ВОР И ЗАКОН
Виктория Макарова, 7 утра, 23 марта 1996 года, стрелковый тир
Серая фигура на несколько секунд появилась в освещенном пространстве. Мгновенно грохнул выстрел; потом следующий… Гильзы одна за другой со звоном посыпались за спину стрелка. Едкий запах пороха распространился в помещении, и без того насквозь пропитанном дымом.
Виктория заглянула в смотровую трубу. Удовлетворенно сжала губы.
– Кажется, попала… – она любила так пошутить.
– Как обычно, голубушка, – старик, не утративший в свои годы зоркости, не нуждался в зрительной трубе, чтобы оценить результаты стрельбы. – Стабильность результата, как известно, залог успеха. Ты в хорошей форме, – он с удовольствием хвалил девушку, она была ему симпатична. – Постреляешь сегодня из спортивного оружия?
– Нет, Порфирий Корнеевич, спасибо, – отказалась Виктория. – Настроение сейчас немного не то. Да и надо на службу пораньше.
Девушка уселась за столик, разобрала личное оружие и принялась за чистку и смазку частей.
Работа спорилась у нее в руках. Сразу было видно, что оружие очень нравится Виктории. Если человеку что-то нравится, это невозможно скрыть. И дело, которое нравится, получается лучше всех иных дел.
– Лихорадит Дом? – то ли спросил, то ли просто заметил служащий тира.
Виктория, не отрываясь от дела, кивнула:
– Да, конечно, скоро выборы… Наверняка предстоит предвыборная поездка. Думаю, вы представляете уровень сложности… Исключить надо любые неожиданности, – девушка улыбнулась краешками губ. – И Президента прикрывать грудью… Да у нас всегда хлопоты, тихо не бывает.
– Понимаю, понимаю, голубушка, – закивал старик, глядя на Викторию с нескрываемым уважением. – Передавай привет от меня Науму Степановичу, совсем что-то в тире бывать перестал. Раньше-то любил.
Девушка заканчивала со смазкой:
– Хорошо, Порфирий Корнеевич. Сегодня же увижу его и передам. Правда, ему теперь не до личных разговоров. Крутится как белка в колесе…
– Конечно, конечно, голубушка… – служащий тира развел руками. – Понятное дело, ответственность… Не всякому под силу тянуть такой воз.
– А вы как? Постреливаете? – из деликатности полюбопытствовала девушка.
Старик усмехнулся:
– Да только глазами, считай, и постреливаю, – он взялся метлой сметать с пола гильзы.
– Вы скромничаете. Я видела, сколько у вас призов…
– Прошли эти времена. Будто и не со мной было.
Девушка поднялась.
Небольшой пистолет итальянского производства скользнул в кобуру из тонкой кожи под мышку за левую грудь.
Виктория скинула черный халат и в строгом деловом костюме вышла из зала стендовой стрельбы.
В комнате ожидания она осмотрела себя в зеркало, воспользовалась дезодорантом, отбивая запах пороха. Увы, этот запах не всем приятен. Расправила складочку на рукаве пиджака и двинулась по коридору прочь…
Старик, опершись на черенок метлы, все щурился на мишень, тихонько качал головой:
– Это же надо!.. Пришла, выбила всю десятку, словно ножницами вырезала, и ушла… И внешностью одарил Господь, и не дура… – старик вздохнул и почесал заросший щетиной подбородок. Александр Бондарович, 8 утра, 23 марта 1996 года, Садовое кольцо
Молодой парень в штатском ловко вел автомобиль; одним глазом посматривал на дорогу, а другим на Бондаровича:
– Читал я сегодня, Александр Владимирович, из-за чего подняли опять шум с перезахоронением Ильича. Оказывается, генная инженерия скоро позволит вырастить точную копию человека по одной клетке…
Бондарович, известный в тесном кругу друзей и сослуживцев под прозвищем Банда, усмехнулся:
– Копию человека? Это же будет катастрофа…
Молодой водитель, сделав значительные глаза, ловко сворачивал с улицы в тесный проулок:
– Да… Шотландцы уже получили овцу – точную копию матери-овцы.
Банда удивился:
– А наши?
– Наши пока дальше тутового шелкопряда не потянули. Но, пишут в журнале, что есть новые разработки, которые позволят вплотную подойти к дублированию человека… – водитель засмеялся. – Вот правительство и боится, что коммунисты вождя себе восстановят и снова революцию устроят, как в семнадцатом. Поэтому в правительстве и хотят его, сердечного, кремировать поскорее… Верят в роль личности в истории. А вы верите, что все можно опять перевернуть?
Александр задумался на минуту:
– Отчего ж нельзя?.. Повернули в одну сторону, могут повернуть и в другую. Я не верю политикам, которые утверждают, что процессы стали необратимыми… И вообще я не верю политикам.
– Всем?
– Подавляющему большинству.
– Интересная позиция, товарищ майор.
– Понимаешь, порядочный человек не идет в политику. А если и хочет попробовать, то его не пускают.., его же принципы. В политике грязно все…
Шофер кивнул:
– Я согласен. Как в общественном туалете, в котором дышать не хочется… Лично я никогда бы не пошел в политику… Гораздо интересней бандитов ловить. Тут все ясно: вот ты, а вот бандит… А в политике попробуй разбери, где друг, где враг: все тебе улыбаются, все тебе руку жмут, обещают с три короба… Нет, не пошел бы я – определенно…
Две "девятки" одна за другой уже неслись по Кольцевой. Не было на них никаких специальных знаков и отметин; их уже лет пять как прекратили ставить на скрытое патрулирование. Секретные знаки, которыми раньше их помечали, в сегодняшней разудалой Москве становились известны преступникам едва ли не быстрее, чем своим – постовым. Преступники научились покупать информацию, научились находить тех, кто не прочь был ее продать, и не жалели на это средств. Так что и толку от знаков не было никакого, сплошная "засветка".
Бондарович иронически скривился:
– Дима, брось болтать чушь! Кому мы с тобой нужны в большой политике? Ты смотри лучше за дорогой. Разговорился…
– Дорога у меня под полным контролем, товарищ майор, – молодой водитель в гражданской одежде с бессильной злостью посмотрел вслед новенькой "Тойоте", лихо перестроившейся из ряда в ряд перед самым его носом, потом вернулся к предыдущей теме. – Я вот все о генной инженерии… Ну понятно: тутовый шелкопряд, овца… А представляете себе, как сразу десять Володей Ульяновых подрастают тут и там, на пятерки в гимназии учатся. Растут этакие примерные мальчики, рафинированные интеллигентики. Да Карла Маркса вечерами почитывают, да Георгием Валентиновичем интересуются, то бишь Плехановым… Вот бы страху натерпелись демократы и новые русские, а? – парень от души рассмеялся. – Вы правы, кое для кого это будет настоящая катастрофа!..
Бондарович внимательно поглядывал за окно:
– Баламут ты, Дима. Никак не дождусь, пока повзрослеешь…
– А никогда! – засмеялся Дима. – Я где-то читал, что настоящий мужчина – до самой смерти мальчишка…
Бондарович посмотрел на него насмешливо:
– По-моему, ты чересчур много читаешь. Тебе это не на пользу… – он кивнул за окно. – Остановишься, не доезжая квартала до места, – голос майора Бондаровича стал по-деловому серьезным и каким-то сухим. – Останешься дежурить возле машин; посматривай вокруг и одну машину держи открытой – наготове. Надеюсь, инструкции еще не позабыл? Со своей генной инженерией…
Лейтенант Дима Морозов обиделся:
– Товарищ майор, почему я должен опять машины сторожить? Неужели у вас есть лишние люди для проведения операции? – Обида была далеко не притворная. – У меня новая сигнализация стоит, в конце концов; уже давно никаких угонов не было… Разрешите с вами! Ведь каждый человек на счету!..
– Отставить разговоры, лейтенант, – хмуро осадил его Бондарович. – Поворачивай свою колымагу и паркуйся возле того двора.
Дима Морозов подчинился. Он знал, что с Бандой спорить бессмысленно…
Машины остановились, пятеро мужчин покинули их и по одному, по двое двинулись вдоль по улице. Куртки на всех были расстегнуты, чтобы без задержки вытащить из наплечной кобуры свои "стечкины", чтобы скрыть "полноту" от бронежилетов. Взгляды, незаметные для окружающих, – цепки и сосредоточенны. Движения – осторожные.
Предстояло задержать серьезную фигуру, и сделай это было желательно безо всякого шума. Однако с уголовной "братвой" ничего предугадать нельзя. Эта публика – труднопредсказуемая. Кто знает, что или кто в момент задержания окажется в квартире. Деньги, "порошок", оружие, кто-то из "сгоревших" – находящихся в розыске… Уголовники способны на самый дикий фортель. В любом из случаев дело может окончиться отчаянной пальбой, как в вестерне. А этого допустить никак нельзя, это уже – грязная работа, недостойная профессионалов.
Оставленный возле машин Дима Морозов, чьи рвение и энтузиазм сегодня вряд ли могли найти себе выход, с тоскливым выражением на лице обходил "девятки", пинал покрышки, на кои налип мокрый снег, закуривал наконец, усевшись на капот. Мысленно сетовал на свою незадачливую и негероическую судьбу. Парень прекрасно понимал, что никакой оперативной необходимости в дежурстве возле машин боевого офицера нет и быть не может. Все просто было до смешного…
Год назад, еще работая в РУОПе (оставаясь однако агентом ФСБ – так называемые параллельные дела), майор Бондарович попал в нелепую и неприятную историю. Оставив служебный автомобиль на улице, он поднялся в квартиру жены некоего Тарасова, чтобы взять у нее какие-то показания. Совершенно неожиданно он застал дома самого Тараса – известного "солнцевского" рэкетира, ударившегося в бега. После короткой схватки Банда зло и с удовлетворением тащил преступника, закованного в наручники, к машине.., и не обнаружил ее на месте. В те пять минут, за которые он геройски в одиночку брал бандита, московские "умельцы" успели взломать замок, отключить сигнализацию и угнать машину. Отыскать ее доблестная ГАИ так и не смогла. По всей видимости, уже через час "семерку" разобрали на запчасти; кузов и все ненужное, разумеется, вывезли на металлолом.
Собирать ее теперь оставалось разве что по кусочкам на авторынках в Солнцево да у платформы Северянин..
Что – понятное дело – нереально.
Ясно, что в родном управлении этот обидный случай надолго, если не навсегда, запомнился; майор Бондарович, несмотря на свой героический поступок – задержание рецидивиста, стал предметом насмешек и подколок сослуживцев. Да и получение новой машины было процессом долгим и неприятным. Больше всего пострадала гордость опытного оперативника. В прежние добрые времена угонщики и помыслить не могли бы похитить машину, принадлежащую доблестным органам.
Впрочем, в тот раз они могли ни о чем и не догадываться… Стоял себе чей-то автомобиль – ну и стоял!..
Единственное, что смягчило ситуацию буквально через день, – было похищение новенькой служебной "Волги" из-под окон начальника РУОПа генерала Рушайло. Тут не могло идти и речи об ошибке – угон был демонстративным и даже издевательским: мол, вот вам, "рексы", ловите…
Генерал рвал и метал.
В тени его гнева история с "семеркой" Бондаровича утратила свою остроту.
С тех пор, уже вернувшись в ФСБ, перейдя в службу с неудобоваримой аббревиатурой СБНВФБ (Служба по борьбе с незаконными вооруженными формированиями и бандитизмом), майор Бондарович старался никогда не оставлять машины без присмотра. Ожегшись на молоке, дул на воду. Человек он был самолюбивый и насмешки всегда воспринимал болезненно…
Так что приходилось лейтенанту Морозову топтаться во дворе, покуривать на свежем воздухе, вздыхать и поплевывать в ноздревато-черный снег, оставшийся под деревьями и у бордюров, – покуда ребята производили задержание опасного преступника Севы Могилевчука…
* * *
Дом был примерно пятидесятых годов постройки, совсем не престижный, хотя и не стандартный, основательно обветшавший. Неприметный дом…
Сева Могилевчук знал, где прятаться. С его миллионами он мог бы найти себе что-нибудь и получше – но хитер был; будучи в бегах, удовлетворялся малым.
В подъезде стоял неистребимый запах борща и кошачьей мочи. Стены изрисованы, исписаны, – не одно поколение прыщавых подростков отметилось тут; ступени – пообкололись. Почтовые ящики – помяты и исцарапаны… Обычный совковый дом обычных совковых обывателей. Несмотря ни на какие государственные реформы, тут еще пару десятков лет ничего не изменится – разве что сами обыватели возжаждут перемен и обретут стремление к совершенству.
Но это – маловероятно, это из области фантастики; поскольку стремление – это постоянное усилие, а постоянное усилие – не для ленивого человека…
Действовали по заранее оговоренному плану.
Пятеро оперативников расположились выше и ниже по лестничному пролету – так, чтобы их не было видно в дверной глазок. Толик Медведев поставил возле мусоропровода "мыльницу" – переносной двухкассетник. С несколько злорадной ухмылкой нажал на кнопку…
В утренней тишине подъезда загремела музыка. Рок.
Очень тяжелый рок – то, что нужно! Толик постепенно добавил звук, пока музыка не начала оглушать.
Стекла подрагивали в окнах подъезда, штукатурка потихоньку посыпалась со стен…
Толик Медведев улыбался. Он хотел еще прибавить звук, но ручка громкости уже была вывернута до отказа.
Ждать пришлось недолго. Откуда-то с верхнего этажа послышался возмущенный голос:
– Офигели там внизу?
Толик, что вполне естественно, никак не прореагировал.
Сверху рявкнули:
– ..мать! Что, с ума рехнулись? Я вам сейчас балалайку вашу об стену разобью!..
Однако никто сверху спускаться не торопился. Может быть, одевался, только что проснувшись, а может быть, не решался перейти от угроз к действиям, не зная, с кем имеет дело. Риск, действительно, был. Уж коли кто-то "врубил" свою "мыльницу", значит, – был тип достаточно дерзкий и самоуверенный. Дерзнул "врубить" – надеется и отбиться.
В квартире рядом слегка приоткрылась дверь. На лестничную площадку осторожно выглянула женщина с бигуди; но, увидев группу вооруженных мужчин, один из которых, нахмурив брови, приложил палец к губам, хозяйка немедленно скрылась. Сообразительная попалась.
Наконец шум в подъезде потревожил и обитателей квартиры направо. Ее жильцы явно чувствовали себя гораздо увереннее, нежели остальные, а потому выглядывать в щелку и глотку понапрасну драть не стали. Дверь открылась широко, и на площадке внезапно появился заспанный дюжий парень, на котором, кроме трусов и татуировок, ничего не было. Парень был без сомнения из олигофренов – с низким лбом и бритым скошенным затылком; из тех, кого в изобилии можно встретить сегодня на рынках с мобильными телефонами в руках или возле пунктов обмена валюты, в компании других таких же парней, твердящих на разные голоса одну едва ли не сакраментальную для них фразу: "Доллары, марочки.., покупаю"..
Парень-олигофрен был сейчас без сотового телефона, что для таких, как он, не очень характерно. Он сделал уверенный шаг вперед, желая найти и наказать виновников шума, но не успел даже среагировать на вооруженных незнакомцев, как его дернули за руку вниз, очень профессионально сделали подсечку и зафиксировали в весьма неудобном положении (заспанной опухшей мордой к полу), открывая путь в квартиру тем, кто стоял наготове на лестнице сверху.
Медведев, майор и третий оперативник мгновенно оказались в квартире.
Две секунды потребовались оставшимся двоим, чтобы застегнуть на задержанном парне "браслеты" за спиной и залепить ему рот приготовленным лейкопластырем. После этого один из оперативников переместился на лифтовую площадку, взяв под контроль коридор, полностью обозреваемый через распахнутую дверь, а второй остался на лестнице, поглядывая одним глазом на двери, другим – на пленного.
Олигофрен и не думал подниматься. Совершенно точно знал: с этими ребятами и в этот момент шутки плохи; пулю между глаз можно схлопотать в два счета; и тогда уже дела не поправишь… Лучше лежать спокойненько и вдыхать с бетонного пола кошачью мочу… Он шестерка всего лишь. Ему много не дадут. А может, вообще отпустят – не за ним ведь пришли. Какую-то вину еще и доказать надо…
За музыкой, которую некому оказалось сейчас выключить, нельзя было расслышать, что происходит в квартире. Но выстрелов не было…
* * *
Квартира оказалась двухкомнатная. Нестандартный старый дом. Большой полутемный коридор…
Медведев, который бежал первым, споткнулся за что-то в полумраке и, потеряв равновесие, зацепился плечом за небольшой платяной шкаф. Какая-то коробка с грохотом упала со шкафа; всякая мелочь – пуговицы, наперстки, катушки – покатилась по полу…
– Бля! Охренели!.. – послышалось раздраженное из ближней комнаты. – Муха, вздрючу!..
– Ага!.. – ответил виноватым голосом Толик Медведев; он был тот еще артист.
Бондарович указал Медведеву пистолетом на кухню и шепнул:
– Проверь…
Медведев толкнул дверь кухни, быстро осмотрелся, поводя по сторонам пистолетом. Здесь никого не было. Оставаясь в кухне, Медведев взял коридор на прицел.
Раздраженный голос из спальни набрал силу:
– Муха, твою мать!.. Выруби видик! Совсем офигели с похмелья!.. Я встану сейчас, урод…
Александр, не теряя больше времени, пошел на голос – в спальню. А Медведев и другой оперативник – старший лейтенант Захаров – вломились во вторую комнату. Слышно было, как Медведев прорычал:
– Всем лежать!.. Рожей в подушку… Я сказал в подушку, сука!.. Руки на голову.., мать!
Бондарович толкнул прикрытую дверь.
В спальне на металлической старой, тысячу раз крашенной кровати лежал мужчина средних лет, худощавый, чуть седоватый. И изумленно смотрел на вошедшего Банду.
– Ну, суки!.. – только и сказал мужчина.
Бондарович держал его на прицеле:
– Привет, Могилев! Не ждал гостей?
– Я тебя не знаю, парень.
– Зато я тебя хорошо знаю. Материалы изучил.. Александр выразительно повел стволом пистолета.
– Только без фокусов. Руки вытянул поверх одеяла.
Смотреть мне в глаза…
Мужчина подчинился:
– Смотрю…
Александр подошел ближе:
– А теперь медленно, очень медленно, переворачиваешься на живот. И чтобы руки были на виду.
– Как прикажешь, начальник.
Банда держал палец на курке:
– Одно резкое движение – и, считай, у тебя пуля в голове. А может, и две. Я стреляю быстро…
Мужчина медленно перевернулся на живот, руки положил поверх подушки. Тогда Бондарович внезапно подскочил к нему, схватил левой рукой за шею и скинул с кровати – грубо прижал лицом к давно не мытому, заплеванному полу.
– Мент, урою!.. – прошипел преступник, но не пошевелил и пальцем, поскольку холодный ствол пистолета с силой уперся ему в затылок.
Александр скомандовал:
– Руки за спину, Могилев!.. – голос его от возбуждения стал хриплым.
Когда руки преступника оказались за спиной, Александр защелкнул на них наручники, поднялся. Убрал пистолет в кобуру. Утер пот со лба.
Преступник покосился на него:
– Что же мне теперь – так и лежать, начальник?
– Пока лежи. Отдыхай.
– Пол грязный.
Банда уже отдышался:
– Сами виноваты – развели свинарник!..
Из соседней комнаты заглянул Медведев:
– Все путем, Саша: там двоих быков взяли. Третий – возле лифта.
Бондарович кивнул:
– Кого-нибудь пошли за понятыми.
Медведев исчез.
Преступник покосился на Александра:
– Ну, что, начальник? Можно вставать?
– Поднимайся, – разрешил Бондарович. – Где у тебя одежда?
– Хочешь прокатить?
– Далеко прокатим… К бесплатному круизу готовься…
Бандит ухмыльнулся:
– Не гони, начальник, лошадей. Я чист.
– Это ты-то чист? Клеймо на клейме – места свободного не найдется.
Преступник покачал головой:
– Взять несложно. Вину доказать – потруднее будет.
* * *
В салоне бодро запищала рация.
– Давай машину! – раздался в переговорном устройстве голос майора Бондаровича.
Дима Морозов вздрогнул – должно быть, мысли его все еще витали где-то в области таинственной, невероятно перспективной генной инженерии и возле проблемы восстановления из праха гениального Ильича.
Дима бросился к переговорнику, напомнил:
– А вторая?
Голос майора был хриплый:
– Давай машину! Быстро!..
Лейтенант метнулся за руль.
Когда Морозов подкатил ко двору, оттуда, придерживая за сцепленные за спиной руки, майор с Толиком Медведевым уже гнали трусцой коротко стриженного мужчину лет сорока пяти. Одеться ему толком не дали. Из-под расстегнутой куртки виднелся спортивный костюм, торчал край несвежей майки. На ногах – незашнурованные кроссовки.
– Порядок, – сказал Банда, заталкивая задержанного вслед за Толиком на заднее сидение. – Без шума и пыли. Можно сказать, тепленького достали…
Лейтенант оглянулся на двор:
– А остальные?
– Разберутся сами. Гони в Лефортово, – Александр Бондарович махнул рукой.
Машина набрала скорость.
Настроение лейтенанта Морозова быстро поднялось.
И было от чего!.. Вот так – "без шума и пыли" – задержали одного из видных авторитетов "солнцевской" группировки. Нечего было, значит, и волноваться…
Бандит еще как будто не пришел в себя. Волосы были всклокочены, глазки бегали, как у загнанного зверька.
– Вы обязаны дать мне возможность позвонить моему адвокату, – подал он голос.
– Сначала я с тобой в камере поговорю, Могилев, а потом будешь думать, с кем тебе созваниваться, – отозвался Бондарович с переднего сиденья. – И сиди спокойно, не ерзай, Могилев! Считай, отбегался…
Преступник презрительно скривил губы:
– Я для тебя – Могилевчук Вячеслав Павлович. Посмотрим, что вы мне сможете предъявить, ретивые…
– А все твое и предъявим. Чужого не пришьем.
– Вот вы-то как раз и пришьете – мастера, – оскалился Могилевчук. – А не пришьете, то выпустите через день и принесете официальные извинения за беспричинное задержание. Или я арестован? – он вопросительно посмотрел в глаза Бондаровичу.
– Все узнаешь в свое время.
– Так я все-таки арестован или задержан? – авторитет перешел на официально-вежливый тон. – Ваша обязанность довести это до моего сведения. Сейчас ведь не коммунистические времена, когда всюду царил беспредел. Теперь каждый права имеет, не надо даже качать.
– Задержан, – хмыкнул Бондарович. – Но тебе это должно быть все равно.
– Мне не все равно, и вам не все равно, – Могилевчук стрельнул в Александра хитрыми глазами. – Завтра же в прокуратуре будет лежать жалоба о том, как вы вломились в квартиру без предъявления ордера, как накинулись, хотя вам не оказывали никакого сопротивления…
– Значит, тепленькими взяли? – перебивая бандита, весело спросил лейтенант.
– Из постельки, – опять хмыкнул Бондарович и оглянулся на задержанного. – Этот контингент любит поспать, – и пошутил:
– Даже жалко будить было.
– ..не предъявили никакого обвинения, вообще слова не сказали, повалили, прижали лицом к полу, заковали в наручники. Не дали ни собраться, ни одеться, ни шнурков завязать, – продолжал перечислять Сева Могилев, как его называла "братва". – Налицо нарушение уголовно-процессуального кодекса… Вы думаете, вам это сойдет?
– Зачем тебе шнурки? – удивился Медведев. – Порядка не знаешь? Будто только родился, ей-Богу!.. Сейчас в Лефортово у тебя их все равно заберут…
Сева Могилев огрызнулся:
– Как заберут, так и отдадут…
– Послушай, Могилевчук, – Бондаровичу надоело пустое препирательство, – помолчи, лишнее треплешь.
Ты же знаешь, что я просто так не брал бы тебя. Заметь, я даже на обыск не остался, – времени жалко, поскольку там ничего интересного не будет. Пара "волын", в крайнем случае; а их твои шестерки все равно на себя возьмут. Ведь так? – он насмешливо смотрел на преступника. – И еще ты прекрасно знаешь, что никакой адвокат тебе не поможет; по чрезвычайному Указу Президента я могу тебя держать до тридцати суток ПО ПОДОЗРЕНИЮ, – Бондарович сделал упор на этих словах, – БЕЗ ПРЕДЪЯВЛЕНИЯ ОБВИНЕНИЯ. Поэтому ты и меняешь – на всякий случай – квартиры и гостиницы, чтобы тебя труднее было найти. Но тактика твоя стара, как мир. Мы тебя взяли и уж за тридцать суток как-нибудь раскрутим, не сомневайся.
Сева Могилев сплюнул себе под ноги:
– Понты ментовские!
Бондарович укоризненно покачал головой:
– Лучше заткнись и подумай, где мог проколоться и что у меня на тебя есть…
– А ни хрена нет у тебя. И думать нечего – головушку мучить.
* * *
В подъезде к этому времени наконец стихла музыка.
Женщина с бигуди из соседней квартиры и ее муж мялись в коридоре; их пригласили на обыск в качестве понятых. В этой роли им, вероятно, приходилось выступать впервые. Оно и понятно: не каждый день из соседней квартиры "берут" бандитского авторитета.
Двое задержанных по очереди освобождались от наручников и одевались, после того как была по сантиметру прощупана их одежда.
Старший лейтенант Захаров вызвал из отдела двоих специалистов для проведения детального обыска квартиры.
– Николай, – отдал он распоряжение, – дожидайся наших, а мы повезем этих красавцев на отдых. Вряд ли здесь еще что-то обнаружится.
В двухкомнатной квартире практически ничего из мебели не было, кроме необходимого холостяцкого минимума и дорогой видеодвойки. Было понятно, что Могилевчук остановился здесь только на ночь, по случаю.
На столике в полиэтиленовых пакетиках с бирками лежали: два пистолета – "Макаров" и здоровенный крупнокалиберный "магнум", запасные обоймы, патроны россыпью, еще какая-то мелочь.
Старший лейтенант Захаров зарокотал баском:
– Товарищи понятые, подпишите протокол об изъятии оружия. Вам придется задержаться здесь до приезда группы специалистов и на время обыска.
Мужчина и женщина, не читая протокола, поставили свои подписи.
– Почему не прочитали? – спросил Захаров.
– Да мы же слышали, как вы диктовали… – ответил мужчина. – Только время терять.
– Хорошо, – старший лейтенант Захаров посмотрел их подписи. – Позвоните, если надо, на работу, предупредите, вам выпишут потом справки на этот день.
– Какие справки, какая работа, – вздохнул мужчина. – Вокруг сплошная безработица… – он огляделся. – Можем мы сесть посидеть?
– Конечно, устраивайтесь, – разрешил старший лейтенант. – Можете, пока ждете, даже включить телевизор… По пятому каналу скоро сериал.
С этими словами он покинул квартиру.
Сев за руль, Захаров чертыхнулся: сыпала мелкая морось, а "дворников" на его "девятке" уже не было.
Москва, Москва… Виктория Макарова, 4 пополудни, 23 марта 1996 года, Кремль
Стройная молодая женщина твердым шагом от бедра шла долгим коридором в святая святых большой политики, – где не бывает туристов и сторонних наблюдателей.
Дежурные не задерживали Викторию и не проверяли ее допуск в эту часть здания. За несколько лет ее хорошо запомнили в лицо. Впрочем, приветственных кивков тоже не было – это не принято в коридорах власти. Фальшивые дружеские объятия и радушные фразы между даже смертельными врагами – удел политиков. Обслуга и охрана должны вести себя неприметно, человеческие отношения могут проявляться у них только после смены, далеко от начальственных глаз. Но и это не очень-то приветствуется: похоже, высокое руководство хотело бы видеть вокруг себя абсолютно надежных роботов. Так спокойнее.
Виктория вошла в приемную и, не здороваясь, бросила референту:
– Макарова, с докладом.
Тот кивнул, продолжая заниматься своими делами.
Девушка заняла место на стуле.
Она не взяла со столика журнал, не закинула ногу за ногу, не завела какой-нибудь разговор – одним словом, не предприняла ничего, чтобы скрасить ожидание в пустой приемной. Она просто сидела, спокойно глядя перед собой.
О ее приходе секретарь доложил только тогда, когда на его селекторе вспыхнула лампочка и начальник службы охраны Президента отдал какое-то распоряжение.
Секретарь сказал:
– В приемной Макарова с докладом.
После паузы он положил трубку.
– Через пять минут, Виктория Васильевна, – сообщил секретарь девушке.
Последовал короткий кивок.
В тишине, нарушаемой лишь шорохом бумаг и поскрипыванием стула под секретарем, прошли еще пять минут. Из кабинета никто не вышел (возможно, там и не было посетителей). Только на седьмой минуте на пороге появился хозяин и пригласил:
– Заходи, Виктория.
В недавно занятом кабинете было еще пустовато, неустроенно. Грузноватый хозяин подошел к столику и принялся варить кофе, слушая доклад сотрудницы.
Виктория говорила ясно, по существу:
– Повестку сегодняшнего совещания я доставила Смоленцеву в девять пятнадцать. Застала его в телестудии на Шаболовке. Передала на словах о возможном присутствии главного и необходимости сформулировать свои требования и нужды.
Хозяин кабинета вскинул бровь:
– Как он воспринял это?
– По-деловому, в обсуждения не вступал, просто принял к сведению.
– Он не был удивлен, что именно вы привезли документы?
Виктория пожала плечами:
– По-видимому, воспринял это как меры повышенной секретности.
– Меня не интересуют ваши догадки, – хозяин кабинета нахмурился. – Исключите слово "по-видимому".
Очень мешает эта мишура.
Девушка ответила уверенно:
– Нет, не был удивлен.
– Дальше.
– После десяти двадцати он выехал на Трубную площадь в ресторанчик "Александра", вел переговоры с двоими неизвестными мне мужчинами. Фотоснимки я сдала в лабораторию, – Виктория говорила четко, как по-писаному. – По сообщению Сретнева, с одиннадцати тридцати пяти до одиннадцати пятидесяти пяти находился у себя в кабинете вместе с директором "Экобанка"
Виктором Сутько.
– К ним никто не входил?
– Никто… С двенадцати ноль-ноль до двенадцати сорока вел с ним радиопередачу в прямом эфире. До тринадцати ноль-ноль обедал в буфете, затем находился на заседании редколлегии телекомпании…
– Были еще какие-то встречи на чужой территории? – перебил девушку генерал Кожинов и предложил:
– Пей кофе. Насколько помню, тебе без сахара.
– Спасибо, – Виктория подошла к столу, взяла чашку. – Других встреч не было. К шестнадцати часам Смоленцев приехал сюда для участия в совещании с руководителями средств массовой информации. У меня все.
Генерал Кожинов удовлетворенно кивнул:
– Ясно. Возьмешь Семенова и Репеку, дождетесь конца совещания и дальше ведите внешнее наблюдение за объектом. Работай по обстоятельствам – тебе не впервой!
– Он постоянно с кем-нибудь встречается. Как с этим быть?
– В случае подозрительных встреч дели группу и отслеживай участников. Доклад утром в восемь ноль-ноль.
Отдых ночью для себя – как посчитаешь возможным, а ребята пусть дежурят.
Сделав пару глотков, девушка поставила чашку:
– Хорошо. Разрешите идти?
– Иди. Тимур Геннатулин, 4 часа 10 минут пополудни, 23 марта 1996 года, круглосуточный бар "Exsomnis" на Тверской
Тимур – смуглый, высокий, крепко сложенный мужчина лет тридцати – тридцати двух – вошел в бар. С холодной, сырой, стылой улицы – в уютное, теплое помещение. Контраст этот ощущался сразу. Теплый воздух прямо-таки окутывал, доставлял удовольствие.
Впрочем, март стоял не слишком холодный; наоборот, в этом году снег сошел быстро, и в последние дни то и дело моросил дождь… И зашел Тимур в бар не столько для того, чтобы погреться – как многие заходили днем, – сколько чтобы убить время; шеф сказал, что вызовет его от шестнадцати до восемнадцати…
Тимур не мерз в принципе – даже в очень сильные морозы. Была в его организме какая-то особенность, которой он всегда гордился. Эта особенность отличала его от других – слабых. Тимур был горячий. И в смысле темперамента, и в смысле температуры тела – те женщины, которым довелось разделить с ним постель, всегда отмечали, что он горячий. Они говорили, что от него можно греться зимой, как от печки. Одним из них нравилось, что он такой горячий, другим – не очень. Но на его чисто мужские качества ни одна из них не обижалась. Тимур был из тех партнеров по любви, силу и фантазию которых запоминают надолго и с которыми потом сравнивают возможности других партнеров…
Почему он был такой горячий, Тимур и сам не знал.
Знакомый врач говорил ему как-то, что встречаются изредка такие феномены – у которых всегда повышенная температура тела; для них тридцать восемь – тридцать девять градусов по Цельсию – норма. И сбивать эту температуру не следует… Но Тимур помнил, что горячий он был всегда… Тимур объяснял, конечно, для себя эту свою особенность – тем, что всегда любил мясо. И ел его в больших количествах. Особенно баранину. С детства. Он с детства был хищником… Мать рассказывала ему, что, когда он еще был младенцем, когда она кормила его грудью, каждый день давала ему пососать вареной пережеванной баранины, – для силы, для мужественности. Цели она несомненно добилась… Тимур Геннатулин был очень сильный и мужественный человек. Как-то ему в руки попало на полчасика его личное дело (такое не положено, конечно, но в жизни всякое случается) – он уже тогда состоял на службе в спецподразделении и начинал свою деятельность в качестве инструктора рукопашного боя.
Кроме множества всякого рода характеристик, послужного списка, копий документов, в личном деле было заключение психолога (Тимура, как и всех в спецподразделении тестировали на компьютере) под грифом "Только для психолога". Очень привлекательный это был гриф. И Тимур, естественно, влез в этот любопытный документ. Личность его оценивали по десятибалльной системе и по двадцати пяти параметрам: раздражительная слабость, тревожность, ипохондрия, фобии, подозрительность, паранойяльность, шизоидность и т.д. Восемнадцатым пунктом значилась "женственность" и оценивалась всего лишь единицей, то есть это был minimum.
Тимур Геннатулин был настоящим мужчиной и очень гордился своей мужественностью… Мясо ел в больших количествах. Раз или два раза в неделю ездил на машине на рынок и покупал целого барашка. Иногда живого. Если покупал живого, сам резал ему горло у себя на даче. Или в квартире в ванной. Одним быстрым ловким движением. Барашек и пикнуть не успевал… Потом Тимур разделывал тушку. Все шло в дело в руках мастера. Не пропадала и кровь… Тимур часто вспоминал свою зеленую романтическую юность. Он с родителями жил тогда в Казахстане. Вдвоем с другом на мотоциклах они загоняли в степи сайгу… Каждый выбирал себе по антилопке, – как правило, самочке, поскольку они менее выносливы, – и гнал ее, пока она не упадет. А потом Тимур соскакивал с мотоцикла, взмахом ножа перерезал сайгушке шейные артерии и припадал к ране ртом. Кровь была вкусна и пьянила. В тот момент, когда он пил ее, у антилопы бывали такие глаза!..
Работа в спецподразделении была связана с частыми командировками. Иногда в места далекие от цивилизации. Перед командировкой всегда выдавали паек. Но Тимур Геннатулин, как правило, отказывался от пайка. Перед ним никогда не вставал вопрос: что из еды с собой брать. Тимур всегда брал с собой чемодан мяса… Если жил в гостинице или казарме, хранил чемодан под кроватью, если в палатке – клал его под голову. Готовил себе мясо сам – никому не доверял этого важного дела.
Иногда в таких командировках мясо начинало попахивать… Зато приготовленное со специями – оно было еще вкуснее.
Тимур был сильный и мужественный человек…
…Шум улицы остался за спиной. Впереди была симпатичная барменша. Она готовила кофе по-турецки – в раскаленном песке, в турках с длинными деревянными ручками. От песка шел сухой жар, от турок распространялся аромат кофе… Щеки барменши пылали. Хотя вряд ли она была горячая женщина для горячего мужчины.
Натуральные блондинки по природе своей не очень темпераментные. Просто она разрумянилась от раскаленного песка.
В зале было совсем не много посетителей. Снаружи уже потихоньку темнело, здесь свет еще не зажгли. Царил приятный полумрак, было уютно.
Барменша улыбнулась ему.
Тимур кивнул, остановился возле стойки:
– Кофе.
– И все? – улыбка барменши слегка поблекла.
– Все.
Вообще-то он не отказался бы от бифштекса с кровью, но здесь вряд ли их делали; в основном подавали выпивку, холодные закуски… А если где и делали, то делали плохо.
У самого Тимура это блюдо получалось идеально. Он ведь знал толк в бифштексах. И в крови…
Он понимал, что барменша ожидала от него большего, нежели порция кофе. Ведь это, наверное, был ее бар; или, на худой конец, она что-то имела от того, что успевала продать за смену. А он заказал только кофе. Неперспективный посетитель. Здесь хорош тот, кто сорит деньгами.
Все-таки она старалась владеть своим лицом. Кое-как удерживала улыбку на месте. Подвинула Тимуру по стойке чашечку дымящегося кофе. Он бросил барменше на стойку крупную купюру, а выражение у него на лице было: "Сдачу оставь себе".
Барменша оказалась не без юмора:
– Вам десять чашечек кофе?
Тимур хранил серьезное выражение на лице:
– Это – авансом. Может, я еще загляну сюда как-нибудь.
Она опять улыбнулась ему тепло. Улыбнулась даже жарко. Улыбка ее была – раскаленный песок, в котором стояли турки с кофе.
Подошел кто-то за своей чашкой, достал портмоне, расплачивался не спеша. Барменша улыбнулась тому человеку совсем не так, как Тимуру. Улыбнулась вежливо, но не жарко.
Тимур отпил глоток. Да, барменша умела приготовить этот напиток. И умела улыбаться – у нее, наверное, был целый набор улыбок. Она была запоминающаяся женщина, хотя и несколько старовата; должно быть, запоминающаяся из-за этих улыбок… Если б Тимур был на безрыбье, то непременно ею занялся бы. Но ему хватало рыб – совсем молоденьких девиц, пусть глупых, но совершенно в его вкусе: гладких, без единой лишней жириночки, подвижных, быть может, в чем-то пугливых – они напоминали ему тех сайгушек, каких он загонял в степи в своей далекой романтической юности. Ему нравились молоденькие девушки не уставшие от секса, готовые заниматься сексом ради секса, а не ради хрустящих купюр. Теперь с этим товаром было без проблем.
Помогал Голливуд. Глупые московские девочки насмотрелись его продукции, можно даже сказать, выросли с ней и взяли заокеанский киношный стиль себе за образ жизни.
А барменша была старушка; лет тридцать – не меньше. Впрочем, Тимур не гнушался и такими, когда они могли его чем-нибудь поразить. Проще всего поразить его женскими прелестями можно было, когда он возвращался из командировки.
Тимур взглянул на часы, покосился на пейджер. Сигнала все не было. Была вероятность того, что сегодня предприятие не состоится… Нет – так нет!.. Тогда Тимур поймает рыбку и завалится на ночь к ней. А если к ней некуда, то отведет на одну из своих квартир. Впрочем, даже если предприятие состоится, он все равно поймает рыбку. Или сайгушку… Чтоб у нее были такие глаза!..
Тот человек, кроме кофе, взял два фужера вина и какие-то закуски. За столиком его ждала дама. Интересная штучка. Она оценивающим взглядом смотрела на Тимура.
Она издалека чувствовала его силу… Тимур отвернулся.
Отпил еще кофе… Да, эти славянские женщины бывают очень сексуальны. И часто, очень часто – не верны своим избранникам. Татарки в этом смысле лучше. Вернее. Жениться надо на татарке. Но красиво проводить время – с русской. С гладенькой рыбкой.
Барменша наполнила турки свежей водой и теперь ловкими движениями погружала их в раскаленный песок.
С любопытством поглядывала на Тимура, отвлекала от мыслей.
Сказала:
– Что-то раньше я тебя не видела здесь.
Он был не прочь перекинуться парой слов; время, кажется, позволяло:
– Почему ты должна была видеть меня, если я здесь впервые?
– Надеюсь, теперь будешь заходить, – если, конечно, понравился кофе. Мы на взлете. Дела хорошо идут.
Тимур полюбопытствовал:
– Это твой бар?
– Если бы!.. – она вскинула брови; это движение бровей было красивое; она вообще была – ничего. – Я тут работаю официанткой. А сегодня подменяю бармена.
У него кто-то заболел. Но у нас есть хозяин. Хозяину принадлежат несколько баров.
– Не злой?
– Хозяин? Нет…
– А-то скажи мне. Я его в угол поставлю.
Она опять улыбнулась:
– А кто ты?
– Тимур.
Она засмеялась:
– Я – Светлана… Может, еще кофе?
Он покачал головой. У него было еще полчашки. Сделал небольшой глоток.
Светлана сказала:
– Ты такой красавчик, а вина не пьешь…
– Не пью: ни вина, ни водки.
– Большая редкость по нашим временам.
Он решил сменить тему:
– Почему бар так называется?
– "Exsomnis"? Это в переводе с латыни – бодрствующий. У нас же круглосуточный бар…
– А ты?
– Что я? – она не совсем его поняла.
– Долго еще тебе работать?
– А ты хочешь проводить? – Светлана стрельнула глазами.
– Хочу, – неожиданно для самого себя сказал Тимур; может даже, он не столько хотел ее проводить, сколько хотел поддержать беседу – в этом русле.
Здесь с улицы вошла парочка молодых. От девушки пахнуло духами. Пока парень делал заказ, девушка стояла рядом с Тимуром. И он вдыхал запах ее духов. Девушка тревожно покосилась на него. Тимур улыбнулся и отвернулся.
Он почувствовал, что девушка смотрит ему в спину.
Когда парочка отошла, Светлана сказала:
– Я сегодня работаю до десяти, – кажется, она была немного смущена; во всяком случае о некотором смущении говорила ее выразительная улыбка.
– А как на это посмотрит твой муж?
Она дерзко вскинула глаза:
– А твоя жена?
Нет, она была совсем не уставшая – полна сил. Она зацепила его. И он завел мотоцикл:
– Жены нет.
– И мужа нет.
Тимур пожал плечами…
В это время послышался сигнал пейджера.
Тимур Геннатулин одним глотком допил кофе и принял сообщение:
"Приходи. Тебя встретят у ворот дачи".
Светлана взглянула на него чуть-чуть насмешливо:
– Жена разыскивает?
– Нет жены, – Тимур направился к выходу; по пути обернулся, бросил:
– До встречи, красавица!.. Виктор Смоленцев, 5 часов 20 минут пополудни, 23 марта 1996 года, Кремль
Совещание, которое, как всегда, вела сама Елена Монастырская, дочь Президента, уже близилось к концу.
Состав собравшихся на этот раз был довольно пестрый.
Обсудили проблему пропагандистской кампании в армии. Увы, среди генералитета были сильны прокоммунистические настроения, офицеры месяцами не получали довольствия и годами – квартир, а солдаты недоедали и боялись попасть в Чечню.
Выслушали доклад о мероприятиях начальника управления по воспитательной работе Генштаба, но ни к каким толковым идеям так и не пришли. Было ясно, что армия в большинстве отдаст голоса Лебедю, Жириновскому, Зюганову, – кому угодно, но не Президенту. Слишком задерживалась реформа вооруженных сил страны, слишком неудачно шли дела в Чечне, слишком много и слишком заметно воровали генералы…
Просмотрены были три предвыборных клипа. Набросали и утвердили темы еще шести. Основной упор, как всегда, делали на работу телевизионщиков. Всем было понятно, что это один из главных козырей в предвыборной гонке, который полностью находится в руках Президента.
Разногласия были в том, как разыгрывать этот козырь.
Елена Монастырская все больше отодвигала на вторые роли Олега Попцова, еще недавно безраздельного хозяина главного канала страны.
Попцов отстаивал идею бесконечного обыгрывания образа Президента:
– Сами посудите, высокий рост, резкие черты лица, спокойное выражение и неторопливая речь, внимательное отношение к собеседнику, – все эти качества выгодно отличают Президента, – снова и снова доказывал он. – Российская глубинка видит в нем "народного царя-батюшку", ей надо почаще показывать его, и Президент "уговорит"
Россию. В нашем народе преклонение перед государем и поддержка его неистребимы. В данной ситуации погоду нам сделает именно глубинка…
Но все уже чувствовали сомнительность этой идеи, особенно с тех пор, как любимая дочь Президента взяла руководство предвыборной кампанией в свои руки. Поэтому Попцову возражали. И доказывали, что любимый народом образ по-настоящему сыграет роль только в Большом Предвыборном Турне, когда Президент объедет свою страну и "уговорит" ее лично. И не как государь, сидящий в заоблачных дворцах и недоступный, а как Президент – в доску свой парень, простой, улыбчивый, остроумный, неунывающий…
Выигрывала иная концепция "главного телевизионного удара": поскольку обстановка в стране, мягко говоря, неважная, то бесполезно пытаться нахваливать себя. Все это знают, чувствуют по себе, каково им живется. И в таком случае оппозиция коммунистов, которая будет упирать на трудности, на Чечню, на невыплату пенсий, на развал медицины, на "МММ", на все проблемы подряд, – в этом случае оппозиция окажется в выигрышном положении.
В конце концов, человека всегда легче запугать, чем воодушевить.
Поэтому Елена Монастырская отстаивала идею нанесения удара по оппозиции – и именно по коммунистам в первую очередь. Следовало напомнить людям, как им жилось семьдесят три года подряд. Вы говорите: неудачи в Чечне?
А что, уже успели забыть Афганистан, Прагу, Будапешт, Финскую войну? А лагеря, а голод в Поволжье и на Украине, а раскулачивание, а трудодни, а авралы на пределе сил?.. А гонка вооружений, а партсобрания, а ленинские зачеты каждый год, а тотальная слежка?.. Хотите возврата всего этого?
Именно в таком ключе были выполнены два просмотренных клипа. В конце их шел призыв: "Сделайте правильный выбор!" После ужасов сталинизма и застоя сегодняшний Президент выглядел в клипе гарантом стабильности, мировой поддержки, движения по пути демократических реформ.
Клипы понравились, и остальную серию для ОРТ окончательно решили делать на ту же тему.
Дошла, наконец, очередь до Смоленцева. Молодежный канал, где зритель совершенно иной, должен будет, конечно, придерживаться отличной от ОРТ специфики…
Смоленцев доложил о готовящейся в рамках предвыборной кампании серии дискуссионных передач между лидерами оппозиции.
Смоленцев всем корпусом повернулся к Монастырской:
– Идея заключается в том, чтобы столкнуть этих лидеров между собой. В общем-то, здесь используется классический прием разделения противника. И его саморазоблачения, естественно. Президент, не участвуя в склоках, очень выиграет. Именно неучастие добавит ему плюсов в актив…
– Где гарантии, что противники не консолидируются перед камерой, чтобы подвергнуть критике существующее руководство? – с ходу перебила его Елена Монастырская. – Вы надеетесь на свое искусство ведущего? Сумеете их переиграть, заставить браниться и разоблачать друг друга? Надеетесь, что они не раскусят ваш замысел? Они ведь достаточно опытны.
Смоленцев кивнул:
– На это, конечно, я надеюсь тоже, но главное здесь – подбор участников. Искусно составленные пары или группы должны состоять из людей, которые попытаются выигрышно выглядеть на фоне оппонента. Нам не надо пытаться переиграть их впрямую. Открытая стратегическая линия направлена против КПРФ. Это значит, что с другими претендентами Президенту вообще не следует вступать в диалог. И с коммунистами, кстати, не следует, как я уже говорил… – Смоленцев заглянул в листок бумаги и едва приметно улыбнулся. – Представьте себе пару Брынцалова с Жириновским, и у вас все станет перед глазами, как живое. Каждый из них будет уверен, что на фоне оголтелого идиотизма противника он будет выглядеть вполне достойно и наберет свои предвыборные очки. А на самом деле они только взаимно скомпрометируют друг друга. Они просто не смогут не переругаться; их придется даже сдерживать, чтоб не набросились друг на друга с кулаками.
Наумченко, из ОРТ, весело хмыкнул:
– Покупаю идею! Это политическое шоу должно пойти по главному каналу.
– Идея не продается, – отрезал Смоленцев.
Но от Наумченко не так-то легко было отвязаться:
– Виктор, согласись, это надо пускать на всю страну, да и передача у нас есть весьма подходящая – "Один на один". Ты у себя запустишь прямой эфир по радио, но покажем этих умных ребят у нас? – он с открытой улыбкой переводил глаза с Елены на Виктора. – Получится, что мы каждого из претендентов возьмем в информационные клещи…
– Нет, – ответил Смоленцев, чувствуя, что идея все-таки уходит от него.
– Так будет целесообразно, – холодно поддержала Наумченко Монастырская и обратила к Смоленцеву вопросительные глаза. – Как вы полагаете?
Смоленцев повернулся к Наумченко.
– Я за это сорву с тебя часов двадцать павильонной съемки! – заявил Виктор, разыгрывая жадность.
– Договоримся! – Наумченко заулыбался и уже делал пометки в блокноте. – Одно ведь дело делаем и в одной команде выступаем. Между собой мы, Виктор, всегда договоримся.
– Договоритесь отдельно, – несколько жестковатым тоном перебила его Елена. – Какие еще у вас есть идеи по парам или группам оппозиции?
– Так у меня и остальных растащат, – пожаловался Смоленцев. – Если сами ничего дельного придумать не могут, то пусть хоть платят.
– Торг здесь неуместен, – бессмертная фраза вызвала несколько полуулыбок на лицах присутствующих.
Виктор Смоленцев, не понимая до конца причин откровенной холодности Монастьфской, зачитал свой список.
Следующие десять минут были исключительно посвящены оживленному обсуждению названных кандидатур.
Отвергались одни и предлагались другие. Всех увлекло это составление невозможных, – а точнее, несовместимых – пар, все делали пометки у себя в блокнотах.
Заседание стало напоминать состязание в остроумии.
– Хорошо, остановимся на этом, – подвела черту Елена. – Виктор Геннадьевич, приготовьте мне к завтрашнему дню аннотированный список пар. Меня интересует тактика направления дискуссии в каждом случае.
А я, в свою очередь, постараюсь предоставить вам дополнительную информацию. Иными словами – усилить вас. Будем считать это основным специфическим направлением вашего канала.
– Хорошо, Елена Борисовна, – отозвался Смоленцев. – Кое-какие наметки у меня уже есть.
Он сосредоточенно пролистывал свои бумаги.
Совещание закончилось.
Через несколько минут Елена, которая говорила с представителем армейской службы пропаганды, остановила Смоленцева на выходе из совещательной комнаты:
– Я попрошу вас, Виктор…
– Слушаю вас…
Тон талантливого ведущего был труднопереводим, он, вероятнее всего, говорил: "Дело ваше, Елена Борисовна, если вы решили увеличить между нами дистанцию. Не знаю, чем вызвано это похолодание, но, воля ваша, – я как-нибудь переживу этот каприз или интригу".
Елена Монастырская избегала встречаться с ним взглядом:
– Вы должны были подготовить список…
– Вот он, – протянул Смоленцев листок.
Елена, не глядя, вложила документ в папку и нейтральным тоном продолжила:
– Я жду вас у себя через пятнадцать минут. Аудиенция у Президента может состояться приблизительно через полчаса. Если, конечно, возникнет необходимость. Мы должны быть готовы к разговору.
– Хорошо, – ответил Смоленцев, без интереса глядя куда-то в сторону…
На этом они расстались.
Он прошел по длинному коридору в сторону холла – вместе с последними из участников совещания. Среди них почти не было женщин, Елена предпочитала работать с мужчинами. Как, впрочем, предпочитают многие женщины – особенно те, у которых мужской склад ума.
Его окликнул по пути Наумченко, и после недолгого торга Смоленцев, пользуясь его приподнятым настроением, просто-таки выцыганил двенадцать часов дорогущей павильонной съемки, и это примирило его до некоторой степени с потерей блестящей идеи.
Виктор наконец прикурил сигарету (об этом он просто-таки мечтал последние полчаса), которую по привычке разминал в пальцах на протяжении всего разговора с Наумченко, и скрылся в комнате для курения: Монастырская с полгода назад бросила курить и теперь, как это бывает, совершенно не выносила табачного дыма. На совещании она однажды предложила закурившему (забылся – бедолага – и едва не попал в опалу) выйти, если тому невтерпеж, на время в курилку, а потом вернуться. После этого все предпочитали терпеть.
Увидев вошедшего Виктора, из кресла в курительной комнате резко поднялся Олег Глушко и, затушив в пепельнице длинный окурок, не глядя на бывшего товарища, не сказав и слова, быстро вышел из помещения.
Виктор Смоленцев машинально взглянул ему вслед.
"Ведет себя, будто красна девица – трахнутая и брошенная. Обижен на весь свет… Определенно – это большая удача, что я избавился от него. Надо было еще раньше указать ему на дверь. Меньше было бы потерь…"
Смоленцев уселся в кресло и задумался.
Ситуация с Еленой Монастырской была непонятная: требование списка финансовых и организационных проблем, демонстративно холодный тон, возможно даже аудиенция с Президентом… Что все это значит? Если бы не холодный тон, не плохо скрываемое небрежение, можно было бы подумать, что удача повернулась к нему лицом. Впору было бы радоваться… Но при данной эмоциональной окраске все это напоминает скорее смену фаворита…
Он обратил внимание на вошедшего в помещение мужчину только тогда, когда тот зачем-то защелкнул дверь на замок. Смоленцев удивленно вскинул брови.
Мужчина направлялся к нему… Виктория Макарова, 5 часов 50 минут пополудни, 23 марта 1996 года, Кремль
Виктория не могла демонстративно стоять возле совещательной комнаты, поджидая Смоленцева, чтобы по приказу генерала "вести" его после совещания. Виктория была бы там как бельмо на глазу. Ну и как сотруднику службы безопасности ей такой непрофессионализм не шел бы в плюс.
Профессионал должен получать удовлетворение от своей работы, должен уметь просчитывать ситуацию хоть на два-три хода вперед – как просчитывает гроссмейстер… Оглядев пустынный коридор, Виктория подумала: "Никуда Виктор Смоленцев не денется; выход из здания один". И заняла наблюдательную позицию на вахте 17-го блока. Это был действительно единственный выход (был еще аварийный, но всегда закрытый), через который посетители могли покинуть корпус. К тому же Виктория – сотрудник службы охраны – здесь "не торчала". Впрочем, с ее внешними данными девушка всюду была заметна – в этом смысле генерал Кожинов допустил просчет, когда приглашал ее на службу…
Но во всем остальном Виктория Макарова доверие оправдывала – была сотрудник незаменимый: хорошо ориентировалась в ситуациях, быстро принимала решения, отлично стреляла, была скромна, интеллигентна; ожегшись с замужеством, отодвинула личную жизнь далеко на задний план и все свое свободное время посвящала службе…
Совещание наконец закончилось.
Разрозненными шумными группами участники совещания потянулись к выходу. Виктория, стоя в сторонке, поглядывала на них как бы без интереса. Но взгляд у нее был цепкий. Виктора Смоленцева девушка среди выходящих не видела. И пропустить не могла… Должно быть, он где-то задержался. Вполне могла оставить его после совещания и сама Монастырская. Ничего – человек не бандероль, не потеряется. Девушка взглянула на часы. Можно было еще немного подождать… Виктория подождала несколько минут после того, как прошли последние из участников совещания. И слегка забеспокоилась. Смоленцева все еще не было. Что-то следовало предпринять.
Виктория нажала кнопку переговорника:
– Репека.
– Я.
– Оставь Семенова за рулем и постой за меня на вахте, – Виктория говорила в микрофон, а сама все озиралась по сторонам, – я пойду вовнутрь, выясню, где объект.
– Хорошо, иду.
– Если он вдруг будет выходить – если мы с ним разминемся, – сообщи мне. Все понятно?
– Просто, как капля воды, – отозвался Репека.
– Конец связи…
Виктория прошла коридором, заглянув по пути в курилку и в совещательную комнату. Везде было пусто. Девушка направилась в сторону персонального кабинета Елены Монастырской.
Попутно пыталась анализировать ситуацию. По-видимому, объект был приглашен на отдельную беседу по поводу списка, о котором она говорила Смоленцеву утром…
Навстречу девушке вышла сама Елена.
– Виктория, – окликнула она. – Будьте любезны, отыщите и поторопите ко мне Смоленцева, его ждет сам… а он еще позволяет себе опаздывать! Хотя я говорила ему заранее. Это уж ни в какие ворота!
Виктория была удивлена. И начала волноваться, хотя виду не показывала. Ей очень не нравилось, что Виктор Смоленцев каким-то необъяснимым образом сумел проскользнуть мимо нее. Телевизионщик, каких множество, а скрылся с искусством опытного разведчика. Неужели почувствовал, что его "ведут"?.. Для нее – сотрудницы службы охраны – это был бы непростительный промах.
Девушка начинала нервничать:
"А вообще эти телевизионщики – настоящие проныры. И при желании могут обвести вокруг пальца кого угодно".
Хорошо зная Елену, Виктория отметила про себя, что та просто взбешена. Ну что ж…
Девушка включила рацию:
– Репека.
– Я, – раздалось из наушника.
– Срочно иди вперед – навстречу мне, – Виктория двинулась по коридору, – заглядывай по дороге во все кабинеты подряд. Под любым предлогом. Ты понял?
– Так точно, лейтенант.
– Это очень важно. Ищи Смоленцева, его срочно требует Принцесса… Вряд ли он покинул здание. Не вылез же через окно?
– Хорошо, уже иду!..
– Конец связи… Александр Бондарович, 6.30 вечера, 23 марта 1996 гола, комната для допросов в Лефортово
Допрос Севы Могилевчука длился второй час.
Бондарович дал ему посидеть полдня в камере – помариноваться. За это время появились результаты обыска: как и следовало ожидать – нулевые. Увы!.. Отпечатков пальцев Могилева на изъятом оружии тоже не оказалось. Хитрый он был жук. Так что даже обвинение в незаконном хранении оружия предъявить не представлялось возможным.
Майор побывал в кабинете начальника службы СБНВФБ, доложил об успешном задержании авторитета, узнал последние новости из Америки и получил необходимые указания.
Сева Могилев также с пользой провел день: прошел стандартную процедуру санобработки; у него изъяли, как и было сказано, шнурки, а кроме того – режущие и колющие предметы. Поселившись в одиночной камере, куда ему пока не дали ни постельных, ни письменных принадлежностей, он промыкался до двух часов дня в тяжких раздумьях (несмотря на показную браваду), а потом устроил небольшую "прокачку прав", в результате которой добился-таки обеда. Поскольку завтракать ему сегодня не пришлось, то паек лефортовской темницы был съеден с достаточно окрепшим аппетитом. Уголовники, как известно, отсутствием аппетита не страдают…
За весь день Вячеслав Могилевчук не смог ни переговорить с нужными людьми, ни "наехать" на зарвавшиеся коммерческие структуры, ни собрать "дань", ни "развести", ни напугать, ни "поставить на счетчик", ни отдать приказа об убийстве… Так что, с его точки зрения, день прошел зря.
По вине этого напористого майора были упущены какие-то возможности.
Допрос вывел его из состояния ожидания.
Битый час Сева Могилевчук пытался понять, что задумала ФСБ, что означало его задержание – или арест? – на этот раз. Что это – самодеятельность чересчур сметливого майора, плановая трепка нервов или что-то серьезное? А если последнее – то где он мог проколоть ся?
И что за падла навела на квартиру?
Разговор шел все вокруг да около: уточнялись отношения задержанного с рядом отечественных, совместных и западных фирм.
Могилевчук с ленцой и как бы расслабленно отвечал на некоторые вопросы, а по большей части отсылал следователя к бухгалтерам, юристам и руководителям соответствующих фирм, ссылался то на коммерческую тайну, то на незнание тонкостей той или иной операции, – и ждал, когда речь пойдет наконец о деле, когда кончится эта прелюдия, эта изматывающая проба сил, эта тягомотина. Сие могло случиться и сегодня, а могло произойти и на тридцатые сутки задержания (не на это ли намекнул в машине майор?), и опытный авторитет был к этому вполне готов. Он не стал бы тем, кем он был, если бы не мог быть выдержанным, если бы не владел в совершенстве правилами игры со следователем. Иногда эту игру Севе хотелось сравнить с партией в шахматы…
– Не понял еще, в чем прокололся? – небрежно спросил Бондарович.
Могилев изображал независимость – насколько это, конечно, было возможно в стенах тюрьмы. Сидел перед Бондаровичем на стуле, закинув ногу на ногу.
– Майор, мы время тратим. Говори про дело, или отпусти в камеру, если нечего сказать. Так я с тобой только ужин пропущу, а это против правил. Ни в чем я не прокололся, – Сева пустил дым в потолок.
– Пожалуй, ты прав, – вынужден был признать Банда, – проколов особых у тебя не было.
– Тогда выпускай на волю или скажи, чтобы дали письменные принадлежности – буду жалобу писать, – все накручивал Сева Могилев. – И дай позвонить адвокату, хотя он, наверное, уже в курсе и сам вам названивает.
Александр Бондарович тонко улыбнулся:
– И здесь ты прав. Твой Игорь Розбаш уже с обеда околачивается в управлении.
Могилевчук презрительно взглянул на Бондаровича, но внутренне насторожился, понимая, что наконец-то начался серьезный разговор.
Александр посмотрел на Севу пристально – словно пронзил взглядом:
– Когда в сентябре девяносто четвертого Япончик взорвал Тимофеева, кто стал его наследником?
Сева молча затянулся.
– Правильно, – кивнул Бондарович, – к январю зону Тимофеева поделили ты и Михай. Япончик фактически подарил ее вам. Или я не прав?
Последовало молчание.
Банда продолжал:
– Сегодня у вас полный порядок: Япончик держит дело в Америке. Михай проводит наркотики через Дальний Восток. Ты занят отмывкой денег через Европу и Америку…
– Ну ты даешь, начальник!..
– Большой концерн. Ну и, конечно, много мелких местных дел… Таких всегда хватает возле крупных дел – без суеты никому не обойтись… Все правильно пока?
Сева пожал плечами:
– Рассказывай, рассказывай – это твоя сказка.
– А твоя? – Бондарович ухмыльнулся. – Ты мне свою не расскажешь? Не порадуешь?
Сева поджал губы:
– Я в законе, оперу не пою.
– Ругаться вам Япончик не разрешает, – вздохнув, уточнил Бондарович, – да и повязаны вы крепко на одно и то же дело, хотя с разных концов, перспективы большие.
Вроде делить вам нечего.
– Делить всегда есть чего, – философски заметил Сева Могилевчук.
Однако Александр пропустил его замечание мимо ушей:
– Так вот ситуация в корне изменилась, но тебе об этом еще ничего не известно…
– Решили позаботиться обо мне и вытащили с утра под пистолетом для консультации? – Могилев откинулся на стуле и принялся покачивать ногой. – Спасибо за доброту, я лучше домой пойду.
– Лет через…
Глаза Севы стали злыми:
– Через сколько?
– Япончика взяли на горячем. Сегодня весь день ведутся допросы.
– Где?
Бондарович закурил новую сигарету, открыто наблюдая за лицом "вора в законе". Глядеть на него Банде удовольствия не доставляло. Казалось бы, обычное лицо делового человека, волевого и уверенного в себе. Однако лицо это могло вмиг искривиться в отвратительной гримасе, а правильная и спокойная речь в любую секунду могла смениться изощренной и грубой "феней". Кто-кто, а уж Сева "феню" знал!.. Точно так же деловой человек мгновенно превращался в нем в "делового" – вора, для которого грабежи, вымогательство и убийства – такие же привычные операции, как кредит и оплата налогов.
Могилевчук заинтересовался и забеспокоился. Понятно, арест Япончика не мог не затронуть его интересов, и реагировать тут нужно было быстро…
Бондарович заметил его беспокойство:
– Допрос ведется в Америке, конечно. Он же на родину не собирался.
– На чем он спекся?
– Вымогательство, взят с поличным.
– Туфта!.. – сверкнул глазами Сева.
– Пытался получить с фирмы "Саммит Интернешнл" три с половиной миллиона долларов для банка "Чара".
Знакомо?
Несколько секунд длилось встревоженное молчание.
Банда подмигнул собеседнику:
– Конечно, знакомо. Ты сам выводил Садыкова и Коростышевского на Япончика. Они приехали в Нью-Йорк и вместе с Япончиком попытались накатить на "Саммит Интернешнл", а те струсили и обратились в ФБР.
Сева расслабился с довольно натянутой улыбкой:
– Допустим. Мне что до этого? У Япончика свои дела, а у меня свои.
– Брехня, Могилевчук, – засмеялся Александр, – плохая мина при плохой же игре. Япончик оставит теперь активную деятельность на много лет. Как бы дело ни пошло, а ФБР и суд присяжных засадят его на максимально возможный срок, – просто для того, чтобы показать, что им не надо русской сволочи на своей земле, собственной уголовщины хватает. А что из этого следует? Сечешь за мыслью?
– Что?
Голос Севы не дрогнул, сигарета в руках не затряслась, но Бондарович прекрасно понимал, что мозг вора в законе сейчас лихорадочно просчитывает все возможные последствия этого внезапного ареста в Америке.
– На деятельность всех фирм, связанных с Япончиком, будет наложен арест и будет произведена их тщательная и детальная проверка.
– Ну, и что?
– Это значит, что Интерпол проверит и твой "Арбат интернешнл", по которому деньги идут в Будапешт, и "Ритуал", и "Аткома" в Вене, и "Славик Инкорпорейтед" в США, – перечислял по пальцам Бондарович; он неплохо владел информацией. – Еще назвать?
– Как хочешь.
– Как по-твоему, что найдут?
– Ничего, – голос Могилевчука был холоден, как затвор пистолета на морозе.
Александр опять сверлил Севу глазами:
– Может быть, и ничего. Хотя вряд ли… Но самое главное, ты понимаешь, не в этом.
– Так в чем же, чем ты меня хочешь напугать, майор? Интерполом? Плевал я на него, – Могилевчук и правда едва не плюнул на пол; наверное, бандиту все труднее было держать себя в руках – он был довольно импульсивный человек.
– Япончик надолго вышел из активной игры. Он, конечно, сможет и из камеры при помощи адвокатов вести стратегическую линию вашей "корпорации" или "фирмы", Как ее называет ваша "братва", – начал объяснять Александр. – Но кто-то из ближайших помощников должен заменить его по многим тактическим или, если хочешь, рутинным, вопросам здесь, на свободе…
– Известно, заменят, – согласился Сева.
– А теперь представь, что ты сначала просидишь в Лефортово тридцать дней, потом я предъявлю тебе обвинение в незаконном вывозе капитала за рубеж – на основании тех документов, которые мне предоставит Интерпол за эти тридцать дней. Вполне реальная перспектива, правда?.. – Александр чувствовал, что садится на белого коня. – И еще я побеспокоюсь, чтобы "тюремная почта" для тебя работала очень плохо, и Розбашу твоему продажному создам некоторые затруднения, чтобы он твои "ксивы" на волю не таскал…
Могилевчук слушал его с мрачной физиономией.
Александр продолжал:
– У меня есть кнопки, на которые я могу нажать.
Как ты думаешь, к каким последствиям это приведет для тебя?
– А для тебя? – в глазах вора блеснула неприкрытая ненависть.
"Проняло, проняло сукиного сына, – понял Бондарович. – Теперь все пойдет, как по-писаному: сначала угрозы, потом предложения взяток, потом "торговля" на моих условиях… Никуда ты, голубчик, не денешься. Закукарекаешь, если захочу, а нужно будет, – закукуешь!"
– Подходим к сути дела? – усмехнулся Александр.
Сева Могилевчук крепился из последних сил:
– Ну, ну, прыткий!..
– У кого-то из ваших есть сейчас шанс хорошо выдвинуться, – как после смерти Тимофеева, когда вы поделили "орехово-борисовскую" долю, как после отстрела Квантришвили… Но для этого нужно быть на свободе. Такая малость! Всего лишь выбраться отсюда… А ты можешь сильно опоздать к дележу. Что скажешь?
Могилев несколько помягчел:
– Скажу, что ты не по чину разговор затеял, майор.
У меня в моей епархии звание, считай, "генеральское".
А ты кто такой, чтобы со мной торговаться? – Сева нагло усмехнулся ему в глаза. – Завтра тебе скажут меня выпустить, ты и выпустишь.
– Ошибаешься, не выпущу.
– Как миленький, выпустишь. И не пикнешь! Вот и все, что будет. Или ты хочешь свою долю, отдельную?
– Насчет "моей доли" я уже все слышал, что твоя братва могла мне предложить, да и ты прекрасно знаешь, что они в ответ слышали, – Бондарович откинулся на спинку стула. – Не хорохорься, Могилевчук. Тоже мне, генерал. Не смотри, что у меня одна звезда на погонах, не обманывайся. Приходилось мне и с Япончиком работать, пока он за море не свалил, и настоящих генералов допрашивать.
Бывших, конечно, теперь они просто зэки. Впрочем, не исключено, что с тобой захотят поговорить и чины повыше моего. Только вот в чем дело: рекомендовать им, кого следует разрабатывать в дальнейшем, буду я. А для этого я должен хорошо с тобой поговорить.
Сева принял информацию к сведению; он вообще был сообразительный человек – иначе не достиг бы таких высот "в своей епархии":
– Чего от меня хотят? Стучать? Я "вор в законе" и на "кума" не работаю.
Александр покачал головой:
– Да брось ты! Процентов семьдесят из ваших "законников" были в контакте, и подписки многие давали:
"Отказываюсь от воровского звания и проповедования воровских идей… Обязываюсь помогать и содействовать пресечению… Прошу перевести в больничку…" – Бондарович брезгливо скривился. – Грош цена вашей философии, когда петух клюнет.., когда в перспективе – на задворках остаться.
– Думаешь, и я такую ксиву напишу? – глаза Могилевчука бегали, выдавая его растерянность.
На этот раз смолчал майор, оставляя Севе простор для соображения. К тому же Александр не хотел без особой нужды злить волка.
Сева рассуждал вслух:
– Семьдесят процентов! Это брехня ваша, специально для дураков. Суки, конечно, везде были. За всех я голову не положу. Но скорее, из ваших "рексов" семьдесят процентов на прикормке у "братвы" состоят. А всей правды ни ты, начальник, ни я, – оба не знаем.
– Вся правда мне ни к чему, – Банда взял серьезный тон. – А вот кое-что важное мы хотим от тебя услышать. И тебе это не сильно повредит…
– И что я получу с этого? – стрельнул глазами Могилевчук. – Что ты уполномочен предложить?
– Вот видишь, Могилев, ты уже торгуешься с майором.
Забыл про свой "высокий чин", – усмехнулся Александр. – Всего два часа тебя потребовалось колоть. И все – спекся.
Слабоват…
Авторитет встрепенулся:
– Гонишь лошадей. Я с тобой по рукам не ударял.
А за спрос, как говорится, в лоб не бьют…
– От меня лично ты бы пулю получил, с моим удовольствием, – как говорят в Одессе.
– Уже не один от вас получил…
Бондарович хмыкнул про себя: что ж, он не далек от истины, есть и такая буква в алфавите. С середины восьмидесятых и особенно в начале девяностых одновременно существовали две "методологии" в разработке организованной преступности. Одна служба пыталась бороться с "генералами" преступного мира всеми способами, используя в том числе и провокации, и устранение, и много еще чего… ГБ в те времена, напротив, пошла на санкционированные контакты с "авторитетами".
– На Отари Квантришвили намекаешь?
– Ты сам себе намекаешь.
– Да, с кем-то он сильно пересекся. Но его смерть обсуждать не будем, достоверной информации по ней все равно получить нельзя. Не думаю, во всяком случае, что стоит открывать охоту: начнешь стрелять – не остановишь потом стрелков. А насчет пули нечего обиды строить, ты бы в мою сторону курок спустил не задумываясь…
– ..гранатомета, – подтвердил Могилевчук.
– Ну вот и обменялись любезностями. Устранение "авторитетов" мало что дает, – наоборот, сошки помельче начинают грызню за их "наследство", со стрельбой в городе.
Это только напрягает обстановку. К тому же часто страдают невинные. Чаще, чем хотелось бы. И чаще тех, кому следовало бы пострадать. Сейчас нужно другое, и это важно. Через три месяца выборы…
– Вот ты куда гнешь, – к облегчению Севы дело стало проясняться. – И что вы придумали? Чтобы я "пацанов" пустил голоса Президенту собирать? Разве они похожи на овец?.. Опять обижаешь, начальник.
– Никуда я тебя не гну, – Александр старался ввести разговор в спокойное русло, и, кажется, это получалось; собеседник его был из тех, с кем можно войти в контакт; обычно контактность Александр чувствовал безошибочно. – Все противники Президента заинтересованы сейчас в одном – в дестабилизации ситуации. Чем больше скандалов и преступлений – тем лучше выглядит оппозиция.
Сева Могилев улыбнулся краешками губ:
– Предлагаешь "братву" в отпуск отправить? Извини, не в силах.
– Нет. Речь идет в первую очередь о терактах и провокациях. О вооруженных группах. О торговле оружием.
Сева покачал головой:
– В столице и так сплошные облавы. Братва "волыны" попрятала, того и гляди, залетишь. Мало?
– Мы контролируем ситуацию, но идет война, и опасны сейчас две группы. Первая – это хорошо законспирированные и организованные группы чеченских боевиков.
В Москве им, конечно, действовать сложно – просто в силу этнической принадлежности. Их проверяют на каждом шагу как "лиц кавказской национальности". Поэтому несравнимо большая опасность исходит от отечественных бандитов – их пытаются и будут пытаться использовать в политических целях. Взрыв в Нальчике исполняли русские наемники, как утверждает Радуев. В Москве этого не должно произойти. Или тебе все равно? Ты не русский?
Совсем-совсем не патриот?
– Я гуляю по другой стороне улицы.
– Это неважно. Во время войны бывшие зэка на фронте подвиги совершали… Факт.
Могилевчук сосредоточился. Думал.
– Как вы себе… – начал он.
– Все, Могилевчук, – Александр Бондарович захлопнул папку на столе, – отправляйтесь к себе в камеру и думайте там. Думайте, чем можете оказаться полезны. Мы не требуем от вас ничего экстраординарного, ничего, что бросило бы тень.., на "авторитет"… Ну и… – Александр на секунду задумался, подбирая подходящие слова. – Не мне вам объяснять, как используют ваши "братки" время, пока вы "не при делах" в этой ситуации, – Бондарович потянулся к звонку, чтобы вызвать конвой.
– А что правда из того, что вы сказали о Япончике? – предупредил его движение Сева, оба они перешли на "вы", осторожничали. – Это не туфта?
– Не туфта.
Сева развел руками:
– Почему я должен верить?
Александр Бондарович взглянул на часы, поднялся и включил радио на стене:
– Скоро программа новостей по "Молодежной", наверняка там будет и об аресте Япончика. Как-никак он бандит знаменитый. Слушайте, а завтра вам принесут газеты.
Комната для допросов наполнилась звуками классической музыки. Чтобы занять время, Бондарович продолжил лекцию о Япончике:
– Понятно, что он наймет кучу адвокатов и будет бороться до конца, но по нашим сведениям, даже если не удастся доказать ничего, кроме вымогательства, ему все равно грозит большой срок. Есть санкционированные записи телефонных разговоров, которые будут приняты в качестве доказательств на суде. Так что существование преступной организации будет доказано. А дальше – как пойдет следствие. В результате, по нашим прогнозам, от десяти лет до пожизненного. Учтите и самое простое: само следствие протянется не меньше года… То есть времени у ваших конкурентов – выше головы…
Сева хмурился. Все это он и сам понимал.
Музыка из радиоточки прервалась на половине произведения. Взволнованный голос диктора неожиданно сообщил:
"Уважаемые слушатели! Вы находитесь на волне канала "Молодежный". Мы в студии сейчас испытываем то же чувство скорби и гневного нетерпения, что и вы. К тому же у нас недостаточно информации. Однако в ближайшее время ситуация, кажется, прояснится. Не покидайте наш канал".
Александр и Сева Могилевчук переглянулись.
"Как вам, наверное, уже известно из предыдущих сообщений, подтвердилось известие о трагической гибели президента независимой телерадиокомпании "Молодежная" – Виктора Смоленцева. Его тело было найдено в туалетной комнате 17-го блока Кремля около двух часов назад. Несмотря на то, что никто из официальных лиц еще не решился сделать заявления, практически уже нет сомнений, что в главном здании страны совершено убийство…"
Сева злорадно ухмыльнулся:
– Ни фига себе!..