Как только наступили первые теплые деньки в середине апреля, Маринка снова засобиралась в Петровское. В этот раз она попросила мать заранее договориться с Матвеевной, чтобы та сдала ей с Илюшкой комнату на все лето. Как только был получен ответ, что старушка не возражает, Маринка поставила Павла Ивановича перед фактом своего отъезда на все лето. Тому ничего не оставалось, кроме как согласиться.

В Петровском уже была настоящая весна. Снег сошел практически везде, сквозь черную землю пробивалась первая травка. Настроение у Маринки мгновенно стало просветленно-романтическим. Всегда весной ей хотелось каких-то новых, ослепительных перемен, душа щемила как у семиклассницы. Казалось, что именно сейчас вдруг случится что-то такое, что переменит всю ее прошлую жизнь, закружит, унесет могучим потоком — даже тени не останется. Отчего-то хотелось до конца отдаться этому чувству.

В первый же день своего пребывания Маринка не удержалась, подхватила на руки сына и отправилась к дому, где жили Димка с женой. Светка увидела ее, гуляющую, с балкона, радостно замахала рукой:

— Маринка! Маринка! Как здорово, что ты приехала! Поднимайся к нам, скорее! У меня Ленка прихворнула, но это незаразное.

Голубева улыбнулась и поднялась. Она знала, что зря это делает, но очень уж ей хотелось увидеть Димку. Однако оказалось, что того нет, а у Ленки приключилось легкое расстройство желудка после ясельной еды. Светка сидит с ней дома и уже на стенку лезет от скуки.

— Ты не представляешь, что тут у нас происходит, — с ходу стала рассказывать Светка после поцелуев и обоюдных восхищений малышами. — После твоего отъезда муж мой как с цепи сорвался! Он же ненормальный просто! И главное — летом я нарадоваться не могла: такой заботливый стал, всегда с ребенком, всегда Ленка ухоженная! А сейчас все по новой: пьет, гуляет, дома не ночует. Ума не приложу, что делать. Помогай, Маринка! Ты одна с ним справляешься!

— Мерзавец какой! — совершенно искренне сказала Маринка. — Пусть только попадется мне на глаза! Я ему задам как следует!

Они посидели еще часок, но Димка так и не появился. Илюшка капризничал — он проголодался и хотел спать. Маринка засобиралась домой.

И тут раздался сильный удар во входную дверь, как будто кто-то распахнул ее ногой, из прихожей долетел шум, пьяные выкрики.

— Это Митя! — побледнела сразу Светка, бросаясь в прихожую. — Он снова пьяный!

— Где тебя носило, козел? Надо же было так нажраться! У тебя ребенок дома, ты забыл? Тебе же пить нельзя, помрешь! Стыд какой! — услышала Маринка громкий шепот Димкиной жены и какую-то возню.

— А нам все равно! А нам все равно! — заголосил Соловьев. — Смерть не так уж страшна по сравнению с жизнью, и вообще, лучше ужасный конец, чем ужас без конца! Глаза бы мои на тебя не глядели! Уйди с дороги.

— Заткнись, нахал! Не позорь меня при людях. К нам Марина пришла.

— Марина? — Голос Димки как-то сразу стал трезвее и тише. — Какая Марина?!

— Да куда же ты в таком виде!

Вероятно, она пыталась удержать его, но было уже поздно. На всех парах Соловьев ввалился в гостиную и упал перед Маринкой на колени. У него было небритое, помятое лицо, на котором узнаваемыми были только большие серые глаза…

— Моя принцесса приехала! Почему же ты раньше не сказала? Я бы… — Он попытался обнять ее за ноги. Маринка увернулась, взяла на руки ребенка и быстро встала с дивана, с опаской глядя на Светку. На той лица не было.

— Митя, ну что ты несешь? Мариночка, прости его. Он, когда пьяный, ко всем бабам пристает.

— А вот и не ко всем! — Димка попытался встать с пола, но вместо этого с шумом растянулся. — К тебе никогда не пристаю. И вообще, я тебе еще расскажу, как в ту ночь тебя Маринка выбрала, жизнь молодую мне сломала! Я тебе все расскажу! Какая ты все-таки жестокая, Смирнова!

— Не слушай его! — зашептала покрасневшая до кончиков волос Светка. — Это у него пьяный бред. Проспится — я ему врежу как следует.

— Ах, Маринка! Ах, Маринка! Жизнь мелькнула невидимкой, — фальшиво затянул Соловьев какую-то песню.

Под это дело хором громко заплакали Ленка с Илюшкой.

— Свет, я пойду. Нет сил глядеть на все это. И ребенок заходится…

— Прости, Маринка, он вообще-то ничего, это он только когда пьяный такой… Не обижайся на него, ладно?

— Это ты не обижайся! — Маринка пронзительно взглянула на Светку. — И меня зови, если что, не стесняйся!

— Ладно! У нас же не всегда так… Он нас с Ленкой любит. Маринка торопливо вышла в коридор, прижимая к груди орущего во все горло Илью. Еще целый час ребенок не мог успокоиться. От Маринкиного легкого, праздничного настроения и следа не осталось. С тяжелым сердцем она решила не искушать больше судьбу — ведь все уже сложилось и в ее непутевой жизни, и в Димкиной.

— Малыш, у меня есть ты, — обратилась она дома к сидящему с погремушкой в кроватке Илье. Тот на нее внимательно посмотрел и отложил игрушку. — меня есть твой папа. У меня же все хорошо. Живем себе. И у дяди Димы тоже все есть: хорошая жена и маленькая дочь Леночка. Значит, у всех все хорошо. И разрушать ничего не надо…

— Угу, — отозвался вдруг Илья и разулыбался. У него была удивительная особенность — улыбаться не только подвижным ртом, из которого торчали уже крупные белые зубы, но и лучисто-серыми глазами, которые так и не потемнели, как все вокруг предсказывали.

— Ладно, играй. — Маринке от этой слишком знакомой улыбки стало не по себе. Она потрепала сына по белесым кудряшкам и отошла к окну.

Больше она не предпринимала попыток увидеть Димку, подумывала даже уехать от греха подальше обратно в Москву, сославшись на плохую погоду. Ночами перед ней стояло блаженное, пьяное Димкино лицо, когда он говорил про принцессу… Бред!

Но однажды в мае Соловьев без всяких приглашений объявился сам. Он принес Маринке огромный букет лесных ландышей.

— Привет! Это тебе, сам в лесу нарвал. — Он неловко протянул цветы. Маринка молчала, разглядывая старого друга из-под опущенных ресниц. Он выглядел совсем иначе — гладко выбритый, в чистом свитере. Только неестественная бледность лица отливала синевой. — А я тебя на поляне искал, у реки… Думал, куда ты делась?

— Холодно еще на поляне, — отрезала Маринка. — Зачем ты пришел?

— Тебя увидеть. Мне Светка все рассказала… Ты прости, я в тот день ничего не соображал. И сейчас еще нездорово выгляжу, но я исправлюсь. Лето скоро…

— Зачем ты пьешь?

— А зачем люди пьют? Чтобы забыться… Вот выпьешь — и все сразу так хорошо, легко, спокойно. Никаких проблем.

— Не надо, Димка. Это самообман. И слабость.

— Нет. — Соловьев язвительно покачал головой. — Самообман — это все остальное. А человек по природе своей слаб…

— Ты хоть Светку не обижай. Любит она тебя.

— А я ее нет, и что? — безапелляционно заявил Димка. — Ты разве не помнишь, как все было? Ты все с самого начала знала и не остановила меня!

— Димка! Как ты… Впрочем, ладно. Что было — отболело. Расскажи лучше, ты вообще работаешь?

Димка самодовольно усмехнулся:

— Я свободный художник. Или тунеядец, как тебе больше нравится. Когда хочу — работаю, не хочу — не работаю. Слышь, а дай сына подержать!

— Лучше не надо. Он не идет на руки к мужчинам… Сейчас орать будет — не успокоим до вечера.

— Посмотрим!

Димка нагнулся и легко поднял из манежа Илюшку. Тот мгновенно радостно разулыбался и обнял Димку за шею, подергал за ухо.

— Чудеса! А к Голубеву не идет на руки, капризничает…

— Не видела ты настоящих чудес, Маринка! — вздохнул Соловьев. — А к Голубеву я бы тоже не пошел, орал бы как резаный, правда, Илья?

Ребенок рассмеялся и начал молотить Димку ручонками по щекам.

— Посильнее, посильнее, братец! — приговаривал Соловьев, не пытаясь даже увернуться. — Меня еще не так надо! А он говорит у тебя что-нибудь? Ленка-то лопочет целый день…

— Девочки всегда раньше развиваются, — вздохнула Маринка. — Илья у меня только «мама» говорит иногда, и все.

— Ничего, герой! Скоро будешь говорить как профессор, не остановишь! — успокоил Димка, обращаясь к ребенку. — А ну-ка, парень, скажи быстро: Ди-ма.

Малыш снова расхохотался и пустил Соловьеву слюни на свитер.

— Давай его мне, он сейчас еще плеваться в тебя будет! — забеспокоилась Маринка.

— Что, в первый раз, думаешь, в меня плюют? Ерунда. Илюха, проплюйся хорошенько и скажи: Ди-ма.

— Ми-ма, — вдруг раздалось в ответ звонкое пищание: — Ми-ма.

— Димка, что происходит? — всплеснула руками Голубева. — Это, наверно, случайность…

— Ни фига! Твой сын должен знать мое имя!

— Ми-ма, ми-ма, — радостно повторял малыш, хлопая в ладоши.

— Держи свое говорящее богатство! — Димка передал ребенка Маринке. — Мужика ему нормального рядом не хватает. Ты все с ним сюсюкаешь… Я пойду, пожалуй. А то Светка опять истерику устроит.

— Иди. И не пей больше, пожалуйста!

— Я постараюсь!

На сей раз Димка сдержал свое слово. Через неделю к Маринке забежала Светка и похвасталась, что Димка в очередной раз «завязал» и даже устроился на работу электриком. Она грустно усмехнулась: электриком! Разве об этом он мечтал когда-то в школе? Тогда даже предположить такое было нереально…

Сам Соловьев тоже иногда заходил к ней, веселый и трезвый, демонстрировал, что у него все хорошо. В выходные ходили гулять все вместе — Маринка с Ильей и Димка с семьей. Картина со стороны казалась почти идиллической, и каждый из участников ситуации себя тоже в этом убеждал, хотя внутри уже зрело опасное напряжение… У Маринки на самом деле от сердца отлегло, когда Димка немного взялся за ум. Она утешала себя тем, что если будет у него все хорошо, то и ей станет легче. Так до поры до времени и происходило.

А вот со Светкой было что-то не так. В июле она ни с того ни с сего собрала вещи и вместе с Ленкой уехала к родственникам, куда-то на юг. Теперь Димка почти все вечера и дни, когда не работал, проводил у Маринки. По городку вновь поползли нехорошие слухи, но они оба не обращали на них ни малейшего внимания. Однажды вечером Димка примчался запыхавшийся, с круглыми глазами.

— Что случилось? — забеспокоилась Маринка.

— Наташка рожает!

— Да ты что! — Голубева выронила из рук полотенце. — Не может быть!

— Мне только что ее муж Серега из Москвы позвонил. Сказал, в роддом увезли! Я сразу к тебе и помчался.

— Господи! — Маринка подошла к маленькой иконке, которая стояла у Илюшкиной кроватки, и заплакала. — Пусть только все будет хорошо!

— Да не реви ты! Все рожают… Даже ты вот родила! Пошли скорее ко мне, будем звонка ждать.

— Конечно, пошли! Ой, а Илюшку куда деть?

— Старухе оставь! Скажи, обстоятельства чрезвычайные! Добрая Матвеевна, которая в мальчишке души не чаяла,

посидеть согласилась, но на раскрасневшихся, взволнованных Димку с Маринкой посмотрела подозрительно. Она никогда не задавала вопросов, только иногда качала седой головой, наблюдая их совместные прогулки, да намекала, чтобы они осторожнее были. Мол, в городе уже всякое говорят…

— Ты, Марина, только возвращайся не слишком поздно! А то вдруг я не услежу… Старая стала.

— Конечно! Я ненадолго!

Они с Соловьевым быстро вышли из дома. Маринку трясло от волнения. Она думала, что Димка в последние годы сильно охладел к сестре, а оказалось — совсем наоборот. В таких пограничных ситуациях и проявляются настоящие чувства.

— Побежали, а! — сказал Соловьев взволнованно. — Вдруг уже все?

— Побежали!

Они взялись за руки и побежали, что было сил. У Маринки просто сердце из груди выскакивало. Однако уже около самого дома она вдруг резко остановилась, словно только теперь поняв, как все это должно выглядеть со стороны.

— Но как же я к тебе зайду, если там Светкины родственники?

— Никого там нет! — успокоил Димка. — Они на три дня в Москву уехали. Идем же скорее!

В Светкиной квартире ощущение беспокойства Маринку не покидало. Кругом лежали вещи Димкиной жены и их ребенка. Но мысль о рожающей Наташке пересилила все остальное. Они вдвоем с Соловьевым сели у телефона и напряженно уставились на него, как будто от этой пластмассовой коробки с проводками сейчас зависела их судьба. Димка держал Маринку за руку, они оба дрожали.

— Наташенька, милая! Все будет хорошо! — шептала Голубева. — Ты только тужься, тужься сильнее, все будет хорошо!

— Маринка, я боюсь! — вдруг слабым голоском сказал Соловьев и побледнел.

— Ты что, с ума сошел? Думай, думай о ней, посылай ей силы! Ей сейчас знаешь как поддержка нужна!

— Буду, буду стараться! — Димка даже глаза закрыл от усердия.

— Знаешь, я ведь сама боюсь, — прошептала ему Маринка, сжав руку. — Больше боюсь, чем когда сама рожала!

— Ну почему же Серега не звонит? — взмолился Димка через час. — Вдруг там что-то случилось? Вдруг она не смогла?

— Ничего не случилось! Просто не все так быстро!

— Поскорей бы! — Димка начал нервно ходить по темной комнате взад-вперед.

— Что ты шатаешься как привидение! — не выдержала Голубева. — Сядь, я тебя умоляю!

— Выпить хочешь? — спросил вдруг Димка.

— Нет!.. Хотя давай! Время быстрее пройдет.

Соловьев быстро открыл какой-то ящик в стенке и достал бутылку:

— Вот хранил. До какого-нибудь важного события. Армянский настоящий коньяк!

Он разлил спиртное в стаканы, и они выпили. Было слышно, как Маринкины зубы стукнули о краешек стакана.

— Ну чего же он не звонит? Скорей бы!

— Уже два с половиной часа! — тихо сказал Димка. — Слушай, давай споем что-нибудь, чтобы не так трудно ждать было!

— Ты что, захмелел?

— Нет! Просто помогает. Я сейчас гитару возьму…

— Ладно, давай! Что петь?

— Не знаю…

— Миленький ты мой, возьми меня с собой! — низким грудным голосом завела Маринка. Димка бренчал на гитаре и тихонько подвывал, не попадая в ноты. Спели про миленького, про огни на улицах Саратова, про разлуку… Выпили еще коньяка и спели про белые розы и старую мельницу. И тут зазвонил телефон — как будто гром грянул!

— Я боюсь! — прошептал Димка и посмотрел на Маринку вытаращенными глазами.

— Бери скорее, чудо гороховое!

— Але… — как-то очень тихо, срывающимся голосом сказал Димка и тут же изменился в лице: — Ура, Серега! Девочка! Юлька!

Он бросил трубку, продолжая выкрикивать что-то радостное, подхватил Маринку на руки и закружил по комнате.

— Юль-ка, Юль-ка! — орали они хором и целовались.

В какой-то момент Маринка поймала себя на том, что они с Димкой уже ничего больше не кричат, а только страстно целуются у окна. Она вздрогнула и отстранилась:

— Дим, не надо… Наташка родила, все хорошо, мне пора домой.

— Маринка, не уходи. В такую ночь нельзя уходить! Будем Юльке ножки обмывать!

— Димка! Ты же обещал мне больше не пить!

— К черту! Наташка сегодня родила! Значит — все можно этой ночью!

Голубева на мгновение заколебалась. Коньяк ударил в голову, Димкино присутствие снимало все запреты.

— Но у меня же Илюшка дома, там Матвеевна… Она просила не задерживаться.

— Пошли к Матвеевне! Я ей сам все объясню. Скажу, что сестра моя, Наташка, родила! Идем!

Он взял Маринку за руку и фактически потащил за собой к двери. Голубева не стала упираться. Чтобы сократить путь, они пошли мимо школы, в которой когда-то учились.

— Ты помнишь? — Димка вдруг остановился и посмотрел прямо перед собой. — На этом стадионе ты меня столько раз ждала после игры… А я иногда сбегал от тебя. Такой дурак был!

— Помню… — Глаза Маринки подернулись легкой грустью.

— Но все изменилось! Сегодня я тебя никуда не отпущу! Идем скорее к твоей Матвеевне! — И он снова потащил Голубеву за собой.

Старуха Матвеевна не спала — в домике на окраине горел свет.

— Ты подожди здесь… — нерешительно сказала Маринка. — Я сейчас.

— Только скорее! Я не могу больше ждать!

— Дим, может, не надо?.. Возвращайся домой, ложись спать.

— Иди! Если не вернешься через пять минут — приду и заберу тебя силой!

— Вот еще!..

Голубева, стараясь не шуметь, быстро открыла входную дверь и проскользнула внутрь.

— Ну наконец-то! — послышался скрежещущий, недовольный голос Матвеевны. — Ты где была-то! Я тебя заждалась уж…

Маринка помялась у двери, не решаясь ничего ответить. По ее губам гуляла дурацкая улыбка. Матвеевна подняла близорукие глаза и прищурилась:

— А что это ты счастливая такая? Стоишь и не проходишь?.. Али собралась еще куда?

— Да я… Я зашла сказать, что сегодня ночью не вернусь. Чтобы вы не беспокоились… Отпустите меня? Только один раз? Я очень прошу…

Матвеевна изумленно посмотрела на Голубеву, которая стояла вся красная, опустив глаза в пол.

— Ты в своем уме, деточка? Ты что же делаешь?

— Я потом все объясню, Матвеевна, миленькая! Посидите сегодня с Илюшкой! Он вас еще не сильно утомил? Если что, я его с собой забрать могу…

— Ты мать или зайчиха? Еще чего не хватало! Спит спокойно твой Илюшка! А ты что, с Димкой со своим, что ли, загуляла? — с любопытством спросила старуха.

Маринка кивнула и покраснела.

— Ох, не доведет тебя до добра этот Соловьев! — покачала головой бабка. — Любишь ты его, деточка.

— Люблю!

— Весь город смотрит, как он к тебе таскается. Будет скандал скоро. Ты бы определилась уже: или туда, или сюда. Он человек женатый, и ты замужем. Ладно, иди! Дело молодое, понятное. Только постарайся, чтобы вас вместе хоть ночью не видели. А то потом не оберешься хлопот…

— Спасибо, Матвеевна! — Маринка обняла старуху за плечи.

— Ладно-ладно. Только не пропадай. Про сына не забудь. И платок накинь, а то простудишься!

Голубева сдернула с вешалки платок и быстро выскользнула из дома. Казалось, Илюшка может проснуться от стука ее сердца.

— А я уже думал, ты не придешь, — протянул Димка.

Маринка подняла на него глаза. Соловьев окончательно потерял контроль над собой, резким движением прижал ее к себе и поцеловал. Земля снова закружилась у них под ногами. Сколько они целовались — бог весть. В какой-то момент Димка поднял подругу на руки и, продолжая целовать, понес по улице.

— Ты что, ты же устанешь! Я тяжелая! — пробовала возмутиться Маринка, но Димка не отпускал ее из рук.

— Пушинка! Принцесса моя!..

Когда добрались до квартиры, Маринка была уже в полубессознательном состоянии. Женское естество, дремавшее в ней много лет, вдруг проснулось и заявило о себе в полный голос. Это казалось одновременно удивительным и страшным. Вспоминая потом о событиях этой ночи, Голубева не могла воскресить ни единого эпизода их любви: все смешалось настолько, как будто в пламени страсти переплелись и взлетели не только тела, но и души.

Очнулась она только поздно утром, медленно, с нежеланием возвращаясь из сладкой истомы. Все тело непривычно болело.

«Господи, как там Илюшка?» — резанула ее первая мысль.

Она вскочила и начал лихорадочно одеваться. Димка еще спал, разметав по сбитой простыне красивое, смуглое тело. Еще минуту Голубева смотрела на него, не в силах оторваться. Потом превозмогла себя и стремглав выбежала из квартиры, чуть не сбив с ног изумленную соседку по площадке.

Когда Маринка вернулась к себе, Матвеевна сидела на лавочке возле дома. Илюшка играл в траве рядом с ней.

— Ну что, нагулялась? — спросила старуха укоризненно. — Ребенок без тебя уже извелся весь.

Маринка подбежала к сыну и прижала его к груди:

— Мой маленький, мой хороший! — Она плакала, размазывая по щекам слезы. — Прости маму! Мы уезжаем, сегодня же!

— Да не пори ты горячку! — спокойно сказала Матвеевна. — Ребенок-то тут при чем? Разбирайся во всем сама… От своих проблем не убежишь.

— Этого не будет больше никогда! Илюшенька, клянусь, никогда!

— Не зарекайся, красавица. Ох не зарекайся… Глубоко тебя затянуло-завертело, не знаю, выплывешь ли, — протянула Матвеевна и ушла в дом.

На самом деле, наверно, нужно было ей уезжать в тот день. Бежать из Петровского опрометью, не оглядываясь, чтобы никогда больше не вспоминать даже о той ночи. Но Маринка не смогла этого сделать. Безумная волна страсти, которую она почувствовала в себе, не отпускала Маринку все лето. Уже не прячась, почти каждую ночь они встречались с Димкой, и все начиналось по новой. Если дома были родственники его жены, они встречались на полянке у реки, или дома у Димкиных друзей, или в старом детском саду. Их обоих неумолимо несло к страшному водовороту, но остановиться было невозможно. А потом вдруг вернулась Светка — и все закончилось.

Маринка в порыве страсти как-то даже забыла о существовании Димкиной жены. То есть, отдаваясь Соловьеву, она уже приняла для себя все решения и была уверена, что так же рассуждает и он. К тому же ей вскоре стало понятно, что она беременна. Маринка дожидалась какого-то специального торжественного момента, чтобы сообщить Димке об этом радостном событии — и вот дождалась.

Однажды Соловьев пропал на несколько дней. Маринка с ног сбилась — искала его. Звонила ему домой, но никто не снимал трубку. Пришла к подъезду, постояла под дверью — никого. Потом вышла Димкина соседка, та самая, которая стала нечаянной свидетельницей их самой первой близости.

— Простите, вы Диму Соловьева из пятнадцатой не видели? — робко спросила Маринка.

Соседка смерила ее взглядом, полным презрения, и произнесла громко, нараспев, так, что услышали, наверно, все жильцы дома:

— Как только наглости приходить сюда еще хватает! При живой жене! Бедная Светка! Вернулась, а тут такое творится!

Голубевой показалось, что ее ударили наотмашь. Она побагровела и убежала. Димка появился у нее только через три дня. У него было сильно помятое лицо.

— Привет! Сделай мне кофе, а!

Опухшая от бессонной ночи, заплаканная, Маринка как раз собиралась вывести Илюшку на улицу. Сидевшая рядом Матвеевна с любопытством наблюдала эту сцену.

— Я отведу! — понимающе сказала она. — Вы тут поговорите.

— Где ты пропадал? Как ты мне можешь все объяснить? Я извелась вся, ночей не спала! — накинулась на Соловьева Маринка, как только за Матвеевной закрылась дверь.

— А что я должен тебе объяснять? — искренне удивился Димка. — Ты не представляешь даже, что произошло. Светка вернулась!

— Я знаю, — мрачно сказала Маринка.

— А че тогда спрашиваешь? — обиделся Димка. — Так вот, ей там что-то про нас настучали. Соседка наша, кажется. Светка теперь как мегера. Пришлось ее ублажать эти дни. Как только она ушла на работу, я сразу к тебе…

— Ах, ублажать!

— Ну да. Она мне скандалы устраивала. Но я-то знаю, что бабе нужно… Ты нальешь мне кофе или нет? Башка раскалывается. Ты что, опять плачешь?

Из последних сил налила она ему кофе и зарыдала взахлеб, опустив лицо на ладони. Удивленный Димка неловко пытался ее утешать. Это было невыносимо.

— Но как же теперь мы с тобой? — сквозь слезы прохрипела Маринка.

— Нормально все, ты не плачь, глупая. Сейчас все успокоится, буду к тебе опять прибегать. Ничего же для нас не изменилось…

— Изменилось, Дима! Я беременна!

— Что? Ты? — Соловьев изменился в лице. — От кого?

— От тебя, родной, от тебя!

— Что же делать? — запаниковал Димка и вскочил с места. — Что теперь будет? Ты же не собираешься все испортить?

— А вот что будет. — Маринка взяла себя в руки. — Я решила уехать в Москву послезавтра. Ты подумай хорошенько… Если ты хочешь этого ребенка, хочешь остаться со мной — приди, скажи. А если нет… Тогда я сама все сделаю.

— Нет… Но как же так? — На Димке лица не было. — Я же не могу…

Он пулей вылетел из кухни. Только дверь в сенях хлопнула. На столе остался дымиться крепкий кофе, к которому он так и не притронулся…

Он больше не пришел ни в этот день, ни на следующий. Маринка как в тумане собрала вещи, взяла Илюшку и уехала в Москву. Состояние у нее было такое, что хотелось повеситься. Только тихое лопотание ребенка удерживало от этого шага.

Всю дорогу в Москву Маринка проплакала. За ней внимательно наблюдала сидевшая напротив немолодая женщина.

— Вам плохо? — спросила она наконец.

Маринка утвердительно кивнула. Слово за слово, Голубева рассказала ей свою печальную историю. Надо делать аборт, но в районную больницу идти нельзя — там дикие очереди, да вдруг еще муж узнает… А в других больницах никого нет знакомых, и вообще, непонятно, как это делается.

— Я вам помогу, — неожиданно сказала женщина, — позвоните мне завтра с утра. Меня Мария Петровна зовут.

Маринка взяла у нее телефон и поблагодарила. В такой ситуации любая встреча как знак судьбы.

На вокзале жену встретил недоумевающий Голубев.

— Ты такая странная, — сразу начал ворчать он, — прошлым летом не вытащить тебя оттуда было, сейчас еще август не закончился, а ты уже тут. У тебя семь пятниц на неделе. Неужели надо было делать все вот так стремительно? Я бы приехал, забрал ребенка… И вообще, ты чертовски плохо выглядишь!

— Я себя не очень хорошо чувствую…

Больше ей сказать мужу было нечего. Как только приехали домой, Маринка уложила ребенка и сама легла спать. Павел Иванович попробовал выказать ей свое мужское расположение, но жена оттолкнула его, и ему стало не по себе:

— Ты что?

— Я же сказала, — взвилась Маринка, — я плохо себя чувствую. А ты тут еще лезешь… Отстань!

Она отползла от него в другой конец кровати и свернулась клубочком. Голубев немного повздыхал и уснул. Маринка не спала целую ночь, осмысливая произошедшее с Димкой.

Наутро, как только муж ушел на работу, она кинулась звонить сердобольной попутчице. Все решения были приняты.

— Мария Петровна, это Марина, мы вчера с вами в электричке познакомились, помните? — выдохнула она в трубку.

— Конечно, Мариночка! Вы не передумали?

— Нет! Мне, наоборот, поскорее надо. Муж на работе… Я ребенка соседке оставлю и приеду…

— Приезжайте, деточка!

Мария Петровна назвала адрес. Это был другой конец Москвы, самая окраина. Но Маринке в этот момент было все равно. Она позвонила в дверь соседке и попросила ее несколько часов посидеть с Илюшкой. Та без особого восторга, но согласилась. Уже через два часа Маринка была на месте.

Квартира, адрес которой был указан на бумажке, находилась в старой хрущевке, минутах в пятнадцати троллейбусом от ближайшего метро. Войдя в грязный, вонючий подъезд, Маринка на минуту в последний раз засомневалась, а стоит ли вообще делать то, что она задумала. Неприятное предчувствие холодком пробежало по ее телу. Но все же, помедлив несколько минут, она начала подниматься по ступенькам. Но чем ближе подходила к нужной двери, тем страшнее ей становилось. Наконец она протянула руку и позвонила. Звонок прозвучал хрипло и отрывисто.

— Ах, это вы, Марина! — Дверь открыла Мария Петровна. — Ну проходите, проходите. Сейчас мы быстро все сделаем. Будете как новенькая!

Маринка нерешительно прошла. В квартире пахло спиртом, гнилой картошкой и еще какой-то гадостью. По узкому коридору с трудом протискивались какие-то люди.

— Идите сюда, устраивайтесь! — продолжала щебетать Мария Петровна. — Вы денежки не забыли? Лучше заранее все посчитать…

Маринку покоробило от слова «денежки», но она достала кошелек и отдала то, что у нее было. После этого в комнату вошли две не очень опрятного вида женщины лет сорока пяти. Они стали раскладывать на небольшом столике какие-то страшные железные инструменты.

— А долго это будет продолжаться? — робко спросила она.

— Часа два! — успокоила Мария Петровна. — вы не волнуйтесь так, у нас каждый день такие, как вы, бывают. Все будет хорошо.

— Раздевайтесь и ложитесь! — коротко сказала другая женщина.

Голубевой было отчаянно страшно, но она покорно легла. Один укол в вену — и она перестала понимать все, что с ней происходило дальше. Некоторое время она еще слышала словно издалека какие-то голоса, металлический звон, а потом и это закончилось.

— Просыпайтесь, деточка! Да просыпайтесь же! — было следующее, что услышала Маринка.

— А может, она в обмороке? — неуверенно спросил другой голос.

— Нет, просто слабенькая. Тяжело ей было. Эй, деточка, пора вставать!

Маринке категорически не хотелось открывать глаза. По мере того как возвращалось сознание, откуда-то изнутри наплывала и горячая, пронзительная боль. Она вскрикнула.

— Ну слава богу. Очнулась! — торжествующе произнесли над ней.

Маринка попыталась открыть глаза. Прямо над ней маячили какие-то расплывающиеся тени.

— Что со мной было?

— Все уже закончилось, девочка моя. Сейчас еще немного посидишь тут — и пойдешь домой бай-бай.

Голубеву с трудом подняли и усадили на диване. Голова кружилась.

— Мне жарко. Я хочу пить, — произнесла она.

Тут же из кухни принесли большую железную кружку с водой. Зубы Маринки беспомощно звякнули о край.

— Почему мне так плохо?

— Ничего страшного, деточка. Скоро все пройдет! Маринка закрыла глаза и откинулась на диване. Силы ее покидали.

— Что это с ней? — спросил голос.

— Не знаю… Горит вся.

— Эй, деточка! Тебе пора собираться домой!

Маринка не реагировала. Голова стала такая тяжелая, что казалось невозможным пошевелиться.

— Надо ее вывести, не хватало нам еще тут проблем. Доведем до метро?

— Доведем…

Как во сне Голубева, в ответ на настоятельные просьбы, поднялась, ее одели, взяли под руки и повели к метро. Ноги не слушались. Казалось, еще миг — и она взлетит.

В следующий раз Маринка пришла в себя в пустом вагоне метро. Прямо перед ней стояла какая-то женщина.

— Как тебе не стыдно! — причитала она. — Такая молодая и такая пьяная!

— Я не пьяная, — слабо возразила Маринка, — мне плохо…

— Плохо? — недоверчиво посмотрела на нее женщина. — Ну-ка дыхни! И правда, пылаешь вся. Наверно, грипп. А едешь-то куда?

Маринка вспомнила и назвала станцию метро. Женщина всплеснула руками:

— Но это же совсем в другой стороне!

— Помогите мне выйти, пожалуйста! Мне надо ехать… Меня ребенок ждет!

— Ладно!

Женщина довезла Маринку до нужной станции:

— Ты сама-то дойдешь?

— Спасибо, дойду…

Медленно-медленно она поковыляла из вагона к выходу. Потом отдышалась и поднялась по лестнице. Со множеством остановок добралась до дома. Позвонила соседке.

— Марина, это очень нехорошо с вашей стороны! — поджала губки та. — Мы договаривались на несколько часов, а прошел целый день! Ваш ребенок неуправляемый. Он поломал мне всю мебель!

— Простите… Я потом все оплачу… — Маринка слабо махнула рукой и позвала Илюшку: — Идем, малыш! А сколько сейчас времени?

— Семь часов!

— Еще раз простите. Сегодня был очень трудный день. Она стала пытаться попасть ключом в замочную скважину,

но это удалось не сразу.

— Вот странная-то! — сказала соседка мужу. — То ли пьяная, то ли еще что похуже. Недаром ребенок такой психованный! Я Паше сразу говорила, не к добру он женился на ней…

Голубев пришел часа через полтора. В вечернее время он пытался подрабатывать репетиторством. Вспомнил, что по первой специальности он учитель истории. Маринка тем временем кое-как разогрела ужин и уложила ребенка. Павел Иванович сначала ничего не заметил.

— Ну как ты? — буркнул он, садясь за стол.

— Нормально, — прошептала Маринка. — Я пойду в комнате приберусь…

— Что это ты на ночь глядя прибираться надумала? Дня, что ли, мало? — раздраженно хмыкнул Голубев и уткнулся в газету.

Маринка, уже отчетливо чувствуя неладное, зачем-то подмела в коридоре пол и взялась гладить белье. Потом бросила утюг и снова пошла в комнату. Минут через десять, дожевывая бутерброд, туда вошел и Голубев. Увидев Маринку, которая, скорчившись на диване, что-то писала, он был очень удивлен:

— Ты что делаешь?

— Пишу. На всякий случай, — еле слышно сказала Маринка.

— Постой, постой, — обеспокоился Голубев, — ничего не понимаю. Ты что имеешь в виду? Ты вообще какая-то красная… Ты здорова?

Он осторожно потрогал ладонью лоб жены. Он пылал.

— Если что, ты только Илюшку не оставляй, ему уход нужен… Я тут все написала…

— Маринка, да что с тобой? Вызвать «скорую»?

— Подождем… Может, само пройдет? — одними губами спросила Маринка.

— А это что такое? — Побледневший Павел Иванович трясущейся рукой показал на расплывающееся по дивану кровавое пятно.

— Вызывай «скорую», кажется, пора… — Маринка еще попыталась улыбнуться.

Сбив по пути стул, Голубев бросился к телефону. «Скорая» не приезжала очень долго. Часа полтора.

— Что тут у вас? — недовольно спросил наконец приехавший врач.

— У меня, кажется, жена умирает… Завещание написала. — Испуганный Голубев начал трясти у врача перед носом листом бумаги.

— У нее что, суицидальные наклонности? Третья уже за сегодняшний вечер… Полнолуние, что ли?

Врач не спеша вымыл руки и, продолжая бормотать, вошел в комнату:

— Ну где тут ваша больная?

Голубев включил свет. Маринка лежала уже без сознания. Врач подошел к ней и взял за руку, мгновенно изменившись в лице.

— Что же вы молчите? Носилки, скорее! Где у вас телефон? Дрожащий Голубев показал. Врач прикрыл дверь и что-то быстро проговорил в трубку взволнованным шепотом. Через несколько минут Маринку погрузили на носилки.

— Что с ней? — спросил Павел Иванович, не отрывая глаз от огромного кровавого пятна на диване.

— Плохо дело! Молитесь, если умеете! — на ходу произнес врач.

Из приемного покоя Маринку мгновенно перевезли в операционную. И только после трехчасовой операции появилась надежда.

— Надо же, такая хрупкая — и какая живучая, кто бы мог подумать! — тихо сказал хирург, когда все было закончено.

Маринка вернулась домой только через неделю, прозрачная и тихая. Голубев с ней на тему ее болезни не разговаривал. Впрочем, у него и раньше даже упоминания о женских недугах вызывали нервические приступы. Видимо, поэтому он предпочел вести себя так, будто ничего не произошло. Илью на время Маринкиных злоключений увезла к себе Лидия Ивановна…

Несколько дней она лежала в полном одиночестве дома в постели и смотрела в окно. Часто вставать ей было нельзя, да и сидеть-то можно было по-особенному. В квартире стояла удивительная гулкая тишина. Есть, пить, читать, смотреть телевизор было невозможно. Едва она закрывала глаза, с чудовищной ясностью вспоминалась причиненная ей боль. Не хотелось видеть никого, даже сына. Маринке стало казаться, что она сходит с ума…

Когда неожиданно зазвонил телефон, Маринка равнодушно потянулась к трубке, предполагая, что звонит мать.

— Алло?

— Маринка, привет! — В трубке зазвучал как будто знакомый радостный женский голос. — Наконец-то я тебя отыскала!

— Привет, а кто это?

— Ну ты даешь! Это же я, Наташка Андреева, бывшая Соловьева… Помнишь еще?

— Наташка, ты? — Маринка от волнения едва трубку не выронила. — Как ты меня нашла?

— Как всегда, это было непросто! — рассмеялась Наташка. — Мы давно не виделись… Новостей столько, не знаю с чего начать!

— Да уж!

— А что это у тебя муж такой смурной? Я тебе всю прошлую неделю звонила, а он мне говорит, то ты в душе, то уже спишь, то нет тебя… Я беспокоиться начала уже, все ли с тобой в порядке.

— Я в больнице была.

— В больнице? — Радостный тон Наташки сразу сменился озабоченным. — А что с тобой?

— Операция по женской части…

— Это серьезно? Почему же твой муж мне ничего не сказал? Мы бы примчались… Ты говорить-то вообще можешь?

— Могу, могу… Все уже прошло. Ладно, хватит обо мне. Ты-то как?

— Было у меня тоже приключений, как-нибудь потом расскажу! А если коротко, институт закончила, дочь родила, Юльку…

— А я знаю!

— Откуда? — удивилась Наташка и сразу напряглась. — Неужели… Ты что, с моим братом общалась?

— Нет, то есть да, немного, — засуетилась Маринка, понимая, что сболтнула лишнее. — Я была в Петровском, его случайно на улице увидела. Он и сказал.

— Вот кровопивец тоже! — успокоилась немного Наташка. — Глаза бы мои его не видели, бездельника. И себе, и другим жизнь портит. Ладно, бог с ним. Я тебе знаешь зачем звоню?

— Нет, — простодушно сказала Голубева.

— Я тут решила, что Юльку крестить надо. Серега, конечно, возражает. Но он такой своеобразный… Я вас потом познакомлю… Так вот, я подумала, что лучшей крестной матери, чем ты, мне не найти!

— Ты серьезно? — Маринка даже задохнулась от волнения. — Ты действительно считаешь, что я достойна?

— Конечно, считаю! — рассмеялась Наташка. — Ты что там так разволновалась? Я же помню, как ты меня в детстве воспитывала…

— Это такая ответственность… — сказала тихо Маринка и заплакала.

— Ну вот, как всегда, эмоциональный перебор! Ты совершенно не изменилась! Так ответь: согласна или нет быть у моей Юльки крестной?

— Согласна, согласна! Конечно, согласна! — испугалась Маринка.

— Вот и хорошо! Давай поправляйся! Запиши мой телефон. Когда будешь себя чувствовать лучше — позвони. Я буду ждать.

— Конечно! Наташенька, ты такая молодец, что нашла меня…

Этот разговор вернул Маринку к жизни. Она лежала и улыбалась, думая о том, как произойдет ее встреча с Наташкой и ее дочерью. Она уже одинаково любила их обеих. К вечеру Голубева приподнялась и приготовила мужу ужин. Потом позвонила матери, чтобы та привезла ей Илью. Откуда-то взялись силы и настроение. Маринка поняла, что ее жизнь, дав очередной стремительный вираж, возвращается в свое русло.

Юльку крестили через несколько месяцев в Петровском. Это была воля Наташки. Маринка готовилась к этому мероприятию, как-то особенно остро ощущая, какая ответственность ложится на ее плечи. Спрашивала себя десять раз: готова ли? Если бы речь шла о чьем-то другом ребенке, наверно, испугалась бы, отказалась. Но Наташке отказать было невозможно. Вечерами, когда сын и муж засыпали, Маринка зажигала церковную свечку и в ночной рубашке вставала на колени перед иконой, молилась. Никто никогда не учил ее этому, не водил в церковь. Наоборот, мать всегда избегала разговоров о Боге, хотя иконки хранила. В раннем детстве Маринку тайно крестила бабушка против воли всех остальных членов семьи — только недавно Лидия Ивановна призналась дочери в этом.

Переборов свои страхи, Голубева даже специально в церковь съездила, поговорила с батюшкой, чтобы лучше понимать, что именно она должна будет делать. Когда переступила порог храма, от непривычного душного запаха ладана голова у нее закружилась так, что она потеряла сознание.

— Значит, ты великая грешница! Молись! — сказала ей какая-то бабка.

Так впервые в жизни Маринка исповедалась и причастилась. Ей понравилось бывать в церкви, слушать хор, стоять перед строгими иконами. Как будто для нее начиналась совсем другая, новая страница жизни. Она собиралась даже Илью покрестить, но Голубев не дал ей это сделать.

— Марина, при чем тут церковь! — говорил он. — Мало ли, что в стране происходит. Сначала все были атеистами и членами партии, теперь все верующие. А завтра что, все сатанистами будут?

— Павел, я это хочу сделать не потому, что все делают, — пыталась на первых порах что-то объяснять ему Маринка, — просто у меня душевная потребность.

— Ты ненормальная, у тебя всегда что-то в голове происходит не как у людей. Ну пусть там у тебя потребность, ходи, конечно, куда хочешь, но ты взрослый человек! Это твои проблемы. А Илья-то при чем? Вырастет — пусть сам определяется.

Хоть крестится, хоть обрезается, хоть в партию вступает. Может, к тому времени все уже назад повернется…

Крестины Юльки происходили в небольшой церквушке на окраине Петровского. Гостей почти не было, поэтому внутри было достаточно свободно. Присутствовали несколько московских подруг Наташки и ее муж Серега. Приехал все-таки в Петровское, хотя считал все происходящее бабской блажью. Он не понравился Маринке сразу: наглый, самоуверенный. Было такое ощущение, что он в первое же мгновение просто раздел ее взглядом.

— А какая хорошенькая у нас крестная! — сказал он, причмокивая. — Только ради этого уже стоило приехать! Нам надо познакомиться поближе! Где ты ее скрывала, жена?

— С Наташей мы и так с самого детства знакомы! — отрезала Маринка. Сердце у нее забилось неспокойно.

Саму Наташку было не узнать. За прошедшие годы из кудрявой, непосредственной девчонки она превратилась в высокую, статную блондинку с сосредоточенным, строгим лицом. Несколько морщинок уже пересекли лоб. На руках у Наташки лежало завернутое в одеяло сокровище.

— Отдаю тебе самое дорогое, что у меня есть, — сказала Наташка, протягивая Маринке сверток. — Будь готова, сейчас ор начнется… Беременность у меня была очень нервная, Юлька от этого капризная получилась.

— Мне не привыкать, — отозвалась Маринка, бережно принимая на руки малышку.

Юлька спала, только крошечные реснички немного подрагивали.

— Как ты думаешь, тут не холодно? — беспокоилась Наташка. — Нам только простуды не хватало, все остальное и так есть…

— Да не волнуйся ты! Все нормально будет.

В этот самый момент за Маринкиной спиной мрачно прозвучал чей-то голос:

— Привет!

— Надо же, братец явился не запылился, и не опоздал даже! — язвительно отозвалась Наташка.

Маринка обернулась. Сзади, засунув руки в карманы, стоял щетинистый, исхудавший Димка.

— Здравствуй! — только и смогла сказать она.

— Вот мы снова все вместе, как в детстве, правда, сестренка? И повод нашелся. — Димка хулигански подмигнул Наташке.

— Слушай, или ты ведешь себя нормально, или сваливаешь отсюда. Это не то место, где нужно действовать мне на нервы, — раздражаясь, ответила сестра.

Маринка ничего не сказала, только вцепилась покрепче в Юльку.

— Как там моя племяшечка? — Димка склонился над ребенком и пощекотал ее за щечку. — Уси-пуси!

— Убери руки! — не выдержала Наташка. — Не видишь, спит ребенок!

— А Лена как поживает? — спросила Маринка, чтобы разрядить обстановку.

— Как будто он ее видит! — презрительным голосом сказала Наташка.

— Ничего, нормально. Растет, вся в отца! А Илюха твой как?

— Тоже хорошо. Я с ним приехала, он сейчас у мамы.

— И уедем мы отсюда сразу после крестин, так что не раскатывай губу на то, чтобы отметить! — добавила Наташка.

Димка отошел.

— Зачем ты с ним так? — спросила Маринка, покачивая Юльку.

— Тошнит меня от него! Ненавижу таких мужиков! Ничтожество!

— Наташка, он тебя так любит! Когда мы с ним вместе с тобой рожали, он больше меня переживал. Он тебя так любит!

— Что ты сказала? — присвистнула Наташка и уставилась на Голубеву с непониманием. — Вы с ним… что делали?

Ответить Маринка не успела, поскольку началась церемония. Первую ее часть Юлька проспала крепким сном на руках у крестной. Когда малышку окунули в купель, она открыла глазенки и попробовала жалобно пискнуть.

— Ну что ты, девочка! — прошептала ей Маринка. — Сейчас с тобой чудо происходит. Не надо плакать, лучше посмотри вокруг…

И Юлька покорно перевела глаза на иконы и смотрела на них не моргая. Потом снова задремала. Несколько раз Маринка встречалась взглядом со стоявшим неподалеку Димкой. Его обычно светло-серые глаза казались сейчас глубокими и темными. Он сосредоточенно держал в руках свечу, оплывающий воск с которой капал прямо ему на свитер. Но Димка этого не замечал, погруженный в какие-то мысли.

Когда все закончилось, Маринка бережно передала Наташке дочь, закутанную в одеяльце.

— Принимайте новокрещеную!

— Неужели не раскричалась даже? Я тут три сигареты выкурила, пока ждала. Все прислушивалась: сейчас заорет, забирать придется…

— А что нам орать было? — Маринка наклонилась к девочке. — У нас все было хорошо, правда, крестница?

Юлька улыбнулась и показала всем маленький розовый язык.

— Что ее ждет… — вздохнула Наташка. — Милая, спасибо тебе. Я не ошиблась в выборе крестной.

— Еще бы! — хмыкнул подошедший Димка. — Я все смотрел — она с ребенком сама как с иконы… Я всегда говорил: мадонна!

— Помолчал бы! — взвилась Маринка и быстро зашагала прочь.

— Что это с ней? — строго спросила Наташка брата.

— Откуда я знаю? Она ведь всегда была странная, — ответил тот, даже не смутившись.

На следующее лето в знакомые места Маринка не поехала, хотя Наташка, с которой они после крестин стали общаться часто, не раз уговаривала ее отправиться с ней в Петровское. Отрекомендованная Матвеевне, Наташка поселилась там, где в предыдущие годы жила сама Маринка.

Маринке же через прежних знакомых мужа по министерству удалось каким-то чудом устроиться нянечкой в детский лагерь на Черноморском побережье. Маринка уехала туда на все лето и забрала с собой сына. Худенький, бледный после затяжной весны Илюшка в первый раз увидел море и вдоволь наелся фруктов.

Осенью она вышла на работу в школу, а сына скрепя сердце отправила в детский сад. Естественно, уже на следующий день Илюшка заболел ангиной, и Маринка с мужем попеременно правдами и неправдами вырывались из школы, чтобы сидеть с ним — специально устраивались работать в разные смены. Год проскользнул незаметно. На следующий сезон устроиться в летний лагерь на море не удалось, политическая чехарда сказалась и на детском отдыхе. Денег на то, чтобы ехать самим куда-то отдыхать, не было. Так семья Голубевых в полном составе снова оказалась в Петровском, поскольку в Москве стояла невыносимая, тяжелая жара.

Многие жители Петровского, наслышанные о приключениях Маринки, с нескрываемым любопытством таращились на неразлучную троицу. Было похоже, что все наконец устоялось у них в семейной жизни. С раннего утра Павел Иванович вел жену и сына на прогулку к реке. Сам Голубев жару не переносил, поэтому надевал большую белую панаму и усаживался с газетами в тени под деревом. Маринка с сыном резвились на солнышке, играли и купались. Наступил момент, когда все прежние тревоги, казалось, окончательно отступили. Первые дни Маринка опасалась, что увидит Димку, но он не показывался, и ничто не омрачало их семейный отдых.

Однажды на улице, направляясь за молоком, Маринка встретила Смелова-старшего. Что приключилось с ним за эти годы! Он сильно поседел и постарел так, что у Маринки сердце екнуло, когда она его увидела.

— Андрей Семенович, здравствуйте! Что с вами? Смелов махнул рукой и едва не заплакал.

— Дело всей жизни, — пробормотал он, — а они прихлопнули его за несколько дней! Да как же так можно!

Оказалось, что райком закрыли, а Смелова отправили на пенсию. После этого у него был инфаркт, от которого он с трудом оправился. Маринке стало стыдно, что она даже не знала об этом.

— Андрей Семенович, может быть, вам чем помочь? Мы с мужем все лето в городе… Вы скажите только!

— Да разве тут поможешь… Я бы им всем… — Смелов погрозил кулаком куда-то вверх.

— Мне жаль, — помялась Маринка, — очень жаль. А Борис как поживает? Навещает вас?

— Куда уж там, навещает! — горько сказал Смелов. — Борис наш в Германии второй год. Работать его туда в частную клинику пригласили. Только письма пишет, да и то редко…

— Да что вы!

— Я его отговаривал уезжать, а теперь, глядя на все это, думаю, правильно мой мальчик поступил. Нечего тут делать, все разваливается… И медицина развалится. Про тебя Борька все время спрашивает. Как ты живешь-то? Счастлива? Что сказать ему?

— Даже не знаю, — растерялась Маринка. — Скажите, что, наверно, счастлива. Я не думаю об этом, Андрей Семенович. Мне некогда… У меня ребенок! А Боре привет передавайте! Скажите, что все у меня хорошо.

— Передам… Ты не забывай, заходи к нам, Мариночка, посидим, чаю попьем… И мать рада будет. А то, кроме кошек, никакой у нас радости.

— Конечно зайду, спасибо…

Маринка была потрясена и подавлена этим разговором. Неприятности, происходящие с Голубевым, она воспринимала как-то философски. А вот в ситуации со Смеловым была острейшая несправедливость. Ведь такой работник был, огонь просто! И Борька теперь в Германии… Вот бы увидеть его, каким он стал!..

В августе временной семейной идиллии Голубевых наступил конец. Не пойми откуда на Маринкином горизонте вновь появился Димка. Он подкараулил ее, когда она развешивала во дворе белье:

— Привет!

— Ой, кто здесь? — испугалась Маринка и выронила таз. — Ты, что ли?

— Я, не бойся.

Прямо перед ней в тельняшке и закатанных по колени штанах, широко расставив ноги, стоял Димка. Он загорел до черноты, а выгоревшие волосы казались совсем белыми.

— Откуда ты берешься только, чертяка? — недовольно прошептала Маринка, оглядываясь в сторону дома. — Что надо?

— На тебя пришел поглядеть. Давно не виделись…

— Ну нагляделся? Проваливай, а то Павел сейчас выйдет… Будет тебе!

— А что мне твой Павел? Нашла пугалку тоже, — громко сказал Димка. — Пусть все знают, что я к своей принцессе пришел!

— Да замолчи ты! — Маринка попыталась ладонью закрыть ему рот. — Все у тебя не слава богу. Как тебе не стыдно только.

— Тебе так идет эта кофточка! — Димка нежным движением провел Маринке по спине.

— Ты что делаешь! Не видишь, что ли, я делом занята… Качнувшись, Маринка с мокрой простыней в руках едва удержала равновесие. За последние месяцы она успела забыть о том, что в теле бывают такие ощущения. Точно электрическая волна пробежала от головы до самых пяток.

— Я так скучал по тебе! — Димка уже обнимал ее за плечи, силясь дотянуться губами до ее полураскрытых губ. Маринка старательно уворачивалась:

— Нет! Не надо… Не здесь… Ребенок же увидит.

— А где, когда? — Глаза Димки сверкнули. — Придешь ночью?

— Дим, ну ты что? Какая ночь? — Тут Соловьев медленно поцеловал ее в губы. — Приду… Куда?

— К реке, на наше место! И гляди, не придешь — из-под земли достану. Ты меня знаешь…

Шлепнув напоследок шутливо Маринку по мягкому месту, Димка испарился. Раскрасневшаяся Маринка осталась стоять с мокрой простыней в руках.

— Ты что это тут? — Из дома вышел, подозрительно оглядываясь, Голубев. — Приходил кто-то? Я вроде разговор слышал…

— Нет, никто. Это ветер…

— Ах ветер…

Помявшись рядом еще некоторое время, Голубев ушел обратно в дом. Маринка повесила наконец злосчастную простыню и нервно рассмеялась. Ей одновременно было смешно и страшно. Знакомая энергия желания ударила в голову, перевернула все вокруг.

Целый день Павел Иванович ходил вокруг жены и озабоченно заглядывал ей в глаза. Маринку это бесило.

— Ну что ты смотришь? Пойди делом займись. С Илюшкой поиграй!

Голубев уходил, но вскоре снова возвращался и странно смотрел на нее, как будто пытался понять, что с ней происходит. А Маринка летала! Впервые за долгое время она накрутила волосы на крупные бигуди.

— Посмотри, они седые у корней, да? — спрашивала она мужа.

— Есть немного… Но мне все равно, — меланхолично отзывался Голубев. — А что это ты, собственно, такая возбужденная? Собираешься куда?

— Значит, есть причины. Отстань от меня!

Вечером, накормив семью ужином, Маринка уселась на крыльце, дожидаясь, пока муж и сын умоются и соберутся спать. Голубев всегда ложился рано. Ее уже трясло от волнения. Ненадолго она снова почувствовала себя школьницей, которая ждет запретного прихода тайного друга. От смешанного чувства радости и вины бросало в жар.

— Чего это ты тут сидишь? — Голубев не выдержал, снова вышел из дома.

— Хочу и сижу. Вечер красивый…

— Я посижу с тобой…

Муж опустился на крыльцо рядом и попытался обнять Маринку за плечи. Та вздрогнула и отстранилась.

— Ты бы лучше Илюшку спать уложил!

— Он уже спит. Набегался за день… Марина, ты сегодня какая-то странная…

— Я всегда странная! — огрызнулась та. — Ты что, раньше не замечал? И вообще, иди в дом. Я хочу побыть одна!

— Ну хорошо…

Голубев тяжело встал и пошел в дом. Маринка посидела на улице еще с полчаса, наблюдая, как меняют цвета и исчезают длинные послезакатные тени и появляются первые звезды. Какая красота! Когда опустились сумерки, она на цыпочках прошмыгнула в дом. Там было темно. В своей кроватке посапывал Илья, Павел Иванович тоже спал, свернувшись калачиком в углу кровати. Последний и самый сильный укор совести пронзил Маринку и тут же отступил. Она, стараясь не шуметь, натянула нарядный летний сарафан и взяла теплую шаль.

— Марина, ты куда? — сквозь сон пробормотал Голубев.

— Мне не спится, я пойду погуляю немного у реки… Спи! Муж снова опустил голову на подушку и засопел. Маринка выскользнула из дома и побежала к реке. Сердце опять билось от прилива давно забытой радости.

На знакомой поляне никого не было. Маринка побродила несколько минут туда-сюда, полюбовалась на серебряную луну. Вдалеке пронзительно кричали птицы. Вдруг кусты у самой воды колыхнулись и кто-то вышел из них. Маринка вздрогнула и выдохнула, в ту же минуту узнав Димку:

— Уф, ты меня напугал!

— Давно ли ты такая пугливая? — рассмеялся тот в ответ и подошел к ней.

Ничего не видя вокруг, Маринка рухнула к нему в объятия. Очнулась она только на рассвете. Димка сидел над ней и гладил по волосам:

— Смотри, утро уже! Я так люблю рассвет! Часто прихожу сюда специально, чтобы посмотреть, как солнце встает… Есть в этом что-то такое, о чем даже сказать не могу…

— А я сто лет рассвета не видела!

Маринка осторожно приподнялась на локтях. Лежать на влажной траве стало холодно.

— Я сейчас тебе что-то покажу, только ты закрой глаза! — попросил Димка.

Маринка покорно отвернулась, подставляя лицо первым солнечным лучам. Отчаянно голосили проснувшиеся птицы.

— А теперь иди на меня, медленно, только глаза не открывай! Не бойся, не упадешь! Я тебя поймаю. Давай — раз, два… Молодец!

Маринка почувствовала, как через несколько шагов сильные Димкины руки поймали ее и легко приподняли. В то же мгновение под ногами что-то закачалось.

— Ой, Дима, что это?

— Открывай глаза! Это моя гордость! Я лодку купил! Сейчас тебя прокачу!

Он лихо завел мотор, и лодка полетела по зеркальной глади реки.

— Димка, я боюсь!

— Не бойся, принцесса моя! Мы сейчас полетаем!

То, что вытворял Димка на воде, не поддается описанию. Под его рукой моторка в повороте то ложилась на борт, почти зачерпывая воду, то резко поднималась носом кверху. Боясь вылететь на полной скорости в реку, Маринка прижалась к Димке всем телом — левой рукой он крепко обнимал ее, правой выворачивал руль. Со всех сторон сыпались брызги, платье Маринки было уже насквозь мокрым и прилипло к телу. Эта короткая поездка на рассвете осталась одним из самых ярких воспоминаний Маринкиной жизни.

— Ну что, как тебе? — гордо спросил Соловьев, когда они снова причалили к берегу.

— Здорово! — Маринка с трудом могла говорить.

— Я эту лодочку еще зимой купил. Починил сам, покрасил, вот мотор купил. Зверь, а не корабль! — Он похлопал по борту моторки.

Только сейчас Голубева обратила внимание, что лодка была ярко выкрашенная, желто-синяя, а по всей длине борта красовалось имя «Маринка».

— Димка! — только и выдохнула она.

— Моя боевая подруга, — задумчиво сказал он то ли о Маринке, то ли о лодке и поднял на нее сверкающие серые глаза, в которых плясали озорные огоньки. — А давай рванем отсюда куда-нибудь! Прямо сейчас! Там внизу, километрах в десяти, есть острова. Я там построил шалаш еще весной… Езжу туда, прячусь ото всех. Там будем только мы вдвоем! Поехали скорее!

Соловьев уже стал заводить мотор, не ожидая возражений. Маринка всколыхнулась сначала всем телом вслед за ним, потом остановила себя. Что она делает! Какие острова, когда утро в разгаре и дома проснулись уже муж и сын, и не знают, где ее искать… Когда у Димки дома Светка с Ленкой тоже беспокоятся и ждут его!

— Дима, быстро выпусти меня! — тихо, но твердо сказала она.

— Ты с ума сошла? — заорал он. — Нет! Мы едем на острова!

— Дима, у меня дома сын. Я не могу его бросить. Я же мать… И Голубев…

— Сын и Голубев! — язвительно сказал Димка. — Ты думаешь обо всех, кроме себя. Ты же сама все сейчас рушишь! Ты вообще хоть понимаешь, что делаешь?

— Дима, выпусти меня. Мне действительно пора идти! Соловьев не пошевелился. Он сел на корму и, кажется, заплакал, отвернувшись.

— Ну как хочешь…

Маринка выпрыгнула из лодки прямо в воду и сделала несколько шагов в сторону берега. Димка по-прежнему не шевелился. Она отжала платье и быстро зашагала в сторону городка. Сзади на полных оборотах отчаянно взревел мотор…

Когда Маринка, воровато оглядываясь и шарахаясь от прохожих, торопливо подошла к дому, первое, что она увидела, — Голубева, понуро сидящего на крыльце. Вокруг него с игрушечной машинкой в руке бегал Илюшка и что-то лопотал. Сердце Маринки от такой картины едва не разорвалось.

— Доброе утро! — тихо сказал Голубев, увидев жену. — А мы уже думали, ты нас бросила. Сын плакал ночью.

— Нет, ну что ты… Я вас никогда не брошу! Просто так получилось…

Маринка быстро поцеловала Илью и стала боком протискиваться в дверь, надеясь, что муж не обратит внимания на ее мокрый сарафан.

— Завтрак на плите. Я приготовил тебе яичницу. И переоденься в сухое, а то простудишься…

Она думала, что ее ждет истерика, скандал, она была даже готова к разводу, осознавая справедливость мужниного недовольства или гнева, но Голубев ничего больше не сказал. Только на кухне осталась открытой бутылочка с валокордином. Маринке стало неловко настолько, что она уже проклинала себя за то, что сорвалась ночью, бросив мужа и сына…

Вечером Павел Иванович долго сидел в одиночестве на крыльце, курил. Маринка вышла позвать его спать:

— Пойдем, Паша, поздно уже…

— Не беспокойся, я сейчас. Иди спи. Я не буду тебя тревожить, лягу в сенях. Там воздух посвежее.

Дальше лето покатилось своим чередом, как будто ничего не произошло. Маринка с удвоенной энергией погрузилась в домашние дела. Димка как в воду канул. Сверкающую лунную ночь сменили беспощадные будни. Только с того самого дня Маринка с мужем больше никогда не спали вместе. Голубев до конца августа ежевечерне укладывался спать в сенях…

Где-то ближе к концу сентября поздно вечером в квартире Голубевых раздался телефонный звонок. Звонила Наташка, которая недавно вернулась с отдыха.

— Привет, как тебе отдохнулось?

— Нормально, — не задумываясь, ответила Маринка, — а тебе?

— Да так себе, — ответила собеседница, — только терпеть не могу мужиков. Кажется, мой отец был прав…

— Что ты имеешь в виду?

— Так, ничего… Забудь. Ты слышала, что братец-то в очередной раз натворил?

— Что случилось? — Сердце Маринки, как всегда при случайном упоминании имени Димки, рухнуло в пятки.

— А что это у тебя так голос изменился? Ты что, переживаешь за него, что ли, до сих пор? Брось, не стоит. Представь, он снова женился!

— Женился? — Маринка едва дар речи не потеряла. — Постой… Но он же женат… У него же Светка и Ленка!

— Ха-ха, — язвительно отозвалась Наташка, — ты и вправду ничего не знаешь о моем братце. Наш пострел везде поспел. Светка его выгнала еще весной. Он так распоясался, что стало просто невыносимо. Со всеми подряд… Стыдобища!

— То есть этим летом он уже был разведен? — воскликнула Маринка. — Почему же он ничего мне не сказал?

— Так, дорогуша, — голос Наташки сразу стал отстраненным, — ты что, в этом тоже поучаствовала? Мне Светка что-то намекала…

— Это не то, что ты думаешь. А на ком он женился?

— По-моему, он снова решил сделать плохо всем окружающим, в первую очередь — себе. Он женился на вдове на восемь лет старше себя!

— Но…

— Нет, ты дослушай! Она хромая, страшная, живет в деревне где-то за островами. Все местные считают ее ведьмой. Они с ним женились по какому-то дикому обычаю — вдвоем у костра на острове обменялись железными кольцами. И никого больше не было, только моего Серегу зачем-то притащили. Представь, он поехал, мне ничего не сказал. Я бы им там всем врезала хорошенько! Как ты думаешь, что это значит?

— Понятия не имею. Но может, он ее действительно любит?

— Мой брат? — расхохоталась Наташка. — Ну хоть ты не смеши меня. Мой брат никого не любит, кроме себя. И все это делает нам назло…

— Да ладно тебе! — Маринка до такой степени не могла прийти в себя от шока, что просто не в силах была больше разговаривать. — Я перезвоню, хорошо? У меня тут Илюшка проснулся…

Всю следующую ночь Маринка не сомкнула глаз. Перед ней снова проносились мгновения сладкой лунной ночи на берегу Оки. Почему он тогда ей ничего не сказал о разводе? Ведь все могло пойти совсем иначе… Так легко было — уехать вместе с ним на острова! Тогда она впервые подумала о фатализме судьбы, которая снова и снова настойчиво тянула ее на один и тот же круг, где осталось что-то недоделанное, непережитое, что никак не могло ее отпустить…

Об этом своем странном браке Димка после никогда ей не говорил, хотя и так было понятно, зачем он это сделал. Просто, как и прежде, он катастрофически не мог быть один. Одиночества Димка боялся больше смерти! А новая взрослая жена любила его и заботилась о нем в меру своих сил и скромных материальных средств.

Однако новобрачного пыла хватило у Димки ненадолго. Уже через несколько месяцев, когда Маринка приехала в Петровское проведать мать, они снова бродили вместе по заснеженным мостовым и пили горячий чай в местном кафе. Потом Маринка стала просто приезжать к нему раз в несколько месяцев — чаще совесть не позволяла, хотя тело и душа все время рвались к нему. Встречались на реке, в лодочном ангаре, а летом Соловьев возил подругу на те самые острова. Перед ее приездом он всегда переставал пить, брился и становился похожим на человека. Когда они были вместе, никто другой был ему не нужен. Потом он спокойно отпускал ее и сам никогда первым не звонил. Маринке рассказывали, что в ее отсутствие он куролесит так, что не только Петровское — все ближайшие деревни на ушах стоят. Но когда она приезжала, для него существовала только она — и никто больше. Так шли годы.

Маринкина семейная жизнь тоже была не совсем обычной, да и как могло быть иначе?

Вскоре после тех самых знаменательных совместных каникул Голубев познакомился с Женей. Она была почти его ровесница, высокая, худая, в тяжелых очках. Женя работала в соседней школе учителем химии и была патологически одинока. Они стали с Павлом Ивановичем встречаться и время от времени уезжать куда-то вместе на выходные. Маринка не возражала, наоборот, даже радовалась за мужа, что он нашел себе женщину по душе. Помогала Голубеву выбирать для Жени подарки в канун ее дня рождения и к 8 Марта. На их совместном проживании эта связь мужа никак не сказалась. Павел Иванович по-прежнему на две ставки трудился в школе, вечерами пытался подзаработать еще где-нибудь и в меру возможностей заботился о жене и сыне. Илья ходил в садик, потом в школу. Он был очень нервным и неусидчивым ребенком. Проблемы с ним только начинались…

Как-то так получилось, что Маринкины интересы все чаще теперь приводили ее в Петровское. Тем более что Наташка с мужем купили в Петровском небольшой дом и Маринка помогала им осваивать это дачное хозяйство. Димка тоже время от времени появлялся там — то огород вскопает, то подстрижет кусты. Однажды даже получилось так, что Маринка осталась в этом доме одна вместе с Серегой и Димкой. Комнаток в доме было всего две, мужчины расположились в одной, Маринка — по соседству. Тут нужно отметить, что с того самого первого мгновения встречи на крестинах Серега искал любые поводы, чтобы увидеться с Маринкой. Наташа, зная мужа, старалась всеми правдами и неправдами их общение ограничить. Маринка помогала в этом чем могла — Серега ей сразу не понравился, он чем-то напомнил ей отчима Николая. Общаться с ним она не имела никакого желания. А тут вот сложилось так, что Наташа по делам была вынуждена срочно уехать в Москву, а Маринка этого сделать просто не смогла — ей пришлось остаться в Петровском.

— Присмотри за ними, пожалуйста! — попросила ее Наташа. — А то они без меня тут напьются как свиньи и завтра не поднимутся. Я их знаю. А нам еще картошку посадить надо…

— Езжай спокойно! — ответила Маринка. — Я все сделаю.

Но, несмотря на ее контроль, Димка с Серегой умудрились-таки где-то выпить, пока она мыла посуду после ужина. Наверно, в огороде у них была припрятана заначка. В дом вернулись уже веселые, шумные.

— Как вам не стыдно! — всплеснула руками Голубева. — Что я завтра Наташе скажу? А ну марш спать!

— Только вместе с тобой! — ответил Серега, нагло улыбаясь.

— Нет, вместе с ней буду я, правда, Маринка? — рассмеялся Соловьев.

Маринку это страшно разозлило.

— Что за разговоры такие? Вам обоим кровати в гостиной застелены. Обоим, я сказала! — Она увернулась от Димкиных объятий. — Завтра разбужу в пять часов! Огород сажать надо.

— Ах какая она строгая! — мечтательно оскалился Серега. — Мне как раз такие недоступные нравятся!

Побузив еще некоторое время, мужчины отправились спать. Угроза про ранний утренний подъем оказалась действенной.

Маринка похлопотала еще некоторое время на кухне и решила, что ей тоже пора лечь. Переоделась, на всякий случай закрыла дверь на защелку. Улеглась в постель, но сон не шел. Минут через пятнадцать, когда в доме стало совсем тихо, она услышала под своей дверью шаги. Дверь осторожно попытались открыть, но она не поддалась.

— Маринка! Это Серега. Открой, знаю ведь, что не спишь. Как вообще без мужика можно спать? Открой…

— Проваливай, Серега, проспись. А то Наташе все завтра расскажу. Не поздоровится тебе.

Серега еще немного потоптался под дверью, ругаясь под нос, потом ушел спать. Маринка села в постели и прислушалась. Через некоторое время из соседней комнаты донеслось чье-то ровное сопение. Ну слава богу!

Но не тут-то было!

— Марин, ну что ты, в самом деле? Открывай! Это я… Теперь под дверью стоял Димка.

— Дим, я устала. Иди спать.

— Ну Марин…

— Серега проснется. Утром все Наташке расскажет. Иди-иди…

Димка вздохнул и послушно ушел. Голубева рассмеялась про себя. Спать уже не хотелось вовсе. Она лежала, всматриваясь в сумерки за окном, и думала о том, какая была дура, когда сделала аборт. Был бы у них сейчас ребеночек, светловолосая Наташка, сестричка Илье, и ничего больше в жизни не надо было бы. Может, еще удастся родить?

Минут через сорок из соседней комнаты донеслось шевеление, кто-то тяжело встал и подошел к двери:

— А плевать мне на Наташку! Открывай! Я на тебя с первого дня смотрю, какая ты красивая и несчастливая!

— Иди прочь, Серега! Сейчас Димку разбужу.

— Не разбудишь! Он храпит как паровоз. Полный тюфяк! Открывай!

— Серега, ты меня знаешь. Сейчас в лоб получишь. Проваливай. А то ночь в милиции закончишь.

Хрупкая дверь прогнулась несколько раз под Серегиным нетрезвым натиском, но выдержала.

— Ишь какая недотрога! Больная небось. Вот другая на твоем бы месте…

— Вот к другим и иди. И вообще, не больная я, а беременная. Беременных не трогают. Иди спать.

Этот аргумент оказался самым действенным. Серега тут же затих и ушел. Маринка села в кровати и отдышалась. Только скандала с Наташкой по такому поводу не хватало! Ночь медленно катилась к рассвету. Она подошла к окну, распахнула его. И в этот момент внизу, под самым окном, раздался тихий шум и мелькнула какая-то мужская фигура. Через мгновение кто-то уже висел снаружи, держась за ее подоконник. Маринка пригляделась и ахнула.

— Димка, ты с ума сошел? Ты же Серегу разбудишь…

— Не разбужу. У меня большой опыт… Не впускала, так я сам к тебе влез!

Маринка рассмеялась и вместе с Димкой упала на кровать. Они занимались любовью до самого рассвета.

Проснулась Маринка, когда солнце было уже высоко.

— Дим, вставай, Дим! — начала она трясти друга. — день на дворе. Наташка с Юлькой скоро приедут. Да вставай же!

Димка, улыбаясь, потянулся и обнял Маринку. Солнечные зайчики бегали по его лицу.

— Как хорошо! Разве уже пора вставать?

— Пора, пора! — Маринка, отбившись от его объятий, спешно одевалась, выглядывая в окно. — Что мы Сереге скажем?

— Да пошел он…

Когда они вдвоем, счастливые и заспанные, вышли на крыльцо, Серега уже ковырялся на улице. Он был зол и мрачен. Перед ним стояла пепельница, до краев набитая окурками.

— С добрым утром!

— С добрым! — отозвался он, разглядывая парочку. — Кто-то, кажется, собирался вставать в пять утра и копать огород. Я по вашей милости глаз не сомкнул! Неужели нельзя было потише? Всю ночь испортили!

— Ты понимаешь, Сережа, — начала оправдываться Маринка, но Димка наступил ей на ногу:

— Не стоит!

— С виду такая строгая, недоступная! А на деле б…. как и все бабы, — констатировал Серега. — Ты мне только объясни, почему с ним, а не со мной? И как же то, что ты мне ночью сказала?

— Сережа, это не то, что ты думаешь…

— Да! Как интересно! Вот держи лимон, съешь, чтобы рожа так не светилась. А то Наташка приедет — удивится очень.

— Понимаешь, мы с ним уже давно… Много лет…

— Ах даже так! Ну и хрен с вами.

Этого Серега явно выдержать был не в состоянии. Он чертыхнулся и пошел в дальний угол огорода, заложив руки в карманы. Вскоре к нему присоединился Димка. Они остервенело кидали землю лопатами, не глядя друг на друга, как будто соревновались в перевыполнении стахановского плана.

Во второй половине дня приехала Наташка с дочерью и только руками развела:

— Ну и работники! Не верила, что вы и половину-то участка вспахать успеете, а вы уже почти весь обработали. Наверно, с раннего утра трудитесь?

— Да уж, — хмыкнул Серега, — только кто трудится на участке, а кто и еще кое-где.

Когда сели обедать, Наташкин муж все время, как будто пытаясь что-то понять для себя, придвигал Маринке то ароматный борщ, то тарелку с соленой рыбой. Та морщилась и отворачивалась, а в конце концов выбежала в туалет.

— Обрати внимание, Наташа, на нашу недотрогу. Ты не знаешь, что с ней такое?

— Да как обычно. — Наташа пожала плечами. — Чересчур чувствительная.

— Ничего подобного, — с видом знатока произнес Серега, — это кое-что похуже.

— Заткнулся бы ты, — устало сказал Димка.

— Так, может, ты, Митюха, нам что-нибудь расскажешь? Колись, партизан!

— Не понимаю, что у вас тут опять происходит, — раздраженно сказала Наташа.

Еще пару дней Серега изводил Маринку, пока та не вспылила при всех:

— Да что ты все ходишь вокруг и около! Говори наконец, мне скрывать нечего.

— Ну это как сказать, — ухмыльнулся Серега. — Вы знаете, ребята, что наша чудесная крестная беременна?

Все за столом застыли. Первая пришла в себя Наташка:

— Марина, это правда? А что Голубев по этому поводу говорит?

— А при чем тут Голубев? — гнусно улыбаясь, продолжил Серега. — Ты своего брата спроси, что он по этому поводу думает.

— Марина, я не понимаю… Сережа, что ты имеешь в виду? Ты что дура, что ли? Не знаешь, что от моего брата рожать нельзя?

— Светке, значит, можно, а мне нельзя? Почему вы все мне всегда запрещаете делать то, что я хочу? Объясните мне наконец — почему? — взбеленилась Маринка.

Серега открыл было рот, для того чтобы сказать что-то язвительное, но перевел глаза на Димку и замолчал. Тот сидел с каменным лицом, белый как полотно.

— Митька, опять! — вскрикнула Наташка. — Вы совсем с ума посходили. Разве можно его так волновать? Он же помрет сейчас! Серега, волоки его на кровать, быстро! Маринка, уйди с глаз долой!

— Но что происходит?

— Я тебе сказала — уйди, не маячь! Доигрались уже!

Наташка с Серегой перенесли Димку в гостиную и закрыли дверь. Несколько часов они с ним возились, было слышно их тихое перешептывание, Наташка шуршала какими-то пакетами. Маринка посидела в одиночестве на кухне — и начала потихоньку собираться домой. Вокруг Димки по-прежнему была какая-то тайна, в которую ее даже теперь не пускали.

Самое странное произошло спустя месяц, когда Маринка обнаружила, что действительно беременна. Она удивилась и обрадовалась. Тогда Серега вроде повторил ее слова, а на самом деле, выходит, и впрямь догадался? Но из-за всех катаклизмов, которые случились тогда в ее жизни, родиться этому ребенку тоже оказалось не суждено. Произошел выкидыш, и врачи сказали, что детей у Голубевой уже, скорее всего, не будет.

С Наташкой они вскоре помирились и об этом эпизоде никогда не вспоминали. От любых вопросов о Димке она уходила, мгновенно превращаясь в фурию. А вот с Серегой Маринка старалась не общаться, хотя на фоне прочих событий причиненная им боль стерлась в памяти достаточно быстро.