Месяц незнаний

Сентябрь – традиционное время начала школьных и студенческих занятий. Но в Москве эта традиция была нарушена: почти все школы были закрыты, и далеко не все вузы начали занятия.

8 сентября Пронин и Щербаков обратились к Сталину с предложением по организации дополнительной эвакуации и обучения детей.

«Из Москвы за время войны эвакуированы в восточные области Союза 2 млн человек населения, в том числе около 600 тыс. детей. Однако в настоящее время в Москве имеется детей в возрасте до 15-ти лет около 400 тысяч человек, в том числе около 100 тысяч – учащихся 1–7 классов. Родители детей, оставшихся в Москве, являются в большинстве своем специалистами и квалицированными рабочими, работающими на оборонных заводах г. Москвы.

За последнее время, в связи с прекращением налетов фашистов на Москву, наблюдается возврат эвакуированных детей в столицы, главным образом из Тульской и Рязанской областей.

Московский Совет и МК ВВКП(б) просит Комитет Обороны СССР:

1. Разрешить начать учебный год в специальных школах (артиллерийских, военно-морской и авиационной) и учащихся 8-го, 9-го и 10-го классов с 15 сентября. Занятия школьников с 1 по 7 класс в Москве не проводить.

2. Эвакуировать из Москвы вместе с одним из родителей или родственников детей до 15 летнего возраста, родители которых работают в учреждениях г. Москвы (наркоматах, главках, трестах и т. д.).

3. Организовать дополнительно 500–600 детских интернатов-кол на 50–60 тысяч человек детей, родители которых работают на оборонных заводах, эвакуировав эти интернаты в Рязанскую [зачеркнуто черным карандашом], Молотовскую, Челябинскую, Горьковскую области и республику Немцев Поволжья.

Разрешить Московскому Совету расходы по эвакуации и содержанию этих интернатов-школ производить из бюджета на просвещение (около 16 млн рублей в месяц).

4. Обязать Совнарком РСФСР разместить эвакуированных детей в вышеуказанных областях, обеспечив их учебниками, питанием и помещением.

5. Обязать Наркомторг СССР выделить специальные продовольственные фонды для детей, эвакуируемых из Москвы в другие области

6. Обязать НКВД и Московский Совет разработать и внести на утверждение Комитета Обороны мероприятия, исключющие возвращение эвакуированных в Москву до особого разрешения.

7. Разрешить использовать на уборке и закладке овощей для хранения в гор. Москве учащихся 8–10 классов старше 15 лет».

Результатом этого обращения стало постановление ГКО, разрешившее произвести организацию интернатов, а НКПС и Наркомречфлот обязывались «запретить продажу билетов в направлении гор. Москвы для эвакуированных – без разрешения Московского Совета».

10 сентября Пронин докладывал председателю совета по эвакуации при СНК СССР Н. М. Швернику точные цифры эвакуированных из Москвы: «На 24 часа 9 сентября 1941 г. всего вывезено из Москвы детей из детских садов, яслей, школ и взрослого населения г. Москвы – 2 млн 178 тыс. 511 человек, в том числе за 9 сентября – 11 320 человек (детей – 3596), из них железнодорожным транспортом – 10 596 человек и водным транспортом – 724 человека.

На 10 сентября 1941 г. намечается вывезти детей и взрослого населения г. Москвы – 12 тыс. человек».

С вузами было сложнее, поскольку часть студентов еще находилась на оборонительных работах или в армии, а преподаватели были мобилизованы или ушли в народное ополчение. Отмечалось, что число студентов в аудиториях часто достигает лишь 10–30 %, а неравномерный возврат с оборонительных работ заставляет организовывать дополнительные потоки. В части вузов занятия начались еще 1 августа, однако большинство ориентировалось на 1 сентября. Ждали этого дня и студенты, копавшие рвы возле Брянска, Вязьмы и Ржева. Вспоминает Александр Данилович Педосов, в ту пору член комитета комсомола МВТУ им. Н. Э. Баумана: «В начале сентября была сброшена листовка, адресованная непосредственно нам: “Московские студенты! Сегодня, 1 сентября – традиционный день начала учебного года. Сейчас германские студенты, как это положено, входят в свои аудитории, а вас заставляют заниматься земляными работами и погибать за безнадежное дело, ибо война вашей армией проиграна”». Студенты МВТУ вернулись в Москву после 10 сентября.

Лора Беленкина пошла на первый курс МГПИИЯ, в который поступила без экзаменов. Ей даже не пришлось платить за занятия, ибо дети красноармейцев (в том числе ополченцев) были освобождены от платы и получали стипендию: «В институте начались лекции, два профессора мне понравились, очень хорошо читает лектор по истории Англии (будто проповедь произносит) …В общем, я почти всем довольна. Рассматривала в зале девочек, некоторые мне понравились…». Мальчиков на 500 студенток не было ни одного. Учеба продолжалась до 14 октября…

В это же время началась эвакуация вузов. Так, было принято решение об эвакуации московских мединститутов на базу существующих вузов на востоке страны. Например, 4-й МГМИ было решено эвакуировать в Самарканд. Эвакуация проходила в спешке, без планов и четкого руководства мероприятиями. Принятие решения об эвакуации или продолжении работы в Москве было оставлено за каждым из сотрудников. Некоторые клиницисты остались работать в созданном ЭГ № 5020, другие приняли решение эвакуироваться с профессорско-преподавательским составом, который также разделился на тех, кто принял решение ехать в Самарканд, и тех, кто эвакуировался в иные вузы на востоке страны. Как вспоминает профессор Ксения Васильевна Майстрах: «Институт выехал не в полном составе, двумя разрозненными группами и в разные сроки. Без учебных пособий, оборудования и документации. Профессор Великорецкий А. Н. захватил с собой лишь печати института. Вместе со своими преподавателями выехали лишь единичные студенты».

В конце августа распространились слухи о том, что «в Москве взяты в плен Коккинаки и Леваневский, перешедшие к Гитлеру и бомбившие Москву особенно жестоко. Леваневский ранен, на допросах молчит; теперь его лечат, чтоб дознаться о том, что нужно». Об этих слухах говорит и П. Н. Миллер: «Приехав домой, услышал потрясающую новость (хорошо, если окажется болтовней, сплетней): налет с 27 на 28, о котором опубликовано не было, был произведен не кем иным, как предателем, извергом Леваневским, которого считали все погибшим. Сведения пришли с двух противоположных концов: от Н. С., приехавшей из Подольска, и А. И. К. из автопарка у Савеловского вокзала. То говорили, что он раненый был схвачен в плен и помещен в больницу в Подольске, а потом говорили, что он в больнице в Серпухове, где находится и сейчас; что он совершил, по его словам, 14 налетов на Москву! Ужасно!» В некоторых источниках указывается, что при бомбардировках сбрасывали листовки с портретом Леваневского, что и стало причиной этих слухов.

21 сентября Мосгорисполком принял «обязательное постановление № 36/18 «О правилах использования Московского метрополитена как бомбоубежища», которое устанавливало как именно необходимо пользоваться метро во время воздушных тревог. В нем в частности говорилось, что «Вход в метро до объявления сигнала “воздушная тревога” разрешается только детям и женщинам с детьми до 12 лет. После объявления сигнала “воздушная тревога” в метро пропускаются сначала дети, а затем взрослые». В метрополитен запрещалось входить с инфекционными заболеваниями, в нетрезвом виде, а также с громоздкими вещами. Впрочем, москвичи все равно брали с собой довольно большие узелки с наиболее ценными вещами. Был запрещен вход в также и в неопрятном виде. «На платформах станций и в вагонах метро размещаются только дети и женщины с детьми до двух лет. Остальные граждане должны занять в тоннеле места, указанные работниками метрополитена или милиции. Выход из метро производится после объявления окончания воздушной тревоги. Виновные в нарушении данных правил подвергаются в административном порядке штрафу в размере 100 руб. или привлекаются к уголовной ответственности».

 

Лица немецкой национальности

Переселение немцев в дальние регионы страны началось с выхода 28 августа Указа Президиума Верховного совета СССР «О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья». Согласно ему, была ликвидирована Автономная республика немцев Поволжья, выселено более 400 тыс. советских немцев. Считается, что причиной этому послужило донесение от командования Южного фронта: «1. Военные действия на Днестре показали, что немецкое население стреляло из окон и огородов по отходящим нашим войскам. Установлено также, что вступающие немецко-фашистские войска в немецкой деревне 1 августа 1941 года встречались хлебом-солью. На территории фронта имеется масса населенных пунктов с немецким населением. 2. Просим дать указания местным органам власти о немедленном выселении неблагонадежных элементов». На это донесение Сталин наложил резолюцию «Т-щу Берия. Надо выселить с треском. И. Ст.».

6 сентября практика выселения граждан СССР немецкой национальности докатилась и до Москвы. В ГКО Сталину поступил документ из НКВД за подписью Л. Берии, в котором указывалось: «В гор. Москве и районах Московской области проживает 11.567 человек немецкого населения. В том числе: рабочих 2.009 человек, служащих 3.853 человека, колхозников 389 человек.

Из общего числа немецкого населения – членов ВКП(б) 64 человека, членов ВЛКСМ – 31 человек. На оперативном учете НКВД как антисоветский и сомнительный элемент состоит 2950 человек.

В целях предотвращения антисоветской работы со стороны проживающих в г. Москве и районах Московской области немцев, НКВД СССР считает необходимым всех лиц, состоящих на оперативном учете как антисоветский и сомнительный элемент 2950 человек арестовать, а остальную часть немецкого населения в числе 8.617 человек переселить в северные области Казахской СССР». Здесь же было и предложение о переселении в Казахскую ССР немцев, проживающих в Ростовской области, в количестве 21 400 человек. На письме стоит размашистая подпись синим карандашом: «И. Сталин».

Приложенный проект постановления ГКО, которое получило номер 636, был принят без изменений. В соответствии с ним, к переселению из г. Москвы и Московской области необходимо было приступить 10 сентября, чтобы закончить его уже 15 сентября. Переселяемым разрешили брать с собой личное имущество и продовольствие на путь следования, из расчета до 200 кг на каждого члена семьи. Городских жителей должны были «расселять в районных центрах и других городах, кроме областных». Предполагалось «расселение в новых местах производить путем вселения в существующие колхозы и совхозы и расселения переселяемых на новом месте с использованием всех пустующих строений в сельских местностях». А «при отсутствии жилого фонда и хозяйственных построек в местах расселения произвести строительство домов силами переселяемых». На строительство домов должны были выделяться кредиты «в размере 2 тыс. рублей сроком на 5 лет из 3 % годовых с погашением полученного кредита со второго года после получения ссуды».

Все прошло в установленные сроки, и 15 сентября начальник Управления НКВД по г. Москве и Московской области старший майор государственной безопасности Журавлев доложил: «Всего за два дня отправлено 3 эшелона с переселяемыми в количестве 7384 человека. Переселение лиц немецкой национальности из районов Московской области закончено». Через пять дней заместитель наркома внутренних дел СССР комиссар госбезопасности 3-го ранга Б. З. Кобулов уточнил результаты операции. «На 20 сентября с. г. арестовано 1142 человека и переселено 8449 человек, в том числе из г. Москвы – 3524 человека и районов Московской области – 4925 человек». Из Москвы предполагалось переселить еще 356 человек, которые должны были быть отправлены 22 сентября. В столице было оставлено 1620 человек «лиц немецкой национальности», из них «а) лиц, главы семей которых не являются немцами по национальности, – 912 человек; б) в связи с преклонным возрастом и инвалидностью – 364 человека; в) членов семей красноармейцев, не вызывающих подозрения, – 100 человек; г) по оперативным соображениям управлений НКВД СССР и УНКВД по г. Москве и Московской области – 97 человек; д) крупных специалистов (по просьбе наркоматов) – 147 человек. Скрылось от переселения 10 человек, приняты меры к их розыску».

Лору Беленкину и ее маму, немку, оставили в Москве. Они не подлежали вывозу сразу по двум пунктам – глава семьи был еврей и находился в Красной Армии. Однако многих ее знакомых высылка не обошла стороной: «Выслали семью Мили Шульц, учившейся в соседнем классе, – какой-то далекий предок ее отца был из немцев Поволжья; ни она, ни ее родители даже не знали ни слова по-немецки. Выслали в Казахстан после месяца учебы на нашем курсе Луизу Мюллер – тоже такую же “немку”; выслали, дав всего сроку на сборы 24 часа, всех маминых знакомых старушек, гулявших когда-то с детскими группами на Сретенском бульваре. Им всем было уже лет под 70, все были вдовы, и они были в полной растерянности, – не знали, куда ехать, денег у них тоже не было, и они срочно предлагали за бесценок свои вещи. Мама купила у одной из них фарфоровый чайный сервиз. Все просили маму взять на хранение некоторые дорогие для них вещи, но мама отказалась – ведь мы сами не знали, что нас ждет. Но нас не тронули, – несмотря на то, что мама до войны очень часто переписывалась с Анни. Очевидно, к нам было иное отношение, так как папа был на фронте». 17 сентября она записала в дневнике: «В институте встретила Зину и она – очень нетактично! – призналась мне, что они накануне все заходили (…) проститься! Они думали, что нас как немцев тоже высылают».

Отца Ирины Краузе – Фридриха Краузе – арестовали в Магнитогорске, где он уже давно жил с другой семьей, но ее «немецкая кровь» помешала ей отправиться на фронт: «Сегодня с утра поехала в военкомат. Там со мной долго беседовал дежурный на веселую тему – о моей фамилии. Наконец, все-таки разрешил стать на учет, для чего нужно было поехать в наше отделение милиции. Получила повестку на 6-е – явиться за военным билетом. Только на фронт меня с такими биографическими данными точно не возьмут».

В своем докладе на имя Берии Журавлев приводил примеры реакции московских немцев на переселения. «12 сентября 1941 г. в 20 час. в г. Москве у себя на квартире покушался на самоубийство Эрдман, 1893 г. рождения, по национальности немец, экономист-товаровед по специальности, работал грузчиком… Эрдман, узнав о том, что он подлежит переселению, и будучи в степени легкого опьянения, лезвием безопасной бритвы перерезал вену на левой руке. Эрдман помещен в больницу. Состояние здоровья его в настоящее время удовлетворительное.

12 сентября 1941 г. в 21 час. Ивановский, по национальности немец, 1858 г. рождения, застрелил свою жену Ивановскую Елену, она же Матильда Карловна, 1877 г. рождения, по национальности тоже немка. Затем Ивановский пытался покончить жизнь самоубийством и выстрелом из ружья нанес себе рану в висок.

Ивановские оставили записку следующего содержания: “В нашей смерти никого не винить”. Ивановская на записке приписала: “…я попросила мужа, и он дал согласие. Моя болезнь не позволяет мне переехать”. Ивановский помещен в больницу. Труп Ивановской направлен в морг.

13 сентября т. г. в 7 часов утра у себя дома пыталась покончить жизнь самоубийством путем вскрытия ножницами вены на левой руке Береш, 1859 г. рождения, по национальности немка, жена бывшего управляющего имением дома Романовых. Береш причинила себе незначительное ранение».

Прибыв к местам расселения, московские немцы растворились среди других высланных. В 1942 году многие из них были призваны в трудармию, в которой оставались до 1947 года. Но и после этого срока им было запрещено возвращаться из ссылки. Их судьбы в большинстве своем остаются невыясненными.

Москва продолжала жить своими заботами. 17 сентября начальник УНКВД по Москве Журавлев предложил распространить на личный состав Рублевской насосной и Сталинской водопроводной станций такой же особый режим, какой установлен на военных заводах. Причиной тому являлось их стратегическое значение для снабжения Москвы водой. Журавлев обращал внимание на контингент работающих: «На Рублевской насосной станции работает 950 человек, на Сталинской – 1200 человек рабочих и инженерно-технического персонала, большинство которых осталось от строительства канала Волга – Москва, где отбывали наказание». «В условиях военного времени Сталинская и Рублевская станции, являясь особо уязвимыми объектами как химического, так и бактериологического заражения бактериями сибирской язвы, тифа, чумы и другими инфекционными болезнями, борьба с которыми еще слабо освоена, могут быть использованы во вражеских целях со стороны контрреволюционного и антисоветского элемента».

 

Ополчение получает оружие

Вавгусте-сентябре московские дивизии народного ополчения получали вооружение, которое зачастую выбивалось для них «родственными» райкомами. Это дало возможность ставить перед ними настоящие боевые задачи. Кроме всего прочего, в их составе появились отдельные подразделения, которые уже получили боевой опыт в боях с вермахтом, что также увеличивало боеспособность дивизий. В этот же период дивизии народного ополчения стали переводить на общевойсковые штаты и присваивать им общевойсковую нумерацию. Проходило вручение боевых знамен.

«30, примерно, июля звонят нам из Московского комитета партии и говорят: “Срочно закажите знамена. Дивизионное знамя будет от Московского комитета партии, а полковые знамена должны быть районного комитета партии”. Мы тут же ночью договорились с 22-й швейной фабрикой в нашем районе. Раньше она была знаменно-вышивальная, но в период Отечественной войны была переведена на пошивку обмундирования. Директор быстро в эту же ночью наладил машины, вызвал вышивальщиц и в течение трех часов было вышито три полковых знамени.

1 августа приехал к нам из дивизии народ. Нам не разрешили поехать к ним вручать эти знамена, так как положение там было очень напряженным. Мы с этими товарищами отправили знамена, написали письмо от райкома в таком духе: “Вы, товарищи, проходите боевую учебу, готовьтесь к предстоящим боям, а мы здесь в тылу окажем всяческое содействие вашим семьям, поможем их устройству”, подарки послали. Одновременно достали вездеход и этот вездеход с подарками и знаменами отправили в дивизию», – вспоминала в 1943 году Шахова.

В то же время, 2-ая ДНО Сталинского района так и не успела получить свои знамена до начала октября.

«12 сентября 1941 г. нашей ополченской дивизии [5-й ДНО] присвоили общеармейский номер, и она стала именоваться 113-й стрелковой дивизией. Перед войной дивизия с этим номером дислоцировалась вблизи государственной границы и приняла бой в первые же дни после нападения Германии на СССР. В ходе последующих боев, отступая от границы к Орше, она была полностью разгромлена и перестала существовать. Таким образом, мы, ополченцы, стали вторым составом 113-й дивизии», – позже вспоминал кандидат исторических наук, полковник в отставке Абрам Евсеевич Гордон, бывший когда-то рядовым бойцом.

«Куйбышевская дивизия обмундирована хорошо, питание тоже хорошее – этим бойцы и комсостав довольны. Плохо дивизия вооружена. Вооружена винтовками различных типов (образцов), причем, по словам бойцов, около 50 % из них неисправны. Пулеметов достаточно. В дивизии нет никакого транспорта и (учитывая, что многие ополченцы не знают, [как] обращаться с оружием) недостаточно еще организовано обучение бойцов обращению с винтовками, пулеметами, гранатами, бутылками с горючим. При моей беседе с бойцами они на это обращали очень серьезное внимание… Вооружение дивизии необходимо провести возможно скорее, т. к. в условиях Смоленской области не исключена возможность неожиданного соприкосновения дивизии с неприятелем и с существующим вооружением она не даст надлежащего результата», – отмечал в своей докладной записке уполномоченный ГКО по Смоленской области И. С. Хохлов.

Но обмундированием и вооружением 4-ая ДНО Куйбышевского района была обязана все той же Шаховой, которая могла свободно позвонить Щербакову, который в свою очередь дал телефон Маленкова, который и откликнулся на отчаянный сигнал райкома о том, что ополченцы буквально разуты и раздеты и не имеют никакого вооружения.

Борьба за боеспособность, случалось, доводила до трагедий. 2 августа 1941 года застрелился командир 1-го стрелкового полка 9-й ДНО майор Рогов Петр Антонович. В предсмертной записке он написал: «Не могу перенести душевных страданий за полк, сильно переживаю из-за недочетов в полку, три дня болело сердце… не спал. Почему-то не получается с работой так, как я хотел бы. Сам определить причины недочетов в полку не могу».

В других дивизиях приходилось перескакивать через голову армейского начальства. Так, комиссар 13-й ДНО Петр Григорьевич Тарасов обратился напрямую к Главкому: «Письмо было отправлено особым порядком через “КРО СМЕРШ” с дивизии. Отправляя письмо, я предполагал, что меня могут наказать за несоблюдение субординации, но дивизия оружие получит. Людей беспокоило, что за 15 дней расстояние между фронтом и нашими позициями сократилось почти наполовину. Значит, в скором времени мы встретимся лицом к лицу с противником. Чем мы будем оборонять рубеж? Кулаками? Результатом стала проверка комиссией во главе с генерал-майором интендантской службы. После отъезда инспекции через несколько дней в дивизию пришло новое штатное расписание и табели на вооружение и оснащение. Вместе с ними мы получили наряды на недополученное стрелковое оружие – винтовки “Маузер” и пулеметы “Браунинг”. Кроме того, было получено 200 отечественных винтовок СВТ, несколько установок зенитных пулеметов, 27 минометов и 12 пушек “Бофорс”. Много позже артиллерийский полк получил 4 гаубицы образца 1938 года, и это было все его вооружение. От предложенных парных мортир калибра 122 мм артиллеристы отказались».

Танкетки Т-27.

По новому штатному расписанию в дивизии должен быть создан бронетанковый батальон, в состав которого входили танковая рота, одна броневая и рота танкеток. Однако ни танков, ни броневиков не было, вместо них предложили «взять в неограниченном количестве аварийные танкетки, требующие ремонта моторов, ходовой и оружейной части. Пришлось брать танкетки».

В 13-й ДНО командир батальона капитан Шамсов развил кипучую деятельность и с группой бойцов на машине отправился в сторону фронта, где в лесу нашел брошенный аварийный танк Т-34 и два броневика, вооруженных легкими пушками. Эти находки были отбуксированы в дивизию для проведения ремонта. Поскольку в составе дивизии были рабочие завода «Калибр», найденная техника была отремонтирована, а кроме того, были отремонтированы и 37 танкеток.

«Когда в Военном Совете 32-й армии узнали об этом, нас решено было “раскулачить”. По приказу мы должны были отдать оба броневика и пять танкеток для охраны штаба, а 22 танкетки – для других дивизий народного ополчения. По приказу мы должны передать штабу армии и единственный танк. Но танк, несмотря на угрозу ареста, мы удержали у себя и штабу армии его не отдали», – так описывал этот эпизод Тарасов.

Не исключено, что именно кипучая деятельность капитана Шамсова вызывала необходимость выпуска 17 сентября постановления ГКО № 686. В ГКО обратились из Главного автобронетанкового управления, сообщив, что «по инициативе дивизий и райкомов ВКП (б) г. Москвы сформированы при стрелковых дивизиях 32 армии танкетные подразделения:

1. При 2-й СД танкетная рота в составе – 13 танков Т-27;

2. При 8-й СД танкетная рота в составе – 16 танков Т-27 и 2 танков Т-37;

3. При 13-й СД танкетный батальон в составе 57 танков Т-27, 2 танков Т-37 и бронемашина БА-6».

И просили утвердить сложившееся положение. Иосиф Виссарионович начертал: «Согласен. И. Сталин», и просьба была оформлена в постановление ГКО: «В виде исключения, утвердить сформированные при стрелковых дивизиях 32-й Армии танкетные подразделения по одному батальону из 30 малых танков при каждой стрелковой дивизии по штату № 010/85».

Комиссар 13 ДНО Петр Григорьевич Тарасов. (Семейный архив Тарасовых)

 

Зарождение «Тайфуна»

6сентября 1941 года Гитлер подписал Директиву № 35, которая определяла действия германской армии на осень:

«Начальные успехи в действиях против сил противника, находящихся между смежными флангами групп армий “Юг” и “Центр”, в сочетании с дальнейшими успехами по окружению вражеских войск в районе Ленинграда создают предпосылки для проведения решающей операции против группы армий Тимошенко, которая безуспешно ведет наступательные действия перед фронтом группы армий “Центр”: она должна быть решительно разгромлена до наступления зимы в течение ограниченного времени, имеющегося еще в распоряжении».

Фактически этим было дано начало разработке операции «Тайфун», который накроет советские войска в районе Ржева, Вязьмы и Брянска менее чем через месяц. Перед этим вермахту было необходимо «уничтожить противника, находящегося в треугольнике Кременчуг, Киев, Конотоп».

В Директиве в общих чертах были обрисованы контуры «Тайфуна»:

«В полосе группы армий “Центр” подготовить операцию против группы армий Тимошенко таким образом, чтобы по возможности быстрее (конец сентября) перейти в наступление и уничтожить противника, находящегося в районе восточнее Смоленска, посредством двойного окружения в общем направлении на Вязьму при наличии мощных танковых сил, сосредоточенных на флангах.

С этой целью главные усилия подвижных войск сосредоточить:

На южном фланге предположительно в районе юго-восточнее Рославля, с направлением удара на северо-восток. Состав группировки – имеющиеся в распоряжении силы группы армий “Центр”, 5-я и 2-я танковые дивизии, которые высвобождены для выполнения этой задачи.

В полосе 9-й армии с направлением удара предположительно через Белый. В состав группировки будут включены по возможности крупные силы из группы армий “Север”.

После того как основная масса войск группы Тимошенко будет разгромлена в этой решающей операции на окружение и уничтожение, группа армий “Центр” должна начать преследование противника, отходящего на московском направлении, примыкая правым флангом к р. Оке, а левым – к верхнему течению Волги».

Более конкретно операция была определена в директиве командования группы армий «Центр» о подготовке операции «Тайфун» 16 сентября.