Мне говорил портовый грузчик Джо, Подпольный лидер левого движенья: «Я плохо понимайт по-русски, Женья, Но знаю, что Таганка—хорошо!»

Потягивая свой аперитив, Мне говорил знакомый мафиозо: «Таганка, Женя, это грандиозно! Мадонна, мне бы этот коллектив!..»

Душою ощущая ход времен, Забитая испанская крестьянка Сказала мне по-русски: «О, Таганка! Проклятый Франко, если бы не он...»

Звезда стриптиза, рыжая Эдит, Сказала, деловито сняв рейтузы: «Ты знаешь, Женя, наши профсоюзы Считают, что Таганка победит!..»

О том же, сохраняя должный пыл, Мне говорили косвенно и прямо— Рабиндранат Тагор и далай-лама, И шахиншах... фамилию забыл... Поскольку это шло от естества, И делалось, отнюдь не для блезира,— Спасибо вам, простые люди мира, За ваши безыскусные слова!

Меня пытал главарь одной из хунт, Он бил меня под дых и улыбался: «Ну что, таганский выкормыш, попался? А ну положь блокнот и стань во фрунт!..» Таганка, ты подумай, каково Мне в сорок лет играть со смертью в прятки!. Но я смолчал. Я сдюжил. Все в порядке. Они про вас не знают НИ-ЧЕ-ГО!

Может, это прозвучит Резко, Может, это прозвучит Дерзко, Но в театр я хожу Редко, А Таганку не люблю С детства.

Вспоминается такой Казус, Вспоминается такой Случай: Подхожу я как-то раз К кассе, Эдак скромно, как простой Слуцкий.

Говорю, преодолев Робость,— А народищу кругом— Пропасть! — Мол, поскольку это я, Роберт, То нельзя ли получить Пропуск?..

А кассир у них точь-в-точь Робот, Смотрит так, что прямо дрожь Сводит: «Ну и что с того, что ты — Роберт? Тут до черта вас таких Ходит!» Вот же, думаю себе, Дурни!— А в толпе уже глухой Ропот! —

Да сейчас любой олень В тундре Объяснит вам, кто такой Роберт!

В мире нет еще такой Стройки, В мире нет еще такой Плавки, Чтоб я ей не посвятил Строчки, Чтоб я ей не уделил Главки! Можно Лермонтова знать Плохо, Можно Фета пролистать Вкратце, Можно вовсе не читать Блока, Но... всему же есть предел, Братцы!

...Но меня, чтоб я не стал Драться, Проводили до дверей Группой... Я Таганку не люблю, Братцы. Нехороший там народ, Грубый.

О, вряд ли кто-нибудь предполагал, Что я, бродя в окрестностях Таганки, Однажды с праздным видом чужестранки Рискну войти в тот сирый балаган!..

Надменно и взыскующе шурша Программкой предстоящего миракля, Я села. Все затихло. И обмякла Моя высокомерная душа...

...Как заново рожденная на свет, Я шла к дверям. И тут явился некто, Чей лоб, на редкость чуждый интеллекта, Являл намек, что он – искусствовед. Он закричал: «Должно быть, это сон!» (Когда б мы с ним вот так столкнулись лбами Не здесь, а раздевалке N-ской бани, Он, верно, был бы меньше потрясен.)

Он продолжал: «В Москве полным-полно И даже свыше нужного, пожалуй! Иных театров. Есть Большой Малый. Есть МХАТ. Качели. Шашки. Домино».

Я улыбнулась: «Вам не по плечу Представить жизнь вне покера и дерби, А мне, мой друг, за собственные деньги Угодно видеть все, что я хочу...»

Он пригрозил: «От взрослых до детей Любой поклонник данного театра Закончит век в приемной психиатра, Страдая от навязчивых идей!..»

Я рассмеялась: «Уж скорее вы— Находка для Канатчиковой дачи, А впрочем, я желаю вам удачи, Которой вы не стоите, увы!..»

...Я шла домой, бедное чело Точила мысль, похожая на ранку: Сойти с ума! Примчаться на Таганку! Пробиться в зал, где шумно светло!..

Во тьме кулис, ликуя скорбя, Узреть простых чудес чередованье! Прийти в восторг! Прийти в негодованье! Прийти домой! И там прийти в себя.

У нас в ауле есть такой обычай: Мужчина—что поделаешь, Восток!— Приходит дом избранницы с добычей, Способной вызвать в девушке восторг.

И если горец сватает горянку, Он знает, свадьбе попросту не быть, Покамест он билеты на Таганку Для милой не сумеет раздобыть.

Для этого нужны – коварство кобры, Злость барса и выносливость коня, А все это, к моей великой скорби, Из всех мужчин есть только у меня.

Печально, но под крышами аула Не родился еще такой орел, Который бы без помощи Расула Билеты на Таганку приобрел.

Мне вывернули душу наизнанку, Когда я раз приехал в Дагестан: «Расул, достань билеты на Таганку! Ты можешь все! Пожалуйста, достань!»

И, обращаясь к целому аулу, Я простонал, согнувшийся в дугу: «Хотите турпоездку в Гонолулу? Пожалуйста! А это – не могу».

Один Фитиль, гуляя спозаранку, Увидел у метро какую-то Таганку и говорит: «Сестра, Куда как ты остра, Занозиста не в меру! Слыхал, опять прихлопнули премьеру? Вот я... Могу воткнуть свечу Кому хочу. Однако же молчу!..

«А ты? – Фитиль Таганку поучает,— Худа, бледна, Всегда в загоне и всегда одна...» Таганка слушает и головой качает, Потом тихонько отвечает: «Фитиль, Фитиль пошел ты на...» Мораль сей басни такова: Таганка не всегда права. Нельзя, когда стоишь с лауреатом, Браниться матом.

Мне захотелось выпить и поесть. Я заглянул в кафе. Меня знобило. Внесли графин. В графине что-то было. И подумал: «В этом что-то есть!»

Я сел за столик. Рядышком, в углу, Сидели Волк и Заяц. Их беседа Была занятной. На правах соседа Я наблюдал их странную игру.

Вначале Заяц плюнул Волку в суп. Затем смахнул под стол его цыпленка. Он сделал это столь умно и тонко, Что Волк подумал: «Ба, да он не глуп!»

Тщедушный Заяц был ничтожно мал В сравненье с Волком, истинным гигантом, Зато превосходил его талантом, И Волк прекрасно это понимал.

Подумав, Заяц вылил Волку в торт Остатки недопитого глинтвейна. Он сделал это столь интеллигентно, Что Волк подумал: «Эк воспитан, черт!»

Противники заспорили всерьез. Столкнулись глыбы двух мировоззрений. Добро и Зло. Посредственность и Гений. Дантес и Пушкин. Мускус и навоз.

Тут Заяц вдруг нанес врагу прямой Удар, вложив в него всю силу духа. Удар пришелся Волку прямо в ухо, И Волк подумал: «Амба, боже мой!»

Отважный Заяц знал в ударах толк, Он понимал, что глупо ждать ответа. Легко представить, что ему на это Ответил бы духовно нищий Волк.

Меж тем внесли горячую фасоль, Душистый плов спешил за ней вдогонку. Я битый час вертел в руках солонку, И вдруг меня пронзило: «В этом—соль!»

Который день—и явно, и во сне— Меня томит нежданная забота: Я поняла, что появилось что—то Неизлечимо заячье во мне. 

Среди не тонко чувствующих масс Меня одну гневила и бесила И гнусная безнравственность бензина, И пошлая разнузданность пластмасс.

Комфорт, что прежде мной был так ценим, Мне опостылел, ибо я открыла: Неискренность мочалки, подлость мыла И унитаза явственный цинизм.

Поскольку зов природы мне не чужд И я питаю ненависть к эрзацам— Меня влечет—подобно вольным зайцам Направить бег колен в лесную глушь.

Какой восторг, – попав в дремучий лес, Свободный от бетона и дюраля,— Вершить – при виде волка – удиранья Пленительный и горестный процесс!

Бежать, и быть все время впереди, И размышлять над суетной судьбою, И временами слышать за собою: Ну-о, наивность просьбы!—погоди

– Возможно ль?—удивится кое-кто. – Ах, полно! – усмехнусь я на расспросы. — Ужели же глаза мои раскосы Без всяческого повода на то?

О, эта блажь меня не в первый раз Тревожит, и, не знай своей беды я, Я до сих пор винила бы Батыя За дерзкую раскосость этих глаз!..

От автора: – Какая чепуха, увы и ах! Зевнет Читатель, в корень не вникая. – Да, чепуха, Читатель. Но какая Премилая! И главное, в стихах.

Травят зайца... Веками травят. Травят в Африке и в Австралии. Во Флориде и в Арканзасе. Травят зайца!.. Травят зайца!.. Несет цианистым!.. Кто посмел Быть инициатором,?.. Проклинаю того мерзавца! Травят зайца!..

Блещет фикса. Хрустит манишка. Волк страшен, как анатомичка, Кто рискнул бы с таким связаться?.. Травят зайца!.. Морфинист, доходяга, циник, Грудь в наколках и лапы в цыпках. Вот он, срам твой, цивилизация! Травят зайца!..

Травят зайца!.. Да как старательно! Травят в прессе, в кино, по радио. В баснях, в пьесах, в экранизациях — Травят зайца!.. Травят зайца!.. Смотреть противно! Травят бомбами и тротилом. Безработицей и инфляцией Травят зайца!..

Р.S. Он, усталый, лежал в снегу. Полуангел. Полурагу.

Прошлой ночью снились мне ученья Энского стрелкового полка, Но на середине—вот мученье— Мне пришлось проснуться от звонка. Я—девчонка фронтовой закваски, Мне на крем и пудру наплевать. Как спала – с гранатою и в каске,— Так и побежала открывать.

У меня на штатских нюх отменный, Враз определяю, что к чему. Вижу, хлопец. Вижу, не военный. Вижу, Заяц, судя по всему.

Без сапог, без каски, без одежи, Кровь на лбу совсем еще свежа... – Сзади—полк?—спросила я без дрожи. – Сзади – Волк! – ответил он, дрожа.

На себя от страха непохожий, Заяц был измучен и продрог. Я ему на коврике в прихожей Разложила легкий костерок.

Что до Волка—быть ему в уроне, Слишком он нахален, этот Волк. Не скажу – в стихах, но в обороне Я еще покамест знаю толк.

Зря я, что ли, бегала все лето С просьбами и жалобами, чтоб Выбить разрешенье Моссовета Перестроить кухню под окоп?..

Волк, конечно храбр и бесшабашен, Только как он, глупый, не поймет, Что в родном окопе мне не страшен Собранный им за ночь миномет!..

Ах, бывают всякие в жизни карамболи Дивные события, странные дела На обычной улице, а не в чистом поле Муха – представляете? — денежку нашла!.. Что случилось с Мухою, резвой хохотушкой?.. Муха – не поверите!— сделалась иной!

Не вульгарной Мухою, а пикантной Мушкой Над прелестным ротиком Е. Карамзиной. Ах, как это весело, ах, как это глупо, Ах, какое счастье, ах, какой кошмар! Возле – представляете? — Аглицкого Клуба Заприметил барышню Доблестный Комар! Был он смел до одури и красив до жути, В звании поручика и в расцвете сил, И к тому же в юности был замечен в смуте: Графа Аракчеева лично укусил. Ах, какой любовию встреча увенчалась, Ах, того не выразить кистью и пером! Муха – представляете? – тут же обвенчалась С ихним благородием оным Комаром! Праздновали во среду, накануне пасхи. Сколько было сказано спичей и острот! Целый вечер кушали рыбу по-гишпански, Целый вечер спорили, прав ли Дидерот!.. Ах, какие славные прежде были пьянки— Вист и философия, нега и азарт!.. ...Было это в Питере. В доме на Фонтанке. В щелке под обоями. Много лет назад.

Мухи имеют совесть. Дико, но это так. Вот вам простая повесть, Грубая, как наждак.

У одного главбуха, Ползая на столе, Некая дура муха— Бац—и нашла сто рэ.

Твердая, как зубило, Строгая, как пила, Муха так поступила: Муха их не взяла.

Вот она чешет брюхо, Вот она ест бульон. Муха. Простая Муха. Муха, каких мильён.

Кланяюсь Мухе в пояс И отдаю в набор Эту простую повесть, Честную, как топор.

Вот начало фильма. Дождь идет Муха вдоль по улице идет. Крупный план. Усталый профиль Мухи. Ей за тридцать. Она не в духе. В том, как она курит и острит, Чувствуется скепсис и гастрит. Дальше в фильме вот что происходит: Муха в луже денежку находит. Магазин. Изделья из фаянса. Еле слышный запах декаданса. За прилавком—грустный продавец. Неврастеник. Умница. Вдовец. В том, как он берет у вас червонец,

Чувствуется Чехов и Чюрленис. Посмотрев предложенный товар, Муха выбирает самовар. Продолженье фильма в том же духе. Муха дома. Мы в гостях у Мухи. Том Хемингуэя. Бюст Вольтера. Сиротливый привкус адюльтера. Тонкая французская игра: Муха в ожиданье Комара. Он приходит.—Он снимает плащ. Он провинциален и ледащ. В том, как он стыдится сантиментов, Чувствуется бремя алиментов. Тихо. Он молчит. Она молчит. Самовар тем более молчит. Он вздыхает. Муха понимает. И из шкафа чашки вынимает. Пьют без разговоров. Молча пьют. Общий план. Всеобщий неуют. За окном, в мерцанье сонных луж, Чувствуется острый Клод Лелюш.