Войдя в полутемную тесноватую прихожую, Федор Филиппович остановился и принюхался. В воздухе ощущался кислый запах пороховой гари, какой бывает в закрытом тире во время зачетных стрельб. Из комнаты доносилась негромкая камерная музыка: музыкальный центр, установленный на модерновой стеклянной подставке напротив двери, подмигивал Федору Филипповичу своими разноцветными огоньками сквозь странный синеватый туман, которым был равномерно заполнен весь объем квартиры.

Держа в руке портфель, генерал с некоторой опаской вступил в комнату и огляделся. Увиденное заставило его укоризненно покачать головой и поморщиться: в самом деле, это было уже чересчур.

Журнальный столик был придвинут к стоявшему в углу креслу. На нем в окружении разорванных картонных коробок и рассыпанных патронов лежал девятимиллиметровый "глок" с глушителем. Рядом – открытая пачка сигарет и зажигалка, а около пепельницы торчком стояла пистолетная обойма. В пепельнице было полным-полно смятых окурков, а на полу поблескивали россыпи стреляных гильз – такие густые, как будто здесь велась оживленная перестрелка с применением скорострельного автоматического оружия.

Федор Филиппович повернул голову налево и увидел мишень. Сиверов приволок откуда-то здоровенную дубовую плаху – примерно полметра на метр и сантиметров десять в толщину – и установил ее в противоположном от кресла углу комнаты. Смотреть было страшно – на ней буквально не осталось живого места. Пулевые отверстия образовывали на поверхности мишени незатейливые картинки, а в самом центре, обведенный круглой рамочкой, красовался жирный вопросительный знак. Федору Филипповичу немедленно вспомнился Шерлок Холмс, который от безделья выводил револьверными пулями на потолочной балке вензель ее королевского величества. Разумеется, Холмсу с его револьвером было далеко до вооруженного семнадцатизарядным автоматическим "глоком" Сиверова; разглядывая многострадальный кусок древесины, Федор Филиппович тихо порадовался тому, что Глебу не пришло в голову вооружиться автоматом.

– Я хотел написать картину, – сказал, входя в комнату, Слепой, – но обнаружил, что у меня нет художественных способностей.

– Зато патронов у тебя навалом, – проворчал Федор Филиппович, подходя к окну и со стуком открывая форточку. Пороховой туман заколыхался и потянулся вон. – Тебе что, делать нечего? Не знаешь, как убить свободное время?

– Время убить очень просто, – сказал Глеб, усаживаясь в кресло и снова принимаясь деловито снаряжать пистолетную обойму. – Надо поймать его, поставить к стенке и прострелить ему голову. Правда, время, поставленное к стенке, уже не назовешь свободным. Так что, я думаю, лучше воспользоваться снайперской винтовкой и сбить его, что называется, влет. Оно, понимаете ли, летит, – он отложил обойму и помахал руками, как крыльями, – а мы его – шлеп!

Он замолчал, загнал в обойму последние два патрона, вставил ее в рукоятку пистолета и передернул затвор.

– Вы не могли бы немного посторониться? – вежливо обратился он к Федору Филипповичу. – Мишень загораживаете... То бишь, холст. А может, сами хотите попробовать?

– Ты пьян? – подозрительно спросил Потапчук, не двигаясь с места.

– Мне очень хотелось напиться, – признался Глеб, – но чувство долга не позволило. Ужасная все-таки дрянь – это самое чувство долга. И откуда только оно берется? Вы не знаете, Федор Филиппович?

– Так это по велению долга ты сидишь тут и валяешь дурака?

– Хорошо быть генералом, – ни к кому не обращаясь, сообщил Слепой. – Можно вломиться в чужую квартиру и безнаказанно оскорблять хозяина, не обращая внимания на заряженный пистолет в его в руке...

– Ты у Телятникова был? – начиная терять терпение, спросил Федор Филиппович.

– Был, – кротко ответил Слепой, вытягивая шею, чтобы видеть мишень. Ему не терпелось возобновить свои упражнения с пистолетом.

– И что он тебе сказал?

Сиверов отвел взгляд от мишени и грустно посмотрел на Федора Филипповича, а потом молча покачал головой, давая понять, что разговора не получилось.

– Что это значит? – спросил Потапчук, с трудом сдерживая растущее раздражение. – Ты виделся с ним или нет?

Глеб тяжело вздохнул и аккуратно положил пистолет на стеклянную крышку стола.

– Присядьте, Федор Филиппович, – сказал он, закуривая. – В ногах правды нет. Хотите кофе? Нет? А я, пожалуй, выпью. Так вот, – продолжал он, возясь с кофеваркой, – вчера я отыскал в справочнике адрес возглавляемого Телятниковым бюро и поехал туда с намерением изобразить богатого клиента. Я думал потребовать у него рекомендации – где работал, у кого, какие были отзывы, – предполагая, что мне удастся так или иначе заставить его назвать имя последнего клиента. Но не тут-то было...

...В справочнике, помимо адреса, были указаны часы-работы проектного бюро, владельцем и начальником которого являлся Виктор Иванович Телятников. Глеб отправился туда с таким расчетом, чтобы быть на месте через полчаса после окончания обеденного перерыва. По дороге он заехал на мойку, где ему до зеркального блеска отполировали машину. Выезжая из бокса, Сиверов слегка притормозил, придирчиво изучил свое отражение в зеркальце заднего вида и пришел к выводу, что выглядит до отвращения респектабельно – именно так, как должен выглядеть недавно вскарабкавшийся на верхушку денежной горы бизнесмен, решивший наконец обзавестись фешенебельным загородным особняком.

В полуквартале от бюро Телятникова он был вынужден остановиться: поперек улицы стоял сине-белый милицейский "Форд", возле которого, помахивая жезлом, прохаживался лейтенант ДПС. Глеб поставил машину на свободное местечко у бровки тротуара и вышел.

– Что случилось, командир? – спросил он у лейтенанта, глядя вдоль улицы поверх крыши милицейской машины.

– МЧС работает, – неохотно ответил тот.

– А пройти-то можно?

– А почему нельзя?

Глеб поблагодарил лейтенанта и на спеша двинулся по тротуару туда, где возвышался громоздкий кузов пожарной машины и волновалась небольшая толпа. Из разбитой витрины на первом этаже ленивыми клубами выползал дым, в воздухе ощущалась удушливая вонь горелой бумаги и паленой пластмассы, по тротуару лениво ползли хлопья черного пепла. Неуклюжие в своих толстых прорезиненных боевках пожарники сматывали брезентовые рукава. У них под ногами звенело и похрустывало битое стекло. Заглянув через разбитую витрину в помещение, Глеб увидел что-то вроде офиса – разгромленного, закопченного, густо залитого пеной. И это было как раз то место, в которое он направлялся.

Он увидел телевизионщиков, которые, закончив съемку, грузились в свой микроавтобус, и поздравил себя с этой мизерной удачей: по крайней мере, его лицо не покажут в вечернем выпуске новостей. Вокруг было полно людей в погонах; разглядев старшего по званию – им оказался майор, – Глеб попробовал к нему подойти, но был остановлен дьявольски неприветливым сержантом в полной боевой раскраске – в камуфляже, в каске и бронежилете, с автоматом поперек живота, увешанного подсумками, как новогодняя елка игрушками. Лицо под каской было насупленным и раздраженным, сержант не выказывал ни малейшего желания вступать в какие бы то ни было переговоры с назойливым зевакой, но Глеб сунул ему под нос удостоверение офицера ФСБ, и грозный страж порядка слегка увял и отступил в сторону.

Майор, к которому подошел Глеб, как раз беседовал с горсткой испуганных, бледных людей, в которых без труда можно было угадать потерпевших. Гадая, кто же из них Телятников, Сиверов тронул майора за рукав.

– В чем дело? – неприветливо осведомился тот.

Глеб показал ему удостоверение сотрудника ФСБ (как всегда в таких случаях, на имя Федора Молчанова). Ему было немного жаль ломать удачную легенду и выступать в официальном качестве, однако другого способа побеседовать с Телятниковым, похоже, не существовало. К тому же Сиверов не без оснований полагал, что пережитое потрясение сделает господина архитектора более разговорчивым, и тот прямо ответит на все вопросы, не заставляя хитрить и притворяться.

– Что здесь стряслось? – спросил он у майора.

– А вам-то что? – огрызнулся тот. – Хотите забрать дело – говорите с моим начальством. А я не уполномочен отвечать на ваши вопросы.

– Послушай, майор, – миролюбиво сказал Глеб, отводя его на пару шагов от взволнованных потерпевших. – Что ты тут разводишь секретность? Я же видел телевизионщиков, так что, думаю, вся информация будет в ближайшем выпуске новостей. Я не собираюсь отбирать твой хлеб. Просто я приехал сюда специально, чтобы поговорить с хозяином бюро, Телятниковым. Мне надо задать ему пару вопросов, а тут черт знает что творится... Ты можешь по-человечески сказать, что случилось?

Немного оттаяв, майор пожал плечами.

– Как видишь, – сказал он. – Налетели какие-то отморозки, перебили стекла, разгромили офис, компьютеры переломали, собрали все бумаги в кучу, облили бензином, подожгли и смылись.

– Ого, – сказал Глеб. – Конкуренты?

– Не знаю, – честно ответил майор. – Ты надпись на стенке видел?

– Какую надпись? – спросил Глеб, но тут же увидел то, о чем говорил мент.

Надпись была сделана аэрозольным баллончиком на стене разгромленного офиса. "МИР ХИЖИНАМ, ВОЙНА ДВОРЦАМ!" – гласила она, а сверху красовалась криво выведенная тем же баллончиком эмблема в виде перекрещенных серпа и молота.

– Нацболы? – слегка удивленно спросил Глеб. – Ты смотри, даже идеологическую базу подвели...

– Похоже, – поморщился майор. – Хотя не исключено, что кто-то просто под них косит. Те же конкуренты, например.

– А терпилы что говорят?

– От них толку не добьешься. Да они и не знают ни черта. Ворвались какие-то в масках, по голосам вроде молодые, надавали всем по шеям, все покрошили, устроили пожар и ушли. А хозяина, Телятникова твоего, здесь, кстати, нет.

– А где же он?

– А я знаю?

С разрешения майора, данного с огромной неохотой, Глеб опросил сотрудников бюро. Его корочки произвели впечатление, да и сопротивляемость господ архитекторов, как и ожидал Сиверов, была сломлена недавно пережитым потрясением, так что отвечали ему охотно и подробно, не задавая при этом встречных вопросов наподобие "А в чем, собственно, дело?".

За каких-нибудь пять минут ему удалось узнать и записать в блокнот фамилии троих клиентов, в течение нескольких последних недель заказавших Телятникову проекты загородных домов. У кого именно из этих троих работали шабашники с Украины, сотрудники, естественно, не знали: вопросами найма субподрядчиков Виктор Иванович Телятников занимался лично. О самом архитекторе ему сказали, что перед самым обеденным перерывом он покинул бюро, сказав, что направляется домой. Кто-то вспомнил, что выглядел Виктор Иванович неважно – то ли чем-то был сильно встревожен, то ли просто болен; еще кто-то добавил, что с утра Телятников пребывал в отличном настроении, которое испортилось после телефонного звонка прораба Гаврилова. Глеб знал, кто такой Гаврилов, поскольку отработал под его началом целый день; он также догадывался, какую новость тот сообщил Виктору Ивановичу по телефону, но решил, что эту догадку нелишне будет проверить.

Узнав домашний адрес Телятникова, Глеб немедленно отправился туда и поспел как раз вовремя: господина архитектора, с головой накрытого простыней, вперед ногами грузили в кузов санитарного микроавтобуса. Вместе с сыскарями из местного угрозыска он осмотрел место происшествия – кабину лифта, где в огромной луже уже начавшей сворачиваться крови плавали рассыпанные сигареты.

Телятникову проломили череп каким-то тяжелым предметом. Кто-то из сыщиков высказал предположение, что это было сделано с целью ограбления. То обстоятельство, что бумажник Телятникова остался нетронутым, этот умник объяснил очень просто: грабитель бросил добычу, потому что его спугнули. Глеб не стал с ним спорить; усевшись в машину, он вернулся к себе на Арбат и стал лечиться от депрессии, переводя дорогие заграничные патроны.

* * *

– Я просто убит, – признался он в заключение. – Эти сволочи все время опережают нас на ход. И эти проломленные черепа... Такое впечатление, что над нами просто издеваются.

– Может быть, – сказал Федор Филиппович. – Все может быть, Глеб Петрович. Ты еще не все знаешь.

Он коротко рассказал Глебу о звонке сотрудника генетической лаборатории Воронцова и показал копии справок о результатах генетической экспертизы.

– Не надо быть специалистом, – сказал он внимательно читавшему справки Глебу, – чтобы увидеть, что наш Зимин и неизвестный донор – одно и то же лицо. Видимо, для первого анализа была представлена та самая проба крови, которую взяли в Саратове во время нападения. Как видишь, результат положительный. Из этого следует, что кто-то действительно нашел тело Ленина.

Он помолчал, жуя нижнюю губу с таким видом, будто она была ему очень не по вкусу.

– Поганая история, – сказал он наконец. – Я до самого последнего момента продолжал надеяться, что это какая-то идиотская мистификация. Но увы... Можно оспаривать результат графологической экспертизы, можно усомниться в добросовестности генетиков, но не сговорились же они в самом деле! Как будто они преследуют одну-единственную цель – вволю поводить нас с тобой за нос. Я в это не верю. Приходится признать, что кто-то нашел тело настоящего Ленина. А в мавзолее, следовательно, лежит труп какого-то безымянного двойника.

Он снова замолчал с крайне недовольным видом.

– А что говорят генетики? – осторожно спросил Глеб. – Ведь кто-то заказал экспертизу, заплатил деньги, доставил образцы... Не по почте же их прислали!

– Лаборант, с которым я беседовал, видел заказчика, – сказал Федор Филиппович. – Какой-то мужчина средних лет, сухопарый, хорошо одетый... Словом, по описанию он здорово смахивает на того типа, который приходил к Григоровичу, хотя под это описание, прямо скажем, может подойти кто угодно – да вот хотя бы даже и ты. Экспертиза была анонимной... Кстати, именно это показалось мне странным. В этот институт просто так, с улицы, не попадешь, посторонних туда не пускают. Лаборант считает, что заказчик был хорошо знаком с заведующей лабораторией Морозовой.

– Вот и прекрасно! – оживился Глеб. – Надо ее расспросить, а если не захочет говорить, установить за ней наблюдение...

Он взглянул на Потапчука и замолчал.

– Не может быть, – сказал Глеб.

– Так уж и не может, – язвительно проворчал Федор Филиппович. – Убита вчера, во второй половине дня, ударом по затылку у себя в квартире. Никто ничего не видел, никто ничего не слышал. Труп обнаружили соседи – увидели открытую дверь, заглянули... Есть одна-единственная зацепка. Вчера, за пару часов до убийства, к ней в лабораторию позвонил какой-то мужчина. Лаборант говорит, что этот звонок ее сильно взволновал, и сразу же по окончании разговора Морозова оставила рабочее место и куда-то уехала на такси.

– Так же было с Телятниковым, – заметил Глеб. – Телефонный звонок, человек меняется в лице и спешит домой, где его впоследствии и находят – уже холодного. Это такая же зацепка, как и удар по голове, – ясно, что убийца в обоих случаях один и тот же, а кто он – поди догадайся... Вы меня извините, товарищ генерал, но это не зацепка, а ерунда на постном масле.

Он отбросил листы компьютерной распечатки, которые до сих пор держал в руках, и вернулся к своему кофе.

– Когда этот человек позвонил Морозовой, трубку взял Воронцов, – ровным голосом произнес Федор Филиппович. – Он утверждает, что звонивший говорил с сильным кавказским акцентом и вместо "здравствуйте" сказал "гамарджоба".

– М-м-м? – в нечленораздельном возгласе Глеба прозвучала заинтересованность. Он поспешно проглотил кофе и аккуратно поставил чашку рядом с пистолетом. – Это уже любопытно. Впрочем, вряд ли убийца стал бы оставлять в памяти потенциального свидетеля такую глубокую зарубку. Разве что специально, чтобы перевести стрелки на какого-то грузина...

– Возможно, – согласился Потапчук. – Но это все предположения. Я решил разобраться и пошел в институтский отдел кадров. Институт этот – учреждение серьезное, так что на каждого месье, сам понимаешь, имеется досье. Мне удалось просмотреть досье Морозовой, и я действительно отыскал среди людей, с которыми она работала раньше, грузина. Это некто Гургенидзе...

Рука Сиверова застыла на полпути к чашке с кофе.

– Гургенидзе? Черт... Хотя нет, прошу прощения. Вы сказали, он с ней работал? То есть он ученый?

– Доктор биологических наук, – с любопытством глядя на него, подтвердил Федор Филиппович. – Специальность – микробиология. А что?

– Да ничего, – махнул рукой Сиверов и взял чашку. – Ученый – это не то. Однофамилец, наверное. Или родственник. Если родственник, может получиться интересно. Вы не знаете, у этого доктора Гургенидзе нет богатого брата?

– У него нет брата. А что касается богатства, так он и сам не бедный. Ты что, Гургенидзе не знаешь? Один из самых богатых людей в России...

Глеб расплескал кофе.

– Так это он?!

– Ну да. А ты не знал, что Георгий Гургенидзе в прошлой жизни был микробиологом? Да что с тобой такое?

– Одного из троих недавних клиентов архитектора Телятникова зовут Георгием Луарсабовичем Гургенидзе, – объявил Глеб. – Он заключил с Телятниковым договор на проектирование дома где-то в Подмосковье, но этот договор почему-то был расторгнут буквально через пару недель после подписания. Причины никто не знает... Федор Филиппович, это он.

– Похоже на то, – задумчиво кивнул Потапчук. – Мы с тобой, работали в разных направлениях, а встретились в одной точке. Таких совпадений не бывает. Только как-то все это слишком просто. Я очень сомневаюсь, что мы смогли бы так легко вычислить Гургенидзе, если бы это был он.

Глеб пожал плечами.

– Я так не думаю, – сказал он. – Есть люди, которым кажется, что деньги могут заменить все, в том числе и мозги. Просто зарвался, потерял осторожность... И потом, что мы можем ему предъявить? Даже если он держит этот злосчастный труп у себя под кроватью, это еще не уголовное преступление. А доказать его связь со всеми этими убийствами мы никогда не сможем – уж об этом-то он наверняка позаботился. Как только запахнет жареным, он просто отдаст приказ убрать исполнителя, и концы в воду. Можно, конечно, его просто пристрелить, но для этого надо быть как минимум уверенными, что все это действительно его работа.

– А ты не уверен?

– А вы? Впрочем, как скажете. Одним олигархом больше, одним меньше... Невелика потеря. Мне сейчас к нему смотаться или подождать до темноты? Дело нехитрое. Я этого Гургенидзе, помнится, видел по телевизору. По такой мишени с закрытыми глазами не промажешь.

– Не настрелялся еще? – проворчал Потапчук, поддевая носком ботинка одну из валявшихся на полу пистолетных гильз. Она коротко звякнула, ударившись о другую гильзу. – Я бы не стал торопиться. Сперва надо как следует присмотреться к этому ученому богачу...

– А, ну да, конечно. – Глеб залпом допил остывший кофе и потащил из пачки новую сигарету. – Разумеется. В самом деле, куда спешить-то? Всех, кого можно было, они уже грохнули. Кстати, а тот лаборант, который вам на Морозову настучал, – он где? Не в морге еще? Ну так скоро будет.

Он высек огонь, прикурил и раздраженно бросил зажигалку на стол. Федор Филиппович наблюдал за ним недоумевая.

– Какая муха тебя укусила? – спросил он наконец.

– Противно, – признался Сиверов. – Уж, казалось бы, чем нас можно удивить? Всю сознательную жизнь дерьмо хлебали полными ложками, должны бы, кажется, ко всему привыкнуть, ан нет, не тут-то было! Получается что-то наподобие матрешки: в одну ложь вложена другая, в другую – третья, и так до бесконечности... Или есть еще такая шутка: получает человек подарок в праздничной упаковке, развязывает ленточку, снимает разноцветную бумагу, открывает коробку, а там – еще одна, поменьше, и еще одна, и еще... А в самой последней коробке – собачья какашка. Вот спрашивается: зачем им это понадобилось?

– Что именно? – спросил Потапчук, разглядывая ногти на левой руке.

– Это была идея Дзержинского – забальзамировать Ленина, – сказал Глеб, кривя губы в гримасе легкого отвращения. – Он был католик – если не по убеждениям, то по рождению хотя бы, – а католики привыкли поклоняться мощам. Совнаркомовские евреи были против, у них совсем другие традиции, но Дзержинский был убедительнее... сильнее, пожалуй. Это все понятно и объяснимо. В конце концов, любой дурак мог прийти и собственными глазами убедиться: да, дорогой Ильич действительно умер, это не выдумки врагов... Непонятно другое: зачем понадобилось бальзамировать двойника? Если Ленин так уж сильно мешал Иосифу Виссарионовичу, что стоило его отравить или тихо придушить подушкой? Зачем надо было строить какие-то бункеры, разводить секретность? Зачем ему сохранили жизнь? Что это было – трусость? Изощренный садизм?

– Ну, это мы теперь вряд ли сможем узнать, – развел руками Потапчук. – Да мне это, кстати, не так уж и интересно. Какая разница? Я не историк и не психиатр, чтобы в этом копаться.

– Тоже правильно, – согласился Глеб. – А знаете, я еще кое-что не могу понять. Вот, взять, к примеру, этого Гургенидзе. Ну, нашел он Ленина, ну, убедился... Ну, открытие, сенсация, скандал... Но свидетелей-то зачем убирать? Зачем убивать экспертов, которые подтвердили твое открытие – не опровергли, заметьте, а решительно и однозначно подтвердили? Допустим, он считает, что это открытие ни в коем случае нельзя обнародовать. В этом я с ним, кстати, отчасти согласен... Допустим, экспертизу он провел, чтобы самому во всем до конца убедиться. Ну так на здоровье! Заплати экспертам, чтобы помалкивали, а находку свою уничтожь – сожги, закопай, смели косточки в муку и по ветру развей... Трудно, что ли? Замети следы, и потом можно хоть до конца жизни объяснять журналистам, следователям и вообще кому угодно, что это была шутка, или ошибка, или провокация... Зачем же в мокрухе мараться? Зачем черепа ломать? Он что – больной?

– Да нет как будто, – сказал Федор Филиппович. – Мне бы его здоровье, я бы горя не знал... А ты молодец, Глеб Петрович, соображаешь, когда захочешь. А то сразу – "шлепнуть, шлепнуть"... При твоих талантах, – он обвел выразительным взглядом превращенную в стрелковый тир комнату, – это всегда успеется. Тем более речь идет о Гургенидзе, который, как ты правильно подметил, представляет собой великолепную мишень. Он у нас подозреваемый номер один, но ты прав: стрелять в людей по первому подозрению – привычка нездоровая и с далеко идущими последствиями. Подозрения – это такая штука...

Он вдруг замолчал и впал в глубокую задумчивость. Глеб не стал выводить его из этого состояния. Если Федор Филиппович прямо посреди разговора вдруг задумался о чем-то, да так крепко, что это стало заметно собеседнику, значит, на то есть веские причины и такая пауза ему действительно необходима. Чувствовалось – и это ощущение подтверждалось богатым опытом, – что генерал Потапчук сейчас еще раз и особенно тщательно обдумывает свои слова перед тем, как их произнести. Из этого следовало, что сейчас будет сформулировано очередное задание – или не будет, в зависимости от того, к какому выводу придет генерал в результате своих раздумий. Дымя сигаретой и украдкой наблюдая за Федором Филипповичем, Глеб подумал, что в последнее время он, Глеб, мечется, как горошина в свистке. Сначала были Асланов и его подручные, малолетние ренегаты национал-большевизма; затем, не доведя эту работу до конца, Слепой получил задание разобраться с этой генетико-графологической бодягой, от которой за версту разит политическим и даже историческим скандалом; а теперь, когда в деле только-только наметился какой-то просвет и появился наконец подозреваемый, Федор Филиппович, похоже, готовился поручить ему другое дело. Это тревожило Глеба: создавалось впечатление, что Федор Филиппович действует в круговой обороне, затыкая то и дело возникающие бреши единственным человеком, которому может полностью доверять, – им, Глебом Сиверовым, агентом по кличке Слепой...

"Абсурд", подумал он. Но в этой бессмыслице была какая-то система: что бы ни происходило с ним в течение последнего месяца, отовсюду как шило из мешка выпирали национал-большевики, которых Глеб всегда считал прости бандой недоумков – амбициозных, шумных, склонных к хулиганским выходкам, но относительно безобидных. Там, в пионерском лагере, нацболы сражались и умирали с оружием в руках; именно они разгромили бюро Телятникова, наивно прикрывшись революционным лозунгом "Мир хижинам, война дворцам". Дескать, до олигархов нам не дотянуться, руки коротки, так давайте хотя бы дадим прикурить их приспешнику, который застраивает народную землю роскошными особняками эксплуататоров и плутократов... Это могло бы, что называется, "проканать", если бы Телятникова не убили в тот же день, практически в то же самое время... Ударить человека железом по затылку – это как раз и есть фирменный стиль вооруженных высосанной из пальца идеологией уличных хулиганов. Именно это, а не автоматы и гранаты, которыми они так бездарно и неумело пытались воспользоваться в пионерском лагере... Значит, надо искать связь? Или снова предположить совпадение – одно из тех невозможных, невероятных совпадений, которые случаются раз в сто лет?

Глеб снова покосился на генерала Потапчука. Федор Филиппович жевал губу, хмуро уставившись в одну точку. Совпадение, как же...

Связь, разумеется, была, но Глеб никак не мог ее проследить.

– Я сегодня был наверху, – продолжая смотреть в усеянный стреляными гильзами пол, медленно проговорил Федор Филиппович.

Он наконец поднял голову и с каким-то сомнением посмотрел на Глеба. Сиверов состроил понимающую и одновременно почтительную мину: понимаю, дескать, на ковер ходили...

– Доложил о ходе расследования, – все так же медленно, будто сомневаясь, стоит ли продолжать, сказал Потапчук, – получил, как водится, втык, а заодно попросил разрешения временно разместить этого Воронцова, лаборанта, в нашем загородном доме. Во избежание, как говорится... И то сказать, единственный живой свидетель, с него теперь пылинки сдувать надо.

– Точно, – поддакнул Глеб, пытаясь понять, к чему клонит генерал. – Только дуть надо осторожно, а то как бы чего не вышло...

– Все правильно, – сказал Федор Филиппович. Голос у него стал самый обыкновенный, такой же, как всегда, – похоже, генерал избавился от последних сомнений и принял окончательное решение. – Вот ты этим и займешься.

– Что? – не поверил собственным ушам Глеб.

– Что слышал. Как там было в сказочке про Конька-Горбунка? "И всю ночь ходил дозором у соседки под забором..."

– Какой вы начитанный, – съязвил Сиверов, которому вовсе не улыбалось записаться в телохранители при каком-то пропахшем формалином лаборанте.

– Это необходимо, чтобы руководить такими умниками, как ты, – не остался в долгу Федор Филиппович.

– Да уж, действительно...

Генерал отмахнулся от него как от мухи, после чего коротко и предельно ясно изложил Глебу план дальнейших действий. Он был прост, как булыжник, и имел всего один, но зато очень существенный недостаток: целиком строился на чисто умозрительном допущении, которое могло оказаться ошибочным. Впрочем, поразмыслив всего несколько секунд, Глеб воздержался от возражений: они имеют смысл, если тебе есть что предложить. А конструктивных предложений у агента по кличке Слепой в данный момент, увы, не было...