таша сумела подтянуть все свои университетские хвосты и даже была допущена до госэкзаменов. Она ликовала. То, что казалось ей прежде совершенно бессмысленным, вдруг стало необыкновенно важным. За три дня она, согласовав с преподавателем, написала реферат будущей дипломной работы. А еще через две недели исхудавшая от бессонных ночей, но очень довольная собой Таша уже вышла на службу. Она умела мобилизовываться, когда это было нужно.

 

Глава 11

ИСКАЖЕННОЕ ПРОСТРАНСТВО

Заботы о новой знакомой на некоторое время отвлекли Маринку от размышлений о собственных проблемах. Это была своевременная передышка, но убежать от мыслей о будущем было нельзя. Однажды вечером приехал Весельцов. Маринка и представить себе не могла, что такое возможно, но, видимо, она все еще плохо разбиралась в причудливости мужской психологии, поэтому застыла перед открытой дверью, не зная, что сказать. Как будто снова перед ней появился Димка — только погасший, измученный.

— Марина, пусти меня, пожалуйста, — жалобно пробормотал Весельцов, — мне надо с тобой поговорить!

— Поговорить? О чем? — изумилась Маринка и внутренне вздрогнула, когда он поднял на нее усталые, отчаянные глаза. — Ладно, проходи.

— Спасибо.

Как-то грустно сутулясь, Слава пробрел на кухню и сел у стола, подперев лоб руками.

— О чем говорить будем?

— Марина, ну не смотри ты на меня так! Внутри обрывается.

— А как смотреть прикажешь? Я что, должна быть счастливой, оттого что ты вдруг от всех комплексов избавился и по-быстрому женился? Что решил вдруг меня навестить?

— Не надо, пожалуйста…

— А что надо? Гладить тебя по голове, утешать? Пусть жена утешает! Я тебе кто? Никто.

— Это не так… Я не мог тебе тогда сказать… Боялся обидеть, не знал, как ты все это переживешь. Жалел тебя…

— Зря жалел! Как видишь, я все пережила. Зачем ты приехал?

— Хотел тебя увидеть! Это у тебя не суп? — Весельцов жадно посмотрел на стоящую на плите кастрюлю.

— Тебя что, дома не кормят? — рассмеялась Маринка.

— Так меня никто не кормил, как ты, — мрачно пробормотал Весельцов.

— Ладно, осчастливлю, в память о прошлом… Маринка налила гостю большую тарелку супа, который он с удовольствием проглотил и попросил добавки. Голубева смотрела на Весельцова: он выглядел помятым, неухоженным и несчастным. После еды Славу неожиданно разморило.

— А можно я посплю тут немного? — смущенно спросил он и покраснел. — Спать очень хочется…

— А вот это уже предел наглости! Ввалиться на ночь глядя в чужую квартиру и попроситься спать! Поезжай-ка ты домой к жене, голубок!

— Ну пожалуйста. Я только чуть-чуть…

Бормотал, а сам, покачиваясь, уже шел по знакомому коридорчику в гостиную, где с ходу прилег на неразобранный диван, свернулся калачиком и тут же уснул. Маринка только головой покачала: чего только не бывает в жизни!

Она ушла в комнату к Илье. Сын как раз закончил делать уроки и читал, лежа в кровати.

— Он что, вернулся? — спросил мальчик, не поднимая глаз от книги. — Я так и знал.

— Нет, он просто поговорить приехал.

— Ушел, что ли? — обрадовался сын.

— Нет, спит в соседней комнате.

— Ну ты даешь, мама! Я бы на твоем месте позвонил Борису.

— Борис далеко, у него своя жизнь. Надо самим разбираться со своими проблемами.

Маринка прилегла на подушку рядом с Ильей и обняла его. От пережитого стресса она мгновенно задремала и не слышала, как Илья тихо погасил свет и заботливо укрыл ее одеялом.

Вскочила она от тревожного звука будильника.

— Боже, уже утро?

Илья сонно заворочался рядом. Она вдруг вспомнила, что не разбудила Весельцова и он, наверно, до сих пор спит в соседней комнате. А может, все-таки ушел? Маринка спрыгнула с кровати и на цыпочках пошла в гостиную. Предчувствие не обмануло: Весельцов по-прежнему безмятежно спал, все так же свернувшись калачиком.

— Эй, просыпайся! — тревожно позвала его Маринка. — Ты понял, что произошло?

— Что?

— Ты все проспал! Уже утро!

— Ну и что?

— А как же жена? Она волнуется, наверно!

— А мне плевать на нее.

— Как ты можешь так говорить?

— Иди сюда! — Слава притянул Маринку к себе сильными руками, осыпая поцелуями.

— Ты сумасшедший! Как ты можешь?

— Я по тебе соскучился! У тебя так хорошо… Как домой вернулся!

— Нет, нет! — Маринка вырвалась, отскочила и стала поправлять сбившийся халат. — Быстро собирайся и уходи!

— Привет! — сказал Весельцов за завтраком Илье.

— Привет! — ответил тот хмуро. — Ты что, у нас остаешься?

— Я не знаю… — растерянно захлопал глазами тот, глядя на Маринку.

— Слава завтракает с нами и уезжает.

— Ну-ну. — Илья недоверчиво посмотрел на раскрасневшуюся мать. — Ладно, я в школу пошел.

Недели через две Таша пригласила Маринку посидеть вечерком в ресторане.

— Да ты что! Мне и надеть-то нечего! Я уже лет сто в ресторанах не была…

— За сто лет все сильно изменилось! — рассмеялась Таша. — Ничего, просто поедем после работы — и все. Я тебя заберу.

В рабочее время общаться у них почти не получалось. У нее ходить по гостям особо времени не было. А Маринке все время торчать у Ташиного стола — означало только глаза другим сотрудникам мозолить. Когда выдавалась минутка, Маринка набирала Ташин внутренний номер, и они как заговорщики выходили покурить на лестничную клетку. Часто в течение рабочего дня Таша отъезжала вместе с руководителем, задерживалась с ним допоздна, а потом мчалась домой готовиться к госэкзаменам. Так что с момента ее прихода на работу серьезно поговорить у них возможности практически не было. Но по тому, как Таша выглядела и вела себя, можно было понять, что она изо всех сил старается не поддаваться отчаянию. И у нее это получалось!

— Ой, какое роскошное место! — сказала Маринка, когда они приехали в ресторан. — Ничего, что я, такая старая кляча, тут сижу?

— Это кто тут кляча? Мы новую жизнь собрались отмечать! Давай водки закажем. Очень хочется выпить…

— Давай! Но как ты машину-то вести будешь?

— В первый раз, что ли? Я немного…

Таша быстро пролистала меню и сделала заказ. Она чувствовала себя в дорогом ресторане как рыба в воде. Маринка застыла в замешательстве. Она меланхолично перелистывала страницы меню.

— Слушай, я не знаю, что брать… Тут все такое странное! Названия незнакомые. И цены безумные.

— Почему странное? — удивилась Таша. — Обычная кухня фьюжн, кстати, здесь неплохо готовят. Цены вполне приемлемые. Раньше я тут частенько бывала… Давай я тебе помогу. Ты чего хочешь, рыбу или мясо? А какой салат?

Еще минут через пятнадцать, когда принесли закуски, Маринка и Таша уже непринужденно болтали. С соседних столиков на них устремлялись заинтересованные мужские взгляды.

— Ташка! Ты только посмотри, как на тебя смотрят! Мужики сейчас шеи посворачивают!

— Во-первых, еще непонятно, на кого они смотрят… А во-вторых, мне никто не нужен. Прошу тебя, не говори мне про мужчин. Я их терпеть не могу!

— Ну ладно… Хотя я думаю, ты теряешь время!

— И пусть! Посмотри лучше, какой я тебе подарочек привезла! — улыбнулась Таша и достала из-под стола большой пакет.

Маринка осторожно распаковала сверток. В большой коробке лежал стеклянный графин странной формы.

— Что это? — слегка испуганно спросила она. — Колба алхимика?

— Декантер! Помнишь, ты тогда меня спрашивала? — рассмеялась Таша. — Настоящий, риделевский.

— Спасибо, конечно… — Маринка. — Приезжай ко мне почаще, научишь, как им пользоваться! Сама-то как? Пришла в себя немного? Директор наш, между прочим, о тебе хорошо отзывается! — сказала Маринка.

— Правда? — просияла Таша. — А я так волнуюсь, что у меня не все получается! Ты была права: работа и экзамены здорово меня встряхнули. И знаешь, между прочим: мне тут Леон звонил на днях… Ноя не взяла трубку — не готова еще с ним разговаривать. Как вспомню, меня просто трясти начинает. Не отпускает пока до конца. Снится он мне…

— Быстро отделаться захотела! Дай хоть времени немного пройти… А ко мне вот Весельцов тут приезжал…

— И что у него?

— По-моему, все плохо. Несильно он счастлив со своей новой женой… Но как он мне моего Димку напоминает! Я когда его вижу — просто дар речи теряю. Мне все время кажется, что Слава — это он. Может, так оно и есть?

— Марин, может, тебе лучше с реальным Димкой разобраться? И не морочить себе голову! Ведь никакого Весельцова для тебя нет, есть только память о прошлом, о Димке. Мне кажется, что именно так у тебя обстоит дело…

— Насчет Димки — это исключено. Видеть его не могу и не хочу. А Весельцов — он реальный, он здесь.

— Неужели ты сможешь его простить? — вскинулась Таша, по Маринкиному тону угадывая, что так оно и будет. — Он же предал тебя! Никогда у тебя с ним ничего хорошего не получится!

— Не знаю… Не думала я о том, чтобы его простить… Но когда он рядом…

— Я тебя не понимаю!

— Ты еще слишком молода, Таша!

Таша надулась и едва не заплакала от обиды. Отчего-то ей стало жалко Маринку.

Обратно ехали молча. Таша не разгонялась сильно, чтобы не привлечь внимание гаишников — выпила все-таки. Когда доехали до Маринкиного дома, она вышла с Маринкой из машины, чтобы проводить ее.

— Может, чаю? — предложила Голубева.

— Можно!

Когда вошли в квартиру, первое, что бросилось Маринке в глаза, были большие, грязные мужские ботинки. Очень знакомые. Сердце у нее вздрогнуло и упало.

— Илья, кто здесь?

Из разных комнат навстречу ей одновременно вышли хмурый сын и смущенный, покрасневший Весельцов. Илья казался усталым и раздраженным:

— Мама, Таша, привет! А к нам гость вот приехал!

— Почему без приглашения? — вспылила Маринка.

— Понимаешь, я больше не могу там жить… Я решил… В общем, я…

Следующее, что увидела Маринка, был большой, потрепанный чемодан, который стоял в прихожей чуть поодаль.

— Что все это значит?

— Можно я у тебя немного поживу? Пока все не устаканится? — Тут он увидел стоящую у двери Ташу и слегка даже приободрился. — Да что вы стоите как вкопанные?

— Я, пожалуй, пойду, — холодно сказала Таша, с ненавистью глядя на Весельцова. По ней было видно, что она сразу все поняла и невзлюбила его с первой же секунды общения.

— Ташенька, куда ты? А чай? — вышла из оцепенения Маринка. — Я тебя так не отпущу!

— Мариночка, в другой раз. Спасибо за вечер… и за все спасибо! Вот, не забудь. — Она протянула коробку. — Пользуйся на здоровье!

Бросив еще раз неприязненный взгляд в сторону Весельцова, она быстро попрощалась с Ильей и ушла.

— И что это за фифа была? Видела, как она одета? Наверно, богатенькая… И хорошенькая, чертовка! — присвистнул Славик. — Что это она тебе подарила?

Он взял из рук Маринки коробку и начал разглядывать содержимое.

— Ой, всего-то… Колба какая-то дурацкая. Я-то уж подумал, что-то стоящее!

— Пойдем на кухню, будем разговаривать! — строго сказала Маринка и решительно забрала у него коробку.

Пока она умывалась, Славик подсуетился на кухне: приготовил и разлил по чашкам чай, достал из упаковки печенье и разложил на блюдечке. Маринка вошла и устало опустилась на стул. Почему касающиеся ее жизни решения мужчины всегда принимают без ее участия? Почему она не может сопротивляться их воле?

Таша оказалась совершенно права в своих предчувствиях: Маринка простила Весельцова и снова начала погоню за сновидениями. Первые недели она ходила на работу очень счастливая. Близость мужчины преобразила ее: глаза засветились особым светом, походка стала свободной, легкой…

«А может, я не права? — думала, наблюдая за ней, Таша. — Может, можно вот так начать все заново, второй раз войти в ту же реку, простить предательство… Может быть, тот, Димка, тут ни при чем вовсе, а этот, Славка, изменился, и у них еще что-то получится?»

Но в глубине души она знала, что так уже не будет. Одного взгляда на Весельцова было достаточно, чтобы понять — перед тобой мужчина жалкий, слабый, безвольный… Бабник, к тому же — Таша сразу же поймала его жадный, раздевающий взгляд. Разве такой муж нужен ее подруге? Но она больше не вылезала со своим мнением, чтобы не обижать Маринку. Свою голову не приставишь. Только время все рассудит!

Между тем рабочие дни летели быстро. Таша успешно сдала государственные экзамены и даже защитилась. Когда получила диплом, ей все еще не верилось, что это произошло на самом деле. В этот момент девушка особенно оценила, что именно сделала для нее Маринка. А на работе на Ташу посматривали недобро, поползли разные слухи. Преимущественно женский коллектив так и не смог принять невесть откуда свалившуюся им на голову яркую блондинку. Она отличалась от всех манерами, одеждой, легким вызовом в поведении — и это не могло не раздражать. Как и спортивный «мерседес», припаркованный у офиса. К тому же директор стал проводить с ней чересчур много времени — постоянно вызывал к себе, отправлял с поручениями, брал с собой на переговоры. И только Маринка с радостью смотрела на свою подопечную: похоже, больше за нее можно было не волноваться. Выплывет!

У самой же Маринки проблем прибавилось. Когда прошла первая эйфория от возвращения Славика, оказалось, что все очень непросто. Жена его Анна невесть откуда узнала Маринкин телефон и теперь звонила с утра до ночи, требуя вернуть мужа. Славик сидел дома, хмуро отмалчивался и делал вид, что ничего не происходит. Однажды Маринка поделилась своими проблемами с Ташей. Та выслушала, напряженно постукивая длинными красивыми пальцами по столу:

— Чего ты хочешь, Марина?

— Хочу освободить Славика от нее!

— А ты уверена, что это нужно?

— А как же иначе? — обиделась Маринка. — Он меня любит, мы живем вместе… Он не хочет к ней возвращаться!

— Откуда ты знаешь? Он что, сам об этом сказал?

— Нет…

— Тогда почему ты решаешь за него? Мое мнение ты знаешь! Пусть он хоть что-то сам сделает!

— Ташка, ну не надо так. — Маринка скуксилась. — Я не могу… Не выдержу я — все по новой!

— А может, просто начинать не надо было?

— Но она такая стерва! Окрутила его, а теперь звонит, требует, чтобы он вернулся. Мне телефон отключать приходится! А вдруг она что-нибудь с ним сделает? Она угрожает…

— Да что с ним будет, с твоим Славиком! Он же толстокожий, как слон! И почему ты считаешь, что у нее нет права ему звонить? Ведь у нее дочь от него!

— Нет! Не говори так. То есть, наверно, право есть… Я не знаю, Таша, не знаю!

— Ну-ну, не плачь, пожалуйста! — Таша тоже была готова зарыдать вместе с подругой. — Я подумаю… Дай-ка мне ее адрес!

На следующий день Таша отпросилась с работы и поехала к Анне. Ей самой не нравилась эта затея, но бросить подругу в беспомощном состоянии она тоже не могла. С горем пополам нашла покосившийся деревянный дом на окраине Подольска. Именно так по ее представлению должны были выглядеть послевоенные бараки. Под восхищенные взгляды ребятни Таша припарковала «мерседес» у тротуара и, преодолев брезгливость, быстро вошла в подъезд. Старушки на лавочке возбужденно зашептались.

— Кто там? — спросил усталый женский голос из-за двери на втором этаже.

— Аня, откройте, пожалуйста, меня Наташа зовут. Я из Москвы. Приехала поговорить насчет вашего мужа…

Дверь немного приоткрылась, и в щелку выглянул черный глаз.

— Какая такая Наташа? Вас что, подослали? Я не желаю с вами разговаривать!

— Аня, я только поговорить. Я тоже пострадавшая, — на ходу придумала Таша.

— Ах так! Проходи тогда! — Дверь распахнулась.

На пороге стояла невысокая брюнетка в грязном домашнем халате. Она выглядела гораздо старше своих лет. Анна провела Ташу в небольшую комнату, где царил удивительный беспорядок. Запах в доме был какой-то гнилой. Девушка моментально почувствовала себя неуютно. По комнате, слегка покачиваясь на тонких ножках, шлепала маленькая, очень похожая на Весельцова, рыжая девочка с грустными глазами. Она сосала сухарь.

— Что вы хотите? — спросила холодно Анна, взяв девочку на руки.

— Понимаете, я приехала поговорить… Узнала, что он вас тоже бросил, как и меня, еще и с ребенком. Я просто в шоке!

— Я Вячеславу еще и законная жена, между прочим, — добавила Анна, криво ухмыляясь. — Сбежал, как последний пес сбежал!

Девочка вздрогнула и заплакала. Анна принялась ее трясти на коленях.

— А вы долго встречались с ним до свадьбы?

— Я поварихой в столовой при воинской части работала… Заезжал ко мне, бывало. Он на стройке неподалеку работал. Такой красивый парень, видный. Слова такие хорошие говорил. Я думала, он порядочный! Потом забеременела, ему сказала, что надо жениться. Он и женился… А оказалось, у него в Москве еще одна зазноба есть. Даже не одна, вот видите…

— Вы хотите, чтобы он вернулся?

— Конечно, хочу! Я считаю, у меня все права на это есть. У нас ребенок растет. Девочке отец нужен. Ни за что развода не дам! Всю беременность дергалась: женится — не женится. Вот и родилась дочь семимесячная, слабая, ей уже полтора года, а она на ногах еле стоит… Массажи нужны, питание всякое, витамины, соки. А тут даже воды горячей нет, крыша прохудилась! Откуда мне деньги брать? Я не работаю, Ольку оставить не с кем. Живем на пособие, кое-как. Помощи-то ждать неоткуда! А с вами что было?

— Тоже повстречался со мной и бросил. А я потом узнала, что у него жена есть и еще кто-то…

Девочка перестала капризничать и посмотрела на Ташу так пронзительно, что ту передернуло. Ей показалось, что ребенок насквозь видит все ее хитрости.

— Какая скотина! Я бы убила его просто, если бы встретила… До конца жизни мстить ему буду, подонку! Он еще черным словом тот день вспомнит, когда впервые пришел ко мне!

— А у вас сейчас никого нет?

— В смысле мужиков, что ли? — Анна недобро расхохоталась. — Да я их видеть не желаю! Ненавижу! Он их всех для меня убил.

— Вот возьмите, — сказала Таша, открывая кошелек. — У меня есть немного денег…

— Спасибо! Вот уж не ожидала! Вы что, серьезно? — Анна посмотрела на Ташу тяжело и недоверчиво, потом пересчитала деньги и в первый раз улыбнулась: — Куплю Ольке одежки. А то поизносилась вся. И растет быстро, чертовка! Может, чайку попьем?

— Нет, спасибо! — засуетилась Таша. — Я пойду, пожалуй!

— Вы приезжайте еще! Мы с дочкой будем рады вас видеть!

— До свиданья!

Таша, не оглядываясь, выбежала из подъезда, плюхнулась в машину и разрыдалась. Нет в мире ни у кого одной правды — у каждой стороны она своя. И судить нельзя никого. При всей любви к подруге она решила рассказать ей все… Хотя, если бы знала, что будет после, может, и не рассказывала бы ничего… В ближайшие выходные расстроенная до глубины души Маринка собрала все немудреные деньги, какие у нее были, отложенные на приобретение собственного жилья, и рванула в Подольск. Она была в шоке от Ташиного рассказа. Для Анны была приобретена небольшая однокомнатная квартирка в старой хрущевке — на большее денег не хватило. После этого Весельцов легко и быстро получил от жены развод. Маринка настояла на том, чтобы Ольгу на время забрали в Москву — отдохнуть, подлечиться. Она сама таскала ее по лучшим врачам, кормила, одевала, холила и лелеяла. В итоге, когда Анна приехала увозить дочь обратно, та заявила, что хочет остаться с Мариной. И Марина моментально получила от Анны пощечину.

— Ты представляешь, — делилась она потом с Ташей, — я ей столько вещей насобирала, она у меня разговаривать начала, пошла нормально, а Анька мне — пощечину!

— А чего ты ждала? Что она в ноги тебе упадет? С чего бы это? Твой Славик ей жизнь сломал!

— Ничего, она молодая еще, найдет себе кого-нибудь.

— Не знаю… После такого может и не найти. А что тебе Славка говорит про все это? Теперь женится на тебе?

— Представь, он ничего не говорит, — расстроенно улыбнулась Маринка. — Он принял все как должное. И ничего… Они так похожи с Димкой! Как будто зеркало передо мной: тот любимый, нереальный, ускользающий, а этот теплый, близкий, почти такой же, как тот Димка. И оба как будто не со мной.

— Гони его, Марина, пока не поздно. Это трясина. Ты же сама себя обманываешь. И Славку тоже.

— Никого я не обманываю. Раз ты такая умная, что же сама-то сидишь, время теряешь? Оглянись вокруг, на твоем Леоне свет клином не сошелся!

— Я знаю, не все еще перегорело — пока не могу…

А потом Таша как-то сразу все смогла, как будто сорвались тормоза. Однажды вечером, поздно после работы она ехала по центру города, нарочно выбирая самую длинную дорогу, чтобы как можно меньше быть одной дома. Невольно снизила скорость возле одного из баров, где так много времени провела, встречаясь с Леоном. Во всей огромной Москве она все равно невольно выбирала места, которые были связаны с ним, — как будто тянуло ее туда что-то. И вот, медленно проезжая мимо ярко расцвеченной вывески знакомого бара, она вдруг увидела прежнего высокого, красиво одетого Леона, который шел рука об руку с симпатичным молодым человеком. Они смеялись и весело смотрели друг на друга. Таша всхлипнула и газанула так, что едва не врезалась в бетонное ограждение парковочной площадки. От ее иллюзий ничего не осталось. Пока она пытается ежесекундно подавить свое горе, думает о нем постоянно, он живет обычной жизнью, развлекается, общается с людьми, как будто для него на самом деле ничего не произошло.

А дальше — понеслось! На мероприятиях Таша первая знакомилась с мужчинами, спала с ними, потом бросала — и искала новых. Ей казалось, что так она добьется успокоения. Покидая очередного преуспевающего кавалера, она с торжеством думала о Леоне — так ему! Как он ей — так и она ему отвечает. Если бы он еще узнал об этом, как бы его это взволновало!

Маринка, со стороны наблюдая эти безумные девичьи метания, пыталась осторожно повлиять, но разве остановишь разбушевавшийся огонь? Дело дошло до того, что однажды вечером Таша соблазнила их во всех смыслах положительного директора Петра Анатольевича — после рабочего дня, прямо в его кабинете. Особого труда это не составило: все последние недели он был без ума от нее!

На следующий день директор бросал на нее такие пылкие, недвусмысленные взгляды, что весь офис понял, что именно происходит у руководителя с референтом. Похоже было, что Петр Анатольевич влюбился не на шутку и потерял осторожность. Он явно не имел опыта в любовных интригах. Зарплату Таше моментально повысили сразу в три раза. Руководитель отдела кадров Зернова, которая безуспешно пыталась обратить на себя директорское внимание на протяжении семи лет, рыдала и пила корвалол, закрывшись у себя в кабинете.

В обеденный период Маринка вызвала Ташу в коридор покурить. Она обратила внимание, что в последнее время девушка красится все ярче, а наряды ее становятся далеко не рабочими… Вот и сейчас Таша с распущенными светлыми волосами стояла перед ней в прозрачной белой блузке и обтягивающих кожаных брюках.

— Что происходит? — озабоченно спросила Маринка. — Сегодня весь офис только про тебя и говорит.

— И что? — Девушка равнодушно пожала плечами. — Пусть говорят, если больше не о чем.

— Ты понимаешь, что это неправильно? Можно найти мужчину в любом другом месте. Зачем обязательно на работе? И вообще, на что тебе Петр-то сдался? Он уже немолодой, у него семья…

— Мне наплевать на его семью. И на Петра этого — тоже. Мужики нас пользуют всю дорогу — вот и я их так же буду!

— Ташка, остановись! — повысила голос Маринка. — Ты играешь в опасные игры!

— А что мне теперь — закрыться дома и никому не показываться? Ты меня вообще зачем тогда остановила? Чтобы я всю оставшуюся жизнь глаза себе в одиночестве выплакивала? Не собираюсь! Если ты думаешь, что то, что у вас происходит с Весельцовым, лучше, — ошибаешься!

Таша нервно бросила в урну недокуренную сигарету и резко повернулась на высоченных каблуках. Маринка с печалью посмотрела ей вслед. Почему мы все умны и прозорливы, только когда дело касается чужих ситуаций?

Через неделю Таша уже занималась оформлением для себя многократной швейцарской визы. У Петра Анатольевича, как выяснилось, была недвижимость где-то в горной Швейцарии, и он горел желанием вывезти туда свою новую подругу. Женский коллектив офиса разделился на две части. Одна стала подобострастно заискивать перед Ташей, в душе ненавидя проворную блондинку и отчаянно завидуя ей, а вторая отгородилась от нее глухой стеной презрительного молчания — с Зерновой случился сердечный приступ, и ее увезли в больницу. Несколько раз Таше кто-то звонил на работу и молчал в трубку.

Когда настал день отъезда, Таша упаковала вещи, надела мини-юбку и присела в прихожей — дождаться, когда за ней заедет Петр. Вдруг ее охватила такая тоска, что сердце сжалось до размеров булавочной головки. Неожиданно для себя самой Таша разрыдалась. Понимание того, что она все делает не так и не то, навалилось со всей очевидностью. В этот момент раздался звонок в домофон.

— Это я, моя красавица! — сказал сладковатый, приторный голос Петра. — Выходи!

— Сейчас!

Таша глубоко вздохнула, вытерла слезы и накрасила губы самой яркой помадой. Перед выходом она секунду помедлила у зеркала. Из темной поверхности на нее смотрела ослепительно красивая и очень несчастная женщина.

Время в Швейцарии тянулось так долго, что Таша начала считать часы до отъезда. Эта поездка расставила очень многое по своим местам. Петр Анатольевич оказался человеком очень обстоятельным и невообразимо скучным. В Швейцарии у него была «Ауди А8», как раз такая, какие Таша терпеть не могла. Неповоротливый крокодил. Еще бы «бентли» купил, лысеющий бизнесмен! Дом в пригороде Женевы оказался великолепным трехэтажным особняком, в котором можно было легко заблудиться. Первый день Таша развлекалась тем, что ходила по комнатам и рассматривала интерьеры. На второй день ей стало скучно. Они съездили в дождливую Женеву и побродили немного у озера, потом поужинали в роскошном французском ресторане. Ташин спутник хмурился, глядя, как таращатся на его девушку мужчины. Она явно кокетничала с ними. И ее предложение поехать на ночную дискотеку было решительно им отвергнуто. Так они в первый раз серьезно поссорились.

Было очевидно, что Петру никуда не хочется выбираться из своего огромного дома — он был абсолютно счастлив, потягивая пиво и обнимая Ташу у большого плазменного экрана. У нее начало закипать раздражение от убийственного покоя вокруг.

— Знаешь, Натали, — сказал ей Петр в один из долгих пасмурных дней, — я, кажется, принял для себя кое-какие решения.

— Какие?

— Вернемся домой, я разведусь с женой…

— С ума сошел? У тебя же двое детей! Внук скоро родится! Не глупи, Петр.

— Дети уже большие, я им все объясню. А жене оставлю денег…

— Ты думаешь, ей этого будет достаточно?

— А почему нет? Я ее всю жизнь содержал. Давал ей возможность делать все, что она хочет. Теперь я могу пожить немного для себя… для тебя! Я могу делать все, что ты захочешь! Захоти чего-нибудь!

— Что ты имеешь в виду? — насторожилась Таша.

— Ну машину. Или костюм от Армани! А еще лучше — давай поженимся! Приедем — и сразу поженимся!

— В смысле? — Таша начала обалдевать от происходящего.

— Я делаю тебе официальное предложение. Выходи за меня замуж! У меня все в порядке, ты видишь. Дом в Швейцарии, счета в банках. Я оставлю бизнес… Буду только с тобой! Я верный в принципе, жене за всю жизнь всего трижды изменил… И то пьяный был. Буду заниматься спортом, чтобы выглядеть моложе. Я же еще ого-го! Что скажешь?

Таша сидела в махровом халате на диване, держа стакан любимого коктейля. Как странно все происходит — как будто бы даже не с ней. Впервые ей сделали предложение. Хороший в общем-то мужик. Наверно, стоило бы за него выйти. Староват немного, но добрый, щедрый… Влюбился не на шутку. Вчера подарил ей такое роскошное кольцо! Двенадцать бриллиантов. А ей как будто ничего этого и не надо… Перед глазами пронеслись веселые картинки ее недавнего бесшабашного счастья с Леоном. Может, она совсем дура? Она же не собирается повторять Маринкину судьбу! Таша мысленно обругала себя и нашла силы, чтобы обворожительно улыбнуться:

— Я подумаю, дорогой! Налей-ка мне еще!

Петр, широко улыбаясь, с готовностью подскочил к ней с бутылкой и вазочкой для льда. Непонятно, отчего ей было так противно в этот момент?

И надо же было такому случиться, что, когда они наконец вернулись в Москву и счастливый, подвыпивший Петр отвозил Ташу домой, вслух строя радужные планы их дальнейшей совместной жизни, в кармане у его спутницы вдруг зазвонил только что включенный мобильник. Таша приложила палец к губам Петра и ответила:

— Да?

— Малыш, ты? — услышала она.

— Кто это? — У Таши даже руки похолодели.

— Даже не узнаешь? Это я, Леон. Нам надо срочно увидеться.

— Зачем?

— Потом расскажу. Что ты делаешь прямо сейчас?

Таша беспокойно посмотрела на сидящего рядом Петра, который воспользовался паузой, чтобы глотнуть из открытой бутылки еще немного виски. Он все-таки позвонил! Но все равно не надо бы с ним встречаться…

— Ничего в принципе…

— Тогда давай встретимся на Тверской, у бара, где обычно. Машина у меня прежняя… Надеюсь, узнаешь.

— Давай!

Когда Таша уже положила трубку, кровь внезапно прилила к щекам. Она начала быстро рыться в сумочке, извлекая пудреницу и помаду.

— Кто это был? — заплетающимся языком спросил еще ничего не понимающий Петр.

— Нам сейчас надо будет поехать в обратную сторону, — быстро обратилась Таша к водителю, — на Тверскую.

— Зачем это?

— У меня срочная встреча. Мне надо!

Петр нахмурил брови и пожал плечами. Оставшееся время они молчали. Таша увидела знакомую «ламборджини» издалека.

— Прямо здесь остановите!

— А чемодан-то твой? — крикнул ей вслед протрезвевший Петр.

— Оставь в багажнике. Я его завтра в офисе заберу! — Но…

Таша уже быстро пошла к «ламборджини». Ошалевший окончательно Петр видел, как навстречу ей из крутого автомобиля выскочил красивый молодой человек, поднял Ташу на руки и весело закружил в воздухе.

На следующий день она на работу опоздала. Когда поднималась по лестнице, на нее выразительно и сочувственно посмотрели несколько сотрудниц.

— Здравствуйте! — бросила им Таша.

— Здрасте-здрасте! С возвращеньицем! Что-то после вашей командировки Петр Анатольевич сильно не в духе!

Таша пожала плечами и ничего не ответила. Встряхнула длинными волосами и пошла дальше. Какое ей дело до Петра Анатольевича? У нее совсем другие планы.

На рабочем месте ее ждал чемодан. Таша неспешно уселась, открыла его и достала несколько свертков — дорогие швейцарские подарки Петра: два платья от Армани, золотые часы, кольцо — и отложила в сторону. Потом включила компьютер и начала что-то быстро печатать.

— Наталья Сергеевна! Немедленно ко мне! — прорычал по громкой связи голос Петра.

Таша спокойно встала, распечатала документ, взяла свертки и направилась в директорский кабинет.

— Вы меня звали, Петр Анатольевич?

На директоре лица не было. Похоже, всю ночь он беспробудно пил: лицо было отекшее, под глазами синяки, костюм сильно измят.

— Почему опаздываете на работу? Что вы себе позволяете?

— Виновата, простите. Вот принесла вам ваши вещи. Петр посмотрел на свертки.

— Наташенька, ты что? — как-то беспомощно залепетал он. — Прости меня, мы все уладим. Я тебя обидел, да?

— Петр, ты очень хороший человек. Это ты прости меня. Я ухожу…

— Куда? Тебе что, нужно домой?

Директор стоял перед Ташей, совершенно растерянный, терзая злополучные свертки.

— Нет, вообще ухожу. Вот заявление…

— Наташа, но ты не можешь вот так… Не предупредив меня… Ведь мы собирались…

— Могу! Загляни в трудовой кодекс. К тому же у меня даже книжка здесь не оформлена. Все дела будут в компьютере. Пока, Петр!

Таша вышла из кабинета. Ей до смерти были противны разборки. Директор до вечера из кабинета не выходил и никого к себе не вызывал.

— Что происходит, Таша? — До Маринки уже дошли тревожные слухи, и она вечером примчалась к подруге. — Ты что делаешь?

— Вчера мы встречались с Леоном, — спокойно сказала Таша и грустно улыбнулась. — Я буду искать другую работу.

Дальше Ташины дни побежали еще быстрее, чем прежде. Через одного из знакомых она устроилась на работу на телевидение — корреспондентом в отдел культуры. Вечерами встречались с Леоном. Чувствуя, вероятно, свою вину, он приезжал чаще, чем прежде, и оставался ночевать. Он снова дарил ей подарки, вспоминал о хороших минутах, когда они были вместе, был нежен и ласков. Его тело вызывало в ней прежний безоговорочный трепет, от которого подгибались колени. Но что-то изменилось навсегда — Таша реально отдала себе отчет в этом только через несколько месяцев общения, когда прошли первое торжество и эйфория. Той поглощающей близости, когда она безгранично доверяла во всем любимому человеку, быть уже не могло. За каждым случайным словом, сказанным по телефону, ей чудился особый подтекст; когда Леона не было рядом, в голове рисовались ужасные картинки его измен. Таша даже к психотерапевту съездила на пару сеансов, но потом бросила это занятие — что толку обмусоливать все по десятому разу, когда она сама не знает, чего хочет дальше от этих отношений! Что-то на глазах ломалось в ней безвозвратно.

Однажды поздно вечером ей кто-то позвонил.

— Это Наташа? — спросил бархатный мужской голос.

— Да. А кто это?

— Мне надо срочно с вами поговорить. По поводу Леона… Давайте встретимся через полчаса на Патриарших!

Таша оделась в три секунды. От звонка осталось странное чувство лихорадочного беспокойства. Где-то на самом краешке подсознания она давно ждала такого звонка и, как ей казалось, была совершенно готова к разговору…

У кафе, в котором они договорились встретиться, стоял черный «БМВ» с голубыми номерами и мигалкой. При появлении Таши сидевший в нем человек что-то передал по рации застывшему у входа охраннику. Девушку проводили долгим, испытующим взглядом. Войдя в кафе, Таша увидела не того, кого ожидала увидеть, — молодого человека из квартиры с зеркалами… Тем не менее она узнала своего собеседника сразу, хотя никогда прежде его не видела. Он был совсем не похож на красавчика, с которым она застукала Леона в тот незабываемый день, перечеркнувший ее веселую, беззаботную жизнь. Импозантный немолодой мужчина сидел за дальним столиком кафе и курил сигару. Таша мгновенно оценила, как дорого и элегантно он был одет.

— Вы, кажется, хотели поговорить? Что случилось? — Таша присела рядом и достала сигареты. — Мне двойной эспрессо, пожалуйста!

Внимательно глядя на Ташу, незнакомец поднес к ее лицу изящную золотую зажигалку. У него были темно-синие с поволокой глаза и загнутые, длинные ресницы, от которых сходят с ума женщины. На вид лет сорок пять — пятьдесят… Но выглядит превосходно!

— Он хорошенький, правда? — полуутвердительно сказал незнакомец, мечтательно улыбаясь.

— Вы о ком? — спросила Таша, хотя уже все поняла.

— Милая девушка, я прекрасно знаю, что вы снова встречаетесь с Леоном, — медленно начал говорить Ташин визави, пуская ей в лицо терпкие кольца сигарного дыма. — Это возмутительно. Перестаньте — подобру-поздорову. Это мой отеческий совет. Вам же лучше будет.

— А вы, собственно, кто, чтобы говорить со мной об этом?

— Его близкий друг. Вам, может, этого не понять, но я давно люблю его, и он любит меня. Своим появлением вы рушите нам жизнь. Мы вместе уже семь лет! Мне казалось, что вы сами разрешили для себя вашу проблему, когда увидели его вместе с другим мужчиной… Я позволяю ему иногда развлекаться. Мальчик любит новые игрушки. Оставьте его в покое по-хорошему. Вы не знаете, во что ввязываетесь.

— Нет, это вы, наверно, чего-то не понимаете, — холодно и жестко ответила Таша, хотя все у нее внутри задрожало. — Я не знаю, что у вас происходит с Леоном, но мы тоже встречаемся не первый день. Два с лишним года — это срок. Значит, не все правда в том, что вы говорите.

— Неужели история так затянулась? Бедный Леон… Он не говорил мне этого. — Незнакомец устало прикрыл глаза. — Вы, вероятно, многого не знаете о нем. Да и зачем вам? Найдите достойного, порядочного мужчину и будьте счастливы. С Леоном вы не будете счастливы никогда.

— Не желаю слышать!

— А ты непростая! Со стороны казалось иначе… Быть может, тебе нужны деньги?

— Это все, что вы хотели мне сказать? Я пошла!

Таша достала из сумочки купюру и оставила официанту за кофе. Мужчина продолжал сидеть неподвижно, задумчиво глядя куда-то сквозь стеклянную витрину. Какая-то странная печаль была в его синих глазах.

На следующий день вечером приехал ничего не подозревающий Леон с бутылкой шампанского «Rose Crystal» под мышкой.

— Привет, малыш! — улыбнулся он. — А что это ты такой грустный?

— Леон, расскажи мне все! — устало попросила Таша, растирая руками виски. — Я хочу знать!

— Что тебе рассказать? — удивился Леон.

— Про все! Про него, про других, про себя…

— Тебе кто-то рассказал? Кто?

— Твой очень близкий друг.

— Миша? — Леон как-то сразу сник. — Неужели он дошел до этого?

От его былой уверенности не осталось и следа. Молодой человек поставил на стол шампанское и опустился в кресло, закрыв глаза. Таша молчала.

— Ты пойми, я пытаюсь из этого вылезти, пытаюсь уже несколько лет…

— Из чего?

— Я занимался проституцией. Мне пришлось… Понимаешь, приехал из провинции, где жить было невозможно, тут — ни кола ни двора… Но это в прошлом! Сейчас не имеет значения. Когда я с тобой встретился, подумал, что хочу завязать со всем этим… Мне так показалось. Ты — первая моя женщина. Первая, с кем я вообще сблизился… — По лицу Леона потекли слезы. Таша, стоящая у окна, тоже начала беззвучно плакать.

— Почему ты не говорил?

— Я не мог… Я боялся. К тому же Миша… Он очень влиятельный человек, у него связи наверху.

— Ты его любишь?

— До встречи с тобой мне казалось, что да… Но теперь все изменилось. Я не знаю, малыш, не знаю… Это все слишком сложно.

— А я?

— Я тебя тоже люблю. Только я не могу… Не терплю давления. Понимаешь, мне сразу хочется убежать. Мне страшно, малыш! Если Миша все знает… Он меня убьет.

— Так бросай его! Давай уедем. У меня родители в Германии. Не пропадем.

— Но я ничего не могу делать. Я нигде не учился… Ты будешь смеяться, у меня только восемь классов школы. Меня выгнали за гомосексуализм и опозорили на линейке, хотя я ничего особенного тогда не делал. Просто разглядывал мальчиков в раздевалке после физкультуры. Я так боялся себя, просто кошмар. Родители от меня отреклись тогда, мы не общаемся до сих пор. Мне было очень тяжело!

— А машина, твои дорогие шмотки? Откуда все это?

— Ты понимаешь… — замялся Леон. — Я не знаю, как тебе сказать…

— Это тоже Миша и другие, да? Они покупают тебе шмотки, машины, возят за границу отдыхать, оплачивают солярии, салоны красоты?

Леон слегка покраснел и по-прежнему стоял, не поднимая на Ташу глаз.

— Ты считаешь, что это плохо?

— Я уже ничего не считаю… Уходи, пожалуйста. Я хочу побыть одна. И забери свое дурацкое шампанское.

— Если ты так настаиваешь… Я рад, что все выяснилось.

Леон мгновенно ретировался. На лице у него действительно читалось облегчение. Таша продолжала неподвижно стоять у окна. Она на самом деле оказалась сильнее, чем сама ожидала. Раньше ей и в голову не приходило, что она может такое вынести. Словно разом оборвались в сердце все струны. И никакого возврата назад больше быть уже не могло. Как будто в Таше в этот вечер умерла еще одна частичка души.

После Ташиного скандального ухода ситуация в компании нормализовывалась еще довольно долго. Пару недель Петр Анатольевич беспробудно пил, а когда появлялся в офисе на час-другой, доставалось всем. Заказы перестали исполняться в срок, клиенты переходили к конкурентам. Маринке в два раза снизили и без того не очень-то высокое жалованье.

— За то, что эту стерву привела! — в ответ на ее немой вопрос с нехорошей улыбкой ответила руководитель отдела кадров Зернова.

И с этим тоже пришлось смириться — идти-то больше было некуда. Маринка на Ташу не обижалась. Молодая еще, глупая, к тому же в такой переплет попала, бедолага. Она ее жалела — не осуждала. Хватило бы только сил с собой разобраться… Чем дальше, тем больше Маринку затягивал омут бытовухи, из которого самостоятельно выбраться, она чувствовала, возможности не было. Весельцов отучился еще на каких-то курсах и с грехом пополам устроился менеджером-распространителем в небольшую торговую компанию. Теперь он приносил ежемесячно триста долларов, что давало ему возможность чувствовать себя в Маринкиной квартире почти что хозяином. Особенно после того, как они затеяли и по частям осуществили небольшой ремонт… Илья становился все более неуправляемым. Стал пропадать вечерами, врать. Ночами сочинял на компьютере какую-то безумную музыку. Заставить его учиться не было никакой возможности. Памятуя о своих детских проблемах, Маринка очень боялась давить на него и после каждой его новой выходки во всем обвиняла себя. Может, надо было все же заставить его учиться, слушаться? Она панически боялась пьяных драк, наркотиков, грядущей армии…

Где-то вдалеке росла Славкина дочь, которую Анна на выходные отдавала им в Москву крайне редко. Зато с каждым месяцем росли ее финансовые претензии. Маринка платила безропотно, полагая отчего-то, что в несчастной доле девочки Ольги есть и ее вина… Весельцов так и не подумал жениться на ней. Теперь его отказ был более мотивирован: он говорил Маринке, что не может жениться, не имея должной финансовой базы. А усилий для изменения такого положения никаких не прикладывал, как будто его самого все очень даже устраивало. Зато стал частенько задерживаться вечерами — якобы на работе бросать долгие взгляды на молоденьких девушек. Интимная жизнь у них почти совсем прекратилась. Маринка все замечала, плакала ночами, но изменить ничего не могла. Пусть плохонький — но свой…

Однажды вечером позвонила возбужденная Наташка Соловьева:

— Крестная, привет! Ты знаешь, что ваш школьный выпуск в мае собирается встречаться?

— Да ты что? — Маринка глубоко вздохнула, кровь прилила у нее к щекам. — Нет, конечно. Мне никто не звонил.

— Я тебе звоню. Просто там Виктория за это дело ответственная, она отчего-то тебе звонить сама постеснялась. Меня попросили.

— Еще бы! Знает кошка, чье мясо съела.

— В общем, я тебе все доложила. Готовься. Там из вашего выпуска почти все будут. Даже Смелое из Германии приехать обещал…

И как всегда — ни слова про Димку. О том, что он жив и как-то здоров, Маринка узнавала исключительно через свою мать, которая хоть и с неохотой, но иногда рассказывала о нем. Наташка о брате не упоминала принципиально, хотя и виделась с ним регулярно. Известие о предстоящей встрече выпускников всполошило Маринку так, что она не могла уснуть всю ночь: ворочалась, пихая в бок безмятежно храпящего Весельцова. Неужели она снова увидит Димку и всех одноклассников, с большинством из которых ни разу не общалась после ухода из школы?

Маринка думала о предстоящем мероприятии каждый день. И чем ближе была заветная дата, тем беспокойнее ей становилось. А что, если она увидит Димку — и все начнется по новой? Нет, такого не может быть! После всего, что произошло с тех пор?.. Нет! У нее есть Славка. Чтобы ничего не случилось, надо, чтобы он поехал вместе с ней. Чтобы даже соблазна не было…

— Что это ты ходишь сама не своя? Не беременная ли? — с подозрением глядя на Маринку, хмуро спрашивал Слава.

— У меня встреча выпускников скоро!

— Подумаешь! — зевал Весельцов. — Ерунда какая!

— Ты поедешь со мной?

— А что я там забыл? В Подмосковье, что ли, давно не был?

— Познакомлю тебя со всеми!

— А банкет будет?

— Будет — в школьной столовой…

— Это хорошо. Тогда поедем!

Вместе с ними неожиданно собрался и Илья. Ему отчего-то очень захотелось посмотреть на одноклассников, о которых он так много слышал от матери.

Наконец настал долгожданный день. Уже много лет Маринка так никуда не собиралась! Заранее сшила себе длинное черное платье. Первое вечернее, которое у нее за всю жизнь появилось. Вместе с Ташкой долго листали модные журналы, выбирали фасон. У нее же для довершения образа Маринка одолжила длинные сверкающие сережки, потерять которые боялась пуще смерти. О том, какие в них камни, она даже думать боялась. С утра сходила в парикмахерскую, покрасила волосы, уложила тяжелой раковиной на макушке.

— Чего это ты так готовишься? Как будто на бал собираешься! Подумаешь, встреча… Посидим да выпьем.

— Слава, я тебя с Димой познакомлю. Помнишь, я тебе рассказывала?

— С тем самым, что ли? Ну познакомь. И с ним тоже выпьем. Еле-еле заставила его Маринка надеть приличный костюм.

Все думала, как они увидятся с Димкой, как она представит ему Весельцова и повзрослевшего сына… Будет держаться достойной московской дамой. Очень степенной и светской, как Ташка учила. Немножко равнодушной, которая давно выше ситуации…

Получилось все, естественно, совершенно наоборот. Когда они вошли в здание школы, в котором Маринка не была столько лет, у нее из глаз тут же хлынули слезы. Она убежала в туалет отплакаться, а Весельцов ее дожидаться не стал и отправился в столовую, где кое-кто уже начал отмечать встречу по-русски. В итоге, когда Маринка с Илюшкой наконец тоже вошли туда, Слава и Наташкин Серега, который тоже зачем-то притащился на вечер встречи, непринужденно болтали за стопкой водки с какой-то незнакомой, вульгарно накрашенной дамой. Несколько музыкантов в углу что-то наигрывали.

— Неужели Смирнова? — раздался вдруг громкий возглас, и на мгновение в столовой повисла гробовая тишина, как будто даже музыканты замолчали. — А мы гадали, приедешь — не приедешь? Не ждали…

— Вот приехала! — Маринка обвела присутствующих глазами, покраснела и улыбнулась.

К ней подходили люди, здоровались, целовались, выражали свою радость. Половину из них она узнавала с трудом. Какие-то двадцать лет, а люди изменились до неузнаваемости.

— Мариночка, милая! Здравствуй! — к ней, распихивая остальных, бросилась немолодая седая женщина.

— Ирина Николаевна! — Маринка улыбнулась и поцеловала ее. — Сто лет вас не видела!

— А ты такая красивая! И почти совсем не изменилась. И волосы не обрезала, молодец! Дай хоть полюбоваться на тебя!

У бывшей классной даже слезы на глазах выступили. Маринка еще раз обняла ее, а к ней уже подходили другие учителя, родители бывших одноклассников, и все о чем-то спрашивали, спрашивали… Лица завертелись как в карусели. В какой-то момент Маринка увидела, что Весельцов уже нежно обнимает за талию сидящую рядом даму, а Серега прилаживается к ней с другой стороны, почти опустив голову в ее глубокое декольте. Этого выдержать было уже невозможно. Голубева извинилась, улыбнулась и пошла к их столику. Она сразу поняла, что Слава уже хорошо набрался.

— Знакомьтесь, ребята, это Вячеслав Весельцов. Мой муж, — громко объявила она, резко выдергивая Славку из-за стола.

— Как вам повезло! Марина была самой красивой девочкой в классе, — сказал кто-то из угла. — Мы все о ней мечтали!

Весельцов довольно покивал головой и широко улыбнулся, продолжая почему-то смотреть в сторону дамы с декольте. Маринка отвела его в сторону:

— Ты что себе позволяешь?

— А что? — задиристо спросил Весельцов. — С женщиной уже поговорить нельзя?

— Поговорить можно, а вот лапать ее за сиськи совершенно необязательно.

— Да кто же ее лапал? Просто Вичка — классная баба…

— Кто? — Маринка просто обомлела.

— Вичка, Виктория… Твоя лучшая школьная подруга. Она сама так сказала. Грех не выпить с твоей подругой…

— Все понятно. Сиди здесь и не пей больше!

И тут Маринка поймала взгляд, на который сразу пошла через всю столовую — как в первый раз, с прежней неизбежностью. Она даже не поняла до конца, кому он принадлежал, этот взгляд, — просто пошла, и все. Потом только разобрала, что хмурый, лысоватый человек в свитере, тоскливо сидящий в дальнем углу с бутылкой, это Димка, ее Димка!

— Здравствуй! — Он быстро ткнулся ей в щеку обветренными губами. — Ты все-таки приехала. Вот уж не ожидал тебя увидеть.

— Все не ожидали! Димка, Димочка! Как я рада тебя видеть!

— А почему это ты рада? — Он покосился на нее с опаской.

— Потому что давным-давно тебя не видела и ужасно соскучилась!

— Как ты вообще?

— Ничего, нормально, а ты?

Димка нервно закинул стопарик водки.

— Вот женился снова. Там блондинка, со Светкой стоит… Помнишь Светку-то?.. Это моя жена Ленка.

Маринка посмотрела в указанном направлении. Рядом с безобразно располневшей, с трудом узнаваемой первой женой Димки стояла невысокая, хрупкая девочка лет двадцати пяти. При этом беременная!

— Ты как всегда… — разочарованно вздохнула она. — А вот там, за столом, кстати, — мой муж, Слава. Я вас познакомлю.

— Такой рыжий, боровообразный?

— Дима!

— У тебя всегда был странный вкус. А почему ты не пьешь? Давай! За встречу.

Маринка лихо чокнулась с Димкой и осушила стопку разом. Голову мгновенно повело.

— Давно не пила такой мерзости! Давай скорее огурец!

— Держи! Пить ты по-прежнему не умеешь…

В этот момент к ним подошел Илья. Он с любопытством уставился на Димку, а тот в свою очередь едва дара речи не лишился.

— Марина, это кто? — спросил он почему-то шепотом.

— Мой сын Илья. Знакомьтесь. Илюшка, это дядя Дима. Я тебе рассказывала…

Немая сцена длилась несколько минут, после чего Илья промурлыкал что-то вежливое, покраснел и начал смущенно прощаться.

— Мам, я к бабушке пойду, ладно? А то никого тут не знаю, скучно мне.

— Иди, сынок, осторожнее только.

— До свидания, дядя Дима!

Димка, не закусывая, закинул еще стопку водки. Он наморщил лоб, на его лице отразилась тяжелая мыслительная работа. Несколько минут он пытался что-то спросить у Маринки, но не мог. Наконец решился:

— Марин… Но мы же не могли! Или… Когда он родился?

— Когда я за Голубева замуж вышла.

— А мы с тобой когда в первый раз?.. Ведь уже после?

— После, успокойся.

— Но тогда почему?..

— Ты, наверно, хочешь спросить, почему он так на тебя похож?

— Нуда…

— Знаешь, Димка, я тоже об этом думала. Прочла у умных людей, что ребенок бывает иногда похож не на биологического отца, а на того мужчину, которого женщина очень сильно любила, когда была беременна…

— Господи! Этого быть не может! Ты придумываешь. — Димка встрепенулся, побледнел и встал. — . Мне, наверно, идти надо… К жене…

— Да уж, иди лучше…

Маринка и дух перевести не успела, после того как Димка виновато отошел к супруге, как возле нее оказалась пожилая женщина с палочкой:

— Марина, ты меня не узнаешь?

— Нет… Ой, подождите! Альбина Семеновна? Учительница химии?

— Надо же, узнала… — Бывшая химичка прослезилась. — Вот уж не ожидала… Ты до сих пор обижаешься на меня?

— Что было, то было и быльем поросло…

— Прости меня, Марина. Я только позже поняла, что, наверно, все в твоей истории не так уж просто было. Наверно, мы были не совсем правы…

— Ничего страшного! Все уже давно прошло, Альбина Семеновна, очень давно…

— Хорошо, если так. — Химичка посмотрела в Димкину сторону. — девчонка-то у Соловьева хорошая выросла! Серьезная…

Только в этот момент Маринка поняла, что высокая светловолосая пухляшка лет шестнадцати, которая уже несколько раз попадалась ей на глаза, — Димкина дочь Ленка. Из-под нахмуренных бровей она то и дело поглядывала в Маринкину сторону с явным неудовольствием.

— Боже мой, Леночка! Ни за что бы не узнала! — Голубева бросилась к девочке и принялась ее обнимать. — Какая радость!

— Какая радость, тетя Марина? О чем вы? — Девочка с неудовольствием высвободилась из ее объятий.

— Я тебя вот такой крошечкой помню, на руках ты у меня сидела…

— Да-да, вы у меня еще отца увели!

— Что ты говоришь, Лена! — всплеснула руками и застыла на мгновение Маринка.

— А что, не так? Вы нам семью разрушили! Это целиком на вашей совести…

— Да если бы ты только знала… Из-за тебя мы…

Но Лена уже ее не слышала. Маринка удрученно покачала головой, глядя, как своенравная девчонка, поджав губки, идет в сторону Светки. Бывает же!

— Мариночка, а ты совсем не изменилась! Надо же, свиделись с тобой все-таки! Судьба…

Голубева обернулась. Из угла к ней медленно подошла та самая вульгарная дама с глубоким декольте. Маринка силилась разглядеть в ней прежнюю Викторию — и не могла. Перед ней было абсолютно чужое, испещренное морщинками, чересчур ярко накрашенное лицо. Дама уже была в приличном подпитии и еле стояла на высоченных шпильках, выставив ногу в глубокий — почти до бедра — разрез. Она попыталась поцеловать Маринку, но та резко увернулась.

— Все еще обижаешься? Брось! Все давным-давно забыто… А ты прекрасно выглядишь. Как тебе удалось так сохраниться? Наверно, секрет есть?

— Просто жизнь веду нормальную, в отличие от некоторых… А насчет забыто — это вряд ли. Извини, помню.

— Ты не меняешься!

— Ты тоже!

Маринка резко отвернулась и отошла, присела за стол. Отчего-то настроение оказалось подпорченным. Она быстро налила себе в бокал холодной воды и поискала глазами Весельцова. Его нигде не было. В этот момент кто-то тяжело плюхнулся на соседний стул:

— Можно?

Это снова был Димка. Он уже успел изрядно набраться и сидел теперь, устало опустив голову на руки. Маринка улыбнулась уголками губ:

— Садись ближе, я не кусаюсь.

Димка покорно придвинулся. Они молчали. Тут как раз музыканты заиграли что-то медленное.

— Пойдем потанцуем? — У Маринки вдруг загорелись глаза, и она решительно потянула за собой понурого Димку. — Ты помнишь, когда мы танцевали с тобой в последний раз?

— Нет…

— Когда Юлька родилась, чудак! Ночью напились с тобой коньяка в квартире у Светки и танцевали! Нам еще соседи в стенку стучали! А ты меня на руках кружил…

— Точно! Уж лучше я танцевал бы с тобой тогда в школе, чем за учебниками сидел. Все равно от них толку — ноль!

— Что я слышу! Неужели? — Маринка не выдержала и рассмеялась.

Глаза у Димки тоже вспыхнули, он улыбнулся. Они встали и вышли на середину танцевальной площадки. Соловьев очень стеснялся и прятал глаза. Совсем рядом танцевал с Вичкой, выделывая акробатические коленца, Наташкин Серега, но это было уже все равно. Наверно, со стороны они смотрелись очень странно: ослепительная, элегантная Маринка в длинном вечернем платье, и Димка в заношенном сером свитере и джинсах. Но вряд ли была в этом зале еще хоть одна такая красивая пара. Когда Голубева положила руки ему на плечи, как будто что-то снова вспыхнуло между ними. То ли искорка пробежала, то ли током ударило. Они оба это почувствовали. Закончилась одна песня, потом другая, а они все танцевали и танцевали вдвоем. Маринкина голова лежала у Димки на плече. Постепенно все остальные танцующие отошли с площадки, и они танцевали только вдвоем, целиком погрузившись в свой собственный мир, — как всегда, один на двоих.

— Эй, вы что, уснули?

Маринка вздрогнула и оглянулась. Музыка давно прекратилась, присутствующие во все глаза смотрели только на них, а к ним поспешила новая соловьевская жена.

— Ах так, Дмитрий Львович! — сказала она и что есть силы залепила ему пощечину. — Ты опять нажрался, скотина! Я ухожу немедленно! Ночевать можешь не приходить!

Она остановилась рядом, явно ожидая реакции мужа. Димка только грустно улыбнулся, медленно выпуская Маринку из объятий:

— Хорошо, не приду! Есть куда пойти!

— Сволочь!

Лена развернулась и фурией вылетела из зала. Димка довел Маринку до места, они выпили. Он положил голову ей на плечо и задремал. Маринка сидела, боясь вдохнуть, чтобы не нарушить его сон. К ней вернулись те, прежние, самые глубокие ощущения близости, которые она когда-либо переживала. К ним подсела Ирина Николаевна.

— Что, спит? — Она кивнула в сторону Соловьева.

— Ага.

— Марина, ты прости меня.

— За что, Ирина Николаевна? — Маринка вскинула голову.

— За все. За тот педсовет… Наверно, все у вас могло быть по-другому. Я через несколько лет после вашего случая из школы уволилась. Поняла, что не могу больше ученикам в глаза глядеть… Работаю теперь в детском саду.

— Кто знает, Ирина Николаевна, что хорошо и что плохо. Все получилось так, как получилось. Не ваша вина в том…

— Ты на самом деле не обижаешься?

— Нет… — Маринка пожала плечами. — Много лет прошло, многое случилось. На все божья воля.

— Ты просто камень с моей души сняла, Мариночка! Спасибо! Умру теперь с чистой совестью. — Ирина Николаевна снова прослезилась и поцеловала Голубеву. — Вот там пара стоит, они тоже с тобой пообщаться хотели…

— Но я их не знаю…

Ирина Николаевна подозвала к Маринке немолодых мужчину и женщину и отошла.

— Так вы и есть Марина? — спросила ее женщина и заплакала. Ее спутник успокаивающе погладил ее как маленькую.

— Да… Простите, а вы кто?

— Мы родители Сергея Степанова. Он моложе вас в школе учился.

— Простите, не помню…

— Да-да, конечно… Он был на три года моложе… Он потом поступил в военное училище в Серпухове, ездил с вами туда в одном автобусе, почти каждый день. Рассказывал, как вы вечером волосы высоко закалываете, чтобы не путались, а когда выходите в Петровском — снимаете заколку и они рассыпаются у вас по плечам, по спине…

Маринка недоуменно смотрела на родителей Степанова. Надо же, кто-то еще замечал, как она распускает вечером волосы… Она никогда не думала об этом!

— Сереженька погиб в Афганистане. Давно еще велел передать вам вот это, если с ним что-то вдруг случится. Сам не решался… — Женщина порылась в сумочке и достала толстую тетрадку. — Тут стихи о вас. Вы почитайте…

— Спасибо… Я не знаю, что сказать…

— Ничего не надо! — Женщина покачала головой. — Вы просто храните это. Сережа вас сильно любил… У него больше никого не было.

Голубева бережно взяла тетрадку. Родители неизвестного ей Сергея Степанова, держась друг задруга, медленно вышли из зала.

Маринка в растерянности открыла тетрадь. Перед ней заплясали строки о любви: болезненные, пронзительные. Как будто она нечаянно заглянула к кому-то в душу. Не сейчас! Она закрыла тетрадь и задумчиво глотнула еще воды. Тут к ней подошел Слава и сел с другой стороны, тяжело прислонясь к ней:

— Что-то я много выпил… А ты хорошо танцуешь, я даже не знал!

— Ты много чего не знаешь. Говори тише.

— Уснул твой хахельник, да? Слабак он!

— Молчи уж!

Так Маринка и продолжала сидеть, а с обеих сторон к ней прислонились двое больших, очень разных на самом деле, но очень похожих мужчин. Весельцов тоже задремал. И тут ее кто-то окликнул. Маринка обернулась. К ней на колени откуда-то сверху упал огромный букет роз.

— Борька!

Маринка попыталась встать, но Димка с Весельцовым не давали ей возможности этого сделать. Она смущенно улыбнулась и развела руками.

— Ничего, сиди!

Борька подошел сам, наклонился и поцеловал Маринку в губы.

— Как же я рада тебя видеть, Боречка! Какие цветы красивые! Садись, угощайся! Вот тут водка, тут вино…

— Спасибо, я не пью. Ты все суетишься… Ничего не меняется! — хмыкнул Смелов, показывая глазами на ее кавалеров.

Маринка вспыхнула. Она восторженно разглядывала Бориса, который — в темном костюме, с галстуком — был строг и элегантен. Легкая седина тронула его виски, добавляя очарования.

— А ты совсем иностранец стал! Как будто незнакомый… Ты, может, сядешь?

— Да уж ладно, чего там! Как у тебя дела? Ты здорова?

— Тьфу-тьфу, после того как ты меня вытащил…

— А остальное как? Впрочем, зачем я спрашиваю, такой дурак! Все же и так видно! — Смелов еще раз выразительно посмотрел на спящих мужчин. Маринка виновато улыбнулась и слегка повела плечами.

— Ну а ты как? — спросила она, чтобы нарушить затянувшуюся паузу. — Красавица твоя в порядке?

— Нормально, все хорошо. Живу, работаю. Марианна сейчас больше в Ницце живет, у нее там друзья, яхта. Честно говоря, не хотел сюда ехать — боль бередить. Но уж очень тебя увидеть хотелось…

— Меня? Но почему?

— Я же тебе сказал, что ничего не меняется… Кажется, жизнь идет, а на самом деле ничего не происходит. Вот и оказывается, что самым важным является то, что спрятано где-то глубоко в сердце… И вроде бы умереть ему давно пора, но нет — живет…

— О чем это ты? — Маринке вдруг стало тревожно.

— Так, глупости. Просто рад тебя видеть…

— Это кто к нам пришел? Эй, мужик, садись к столу, сейчас выпьем! А потом по бабам пойдем! — Это завозился разбуженный разговором Весельцов. Он даже привстал, удивленно таращась на Смелова.

— Что ты говоришь, Славка! — Маринка дала ему легкую затрещину и обернулась к Борису: — Ты не слушай его, он пьян. Обычно он не пьет…

— Ничего. Я пойду, пожалуй. Тебе тут без меня весело…

— Боря, подожди…

— К бабам, я сказал! Эй, Митюха, просыпайся! К бабам едем!

Димка очнулся и радостно закивал головой. Пока Маринка пыталась освободиться от своих кавалеров, пока старалась урезонить Весельцова, Смелов куда-то пропал. И сколько бы ни искала она его потом глазами — так и не нашла…

Потом те, кто остались на ногах, пели хором под караоке. Маринка в уголке все разговаривала с бывшими одноклассницами.

— Маринка, Маринка! — позвала ее Ирина Николаевна. — Спой нам что-нибудь. А то наших мальчиков уже слушать невозможно…

— Мне неудобно… Я давно не пела…

— Сейчас тебе песню поставим хорошую! — улыбнулся Лешка, который весь вечер колдовал с техникой. — Хочешь «Миражи»?

— Давай! — Маринка тряхнула головой и вышла в центр зала. Заиграла музыка.

Она запела. И вдруг «въехала» в то, что поет, — где-то на втором куплете. Как будто о себе самой пела: ты нашел моложе, чем я… у тебя другая семья… Запела она так пронзительно, что гул в зале стих, и даже крепко спавший последние несколько часов Соловьев проснулся и обалдело посмотрел на нее. «Что же это было, скажи? Миражи… Ты нашел моложе, чем я…»

— Маринка, прекрати! Невыносимо! Это ты нашла моложе, чем я! — выкрикнул вдруг Димка.

«У тебя другая семья…»

— Нет, это у тебя другая семья!

Давясь слезами, Голубева допела. Раздались бурные аплодисменты и крики «браво».

— Как вы классно спели дуэтом! — сказал Лешка.

— Маринка, супер! Еще! «Морячку»! — хлопая и пританцовывая, прокричал Весельцов.

— Или «Белые розы»!

— «Владимирский централ»!

— Нет, ничего больше! Кому-то очень не нравится, как я пою! — сказала она и, пристально посмотрев на Димку, отдала микрофон и ушла.

Странный получился вечер… Сплошные миражи. Бывают в жизни такие моменты, когда как будто сходятся воедино тысячи нитей, и давным-давно запутанные узлы получают неожиданную развязку, и по ходу завязываются новые, еще более трудные. И при этом все происходит так стремительно, что не успеваешь даже сообразить, что к чему, чтобы не наделать ненужных ошибок…

Несколько дней после этого вечера Маринка была сама не своя. Потрясений было сразу несколько: Димка, полысевший, в поношенном свитере и все же остающийся по-прежнему родным, Борька с его странными намеками и грустным взглядом, Ирина Николаевна, эта странная тетрадь в клеенчатой обложке, в которую совершенно незнакомый человек записывал десятки строчек о ней. А она просто ездила когда-то в автобусе и даже не подозревала о его существовании… Маринка думала об одиночестве каждого из них в толпе, о непонятной связи, которая соединяет разных людей. На фоне этого даже безобразное поведение Весельцова казалось ей мелочью.

После вечера встреч Маринка имела довольно тяжелый для нее разговор с Ильей. Сын ходил суровый, задумчивый и погруженный в себя без всяких видимых причин.

— Мама, скажи мне честно, я сын дяди Димы, да? — спросил он ее за ужином в отсутствие Весельцова.

— Что ты говоришь? — Маринка поперхнулась чаем.

— Мама, ты мне только честно скажи. Я отцу ничего говорить не буду. Клянусь. Я хочу знать правду.

— Нет! Ты сын своего отца. Не шути так больше, — попыталась закончить этот разговор Маринка.

— Почему же я так похож на него? Я наблюдал за ним… Он такой же нервный, как я, даже ходит так же… У папы ничего такого нет.

— Ты тоже заметил? Это сложно объяснить, сын…

— Мама, но почему ты его любишь столько лет? Он же старый, лысый, и свитер у него грязный! Что ты в нем нашла?

— Когда мы встретились впервые, он был совсем другим, — сказала Маринка проникновенно, вдруг осознав, что уходить от разговора бессмысленно. — Он был такой, как ты, — высокий, светлый, веселый. У него было большое будущее. Это сейчас он изменился. Время не щадит людей.

— Это кого как! — хмыкнул Илья. — Вот твой Весельцов — цветет и пахнет! Килограмм на десять с тобой поправился, в дверь уже не проходит!.. А почему ты не вышла за этого своего Димку замуж?

— Не знаю, сын… Наверно, не сложилось…

— А он тоже тебя любит?

— У него жена Лена, он ждет ребенка. И давай закончим этот разговор. Я устала…

Илья разочарованно покачал головой и ушел к себе в комнату. У него явно было какое-то свое мнение по этому вопросу.

С Весельцовым же отношения после вечера встреч и вовсе охладились. Маринка вдруг осознала со всей ясностью, что рядом с ней живет человек, который вовсе не является заменой Димке. Да, он похож на него, он привычен и близок, но он — чужой. То, что раскрывалось в ней, когда она была с Димкой, раскрывалось с первых же мгновений близости, — со Славой пряталось глубоко, так глубоко, что на поверхности оставалась лишь игра и — что было впервые ею осознано — фальшь. Дело было даже не в том, что она своими глазами видела, как Весельцов заигрывает с Викой, — дело было в том, что творилось в ее душе… Оказывается, суррогаты вовсе не спасают!

А тут еще мать вечером в истерике позвонила. Кричала в трубку, что наложит на себя руки. Связь была плохая — что-то хрустело, булькало и, наконец, линия вовсе отключилась. Мать не перезвонила и сама трубку не брала. Маринка чуть не всю ночь не спала и мысленно молилась. Только бы ничего с собой не сделала, только бы ничего!.. Утром рванула в Петровское с первой электричкой. Мать лежала дома с горячей тряпкой на голове, рядом сидела и клевала носом Кристинка.

— Что случилось? — спросила Маринка.

— Все плохо! — Сестра махнула рукой и продолжила шепотом: — Отец ночевать не приходил, а потом сказал, что к своей любовнице навсегда уходит! «Скорая» дважды за ночь приезжала.

— К какой любовнице, черт бы вас побрал?

— К той, которая постоянная у него… Давно уже. Кладовщица с овощебазы. Разведенная, одинокая баба, без детей. Звать Манькой, но года два назад сериалов насмотрелась, имя в паспорте поменяла, просит, чтобы все ее Анхеликой звали. Море по колено. Мать с ней ничего сделать не может…

— Я повешусь! Я все-таки сейчас встану и повешусь! И вы меня не удержите! — подала слабый голос Лидия Ивановна и сделала попытку приподняться. — Пусть ему будет потом всю жизнь стыдно, что он жену убил! Я еще записку напишу, что он, гад, во всем виноват!

— Лежи, мамочка! — бросилась к ней Кристинка, беспомощно глядя на окаменевшую от злости сестру. — Не делай этого, пожалуйста!

— Нет, повешусь! Или отравлюсь!

— Мама, что ты несешь! — Маринка села на край кровати. Бивший ее со вчерашнего вечера озноб стал потихоньку отступать. — Ты сама-то подумай!

— Я хочу, чтобы ему, мерзавцу, было плохо! Хуже, чем мне!

— Ты думаешь, что ему плохо будет, если ты руки на себя наложишь? — вскипела Маринка. — Да он обрадуется только!

— Как это — обрадуется? — недоверчиво спросила мать и открыла один глаз.

— А вот так. Что ты на себя руки наложила и теперь он имеет полное право жить с этой самой Анхеликой!

Повисла пауза, Лидия Ивановна лежала и осмысливала только что услышанное. Потом откинула одеяло, одним движением сбросила с головы тряпку и села на кровати.

— Вот уж дудки! Он смерти моей, сволочь такая, хочет, чтобы на Маньке, Анхелике проклятой, жениться? Не выйдет! Я ему еще покажу, засранцу! Он еще ко мне на коленях приползет, умолять будет принять его! И стерву эту задушу собственноручно!

Лидия Ивановна, потрясая в воздухе кулаками, мгновенно надела халат и причесалась. Потом несколько раз прошлась по комнате, что-то бормоча, схватила телефонную трубку, позвонила кому-то, выкрикивая нецензурные ругательства. Было видно, что от мыслей о суициде не осталось и следа. Кристинка облегченно вздохнула и поглядела на Маринку:

— Ну ты молодец! Я всю ночь тут глаз не сомкнула, боялась, что она что-то с собой сделает… Думала, вдруг не удержу.

— Ничего она не сделает. Не бойся! Ты сама-то как?

— Ничего, вот с Лехой маюсь. Маленький, тоже внимания к себе требует. Представляешь — ну как можно доверить ребенка такой бабушке! Сейчас вот соседям его оставила — нечего ему тут все это слушать.

— Правильно! Пойдем пройдемся немного. А то у меня голова кругом уже идет.

— Пойдем! А потом я в общежитие — надо на Леху хоть посмотреть. И немного поспать, а то с ног валюсь!

— Я к тебе зайду ненадолго, посижу с малышом… Тут находиться — сил нет!

Так шли сестры по начинающей зеленеть аллее, говорили о матери, о жизни, о детях. Вдруг Кристинка остановилась и рассмеялась:

— Ты только посмотри, кто едет! Грибник грибника… — Кто?

— Да любимый твой! Вот так встреча! Действительно, навстречу женщинам на велосипеде катил Соловьев. Он подъехал к ним и остановился.

— Привет! — сказал он Маринке, слегка хмурясь. — Какими судьбами?

— Вот маму навестить приехала.

— Я пойду? — лукаво сказала Кристинка и подмигнула сестре.

— Нет, подожди. Я с тобой…

— Куда ты? Я тебя сам провожу.

— Давай, Дима, давай, — ободрила Кристинка. — Не слушай ее. А я пойду. Ужасно спать хочется!

Маринка открыла было рот, чтобы воспротивиться, но сестра уже игриво сделала ручкой и быстро пошла дальше..

— Садись, что ли, — предложил Соловьев, показывая на багажник, — покатаю.

Маринка тряхнула волосами и села. Они поехали. Голубева обнимала Димку за талию и думала, зачем она это все делает. Смысла никакого. Но как хотелось еще раз почувствовать рядом Димкино тепло, его знакомый запах!

— Тили-тили тесто, жених и невеста!

Снова рядом с ними бежали маленькие дети, смеялись и показывали на них пальцами. Интересно, время вообще бежит вперед — или только бесконечно возвращается назад по кругу в одни и те же точки?..

Часа полтора Соловьев возил Маринку по Петровскому. Они съездили к реке, прокатились по мосту, объехали школу…

— Дим, мне пора, — тихо сказала Маринка, посмотрев на часы.

— Разве ты не останешься? — вдруг удивился он.

— Нет, мне надо ехать…

— Понятно, тебя твой свиноподобный ждет! — мрачно резюмировал Димка. — Ну давай отвезу тебя на вокзал.

На перроне они постояли рядом минут десять, пока ждали электричку.

— Ну я покатил…

— Дим, подожди…

— Чего?

— Нет, ничего…

— Пока!

— Ты меня не поцелуешь?

Димка быстро ткнулся ей в шею, отвернулся и уехал на велосипеде, остервенело крутя педали. Маринка отчего-то заплакала.

Когда она вернулась домой, Слава лежал на диване и смотрел телевизор.

— Где ты была? — спросил он равнодушно.

— У мамы. Ей было плохо…

— А…

— Слав, ты знаешь, я там Диму видела…

— Какого Диму? Того алкоголика с вечера выпускников, что ли? Ох как мы с ним попили!

Весельцов мечтательно вздохнул и отвернулся к телевизору. Маринка пошла на кухню и поставила чайник. На душе скребли кошки отчаяния.

 

Глава 12

СНЫ НАЯВУ

Однажды ночью Ташу разбудил телефонный звонок. Кто бы это мог быть в такой час? Таша боялась ночных звонков — от них веяло опасностью. После минутного колебания она взяла трубку:

— Алло?

— Мне срочно надо поговорить с тобой. Очень срочно… — Голос Леона в трубке дрожал.

— Слушай, нам не о чем говорить.

— Очень надо!

— Давай завтра. Позвони на мобильный часов в восемь…

— Мне надо тебя увидеть. Не телефонный разговор! Я тебя очень прошу!

— Ладно, приезжай.

. Таша недовольно приподнялась с кровати и посмотрела на циферблат. Было три часа ночи. Какое хамство! Не появляться два с половиной месяца, а потом вот так позвонить! А завтра у нее важный эфир. Значит, глаза будут красные — и опять все пойдет наперекосяк… Таша умылась и натянула джинсы. Похоже, сегодня она скажет ему все, что думает. Все, абсолютно все! А главное, что им никогда больше не надо встречаться. Потому что она никогда его не простит.

Леон приехал через пятнадцать минут. Таша встретила его в дверях ледяным молчанием. Он потерянно потоптался у дверей:

— Войти можно?

— Зачем ты приехал?

— Такое случилось, ты не представляешь! — вдруг начал рыдать, громко всхлипывая. Ташина холодность мгновенно улетучилась, она втащила его в квартиру:

— Что случилось? Что-то серьезное?

— Да, да! Очень серьезное. Я не знаю, как тебе сказать… Но должен, больше некому… — Леон захлебывался слезами.

— Да говори скорее! — У Миши СПИД.

— Что? Ты не шутишь? — У Таши коленки подкосились, а следом она вдруг почувствовала прилив нежданной агрессии. — Но я тут при чем?

— Ты единственная, кому я могу сказать об этом. Я сам только что узнал. Мне позвонила его жена…

— Боже мой. Я, кажется, схожу с ума…

Она растерянно опустилась на диван в гостиной. Только этого еще не хватало. Мысли понеслись стремительным потоком. Леон продолжал отчаянно рыдать. Он был маленьким и жалким.

— И что теперь? — тихо спросила Таша.

— Он умрет. Вопрос только во времени. Может, месяц, может, три…

— Господи. — С Таши мгновенно слетели остатки сна. Вдруг ее точно тряхнуло изнутри. — Подожди! А как же ты?

— Не знаю.

— Ты проверялся?

— Нет пока. Я же говорю, я только что узнал… Наташка, я не переживу этого!

Таша подошла к скрюченному в кресле Леону и погладила его по голове:

— Тихо, тихо. Мы что-нибудь придумаем. В анализах бывают ошибки…

— Нет ошибок! Он давно знал, просто не говорил мне… Я его так люблю!

— Ну не плачь, ну пожалуйста! Хочешь, я сделаю тебе чай?

Или выпьем коньяку?

— Не могу…

— Нет, давай! Ты полежи, я принесу.

На кухне Таша быстро заварила чай с мятой. Голова гудела. Все только что услышанное казалось неправдой. Наступит утро, а там все выяснится. Не бывает же неразрешимых ситуаций! О себе в этот момент она почему-то не думала. Придя в комнату с чайником, она заметила, что Леон уснул, свернувшись калачиком в кресле. Он вздрагивал и тяжело вздыхал во сне. Таша выключила свет, прикрыла дверь и на цыпочках вышла из комнаты. В отличие от Леона, она не спала, до утра ворочалась, не в силах сомкнуть глаз.

В семь часов она разбудила Леона, который все так же, свернувшись, лежал на диване, как будто за всю ночь даже не пошевелился.

— Я что, уснул? Сколько времени? — испуганно спросил он.

— Я сделала тебе кофе. Выпей, и мы решим, что делать дальше.

Голова у нее работала четко и ясно. Пока Леон мелкими, быстрыми глотками пил обжигающий кофе, Таша смотрела на него. Таким она не видела его никогда: у него на лице было самое настоящее страдание.

— Ты съездишь со мной в больницу? Я боюсь, что…

— Когда?

— Прямо сейчас…

— Съезжу.

Таша позвонила на работу и сказала, что очень больна. К черту съемки! У нее грипп, температура, плохое самочувствие. Какой грипп в середине лета? Наверно, простыла под кондиционером или поймала вирус, когда делала сюжет в детской больнице. Сегодня она не выйдет. Когда? Быть может, завтра или послезавтра. Пусть ее заменят, она не боится замен. Разве можно вообще хоть что-то загадывать в жизни? Несколько раз она вспомнила Маринку, пока неслась с Леоном по утренним московским улицам — та давно уже ничего не загадывала…

Чем ближе они подъезжали к больнице на Соколиной Горе, тем бледнее становился Леон — как будто из него самого по капле уходила жизнь. Он сидел, вцепившись в сиденье.

— Я не смогу его увидеть, не смогу… Я не смогу его потерять, — бормотал он.

Они притормозили у мрачного, серого здания. Таша помогла Леону выйти из машины. Его трясло. На входе старый, прокуренный охранник категорически отказался их пропускать.

— Не положено, — твердил он и тыкал пальцем в какую-то бумажку на стене. Леон находился в предобморочном состоянии и тихо всхлипывал.

— ! — Таша порылась в карманах и достала сотенную.

— Проходите, только быстро!

Таша за руку потащила измученного Леона по лестнице. Она думала, что подождет его внизу, но оставлять его в таком состоянии одного было совершенно невозможно. Грязные, серые коридоры, мрачные медсестры, тусклые лампы. Таше и самой было не по себе, что же говорить о Леоне…

— Здесь! — вдруг сказал Леон, увидев номер палаты.

— Мне тебя подождать?

Он слабо кивнул и снова заплакал.

— Я боюсь…

— Иди. Только не надо плакать. Ему от этого будет хуже… Соберись немедленно!

Таша легко подтолкнула Леона к двери и прижалась спиной к холодной стене. Мимо на каталке провезли человека, с головой укрытого белой простыней. К горлу подкатила тошнота. Ей показалось, что она уже находится в морге. Дверь в палату осталась приоткрытой. Минут через пять Таша заглянула в неширокую щель и сразу уперлась глазами в кровать. Рядом на стуле, склонившись к больному, сидел Леон. Он обнимал лежащего в постели человека обеими руками и что-то тихо говорил. Таша отпрянула, как будто увидела нечто запретное. Вдруг по самому ее сердцу резанула пронзительная боль…

Леон вышел примерно через полчаса. У него было совершенно бледное, мертвенное лицо. Закрыв за собой дверь, он фактически рухнул в Ташины руки. Кое-как она доволокла его вниз, посадила в машину. Везла, тихо ругая пробки, не на шутку опасаясь: довезет ли? Леон молчал и не открывал глаз. Дома она положила его в кровать, укрыла двумя одеялами — Леона бил озноб.

— Расскажи мне…

— Он умирает… Мой Мишель умирает…

— Ты его очень любишь?

— Да, да! Я только сейчас понял, что именно он значит для меня! Он — моя жизнь…

— Леон! Почему ты никогда не рассказывал про него?

— Потому что боялся, что ты не поймешь… Многие не понимали.

— Леон, я тебя люблю. Расскажи мне про него, про себя. Мне это важно…

— Правда? Я не думал…

— Почему ты приехал ко мне?

— Потому что не к кому было больше. Потому что тебя я тоже люблю…

— Не надо, Леон!

— Я не вру. Ты стала моей первой женщиной… Я не думал, что такое вообще возможно. Мы с Мишей вместе уже семь лет. Он помогал мне во всем, баловал меня, любил. Я вел себя как капризный мальчишка. Изменял ему, обманывал. Мне казалось, что он скучный и старый. Хотя ему всего сорок пять… Я его дразнил, при нем звонил приятелям. Он отчаянно ревновал, а потом все прощал. Стоило мне улыбнуться — и все снова было по-прежнему… Ты знаешь, мне казалось, что он будет всегда. Я знал, что в этом море чужих людей, которое меня окружает, есть незыблемый остров — это он. А потом появилась ты. Для меня самого это было шоком, понимаешь? Раньше я не выносил женщин! Но в тебе было что-то особенное, не как в остальных, понимаешь? Я как будто узнал тебя… Наши встречи с тобой становились моей пыткой: я не мог никому признаться, что ты у меня есть. И расстаться с тобой я тоже не мог. Такого у меня никогда не было. Не знаю почему…

— Я знаю… Ты правильно тогда угадал: я говорила с твоим Михаилом. И больше того — даже встречалась с ним…

— Что? Когда?.. Почему ничего не сказала? — Леон даже присел в кровати.

— Что не сказала? Мы встретились, коротко поговорили. Он просил, даже настаивал, чтобы я тебя оставила…

— Он так боялся меня потерять! Всегда говорил, что от женщин самое большое в мире зло. Что они не умеют любить. Он очень тонкий. Он ведь сразу как-то почувствовал, что ты совсем другое. Не как остальные мои друзья… Я вообще-то ни с кем не встречался дольше месяца, мне становилось скучно. Только Миша и ты…

— Завтра поедем к нему снова. Сегодня я как-то не сообразила, надо поговорить с врачами… Все узнаем.

— Ты не бросишь меня? После всего этого не бросишь?

— Нет.

— Спасибо. — Леон взял Ташину руку и приложил к своим холодным губам.

А на следующее утро ему сообщили, что Михаил умер. На его похоронах было много известных людей. У гроба стояла холеная немолодая жена и двое детей. Таша с Леоном сиротливо топтались в самом хвосте толпы — даже попрощаться с Мишей нормально не получилось. Зато потом, когда все разъехались, они до самых сумерек просидели на свежей могиле. Это потом Таша таскала безучастного Леона по врачам, заставляла сдавать анализы, две недели ждала результатов… Решила провериться сама и пережила тот день, когда в ее анализах оказалось что-то не так. Пришлось делать все заново и снова ждать, словно под вот-вот готовым сорваться дамокловым мечом. А потом едва улыбаться уголками губ, когда все оказалось в порядке. Но это было гораздо позже. В день Мишиных похорон Таша с Леоном пили водку у него на могиле. Накрапывал дождь, и над всем витало знакомое, отчаянное чувство потери…

Примерно через полгода после вечера встреч выпускников Маринке позвонил Серега. Это уже само по себе было странным, поскольку оба они не забыли ту давнюю дачную историю, хотя, оказываясь в общей компании, делали вид, что между ними нет никаких трений.

— Привет, кума! — как-то потерянно сказал он. — Ты можешь говорить?

— Привет! А что это тебе со мной вдруг поговорить захотелось? — удивилась Маринка.

— Весельцов дома?

— Нет. Как всегда, по четвергам он в бане.

— Понятно, — грустно усмехнулся Серега. — Ты бы его это… не пускала одного в баню… Мало ли что…

— Спасибо, конечно, за совет, но я как-нибудь уж сама разберусь, что делать. Ты об этом хотел поговорить?

— Нет… Маринка, у меня горе.

— Что случилось? Что-то с Наташкой? Или с Юлькой?

— Нет, успокойся ты, суматошная. Со мной…

— А… Ну рассказывай, чего натворил.

— Маринка, я не знаю, что делать. — Серега помялся. — Мне неудобно тебе говорить. Но ты все правильно рассудишь, как всегда. Мне больше не с кем посоветоваться… Мужики на смех поднимут!

— Говори, не тяни.

— Была не была! Ты помнишь вечер встречи выпускников в прошлом мае?

— Да как уж такое забудешь! Конечно, помню! А что?

— Я там был без Наташки… Пришел просто водки выпить, многих знаю… И там встретил женщину, понимаешь?

— Как не понять!

— И она у меня уже полгода живет. Наташка не знает… Ты ей только не говори… Я денег заработал, еще одну квартиру купил, рядом с ВДНХ, где офис у меня… Думал, пусть пока будет, а потом Юльке оставлю… В общем, она там живет.

— Кто?

— Эта женщина.

— А имя у женщины есть?

— Виктория.

— Виктория? — Маринка чуть трубку не выронила. — Не шути!

— Мне не до шуток.

— Значит, увяз-таки наш герой в глубоком декольте! Вот подколодная… И сюда добралась!

— Не говори так. Мне очень плохо.

— А когда жить ее к себе привел, хорошо было?

— Я не знаю… Не соображал ничего. Что мне делать, Марин? — спросил Серега потерянно.

— Ты что, любишь ее, что ли?

— Нет! Нет! Я не знаю, как ее обратно на Украину отправить. Она не работает, живет у меня и только деньги тянет… Угрожает все Наташке рассказать. Требует жениться на ней. Я не знаю, как ее выдворить!

— Так ты не собираешься уходить от Наташки?

— Нет! Я ее как раз люблю…

— Хороша любовь! Ладно, хоть от тебя все это узнала. А то встретила бы — убила.

— Ну Марин…

— Так что ты тянешь? Мужик ты или слюнтяй какой?

— А что делать-то надо?

— Поезжай к ней прямо сейчас. Скажи, что не намерен больше терпеть ее присутствие и любишь Наташку. И билет в один конец на родную Украину не забудь девушке приобрести. Потом помоги собрать чемодан и отвези на вокзал. И проследи, чтобы поезд отправился…

— И все? — вдруг обрадовался Серега. — Так это я сейчас, мигом! Спасибо тебе, кума!

Через несколько часов Серега перезвонил снова. Голос у него был счастливый:

— Ты представляешь, я сделал все, как ты сказала! Она испугалась, начала меня умолять. А я был такой суровый, непреклонный… В общем, собрали ее манатки, а потом я ее на поезд погрузил. И отбыла она в свой Донецк! Я уже и домработницу вызвал, чтобы квартиру в порядок привела. Подарю ее Юльке на день рожденья!

— Вот и молодец. Только смотри больше не вляпайся, пусть тебе это уроком послужит. А то получишь у меня!

— Нет уж, больше ни-ни! Эта стерва столько крови у меня выпила… А денег сколько я на нее извел!..

— Ну поздравляю. И до скорого! Я как раз собиралась к вам заглянуть на днях.

— Марин, слушай… — Серега замялся.

— Чего еще?

— Ты только Наташке не говори ничего, ладно? Я тебя очень прошу… Она беременная — не переживет такого.

— Гусар, ты столько лет со мной общаешься, а все не усвоишь, что я никогда ничего никому не рассказываю! В отличие от некоторых. Успокойся и занимайся своими делами. О Наташке позаботься!

— Да, конечно! Кума, ты такая мудрая! Спасибо тебе! Я тебя люблю!

— Очень тронута!

А через три дня прилетела из-за океана печальная новость: от инфаркта в Нью-Йорке скончался Лев Дмитриевич. Маринке об этом сказала Наташка, которая находилась в состоянии тихого шока. Самое неожиданное заключалось в том, что Соловьев-старший завещал себя похоронить в Липовом, рядом с первой женой… Тело должны были вот-вот привезти, и беременная Наташка совершенно не знала, что делать. Маринка кинулась ей на помощь — бросила все дела и тоже поехала в Липовое. По дороге с поразительной живостью в памяти всплыли воспоминания многолетней давности о том, как она переживала свой первый в жизни тяжелый шок — смерть Димкиной матери… И ее захлестнула прежняя волна горечи и отчаяния.

Когда Маринка добралась на перекладных до Липового, там на месте уже были Наташка с Серегой и хмурый Димка с женой и ребенком. Все, кроме Наташки, посматривали на Маринку косо. Ленка с ней даже не поздоровалась, только взглянула неприязненно из-под насупленных бровей.

— А эта зачем приехала? — спросила Лена громко. Ей не ответили.

— Мариночка, — бросилась ей на шею, обливаясь слезами, Наташка, закутанная в пуховый платок. — Как хорошо, что ты приехала! Мы тут все в ужасе… Кладбище так разрослось, мамину могилу найти не можем. Мы тут не были сколько уже лет… Да еще замело все! Серега договорился на всякий случай насчет другого места. Но папа-то хотел туда, где мама… Его сюда специально привезут!

— Успокойся, Наташенька! Серега, уведи ее в комнату. Пусть отдохнет. Димка, пошли со мной.

— Куда?

— На кладбище, конечно. Будем могилу искать.

— А откуда она-то про могилу знает, если даже никто из вас найти не может? — снова с вызовом спросила Лена.

— Она знает, — пробормотал Димка, краснея.

— Тогда и я пойду с вами! Наташа, отведи ребенка к соседям!

Лена взяла Димку под руку, и они пошли следом за Маринкой. На улице было очень холодно, мела метель. Пока шли до кладбища, никто не проронил ни слова. За воротами все казалось сплошной белой поляной — не разобрать ничего. Маринка вздрогнула и попыталась воскресить в памяти до мельчайших деталей тот свой приход на кладбище, когда она каким-то чудом нашла могилу Татьяны Алексеевны. Умом она понимала, что в этот раз шансы ее минимальны, но все-таки какая-то неведомая сила толкала ее по сугробам вперед.

— Митя, пошли назад! Мне холодно! — наконец взмолилась Лена. — Ничего мы тут не найдем! Ты что, не видишь, она тоже не знает.

— Иди, я останусь…

— Это глупо! Надо хоронить в другом месте. Примерно через час бесплодных блужданий по колено в снегу Димкина жена фыркнула и ушла. Маринка продолжала бродить между заснеженных деревьев, напряженно вглядываясь перед собой. Ей снова казалось, что она исполняет очень важную миссию. Не может быть, чтобы она не нашла!

— Марин, Лена права! — подал наконец голос Димка. — Надо возвращаться. Мы заболеем. Смотри, темнеет уже.

— Нет!

Вдруг прямо перед ней точно из-под земли возник крест, на котором под снегом лежали живые цветы. Цветы зимой! Маринка подошла ближе. С фотографии на нее посмотрели светлые девчоночьи глаза. Где она их видела? И как вспышка: рассказ об умершей девочке в прошлый приезд! Теперь прямо и направо!

— Мы уже рядом!

Маринка, спотыкаясь и падая, полезла через сугробы.

— Марин, ну куда ты, Марин… Я не могу больше!

— Здесь! — Маринка уверенно показала рукой на присыпанную снегом плиту за оградкой. — Я знала, что найду!

По ее телу разлилось блаженное тепло, Маринка почти не ощущала усталости. Она открыла оградку и рукавичкой смела с надгробия снег.

Димка подошел и стал рядом. Он тяжело дышал.

— Этого не может быть! — сказал он тихо. — Даже местные не смогли найти. Как тебе удалось?

— Это Татьяна Алексеевна снова помогла, царство ей небесное! — улыбнулась Маринка. — А теперь идем назад! Надо спешить!

Она привязала на оградку свой красный шарф — для того чтобы не плутать в следующий раз, и они поспешили назад.

— Ну что, не нашли? — встретила их встревоженная Наташка. — Лена рассказала… Не надо было идти!

— Нашли, нашли! — Димка радостно потирал замерзшие руки. — Отправляй туда людей скорее яму копать — я сейчас нарисую план…

— Да ты хоть разденься!..

Из комнаты выглянула закутанная в платок Лена, все так же ненавистно посмотрела на Маринку, но ничего не сказала. Серега быстро отдал несколько распоряжений сидящим в углу людям.

— Я пойду с ними, — сказал он, целуя Наташку.

— И я! — рванулась было Маринка, но Серега преградил ей путь мускулистой рукой:

— А ты, кума беспокойная, сиди-ка дома. Отогревайся! Гроб с телом Льва Дмитриевича привезли на машине часов в семь вечера. Из Америки проводить его в последний путь приехала его вторая жена Татьяна и двое взрослых детей. Они совсем не были похожи на Димку с Наташкой — все в черном, молчаливые, отстраненные, они холодно поздоровались со всеми и сели в сторонке. Татьяна казалась усталой и нервной.

— Я не понимаю, почему он так учудил напоследок! — громко говорила она Наташке, заламывая ухоженные руки с крупными перстнями. — Мы могли все очень хорошо сделать в Америке. Кремация — это так удобно. Почему он захотел, чтобы его похоронили именно здесь? Почему он захотел, чтобы на похоронах были только родные? У него в Штатах столько влиятельных друзей… Они не поймут! К чему такие сложности?

На Маринку больше никто не обращал внимания. Она сняла скатерть и занавесила единственное в доме зеркало, принесла свечи. Гроб с телом покойного установили в гостиной на столе. Пока родные сидели у гроба, Маринка мыла на кухне посуду, готовила немудреную еду. Надо же еще помянуть человека после похорон… Часа через полтора Татьяна с детьми ушли ночевать к соседям, — видимо, сказывались дальний перелет, стресс последних дней, разница во времени… У гроба продолжали сидеть Наташка с братом. Лена клевала носом у печки на кухне. Ближе к полуночи вернулся Серега.

— Все в порядке, — сказал он, снимая полушубок. — С могилой успеют. Ну и метель! Думал, не дойду обратно!..

— Нам с мужем пора! — заявила вдруг Лена, очнувшись от дремы. — Надо поспать немного. Мите нельзя переутомляться. И ребенок наш давно уже один.

Она немного опасливо заглянула в комнату с покойником, жестом позвала Димку, строго шепнула ему несколько слов. Он помялся и кивнул:

— Марин, мы пойдем… Тут Лене нельзя оставаться. Ей страшно. Ты посмотри за Наташкой.

— Хорошо.

Напоив Серегу чаем, она прошла в комнату, где, склонившись к гробу, неподвижно сидела Наташка. Пламя свечей плясало у нее на распушенных волосах.

— Наташенька, — тихо позвала ее Маринка, — поздно уже.

— И что? Я посижу…

— Тебе надо отдохнуть.

— Я не устала.

— Ты же не можешь сейчас думать только о себе. У тебя ребеночек спать хочет. Иди отдохни несколько часов.

— А как же папа?

— Не беспокойся, я посижу с ним. Как ты думаешь, тут где-нибудь есть Писание?

— Зачем тебе?

— Псалтырь почитаю. Чтобы он отошел легче…

— Я посмотрю…

Через некоторое время она вернулась с потертой книгой в руке:

— Вот, я помнила, что где-то была…

— Спасибо. Иди в комнату, отдыхай. И Серега пусть поспит.

— Он говорит, что тебя одну не оставит. Будет на кухне… Наташка поцеловала Маринку и ушла. Маринка зажгла еще свечей, открыла Евангелие и начала читать вслух. Несколько сильных порывов ветра ударили в окно так, что даже пламя свечей колыхнулось. Не дрогнув, Маринка продолжала читать дальше. Время от времени к ней заглядывал Серега и, убедившись, что все в порядке, снова уходил на кухню. Он не спал — пил чай, думал о чем-то… На рассвете пришла Наташка:

— Ты как?

— Все нормально. Читала…

— Давай теперь я. Иди отдыхай.

— Там еще готовить поминки надо. Мы с Серегой картошку почистим, да?

Ближе к девяти утра пришел заспанный Димка и сел на кухне. !

— Тебе чаю? — спросила Маринка, вытирая руки.

— Угу, — кивнул он, зевая. — А где ты спала?

— Нигде.

— Почему?

— Так надо было.

— Ты странная.

Чуть позже подошли Татьяна с детьми и Лена. Вторая жена Соловьева смотрелась немного странно с укладкой и ярким макияжем, на каблуках, в бархатном черном платье.

— Ах, как же я пойду на кладбище? — качала она головой. — На каблуках, да еще у меня норковая шуба длинная! Там такие сугробы!

Маринке стало не по себе оттого, что за несколько часов до похорон близкого человека эта женщина могла вообще думать о чем-то другом. И сводный брат Димки в черном костюме тоже казался пришельцем из какой-то другой жизни…

— Пора! — сказал Серега, глядя на часы.

— Постоим у гроба, — сказала Татьяна, жестом собирая родственников в комнате.

Все стали вокруг гроба и замолчали. Маринка не осмелилась выйти с кухни и смотрела в дверной проем.

— Марин, а ты? Иди сюда! — позвала ее Наташка и поставила между собой и Димкой.

В ту же минуту Маринка почувствовала, что ее сильно толкнули в бок. Димкина жена Лена, которая, видимо, почувствовала себя притесненной, отодвинула Маринку локтем и стала прямо перед ней, так что Маринка из-за ее головы даже гроба не видела. Только рыжеватый затылок с жидкими прямыми волосами. Она ничего не сказала Лене — разве можно вообще что-то говорить в такой день? Когда выносили гроб, она положила в него цветы и украдкой поцеловала его уголок.

На кладбище вместе со всеми Маринка не пошла. Во-первых, вроде бы и не родственница даже, а у могилы должны быть только самые близкие. Во-вторых, дома дел было выше крыши. Надо было полы помыть, с едой до конца разобраться… Сходила на могилу уже на следующий день, перед тем как уезжать. Принесла два букета цветов — один Льву Дмитриевичу и Татьяне Алексеевне, второй — той девочке, которая подсказала ей правильную дорогу.

Следующая встреча с Димкой у нее произошла только летом, через полгода. Жизнь Маринки вроде бы шла в нормальном, обычном русле — текущие проблемы и заботы. То Весельцова с работы выгнали и он опять баклуши бил несколько месяцев, то Илья чудить начал… Привел домой какую-то девчонку и заявил, что она теперь будет здесь жить. Девочка Маша сразу приехала с чемоданчиком и домашними тапочками. Вспоминая собственное детство, Маринка панически боялась пережать, сделать сыну больно. Хотя уж кому-кому, а ей-то совершенно очевидно было, что ничем хорошим это сожительство не закончится.

— Илюшка, зачем ты ее привез? Как мы тут вчетвером будем?

— А разве я не имею права на часть квартиры?

— Имеешь, конечно. Но ты забыл, что ты еще учишься. Лет-то тебе сколько? Ты доучись и стань на ноги сначала… Она же не жена тебе…

— А ты сама с кем живешь? С мужем?

Ответить было нечего — сын был абсолютно прав. Девочка Маша оказалась в принципе доброй, но ужасно ленивой. Даже посуду за собой после завтрака со стола не убирала. К счастью для всех, этот роман Ильи был достаточно коротким: его подружка довольно быстро отыскала какого-то более состоятельного и взрослого кавалера и переметнулась к нему. Илья ужасно страдал…

Как обычно, Маринка терпеливо разбиралась со всеми, помогала, утешала, и с какого-то момента ей начало казаться, что ее самой — с ее чувствами и мыслями — уже и нет больше, вся растворилась в других людях. В таком настроении и приехала она в Петровское — вынырнуть из быта, немного развеяться, походить по знакомым аллеям, подумать о жизни. Ноги сами собой понесли к реке, к тому месту, где Димка когда-то держал лодку. Как будто тайно надеялась на встречу. И вроде бы совсем уже ничего не надо — только бы увидеть одним глазком, только бы узнать, что все у него хорошо… Но не судьба. Ангар оказался закрыт, вокруг никого. Наверно, и к лучшему. Что старое ворошить? Маринка уселась на зеленую траву и засмотрелась на волны. У нее уже половина жизни прошла, а волны все так же бегут и бегут, как бежали в их общем с Димкой детстве… Димка. Где он сейчас? Вспоминает ли о ней, хотя бы иногда?

— Привет! — вдруг раздалось за спиной. Маринка вздрогнула и обернулась. Димка — легок на помине — стоял прямо за ее спиной.

— Привет! — улыбнулась она.

— А что это ты тут одна сидишь? — спросил он так, как будто в последний раз они виделись всего несколько часов назад.

— Так, думаю. Хотела тебя увидеть.

— А-а-а… Тогда смотри!

Димка уселся на траву рядом. Маринка смотрела на него во все глаза и не могла скрыть радости.

— Рассказывай, рассказывай скорее, как ты живешь?

— А что рассказывать? — почесал голову Димка. — Вот с Ленкой развелся… Она уехала в Москву и сына забрала.

— Да ты что? Почему?

— Не знаю. Она сказала, что я ее никогда не любил. Может, это и правда. Она, наверно, просто слишком молодая была. Разные поколения… Староват я стал для девчонок. Меня ведь никто из женщин не понимает так, как ты.

— Вот спасибо! Дожила-таки! Наконец услышала это!

— Как будто ты сама не знала никогда. Ты очень важный для меня человек.

— Неужели? Важный — это как?

— Да отстань ты от меня со своими подколками. Сама же все знаешь про нас…

— Димка, я ничего не знаю! Уже тридцать лет не знаю! Кроме того, что ты уже трижды женился, развелся, нарожал детей, а моя судьба — только всегда стоять за спиной твоих жен!

— Когда это ты за спиной стояла? Ты всегда в моей жизни была особенная…

— Димка, ты любишь меня?

— Начинается сказка про белого бычка. Ну люблю, люблю, конечно. Дурацкий вопрос.

— Тогда почему у нас все так?..

— Потому, что я не хочу портить тебе жизнь. Слишком сильно люблю, чтобы жениться. Посмотри на меня: мужчина под сорок, лысый, почти развалина… Зачем тебе такой? У тебя есть молодой и здоровенный! Гораздо лучше, чем я.

— Димка, Димочка, мне все равно, как ты выглядишь. Мне больше никто не нужен! Я люблю тебя тридцать лет. Разве возраст главное?

— А что главное?

— Совсем другое. Чувства…

— Все вы, женщины, такие. Чуть что — сразу чувства. Как будто на них можно что-то построить. Слушай, что мы тут сидим? Поедем ко мне, выпьем чаю. Меня знобит что-то от этих разговоров.

— Поедем — куда?

— А я квартиру купил. Ты не знаешь, что ли? Да той самой нашей улице… Прямо рядом с домом твоей мамы.

Маринка посмотрела на него потрясенно. Словно завороженная, легко села, как и много лет назад, на багажник велосипеда, и они поехали.

— Постой, постой! — в какой-то момент закричала Маринка. — Мы же не туда едем!

— Как это — не туда? — Димка от удивления остановился и обернулся. — Я еду к твоему дому, рядом с нашей школой, где твоя мама живет.

— Да она там уже несколько лет не живет! — удивленно сказала Маринка. — Они переехали в новостройки, в другой конец города.

— Переехали? — расстроенно переспросил Димка. — А я и не знал. Зачем же я тогда квартиру купил?

Соловьев не солгал: окна его новой квартиры выходили прямо на дом, где когда-то жила Маринка. Если взять самый простой бинокль, можно спокойно рассмотреть все, что делается в окнах напротив. В Димкиной квартире было неуютно, по углам стояли какие-то неразобранные узлы, валялись удочки, велосипедные шины и прочие холостяцкие причиндалы. В спальне на полочке, среди разного хлама, Маринка увидела расшитую бисером подушечку-сердечко — ту самую, которую она когда-то подарила Димке надень рождения.

— Ты хранишь? — удивленно спросила она, прижимая сердечко к щеке.

— Конечно. Чай будешь? — слегка смутившись, ответил Соловьев.

— Буду!

— Только у меня ничего нет… Баранки вот сухие…

— Ничего не надо!

Они попили чаю, посидели немного на диване молча. Смеркалось. Маринка все не могла прийти в себя оттого, что Димка купил квартиру именно в этом месте, оттого, что хранит вещь, про которую она уже и думать забыла. А сейчас сидит молча напротив, насупившись, как чужой…

— Ну что ты, Дим? — Она погладила его по колену. — Скажи что-нибудь.

— Что?

— Не знаю… Ну что я красивая!

— Ты красивая — и сама это знаешь. Зачем говорить?

— Дим, поцелуй меня! — Соловьев быстро прикоснулся губами к ее щеке. — Дим, не так…

Он наклонился ниже и поцеловал в губы. Как когда-то в детстве — сначала неловко, потом долго и страстно. Через несколько минут он отскочил от нее как ошпаренный.

— Нет, я не могу!

— Чего ты не можешь?

— Не соблазняй меня! У меня все равно ничего не получится. Уже давно не получалось…

— А я тебя и не соблазняю. Имею я право тебя просто поцеловать, в конце концов?

Маринка подошла к нему и крепко обняла. Димка доверчиво положил голову ей на грудь. Она еще долго гладила его по колючему ежику, по плечам, по груди… Так они и уснули.

Наутро Димка на работу не пошел, сказавшись больным. Он теперь трудился где-то на теплостанции.

— Там все уже привыкли! — махнул рукой он. — А выгонят — не велика беда. Все равно помирать скоро.

— Что ты говоришь? Прекрати немедленно!

— А как будто ты и об этом не знала! Тебе что, сестричка моя не рассказывала?

— Дима! — Маринка от возмущения даже села. — Пора бы уже привыкнуть за тридцать лет, что Наташа мне о тебе ничего не рассказывает. Ничего! Ты тоже молчишь. Поэтому откуда я могу знать?

— Ты ужасно красивая, когда злишься! Димка повалил ее обратно на кровать.

— Ну вот, а говорил, что не можешь ничего! — рассмеялась Маринка минут через двадцать. — Ты еще ого-го!

— Не знаю, что со мной случилось сегодня, — смутился Димка. — Я думал, уже все, в евнухи пора…

— Тебе — в евнухи? Да не смеши ты, ради Христа.

В тот день они занимались любовью до самого вечера, как будто наверстывая упущенное за последние годы.

— А как же Весельцов? — спросил вдруг Димка. — Ты что, ушла от него?

— Нет, не ушла. Он дома ждет. Думает, я к маме поехала.

— Так у тебя с ним все хорошо?

— А ты как думаешь?

Соловьев снова насупился и замолчал. Они сходили вместе в магазин, купили продуктов и большой арбуз. Маринка приготовила ужин. Ели на полуразвалившемся, старом столе, но при свечах — единственный раз в жизни. Маринка чувствовала, что одно его слово — и она останется здесь навсегда. Делить с Димкой счастье и беды в этой крошечной, грязной квартире, пока смерть их не разлучит…

— Димка, ты ничего не хочешь мне сказать? — Что?

— Ну не знаю…

— Арбуз…

— Какой арбуз? Что ты несешь?

— Арбуз сладкий… Ты же просила что-то сказать.

— Ладно, Димуля. — Маринкин порыв прошел, сменившись усталостью. — Повеселились — и хватит. Мне пора в Москву. Дела ждут. Ты же мне все равно ничего не говоришь.

— Пенек рядом со мной всегда свободен для тебя.

— Пенек, говоришь? А мне пенька мало!

— Смотри, если не ты, кто-то другой его займет. Подумай!

— Пусть занимает! Проводи на электричку. — Угу.

Димка посадил Маринку в электричку и на прощание быстро чмокнул в щеку. Маринка смотрела, как он шел по перрону, не оборачиваясь, и нервно курил. Сердце у нее сжималось, в глазах стояли слезы. Неужели непонятно, что тут уже никогда ничего не будет, что надо бежать прочь от этой гибельной любви, которая каждый раз настигала исподтишка и незаметно засасывала, как коварный речной водоворот? Зачем она пошла на реку, увидела его, снова взбаламутила успокоившиеся было чувства? Маринка злилась на себя — и тайно радовалась, что нечаянно провела с Димкой целых два дня.

Дома Маринку встретил растерянный Илья:

— Мам, ты, наверно, переживать будешь… Ты только не расстраивайся, пожалуйста. Сядь. Тебе корвалол накапать сейчас или потом?

— Что это ты со мной как с душевнобольной? Говори давай быстро, что случилось.

— Весельцов ушел…

— Куда? — равнодушно спросила Маринка.

— Совсем ушел… Собрал чемоданы — и нет его…

— Да? А что, ему было куда идти?

— Было… — Илья опустил глаза и покраснел. — Я тебе не говорил.

— Ладно уж, рассказывай! Чай будешь?

— Буду. В общем… У него уже давно была одна тетка. Лет на двадцать старше его, хозяйка какой-то крупной фирмы, я точно не знаю. Одинокая… Настоящая стерва. Я их разговоры по телефону слышал несколько раз. Он на ней женится, и они уезжают в путешествие. Куда-то на Карибы. Серега мне сказал тебе не говорить.

— Почему?

— Мы боялись, что ты не переживешь… Опять в больницу попадешь.

— Зря боялись. Это все новости? — Да.

— Вот и хорошо. Наконец пристроен Весельцов. Рада за него. А теперь давай чай пить.

— Мам, ты что, в Петровском была?

— Да. А почему ты спросил?

— Не знаю… У тебя всегда потом такое лицо… Маринка рассмеялась и обняла сына. Ей было, в общем,

все равно, что Весельцов ушел. Не в первый раз в этой жизни она снова начинала с нуля. И в этот раз отчего-то совсем не было страшно.

А еще через несколько дней раздался тревожный телефонный звонок. Звонила Наташка:

— Марин, ты не знаешь еще?..

— Не знаю — чего?

— Димка в Москве, в больнице…

— Что с ним?

— Все то же самое, что всегда. Но теперь гораздо хуже… Если ты хочешь попрощаться…

— Как — попрощаться? Ты с ума сошла?..

Через полтора часа Маринка была уже в больнице. Там же сидели заплаканная Наташка и смурной Серега.

— Почему раньше не сказали? Что случилось? — накинулась на них Голубева.

— Врачи говорят, что шансов нет. У него опухоль мозга… Уже давно. Все думали — эпилепсия… Признаки проявились давно, еще с тех пор, когда у нас мама умерла. Лечили, да что-то недолечили… Нужна серьезная нейрохирургическая операция, но гарантий никто никаких не дает… И денег нет, чтобы его в приличное место положить.

— И вы мне ничего не сказали? Как вы могли?!

— Мы думали, ты знаешь… Ты же с ним общалась!

— Как его можно увидеть?

— Только через стекло… К нему не пускают.

— Куда идти?

Маринка накинула халат и быстро пошла по лестнице. Серега бросился ее догонять.

— Ты-то как мог молчать? Ладно про Весельцова, но про Димку! Никогда тебе не прощу!

— Я боялся… Он не хотел, чтоб ты знала… Сюда! Маринка заглянула через стекло. В палате был холодный,

бледно-голубой цвет, как в мертвецкой. Димка лежал, весь опутанный какими-то проводками, изо рта торчала трубка.

— Боже мой! — только и выдохнула Маринка. — Я хочу поговорить с врачом! Немедленно!

— Мы уже разговаривали… Ему дают максимум несколько дней… Нужны очень большие деньги.

— Сколько?

Серега назвал сумму. Маринка схватилась за голову, сказала:

— Я достану!

— Кума, не чуди. Откуда у тебя?

— Найду, раз вы не можете!

На бегу она скинула халат и рванула на улицу. План действий созрел мгновенно. Она продаст квартиру и все, что в ней есть! Еще немного займет… Через час она уже примчалась домой и, не раздеваясь, начала выгребать вещи из ящиков.

— Мам, что с тобой? — встревоженно спросил Илья.

— Беда. Мы все продаем!

— Как — все?

— Вещи. Квартиру… Помогай разобрать. А еще лучше звони отцу. Попроси его отказаться от его доли. Скажи, что я ему все верну. Звони быстро…

— Что случилось-то?

— Дядя Дима при смерти. Нужна операция.

— Мама, но…

— Никаких «но»! Быстро!

Илья покорно взял телефонную трубку и побрел в соседнюю комнату.

Сосредоточенная Таша в цветном переднике поверх черных джинсов готовила завтрак. Сегодня у нее не было съемок, значит, и спешить было некуда. Она старалась придать своему лицу расслабленное, умиротворенное выражение. На столе в ведерке со льдом стояло шампанское, в печи шипели окорочка. Вот-вот в очередной отпуск должны были приехать родители, и к их приходу все должно быть в порядке. Никаких грустных мин! Сплошной позитив. Родители же не виноваты, что у нее все так по жизни получается. Что их расстраивать зря? Какое им дело до того, что происходит у дочери в душе.

— Привет, дочка! — Оживленные родители появились, как всегда после долгого отсутствия — с кучей пакетов и чемоданов. — Как ты тут?

— Все хорошо, мамочка! Папочка! Ой, дядя Боря!

— Привет, красотка! — Гость наклонился к Таше и поцеловал в щечку. — Все хорошеешь!

— У папы с Борисом сегодня общие дела, поэтому он из аэропорта сначала к нам. Сейчас позавтракаем все вместе — и они поедут дальше.

— Как здорово! Проходите. Я как раз только-только кофе сварила…

Потом она с родителями и Борисом сидела на кухне и оживленно болтала. Таша была на самом деле рада их всех видеть — общение помогало ей хотя бы немного развеяться, переключить мысли. К тому же Борис был одним из тех людей, кого Таша действительно уважала. И умен, и остроумен, и весел. Вот только с личной жизнью у него не сложилось… А отец, похоже, не терял надежды, что у нее с Борисом вдруг что-то получится. Таша улыбнулась про себя: все его хитрости были шиты белыми нитками.

В самый разгар завтрака раздался телефонный звонок. Таша кокетливо улыбнулась, взяла трубку и вышла из-за стола.

— Кавалеры небось одолевают с утра пораньше? — усмехнулся Борис.

— Да уж конечно! — кивнула Таша и отозвалась в трубку: — Алло! — На том конце раздались нечленораздельные звуки.

— Кто это? Маринка, ты, что ли?

— Я…

— Что случилось? Не плачь! — Таша вышла в комнату, плот но прикрыв за собой дверь.

— Димка…

— Что — Димка? Говори же!

— Он в больнице… Нужны деньги. Операция… Я продаю квартиру. Мне быстро нужен покупатель, только очень быстро!

— Подожди, подожди. Какая продажа квартиры? О чем ты?

— Димка умирает. Если не сделать ему быстро операцию, это все… Я не могу…

— Успокойся, пожалуйста. Какая нужна операция?

— У него опухоль мозга. Я не знаю точно…

— Подожди минуту, только трубку не вешай! — быстро сказала Таша и выглянула в кухню. — Дядя Боря, иди сюда на минутку. Твоя консультация нужна.

Борис, улыбаясь, встал из-за стола. Таша затащила его в комнату и прикрыла рукой трубку:

— У меня у подруги большие проблемы. Нужна серьезная операция. Послушай ее, может, посоветуешь что-то?

Борис взял трубку и какое-то время внимательно слушал Маринку. По мере того как она ему что-то говорила, улыбка сползала с его лица, он становился все более серьезным и озабоченным.

— По телефону трудно что-то сказать. Ситуация непростая… Да, у меня есть знакомые… Вы не плачьте только! Ну хорошо, давайте увидимся. Да-да, записываю адрес больницы… Вы не беспокойтесь. Я буду через час…

Борис повесил трубку и отдышался:

— Это кто был-то?

— Моя подруга. У нее, похоже, большое несчастье. Я еще сама до конца не поняла.

— Ну что ж, надо ехать. Нельзя человека в таком состоянии оставлять. Может, и впрямь подскажу ей что-то дельное. Как ты говоришь ее зовут?

— Маринка…

— Это судьба! Пойду извинюсь перед твоим отцом. Перенесем нашу встречу…

Уже через полчаса Таша везла Бориса к больнице.

— Ты извини, ради бога… Все так глупо получилось… Тебе, наверно, не надо было вот так срываться. После самолета — и вообще, у тебя дела…

— Ничего, дела подождут…

Борис выглядел напряженным и сосредоточенным.

— Как приятно, что ты такой несовременный, дядя Боря! — довольно сказала Таша. — Скажи, а все же почему ты решил поехать?

— Во-первых, я врач. Должен помогать людям. Во-вторых, твоя подруга, Маринка, похоже, действительно плохо себя чувствует…

— Дело не в ней, хотя она тоже лечилась. В клинике лежала… У нее серьезные проблемы были… Просто она очень любит этого человека…

— Тем более надо ехать как можно скорее… У меня тоже была одна такая подруга. Моя первая любовь — помнишь, я тебе когда-то рассказывал?

— Помню. Я так и не поняла, почему у вас не сложилось. А с Марианной как? Расстался все-таки?..

— Расстался… Как говорится, по-прежнему находимся в хороших отношениях, но к общению не стремимся.

— Понимаю.

Она думала, Маринка встретит их в приемном покое, но там ее не было. Таша быстро переговорила с медсестрой, и та указала наверх.

— Побудь здесь, — сказала она Борису. — Я сейчас ее приведу.

— Может, я с тобой поднимусь?

— Не надо. Мало ли, в каком она состоянии. Лучше мы сюда спустимся.

— Хорошо, я тогда пока историю болезни запрошу.

Таша все предчувствовала правильно: Маринка действительно была не в себе. Она стояла у стекла, смотрела в палату и что-то тихо шептала. Увидев Ташу, бросилась ей на шею и забормотала быстро и возбужденно:

— Спасибо, что приехала! Мне так хреново! Представляешь, Голубев не хочет мне свою часть квартиры отдавать. Я ему обещала все вернуть, а он ни в какую! Мне срочно нужны деньги… Наташке, сестре его, врачи сказали, что шансов нет!

— Успокойся, Мариночка! — обняла ее Таша. — Я привезла тебе отличного доктора. Наш давний друг, они с отцом старые знакомые. Отец у него в Германии в клинике лечился. Он с тобой поговорит…

— Врач? — медленно подняла глаза Маринка. — Он что, сможет дать в долг? Мне деньги нужны, понимаешь? Деньги!

— Пойдем, поговорим с ним.

— Но как я Димку одного оставлю? — Маринка махнула рукой в сторону стекла.

— За ним присмотрят, не волнуйся.

— А вдруг он умрет без меня?

— Не волнуйся, ничего не случится. Мы совсем ненадолго…

Когда Таша с Маринкой спустились, Борис стоял к ним спиной и что-то озабоченно обсуждал с местными врачами. Те внимательно слушали его, и вообще чувствовалось, что они относятся к Борису с большим пиететом.

— Вот он, Борис. Он очень хороший врач, — отчего-то шепотом снова сказала Таша. — Сейчас я вас познакомлю.

Маринка равнодушно кивнула, явно продолжая нервничать из-за того, что ей пришлось отойти от Димки.

— Борис! — тихо позвала Таша. — Мы пришли. Познакомься, это моя подруга Марина…

Борис обернулся. Сцена изумления продолжалась секунд тридцать.

— Маринка, ты? — наконец прошептал побелевший Смелое.

— Борька? — Глаза Маринки расширились от удивления. Еще мгновение — и Ташина подруга, заливаясь слезами,

исчезла в объятиях Бориса.

— Борька, Боречка! Как хорошо, что ты приехал! Я не знала, что делать… У Димки опухоль, а у меня нет денег… Голубев не хочет отдавать свою часть, требует компенсации, говорит, что я дура…

— Успокойся, все будет хорошо. Мы со всем справимся, только не плачь… — Смелов нежно гладил Маринку по спине. Таша застыла, потрясенная.

— Вы что, знакомы?

— Мы в одном классе учились! — шепнул Борис. — Это вот она и есть — моя первая любовь…

Таша схватилась за голову и присела на корточки у стены: . — Так не бывает… Не бывает!

Уже через неделю Димке в Германии успешно сделали сложнейшую операцию. Все это время Маринка была с ним, по рассказам, не отходила от постели. Борис опекал их обоих; сколько это ему стоило — Таша даже представить боялась. Потом Димку снова привезли на реабилитацию в Москву — в лучшую клинику. Он немного окреп, стал ходить по палате, разговаривать. Маринка цвела. В день перед выпиской она пришла к Димке с огромным букетом цветов.

— Ну все, едем! — торжественно сказала она ему.

— Куда? — равнодушно спросил Димка.

— Ко мне, куда же! Сначала праздновать твое выздоровление, а потом… Я все устроила… Боречка дал денег, чтобы Илюшке отдельную квартиру купить. Я ремонт сделала… Теперь ты будешь жить у меня!

— Как — у тебя? — устало покачал головой Димка. — Что это ты придумала? Я еду к себе, в Петровское. Я очень устал сначала от вашей Германии, потом от Москвы. Придумали тоже, будто я смертельно болен. Отлежался бы спокойно — все бы прошло само собой. Я на речку хочу. Как там моя лодка? Вдруг заржавеет? Ты Наташе позвони, она меня заберет… Можешь всегда ко мне приезжать! Как раньше… Пока я снова не женился.

По Маринке как будто ток пропустили. Пошатываясь, она вышла из палаты, позвонила Наташе и медленно побрела по коридору. Вслед ей зашушукались медсестры:

— Смотрите, это та самая, любовница Соловьева из пятнадцатой палаты… Мы-то его уже покойником считали, а он еще такой ухарь!

Маринка, пошатываясь, вышла из больницы. На нее со всех сторон навалилась пустота, черная и засасывающая. По щекам текли слезы. Вдруг оказалось, что вся ее жизнь мгновенно рухнула, и камня не осталось на камне. После равнодушной Димкиной фразы горевшие в сердце чувства показались давно развеянным пеплом.

Вдруг прямо перед ней громко просигналила черная иномарка. Маринка вздрогнула, равнодушно посмотрела вокруг себя и пошла дальше. Снова раздался сигнал, потом из машины выпрыгнул мужчина с огромным букетом цветов и побежал следом. Вместе с ним из машины выскочила недоумевающая Таша:

— Маринка! Да остановись же! Куда ты? Голубева, не останавливаясь, обернулась.

— А где Соловьев? — растерянно спросил Борис. — Мы приехали вас поздравить.

— Его сейчас сестра заберет, — тихо сказала Маринка. — У него все в порядке. Он себя нормально чувствует.

— Мариночка, что случилось? — остановила ее наконец встревоженная Таша.

— Ничего. Просто Димка уезжает в Петровское.

— Как — в Петровское? А ты? — Таша застыла на месте и растерянно посмотрела на Бориса. Они оба знали, сколько трудов Маринка вложила в квартиру, предназначавшуюся для их с Димкой совместной жизни.

— А я остаюсь. Спасибо вам за все, ребята. Я пошла… Извини, Боря, я обязательно отдам тебе все деньги… Заработаю — и отдам…

— Какие деньги, Маринка? О чем ты? — Борис обнял Маринку за талию и увлек в сторону машины. — Едем ко мне, немедленно! Я тебя не отпускаю больше!

— Зачем? — равнодушно спросила Маринка, уже садясь в машину рядом со Смеловым. Таша скользнула на заднее сиденье.

— Затем, что я всю жизнь любил тебя, любил, не имея ни малейшего шанса! Я знал, что ты любишь Соловьева, и не хотел вам мешать — никогда, слышишь?

— Зачем ты это говоришь, Боря? — Маринка подняла на него заплаканные глаза. — Ты что, хочешь меня утешить? Ты всегда был мне другом, никогда не говорил ни о какой любви…

— Не говорил, но всю жизнь собирался! В школе и потом, накануне твоей свадьбы, и еще много раз — и не мог! Я не хотел разрушать твою жизнь! Мне казалось, что тебе это не нужно… Я любил тебя тридцать лет!

— Боже мой! — Маринка залилась слезами и робко положила руку на плечо Бориса. — Я не верю! И ты же женат…

— Давно нет! Всю жизнь у меня была ты — только ты одна. Другие женщины не имели значения. Только тебя я хотел видеть своей женой. Маринка, выходи за меня замуж!

— А как же Димка?..

— Ну вот опять… Да не бросим мы Димку! Никогда. Он нуждается в твоей заботе — но и только. Понимаешь, он никогда, никогда не сможет сделать тебя счастливой! Маринка, я тебя очень люблю. Люблю с того самого момента, когда ты вступилась за нас с Ольгой. Помнишь? Я тогда еще сидел за последней партой, и мне было плохо, отчаянно плохо… Помнишь?..

— Помню, Борька, конечно, помню…

— Выходи за меня!

— Нет… Я не могу, — прошептала Маринка как во сне, еще пытаясь сопротивляться. Борис вдруг решительно поцеловал ее в губы, ощущая во рту соленый вкус ее слез.

Тихонько, как мышка, потрясенная этим объяснением, ничего не понимающая и чувствующая себя лишней, Таша при первой же возможности выскользнула из машины, неслышно прикрыв за собой дверь.

 

Эпилог

В тот же день Борис увез Маринку к себе в загородный дом. Почти месяц она приходила в себя после пережитого стресса: сначала пыталась сбежать, плакала, на коленях умоляла Бориса отпустить ее и не ломать себе жизнь. Она знала, что ради нее он отказался от подписанного уже контракта с одной из ведущих германских клиник и остался в России, поскольку Маринка категорически не хотела никуда уезжать.

Постепенно нежная, заботливая любовь Бориса одержала верх над всеми жизненными перипетиями: Маринка стала приходить в себя. Наблюдая, как оживают снова ее огромные, лучистые глаза, не оставившая ее Таша не могла сдержать радости. Первым очевидным признаком выздоровления стал тот факт, что Маринка взялась за ремонт дома. Проявляя чудеса дизайнерской изобретательности, она на свой вкус переделала гостиную и второй этаж.

— А вот здесь у нас будет детская! — выпалила она однажды, показывая просторную комнату наверху, и покраснела до ушей. Таша переглянулась с Борисом и увидела на его лице блаженную улыбку абсолютно счастливого человека.

Их свадьба состоялась в старинном замке на юге Франции. В роскошном платье, с белыми цветами в длинных волосах, она казалась похожей на принцессу. Тогда Таша впервые уверилась в том, что в жизни есть место сказке.

Когда она бывала потом в их огромном гостеприимном доме, ей всегда казалось, что сказка здесь не окончится никогда. Борис занялся организацией собственной кардиологической клиники в Москве, дел у него было по горло, но всегда оставалось время, чтобы привезти любимой жене, а также ее бестолковой подруге охапку свежих цветов или билеты на концерт.

У Маринки появились дорогие наряды, новенький джип, но она продолжала оставаться той же Маринкой, какой все ее знали в предыдущие годы. Хотя нет, не совсем такой. Она становилась женственнее, свободнее, ярче, как спящая красавица, разбуженная в один прекрасный день негаданным поцелуем принца.

Лишь однажды Таша застала Маринку в слезах: вдень, когда она впервые вернулась из детского дома.

— Таша, ты не представляешь! — плакала она в трубку. — Их хочется всех забрать оттуда, всех! Они смотрят такими глазами, что выдержать невозможно!

Так с согласия Бориса в их доме оказался сначала девятимесячный Андрюшка, а потом двухлетняя Дашка. Ее сразу предупредили, что у детей, которых она сможет взять, будут страшные диагнозы вроде отставания в умственном развитии. Но Маринка ничего не испугалась: взяла малышей и выходила. А потом в один прекрасный день живущий отдельно Илюшка, смущаясь, поставил Маринку перед фактом, что она вот-вот станет бабушкой. Поскольку молодой маме едва исполнилось семнадцать и ей надо было поступать в институт, а Илья как раз к этому моменту в очередной раз окончательно разочаровался в любви, то совершенно естественным путем черноглазый и горластый Владимир Ильич тоже очутился на руках у Маринки. Она не делала никакой разницы между детьми, и все трое через некоторое время стали называть ее мамой.

Приезжая к ней и видя, как она справляется не только со своими, но и соседскими детьми, с энтузиазмом организуя для них красочные утренники, спектакли и концерты, Таша убеждалась, что дети — это и есть ее истинное призвание… Потом Маринка загорелась идеей создания семейного детского дома. Через Бориса она списалась с какими-то благотворительными фондами в Германии, которые обещали финансовую поддержку.

— Это должен быть большой, уютный дом на несколько квартир, — взволнованно рассказывала она о своих планах. — И чтобы в каждой три — пять детишек. И у всех мамы и папы!

Таша отнеслась к этому ее начинанию с изрядной долей скепсиса, но неожиданно администрация одного из районов в Подмосковье выделила для детского дома участок, германские фонды перечислили средства, и началось строительство. За считанные месяцы жизнь Маринки перевернулась, стала счастливой и наполненной, и о болезненном прошлом, как тогда казалось близким, ей уже ничего больше не напоминало.

Но однажды поздним ноябрьским вечером Таше домой позвонил обеспокоенный Борис:

— Таш, привет! У тебя все в порядке? Маринка случайно не у тебя?

— Нет! — удивилась она и посмотрела на часы. — А разве она не дома?

— Ничего не понимаю! Я подумал, у тебя там что-то произошло… Я очень беспокоюсь… Няня сказала, что она поговорила по телефону, прыгнула в машину и срочно уехала куда-то. Велела передать, чтобы я не волновался. Но куда, куда она могла уехать на ночь глядя?

— Не знаю… — Таша отогнала мгновенно возникшее тревожное предчувствие и продолжила фальшиво-бодрым голосом: — Ты только не волнуйся, дядя Боря! Все скоро выяснится. Хочешь, я приеду к тебе, подожду вместе с тобой?

— Уже поздно, Таша. Да и неудобно, вроде… Но я не знаю просто, что делать, куда звонить!

В голосе Бориса послышалось отчаяние. Уверенный, сильный мужчина в мгновение превратился в растерянного ребенка. Времени сомневаться не оставалось.

— Жди! Я уже еду! — крикнула Таша в трубку., . Неужели Маринку опять занесло к этому ее… к Диме?..

Перебирая на ходу все варианты возможных происшествий, она помчалась к Борису. В стекла машины зловеще хлестал дождь. Дурное предчувствие усиливалось.

Напряженный, взволнованный Борис встретил ее у ворот дома. Он стоял в одной рубашке под проливным дождем и ждал…

— Никаких известий! Сейчас буду звонить в милицию, в больницы…

— Борис! — мягко остановила его Таша, выпрыгивая из машины. — Пойдем в дом. Скорее!

Борис замер и посмотрел на нее непонимающими глазами. Таша взяла его за руку и чуть ли не насильно потащила в дом.

— Да что происходит? — возмутился он только в какой-то момент. — Где она?

— Борис, налей мне выпить, и себе налей, — распорядилась Таша. — И сними рубашку. Ты весь промок! Как дети?

— Спят…

Борис плеснул в стаканы коньяк и залпом осушил свою порцию. Таша последовала за ним. Теперь она не знала, что делать, что еще говорить. Повисла напряженная тишина. Они старались не глядеть друг на друга. Настенные часы глухо отсчитывали минуты. Даже кошка Нифа, обычно дремлющая в ногах у Бориса, не спала, ходила по комнате, недобро вглядываясь в пространство голубыми глазами.

— Как ты думаешь, она снова с ним? — вдруг тихо спросил Борис, уронив голову на руки.

— Я не знаю, — соврала Таша и едва не расплакалась от отчаяния. — Нет, этого быть не может!

Борис покачал головой и налил еще коньяка. Похоже, к этому моменту они уже оба знали точно, что происходит.

— Помнишь, — сказал Борис, подняв на Ташу усталые, погасшие глаза, — ты говорила, что все ее проблемы в том, что просто рядом нет того, кто бы ее по-настоящему любил. Настоящего, сильного мужчины, который сделал бы для нее все! Видит Бог, я ее очень люблю! Чего я не сделал для нее?

— Тебе не в чем себя винить.

— Таша! Она вернется? — спросил Борис почти умоляюще.

— Вернется, обязательно…

Таша не знала, так ли все будет, — она просто погладила Бориса по взъерошенным волосам. Он, успокоенный этим материнским жестом, положил голову ей на колени и, кажется, ненадолго задремал. В окна гостиной продолжал ожесточенно хлестать ноябрьский дождь. Вот тогда Таша впервые подумала, что, быть может, на самом деле она очень мало знала о том, что происходит в душе у Маринки. А может, Маринка и сама не знала ничего о себе еще за мгновение до того, как снова сорвалась в дождливую холодную ночь, которой, казалось, никогда не будет конца…